Роман "Домик для бабы Ани"

Первая часть трилогии "Николаевы". Роман.

ДОМИК ДЛЯ БАБЫ АНИ

Пассажирский поезд приближался к станции и баба Аня, увидев его приближение, заторопилась, засуетилась. Нагнувшись, она старалась придать "товарный вид" своей продукции: огурчикам, сорванным с грядки рано утром и лежащим на одноразовых бумажных тарелках, помидорчикам, молодой варёной картошке в мундире, ранеткам, свежеваренным яичкам, пучкам моркови, зелёного лука, укропа и петрушки. Здесь же, в полиэтиленовых пакетиках, лежали и малосольные огурчики, и небольшие, аккуратно нарезанные кусочки сала грамм по триста-четыреста каждый, как говорится — и под водочку закусочка, и обед неплохой — простой и сытный. Всё это лежало на старенькой, но чистенькой клеёнке, постеленой на обшарпанном асфальте перрона. Рядом стояла большая клетчатая сумка на колёсиках, в которой баб Аня привозила почти каждый день, если не болела, свои продукты на продажу. Доход от продажи был маленький, рублей на восемьдесят, баба Аня стеснялась заламывать цены, как это делала её конкурентка Петровна — женщина не злая, но принципиальная, недовольная тем, что баб Аня "сбивает" ей их. Так набиралось летом в среднем полторы-две тысячи рублей в месяц, какая-никакая, а всё прибавка к совсем маленькой пенсии. А домик был старенький, требовал ремонта, уборная на огороде совсем покосилась от ветров и дождей, забор бы еще раз подправить...

Анна Семёновна Рощина — или попросту "баб Аня" — жила на противоположном от вокзала краю небольшой станции Рябинкино, на которой пассажирские поезда останавливались лишь на пару минут. Выбегающие из вагонов пассажиры — мужчины и женщины, иногда и с детишками, старались быстро купить чего-нибудь свежего. Нужно было успеть за две минуты выбрать то что надо, и чтоб по цене было. В поездах-то в ресторанах могут позволить себе обедать только богатые... Случалось — обманывали баб Аню борзые люди из поезда, то ли солдаты, то ли студенты, пользуясь тем, что поезд так мало стоит. Выбегали в последний момент из вагона и, не глядя выбрав кусок сала или мешочек огурцов, делали вид, что достают деньги из кармана. В этот момент поезд трогался и парни на ходу заскакивали в вагон, так и не заплатив. Растерянно тогда стояла баб Аня — такая неудача, ведь она подсчитывала каждый раз, сколько она заработает, если продаст весь товар. Особенно запомнился баб Ане один рыжий парень с конопушками, не так давно, кажется, в июне, босиком выскочивший из купейного вагона, взявший кулёчек с ранетками и крикнувший со ступенек трогающегося поезда: "Я вам в следующий раз заплачу!". А запомнилась его жёлто-рыжая копна волос. Тогда еще Петровна удивилась, бывает же такой необыкновенный цвет волос и добавила: "Рыжие — они наглые".

...Поезд плавно приблизился. В вагоне напротив открылась дверь и на перрон первым вышел проводник в новой форме, а следом — баб Аня ахнула и вытянула вперед руки, как бы закрывая свой товар — следом неторопливо, глазами ища кого-то на перроне, вышел тот самый Рыжий, утащивший ранетки. Увидев баб Аню, он остановился напротив неё, худой и высокий, поставил на землю большой рюкзак — больше никакого багажа у него не было, широко улыбнулся и сказал совсем просто: "Здравствуйте, бабушка. Я приехал вернуть долг за ранетки".

Баб Аня стояла словно онемев. Она готовилась зазывать покупателей, тихонечко расхваливая свой товар, но такого покупателя не ожидала. И что было совсем странно — из поезда больше никто не вышел. Пожилые женщины и бабульки, промышлявшие так же как баб Аня, продажей на перроне, стояли, растерянно уставившись на единственного потенциального покупателя. Они не понимали, что происходит, где другие пассажиры, ведь до первой большой станции было еще больше двух часов. Обычно люди, уставшие от долгой езды и подъевшие то, что они брали в дорогу, выходили на минутку хотя бы размяться, покурить или купить что-нибудь вкусненького и свеженького детишкам, а тут — никого...

