Книга Лино (1)

ПРОЛОГ.

Тусклые огарки старых самодельных свечей лишь чисто символически разгоняли кромешный мрак, почти полностью заполонивший одинокий домик давно знакомого пастуха. Жалкое пятнышко света едва теплилось не более чем над тяжелой столешницей придвинутого к грубой стенке обеденного стола. Казалось, огонь их испуганно жмется к коротким черным фитилям, придавленный заполонившей небольшое помещение тьмою, как раз позволявшей занедужившей жене пастуха безтревожно выспаться на широкой супружеской постели.

Настоящая дыра, если не считать того, что люди здесь живут приветливые, рачительные — совсем не то, что те, что прозябают ныне в больших городах.

Посмотришь вокруг — и не поверишь, что по-прежнему находишься на родной земле дарованного предкам острова, а не на огромном материке, лежащем за свинцово-серыми волнами далеко на востоке. Бедность здесь — ну совсем не нуменорская, да и открытость такая, какая бытовала на Эленне разве что совсем уж в незапамятные времена. Хотя... Если вспомнить хорошенько, да и просто в лица этих людей всмотреться по пристальней, не составит труда сообразить, что ни хозяин дома, ни хозяйка не несут в себе кровей благословенной некогда земли. За долги родителей их подростками увезли со склонов с детства знакомых зеленых холмов. Долг отработан, жизнь прожита, а вернуться на далекий берег ни сил, ни едва подкопленных за минувшие годы средств уже не хватает...

Вон и за лекарства, принесенные в дом молодым аптекарем, платит ныне старик-пастух не деньгами, а... У Игмила Миризагара от удивления чуть было глаза не округлились, ибо при немилосердно коптящем свете сальных свечей на грубый, тяжеловесный пастушеский стол легли самые настоящие книги.

Ну, может, и не вполне книги, конечно, но добротные кожаные тетради в твердых переплетах, которые время от времени странствующие переписчики под заготовки для своих изделий используют — это уж точно. Без отделки, металлических уголков, теснения-серебрения. С тонкими страницами, по эльдарской технологии сработанными, когда на лист не кожа идет, а ткань, особыми составами пропитанная и для конкретной книги, бывает, специально сотканная... Явно одной рукой сделанные, да еще и общими застежками — едиными на оба тома — скрепленные.

— Мы, — сипло произнес смущенный изумлением гостя пастух, — в университетах здешних древним языкам со старухой моей не обучены... Чтоб детей чему подобному выучить — тоже руки не дошли. А тут путник какой-то... по зиме... замерз... на ближнем выгоне... Уже огни наши, небось, видел, бедолага... При нем и книги эти вот были... Властям-то их показывать не с руки — вопросов нехороших не оберешься, а тебе, добрый человек... тебе я их отдам... Может на что и сгодятся...

Исполненный неподдельного почтения перед ученостью молодого человека, хозяин дома вежливо отступил на шаг, а посетивший лачугу аптекарь, наоборот, шагнул ближе и бережно щелкнул изящной бронзой застежек, не позволявших праздным глазам прежде времени увидеть написанное. Открыл двухслойный переплет обложки, перевернул, едва пробежав глазами, с десяток-другой страниц и...

— Пресветлые валар! — невольно сорвалось с его уст запретное восклицание, за которое, услышь его только жрецы Неугасимого Пламени, он не менее бы, чем на год лишился права заниматься в окрестностях родного города своим ремеслом, как аптекарским, так и лекарским, которое хоть как-то было ему доступно.

Однако, какое там! Игмил в эту минуту и на большую кару согласился бы (лишь бы не увидели только храмовники того, что оказалось сейчас в его руках). Ибо узнал он то, чего никогда не видел, мгновенно, еще подростком слыша от отца предание о существовании в мире подобной рукописи. Обрывочных записок некоего нандо, каким-то непостижимым образом удостоившегося сказочной способности видеть что-либо, отделенное от него расстоянием или даже огромными промежутками времени.

Будучи в свое время на материке, отец Миризагара слышал об этой вещи от одного книжника нолдо. Нинквэоро, кажется, его звали. Он, де, делал сколько-то лет назад пару-тройку списков с этих записей, добавив в начале отдельных глав кое-что и от себя... Нет, не собственные измышления, конечно, а короткие отрывки из других эльфийских источников...

Отец искать их потом пробовал, да только ни одной странички из описанной ему тем нолдо рукописи не нашел...

А вот он, Игмил, как говорится, сподобился.

— Ты, — с ничем не скрываемым волнением обернулся он к пастуху. — Ты даже не представляешь себе, друг мой, как ты мне угодил... Только... вот что. Вещь эта стоит для меня дорого, очень дорого. Мой отец пол жизни посвятил тому, чтобы ее найти. Поэтому, — сунув руку в дорожную сумку, он достал оттуда увесистый кошелек (не с золотом, конечно, а с медью, бронзой да серебром) и, поставив его возле оплывающих на струганные доски свечей, тихо продолжил. — Тут... в общем... тебе с семьей хватит, чтобы на материк вернуться. В Ромэнне договоришься с тамошними моряками — они не прогонят и не посмеются.

