Книга Лино (1)

ПРОЛОГ.

Тусклые огарки старых самодельных свечей лишь чисто символически разгоняли кромешный мрак, почти полностью заполонивший одинокий домик давно знакомого пастуха. Жалкое пятнышко света едва теплилось не более чем над тяжелой столешницей придвинутого к грубой стенке обеденного стола. Казалось, огонь их испуганно жмется к коротким черным фитилям, придавленный заполонившей небольшое помещение тьмою, как раз позволявшей занедужившей жене пастуха безтревожно выспаться на широкой супружеской постели.

Настоящая дыра, если не считать того, что люди здесь живут приветливые, рачительные — совсем не то, что те, что прозябают ныне в больших городах.

Посмотришь вокруг — и не поверишь, что по-прежнему находишься на родной земле дарованного предкам острова, а не на огромном материке, лежащем за свинцово-серыми волнами далеко на востоке. Бедность здесь — ну совсем не нуменорская, да и открытость такая, какая бытовала на Эленне разве что совсем уж в незапамятные времена. Хотя... Если вспомнить хорошенько, да и просто в лица этих людей всмотреться по пристальней, не составит труда сообразить, что ни хозяин дома, ни хозяйка не несут в себе кровей благословенной некогда земли. За долги родителей их подростками увезли со склонов с детства знакомых зеленых холмов. Долг отработан, жизнь прожита, а вернуться на далекий берег ни сил, ни едва подкопленных за минувшие годы средств уже не хватает...

Вон и за лекарства, принесенные в дом молодым аптекарем, платит ныне старик-пастух не деньгами, а... У Игмила Миризагара от удивления чуть было глаза не округлились, ибо при немилосердно коптящем свете сальных свечей на грубый, тяжеловесный пастушеский стол легли самые настоящие книги.

Ну, может, и не вполне книги, конечно, но добротные кожаные тетради в твердых переплетах, которые время от времени странствующие переписчики под заготовки для своих изделий используют — это уж точно. Без отделки, металлических уголков, теснения-серебрения. С тонкими страницами, по эльдарской технологии сработанными, когда на лист не кожа идет, а ткань, особыми составами пропитанная и для конкретной книги, бывает, специально сотканная... Явно одной рукой сделанные, да еще и общими застежками — едиными на оба тома — скрепленные.

— Мы, — сипло произнес смущенный изумлением гостя пастух, — в университетах здешних древним языкам со старухой моей не обучены... Чтоб детей чему подобному выучить — тоже руки не дошли. А тут путник какой-то... по зиме... замерз... на ближнем выгоне... Уже огни наши, небось, видел, бедолага... При нем и книги эти вот были... Властям-то их показывать не с руки — вопросов нехороших не оберешься, а тебе, добрый человек... тебе я их отдам... Может на что и сгодятся...

Исполненный неподдельного почтения перед ученостью молодого человека, хозяин дома вежливо отступил на шаг, а посетивший лачугу аптекарь, наоборот, шагнул ближе и бережно щелкнул изящной бронзой застежек, не позволявших праздным глазам прежде времени увидеть написанное. Открыл двухслойный переплет обложки, перевернул, едва пробежав глазами, с десяток-другой страниц и...

— Пресветлые валар! — невольно сорвалось с его уст запретное восклицание, за которое, услышь его только жрецы Неугасимого Пламени, он не менее бы, чем на год лишился права заниматься в окрестностях родного города своим ремеслом, как аптекарским, так и лекарским, которое хоть как-то было ему доступно.

Однако, какое там! Игмил в эту минуту и на большую кару согласился бы (лишь бы не увидели только храмовники того, что оказалось сейчас в его руках). Ибо узнал он то, чего никогда не видел, мгновенно, еще подростком слыша от отца предание о существовании в мире подобной рукописи. Обрывочных записок некоего нандо, каким-то непостижимым образом удостоившегося сказочной способности видеть что-либо, отделенное от него расстоянием или даже огромными промежутками времени.