А следующий поезд остановится только через два часа. И вообще редко кто выходил на Рябинкино, редко когда кто-нибудь приезжал в Рябинкино пассажирским поездом. Станция была маленькой и проезд до города поездом обходился дорого. Люди ездили в райцентр или в город на машинах, у кого они были, или на рейсовом автобусе, проходившем два раза в день по шоссе, до которого нужно было идти примерно с километр.

Все уставились на баб Аню. Женщины, торговавшие подальше, не слыша, что говорит баб Ане Рыжий, оставив свой товар, стали подходить поближе. Петровна, следившая всегда за всем, что происходило на перроне, подошла тоже.

— Чего ему нужно? Что-то он вроде как знакомый, — сказала она, обращаясь к баб Ане, но глядя на Рыжего. И так как баб Аня молчала, Рыжий ответил:

— Я — родственник этой бабушки, хочу пожить здесь немного.

— Ты б еще через двадцать лет вспомнил, что ты родственник, когда мы все поумираем — тоже мне, родственник. Где ты был, родственник, когда нужно было помочь бабушке? — Петровна всё не успокаивалась, нервничала от того, что поход к поезду закончился впустую, ничего не заработала.

Баб Аня молча, словно на неё нашёл столбняк, стала собирать свой товар с клеёнки и складывать в сумку.

Рыжий, тоже молча, стал подавать ей овощи, сало, булочки с посыпкой, которые были испечены рано утром и другую снедь, старательно собранную и упакованную "по-фирменному" на продажу. Когда всё было собрано и сумка застёгнута, баб Аня так же молча, как бы обидевшись, медленно покатила её по перрону на выход через маленькое здание бледно-розового вокзальчика. Рыжий сначала рванул за ней, а потом, вспомнив о рюкзаке, вернулся и надел его на плечи. Петровна и другие женщины, внимательно наблюдавшие за Рыжим и баб Аней, видели, что он, догнав старушку и взявшись за ручку сумки, наклонившись, стал что-то горячо говорить ей, потом медленно и осторожно отцепил от сумки руку баб Ани и сам покатил сумку ко входу в вокзал. Маленькая, слегка сгорбленная фигурка баб Ани понуро семенила рядом.

— Что за родственник? У неё же не было никого? — спросила у Петровны пожилая женщина Вера Антоновна, бывшая учительница начальных классов.

— Да вроде нет у неё никого, кроме золовки в Красноярске, — неуверенно отвечала Петровна.

— Странно, надо участковому сказать, — в раздумье протянула Вера Антоновна. — Мы баб Аню в обиду не дадим.

Вошедши в здание маленького вокзала, где были только пара скамеек и касса, баб Аня остановилась. Теперь, когда не было посторонних глаз, она наконец пришла в себя.

— Говоришь, значит, хочешь пожить?

— Да, хочу. Да я вам заплачу, вы не бойтесь, и долг отдам, за ранетки.

— Да про тот долг-то я уже давно забыла, товар-то копеечный. Откуда знаешь, что я твоя родственница, а не какая-нибудь другая бабушка? У нас на станции много старых женщин.

— Ну вы ведь живёте на Луговой? Я уже вас видел, только вы об этом не знаете. Я приезжал уже один раз, месяца полтора назад, нашёл ваш дом и посмотрел на вас издалека и, извините, сфотографировал, а потом у какого-то дядьки на вокзале спросил, не это ли Анна Семёновна Рощина, он подтвердил. Вы меня не видели, не заметили. Вы собирали что-то в огороде. Я сразу же вас запомнил и уехал. Но тогда я ещё не мог вам представиться, мне нужно было срочно в Москву. А на обратном пути из Москвы в Новосибирск совершенно случайно в окно вдруг увидел вас на перроне, торгующей, и мне так захотелось поближе подойти к вам, что я забыл, что поезд стоит совсем мало, выскочил и взял ранетки, а не сообразил, что денег-то в кармане нет — я не собирался выходить из вагона. Но я тогда уже знал, что скоро к вам приеду...