— Но как же...

— Не могу я такой подарок просто так себе оставить, — последовал ответ. — А у вас с женой родные берега есть. Там... хотя бы чужаками не будете.

И, не желая длить дольше необходимого выслушивание целого потока слов благодарности (тем более от пожилого уже человека), Игмил осторожно защелкнул расстегнутые некогда пряжки, убрал книги все в ту же дорожную сумку, а затем, попрощавшись, как можно спокойнее вышел в укрытую сухими тучами ночь, стараясь как можно скорее достигнуть дома.

Не прошло и долгих четырех часов пешей дороги, как изящные белые свечи уже на его письменном столе осветили своим ярким огнем желтовато-белые страницы, а глаза молодого аптекаря с неистовым благоговением вцепились взглядом в первые... самые первые строки столь неожиданно обретенного сокровища:

"Нити тонкие в ткань поутру вплетены,

И вздыхает в камине огонь..."

СТИХОТВОРНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

Нити тонкие в ткань поутру вплетены

И вздыхает в камине огонь.

Пламя, вспыхнув, осветит чертог Тишины —

Ты углей до рассвета не тронь.

Встанет солнце над лесом — в небес синеве

Вдруг привидится будущий день,

Или час, что растаял в зеленой траве,

Молча канув в прошедшего тень.

И совьется в узоры волшебная нить

Под уверенно ткущей рукой.

В гобелене старинном останутся жить

Вихри жизни — твоей и чужой.

Этой ткани подвластны ушедшие дни

И года, что навстречу идут...

Но в камине, танцуя, взовьются огни

И видения в них оживут.

ЧАСТЬ 1. ВАЛАР

Нандо, которого защищает от орков волколак.

Нандо, который честно говорит мне о том, что в Давние Дни общался с одним из тех, кого мы называем Тьмою.

Он смотрел мне в глаза открыто и не гордился при этом ни своей смелостью, ни своим прошлым.

Может быть, он действительно свободен?.. Но от чего? И почему я, Финакано, сын Нолофинвэ, король нолдор Белерианда, отпустил его восвояси? Ведь не заколдовал же меня этот выходец из-за Великой реки!

Он говорил мне, что пишет книгу, и я листал ее тяжелые страницы... Нерифмованная песня об Арде. История, которую мы знаем не всю, и слова Лино о том, что списки с книги погибнут, а подлинник будет жить.

...Откуда он это знает? Откуда знает все, что написал? Ведь Иламиона я видел собственными глазами, а Намион и Нинквэоро живут рядом со мной. И потом Майтимо... Даже Макалаурэ не слышал от него о том, что было с ним за склонами Железных гор, а здесь, в книге, слова сплетаются в повесть, равную которой мог бы написать разве что Намо...

Он говорит, что он — видящий, но разве может fea нести столь тяжкий груз? Или те, что рождены на Востоке, иные, чем мы, живущие на Западе?

Вопросы... Вопросы, которые я задаю себе, но не нахожу ответа.

Вопросы, на которые я найду ответ, если научусь понимать их и думать...

Иначе имею ли я право называть себя нолдо.

(отрывок из дневника Фингона)

* * *

— Мелькор? Ты?

Он стоял перед ним непокорно, с гордо вскинутой головой. Одинокий и сильный.

Он очень изменился с момента Творения, с тех пор, когда, разгневанный, ушел в безвестность окружающей Чертоги темноты... Жаль. Теперь он обречен. Когда звучала Музыка, Илуватар просто ждал. Он понимал, что это должно было случиться и не знал лишь того, на кого же в конце концов падет жребий.

Манвэ? Намо? Аулэ? Мелькор? Нет, только не первые два. Потемневшая Стихия и потемневшая Судьба? Невозможно. Значит, кто-то из Творцов. Желание сделать что-то рано или поздно должно было войти в противоречие с общим замыслом и тогда...

Они были очень похожи. Порою хотелось даже забыть о том, что Мелькор — брат Манвэ. Братом Аулэ хотелось назвать его, ибо одним и тем же духом горели их сердца и сходен должен был быть будущий облик, видеть который Илуватар мог даже сейчас. Темно-каштановые волосы будут у обоих, сильные руки, волевые твердые лица...

Как похожи они... Были. До того, как принятое Мелькором решение навеки разделило их.

ЭТОТ стал иным. Стремительность, сила, разрушение навеки отпечатались теперь во внешности старшего брата Манвэ, и появление его явно не к добру. Однако творивший Арду сам хотел этого. Придется привыкать.

— Так зачем же ты пришел сюда, брат Манвэ? — спокойно спросил он, заранее зная ответ.

— Я хочу знать, почему мне не дали творить, — глухо прозвучало в темноте большого зала. Глухо, но с такой внутренней мощью, что, будь стены Чертогов чем-то материальным, они, казалось, задрожали бы от этого голоса.

Да, он действительно вала, Стихия Мира.

— Мир должен быть целостным, Мелькор. Ты — старший среди своих братьев, должен бы понимать это.

Илуватар был почти мягок, но стоящий перед ним закипел от негодования.

