"Гуд бай, Америка-остров...-2"

"ГУД БАЙ, АМЕРИКА-ОСТРОВ..." — 2

Когда умолкнут все песни, которых я не знаю,

В терпком воздухе крикнет последний мой

бумажный пароход...

— Т р о е

Дни проходили стремглав, и Майка не знала, ей-то чего ждать от них. А вечера она коротала с Лешкой. Март, как и предполагалось, после ухода Джека моментально потерялся.... А Вовку она не видела еще ни разу после того вечера в школе. Но отчаянный, смешанный с жаром и лихорадкой поцелуй у подъезда она не могла забыть даже в виде последней защитной реакции — он был, с этим не поспорить. На следующее утро он позвонил сам, и через сбивчивую скороговорку в его голос пробрались другие нотки — теплые.... Сказать, что его не будет какое-то время, и чтобы она не теряла, она — его? Все это кружило ей голову теперь новым предощущением, радостным.

Тем временем снег окончательно засыпал лужи грязи. Прошли и каникулы. Лешка все чаще рассыпал затаенно-улыбающиеся взгляды, и она совсем не удивилась, когда они зашли за ней вместе, чтобы ехать на "Живой звук". Лена застенчиво молчала, сгорая только темными влажными глазами.

Это был удивительный вечер, а еще удивительнее был Лешка, внезапно изменившийся рядом с этой невзрачной девочкой. На обратном пути в ожидании автобуса Лена замерзла, Леха весело растирал ей руки.

А на следующий день, когда они шли к Старикам смотреть видеокассету со свадьбы, навстречу им выпилил Володька, похудевший, с покрасневшими от холода ушами под легкомысленной кепкой, в ярко-синей короткой куртке.

От неожиданности скованно, он поцеловал ее не то в губы, не то в щеку, смущенно сунул ладонь Лешке и, не отпуская больше Майкиной руки, повернулся идти с ними.

— Ах ты, жулик, милый, — улыбаясь, проговорил Леха.— Ну, где ты опять махинировал?

— Я не махинировал...— глухо отозвался Володька, дернув на Майку шоколадными глазами. — Я болел...

— Ну и как? Выздоровел?

— Да. Теперь, думаю, да... Теперь — да, — повторил он и улыбнулся.— А куда мы идем?

— Старикам шухер наводить. Раскрутить молодоженов. Игра такая, знаешь?

1993г.

Лех курил на кухне. Это теперь была его территория, ни родители, ни сестра старались не забредать сюда после восьми вечера, только племянник проскальзывал в зону оккупации без излишних предрассудков своего возраста.

Он активно путал листы расчетов, угрожающе проезжал немытыми ручонками по только что вычерченным чертежам, растаскивал по разным углам квартиры дорогие кохиноровские карандаши и безжалостно их там разламывал. Меняющиеся на столе листы ватмана, казалось, приобретали желтоватый налет от избыточной концентрации в воздухе никотина. На хорошие сигареты денег не хватало, а пачки летели блоками. Родственники терпели из последних сил и не критиковали. Лехин диплом достал всех.

А сейчас он устал, стоял у окна, глядя в сизый мрак летней ночи. Думал о Ленке.

Она стала капризничать, требовать больше времени, внимания, не желая ни с чем считаться; таскала его безоговорочно на какие-то сейшны, фильмы, на глупейшие дискотеки, посвященные окончанию своего предпоследнего класса, а их почему-то была словно череда — всех этих мероприятий... Наверно, у нее одной среди сверстниц был взрослый парень, предмет наивной гордости и демонстрации. Ребенок — он ласково улыбался в окно. Это стоило бессонных ночей ГОСов и проклятущих нескончаемых листов дипломных чертежей на кухонном столе. Ребенок закрыл собой весь его прежний мир — ушедших друзей, мотоциклы, музыку, книги... Почему все так вышло? Скорее всего, первоначально в Лехином мозгу так автоматически включилась замена Майке, девочке-другу; только Майку он воспринимал как равного себе, а эта разница в четыре года с Ленкой выбила все из-под привычных категорий.

Письма от Демона приходили редко — непонятные, лаконичные; Джек, тот писал чаще — аккуратным детским почерком излагая все серьезные события своей жизни, от потери зубной щетки до подробных описаний пьянок в увольнительных.

Лех выдрал из черновика листок, отодвинул в сторону карандаши и пепельницу, циркуль полетел на пол и сломал грифель, последний путевый грифель.

"Димка, Димка...— написал он и задумался.— Привет, славный воин, безымянный герой тяжелых солдатских будней..." — и снова остановил разбег модного мокрого шарика по клетчатой бумаге. Димке должно быть нелегко в армии, с его привычками к тяжелым взглядам, понятиями о собственной недосягаемости и чувстве меры — это было понятно еще полтора года назад, что

армия для Димки — это фотофиниш. Джек, покладистый и спокойняга парень, тревог не внушал, такие не цепляются обычно ни за одну колючку.

"А у нас веселуха...-шарик кинулся в новые строчки вслед за косым Лешки-ным почерком, еле успевая.— Я ухо проткнул, ношу колечко, хорошо, что ты далеко, а то я за ухо не поручился бы.... Но, если исходить из религиозных соображений, по дианетикам, то я уже так сформировался, ничего не поделаешь... Правда, мысль моя пока урезана — хотел я цепочку от уха к носу, Детка отговорил, сказал, что пижонство... Что-нибудь порвут обязательно, или то, или другое, упырей много. Так что скоро пойду работать, в шахту, в забой, руду рубить... Что, не пахари мы что ли, не могикане? Дороюсь до Медной горы Хозяйки, нам это запросто, в шахте, говорят, зажигают не по-детски... Хотя не каждому так прет. Романтика, Димка, фонарь на каске, а вдруг жилу открою?

Видал Клондайк? Ты приезжай, еще успеешь, масть разбавишь. Старики наши счастьем мучаются, ребенка нянчат. Пока не предъявляли, говорят, надо месяц карантину выждать. Делегация отправится челом бить, что бы Амери-кой назвали, в честь исторической родины; Америка Сергеевна — звучит? Но, похоже, обломаемся, назовут как-нибудь по-среднеазиатски, вроде Юлькой, короче, радуются. Тоже диплом защищают. Как подумаешь, что отучились мы,

золотые денечки, а теперь — пахать до самой пенсии... Майка с Деткой первый курс тоже одолели, она сейчас по колхозам собирается, по фольклору — бабушкины платья собирать и прочую ботву; я ей сам хотел какого-нибудь фольклору подогнать, но ее, видишь, тоже романтика душит, возьмет Детку, мотоциклы и зашьются недели на две-три... Лето, красота...Детка себе мотоцикл слепил все-таки, не зря на ТОА год отучился, да и Мухин его на своей шохе практикует, теперь его от железок за уши не оттащишь, а то на велосипеде ездить не умел, помнишь? Март снова не работает, перепинывается, вроде хочет в киоск садиться, жулик. Сеструха твоя от рук отбилась, учиться не желает, даже девятый кончать, знаю я девчонку, классрук у нее, мне жалуется всю дорогу. Ну да ладно, для девчонки главное — чтоб ноги от ушей были, остальное приложится, а она у вас ништяк, вытянулась. Плем мой подрастает, верхом на мне катается, на пять минут не соскучишься. На лето сплавляют его тем родичам, и сестрица с мужем сваливают туда же — в деревню, в отпуск. Вот такие пироги, а новостей на сегодня больше нет. Ты включайся, не пропадай, лови волну, пиши письма-то...

P.S.

Мне-то точно теперь белый билет припаяли, позвоночник признали все-таки, что не проходит, если честно, не могу сказать, что расстроен.... Ну давай, Демон, не скучай там, понял?.."

Лешка бросил ручку. Про Ленку в очередной раз так и не решился написать, про такое не пишут. Наверно, армия не убила еще в Димке чувства монополии на Лешку, так бывает, когда затягивается детская дружба. А если категоричный Демон решит, что никому не нужен — вот это и будет авария.

Не чертилось. Не чертилось! Он посмотрел на часы — полтретьего. Улица словно умерла, словно ночь и темнота отправили ее в глубокий нокаут. Кто не спит — по пальцам пересчитать, несколько огоньков на весь квартал и прилежащие. На Володькино окно обычно первым падал его взгляд при обзоре, и оно замигало ему слабым светом. Условный знак, но что могло выключить из сна и Володьку?

— Да просто так. Я тебя в окне увидел, ну и поморгал.

— Тише. Давай сразу на кухню.

— А ты чего — чертишь? — жизнерадостно поинтересовался Володька, занимая свое место в облюбованном уголке.— И надо тебе это?

Лех знаком показал (двумя пальцами к горлу), как это его достало. А вслух спросил:

— Чай пьем?

— Ставь.

Леха поставил чайник, прикурил от газа (трюк отработанный).

— Много тебе еще осталось?

— Еще два листа...— затянулся.— И поясниловки. Листов восемьдесят.

— К субботе,— легкомысленно кивнул Володька.

— Врежу,— предупредил Лех.— Через неделю сдавать. Я бы застрелился, если б смог. Честное благородное. А ты чего так цветешь, братец?

— А мне чего. Мне дипломы не писать. Я и с учебой-то завязываю.

— Как это? — заулыбался Лех.

Он так и стоял у газовой плиты, скрестив руки на груди, в своей несгораемой клетчатой рубашке, глубоко и медленно затягиваясь.

— Меня учить — только портить. Я на работу думаю податься. В технаре переведусь на заочку — и вперед.

— Куда?

— Авторемонт. Есть такая шарашка у Горсовета. Мы там практику проходили. А мне понравилось. Большему все равно не научат, чем своими руками покрутишь и повертишь.

— Нифига.... Эх, надо было полтора года назад на тебя пари ставить....Сказал бы кто, что слесарем... Ухохотался бы.

— С чего?

— Ну такой ты был парнишка... непонятный.

— Твое влияние, — усмехнулся Володька. — Кайф мне от этих железок катит. Мы мамочку Мухинскую уже два раза от винтика до винтика разобрали и собрали.

— А с мотоциклом то чего?

— Это не сейчас. Мы сейчас экзамены сдаем. Тоже шило — в моем-то возрасте!

Они посмеялись. Потом Леха спросил, уже разливая чай.

— Чего предки Майкины? Все газуют?

— Ага... Мои то Мухины, знаешь? В Ростов свой сваливать собираются. У него здесь контракт кончится, все свои спецобъекты выстроит и через год-полгода — до свиданья, мама. А мать мелкого не оставит. И останусь я один, похоже на то.

— Ну, допустим, не один. Мы тебе жизнь то поукрашаем, я думаю.

— Валяйте, — разрешил Володька. — А я пока поработаю, привыкну...

— А армия? Планы ты хорошо строишь, а возьмешь и слетишь, раз с очки ушел.

— "Армия"... Где я, а где армия. Дурак ли я, часом? Нет уж, пока я в уме и твердой памяти, я туда не попаду. Как-нибудь пусть без меня скрипит телега. Скорее развалится.

— Что, Димка у нас дурак? Витька? Все лохи тупорылые, ты один умный? — неожиданно оскорбился Лешка.

— А ты? — прозрачно улыбнулся Володька.

— А что я? Я тоже тупорылый, не в том вопрос, что с белым билетом. Мне за Демона обидно, ясно, умник?

— Пусть я умник...— упрямо ответил Володька. — Ты всегда парень правильный, а я — нет. Я для себя живу, мне голова моя, и руки-ноги самому пригодятся, и голову я найду куда приложить, только не к панамке со звездочкой. А Майку я куда дену? На берегу оставлю? Я такую кашу замутил, там такая канитель с предками ее, а она за меня все равно обеими руками держится, как бы ей по ним не стучали. От такой девчонки уходить? Ради чего? Что бы там лопатой дергать? В уме ты, Леха?

— Да нет, ты прав, конечно, — признал Леха. — Эх, хорошо я сестренку пристроил. Самому приятно. Чего у вас с фольклором?

— А присоединяйтесь. Палатки найдем. Марта ты давно живого видел?

Лех соображал.

— На неделю. Лето. Ты ж сдашь свой диплом когда-нибудь? Отдых то человеку положен, я спрашиваю?

— Да на который мы с Мартингом вам сдались?

— Так ты Ленку бери. Март — человек самостоятельный, сам решит.

— Ее родители не отпустят. Стопудово.

— С тобой то? — засмеялся Володька.— С тобой хоть кого отпустят. Ей шестнадцать то есть?

— Как раз будет. Одиннадцатого.

— Не вопрос.

— Здравствуй, Лешка. Ты как?

— Здравствуй, прелесть. Я в угаре.

За два года Майка вытянулась из неуравновешенного подростка во вполне недурную девицу с небрежными рассеянными крошками бесятины в серых глазах: все теми же.

— Как диплом?

— Молчи... Всуе...

— Когда?

— В среду.

— Как Ленка? Уговорил?

— Думаешь, уговаривать надо было?

— Ну я ли не знаю, какая у тебя сила убеждения!— засмеялась Майка.— Ты сильно занят?

— Я очень сильно занят! — быстро сказал он.

— К Женьке сбегаем? Ну пожалуйста, на пять минуточек? Надо же тебе отдохнуть?

— Как все переживают о моем отдыхе! Не дергайте еще три дня, я ж потом до пенсии отдыхать буду.

— Железно!

Лех уселся рядом на скамью натягивать кроссы, не шнуруя.

— Как экзамены ваши?

— У меня все. А Вовка сейчас дома заперся. У него завтра электропривод.

Когда шагали к Мартингову киоску, Леха спросил:

— Как вредители?

Майка ответила как Володька, ровно:

— Нормально.

Марта подсекли в процессе трудовой деятельности. Он выдавал сигареты. Лех тяпнул его за серебряную печатку. Покупатель от киоска шарахнулся.

Женька открыл дверь и скрутил Лешку в закорючку, заломив ему за спину руку.

— Все, все! Пошутил!

Напоследок любовно получил по шее ребром ладони.

— Ну, кто на каратеку? — отдышался Мартинг. И потянул к себе Майку. — Привет, Майша.

Майка ухватила его за нос и крепко дернула.

— Я, Майка, Укротительница Пиявок!

— Почему пиявок? — традиционно обиделся Мартинг, запуская их внутрь.

— Подумай.

— Злые вы... Ну, нравится у меня? Только скажи, Леха, что не рай. Шоколад, сигареты, выпивки до фиговой кучи.

— Рай, рай... Только халява тебе все равно не улыбается. Не жизнь — борьба.

— За три дня уже с двумя девчонками познакомился. Только приглашай... — Мартинг довольно похлопал по дермантиновой лавке.

— Ну так угощай мою барышню. Чего хочешь, Майка?

— Шоколада!— злорадно прищурилась барышня.

— С ума сошла? "Сникерс" двести стоит. Может, на чупачупсе помиримся?

— На чупачупсе мы только подеремся, Мартинг.

— Держи жвачку. Стоп. Покажи вкладыш. Я наклеиваю тут.

Лешка засмеялся.

В окошко постучали. Пока Мартинг мечтательно прикидывал сдачу, гости оглядывались. Март был в черных джинсах и такой же рубашке, в вырезе которой на шее перекатывалась увесистая серебрянная цепочка.

— За пальцы то не хватают, князь серебрянный ?

— Да, — польщено закивал Женька.— Приобрел тут. Синяки носят, все что хочешь, за пузырь купить можно. Сейчас покажу.

Он слазил за пазуху, вытащил за цепь кулон — шестиугольную звезду, гордо продемонстрировал.

— Женька, ты чего, ориентацию поменял? Барух ата аданай?

— Чего? — подозрительно закосился Март.

— Это же еврейский символ.

— Это ты еврейский символ. Это знак конца света, армагедон, понятно?

— Без вариантов, — усмехнулся Лех.

— Нравится, Майка?

А Майка сказала, нравится. Она вообще за мир во всем мире.

Женька безобидно устроился между ними.

— Покурим?

Парни достали по сигарете, но в окошко снова постучали.

— Водка бодяжная?

— Фильтруй! — строго ответил в окошко Март.

— Я хотел сказать, бодяжная водка есть?

— Есть, конечно. Десять.

— Если откинусь, замучаю.

— Проверено, отец. Вчера пили.

Все вместе посчитали сдачу. Непонятно, зачем Март учился в школе.

— Женька, а что б тебе с нами не поехать? Ты как работаешь?

— Три через три. По двенадцать. Орбитальный график.

— Ну так что, не поедешь?

— А надо не поехать?

— С тобой веселее.

— Ну, если б без Детки, я бы поехал, — подмигнул Лехе тот. — Зачем он? Без него веселее.

— Дурак!

— Решай резче, Женька, у меня диплом дома пригорает.

— Беги, беги. Мы с Майкой все обсудим.

— Ага. Детка мне потом голову откусит, если я ее с тобой оставлю. Собирайся, милая, хватит даровые конфетки лопать. Мартинг, ты уже определяйся. Зайдешь, я дальше разъясню.

В окошко снова стукнули, и Март махнул рукой — не мешайте считать сдачу.

Дверь захлопнул ногой.

— Хватит миндальничать. У людей с утра жизнь и так тяжелая...

-Выводите тачки. Нефиг опаздывать, дурно выглядеть и еще орать при этом...— невозмутимо ответил Володька, с трудом отпуская Майку.— Привет, Ленка.

Леха сгрузил с себя палатку, рюкзак.

— Я фотоаппарат взял. На всякий случай. Ну, сфоткать вас?

Володька потянул Майку за руку обратно.

— А меня? — закричал из гаража Мартинг.

Леха перевел кадр и щелкнул его, выталкивающего из недр свой видавший виды броневичок ( миниатюра "осел и клоун").

— Это что у тебя на голове, Володька? — застенчиво улыбаясь, спросила Ленка, прячась за Лешкино плечо от собственной смелости. — Пионерский галстук?

Голову его перехватывал завязанный на пиратский манер выцветший кусок шелковой ткани.

— Вечно ты, Детка, ку-ку, — проворчал Мартинг.

— Он готовится старушек охмурять. Будет Тимуром, рисовать на калитках звездочки, остальные, естественно, на подпевках. Пока Майка сундуки потрошит.

— Все продумано.

А Лена была в теплой толстовке...Худенькая, тонко высокая, с выбившейся прядью из закрученного на затылке узла тяжелых, темных волос... Лешка поглядывал на нее искоса...

— Женька, ты топор взял?

— Конечно, взял. Я же не склеротик, что ты мне, Лешка, написал, все взял.

— Давай его сюда, — распорядилась Майка.

— Зачем?

— Ты и топор. Кажется, все понятно.

— Не дам! — схватился за топор, как за живое, Мартинг. Сделал устрашающее лицо.

— Опять видиков насмотрелся на ночь, сволочь? Ленка, маньяк из него сомнительный, ты его не бойся.

— Не бойся, я с утра позавтракал.

— Ну, едем? Или день потерян? Нам еще старушек отлавливать.

— Сегодня со старушками глухо. Надо приехать на место, нарыть окопов, залечь на ночь и отстреливать поэлементно. Что вас, в технаре не учили, что ли?

— Она целую тетрадку взяла. Пока всю не изрисует, домой не вернемся. Ленка, тебя надолго отпустили?

— А я и не отпрашивалась особо! — с неожиданной горделивостью произнесла Ленка, убирая прядь со лба за ухо.

— Чего?

— Все в порядке. Я сам с родителями разговаривал, — заверил Леха. — Что ты придумываешь, Лен?

— Смотри, что б ее не потеряли. А то будет нам разборка в детском садике.

— Не потеряют, — с неудовольствием ответила на это Ленка. При Володьке у нее в голосе появлялись новые интонации.

— А мою барышню как, отпустили? — уточнил Лех.

Майка с Володькой переглянулись, непонятно улыбаясь, он обнял ее одной рукой.

— Опять! — возмутился Март. — Нормальному человеку это выносить невозможно!

— А ты не лезь к людям, — строго одернул его Лех. — Зависть чувство вредное. Знаешь болезнь евреев? Воспаление зависти.

— Фигня, старик. Мне уже ничего навредить не может.

И недовольный Мартинг вкрутил в уши плеер.

Стартовали.

Гальянку, Черную миновали быстро, на Серовском тракте прибавили. Ветер бил в глаза пылью, пробирал до костей, и, несмотря на солнышко, Лешка радовался, что догадался надеть на Ленку свою толстовку, когда она явилась на стрелку в легкомысленной одной футболочке. Оглянулся быстро на отстающих.

Володька тоже сглупил, в длинных, ниже колен, шортах, и видимо, вмерз.

Засмотревшись, Лех вильнул от "Жиги", летящей навстречу, под колеса Мартингу, Март заорал в традициях фильмов ужасов, противный. Ленка пискнула. Лех простил великодушно; до этого он не катал ее с ветерком.

Мимо громыхали тяжеловозы, междугородные экспрессы, словно речные пароходы, мелькали легковухи; а ему казалось, будто не ветровка бьется на плечах, а хлопают вырастающие крылья.

У поселкового киоска Мартинга потеряли. Нашел он их значительно позже.

— Что, еще не поставили? — простодушно удивился он.

— Тебя ждем.

— Чувствуете, что ли? — ухмыльнулся Женька и достал из-за пазухи две бутылки водки и спрайт.— Считайте, я свое дело сделал.

— Ты чего? Популярность зарабатываешь? — засмеялась Майка.

— Да ладно, в игрушки, что ли приехали играть? Пьянствовать и развратничать...— он ловко подмигнул Ленке, а когда та рассеянно посмотрела на Лешку, Володька успокоил:

— Да нет. Просто пьянствовать.

— Да никто не сопротивляется, брат.

— Поставь-ка в холодильник, хозяйка, — Март отдал бутылки Майке.— Эх, сколько водки не бери, все равно два раза бегать. Знали бы вы, какая там Лариса в киоске сидит...

Над ним засмеялись, необидно и привычно.

Часы были только у Лехи. Шесть. Целый день в дороге, пора останавливаться, и место приличное — у кромки воды и леса. И на три, вернее два оставшихся Женьке выходных дня решили окопаться здесь же, благо и до деревни с вожделенными Майкой старушками рукой подать.

Возиться с палатками и костром никому не хотелось, но Лех, безапелляционно заявив, что пойдет на лесоповал и, вооружившись топором, утащил Лену бродить в лес. Оглянувшись, увидел, как Володька деловито потрошит рюкзаки, организовывая оставшихся в процесс.

Лес был светлый, сосновый, наполненный безмятежным покоем, нашпигованный острыми сучьями и иголками под ногами, дурил голову запахом хвои и влаги. Лех иногда склонялся к зеленой свежей поросли.

— Тихо тут так, да?

— А назад-то выйдем?

— Выйдем, — уверенно кивнул он и вновь нырнул к сочной траве. — Держи...— и высыпал Ленке полную горсть земляники.

— Ого! Сейчас бусы сделаю...

Ленка опустилась на колени, потянула тонкую коленчатую стеблинку и начала прокалывать сквозь нее розово-красные ягоды. Лешка улегся неподалеку, покусывая такую же травинку, сочно-сладкую на вкус.

— Эх ты, городское дитя...

— Почему городское? Я дитя природы.

— А я об этом и говорю...Все мы от корней идем, первобытных. А бусы из ягод наверно девчонки во все времена делали. Это прапамять.

— А мальчишки валялись на траве и умничали.

— Да, — вздохнул Лех... Он замолчал, глазами словно запоминая этот фрагмент как мгновение, расшифровывающее понятие "счастье", — хрупкая девочка с непослушными, выбившимися прядями, движения бледных губ.

А Ленка говорила и искала рассыпанные ягоды, и чудо ее движений и движений губ не прекращалось... Солнце запуталось пшеничным золотом в Лешкиных ресницах, он прикрывал глаза, радуясь, что она не видит... Да, о чем же она говорила, смеясь?

— У меня предки из киржаков... Крестьяне-староверы. Я так и вижу себя в расшитой крестами рубашке. Хочу туда, ходить в деревянных башмаках и есть из глиняной посуды...

— Раскольники... — пробормотал Леха и потянулся рукой к шнуркам ее кроссовок ... — Они босые ходили. Сними. Сразу почувствуешь, как у друидов, и землю, и тепло, и энергию... Правда, земля живая? Слушай...

Босые ножки потянулись по траве. Она хихикнула.

— Ну ты всегда придумаешь!

Потом вдруг вскочила, закружилась, распахивая руки.

Лех откинулся на спину и закрыл глаза. Слишком юная, слишком безмятежная... Ей это идет. Он улыбнулся теплым, оранжевым сквозь веки солнечным лучам. Господи, не отними у нее это — попросил он у них. Пусть дальше читает свои книжки.

— Ай! — послышалось с поляны. Лех поднялся на локте и, щурясь против света, нашел ее. Она упала на колени, и во всей фигуре так ясно читалась озабоченность и растерянность.

Леха вскочил, на ходу отряхивая от травы локти, поспешил к ней.

— Что? Ногу порезала?

Она мотнула головой, со смешной сосредоточенностью шаря по траве.

— Потеряла свои бусы! Довертелась.

Лех засмеялся, огляделся вокруг, увидел неподалеку расцепившуюся травинку с ягодами...

— Ох и смешная же ты, Ленка. Ужасно.

Стебелек подобрал, опустился рядом, поднося их к ее губам по одной. Она послушно ела. Мягкие влажные касания обжигали его пальцы, и внезапно застеснявшись этого порыва и всего остального, он собрал землянику в ладонь и торопливо ссыпал Ленке.

Бледные губы покрылись алыми каплями, и, больше не в силах выносить это зрелище, вернулся за кроссовками.

И почему-то замолчал, хмуро попинывая траву, в поисках грибов, что ли.

— Лешка, — позвала она. — Так давай хоть елку какую-нибудь заберем. Мы же за дровами пошли.

— Да ну их...

— Вот эту, какая хорошенькая; сухая... Я ее сама возьму.

Она ухватилась за большую, сухую ветку, потянула за собой. Лех вспомнил про топор.

Палатка уже стояла, Март увлеченно вбивал колья. Майка копошилась у рюкзаков на расстеленной клеенке.

— Маловато, — подколол Март, посмотрев на часы. — Воровали, что ли?

Лех сбросил с себя целый воз хвороста, отмахнулся:

— Там еще есть. Найдешь, если надо будет.

Из палатки выполз Володька, он уже скинул с себя спортивную кофту, оставшись в майке.

— Загораем, брат?

— Еще нет, но скоро обязательно.

— Есть то будем? — спросила Майка.

— Будем! — закричал за всех Март.

— Тогда очаг мне быстренько, раз-два! И не мешать!

Дальше катилось, как по-накатаному; девчонки варили нечто на вырубленном Лехом костровище, парни распиливали в лесу старые стволы, стаскивали их к стоянке...

— Да есть же я хочу! — время от времени вопил Женька, видимо, чтоб не забывали.

Поэтому и за "стол" уселся первым, и в запале даже порезал хлеб вместе с клеенкой.

— Ну, врезали? — он разлил по кружкам. — Эй, неженка! "Спрайт" не трогай, — осадил он Володьку. — Это я девчонкам купил, может, приударить за ними думаю, раз я совсем одинокий, только не знаю, за которой...

-А как слово "печень" пишется, кто-то знает? — спросил Володька, доливая дамам шипучки в водку.

— Леха, речь! Или Детка снова сказку расскажет?

— Вот, блин, до самой смерти теперь не отмыться. Пусть Леха.

Леха помедлил, глядя в пляшущее дно стакана.

— За то, что я вас всех люблю, братцы. Безмерно.

— Что-то ты сентиментален сегодня, Большой Брат, — засмеялась Майка.

— Так я старею ...— и первым хлопнул свой стакан.

Почему вышло так, Леха потом так и не смог объяснить. Желание напиться словно сидело в нем весь вечер, и препятствовать Марту еще пару раз сгонять до киоска он не стал. А никто и не уклонялся.

Расслабленное чувство теплоты и объединенности, и ветки трещали в огне, и грелись в ладонях стаканы, блестели глаза, и растягивались безудержно в улыбках губы. И барьеры полетели, как водится; Володька целовался с Майкой, сначала украдкой, потом и вовсе безоглядно; никто не винил их за это, и Мартинг снисходительно улыбался. Зато когда парочка потихонечку растворилась в темноте по направлению к речке, темп стал жестче и как-то злее. Потом Лех заметил, что Ленка хнычет и полуспит. Ее отправили в палатку, замотали в единственный (свой) спальник.

— Ниче, — сказал Март. — Пойдет на пользу.

— Не надо было и начинать, — буркнул Лешка. — Договаривались же, без всяких этих дел.

— Нормально! — заявил Мартинг. — Добьем, и к Ларисе за новой. Надо же когда-то растягиваться, не все ж дипломы писать, ботаник.

— Чего, ее одну тут оставить? — ужаснулся Лех.

— А чего ей тут сделается? — резонно ответил Женька. — Что ты, Лешка, над ней трясешься. Обыкновенная девчонка, как все. Шестнадцать лет. Да человек уже знает, чего хочет, в шестнадцать, — он разлил еще водки, посмотрел, что осталось на раз.— Тебе нажать только, сто пудов даю, она не будет возмущаться...

— Март, ты достал, понял? Хочешь жизни учить, иди педагогом работать.

— Понял, — противным голосом высказался Март. — И тут любовь. А как же. А любовь она вон она, — он кивнул в сторону реки. — И штука это классная. Понравится — не оторвешься. Не бычься. Ты мне смешно делаешь. Пей.

Лех молча выпил.

— Еще?

— Еще.

Допили.

— Все, атас, поехали бутылки сдавать.

Лех встал, но тут его и повело.

— М-минуточку.

Мартинг вскочил, тряханул его за плечи.

— Что, сгорел?

— Ни в коем случае.

Из темноты вышли потерянные Володька с Майкой, нежно сплетенные. Почти протрезвевшие.

— Чего это они? — заулыбалась Майка.

— Наелись, черти... Где Ленка-то у вас?

— Спит.

— Мы посидим и тоже пойдем, — пообещал Володька.

— А мы с Лехой в деревню. Проветриться. А то Леха злой, как сто баранов. Ждите со скальпами.

— Головы не поломайте, — вслед сказала Майка.

— Не учите жить командира экипажа!

В ночной тишине моторы затрещали, как автоматы. Мартинг в азарте даже попытался выжать свечку.

То, что Мартинг стал хромать после той ночной вылазки, никого особенно не удивило. Странным было бы предположить что то иное после того, как его протащило три-четыре метра под накрывшимся мотоциклом. Все посчитали, что тот еще легко отделался, несмотря на это Март наутро впал в жесточайший даун, усугубленный похмельем. И утро на удивление задалось зябким и серым, костер, отсырев от росы, не принимался, едой заниматься не хотелось никому.

Лена стонала и вообще не вылазила из спальника, а Мартинг лежал у дыма, ждал огня и убито курил сигареты одну за другой.

— Лешка, слабо искупаться? — уламывала Майка. — Все как рукой снимет. Это все дианетические книжки советуют. Заряд пребешенной силы.

— Да не...— вяло отпинывался Лех. Ему было холодно даже под одеялом.

— Пошли, пошли, — тянула его Майка к реке.

— Один не пойду. Если с тобой, тогда ладно.

— С ума сошел? — возмутился Володька. — Принимаю вызов.

Тогда Леха проявил интерес.

— Точно?

— Не вопрос.

— Пошли.

Володька стянул кофту через голову, поежился... Майка проводила их взглядом.

Вернулись они скоро, возбужденные, разгоряченные. К тому времени Майкиными стараниями костерок весело уже шипел, отогревая блаженно щурившегося Мартинга и котелок с чаем.

— Ух, как здорово! — кричал Володька. — Женька, зря ты не с нами.

— Голова прошла махом, тебе бы не вред был...

— Нет уж. Пусть мне будет хуже. Что есть будем, хозяйка?

— Что ты приготовишь, — безучастно ответила Майка.

— Я помогу, — сказал Володька.

— Славно. Март, бери топор, пошли.

— Почему я? Я и без вашей помощи загибаюсь.

— Пошли, пошли, халява.

Когда они убрались наконец, Майка подошла к Володьке, обняв его со спины.

— М-м-м?

— Ты у меня такой хороший...

— Ну так поцелуй.

Она оказалась в кольце его рук.

— Замерз?

— Согрей.

— Сладкая...— прошептал он через некоторое время, согретый.

— Картошку почистишь?

— О да, да... — засмеялся Володька.

— И лук... Вперед.

Ленка выползла из спальника, виновато пискнула:

— Давайте помогу.

— Как голова? — заботливо спросил Володька, целясь кожурой в мешок.

— Иди умойся, — посоветовала Майка.

— Я еще никогда так...

— Когда то надо начинать.

— Ага, — слабо улыбнулась она. — А Лешка где?

— Мартинга реанимирует. Последние новости слышала? Ночью их на мотоциклы растащило, Март поломался, Майка его бинтовала потом.

— Правда? — глаза у Ленки широко распахнулись.

— Да чего ему сделается, — сказала Майка. — Мартингу только в пользу. Он изначально был с дефектами, а это его выправляет.

— Ладно, я сейчас, — повеселела Ленка. — Без меня все не делайте. Я тоже хочу.

— Не переживай. Как раз случайно тебе достанется вся самая грязная работа.

Лех свалил сушняк у костра, потом подошел к Лене,

— Как ты, девочка моя?

— Живая.

— Ну слава богу...

— А у вас что ночью случилось?

Лех отмахнулся — не напоминай.

— Все Мартинг, негодяй. Бес зеленый.

— Кто зеленый? Фильтруй базар, придурок!

Это из лесу приплелся Мартинг. Махание топором чудесным образом облагородило его больной организм, и сейчас он, хоть и припадал на ногу, пошалить уже был не прочь.

— Сударь, вы — лошадь!

Мимо Лешки ненавязчиво пролетел топор.

— Что? Дуель?

— Дуель!

— Выйдем.

— Легко.

Майка застучала ложкой по тарелке.

— Эй, вы нас впечатлили! Жмем ручки и завтракать.

— Мы еще встретимся, — многозначительно двинул бровью Лех.

— После завтрака.

Март быстренько оформился за "стол".

— Ух, есть хочу! Как жить! Побольше, хозяйка. Ого! — он восхищено ткнул пальцем Майке в шею. — Это что? Комар укусил? Большой, наверно, комар. Ты его спроси, может, он и мне такой сделает?

— Он тебе голову по колено откусит, — пообещал комар.

— Мне голову не надо. Мне такой же...— кокетливо попросил Женька. — Тут, Ленка, ужас какие комары ночью водятся. Водка не спасает. Хозяйка, где второе?

— Мартинг, давай самостоятельно, а?

— Старого больного человека. Что, и лечить не будете?

— Трудотерапией.

Тут Лешка вспомнил про фотоаппарат.

— Давайте-ка я вас увековечу.

— Изувечу? — не расслышал Март.

После завтрака лениво валялись на берегу, Март пижонски потягивал пиво из банки (навестил Ларису), а Лех — минералку; Майка рисовала наброски в альбомчике.

— Ну какие тут старушки, — уговаривал Володька. — Беспонтовые. Надо ехать действительно в глушь. В тайгу. За шишками. Там и старушки ломовые.

— Хорошо, — невозмутимо отвечала она.

— Что, поедем за шишками?

— Железок-то нет, — лениво высказался Женька. — Как ты без них на елку полезешь? Медведь, что ли?

— Еще не сезон для шишек, — проявил тонкое знание вопроса Леха.

— Да хоть за чем. За земляникой. Ее там ведрами собирают. Грибы там. Печки-лавочки.

— А я бы рыбки половил, — промурлыкал Март.

— И я! — сказала Лена. — Еще ни разу не ловила.

— А я на кабана охотиться пойду, — выпендрил тогда Лех.— Рогатину себе вырублю. С оптической насадкой.

— Чтобы кабана разглядеть?

— Нет, лески-крючочки в любом поселковом промтоваре есть. Червей вон девчонки нароют.

— Лучше опарышей, — подумал Володька.

— Где опарышей собирать будем?

— Понятно, что на кладбище лучше всего, — заметила Майка. — Да мы с Леной справимся, чего вам, мальчики, беспокоиться... Найдем могилку посвежее...

— Ой, — захныкала Ленка.

— Решено! — обрадовался Лешка. — А сегодня за грибами слазим?

— Слазьте, — закрыл глаза Володька. — А мы с Майкой — по бабкам.

— По бабам вечером ходят.

— Мартинг, ты достал. Закончатся когда-нибудь твои тупости?

— Вместе со мной, — важно ответил Женька.

— И мне сигарету! — сказала Лена в тишине и выжидающе посмотрела на остальных.

— Ого! — обрадовался Март. — Масть пошла.

— Не масть. Я попробовать хочу.

Целый день, часов шесть они бродили по лесу. Грибы, ягоды. Лешка целый день держал в руке ее ладошку; потом измученные, искусанные, перебирали и варили хавчик. Март, при всем желании ускользнуть, настолько обессилел, что брался за самую черную работу. А сейчас наелись, попадали у костра, парникурили. Тихо стреляли искры в вечерних сумерках, снова магический круг объединил лица, глаза отражали одинаковый свет...

Лех помедлил, но сигареты достал, ей и себе, прикурил от сучка и прикурил ей.

— В себя, в себя вдыхай, — внимательно проконтролировал Женька.

— Я бы не дал,— сказал Володька.

— А тебя и не спрашивают, — заметил Март. — Пусть курит. Мне нравится, когда девчонки курят. Так развратно.

— А мне все равно,— ответил Лешка.

— А я все равно покуриваю, — гордо заявила Майка. — Иногда.

— Ты у меня молодец, — улыбнулся Володька, и все засмеялись. — Иди сюда.

— Да жизни нет! — плюнул Женька. — У вас что, весеннее обострение не закончилось? Медовый месяц?

— Он и есть.

— Ха-ха. Смешно. Давно ли?

— Да дня четыре уже, — посчитала со странной улыбкой Майка.

— В смысле? — недопонял Лех.

— Ну есть такой древний обычай. Когда девушке приходится жить с парнем. Пока Сашка в лагере, Мухины мои на его квартиру съехали. Вошли в положение.

— А дальше как? Вернешь Майку предкам?

— Ага, щас. Разбежался возвращать.

Мартинга никто не видел с вечера. Наверно, в своих посещениях поселкового киоска он добился кульминационного момента. "Молодожены" отправились к старушкам, а также с тайной мыслью выцепить Мартинга, привести в чувство и отправить домой.

Лешка с Леной пеклись на солнышке на берегу, поддавшись восхитительно нескончаемой лени.

Лешка то ли спал, то ли притворялся — ему так было проще. Лена болтала ногами и слушала Женькин плейер, но даже с плейером ей было ощутимо скучно. Она потрудилась и сорвала длинный крапивный стебель, обмотала его лопухом и слегка задела листьями раскаленный Лешкин живот. Он подскочил, моргая вытаращенными глазами, и жалобно сказал, прижимая расходящуюся сыпь:

— Ты что делаешь?

— Нечего спать! Так все проспать можно.

— Что все? — беззлобно поинтересовался он.

— Весь день! День-то, смотри, какой! И вода теплая. Пошли купаться?

После воды Лена затребовала поесть. Но и переместившись от палатки обратно на берег, она не утихомирилась.

— А кататься поехали? Ну, Лешка.

— Не хочу.

— Как это "не хочу"?

Шутка с крапивой ей понравилась. Обманувшись на его лениво прикрытые глаза, она вооружилась кусачим стеблем снова, но внезапно оказалась перехваченной и — рука в руке — прижатой к траве.

— Ну и что с тобой делать? — тихо спросил Лешка, увидел, как пару раз хлопнули длинные ресницы над темными расширенными зрачками, и не собираясь больше сдерживаться, наклонился к лицу ее.

Он явно ее недооценивал: целоваться ей хотелось вряд ли меньше, чем ему. Мартинг снова оказался прав, как всегда, в общем, насчет девчонок.

Димка пришел поздним ноябрьским вечером, Лех только вернулся, встретив и проводив с подготовительных курсов Ленку.

В узкую щель отворенной в комнату двери пролез сначала рюкзак, а затем протиснулся запыленный и укрупнившийся Демон. Выражение лица у него было — преумильное. Весь облик его изменился, только глаза на загрубевшем лице выделялись еще ярче грязной синевой.

Сцепившись в объятии, они долго старались как можно громче хлопнуть друг друга по спине.

— Ах ты свин, милый, свин натуральный... Ты чего, заматерел, что ли?

Димка ехидно и довольно молчал, цветя своей садистской улыбочкой.

— Ах ты змей, милый! — Леха от радости пихал его в грудь. — Ах ты, лошадь!

Когда страсти поулеглись, Лех спросил:

— Домой-то заходил? Нет? Ну ясно. Иди в ванную, дезинфекцируйся... А я до киоска. Будем подсаживать тебя снова на родной воздух.

В Володькиных окнах было темно, первый час ночи. Ладно, это моя пьянка,

подумал Лешка. Наша с Димкой.

Демон в чистой Лехиной рубашке, порозовевший, оттаявший в привычной обстановке легкого бардака комнаты, разлил по первой стограммовке.

— Леха, я ведь пришел,

* * *

, даже не верится!

* * *

, думал ли я когда еще с тобой водку пить. Я дома.

* * *

. Давай за меня, дотянул, домотал, вычерпал... За меня, Леха!

— Как я выжил, в книгах по выживанию не прочитаешь. Землю с дерьмом жрал, а не одну скотину не порадовал... Как били меня, знаешь? — он рванул на себе рубаху, обнажив красные рубцы на крутых буграх мышц. — Колючей проволокой... На всю жизнь отметины. Думаешь, сошло им это? Ха! Одному я вену на руке перегрыз, пока другие опомнились. Ему в части зашивали потом, кровь собирали... А через месяц руки мне ломали — лопатами. Можешь себе представить? Я в гипсе всю весну

* * *

. Леха, тебе точно в армию нельзя, ты добрый, а я вот выжил... Меня по одному и трогать боялись, кликуха у меня была — Крези...

— А Джек, Димка?

— Джек? Кто это животное?

Они пили и пили, и к рассвету все более подробностей добавлялось в страшный Демоновый рассказ. Глаза его замутились, лицо искажалось в гримасе-усмешке, и какое-то слабо понятное рассыпавшемуся Лешке расхристанное удальство, пополам с горечью и злостью, преображало далекий сонно-спокойный Димкин образ.

Проснулся Леха от стука в дверь его маленькой комнатушки — отец будил на работу. Вылез из под тяжелой Димкиной руки, и под гнетущим впечатлением от полуторачасового сна и предшествующего ему рассказа, еще раз внимательно всмотрелся в умиротворенные Димкины черты. Тот спал сном ребенка.

Леха выскользнул на кухню. Там плавал отец, убирая бутылки.

— Бать, Димка вернулся. Пусть его дрыхнет, сколько влезет. Ладно? — они прикурились друг от друга и Леха постарался не заметить легкую дрожь своих рук. Он курил и думал, думал о том, как рассказать про Ленку.

Все было просто — боялся. Обоих.

За окном шумел дождь, в маленькой комнатке неярко горела лампа, тихо пульсировал по колонкам "Дорз", Лех валялся на диване, глядя, как Димка шелестит фотографиями. Тот ничего не спрашивал, лишь когда дошел до летних, уточнил:

— Это когда вы с Майкой по фольклору ездили?

Лех приподнялся на локте, заглядывая под руку, улыбнулся.

Фотки были цветные, солнечные. Отменные.

Вот Март строит рожи. Все на мотоциклах. Подловленные Майка с Деткой, Март с девчонками и любимая Лешкина: Ленка одна, тоненькая, хрупкая, в закатанных джинсах, нерешительно улыбается ему, Лехе, стоящему за кадром. За ней — высокий кустарник, чуть слева — вода, берег. Где они, брошенные остальными, целовались тогда до вечера. Но это будет позже, на следующий день, наверное. Мартин тогда вернется из деревни, ткнет пальцем ему в распухшие губы и ехидно проблеет:

— Гы...

И отхватит по шее. Они сцепятся, катаясь по траве, а Март будет кричать сквозь душивший его смех: "Не трать силы, старик!"

А потом соберет манатки, преувеличенно серьезно попрощается со всеми и свалит обратно в город, оставив их вдвоем еще на полторы сказочных недели, на общество Володьки и Майки, которые все понимают и не мешают...

— Ну и штучка, — хмыкнул Демон.

Леха молча отобрал фотографию и снова откинулся на подушку, рассматривая каждый листик, каждую прядку, каждую складку и черточку. Потом сказал ровно:

— Это моя девушка, Димка.

Демон отложил фотки в сторону.

— И что же ты мне не писал сам? Мартинг Джеку давно все просвистел. Я почему от других узнавать должен? — щека у него дернулась вполне агрессивно.

— Остынь, брат, — улыбаясь, посоветовал Лешка. — Ты еще не опоздал.

— Еще нет, — угрожающе протянул тот. — Значит, что Детка выбрасывает, ты подбираешь?

В ушах у Лехи пошел звон, словно оплеуху ему отвесили. Все слова сначала показались беспомощными, не стало сил.

— Хоть ты и крези, — произнес наконец он медленно. — Хоть ты там всю роту бушлатом гонял... А мы здесь малину ели... Ты троих человек сейчас зацепил, самых близких твоих. Просто так, по прихоти... Даже четверых. Ближе друзей у тебя уже не будет, а ты так, мимо проходя... Я и говорить-то с тобой не хочу. Пошел ты, понял куда, тварь.

Лешка, бездумно двигаясь, поднялся, собрал все фотографии, убрал их, нашел сигареты и вышел в предбанник квартиры.

Минут через пятнадцать в коридор за ним выглянул Димка.

— Да ладно, Лешка. Я со злости. Ляпнул...

Лех криво улыбнулся. Это было максимально, чего можно ждать от Демона — прощенья тот не просил никогда. А Леха и не простил бы.

А потом пришла Лена.

— Здравствуй, сказка, — грустно сказал Лех.

— А чего ты не зашел? — обиженно ответила сказка. — Я ждала, ждала... Ой. Привет, Димка. Ты вернулся?

— Вернулся, — тяжело отпустил Димка. И почти улыбнулся. От этой улыбки Лех засмеялся. И предложил:

— А пойдемте-ка, братцы, к Майкам. И их обрадуем.

Дверь открыл Володька. Давно не стриженые волосы смешно торчали в разные стороны.

— Привет. О, Демон, — слабо удивился он, пожимая руки. Демон заулыбался.

— Чего мятый такой? А Майка где?

— Майка сбежала. Сейчас мамка только уехала, с контрольным визитом нагрянула. Отправила Майку со списком, а я вон мебель двигаю, переставляю.

Над Володькой посмеялись.

— Да ладно. Пошли все на кухню. Леха, чай грей. Сейчас я закончу.

Потом нарисовалась Майка с большой спортивной сумкой. Единственная из всех, она весело закричала, увидев Димку.

— Ага! Явился! Нифига, как раскачался?! — она бесцеремонно схватила его за широкие плечи, потрясла, дернула за чубчик. — Стриженный какой... Так повзрослел! — добавила она, уже спокойней и рассудительней. — Совсем другой стал, Димка.

Тот нимало не рассердился, а даже наоборот, слюбезничал:

— Ты тоже ништяк, Майка. Да и дядька тебе хозяйственный достался. Лешка не стал бы мебель двигать, факт.

— Чего это не стал бы? — обиделся Лех. — Жизнь заставила, и стал бы.

— Его мамка заставила. Вовка, говорит, под диван! И все, полез, как миленький.

Майка за болтовней выкладывала в холодильник, на стол и в шкаф продукты. Последними были сигареты, она подмигнула всем, и перепрятала их под кофту.

— А ты то как, Демон? Джек где? — это пришел хозяин.

— Джек? До сих пор дембеляется. Срезали семьсот килограмм медного кабеля, их на губу задвинули. Хотели весь призыв тормознуть, но хрена ль, из-за нескольких лохов... Короче, мало не покажется.

— Бедный Джекушка, — задумчиво сказала Майка, глядя в брезгливое лицо Демона. И тогда Леха невольно подумал, а такая ли истина то, что поведал вчера ночью этот полузнакомый человек.

— Ладно, -прервал паузу Володька. — Человек ушел, человек пришел. Радоваться надо. Все поменялось тут, пока вы там на орбите вкалывали. Леха работает, в шахте, в чумази как черт, руду там валит, настоящий мужик стал.

— А ты под машинами валяешься, в чумази как черт.

— Так деньги же. Не в деньгах, конечно дело, а в том, что не мама с папой, а ты сам... А дома у меня вон какая Майка, своя, моя, личная... Я на права уже думаю податься, перегонки попробовать. Мне по кайфу.

— Как мотоцикл?

— Собрал-собрал, — засмеялась Майка.— Мы теперь из-за этого не спорим. Хотя ездим мало, времени меньше. Так, летом куда-нибудь, или до Свердловска. А Леха вон к автобусу служебному привык.

— На ВГОКе ты?

— Ага. Сначала из-за спины брать не хотели, а потом... Маркшейдером предлагали, да я отказался. Лучше по профилю, хоть простым арабом; может, мастером потом поставят...

Ленка сидела, только молча улыбалась. Лех все понял, только когда минут через сорок оживленной болтовни, она сказала:

— Лешка. Я домой. Ты идешь?

Повисла неаккуратная пауза.

— Куда это он идет? — процедил сквозь зубы Демон. — Двух лет мало было?

Ленка с оскорбленным видом вынеслась в прихожую. Лех буркнул что-то невразумительное и ушел за ней.

Володька отправился следом.

— Не парься, — сказал он ободряюще.

— Не собираюсь. Ну пока.

Вовка закрыл за ними дверь.

— Лена, — он догнал ее на улице, взял за руку, остановил. — Ну чего ты?

— Ничего, — и все таки спросила: — Так кто третий, Лешка?

— Глупая, думаешь, из-за него... А он привыкнет к тебе и перестанет, он такой человек просто, понимаешь?

— Глупая, — холодно повторила она.

— Хуже! — он с силой поцеловал ее в упрямо сжатые губы. — Я не из-за кого не буду любить тебя меньше, слышишь?

Они дошли до Лешкиного подъезда, тихо опускался на мокрые ветки акаций первый снег, ложился бесшумно и покорно под ноги в стылые лужи, и ботинки хлюпали, рука в руке.

— Зайдем? — неуверенно предложил он. — Еще не поздно.

В комнате было темно, тепло и тесно. Лешка воткнул в розетки систему — задышали, ожили в углах колонки, и под Стинга замигали, забегали разноцветные огоньки. Улица была пустынной и черно-голубой от теней фонаря под окном.

— Винтер мерхен, — сказала Лена.— Смотри. Иди сюда.

Лешка пришел. В этот час казалось совсем игрушечным, фарфоровым ее узкое тело в его руках...

А проводив ее до дома и вернувшись в эту же комнату, и потом, глядя в темные окна дома напротив, он заплакал от щемящего ощущения одиночества и нежности, и о многом другом, чему так и не суждено было родиться в эту ночь.

В новогоднюю ночь Ленка осталась с ним до утра. Он помнил, что они бродили из дома в дом — вчетвером, забрав с собой Майку с Деткой. Заглянули и к Джеку. У Джека в квартире малознакомые люди, Мартинговы друзья, перепившие малолетние девчонки, Майка оставаться не захотела, так как тут же очутился и Ханкин, а Володька заперся на кухне с кудрявым белобрысым типом. Майка психовала всю дорогу, пока он тащил их к Старикам, поздравлять Юльку с первым Н.Г. Старики уже почти спали, но тоже выставили бутылку, ребенок проснулся от шума, похлопал сонно глазами и, в конце концов, разревелся.

Пришел Володька с раскаявшимся видом, типа: а я и не понял, когда вы срулили; Майка подулась и отошла, стало веселее... Из всех новогодних ночей самая суматошная, странная... Но именно в эту глубокую, хмельную первую ночь девяносто четвертого года, он уложил ее на свой старенький диван...

В Лехиной комнате было темно, накурено, красно-голубым пятном светился телек.

— Чего это ты развел? Бардак какой-то... — проворчал Володька, поймав на лету обрушившуюся со стула бутылку.— Мама дорогая... Да ты в печали. Заболел?

Леха таращился красными глазами на визитера.

— Племянник под дверью дежурит. Дядя Леша не пускает. Что случилось-то?

Так как Леха молчал, Володьке пришлось раскручивать.

— Ладно, чего там? С Ленкой поругался, что ли?

Лехино молчание стало более упертым. Тоже глядя на телевизор, Володька совершил несколько пошаговых умозаключений. Помолчал сочувственно. Потом спросил:

— А она?

— Свалила. Это все для меня одного значение имеет. А ей, понял, как радио послушать. Или не понравилось.

— Может, испугалась? Девочки, они это... Замороченные.

— Меня испугалась? Я два года при ней, как чмо личное. Значит, чмо и есть. Я ей не нужен. И навязываться не буду.

— Может, обстановкой не угадал. Некоторым цветы, конфеты, стихи всякие нужны, что б расслабиться. Манерная девица.

— Какие цветы? Я ж на нее два года не дышал. Ей шестнадцать, мне через неделю двадцать будет, сколько еще ждать? Просто человек либо нужен, либо нет. Простой тест. Она же сама хотела... Ну или против не была. А наутро — по пьяни, фу, с Лехой... Я раз двадцать от счастья умер, а ей все это, я, руки-ноги мои, не нужны оказались! Что мне делать теперь, тело в мусорную корзину затолкать, что ли? Будем общаться духовно!

Леха истерил по-тихому, по-страшному. Володька его таким никогда не видел.

— Может, что не так..?

— Да, блин, забыл тебя инструктором позвать!