— И что ты, хочешь остановиться у меня? Ведь есть дома получше, чем мой, — баб Аня несколько успокоилась. Неожиданная, появившаяся в лице этого Рыжего — то ли студента, то ли бомжа с деньгами — возможность слегка заработать, заставила её как-то подсуетиться, порасспрашивать обстоятельно выгодного постояльца. Откажешь — уйдет вон к Петровне, у неё большой, хороший и благоустроенный дом, да и в деньгах Петровна не нуждается, муж-то бизнесмен. Но не это заставило её поторопиться с решением. Было что-то в парне родное и близкое, она не могла себе объяснить, что именно, но его она не боялась, хотя была женщиной осторожной. Да и воровать-то у неё нечего — ничего не нажила за свои 79 лет.

— Ну ладно, пойдём. А сколько дней-то хочешь пожить?

По привычке подсчитывать каждую заработанную копейку, в её голове уже подсознательно складывались цифры: если буду брать в день вместе с едой ну, например, по сорок рублей, то за неделю это будет двести восембдесят!

— Да я сам не знаю ещё, видно будет.

— А ты, случайно, не сбежал откуда? У нас ведь есть участковый, я сообщу, если что у меня пропадет.

— Да нет, не сбежал. Студент я. На последнем курсе. Нужно дипломную работу сделать. Выбрал тему про деревню. Заодно решил и отдохнуть в деревне на свежем воздухе.

— А... да-да, — поддержала его баб Аня. — Сейчас многие тянутся к земле, в деревне дачи, дома покупают. Это всё я знаю из телевизора, да и у нас тоже в этом году две семьи из города дома построили...

И без всякого перехода спросила: "А паспорт свой можешь показать"?

Рыжий вытащил из нагрудного кармана с пуговицей паспорт, открыл его и передал баб Ане. "Николаев Александр Евгеньевич. Дата рождения: 01.08.1990. Место рождения: гор. Боровск. Это где ж такой город?"

— За Москвой.

— Это тебе, что ль, уже 21 стукнуло?

— Угу.

Рыжий слушал её, отвечал и улыбался.

— Ну ладно, — продолжала баб Аня. — Пойдем. Только тебе у меня не понравится, ты ж городской. У меня и уборная на улице, и горячей воды нет, и... — баб Аня прервала на минуту свою речь, как бы споткнувшись, немного помолчала и, махнув рукой, продолжила: — Если что — уйдешь. Но деньги вперед. Можешь заплатить вперед-то?

— Заплачу.

— А откуда деньги-то у тебя?

— Стипендию получаю. Повышенную. Еще подрабатываю.

Баб Аня не разбиралась ни в стипендиях, ни тем более в повышенных, но слова Рыжего её успокоили.

Малочисленные жители Рябинкино в тот день видели, как по грейдерной дороге от вокзала, так сказать, по главной улице, шёл парень с рыжей копной волос, кативший большую, доверху нагруженную клетчатую сумку на колёсиках и баб Аню, как-то так непривычно важно вышагивающую рядом. Стояла августовская послеполуденная жара, не очень частая в этих сибирских местах. Голова студента была непокрыта, но зато на баб Ане была надета лёгкая матерчатая кепка с логотипом "Adidas" и черные солнцезащитные очки, выглядевшие на ней смешно. И в этом с помощью кепки и очков изменившемся облике баб Ани вдруг появилось что-то нездешнее, заграничное. Встречные сельчане, видя баб Аню в первый раз в таком обличье, такую какую-то "городскую", да еще и с незнакомым рыжем парнем, останавливались и, поздоровавшись, спрашивали: "Внук, что ли, приехал"? Баб Аня стеснялась, мялась, а потом все же говорила: "Студент, на каникулах. Хочет у меня остановиться".

Так, потихоньку переговариваясь, дошли они до калитки небольшого дворика баб Ани. Жила она на противоположной стороне от вокзала, на самой окраине. Расстояние это составляло более двух километров, которые, несмотря на больные ноги, почти каждый день преодолевала 79-летняя Анна Семеновна.