— Целостен, говоришь ты? — усмехнулся он. — А я, значит, нарушил гармонию, и за это стоило лишать меня права на собственную тему?.. Не на опасную ли дорогу ступил ты ради этого "единства"?

— Ты угрожаешь мне? — удивился Илуватар.

— Нет! — возразил тот. — Предупреждаю.

— Напрасно...

Это слово, словно капля, тихо упавшая в воду, потонуло в гробовой тишине зала. Мелькор молчал. Да, не примирения пришел он искать сюда, но знакомое чувство горечи охватило его теперь. Горечи, медленно переходящей в гнев. Совсем, как тогда, когда он, сорвавшись, яростным вихрем опалил тех, кто был рядом с ним во время Творения. Сейчас он, кажется, снова поступит так же.

— Ну что же, — мрачно произнес он наконец. — Похоже, ты отверг меня... Отныне учти, Единый, что я буду поступать только по собственному усмотрению.

* * *

Серебристый туман окутывает все вокруг. Впереди — темная бесформенная масса, непознанная материя Мира.

Что это? Арда?

Но ведь в Видении все было не так...

...Они медленно приблизились. Чувствовали друг друга так же явно, как во время звучания Музыки Творения. Ощущали как сущности и как единое целое. Но нет, чего-то не хватает в этом кругу.

"Почему он это сделал?" — пронзает Пространство едва заметная призрачная печаль.

"Он вспыхнул, как черное пламя. Это ужасно," — вторит ей новая мысль боли и ужаса.

"Зачем? — доносится снова. — Ведь все было так прекрасно..."

Мелькор. Имя это болью отзывается в сознании. Мечта о голубоватом призрачном свете манит, но боль разлуки... Нет, это невыносимо.

Удар был безжалостен, и было понятно, что старший из валар не вернется больше. А, если вернется, то... Темный туман заволок мысли о безоблачном небе.

...Постепенно неровный бесформенный объем начал как будто уплотняться. Медленно принимал он более благородную форму. Темные вспышки огня проступили на его поверхности, но пламя это не несло в себе зла. Оно — словно пламя горна, в котором отковывается будущая твердь.

Это послужило началом.

Он будет. Мир, сотворенный Музыкой Айнур. Наперекор всему. Они создадут его, даже если и не будет среди них того, кто мог бы быть старшим и мудрейшим из валар, искуснейшим из Творцов.

Капли воды собираются в неровностях камня. Проходит время и это уже мощные потоки, бурлящие среди скал. Реки и моря безжизненного пока мира. Арда зазвучала. И вторила ее голосу мелодия элени.

...Вдруг словно зеленоватая дымка окутала лик новой планеты.

"...жизнь?..."

Как хочется прикоснуться... Но это, может быть, разрушить...

Melinde.

И взметнулись ввысь могучие леса, и буйные травы заколыхались под дыханием ветров, привольно струившихся над землею в чистом свете звезд.

"...Это уже Видение..."

Темно-каштановые прямые короткие волосы, голубые глаза, коричневая одежда. Облик, рожденный чувством, а не зрением.

Он стоит среди огромных стволов, запрокинув голову к кронам, свободно открываясь порывам ветра и свету звезд.

"Это не Видение. Это — Творение," — слышится в ответ.

"Но оно могло быть еще более прекрасным..."

Нотка сожаления и печали скользнула в мягкости голоса и неоконченной оказалась фраза.

"Не будет. Он не вернется."

"Мелькор?..." Голос другой, более твердый, но не властный.

Ответом ему была тишина. Лишь мир служил продолжением речи Стихий.

Волны ласково плескались о песок; чуть глуховат был скальный прибой; шумели леса и воздух полнился голосом высоких трав, но не было среди музыки Арды ни пения птиц, ни тихой поступи зверя, ни звона пчел на цветочных полянах.

Внезапно словно стремительный вихрь ворвался в это спокойное величие. Дрогнули кроны, закачались ветви кустов, рванулась прочь крутая волна травы.

Опасность? Страх промелькнул в сердце Йаванны.

Но нет, ловкостью и удалью веет от этого вихря, мудрой и сильной кажется его душа...

Еще мгновение и Йаванна узнала его. Светловолосый, сероглазый, в простых зелено-серо-коричневых одеждах, он был знаком ей еще по Музыке Творения — ведь это звуки именно его рогов вплетались тогда в мелодии ее лесов.

"Оромэ?" — улыбнулась она выходящему на поляну охотнику. Нет. Иное имя звучит сейчас в его гордой душе, в мягких величественных движениях.

Его глаза усмехнулись в ответ.

"Ты напугал меня... Кто ты?"

Альдарон, Владыка Лесов. Чувство — не слово мелькнуло в сознании. Только Кементари могла почувствовать это.

Почувствовать? Но что общего может быть между ними? Альдарон вгляделся пристальнее, напрягая все чувства, ибо едва заметный, почти эмоциональный облик собеседницы то и дело ускользал от него. Золотисто-пшеничные вьющиеся волосы, утонченное лицо, темные глаза... И внезапно — как яркая вспышка — перелив зеленых одежд.