— Леха, я не про то. Ты все равно правильно сделал. Сколько можно разводиться. Дело в том, какой породы тараканы у нее в голове. Подожди, проявится. Ты слишком много за нее додумываешь. Ты за себя живи, не оглядывайся; ты — ее первый, а для них это что-то значит.

— У тебя все просто.

— Просто?

Помолчали. Потом Володька вдруг сказал сам.

— Мне пятнадцать было. Почти. Она из параллельного, но такая уже, бывалая... Знаешь, девчонки, которые особенно если рано что-то удачно с волосами сделают, даже мужики взрослые на них западают... Когда мы еще детьми считались. Пацаны на слабо взяли. Она хорошая девчонка была по-своему, добрая... А в команде нашей тогда, что б признали, что ты пацан, должен был с телками запросто. Вот я и доказывал потом, что не слабо. У меня на этой почве клин пошел, казалось, что всегда все оценивают. Знаешь, что такое секс на людях? Когда через комнату кто-то ходит, а ты как машина, не дай бог, не получится, засмеют, она же первая. Или одну бабу на двоих-троих... Просто? И не хочешь, и противно, или жалко — ее же, дуру. А приходиться — доказывай, что ты скотина. Как оно, по-человечески, я только с Майкой понял. И у тебя все нормально будет.

— Не будет ничего,— равнодушно ответил Лех. — Не хочу больше. Одного раза хватило. Я не ее мечта. Скорее — ты, или в твоем роде.

— Спятил?

— В общем-то, неважно. А пить не буду больше. Сгорело. Или вот что, к Демону пойду. В Новый год его кинули-бросили, а он прав был. Ты со мной?

— Не... Я домой.

— А... Ну иди. Тебя хоть ждет кто-то. Привет Майке.

— Передам,— серьезно ответил Володька.

Собирались все у Майки с Деткой. Димка опаздывал. Володька искал Майке шерстяные носки, выворачивая шифоньер наизнанку, а она, бросив это неблагодарное занятие, болтала с Лешкой. Тот расстегнул уже куртку, стащил шапку ; в одежде было жарко.

— Ну, ты скоро? — крикнула она в комнату. — Блин, никогда ничего не найдешь в этом доме. Я уже полчаса как оделась. Вовка! На автобус опаздаем!

— Ну вот, а там короче, фигня такая пошла, трещина, посыпалось все. Вызвали аварийщиков, ждем. А они с праздников, упьяненные, осели где-то в каптерке, дальше жарятся...— и Лешка показал жестами, какая трещина и дальше, как жарились аварийщики.— Просто 9-1-1. Цирк. Мастер бегает, психует, весь день ждать не будем, типа. Ну и все, перекрестились и погнали. Только вгрызлись, от вибраций скала пошла. Еле вылезли. Мужики за сапоги похватались, где у кого на случай стресса что припрятано, а нас с Олежкой на другой участок бросили.

Дверь отворилась, и появился Демон.

— Опять врет?

— Привет, Димка.

— У нас тоже приколы. После праздников столько народу пособирали — я с первого на второе дежурил. На улицах тридцадчик, по чердакам и подвалам; два трупа, один ножевой, другой с морозу откинулся... Так что пейте грамотно, дети мои.

— Я нашел, — из комнаты вышел Володька, держа в руках носки. — И шарф подходящий.

— Я не буду шарф! У меня от свитра воротник, мне хватит.

— Не обсуждается!

Он сложил вещи в пакет.

— Так, ну что? Одеваться? Все забыли? Бутеры нарезала? Чай в термос налила, я просил?

Майка озадаченно поморгала глазами.

— Ясно...— в Володькином голосе прорезалось скрежетание.

— А бутерброды — то зачем? — вслед ему в кухню повысила голос Майка.— Мы же домой вернемся!

— Я бы тебя в землю зарыл, — заметил на это Димка. — И сверху камень положил. Часа на два.

— Факт, — поддакнул Лешка. — Он в армии так и делал. От него уже потом лопаты прятали.

— В армии из-за одного все летят. Например, у тебя косяк, нулевый, ну вроде морда небритая. А ночью как бросочек зарядят, километров десять. По всей выкладке, в разгрузках, по грязи... Железно.

— А мы и так все опоздаем на автобус, — сказал Леха. — Железно. И все десять километров наши будут. Как в армии.

— Хватит ныть, дамочки. Вовка, скоро?

Володька вылетел с кухни, как Джим Керри в фильме "Маска", на ходу ныряя в свитру. Кинул сверток в пакет. И быстро — шапка, куртка, сапоги.

— Ну, все? Свет-то везде выключила?

— Не знаю, — пискнула Майка.

— Ох, Майя! Все, на вылет!

— Ой, мама,— сказала Майка на остановке.— Проездной дома оставила. В той куртке.

— А ты говоришь "любовь",— мрачно сказал Володька Лешке.— Хочешь, я тебе ее на пару дней пожить отдам? Шучу, — печально через паузу. — Друзьям такое не предлагают.

— Мартинг бы не отказался. Он на все соглашался, что дают.

— А я бы Мартингу и не предложил.

Заглянули по дороге в окошко киоска, Мартинга не наблюдалось. На двадцать шестом доехали до "Полюса", перебежали на остановку, там из-за поворота уже показался девятнадцатый. Кое-как втиснулись на заднюю площадку.

— Лешка, ты там? — вытягивая голову из-за Володькиного плеча, поинтересовалась Майка. Лех достал руку и пошевелил пальцами в знак того, что он еще ничего, с удобством едет. Потом стал смотреть в окно.

— Живой. Но грустный, — прокомментировала Майка.

— Попей с его, — хмыкнул Димка.

Лицо у Лехи правда осунулось, и пока он не улыбался привычно, а тупо разглядывал могильники на кладбище, мимо которого проезжал автобус, четко проступили продольные складки у губ, мутные глаза рассредоточено следили за меняющимся пейзажем.

— Ну что, купили вы плейер?

— Купили, купили. Только не завернули еще. Это потому что я Майке поручил.

Лешка все фоткал. Как Володька закручивает Майку шарфом, наглухо, и завязывает узел на спине, как на Буратино. Как Демон летит с горы на минилыжах со скоростью курьерского поезда, высоко подпрыгивая в воздух на взъемах. Как Володька с искривленной физиономией хватается за ушибленный позвоночник, Майку, стоящую на вершине, и отчаянно цепляющуюся за молодые елки, пока Демон толкает ее вниз. Веселые тройки на мешках со снегом, где непонятно, чья нога оказывается наверху, где все расцепляются примерно на половине спуска и дальше летят кубарем уже на собственных костях. Потом Майка отняла фотоаппарат, что бы ее уже больше не заставляли совершать эти безумные выкрутасы, а протестующие вопли в расчет не принимали.

Майка снимала елочки и чужие акробатические прыжки через голову, других адреналинщиков под ценностью композиции...

Уже вечером они пили чай у Володьки на кухне, вчетвером поедая купленный в Гастрономе торт, смеялись. Володька все охал и консультировался у Леха насчет групп инвалидности, должно быть спиной треснулся все-таки хорошо. Подарили плейер, Леха давно хотел, старый его давно рассыпался от многочисленных напаек и переделок. Это был его день рождения, его двадцать лет; Майка целовала его каждые пять минут, Детка смеялся и делал большие страшные глаза. После торта, естественно, захотелось есть, не по-шуточному; жарили картошку с летними грибами, потихоньку пили водку. А Лешка целый день чувствовал себя старше их всех — намного, намного старше.

Потом в дверь позвонили, Володька ушел открывать и вернулся не один — с Леной.

— Привет, — сказала она, взволнованная и побледневшая. — А я пирог принесла. Сама пекла. С днем рожденья... — и голос ее падал и падал, словно пугаясь своей смелости. — Лешка...

— Классно, — подсказала Майка.

И Ленка сама уткнулась лицом в его плечо.

На следующий день Леха взял отгул. С утра он смотался в город на рынок, погладил тщательно рубашку и брюки. Но все равно времени оставалась бездна. Ленку утром он отвел в школу, час "ч" назначил на вечер.

Мысль, что будущая жена его еще учится в школе, не забавляла, а удручала.

В успехе предприятия он уверен не был. Однако цветы со всеми предосторожностями были помещены в воду, а волосы от укладывания в ванной перед зеркалом стали абсолютно мокрыми, и большего совершенства достичь ни в чем уже было невозможно.

Ну и ладно, подумал он и отправился к Майке.

— Так, фигово ты учишься, — сказал он со всей строгостью. — Детке настучу.

— Не, я уже приехала. С ним не прогуляешь. Мне к пол-девятому, ему — к восьми, так он меня с собой забирает. Я там еще полчаса от безделья мучаюсь.

— Все правильно. Башка не болит, как ты дверь закрыла и дорогу перешла.

— Очень умно, — передразнила она. — За цветы спасибо. Мило.

Лех отвел ее руку.

— Обойдемся без нежностей. С тобой мы сто лет знакомы.

Майка фыркнула: ну конечно!

— Я жениться пошел. Накорми меня лучше, а то что-то есть весь день хочется.

— Это со страху, — успокоила Майка. — Второй раз будешь нахальнее.

— Типун тебе на язык!

— Ну заходи.

Леха снял формовку, надетую на затылок (что бы не помять прическу), отчего облик его лишился своего залихватского вида, куртку.

— И тебе это надо? — участливо спросила, словно разговаривая с потерявшим рассудок, Майка.

— А как?

Майка вздохнула по-женски, и, подставив кулаки под подбородок, облокотилась на стол.

Лех суп лопал, но вдруг почувствовал неладное.

— Ну ты чего, а, единственная?

Майка достала себе сигарету.

— Ну нормально ведь все у вас? Нет?

— Нормально... А так. Кто я, что я? Сожительствуем, и все.

— Дура, — убежденно сказал Лешка и стал доедать.

Майка вяло возмутилась.

— А нефиг. Я же знаю. Со стороны вообще виднее.

— Просто он другой. Он, Лешка, совсем не как ты... Из другого теста. Ему это не надо.

— И тебе не надо. Вам и так хорошо. Это же тупость, рано жениться.

— Ты себя вообще слышишь? — возмутилась Майка, уже вскипая.

— Она же школьница. Как по-другому? Разрешите жить с вашей дочерью?

— Не в том дело,— слабо вякнула она.— У него еще ветер в голове. Сейчас ему Реквиес опять мозги крутит. Снова Хэнк, шпана всякая. Какая тут семья? Ему бы после тех дел держаться от них подальше, и ведь все понимает, а тащит его к Реквиему как магнитом. Словно башка отключается.

— Права-то сдал?

— Скоро. Он же упертый. Леха, страшно мне, в лажу какую-то он лезет с этими перегонками, я чувствую.

Леха поморгал глазами, потом попросил чаю.

— Леха, ты слышишь вообще, о чем я?

— Майка, ты меня не заводи. Я и так трясусь. А Володьку обойти трудно, он по жизни... труднообходимый. Главное, он тебя любит, остальное — приложится. Ну, любит, говорю?

И Майка неожиданно легко согласилась:

— А то.

Мартинг стал крутиться среди бритых парней недавно открытого оптового рынка. Время киосков подходило к концу, и все, кто не протормозил, свалили на расцветающие бурными темпами оптовки.

Но Женька двинул на заработки не в охрану, а в высотники, и появились у него непомерные деньги (в эквиваленте 1:5 относительно Лехиных). Мало того, их еще и выдавали без промедления выплат, что по временам 94 года сильно отдавало кооперативной романтикой прошлых лет.

В результате этого у Женьки скоро появился и кожаный плащ и очаровательная пятидневная щетинка, и все чаще его можно было видеть с далеким Майкиным Хэнком. "Масть! Масть пошла!"

Володька так и работал в гараже, перебои коснулись и их шарашки, что,

в общем, компенсировалось левыми работами. А вот Леха пролетал, пролетал стремительно: бастовали шахтеры, учителя, врачи, газовщики — страну колотила лихорадка призрачного капитализма.

Жениться родители Ленкины им разрешили, хоть и скрепя сердце, но только после клятвенных Лешкиным заверений, что в институте он ее выучит. Намечено было на конец июня, меж тем плавно приближались мартовские праздники. Как раз в их канун Джек попал в больницу.

Это случилось седьмого числа, к Лехе забрел Демон, и они весело препирались по поводу предстоящего праздника, где и как. Димка грозился привести юного лейтенанта, наводящего на отделение благоговейный трепет своей милитаризированной женской властью.

— Ты бы слышал, как она на наших придурков рявкает. Да у нее наркоманы все, как собачки, по ниточке ходят. На улице здороваются. Феномен, слышь, Леха... Посылает же бог на землю таких женщин.

Лех наряжался на "утренник". У Лены в школе был вечер, и ему надлежало быть на каждом из них. Потому что ни у кого из одноклассниц настоящего жениха еще не было.

Над этим всем Димка ненавязчиво издевался, а Лешке что? Не все ж морды бить.

— Сам ты морды бить, — обиделся Димка, задело. — Ты поищи сейчас такие морды, чтоб их бить стоило. Так, мелочь. Ну, думаешь, Майка с Деткой не помирятся к завтрему?

— Куда денутся. Она ж маньячка.

У Мартинга были большие испуганные глаза, и, влетев в комнату, он сразу выпалил:

— Джек в больнице! Его избили ночью в киоске!

Лешка тоже испугался и заорал:

— Чего? В какой больнице?

Женька сразу осел на стул, шаря по карманам в поисках своей закрученной бутылочки.

— Ночью в киоск залезли, сам открыл. Немного попили, там дружбы не получилось, слово за слово. Избили его в мясо, полки покрошили. Ничего почти не забрали, только деньги, сигареты и водяры.

— Да он-то как?

— Я только что оттуда. Разговаривает, а сам...— и он нервно глотнул раз-другой.

— Кто был то, сказал?! Кто это был? — спросил Димка.

Но Женька безутешно махнул рукой.

— Леха, Леха! Сделай чего-нибудь, Леха, — простонал он.

— Ну, поехали, чего... Димка?

Джек лежал тихо, скромно поводя очами с одного на другого, и виновато улыбался. Лех молча ерошил волосы.

— Сесть то сможешь? — спросил Март.

— Врач только лежать сказал. Пока.

— Кто это был? — озабоченно спросил Демон.

— Ну ниче, Витек у нас орел. Орелик. Витьк, я тебе в следующий раз пива принесу... Чего еще припереть, говори — конфет, курицы? Кормят-то тут хреново?

— Сгущенки, — застенчиво пробормотал Джек.

— Будет, будет, — закивал головой Мартинг. — Фруктов, может?

— Пива не надо. Почки мне отбили. Я сейчас как пионер... Долго пить не буду. Вот, блин, в армии не отбили, а здесь, дома, на своей улице...

— Кому то и в армии повезло, — назидательно проговорил Демон.— А кто дома догоняет.

Джек загрустил. Молчал-молчал Лешка, да и спросил:

— Ты их знаешь, Витьк?

Джек мигнул разбитыми веками и посмотрел на Женьку.

— Он потом все рассказал, — говорил Лех Володьке.— Я понял, почему Март возле него на цыпочках бегал. Это его приятели. Хэнк. С ребятами. Шли мимо, смотрят — парень знакомый. Ну он им и открыл, раз они через Мартинга вместе где-то зависали. А Джек наш парень простой, толи лохом им показался, толи поугощаться у него хотели, да он не дал; ну и пошло у них веселье. Ты знаешь Хэнка. Деньги долбанули, начисто. Надо отдавать, хозяину по бороде, больница — не больница, грозится счетчик выставить. Разговор недолгий.

— Дермово дело. Сколько денег просят?

— Пятихатка, как минимум.

— Я столько наберу. Проходит Майка в курточке, зима скоро кончится. Кому, куда?

— Ты, Володька, не кидайся. Деньги — это ерунда, тут надо с Хэнком разобраться.

— Деньгами кто кидается? А то ты не знаешь, как за счетчик люди влетают? Отдаст потом. А насчет прочего. К Хэнку уже так просто на улице не подойдешь, по шее не наломаешь. У него сколько в толпе? А нас — трое-четверо.

Ты считать умеешь?

— Ты не перестраховываешься, часом? — разозлился Лех. — Хэнк не считал, когда Джека башкой об стены ровнял. Шутки? Мартинг, тоже срань, перебежчик, сука. У него друзья всегда, кто круче, а с Витьки нашего теперь какая ценность?

Володька схватил его за плечо.

— Слушай меня внимательно, дурачок. Не будь наивным, понял? Два года назад я ведь тоже в больницу гремел, помнишь? Я ведь тогда в системе был. Но те были сильнее меня, намного, а из-за одного винтика машина не останавливается. Я давно за деньги работаю. Я давно сам за себя отвечаю. Я никого не подниму, себя ради даже, не то что ради Джека. А у Хэнка — стена. Одних оптовых — человек сорок, да с кем он водится, знаешь? У нас в городе жулья половина населения, а Витька — человек мирный. Тут одно только — если Димка своих подведет. Сможет? А в бутылку лезть не надо.

Потом пошли к Димке.

В тот вечер ни на дискотеке в школе, ни дома, часу в двенадцатом, Ленки не оказалось. Он метался от школы до ее дома, по подружкам, протирающим сонно глаза: "Да мы в десять уже все разошлись..."

Почему все разом то!

Всю ночь он ожидал у подъезда, мерз и ругал себя пропадом; она не появилась... А на следующее утро она кричала, что он ее проколол, что он кидает ее из-за ерунды, каждого своего идиотского друга и ревела за дверью.

Скандалы, утешал себя Леха. Каждая уважающая себя девчонка закатывает их своему парню. Взять хоть бы Майку.

— Леха, он сам тупил. Ты же знаешь, он думать не привык, головой шевелить. Не знаю я, что там у них было. Шурик рассказал, что погнал на них, будто у него там что-то

* * *

. А парни теплые, замазанные оказались, им много и не надо было. Конечно, дико вышло, да что теперь. А Шурка к Витьке всегда хорошо относился, и сейчас зла не держит.

— Тормозни, дружок. Зла не держит? За то, что рожу помял? Органы внутренние? За то, что денег взял? Ты деньги платил? Нет? Детка за них полтора месяца под железом ползал... Зимой.

— Не кроши, *, — высокомерно обрезал Март. — Я тоже не даром получаю. Я за свои деньги хорошо выкладываюсь. Это тебе не в киоске сидеть, телок снимать. У каждой работы запах особый, знаешь стихи? Агния Барто, бля.

Лех молча закурил, не спуская глаз с точеного Мартингова лица. А когда тот потянулся за своей сигаретой, зажигалки привычно не протянул.

— Да все нормально, Леха. Образуется, брат. Еще все вместе пить будем.

— Нормально, Март. Я-то чего возмущаюсь. Это ты друзей продал за банду шестерок с рынка. Это ведь ты с Витькой пять лет не расставался. Сколько с ним водки выпил, про то и не говорю. Это твои гонки, дружок. Я-то, собственно, чего переживаю.

— Что ты мне клеишь, — обиделся Мартинг. — Будто я сам его подставил. Ты чего, не понимаешь, случайно. Витька сам в корзину лез, груздя из себя строил. Смысл был выпендриваться? Но это наши дела, мы их сами уладим, и не с тобой...

— Слушай, Мартинг... Устал я. Иди домой. Не хочу тебя я больше. Иди домой, Бутусова послушай, может, чего поймешь.

— Кретин ты, понял! — Март вскочил со скамейки, нервно задергал замками плаща. — Лохушка, понял? Со своими принципами... Пролетаешь с ними, как фанера над Парижем. Отстаешь от жизни. Жизнь то, она вперед идет, лишь ты на месте. Адью, папа!

Особенно Лех любил свою маленькую комнатку в те часы, когда в ней присутствовала Ленка. Это был словно прорыв, словно бегство — тесный полумрак оживал, вещи и предметы наполнялись особой сутью. Все изменялось, как по волшебству, и внутри себя он поклонялся ей как волшебнице — худенькой девочке с длинными гладкими и блестящими волосами. Снова и снова зачаровывала его магия простых движений, голоса, звуков которого он даже не понимал, только любуясь ими... И, отодвигая разрушительное действие ее слов, он говорил сам, неважно о чем — обо всем, отдавая к ее ногам все накопленное, прочитанное, выдуманное — за ее молчание и огромные тихие задумчивые глаза.

Позднее ему будут доказывать, что есть такая гадская штука — первая любовь; она делает из нормального человека слепого котенка. Что он никогда и не слушал ее, чтобы понимать, что за волшебностью этих минут, на которые он положил всю силу и энергию своей души, он не увидел начало распада мельчайших связей его любви и реальности. Может быть. Это было его личное дело.

— Иди сюда, Лен.

Ее узкое тело и безвольные кисти рук на своих плечах. Закрыть глаза. Замереть надолго, долго, вдыхая запах синтетической кофты, смешанный со слабым запахом воды.

— Мур...— со смехом произнесла Ленка. И, помедлив, взъерошила пшенично-русые волосы. Лешка грустно посмотрел снизу вверх.

— Р-р-р-гав!— не унималась она.— Гав!

— Лена, — с еле слышной укоризной попросил он.

В ответ она наклонилась с весьма небрежным поцелуем.

Они прошли по гаражу внутрь. Он находился в той стадии запущенности, когда его используют только под склад всякой рухляди.

Машина стояла в глубине, заваленная фуфайками и брезентом.

Володька с сомнением огляделся.

— Свету бы...

— Свету? — Лешка почесал в затылке и пошел перекручивать лампочку.

Володька тем временем пооткидывал тряпки, пару сорокамиллиметровых досок, рукавицей посгонял корку пыли.

Машина была мертва.

— Железо менять полностью. Проще новую купить, — сам себе сказал Володька. И поднял капот.

Пока он возился там, подсвечивая себе аккумулятором-фонарем, Лех присел на ящик, курил. В гараже было холодно.

— Это летально, Детка... Ничего ей не поможет. Батик поиначе и не отказался бы. Столько лет уже гниет.

Володька выпрямился и что-то выкинул, созвякало глухо о железо.

— Это уже не понадобится,— пояснил он.

— А я чего говорю, — повторил Леха.

— Почему? Все на людей рассчитано. Если вникнуть... Жениться будешь с машиной, как фрайер. Плохо, что ли? А починить все можно, было бы что чинить и желание.

— На что?

— Придется, конечно, вбухать. Но стоит того, как думаешь? — Володька улыбался и в голосе его слышался азарт. — А желание у меня есть, подарок тебе подогнать. Будет у тебя тачка, не тачка— песня.

— Слушай, а у тебя почему еще машины нет? Вроде для тебя и не проблема. Маньяк ты или нет?

— Не проблема... Да я не хочу. То есть, может и хочу, но Майка зарезает.

— Почему?— изумился Лешка.

— Боится... Что полностью в гараж жить перееду. Говорит, любовниц сразу нахватаешь.

— Да ну? — разочарованно протянул Лех.

— Не ну, — Володька странно улыбнулся. — Девчонкам в машинах сидеть очень нравится. А Ленке ты пока не говори. Понял? Такое условие.

— Сюрприз?

— Сюрприз...

— Да ладно... Только мне все равно не верится.

— Чего?

— Да ты хоть знаешь, как нам деньги дают? То есть, не дают? За октябрь начали. Да я Ленке ничего не могу — нет денег. Все на свадьбу. А как? Я же вижу, что ей хочется, хоть внимания, хоть ерунды какой... А не могу. Унизительно, — он помрачнел.

— С тачкой всегда нахалтуришь. Машина не девушка, она свое содержание должна отрабатывать. Она пахать должна. Трактор. Железо. Короче, хочу, что бы она у тебя была. Откажешься — сам сделаю.

— Угрозы? — засмеялся Лех.

Сидели они на мотоциклах, отогревались на весеннем солнышке, слушали, как с железных крыш падают сосульки.

— Димка вообще свирепствует. Я даже не ожидал, что он за Джека так поднимется. Что он своих так раскрутит на это дело. Их чистят регулярно теперь, номера посписывал, гаишникам знакомым раздал. И оптовку перетряхают постоянно. Хэнк ему при исполнении как-то попался, чуть выпивший, в трезвяк отвезли, полночи били. Все ходы — выходы.

— Большой человек.

— Менты.

Пауза.

— Не знаю. По мне, лучше б я сам за себя отвечал. А к ментам не пошел бы.

Помолчали.

— А по мне, знаешь, что? — вдруг сказал Детка.— Морду я никому давно не бил. Не к добру это. Жизнь спокойная пошла, и, понял, устал я так. Не потолстел? — он задрал свитру, показывая Лешке смуглый живот.

Тот серьезно покачал головой: нет.

— Майка, — объяснил Володька. — Не расслабишься. В ней словно таймер встроен, что б через равные промежутки все взрывалось. Девчонка: я валяюсь...— и, продолжая ловить свои мысли, добавил. — Наверно, займусь все-таки перегонками. Из Владика — парень один обещает устроить. Надо мне, надо с ним пообщаться... Долго я спал. Снова весна на меня действует, что ли?

Лех трезвел. Он только сейчас думал о том, что Ленка, это не та, его Ленка, а сейчас уже совсем другая, чужая. Но эту мысль он закапывал в себя как можно глубже.

— Привет, конфетка, — говорю. — Хозяин то дома?

А знаю, знаю, она меня терпеть не может, за то и ценю. Вот и сейчас, с лица спала, а впустить — впустила, ничего не поделаешь.

— Привет, — говорю, — не помешал?

Он сел на кровати, сейчас проснусь, говорит.

Как то ты не по расписанию, поезд, говорю.

Он, конечно, изменился за два года. Это я на Хэнке не замечал, потому что его морду почти каждый день вижу.

— Умотались сегодня, как черти... Еле домой дополз, до кровати. Пошли на кухню, Игорь.

Бегунова у телевизора замерзла. Хрень какую-то смотрит, "Поле Чудес".

— Пошли, Майка, чай пить?

— Да уж идите. Посекретничайте.

Так и засиделись на кухне, до полночи. Забавно. Главное, я сказал, Хэнк борзеет, его нужно гасить. Он, конечно, парень ничего, но уж я не люблю, когда мне ноги на мой компьютер складывают. А у этих с ним свои хороводы. Контуженный тот, из больницы; Скрябин их, омора бешеная, парень носатый, Гурман. Да, где я видел потом ту девчонку, что с ними на Новом Году была. Где то недавно, где — не вспомнить. Ладно это, у меня к Хэнку свои претензии, а я помог бы только советом. Я сказал, что б Витек писал заяву, тогда пыль поднимут, а компромата там на дурня уже нарыто достаточно. Побои все равно были сняты, и если б Джек всех не запутал и сам не запутался, то висеть бы уже Хэнку в чулане на гвоздике. Видно, там на него свои клавиши уже надавили; повезло человеку с пробкой вместо головы родиться, так что теперь.

Ладно, Хэнка я слил,— мне сейчас важнее Доннера прикупить, на такую куклу. А Доннер, воробей битый-перебитый, его деликатно надо окучивать. У него тонкая организация и нервы чуткие, и наше перемирие для него так же мало бы значило, если бы не перегонки мои, которые я ему сулил.

Осторожность осторожностью, а два года семейной жизни сделали свое грязное дело, и играть ему теперь самому хотелось с Реквиемом в старую игру. Он сказал еще, что жениться летом, потому что какая разница, раз они все равно вместе...

— Ты не готов, малыш, — поддел я. — Разве тебе это надо?

Он глянул по своему, по-особенному.

— Мягче, Реквием, — говорит. — Нежнее и глубже.

Интересно, Бегунова догадывается хоть, что попала? Он, как собака бойцовой породы, нормально себя чувствует только в ситуации стресса. С кем поведешься, так тебе и надо. Хотя особенности женской психики — не самый пикантный майонез в мире. Женщины предсказуемы, как комнатные собачки. Аминь.

— Лешка, перестань, перестань, я сказала! Отпусти меня...

Еще раз прокружил ее в воздухе и дал соскользнуть с вытянутых рук себе на грудь — ласково и весело.

— Ну что ты как дурак вечно? Я же говорила, на улице...

— Ну не сердись, — шепотом попросил он, заглядывая ей в глаза. — Скоро я буду очень серьезный... Тебе это даже надоест.

Однако обходной маневр не удался, от поцелуя она увернулась.

— Ну что такое сегодня? Нос болит? — пошутил Лех, отпуская ее. Пошли дальше.

— Ты никогда не будешь серьезный. У всех парни как парни, только мне попался. Что веселого, Лешка? Что вокруг нас веселого? Нельзя же балдеть целыми днями!

Все как всегда, крутилось вокруг денег, а Леха терялся в эти моменты, оправдываться он не умел, так бывает, как заклинит.

Жить вдвоем на виртуальные деньги, и что это за жизнь... Может, она и права, жениться им рано; он не думал об этом; а может, она еще слишком молода, что б любить? Но смутная память подсказывала, что Майка была не старше сегодняшней Ленки два года назад...

Ночью он был в первый раз не ласков с ней, и утром, в автобусе среди сонных лиц, с тоской и ужасом думал — показалось или нет, она была намного отзывчивей, чем всегда.

Шурик хотел идти со своими атрибутами, но я сказал — мы не на параде. Мальчик сдастся сам и сдаст своих нянек без силового нажима.

Ну, пришли. Джек в коридор вышел. Хэнк, мясоед, сразу прихватил его за шкварник ( Хэнку для понимания тесный контакт необходим) и граблями замахал у того под носом — по всей форме. А я сказал — Хэнк, отвали. С такими ужимками только девочек травмировать. Что за мультипликация? Задвинул его за почтовый ящик. Разговор был короткий — все рекорды побил.

— Витек, ты ведь не хочешь стать местным пугалом? Ты на этого упыря посмотри, думаешь, он остановиться? Ты через неделю нервным тиком изойдешь. У тебя шея искривится от постоянного оглядывания. Я тебе сразу скажу, ты, Витек, парень гражданский, этого не потянешь. Так что снимай заяву и живи спокойно. С ним не шути. Он полумер не признает.

— Ее сейчас не снимут уже, — лепечет.

— Это твоя травма сейчас, как ты выкрутишься. Но если он сядет, тебе все, конец. Тебе лучше дружить с ним, малыш. Это я тебе как работник прокуратуры рекомендую...

Демон медитировал. Сидел себе посредине Лешкиного дивана, и, не отрываясь, смотрел в телевизор. Просвещался.

Лешка сопел, словарный запас у него к тому времени, как пришла Майка, весь вышел.

— Где Володька? — шепотом, как при тяжелобольном, спросил он ее.

— В гараже, — она подмигнула.

Володька все вечера напролет проводил, уединяясь с Лешкиной "Таврией", колдовал там, о чем даже Демон не знал под предлогом сюрприза. На ремонт шла добрая половина все-таки получаемых в шахте денег, Леха закупил махорки, и театрально скручивал "козьи ножки". Правда из дома его гнали курить на улицу, вонь в квартире стояла бы невыносимо голубая и сладкая.

Майка, сочувствуя, минутой траура промолчала. Однако скоро общительные козявки из нее снова повыпрыгивали.

— Так и сказал?

— Ага. Да, Дим, так было? — осторожно потянул Лех. Димка заморожено вздохнул.

— Вот дурачок, — жалобно подвела Майка. — Всех подставил. Димку, в первую очередь.

— Он просто побоялся, — тихо сказал Лешка. — Я на его месте быть не хотел бы быть. Он ко мне на работу приехал извиняться. Рассказал, что приходил Хэнк с атласом анатомии и популярно описывал, что за чем у него отбивать будет. Но Хэнк правда может напакостить. А к Димке ехать побоялся...

— Ты наверно убьешь его при встрече, Дим?

Димка приподнялся.

— Я? Что ты... Он и так жизнью стукнутый. Пусть живет, предатель. Только для меня он теперь как умер.

При общем молчании досидели до восьми. В восемь Лешка робко потянулся за курткой.

— Дим, мне бы Ленку встретить.

Димка от ярости позеленел, тотально встал и из комнаты вышел, пнув дверь.

— Ну чего он так? — чуть не заплакал Леха.

— Он никакой сегодня. Такую историю заварил из-за Джека, а тот в последний момент все порушил.

— Да он из-за Ленки! А мне-то что делать? Мне же надо ее с курсов забрать!

— Поехали вместе. Давай на мотоциклах?

— У тебя же движок на соплях...

— А я на Вовкином. Вот победит он твою тачку и мой мотор починит.

Ленки не было — со всеми подготовишками она не вышла. Девчонки сказали — а ее сегодня и не было. В тот вечер она не вернулась ни домой, ни к нему. Он ушел к Демону, до утра жечь видик — Демона это развеселило, хотя бы. Эти два дня, пока она не нашлась, на удивление пронеслись стремительной, веселой суматохой. Таким беззаботным в ее отсутствие он себя не помнил; и даже у Стариков, возясь со стариковой дочкой, почти не ощущал грусти, хотя раньше, не спуская Юльку с рук, до оцепенения желал, что бы и у него был ребенок — от Ленки.

Он открыл дверь в предбанник, чувствуя, насколько устал. Сел на лавку, не спеша расстегнул куртку, сбросил обувь. В кармане обнаружилась пачка "LM", Майка втихаря подбросила, у нее опять пошел очередной виток бросания.

Закурил, старательно пуская фигурными кольцами дым.

Из квартиры открыл дверь отец.

— Ты это... Лена там пришла.

А он и видел — свет в своем окне, и домой вдруг повернул от перекрестка. Это мог быть кто угодно — зять, сестра, племянник — смотреть по его телевизору футбол, сериал или мультики, пока занят другой телевизор, но почему-то он пошел проверять.

— Сейчас...

И все встало на старые рельсы. Так по-домашнему, по-сказочному его все-таки ждала его любимая.

Ленка стояла у окна, смотрела на улицу. Повернулась, сообщая:

— А я видела тебя, как ты шел...

Виной больные глаза. Он промолчал. Сказка вновь забирала его под свое призрачное владение. И ждал, не слова, а того единственно верного движения, без которого забыть все было бы невозможно.

— Ты почему не приходил? Я думала, ты уже все...— голосом робким, интонацией двухлетней давности, она знала, знала, что он ждет.

Лех не сдержал улыбки. Осмелела, она подошла, слабые кисти дотронулись до его плеча.

Он свел руки. Какая разница. Разве слова— это важно?

— Я всегда приду, если нужен.

— Нужен...

Но и это не затянулось. Лешка отказывался понимать, что она пропадает, не ночует дома, что ее невозможно найти; так ведь заявление пора подавать...

Он отказывался понимать, что ее видели в машинах со стрижеными мальчишками; ладно, отложим, ничего.

Свое смешное поведение он тоже не понимал. Ему не хватало ее как воздуха, как кислорода, как обеих рук и ног, как стержня в такой никчемной жизни. Скоро уже и иллюзии стало нечем подпитывать; время неумолимо перетекало из недели в неделю, пронзительно щелкая пустыми выходными и невыносимо длинными ночами. Никого не хотел видеть, ни видеть, ни слышать.

— Поговори со мною, Ленка, — попросил он в конце мая, почти случайно встретив ее на улице — Ну только поговори, пожалуйста...

— У меня экзамен! — испуганно шарахнулась в сторону она. — Послезавтра. ГОС.

— Господи, ребенок, ну пять минут. Я не буду скандалить, просто голос твой хочу послушать...

Молча постояли у подъезда. Лех смотрел в темные глаза, и тупая игла постепенно оставляла, освобождала грудь для дыхания. Он улыбнулся, и, наверно, давно не касалась его губ таким нежным теплом эта улыбка — вечность.

— Экзамены?

— Экзамены...

— А потом?

— Потом институт.

— А я?

Она кусала губы, старательно глядя за его плечо.

Там мальчишки азартно отламывали от яблони цветущие ветки, с веселыми воплями.

Он оглянулся.

— Вот уроды, — и снова улыбнулся ей. — Эй, ну ты что? Не грусти. Ничего страшного. Пройдет. Иди сюда, — он обнял ее, прижал голову к своей щеке. — Ты бы просто сказала мне... Ребенок.

А раньше стеснялся. Ребенок, кто же еще.

— Не бросай меня, Лен, — тихо смалодушничал он, прося у темных блестящих волос. — Пожалуйста. Я болею без тебя... Любить не надо. Просто не уходи... Пожалуйста.

Если не было на свете силы, чтобы отпустить ее сейчас, то сейчас же она и должна была появиться, у него же.

— Ладно. Я пошутил. Что он, такой хороший?

— Ты ненормальный! — она заплакала сквозь звон и отчаянье, не то защита, не то обвинение. — С тобой я бы не смогла...

Лешка запоздало улыбнулся, неизвестно чему, новенькому колечку на ее руке. Осторожно стер с ее щеки горячую каплю, попробовал на вкус. Теплая. Соленая.

— Ну и беги... Ребенок.

Все деньги Леха грохнул на смену железа и права по вождению.

— Я же говорю тебе, давай газом!

Тут Володька в изнеможении закатил глаза.

— Ну чем, чем лучше?

— Сейчас все газом делают. Быстро, нормально.

— Я видел... Газом! Ты поджоги вычищать замаешься, швы то знаешь, какая рвань! Леха, полуавтомат. Парень делает — песня! Венского леса. Ты только присутствуй и сразу говори, под руку, как хочешь... Швы в ниточку, гладенько, чистенько.

— А я чего понимаю? — сдался Леха. — Рули сам. Я только за компанию могу с тобой съездить.

— Ночью ехать надо. Он занят целый день, вся халтура — по ночам. В Германию хочет свалить, деньги колотит. А на следующей неделе — покрасим. Это уже я сам. Деньги то еще есть?

— Издеваешься?

— Да все уже, магнитофон покупай. Я спрошу у пацанов подержанный, не все ли равно, что на первой стоянке снимут.

Володька откинулся к стене и прикрыл глаза.

— Ну, ты счастлив?

— Я-то конечно. А ты экзамены сдал?

— Какие экзамены. Это Майка учится, она и сдает. Я взятки даю. Когда учиться, брат?

— Какие взятки? — удивился Леха. Он знал, что денег у Володьки не густо; после того, как семейство Мухиных съехало в Свердловск-44, отстраивать закрытые объекты, полная самостоятельность двух человек зависела только от Володькиного умения зарабатывать.

— Какие? — Володька открыл один настырный глаз. — Кому подвеску прикрутить, кому мотор переберешь, кому раму перевесишь. Только термех сдавал и экономику. Там у эконома личный починяла, а у термеха тачки нет. Он идейный.

— У нас бы так, — сам себе посочувствовал Леха.— Это у вас техникум купленый-перекупленный, а у нас, блин, горное гнездо. Голубая кровь. Бедные и гордые.

Впереди под ногами трещал оползень. Лешка тупо смотрел, как Олежка безжалостно давит его коваными ботинками. Добрались до заброшенной штольни, на ходу стягивая каски. Свой "набалдашник" Олежка пнул в угол и растянулся на настиле из досок, который они сообразили тут с полмесяца назад. Место было укромное, тихое — что надо, до подъема наверх оставался часок свободный.

— Ох, собака, ноги-то как тянет, — удивленно заскулил Олежка, расшнуровываясь. Ноги он закинул потом одну на другую, руки заключил за голову, взгляд в потолок устремил мечтательный — чисто философ.

Олежка — приятель, Коллега; нос у него под землей всегда чумазый, как будто нос — его основное орудие производства, короткие волосы взъерошены, жестко торчат в разные стороны. Глаза светлые, слегка нахальные — лучшего компаньона тут под землей и желать нечего, что подурить, что поработать.

Олежка Лешки старше — года на четыре, но взрослее не кажется.

Леха закурил припрятанную сигарету и припалил дырявый Олежкин носок и большой, самоуверенно торчащий Олежкин палец. Олежка пинанул его на спину, стремительно навалился сверху, загнул руку, тыча сигаретой Лехе в лицо.

— Ешь теперь, говорю!

Лешка завопил и выкрутился. Отдышались, хихикая. Покурили.

— Дай посплю. Ночью некогда, — пробормотал с улыбкой Олежка, локтем заехав Лехе в бок и спихивая его со своей половины нар. — Жить надо когда то. Вот ты что по ночам делаешь, сынок?

— А что? — обрадовался Лешка. — Ты передумал?

— Пошел ты! — и тут Олежке удалось столкнуть его все-таки, ценой хитрых маневров.

— Книжки читаю, — не без самодовольства признался Лех. — Меня как будто стукнули, как будто раньше не давали — вот как я их читаю. Чуешь, завалиться и часами — час, другой, третий... чуть не до утра. Ничто не мешает. Бессмертный кайф, слышишь? Кастаньету, — и он глянул Олежке в лицо, но на том ничего не отражалось.

— Короче, — подал голос Олежка. Это у него могло означать все, что угодно, а в данном случае то, что он еще не спит и все слышит.

Возвращались тем же порядком. Впереди на полу в зыбком свете Лехиного фонаря обозначились две спецрабочие ноги. Он присвистнул.

— Что скажете, Коллега? Трупик свеженький. Очередная жертва крыс-мутан-тов?

— Успел нажраться, собака, — с заметным восхищением и завистью подивился Олежка. — Кто это?

— Сейчас опознаем.

Фонарь высветил расслабленную позу, длинные узловатые руки, желтые слипшиеся усы. Один человек был способен на подобный бросок — тридцатилетний алкоголик Ромка из четвертой бригады.

— Вставайте, мистер президент, — Олежка потревожил вечный сон ботинком. — У вас дома дети плачут. Как он умудряется проносить? А я смотрю, у них с утра оживление.

— Спирт. Раз выпил, потом всю смену водой догоняешься. Карусель, блин.

— Комедь, — согласился Олежка, наклоняясь связать шнурки потерпевшему. До утра не распутать. Болезный проявил себя как человек и как пароход.

— О, душа возвращается в земное тело.

— В подземное. И мне шнурочек, Коллега.

Из подсобного материала Лех сообразил две палки, связал крест-накрест, вбил в щебень над головой несчастного.

— Спи, дорогой товарищ, — произнес он с чувством.— Гордое дело твое не умрет, а будет жить в сердцах соратников примером мужества и советской доблести...

А Олежка не пожалел свои две рукавицы — надел на палки, и каску Ромкину брошенную нахлобучил, и аккумулятор включил... Зажглась лампочка, освещая печальную картину. Торжественностью своей эта минута вполне усладила эстетические чувства обоих.

— Мистер Первый Помощник, — строго осадил Олежка. — Хватит ржать!

— О, вы совершенно правы, Коллега, — и Лех смиренно наклонил голову.

— Ну пошли, пошли скорее, — торопил Лех. — Меня там девчонка ждет — чудо, братцы.

— Песня, — подсказал Володька. — Но буду я подонком, пойду отмываться. А то меня весь вечер унижать будут.

— Заходи, Лешка, — позвала Майка. — Это надолго. У нас квартира еще бензином не провоняла? На пороховой бочке живем. Почему он не курит, и мне не дает. Чтоб не воспламенялась.

Лешка сел на диван.

— Что ж так, сестренка? — серьезно спросил он.

— А фиг знает. Он, бывает, только дверь откроет, а я по запаху уже опознаю — дома. Смешно?

— Нормально, — улыбнулся он. Невозможно, разве справедливо, когда столько любви собирается в одном доме, начисто оставляя другой. Что особенного в Володьке?

Майка эти мысли запеленговала. Леху она чуяла запросто.

— А как твоя Ласточка?

— А чего ей, железной... Скоро. Чего Детка дурит, пусть соглашается на доверенность, уже сейчас бы катали. Неуж я ему давать ее не буду? Ведь он мне ее, считай, с нуля поднял. Ты бы его попилила в этом направлении? А то права мне еще когда получать...

— Договорились. А у нас родоки уезжают скоро. В Ростов свой. Мухин на Урале уже не знает, что еще построить. Так что сироты остаемся круглые.

— Да нет, — задумчиво протянул Леха. — Меня усыновите. Семейка Адамс получится.

А Майку развеселило.

— У нас дисциплина, Леха. Ты сбежишь на третий день.

— Кто главный?

— Я, — она вздохнула. — Только он меня все равно не слушается...

— Докатились, — сказал Володька, входя в комнату. — Жалуемся. Накажу.

— А хотите смешное расскажу? У нас на работе черт один повесился. Записку оставил. Жить стыдно, денег нет. А у него жена и двое. Такие пироги.

Открыла Старушка. Она туманно всем улыбнулась.

— Ой, привет. Лешка. Майка, Володька, вообще сто лет не видела... Проходите, давайте.

Юлька ползла по полу в розовых фланелевых ползунках, радостно пуская пузыри на гостей. Лешка по-хозяйски забросил ее на плечо.

— Ну, чего копаетесь? — проворчал он, во всем входя во вкус дома. — Что, лысая моя подруга? Вот не растут волосы, хоть ты их тресни. Хохолок какой-то...Хохлушка ты, Юлька.

Юлька обслюнявила Лешке ухо.

— Так и сказала? — удивился он. — Мамка, зачем ты дочери по утрам голову хлоркой посыпаешь? Что б красивее тебя не стала? Думала, никто не узнает?

— Свинтус, — Ленка привычно покрутила пальцем к голове.

— Ладно, ладно, непедагогично при ребенке... Где муж? Му-уж? Ты где?

Муж смотрел в телек. По угрюмому и вялому его лицу была угадана очередная ссора, в разгар которой они и приперлись — как всегда вовремя. Но гостям он все-таки обрадовался, охотно подержался за все протянутые руки.

— Дочь то сдала тебя, Старик. У тебя в холодильнике кое-что припрятано, бармалейчик. Для друзей.

— Нет там ничего, — снисходительно объяснил Старик и добавил глуше: — Я на мушке, Леха. Стреляют без предупреждения.

— Что, совсем плохо? — сочувственно спросил Володька. Старик метнул на него выразительный взгляд.

Это был нонсенс, который никто не мог спрогнозировать: Старик стал пить.

— Ухожу я, — сказал Володька, заметив, что в комнату вошли девушки. — В море, в рейс.

— Чего? — удивился Старик.

— Чего, чего, — легко объяснила Майка, подходя к Володькиному креслу и складывая руки ему на плечи. — Бросает меня. У, негодяище, — она шутя стукнула ему по затылку.

Вот и Ленка улыбнулась.

— В Карелию еду, тачку отгонять там с финской границы...

— Езжай, брат, со спокойным сердцем. Я ее контролировать каждый день буду — во сколько домой приходит и что на ужин готовит.

— А он не жадный, — позлорадствовала за былое Майка.

— Как это не жадный! — возмутился Володька. — Я ведь тоже стреляю без предупреждения, — он прицелился указательным пальцем в Леху, прищурил глаз и сделал "паф".

— Сейчас чай сделаю, — улыбнулась Ленка. — Пошли, Серега, поможешь.

Веселая жизнь покатила у Лешки с того, как однажды, по пути с работы к автобусу, Олежка спросил:

— Ты куда?

— Домой заскочу, поесть, а потом снова в город. Курсы у меня.

— Ерунда, что, на Гальянку сейчас потащишься? Посидим в баре, пожрем чего-нибудь, нормально?

А Лехе все было нормально. В баре, так в баре.

Бар был так себе, забегаловка — с длинными деревянными столами и стилизацией под лубочную пивнушку. Олежка обитал тут как рыба в воде. Занято было столика четыре всего, но он уже кому-то махнул рукой. Музыка была под стать заведению — "Нэнси" вовсю распевали про нарисованную девушку.

— Иди, возьми чего-нибудь, — распорядился Олежка. Лешка пошел на взятие.

А когда вернулся, нагруженный пельменями и парой бутылок пива, то обнаружил, что к ним присоединился тип, весело размахивающий руками.

— Кофе в постель, Коллега? — осведомился Лех.

— Давай без помпы, — Олежка сладко потянулся, взялся за стакан.

— Спасибо, — сказал парень, и забрал у Лехи бутылки.

— Не балдей, сладенький! — возмутился он. — Репрессирую.

— А ты кто? — уставился на него парнишка.

— Я Наташа Королева, блин. Гони за стаканом, пришелец.

Тот мигом обернулся.

Леха с чувством прикурил. Относительно раскаленного летнего вечера здесь было прохладно, но свежестью точно не веяло. Прокуренный воздух завис под потолком; Леха попал в типичное гопническое бистро. Но ему тут нравилось.

— Мой помощник, — авторитетно заявил Олежка. — Мой зам. Пан исполнительный директор. Волки подземелья.

— Бегаем, лаем и кусаемся, — легко объяснил Леха. — А все боятся. Страшное дело.

— Потом в кабинетик, чаек-кофеек, секретарша...Коллега, говоришь, а не сыграть ли нам одну-другую, есть время до обеда. Хочу, говоришь, отыграть у вас гальянские карьеры и северную ветку железки. Устаешь, конечно, за день, как лошадь офицерская. Но что поделать — работать надо, работа у нас такая. Опасная и интересная.

— Недавно номер был. Золотые прииски завалились, акции попадали. Ты корриду не видел никогда? — Леха закинул ногу на ногу, курил на отлет. — Бой быков на бирже? Сеть интернета зашкалила, а что творилось на Уолт Стрит! Три самоубийства, одно изнасилование... Было же, по "Времени" не смотрел?

Эх ты, организм, за новостями следить надо; телетекст — то тоже не читаешь?

— Да, да, так и было, — кивал мечтательно Олежка. — Помнишь, бывало, товарищ... Славно, славно чудили.

Бутылки на столе только мелькали, и в этом заезженном дурацком баре вдруг стало уютно, а Колька — новый приятель — показался очень симпатичным человеком.

Потом подошли еще двое. Один — с сиплым, посаженым голосом наркомана и другой, бережно его опекающий.

— Паша, — сказал первый Олежке, вернее, проскрипел. — Паша, у меня на лице следов от граната нет?

Олежка сказал "нет", благодушно улыбаясь, а Леха "есть". Парень захлопал себя по физиономии, отыскивая следы граната, словно следы гранаты. Сопровождающий хмыкнул:

— Паша, да? Во, наелся зелени, привара. Никого не узнает.

Одеты они были в однотипные серые псевдошелковые рубашки, из расстегнутых воротников которых тонко торчали щуплые шеи.

У нарка водились деньги, второй достал их целую охапку — смятых, скомканных — у него из кармана.

— Погасим Андрюхин заработок?

— Салату закажи, — попросил Андрюха. — С грибами который. Порции две.

— Во-во, грибов тебе сейчас и надо. С муравьями.

Все засмеялись, а тот обиженно просипел:

— Пошел ты...

— Он однажды тут муравьев выковыривал, — объяснил Лехе Колька.— В тарелку смотрит, не ест. Полчаса так сидел, потом как ломанется бармену мыло мылить, что его трупниной накормить пытаются.

Андрюха, ни на кого больше не обращая внимания, взялся за вилку. Он ел на протяжении всего времени, что Леха был с ними, и вяло огрызался на терзания приятеля.

— Ну что, октябрята, где сегодня дежурили?

— А, нигде. Вчерашнее проедаем, — Костян кивнул Олежке : — отравимся?

— Да я не хочу, — лениво потянулся тот. — Вон Лехе предложи.

— Пошли, — позвал тот Лешку.

— Пошли, — легко согласился тот.

Вышли. Прошли дворами — до первой свободной лавки.

— Да куда идти? В баре и забили бы.

— Не, — тот оглянулся.— Нафига геройствовать. Падай тут.

Шмаль Леха еще никогда не курил, только слышал; и сейчас делал вид, что ему не в новой.

— Ну, поперли?

— Ага.

Костян достал "Беломор", вытащил одну, размял ее, катая в ладонях.

— А ты кто, чем занимаешься? — полюбопытствовал он между делом.

— Так, живу, балду пинаю. С другой стороны, а чего же ее не пинать?

— Это хорошо, — одобрил Костик. — По-нашему. Ну, врезали?

А Лешка ничего не чувствовал. Он старательно копировал движения своего совратителя и запоздало думал, что в первый раз никому не везет. Зато поведение Костика он сразу расценил, как заведенное. По дороге назад тот хихикал, бормотал чушь и оглядывался чаще, чем раньше.

— Я сразу понял, они за мной идут, — рассказывал он. — Те самые. Профиля нашли. Я тогда квадратами к рынку, вижу, потерялись. Попетлял я, да к Шаре в гости. Тут, думаю, отлежусь, пока эти про меня забудут. Шара дома сидел, вхожу в комнату, а там они, черти, уже ждут, прикинь? Это же как вычислили? Глаза у них не такие, как у нас, у людей. Дырки вместо глаз, прикинь?

Он нервно захихикал и вновь заоглядывался.

— А потом? — спросил заинтересованный Лех. Он знал, как это называется в шизофрении — мания преследования; но обижать такого душевного Костика не хотелось, да и спорить было лень.

— Шару уже сожрали, — мрачно буркнул Костик, ему не нравился разговор.

В баре все изменилось. Планировка стала более растянутой, колеблющейся.

Андрюха тупо шарил по тарелке, пытаясь настигнуть вилкой отвратительно скользких и рыжих мелких тварей; музыка кружила вокруг, словно хищный зверь, ожидая момента броситься в голову; Олежка мечтательно улыбался ему сквозь строй пивных бутылок.

— Да ладно, хорош мозги кру... — язык Леху не слушался, не успевал.

— Что, натрескался? — засмеялся Олежка. — Открываем состязание "формула-1", гонки по вертикали. Держи штанишки, сынок!

Откуда-то раздался смех, улыбался невозмутимый бармен, смеялась, развернувшись от стойки девчонка в оранжевой (писк!) майке, издевательски дребезжала люстра над головой, качаясь вверх-вниз, и норовя попасть Лешке в темечко. Андрюха, бросив своих букашек, поднял голову, осклабив рот в крысиной усмешке, а его твари, предоставленные сами себе, мгновенно раскатились по столу, словно капельки ртути.

А чему веселился Костик — и вовсе было непонятно Лешке, в зал давно уже вошли двое в черном с маленькими отверстиями вместо глаз; они заказали себе апельсиновый сок и караулили этого идиота...