Будучи в свое время на материке, отец Миризагара слышал об этой вещи от одного книжника нолдо. Нинквэоро, кажется, его звали. Он, де, делал сколько-то лет назад пару-тройку списков с этих записей, добавив в начале отдельных глав кое-что и от себя... Нет, не собственные измышления, конечно, а короткие отрывки из других эльфийских источников...

Отец искать их потом пробовал, да только ни одной странички из описанной ему тем нолдо рукописи не нашел...

А вот он, Игмил, как говорится, сподобился.

— Ты, — с ничем не скрываемым волнением обернулся он к пастуху. — Ты даже не представляешь себе, друг мой, как ты мне угодил... Только... вот что. Вещь эта стоит для меня дорого, очень дорого. Мой отец пол жизни посвятил тому, чтобы ее найти. Поэтому, — сунув руку в дорожную сумку, он достал оттуда увесистый кошелек (не с золотом, конечно, а с медью, бронзой да серебром) и, поставив его возле оплывающих на струганные доски свечей, тихо продолжил. — Тут... в общем... тебе с семьей хватит, чтобы на материк вернуться. В Ромэнне договоришься с тамошними моряками — они не прогонят и не посмеются.

— Но как же...

— Не могу я такой подарок просто так себе оставить, — последовал ответ. — А у вас с женой родные берега есть. Там... хотя бы чужаками не будете.

И, не желая длить дольше необходимого выслушивание целого потока слов благодарности (тем более от пожилого уже человека), Игмил осторожно защелкнул расстегнутые некогда пряжки, убрал книги все в ту же дорожную сумку, а затем, попрощавшись, как можно спокойнее вышел в укрытую сухими тучами ночь, стараясь как можно скорее достигнуть дома.

Не прошло и долгих четырех часов пешей дороги, как изящные белые свечи уже на его письменном столе осветили своим ярким огнем желтовато-белые страницы, а глаза молодого аптекаря с неистовым благоговением вцепились взглядом в первые... самые первые строки столь неожиданно обретенного сокровища:

"Нити тонкие в ткань поутру вплетены,

И вздыхает в камине огонь..."

СТИХОТВОРНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

Нити тонкие в ткань поутру вплетены

И вздыхает в камине огонь.

Пламя, вспыхнув, осветит чертог Тишины —

Ты углей до рассвета не тронь.

Встанет солнце над лесом — в небес синеве

Вдруг привидится будущий день,

Или час, что растаял в зеленой траве,

Молча канув в прошедшего тень.

И совьется в узоры волшебная нить

Под уверенно ткущей рукой.

В гобелене старинном останутся жить

Вихри жизни — твоей и чужой.

Этой ткани подвластны ушедшие дни

И года, что навстречу идут...

Но в камине, танцуя, взовьются огни

И видения в них оживут.

ЧАСТЬ 1. ВАЛАР

Нандо, которого защищает от орков волколак.

Нандо, который честно говорит мне о том, что в Давние Дни общался с одним из тех, кого мы называем Тьмою.

Он смотрел мне в глаза открыто и не гордился при этом ни своей смелостью, ни своим прошлым.

Может быть, он действительно свободен?.. Но от чего? И почему я, Финакано, сын Нолофинвэ, король нолдор Белерианда, отпустил его восвояси? Ведь не заколдовал же меня этот выходец из-за Великой реки!

Он говорил мне, что пишет книгу, и я листал ее тяжелые страницы... Нерифмованная песня об Арде. История, которую мы знаем не всю, и слова Лино о том, что списки с книги погибнут, а подлинник будет жить.

...Откуда он это знает? Откуда знает все, что написал? Ведь Иламиона я видел собственными глазами, а Намион и Нинквэоро живут рядом со мной. И потом Майтимо... Даже Макалаурэ не слышал от него о том, что было с ним за склонами Железных гор, а здесь, в книге, слова сплетаются в повесть, равную которой мог бы написать разве что Намо...