Остановившись у калитки, запертой изнутри на вертушку, которую всякий мог открыть, баб Аня пояснила, что "тырить" у неё нечего, да и все знают друг друга. Вошедши в веранду старенького обшарпанного деревянного домика, Александр сначала попросил воды, а напившись, снял легкие кроссовки и вошел в небольшую комнату, которую баб Аня называла кухней. Бросив беглый взгляд на скудную обстановку кухни, он снял свой рюкзак, достал из него большой как записная книжка кожаный кошелек-портмоне, и вытащил оттуда денежную купюру в пять тысяч рублей.

— Это Вам задаток на первое время. Хватит?

Баб Аня остолбенела: "Хватит. Да это много. Да мне и двести рублей на неделю хватит".

Она вдруг застеснялась: "Мне самой-то мало надо, я золовке своей деньги собираю, она у меня единственная родня осталась. Сильно больная она, а лекарства дорогие...". Она хотела еще что-то добавить, рассказать про сестру мужа, про то, что "на смерть" нужно копить, но Александр вдруг прервал её:

— Давайте договоримся так: я буду звать вас "баб Аня", а вы меня Сашей. Я буду у вас пока жить. И вам не скучно будет и мне в охотку в деревне пожить. А сейчас неплохо бы перекусить. Я сейчас сам всё приготовлю. Вы подождите, отдохните пока, я вас позову.

И он принялся выгружать из баб Аниной сумки овощи и всё, чем она собиралась торговать. Баб Аня села на стул возле стола и опять на неё нашёл столбняк. Она молча смотрела, как Александр, не спросив разрешения, заглянул в маленький старенький холодильник, достал кусочек топленого масла, нашел в духовке газовой плиты небольшую чугунную сковородочку, секунду полюбовался ей ‒ "настоящая чугунная!" ‒ положил в неё масло и поставил на комфортку. Затем он открутил ключ газового баллона и спичками, которые лежали у баб Ани сверху на холодильничке, зажёг комфортку. Пока маслице таяло на медленном огне, Рыжий буквально за две-три минуты почистил руками все три мешочка с молодой картошкой, сваренной баб Аней на продажу, достал из своего рюкзака маленький ножичек и порезал её прямо над сковородкой. Сковородка получилась полная, с горкой. Со стороны казалось, что это не чужой человек, а хозяин пришел домой. Александр как-будто знал, где что лежит у бабы Ани, где что надо искать. И только когда он, помыв в рукомойнике руки с мылом, нарезал сало в виде тонких брусочков, нарезал огурцы и помидоры, и всё это разложил красиво на большой круглой беленькой тарелке с желтыми цветочками по краям, баба Аня словно проснулась. "Ой! У меня хлеба-то мало! Я ж не думала, что квартирант объявится!" — заохав, она достала из рядом стоящего крашенного в белый цвет буфета пакетик с маленьким кусочком черного хлеба. Рыжий коротко взглянул на пакетик:

— Ничего, на обед хватит, а потом я схожу за хлебом. Магазин-то есть в деревне?

И пока он мешал картошку, баб Аня рассказала, что магазин есть, но все продукты, и хлеб тоже, привозят из города. Хлеб не очень вкусный, а иногда и не совсем свежий, наверное, остатки из городских магазинов сплавляют в деревню. Пекла бы и сама, как делают в некоторых семьях, да не для кого: ей-то, баб Ане, сколько надо-то.

Под её рассказ Александр собрал на стол: достал две тарелки, две вилки, солонка уже стояла, достал из холодильника пластиковый пакет с молоком и поставил на середину стола на деревянную доску скворчащую картошку. Ели молча и с аппетитом. И хотя баб Аню так и распирало от любопытства, хотелось порасспросить студента о его семье, родителях, о том, где он живет и учится, есть ли у него девушка и почему он выбрал для отдыха в деревне эту мелкую, ничем не примечательную станцию — она чувствовала, что придет время, и он раскажет всё сам, а сейчас нужно перекусить, ведь с момента его приезда прошло уже больше двух часов, а он, может, и не ел с утра. Похоже, в рюкзаке не было никакой еды.