Проснулся Лешка дома у Олежки, тот пинал его на работу.

— Не могу, — простонал Леха.

Всю ночь его качало на диване, словно на качелях, и все силы он потратил, цепляясь в матрас, что б не стряхнуло.

Тот за шкварник дернул его встать, и у Лехи от причиненного насилия чуть не остановилось сердце.

— Подожди... — прохрипел он как конь, проглотивший удила. — Я сам...

— Леха, короче! — и в считанные разы это словно означало у Олежки то, что должно было означать с самого начала.

По стене Лех прошел в ванную. Казалось, миновала вечность, пока он смочил лицо дрожащей ладонью. В зеркале на него таращило глазами достаточно интригующее создание. Глаза, действительно, чуть не покидали свои орбиты, и у реального Лехи прибавилось проблем по удержанию их путем силового сжатия век.

Олежка проверил на нем пуговицы и вытолкнул в лифт.

— Нет, наверно тебе сегодня работать не стоит. Я даже не знал, что ты такой поддающийся. Ах, Костян, собака! Домой катись, сынок, сам-то сможешь доехать?

— А где я?

— На Тагилстрое, — терпеливо объяснил Олежка. — Остановка там. Я тебя прикрою. Опаздываю,**. Все, меня нет. Короче!

Никуда Лех не пошел, конечно. Упал на скамейку, снова покачаться. Забылся.

Солнце не на шутку жгло веки. Было, наверное, около одиннадцати июльского утра, когда дворничиха прогнала его с этого безопасного места и долго вслед поминала милицию...

— У, наркоманы проклятые! Одет-то прилично, а сам, как свинья, с утра валяется...

Лех брел, не подозревая, что такое же вот утро уже было когда-то, где-то, у кого-то; и такая же дворничиха грозила веником; что судьба, играя свои шутки, повторяет подобные утра по лекалу, и многим, многим, показала она это нехитрое кино.

А из-за угла вдруг вынырнул трамвай. И Лешка обреченно задохнулся, поняв, что с его пути отойти не успеет никакими усилиями. Так они и шли — трамвай на Лешку, а он — отчаянно пытаясь свернуть от встречи лоб в лоб.

Когда метра за три последнюю конечность удалось уволочь с рельсов, и мимо промчалось свирепое лицо девчонки — водителя, Лех почувствовал себя усталым, усталым и одиноким, абсолютно несчастным.

Он так и шел по рельсам, рассудив, что так оно безопаснее, пожалуй, теперь будет. За парком он обнаружил остановку и обрадовался: " здорово!". Наверно, домой попасть все же удастся, не все так уж плохо складывается.

Лешка смирно отстоял положенное время и дисциплинированно погрузился в подошедшую "девятку". Правда, она шла не в ту сторону, которая ему была нужна, но справедливо прикинув, что все пути смыкаются в кольцо, что это только вопрос времени, а его сегодня более чем достаточно. Оно буквально душило Лешку своей необъятностью, желание распинать его поскорее и все-таки достигнуть сегодня берегов родной Гальянки бодренько маячило в Лехиной головушке.

— Ну, скорее, — говорил он в заднее окошко, хлопая, подгоняя, по стеклу.

Трамвай скрипел и ехал, а Леха чувствовал свою значимость — к нему прислушивались.

— Не обгонять, — распоряжался он несущимися следом автомобилями. — Все в ряд. Строиться. Светофор. Отвернитесь. Все? Поехали. Скажите там, что скоро буду...

Трамвай подходил к очередной остановке, он повернулся к дверям, как распорядитель бала.

— Открывайтесь. Вы выходите. Эй, входите, — сказал он людям на остановке. — Сейчас поедем. Все? Закрывайтесь.

На задней площадке скоро с ним никого не осталось, но это не смутило.

— Все нормально. Я контролирую, — со сдержанным достоинством доложил он парням в пятнистой форме службы реагирования.

Его подхватили под руки и вывели.

— А как же трамвай? — забеспокоился Леха.

— Заткнись, — ему посоветовали.

— Ладно, — не обиделся Леха.

— Не, а че, мне понравилось.

— Валяй по второму разу,— выдавил весь свой яд Демон.— Не хило ты там с плакатами разговаривал.

— Какими плакатами? — спросил Вовка.

— Агитационными.

— Да, с плакатами, это я сильно, — признал Лешка. — Зато воспоминаний сколько.

— Конечно. Трезвяк на Гастелло.

— Леха, ты не прав, — строго, с грустью посмотрел на него Володька. — Неправильно это. Мне не нравится. Я против, в-общем. Активно против. Агрессивно. Знаешь, что такое "агрессивно"?

— Побьет, — упростил Димка.

— Правильные вы мои! — возмутился Лех.— Отстаньте от человека! Есть у меня личная жизнь? Вы-то тут при чем?

В голове у Леха зародились странные мысли. Он устал от старых, прочно опутавших связей. Ну, Димка — ладно, он всегда был такой, но понять Володькино занудство? Про последующие приключения рассказывать ему больше не хотелось. Может быть, потому он так легко помирился с Мартингом, встретив его как то в баре; тот весело закричал от удивления, и в вопросы морали не закатывался.

Олежка тоже повстречался с приятелем, решили поехать в "Топаз". А Леха прихватил Мартинга для пущей сумятицы и веселухи.

Приятель был из конопатых, в пиджаке кирпичного цвета, звали его Ракитой, тачка у него была "БМВ" цвета морской волны; все равно Лехе было весело.

В машине Ракита объяснил, что игра называется "гонять туземцев", и условием, при котором возвращаются в город, является первый снятый скальп, как обязательный трофей. "Ясно, молодежь?" — обернулся он к ним. Сидящий рядом с Ракитой впереди темноволосый парень только похмыкивал.

— На кой золотой мы туда поехали? — возмущался Мартинг, толкая плечом к плечу Ракитин "БМВ", который на знаменитых трех горах начал глохнуть. — Что, в центре нельзя было телок погонять? И чего тот чувак не помогает, я не папа Карло тут козлячить!

— А зачем тебя иначе взяли, сынок? — хохотнул Олежка. — Давай-давай, тяни-толкай!

Взмокший Ракита сидел за рулем, рядом с ним шел тот молчаливый ранее темноволосый и негромко говорил:

— Продавай ее, к лешему. Купит какой-нибудь ларечник. Чего ты с ней паришься. Лучше другую возьми, да в этот цвет покрась, раз такая слабость. Шепни и парни помогут. Такую красотку подгонят — убиться!

— Думай скорей, Ракита. Не по силам уже ее на руках носить, — взмолился Олежка. — С тобой куда не поедешь, всегда по полному ряду подпишешься. Барахолка, а не тачка.

А Ракита, выжимая сцепление, все оглядывался назад, словно проверяя толкающих на нерадивость и отчаянно матерился. Правда, страха он никому не внушал.

Когда машина наконец-то рыкнула, но не просто рыкнула, а нужные колесики в ней все-таки сцепились, и наконец она встала на тормоз, Ракита сказал, вытирая со лба пот:

— Сейчас только в бар. Виняра за мной.

— За тобой, конечно. За кем же еще, — заверил его как всегда неаккуратный в словах, Мартинг.

Темноволосый оглянулся на него, но ничего не сказал, а Олежка неодобрительно двинул бровью.

— Все нормально, — объяснил с улыбкой Лех. — Он такой родился. Феномен. Он когда родился, первые слова были: "Кто тут мать моя, в натуре? Жрать-то будем?". Все записано.

— Фигня, — польщенно отмахнулся Женька. — Сам о себе не позаботишься — никому на хрен нужен не будешь. Мать со мной на дискотеки ходила, коляску в гардеробе оставляла. Так что не я такой, а жизнь заставила.

— Опять врет, — разоблачил легко Лех. — На жалость пробивает. Тут не сработает, Март.

В баре "Топаза" Женька сам заказал выпивку — несчастному сыну ветреной мамочки охотно доверили эту операцию. А Март и расстарался.

Темноволосый, кстати, куда-то запропастился, Ракита снял пиджак и оказался довольно худеньким парнишкой слегка за двадцать... О его героическом статусе сейчас говорило лишь обилие золота на теле, да ключи от машины, которыми он играл, перекидывая с пальцев рук. С исчезновением приятеля и он стал проще.

Кстати, вперед всех укатался тоже он. Это была беда темноволосого — его долгое отсутствие, так или иначе, оставшиеся теряли свежий вид и здравый ум.

— Я опух уже, ваще, тут Коляна караулить. Пошли на дискачек. Эх, в Москве я был весной, вот там реальная поляна. Такого отстоя, как в Тагиле, не увидишь. "Партийная Зона" — слышал такие дела? — почему-то обращался он к Лехе, как к лицу авторитетному, наверное. — Мы все клубы ночные облазили. Со Стриженым, — многозначительно оглянулся он на Олежку. — Там по плесени вмажешь, такой рейв начинается! Абзац!

— А чего, — тут же заспорил Мартинг. — И тут если по плесени въедешь, нормальная картина. Зеленки где угодно нажрешься, земля небом кажется.

— Даешь "Партийную Зону"! — заорал Олежка, забирая с собой бутылку. — Культурную революцию — крестьянам! Леха! — он театрально прижал его голову к своему плечу. — Пойдешь миссионером?

— Пойду, — промычал полупридушенный Лех.

— Молодец! Глотни. Пошли! Индейцы ждут.

Мартинг с Ракитой уже отплясывали в толпе этой единственной на весь пригород площадки. Ракита крутил в воздухе своим кирпичным пиджаком, явно не зная, куда его деть. А когда ему подвернулась девчонка в яблочных джинсах и короткой обтягивающей майке, зашвырнул его в сторону.

Музыка ударила Леху в голову. Пульс "120", выпитая лимонка, мелькающие лица, крутящийся свет.

— Нормально! — прокричал ему Олежка. — Два года назад тут совсем совково было! Борзеет деревня! Как ты это делаешь?

Леха и сам не знал, как. Пять лет назад он бредил Джексоном, и теперь все меняющиеся модой танцы танцевал на один манер, не заморачиваясь.

Леха увлекся, не замечая, как вдруг оказался в центре, и кто-то из местных виртуозов пытался встать с ним в пару. Но тогда он пошел на низкий старт, для молодежи непосильный, может, кое-что он и путал, но главное — добрая старая лимонная водка и Олежка, время от времени заботливо окатывающий его "Спрайтом", словно тренер в тайм-ауте.

Периодически он фиксировал своих — Ракита в расстегнутой до пояса рубашке со своей зеленоногой партнершей, Олежка с бутылкой, Мартинг...

А вот у Мартинга как раз были неприятности...

Разорвав толпу, Леха подался в его сторону.

— Трудности, Женьтос?

А трудности у Марта всегда возникали из-за женского рода, вот и сейчас он отвоевывал право на перепившую акселератку.

— Какого дьявола?! — орал он на юного атлета с выражением лица типа тумба.— Кто ты ей, папа? Она сказала, с тобой не пойдет, слышал, баран?

Девица безучастно стояла рядом, глупым видом своим распаляя соперников еще больше. А тип явно решал, что теперь ему делать с невозможно кричащим Мартингом.

Подлетел Олежка, опытный в такого рода развлечениях, с ходу кидаясь в психическую атаку.

— Который? — деловито определился он. — Этот? Чего тебе непонятно, сынок? — голос у него правда развозило, но сути дела это не меняло.

Такое мощное представление поколебало противника, но и подбодрило Женьку.

— Животное, — повело его, и он замахнулся двумя пальцами вверх, словно укрощая верблюда.

Рефлексы у атлета сработали автоматически, и он, не раздумывая больше, выдал Марту по носу...

Лешка зажмурился и прицельно влупил ему в зубы. Кулак у него хрустнул, зато снова стало весело. Мартинг куда-то подзанырнул, в лучших своих традициях.

Больше всего досталось Олежке и подоспевшему прямо из объятий девчонки в самый жар битвы Раките. А Лешка беспорядочно тыкал кулаками налево и направо, внося сумятицу в без того бестолковую потасовку.

Кончилось все так же стихийно, как и началось, местных растащили к выходу шустрые ребята. На месте разборки возник грустно улыбающийся Колян.

— Молодцы, — похвалил он тоном, далеким от одобрения.— Молодцы. Вас что, одних совсем нельзя оставлять? Саня, это что, новый вид отдыха?

— А чего, нормально было, — весело попрыгал на месте Леха, помахал в воздухе кулаками.— Жалко, быстро кончилось. Жесткий кайф, да, Коллега? А я только разогрелся.

Колян вздрогнул от фамильярности:

— Кто Коллега?

— Олежка-коллега. Мы с ним работаем вместе.

— Ты только глаза не закрывай в следующий раз, — посоветовал Олежка, выплевывая что-то, уже не нужное, изо рта.

— А где у вас четвертый? — тонко поинтересовался темноволосый.

— Я тут, — слабо сказал откуда-то снизу и сбоку Мартинг.

Он сидел на стуле у стены, старательно закидывая голову назад. — Дайте платок, пожалуйста. Мне, наверно, нос сломали.

Колян хмыкнул.

— Все, первая кровь. Можно возвращаться.

— У меня пиджак где-то. Там документы... И ключи... — Ракита виновато застегивал пуговицы.

-Ключи вот, — Леха достал их из кармана. — Я их прибрал, в баре ты их бросил.

— Вот придурки, — сказал сам себе, словно удивляясь, Колян. — Вот связался.

— А пофиг... — сказал Олежка. — Как он меня саданул, собака.

— Ты его тоже не слабо, — утешил Лешка.

— Видел, да? — обрадовался тот.

В машине им досталось дополнительно.

— Кто за руль? — зло спросил Колян.

— Я никакой, — поднял руки вверх Ракита.— Ну сядь ты... Я ноль.

— Ты запутался, Ракитин. Я тебе не бублик, я к рулю не касаюсь, — с нажимом произнес тот.

Мартинг стонал на заднем сиденье.

— Ну давайте, я, — сказал Леха. — Я не гордый.

— Но-овости? — удивился Женька. — Это с каких пор?

— Ты отстал от жизни, Мартинг. Детка мне машину слепил.

— А мне он может слепить? — практичный Март забыл про сломанный нос.

— Что за чел? — спросил Колян. — Что у него за дела?

— Нормальный человек, — Леха вырулил на шоссе, оглядываясь в стекло назад. — Самородок. Машины из хлама перекраивает только так. Фанат на это.

— Ленка, дай дочку напрокат. Я ее выгуляю и верну. А ты с Серегой пообщайся.

— С ума сошел? Разве мальчишкам можно детей доверять?

— Ты поищи еще такого ответственного, — вступился сам за себя он. — Или вот чего — я к Майке пойду. Майке то доверишь?

— Думаешь, это только удовольствие, да, с детьми поиграть? А когда у нее болит что-нибудь и она орет часами, не останавливаясь, а Серега опять домой не пришел... Или он в лежку, у телевизора, а у тебя пеленок вагон стирать, каша не сварена, а она пальцы во все розетки сует... Вот я на тебя тогда посмотрю.

— Да я согласен, мне б только заделать, да мужчины сами не могут. Вот если б мне родили и отдали, хоть за деньги, как на Западе... А с мамашами возиться, меня конечный продукт прикалывает. Ты к этому как? А себе другую придумаете. Ну нравится мне Юлька ваша. Хоть женись, блин.

— Придурок! — он получил по лбу. — Катись с глаз моих.

— Собирайте дочку, мамаша.

Ему выдали открытую летнюю коляску, розовую Юльку, запасной памперс и бутылочку.

— Пожадничала, — примерил он. — На двоих-то не хватит. Ладно, пивом догонимся.

— Чего?!

— Шутка.

— Все, отвали. Что б к восьми вернулись. И где Серегу носит? Да что за жизнь такая...

Юлька была тяжелая и теплая, она сладко дышала толокном, когда, терпеливо помалкивая, как сообщница, прижималась к его плечу; в другой руке он волочил за собой коляску по ступенькам вниз.

В маленьком кукольном ротике блестела слюна, угрожая стечь по диатезной рожице ему на футболку. Смешно, но от этого он и тащился.

— Ладно, ладно, — грубовато сказал он ей, скрывая восторг. — Киднепинг еще никто не отменял.

Катился пыльным август. Леха недели две отмывал свою травяного цвета "Таврию" и подустал. Почему именно такую — яркую, светло-зеленую, он и сам не мог объяснить свой выбор, почему-то думалось, как здорово она будет блестеть зеленью солнечным утром.

Машина, как и задумывалось, стала транспортом общественным — ее почти не покидали друзья, по любому поводу; а Олежка, тот и вовсе заявлял всюду, что "это наша тачка".

А Лехе было весело. Выбрались как-то на дачу к Старикам, купались два дня до одури на выработках, лопали шашлыки. Все было как всегда — Ленка привычно дулась на Серегу по одному из своих глобальных заносов; Юлька ползала в траве, старательно цепляя на себя последних клещей; Майка отчаянно ревновала своего милого к приглашенной Демоном лейтенантше...

— Ну что, пять часов, — сказал Олежка, когда они покидали вгоковский автобус в конце рабочего дня. — Время чая у Кролика. Как думаешь?

— Однозначно, — подтвердил Лешка.

— Ну где наша зеленуха?

-Кис-кис-киса, — позвал Лешка. Машина приветливо маячила им со стоянки.

Он открыл дверцу, откинулся за рулем, передохнул. Взгляд влюбленно скользнул по приборной доске, цепляясь за самолюбивую сдержанность убранства. Конечно, минимум прибамбасов и, конечно, беспорядок. Это Олежка постоянно отчитывал его за рассыпанный пепел и за глупые пробки от пластиковых бутылок... Но беспорядок следовал за Лехой по жизни — против мирового вещизма протестовала здоровая его натура — наплевательством.

Только бока протирал он ей любовно — переменой бархатистых тряпиц, словно породистую лошадь. И от запаха в салоне упивался — горькой смеси сухого масла, бензина и табака. А уж сигареты за рулем летели пачками.

Олежка пританцовывал в нетерпении и в дверцу ввалился...

— Но! Поехали! — барски распорядился он воображаемым кучером.

— Куда изволите? — любезно полюбопытничал Леха, играя в привычную игру: таксиста-жулика.

— В центр, — небрежно махнул тот рукой. — В баре посидим.

— Двенадцать баксов, — Леха тронул сцепление. — Или иди ищи дешевле.

— Чего?

— Цены на энергоносители подкрутили. Эх ты, тундра. Телек смотреть надо.

— Что, болтаем, или вечер потерян? — строго спросил Олежка.— И выключи свою бормотуху. Я эту кашу органически не переношу. Как такую хрень слушать можно?

— А "Руки вверх" как можно?

— Можно.

— И эту можно.

Леха пожал плечами и переключил на радио. Давно пора было привыкнуть, что недоразвитых его любимая музыка раздражает. Даже песенка про "Чудный, чудный город". Но это для одиночества...

Сгоняли, искупались, на Выйский пляж, повалялись на траве, молча посозерцали милые сердцу купальные мотивы. Девчонки этим сезоном разрядились в закрытые купальники, удивительно преображавшие даже не самых стройных...

— Как твоя? — спросил Лешка.

Та, что жила с Олежкой, была преудивительнейшим созданием. Против свободного образа жизни своего возлюбленного она не протестовала, тихо и кротко перенося одиночество и его продолжительные заплывы в стороны.

— А чего ей сделается, — лениво моргнул Олежка.

В баре было людно, хлопотал бармен Рома за стойкой.

— Вот работа собачья, — заметил Олежка, потягивая "Гессер" и расслабленно наблюдая за галдежом вокруг. — Люди отдыхают, а он вкалывает. Я б сдох.

Леха промолчал. Настроения у него не было. И Олежка солидарно помалкивал. Ему и "Гессера" хватало.

Потом подошел Ракита с очередным Каспером, — всех его приятелей наперед можно было называть Касперами, друг от друга они практически не отличались.

— А я вчера деда сбил, — сообщил Ракита.— Мы с Бастриковым бортанулись, а он мне под колеса сыпанул, под бампер.

— Под этим? — показал Олежка под горло.

— Нет, что самое обидное. Пустые.

— Не в глушняк? — спросил, вздрогнув, Лешка.

— Не знаю. Я его не щупал. Мы оттуда сразу ноги...

— Мою бы кто сбил, — помечтал Каспер. — Разрешаю. Хата мне бы сразу отошла...

— Андрюху Панаева на Карле-Мырле держат. Там наркоманчей в этом сезоне непомерно. Квадрат зашмонали, ну и нашли. Андрюха, он парень запасливый.

Суд десятого.

— Дохрюкался. Помнишь, Леха, Андрюху?

— Помню. У которого муравьи с грибами.

— Подорвались они в ночнике на Вые. Всегда сходило, а в этот раз за руку взяли. Ладно бы чего с прилавка тяпнули, минералку там, а так хрена ль кассу то ломать было. Продавщицу отвернули за чем-то, Андрюха ну и геройствовать. Айбол.

Лех их почти не слушал — он отключился. Увидел свою Ленку. Это была она — темные волосы, обрезанные теперь в каре, и сразу словно незнакомая, чужая — словно выше ростом, взрослее. А может, из-за одежды — черной джинсовой куртки и голубых джинсов-стрейч, Леха их не помнил у нее; на популярной нынче платформе. В этой одежде она терялась здесь, но только не для него, не от его болезненно отметившего эти перемены взгляда.

Ого, — подумал он. — А я-то тут как? Чужие люди, чужие слова. А мое — вот оно — только подойти; и зачем тут его молчаливая принцесса из — как бы этого не хотелось — не забытой сказки. В дурацком подвале второсортного бистро.

Он была не одна — с двумя парнями, они прошли в затемненный угол с горящими сигаретными огоньками.

Лешка следил за ней, прикрываясь рюмкой-чашей, в которой покачивалась

(он еще помнил смутно, что за рулем) "Рябина"; как она села неподалеку, словно не мешая, тихая и серьезная, как отличница, поставила сумочку на столик, легко сложила руки на высокие в этих узеньких джинсах коленки.

И будто таким родным качнуло на него одиночеством, сдержанным ожиданием, трогательной знакомой терпеливостью, с которыми она слушала когда-то его бредовые речи; будто переместилось все снова в его маленькую комнатку обратно.

Запнувшись о ножку стола, он вышел как бы к стойке, купить у Ромы сигарет; купил, распечатал медленно, зная, что она не сможет его не заметить. Как бы блуждая взглядом, напоролся на ее растерянный взгляд.

Он легко кивнул, а когда она в ответ неуверенно улыбнулась, посчитал, что сработало, и пошел к ней "поболтать". Сел рядом, старательно выдыхая дым в сторону, нежно улыбнулся.

— Привет, ребенок.

-Привет.

— Ну как ты?

Один из парней оглянулся. Каспер — с тоской определил Леха, и вновь вернулся к беседе.

— Нормально.

Он кивнул на ребят.

— По делам?

— По делам.

— Как институт?

— Поступила.

— Молодец, — еще улыбался он. Он хотел дать ей понять, что это легко, не более, чем треп старых друзей; обрадовано, Ленка заговорила сама:

— В медицинский. В Перми.

— В медицинский? Там же конкурс большой. Трудно?

— Конечно.

— Ты молодец, — снова сказал он.

— А ты как здесь?

— Я? Да я здесь постоянно. А вон Олежка.

Ленка отыскала глазами Олежку.

— Когда в отпуск?

— Отпуск? Отпуск скоро. Уеду куда-нибудь. В Питер, к родне.

— А... Как наши?

"Наши" — слово его резануло.

— У тебя помада на зубах. Убери, — и пожалел, что получилось хамовато.

А парни уже встали, пошли к выходу, и один, меньше ростом, обернулся, окликнул:

— Лена?

— Твой? — с запоздалой горечью спросил Лешка поднимающуюся девушку.

— Мой, — она безмятежно улыбнулась в лицо, прощаясь. — А у тебя чего?

— А чего... — он обернулся на Олежку.— Какая тут личная жизнь. Все на людях.

Она кивнула, словно другого ответа и не ждала, потянулась зачем то чмокнуть в щеку.

— А это обязательно? — спросил Леха.

— Пока... Увидимся.

Ему стало смешно и неуютно. Глупо, смешно и грустно. Вернулся к своим.

Его место за столиком занял темноволосый Колян.

— О, Леха? Ну как оно?

— А, — он махнул рукой.

— Помаду сотри, — кто-то посоветовал.

— Неа. Пусть останется. Девушка любимая, — зачем то рассказал он Коляну.

— Ну, ну. Ну чего, поехали с нами? Мы в "Алису". Там тоже поскандалите, раз вы такое любите.

— Поехали.

Он достал новую сигарету. Руки дрожать начали только сейчас.

— Ты на ходу? Отвезешь?

— Отвезу.

— Отлично. Саня, Олег?

— Я остаюсь, — сказал Олежка, поднимая ладони. — У богатых свои причуды. Удачной охоты! И не закрывай глаза, сынок.

— Там вроде вечером в футболках не пускают, — напомнил Лех, пока они шли к выходу. Подстраховался, на всякий случай.

— Кого и пускают. А кого и нет.

— Ух ты...

В дверях возник непредвиденный водоворот. Люди в пятнистом внезапно оказались вокруг, и вот уже кто-то хлопал по плечам, спине, животу на предмет оружия.

— Проверка документов. Удостоверение личности с собой какое есть?

Леха мельком увидел побледневшее лицо своего спутника. И испугался. Не за себя, конечно. За него. Это была какая-то рейдовая чистка забегаловок, а как понимал своим неискушенным и некриминальным умом Леха, Коляну было чего опасаться.

Мимо в зал проныривали пятна, береты. В суматохе всем мешали две растерянные фигуры в дверях, и захвативший их в плен явно хотел оказаться внутри, в гуще событий, а не застрять на полдороге. И тогда, шутка ли, Леха увидел Димку, еле узнаваемого в камуфляже, тот если и удивился, виду не подал.

— Эй, займитесь...— сержант искал, на кого бы перекинуть досадную задержку.

— К машине пройдите, — подскочил Димка. — Документы имеются?

Колян отвердел лицом, но пошел, спокойно и уверенно.

До ментовской машины оставалось недалеко, а до Лехиной — еще ближе.

— Да ладно, Димка, — сказал тогда Лех. — Ты свой долг выполнил.

— Идиот! — руганулся Димка. — Получишь дома. Убирайтесь. Этот с тобой?

— Да Колян это. Мы сегодня вместе зависаем.

— Уматывай, — Димка дернул табельным оружием, прогоняя.

— И тебе всего хорошего, солдат.

Леха открыл машину, запустил Коляна, не спеша завел мотор.

— Поехали, а? — нервничал тот.

Вырулили на боковую улицу.

— Ну, Леха, — Колян расстегнул воротник рубашки. — За мной причитается... Бумаги поднять никак не могут, шакалье.

— Потому и за руль не садишься?

— Какая разница, — буркнул тот.

— Ну-с, Мистер Первый Помощник, а не двинуть ли нам по чифирчику? — осведомился Олежка, когда они заглянули погреться в каптерку. На улице четвертый день поливал холодный августовский дождь, и даже на уровне стометрового горизонта под землей отделаться от мерзкого ощущения погребной сырости пополам с запахом мокрой глины и известки было невозможно.

Он заглянул в рукав наркоманской фуфаечки, обрадовался.

— О, и нам осталось. Объедки с буржуазного стола. Нам и то ладно, под кипяточек.

— Лошади они.

— Собаки, факт.

— Лошади, — убежденно сказал Леха и объяснил: — Только лошади сено едят, а они заваривают.

Олежка похихикал, включая чумазый чайник и отыскивая свою кружку.

— надо им в чайник соли бухнуть, как думаешь? Все крыши посрывает. А?

Леха, растянувшись на лавке, задумчиво молчал, разглядывая балки перекрытий. Олежка вытащил из чужих же припасов твердокаменную сушку.

— Наркоманская, — довольно объявил он, вонзая в нее зубы. — С маком. Есть, как жить, хочется. Моя, блин, проспала сегодня, не накормила. Слышь, Леха, меня сегодня на проводины зовут. Пойдешь со мной?

— В качестве кого? Девушки?

-Ассистента, — хохотнул Олежка и попробовал: — Ассистент, вилку! Пилите курицу, Шура, пилите. Жить она все равно не будет.

— Не пойду, — ответствовал Леха. — У меня жена дома сидит. Утром была, по крайней мере.

— Новости, — слегка обиженно хмыкнул Олежка. — Жена на вечер. И что, уже кайф ломает? Фигня какая.

— Ну и что, — сказал Леха.

Он подобрал ее поздним вечером на улице — замерзшую, чуть нетрезвую, глотающую молчаливые слезы; сначала даже поверить не мог, что это Ленка, что это она идет по дороге, в темноте, под стеной дождя. Но фары бесстрастно выхватили ее фигурку, и какое-то время он ехал от неожиданности медленно — за ней, не веря до конца, и не зная, что предпринять.

Лишь когда она обернулась, попала в луч, с выражением искаженного отчаяния, что он едва узнал ее; когда он, перегнувшись, открыл дверцу, и она безропотно села в машину, еще не зная, кто в ней; тогда, глядя на спутанные мокрые волосы и распухшее лицо... Тогда он понял, что в это мгновение что-то еще раз поменялось в его жизни, и как обкуренный, он чувствует это, видит и слышит: как секунды, минуты начали свой бег уже его сторону.

Ленка ничего не говорила, только задерживала дыхание на всхлипах; он привез ее к родительскому подъезду, и они так и сидели молча, бил в стекла дождь, работали дворники на лобовом стекле, тихо "Пикник" на кассете...

Через несколько минут — две, пять, десять? — он выжал сцепление, развернулся и повез ее к себе.

Димка задурил. Наример, о том, что зайдет, предупреждал заранее, в квартиру заходить наотрез отказывался, подолгу сидя в предбаннике, а когда случай все-таки сводил его с Леной, даже тяжеловестные свои словечки сквозь зубы не цедил. А Лешка понимал так — если он смог все перечеркнуть и начать заново, то как к этому отнесутся другие — его не волновало. Центр мира снова сосредоточился в его маленькой комнатке, потому что по утрам она оставалась в ней, а вечером ждала его, и долго тянулись летние вечера в одурманенном полусне странного счастья.

— Рыжий... — она, полуиграя, перебирала тонкими пальцами его волосы. — Нет, не рыжий... Русый... Летом выгораешь. Пшеничный, как золотистый... А все-таки рыжий! — и наклонялась целовать.

Он молча улыбался. Теперь больше молчал он, как бы со стороны, наблюдая за каждой минутой, которая казалась ему последней. Когда он просыпался ночами из снов, душивших одиночеством, он не мог поверить, что она рядом. И ничего не могло вывести его из этого состояния. А она угадывала, сердясь, явно переигрывала, а потом сердилась и на это — что они оба все понимают.

— Ты меня не любишь больше, — твердила она в эти минуты, глядя мимо полными слез глазами. — Что я, не вижу? Все уже не так. И как раньше никогда не будет...

— Иди сюда... — и она шла облегченно плакать на его плече...

— Возьми меня замуж, — однажды после такой вспышки попросила она.

— Ты хочешь?

— Хочу.

— Конечно, возьму, — обнимая ее, грустно сказал Леха. — Куда я без тебя.

И она повеселела. Честное слово, как ребенок.

Володьку они нечаянно подобрали в городе, на остановке.

— Привет, братцы, — через пассажирское он перебрался на заднее. — Все сачкуете?

— Кто сказал!? — А вот сейчас настроение у Лехи было — отменным. Это проглядывалось во всем — в том, как пижонски откинувшись, он крючками двух пальцев крутил руль, злопыхая сигаретой, зажатой в двух других; зеркало обзора он сместил на Володьку, старая всегдашняя улыбка не сходила с его губ.

Ленка, подобравшись как кошечка, на первом сиденье, мечтательно улыбалась, наблюдая за улицей.

— Какая-то расслабуха у вас, — псевдосерьезно поставил им диагноз Володька. — Смотреть противно.

— Это Лешка в отпуск пошел, — поделилась Лена.

Володьку в дань старой дружбы она боялась меньше прочих.

— В отпуск? — Володька подался вперед и заглянул Лехе в лицо. — А чего не сказал? Хотел отпуск от друзей заныкать? Ну врешь. Теперь-то я вас точно припахаю.

— Опоздал, брат. Уже припахано. Сейчас два дня на даче сидели, с тестем баню рубили. Два дня. Даже крышу закрыли, вот как.

— Ну ты силен! — подивился Володька. — Даже крышу. Ну, волчара...— Лешка оторвался от руля и толкнул Володьку в подставленный лоб. Тот засмеялся. — Да мне не надо крышу, — заявил он. — Я хотел вас в Москву с собой позвать. Мне оттуда скоро тачку гнать, так одному скучно; и Майка моя давно хочет, что бы как тем летом — все куда-нибудь вместе... Все города наши по дороге, чувствуете? И в самой можно недели на полторы закрепиться... Там погулять есть где. Леха, нравится?

Леха растроганно засопел и посмотрел на Ленку. Она улыбалась в окно также безмятежно.

— Берем палатку, всю эту беду скидываем в багажник; полдня я за рулем, полдня — ты; пикники на обочине — чувствуете?

— Да что ты разрисовываешь. Я давно согласен. Лен, а ты чего скажешь?

— Забавно. Только для палаток холодновато.

— Дамы спят в машине, — галантно предупредил Володька. К концу путешествия гарантирую — все подсядете на бензин и жить без него не сможете. А настоящие мужчины пьют водку и мерзнут на улице.

Лена засмеялась, а Лех сказал, что хотя это и страшно заманчиво, но про водку не свистите — дорога, все-таки.

— Будем пить по очереди, — легко разрешил и этот вопрос Володька.

После этой встречи Лешка потерял покой. Ничего ему не хотелось больше, как отправиться в Москву таким варварским способом вместе с Володькой, у которого все проблемы решались легко и весело.

Только напряжение, что вдруг все расстроится, как уже случалось у Володьки не раз, что-нибудь изменится в последнюю минуту, нарастало. Кроме того, Ленку в путешествии он тоже не представлял.

Но Володька носился с этой идеей, как суматошный, Майка закупала всякую чушь в дорогу, а Ленка, как и предчувствовалось, ближе к отправке становилась все скучнее и скучнее. Нет, перспектива днями обходиться без горячей воды и телевизора ее не радовала, и как не пытался уговорить ее Леха, как ни злился потом за неожиданное сопротивление, все понятнее становилось, что и она не поедет, и это будет, право же, лучше для обоих...

Лена сидела на диване, укрывшись одеялом, грызла арахис и смотрела вечернюю "Америку с Таратутой".

А Лешка собирался, вернее, пытался это делать, но все нужные мысли на эту тему от него ускользали, как вялые аквариумные рыбки; и тогда он тоже садился и тупо смотрел в экран.

— Я не могу уезжать от тебя, — периодически повторял он с разбитым видом.

— Ну не уезжай, — покладисто предлагала она. Все это длилось часов с шести вечера.

— Да перестанешь ты пялиться в этот телек! — также периодически вскипал он.—

Ты со мной можешь поговорить?!

— Могу, — она спокойно перевела взгляд на него. И более мягко: — Ну что ты?

— Поехали со мной. Мы знаешь как по Москве пошляемся!

— Ну у меня же институт. Практика, — в сотый раз объясняла она.

— Вот именно — практика! А потом ты уезжаешь, и на полгода! А так еще две недели наши... Ну Ленка, — он присел перед диваном, заглядывая ей в глаза.

Она засмеялась.

— Лешка, ты как маленький. Будто навсегда расстаемся. Ну ты хочешь, поезжай, отдохни... Все будет хорошо. Что ты?

Он уткнул лицо в одеяло, отвернувшись. Она, подумав, освободила одну руку, погладила его по волосам.

— Ну почему? — вздохнул он. Совсем тихо.

— Что?

— Не совпадаем...

Ленка промолчала. Он поднял голову. Она смотрела снова на экран, продолжая тихонько перебирать его волосы.

Он поднялся, взял сигарету и ушел в коридор.

Утро было звонкое, пустое и влажное. Майка прыгала на месте от холода. Ждали, пока Володька выйдет из подъезда. Наконец он появился, волоча большую сумку.

— Куда тебе чемодан? — удивился Леха.

— А мало ли, — загадочно ответил Володька. — А может, у меня там косметика. Я всегда хочу быть красивым, даже под машиной, — добавил он кокетливо.

— Свинья! — заволновалась Майка. — Я совсем уже ним не крашусь. До ручки довел!

— Ну значит, поменяю тебя скоро, — улыбнулся ей с подначкой. — Зачем ты мне такая.

Майка так оскорбилась, что даже перестала подпрыгивать.

— Не обращай на него внимания, дарлинг. Он ведь только слесарь, Маргарита,— Леха обнял ее за талию, увлекая к машине, пока Володька возился с багажником. — Поменяй его лучше сама. Мало ли на свете отличных парней. Посмотри вокруг. На меня, на меня...

— Эй-ей? — окликнул Володька. — Тебе, похоже, бомбу в машину давно не подкладывали? Возьмете меня террористом?

— А справишься?

— Буду стараться.

— Тогда хавка тоже на тебе, — мстительно добавила Майка.

— Законно, — одобрил Володька. — И не к чему придраться.

Часа четыре Володька добровольно играл в репрессированного. Но в этой роли он даже преуспел, даже извлекал своеобразное удовольствие: лежал себе на заднем сиденье, изредка перекладывая ноги в носках с растворенного окошка дверцы на задний бардачок ( тогда он свисал головой вниз между передними креслами), наслаждался сквозняком и бубнил себе под нос бубнилку про курящих женщин.

Из присутствующих наиболее к ним относилась только Майка, нестойкая к изобилию Лешкиных сигарет, его безграничной щедрости и само по себе расслабляющей обстановке.

А Лешка, найдя слушателя, заливался — гнать он мог часами, найдя свободные уши, а уж Майке и подавно.

— Один парнишка знакомый лазил по Интернету, нашел там семинар саниетологов...

— Ух ты, размножил, да? И ...

— Зачем? — не понял Лех. — Он же не пират. Он для себя скачал. Мне давал посмотреть. Ну я то уже отболел, а так, для общего развития — штучка занятная получилась. Там новые программы...

— О, ДЕВА, ВКУСИВШАЯ ЯДУ,— глухо декламировал за спиной Володька. — УБИВШИЙ ГУБ СЛАДОСТНЫЙ МЕД...

— Да что саниетологи со своими семинарами по сравнению с толкиенами. Там на сайте такие навороты забабаханы, такая трехмерка! Натурально — лабиринты, Мория, крепость орков, Средиземье, драконы, все по книге...

— ИЛЬ ВЫПЛЮНЬ СКОРЕЕ ОТРАВУ, — обрадовался, найдя быструю рифму, Володька, и закончил уж вовсе торжественно: — ИЛЬ ЗАМУЖ НИКТО НЕ ВОЗЬМЕТ!

— Чего? — насторожилась Майка, обернувшись.

— Ничего. Так...

— А у них традиции: в Москве есть парк, куда толкиены со всего союза съезжаются, просто так потусоваться...

— В Москве? А что за парк? Так мы заглянем посмотреть, да, Леха?

— Да я тебя умоляю — Москва! Москву всю можно улазить. Толкиены там турниры устраивают, кстати, на мечах бьются, мечи настоящие, и народ прикольный, все при артефактах, в образе...

— Типа хиппи, что ли?

— Какие сейчас хиппи? Думаешь, остались? Сплошная "PARTY ZONE".

А Володька патетически начитывал потолку салона новое выстраданное четверостишие...

— ВСЕ КОНЧЕНО, КРЕПОСТЬ УПАЛА

ПОГИБНУЛ СВЯТОЙ ИДЕАЛ

ЗЛОВОННАЯ ГАДОСТЬ ПОПАЛА

В НЕВИННЫЙ...

Рифма не давалась. Но закончить уж очень хотелось, не выбиваясь с ритма, поэтому, поборовшись с внутренними убеждениями, он и закончил неожиданно: ... ДЕВИЧИЙ ОСКАЛ!

Это его так развеселило, что даже по стеклу пяткой он ударил.

Майка снова ухватила только концовку.

— Чего-чего?

— Ничего. Продолжайте. Что там дальше то было, Леха?

— Оскал какой-то придумал, дурень, — засмеялась она, объясняя Лешке.

Тот взял новую сигарету, Майка, посмотрев на него, тоже.

— А если по булгаковским местам, — Лех мечтами был уже далеко. — Все эти дела, квартира 50 по Садовой, пруды Патриаршие... Там такие паломничества, говорят, устраивают, такие шедевры на стенах!

— О, и к Цою в переулок!— Майку понесло вслед за Лехой. — Остался он еще?

— СЛЕЗАМИ... ПОЩАДЫ НЕ ЖДИ.

— Что он гонит? Какой пощады?

— Обыкновенной пощады, — сдержанно поджал губы Детка.

— А с начала как?

-ПОЖАЛУЙ, ЧТО МУЖУ ПОЖАЛУЮСЬ

ТЫ ГНЕВА ЕГО ТРЕПЕЩИ

ТЫ БОЛЬШЕ НЕ РАЗЖАЛУЕШЬ

СЛЕЗАМИ... Вот. ПОЩАДЫ НЕ ЖДИ

— не ломаясь, повторил Володька.

— А дальше? — засмеялся Лех.

— Сейчас. Мораль должна быть.. А. Вот.

ЕГО ОПРАВДАЮТ. ТЕБЯ ЖЕ

ПОЛОЖАТ С ЛОШАДКОЮ ТОЙ

ЧТО ТАКЖЕ СЛУЧАЙНО СКОНЧАЛАСЬ

ОТ "КОСМОСА". Ну, скажем ПРОШЛОЙ ВЕСНОЙ.

— Про мужа тут неправильно, — возмутилась критика в Майкином лице. — Чего это его оправдают?

— Сочиняй сама, если по-другому хочешь, — обиделся Володька. — Как же я сам скажу, что не оправдают? Вся логическая линия поломается. Правда жизни.

— Ужас, как все запущено, — Лешка посмотрел на Майку страшными глазами. — Врачу давно не показывали?

— Да нет, все как то по старинке лечим. Опять к батарее привязывать придется.

— Приедем, в Склиф сдадим. Пусть профессионалы занимаются.

— Главное — подальше от дома. А то обратно вернется. Собаки, говорят, за месяц до дому добираются, а с его талантами...

— Раньше нас там будет, — закончил Лех.

Володька кинулся в открытое окно руками вперед

— Помогите!! — закричал, высовываясь из окна чуть ли не наполовину.

Майка кинулась его держать, хватая за джинсы, а Лех неожиданно вильнул под проходящий рядом "Камаз".

Напридурковавшись, Володька вернулся сам, отдышался на своем заднем сиденье.

— Безобразие. Приличному бандиту никаких условий для работы. Ваше счастье, что краткосрочное соглашение, а то всех бы заложил... Что? Мы уже должны быть в Секторе Газа! Да вы что, братцы, очумели? Чего меня подставляете, а? За глупого? А я-то расслабился, не слежу. Хорош, с вами поиначе невозможно,— он схватил Майку за плечи и шею, стремительно, как голодный крокодил, потянул к себе...

— А-а! Пусти, дурак!

— Что? Заложники не разговаривают! Эй, водила! Что бы через девять минут уже по святым местам ехали! Или увидите фильм ужасов " Молчание ягнят. Часть 2".

— Хорошо, хорошо, через пять минут будем! Только девчонку отпусти, а то шею ей сломаешь.

— Условия тут я ставлю,— высокомерно заявил Володька.

Условия выдачи устраивали обоих — один поцелуй принцессы.

— А, так вы сговорились, — разочарованно протянул Лешка, деликатно не кося. — Одна шайка.

— Нет, я сначала была против... Меня заставили,— пыталась обелить себя наивная Майка, поправляя волосы. Володька откинулся назад с видом хорошо потрудившегося гангстера, пыхнул воображаемой сигаретой и самодовольно пояснил:

— Хорошо быть террористом. Кто-нибудь да влюбится. Синдром заложника, знаешь, Леха? Потом еще в новостях покажут.

— В новостях показывают обычно изрешеченное тело, Детка.

Володька вел машину минимум как Черный Плащ. Что его так веселило? Он подпрыгивал, раскачивался из стороны в сторону, нес ахинею; довольно потирал руки, исподтишка хихикая. Похоже, он решил проиллюстрировать всю классику Голливуда за один день.

Майка лежала на заднем сиденье, обнимаясь с подушкой... Практически не останавливались весь день, каким то неизвестным образом Володька генерировал столько энергии, что еще и на дурость хватало, и он с шепелявым энтузиазмом присвистывал под радио.

Навстречу неслись смазанные линии огней.

Лешка смотрел в наполовину отведенное окно, вглядывался в черную громаду леса, обступавшего их со всех сторон, ночной свежий ветер поднимал ему волосы; Майка ежилась под пледом.

Грусть в нем непрерывно меняла фигуры своего выражения, пластичная, словно кусок глины на гончарном круге. Весь запас свой он давно скурил и больше уже не хотел; обалдев от количества никотина, так и не лишившего его смутного беспокойства. Только сейчас он начинал думать, зачем же так упорно стремился оторваться от дома, от мучительно и упоительно так и непонятой им Ленки...

Рыдал Меладзе, Майка попросила сделать погромче, Леха слушал, от сентиментальной песни все ощутимее ныло его сердце.

...Юных лет хмельная дева

Помахала мне вослед

От меня к другому улетая...

— Лесные братья на узких дорожках... Где ты, моя робкая жертва? Тело серны у ручья... Пейте, пейте ее кровь, вурдалаки! Я везу вам маленькую глупую нерпочку... У! У нее тонкие слабые ножки и бледная кожа... Она почти безгрешна, пень-людоед, скоро я привяжу ее к твоим корням и оставлю -у— у — темной ночи оставлю я эту девчонку... Выходите же, братья, на дорогу, забирайте нашу Майку, теплую от сна; из моих рук в ваши когтистые, покрытые струпьями лапы...

Володька бормотал негромко, но при желании услышать его легко было можно... Майка устало и нежно улыбалась, слушая его.

— Приди из черной ночи, приди из дикого леса, упырь, и забирай ее с заднего сиденья; посмотри в окошко, разве она не достойна занять место среди твоих пленниц...

Леха поежился. Несмотря на бешеную скорость машины, даже ему стало неуютно на ночной лесной трассе.

— Истории, рассказанные на ночь? И надо тебе ее пугать?

— Это не сказки! — оборотил свое лицо к нему Володька, слишком серьезное, что бы производить серьезное впечатление. — Это жизнь ночных дорог, Леха! Все правда... Мы в Черном-черном лесу! — заухал снова он. — В сердце заколдованного мира! За нами скоро придут, и, Леха, давай отдадим Майку — таков закон! — и снова зараскачивался из стороны в сторону.

Леха посмотрел на спидометр.

— Скинь, дурачок. Ночь ведь...

Майка закрыла глаза. И в ее первый сон стали прокрадываться один за другим легкие тени.

— У-у! Девочка-девочка, пошли поиграем с призраками... На большом-большом кладбище, среди открытых могил... Белый танец, кого выберешь ты?

— Володька, перестань, — захныкала Майка. — Я спать хочу! Хватит!

— Надо было раньше палатку ставить, пока светло было, — сказал Лешка. — Сейчас только ехать.

— Я до утра смогу, — признал Володька. — Меня прет.

— Десять минут третьего, — посмотрел на часы Леха.

И скоро, то ли дала знать себя усталость, то ли вечная зависимость человеческая от ночного отдыха; но Володька обнаружил себя съехавшим с трассы на какое-то ответвление, причем, как долго по нему уже двигались, было непонятно.

Володька обругал сам себя. Заехал с дороги в траву прилеска.

Вышли подышать воздухом, оглядеться, отлучиться на пару минут в сторону с долгого пути.

— Страшно, Леха?

Ночной лес дышал жутью. Он жил, жил своей обособленной жизнью, дышал, скрипел, перестукивался, вскрикивал ночными птицами.

Вылезла из машины, сразу застучав зубами, Майка.

— Ой, мама, — сказала она. — Холодно как... И темно, — подошла обняться к Володьке, он взял ее одной рукой за шею и интимно спросил:

— Ну что, пойдем к вурдалакам?

— Володька, кончай, не смешно, — нахмурился Леха.

— Пойдем со мной, — шепотом попросила она. — Я одна боюсь...

Роса уже выпала. Леха залез в машину, включил свет; сразу стало уютно по-домашнему. Открутил сиденья, бросил между ними скрученную палатку, готовя ложе для троих, тесновато, конечно, но ничего, такой ночью и то — комфорт, под утро станет вовсе холодно.

Он расшнуровал кроссовки.

Дверца открылась, на пресловутую кровать забрались Вовка с Майкой, хохмочки.

Майка покачалась на пружинах, развеселилась.

— Ого, как мне повезло, сразу двое! Чувствую себя принцессой...

— Ложитесь, принцесса, — проворчал Лешка. — Буду вас укрывать. Да посередине, Майка. Не буду же я утром о Володьку греться.

Но Володька поступил как человечище — отдал ей место на сиденье, на палатке спать — удовольствие еще то. Устроились, Леха поднял руку выключать свет.

— Ну что, уснули?

— А поцелуй на ночь? — закапризничал Володька.

Похоже, он его получил.

— А мне? — за кучу возмутился Лешка.

— Я тебя поцелую, — сурово ответил Володька. — Потом. Если захочешь.

— Нет-нет, не обращай на меня внимания. Я уже сплю.

Лешка проснулся первым, рано, от холода. Пару минут полежал, подумал, что делать дальше. Дать им выспаться? Прогуляться, поискать воду, умыться.

Нашарил спортивную куртку от костюма, осторожно открыл, стараясь не брякнуть, дверцу, выбрался из машины. Однако Майка все равно зашевелилась — сон у нее был чуток. Ладненько.

Ноги сразу намокли — спортивные штаны до колена и кроссовки — до основания шнурков. Поблуждав по утреннему, уже далеко не страшному, а спокойному, светлому, молчаливому лесу, он вышел на тропу, ведущую, как принято, к жилью. Больше жизни хотелось покурить, а сигареты, конечно же, в лесу не произрастали. За деревьями посветлело, и он вышел к речке-запруде. Огибая ее, к крышам вдалеке уходила щебневая дорога. Пыль над ней еще не поднялась.

Был тот восхитительный утренний час конца августа, свежий, влажный, еще ползла под ногами дымка утреннего тумана, просыпались, отогревались кузнечики...

Вода блестела темным глубоким зеркалом, и ни о чем больше не думая, Лешка поскидал одежду и погрузился в холодную, пахнущую землей и сеном ледяную воду, тихо скользя в ней, словно рыба...

После этого на берегу оказалось еще холоднее, обсыхая и подавляя дрожь, достал из куртки зубную щетку... Собой он остался доволен: сходил на разведку, жилье нашел, а там и свежий хлеб и сигареты. Вода рядом — сгонять на машине — вопрос двух минут. А дальше — долгожданный теплый дым поступит ему в легкие, прогонит кровь по жилам, и он окончательно, бесповоротно проснется.

В столицу въехали под утро. Долго блудили по дорогам в пригороде, переночевали в Химках, на заброшенном пляже.

Вообще-то, что они поссорятся, ожидать следовало. Володька цеплял ее не на шутку, Майка психовала; а Леха не вмешивался, а только тихо удивлялся очевидной дурости обоих.

В восемь утра Москва уже гомонила. Толпы приезжих вливались на ее улицы со всех девяти вокзалов. Было прохладно, Майка куталась в Лешкину спортивную куртку, отмалчивалась, а Детка продолжал распахивать ситуацию, со злой отсутствующей миной на лице не расставаясь.

Поехали на заправку, до которой Володька выспрашивал дорогу на перекрестках с красным светом у водителей праворуких японок. Это его развлекало, хотя бы, и заряды из салона постепенно исчезали.

— Есть хочу, — закинула пробный камень Майка.

— Ешь.

Майка снова притихла в углу на заднем сиденье.

— Сестренка, сейчас, коня покормим, а потом тебя, — ободрил ее Лешка.

— Так уж заодно, наверно, — хмыкнул спиной Володька. — Самых нетерпеливых.

Лешка уже не захотел сносить, попросил остановиться.

— Куплю человеку пирожок, — сказал он Володьке.— Файн секонд.

— Давай-давай, — скептически оценил этот жест тот.

Это был крошечный стихийный рынок, торговые ряды с усатыми белозубыми кавказцами, в спортивных костюмах — за горами лощеных фруктов.

Над рынком завесой стояла неистребимая "Ля-Ля-Фа".

Утреннее солнышко сидело на боках только что разложенных яблок, груш, мандаринов. Толкался вокруг нехитрый народец: полубомжового вида пацанята-грузчики, русские девчонки — продавцы пыхали сигаретами, балагуря с хозяевами; бабушки со связками зелени устраивались на железных столешницах — словно и не покидали Тагил.

Возвращаться в машину Лехе не хотелось, и он, порассуждав, решил дать Володьке время образумиться, поэтому и блуждал сейчас от лотка к лотку, бездумно набирая виноград, груши, яблоки.

Цветы утром даже в ведрах выглядели так свежо, так радостно, еще не просохли от холодного душа: псевдоросы — искусственной зарядки на целый торговый день. Рассеянный взгляд его не укрылся от молоденькой азербайджанки, она сверкнула глазами и зубами, что-то произнесла, а он не понял, но жесты были куда красноречивее слов, и, кивнув, Леха вытащил из ведра белую хризантему с самой большой и лохматой шапкой.