Он говорит, что он — видящий, но разве может fea нести столь тяжкий груз? Или те, что рождены на Востоке, иные, чем мы, живущие на Западе?

Вопросы... Вопросы, которые я задаю себе, но не нахожу ответа.

Вопросы, на которые я найду ответ, если научусь понимать их и думать...

Иначе имею ли я право называть себя нолдо.

(отрывок из дневника Фингона)

* * *

— Мелькор? Ты?

Он стоял перед ним непокорно, с гордо вскинутой головой. Одинокий и сильный.

Он очень изменился с момента Творения, с тех пор, когда, разгневанный, ушел в безвестность окружающей Чертоги темноты... Жаль. Теперь он обречен. Когда звучала Музыка, Илуватар просто ждал. Он понимал, что это должно было случиться и не знал лишь того, на кого же в конце концов падет жребий.

Манвэ? Намо? Аулэ? Мелькор? Нет, только не первые два. Потемневшая Стихия и потемневшая Судьба? Невозможно. Значит, кто-то из Творцов. Желание сделать что-то рано или поздно должно было войти в противоречие с общим замыслом и тогда...

Они были очень похожи. Порою хотелось даже забыть о том, что Мелькор — брат Манвэ. Братом Аулэ хотелось назвать его, ибо одним и тем же духом горели их сердца и сходен должен был быть будущий облик, видеть который Илуватар мог даже сейчас. Темно-каштановые волосы будут у обоих, сильные руки, волевые твердые лица...

Как похожи они... Были. До того, как принятое Мелькором решение навеки разделило их.

ЭТОТ стал иным. Стремительность, сила, разрушение навеки отпечатались теперь во внешности старшего брата Манвэ, и появление его явно не к добру. Однако творивший Арду сам хотел этого. Придется привыкать.

— Так зачем же ты пришел сюда, брат Манвэ? — спокойно спросил он, заранее зная ответ.

— Я хочу знать, почему мне не дали творить, — глухо прозвучало в темноте большого зала. Глухо, но с такой внутренней мощью, что, будь стены Чертогов чем-то материальным, они, казалось, задрожали бы от этого голоса.

Да, он действительно вала, Стихия Мира.

— Мир должен быть целостным, Мелькор. Ты — старший среди своих братьев, должен бы понимать это.

Илуватар был почти мягок, но стоящий перед ним закипел от негодования.

— Целостен, говоришь ты? — усмехнулся он. — А я, значит, нарушил гармонию, и за это стоило лишать меня права на собственную тему?.. Не на опасную ли дорогу ступил ты ради этого "единства"?

— Ты угрожаешь мне? — удивился Илуватар.

— Нет! — возразил тот. — Предупреждаю.

— Напрасно...

Это слово, словно капля, тихо упавшая в воду, потонуло в гробовой тишине зала. Мелькор молчал. Да, не примирения пришел он искать сюда, но знакомое чувство горечи охватило его теперь. Горечи, медленно переходящей в гнев. Совсем, как тогда, когда он, сорвавшись, яростным вихрем опалил тех, кто был рядом с ним во время Творения. Сейчас он, кажется, снова поступит так же.

— Ну что же, — мрачно произнес он наконец. — Похоже, ты отверг меня... Отныне учти, Единый, что я буду поступать только по собственному усмотрению.

* * *

Серебристый туман окутывает все вокруг. Впереди — темная бесформенная масса, непознанная материя Мира.

Что это? Арда?

Но ведь в Видении все было не так...

...Они медленно приблизились. Чувствовали друг друга так же явно, как во время звучания Музыки Творения. Ощущали как сущности и как единое целое. Но нет, чего-то не хватает в этом кругу.

"Почему он это сделал?" — пронзает Пространство едва заметная призрачная печаль.

"Он вспыхнул, как черное пламя. Это ужасно," — вторит ей новая мысль боли и ужаса.

"Зачем? — доносится снова. — Ведь все было так прекрасно..."

Мелькор. Имя это болью отзывается в сознании. Мечта о голубоватом призрачном свете манит, но боль разлуки... Нет, это невыносимо.

