Наваждение С

Черникова В.И.

Наваждение С

I

С утра был туман, оттого и в комнате было мутно, не темно и не светло, только на книжных полках, как приклеенные ярлычки, белели три полосочки света. Проснувшись, она долго лежала в постели, боясь высунуться наружу, и никак не могла сообразить, который час. Будильник молчал, — кажется, она забыла его вчера завести. Это ее беспокоило, но все-таки она решила, что еще рано и можно поваляться. Поплотнее завернувшись в одеяло, она перевернулась лицом к стене и постаралась ни о чем не думать. Просто слушала тишину и покой во всем теле, мерно качалась в набегающих теплых волнах утренней дремоты, обдающей жаром щеки и медленно стекающей к ногам. В кончиках пальцев бился пульс, будто через них она подзаряжалась энергией для предстоящего дня. В мозгу и на кончике языка вертелось воспоминание о ночном сне. Кажется, ей снилось что-то приятное, что-то вкусное. Она облизала губы, стараясь припомнить вкус своего сна, и вздохнула, так как давно сидела на диете. Однако обузданные днем мысли о тортах, печеньях и пирожных ночью вырывались из-под контроля. Закрыв глаза, будто запершись в проявочной комнате, она восстановила картину ночного преступления: она была в гостях и пила чай с сахаром и бубликами, одну чашку, вторую, не ощущая никаких угрызений совести, но все же что-то ее тревожило. Что-то странное было с этими бубликами. Пытаясь припомнить, что же именно, она высвободила из-под одеяла руку и для наглядности принялась чертить на ковре кружочки...

В детстве она любила нанизывать бублики на пальцы вместо колец, и теперь, во сне, пыталась найти подходящий, с идеальной круглой дырочкой, и чтобы без трещин на гладкой золотистой поверхности. Это было увлекательное занятие: она перебирала бублики на блюде, запускала в них всю пятерню и с грохотом перемешивала между собой, вылавливала несколько штук к себе на блюдце и выкладывала из них олимпийские кольца или шестицветики. Поместив в серединку цветка приглянувшийся бублик, она вертела в нем пальцем, так что лепестки с сухим стуком отъезжали в разные стороны, смотрела на лампу сквозь дырочку, проверяя идеальность ее формы, но как только хотела водрузить бублик на палец, он оказывался с перекушенной дужкой. Она откладывала его на край стола и брала следующий, но и с ним происходила та же история: все бублики в ее руках оказывались надкушенными, ни одного целого. От этого ей и было не по себе. Скоро блюдо опустело, а край стола оказался выложен непрерывным узором: ССССССС... Она резко открыла глаза. Нет, глупости! Об этом думать нельзя, нельзя, нельзя...

Но в этот момент в квартире над ней заскрежетала откинутая штора, и она инстинктивно съежилась под одеялом в ожидании незамедлительно последовавших слов:

— Сережа, в школу!

Это звучало, как пощечина. Она прижала ладонями горящие щеки, но решила стоически вынести утреннюю пытку. Пытка была — Сережа! Наказанье Господне! Все бы еще ничего, но его трудно добудиться по утрам, а у его матери здоровые легкие, — видно Бог хотел компенсировать одно другим, но не учел, что дом у них панельный. Осенними утрами в серой холодной тишине был слышен каждый звук. Недовольный скрип кровати, шаги над головой, щелчок выключателя, — она натянула одеяло на голову и скорей угадала, чем расслышала:

— Сергей, я кому сказала — вставай!

Значит, на самом деле уже давно половина восьмого, а она все лежит! Встревоженное этим фактом сердце забилось быстрее, но тело вдруг отяжелело, до ломоты в костях наполнилось жаром, и подняться с постели просто не было сил. Может, она заболела? Глотнув несколько раз, она прислушалась к своим ощущениям. Нет, горло не болит. Значит, все-таки придется вставать. Только еще минуточку... Под одеялом стало душно, — она откинула его, но не встала, попыталась более наглядно представить наступивший час. Вычерчивая на ковре восьмерки, никак не могла решить, какая именно "половина восьмого" наступила: левая представляла из себя большую прописную букву "Е", а правая — большую букву "З" или цифру три.