Машина была пуста, даже не закрыта. Помирились, удовлетворенно подумал он. Два дня бок о бок — в тесной неудобной машине, ангела из терпения выведет, не то, что Володьку. Хорошо, что Ленка не поехала, вдруг пришло к нему. Это вам не покладистая Майка, влюбленная в Детку, как кролик в удава. Ленка точно бы выкинула какой-нибудь финт.

Он в первый раз подумал о ней спокойно, словно, оторвавшись на сотни километров, освободился и от ее мучительного влияния.

Для конца августа поднимался чудеснейший денек; железо нагревалось; закуривая желанную сигарету, вдруг увидел Володьку.

Тот шел один, с бутылкой минералки, в одной черной своей безрукавой майке; и вид имел достаточно независимый.

— А где Майка? — не понял Лех.

Володька странно улыбнулся, толи жалобно, толи нахально.

— Не знаю, — ответил он.— Хлопнула дверью и пошла, куда — мне не сказала. Ну, может, у нее дела какие...

И он заносчиво посмотрел на Лешку. А Леха решил — не усугублять.

— Ты хоть видел, в какую сторону?

— Так я пошел за ней!— взорвался Детка. — Пошел! Но где я ее найду, в этом хреновом базаре! Как отрезало!

У нее и денег нет, — вдруг сказал он, погодя, опять тихо и ужасающе спокойно. — Ни копейки.

— Найдем! — уверенно заявил Леха. — А деньги есть, немного правда, тысяч двадцать мелочью в кармане. У меня там всегда деньги болтаются.

— Двадцать тысяч — это что, деньги? Тут метро штуку стоит.

— Ничего, поколесим... Ну можно же представить, куда человек в первый раз ломанется в Москве. Найдем, — снова повторил Лех, но особой уверенности в своем голосе не услышал. Уж они оба хорошо знали Майку.

Володька убито глотал минералку.

Майка сбежала по ступенькам вниз, в метро. На душе у нее было удивительно легко, радость освобождения переполняла ее, как воздушный шарик.

Одна, никому ничего не должна, делать, что хочешь, идти — куда вздумается, ни у кого не спрашивая, никто не решает за нее, никто ее тут не знает! Без сумок, без забот, она ощущала себя вполне москвичкой, и безмерно нравилась сама себе. Если и был осадок, то только из-за Лешки, что он расстроится, но никак не из-за этого самонадутого индюка, его ленивых прищуров и хлестких шуточек... Кому она должна терпеть это, жить с ним, спать с ним, и, как собачка, постоянно оглядываться, чтобы вилять хвостиком по настроению хозяина? Раз, и все поменялось, все правила, она сама теперь будет владеть своим миром, а еще есть в куртке Лехины сигареты, почти нетронутая пачка, что еще надо для счастья? Огромный город развернулся перед ней — бери его, кто смел и нахален!

Первое, что она сделала — приобрела в переходе яркую рыже-оранжевую помаду, и всего за три косаря; зачем она была ей нужна, в общем-то, но накрасив губы в слабом отражении грязного стекла, улыбнулась сама себе и почувствовала себя чудесной. А потом уже взглянула на план.

Глаза перепрыгивали с одного названия на другое, знакомые по книжкам, фильмам, каким-то передачам... Конечно, она решила, что это ей по плечу — поставить Москву перед собой; не подозревая, что повторяет самую распространенную ошибку — город призраков, город огней и миражей манил к себе обрывками ярких воспоминаний, и Майка поддалась.

Подошел поезд, так и не выбрав маршрут, она подчинилась воле потока, подхватившего ее со всех сторон, и вошла в вагон.

Она украдкой косилась на москвичей, на их особенные, как ей казалось, отмеченные печатью небожителей, лица. Все увеличивалось для нее, как сквозь лупу — лица были интереснее, одежда — ярче, даже озабоченность на них (шел десятый час, разъезжались по работам последние служащие), казалась ей более удивительной и независимой, чем на обычных утренних лицах в трамваях родного города. Одна из остановок (сипло и почти неразборчиво), оказалась созвучна с каким-то ярким лоскутком памяти. А почему нет? Это ее город, ее время, ее желания.

Майка беззаботно крутила головой по сторонам. Поднялась из подземки и тут же очутилась в оживленном людском потоке (причем, двустороннего движения), и, двигаясь в нем, улыбчиво выхватывала отдельные скользящие по себе взгляды. Ей хотелось нравиться всем сразу... А еще хотелось есть.

Кафе было малолюдно, затемнено. Мурлыкала-царапалась музыка, Майка устроилась на удобный высокий стульчик и наконец сосчитала брякающие и шуршащие денежки из кармана. Наступила пора задуматься.

Почти шестнадцать тысяч — не разбежишься.

Она еще раз тепло вспомнила Лешку — он продолжал заботиться о ней, даже отсутствуя.

Сейчас она не слишком размышляла о том, что последует за исчезновением

и этой скромной суммы — это было не так интересно. Что-нибудь будет. Заказала кофе и какой-то исполинский биг, посудив, что для завтрака достаточно.

Итак, торопиться было некуда.

Неподалеку обосновалась явно приезжая парочка — уже немолодые, с большой сумкой под ногами и озабоченными, не примечательными лицами. Майка отвернулась от них. И услышала:

— Привет!

Подняла голову. Рядом скрипнула вертушка — на нее припарковался парень, хороший такой парень, лопоухий. Конечно, он ей понравился, тем, что поздоровался, хотя бы.

— Привет.

Тот тоже пришел с одним кофе — словом, все располагало Майку в первом человеке, с которым она тут заговорила.

— Девушку тут не видела? Стриженную?

— Не видела.

— А, всегда опаздывает, — легко улыбнулся тот. У него было широкоскулое, подпорченное оспой лицо, и волосы на голове смешно топорщились хохолком. Еще он чуть пришепетывал.

— Куришь?

— Ага.

Он выделил ей сигаретку. "Винстон".

— Студентка?

— Нет. Приезжая.

— Эх, жизнь. Мороженного хочешь?

— Давай.

Не, разве мне пропасть, — самодовольно подумала Майка. Приключения только начинаются.

— Тоже кого-то ждешь? — спросил меж тем парень, подтаскивая мороженное.

— Не-а, не жду. Со своим парнем разругалась сегодня утром.

— Помиришься, — махнул рукой с сигаретой тот. — Делов-то...

— Да вряд ли, — честно сказала Майка, уплетая мороженное.— Я потерялась. И захочу сейчас, не вернусь.

— Ух ты? И что, нигде не встретиться? Где остановились?

— Нигде. В машине ночевали.

— Здорово.

— Вот и я говорю.

— Я б на тебе женился, конечно. Но у меня своя дура. Так что, искать теперь будет?

— Да вряд ли... Ему пофиг. А мне тем более...

— Кино, — повторил тот.

— Вот и я говорю.

— О, моя пришла, — обрадовался парень. — Полчаса ждал только. Привет! Ты сегодня как никогда...

— Ладно, — сказала Майка.— Пойду.

— Ага. Счастливо.

— Да мне то пофиг. Хоть как.

Она улыбнулась, но на нее уже не смотрели. Еще минут пять Майка думала о жизнерадостном парне и его подружке, а потом позабыла. Новый день стремительно наступал на нее, маяча новыми победами.

В Александровском парке было малолюдно. Выкатывали малышей молодые мамы, тусуясь парами и тройками; оседали по скамейкам пенсионеры и старшеклассники, падали, падали на бесконечные аллеи листья, образуя сотни раз воспетый лоскутной ковер. Майка пылила в нем свои легкие кроссовки и недоумевала, что же особенного в этом заброшенном и неухоженном парке, ну красиво, и что?

Пронеслась мимо двойка-кабриолет — Москва старательно зарабатывала деньги, приторговывая левитановскими местами и русской старинкой. Ну и что?

Два парня белобратского вида продавали воздушные газовые шары и в нагрузку бесплатные прокламационные брошюрки. От брошюрок Майка отмахалась, а шарик купила, выбрала желтый, догадались? Чуда хотелось. Хотелось, чтобы заговорил с ней со скамейки клетчатый господинчик, вручил ей пропуск на бал нечисти, поведал занимательные истории. Ну что-то же должно было случиться с Москвой, раз Майка в нее попала!

Не случалось ничего. Майка побродила по великому парку, делая вид, что развлекается вовсю, выпустила ненужный шарик вверх — надоело.

Лешки, Лешки не было, вечного придумщика и болтуна, чтобы раскрасить мир вокруг захватывающими красками. В том, что не хватает Лехи, она уже начинала себе признаваться. Но нет — так нет. Чего особенно расстраиваться?

Снова метро. Майка начинала привыкать к дурацкому бесцельному дню и одиночеству. Потолкалась в Гуме, переходя из одного зала в другой, с этажа на этаж; а что толку, если денег нет, витрины рябили в ее глазах... Она почувствовала, что устала.

Народ все куда-то спешил, все бежал, все тащил за собой огромные китайские капроновые сумки, уши закладывало от суматошного гомона. Ничему Майка так не обрадовалась, как маленькому кинотеатрику, занырнув в темень и прохладу которого, смогла она вырваться их топочущей, настигающей толпы, заставляющей и ее также бежать куда-то.

Майка довольно растянула шнурки на кроссовках, вынула из них горящие ноги, закинула их под впереди стоящее сиденье, и погрузилась в экранную жизнь...

Фильм был знакомый, тодоровский, смотрели вместе с Лехой еще дома. Леха, Леха. Майка поймала себя на мысли, что все время думает о нем, только бы не вспоминать Вовку... А герой с экрана так явно напоминал ей то характерный поворот головы, то знакомую нотку в интонациях. Да что там — от жеских черных волос и карих тревожных неуспокоенных глаз — весь фильм она считала только эти черточки, и становилось и грустно, и сладко. Так исподволь, неотвратимо, неугомонный чертяга с шоколадными теплыми глазами вновь влазил ей в сердце, царапался там, устраиваясь поудобнее на когда-то уже завоеванной территории...

Вспыхнул свет, и вернулось настоящее, которое заключалось теперь в пыльных кроссовках на полу и волной нагрянувшем одиночестве. Красноречиво хлопали о сиденья спинки. К Майке это не относилось.

Она грустно покурила во дворике. Никто ее не шпынял за это привычно, никому дела не было.

Незаметно прикатился вечер. Есть хотелось нудно, приглушенно, но настойчиво. Майка пересчитала деньги. Четыре тысячи и все. И привет родителям. Сторублируйте.

Подумаешь, храбро сказала себе Майка. Жизнь не остановиться. И утро наступит, факт. Никуда оно от меня не денется. А потом — это уже другое кино.

С уютного дворика она шагнула вновь на людную магистраль. Снова метро. Ехать.

Что то было уже другим в процессе дальнейших плутаний. Это была улица, на которой не было машин. Рай для пешехода. Она догадалась. Нифига! И не хотела, а все равно сюда вынесло.

Арбат вполне оправдывал свою скандальную популярность, буквально с первых же шагов. Она увидела человекообразное круговое уплотнение, чуть приложив старания (а в таких местах все становятся бессовестно любопытными), протиснулась посмотреть.

На земле лежала фигура, укрытая плащом. Ноги в коричневых начищенных ботинках. Сумрачный милиционер черкал в листках со слов очевидцев. Тут же крутилось, толкалось множество прелюбопытного народу: лысые парни во флисевых толстовках, бородатые, безумного вида иностранцы, несколько беженцев-южан (или цыган), с детьми на руках и заплечными мешками, тетки, подростки, длинноволосый тип в глухо застегнутой косухе.

— Сердце, сердце, — передавал кто-то. — Вот не знаешь, где прижмет.

— Какое сердце, подкололи!.. Деньги то вынуты. Кровь вон.

— Россия, Россия... — качали понимающе головами бородачи, коверкая слова. — Так есть колорит...

Майке стало совсем неинтересно. Даже обидно. Столько слышать про него, стремиться, а приехав, попасть на сцену обыкновенной поножовщины... Она выскользнула из толпы и скоро нырнула в другую.

Передвижные камеры поднимались и опускались на группу музыкантов студенческого вида. Важно совещались двое в стороне — в жилетах. Майка увидела девчонку лет одиннадцати в первом ряду наблюдающих, с азартом грызущую казинак... Парни не обращали ни на кого внимания, горланили веселые куплетики, пристукивая себе и подбрякивая. Вокруг суетился народ в униформе киношников... Девушка-ведущая в кепке читала в сторонке листок текста.

Майка немного полюбовалась на этот компот и отошла.

Дальше шли раскладные столики с кустарщиной; сами кустари стояли тут же, охраняя свой нехитрый промысел. Два парня примеряли на себя маски японскую и негритянскую, тыкали друг в друга пальцами и хохотали до икоты. Похоже, не без допинга.

Ах, Арбат, Мекка приезжих, улица сувениров, бижутерийное украшение гостеприимной столицы! Куклы, береста, керамика, самиздат, книги, феньки, поделочные камешки и игрушки из литого стекла, собачьи ошейники, кассеты, пиратские диски, художники; мороженное, едкие запахи горячих лотков с хотдогами , шашлыками, Докка-пицца, быстрые пельмени...

Замученная, ослабевшая от шума, унылого хохота хохотунчиков, кошмарной смесовой музыки, голода и вечернего холода, брела Майка сквозь этот ад, а денег хватало разве что на одну горячую собаку, погибшую под нещадным соусом.

Осталось полторы тысячи. Их можно было также бросить на землю. Или в какой-нибудь фонтан на красивой площади.

Арбат редел в том месте, где она прибилась к лохотронщикам. Крутился сверкающий барабан, мелькали в руках у распорядителя фишки; фишка стоила три тысячи, а значит, и возможность баснословно, сказочно разбогатеть для нее умерла. Она остановилась в рядах зевак, потому что лотерея была последним объектом, у которого можно было остановиться. Периодически кто-то разочарованно исчезал в толпе, его место тут же занимал следующий. Острые глазки распорядителя остановились на ней.

— А вот сейчас нам поможет очаровательная девушка...

— Не-а, не поможет, — беззастенчиво ответила Майка.

— Бесплатно же, угадывают бесплатно! — жарко сказали ей на ухо.

— Бесплатно не бывает ничего, — заметила она многомудро.

Парнишка рядом оказался на вид моложе ее самой, хоть и длиннее, лет шестнадцать, не больше.

— Вот увидишь, — заговорщески шепнул он ей. — Смотри за той, росомахой.

Он показал на женщину лет сорока в джинсовом костюме, с виртуозной прической на голове.

— Почему росомаха?

— А как, — мигнул он непонимающе. — Старая, некрасивая и глупая.

Тетке не повезло и в игре. Указала она неверно. Играющий проиграл кон.

— Косяк, — прокомментировал мальчишка. — На полтинник подорвался, не меньше.

— Видишь, и мне бы досталось. Нафиг надо.

— Курить есть? — без всякого перехода спросил парень.

Отошли, закурили Майкины сигареты.

— А ты тут с кем? — спросил он, любознательный.

— Так, гуляю, — уклонилась Майка. — Пить только хочется.

— Пошли. Я угощаю.

Ну разве мне пропасть, не очень уверенно еще раз подумала она.

Они отошли подальше, к ларечку. Мальчишка купил там пиво, открыл зубом (Майку передернуло), не смущаясь, протянул ей.

— Гаси.

Правила пришлось принять.

— Откуда ты? — спросил меж тем пацан по дороге.

— С Тагила, — честно призналась она.

— Это что, новостройки?

— Плохо ты в школе учился, — нравоучительно провела Майка.

— Я и сейчас учусь, — хлопнул тот глазами. — Последний год.

— Да? В таком случае, я тебя старше, понял? — развеселилась она.

— А это к чему? Это дела не меняет.

Тон его показался ей странным. Она подобралась, спросила:

— А куда идем?

— Да уже пришли, — беззаботно ответил мальчишка. — Вон наши.

"Наши" представляли собой небольшую группу, которую обходили стороной случайные прохожие. Четыре пацана, девчонка, собака.

— Ого, Заяц какой кузов подцепил, — обрадовались Майке. — Это что, Заяц?

— С Тагила она, — объяснил мальчишка. — У нее, кстати, сигареты водятся. Доставай, — скомандовал он.

Майка машинально достала пачку, она разом разошлась по команде, и назад не вернулась. Прием был оказан не самый располагающий.

— С Урала? — жестко засмеялась девчонка.

— Нет. С Соединенных Штатов Америки, — схамила в ответ Майка.

Одеты они были неплохо, что успокаивало в Майке забродившие дурные мысли. Даже хорошо, по сравнению с ее джинсами и большой, явно с чужого плеча, ветровке от спортивного костюма. А вот возраста были того же. Майка вздохнула и сказала:

— Дайте сигарету-то.

Один, в синей шелковой рубашке, поколебавшись, отдал ей штучку.

— А как тебя зовут? — улыбнулся он, наконец-то, первый из всех.

— Майка.

— Майка! — снова засмеялась девчонка. Она наклонилась при этом погладить собаку.

— А чем не имя? — сказал еще один. — У других еще хуже бывает. Как ту, утреннюю, звали? Элладой?

Все засмеялись, о своем.

— Что за Эллада? — устав от непонимания спросила Майка.

— Нормальная Эллада, — парень в рубашке коснулся ее подбородка, поднимая ее лицо, как бы оценивая. — И с ней все нормально было. Толковая телка, сразу словила, как вести себя надо, что бы и дальше все хорошо с ней было. Только вот этого на ней не было... — он двумя пальцами, брезгливо, смазал остатки Майкиной помады ей на щеку.

Она оттолкнула его руку.

— О, — театрально удивился он. — Девушке так хочется грубой силы?

И толкнул ее на другого. И тот, тряхнув, отправил ее по кругу следующему, мальчишке, с которым она пришла.

— Да пошли вы! — дернулась она, все еще надеясь решить словами.

— Ты приглашаешь? — засмеялся Заяц и в свою очередь, швырнул ее синерубашечному. Девчонка смотрела с любопытством, и все гладила, гладила собаку.

— Да что вы с ней возитесь? Отстойная какая-то телка.

— Ну, останемся друзьями? Не будем портить друг другу праздник? — поинтересовался первый.

— Вот уроды, — сквозь зубы процедила Майка. Лешкина кофта затрещала по швам и лопнула в плече, когда парень сгреб ее за ткань и угостил в лицо... Майка почувствовала, как распустился на губах огненный цветок.

От удара ее кинуло назад, и, собрав все силы, она рванулась из разориентированных пальцев обидчика.

И чуть не упала на мостовую. А когда вскочила, и, спотыкаясь, и набирая скорость, метнулась назад, к людям, вслед понеслось веселое улюлюкание и собачий лай.

Хотя никто не бросился догонять, по инерции от страха и обиды, Майка еще долго бежала, не разбирая дороги, налетая на людей...

Пофиг ей было, как она выглядела в глазах чопорой вечерней Москвы. Пальцы, ладони у нее были в крови, так как стирала она ее с лица ладонями — больше было нечем. Это у Володьки всегда где-то рядом носовой платок, а не у нее, у Майки. Это у Володьки каждый шаг был вымерен, продуман, или, хотя бы, предугадан; и теперь то, что он не смог предвидеть Майкиного бегства, не смог ни остановить ее, ни оставить, да и не хотел — мучило.

Но, поражая ее саму, совсем не то, как он потерял ее, а то, как он умел заботиться о ней и любить; как почти постоянно за этот год она ощущала его терпение и, все-таки, горение ею — вот что сейчас настойчиво возвращала ей память. И от того, как все вдруг, грубо и глупо оборвано — катились по щекам ее слезы, размывая засохшие разводы крови по подбородку...

В дрянном общественном туалете ( на платный денег не было) под ржавым краном в наплеванную раковину холодной, жесткой, вонючей водой она смывала слезы и кровь с лица и рук; тогда ее снова дернули за рукав. Обернулась...

Это была южанка, наверное, беженка, грязная, исхудалая, с голодным блеском черных глаз она лихорадочно зашептала что-то Майке, помогая себе жестами. Но та огрызнулась на нее, поняв как попрошайничество, оттолкнула... За юбку матери держалась девочка лет восьми, любопытно стреляя на чужую неласковую тетку глазенками.

Ругаясь про себя, Майка выбежала на улицу. Хватит морочить ей голову, довольно приключений, она не одна, не одинока тут, и не зажата в угол городом, в котором вдруг опасно стало жить... Где-то по бесконечным улицам носятся на зеленой машине два ее самых близких человека, бросая вызов многомиллионному гиганту. Ее ждут, ее ищут, ее обязательно найдут, главное — выйти им на путь. Прохлада вечера усиливалась из-за надвигающихся сумерек, уставшая за день Москва растекалась по спальным районам, приезжих ждали вокзалы и гостиницы... На улицу выползали странные, пугающие личности.

Майка долго тряслась в набитом троллейбусе. Один единственный выход пришел ей на ум — Химки, пляж, где они останавливались вчера на ночь, пустынный пляж за оградой каменных бастионов.

Стараясь слиться с тенями, кралась Майка на берег, хотя краешком рассудка понимала, что и рисковать ей особенно нечем, ничего не имея. Только уже наверняка осознать свое поражение, убедиться в нем окончательно.

Шипя, вода лизала стылый грязный песок, Майка сидела на скамейке и закручивалась поплотнее в ветровку, замерзала потихоньку. Ей было все равно, она устала и потянулась было в сон, безразличный ко всем неудобствам. Медитировали волны, нашептывали ей утешительные сказки, луна качалась на огромном гвозде, приколоченная к небу, закрывались Майкины глаза, но вот зашуршали, резко врываясь в эти иллюзии, сзади шины...

Родные, знакомые руки стащили ее со скамейки, сжали и больно и радостно, шоколадные бедовые глаза заскочили в ее исчезающий сон, волосы, горячие губы... Володька целовал ее все время, пока она плакала, расслабляясь как нитка — виток за витком...

Часа в два ночи Лешке в номер поскреблись. Одно предложение он уже отверг, предпочтя телек с пультом, но сейчас снова пришлось подняться с кровати, впервые за три дня — настоящей кровати с простынями и телевизором напротив.

— Не спишь?— грустно спросил Володька, проходя и присаживаясь в задумчивости на эту кровать.

Лешка устроился рядом, с пультом.

— Сорок восемь каналов! Когда спать? Я уж сегодня все зацеплю, что есть, а то когда еще случай выпадет.

— Вот дурочка, — жалобно сказал Володька. — Вот дурочка. Я дурею...

— Уснула?

— Она-то уснула, я не могу.

— Хорошо, что туда додумались съездить. А то так бы и проторчали у рынка.

— Я думал, она к рынку вернется. А она говорит, что не запомнила, как к нему ехать. А на Арбате мы четыре раза были, и что. Там ей и вломили.

Помолчали. Володька вытащил из Лехиной пачки сигарету и закурил сам, соря пеплом.

— Она не говорила, кто?

— Говорит, были там ребята с собакой...Увидеть бы. Говорит, отделалась легким испугом. Каким испугом, когда губы на пол лица разворочены? Куртка в крови...

— Куртку я постираю, ерунда.

— Да я уже, — вяло отозвался Володька. — А кто ей голову постирает после этого? А мне? Как подумаю...

Помолчали немного, потом Володька сказал:

— Вот что я думаю, жениться мне на ней надо. Не сбежит.

— Ты уж давай сам поаккуратнее...

Володька слабо махнул рукой.

— Мало ли что бывает. Тут вопрос доверия. Что, все время бегать? Чтобы я не выкинул, она моя, ближе, чем мать, наверное... Я с ней из такого месилова поднялся. Такое не забыть. Тут связка — и изначально, с первой же девчонкой... Попадание из тысячи! Да я убью за нее и сяду, и выйду, и следующего убью. Считай, что я сам себе генокод изменил, в кровь ввел такой фактор... ДНК.

Лешка взглянул на него. Тот говорил, не улыбаясь, словно в гипнотрансе, телеку. По коже у него прошел холодок. Как будто из приоткрытой двери потянуло сквозняком.

— Ну так женись, паспорта в кармане, хоть завтра. Подпишусь как свидетель, ладно. Только там месяц после заявы ждать... Да и не по прописке.

— А может, мы из дикого леса, может у нас там не то что ЗАГСов, ни хрена нет.

Майка проводила утреннюю аудиенцию, полулежа в постели, натурально, как королева. В это утро неписанным постановлением ей разрешалось все, любые капризы. Леха сварил ей кофе, подал в постель выпеченные в ближайшем супермаркете пончики, сейчас же извращался в фигурном нарезании персиков, яблок и загадочного заморского фрукта киви. И Володька устроился в ногах огромной кровати, задумчиво сорил на нее и на одеяло лепестками цветов.

Вдвоем они, словно сторожевые львы, предугадывали малейшее желание хозяйки; Майка чувствовала себя восхитительной, упоительной, оживленно качала босой ногой в такт музыкальной волне телека. Потом она замерла и в паузу выдала только что осенившее:

— А мороженное? — удивленно сама себе, своей способности еще что-нибудь придумать.

Однако утренний спецрейс предусмотрел и это — какая же королева утром обойдется без мороженного!

А Володька исчез за мороженным, вернулся, зажав в пальцах еще и три водочных стаканчика в придачу — под охлаждающееся под краном шампанское в номере ничего лучшего не нашлось.

— Что еще хочет моя королева?

Леха раболепно боднул ее в бок. Майка нелегко вздохнула.

— А что там послы иноземные? Как подарки? Хороши?

— В подземелье послы, ваша милость. А подарки в казну передали.

— Ага. А где мой Белый Олень?

— Я здесь, моя радость! — придушенно отозвался Володька, сокрушенно строя Лешке глазки.

— Ну а ты что скажешь, несчастное животное? Отвез Герду на Северный полюс? Да смотри, не хитри, а то отдам тебя чухонцев возить.

Володька отважно победил шампанское.

— Полпервого, Майка. Время пить.

Шампанское перетекло из крошечного стаканчика, и как бы невзначай омыло королеву.

— Ах, какая неосторожность...— покачал он головой. — Ай-яй-яй.

— Дождь шампанского, — развил Леха. — Предупреждали синоптики. Майка, бери зонт.

— Свиньи, — не обиделась она. Мило потянулась.

— Королева желает на прогулку? — преуведомил Лех. — Велите закладатать?

— Королева не желает больше летать на зеленом драконе, — хныкнула изнеженно Майка. — Королева желает топать ножками. Ну, девушки? Где одежда моя?

На следующее утро с гостиницы решили съехать.

— Ну, деньги глотает, — поражался Детка. — Лучше я их тетке какой-нибудь из пригорода отдам, у которой в огород машину загнать можно, на стоянках миллион, блин, съэкономим.

Он отправился искать свое нелегкое счастье, сдающее жилплощадь; а Майка осталась ухаживать за Лешкой, накануне убившем на аттракционах свой пожизненный позвоночник. Ради такого развлечения в аптеке была выискана горючая мазь, которая жгла даже Майкины пальцы, Леха мучился и терпел себе в подушку.

— Ой, сестренка, да что б я лучше в армию пошел...

— Тебе главное — тяжелое не поднимать. Везет по жизни — вот как это называется...

На что Леха неожиданно обиделся. Выругался, на спину перекатился, давая понять, что сеанс закончен. Натянул одеяло, замотался — спину теперь надо было греть.

— А что? — растерялась Майка.

— Ничего! Что мне, теперь по жизни спрашивать, какая сумка полегче?

С мужчинами так не разговаривают, мама тебя не научила?

— А ты обижаешься, как девчонка! Дурак!

— Сама ты... девчонка, — засмеялся Лех. — И классная девчонка, между прочим.

— Ага, — усомнилась, вредничая, Майка.

— Да честное благородное. Есть такие люди — с ними легко. К таким и тянутся. И никуда от тебя Детка не денется, у него психотип противоположный. Такие, закрытые, сильнее все переживают, только прячут это... Поэтому у них и крышак свистит чаще, седеют раньше, на преступления, суициды их заморачивает. У них очень сложный свой мир, что б к другим людям органично вписываться. Они если своего человека не найдут — там разрыв мозга идет.

— Выгораживаешь, — для порядка пробормотала девчонка. — Солидарность и все дела.

— Я же вижу! Он ведь изменился, совсем, два года назад совсем сжатый был, как пружина, а сейчас мягче стал, спокойнее. Ты лечишь его, понимаешь? Так что все нормально у вас будет, сестренка. Сердцем чувствую.

Лешка улыбался, снова становясь почти красивым от ласковой своей улыбки, озаряющей глаза, что Майка, поддавшись порыву, спросила:

— А у тебя как? С Ленкой?

— А что с Ленкой? Хорошо.

Лешка взял в руки пульт, вдруг заинтересовавшись телевизором.

— Ты хорош шмотки мои таскать! — возмутился Володька. — Это же болезнь, от нее кодироваться надо! Унисекс. Что значит — секса нет! Как жить с тобой?

Майка крутилась у зеркала, одетая в позаимствованную у него капюшонку.

— Вот нашел себе пацанку, а кругом такие девушки, смотреть страшно! Нет, я тебя на каблуки поставлю, будем делать из тебя роковую женщину!

— Рискованное предприятие, — заметил Лех.

— Я не согласна, — объявила Майка. — Я и так роковая. У меня всегда бешеный успех, — и она залезла пальцем себе в нос, специально для Володьки. Леха взвыл.

— Сейчас сниму ремень, — туманно проговорил Володька. — И кого-то выдеру.

— Давай! — с комсомольским задором она дернула себя за воротник. — Красоту всегда преследовали мелкие завистники и пуританские душонки!

А вечером Леха потащил всех на самый раскрученный танцпол в "Лисс";

У Володьки деньги после безумного прогона Майки по бутикам стремились к нулю, и выкладывать по 25 долларов за вход казалось ему роскошью. Майка, как девушка, шла бесплатно. Девушкой она, в тонкой лиловой кожи сарафанчике, приобретенном утром, и военного типа ботинках, непомерно удлиняющих ноги — была очумительной, а мальчишки, затрапезно-походные, ни на что и не претендовали. Кроме Володьки, весьма заинтригованного превращением своей Золушки, и руки его постоянно отталкивала от себя Майка, то ли из вредности, то ли жалея деликатного Лешку.

Яркие цвета, горящие неоном краски, кошмарные прически, фантастически выполненные персонажи — все напоминало безумный карнавал, праздник перед общим и окончательным помешательством... Оглушительная музыка, волнами бьющий свет, словно сложенные из стоп-кадров фрагменты лиц, поз и фигур. Майка, довольная, упрыгала куда-то в центр. Володька растерянно держался Лешки. Неподалеку девчонка в окружении приятелей срывала с себя майку. Катило на "ура".

— Чего они? — крикнул Детка Лехе в ухо. — Забросились?

Лешка в ответ только пожал плечами.

— Давай тоже... А то как-то... Я въехать не могу!

Да, расслабиться Володька не мог, это было заметно. Лех нырнул за Майкой, и вскоре появился с ней, недоуменной.

— Зачем? — подозрительно глядя на друзей, спросила она.

— Это совсем другое...— слегка обиделся Володька.— Леха, скажи!

— Ра-зо-грев!— по складам отпечатал Лешка. — Шипучка! Детские игрушки. Короче, Майка, ты участвуешь?

— Участвую! — демонстрируя пофигизм, она задрала нос. — Почему нет?

Следующий день они застали уже далеко за полдень, в чудовищной сырой и темной комнате, с матрасами на полу. Торопиться жить никому не хотелось. Майка проснулась, как всегда, раньше; но так как оба соратника ее спали, или притворялись, что спят, погрузилась обратно в пучину прерывистых, пресыщенных сном просыпаний... И спать то уже не хотелось, но вставать не было ни сил, ни желания. То ли во сне, то ли в яви как раз застучал за окном дождь, отбивая ленивые мысли, как бы встать, может, если повезет, чего-нибудь поесть; выяснить, наконец, что это за комната и прочее... В очередной раз она проснулась, когда Леха курил свою первую сигарету...

— Сколько времени, Лех? — хрипло спросил Володькин голос.

— Полвторого.

— А...

Снова стало безжизненно. Леха докурил, перевернулся, закутался в поношеное одеяло, и перестал подавать признаки ...

Майка уснула снова, со смутной надеждой, что в следующий раз все изменится. Засыпать становилось все отвратительней и затруднительней...

Парни снова негромко переговаривались.

— Воды бы... Кто бы сходил, купил...

Вяло посмеялись. Первый, кто поднялся бы, первым задумался бы и о еде, а настолько напрягаться не хотелось никому.

— Как вчера доехали? Ничего?

— А я помню?

-Ты же вел...

— Ништяк... А куда я, интересно, Ласточку поставил? Не свели бы на шурупы.

Воспоминание о машине вырвало из рук позорной лени Лешку:

— Пойду, проверю... Ой-е...

— Воды купи...

— Иди ты, Детка.

На ходу натягивая куртку, шваркая ногами в незатянутых кроссовках, Леха выполз с места лежбища.

— Майка? Притворяешься?

Володька на руках перебрался к ней.

— Холодно, — тоскливо сказала она, затягиваясь одеялом.

— Ты мне скажи... — он улегся головой ей на живот, словно на подушку, задумчиво разглядывая потолок. — Ты по жизни такая неадекватная, или вчера был апофеоз? Звездный час?

— Я?

— Бутылки била. Морду мне царапала. Купаться с моста прыгала. Мы с Лехой тебя держали...

— А что там за блондинка с вами крутилась?

— Майка, — укоризненно произнес Володька. — Это Лешка блондинку словил, а я от тебя не отходил ни на шаг. Она, наверно, думала, ей с нами по халяве прокатит, а мы ее, максимум, до дому довезли. Хотя, может, у них до чего-нибудь и покатило, его долго не было, он ее провожать ходил... Так ты из-за блондинки мне морду царапала?

— Я не царапала, — слабо возразила она.

— Да? А это что? — он повернул к ней лицо.

— А это — не я. Я вообще ничего не помню. Детские игрушки, вы сказали?

— Совсем ничего? А как я до тебя в машине домогался, пока Леху ждали, тоже не помнишь? А ты меня царапать...

— Что? Ты?.. И что?

— А что, как ты думаешь? — фыркнул Володька в ее изумленное лицо.

— Катастрофа, — ахнула Майка. — В общественном месте... Тюрьма по тебе плачет.

— В машине, — весело поправил он. — Я с утра про это думал, но раз у нас такая жизнь втроем, все, молчу в тряпочку. А с этой дряни нормально растормаживает, ну и вот и...

— Мерзавец, — оценила Майка и коснулась его щеки. — Давно не бритый мерзавец, — уточнила.

— Нам можно, мы в походе, — довольно вздохнул Володька. — У нас военно-полевые условия. Да?

— Молчи, мерзавец...— она еще раз улыбнулась своим мыслям, тихо водя пальцами по его лицу... Он послушно закрыл глаза. Потом поймал руку, прижал к губам.

— Майка...— позвал шепотом.

— Что?

— Я тебя люблю... Только это, знаешь что? Страшная тайна.

— Ладно.

Усталость так, наверное, снова и одолела бы их, словно на волшебном поле среди усыпляющих цветов, но, грохнув дверью, заявился Леха.

— Эй, нереалы? Ужинать-то сегодня собираетесь?

— Может, снова в постель? — бесхитростно спросила Майка.

В машине работала печка, было тепло и уютно, и никуда не хотелось, но Детка подъехал к красивому зданию из тонированного стекла с мокрой мраморной лестницей и множеством машин у входа.

— Ты, Майка, — мрачно сказал он, глядя, как дождь разбивается об асфальт и лестницу. — Пойдешь за меня?

— Как — пойдешь? — засмеялась, не понимая, она.

— Замуж, — он обернулся к ней.

— Что, прямо сейчас, тут?

— Ну а с чего мне шутить? Пошли, да расписались. Вон Леха свидетель. Пошли?

— Что, в джинсах? В костюме спортивном?

— Ну а что? Кому это надо — только тебе и мне, а помпа, родители, барахло — я так не смогу. Мне только тебя переписать на свое имя. Тебя фамилия моя устраивает?

Майка молчала, не думая. Надо было что-то ответить, но где-то не увязывались ниточки.

Володька вышел из машины, обошел ее, открыл дверцу с Майкиной стороны.

Дождь обрадованно обрушился на него.

— Мадам, — он протянул руку. — Имею честь просить вашей руки.

Он не улыбался, совсем.

— Да ладно, — ответила на это Майка. — Мне не жалко. Что так унижаться-то.

Лешка хохотнул.

— Сестренка, молодец! Горжусь!

Володька промолчал.

В громадном и торжественном вестибюле царила ко многому обязывающая чинность. Суетились два молодых человека в элегантных костюмах над ящиками шампанского, в парадном зале звучала музыка первого танца. Бегали друг за другом дети — девочки в белых платьицах и мальчик, младше, одетый, как взрослый, галстук-бабочка.

Володька крепко сжал Майкину ладонь, ведя ее наверх, в приемную.

Компьютеры, огромный письменный стол, две женщины, очень похожие на бухгалтеров.

— Заявление? — улыбнулась ободряюще одна. — Какой район? Возьмите бланк.

— Без заявления, — твердо ответил Детка. — Нам расписаться.

— Расписывают в зале церемонии.

— Да нам бесцеремонно, — пошел втупую Володька. — Нам ждать некогда.

— По закону Российской Федерации, — смерив его взглядом, заколотила понты тетка, — со дня подачи заявления до вступления в брак определен срок, не менее 30 календарных дней. Решение должно утвердиться обеими сторонами. — Такой же взгляд она подарила и Майке.— Если не существует достаточно веских оснований для ускорения события.

— Существует! — брякнул он. Что-то его несло, да не в ту сторону. — Мне в армию идти, а она беременная со страшной силой. Маму с папой боится. Через два дня уезжать.

— Брак предполагает серьезное отношение, молодой человек, — задушевно молвила тетка, прищуривая на него глаза.

— Куда серьезнее...— тихо огрызнулся.

— А может, есть другие способы ускорить событие? — вдруг очень душевно спросил Лех. — Им же только печать, все остальное уже есть.

— Какой район? — сдалась вторая.

— Свердловская область.

— Свердловская? — снова отложила ручку оформительша. — А что у нас по месту жительства?

— Обстоятельства, — сделал грустные, просящие глаза Лех. — Жизнь штука сложная...

— Если заплатить, то мы заплатим, — порушил все изящество его дипломатии Володька. — Сколько бы это стоило?

Тетки переглянулись.

— Леха, у тебя сколько?

— С собой стольник, — вполголоса сообщил Лех.

— Может быть, триста? — в третий раз закинул невод тот. — Больше нет, честное слово.

— Да пошли вы! — вдруг сказала Майка, стоящая до сих пор в сторонке. — Пошли вы все знаете куда?

Но пошла сама, развернувшись к выходу, как разочарованный полководец, не удостоив и взглядом свою лоханувшуюся армию.

— Мать вашу! — в сердцах сказал Володька, а у теток вытянулись физиономии.

— Вот придурки, — Леха махнул рукой и пошел следом.

Майка ходила у машины.

— Ну что, добазарились? Так почем халва нынче, Володька?

— Майка, не надо.

— Почему это не надо — надо! А хочешь знать — я вообще за тебя не хочу! К чему напрягаться, братишка? Если для порядка, так поздно вспомнил; тебе не нужно, мне — тем более! Помпа, барахло! Зачем мараться, Вовка, перед каждой авоськой?

Володька замороженно молчал, глядя в сторону. Там по парапету гулял дождь, выходила, весело закрываясь зонтами, чья-то свадьба. Невесту на руках несли к машине.

Леха открыл дверцу, сел за руль, не дожидаясь финала. Включил радио, пробежался по волнам, посмотрел в окошко.

Отчаливал свадебный эскорт, спешил, опаздывая, следующий, куклы на капотах мокли, ленты обвисали плетьми...

Теперь эти двое уже целовались.

Потом уже, когда ехали, и печка сушила промокшие одежды, те сидели на заднем сиденье, держась за руки, и Леха сказал им в зеркало:

— Устал я от вас. Надоели вы мне — хуже не придумаешь. Вы уж решите конкретно, мир или война, а я то почему дергаться должен? Я у вас, как ребенок при разведенных родителях. Леха, ты за кого, за маму или папу? Надоело.

— Лешка, мы больше не будем, — мило пообещал Володька.

Этим же вечером он таинственно исчез в неизвестном направлении.

— Папочка пошел на дело, — смеялась Майка.

— Банки брать.

— Бери выше, Леха. Володька на мелочи не разменивается.

— А тебя не взяли? Эх, маленькая. Ну, мы

с тобой чем займемся, пока родина в опасности? А давай-ка купим газету и посмотрим, кто сегодня мать-столицу чем радует. Ой...— зажигалка у него выпала и брякнула на асфальт. Наклоняясь за ней, он на ходу споткнулся, Майка поймала его за локоть. — Блин, с координацией проблемы.

— Давай! А что в Горбушке поделывается?

— Щас узнаем.

Они подошли к киоску.

Дальше Горбушки и не пошло — там рубился в этот вечер Сукачев с командой и прочим андеграундом; а к нему Майка всегда неровно дышала: Гарик, "2 самолета", Скляр и еще парочка глубинного подпольного омута чертей, неизвестных никому, кроме самой тусовки...

Майкино упоение было неописуемым. На глазах она перевоплощалась в восхительную ведьмочку, девочку-бесовочку, и даже как будто вырастали на мотающейся, пляшущей голове рожки...

Леха держался рядом, оттирая ее плечом от неуравновешенных подростков, ведущих себя так же дико.

Гарик на сцене лиходействовал, воевал с воображаемыми духами, размахивал дирижерской палочкой-рапирой, быстро по своему обыкновению взмок до нитки, с пеной у рта колотясь у микрофона.

Леха его никогда не любил, но зауважал теперь крепко — работал мужик на полную выкладку, спектакль был первоклассный, Майка подвывала от счастья. А потом, когда под конец Гарик своим хриплым, психопатским голосом грянул коронное — "Эй, ямщик, поворачивай к черту!", даже Лешка потерял голову от прошивающего его меломанское сердце битого, изломанного рисунка песни; и Майка, уже кем-то подкинутая на плечи, вертела в воздухе отобраным черным дырявым флагом с каким-то белым принтом; и также бесновалась вся Горбушка, весь видавший виды зал, поставленный на уши великим Экстремистом...

Леха отобрал у толпы Майку, которую уже не хотели отдавать, братанувшись.

По дороге к метро она вела себя как безумная, все подпрыгивала на ходу и кричала, размахивая руками.

— А помнишь?.. А видел?.. А Боцман? ..Уй-юю...

Он купил ей пива — успокоится.

С метро долго ждали автобус в пригород, ехать домой к своей тетке.

Был глубокий вечер, она вскоре замерзла и поэтому слегка пришла в себя.

— Бандитка...— покачал головой Лешка. — Как есть. Не мудрено, что они тебя там за свою приняли. Ну почему не я в тебя влюбился?

Вскрикнула как птица, пролетая мимо роскошными очертаниями темно-мерцающая машина, даже не машина — огромный редкий диковинный зверь, зашуршав шинами, мгновенно сбросила скорость, съехала к краю дороги, остановилась в нескольких метрах. Подала назад.

— А это кто такой японский? — удивился Лех. — Ух ты...

Из тачки вылезла знакомая фигура. Довольный, улыбающийся Володька.

— Что, не признали? А я чуть было мимо не проехал... Ну что, подбросить?

— А тебе можно? — съехидничал пораженный Лешка.

— Нет, конечно, я только так остановился, поздороваться, — сказал, ласково улыбаясь, Володька. — Очень нужны вы мне, пешеходы... Что, на руках занести, что ли?

Леха в задумчивости постоял над хитрющими замками дверец.

— Да ну их, нафиг... Открывай сам, мне даже браться страшно. Как тут?

Изнутри машина была еще роскошней. Леху, обладателя запорожской "Таврии", она просто превращала в плесень, разлагала на атомы.

— Мама! — придуряясь, ахнул он.— Я тут с краешку посижу, можно? Может, обувь снять?

— Да снимай что хочешь, — раздобрился Володька. — Ну что, Майка, подойдет тебе карета?

— Ага, тут поди руками ничего трогать нельзя... А это что? А телевизор тоже есть? А это?

— Экспериментальная модель, Леха. На заводе еще линии такой нет. Их по всей России — пара штук, на заказ делано. А пакет стандартный, полный фарш.

— Есть предложение, — помолчав, сказал Леха. — А не податься ли нам с такой королевой на юг? Там можно не работать лет пять...

— Спроси, спроси, где мы были! — опомнилась Майка.— Ну спроси!..

— Где?

— На "Бригаде С"! Вот!

— Ну и как? Ни с кем ты там больше не подралась, радость моя?

— Нет, только поцарапалась, — невинно мигнула она.

— Да? — засмеялся Володька, выходя из своих дум. Последние дни после ссоры он был расслабленно добр и мягок... Вот и сейчас он притянул ее за шею, и, оторвавшись от руля, поцеловал; потом поведал, выпрямляясь:

— Люблю тебя. Леха, ты как бог, свидетель!

— Я тебе про концерт, а ты про что думаешь? — капризно возмутилась Майка.

— Я про все сразу думаю, а вот на тебя посмотрел, и про тебя подумал... — толково объяснился он.

— Да ладно, — подал голос Лешка. — А мне телевизор включите. Что нам, старикам. Сериалы погонять — и то слава богу.

— Леха, не сердись пожалуйста... Тебя я тоже люблю.

Леха неопределенно хмыкнул. Что-то странное творилось с Володькой.

Ездили по магазинам, собирая хавчик в обратный путь. Лешке тут же приспичило побывать во всех музыкальных магазинчиках, которые он успел запомнить с рекламников. Рекламную продукцию он поглощал в столице без разбору... Зато и знания по различным предметам из его головы лезли теперь неуемные, знания по пресловутой топографии и спортивному ориентированию на местности.

А Володьке было безразлично, он выкатывал свою корейскую красотку с причудливым разрезом глаз чисто из эстетических побуждений.

— Господи, какой мотор... Лех, слушаешь? В обычной тачке каждое зацепление на удар слышно, стучит.

— А сколько стоит такая машина? — меланхолично спросила Майка.

— Двадцать девять тонн по прайсу. Баксов, конечно.

— Так у них глушители на каждом валу, — подал голос Леха.

— У них все, что можно представить. Это мечта. Мне вчера такой инструктаж прокатили — часа на полтора, будто не я на ней, а она на мне ехать должна...

Майка сонно смотрела в окно. Сквозь тонированное стекло мир изменялся нереальностью телевизора. С утра бесконечная трепотня мальчишек на тему "Хундай-Купе" ее утомила, устала она и от непрерывного мелькания улиц за окном... Кстати, больше часа парни провели утром, ковыряясь у машины во внутренностях, словно получили долгожданную игрушку на праздник.

— А тетка сказала, чтобы мы уматывали со своими тачками. Что, мол, она за одну ночь поседела, пока они у нее в огороде на привязи стояли. Говорит, вырежут всех за такие колеса...

Остановило ГАИ. Володька почесал за ухом, и пошел предъявляться.

— ГАИ на каждом углу, — заметила Майка. — Мы ничего не нарушили?

— Нет. Просто проверка.

Володька скоро вернулся. Несмотря на холод, он был в своих дорожных, обрезанных ниже колена джинсах и черной майке, и шел теперь, ежась. Впечатление владельца дорогой машины он не производил, конечно.

— Ну что?

— Ничего. Мне еще дома денег на штрафы столько сунули, только не ввязывайся, сказали... Но если она иномарка, то я что, корова?

— Ладно, не грузись.

— Восемь раз за утро!

— Плохие мальчики, — примиряюще сказала Майка. — Не играй с ними.

Дальше ехали молча. Майка еще немного понаблюдала за ним сквозь полуопущенные ресницы — за уверенными, скупыми движениями любимых рук, знакомым упрямым нахмуром бровей, за жизнью каждой родной черточки, каждой жилки, сбегающей по шее к плечам и уходящей под одежду, за своевольной жесткостью черных волос...

Она тихонечко вздохнула и перевела взгляд на улицу.

— Дождь пойдет, — сказала она. — Пасмурно.

— Это из-за стекла. Володька, как окно открыть?

Тот потянулся к кнопкам на изящно-округлой панели. Стекло слегка отъехало. Проворчал:

— Замерзнете ведь.

— Нормально! — сказал Леха. — Видишь, светло. Еще и солнце, того и гляди, соберется.

Из центра выехали. Потянулись странно-изогнутые улочки с невысокими старыми домами. Мигали приветливо светофоры, Володька тихо чертыхался на бесконечный поток транспорта.

А Майка думала, что будет, когда они вернутся домой. О горячей ванне. О

белых-белых чистых, прохладных простынях. О том, как мягко будут улыбаться ей карие глаза, как будут касаться ее тела руки, лежащие сейчас на руле, и пальцы, бегающие сейчас по кнопкам, чтобы настроить сидюшник, пальцы, на протяжении стольких дней отсчитывающие деньги, с въевшимся маслом и грязью, шероховатые от постоянного общения с металлом на холодном ветру...

— Спит, — сказал Лешкин голос. — Я сейчас.

Он вышел из машины, мягко защелкнулись дверцы. Вздохнула, открыла глаза. Володька приложился подбородком к рулю, смотрел в одну точку на улице, мыслями далеко отсюда.

— Пойду до магазина, — сказала она. — К Лешке.

Он сказал "угу", убрал сиденье. Когда она встала на асфальт, ноги уже не слушались.

Павильончик был небольшой, с кучей отдельчиков, набитый всякой компьютерной и музыкальной чепухистикой, витрины до потолка ярко пестрели обложками, а народу было мало. Леха торчал, естественно, у музыкальных развалов.

— Смотри, единственная, — сказал он ей. — На одном МР3-диске вся дискография, архив, клипы, материалы... А по "Gure" есть такой компот? — спросил он у консультанта — молодого пацана с манерной стрижкой.

Майка отошла посмотреть картинки и рекламные постеры... Тут же продавались журналы, книги по тематике. Продавец весело трепался с посетителем, видимо, приятелем.

— Ну, а они?

— Они позже пришли, все уже убрано было...

Они уже прощались, и улыбающийся взгляд посетителя остановился на Майке. Лицо показалось ей знакомым, и он сказал:

— О, привет... Как дела? Все тусуешься, мышка?

Майка вздрогнула и быстро отвернулась. Парень был из той группы с Арбата, тот, который был в голубой рубашке и больше всех ей там улыбался. Сейчас он был в бархатном пижонском свитре, а улыбался без тени смущенья, просто как знакомой.

Майка хотела было кинутся к Лехе, но парень уже уходил, ручкался с другом, не обращая больше на нее внимания.

Как рукой сняло лень и грусть. Остро захотелось к Вовке. Лешка сбивал чек.

Дверца распахнулась сама ей навстречу.

— Ну скоро он? — капризно спросил Володька. — Мне еще надо заехать...

— Сейчас, — взгляд ее непроизвольно следил за удаляющимся по улице бархатным свитром. На душе было тоскливо и неуютно.

Вздрогнула, оживая, машина, вот вышел Леха, вновь поменялись местами — он пробрался на заднее.

— Купил, — довольно рассказал он. — А с тобой кто сейчас разговаривал, сестренка? Знакомый?

— С Арбата, — выдохнула Майка, сама удивившись своему голосу.

— Из тех? — удивленно и вкрадчиво спросил Володька, наклоняясь посмотреть.— Который? Тот?

— Нет, — испугалась Майка. — Это не он меня ударил. Этот просто с ними был.

Володька запустил руку под сиденье, повел машину одной рукой за парнем по улице, другой продолжая что-то искать. Резко тормознул, поравнявшись, бормотнул Лешке:

— Сейчас, — и вылез из машины.

Майка увидела, что он держал в руке, прикрывая углом поворота — черное и узкое, немного выступавшее за ладонь.

Дальнейшее развернулось с невероятной быстротой. Володька перебросил пистолет в правую руку, рукоятью наружу, догнал и дернул парня за шею к себе; и пару раз хлестнул в лицо этой рукояткой, наотмашь.

Тот упал на четвереньки, закрываясь руками. Володька пригнул его коленом к асфальту, быстро за волосы разворачивая голову, и тут хлопнул выстрел.

Истошно закричал на улице парень, завизжала в ужасе Майка, видя, как парень заваливается набок, корчась; как склоняется зачем-то к нему Володька, вытирает дуло о бархатный свитер и спешит к машине; как словно при замедленной съемке, останавливаются и замирают на месте прохожие.

Он размахнул дверцу, кинулся на рулевое сиденье, долбанул по газу, стартуя. Майка отскочила от него подальше, прижимаясь спиной к стеклу, еще не веря, еще не веря, всхлипывая...

Володька крутил руль, не оборачиваясь на них, машину заносило на разворотах на большой скорости, на узеньких улочках...

Потом мельком глянул на застывшую в паническом страхе девчонку и лопнул сам наконец криком, спуская пар:

— Да ничего я ему не сделал, дура! Только ухо прошил, но это на память, порвал, может, по щеке задело, а так — ожог только, я посмотрел. Ожог и шок — оттого и орал... Пусть знают, суки, что за каждое действие отвечать,

* * *

, надо!

Какая-то шушера, я,

* * *

, на тебя руки не поднимаю, а какая-то тварь с помойки — может, да?! Поняла, ты?! Пусть ходит теперь рваный, помнит дурочек с деревни... Овечек пусть в Москве своей долбаной отлавливают, а ты моя, моя; я за свое своими руками убивать буду... Нечего на меня так смотреть! Все. Иди сюда. Сюда, я сказал! Свое я никому не отдаю, ясно?

Леха закрыл глаза. Страшно ему стало только сейчас, и трясти начало только что...

Его не было долго, где-то с час, который Леха и Майка провели, уныло глядя в телек. Вернувшись, он сообщил:

— Уезжаем... — и лицо его при этом максимально ничего не выражало.— Или у тебя еще мероприятия на примете?