* * *

Мерен и тих плеск речных волн. Нет в них ни пены, ни рокота, присущих морскому прибою, что рушит даже монолитный гранит высоких прибрежных скал. Но сладостна музыка их для того, кто способен услышать, как говорят между собой эти маленькие волны, как шелестит рядом с ними притихшая было трава и как вздыхает набрякший от влаги песок, укрывающий речные берега. И уютным спокойствием веет от них на окрестные леса, на зверей, выходящих к водопою, на игривых стрекоз, что резвятся у самой кромки воды.

А когда элени смешивают искрящееся серебро небес с матовой сединой росы, обширные луга превращаются в гигантские сказочные чаши, невесомо лежащие в утонченных ладонях мира.

Таков для него был весь мир. Мир, состоящий пока лишь из отдельных картин и красок, мир несущий в себе лишь смутную смесь ощущений, целостный, но... неполный. Как выглядит кора далеких деревьев? Как пахнет цветок на укромной поляне? Что такое камень, укрытый в земных недрах? Он не знал этого и лишь чувствовал их целостность и красоту. Он мог коснуться дрожащего листа крошечной каплей росы, но она не отражала настоящего прикосновения. Он знал, что это ощущение неполно и неуверенно, неловко искал выход из этого положения, потому, что все чувства говорили ему о том, что все это может быть иным.

Он тянулся к другим проявлениям сущностей Арды так же, как росток, едва выглянув из вскормившей его земли, тянется к свету. Он, Линдорон, хотел быть иным и делал все возможное для того, чтобы добиться своей цели.

И однажды элени, от которых ничто не могло укрыться в пределах только что созданного мира, увидели, как мельчайшие капельки воды едва заметно искрящейся пылью потянулись к серебристому пологу росы, а затем, перемешавшись, устремились ввысь для того, чтобы через мгновение застыть здесь невысокой островерхой горкой, обрывистые склоны которой по-прежнему терялись в прозрачных завитках тумана.

Линдорон не знал, сколько времени продолжалось для него это странное состояние, когда сущность его обрела вдруг две разные грани. С одной стороны он — стихия — по-прежнему продолжал быть везде, где прорезали твердь земли речные устья или укрывала травы искристая роса, но с другой стороны он — личность — медленно обрел вполне определенное место, отрываясь от окружавшей его картины и начиная обладать иными чувствами, недоступными прежде.

Теперь прохладный ветерок касался его совсем иначе. Он не скользил по поверхности неожиданно смешавшихся друг с другом водяных стихий, а как будто обтекал Линдорона, лаская его со всех сторон. Звуки стали четче, очертания лесов, звезд и травы изменились, утрачивая детали, но обретая форму и полноту. Он словно смотрел на них под другим углом и, все-таки, смотрел иначе.

Прошло время. Капли воды и мирового тумана сгустились, еще плотнее, обрели форму и цвет, и на берегу реки впервые за то время, что привольно текла она здесь со времен Творения, появился айну в облике, подобном будущему облику Детей Илуватора. В облике, до сих пор видимом очень немногими. Он одиноко сидел среди окружавшей его травы, высокий, немного хрупкий, чуть обхвативший руками острый изгиб открытых колен.

Но что-то в его облике сохранилось и от того, что было подлинной сущностью Линдорона, ибо его светлые волосы струились по плечам подобно водам реки, черты лица не уступали в мягкости ласковому прикосновению волн, а лазурно-голубые глаза были сродни неведомому пока цвету, обретаемому водой в час яркого дневного света.

Осторожно протянув руку к широкому листику травы, Линдорон впервые коснулся его так, чтобы лист заиграл под его пальцами, словно колеблемый ветром. Сейчас для майя это открытие было настоящим чудом, не меньшим, чем то, когда творил он рядом с Ульмо все то, что родственно было его душе: устья рек и росу, украшавшие Арду. Сам того не ожидая, внезапно он улыбнулся, а затем... запел, восторженно глядя на наблюдавшие за ним элени. И впервые душа его рождала не чувства и журчание воды — звучание Музыки, а песню, слог которой понятен был всем, даже любому из майяр огня, навряд ли способному как-либо иначе осознать всю полноту мелодии, настолько противоположной его природе.

Слова рождались легко. Так легко, как могут рождаться слова, идущие из глубин настоящего, живого сердца, обращавшего дух в личность. Личность, обретшую реальную жизнь, такую, какую будут называть жизнью те, кому только еще суждено придти в сотворенный музыкой мир.

Следуя за своей песней, Линдорон медленно поднялся, и впервые за всю свою не такую уж и короткую жизнь пошел прочь от воды, осторожно приближаясь к далекой кромке лесов для того, чтобы теперь по-настоящему увидеть то, что создано было другими. Теми, чьи деяния до сих пор были недоступны для него, привязанного к тем местам, где струился его дух.

* * *

Аулэ молча прошел через огромный подземный зал, украшенный длинными рядами колонн, но не имевший окон, так что одному ему и его майар ведомо было то, как проникают сюда яркие лучи созданных недавно светилен.