— Сергей!!!

Она закусила губу, но не уступила, продолжала тянуть время, — опять закрыла глаза и представила себе этот процесс: вот восьмерка растягивается, удлиняется в обе стороны, как готовые полететь вниз и вверх, против всех законов физики, две капли воды. Капли дрожат и, достигнув предельного напряжения, отрываются друг от друга, образуя две "половины восьмого", — два прыгающих упругих мяча. Или два бублика, катящихся в разных направлениях по столу. Она попыталась их поймать, но они, добежав до края, спрыгнули вниз и скрылись под буфетом. Она протянула руку к полному блюду, но все бублики вдруг раскатились в разные стороны и с грохотом посыпались на пол...

— СЕРГЕЙ!!! — прогремела соседка над головой.

Она вздрогнула и наконец села в постели, прогоняя подступившую дремоту. Взглянула в окно: за мутными белесыми стеклами, будто по ним всю ночь стекало молоко, ничего не было видно. Туман, поэтому так непривычно темно для этого часа. "Ладно, сдаюсь", — подумала она и спрыгнула с кровати. Не сумев попасть в шлепанцы с первой попытки, босая побежала ставить чайник на кухню, где охрипшая кукушка прокуковала восемь раз и с лязгом захлопнула дверцу, спасаясь от холода. Поеживаясь, она тронула батарею, — холодная, хотя на дворе уже заморозки и на календаре 25 октября.

— Сергей, умываться, сейчас горячую воду отключат!

С плохими предчувствиями она бросилась в ванную. Переступая босыми ногами на холодном кафельном полу, открутила горячий кран и с внутренним злорадством констатировала пунктуальность водоканала, подогревающего воду только для тех, кто не любит залеживаться по утрам. Внимательно взглянув на себя в зеркало и утешившись мыслью, что, во-первых, здоровый восьмичасовой сон важней всего, а во вторых, в холодных условиях красота сохраняется лучше, она решительно подставила руки под ледяную струю, набрала в ладони воды, громко выдохнула и опустила туда лицо. Температура головы пришла в равновесие с температурой босых ног, и она равномерно покрылась гусиной кожей. Наверху взвыл Сережа, подвергшись, очевидно, такой же процедуре, что слегка ее приободрило и даже вдохновило на стихотворную строчку: Сережа — умытая рожа.

Неожиданно повеселев, она вернулась на кухню, где чайник энергично заливал газ водой, голыми руками, рискуя ошпариться, поменяла его местами со сковородкой, бросила в заварник несколько шепоток чая и залила кипятком.

В квартире наверху хлопнула дверца холодильника:

— Сергей, завтракать!

Стараясь не отставать, она разбила яйцо и вылила на шипящую сковородку. Рука привычно потянулась за вторым, но на полдороги остановилась, — диета! Белок растекся и замер в виде палитры с размазанной в центре желтой краской — в спешке глазунья не удалась, но в целом картина ее удовлетворила. Широким жестом она добавила в нее несколько зеленых мазков и отправилась одеваться, а через десять минут, раззадоренная соседкой, уже доедала свою скромную яичницу:

— Сергей, завтрак остывает!

— Сергей, ешь быстрее!

— Сергей, опоздаешь!

Она явно опережала соседей и позволила себе расслабиться за чаепитием, самозабвенно наполняя полупустой желудок обжигающей жидкостью. Не спеша, налила крепкого черного чаю, опустила туда ломтик лимона и с интересом наблюдала, как в чашке наступает рассвет, пока совсем не прояснилось, и на дне засияло лимонное солнце. Затем, обняв чашку обеими ладонями и делая из нее небольшие глотки, долго глядела в слепое, затянутое белой пеленой окно в напрасном ожидании настоящего солнца. Пелена медленно спадала, и наконец в оконной раме, как на картинах импрессионистов, проступили размытые контуры знакомого клена. С ветки оторвался и прильнул к стеклу огненный лист. Стараясь угадать в нем очертания человеческого профиля, она выпила еще одну чашку чая. Напоследок выудила со дна лимон и, скривившись, съела его, оставив на блюдце подпись из двух желтых полуколец с круглой косточкой-точкой в конце: СС. В мозгу забрезжила мысль о знакомых инициалах, но додумать ее она не успела, — кукушка забила тревогу, что уже половина девятого и пора бежать на работу.