У Лешки даже если и были какие-то соображения на этот счет, он предпочел их не озвучивать. А взгляд у Володьки стал — тоскующий...

— А ты как, Май?

И тон такой тоже был непривычен для него. Почти заискивающий.

Она коротко кивнула:

— Конечно.

Невесело поужинали в маленьком кафе; Леха покурил, его подождали.

Съездили за машиной. Леха пересел в "Таврию". Вот и все. Все дороги, которые теперь их ждали — вели домой, и, очутившись один, он ощутил, насколько ему стало легче. Трещал приемник, и даже сигарета показалась ему слаще...

Сами собой вернулись совсем рядом затаившиеся мысли о Ленке, робкие и светло-радостные, словно первая травка на черной прогалине... Разве весна?

Осень, осень назойливо слетала с крон побуревших деревьев, из цинично-холодных серых луж грязью под колеса, утверждалась национально обожаемыми кожаными куртками...

А Леха едет домой. Он устал, безумно вымотался за период бурного существования втроем и едет отдыхать, расслабиться у ног своей слабой и молчаливо-всесильной королевы...

Однако еще в черте города "Купе", мигнув правым глазом, съехала на пустошь за каменными домами в старом стиле к воде. Кустарник закрыл их практически полностью. Лешка подкатился за расслабленно наблюдающему за водой Володьке.

— Ну что, философ? Приехали, что ли?

— Не хочу я на ночь уезжать. Может, с утра? Здесь переспим, Лешка, а то где еще так удачно станем?

Лешка только вздохнул поглубже. День был трудный, и Володьку он понимать на сегодня отказывался.

А с утра Майка с Лешкой разрезвились. Запалили себе веточки-иголочки, дурачились... Хохотали, как сумасшедшие.

Володька потихоньку отогнал кореянку к воде, снял с себя майку, и ею, вместо тряпки, принялся тщательно вымывать салон.

Взрыва шуток над собой он, казалось, не замечал. Салоном не успокоился, принялся за внешний облик, даже крылья над колесами протер. Но что окончательно добило Майку, он велел ей садиться к Лехе и выезжать первыми.

— Встретимся на переезде! — он бодро сжал руку в кулак — жестом испанских патриотов тридцать девятого...

В машине Майка горько глотала слезы.

— Да ладно, брось, — грубовато пытался утешить Леха. — Все устали. Приедем домой — все нормально будет.

— Конечно, нормально. Я его только сразу брошу, обязательно сразу же, а там все замечательно будет... Он меня знаешь, как уже достал — в сказке не сказать — до последней нитки вымотал! Я не могу больше! Все эти томления, капризы, перемены настроения; он как беременный в последнее время, хуже! Что за приступы, Лешка? Конечно, он — парень оформленный, а мы так, соседские дети... Тачка ему, за которую пять минут подержаться разрешили, всех нас дороже выходит, ради нее мы и последнюю рубашку сняли, и задницу ей вылизывали; и Майка нам уже не та — кресло испачкает грязным пальцем... Чмошно же это, Леха! Я даже во сне представить не могла, что человек так меняться может, так раздуваться, как клоп в приемной!

— Набрось-ка ремень, дарлинг, — Лешка неотрывно смотрел на дорогу. — О це, дрянь твою мать, блок-пост, сука!

— Заело...

— Да чтоб его! — Леха скинул скорость почти до минимума, дергая одной рукой через Майку ремень. — Рукой держи! Эх, вломят сейчас за остановку перед ГАИ, заподозрят в чем-нибудь, лошади...

Человек в пятнистой форме уже махал ему приветливо, а Лех, разнервничавшись, заехал на линию.

— Ой, блин, дурак! — обозвал он себя и вылез из машины.

Майка старательно светила лицом, т.е. — улыбалась (как плохая актриса) и прижимала к себе ремень.

В зеркале Лешка, недолго пообсуждав что-то с пятнистой формой, полез за деньгами.

— Ну как ? — с жаром интереса накинулась на него Майка. — Во сколько твой позор оценили?

— В стольник. Я сам отдал. Володька сказал — отдать, что попросят. Такая такса за выезд. За то, что рожи у нас простые и машина "Запорожец". А Детку раскачают, будь уверена, еще и зашмонают сверху донизу. Он тебя потому и не взял, дурочка.

— Как зашмонают, — тихо ахнула Майка. — У него же этот... Вчера которым...

— А за что я деньги платил, малая? — весело ответил Лешка. — Этот, вчера которым — мы провезли, между креслами. Думаешь, глупее паровоза твой мужик?

Прошло минут сорок, пока на переезде показалось мерцающее чудовище. Задумчивый Володька первым делом взял у Лехи сигарету. Закурили вместе, как

подельники...

— Непонятно! — протянула Майка. — А как же ДЕВА, ВКУСИВШАЯ ЯДУ? Где правда жизни?

— Что жизнь, дитя мое? Чертовски увлекательное приключение, поезд метрополитена, где на каждой остановке тебя ждут сюрпризы, а покинуть его нет возможности...

— Отлично! — довольно заулыбался Леха. — Еще пять минут в том же духе? Время пошло.

— Что пять минут? — слабо отозвался Володька. — Это песчинка бесконечности под сапогом истории... Только она может жить вечно.

— Ладно, ладно, Банк Империал и прочая ботва. Знаем. Ну, скажи, сколько стоит растоможить южно-корейский самолет?

— Двести пятьдесят.

— Наркотики искали?

— Ага. Ну что, Майка, дезертируешь ко мне?

— Неа! — мстительно заявила она. — Ты больше меня не разжалуешь. Слезами. Пощады не жди!

— Вот кто талантлив, тот уж талантлив! Ничего не поделаешь, — льстиво кивнул он Лешке. — А перебежчиков обычно хуже кормят, радость моя. Еще поймешь, что я тебе только хорошего желал. А рыжий тебя точно кинет, по лицу видно. По носу. Кинет, купит снова и продаст еще дороже.

— Ну поехали, непатриотичная моя, — вздохнул Лешка.— Мы ему покажем, что такое настоящая мужская дружба.

К Тагилу подкатили часа в два дня, минуя агломераты и карьеры. Город покоился в надежном кольце промышленных предприятий...

Володька еще в пригороде ушел звонить, вернулся с булкой такого горячего хлеба и трехлитровой банкой молока, что у Лехи в глазах потемнело.

Против Майкиного ожидания, по Тагилу прокатиться на "Хундае" не светило, огородами проехали к Елизаровой горке, заброшенному гаражу Лехиного деда, который из-за дальности расстояния и без особой необходимости на протяжении последних лет использовался как склад для гниющей "Таврии".

Леха нашел ключ, машину закатили. Оказалось, все было договорено заранее.

— Я тут останусь, дождусь бушменов, чемоданы сдам и приеду. А если ты, Майка, дома пожаришь картошки, я этого никогда не забуду...

И взгляд у него был такой измученный и голодный, что в это легко верилось.

Лешка отвез Майку домой. Потом, поколебавшись, решил вернуться за Володькой — как тому пришлось бы выбираться с дедовой глухомани.

Она проехала совсем рядом, навстречу, мерцающая тень, побочное дитя заходящего солнца, венец мечты ревнивых самураев. В полуотведенном окне за рулем лениво красовался белобрысый парень. Леха его знал.

Детка возился с замком — по причине вполне объяснимой старости его постоянно заедало. Он удивленно оглянулся.

— Я за тобой, Мастер. Будем заканчивать путешествие. А до трамвая минут сорок топать, не сомневайся. Потом автобус ловить. Так что долго не раздумывай, Володька; я голодный и злой, как три дня назад убитая акула. Представляешь, я даже чувствую, как Майка сейчас тебе картошку жарит, а та кричит и сопротивляется.

Детка заулыбался, сел в машину.

— О господи... Наконец-то не за рулем... Вот где счастье порылось.

— А у тебя что, — спросил Леха. — С Хэнком роман? Ты ему тачку вез?

— Хэнк тут при чем? С такими дела не делают. И вообще, так уж получается, брат, надо представить, что никакой тачки не было, и вы со мной не ездили. Такой вот дурацкий вариант.

Леха почесал нос. Пофиг. То, что варилось на этой кухне, его не касалось.

Вскоре Лех вышел на работу, так и пролетел его первый отпуск, и потянулись друг за другом похожие до отупения дни: в шесть вставать, быстро-быстро, автобус вгоковский, в который нужно умудриться пробиться, знакомые до крика в горле лица, грязная спецодежда, штольни, трещины, завалы... Мастером то назначали, то снимали, а он и не рвался; мелкие неприятности, и как всегда — нет, нет денег... Не дают. Олежка. А что. Надо было чем-то заполнять однообразные вечера. Илюха, Олежкин приятель, классически законченный компьютерный псих, абсолютный маньяк, и часами вгрызаться с ним в дебри интернета, пока их бедный общий позабытый Олежка зевал на заднем плане, листая журналы с картинками в размышлениях, а не пойти бы домой...

От скуки он вскоре затеял жениться, благо девушка его была уже весьма беременна. Свадьба вышла большая, дешевая и очень пьяная; как и задумывалось, пили неделю, и в какой-то из этих очередных "вторых" дней Лешка столкнулся нос к носу с Коляном.

Хищно блестя свежевставленными зубами, тот неожиданно поинтересовался Володькой, не нужна ли тому работенка время от времени. Недолго думая, отправились выяснять этот вопрос.

У Майки был рассеянный взгляд, когда она их запустила. Володька валялся на диване, гонял видик, в комнате накурено, полумрак. Вид у хозяина был самый помятый, когда он торопливо поднялся, пригладил давно не стриженные волосы, протянул руку сначала гостю, потом Лешке. Он включил нижний свет, убрал с дивана подушку, предложил сигареты.

Майка молча собрала кое-какие вещи с самых видных мест и ушла в спальню — не мешать.

— Может, чай?

— Мы ненадолго, — предупредил Колян. — Я поговорить с тобой хотел.

Покурили.

— А это что за декаданс, Володька? — Лешка кивнул вокруг. Хмель еще однозначно плескался в его голове, и нести ему хотелось всякую всячину. — Чего Майку мою обижаешь? Куда ты ее запер?

— Уроки она делает, — нехотя ответил тот. — Иди к ней, если хочешь.

А в Володькиной комнате все было по-старому. Лампа на столе горела, Майка, правда, уроки не делала, но сидела за столом и черкалась ручкой бездумно.

— Не понял. Это что у нас, по спецпредметам задано — глаза рисовать? И нервные лица? Ну-ка, дай сюда...

Майка, когда тосковала, всегда рисовала одно и то же — со школы. Глаза. И нервные лица. Она отвела его руку и с упреком спросила:

— А ты-то зачем такой пьяный?

— Я со свадьбы, я свидетель,— возразил он. — Мне богом положено. Покладено.

— А чего ж ты не на свадьбе, свидетель? Как они там без тебя доженяться?

Он засмеялся.

— Ты смешная, честное слово. Они там и без меня до свиней доженяться. А со свидетелем, или нет — кто вспомнит? А вы что, опять не поладили?

— Леха, бредишь, — усмехнулась Майка.— Чего нам не ладить? Все в пределах нормы. Сегодня, вообще, можно сказать — прорыв. Сегодня мы хоть занятие себе нашли, нам дядя Реквиес кассет подкинул. "Кровавый спорт" да "Бой без правил". А так с Москвы мы на диване, или молчим, или ворчим... Да дядя Реквиес нам каждый день звонит, да не по разу — мы с ним сейчас крепко сдружились, у нас общность интересов да дела большие, взрослые...

— Ну, сестренка... Перестань. Что ты, милая?

Он положил ей руки на плечи, а Майка, словно ждала, уткнулась в них, всхлипнула.

— Все хорошо будет... Может, разойтись вам на время?

— Да разве ж я могу? — совсем по-натуральному заревела Майка. — Если уходить, так что б уже не возвращаться. Мать скажет — я тебе всегда говорила...

А я без него не могу, без немца проклятого... А я ему, все, надоела, что я, не вижу? Он один жить хочет, по своим правилам, не докладываясь... Лешка, а мне то как? У него дела каждый вечер, он по ночам приходит, спать валится, а с утра по-новой — или молчит, или ворчит... Я для чего тут?

Она ревела, а Лешка терпел, рук не забирал, думал, что прекрасно, что Ленка не с ним, что надо благодарить за это небо, потому что жить в нелюбви так тяжко... И почему из двоих любит только один, а второй лишь позволяет ему это делать? И так жалко ему стало и себя, и сестренку свою, Майку, что чуть сам не ревел он сейчас вместе с ней, еле сдерживаясь...

Володька Коляна проводил; пришел на звук рыданий, не глядя на Леху, взял ее на руки из кресла, унес на кровать, склонился утешить...

Лешка из комнаты выбрался потихоньку, сигареты на телевизоре нашел, закурил одну неслушающимися пальцами; на экране лупились в кровь и мясо...

Володька вышел закрыть за ним дверь с таким остервенело-усталым лицом, что Леха счел сказать ему в успокоение:

— Истерика, брат. Такое случается.

— Наплевать, — вздохнул тот. — Выдержу.

— Я про Майку, — уточнил Лех.

— А с ней что? — не понял Володька.

Ну вот я и напился, подумал Лех.

Через неделю Лех собрался с духом вновь заглянуть на когда-то гостеприимный огонек. Майка, криво улыбаясь с порога, на вопрос, где Детка, ответила:

— А все, Леха. Угнали Детку. Что ли ты только не в курсе? Уже третий день нету.

Похожим тоном она сообщала обычно всякие незначительно-смешные местные новости — что Мартинг в пьяном припадке подарил кому-то на улице свой кожаный плащ, которым так гордился; или что Джек распространяет Гербалайф.

С интересом следя за Мейсоном из "Санта-Барбары", с продолжительными паузами, переходящими в забывчивость, она поведала, что на дне рождения у Реквиема — небольшая вечеринка в новом стиле в "Руси"; ну ты понимаешь, да;

Володька приглянулся умопомрачительной барышне... И у них случился... как это по-русски... роман с продолжением.

...Реквием вытянул Володьку за локоть на улицу. Его продолжали волновать обязательства того по отношению к разбитой машине.

— Куда подгонять?

— Ну подгоняй к Горсовету.

— Там это, ну давай аккуратненько... Зарихтуешь, если что. Не мне тебя учить

* * *

.

— Красить то как, пятном?

— Как пятном, не надо пятном. А что, будет отличаться?

— Как подберем. Надо смотреть... — Володька мял в руках сигарету. Реквием, некурящий и перевозбужденный ролью хозяина вечеринки, составить компанию ему не мог. Майка оттягивалась на танцполе. А на улице было приятно, холоденько... С огромного балкона было видно, как подъехала, сверкая металликом "Ауди"... Реквием поспешил встречать более именитого гостя.

Володька остался, задумчиво крутя сигарету.

Девушка курила неподалеку, и в этот момент рядом никого больше не было.

Она поглядывала на него, а когда он показал пальцами: "огонь?", кивнула. Подошел, подкурил.

— А ты здесь с кем?

— Мой отъехал, — улыбнулась девушка. — Его жена сдернула.

— Как все запущено, — усмехнулся Володька.

— Я не в обиде. Мы уже в роли экс. А ты кто Игорю? Приятель?

— Приятель...— непонятно ответил тот. — Старинный...

Девушка была — красотка, длинноногая, с прекрасной фигурой, затянутой в красное трикотажное платье, грудь и руки, уши под высокой прической щедро украшало золото. Хорошо промелированные светло-русые волосы. Уверена в себе она была на сто процентов.

Эти наблюдения привели Володьку в состояние заинтересованности.

Вечер продолжался. Майка, в ужасе от взаимной симпатии блондинки и Доннера, быстро нашлепалась, пытаясь этим что-то продемонстрировать. Но сделала хуже. Эмоций сдержать, как всегда, не сумела и вспылила.

Догонять и успокаивать Майку в Володькины планы на вечер не входило.

— Девушка твоя? — улыбнулась Наташа, которая ситуацию контролировала.

Володька молча кивнул и потянулся к вину.

— Еще?

— Давай на брудершафт, — поднимая бокал рукой с ярко-красными ногтями, предложила блондинка.

— Так мы и так на "ты"... — он улыбнулся располагающе, понимая намек.

После вина они поцеловались... Это был рассчитанный, долгий поцелуй, закрепляющий взаимный интерес.

— Танцуем? — спросила блондинка, чуть улыбаясь.

И медленный танец, после которого отправились перекурить с бокалами вина, и страстные и дерзкие поцелуи на балконе привели к тому, что Наташа сказала, смеясь, уверенная в воздействиях своих чар:

— Слушай, проблема... Я на машине. А вести не могу... Может, отвезешь меня?

Володька уже был в состоянии, когда не отказывают.

Ночь закончилась фееричным сексом, лучшим, который он мог показать в двадцать лет...

С того вечера он домой и не возвращался.

— Какая барышня?

А экс-любовница какого-то из Реквиемовых новых знакомых, ты же знаешь Реквиема, ну сброд совершеннейший — и мальчишки его, и другие, важные , в золотых штучках и хорошо сшитых костюмах... А Володька вовсе случайно туда затащился, у него были какие-то выяснялки с Хэнком, и с Реквиемом у него были неприятности, но там держался чинно, никому не хамил, тем более имениннику, который был неприкрыто рад их появлению, и за стол усадил, и по плечу хлопал, и рядом садился для дружеских бесед... Что ему надо было от них — теперь загадка, а Майка немножко больше, чем надо, пила, обиженная на весь мир; как всегда — на Детку своего... Тогда и приключилась блондинка, она вспылила, и домой гордо отправилась; а он остался...

— Чепуха какая-то... Он же тебя любит, я точно знаю... У него беда какая-то, он с Москвы уже чумовой ехал, что-то не так там с тачкой пошло, наверное. Давай сейчас же — вдвоем, хоть к Хэнку, хоть к черту... Узнаем адрес и...

— Уже, — тихо сказала Майка. — Уже была сегодня. У них. Она возьмет его к себе водителем, все чудесно складывается... А он сказал — уходить, он свой выбор сделал. Я и ушла, потому что так унижаться, как я сегодня...

Лех прижал к плечу дурную Майкину неплачущую голову.

Три дня подряд каждый вечер Лешка заходил за Майкой и вел ее куда-нибудь; к Димке, молодоженам; раз даже свозил к Илюхе поиграться в игрушки. Три вечера, подвозя ее к дому, с надеждой смотрел — не ждут ли ее, не горит ли в окнах свет. Володькино сумасшествие еще не уложилось у него в голове, как он простил его уже, оправдал и выкрутил. Что-то случилось, непомерное, непонятное, сумевшее раздавить твердую крупицу упрямой и выносливой натуры, так тщательно скрываемое и обнаруженное так поздно и необратимо... И, оптимистично убалтывая Майку, осознавал сам. Когда такая сильная нервная система задается самоуничтожением, она обычно планомерно двигается к финалу.

Вернулся он в день своего двадцатилетия, телефонным звонком, одной фразой, не здороваясь и не извиняясь:

— Майка... Можно я приеду?

Отчего она мгновенно ударилась в слезы.

— Я приеду, — просто сказал его голос.

Они промолчали весь вечер, на диване в кухне, не включая свет, не касаясь друг друга и не в силах разъединиться ни на минуту.

Майка принесла пепельницу.

— Ну покурим хоть. Раз выпивки нет. В день-то Рождения.

— Я больше не курю.

А Майка закурила. Болтала ногой, вдыхала горький дым, и на душе было так легко и спокойно, как не было уже давно.

Под ухом забрякал телефон. Она потянулась было взять трубку, но Володькина рука накрыла ее ладонь.

— Не бери...

— Может, кто-нибудь поздравить... Мать твоя.

— Никого не хочу.

Но по тому, как вдруг дрогнули в улыбке глаза, она поняла — врет.

— Володька...

— Я думал, это конец... Думал, Реквием закроет меня. И чтобы тогда не привязывались к тебе.

— Как закроет? — жалобно переспросила она.

— Посадит. Он все к этому подводил. У него в голове много проводочков, и они переплетены очень плотно. Он все концы зачистил на меня.

— А сейчас?

— А не успеет, — блаженно улыбнулся он.— Перерассчитал. Я-то из игры вышел, а он остался.

— Как это?

Он закрыл ей глаза. Прошептал на ухо:

— Тебе не нужно об этом думать... Лучше скажи еще раз, что ты все забыла...

И Майка послушалась. Она всегда его слушалась, потому что он умел находить нужные аргументы.

В холодный ноябрьский вечер Володька пришел уже глубоко за полночь. Майка почти спала, она привыкла, что он возвращается поздно; подрабатывал. Он снова говорил о свадьбе, с гостями и платьем принцессы... Мать с Мухиным он уже выписал из Ростова, все крутилось и вертелось, как в колесе.

В комнату он зашел, не сняв куртки — она ярким голубым пятном светилась на фоне лунного окна.

Двигаясь осторожно, подошел к кровати, опустился, вглядываясь в ее лицо.

Она приоткрыла глаза, тяжелые ресницы, еле слышно спросила:

— Ты откуда?

— От Лешки, — шепотом ответил он. Глядел так... с какой-то невыраженной мыслью.

— Иди поешь. И ложись.

— Да, сейчас. Спи.

Сколько потом прошло времени, пока она вновь не открыла глаза, не вспомнив во сне ощущения, что он лег. Однако черная голова его все также рядом зарывалась в шуршащие рукава, и уличная куртка не была снята, он не то дремал, не то чего-то ждал.

Вздохнув, Майка протянула руку, коснулась жестких волос.

— Володька... Ты что?

Взгляд лихорадочно заблестел в темноте.

— Майка...

— Что?

— Прости дурака. Если сможешь. Я уйти должен.

— Что ты несешь, Вовка?

— Но я вернусь, обязательно! В армию — это единственное, куда я еще могу уйти. Он меня посадит. Или меня просто тихо закопают. Сука, падла, он выкрутился, у него родственники в прокуратуре... Тачку мы паленую гнали, она очень некрасиво засветилась, как мы ее вообще с Москвы смогли вывезти — ума не приложу. Я как чувствовал! А здесь он все рассказал мне, что все стрелки на мне сошлись, он давил на меня этой перегонкой, уговаривал поднять и ту, вторую. Я согласился. Я вообще на все соглашался, решить все его проблемы, он себя очень фартовым при этом чувствовал, крутым таким. Поэтому сейчас мне свалить нужно резко, что б крайний снова оказался он. Тут такая старая история, кто кого переиграет... Тихо. Слушай. Я постараюсь придти, как только смогу. Если начнутся неприятности — Лешка поможет. А сейчас еще все думают, мы не живем больше вместе из-за той бабы. Сделайте тему, что вы сейчас с Лешкой. А про меня чтобы ни говорили, не верь. Никто не знает меня, как ты. А тебя я люблю. У нас трудно зарабатывать деньги честно, но я старался. Для нас. Заканчивай техникум, деньги на свадьбу, я покажу тебе, где они, трать. В квартире не держи. Немного, но Леха достанет еще — я работал на его парня, тот мне должен. Доверенность на расчет я тоже на тебя написал, я покажу. Мать приедет — я ей письмо оставлю. Ты справишься. Потому что ты молодец у меня, честно. Да, еще... Сначала тебе будет тяжело. Но время все стирает. И секс, Майка. Его никто не отменял. Если что, я пойму. Только одно — не выходи замуж. Делай, что хочешь, только замуж не выходи. И не уходи из квартиры... Я все равно вернусь, и заберу тебя все равно — хоть у черта! Я тебя не смогу никому отдать. Ты и Леха — вот все, что у меня есть... А сейчас глупо говорить или молчать, или спать. Три часа, Майка. Но если ты сможешь сейчас понять меня, если простишь, если просто согреешь, то пережить нам их будет намного легче...

Майка молча расстегнула на нем куртку. Руки свои казались ей ледяными, когда касались его горячего тела, и прорывающиеся слезы таяли снежинками у него на гулко колотящейся груди.

Под окном слабо бикнула машина.

— Лешка, — выдохнул Володька.

-Нет! — вцепилась ему в плечи девчонка.

— Майка...

— Нет, — заплакала она. — Еще рано. Не уходи... Я не смогу без тебя.

Он приложил палец к губам.

— Там к полседьмому. Я сейчас. Только умоюсь. Сейчас приду. Сейчас...

Пришел он, застегивая пуговицы чистой белой (его любимой) рубашки.

— Можно с тобой? — тихо попросила Майка.

Он подошел, присел рядом. Взял ее руки в свои.

— Ничего, Май... Я очень быстро приду, ты и не заметишь. Честное слово. Когда тебе будет всего труднее, тогда и приду. Нет... Оставайся так... Ты очень красивая, самая, самая... Я настолько красивых не видел.

Она отвернулась в подушку, роняя слезы. Володька сгреб ее в охапку, накрепко прижался в последний раз... "Таврия" еще раз бикнула, настойчивее.

— Иди, — она оттолкнула его. — Или я уже тебя побью.

Он отпустил ее. Поднялся, нагнулся к полу за курткой.

— Побьешь, когда я вернусь. Ладно? Только не забудь — это первое, что ты сделаешь, хорошо?

Он надел куртку, подошел к окну, поглядел вниз на стоянку ГАИ. Там терпеливо ждал Лех. Вдруг улыбнувшись, вернулся.

— Я подумал — сейчас. Давай, только сильно. Сожми руку вот так... И сюда.

— Как ты тому парню? — засмеялась она.

— Ну да! Только сильно.

Широко размахнувшись, Майка ударила его в нос.

— О! — удовлетворенно кхекнул он, закрывая лицо. — Кажется, кровь будет. Платок есть?

— Я извиняюсь, — весело произнесла она. — Я не хотела.

— Хотела, хотела! Нормально. Тренируйся, Майка. Запишись куда-нибудь... Я скоро приду... Ну что, привет?

— Привет! — она помахала рукой. — Напишешь мне, уйдет ли синяк под глаз?

Стукнула входная дверь. Майка, засмеявшись, обняла подушку; слышала она приглушенный разговор на улице — Леха что-то спросил, завелась машина, прошуршала шинами и бикнула на прощанье.

Часть 2. Лешка

Что Майка сделала, оставшись одной в то утро? Конечно, проспала. Так или иначе, будить ее было некому, а просыпаться было сладко и весело часу в двенадцатом. Ура! Одна! Однако будильник надо где-то подыскать.

Вовкино "как бы присутствие" не позволило ей расслабиться вовсе уж бессовестно — вещи его, техникумские тетради с нерешенными контрольными, в ванной торопливо брошены старые кассеты от бритвы, всякие штучки-дезики на трюмо; в углу завернутый коленвал и трубки от насоса, еще какая-то гадость, с которой теперь разобраться смог бы только Леха; вчерашняя капюшонка, подметающая рукавами пол со стула; видеокассеты, принадлежавшие змею-Реквиему...

Майка выпила холодный чай и поехала к четвертой паре. Организация производства. А еще с девчонками поприкалываться.

Что такое восхитительно-беспечное посетило ее этим утром? Это нездоровье, но так и не болеют. Но ведь анекдот — его партизанское исчезновение на рассвете с разбитым носом... И простодушное ехидство над ним, вычеркнутым из жизни на два года в тупость распорядка и нелепых погонял дуреющих от безделья дедов — откуда? Что, Володька — в армии? Это даже не смешно, потому что нереально.

Майка поймала себя на том, что хихикает. Свет не видел жизнерадостней девушки, только что расставшейся со своим парнем. А то, с чем ей отныне придется считаться — с простейшими формами каждодневной сумятицы — грустных мыслей не прибавляло. Неужели только оттого, что в последнюю минуту он подставил ей свой нос?

Простейшие формы постучались в дверь уже вечером, в виде отвергнутого влюбленного Реквиема. Открыл ему Лешка, заехавший с работы реанимировать Майку. Однако в помощи она явно не нуждалась, и это слегка покоробило Леху в пользу лучшего друга.

— Хозяин дома? — нелюбезно спросил его Реквием.

— Проспал, брат. Власть сменилась, — сочувственно ему ответил Лех.

— Что? — не понял тот.

— Уехал. Ту-ту. Ку-ку.

— Когда? Куда? Девка где его?

— Полегче, — обиделся за такой тон Леха. — Девки в бане.

Майка тихо показалась из-за его плеча.

— А он в армию ушел, Игорь. Ты что, не в курсе?

— Какая армия? — вдруг рассмеялся Реквием, прислоняясь к косяку.— Что вы порете, уроды, какая армия? Он что, похож на дятла — "армия"? Меня за валенка держите? Слинял? Поиграться со мной затеял? Поиграемся, так и передай, куколка... Если случайно на тайной явке встретишь. Армия! Я же ему такой счет выставлю — если завтра же у меня не отметится! Еще день я подожду, я не гордый. Но дальше — уничтожу прокольщика! Не спрячется!

— Ну вот и поговорили, — вздохнул Лех.— Я тебе не сказал, что лично его в военкомат сдавал? Ну вот. В завещание тебя не включили, привыкни к этой мысли...

Реквием его чуть не ударил... но сдержался. Насильно улыбнулся и даже косяк... погладил. И вместо ругательства в ответ сказал:

— Ладно. Веселитесь.

— Приходи года через два! — вслед ему жизнерадостно сказала Майка. И помахала ручкой. Уже у лестницы он обернулся и спокойно ответил:

— Раньше, кошечка. Думаю, соскучусь раньше.

Леха дверь закрыл. Майкиного веселья он что-то не разделил.

— Замки-то у тебя крепкие, дарлинг?

— Крепкие, наверно.

— Не успел Детка двери железные поставить, — для себя сказал Леха.— Это печально.

— А что у нас за сокровища, что бы их так охранять? — она засмеялась над его озабоченным видом.

— Одно сокровище... Достаточно не приспособленное к жизни, между прочим.

— Шутки в Володькином стиле, — она скривила губы. — А я то думала, что от этого избавилась.

— Молчу, молчу.

Майкина веселая злость держалась еще несколько дней. Делала, что хотела: ночами жгла видик, засыпая под утро; завела тяжелого красного стекла пепельницу и победно коллекционировала в ней окурки; приводила техникумских девчонок пить вино и за несколько часов устраивать настоящий сарай в доме...

Воды улеглись, когда симпатичный уполномоченный принес Володьке повестку — явиться следующего числа в комнату такую-то к следователю Скорнякову.

Володька имел одно страшное свойство: он не извинялся. Но ко всему прочему, что выводило из себя Майку, он также почти не объяснял свои поступки.

Но своим первым письмом он превзошел даже самого себя. Всего ожидала от него Майка после описанных событий, в ходе которых жизнь ее пошла по совершенно новому сценарию — что он не будет писать ей; что он, минуя армию, просто сваливает в сторону, как подсказал Реквием; и даже в наличие какой-нибудь побочной связи она готова уже была поверить, не тешась мыслью, что верность — одна из его добродетелей... Любого, какого угодно сюрприза, но письмо это повергло ее просто в шок. Слишком теплый и мягким — для Володьки, которому так вывернуться на клочок бумаги уже казалось противоестественным— оно было, так что почти терялись последние строчки, что в составе роты МВД он уезжает на Северный Кавказ, выбрав для себя пригодным из всех родов войск спецназ. Надо отдавать долг родине, раз уж жизнь заставила, — выводили размашистые четкие строчки — не в чистке сортиров и охране прикроватных тумбочек, а там, где ей это действительно необходимо в ноябре девяносто четвертого года...

Майка? Нулевая, никакая...Майка — даун, Майка — децл. Машинально двигается, ездит в техникум, все оставшееся время проводя в затемненной Володькиной комнате, кутаясь в его шмотки, превращенные ею в пижамы — много пижам, каждая из которых хранит свои воспоминания...Много воспоминаний... Которые она хоронила едва ли не каждую минуту вместе с бестолковым, отвратительно-непутевым Володькой. Напрасно Леха из кожи вон лез, доказывая, что ни в какую Чечню необученных не посылают — минимум через полгода, а тогда , может, и беспорядки там закончатся... Но Майка твердила, что именно Володька попадет под все возможные мясорубки, специально, во имя своей великой дури или еще чего-нибудь, оправдание себе он придумает без труда... Которое ему не поможет. Ему ничто уже не поможет, потому что он предал ее, убил, все убил... Леха в изнеможении закатывал глаза.

— Дура! — уже хамил он.— Кто тебя предал, дура? Что ему, сесть надо было, что бы любовь к тебе доказать?

— Он раньше меня предал, когда с Реквиемом повелся! Знал ведь, знал, чем кончится! Нифига обо мне не думал, как Олежка твой о жене своей, вот и все!

Леха изводился от Майкиной тупости, но Вовки не было, и защищать его от несправедливых обвинений тоже было некому, кроме Лешки.

— А свадьба тогда ему на хрена нужна была? Да он такой счастливый все это время ходил, мечтал, как все здорово получится, мы все вместе мутили, раз я опять свидетелем...

Майка от правды ушла чисто по-женски: заплакала.

— Ладно. Все равно он раньше придет, из горячих точек на полгода раньше точно приходят, там день за три. О тебе и думал наверное, что б эти полгода лишние вечностью не казались... Все равно, время идет...

— Девять дней! — она обернула к нему безутешную мордашку, залитую слезами, словно Леха был виноват в том, что время идет медленно... — Это все равно — вечность, роли не играет, я не доживу до того, понял? Кретин!

— Спасибо! — сердито поклонился Лех.— Я к тебе тоже хорошо отношусь.

Это была Майка, и все крайности, в ней уживающиеся — это тоже была Майка.

В тот день Майку занесло в общежитие, отмечали день рожденья у девчонки-однокурсницы. Проскользнула эта пирушка в один момент, рано стемнел декабрьский вечер... Но в комнате было тепло, вокруг смеялись наплывами и пили дешевое вино, и домой не хотелось — в пустую неприбранную квартиру, где так остро каждый вечер чувствовалось его пронзительное отсутствие.

В девятом Майка ускользнула; что за веселье, если позднее на Гальянку не добраться. Маршрутку и ту прождала — замерзла. На остановке прятались в шубы и шарфы, защищаясь от ударов колючего мокрого снега. Майка дрогла и ловила свои слегка пьяные бегущие мыслишки — про черное холодное небо, про старый детский мультик в штриховой технике, про всяких чудиков, выползающих в такую погоду из своих таких же одиноких темных норок... Книжные образы стучались из воспоминаний разного порядка литературы; размякшая Майка блаженно щурилась на фары пролетающих мимо машин. И декабрь брал ее разве что за ноги, стынущие в осенних полусапожках-полуботинках, очень тонких, как картонка.

До дома, казалось, было не добраться. Но вот скользкий подъем у магазина, заснеженные горки возле корта, а там и до родного подъезда — рукой подать...

Родного, теплого, с запахом жареной картошки, постоянным, как мир, как корт и как магазин у остановки. Все родилось тут в одно время — и подъезд, и запах, и холодный декабрьский вечер — когда-то раз и навсегда.

Письма в ящике — конечно! — не было, но сегодня и было слегка наплевать...

На втором этаже курили и болтали, к соседу пришли — подумала Майка. Тусклая лампочка, мигая от перенапряжения немощных сил, освещала кожаные куртки и формовки, сдвинутые на затылки. Идиллия — усмехнулась про себя Майка, вставляя ключ в дверь.

Ее крепко взяли за плечи, развернув, приложили к стене.

— Эй, мыла поели? — возмутилась она. — Шутки?

— Шутки после, — душевно сообщил ей незнакомый голос.

— Может, в гости позовешь? — поинтересовался другой, звякая в двери Майкиными ключами. — Там и пообщаемся. Интимнее оно.

— Сдурел? — прошептала Майка. Ей-то казалось, что прокричала.

— Ладно, если по быстрому. Давай, девушка, вноси ясность: где пацан твой?

— В армии...

— Понятно, по хорошему не хочешь. Твоя забота, где ты его накопаешь. Через три дня чтоб деньги были. Нет — тобой займемся. Шесть кусков зелени — все, что он в трусы спрятал себе, достаете — и мы прощаемся.

— Какие куски, какая зелень? С дуба упали? Когда спрятал?

— Когда вы в Москву мотались. Если паренек в натуре в армию учапал, то вопросы с тобой решать будут. Хочешь быть красивой — напрягайся. Жадность свою надо перебороть, нечего строить несчастные глазки. Ребят он неслабых динамить взялся, так что и тебя никто не пожалеет, будь спокойна. А если соблазн возникнет — к ментам там подскочить, то заранее говорю — менты тут тоже привязаны. Готовь капусту, мамаша, три дня тебе подарили. Есть вопросы?

— Я ничего не знаю, — заревела Майка. — Я вообще не в курсе!

— А вот это никого не

* * *

, — парень, по-видимому, закруглялся, отпустил Майкины плечи. — Да, и еще... Если ноги сделать придумаешь, то смотреть за тобой будут. Не создавай себе трудность. Итак, шесть кусков, в среду к обеду. Увидимся!

— Шесть тысяч баксов? — переспросил Леха в сильнейшем изумлении.— Это... Это сколько же по-русски? Восемнадцать? Моя зеленая на столько вытянет, наверное.

— С ума сошел! Ты тут причем? Никто про твою зеленую и не думает. Я что к тебе, за деньгами пришла? Ты мне понятно растолкуй, о чем речь? Я и близко не знала, что у Вовки деньги какие-то с собой были...

— А может, и были, — вдруг разумно рассудил Лешка. — Много он тебе чего рассказывал? Володька — еще та лошадка. Вполне возможно, что он с деньгами ехал, не просто так же ему машину отдали. Может, не все деньги отдал.

— Какие деньги, Леха? — взвилась в истерике Майка. — Ты сам видел, как мы жили — только-только. Что на свадьбу-то, вон три лимона в серванте лежат — своими руками по рублю складывал, я их видела — по сотне набирались. Думаешь, мне бы он не сказал — про доллары? На хрена они ему в армии? До первого полустанка? — тут Майка споткнулась на мысли, что как раз о том, что могут возникнуть трудности, он и предупреждал... Черт! Зачем так подставлять Майку, никому плохого не делавшую?

— Ты не психуй, — серьезно сказал Леха. — Деньги нужно доставать — по любому.

К сроку. Тут не до шуток, тут о себе подумать надо. Деньги найдем, там и разбираться будем. Не слишком высокая цена за твою драгоценную шкурку, дарлинг. А машина все равно его — до самого последнего винтика — его работа... Так что я, за какую-то жестянку держаться буду? Шесть тысяч баксов...— медленно переспросил он с ощущением допущенной ошибки. — О, небо...

— Тридцать миллионов, — с ужасом перемножила Майка. — Тридцать, а не восемнадцать, двоечник! За три дня... — и она снова пустилась в плач. Лешка растерянно раскачивал табурет.

Разумеется, выхода не было. Такую сумму не набрать всем миром, значит, что? Майку нужно спрятать. Так как прятать ее негде, надо увезти. К Димке на огород, больше некуда. Существование Димкиного огорода никакие злобные умы проследить не в состоянии, да и сама связь Майки и Димки достаточно неочевидна.

Ну и порешили. Поживет на грядке, среди картошки и морковки. Хотя какая зимой экзотика, точно — не санаторий отдыха. Кстати, о жизнеспособности этого досчатого домика в условиях длительных и приполярных — тоже ничего не известно.

— Майка, — сказал он. — Ключи давай. Где у вас деньги там лежат, надо забрать, скажи. Паспорт твой, теплые вещи...

— Какие деньги! — захлебнулась Майка.— Ты зачем туда же, Леха!

Леха отобрал у нее ключи, зарычав.

— Дура! Сиди! Жди. Скоро приду. Ясно?

Ясность и решительные действия оказали на нее магическое влияние. Чувствовалась, чувствовалась Володькина рука. Майка добровольно поджала ноги под табурет, застывая в исполнении задания — и слез как не бывало.

Если кто и следил за квартирой — Леха того не разобрал; слишком темно было на улице и в подъезде. Свет Майка, покидая квартиру в панике, естественно, не выключила, и сейчас ее действия Лешка одобрил.

Он достал деньги из серванта, нашел мятый спортивный костюм, еще кое-какие вещи, которые, как он думал, могли понадобиться девчонке в долгом поселении. Жаль, безмерно жаль было оставлять уютненькую квартиру на разгром, уверенно вытекающий из исчезновения хозяев в столь щекотливой ситуации; если и были другие варианты, Леха их не видел.

Майка так и сидела на табурете в ожидании, таращась на Леху испуганно и обрадовано одновременно.

— Ну что, красивая. Поехали кататься.

Димка дал не только ключи от домика, но и валенки для Майки, о чем впопыхах позабыл Лех. Правда, он еще глухо ворчал на счет того, что вот некоторым вечно как приспичит ночью... Серьезность положения не извиняла в его глазах такой нелепой ночной спешки.

Леха ощутил в себе дрожь. Его глупый, непродвинутый организм как всегда тормозил и начинал нервничать уже много позднее, чем что-то случалось.

В машине он включил печку, будто бы пытаясь согреться; долго не трогался с места, стоя у Димкиного подъезда. Майка зачарованно смотрела в окно. Дальнейшее ее уже не беспокоило.

До дачного поселка еле добрались, постоянно буксуя в рыхлом, мокро выпадающем снеге.

За Лаей Леха застрял окончательно и полтора часа откапывался, ломал сушняк, терпеливо складывал его под отказывающиеся сцепляться с дорогой колеса. Взмок, кинул куртку.

Потом только, когда в отчаянье посадил Майку за руль и газ, после подробных наущений, дело сдвинулось, вернее, Лешкины же руки его и сдвинули, выталкивая непутевую под задние ребра...

— Вредина! — пожаловался он Майке, часто отдыхиваясь. — О женщины, какое вам там имя?

— Леш, ты б не простыл, а? — жалобно попросила она.

— Я? Да ни в жизнь! — живо отозвался он, поерзал на сиденье, успокаивая злую толчковую боль в спине.

В поселке нашли сторожку — там в единственном домике горел свет, спросил проехать, взяли лопату. Нужный дом был занесен, и Леха упрямо приступил к раскопке тропинки к крыльцу.

— Май, а Май? — позвал он. — Сходи, вытащи у соседа немного дров? Завтра до сарая докопаемся — вернем. Стой! Валенки надень.

Наутро Лешка не поднялся. Спина ему отказала. Он только и смог, что скатиться со старенького продавленного топчана, так и сложился на полу, ни вверх, ни вниз, покачиваясь и мыча.

— Ма...

Проснулась Майка, дрожа в своем лыжном костюме — украденных вечером поленьев не хватило, чтоб согреть стылый, сырой с осени дом.

— Ты чего? — засмеялась она, не поняв. — Потерял чего?

Однако по диким Лешкиным глазам догадалась. Из этих глаз сами собой катились слезы, и губы, что б не орать, только лишь бесшумно шептали. Обратно на топчан Лех водворялся минут десять с Майкиной божьей помощью...

— Прости меня, — тихо сказал он потом, позже, когда она растапливала печку, самостоятельно откопав сарай.

— За что? — не поняла розовощекая от лопаты Майка, улыбаясь. — Все в порядке, дядя Леша, лежи, болей по всем правилам.

— Я тебе помочь хотел... А получилось вон как...

— Это лопатой-то я помахала? А это зарядка физическая, свежий воздух и траля-ля. А можно, я сама за продуктами сгоняю? Я видела, как ты это делаешь, запоминала.

— Да как! — всполошился Лех, пытаясь подняться. — Что б я тебя за руль посадил — Володька мне голову потом оторвет! А что случится?

— Уже, — здраво отбилась девчонка. — Уже все случилось. Не умирать ведь, есть хочется, — подвела к тому и бросилась одеваться.

— Майка! — кричал с дивана несчастный Лех. — Сначала ключ, зажигание, потом скорость, газ... Медленно, Майка! А если застрянешь?

Но Майка спешила — куртка, валенки, шапка. Последний крик застал ее в дверях:

— Машину прогрей! Минут десять! Поняла? О, господи...

К вечеру Леху отпустило. Слегка. Майка снова щипала его и стучала по спине, под видом массажа, а он подхалимски заявил, что тут ей равных нет.

Из техники в доме находился только старинный скрипучий огромный ящик — ну тот, по бурным волнам которого можно словить все возможное и невозможное — вплоть до SOS с тонущего корабля в Карибском море. И он, шурша мышами под коробкой, ведал сейчас "Театральный понедельник". Какой-то вечный вариант, наподобие " Собаки...". Где шутники сидят на радиостанции...

Майка его увлеченно слушала (любит детективы), подшивая разлезшуюся меховую кацавейку — всерьез готовилась к деревенской жизни.

А Леха гонял мысли свои, пытаясь установить в них порядок. До посинения сидеть на дачном участке невозможно, нужно что-то делать, искать лазейки...

Трещали дрова в печке. Майка дошила и спросила:

— Может, в карты?

— А тут есть? Ищи.

Она зачихала, возясь в пыльных доперестроечных журналах.

— Майка, завтра в город уеду. На работе возьму без содержания, если получится, да и так посмотрю, что почем.

— А ты вернешься? — тревожно высунула нос из-за шкафа Майка. — А то страшно.

Ночью Майка тихо плакала — а Лешка то думал, что она забылась, была такой милой и безмятежно-веселой вечером.

— Ты что?

Она моментально стихла.

— Ну чего, рассказывай, — он поощрительно смягчил голос. — Чего там?

Вновь плач.

— Во... Володька...

— Что Володька?

— Как он... Мог. Так... подставить.

Ответа Лех и сам не знал. Вздохнул поглубже, ответил твердо:

— Да что ты...Тут еще разобраться надо, а были ли у него эти деньги. Не причем тут твой Володька. Зуб даю. Ясно?

— Ясно... — успокоилась Майка. Попыхтела. И уснула.

А Лех не мог. Он глядел на голубые от луны и снега кресты рам, и ни тени за ними. Думал, чей каприз забросил их сюда. Володькин? И чем логически это должно закончится?

Отец Лешке сказал:

— К тебе тут ребята заходили. Раза два. Про деньги спрашивали. Должен ты им?

И Олежка рассказал — на работу тоже наведывались. Полюбопытствовал, что за дела. Леха махнул рукой — ничего особенного.

— Чикаго, — не упустил повод позубоскалить Олежка. — Блин Клинтон.

Лешка ему поддакнул, а сам внутри сжался.

В отпуск отправили с удовольствием — чтобы не платить, давно уже отпускали каждого третьего, да в насильственном порядке. Сокращали участки, нечем было заменять старое оборудование, платить за энергию. Обеспечивать страховки под участившиеся несчастные случаи...

Лешка ощущал себя пескарем на крючке, только что не вытянутым из воды; дергаешься-дергаешься, совершая необдуманные поступки — скорее от страха и паники, чем от здравого смысла.

Чтобы максимально приблизить ситуацию, Лех отправился к Мартингу. В машине он обратил внимание, что косит в зеркало заднего вида и сам на себя за это рассердился.

Да что же это такое, в конце концов! Виноватым себя он не чувствовал, к чему так напрягаться?

А вот Женька так не думал. "Ну и дурак: сам нашелся", — удивление читалось в его забегавших глазах.

— О, Леха, — обрадованно выдохнул он... — Где ты пропал? Мы к тебе заходили...— он даже схитрить не смог от неожиданности и дружеский интерес преувеличил.

— В командировке был, — весело соврал Леха. Врать — так всем!

— А Майку видел? — хлопотливо поинтересовался тот. — Проблемы у нее.

— Проблемы?

— Хату разнесли. Ты не в курсе? — было видно, что сообщать такую новость Марту приятно. Он всегда любил дешевые эффекты.

— Да? — пробормотал Лех. Конечно, такое он ожидал, как должного, Майка исчезновением всех разозлила, но воспринимать это было тяжело.— А что там?

— Картинка ! Разбито все, что не порушено, а остальное — в клочья. Так что зря она сбежала. Все равно найдут. Только хуже будет.

— Женька, ты что? — раскрутило Леху. — Как ты можешь, тварь, это же наша Майка, ты же с нами пять лет ноздря в ноздрю нюхался, ты же с Деткой кровью мешался-братовался; как ты можешь? Ты своим мордоворотам под ноги кинешься, а они и не заметят, ты же шестерка там, Мартинг! А лоханешься — первого тебя из багажника за городом вытряхнут, будь уверен! Только попробуй тогда ко мне сунуться, овца паршивая, ясно тебе, крыса?

Леха хотел ему еще и пристукнуть в грудь куда-нибудь, но не будучи спортсменом, плюнул; полетел вниз по ступенькам. Это все равно бесполезно — разговоры с Мартингом.

— Эй, муть благородная! — послышалось вслед. Это Женька выскочил за ним на площадку и орал сверху: — Тебя тоже ищут, не обольщайся! Ты на очереди, понял?

Лешка звонил, звонил, и наконец ему открыли.

— А привет, братишка! — радостно закричал он с порога. — Как делы?

— Заходи, — Игорь задумчиво кивнул внутрь.

Леха, не помешкав, прошел; и расстегивая замок молнии зимних сапог, спросил с апломбом:

— Да никак не рад, братишка? Не весел?

— Почему, рад, — флегматично ответил тот, аккуратно прикрыл дверь и подошел к телефону, а набирая номер, уточнил:

— Лехой тебя звать, да? Алле? Шурик? Вали сюда, пацан пришел. Давай.

Леха вдруг подумал — зачем проходить то.

— Может, тебе кофе предложить? — засмеялся Реквием. — Ты в гости ко мне пришел, или нет? В дверях почему застряли-то?

— С фига ль баня то упала? — возмутился Лех. — Какие гости? Какого вы за мной охотитесь? Я понять хочу, вот и пришел — что за интересы у нас общие? Не, ну приколи меня к этой фишке... А то я один не знаю, что я тебе должен.

— Мне? — Реквием весело округлил глаза. Лешкины слова, его, видно было, забавляли.— Ты что. Не выспался? Что ты мне должен? Я вижу то тебя первый раз, можно сказать...

А Лешка вдохновился и понесся дальше.

— Так хрена вы со мной носитесь? Хрена к Майке цепанулись? Хрена вы ей квартиру разбарабанили, я спрашиваю? Вы что потеряли в чужом огороде? Ты расскажи, братан?

— Да ты быкуешь? — засмеялся снова Реквием, удивленно.— Вроде как покричать на меня затеял? А надо тебе это? Тебе бы со мной сейчас по-мирному договориться и домой идти пиво пить, раз уж ты поимел глупость сюда заявиться.

— О чем? О чем с тобой договариваться, милый? — истерично восхитился Леха. — Под какой березкой деньги выкапывать? Или пароль тебе какой сказать? Зис ис э тейбл, — он постучал себя пальцем в лоб. — Я не для того пришел, что бы узнать, когда тебе удобно деньги получить и какими бумажками. Какие деньги? Я же знать должен — о чем это мы все разговариваем тут?

— Печально тут вот что, — сдержанно повел ответ Игорь. — Я прямо монстр в твоих слов выхожу, акула империализма, воротила теневого мира, вот что тут мне несимпатично со страшной силой. Ты меня как-то переоцениваешь, дружок. Я тут кто? Сижу дома, смотрю телевизор, никого не трогаю, никого не жду, в гости не зову, а ты врываешься и всякие канючки начинаешь, все непонятно... Скандалишь, угрожаешь маме жаловаться. Красиво? Я единственное, чем могу тебе помочь, абсолютно безвозмездно — это объяснить. Только без давления и всяких предъявиловок, и то — сначала успокойся. А с деньгами вот что. Доннер крупных дядек бортанул, толстых и серьезных. Когда в Москву ездил, скрысил шесть тысяч баксов, чужих, естественно. Тачку ему там дешевле отдали, чем здесь дали. Приехав, парень радостью не поделился, а денежки где-то заныкал. На что надеялся, правда, не знаю, может, на то, что Москва неблизко, а телефонов еще не придумали. Тачка халявная некрасиво засветилась инфракрасным светом и большого местного парня эта тема подставила. А Вова как занюхал, чем ему тут керосин пахнет, надел шинель и ломанулся в горы. А шесть тысяч дури — это не леденец-лошадка, за это обидеться крепко можно. Мальчик с улицы отобрал — да мальчику жизнь свою прокручивать впору, на прощанье. Тебе мотив как, прослеживается? Деньги он мог и с собой в неизвестность взять, и любви своей верной-неизменной Маечке Бегуновой оставить, и тебя в курс ввести из дружеских побуждений. Бездна вариантов. Так что нужна Маечка теплая и разговорчивая и согласная, как это — к сотрудничеству. Никто ни ее, ни тебя ни в чем не обвиняет, бояться нечего. Просто дружок у вас ненадежный оказался, а он всегда так пах, я же его не первый год знаю. Сейчас свалил, и свои проблемы на вас свесил, ему ж так проще. Так что вези ее домой, может она чисто-просто вспомнит что-нибудь на эту тему... Деньги найдутся, и все помирятся. Да, кстати, вот для нее подарочек, пусть не думает, что Сашка Ханкин на нее сердится, и напрочь счастья не желает...

Реквием ушел в комнату, вернулся, помахивая белый конвертом, перехватив Лехин обезоруженный взгляд — объяснил:

— А ничего там интересного. Так, люблю-целую, куда и сколько раз конкретно, всякая фигня, что бабам пишут, когда им мозг

* * *

. Ни кодов, ни шифров, в общем-то — правильно, почта у нас ненадежная, и в чужие руки вполне попасть может. Так что пусть едет домой, не боится, а то письма от милого Хэнкова шестерня в клозете читать будет...

В дверь позвонили, звук показался злым и резким, наверное, от того, что в комнату они так и не прошли.

— Пардон, — увлекательно улыбнулся Игорь. — Наши маленькие мулаты.

Однако мулат был один, и это был Хэнк.

— Ах ты, падла поганая, — и немедленно бросился Лешку бить.