Медленно отворив не слишком большую боковую дверь, он бесшумно вошел в с любовью обставленную мастерскую, где легкая взвесь редких пылинок в извечном танце кружилась среди рабочих столов, стеллажей с инструментами, аккуратно уложенных каменных плит и заготовок.

Поначалу он создавал здесь резьбу и скульптуры для украшения различных построек, ни капли внимания не обращая на то, как далеки эти горы от острова Альмарэн, где обретали свое место сделанные здесь творения. Ему нравились эти подземные чертоги, и раз за разом грезил он о том, как идет в этих залах иная жизнь, отличная от жизни валар. Невысокие крепкие существа сновали в этих видениях по длинным коридорам, с любовью зажигая огни кузниц и веселясь на празднествах среди камня и гор. Густые и низкие голоса их перемежались с медным отзвуком шаловливого смеха тех, чья сущность и вовсе ускользала от того, кто создавал когда-то недра этого юного мира, год за годом противостоя силе того, чье лицо почти в точности повторяло его собственные черты.

И всякий раз задумчивая улыбка озаряла тогда его лицо до тех пор, пока не задумал он изобразить увиденное, создав хотя бы жалкую имитацию того, что грезилось ему в течение стольких лет.

Он начал работу совсем недавно и именно эту мастерскую избрал местом рождения странных фигурок, эскизы которых он время от времени рисовал то там, то здесь, осторожно затирая не получившиеся. С огромной тщательностью выбирал он в заветных кладовых подходящие камни, с предельной осторожностью намечал на них задуманные черты, но лишь в предыдущий его приход острое зубило впервые коснулось выбранных айну камней, скол за сколом открывая миру тех, кто мог бы быть Детьми Эру.

Плотная каменная крошка усыпала пол у ног Аулэ, и очертания невысокой коренастой фигурки все четче вырисовывались у него под рукой. Осторожно, чтобы не навредить ни камню, ни внешности, вала смягчал и смягчал неизбежную грубость изначальных граней, не зная ни сна, ни усталости. А затем пришло время, когда на колени его легло задумчивое и мудрое существо с крепкими руками мастера и густой, окладистой бородой. Осталось сделать лишь окончательную доводку, но... рука его вдруг потянулась к следующей заготовке и, только доделав третью по счету фигурку, Аулэ заставил себя вернуться к первой из них.

Теперь, когда предстоящая ему работа должна была лишь повторить очертания уже сделанной, вала снова позволил себе дать волю мечтам и знакомые видения привычно обступили его. Опять зазвучали умолкшие было голоса, опять заговорили друг с другом рудники и кузни, созданные не руками тех, кто был ему подобен, опять загомонила то суетливая, то степенная толпа, самим своим существованием подтверждавшая подспудное мнение хранителя земных недр о том, что айнур — не единственные из возможных обитателей Арды...

...Очнулся он от того, что в какой-то момент камень под его рукой стал теплым. И это изменение не было теплом, вызванным посредством обыкновенного трения. Оно шло из глубины камня и, хотя все камни были для Аулэ сродни живым существам, случившееся чудовищно отличалось от того, что ему доводилось чувствовать прежде. Дело в том, что теперь от почти законченной фигурки на Аулэ повеяло теплом жизни, теплом тех самых существ, что до сих пор жили только в его воображении. Еще немного и его творение способно будет дышать, двигаться, мыслить и даже... даже согреть своим теплом другое существо, которому это будет необходимо...

— Жизнь... — невольно выдохнул вала, не имея сил сдержать то спокойное изумление, которое почувствовал, осознав содеянное. — Ально, он живой!

Майя, вошедший в мастерскую за то время, пока шла работа, быстро поднял голову от броши, которую делал в подарок кому-то из обитателей Альмарэна. Взметнулись над головой тяжелые пряди серебристо-белых волос и вот он уже стоит перед пораженным случившимся мастером, будучи не в силах скрыть от него восторг и нежность, зародившиеся в его темных глазах.

Ально был единственным, кто сумел понять рассказы Аулэ о посещавших его видениях и лишь к нему Хранитель Недр был привязан настолько, чтобы рискнуть показать то, что действительно родилось под его рукой. Осторожно коснувшись фигурки, майя был первым, кто почувствовал под своей рукой не просто живой камень, а тело... кого?

— Гном, — едва слышно шепнул он. — Дарин?

— Не знаю, — так же тихо ответил Аулэ, и в невероятно ярко освещенной мастерской надолго воцарилась тишина.

Больше вала не работал над тем, кого создал. Он просто осторожно держал на руках внезапно оживший камень, как держит отец крепко спящего ребенка, и, казалось, так или иначе исподволь передавал ему все тепло своей могучей души. Ально же, сидя на корточках напротив них, медленно создавал связь... Много позже способную быть его подарком этому новому народу, реальность которого отныне стала очевидна.

* * *

Оссэ... Непревзойденный лихач, шутник и веселый товарищ... Тот, кто не боится жить близ самых берегов, дерзостно споря с твердостью камня и скал... Чья песня — необоримый зов к действию, силе которого с трудом противится услышавшая его душа... Что увело тебя от зыбкого полога могучих волн? Что заставило смеяться над теми, кому помогал ты когда-то творить? Почему в голосе твоем звучит теперь грохот и рев, и безжалостные штормы секут зеленое тело Арды? Ответь мне... Ведь это я, Линдорон, спрашиваю тебя об этом.