— Сергей, одевайся! — подхватила соседка.

Она бросилась в прихожую, натянула сапоги, надела пальто и быстро забегала пальцами по пуговицам, проталкивая их в петли. Но чем ближе к подолу, тем медленнее двигались пальцы, будто застревая в тесных дырках, — ее охватило чувство, что она забыла сделать что-то важное. Она проверила на месте ли ключи, кошелек, вернулась на кухню и проверила кран, газ, шпингалеты на окнах. Чувство тревоги не отступало. Она скользнула глазами по раковине, в которой одиноко стояла тарелка и вилка, — мыть их уже не было времени; по буфету, на котором лежало полотенце, — убрала его и повесила на крючок; по столу, — и тут запнулась... Разрушая дразнящее сходство, поместила лимонную косточку на блюдце в скобки из обглоданных корок: (.), и только тогда спокойно ушла из дому.

Бросая в зеркало в прихожей прощальный взгляд, она слышала:

— Сергей, надень шапку! Куртку застегни! Шевелись!

Ну, ты сегодня, Сергей, и достал! — подумала она, хлопнув дверью.

II

На улице было сыро, серо и до странности тихо. Казалось, туман поглотил не только предметы, но и звуки. Смутно вырисовывались присевшие в тумане на корточки дома, мимо них с тихим шорохом, подслеповато мигая фарами, проплывали машины. Безмолвные, как в немом кино, и такие же черно-белые, с бледными, заспанными лицами, медленно брели люди, — сегодня никто никуда не спешил. Так же не спеша, на ходу запихивая в сумку шапку, из-за угла появился Сережа и остановился у перехода. Горел красный свет. Легкий румянец играл на ворохе сложенной у светофора опавшей листвы. Подкапываясь под нее ногой, Сережа задумался над мучительным вопросом — идти или не идти в школу. Может быть, ответ был спрятан в недрах кучи, а может, он нащупывал его ногой, боясь сделать неверный шаг. Школа была через дорогу, но окутанная туманом, она казалась далекой и нереальной. Он бросал на нее тоскливые взгляды и усердно разыскивал истину среди шуршащих листьев, будто листал порыжевшие от времени книжные страницы. На первый урок он все равно опоздал. Так стоит ли вообще портить так удачно начавшийся день?

Стоя на противоположной стороне дороги в ожидании маршрутного такси, она с интересом наблюдала за борьбой света и тьмы в душе соседа и даже не знала, чью руку ей держать. Ей тоже не хотелось идти в школу, причем ее стаж нехотения, учитывая то, что Сережа был шестиклассник, превышал соседский в три раза. Под влиянием этих мыслей она почувствовала почти родственные чувства к своему утреннему мучителю, хотя они и стояли по разные стороны баррикад: как учительница-мучительница она обязана была быть на стороне света, но это казалось ей скучным. В конце концов, в Сережиной душе вполне предсказуемо победила тьма. Махнув на угрызения совести рукой, вернее ногой, он решительно пнул кучу, — листья, фонтаном взметнувшись в небо, ржавыми брызгами рассыпались на темном асфальте. Светофор, опомнившись, дал зеленый свет, но поздно. Сережа развернулся и растворился в тумане в противоположном школе направлении, подгоняя впереди себя сморщенный каштан. Готовая было посочувствовать такому решению, она внезапно задохнулась от возмущения... На спине заядлого болельщика "Спартака" красовалась огромная буква С, — это было уж слишком! Белая на красном фоне буква скалила зубы в наглой улыбке, попросту издевалась над нею...