Не ожидающий такого накала, Лешка только успевал закрываться локтями, а Хэнк, рыча, как пес, кидался на него со своими колотушками.

Леху очень скоро запинали в пол (Игорь помог приятелю). Конец был короткий, бесславный и трагичный — он почти заплакал слезами, мешающимися с кровью.

Вот возникло над ним жизнеутверждающее лицо Реквиема, светлые кудри венчали нимбом его голову, и как бы издали Лехе услышалось:

-Ну что, дальше шутить будем? Репа твоя еще соображает? Бегунова где?

— В Америку уехала, — тускло отозвалось в Лехе.

Пинки и тумаки порушились новым градом. Еще раза два разъяренный Хэнк ботинком угодил в голову и Леха уснул.

— Порядок? Извини, Леха, некрасиво конечно получилось. Хэнк — садюга, ему лишь бы кулаками помахать. Не разбираясь. Я ему сказал, мы все почти увязали, на хрена мне в квартире такие разборки закатывать. Еле оттащил.

Леха сел, себя пощупал, морщась. Рот моментально наполнился чем-то, больше напоминавшим кровь по вкусу, чем слюну.

— Ладно, нафиг им Майка не нужна, если откровенно. Пусть себе скрывается. Да и ты зря в бега пустился. Глупо это — в партизанов сейчас играть. Сколько денег с Доннера стекло, да со всякими амортизационными, да с процентами, да с моральным вредом — за то его квартира отойдет. Девка то тут не причем, в самом деле. Пусть только потом доказывает любимому, что не она квартиру по подложным документам продавала. А с тебя за глупость — тачка. Ты кого надуть думал, когда ноги делал и Бегунову увозил? Я почем знаю — может вы сейчас где пригрелись, медовый месяц у вас, кайф ловите, а у парней тут — голова боли? Хэнк, бедняга, неделю тебя выискивал, вот и сорвался, а так ведь парень неплохой, хороший даже. Тебя держать, пытать — зачем? Не хочешь — вали. Только самокат свой в порядок приведи. Еще б Майку на ремонт раскрутить, такой погром в квартире, вид нетоварный. Что?

— Ох ты сволочь... — вздохнул Леха. И поднялся к двери.— Дерьмо.

— Да я не обижен, — заметил Реквием. — Ну что, до скорого? Письмо то заберешь, голубь?

Беременная из последних сил Олежкина жена оказала Лешке медицинскую помощь.

— Да, — рассуждал Олежка, утопая с головой в кресле, наружу торчали только его босые пятки. — Мои поздравления. Прокатили вас не слабо, сэр. Из бывшего СССР.

— Бред это, — стонал под примочками Леха. — Как им квартиру оттягать? Тут согласие владельца требуется, не меньше. Юридически невозможно.

— Как знать, — загадочно покачал головой тот. — Смотря кто за этими пижонами.

А фикция — она и в Африке фикция. Просто ее на твою подружку навесят — вот корки. А колеса твои отберут — это как два раза плюнуть. Почему только сразу не забрали? Ты хвоста за собой не видел?

— Хвоста? — нервно хихикнул Лешка. — Я что, Штирлиц?

— Ты не Штирлиц. Ты колхозник из деревни. Дядя Федор из Простоквашино. Тебя мама вчера родила, а сегодня забыла. Тебя потому и отпустили, барашка, что б ты их сам к Майке вывел. Пожалели, думаешь? Когда кабана того оттащили? Не бей Леху, Леха хороший, только глупый... Да он убил бы тебя, если б не остановили, понял? За машиной его послали, что бы на хвост поставить, тундер. Голова у тебя или мяч футбольны й? Тебе вообще — какого лешего больше всех надо? Твой приятель — грамотный чувак, на всех забил, всех кинул, девку свою, тебя; всех подставил, а ты его отмывать собрался? То, что сейчас получил — цветики-цветочки, прелюдия, бля. Из-за

* * *

кидалы...

— Да брат он мой! — оскорбился Леха. — Он для меня что только не делал — звать не надо было. Четыре года...

— Ну-ну, — хмыкнул Олежка. — В гробу ты будешь доказывать теперь свою преданность, дружбу неземную. Я тебя предупредил — лучше поздно — бросай ты все это. Хотя надо тебе меня слушать, я ж тебе не брат, не сват, в одном окопе не лежали и говорить нам не о чем.

— Хорош копать, — сморщился Леха. — Насчет совета, я б послушал, но ты бредишь. Он меня колотил еще по старой дружбе, больше от того, я думаю. У нас тогда по Майке той же спор вышел.

— Да мне что, разбирайся сам, — буркнул Олежка, деловито пнув проходящего мимо кота.

— Леша, ужинать останешься? — в паузу спросила жена.

— Останусь, конечно.

Когда ели картошку с тушенкой, Олежка хихикал над Лехой и предрекал ему всеобщую популярность. С лицом у Лехи творилось что-то странное — оно отекало, горело и ныло. С телом было не лучше, но все ж таки у Олежки Лех чувствовал себя в безопасности.

Надвигалась ночь, зимняя, снежная. Он все не мог заставить себя пуститься обратно в путь, но Олежка уже выразительно зевал и поглядывал на жену.

— Все, все, сваливаю, — решился Лешка, словно в омут.— Если не вернусь... Я серьезно, между прочим.

— Мы похороним тебя в сухом месте, — пообещал ему друг.

Лешка прыгнул из подъезда, открыл машину, шмыгнул внутрь. "Хвост, хвост", — подумал он с бледной самоиронией, включая мотор на прогрев и опасливо кося сквозь занесенные снегом стекла.

А его и ждали, оказывается, даже не особо прячась. Сиреневый "Додж" — машина из команды Хэнка, на которой катали все, Лешка часто видел ее на стоянке у оптовки. От киоска неподалеку метнулась тень, к "Доджику", послышался хлопок двери.

Лех рванул с места, вглядываясь в промерзшее окно — аккумуляторов, слава господу, хватило. Пролетая мимо машины преследователя, по звукам услышал — не заводится. Бешенная радость охватила его. "На бензин пожабился, козел! От аккумуляторов грелся!"

Однако долго еще мчался по заснеженному городу, пока не убедился наконец, что преследования нет.

Утром у Лехи выпало два зуба, один за другим с перерывом в полчаса. В домике повисла почтительная, печальная тишина. Леха находился почти в коме от жалости к себе, побитому; лежал на диване, соизмеряя степень самоунижения. Майка тихонько шуршала за печкой, боясь помешать его раздумьям.

К середине дня есть все равно захотелось, и общаться тоже. Леха поднялся и пошел к Майке курить.

— Ну что?

— Сигареты есть? — получилось отменно, с присвистом. Леха скривился и было решил не разговаривать вовсе.

— На исходе. Может, я съезжу?

Майка жестом фокусника выдала по последней сигарете.

— Так я съезжу?

Лех приноровился прижать сигарету во рту.

— Ну, съездим...

Сигарета дожглась почти до фильтра и он спросил:

— Ну, а дальше то что?

А что дальше. Дни текли своей чередой, день за днем, как в строю. Если получалось не думать о плохом — они и не думали.

Майка браво раскатывала дорогу вокруг поселка, "лыжню" — называл ее Лех, сам он, если получалось, не занимался ничем, диван, радиоприемник; ну часы починил... А потом. Еще можно было читать.

В пыльных расшатанных старомодных этажерках обреталось множество когда-то собираемых любовно Димкиными предками журналов — "Наука и жизнь", " Мир путешествий", "Иностранная литература"... Читали же люди! — восхищался Леха, оторванный от девственного блеска шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых восемьдесят пятым годом. Ах, совсем неплохо жилось Лехе, и синяки за неделю оформились, расцвели и принялись тускнеть, и для гордости губительное отсутствие двух зубов почти не трогало его в этом изгнании. Но Майка — девчонка, что ты будешь делать; девчонки всегда имеют обыкновение ждать Новый Год, нервничать и требовать себе праздника, ее словно дрожь пробирала от этих глупых предрассудков.

— Что я, всех хуже?! И так жизнь дурацкая, так и Новый Год не встречать? Из города выперли, с техникумом — завал, квартиру разломали, маму-папу сто лет! (две недели)... Вовка в армии, что мне, еще и последней радости лишаться, Лешка?

Пришлось справлять. Пришлось и елку из леса резать, маленькую, впрочем — веселиться в лесу на лужайке Майка категорически не соглашалась. Соображения Гринписа ее не трогали, а нужна была — вынь и положь — елочка, с бумажной ерундой, детскими игрушками и прочей канителью. Возглавляла несчастное дерево жизнеутверждающе красная, растопыренная перчатка, при помощи которой гнали самогон Димкины предки. Дальше — понадобились гости, какой Новый Год без свежих лиц, не на Лешку же полночи пялиться, он и так надоел. В качестве гостя был выписан Димка, а Димка, не чинясь, привез новую подружку — недавнюю лейтенантшу затмила трамвайщица Аня, миленькая блондинка, смотрящая Демону в рот. И он был намерен повеселиться, как бы кощунственно это ни звучало, и необычайно счастливое состояние его привела звезда самогонщика и чучело Деда Мороза, которое Леха пол утра связывал веревочками, используя утиль — галоши, панаму, старый утюг...

Разгоряченная Майка утащила трамвайную блондинку делиться хозяйственными обязанностями.

Беззубый Лешка скромно отмалчивался, Демон шумел как мышь; девочки курили в закутке, именуемом кухней.

Стол стоял посередине комнаты, старый, круглый, а Демон распоясался, махал руками, и бутылки дрожали, а Леха опасливо косился за их равновесием после особо опасных выпадов.

Веселиться ему довелось недолго. Стук в окно заставил всех примолкнуть. В стекло забарабанили.

Димка сделал знак "я сам", подошел, поднял занавеску, всматриваясь в холодное темное окно.

— Чего надо? — вдруг нелюбезно и громко спросил он. — Чего попутал? Иди отсюда!

С улицы весело и непонятно закричали.

Лешка подскочил к окошку. Занесенный снегом, замотанный до носа Олежка.

Весело матерясь, он ввалился в дом, достал из-за пазухи пуховика три бутылки водки, всучил их Демону в руки.

— А? А я тут мимо... Третий сад обхожу, замерз, как суслик. Сторож ваш меня чуть не ухлопал — из берданки своей. По машине нашел. Ты ее чего не закрываешь? Кинь сверху хоть брезентуху...

— Подожди... У тебя же жена рожает. Ты о чем сюда приехал?

— Здрасьте...— удивился тот. — Ей под Новый Год рожать захотелось, а мне что, водку одному пить? Ух ты, елочка! — он захлопал по себе перчатками, отряхиваясь прямо тут же, в комнате. И с поклоном: — Здоровеньки булы, милые барышни.

— Ты зачем тут сырость разводишь? — поинтересовалась Майка. — Обувь у порога снимают.

— Да ты что, я отморозил все, что мог. Еле живой дополз, и если не нальете...

Олежка уже был чуть пьяненький, это не вопрос, уже отметил. Лешка налить был не против, и на глазах отпотевающий красными пятнами Олежка, уже со стаканом в руке, вдруг заметил Демона, застывшего в стороне с оскорбленным видом, и что с ним он не поздоровался...

Он отсалютовал стаканом, протянул руку.

— Хай! Я Олег. А ты?

Руку Демон не пожал, проворчал:

— Кто-кто... Вот и я думаю, кто же я тут такой.

Олежка хмыкнул и, впрочем, тут же про него позабыл.

— Ну-ка, ну-ка, рот открой! — радостно накинулся он на Лешку. — Свистишь, отец! Скажи "сосиска". Или нет... Давай: шла Саша по шоссе... Скажи, скажи!

Лешка его шутя подсек и бросил на диван.

— Чего дразнисся?

От чудного присвиста Олежка растрогался чуть ли не до слез.

— Да я тоже так хочу. У, класс... Ну что, кормят в вашей богадельне? Или представление закончено?

— А куда ты отсюда денешься? — полюбопытствовала Майка.

— А думаешь — некуда? — прищурился на нее Олежка. — У меня тут друзья через остановку ныряние в проруби затеяли. С вечера вчерашнего пьют.

— Угу. С дырявой головой только в прорубь, — угрюмо стене сказал Демон.

— Ну что ж. Завтра съездим, потери посчитаем. — Он подмигнул девчонкам.— Ну, пьем, или Новый Год испорчен?

Димка открыл рот, но Лешка за ним следил, вовремя вытолкал в кухню, а там свистящим шепотом накинулся:

— Ты что? Настроение всем хочешь угробить? Это мой гость, понятно?

Если Димка и устыдился, вида не подал. Отступая, огрызнулся только, не стараясь глушить голос:

— А ты что? Не хватило тебе по жизни всякой швали? Общайся, зубов у тебя еще на многих хватит, морда недобитая...

Леха захватил бутылки и пошел к остальным.

— Водка. Я этого не переживу, — заявила Аня, увеличивая глаза. — И шампанское. Что же утром будет?

— А что это такое — утро? Кто его видел? Фигня (он сказал грубее). Главное — что б покатило. Помнишь, Леха, у Илюхи пиво с коньяком жрали — и ничего, как то мимо утра пролетели. С божьей помощью.

— А кто сказал, что ты пьешь водку? — сильно удивил свою девушку гнусный Демон.

— А мне, мне можно? — развеселилась Майка.

Леха накрутил на приемнике музыку.

— А может, телек послушаем? Там "С легким паром" опять рассказывают.

Девочки заверещали "хочу!". А Демон еще больше искривился.

Олежка возился с бутылкой, наставляя горлышко на каждого поочередно.

— Кому-кому, только всем!

Посчастливилось, конечно, Демону. Пробка пролетела у него мимо уха, тот не сморгнул. Олежка довольно захохотал, и невозможно было не засмеяться

следом — такой заразительный был у него смех.

— Мента не испугаешь! — сподхалимничала Майка. Олежка остановился разливать шампанское по садовым кружкам и стаканам.

— Мент, что ли?

— ОМОН, — надменно поправил Димка.

— Эй, ОМОН, твоей девушке шампанское можно? Леска, скази сто-нибудь, — перефутболил он. — Ты за звезду эфира поработаешь, диктор телевидения. Сваляй что-нибудь по-нашему, по-шахтерски.

— По-вашему не надо, — отредактировала текст Майка. — Здесь все-таки девушки...

— Тебе весело, единственная моя? — неожиданно поинтересовался Лех.

— Ага.

— Ну, что бы всем весело было, — произнес он и отпил первым.

Демон угрюмо ел салат.

— Не, Леха — сентиментальный парень, это трудно лечится, — прокомментировал Олежка, пальцем ковыряя в ухе. — Но остальным замечу — так пить нельзя. Через час помрем. Значит, правила такие — жестко, пошло и на победителя.

— А победителю что? — решила выяснить Аня.

— Победителю? — совратительно переспросил Олежка, улыбаясь ей кощунственно. — Кстати, речи тоже должны быть позамороченнее. За любовь и дружбу пить не модно. Или мне ментов пить учить? Их с первого курса натаскивают в школе милиции. Следующий — погнали! Майка?

Димка хмуро посмотрел на часы. До первой электрички было еще порядком. Новый Год, ему казалось, был запорчен.

— Да здравствует разум, да сгинет маразм!

— Это не неприлично, — сочла нужным отметить Аня.

— Эй, ОМОН, следи за своей девушкой. Товарищ то необстреляный.

Димка больше не выпил.

"Подерутся, — предположил для конца вечера Леха. — Ну и пусть!"

— Отлично, отлично. Масть пошла. Коллега?

— Кто обидит девушку матроса, тот навсегда останется загадкой для хирурга...

— Это что, тема твоей диссертации? Леха, ты паришь. В каких войсках служили? — вдруг зычно обратился он к Демону.

— В ракетных, — машинально ответил тот.

— Бромнаул?

— Барнаул. Что, тоже оттуда?

— Не, я хуже. Я в торпедных. Один хрен.

— Подводник?

— Владик.

— Это какой Владик? Это там у меня Вовка? — разволновалась Майка.

-Владивосток, сударыня. На Кавказе одни горы, и рыба там не водится, тем более крупная, железная. А там сейчас прикольно, телек то смотрите?

— Телек? — возмутилась Майка. — Да у меня вон Лешка уже две недели и за телек, и за видик, и за радиоточку.

— Ну и не смотрите. А на жизнь нефиг жаловаться, у вас тут курорт, санаторий.

Я б сам пожил тут, пустите? Потолстел бы, похорошел.

Майка обиделась.

— Тебя бы в эту шкуру — ты бы и потолстел, и похорошел. Вон как Леха.

— А, Леха — известный клоун, массовик-затейник. У меня жена чуть не родила, когда он к нам завернулся. Чего грустишь, красавчик? Улыбайся шире, за все заплачено. Ну, ноги в уши, руки в рот? Налили, Димка? Девочки, не спать. Что, учили в школе стихотворение:

Я вам плеснул, еще не раз, быть может

Так пьем, иль дрыхнем, наконец

С утра ничто нам не поможет

Придет...

Ай-аяяй, ОМОН, присматривай за своей девушкой. Она с круга сходит. Соленый огурец, я имел в виду.

— Сам придумал? — спросила Майка.

— Пушкин. Ну, пьем? За что?

— Так за твою жену и выпьем. За наследника.

— Это тебе надо — раньше времени меня расстраивать? Теперь ты сбацай, — Олежка ткнул пальцем в Димкину девушку. — Я к вам веселиться приехал, значит, придется. Третий тост — Леха, отдыхай, — за любовь, что ли. Пусть ОМОН помогает. Только дикий, конечно...

Ох и запевалой был Олежка. И водка ему, казалось, не водка, и все Димкины ужимки — до форточки, а Леха чуял, что гонит он, что казачок засланный, с заданием вырубить всех до двенадцати... И мутилось у него в голове, и плыли уже и Димка с блондинкой, Майка имела глупый вид, искала по столу, куда упрыгала от нее куриная нога... Аня повелась на Олежкины подначки и выдала что-то действительно неуемное и неуместное в устах девушки и блондинки, на грани... Олежка с Майкой давились со смеху, а Димка... багровел.

Тогда Олежка немедленно затеял конкурс "Когда менты краснеют", Димка не краснел, правда, а зеленел от злости, тем более что очаровательная трамвайщица, подвыпив, реагировала только на Олежкины шуточки. А Олежка — что ж, была, видимо, в его натуре черта, заставляющая других смотреть ему в рот.

Бутылки отплясывали на столе танцы по своей недолгой программе, анекдоты сыпались, сыпались желтые бедовые искры из глаз; в ход пошли фокусы и мелкое Олежкино мошенничество, Димка запал в раж, и горячилась Майка, отгадывая нехитрые его обманки... И почти пропустили полночь, почти забыли выпить... Лех хмелел, хмелел, вдруг возник за столом дед-сторож; сторожу наливали активно, что б скорее догнался; громкие голоса взбивались в голове в причудливый коктейль, смех девчонок шуршал в мозгу, как заблудившаяся мышь... Вдруг оказалось, что уже долго он сам что-то рассказывает, пытаясь перебивать всех: от том, как на мотоциклах ездили, и о том, какой сволочью тога был Димка; а потом захотелось, что бы все полюбили Демона... И о том, что Майка — сестра его, только от других родителей... Только тогда он понял, как безобразно напился, когда ему стало плохо, и кто-то потащил его на улицу блевать... От стыда Леха убрался на Майкину кровать за печкой и уснул, огорченный и непокаянный...

Просыпаться Лешке было тяжело — потом он догадался, отчего. Это Олежка сложил на него ноги и часть туловища, упав в финале новогодней ночи рядом.

Выпутался Лех из его конечностей не скоро — ослаб. Димка — тот спал на столе, уложив на него буйную свою головушку. Леха его потолкал, Димка обругался и снова уснул.

Он сел во главу стола и задумчиво оглядел печальную картину. В одном стакане недопитая находилась злобная жидкость, Леха ее оприходовал. Помойка в голове его упорядочилась, а вот сигарет в пачках на столе не оказалось. Пожевать пачку? — усомнился Леха. Нет, поможет вряд ли.

Одна из девчонок зашевелилась. Майка.

— Лех?

Он помахал ей рукой, преодолев известную в природе силу тяжести, удвоенную новогодним коэффициентом, Майка выбралась к столу.

— С Новым Годом...— улыбнулась она. Растрепанная, без косметики, заспанные глаза. — Что, по горячим следам ?

— Сразу: Был неправ. Готов искупить. Исправлюсь. Только не рассказывайте.

— Леха, у тебя еще лучший вариант. Ты в порядке, сразу отрубился. Про тех я молчу.

— Где уж в порядке, — подавленно вздохнул он.— Курить то нечего. Вы вчера что, обкурку на перегонки затеяли? Я даже знаю, кто затеял. Подавно стыдно должно быть, радость моя. Не припасла для дяди Леши сигареты? А я тебя в разведку хотел брать... Партийную кличку уже придумал.

Майка посмеивалась.

— Ну тогда до деревни двинем? Если мы это братство сейчас не опохмелим, им два дня не подняться... "Будить мертвых" — знаешь такую игру?

В машине Лех включил радио.

— Что хоть там в мире делается, пока мы с тобой в опасности.

— Домой хочу... В ванную хочу, видики смотреть хочу, "Санта Барбару"... У меня сессия начинается, три экзамена. Последний год. На диплом выходить.

— Вот тебе и "Санта Барбара". У нас чем хуже?

Засопела Майка.

— Дед то откуда взялся вчера?

— Олежка с улицы привел. У всех, говорит, Новый Год, а у него мороз тридцать градусов. Несправедливо. И дед не сопротивлялся. Вам, говорит, молодым, надо фору дать. Под конец свататься начал, разошелся...

— К кому?

— К кому. Ко мне, конечно. Олежка его прогнал под утро. Потом они с Димкой еще пить остались, а мы... В общем — свинство так Новый Год встречать. Олежка твой виноват.

— Почему "мой". Он тебе глазки строил, несравненная моя.

Майка промолчала. Лешка удивленно покосился на нее — с застывшим лицом она смотрела в одну точку.

— Эй, орбита-четыре, — он щелкнул один раз пальцем у нее перед носом, привлекая внимание. Руку она оттолкнула и прибавила громкости радио.

... Движение боевиков на границе республики Ичкерия... Буденновск...Принявшие удар военнослужащие-срочники... Официальные списки...

— О чем они, Леха? — с тихим недоумением произнесла Майка. — Какие бои, какие списки... Какой штаб во Владикавказе? Это... Где Володька наш?

— С чего ты взяла: Владикавказ?

— Да про Владикавказ тут говорили, пока ты болтал! У меня Володька там — какие боевики?! Леха?!

— Постреляют, да разберутся. Фигня. У них же там в постоянку неспокойно, чечены делятся...— ох, не силен был Леха в политике! И в утешении женщин — Майка ударилась в слезы.

Вот скот, вот дерьмо!!! Тварина! Чего добился — я зверею в этой деревне, Леха работу бросил, со мной нянчится, рожу ему раскатали, этого мало? Влез, свинья, в национальный конфликт, умудрился! Леха, он думал о ком, спрашивается? О матери хотя бы своей? Обо мне... Среди гор этих

* * *

, ну, всандалят в него пулю, бросят в канаву, как собаку, землей закидают... У, немец проклятый, башка упрямая!.. Ладно бы армия, но Кавказ зачем? Зачем так надо мной издеваться, Леха! Боже...

Леха метнулся к киоску, вернулся, вставил свежекупленную сигарету в мокрый Майкин рот... Рыдала она безутешно, горько-прегорько, словно конца-края ее несчастью не было... Прикурилась, с дыханием разобралась, рыдания окончились, остались всхлипы...

Ох, свяжись с Доннером — что ворота отпереть.

— Майка, — внушительно сказал Лех. — Там федералы...Ему полгода пока учиться, а там вся ботва эта закончится, точно говорю. Ты что, Володьку не знаешь? У него же умина государственная. Он осторожный, черт, башка-компьютер. Не случится с ним ничего, точно знаю. Главное — он тебя любит и вернется. Обязательно... Я еще детей ваших нянчить буду, обещаю... Кого ты хочешь? Парня?

— Девчонку, — прошептала, сквозь слезы улыбнувшись, Майка. — Мне Доннера одного до конца жизни хватит...

— Время быстро пройдет, это фигня такая: полтора года.

— Леха, я домой хочу, — также шепотом попросила Майка. — А с Реквиемом чего?

— Скоро, сестренка... Вот увидишь. Все хорошо будет.

— У тебя самого не лицо, а гармошка, — ехидно отпарировала Майка сомнительный Олежкин утренний комплимент. — А сына, наверное, ты и вовсе не узнаешь, дети превосходят родителей в какой-то там степени.

— Ой-е-ей, — передразнил ее тот, даже растерявшись.

Зелененькая зигзагами крутила по зимней поселковой дороге, объезжая, насколько возможно, заносы.

— Леха вон деревенский парень, а с утра помытый, побритый, пахнет хорошо, — нравоучительно заметила девчонка.

— У него она и не растет, борода, — засмеялся Олежка, машинально проверив пальцем щеку.— Он меня вообще младше, у него и зубов меньше... Тормознутый в развитии.

Лешка вежливо покашлял, что б о его присутствии не забывали. Олежка довольно крутил головой по сторонам, наблюдая белую лесную глушь, стеной уходящую назад.

— Эй, лесной житель, капканы то не ставишь еще? Да, кстати, придумаешь тут буксануть, я толкать не стану, поеду на трамвае... Влево теперь, у тебя что, компас сбился? Азимут наведи, если трудно лево от права отличить. Я же говорю, Майка, у него детский сад еще незачетом.

— Такой наглый! — возмутилась Майка. — Лешка, давай его к елке привяжем!

— Не, он меня боится. Я его в должности понижу... Мастером то опять Гетьмана поставили, слышь, Леха? Он наркоманов до обеда гоняет. Строит. Как в анекдоте, Леха? Опять поплыли... Да я с тобой разговариваю?

— С Майкой разговаривай. Мне то ты еще вчера надоел.

— А чего мне с Майкой, я женатый уже. Никакого интереса. Я до рыжих люблю домогаться. А она не рыжая.

— Вот дурачок, — сокрушенно сказал Леха. — Перекури, парень. Не устал?

— Красавчик...— влюблено в ухо прошептал ему Олежка. — Мне нравится, как это у тебя в дырочку плеваться получается. Заводит.

Леха бросил руль и треснул тому в подставленный лоб. Олежка довольно заржал, откинулся назад.

— Как ты жену еще до смерти не заболтал? — сакраментально спросила Майка.— Артист.

— Он дома редко бывает, — обижено буркнул Лешка.

Олежка польщено жмурился.

"Золотая осень" — сады старой, еще полувековой застройки. Основательные коттеджи соревновались улицами между собой в добротности, кое-где греша архитектурными замудрениями.

— Ой, какой, — Майка прилипла носом к стеклу. Мимо проплыла треугольная громадина. Где-то угадывалось присутствие людей — маленький городок за городом, зимняя резиденция.

Где обосновались любители нырять в прорубь, увидели издалека. Последнюю улицу перед прудом перегородили машины, среди них черокковский джипчик.

— А вон Ракитина бэха, — отметил Леху Олежка. — У них тут слет, что ли? Какие люди...

Майка, оробев, из машины вылезать отказывалась, Олежка вытянул ее силой.

— Сколько ты здесь сидеть собрался? Час, два? Замерзнешь ведь. Пошли. Леха, паркуй свой кабриолет. Сбоку, сбоку поставь. Эх, молодо-зелено.

Снаружи дом казался пустым, они прошли по огромной веранде. Олежка потянул на себя тяжелую железную дверь.

Внутри было тепло, негромкая музыка. Вторая веранда была закрытая, ухоженная, с огромными южными растениями в керамических горшках; в кресле спал парень, по видимому, охранник; он очнулся, захлопал на вошедших глазами; Олежка барски махнул ему рукой: "отдыхай, отдыхай...". Майка хихикнула.

В самом доме, в первой обширной комнате, горел камин, на столе — следы неубранного пиршества. С дивана обернулась трое — две девицы и Ракита. По видику моталась музыкалка.

— А...— расслабленно засмеялся Ракита в виде приветствия, трогая гостям пальцы. — Ну-ну...

— Где народ? — поинтересовался Олежка.

— Наверху, — подумав, ответил тот. — Шары катают.

— Как праздники?

— Зашибись, как, — на самом деле он с кокетливой усталостью сматерился, конечно. Эта кокетливость, несмотря на тщедушный мальчишеский вид, ему шла. — Ой, Лехе шайбу навернули.

— Леха тоже веселился, — загадочно, но кратко ответил Олежка.

С этими словами вошедшие гордо ( как показалось Майке ) затопали наверх по широкой, богато вырезанной лестнице. Олежка, правда, прихватил из ящика на полу бутылку пива и сбил ладонью крышку о лакированные перила.

— ПТ! — провозгласил он с порога, поднимая руку ладонью вверх. — Орлы!

Сначала Майка смутилась неимоверно — ей показалось, что народу в комнате (зале) много — и все бритые широкоплечие мужики бандитского вида. Немногим позже оказалось : парней четверо и еще блондинка, из тех, кому за тридцать.

Посредине комнаты располагался бильярдный стол, игра была в разгаре.

Один следил за развитием событий от окна, покуривая; рядом с мягкой мебелью стоял небольшой передвижной столик с бутылками, по виду чего-то очень качественного, дорогого.

— Олежка? Ты где тормознулся?

Это ближний отложил кий на стол и с широкой улыбкой подошел здороваться.

— Вот у этих застрял. Леха, Майка, — Олежка чмокнул Майку в щеку.— Мировая пьянка, Новый Год. Мы тут недалеко висели, на 328-м. Ну, вы, гляжу, оттопырились. Что гвоздем?

— Да свои полмашины все отыгрываю. Отыгрывать сложнее.

Второй, небрежно одетый, усмехнулся.

— Проблемы у него. Так ведь битва у нас, Титанов.

— Нефиг ширяться перед выпивкой, — заявила дамочка несвежим голосом. — Тебя бы так и Лелька вытряхнула, Титанов.

— Мариночка, — Олежка толкнул Майку на диван, обворожительно целуя блондинке руку. — Вы семьей? Где дочка?

— Ваня Малашин с ней возится. С утра на "Буране" хотели покататься, да холодно, — и холодно она глотнула коньяку. Олежка словно вспомнил:

— Лешка, сегодня к моей съездим? Где б цветов взять?

Лешка старательно кивнул. Только на пальцах показал — где б денег взять.

— У тебя родить должна? — догадался тот, кто стоял у окна.

— Выпить, выпить, — подхватил Титанов. — За наследника.

Гостям налили, налили и себе.

— Мать моя женщина, коньяк с утра! Ни хило вы тут бедствуете... — и свою порцию Олежка запил пивом из горлышка. — Фокус-покус.

— Весь вечер на ковре Олег Попов, — пророкнул тот, что с кием. А Майка осмелела настолько, что брякнула:

— У него жена второго родит, пока он к ней доедет, — и покраснела от внимания.

Тут распахнулась дверь с торца комнаты, и вышел заспаный Колян.

— Олежка, а я слышу — знакомый голос. Как здоровье организма?

— Держусь, — серьезно ответил тот.

— Держись крепче... Тут вечером намечается. Силы понадобятся. А вот свежие лица. Эту девчушку я где-то видел. Жена твоя?

— Она со мной, — сказал Леха.

Колян поворотился и Леху узнал.

— Леха?

Лех улыбнулся.

— Что это у тебя?.. — Колян неопределенно очертил круг вокруг лица. — Пойдем-ка...

Они вышли в дальнюю комнату. Огромную кровать застилала молоденькая круглолицая полуодетая девушка.

— Инга, — кратко сказал тот, жестом наказал Лехе сесть. Девушка покинула комнату.

— Кто тебя? Кому-кому, а тебе я помогу. Трудности? Если кого покарать — только адрес, есть люди, сделают. Давай, как маме...

— Я б покурил, а? — покорно вздохнул Лешка.

— Кури.

Леха слазил в карман, достал парочку, одну предложил Коляну, после отказа покрутил и сунул за ухо.

— Девчонка эта, — он двинул головой на дверь. — Володьки Доннера подружка.

— Все, — Колян поджал ноги по-турецки, тускло блеснула на его обнаженной груди пудовая цепь. — Вспомнил.

— Летом мы ездили втроем в Москву, гнал Володька тачку. Это его дела, я не вникал. А сейчас вот какой залет. Месяца два, как Володька в армию ушел, приходят ребята к Майке, будто он с тачкой намудрил и теперь должен им денег. Шесть тысяч долларов. Три дня на разгон дали. Вот я Майку и увез в деревню, в городе и мне прилетело... Зубы теперь вставлять надо. Я что хочу сказать — наплели они, я за него ручаюсь, он бы так не стал девчонку свою подставлять, не такой человек. Да ты же знаешь, он у тебя работал.

Выражение лица у Коляна постепенно менялось — интерес в нем таял на глазах.

— Может, ты и вправду чего не в курсе?

— Да нет, я же говорю! Он трудяга-парень, не рвач.

— Однако тачки у меня паленые перекраивал. И со шпаной всякой водился — Джостик там... Насколько я понял. Так что, может, сейчас вы за дело горите? Лаву то надо дома поныкать?

— Коль, всю квартиру ему перевернули, паркет сбили, сантехнику, все в щепки. А мы в деревне осели, и никуда — а сколько еще — хрен знает? Да что я, — вдруг оборвал себя Леха. — Я доказывать не буду. Что не я варенье ел. Ты спросил, я рассказал, делов то. Я и помощи не прошу никакой, так, совета если.

— Ладно, не мути, — Колян примирительно хлопнул его по плечу. — Пробью я это дело. Узнаем. А зубы вставь. Хочешь, адресок дам? Хороший есть один зубрила.

— Зубы вставить — не проблема. Война закончится, вернусь с наградой... Вот тогда.

— Может, пыли подсыпать? Как с деньгами то?

— Как, никак, — глупо улыбнулся Лешка. — Я б отдал потом.

— А куда б ты делся, — засмеялся тот.

Выстрел гулко застрял в сосняке. Ворона каркнула, шумно хлопая крыльями, сорвалась с ветки и отлетела, ленивая, метров на пятнадцать-двадцать.

— Ворона! — выругался на нее Олежка.

— Собака, — поправил Лешка, заматывая на себе шарф.

— Ага. Лошадь.

— Так. Теперь я.

Пистолет перекочевал в Лешкины руки, холодный, тяжелый. Руку Леха вытянул, та же ворона закачалась перед дулом маленьким черным пятнышком. Ах, какая недостижимая... Поляна описала полукруг и закончилась на Олежке. Лицо у того вытянулось, подбородок сердито нырнул в пуховик.

— Ты что делаешь, лох! В людей не целятся!

Леха хмыкнул и вновь перевел на ворону. Его выстрел глупой птице ничего не сказал, она и клювом не пошевелила.

— Повелся! — довольно сказал Лешка, меняясь правом выстрела. Он пожевал незажженную сигарету.

— В людей не целятся, айбол.

— Не хочу в ворону, — упрямо сказал Леха. — Она не интересная. Не падает. Огоньку бы, товарищ снайпер.

За новым выстрелом в зимнем лесу через некоторое время последовало движение. Птица подумала и ухнула со своей ветки. Этот ух привел Олежку в необычайное волнение.

— А? А? Видал? Попал! "Не падает"... Это вам не из дырочки плеваться!

— Ну и иди, ищи ее, — уязвленно ответил Лех. — Майка тебе из нее уху сварит.

— Давай еще!

Азарт пошел нешуточный.

— Иди в баню. Три патрона осталось, — Лешка решительно отобрал игрушку. — Еще, может, отстреливаться придется. — И зашагал к машине.

— Куда тебе три патрона, Ваня. Если мафия к тебе приедет, тебе пулемет не поможет, — обиженно прогудел за спиной Олежка.— Тебе в падлу, что не ты попал.

Из снега выбрались на дорогу.

— Даже ворона в день рожденья вредная попалась. Давай зажигалку.

Закурили. Уши у Леха замерзли, он накинул капюшон.

Вокруг, куда не кинь взгляд — только сугробы и елки, тишь и белизна.

-Жалко, что далеко, я б сходил, — поделился Олежка. — Был бы снег неглубокий.

— Дурак, — прокомментировал Лешка. — И на грудь себе бы повесил.

— Метров шестьдесят, да, Леха? Учись, сынок.

— Какие шестьдесят? Тридцать, не больше. Сто еще, скажи.

— Жаба тебя глушит, — догадался Олежка.

— Пацан.

Лешка полез в зеленую и включил ее на растоп. Вылез, попрыгал. И вдруг засмеялся:

— Ну не дурни ли? Ворон стреляли. Чуть не подрались...

Молча посорили пеплом, поплевали в снег. Это был день Лешкиного Рожденья.

С утра его совсем взяла было хандра — так бездарно ему не приходилось его еще встречать... Майка сказала — съездить за Олежкой, все веселее.

А сейчас и верно, развеселились. По дороге назад он вспомнил, что с августовского круиза у него в машине болтается Володькина пушка, и сейчас же Олежка затеял ее опробовать — не заржавела ли? Сказано — сделано.

Сынуля у Олежки родился в первых числах, а подъехал счастливый отец только четвертого, после дикой ночи в "Золотой осени" — по рассказам, там вышел такой бумс: с девками, гонками на "Буранах" и безмерной выпивкой, что про роддом наутро помнил только Титанов.

В общем, жене наконец повезло, и муж до нее добрался, и красный носик показался папочке из свертка в окошке третьего этажа.

— А когда их забирать? — спросил, следуя своим мыслям, Лех.

— Девятого... Ну я думаю, у тебя то я так не зашьюсь.

— Да... Ну поехали. Майка одна злится, и так скоро стемнеет.

Машина прогрелась. Лешка чуть включил радио.

— Майка твоя Титанову понравилась. Он потом интересовался, когда вы уехали. Давай сосватаем? Он парень холостой, кстати.

— Не кстати, — недовольно мыкнул на это Лех.

— Да ладно.

— Прохладно.

— А чего, нормальная девка, мне тоже по приколу. А в постели как, ништяк?

— Дурак ты! — грубо выругался Лех. — Они мне с Вовкой как родные. Какая буква не понятна?

Олежка глазами похлопал, потом захохотал:

— Дурак то ты, сынок... А не я.

Лешка глянул на него злобно, тот и заткнулся, пожав плечами, мол, за тобой давно замечено...

Машина стояла у дома — белая десятина.

— Мама, — тихо ахнул Леха, хватаясь непроизвольно за пистолет в бардачке.

— Папа! — весело передразнил Олежка. — Дядя Коля припендерил. Свои, свои, говорю, убери ручки от этой штучки.

Леха вздохнул поглубже и открыл дверцу. Похоже, приключения начинаются, подумал он.

— Здорово, бандерлоги.

Колян сидел на Лешкином топчанчике, слушал приемник и пил чай.

Майка выплыла с кухни, в руках у нее был пирог собственного изготовления в шоколадной глазури.

— Ой, — это Олежка с ходу влепил ей в губки.

— А что? С именинником... — поправился он, оглядываясь на Лешку.

Лех погрозил Майке пальцем: не поддавайся.

— Не думал на именинника нарваться, — Колян поднялся навстречу. — Ей богу, не подгадал... Коньяк, правда, всегда с собой вожу. Личный.

— Отличный, — заметил Олежка, скользнув взглядом по двум выставленным бутылкам.

Майка поставила пирог на стол, и на цыпочки поднялась поцеловать Лешку.

— Нам сегодня двадцать один! — гордо объявила она.

— Да ладно, — смутился тот.

— Сильно, сильно, — усмехнулся Колян. Что он при этом подумал, под эту улыбочку и уместилось...

Лешка сам не до конца понимал, почему же визит жулика так его смутил. Робость неожиданная, а может, боязнь узнать что либо порочащее Володьку или новых перемен, не лучших? Однако отведав коньяку, он пришел к выводу, что трусит; что жизнь в деревне его вполне устраивает; что лучше бы не раскрывать рта Коляну вовсе.

Колян так не считал. Проведя минут пять при всеобщем молчании (даже Олежка притих), он без вступлений повел речь.

— Ну что, вернемся к разговору? — и чуть замедлил. — Олежка, ты б скатался до магазина? Чего нибудь полегче, под закуску. Быстренько.

— Да он в курсе, — подал голос за друга Лешка.

— Ничего, пусть... Ключи возьми. Майку заодно прихвати, может ей чего надо?

— Майка останется, — быстро сказал Лех. Олежке он больше не особо доверял. — Она тут не лишняя, а что касается Володьки, то кому знать лучше...

Гостю это не очень понравилось, но он больше ничего не сказал. Олежка же, напротив, беззаботно собрался, получил от Майки указания и вышел, посвистывая. Она закрыла за ним дверь и отправилась деликатно на кухню.

— Нормально, — хмыкнул Колян, разливая коньяк по новой.

— Давай за хорошие новости.

— Да ничего хорошего не наблюдается, — проговорил Колян неторопливо. — Если только стечение обстоятельств. Кто тебе все это напел? Про друга твоего? Про лаве?

— Ну, Реквием, если хочешь.

— Реквием — я таких слов не знаю, — поморщился Колян. — Хочешь, что бы мы друг друга поняли, объясняйся.

— Игорь Реквиес, на Гальянке живет, чем занимается — не знаю, в прокуратуре работает, на юриста где-то учится. Они в школе учились одной все вместе.

— Ни о чем, — подытожил тот. — Давай по другому. Деньги кто вышибал? Джостик?

— Коль, я таких не знаю, — также развел руками Лешка. — Кто такой Джостик?

— Джостик, — вдруг сказала Майка от печки. — Его ребята. Есть у него бригада, Хэнк.

— Вот, это, — оживился Колян, жестом приглашая Майку садиться рядом. — Это я слышал.

— А ты откуда знаешь? — уставился на девчонку Лех.

— Володька говорил, что от Джостика работал. Еще раньше, когда в Карелию ездил, и во Владивосток.

— Зачем ездил? — спросил Колян.

— Тачки гнал.

— Ну, это их дела, — успокоился Колян. — Джостик тачки возит легально. Значит, что там по Москве вышло, как тебе сказали? На бабки он всех натянул? Шесть кусков?

— Ну да. Будто машину взяли легче. А остальные — типа у Володьки осели.

— Не легче, а даром. Даром — я звонил. Тачка — голый криминал, ее по всей Москве искали, шабаркнули кого-то из нее. А нашли ее менты в Тагиле, не у кого-то, а у Акселя, он ее сыну на восемнадцать лет выписал. Только вот незадача — папаша Аксель за нее двадцать девять отдал, по-людски, как водится. Джостик все заводские документы показал, целый портфель, за контейнер квитанции, что она нетронутая через весь восток по железке ехала, пробега ноль. А получилось — сынок под знак въехал, гиббоны остановили, сопляк хорохориться; со зла они тачку рассмотрели получше, на ультразвук — а она в розыске полгода. И до того полтора года катала-мотала, и мост у нее передний переделан, ну не новая, короче. Скандал вышел беспримерный, а Джостик убивается, кричит свое; знает, падла, с Акселем шутки плохи. Так знаешь, кто в виноватые вышел? — тут он выдержал эффектную паузу — Я! Я, старый конь, им карты спутал, так на меня и показали.

— Ты?

— Я. Мальчишки у Джостика без дисциплины, затеяли девочек покатать и покатали... до первого поворота. Восстановлению не подлежит. Т.е. восстановить то можно, конечно, но что она нулевая была — уже доказывать не придется. А Аксель всем яйца поотрывает, он денег не простит. И вот будто через вашего Володьку они эту замазанную пригнали, Володька ее бесплатно через мои руки брал, есть у меня канал в Москве, а им заплатить сказал — пятнашку, а не шесть. Откуда у вас шесть плывет, история неясная. Вот звонит мне вчера Аксель, стрелу бьет, съезжаемся — и такой финт! Пару минут приятных я пережил, когда он мне поставил на то, что мои люди от моего имени динамо ему ставят. Аксель, говорю, какие люди, парень этот только винтики крутил, где его просили, по моей личной просьбе. Я его фамилию то только недавно вспомнил, настолько он в моей жизни случаен, извини, Майка; а ты уже ему столько роли приписал, важнее меня сделал. А сегодня в Москву звонил, парням своим, и через час они у меня все узнали — про машину ту, и что на Урал ее угнали в качестве поощрения, то есть — халява полная! Так что Володька ваш или пятнадцать штук припаял и авторитет преступного мира, в чем я, собственно, сомневаюсь, или его промарионетили. А кто знает точно — этот Хэнк, который меня Акселю сдал, тупица, не зная, что со стариком мы уже сколько лет работаем, что я не Васька-Петька-Вовка, извини, Майка, и не мальчик, который вчера в школе учился... А на Хэнка этого я сам посмотреть хочу, пусть лично мне расскажет, какую роль я тут играю. Съездим сегодня вечером, а завтра можно вам домой возвращаться...

Тут Майка не выдержала — заплакала, и убежала за печь — на кухню.

— Что это? — не понял Колян.

— А ты поживи месяц на выселках.

— Месяц... Ты восемь лет поживи. Главное — как к этому относиться. Ясно?

— Да, спасибо. Не надо.

Хэнк выполз в коридор и лицом отразил озлобленное недоумение, Лешка действовал на него как красная тряпка. Однако Колян с его добротно-откованной бандитской физиономией, закаленным комиссарским взглядом, в куртке-дубленке, чрезмерно дорогой даже на первое впечатление, его чем-то смутил.

— Деньги, — сухо произнес он, отложив личные мотивы.

— Какие деньги! — запальчиво выкрикнул Леха. То, что его до сих пор подозревают в деньгах, задевало. Но тут на первый план твердо выступил Колян, оттерев Леху кожаным плечом.

— Прекрасно, — похвалил он. — Сразу видно делового человека. Может, сначала познакомимся, раз такой разговор у нас серьезный ... Ты, *, Хэнк. С Джостиком я тоже пересекался. А кто я, знаешь? — и в напевной речи послышались первые жестяные нотки.— Со мной ты поздороваться не хочешь?

Хэнк глядел на него прямо, но хмуро, уже предчувствуя очередной жизненный облом, и выражение злости не покидало его лица.

— Не уважаем старших, не научен, — развлекался дальше жулик. — Кондратьев моя фамилия, голубчик. Приехал лично на тебя посмотреть, что ты из себя представляешь. Ну и так, может тебе известно, за что Аксель на меня собак пустил? Вот Леха говорит, что известно.

Хэнк растерянно моргал, что ему еще оставалось. Но и Колян был не любителем вульгарных сцен, по крайней мере, пропагандировал это. Все что он говорил было коротко по сути и емко.

— С Акселем мы вопрос решили. Козла другого ищите, ребята, по себе. А для первого раза я не обиделся. Почти. Джостику, правда, за ваше воспитание прокручу. Ищите пыль в другом месте. Аксель ждать не будет. И еще, что б покрепче меня понял — замахнулся ты на меня в первый и последний раз. Дальше мир у нас закончится. И насчет Лехи — мне тоже не понравилось. Насчет его, и девчонки — отвечать будешь по другому алфавиту. Мне. Кондратьев моя фамилия, ты понял. Николай. Считаю, познакомились. Надеюсь — тебе приятно, — в этом месте заключительной речи Колян даже улыбнулся. — Всех благ.

Колян уже повернулся уходить, но Лешка не удержался, и на прощание показал Хэнку палец, какой именно — оставим на его совести. Выходя из подъезда, он было пристыдил себя за это, но уже в машине, грея мотор, посмотрел на свою физиономию в зеркало, засмеялся, и оправдал себя вполне.

При выезде из города Леху остановило ГАИ. Даже штраф, уплаченный в память Колянова коньяка не подрезал ему радости, поэтому и молоденькому сержанту Леха ослепительно улыбнулся дырками от зубов, оставив того весело озадаченным.

От вида Володькиной квартиры Майка лишилась последних запасов стойкости. И отправилась к родителям. А Лешка раздумчиво покурил на разнесенной кухне, прикидывая, с чего тут надо начинать. Пол, проломленные двери, стекла? Или замок — в первую очередь? Он чувствовал, что вскипает, заводится — даже если привлечь максимальное количество рабочих рук, втроем-вчетвером, что сомнительно — возни на пару месяцев плотно. Это если суметь привлечь.

Мать, увидев Лешку, замахала на него руками и села на стул. Сестре пришлось забирать прописавшегося в Лешкиной комнате племянника. Отец засуетился, собирая поесть, а Леха отправился в ванную — мокнуть. Утопая в пене, он подумал, каково это, когда после долгого путешествия тебя ждет — твой дом, твоя постель и личный, недопочиненный месяц назад телевизор. Утопать он готов был вечно, утопали вместе с ним все сопутствующие этому месяцу неприятности.

Смочалив несколько слоев грязи и кожи, распаренный, розовый Лешка предстал на кухне, где собрались родственники, обеспокоенные вероломным возращением в самый финал день рождения.

— Да ну, бросьте, — ответил на это Леха. — Батя, зачем ты...

Но бутылка из великой папиной заначки перекочевала на стол...

Потом что-то бубнил зять, пищал племянник, мать с сестрой обсуждали семейную жизнь знакомых зуботехников.

— Да все норма...— унесло Леху.

Проснулся он часов в десять утра. До окончания бессодержательного отпуска оставалась еще неделя.

Майкиными родителями он был встречен героем. Ее маман долго рассказывала об ужасах, пережитых во время исчезновения дочери, о вежливых молодых людях, аккуратно приходивших каждый вечер. Потом сказала, что знает одного зубного врача, который точно поможет Лехе. Еще сообщила, что Майка уехала в город, в техникум, а он что б в голову не брал, потому что все равно красавчик...

Голова у Лешки пошла кругом. Поболтать Майкина мать любила. Также во всем этом продолжительном монологе прожигалась одна мысль: какой же Володька, как мог так поступить с бедной девочкой; да он мизинца ее не стоит и тра-та-та...

На Коляновы деньги Леха купил на оптовке мощный дверной замок — весь вид этого механического чуда кричал о надежности. Ключи были увесисты, как кастеты. Майке должно было понравиться.

Так и сделали. Вечером, прихватив Димку для компании и магнитофон для шума, Леха отправился на восстановительные работы — замок вставлять.

Димка трепался, заглушаемый Кобейном, подавал советы и примочки с остатков дивана в кухне, пил пиво, Леха выдалбливал пазы, и почему то ему было весело, отвязно как то...

И тут пригреб Хэнк.

— Хай! — сказал ему Леха. — На огонек заплыл? Извини, не приглашаю. Как дела, братишка? Что-то вид у тебя бледный... Димка, готовь саморезы, — поспешно добавил он вглубь квартиры, мельком взглянув на раскаленного Шурика.

А тот, опять выдержав борьбу со зверем внутри себя, сдержался. Цель его визита, очевидно, была не просто набить Лешке морду.

— Зато ты пестренький, — ответил он, вдруг неожиданно улыбнувшись. Синяки у Лехи еще рдели на физиономии грязными пятнами.

— Какие проблемы? — сухо спросил Лех, уязвленный. — Ты здесь что позабыл? Бегунова тебе года четыре уже, как отказала.

— А тебе нет, я смотрю. Еще и в адвокаты подписываешься. Замки тут вкручиваешь, пока мужик у нее толчки драит. Или что, по доверенности катаешься?

Леха вспыхнул и кинулся было на Шурика, но уже в то же мгновение был прижат к косяку с выкрученной рукой — Хэнк, старый боец подворотен, действия свои довел до автоматизма.

— Тебе еще два зуба помешали, дятел? Скажи, какие, я поправлю! — процедил он ему на ухо. — Но я с тобой не ругаться пришел. Кондрат не разрешает, — и даже иронию в его голосе услышал Леха! — Ну, успокоился?

— Успокоился, — неохотно признал Леха.

Тут словно сила неведомая оторвала Хэнка, а за ним и Лешку от косяка, встряхнула первого и как щенка бросила в угол рекреации.

— Димка, назад! — крикнул Леха. — Что ты лезешь?! Кто тебя просит?

— Да порвать его, мразь эту, гниду поганую! А ты опять, да, за свое, Леха, опять, да, взялся?! Мало тебе? Мало со всякими упырями ты носился? Посмотри, что он с рожей твоей сделал, так ты святоша, вторую щеку подставляешь?

И двухметровая омоновская детина подскочила к опасливо поднимающемуся с колен Хэнку с весьма серьезными намерениями и осуществила бы их под буйность своего характера, но Леха сзади клещом в него впился, оттаскивая, а получив тумак от своего неласкового друга, слетел с него, как лист с дерева.

— Не трогай его, он ко мне пришел! — закричал с пола на Демона обычно кроткий Лешка. — Ты мне не нянька, я в своих делах сам разберусь! Иди в квартиру, я сказал, тебя не звали! Ну!

И таким запалом разорвался этот переполох в подъезде, и взмокший от гнева искаженный Лешка так непривычен был Димке, что этим запалом остановлен был в действии начиненный священной местью боец ОМОНа, сержант Скрябин...

— Бешеный... — пробормотал Хэнк, медленно отряхивая дорогие джинсы и куртку, когда дверь за Димкой захлопнулась так, что задрожала лампочка в коридоре, и посыпались старые шурупы со снимаемого замка. Леху трясло, и лицо его заливалось мало-помалу краской — по мере расслабления нервных окончаний.

Хэнк достал из кармана сигареты, поколебался и одну протянул Лехе, курили в полном безмолвии, каждый о своем. Когда красная букашка огонька подтянулась к фильтру "LM", Леха сорванным голосом спросил:

— Ну, чего ты там хотел утрясти?

— Деньги, — коротко ответил тот.