Но не было ответа голосу, зовущему друга. Далек был Оссэ и не слышал он печальной песни росы. И тогда не выдержал Линдорон боли, разрывавшей его душу и, скинув столь дорогой ему облик Детей Илуватора, всем своим существом устремился туда, где голос его, казалось, будет слышнее... Туда, где укрылся тот, кого позже назовут Повелителем Севера, туда, где зарождались основы первой из крепостей Арды. Ибо именно на север смотрел теперь Оссэ и, кто знает, может быть лишь так удастся вернуть его назад.

Долог был путь, и горы вставали неодолимой вроде бы преградой, но боль за судьбу товарища не оставляла Линдорна и он по-прежнему двигался вперед.

Да, он знал, что во времена Музыки голос Оссэ звучал в хоре поддержавших Мелькора, однако, будучи близок с хозяином прибрежных волн в так неожиданно связавшей их дружбе, знал он и то, что срок этот был недолог. А раз так, то вполне возможно, именно ему, Линдорону, удастся прервать страшный куплет, который ведет сейчас любимца Ульмо.

Куда?

Кто знает...

Быть может, даже к вражде с творившими Арду. И к вражде с ним... с тем, с кем так долго сливали они в единое целое волны рек и морей.

Поэтому вперед и вперед, прочь от широких морских просторов лежал его путь до тех пор, пока не измельчали реки и не покрыла их корка прозрачного льда. Дальше продираться стало сложнее, однако и это на первых порах не смогло оказаться достаточно непреодолимой преградой. Сначала Линдорон ухитрялся скользить под этим тускло мерцающим панцирем, потом проскальзывал между мельчайших льдинок, все медленней продвигаясь вперед, но затем... Все сильнее становились чары Мелькора, и все труднее оказывалось для майя не застывать в тонких ходах, которые пробивала его природа и горячее желание вызволить друга. Все уже оказывались щели, в которые можно было просочиться, и, в конце концов, Линдорон понял, что завяз в этом царстве ледяных оков, растворившись в них и не имея ни малейшей возможности ни двигаться дальше, ни вернуться назад, ни свернуть в сторону.

Время остановилось.

"Что нужно тебе, посланец Владыки Вод?" — услышал он вдруг в звенящей тишине казалось бы давно забытый многими голос.

"Я не посланец, — ответил Линдорон. — Но я хочу говорить с Оссэ; другом, ради которого я здесь."

Странно: он все еще мог говорить (или, вернее, думать), хотя вряд ли сумел бы дать себе полный отчет в том, что с ним сейчас происходит.

"С Оссэ?.. — усмехнулся вала. — Посмотрим, станет ли он говорить с тобой."

"Но я..." — голос Линдорона утратил последнюю твердость, пришедший на Север замолчал и в тот же миг ощущение присутствия повелителя здешних мест исчезло. Так, словно его и не было.

И снова тишина, одиночество и чувство растворенности в той массе льда, что окружала его. Прежде Линдорон уже бывал в подобных переделках. Мелькор часто использовал магию холода во времена Творения Арды, когда спорил с Хранителем Вод. Однако тогда сам Линдорон был лишь стихией и холод влиял на него иначе. Он просто лишал творившего росу возможности действовать в привычном ему стиле, переводил майя в новое, непривычное для него состояние, но даже посредством ледовых оков отнюдь не калечил его. Однако сейчас... Сейчас попавший в ледяную западню майа был личностью, а потому вынужденное, магически навязанное бездействие страшило и угнетало его. Фактически теперь он был близок к тому, чтобы понять, что такое смерть. Ему-стихии она была недоступна, и вскоре он стал рваться из губящих его оков, теряя силы в безнадежной борьбе.

Он не знал, что происходило с ним. Это было похоже на безумие, когда время неровно метущихся безсознательных рывков сменялось временем апатии, но никакая информация о них почти не достигала сознания. Лишь однажды гаснущий разум его пробудился настолько, чтобы, вновь погружаясь в небытие, Линдорон нашел в себе силы еще раз позвать того, чья судьба заманила его в эту ловушку.

"Оссэ..." На самой границе чувств услышал морской бродяга голос своего друга.

"Оссэ..." — вновь растаяло в тишине...

А затем грянула буря.

Почуяв неладное, владыка прибоя стал рваться с привязавшей его к Мелькору "цепи", и мало кто сумел бы сдержать сейчас яростные его порывы.

Однако Мелькор сумел. Раз, другой смягчал он удары начинающегося бунта, но затем... Затем снова услышал Линдорон его голос.

"Оссэ уйдет, — медленно произнес он, — но лишь в том случае, если ты сам займешь его место. В противном же случае, я найду способ заполучить вас обоих."

"Ты... ты дашь ему свободу?" — очень слабо воспрял духом Линдорон.

"Да, но в обмен на верность, которую дашь мне ты."

"Хорошо, вала. Но не расплатиться тебе за обман... если он будет..."

* * *

Одинокий всадник стремительно мчался по извилистой равнинной дороге.