Ей немедленно, до колик, захотелось что-нибудь пнуть, лучше — кого-нибудь. Еще лучше — того самого, о ком она запрещала себе думать, но кто с самого утра лез ей в глаза и уши, угрожая заполнить собой все мысли. Она разумно решила, что запретами делу не поможешь и нужно прибегнуть к более радикальному средству, — положив видение на лопатки, срочно разделаться с ним, пока оно намертво не засело в мозгу. Зажмурившись, представила ЕГО — высокий, стройный, красивый (у-у-у). Горячий, — куртка вечно нараспашку. И она, вечно замерзшая, у него под полой, как под крылом... Нет, так нельзя. Длинновязый, смазливый, расхристанный, вечно лезет с объятьями... Еще лучше — сухоребрый, с нарушенным теплообменом... Поверженный, лежит у ее ног, умоляюще смотрит в глаза, безмолвно просит пощады... Ой, такого как-то пинать грех. Никакой радости. Нет уж, лучше как есть — широкие плечи, сильные руки, подтянутый живот, ладный зад и все остальное, как положено... Главное, все это смиренно положено к ее ногам, терпит, не увертывается. Да что такому ее пинки — как комариные укусы...

И все же она энергично, с упоением, пихнула коленкой чей-то обтянутый джинсами зад, когда втискивалась в маршрутку. Зад, сделав волнообразное движение, отбросил ее к двери, но смолчал, — в тумане ругательства вязли и липким комом застревали в горле. Пассажиры сегодня толкались молча, вяло, как новорожденные котята под животом у кошки. Тыкались друг в друга локтями, коленями, но беззлобно. Без задора. В поясницу ей уткнулся угол портфеля, бедро ужалил зонтик, тяжелый ботинок наступил на ногу. Она поджала ее, как цапля, — ботинок тут же занял освободившееся место. Ехать на одной ноге было неудобно, к тому же колики не проходили, бродили по всему телу, искали выход, — она тихонько пнула захватчика. Он равнодушно поставил ей на голени синяк. Ничего личного, просто ему тоже удобнее ехать на двух ногах. Синяк горел, зато колики сразу как рукой сняло. Она нагнулась потереть ушибленное место, а разгибаясь ударилась головой о нависший над ней локоть. В голове загудело, и на мгновение выключили свет. Хотелось заплакать в голос, так было больно и обидно. Ее желания материализовались, только наоборот, — пали ей на голову. Она ощутила, как на темени растет шишка, осторожно приподнимая волосы, будто среди листвы выгнул спину ежик. Иголки кололись, вздыбленный бугорок зудел.

— Извините, — раздался простуженный бас.

Она взглянула вверх и... не извинила. Над ней, упираясь головой в потолок, нависал высокий парень в съехавшей на глаза бейсбольной кепке с надписью АС. Это можно было расценивать только как издевательство. ОН передавал ей привет, расписавшись на кепке. Надпись влажно блестела, будто чернила еще не просохли. Как ни в чем не бывало, ОН поднялся с земли и постучал согнутым пальцем ей в висок: "Дурочка, никуда от меня не денешься". Ей даже показалось, что под козырьком скрываются его серые насмешливые глаза, изучающе смотрят на нее, ожидая ее реакцию. "Иди к черту", — отмахнулась она от него и демонстративно уставилась в запотевшее окно, пытаясь разобрать, где они едут. И вдруг очутилась у моря.

У окна на коленях у бабушки сидел мальчик лет четырех и составлял из геометрических фигур, как из конструктора, картину лета на стекле: две извилистые линии, треугольник, кружок, утыканный палочками разной длинны, и множество галочек. Через протертые его пальцем участки в маршрутку заглядывала унылая серая улица, а внутри плавился южный пейзаж и ручейками стекал по стеклу. Радость солнечными зайчиками светилась в мальчишеских глазах, и было ясно, что на самом деле он сейчас сидит не в душной маршрутке, а на раскаленном пляже, и это не туман размыл очертания предметов за окном, а все плывет в мареве жары. У ног его плещется теплое море, а вверху слепит лучами яркое солнце. Он щурится и вычерчивает палочкой на песке застывший на горизонте белый парус и чаек над водой. Вот поверх извилин он нарисовал прямоугольник — забрался на надувной матрас. И она вместе с ним. И это не пол шатается под ногами, а она качается на волнах.