— Что, концы не срастаются? — усмехнувшись, не без участия спросил Лешка. — Теперь ты дятел?

Хэнк, помявшись, все же выложил, а выкладывать тому же Лехе ох как претило:

— Джостик мне вломил. Велел искать. Или деньги. Или того, кто их закрысил.

Акселю деньги по барабану — ему бы найти того, кто его под ментов подвел, да на бабки развести посмел.

— Я тут причем? — устало отмахнулся Лешка. — Ваши игры, вы в них и играйте. Тебе надо — ищи. Или ты все думаешь, что они у меня?

— У кого еще? Реквием сказал, вы Кондратом просто закрылись. Почему я Кондрату верить должен?

— Потому что тебе велели. Джостик тебе велел. У вас как армии, приказы не обсуждают? Аксель Кондрату верит. А ты ищи. Это твоя проблема теперь, не моя. Теперь ты летай...

— У меня к тебе предложение. Деловое, — помолчав, заявил Хэнк.

— Что ты мне можешь предложить? — удивился ехидно Лешка.

— Деньги у одного из вас. Я в этом уверен. Вы в курсе. Я не спрашиваю — у кого, не в том суть. Ты мне их отдашь. Никто не узнает, я сделаю так, будто я их достал, выбил, заработал. Все продал, в конце концов. Аксель не узнает, Джостик не узнает — никто. Я косяк на себя возьму, что бы Аксель в землю вас не положил, обещаю... Пацаны мои Донору квадрат его поднимут, ремонт сделают. Все вернем. Я позабочусь. Это последнее, очень хорошее предложение. Позже все равно всплывет, обложат тебя, или Доннера. Бегуновой вы рискуете — сто процентов. И никто не поможет — ни Кондрат, он крыс закрывать не будет, это не по понятиям, ни кореш твой ненормальный. Соглашайся, Леха. Это продумано.

— Ну ты упрямый. Почему они у меня то? Почему ты уверен?

— Да у вас, больше нигде! Мы все просчитали! Больше они нигде осесть не могли — ни в Москве, ни здесь, у нас. Доннер их крысанул, все, вариантов нет! Не с собой же он их забрал? У девки его расспроси помягче, вам же это на руку, что я говорю? Жить то она хочет, блин, нормальной половой жизнью после этого? Что ей эти шесть кусков иннала?

— Пятнадцать, — машинально поправил Леха.

— Чего?

— У тебя сведения странные, — засмеялся непонятно Леха.— Не шесть, а пятнадцать вы за нее платили. А ищите только шесть. Неувязочка. Остальные девять уже нашли?

— Чего?

Возникла долгая пауза.

— Ничего. Все назад. Все. Все шмотки. Ремонт. Тогда я с тобой дальше разговариваю.

— Откуда ты знаешь?

— Двадцатый век, век информации. Информация бесценна. Все выполнишь, тогда приходи. Стулья утром — вечером деньги. Заметано.

Хэнк прихлопнул покрепче рот, но глаза его выдавали. Повышенный, до судорог интерес возбудили в нем загадочные Лешкины слова. А Леха впервые за этот месяц ощутил, как ликование наполняет его, словно воздушный шар. Догадка, пришедшая к нему в это мгновение, была слабой, почти случайной, но, чем дальше — тем больше верил ей Леха! Из тысячи песчинок одна сверкнула золотом, блеснула иголкой в сене.

Пораженный прямо в сердце коварной Лехиной интригой, Хэнк испытывал муки великие — несколько раз порывался, но каждый раз сжимал рот крепче. Только одно то, что Лех знал больше его, переломило весь исход встречи, и стержень предыдущих умозаключений сломался также. Он безмолвно повернулся и зашагал вниз по темной лестнице... А Леха понял, что опять дрожит.

За дверью его ждал в разграбленной квартире обиженный, оскорбленный, отвергнутый, возмущенный, измученный ревностью Демон. Вечер предстоял веселый.

Хэнк не заставил долго ждать. На следующий день в субботу как раз к Лешке забежала Майка, обменятся новостями, и они болтали и курили в предбаннике, в дверь постучал Шурик, очень вежливо поздоровался с Майкой и попросил у Лехи ключи.

"Надо прибраться, — коротко пояснил он. — Там "Газель" уже у подъезда стоит".

Забрав ключи, он также лаконично исчез, оставив Майку с широко распахнутыми от ужаса глазами.

— Леха, что это?

— Сам боюсь, — невесело хихикнул тот.

Скорость и масштабы Хэнка просто впечатляли. В воскресенье утром (темень еще стояла тьмущая и весь дом спал) звоночек в дверь звякнул коротенько, но настойчиво.

— Пошли, — вместо приветствия позвал тот. Хэнков вид ни к каким видам болтовни не располагал. Прижало, злорадно подумал Лешка. Время — деньги. А на деньги тот пролетает нешуточные и уже второй раз, есть повод стать суровым.

Натягивая через голову свитер, он вдруг задумался. Чем же он надеялся поразить Хэнково воображение — подрастерял. А может, и не вполне точно представлял — чем. Но фокус делать придется, для этого надо разозлиться. Сами лохи — решил он себе в утешение, и вид принял независимый.

Утренние фонари уже горели, но квартал спал — в воскресенье он мог себе это позволить. Снег скрипел вразнобой под ботинками. У Володьки горели все окна. Их ждали.

Леха кутался в незастегнутую куртку и копил в себе злость, а ее почему то не было; сон прервался веселый, и Хэнк казался почти симпатичным.

Дверь не была закрыта, они вошли в квартиру.

В первый момент Лехе показалось, что в ней — много-много народу, и как пчелки, как трудолюбивые духи в спортивных костюмах — все были чем-то заняты. Все предметы вернулись на свои места, но имели непривычный вид; и себя Леха чувствовал квартиросъемщиком.

На кухне двигали мебель, по восстановленному паркету, в коридоре сворачивались обойные работы, стеклили межкомнатные двери, молчаливо, деловито и не отвлекаясь, в комнатах было уже прибрано, и даже новая люстра висела взамен расколоченной.

— Устраивает? — осведомился Хэнк, когда после обхода они остановились, наконец.

— Спасибо...— изумленному Леху Хэнк казался уже совсем приятным парнем — во всех отношениях. — Как вы за день то успели?

— Толпу побольше, — неопределенно объяснил Шурик. — Разговор?

— Ага, — согласился Лешка. — Где?

Шурик шагнул в ванную комнату и поморщился на разбитое зеркало.

В ванной их услышать никто не мог.

— Вполне конфиденциально, — улыбнулся Леха. — Факты?

— Факты.

— Факт: в Москве за тачку не платили. Это факт стопудовый, Колян пробивал.

Ни копейки. То есть абсолютно ничего. Факт другой: ты за нее отдал 15 тысяч. Еще радовался поди, что вдвое дешевле. Где столько взял, кстати? Кому отдал — Реквиему, он все устраивал. Колян сказал — у него портал на Москву, там по прокуратурным каналам. Теперь легенда: Реквием заявил, что Володьке ее не за пятнадцать, а за девять отдали, вот вы шесть и ищете, так? Счеты у него с Володькой с каких пор еще тянутся, как он его поймал — не знаю, но на чем-то подсек и использовал, как хотел. Тут шумиха вышла, что машина паленая — Реквием в прокуратуре быстрей дым вкурил и ту, разбитую, хотел восстановить, она чистая. Или для себя, или еще для чего-то — не знаю. Я не Реквием.

Володька это как то просек, у него еще в Москве гоны начались, что кого-кого, а его с этой запальной тот точно выставит в самое неудобное. Так и вышло. И подставил бы, если б Вовка ноги не сделал. Доннер — в армию, а ему повестки в суд пошли, дело в ход, а кто гнал, тот и знал, и как ни крути — все на него бы пало. Майка сказала — Реквиема родственник крутой в прокуратуре отвел, Володька там один разрисован был. А фиг его достанешь теперь, с Чечни. Теперь о том, что тебе интересно. О деньгах. Ну, у кого пятнадцать тысяч, теперь как думаешь? Реквием соврал раз, значит, соврал и два. И вообще, всеми действиями вашими кто руководил? Может, хотел опять Володьку слить, через Майку, я тебе говорю — тут личное. Что б хоть так достать. Только не просчитал, что Кондрат с вашим Джостиком напрямую общается, да и с Москвой у него все отработано; что с Майкой вы перестараетесь, и что мне прилетит, а я к Коляну подамся — откуда ему было предположить? Ну вот так, в общих чертах примерно, все и обстоит, как мне кажется. В прокуратуре Володьку ждут — там у них дело заморожено, а узнают, что это Реквием на оба фронта семафорит — думаю, обрадуются.

— На него похоже... Его стиль, — глухо произнес наконец Шурик.

— Сам скажи, ты деньги в руки кому отдавал — Володьке?

— Реквису. Он же москвичей нашел...Я то с Доннером вообще не в контакте. Это Игорь все его пиарил.

— Учись, студент. В политике ничего личного.

Леха замолчал наконец, а Хэнк открыл кран и стал мыть руки, затем лицо зачем то. Оно было деревянным, и мало что отражало, и Лехе его стало жалко как то.

— Если еще что, ты заходи, обсудим, — чистосердечно, в порыве предложил он. — Чем смогу — помогу.

Хэнк потянулся через его плечо за полотенцем, долго вытирался им, глядя на себя в разбитое зеркало.

Потом вздохнул, полотенце скомкал за змеевик и открыл дверь.

— Да, — вдруг приостановился он на пороге, как будто вспомнил, достал из кармана небрежно свернутую пачку пятидесятирублевок, отсчитал несколько, протянул Лехе. — Зеркало купи сам, пожалуйста. Не доглядел. Парни закончат сегодня, лаком закроют, ключи занесут, неделю сохнуть будет. И Бегунова пусть не злится, я не думал... В-общем, извиняюсь. И ты тоже... — тут Хэнк чуть улыбнулся, отсчитал и протянул еще денег: — Извини за зубы.

Шурик ушел в коридор объяснять что-то своей команде, Леха сердито сунул деньги в карман куртки. Хэнк все-таки сволочь — про зубы мог бы и промолчать, ну тогда и объяснять, что зеркало Майка разбила сама во время каких-то своих попоек с девчонками после Володькиного отбытия — Леха не стал; кто бы его осудил, уж не Майка — точно.

— Устал я, — пожаловался Лешка в зеркальце. — Целый месяц головняки. Поверить не могу, что никуда бежать не надо, не напрягаться.

Олежка сосредоточенно дожидался, пока машина прогреется и дул на руки — мороз снова стоял тридцатиградусный, и пока они добежали до стоянки, промерзли до костей. Машина походила на ледяную бочку. Потом он критически хмыкнул:

— Думаешь, все? Думаешь, зубы вставил, и хеппи енд? Наивный... — последнее в его устах прозвучало как то еще ругательство. Впрочем, сама речь Олежкина полностью была запрограммирована когда то на мат через слово; Леху эти привычные оскорбления уже на занимали.

— Почему? — заинтересовался он. Олежкины точки зрения всегда более-менее соответствовали действительности, чтобы от них просто отмахиваться.

Тот перестал дрожать и соблаговолил пояснить:

— Ну Хэнка этого, шестерку, ты заморочил. А над ним кто? Думаешь, они твои рассказы слопают? Покрутишься ты еще, сынок, спинным мозгом чувствую.

Леха промолчал. Он и сам признавал справедливость Олежкиных слов, состояние общей подавленности от чересчур легко одержанной победы гнуло его с того момента, как ему вернули ключи.

Пока машина прогревалась, они молча покурили, потом тронулись.

— А Майка как? — ни с того спросил Олежка.

— А чего ей. Она радуется. Для нее точно все закончилось. Ее растащило, она даже переезжать обратно не хочет, с родителями пока не ссорится, у них живет... А может, боится. Оп, а это не Хэнк ли?

Полузанесенный, ждал на остановке сиреневый "Додж".

— А я говорил? — почти злорадно заметил Олежка.

Из "Доджа" бикнули, и Леха тормознул неподалеку. На душе у него стало нехорошо, словно законы неприятностей уже начинали работать.

— Господи, — сказал он, как выругался, открывая дверцу.

— Меня ждешь, красавчик? — улыбнулся он, забираясь в Хэнкову машину. — Опять аккумуляторы греешь? Посадишь ведь, толкать некому.

— Мы их заменили, — с легкой тенью на лице отозвался Шурик. Он был парень серьезный, и Лешкины подначки еле выносил.

— Что у тебя с Реквиемом?

Тот промолчал сначала, не зная, какую ему принимать тактику, но вот решился на откровенность.

— Да дерьмово, вообще-то, — а когда Хэнка прижимало, речь его приобретала странный отпечаток обиды на жизнь, говорил он горько, четко, с сарказмом кривя рот, особенно выделяя гласные. — Пропал он. Тоже, поди, в армию. С работы уволился, дома не живет давно уже, у бабы какой-то... Где, какой, никто не знает, даже родители, только что зовут Наташа.

— А как ты с ним до этого общался?

— По телефону, как. Или он меня сам находил. Кто ж думал, что в нем проблема станет. Что за Наташа такая выискалась, хрен знает. В-общем, Аксель мне время еще дал — найти его, уж очень ему интересно стало. Ну, я то не потому приехал, — тут Хэнк впервые посмотрел Лехе в лицо. — Я тут наткнулся случайно, думаю, для тебя это интересно... Так или нет — сам разберешься, но свозить тебя туда желаю. Услуга за услугу.

— Для меня интересно? — в медленном изумлении повторил Леха. — У нас с тобой общих точек нет.

— Откуда знаешь. Давай, рули за мной.

В зеленой Олежка слушал "Руки вверх", была у него здесь своя кассета.

— До города то бросишь? — обиженно протянул он. — Или тут вылазить?

— Брошу, брошу.

Чувство юмора Лешке отказало окончательно.

Проехались по центру, спустились за вокзал. В скудном дворике перед обыкновенной пятиэтажкой "Доджик" тормознул. Закрыли машины, по темной неопрятной лестнице протопали наверх, на третий этаж. Хэнк позвонил, молча посмотрел на Леху, скинул капюшон дубленки. Подождали. Потом дверь открыли, без замка.

— Заходите, че... — сказал парень с золотой цепью на шее, толщиной наверно в палец. Заторможенная скрипящая речь наркомана, полуприкрытый веками взгляд. — Привезли?

— Мы за потеряшкой, — объяснил Хэнк. — Хозяин тут нашелся.

— А, — потерял интерес парень. — Забирайте. Третий день тут ломается, а на улицу не выгнать. Мороз, жалко. Там она.

Квартира была пустая, голая, паркет везде практически был снят. Наркоман ушел в комнату, опустился на диван. С полу, от батареи, на них смотрел еще один — бессмысленно, утомленно, он сидел, обнимая себя за колени, спиной прижимаясь к теплу. Его трясло.

В следующей комнате, на полу среди грязных забитых мутной кровью шприцев и немытых металлических мисок лежала девчонка, тоже согнувшись калачиком. Хэнк посмотрел на Лешку, аккуратно присел у лужи рвоты и повернул ей голову. Ленка.

Подписывая заявление на еще один месяц без содержания, Леха чувствовал, будто сам целится себе в висок. Он держался стойко и на ехидные провокации начальника не поддался. Если не выйдешь в следующем месяце, будем увольнять. А? Ага.

В гробу я видел вашу работу, прогнал Леха. Долги выплачивать еще год будете, можно и не работать. Но где брать деньги?

Где их люди берут?

Олежка пожимал плечами и извращался в предположениях. Зарабатывать извозом было отведено, Ленку оставлять одну без присмотра означало перечеркивать все усилия. Запирай дверь, не запирай, прячь телефон — не прячь, выхода не было. На игле она сидела плотно как минимум месяца полтора — так сказал Шурик, осмотрев ее руки.

Леха перестраховывался, прятал ремни и пробки от счетчика, ножи, но все равно, даже выскакивая в магазин, он уже не был ни в чем спокоен — после того как застал ее распахивающей окно в маленькой (Володькиной) комнате, где она сидела обычно под замком. Рамы Леха заколотил — гвоздями на восемьдесят, но стекла, стекла в окнах... Нет, оставлять ее нельзя было ни на миг.

Олежка поднапрягся еще. Если не хочешь зачеркивать маркером цены на этикетках по десять рублей за тысячу — официальное занятие слабоумных — то что тебе остается, сынок?

Женщину, которую он привел к Лехе однажды вечером, лет под сорок, довольно полную, он представил Таней, а в ухо пояснил : "мама" и сделал страшные глаза. Леха пронедоумевал — мать у него была другая, совсем, как то раз они ездили к ней за картошкой, и жила она в поселке Черемшанка, но эта?

Понял он позже, когда перешли к делу (Леха смотался вколоть Ленке реланиума, что б не мешала час-два, Олежка тем временем на кухне обсуждал проблемы выращивания младенцев). Таня предложила семьсот за прием звонков и организацию встреч в фирме, имеющей лицензию на доставку напитков.

— Мне бы хотелось, что бы это был мужской голос... — мурлыкала сутенерша. — Объясняете таксу, обговариваете предпочтительные варианты. Потом отзваниваете на квартиру девчонкам. Там же водитель, машина... У нас такой маленький, но стабильный бизнес. Практически семейный.

Договорились созвониться на следующий день. Олежка выпроводил даму и вернулся воодушевленный к оплеванному Лешке.

— Сынок, тебе как будто секс по телефону предложили! Ты в деньгах соображай, а не в своих этих аморальных ценностях. — И хохотнул: — А почем девочки? Может, работникам фирмы скидки будут? Тебе хоть мозги прогладят, ты, наркофил?

— Попей чаю, — просто сказал Лешка. — Не дам я Майкин телефон позорить. Ей потом еще сколько жить. И чужую квартиру подставлять не буду, деньги у них дерьмовые, я их в руки не возьму.

— Ну и пролетай, кому надо. Ты взрослый человек, а как девственница — то, се... Живи на пенсию, инвалид детства! Советы мои дерьмовые? — смертельно обиделся Олежка.

— Олежка, ну придумай еще что-нибудь! — взмолился Лешка. — Ты же способный! Я б без тебя давно пропал бы. Ты же мне единственный помогаешь, а я тебя почти всегда слушаюсь!

Олежка отмок, и потихоньку начал раздуваться от сознания собственной значимости. А Леха и старался, конечно. Задобрить Олежку — все равно что не потерять связи с активным миром, живущим по реальным Олежкиным законам. С некоторых пор Лешка сдался — эти законы он постичь не мог.

— Леша! Леша!

... Она тогда не удивилась, когда очнулась и увидела его рядом, так, тихонько вздохнула и перевела взгляд за его голову — по полузнакомой комнате. Наверное, все поняла — как всегда, без слов. Печальная, молчаливая принцесса. Ничего не исчезло, не поменялось для Лешки; он все еще зависел от нее.

А потом потянулись дни и ночи — как один серый растянутый унылый день — дни пота, судорожных движений, рук, вцепляющихся во что попало, реланиума, коротких передышек и вновь нападающей боли. Истерик, ненависти, рыданий, опустошения, просьб вкрадчивых или суматошных. Агрессии, уловок. Жизни вдвоем — нелегкого сна в одной комнате, молчаливых посиделок на кухне, или соло телевизора в часы, когда невыносимой становится пустота между ними.

— Это любовь, — вздохнула как-то Майка, заглянувшая Лешку навестить. Писем от Володьки по-прежнему не было. Госы сданы, а проходившая на полуразвалившейся швейной фабрике практика не убивала время и мрачные мысли, вынашивать которые Майка была искуссница.

— Какая любовь, — некорректно ответил Лех. — Совсем не так. Борьба за выживание.

Майка сомнительно покивала головой — уж ей-то яснее, понятно; но Ленка чем-то зашумела за дверью, и Майку Леха быстро выпроводил.

— Леша!

... А Олежка и вовсе не выслушивал про Лехины заморочки. Для Олежки Леха был тип конченый.

— Чего мне то по ушам ездить, ты, коматоза! Нравится тебе с ней носиться — носись — курица ты, понял, даже не петух, не мужик! У тебя, может, смысл жизни — где-нибудь с кем-нибудь понянчиться; кури теперь, что заработал. Может, тебе и мою маляву заодно подогнать, типа ясли, да? А то один с тебя ничего не варю. Обидно.

Олежка был на полную катушку уверен, что Лешка с ней спит — с наркоманшей то, вот извращенец — но оттого Леху прощал, а может только по своему жалел — лоха тупорылого. Секс для Олежки был понятием святым и все на свете обуславливал.

— Леш!

А Леха и кухню освоил — по огромной Майкиной кулинарной книге.

Он добил, то есть домыл наконец сковороду, выключил краны и пошел в комнату на зов.

Там крутился видик, но Ленка его не смотрела, лежала на диване, отвернувшись, закрывая лицо ладонями.

Он присел рядом, отнял одну руку.

— Что, Лен?

— Выключи,— одними губами попросила она.

Леха телек выключил, и в квартире зависла тяжелая тишина.

Они почти плакала.

— Ну что?

— Не могу больше... Как ты не понимаешь? Как в клетке. Я домой хочу.

— Как ты в таком виде вернешься? Сможешь?.. А что, здесь так плохо? — вдруг спросил Лешка, вопрос вне правил — но ему был важен ответ!

— Но мы могли бы на улицу выходить, это не страшно? С тобой ведь можно?

Вот дурак, выругал себя Леха. Самому стоило догадаться, зачем тюрьму устраивать.

— Конечно, выйдем, — пробормотал он. — Хоть сейчас, принести одежду?

— Да, — впервые улыбнулась Ленка, слабо, но застенчиво-радостно; и Леха вздрогнул, вспомнив, какую власть имела над ним эта улыбка. Нет, так не сыграть.

На улице опускался из темноты под ноги легкий, как пух, снег; чуть пробирал нехитрый морозец, было свежо, холодно; вот еще если бы комбинат не сбросил газ — но уж совершенство недостижимо. Было не более десяти вечера. Но на улице тишина, редкая фигура пересекала только залитое голубым светом подфонарное пространство. Нарастали и падали под ноги, скрещивались и разбегались причудливо с дороги на стены их тени. Однако Лешке не было ни тоскливо, ни грустно; и Ленка, уцепившаяся за его рукав, дышала отравленным воздухом чуть ли не с восхищением.

Поблуждали. А потом Лех, уже всерьез опасаясь за свое нестойкое сердце — что для него такая ностальгическая прогулка! сухая берестина для костра; раз, и все покатится по старому — вывернул к Майкиному дому. Ее окно на седьмом этаже горело единственное из квартиры, и он тормознул.

— А пошли к Майке? Я позвоню кое-куда.

И обрадовался — предлог нашелся хороший. Телефон у Володьки будто бы не выжил после разгрома, Леха его спрятал от греха подальше, телефон внушал ему постоянный ужас, телефон и Ленка, что бы они натворили, оставь их наедине!

Открыв, Майка покрутила пальцем у виска. Но кивнула внутрь. Означало это " проходите, только тихо".

Она была единственным человеком из Лешкиных друзей, кто с Ленкой еще разговаривал. Но и то, скорее, оттого, что как девчонка, трудной Лехиной "любви" сочувствовала. В коридоре она не включила лампочку, что бы лишний раз не тревожить родителей, а оставила открытой свою дверь — с полосой света из нее.

Ленка замешкалась, снимая сапоги, Леха нагнулся, ей помог, чувствуя очередной приступ. За руку осторожно провел по коварному коридору в дальнюю комнату — такую знакомую, и настолько давно не посещаемую им. Сколько он в ней уже не был — год, два? Когда Майка к Володьке ушла? Время мчится.

В комнате Ленка опустилась на стул, голова ее безвольно наклонилась вниз, и волосы в стрижке "каре" сбежали на лицо.

— Началось. Мы на минуту. Телефон тащи.

— Положи ее на кровать.

Майка, как всегда дома зимой в обрезанных старых джинсах, скользнула за дверь и вернулась уже с проводом, сложенным петлей в руке и телефоном в другой. С опасливым любопытством она посмотрела на фигурку на кровати.

— Справляешься? — уважительно спросила она Леху.

— Легко, — понтанул он.

— Круто, — в тон отозвалась она.

— А то.

— Ничего? — она не закончила вопрос, но он все понял.

— Сейчас ничего. Часа через полтора начнется. Просто энергию теряет.

— А там?

— Там видно будет.

— Я помню... — помолчав, сказала она. — Это страшно.

— А ты откуда?

— Володька, — тихо ответила Майка. И улыбнулась серыми крошками в глазах. -Что, никто не знал?

— Во-лодька? Когда?

— Давно... В самом начале. Когда мы с ним только начали... Он не кололся, а таблетками... Я это видела. Страшно.

— А потом ни...

Она отрицательно замотала головой, счастливая своим Володькой.

— Сам?

— Сам.

Лех загрузился. Володька? Да что с этим миром?

Майка погладила его по отросшим волосам и снова непонятно улыбнулась.

— Ничего. Все будет хорошо. Потому что сколько может быть плохо?

Леха усмехнулся, но ничего не ответил. Майка — добрая душа. А только встал, укрыл Ленку курткой. Потом заходил по комнате, ощупывая взглядом знакомые и незнакомые предметы.

— Письма то...?

Майка задумчиво покачала головой. Ну не писал Володька!

— Не писатель он у тебя, единственная... — признал Лешка. — Хотя, за странность... Вроде технарь, а мышление образное... Помнишь, как придумает?

Сказку то помнишь?

— Я и влюбилась в него за сказку.

Над столом у Майки, на плакаты наклеены были фотографии — Володька и Майка зимой на горе, летние с мотоциклами, Володька в Москве, подловленный у своей кореянки, Володька крупно — увеличенное фото — улыбающиеся глаза, рот. А вот и втроем — Майка обнимает их за плечи, всем весело, тоже Москва.

— Сволочь ты, — сказал смеющемуся Володьке Лешка. — Домой приедешь — получишь. Скотина ленивая. А ты пишешь?

— Пишу.

— С ошибками поди?

— Вообще не делаю! — возмутилась Майка.

— Уж мне то не ври... Что у тебя с практикой?

Майка махнула рукой. А потом вдруг оживилась.

— Ты же не видел! Я кожи набрала — черной, сошью ему что-нибудь, комбинезон, если хватит. Смотри. — На свет появилась груда отрезков кожи, Леха на них благосклонно посмотрел. — С кожей знаешь как интересно работать? Пусть с машинами в нем возится, по-моему здорово, классика!

— Здорово, — одобрил он. — Шей.

— Я по тебе мерить буду. Вы примерно одного размера.

— Здравствуйте, я ростом выше! У меня ноги длиннее. Я вообще красивее.

За наглое вранье он был хлопнут по затылку, кто красивее — виднее было Майке, и решено, конечно, не в Лехину пользу. Но вот Майка мгновенно взгрустнула.

— А размер то наверное изменится...

— Не мечтай! Останется такой же хилый... поддразнил еще Лешка. За это был стукнут вдвойне, крепче и звонче.

— Как ты!

— Как я... Да мне и так сойдет... Ладно, телефон, дарлинг.

— Поздно уже.

Леха взглянул на часы. Почти одиннадцать. Олежка простит.

— А она? — опасливо спросила Майка, залезая в машину.

— Обколотая.

Недоуменный взгляд.

— Сам колол. Транки. На время успокаивает. Не оставлять же дома.

Ленка сонно смотрела на них с заднего сиденья, словно по губам пытаясь прочитать, о чем они говорят.

Олежка вчера велел Лехе заехать к Илюхе — что-то такое там наклевывалось для работы. Майку взяли компаньоншей.

Пока ехали — курили в чуть приоткрытые в двадцатиградусный мороз окна.

Лехи не было долго. Ленка спала. Майка тихо крутила радио, в душе не сходило предчувствие чего-то нехорошего, словно она сама в этом участвует.

Выбежал из подъезда Лех, прыгнул в машину.

— Майка! Там такая штука. Илюха в Израиль уезжает к родственникам, для него как для программиста уже работу там нашли. Он компьютер продает со всеми потрохами — модем, принтер, приставки. Просит три с половиной, это немного, главное — я его комп знаю, серьезная игрушка. Он уже наворотов там поставил немеряно.

— Леша, зачем тебе компьютер? — Майка на него смотрела так, словно он уже дымился.

— Ты что! Это же живые деньги! Для меня это один выход — работать дома. А если не ремесленничать, то и до программ дойти можно, Илюха так и начинал.

— Я тебе три лимона дам, они все равно Вовкины, и мне не нужны, пока я дома живу.

Леха от избытка чувств схватил Майку за уши и крепко поцеловал.

— Я знал, что ты не откажешь! Ты мировой человечек!

— Конечно, я ж играть буду. Хорошо, когда у друзей все есть — и машина и компьютер, а ты только пользуешься, — рассудила Майка и лукаво при этом подмигнула.

— Будешь играть, я сказал!

Леха стукнул кулаком по рулю, утверждая за ней это право.

— Заметано! — засмеялась Майка.

Ох не зря, не зря мучили Майку предчувствия!

Когда въезжали на сервис станцию, она впилась глазами в заправляющийся черный "Форд".

— Ты чего? — не понял Леха.

— Она, — побледнела Майка. — Ее машина.

— Чья машина? Ты чего боишься то?

— Я не боюсь, — прошептала Майка, имея при этом жалкий вид.

Леха проследил ее взгляд. Без головного убора на пассажирском месте сидела светловолосая загорелая девушка, кутаясь в палевую норковую шубку, задумавшись, по сторонам она, конечно, не смотрела. Ухоженная девчонка, — отметил про себя Лех. Та самая?

Расплатившись, шел к машине парень с вьющимися волосами, в демисезонном пальто. Тут стало дурно Лехе. Это был Реквием.

Реквием, если и заметил знакомую зеленую "Таврию", вида не подал, не спеша сел в "Форд" и откатил.

— Чья машина? — накинулся на Майку Лех. Та сидела как деревянная.

— Володька к ней уходил. Тогда.

— Зовут как? Наташа?

— Наташа, — эхом повторила Майка.

Ленка затравленно мычала под мокрым полотенцем. Кроме того, от его рук она пыталась увернуться, оттолкнуть, и Лехе нужно было применять известную силу, что бы удерживать ее на месте.

— Все, я сказал! Тихо! Давай...

Она почти рыдала от ненависти к нему, заставляющего ее это делать и к той мерзости внутри себя, что росла, росла, разъедаясь посекундно. Рвало. Словно он держал усталую измученную тряпку, а не живого человека, мокрый и сам — с головы до ног.

Пришлось включать душ. Рыдания прекратились, отвлеченные борьбой с водой. Впрочем, пофиг — ее все равно надо было отмывать. Казалось, он давно уже привык это делать — месяца три, четыре, а не десять дней. Казалось невозможным, а он привык. Об остальном старался не задумываться.

И конечно, сразу раздался звонок. Леха выматерился, Ленка испуганно вцепилась в края ванны.

— Сиди!

Он метнулся открывать, ждал Майку. Хэнк.

— Чего?

— Дело

— Потом! — и захлопнул дверь.

Ленка рассыпала по раковине зубные пасты, щетки, бритвы. Пальцы ее не слушались.

Леха зарычал в оловянные испуганные глаза, выудил ее из воды, замотал в огромное полотенце, унес в комнату. Маленькую, где стоял компьютер, он держал на замке. Предположения не оправдались — Ленка не давала ему ни шанса, и за два дня Леха успел разве только подключить его до сети.

Накрыл, как прижал ватным одеялом. Сел рядом, перевел дыхание.

Второй звоночек прозвучал деликатнее.

— Ты позже не мог придти? — накинулся он на Хэнка. — Я сказал, потом?

— Леха...

В комнате глухо стукнуло. Леха рванул обратно.

— Куда ты, бестолочь! Лежи, вредина!

Не хотел сегодня колоть, но придется. Горлышко у еще одной ампулы сломил, шприц — черт с ним!

Перевернул ее вместе с одеялом, отыскал коленку, под иглой коленка дернулась.

— Ах, сволочь.

Что толку ее ругать, это Лехе — хоть плачь, а ей два-три часа убаюкивающего призрачного сна. Передышки.

Хэнк осторожно заглянул.

— Заходи, — сказал зло Леха. — Располагайся, будь, как дома. Чего надо? Может, кофе? Сейчас, она сварит.

Хэнк помялся в косяке.

— Я понял... Пять минут поговорить то можем?

— Говори.

— Не нашел я там Реквиема. Я парней у подъезда поставил, двух, на машине, третий день сегодня. Только она. Одна уезжает, одна приезжает. Они везде за ней таскаются. Не пахнет там Реквиемом.

— Я сказал, что видел. На остальное мне плевать. Это у тебя время подходит, ты на мои затяги чихать хотел. Твои дела.

— Леха... — почти мягко позвал Хэнк. — Ты не понял, Леха. Если она с ним, значит, он упакован. С лохами она не водится. А пока не ясно это — по-прежнему все на Доннере висит. Ну помоги ты мне, раз мы все в одной связке оказались.

— А я что могу? Где я его искать буду? — угрюмо спросил Леха.

— Точно та баба?

— Майка не ошибется.

— С ней поговорить надо. Съездишь со мной?

— Никуда я не поеду, — почти грубо оборвал его Лех.

— Спалиться боишься? Он все равно уже почти труп. Хуже не будет.

— Будет. Я свою ни на минуту оставить не могу. Ты что, не видишь?

Ленка на диване скручивалась в жгут.

— Но ведь я ее тебе нашел.

— Премного благодарен. Ты мне вообще жизнь распрекрасную устраиваешь. Спасибо за участие. Все по домам. Я не еду. Сам договоришься.

— Она не будет со мной развозить ничего, — мрачно ответил Хэнк. И добавил. — Сука.

— А я что, Брюс Уиллис?

— Вдвоем другое дело. У тебя рожа попроще. Про Доннера напоем. У нее хоть и по приколу с ним было, а вдруг сыграет. Да найду я тебе сиделку на полтора часа. Сестру свою посажу...

Выпроводив Хэнка, Леха вернулся к Ленке.

— Ну как ты?

— Больно... — заплакала она.

В эту ночь он уснул рядом, обнимая ее поверх одеяла. Но все равно — согреться она не могла.

— Полянский ей магазин купил, — объяснял Хэнк выруливающему на центральную улицу Лех, пока тот матерился на светофоры и бестолковых суетливых пассажиров. Он спешил. — Сейчас возит всякую женскую канитель — парфюм, трусы, колготки... Бойкая дамочка. Только ты начинай, ладно?

— Какой, этот?

— Нет, следующий.

Припарковались у магазина, отделанного золотыми панелями и молдингом.

Машину покинули и по колючему покрытию на мраморных ступенях поднялись в большой зал, разделенный надвое.

Девушки-консультантки сонно хлопнули на Хэнка увесистыми ресницами. Очень вежливо Хэнк спросил:

— Девочки, а как Наташу увидеть?

Одна из этих фигур отмерла и исчезла в нише. Через минуту вышла та задумчивая блондинка с автозаправки. Она взвела безупречные брови в холодном недоумении.

— Здравствуйте. Вы ко мне?

Хэнк, по видимому, был ей знаком, и свой удивленный вид она адресовала ему.

— Мы Игоря ищем.

— Игоря? — так же безупречно она обратила красивые глаза на Лешку. — А здесь что, почта, или паспортный стол?

Продавщицы заученно отвлеклись на товар. Было часов двенадцать и посетителей не наблюдалось.

— Понимаете, — чуть зазаикался Лешка под взглядом уверенных голубых глаз. — Игорь Реквиес, мы о нем говорим. Он сейчас пропал, а нужен очень, очень. Говорили, что вас недавно видели вместе, и вот я подумал, что, может быть...

— Понятия не имею, о ком мы говорим, — отчеканила блондинка, поворачиваясь было уходить.

— Он несколько человек очень сильно подвел! — заторопился Лешка. — Меня, Шурика и еще одного вашего знакомого. Володя Доннер, вы помните такого?

По лицу блондинки вдруг скользнула девчоночья улыбка.

— Под-вел? Зайди-ка...

Леха нерешительно улыбнулся на неприглашенного Хэнка и двинул за ней в апартаменты. Они очутились в небольшой уютной комнатке со столом, диваном и телевизором.

— А ты откуда Володьку знаешь? — спросила она.

— Это друг мой. Мы сейчас, в принципе, все из-за него горим, его Реквиес крупно подставил. Но он в Чечне сейчас, в армии, сделал такой ход; а чтобы распутать, надо Игоря искать, — вдохновенно пел Леха.

Блондинка выудила из стола электронную записную книжку и сказала:

— Давай так. Я дам номер пейджера, дальше сами... И в Ебурге сейчас ваш Игорь. Там ищите... Я как знала про этого Игоря. Откуда у мальчишки такие деньги.

Она казалась теперь всего чуть-чуть постарше Лешки — двадцать два, двадцать три? И веселые искорки плясали в ее глазах, кто сказал: стервозных?

— Володьке привет, — улыбнулась она Лехе, протягивая листок.

— Конечно! — заверил Лех, всем видом принося тому клятву. — Наташа, спасибо вам!

Наташа на прощанье фыркнула.

В машине Хэнк выслушал хорошие вести, кивнул головой. Румянец оживил его лицо, но он вымолвил, словно его задело:

— Да что в этом лохе такого... Чем он баб цепляет? В чем цинус?

Леха промолчал. Потом ответил:

— Так он не лох.

Надо сказать, Лешка вернулась вовремя. Девчонка пулей вылетела из квартиры на звук открываемой двери.

— Что случилось?

— Ничего! — грубо крикнула она. — Сами сидите с такой! Идиоткой!

И — топ-топ-топ— дробный топот по лестнице.

Второй Лехе в руки вылетела Ленка. Мокрое, искаженное лицо, бешенство во взгляде.

— Гад! Гад! Гад! Ненавижу тебя! Не хочу с тобой! Отпусти, отпусти меня!

Леха решительно втолкнул ее в квартиру, запер на все замки дверь, вторую.

— Ты дура?

Она заколотила по его плечам, шее, лицу; Леха уворачивался.

— Отпусти меня, какое право... Я, я домой хочу! Домой!

Он отпустил ее, она рванулась к двери, но бессильно прижалась к ней головой. Открыть ее мог только Леха, надо было знать, в какое положение ставить ключ.

— К маме! — зарыдала она. — Мне плохо, плохо, больно, я к маме хочу.

— Где больно?

— Везде!

— Давай таблетку выпьем... — он бережно ее обнял. — И все будет хорошо... Чаю попьем, — руки гладили ее волосы и она заплакала, расслабляясь. — Потом к маме, позже... Уже скоро. Ты молодец. Чаю попьем? Я сделаю. Зачем девчонку испугала? — он повел ее на кухню, но, бросив взгляд в комнату, вздрогнул: стулья вверх ножками на полу, телевизор в середине на боку, выбранные провода. — Пошли, пошли... Может, вколоть тебе транквилизатор, как себя чувствуешь? Телек то взорваться мог, дурочка.

— Пусть бы, пусть взорвался, — сладко всхлипнула она.— Там им всем и надо... Майке, Детке...

— А ты? Себя не жалко? Как же к маме тогда? Ну все, все... Погуляем вечером. Или покатать тебя?

— Покатать... — она распахнула глаза.

Они сидели на кухне на диване, Леха обнимал ее, тихо поглаживая по волосам, она засыпала, укутанная пледом.

— Леша...

— Что?

— Ты меня сейчас совсем не любишь?

— Я тебя всегда люблю.

Она повозилась, устраиваясь поудобнее, а потом сообщила, перед тем, как пропасть в усталый сладкий сон.

— Я тебя тоже.

Леха содрогнулся.

Он был старше ее всего на четыре года, а почему-то казалось, на целую вечность.

Хэнк вместе с новостями притащил ворох документов — печатать, исправлять, бланки, квитанции, доверенности ... Основой Лехиного каждодневного заработка было все, связанное с подотчетным Хэнку рынком. Лехину продукцию Хэнк внедрял добровольно-принудительно, согласуясь с действующими законами о торговле. Еще Майка подтаскивала работу из техникума — рефераты, курсовые, даже один диплом. Но все это надо было качать из Интернета, и отдача светила нескоро, так что без Хэнка Леха бы загнулся. От их странных отношений шарахались все — даже Олежка. Поражая сходством с Демоновым ворчанием, он пророчествовал, обычно развалясь на диване:

— Нашел друга, недоумок! Это же до первой остановки — вот увидишь... Та еще собака.

Уже давно Леха порывался спросить, почему же именно собак так не любит Олежка среди всего животного мира.

С Майкой Хэнк предельно вежливо раскланивался, но не разговаривал. Он вообще при посторонних старался рта не раскрывать, а шмыгал мимо, допустим, в кухню. Демон ногой не показывался — простить Лехе его кретинизм он не желал. А Лехе было некогда.

Кто хотел, приходил к нему и в этот дом — Майка, Олежка, Хэнк.

Итак, Хэнк приносил новости, час от часу удивительнее.

Реквием сидел в СИЗО, Шурик давал показания, колеса скрипели, правосудие кряхтело, но судило.

И Лехе пришла повестка — он сходил, рассказал, как свидетель, что машину гнали, как, когда, что ничего не знали...

А на Реквиема молодой, глупый, талантливый и старательный следователь уже вешал злоупотребление служебным положением, организацию и связь с московскими бандитами. Его ждала ментовская зона. Суд назначен был на апрель.

Но апрель принес холода, снег, закрывший уже дуреющую весной землю и новые сюрпризы для Лешки.

От компьютера он не разгибался, толи халтура ему шла, толи удача; но миллион Майке он уже вернул, и это было сверх ожидания, потому что и жили они с Ленкой на эти приработки, и транквилизаторы вначале покупал Леха, в бешенные суммы влетая, а потом, когда Ленке стало лучше — на восстанавливающие комплексы и стимуляторы. Компьютер захватил Лешку своими электронными щупальцами, высосав все остальные побуждения.

Ленка. Да он бы свихнулся, если б не компьютер. Можно было уже не запирать двери, внутри квартиры конечно, можно было отпускать в магазин под честное слово, уже не прятать острые и опасные предметы, можно было уже не оглядываться на нее поминутно.

Ленка или хандрила, часами пропадая в неподвижном молчании на диване, у телевизора, или вязала непонятную безмерную кофту на старых, Володькиной мамы спицах — тихонькая, как паучок, и все такая же непостижимая. А Леха радовался — занята и занята, слава богу, и стучал себе по клавишам. Она читала. Все книжки подряд — без перерывов. Лешка возил ее по магазинам за толстыми женскими журналами, и она замирала над рекламами косметики, как над редкими шедеврами живописи... Нет, он точно свихнулся бы без компьютера.

Слишком нереальна была эта жизнь вдвоем, ненормальна.

В тот день они отправились на оптовку — за продуктами, а еще найти Хэнка и отдать ему бланки аренды. В сутолоке рынка среди рядов контейнеров, продавцов в тулупах с нежно-малиновым румянцем, толкающимися личностями, разъезжающими бесцеремонно легковушками, их настиг женский окрик, полный негодования, требовательный, как голос грома:

— Лена!

Ленка замерла, как ударенная, а Леха, оглянувшись, увидел тетку лет пятидесяти в большом корабле из серой норки на голове, с лицом карающего ангела:

— Ты что же это? Родители ее везде ищут, а она? Они уже в Пермь два раза ездили, негодяйка, посмотрела бы, до чего их довела!

— Тетя Маша, это Леша, — очень некстати пролепетала Ленка, прячась Лешке за рукав. Лехе оставалось только улыбнуться.

— Я вижу... — убийственно смерила его с ног до головы тетка; но все же смягчилась. — Что бы вечером дома была! Я твоих родителей предупрежу... Где ты сейчас живешь?

— Это соседка, — испуганно прошептала Ленка. — Меня убьют, за то, что институт бросила...

— Ну что, — бодрясь, произнес Леха. — Вечером к родителям сдаваться? Коньяк купим?

Молчание Ленкиных родителей не сулило ничего приятного. Они у нее вообще были молодыми, настолько, что бросалось в глаза, отцу — под сорок, матери — меньше. По сравнению с Майкиными или его собственными разница ощущалась настолько, что Леха опасался, как бы дело не дошло до рукоприкладства.

— Проходите, — сдержанно пригласила мать.

Прошли в большую комнату, все сели за стол — Ленка рядом с Лехой напротив них. Мать выключила телевизор. Отец, худой, в очках, в домашней непритязательной футболке, рассматривал свои руки и двигал желваками. Леха воздвигнул на середину стола бутылку, осознавая всю ее неуместность и отчасти оскорбительность. Ленка, виноватая, глаза от бархатной скатерти не отрывала, с интересом рассматривая выбитый узор — нарядная багровая скатерть — под портьеры и цвет мебели. Казалось, молчание не прервется никогда.

— Дрянь, — сказала мать.

— Настя, — предостерегающе произнес отец.

— Мама, — сказала Ленка и заплакала.

Леха молчал.

— Мы тебя четыре месяца искали, весь институт подняли, все общежитие. Уехала с другом — и все! Все — куда, с кем — неизвестно. Ты думаешь, мы железные? — Ленкина мать тоже заплакала. — А ты жила у нас под носом все это время, дрянь жестокая...

— Мамочка, прости, — всхлипывала Ленка. На Леху пока не переключались.

— Мы с отцом все морги в Перми два раза обошли! Такое видели! Отец, покажи ей извещения! Что там за скандал был в институте, что за компания? Говори, дрянь! Взлом на кафедре?

— Мамочка, я не знаю, — Ленка подняла залитое слезами лицо. — Прости, я не хотела!

— Мы к тебе, как к родному, — мать повернулась к Лешке и зарыдала в голос. Ленка, громыхнув стулом, кинулась в кухню.

Отец, внезапно перегнувшись через стол, саданул кулаком прямо у Лешки перед носом, бутылка подпрыгнула на мягкой скатерти.

— Червяк! Щенок паршивый! Ты какой ценой удовольствие себе ищешь? — Леха вздрогнул. — Пакостник!?

Ленкина мать, зажав голову руками, тоже выбежала из комнаты.

— Посмотри, посмотри, мать поседела лет на десять, мальчишка, эгоист! Подлец! Я тебя сейчас вот этими руками... — руки сжались перед Лехиными глазами, словно скручивая и ломая невидимую ось. — Захотелось ему! Ты растил ее, ублюдок сопливый? Увез... Жили тут, трахались у нас под носом, даже не вспоминали... Жениться не захотел, а так, вподлую, за чужими спинами! Зачем ей голову морочишь? Она институт из-за тебя бросила, родителей забыла, где у тебя уважение к нам — не видно!

Леха едва перевел дыхание, Ленкин отец был страшен, и те дикие слова, которые швырял, отскакивали от него, не задевая — так сочувствовал ему Леха!

— Саша, — позвала с порога комнаты жена. За ней маячила бледная девчонка, с глазами, потрясенно глядящими на Лешку. — Спокойнее, Саша... Она беременна... Мы же не запрещали вам жениться. Только хотели, чтоб Лена училась, у нас в семье неучей не было! Ты нам обещал...

— В следующем году восстановится, — машинально пообещал Леха, страшась посмотреть ей в глаза. А она ему улыбалась, ободряюще и тревожно одновременно...

— Саша, доставай рюмки... — растроганно распоряжалась мать. — А жить то вы где будете, уже решили? Ох, не хотели мы, что бы Ленка так рано замуж выходила, восемнадцать лет, куда спешить? Леша, а у тебя как с работой?

Наконец, кончилось. Леху с будущим тестем отправили курить в коридор.

— Куришь, — неодобрительно заметил тот. — Какие дети при курящих родителях?

Коньяк сделал свое великое дело, разрядив обстановку в расслабленную и почти торжественную.

Он затянулся, жестом показал и свою сигарету и засмеялся, потом махнул рукой : кури, мол.

А если бы сейчас у Лешки еще и сигареты отняли!

— Ничего, — утешал его тесть. — Дети всегда не вовремя получаются... — при этом оглянулся на дверь и объявил заговорщески: — сами молодые были, помним. Настьке — семнадцать, родители против, жить негде. — Он еще раз махнул рукой и хмыкнул: — В тридцать пять бабушка... А мне, знаешь, сколько? Я тоже на четыре года старше. Эх, как все дети повторяют-то! А ты не зря работу бросил? Компьютер, это хорошо, но временно. Как-то ненадежно. Неужели два с половиной в месяц выходит? У тебя же хорошая специальность, а там в институт на заочку...

Леху, хоть и выпившего, с толку сбить было трудно. Оставаться ночевать он наотрез отказался.

— Домой пойдем, — твердо отвечал он. — Что у нас, дома нет? И не надо нам ничего. У нас полный холодильник.

Но Ленке все равно совали в руки яблоки...

Переобнимавшись, наконец расстались. По безмолвной синей улице шли молча, но снег под ногами пел уже по другому.

Ленка прижималась к нему под рукав, и он чувствовал время от времени ее счастливые глаза на своей растерянной физиономии.

— Что ж ты раньше не сказала? Ребенок все таки. Нужно наверно в больницы сейчас ездить, наблюдаться. Женские консультации.

— А ты откуда знаешь? — притворно сердилась Ленка.

— У Олежки ребенок родился, — бестолково пробормотал он. — В Новый Год.

— А ты бы кого хотел — мальчика или девочку?

— Я? Девчонку.

— Леша... Ты что, правда на мне женишься?

— Конечно женюсь, что за глупости. Когда дети, это серьезно.

— Леша... Ну спроси хоть, кто отец...

У Лехи на мгновение в глазах почернело, и всплыла квартира без паркета, в углу фигурка на полу, лужа рвоты, ее непонимающее лицо.

— Кто? — недоуменно переспросил он. — Я.

— Как ты? — она даже остановилась, они уставились друг на друга. — Разве что-то было?

— А ты помнишь?

— Глупый! — засмеялась она. — Милый мой, хороший мой! Никакая я не беременная, просто хотела, что бы он на тебя не орал. Вон как мы все славно помирились. А ты бы на мне правда женился, и еще мне б доказывал, что ребенок твой? Лешка, ты у меня чудо! — она поднялась на цыпочки, закидывая неловко ему на плечи руки, отчего шапка у него покатилась на снег, пригнула к себе и поцеловала. — Такого больше не найти, хоть всю жизнь ищи!

— Идиота, — глупо улыбаясь, дополнил за нее Леха. За это она его снова поцеловала.

В конце концов, это случилось, что из того? Леха капитулировал.

Все сразу вышло из-под контроля, словно хитрая композиция, которую он так долго и терпеливо составлял из кусочков, начала рассыпаться на глазах, а он только наблюдал за этим, больше не в состоянии что-то поправить. Плотина открыла шлюзы, и дом перестал быть крепостью.

Началось с визитов родственников, проходящих под девизом "а как там, интересно знать, поживают наши дети?" Однажды, после ухода маман — они обе долго болтали в большой комнате на фоне сериала "Санта Барбара", а он распечатывал графоманские бредни Майкиной знакомой (немного пошло, немного порнушно, но по пятьсот рублей за страницу). За спиной возникла Ленка, она обняла его со спины, ласкаясь к щеке, словно кошечка.

— Ушла? — спросил Леха, не отрываясь.

— Угу... — она коснулась носом его уха. — Леша...

— Что? — размягчено отозвался он.

— Я тут подумала... А может, нам и прямо завести ребенка? Все так ждут... Ты б хотел?

— Не сейчас.

Руки ее дернулись было с ее плеч, но он ухватил их, и — оттянул рукав своей рубашки, которую она носила вместо халата. Тихонько провел пальцами по синякам от уколов, и поцеловал в ладонь.

— Попозже. У нас будет самый лучший ребенок. Не сейчас.

Она все-таки выскользнула и ушла из комнаты.

Леха вздохнул, потом поставил паузу.

Нашел он ее в ванной, бездумно уставившейся на бьющую из крана горячую воду.

— Лен...— позвал. Сел рядом. — Ну прости. Прости. Что ты хотела — к подружке?

Сходим. Вина возьмем. Или я тебя одну отпущу. Поболтаете. А я за тобой потом зайду. Ты же хотела?

— Лучше закончи сегодня, — со здравой рассудительностью ответила она. — А я почитаю.

— Я тебе вечером игру поставлю. А ребенок у нас будет, даже не один... Летом на юг поедем, там и займемся.

— Я передумала, — просто сказала Ленка.

Компьютер стал проклятием для Лешки — он стучал почти все время, все; работа, работа, а отрываться нельзя, потому что нужны деньги, а она, Ленка, все дальше отдалялась, терялась в маленькой квартире, соединившей их. Бросить все и заняться только ею — это была роскошь, на это у него не хватало духу. Вкалывая так, он словно доказывал постоянно всем, что может — без шахты, без отпусков и больничных, без выходных и передышек — содержать их обоих, понемногу отдавать долг и вновь собирать на ... Тьфу-тьфу.

Брать у родителей ему казалось непорядочным, он же женится, пусть и покажет, что мужчина, а не школьник с тремя рублями на обед от мамы с папой.

Но и отказать ей выходить он уже не мог; вновь размножилось какое-то невероятное количество похожих друг на друга подружек, он уже закрывал глаза, потому что Ленка оживала с ними, возвращалась беззаботная семнадцатилетняя школьница, озабоченная разве только результатами выпускных экзаменов.

Потом случилась вечеринка, на которую притянули и его, которую он вообще никак не смог расценить — дикую подростковую пьянку с этими девочками и их еще более непонятными ему инфантильными расхлябанными кавалерами.

— Молодежь! — плакался он потом Майке. — "Иванушки", "Эй оф бейс", слабые желудки, тощие фигурки, тупые предъявы — мы что, тоже такие были в восемнадцать?

Нет, утешала Майка. Ты уже тогда был высокий, умный брюнет. — Не издевайся, дарлинг. — Поставь мне лучше другую игру, ту, где леталки. Ты не опоздаешь за своей красавицей?