Петляя меж холмов в ярком свете Столбов, длинная светлая лента неустанно стремилась к далекому морю. Бескрайнему светло-синему простору, изборожденному изменчивыми перекатами волн, над которым неустанно гуляли потоки вольного ветра, воистину не знавшего иных преград, кроме сурового камня далеких гор. Но и их отвесные склоны веселый бестелесный странник огибал с той же легкостью, что и катящуюся к берегу волну или вздымавшееся в глубине леса огромное дерево.

Море казалось спокойным, а заодно, как и все в этом юном краю, немного праздничным. Ветки высоких, узких деревьев игриво стремились прочь от него, как и волны, играя с ветром в извечную свою чехарду. Всадник, подобно легкой тени, мелькал среди деревьев и трав, словно воплотившееся в видимую реальность Движение, а потому не удивительно, что встреченный им на очередной развилке Ально невольно оторопел, увидев, кто приближается к нему на самом деле.

— Артано? — удивленно выдохнул он, едва только норовистый вороной конь сбавил прыть и взбил в крошечное облачко дорожную пыль у самых его ног.

Короткий, беззлобный, чуть снисходительный смешок был ему ответом.

— А ты на кого подумал? — заинтересованно вскинул темную бровь всадник — обладатель отпущенных ниже плеч черных, резко вьющихся волос, короткой серебристой одежды и ярких, переливчато-серых глаз, внутренний отсвет в которых не исчезал почти никогда.

— Что это кто-то из оромэвских... Уж больно лихо ты мчался. Да и вообще... Слишком часто тебя с кем-либо путают. Почему?

— А я откуда знаю? — серые глаза говорившего чуть озорно взблеснули. — В следующий раз на обман не попадайся!.. — воскликнул он через мгновение и, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь.

Целью его было огромное белоснежное здание, по фасаду украшенное двойным рядом стройных колонн, едва заметно светящаяся лестница которого спускалась почти в самые волны. Каждую ступень этого искрящегося от чужих прикосновений подъема украшал мелкий, но крайне искусный узор, вечный, как само время.

Сейчас было время отлива, и к парадному входу легко можно было подойти этой дорогой, но каждый, кто хоть несколько раз приближался сюда в иные часы, знал, что наступающий прилив всякий раз скрывает часть ступеней и легкая пена прибоя лижет ему самое подножие.

Тот, кто облюбовал когда-то эти места, знал, что делал. Он любил море, так напоминавшее ему безбрежность просторов Времени, и Оссэ не раз пел в его доме — единственный из не-феантури осмеливаясь нарушать здесь навеки установившийся покой. Нет, мертвенная тишина никогда не воцарялась в этих просторных залах. Комнаты и галереи, связывавшие их, всегда были полны звуков: шуршания пены по лестничным камням, крика чаек и пения птиц за окном, шороха легких шагов обитателей дома и его гостей, но... У всего этого была некая граница, а Оссэ всегда привносил сюда что-нибудь извне, и за это Намо ценил его присутствие быть может несколько больше, чем приход к нему кого-то, куда более почтительного, чем взбалмошный любимец Владыки Вод.

Оставив коня в некотором отдалении, Артано легко поднялся к самым дверям и уверенно толкнул прочь от себя одну из створок. Дверь бесшумно отворилась, и майя легко поймал на себе спокойный, чуть приветливый взгляд хозяина дома, встречавшего его у противоположных дверей.

— Я ждал тебя, — послышалось с той стороны зала. — Проходи...

Приглашение подразумевало проход до уютной комнатки на втором этаже дома, большую часть одной из стен которой занимало огромное прозрачное полукруглое окно, а из мебели на тонких циновках-коврах стояли лишь невысокий стол, несколько стульев да легкие "этажерки" у стен со всякими мелкими безделушками, подаренными хозяину дома или собранными им самим на берегу и в окрестных рощах.

Майа Аулэ не так уж часто доводилось бывать в пределах обиталища Владыки Судеб, поэтому он не смог заставить себя удержаться от того, чтобы, сделав едва заметный полукруг, с интересом осмотреть представшие перед ним вещицы. Бегло, но с искренним интересом и очень-очень внимательно. И лишь затем удивленно взглянул на руку хозяина этих покоев, гостеприимно указывающего в сторону пары легких стульев, стоящих по разные стороны изящного стола, на котором покоились прозрачные кубки с красным вином и одинокая ваза с несколькими гроздьями крупного спелого винограда.

Однако, к столу он шагнуть не успел. Любопытство и природная нетерпеливость в очередной раз взяли верх над не слишком-то присущей ему вежливостью, и, едва заметно вскинув голову, Артано осторожно задал первый интересующий его вопрос:

— Ты не так уж часто сам зовешь кого-либо к себе в гости... Скажи — это приглашение наверняка не просто ради того, чтобы выпить с кем-то пару бокалов вина?

— Увы, ты прав, — сдержанно отозвался Намо, и решительно шагнул в сторону еще одной двери, ведущей из комнаты с этажерками еще дальше вглубь основного дома. — Пойдем...