Удар был безжалостен, и было понятно, что старший из валар не вернется больше. А, если вернется, то... Темный туман заволок мысли о безоблачном небе.

...Постепенно неровный бесформенный объем начал как будто уплотняться. Медленно принимал он более благородную форму. Темные вспышки огня проступили на его поверхности, но пламя это не несло в себе зла. Оно — словно пламя горна, в котором отковывается будущая твердь.

Это послужило началом.

Он будет. Мир, сотворенный Музыкой Айнур. Наперекор всему. Они создадут его, даже если и не будет среди них того, кто мог бы быть старшим и мудрейшим из валар, искуснейшим из Творцов.

Капли воды собираются в неровностях камня. Проходит время и это уже мощные потоки, бурлящие среди скал. Реки и моря безжизненного пока мира. Арда зазвучала. И вторила ее голосу мелодия элени.

...Вдруг словно зеленоватая дымка окутала лик новой планеты.

"...жизнь?..."

Как хочется прикоснуться... Но это, может быть, разрушить...

Melinde.

И взметнулись ввысь могучие леса, и буйные травы заколыхались под дыханием ветров, привольно струившихся над землею в чистом свете звезд.

"...Это уже Видение..."

Темно-каштановые прямые короткие волосы, голубые глаза, коричневая одежда. Облик, рожденный чувством, а не зрением.

Он стоит среди огромных стволов, запрокинув голову к кронам, свободно открываясь порывам ветра и свету звезд.

"Это не Видение. Это — Творение," — слышится в ответ.

"Но оно могло быть еще более прекрасным..."

Нотка сожаления и печали скользнула в мягкости голоса и неоконченной оказалась фраза.

"Не будет. Он не вернется."

"Мелькор?..." Голос другой, более твердый, но не властный.

Ответом ему была тишина. Лишь мир служил продолжением речи Стихий.

Волны ласково плескались о песок; чуть глуховат был скальный прибой; шумели леса и воздух полнился голосом высоких трав, но не было среди музыки Арды ни пения птиц, ни тихой поступи зверя, ни звона пчел на цветочных полянах.

Внезапно словно стремительный вихрь ворвался в это спокойное величие. Дрогнули кроны, закачались ветви кустов, рванулась прочь крутая волна травы.

Опасность? Страх промелькнул в сердце Йаванны.

Но нет, ловкостью и удалью веет от этого вихря, мудрой и сильной кажется его душа...

Еще мгновение и Йаванна узнала его. Светловолосый, сероглазый, в простых зелено-серо-коричневых одеждах, он был знаком ей еще по Музыке Творения — ведь это звуки именно его рогов вплетались тогда в мелодии ее лесов.

"Оромэ?" — улыбнулась она выходящему на поляну охотнику. Нет. Иное имя звучит сейчас в его гордой душе, в мягких величественных движениях.

Его глаза усмехнулись в ответ.

"Ты напугал меня... Кто ты?"

Альдарон, Владыка Лесов. Чувство — не слово мелькнуло в сознании. Только Кементари могла почувствовать это.

Почувствовать? Но что общего может быть между ними? Альдарон вгляделся пристальнее, напрягая все чувства, ибо едва заметный, почти эмоциональный облик собеседницы то и дело ускользал от него. Золотисто-пшеничные вьющиеся волосы, утонченное лицо, темные глаза... И внезапно — как яркая вспышка — перелив зеленых одежд.

* * *

Мерен и тих плеск речных волн. Нет в них ни пены, ни рокота, присущих морскому прибою, что рушит даже монолитный гранит высоких прибрежных скал. Но сладостна музыка их для того, кто способен услышать, как говорят между собой эти маленькие волны, как шелестит рядом с ними притихшая было трава и как вздыхает набрякший от влаги песок, укрывающий речные берега. И уютным спокойствием веет от них на окрестные леса, на зверей, выходящих к водопою, на игривых стрекоз, что резвятся у самой кромки воды.