Леха махал рукой — пусть веселится.

Апрель подходил к концу, суд перенесли еще раз, пламя там раздулось нешуточное, и вызвали бы Володьку из армии, уже на то пошло ( Майка радовалась), но где его выцарапывать с той чеченской полосы, когда все военкоматы противоречили друг другу, и никого уже не удивляли ложные адреса полевых отделений связи.

Человек пропал как пылинка, канул в многомесячное молчание, растворился на карте боевых действий — пойди отыщи! Военкоматы были бессильны. А Майка? Майка устала убиваться — повода нет — объясняла она Лешке. А чего гаситься без конкретного повода. Лех удивленно косился на эту несвойственную ей рассудительность: взрослеем, дарлинг? Я тут игру одну раскопал для Ленки, трехмерку, пришлось еще комп нарастить, хочешь посмотреть? — Майка, конечно, соглашалась — мы с тобой как старички с галерки — старые и циничные, верно? — Брюзжащие. — Точно, кивал Леха. Особенно ты. — А что, двадцать лет — это уже диагноз. Пожили, хватит. Начинаем отмирать.— Не кокетничай, дарлинг, любезничал Лешка.

В двадцать лет Майка имела свежий вид и каждый месяц новую стрижку по моде. Она горделиво мотала свежеподстриженной копной пепельных волос. Это их веселило. Они давно понимали друг друга.

Ком катился, нарастал, и увлекал за собой лавину.

Однажды, отпустив ее к родителям на вечер, но вдруг затосковав в одиночестве, он двинул к ним раньше, чем хотел, а заходя в квартал, увидел подъехавшую к ее подъезду знакомую машину — знакомую по прошлому маю. Немного погодя из нее вышла Ленка, не заметив — или постаравшись это сделать? — его, зашла в дом. Леха осел на скамейку, нашарил сигареты в кармане куртки. Пусть успеет подняться, успеет раздеться. Случилось то, что случилось — точь в точь по прошлогоднему сценарию; как он, кретин, купился снова, как мог не устоять — уже в третий раз — это не чересчур ли уже? Повелся на те же сопли, на такие же нехитрые ласки, на кусочек нежности, брошенный ему словно в награду за преданную службу?

Леха, Леха, ну ты когда поумнеешь? Эти бредни способны обманывать только тебя — про поэзию молчания и недосказанности; эта странная любовь — она только в твоей голове, а на самом деле — восемнадцатилетняя продуманная самочка, которая дурила тебя и будет дурить дальше, когда ты посадишь ее к себе на шею также добровольно, как посадил в свою душу.

— Леша...

Это она. Подошла, села рядом, прижалась к плечу щекой. Молча. Он курил, не отодвигаясь, не отзываясь. Когда закончилась одна сигарета, взял другую.

— Ты видел.

Это не вопрос, и не утверждение. Немного грустно; как она смеет!

Леха мрачнел тем больше, чем больше сейчас не хотелось разговаривать с ней.

— Я осталась должна денег. Теперь они просят...

Впервые он поднял на нее глаза.

— Много. Это все очень дорого стоило. Что мне делать сейчас, Леша?

— Сколько?

— Давно на счетчике. На этой неделе пятнадцать. Знаешь, это из-за того, что я с тобой... Он зол. Я не хотела говорить, но ты увидел. Прости. Я ничего хорошего тебе не приношу...

Лешка бросил окурок, и крепко сжал ее в объятьях.

— Это ерунда, ребенок. Это такая ерунда! Мы найдем. Господи, я что только не подумал!

— Леша...

Олежку стукнула истерика. Бесполезно. Лех решил.

— Ты обкурился? Вы там вместе ширяетесь? Я знал, я говорил, говорил! Что ты хотел, она наркоманша, какие цветочки? Так влететь из-за такой лохушки! Опомнись, идиот, уколи себя в задницу, это развод, самый тупой!

— Бесполезно. Я решил.

— Я тебе не помощник! Я в дебилы не записывался! У тебя звездная болезнь? Прекрасно! Парус

* * *

!

* * *

на рыло! И не звони больше, не чмори мой телефон!

Я тебе в уши наплюю! Дибилоид!

Трубку бросили, Леха убрал телефон.

— Послал, — коротко пересказал он Майке.

— А зачем тебе Кондрат? У тебя Хэнк есть. Пусть он продаст. Ему привычнее.

Леха долго молчал, потом изрек:

— Майка. Я тебя когда обижал? Обзывал? Было? Запомни, когда тебя выберут в Думу депутатом. Тебя к правительственной награде надо прямо сейчас представлять, что они телятся? Может, тебе эмигрировать? Там оценят? Они мозги на вес покупают.

— Если ты ему доверяешь, конечно, — чуть порозовев, довершила свою мысль Майка.

— Я умру за тебя когда-нибудь, единственная, — серьезно пообещал Лешка. — Так и знай. Я запланировал.

— Остынь, — засмеялась Майка. — Тебя Олежка переругал? Он простит. Когда-нибудь. Как же, его зеленую...

— Леша, там тебя. Лена спрашивает, — просунула голову в дверь сестра. — Вы что, поссорились?

Слова, слова, ла-ла, ла-ла... Все равно не избежать. Никакой диван не поможет. И, помучившись немного, Лешка с дивана встал — всклокоченный, хмурый, вышел в предбанник. Ленка, такая родная, такая привычная, в новой весеннем платьице такая красивая — встревожено искала его взгляд. Он спокойно его встретил.

— Леша. Что случилось?

— Ничего. Собирайся. Отправляйся домой, или куда тебе будет угодно. Ключи занесешь Майке, — видит бог, ему легко давалось это равнодушие. Сердца в нем больше не было. Любить? Ее? Не смешно. Забавно лишь то, как она выглядела, забавно изумление и страх в ее заблестевших глазах и прыгающий подбородок — забавно. Но не смешно. Почти с жалостью невольной Леха пояснил, не дожидаясь нелепых вопросов — сделать это все-таки надо было, к чему заставлять ее искать новое вранье?

— Концерт окончен, ребенок. Я клоун, но цирк за мной вернулся. Хэнк не стал продавать мою машину, он знал твоих друзей и отправился к ним вкручивать — кто они такие, чтобы знать слово "счетчик"? С чего понтуют? Какие долги?

Оказалось, ребята делов таких не знают, про цифру пятнадцать впервые слышат, и кололи тебя из одной симпатии. Так что круто тут ты замутила — я б тебе и так дал все, что б ты захотела, если б только знала, чего хотела. А в жмурки играть, притворяться, любить меня я не заставлял, ты это хорошо знаешь. И свобода твоя мне нафиг не нужна была, я б тебя на ноги поставил, и свалил.

Дура ты, Ленка, ни ума у тебя, ни фантазии!.. Беги домой, родителям скажешь, что захочешь, мне — все равно.

Он боялся, что она еще что-нибудь начнет говорить... Но она тихонько глянула на него своими молчаливыми глазами, и — вышла.

Лешка хотел заплакать, но не смог. Сердца в нем больше не было.

Хэнка найти можно было только с утра на рынке; вечером — безнадега. В администрации развели руками, ищи сам, где-то здесь, если уже не уехал.

Узрев переполох в последнем ряду, Лех двинул туда.

Хэнк громил чурок. Буквально. Пинал ногами по их лоткам с фруктами, апельсины и бананы раскатывались по грязи... Орал матом в психе великом. Леха попятился.

— Твари черномазые! Бомжи помойные! Предупреждал я вас? Предупреждал?

Один попал ему под руку, высокий перепуганный азербайджанец, Хэнк вломил ему от всей души и бросил в руки своих парней.

Так он шел по ряду, скидывая ящики на дорогу, распинывая груши и мандарины, периодически прикладываясь к самым несимпатичным для него физиономиям, побелевший от гнева, сея ужас и оцепенение. За ним двигалась почтительно его свита — бритые спортивного вида парни, зачищая за командиром территорию.

Тут Хэнк увидел Лешку, перевел дыхание. Было видно, что апогея он достиг, подустал, и готов остановиться.

— Внушение, **— сказал он, стряхивая с рук кровь. — Бестолочи, бараны неграмотные. С ними только так. Паспортов почти ни у кого нет, не то что санитарных книжек. Суки неоформленные. Один раз уже с налоговой **встревали, но ума не прибавило. Что завтра у всех **бумаги были! А меня не **, где вы из возьмете**! А если вас на другом месте поймаю

* * *

— убью на месте! Ясно, козлы горные? Все слышали? Что б через полчаса ни одной черной задницы я тут не видел,

* * *

!

— Не боишься? — помрачнев, спросил Лешка. — Народ то горячий, злой.

— Эта пионерия? — презрительно фыркнул Хэнк. — Это у них в природе, тупое стадо баранов, что бы их трахали. Завтра поползут, деньгами своими тыкать станут — Саша-джан, не сердись... Лохи, — обозначил он их как класс. — Ты за деньгами?

— Нет.

После увиденного делиться с Хэнком своими проблемами Леха расхотел. Но все таки спросил:

— Ты с тем так же разговаривал?

Хэнк посмотрел на него, соображая. Потом вспомнил, и что промелькнуло в его бледно-голубом взгляде — вроде участия?

— Нет. Я спокойно с ним разговаривал.

— Я тут подумал, может, ты напугал, вот он и соврал?

— Понимаю... Тут вопрос — кто соврал. Брось это, Леха. Выкинь из головы. Она тебя динамит — так или иначе. Ходит к нему и все такое — я говорить не хотел. А про бабло он впервые услышал, можешь мне поверить. У него ума бы не хватило. Да, тебе в суд повестка пришла?

— Нет еще.

— Все. Окончательно 23мая. Реквиему крышка. На него все повесят.

— А ты что, рад?

Хэнк посмотрел на него, как на дурака.

Пришла Майка.

— Здравствуй, единственная.

— Что делаешь? — спросила она.

— Английский учу, — усмехнулся он.

— Ну? — ужаснулась Майка. — А зачем?

— Может, пригодится когда. Я в программы залазить хочу, а без англа там нефиг делать. Сейчас порылся в дискетах Илюхиных, нашел переложение Илоны Давыдовой, так правда звуковой редактор подключать пришлось. Хочешь посмотреть? Наушники, микрофон... Для отработки произношения. Мне правда, произношение пополам, лишь бы читать, но там серия игр идет — леталки — там на голосовых командах, пришлось купить.

— Да ты заболел уже. Пойдем ко мне?

— А зачем? — недоуменно спросил Леха. Куда то идти от компьютера — это он уже не понимал.

— Ну... Я тебя покормлю.

Майка смотрела так просительно, и лицо у нее было грустное...

— А чем кормить будешь?

— Что захочешь, — с готовностью произнесла она. — Пошли. Плохо мне. Хоть поболтаем. А?

Леха улыбнулся.

— Как откажешь... — Он дернул было ручку двери, потом спросил: — Может, пива возьмем?

— Ты в деньгах? — просияла Майка. — И сигарет.

— У меня и для тебя пятихатка отложена.

— С ума сошел? Ты хоть на улицу выходишь?

— А чего там делать? — тихо спросил Лех.

Майка варила суп с летними грибами и бубнила:

— Конечно, у них компьютеры... Зачем им друзья теперь. Пусть дохнут в одиночестве. Подумаешь, депрессия. То ли дело — леталки, стрелялки, Илона Давыдова.

— У тебя депрессия, маленькая? — сильно удивился Лех, поперхнувшись даже дымом.

— Просто поговорить — и то нужно заманивать... Скотина ты, Леха, — она погрозила ему поварешкой. Зная Майку, Леха не сомневался, что это серьезный жест, и голову слегка в плечи вжал.

— Может, я тебе лук порежу?

— Да ну тебя... То есть, порежь, конечно.

Пока Леха виртуозно управлялся с ножом, луковицей, сигаретой и слезами одновременно, Майка нещадно солила суп, перчила и бухала в диких количествах трав для ароматов. Запах в кухне стоял невыносимо грибной и летний : Леха едва сознание не терял.

— Конечно! — критически окинула взглядом Майка его заострившиеся черты. — Отвык уже от человеческой еды? Пять бутербродов в день, всухомятку? Ты хоть немного от него отходишь?

— Конечно, — искренне возмутился Лешка. — Я же не конченый псих. Я еще сплю. Как устану — сразу спать. Я в жизни столько не спал. Как животное — только сплю и ем, сплю и ем. Что ты меня ругаешь?

— Животное! — вопреки ожиданиям разозлилась Майка. — Вот именно. Дальше носа своего смотреть не хочешь! А то, что у лучшего друга жизнь ломается — плевать? Или что, компьютер тебе теперь лучший друг?

— Как ломается? — снова испугался Лешка, нож у него застыл в руке, пепел упал в миску с луком, а он пальцем попытался его выковырять, за то получил подзатыльник. — Что, пришло от него что-то? Письмо?

— Вот, — с горечью произнесла Майка. — Пожалуйста. Кто твой лучший друг? Олежка, может? Или Хэнк? Причем тут Вовка, я тебя спрашиваю? Я про себя говорю, или я что, номер восемь теперь?

Она так расстроилась, что суп от нее сбежал, слабо взмахнула полотенцем и принялась спасать плиту.

— Нет. Ты мой лучший друг, — серьезно сказал Леха, поняв, наконец, что от него требуется. — Вне конкуренции. Что там за проблемы, выкладывай.

Майка довольно засопела, еле удерживаясь от простодушной улыбки, засыпала лук, загадочно покачала головой.

— Вкусно пахнет, — признал Леха. — Майка, ты такая девица хозяйственная...— и прикусил язык, потому что "девицей" называл ее обычно Володька.

Еле слышный вздох издала девчонкина спина, и плечи у нее опустились под теплым домашним (Володькиным) свитром.

— Ну, что? — с располагающими нотками тихо произнес Леха. Страдания в Майке сидели прочно, и вытянуть их наружу стоило немало напряжения личному психологу.

— Леха, — она опустилась наконец, на стул, глядя в клеенку. И замолчала.

Суп кипел, голова кружилась, а за столом зависло нечто, напоминающее немой крик. Она собиралась с духом.

— Трудно мне.

Леха напряженно ждал.

— Жизнебоязнь... Боюсь жить. Выходить на улицу. Кого то встречать, знакомых. Боюсь, что не нужна. Никому. Ему. Он не пишет. Боюсь кондуктора в трамвае, когда еду с билетом. Так боюсь продавцов в магазине, что даже заикаюсь. Боюсь, что за спиной про меня что-то говорят. Смеются. Оборачиваюсь. Понимаешь это?

Лешка смог только кивнуть.

— Неправильная я какая-то. Нет, это твердое убеждение, я не рисуюсь. Со мной постоянно не так, как у людей. Вот вцепилась в Доннера. Главное — головой то все понимаю, а делаю наперекосяк. Дождусь. А как мы дальше жить будем, знаешь? Он меня бросит. Или еще с каким-нибудь Реквиемом свяжется. Чего себя обманывать, Наташа какая ему роскошней покажется... все равно дождусь! Мне свет клином сошелся! Пусть смеются. Никакие мужики мне не нужны, лучше его все равно на свете нет. Надо только подождать. Пусть.

— Им завидно, — улыбнулся Леха. — А ты не ведись, сестренка. У тебя все будет так, как в сказке. Я чувствую. Так, как у вас — ни у кого больше не получится. Потому что вы люди такие. Особенные. И ничего там с ним не случится, пока ты так за него держишься. А на них на всех наплюй. Кто тебе чего сказал? Кого побить?

— Меня надо побить, — вздохнула Майка. — Я такая глупая. Я так быстро все забываю.

— Собирай альбом памяти. Кастаньеду не дочитала? Это очень просто. Иметь — совсем не обязательно, главное — то, что записано на подкорке. Это твой личный компьютер, база. Какие-то самые сильные, важные моменты, ты их листаешь и ассоциируешь заново, энергия не теряется. Медитация. Наука душевного спокойствия — уйму денег стоит. Время, расстояние — не существенно. Важнее только энергия, которая переходит из вида в вид. Качай. Вот, держи руку...— Лех через стол протянул ей руку, ладонью вверх. Майка осторожно к ней прикоснулась подержаться. От Лешкиных вдруг пробудившихся глаз, от внезапной убедительности простого лица, которому она привыкла верить, то ли показалось, то ли на самом деле почувствовала девчонка — как поток силы и спокойствия проникает от него через эти глаза и лицо, от его руки к ней в руку, которую вдруг внезапно запокалывало, словно от слабого электрического разряда.

— Ну? — спросил Леха, внимательно наблюдая за ее оживающими глазами.

— Здорово, — прошептала она.

— Космос, — Леха осторожно переложил ее руку на стол, и, словно выложившись, поскучнел, угас обратно.— Я тебе свою энергию скинул. Учись не терять. Будь герметична. Замкни в кольцо. Тебя никто не сможет ослабить, если ты будешь представлять это кольцо, и то, как оно мотает в тебе свой счетчик. Не давай никому скачивать, поняла?

— Постараюсь, — девчонка бережно сложила пальцы в кулак, словно пряча в ладони бабочку. — Я постараюсь.

Леха кивнул, не поднимая лица, вытащил себе еще одну сигарету. Майка выключила суп, но к нему, по обыкновению, не подключилась, словно перерождение в ней уже совершилось.

Потом Леха ел суп, молча, невесело, и в наступившей тишине Майка спросила сама себя, задумчиво:

-И зачем мне Володька сдался? Дура Ленка, знала бы, кем бросается...

Он поперхнулся.

— Ненавижу ее! — она повторила с вызовом. — Она все испохабила! Ты раньше совсем другой был, что я, не помню?

— Перестань, Майка, — твердо произнес Лешка, но так, что она послушалась. — Лопай суп давай. Вкусный.

У нее загорелись щеки. Она налила себе суп в тарелку и в нее же уткнулась, в предательски задрожавших от допущенной нетактичности пальцах одеревенела ложка.

В июне Майка закончила техникум, Демон привел на житье новую подругу, Джек лег в психушку, Старики затеяли развод... Суд все-таки состоялся, Реквиему дали восемь лет, а Хэнк, хоть и платил Акселю компенсацию — ходил в героях, приобретал популярность, и даже поступил в столичный заочный вуз на экономику частного бизнеса, естественно, на платное.

Лето обещалось быть нескончаемым и жарким, Леха подумал-подумал, вручил компьютер Майке — подработать на косметику — и махнул к родственникам в Питер; ничто его не держало. А когда вернулся через два месяца, загоревший, немного более светский, поднабравшийся от двоюродного брата всяческих столичных фишек и отчасти снобисткого дико акающего выговора и расхлябанности, развеявшимся и морально готовым восстанавливать свою рассыпающуюся без Володьки "Тавру", то нашел Майку в самом разгаре болезни. Все симптомы "Майка влюбленная" присутствовали налицо. Хэнк кружил над ней, как ястреб, готовый спикировать на жертву.

— Это что? — изумленно застыл Леха на пороге кухни, где Хэнк невинно пил чай. Тот отставил кружку, улыбнулся:

— Приехал? А ты будешь?

— Я?..— запнулся Лешка.

Хуже всего было выражение Майкиного лица на фоне этой прозаической картинки и Хэнковой улыбки. Такой жалкой он ее никогда не помнил. Странно, а ведь казалось совсем недавно, что никогда не испытать больше той пронзительно-режущей боли, как тогда, с Ленкой. И, удивившись своей реакции, и не желая показывать ее, он отшатнулся назад, к выходу.

— Лешка! Стой! — закричала вслед Майка.

Пока он крутил свой хитрый замок, она вылетела за ним в прихожую.

— Лешка, ты не понял! — в глазах у нее стоял ужас.

Ожесточенно дергая дверь, Леха все же справился с замком, посмотрел на нее мельком, на красные пятна, выступившие на лице, тихо пробормотал:

— Я то понял... Детка не поймет.

Майка вцепилась ему в руку, но он стряхнул ее с силой и брезгливостью неожиданной, и из квартиры вырвался.

Майка пришла вечером. Лешкин зять ( Майке он всегда улыбался) пропустил ее в квартиру.

В комнате Лешка и Димка склонились на полу над схемами разобранного Димкиного приемника. Оба подняли головы.

— Привет, — еле слышно произнесла девчонка.

— Привет.

Димка никогда не отличался любезностью, но сейчас его короткий кивок равнялся... Чему? Майка опустилась на диван.

— Что делаете? — еще раз робко спросила она.

— Максимум пытаемся впаять, — как неживой, ответил Лех.

— Вообще-то, получиться не должно, но Лехе его брат навкручивал, что будто надо только знать как и куда, — пояснил деловито Димка.

— А.

Как нитка, протянулось молчание. Леха поднял голову, вымученно спросил:

— Как дела?

— Нормально... Я на работу устроилась, — спохватилась Майка. — На время.

(Димка хмыкнул).

Леха сделал еще усилие и спросил:

— Что за работа?

— В магазине...

— В магазине? Ты, дурочка, зачем техникум заканчивала?

— А куда? На швейник? Там три года денег не дают. А тут 500 каждый месяц. Пора, короче, поработать. Да в общем, наплевать.

Леха снял еще плат, сдул пыль.

— Чего продаешь?

— Обои, — совсем сникла Майка.

— О, сразу ремонт затею, — неискренне воодушевился Лешка.

— Леша...

Взгляда ее он старательно избегал.

— Кретины, — проворчал Димка.— Леха, я завтра зайду, что тут у нас, а то поздно уже. Посмотри сам.

— Ладно, — откликнулся Лешка, поднялся за другом — закрыть за ним входную дверь, вышел.

Не было его долго, но вот он вернулся, сел рядом, в руках мял сигаретную пачку.

— Леша.

— Кончай, — грубо отозвался он. — Я тебе никто, мне ты ничего объяснять не должна, ясно? Делай, что хочешь, ты взрослая барышня, у тебя голова на плечах, я надеюсь, по крайней мере. Только Хэнк этот в падлу, ну кто такой Хэнк, я спрашиваю? Он то рад, конечно, старые счеты сводить, ну дура ты безмозглая, что ли?

Майка вспыхнула, гневно вскинув голову:

— Леха, что ты несешь? Ты же не знаешь! Чем ты Олежки лучше, во все сразу поверить готов, да? Ты меня что ли не знаешь пятнадцать лет, скотина! Что за психология дегенератская?

С тобой я чай не пила? Я с тобой вообще месяц в одной избушке жила, ну и что?

— Я другое дело! — снова завелся Лешка.— А Хэнк этот тебя с четырнадцати лет хочет, и сейчас — не меньше, что у меня, глаз нет? А Володьку ему через тебя трахнуть — как сигарету выкурить, с чего чаи то он к тебе заколбасился пить? Ты замужняя женщина, какие гости? У тебя мужик на войне — забыла? Я почему тебе вкручивать должен?

— Зануда ты... — неожиданно сникла Майка. Ну, так и есть, дело мокрое.

— Да ладно... Было что от Володьки?

— Лучше бы не было!— обиженно шмыгала Майка. — Ты видел такое письмо — страницы не набралось? Это за четыре месяца! Жив-здоров, люблю-целую. Привет туда, привет сюда. Так пишут письма? Гад! — убежденно заявила она. — А мне — спасибо и большой привет. Все! Урод!

— Им, говорят, нельзя ничего лишнего писать, — попробовал снова заступиться за Володьку Лешка.

— Ничего личного — тоже?

— Ну хочешь, я тебе письма писать буду. Что ты так зациклилась то.

— А ты мне на что?

— Ну, спасибо, — он едко усмехнулся. — Мавр сделал свое дело, мавр может уходить?

— Я ему тоже писать не буду! — мстительно добавила она, не заметив Лехиной обиды. — Фиг! Брошу гада. И ничего я ему не должна, мы даже не женаты. Назло ему с Хэнком заведу! Он меня хоть любит по-человечески.

— Выясняется, — некрасиво улыбнулся Лех.

— А что? — грустно сказала Майка. — Кто со мной общается, я в центре города, как в пропасти, ты вон вообще на два месяца уехал, развлекался там, загорел.

А я одна, одна, как на каторге, ясно? Девчонке легко одной быть? Тут от чего угодно с ума сойти можно. А Сашка меня любит, заботится, на работу устроил. Всем было пофиг!

— Получит у меня твой Сашка, — зло сказал Леха. — Козлина. Больше чтоб носа он к тебе не показывал, или я сам с тобой поселюсь! Ясно тебе?

— Он хороший, ты его просто не знаешь...

— Я то знаю, очень хорошо. А ты куда голову суешь? Это он сейчас шелковый, в деле ты его не видела! Надеюсь, авансов не выдавала? Дурочка, вспомни про Детку, он же придет скоро, в мае, меньше года осталось. Все тебе возместит... У тебя галлюцинации, ты же Володьку любишь!

— В мае... Так долго, — прошептала Майка. — Я с ума сойду.

— Я тебе сойду! Никаких Хэнков! Протрезвей! Ты же умница, справишься... Я помогу.

— В мае! — она заревела наконец в голос.

— Что? — железобетонно спросил Лешка.

— Я вспо...

— Что?

Но бурю пришлось переждать, по крайней мере, первые ее порывы, промочившие Лешкину рубашку на плече, куда Майка зарылась носом.

— Что?

— Он сказал, когда уходил... Что вернется, когда будет всего труднее... Мне с каждым днем все труднее. Чего же он не идет?

Горько плачущую Майку опять пришлось утешать. За что друзьям достается всегда самая грязная работа? Ох, вернется Володька, счет выставлю!..

Майка плавала за стеклянными витринами, как рыба; за лесом дезодорантов и туалетных вод, за пиками карандашей и туши, за стройными рядами помад и лаков... Ниже рябила цветными упаковками хозхимия, а все остальное пространство стены занимали стеллажи с обоями.

— Зашибись, компот, — оценил Олежка. — Эй, Белла, плыви сюда!

Майка выплыла, сияя обрадованной улыбкой.

— Хороша, — покачал головой Олежка со знанием дела. — Беллисима!

— Привет, единственная.

Олежка за комплимент заработал поцелуйчик, впрочем и Лехе тоже досталось. От давешней тоски в ней не осталось и следа, она всегда грешила этим — горестные воспоминания досаждали ей не более, чем позволяла прихоть...

Ветер переменился, а Леха, однако, не выспался. За что бог послал ему Майку?!

Со снисходительностью родительской он следил, как она кокетничает с Олежкой, сегодня очень красивая, в красном жакетике, чуть более, чем всегда, накрашенная, но все еще милая, простая Майка. Так, игра, молоденькая кошечка, пробует коготки, необдуманно, бесхитростно, по-детстки. С Олежкой не опасно. Лешка отошел, пальцем поковырять обои, шелкография, световая каша, кошмар. Как художник, отошел на несколько шагов. Кич.

— И что, берут?

— Берут! Вот такие приезжают, по лимону выкладывают, — Майка изобразила на пальцах понты.— А мне вот эти нравятся, "Пикассо", смотри.

Она живо выдернула нижний ряд, Леха крякнул. Против "Пикассо" он бы тоже не возражал, ни лепестков, ни загибулин, авангард и древние иероглифы...

— Разбираешься? — уважительно спросил он Майку.

— А то.

— Жуть... А мы за тобой, сестренка. Скоро тебе заканчивать?

— Через полчаса, — моргнула она. — А ты что, машину на ход поставил?

— Сегодня весь день возился. Зять помог, он в отпуске и сам заинтересован... Ладно, пойду по магазину погуляю, там что, кассеты?

Рассказывать Майке, что явилось причиной спешки... Леха боялся, что Хэнк уже забирает ее с работы, на своем ли, чужом ли "Додже". Поторопиться стоило.

Кассеты были неплохие, обувь так себе, арендаторы набили когда-то большой и толковый магазин, совмещая несовместимое...

— Ой, "MAD MAX 1,2"... А зачем ты купил, у тебя же видика нет?— простодушно удивилась Майка.

— У тебя посмотрим, — меланхолично объяснил он.

— Посмотрим! — обрадовался Олежка. — Я там этого люблю... Пилота.

Мелькнувшее замешательство на лице девушки Леха дипломатично не заметил. Уже в машине (Хэнк, вопреки опасениям, не приехал), Леха сказал Майке:

— Джека тут встретил. Ты его давно не видела?

— Давно.

— Он на работу устроился. Сторожем на автостоянку. Ничего, вид свежий.

— Скоро потеряет, — хмыкнул Олежка. — Туда только лохи устраиваются.

— Почему? — слегка обиделся Лех.

— У меня друг стоянку держит. Владельцу только вякнуть, что в салоне что-то сперли, охрана выплачивает. Доказывай, было, не было. Тоже к царапинам и вмятинам.

— У тебя где друзья не работают? — произнесла Майка, улыбаясь расходящимся подружкам.

— Где таких красивых девчонок в продавцы набирают? — задумчиво спросил Леха. — Наверное, по конкурсу.

Подружки, длинноногие на туфлях-платформах, уходили по августовской желтой аллее, неспешно покачивая маленькие сумочки.

— Шею не сверни, — посоветовал сзади Олежка, когда они проезжали мимо.— Теоретик.

— А в Питере девчонки беспонтовые, — поделился Леха. — Они отвязные, прикольные, но до наших им далеко.

— Патриот! — засмеялась Майка в тон Олежке.

— Дурачье, — беззлобно отметил Леха. — Глаза то у меня тоже имеются.

— Что ты еще в Питере надыбал, пошляк? — спросил Олежка.— Не зря я хоть два месяца с работы в автобусе ездил?

— Рубашка интересная, — похвалила Майка. — Как врач говорю.

Лешка пожал плечами. Рубашка как рубашка. Брат бы не нажал, он бы не купил.

— Лучше скажите, пиво пить будем?

— Пиво фигня, — заявил Олежка. — Винчика бери. С тебя причитается.

— Домой пешком пойдешь, — предупредил Лешка.

— У Майки останусь, — подмигнул задорно тот.

В тот вечер Хэнк все-таки пришел. Открыл дверь Леха, уже изрядно веселый. До десяти успели набраться под петербургские байки и "Безумного Макса".

— Салют! Чаю попить пришел? Заходи. У нас тут весело. Майка!

Хэнк настороженно застыл в коридоре, в квартиру не давая себя втащить.

Олежкин голос, рев мотоциклов с экрана, Майкин смех.

— Веселитесь? — мрачно спросил он.

— Да нет, просто пьянка, — успокоил Леха. — Да ты что, как не усыновленный то?

Но Хэнк в общество не хотел, видимо, предпочитал более камерное общение.

— Как съездил? — спросил он наконец, что бы не выглядеть окончательно глупо.

—

* * *

! — весело выругался Лешка. — А ты молодец, Майку на работу устроил, спасибо. Буду должен. Блин, приехал, и сразу всем должен оказался!

Хэнк сглотнул.

— Ладно. Не буду мешать... — с поистине вселенской тоской улыбнулся он.

— Заходи еще, когда в настроении будешь! — несло участливого Леху. — Новости расскажешь.

На это тот уже даже не среагировал. Закрыв дверь, Леха прижался к ней затылком и разразился неслышным хохотом.

Компьютер решили оставить пока у Майки.

— А кто тебе влюбляться разрешал? — сурово спрашивал Леха, ее истерики по этому поводу его не трогали. — Или давай назад отмотаем : тебе Володька нужен? Нет — я руки умываю, или терпи, крапивой тебя стегать буду.

— А где ты ее возьмешь? — улыбаясь сквозь слезы, спросила Майка.

— В лесу растет! — быстро сообразил Леха.— Сделаю стратегический запас, до мая включительно. На зиму насушу.

— Ты с ним все равно помягче, — жалобно попросила Майка. — Это получается, как ты со мной живешь, лучший друг. Полный компромат.

— А ты еще не привыкла, дарлинг? Сплетни все про тебя и меня давно рассказаны. Ночевать я все равно с тобой не буду, не упрашивай. Дом же есть у меня в конце концов.

— Дурак.

— Мне даже лучше. Тебя целый день дома нет, а мне никто не мешает, красота. Стучи, сколько хочешь. Он парень начитанный, поймет наконец, что место занято. Отвалит. Может, ему недели хватит.

— И компьютер у меня... — начала находить положительные стороны Майка. — Слушай, а ведь он тебе работу приносить не будет.

— Ну сколько можно бумажки печатать. Я программами займусь, это куда интереснее...

— А что с программами?

Майка высказала свое любопытство достаточно неосторожно. Лех вдохновился, ударил копытами и погнал.

— Майка, ты? — крикнул из комнаты Леха, не отрываясь от компьютера. Голоса в прихожей замолкли. Леха вылез из кресла, потирая спину, вышел встречать.

— О...— сказал он. У Хэнка лицо было не менее деформировано. — Здрасте.

— Лешка, — зачирикала Майка, клюнув его в щечку. — Я пораньше сегодня, меня Сашка случайно подвез...

— Баловство... Но все равно спасибо. Сколько раз ей говорил — отвыкай за хлебом на машине ездить. Иногда можно и на автобусе, не страшно. Она тебя не сильно напрягла?

— Никак, — выдавил Хэнк.

— Ну, пойдемте, я там по хавчику кое-чего накуролесил, посидим... Завтра дождь будет, кости ноют. Проходите. Идите руки мойте.

Хэнк молча глотал то, что Леха гордо называл супом, а тот разливался над ним соловьем.

— А еще мы на охоту ездили. За заповедник "Кижи". В первый раз из охотничьей двустволки стрелял. Стрелял, Шурик?

Тот ничего не ответил.

— Попал? — ехидно спросила Майка.

— Попал, — передразнил ее Лешка.— Собаке в голову. Хорошая была собака, на уток выученная...

Хэнк остановился есть.

— Шучу. Никто не пострадал. Уток там — до фига, а за кем крупнее — надо дальше ехать, к финке. А нам водку попить и там ништяк было. Да, брат спрашивал про тебя, почему не поехала. В следующий раз сказал, что б обязательно... На Новый Год нас зовут.

— На Новый Год. Долго еще. Мало ли, что до Нового Года случится,— капризно отвечала Майка.

Отсидев положенные полчаса, Хэнк сбежал...

— Артист, — с непонятным выражением воздала девчонка Лешкиным талантам.

— Старался, — искренне признался тот. — А про загранпаспорт тебе понравилось?

Ну что, на сегодня отработали? Больше не придет, надеюсь? Побежал я, мы с зятем в гараже еще зависнем. Ну, до завтра?

— Завтра — позже, — распорядилась Майка. — Мы с девчонками после работы в "Вим Би" посидеть хотели.

— С девчонками?

— С девчонками, — засмеялась Майка.

— Ладно. Сильно не напивайся. Или приехать за тобой?

— Это было бы очень уместно.

— Так ведь уже если начал мараться... — туманно увел Лех.

— К десяти. Знаешь, где "Вим Би"?

— Я с Олежкой все кабаки теперь знаю. Есть у меня такой продвинутый товарищ. Хочешь, познакомлю?

— Иди, болтун...

— Я понять хочу, — Леха с Хэнком курили на кухне, закрыв дверь в комнату для пущей интимности. — Ты живешь с ней, что ли?

— Давно догадался? — ответ Лешка щедро смазал ядом.

Хэнк остался бесстрастным.

— А как же хазбенд ее? Отдыхает?

— Похоже, так. Он ведь на юге.

— Ну и фуфло...

— Ты тоже не дурак. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю. Просто не верилось. Ладно, Игорь меня... Но Доннера так жеско. Человек человеку волк. А когда вернется, что?

— Когда еще вернется. У нас дети будут.

Хэнк еще помолчал, потом уточнил:

— Значит, серьезно это?

— А ты чего, на берегу договариваешься? У нас — нормально. Т.е. — тебе не светит. Это я уже примитивно объясняю.

— Понял, — кратко ответил Хэнк. — Живи, балдей. Хотя, если б ты мне тогда не помог, хрен бы я тебя сейчас пожалел. Считай, что это мой подарок.

— Нам с тобой с тобой делить нечего, — злобно ответил Леха. — Это ее дела.

— В том и цинус.

Докурили молча, обсуждать больше было нечего. Леха чувствовал, что семь потов, семь шкур с него сошло за эти десять дней, пока приводили Хэнка в чувство, что он просто устал! Он настолько вжился в роль, что порой заигрывался, и сейчас, на кухне, выложился на полную. Как голодная собака за нечаянную кость, как мать за дитя. Его даже дрожь била уже не понарошку.

— Посиди тут, — сказал Хэнк. — Я сейчас уйду, с ней только попрощаюсь.

Это было резонно. Но только пока не захлопнулась входная дверь, эти минуты показались ему вечностью.

В кухню зашла Майка, устало опустилась на стул.

— Все, — тихо отчиталась она.

— Что все? — Леха сам поразился, с какой ревностью и мелочностью это прозвучало!

— Все.

— О чем он говорил?

Майка слабо улыбнулась.

— Ни о чем. Так даже, помолчали только.

Но по глазам ее, сестренкиным, увидел, что не только.

— Молчун, — хмыкнул он. — Ты повелась что ли? Комедия. Он — не Пьеро, и ты не Коломбина. Ладно, хватит. Завтра я компьютер перетащу. Не до мая мне тебя караулить, несравненная моя. Так и озвереть недолго... У меня и своя жизнь есть, в конце концов...

И тут Леха понял, что звучит это, как истерика. Заткнулся.

Майка затронула его руку.

— Спасибо, родненький. Ты для меня столько сделал... Для нас с Вовкой.

Леха натянуто рассмеялся.

— Фигня, старушка. Кто же, если не я? Компьютер завтра утащу, ключи оставлю. Надеюсь, я тебе не надоел. Отдыхай. Если что, забегай, адрес прежний. Привет девчонкам.

Дома, едва достигнув своего дивана, Леха заснул мгновенным и долгим сном.

Больше к Майке он не заходил. Боялся. Димка разошелся с подружкой и посвещал ему теперь все вечера. Ему и компьютеру. Продержаться так удалось почти весь сентябрь. Только глухая тоска медленно вила гнездо в его сердце, прорастала корнями наружу, сильными, плотными, белыми. Внезапно нахлынуло необъяснимое огромное количество времени — ни машина, ни компьютер, ни Димка, ни книги — не могли его заполнить. Время питало тоску сокрушительной силой, убивало Лешку, разрывало отчаянием потери, но какой, чего... Давней, застарелой, привычной потерей. И чему еще сопротивлялся Лешка, теряя смысл — зачем, к чему борьба? Это бесполезно. Тоска сильнее, тоска переживет человечество, тоска, если не скука.

Однажды вечером он решился. Ее он не видел с тех пор, как тогда хлопнул дверью, глупо на что-то разозлившись. На себя.

За месяц страсти остыли, по крайней мере, так казалось. И Майка не заходила. Как обрезало. И он не выдержал, уж такую-то малость, как желание увидеть ее, сестренку, он мог себе списать, смалодушничав.

Они выпорхнули из магазина стайкой, многоцветной в одеяниях осени, задержались у входа с проверкой сигнализации. Накрапывал дождик, мелкий, холодный, последний дождик, а у Майки было новое пальто, светлое, цвета стали на изломе, и она была в нем такая красивая, почти даже уже чужая, но своя, своя же, родная.

Леха забибикал отчаянно, и вдруг испугавшись, открыл дверь, выскочил на дорогу. Майка увидела, глаза и губы ее округлились в радостном удивлении, от подружек она оторвалась, и пошла к нему, далеко обходя бортик.

Леха глупо мок под дождем, и, когда она подошла:

— Лешка? Вот молодец... Заехал, —

удивленно буркнул:

— Что то ты подросла, единственная.

— По секрету, — засмеялась как всегда, Майка. — Каблук одиннадцать сантиметров. Никому. Как это тебя угораздило?

— К Олежке на работу ездил, — непонятно зачем соврал он. — А он уже срисовался.

Видеть Майку ему было невыразимо легко и приятно — это было как детство, как прошлое беззаботно напоминало о себе на мгновения.

— Садись... Ты домой, я надеюсь?

— Я тебе хуже историю расскажу, — промолчав немного, девчонка собрала любовно на коленях длинные складки кашемира. — Ты, кстати, видел, у меня пальто новое?

— Ну так глазы то у меня есть, — хмыкнул Леха, заводя мотор, и серьезно добавил — очень красивое. Ну так что за история?

Майка, довольная, продолжала:

— Мне знаешь, чего уже давно хочется?

— Господи! — шутливо испугался он. С ней так легко быть необременительно веселым, не стоит труда, просто игра, старая привычная игра в слова.

— Я на мотоцикле хочу покататься! Осень, лужи, холод, ветер! Я просто брежу. Все вернуть.

Леха на мгновение закрыл глаза.

— Что, Лешка?

— Ты знала?

— Что?

— Мне тоже.

— Хоть сегодня?

— Хоть сейчас. Только Димку возьмем.

Майка восторженно потребовала сигарету. Даже курить с ней вместе — для него уже была потребность — как в празднике. Который не надоедает.

— Как работается? — спросил Леха уже в дороге, кося по зеркалам.

— Весело, — призналась Майка.

— Все пьянствуете?

— Да ты пыхтишь? — догадалась она. Тебе тоже хочется, а тебя не берут, да?

— Ветераны сходят с лыжни, — галантно объяснился Лешка. — Жизнь диктует. Все кабаки девчонками забиты.

— Не язви, — снова засмеялась Майка.

— Я что, я ничего. Разве против?

— Ага. А шаг в сторону, и стреляешь без предупреждения?

Леха задумался.

— А что, есть повод?

— Что ты! — подняла вверх обе руки Майка. — Девчонки меня сами пасут, им так идея нравится, что я Володьку из армии жду. Вот увидишь, завтра разборки устроят, что за блондин ко мне приезжает.

— Я ж разве блондин? — обиделся Лешка.

— Только умный, — спохватилась она.

Лешка покачал головой, докуривая: ну и ну. Помолчали. Потом он спросил коротко, небрежно:

— Что не заходила?

— А ты?

Вместе со снегом на землю сыпался дождь. Пять градусов. Такого Нового Года не помнил никто. По тронутой таянием лесной дороге машина еле ползла. Он всерьез опасался встать.

— В том году тоже застряли, помнишь? -спросила Майка. — Когда в первый раз ехали. Ты со спиной потом лежал два дня. А дашь за руль?

— По такой дороге не дам. Пожалей машину, Майка. В городе другое дело.

— Неинтересно по городу, — проныла девчонка, сердито супясь в воротник спортивной (Володькиной) голубой куртки.

— А мотоцикл?

Про мотоцикл Майка уже забыла, вернее, про его гибель — это стало понятно по наивным, бесхитростным глазам. Странно, что Лешка боялся тогда за Димку, но под дождем ночью сверзилась Майка, разбив Володькин мотоцикл на составляющие и чудом оказавшись целой. И потом две недели гордо бинтовала расшибленные руки и носила с той поры строго джинсы, чтобы не шокировать окружающих громадными синяками на ногах. А Леха поклялся никогда не принимать во внимание ее стоны и умильные взгляды.

В машине было тепло без печки, Майка ковыряла пальцем приборную доску, полуотломленную клавишу.

Новый Год решили справлять как предшествующий, и тем же почти основным составом, Димка, правда, без подружки, зато с Олежкиной стороны вырисовывалась девушка (не жена).

— Как обучалка твоя? Скинул ты ее?

— Продал. Сейчас новую составляю, по немного другой технологии. Коммерческая штучка. А так все над своим "Лабиринтом" бьюсь, если для души. Пока самому не покатит — никому не покажу. Знаешь, что еще придумал? На третьем уровне введу алгоритм — использование памяти любого персонажа, включения. Призраки, предсказания, лжеподсказки... А дальше, на четвертом ... А, черт!

Из лужи зеленая не выехала.

— О, боги, только не это!

— Я за руль? — с готовностью предложила девчонка. Леха, газуя рывками, из хляби машины вытащил.

— Жуть. Надо было на электричке.

— Леш, а мы успеем? Во сколько Олежка приедет?

— А кто знает, — невесело предположил Лех.

— Жаль, у Димки дежурство. Вот не везет человеку — второй раз за три года.

— У тебя память, оказывается, — пробормотал Лешка. Он заметно нервничал.

( — Что? — переспросил Олежка, улыбаясь.

— Димка, говорю, работает. Вы то приедете?

— Как скажешь, — хохотнул тот. — Можем и не приезжать.

— Что ты несешь, чурило?

— Так ты ж влюблен, сынок! Ладно, шучу. Приеду. Может быть. Приеду!

Олежка, как всегда, кривлялся. )

В стекла долбил дождь. Ночь притаилась за окнами, словно выжидая в засаде. А здесь снова шипел транзистор, снова наивный ловелас попадал в чужой город... Кто сказал, что в России перевелись традиции?

Пылал камин, шампанское и скоропалительный нехитрый новогодний ужин. Только в этот раз было грустно, тихо. Две бутылки водки не дождутся Олежку — теперь это Лешка понимал наверняка; достаточно вспомнить ту хитрую морду, лучащуюся от замысленной каверзы.

Майка толкала в камин поленья, бестолково закладывая огонь, он наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц от окна, где прижимался затылком к холодному стеклу. Что это, от вина? Ощущение богоизбранности этих минут? Наверное, таким и нужно было встречать этот Новый Год — в тиши, в размеренном шорохе транзистора, в глухих голосах, доносящихся из под его сетки, в но-ностальгии по прошлому, шумному, веселому, пьяному... И сигарета была ему по особенному горька, терпка. Время — умри. Мысли — вон.

— А я? А мне курить?

Майка подошла, стала рядом, заглянув в мокрую темень за окном. Ни огонька. Отрезаны.

Он отдал ей свою сигарету... Губы у нее были обветрены, и сейчас он видел только это.

— Дождь. Ну и Новый Год ненормальный.

Казалось, он кивнул согласно — но нет, только моргнул.

— Сторож, наверно, еще тот. Может, снова ему скучно? — она фыркнула. — Мы с тобой словно снова в изгнании.

Он улыбнулся — нежно. Словно не свои, поднялись его пальцы — коснуться ее щеки. Кожа ее была гладкой и прохладной, как у любой девчонки, и глаза медленно заглянули в его — светлые звездочки, серые крошки — не отодвигаясь; будто всполохами зажглись теплые, ласковые лампочки...

Даже если бы захотеть — приказать себе он уже не смог. Пальцы двигались словно отдельно, неуверенно касаясь шеи, ушей, волос, и, как в логичное продолжение, он склонился к свежим, чуть шершавым, мятно-припудренным сигаретой губам.

Поколебавшись, на поцелуй она ответила. Горячей волной накрыла забытая нежность, стратегия любви.

Лешка сполз с подоконника, и Майка оказалась совсем близко, и руки ее медленно легли на его пояс...

Зачем обманывать судьбу? Больше не имело смысла. Она все время держала их вместе, с детства — зачем? Если случилась эта минута, значит, и она была предопределена. Все остальное, все — было неправильным, неважным, и мешала сейчас глупая неудобная одежда...

Постель приняла их в томительные ладони как заново рожденных, и проникающий через объятия живых колец Леха знал, что не было в его жизни минуты, похожей на эту, как не было смысла и его прежнему существованию. Обнаженная, как окрыленная, раскрытая, расплавленная сумасшедшее шептала ему девчонка, вцепляясь ближе в горячие плечи и спину его, в волосы: "Лешка, Лешка!.." . Еще удивился, зачем зовет она, раз он с ней, как заклинанием, но понял, не его, а себя зовет Майка, сестренка его несбывшаяся, а любовница теперь и отныне — жаркое, сладкое, хлесткое слово...

Что говорить, когда все, все сказано? Лешка еще раз ртом прижался к горячему виску ее, осторожно освободился, встал, пошел за сигаретами, пепельницей. Она с удивлением проводила его взглядом — высокий, длинноногий, и неожиданно красивая линия плеч, рук во всегдашнем, привычном, как когда-то казалось, раз и навсегда — Лешке... Он вернулся, присел на топчан рядом, молча затянулся, постучал сигаретой о край жестянки, и вдруг спросил тихо, нелепо:

— Я не обидел тебя, маленькая?

Майка мягко обняла его со спины, прижалась головой к плечам.

— Что ты? Ты? Разве ты можешь меня обидеть? Лешка... Где я была раньше?

— А я где? — серьезно спросил он.

Помолчали.

— А если бы ты знала?.. Ты знала?

Она закрыла лицо руками.

— Леха, знаешь, что это? Дурдом называется. Ты же мой, самый родной, самый любимый... Лешка, — и она заплакала.

— Я уехал бы. Год, два, и вернулся бы. От этого не сбежишь, понимаешь? Меня летом торкнуло, когда Хэнк ... Только сейчас ты одна, и что-то еще можно перерешить, а там Володька...

— Какой Володька, Лешка! Не мучай ты меня...

На следующий вечер у сторожа они затопили баню, а дед, хитро щурясь, сказал Лехе:

— Я же говорил, какие вы брат и сестра. Что я, без глаз?

Леха принес ему бутылку в подарок, и тот довольно ворчал, еще раз поражая сходством со старым котом.

Дальше они не расставались. Счастье обрушилось на них, как лавина. На работу, с работы — всегда возил ее Лешка; девчонки-продавщицы сочувственно ахали Майке на ее внезапный роман (девчонки-продавщицы всегда все видят). Из своих не знал никто, даже Димка, даже родители Майкины...

Лешкины пережили медленный шок, когда Майка стала оставаться за дверью сына ночами — от них давно ничего подобного никто не ждал, привыкнув к странной детской дружбе. Объяснения пришли сами собой: Лешка женится, а девочка славная, и дружат уже давно, она им как дочь почти, ну и дай им бог.

Счастье было нереально, оно грелось и шло в руки, как котенок...

— Привет! — весело сказал Володька, протискиваясь в комнату. Диван мешал, был разложен, как впрочем, почти постоянно теперь. И картинка была идиллической, Майка и Лешка склонились над какой-то книжкой, ковыряясь в муторностях установки новой программы. Только она при этом обнимала его со спины, а голову положила на плечо, заглядывая — очень семейная картинка.

— Охренеть... — медленно произнес Володька, опускаясь на стул напротив (привычно стряхнув с него какие-то шмотки). Немая сцена. Шок.

— Охренеть, — повторил Володька. — Что ж меня на входе не подготовили то?

Отец, скорее всего, не узнал Володьку, смазанного, посеревшего, изменившегося — в телогрейке, шапке гопнической трикотажной, черной. Он стащил шапку, черные, жесткие волосы лежали по-другому, привыкшие к машинке. Он был загорелым, словно запыленным.

Книжка выпала у Лешки из рук.

— Ты откуда взялся? — в глубоком изумлении спросил он.

— Комиссовали. В декабре меня подстрелили. В пузо...— в трансе Володька даже барьеры защитные не ставил. И вдруг спросил, некорректно: — Майка... Ты меня хоть ждала?

— Ждала, — глухо ответила та.

— А...

— Ты почему не писал?

— Оттуда нельзя. Если б писал, все равно не выпускали бы... Пошли домой, а?

— Я дома, — тихо ответила Майка.

— Ты с ума сошла? — просто спросил он.

Она молча хлопнула глазами.

— А я с госпиталя звонил-звонил... Никого. Приехал — дверь чужая, замки не те... А я, дурак, все ключ таскал, потерять боялся... Ну, думаю, к Лехе пойду, он расскажет, — он наконец-то посмотрел на Лешку. — Леха? Ты че наделал?

— Я люблю ее, — тупо ответил Лешка.

— Вы че-то путаете, дети, — зло засмеялся Володька. — Мне это пофиг. У нее мужика сколько не было, надеюсь, что долго, у тебя тоже — хрен знает когда. Может, даже хорошо, что ты... Хотя для меня — лучше б, что б не ты... Пошли домой, Майка.

— Я люблю ее, — упрямо повторил Лешка.

— Решать не тебе, — Лехе сказал Володька. — Майка... Ты боишься меня что ли? Поговорить то нам есть о чем? Пошли. Встретишь героя. Хоть покормишь. Кашей.

Майка коротко вздохнула, посмотрела на Лешку. Молча поднялась, подобрала с пола водолазку, влезла в нее.

Володька тоже встал. Вышел из комнаты первым.

— Майка.

— Он прав. Надо поговорить, — ответила она.— Все по-человечески надо делать.

— Что по-человечески? — все упало в Лехе.

— Расставаться.

— Майка! — он удержал ее за руку.

— Я вернусь, — сказала Майка, глядя на него засиявшими от слез, полными нежности глазами. — Я люблю тебя. Любить тебя — это такой подарок, Лешка. Мы чуть-чуть не успели. Но ведь я его ждала. Я его девушка.

— Моя.

— Твоя.— Она охватила его шею руками, прижимаясь к груди. — И мне очень страшно.

— Я прошу сейчас — не уходи.

— Ты же поймешь. Я не могу через него перешагнуть.

— А через меня?

Она поцеловала его. И это был долгий поцелуй, словно прощальный...

Он не вышел закрывать дверь. Стоял у окна, смотрел, как на дорожке у подъезда появились они — в темноте зимнего вечера два силуэта. Один — нелепый, со спортивной сумкой через плечо. Этот нелепый держал за руку его Майку...

Через некоторое время в окнах дома напротив зажегся свет.

И погас еще спустя несколько часов.

Через полгода в Питере Лешка, не мудрствуя, сойдется с Иринкой, выживать в большом городе нелегко матери-одиночке ; да и общая работа их сблизит и еще много тех случайностей, что определяют человеческую судьбу. Не сентиментальный, сентиментальный Лешка также закончится за захлопнувшимися дверцами питерского экспресса, и в верность не Майке, а только памяти о ней он будет носить свое кольцо на безымянном пальце левой руки — просто заскок, упрямство, прихоть... Упрямство, скорее всего.

P.S. Ребенок родился в конце августа...

1996-99гг

— — — — — — —

2008