Тенистая галерея, короткая узкая лесенка в один пролет — и они вдвоем попали в крошечный внутренний дворик, вымощенный неяркой мозаикой, а по краям обсаженный несколькими кустами терпко пахнущего можжевельника. Однако там, где Артано уже мысленно расположил по центру дворика небольшой, тихо журчащий фонтан, ничего подобного не оказалось. Лишь крошечное — навряд ли выше середины бедра — возвышение в виде круглого мраморного стола на одной ножке и едва заметный отблеск чего-то, на этом возвышении лежащего...

Нечто, представшее взору в следующее мгновение, имело вид тонкой (такой же круглой, как "стол") подставки, из которой льдисто выступал неведомо из чего сделанный "барельеф" изящной равнолучевой четырехконечной звезды. В самом центре неожиданного предмета — там, где полагалось быть самой высокой его точке — вместо ожидаемого возвышения было изящное углубление диаметром не более длинны среднего пальца руки, из которого выступали три тонких, казалось бы едва заметно звенящих "стебелька". Словно крошечными коробочками кукушкиных слезок кончавшихся невероятным образом ограненными капельками воды?... льдинок?... слез?...

Вода? Вода здесь, несомненно, когда-то была или должна была быть. Словно прикосновение ласковых прозрачных ладоней обтекала она то, что заканчивало "стебельки", тончайшими живительными струями сбегала внутрь углубления и... Дальше всерьез разыгравшееся воображение майа так и не сумело ее проследить. Тем более, что именно в этот момент взгляд его заметил глубокие рваные трещины, разлучившие меж собой лучи рукотворной звезды.

— Что это? — не удержавшись, изумился увиденному Артано.

— Зеркало, — после недолгой паузы услышал он негромкий ответ на свой вопрос. — Делая его, я полагал, что с его помощью можно будет увидеть то, что меня интересует, но...

Намо едва заметно с грустью покачал головой, однако удивление его гостя к этому моменту начало медленно перерастать в заинтересованность. Нет, он, конечно, знал, что время от времени обитатель Дома-у-моря берется делать что-либо собственными руками, и чувствовал, что усилиями Аулэ или кого-то из его приближенных здесь и не пахло, однако цель создания этой вещицы невольно заставила его заинтересоваться необычным предметом куда сильнее, чем он от себя ожидал. Ибо разве Намо может не хватать данной ему Творцом столь редкой для айнур возможности — напрямую задавать любые вопросы непосредственно самому Эру?

— Увидеть что?

Недоуменный вопрос майа, словно туго обернутый мягким бархатом клинок, прорезал повисшую было тишину.

— Прошлое. Будущее, — спокойно, но достаточно негромко прозвучал в ответ голос его могущественного собеседника. — Я не знаю.

— А разве... гобеленов Вайрэ и получаемых при необходимости ответов тебе не достаточно?

Услышанным ранее ответом хозяина дома Артано действительно был озадачен. В его жизненном опыте искренне не встречалась пока мысль о том, что кому-то из наисильнейших Творцов подзвездного мира может чего-то не хватать. Тем более — чего-то из того, что тому вроде как действительно нужно...

Что-то очень похожее на неожиданно возникший легкий охотничий азарт, осторожно повело размышления майа все дальше, однако лишь до тех пор, пока не осадило его мысленную "погоню за истиной" внезапно всплывшим в сознании новым вопросом-догадкой. В свое время, как оказалось, способным невероятным образом изменить не только ход его собственной истории и истории мира, но даже само место нынешнего собеседника Намо среди стихий Арды.

— И потом, — осторожно добавил он через мгновенье, — говорят, любые видения чего-то, еще не произошедшего, всегда туманны... Или ты хотел... с помощью него, — майа аккуратно кивнул в сторону Зеркала, — развеять туман?... Но ведь это — спор! Спор с Законом!... А с Законом никто из айнур никогда не спорит...

О том, что такой спор — самое настоящее безумие, Артано сказать не успел...

— Дело не в споре, — сдержанно, хотя и почти поспешно оборвал его речь старший из Феантури. — Просто время от времени я хочу видеть возможности, даже если им и не суждено сбыться.

Печаль и надежда... Отголосок Тем Илуватора... Безумно прекрасное переплетение мечты и движения к ней, осторожности творения и дерзости замысла, любви к окружающему их миру и стремления прикоснуться к недосягаемому.

У ученика Хранителя Недр, в какой-то степени по своему опыту знавшего о том, что это такое — создавать что-то, едва ли не ощупью нащупывая призрачную границу доступного-недоступного, а заодно почти вживую слышащего сейчас в словах Намо пускай всего лишь легкую тень, но все же самого настоящего звучания Музыки Творения, с силой перехватило дыхание.

— Так что же все-таки с ним случилось?

— Оно разбилось.

— От чего?! — невольно воскликнул он, прекрасно видя, что такие повреждения таинственное творение Владыки Судеб не могло получить от удара со стороны. А падение его с мраморной подставки наверняка заставило бы Зеркало разлететься на мелкие кусочки.

— От слез, — последовал короткий ответ, и во внутреннем дворике вновь наступила пронзительная тишина. На этот раз — всерьез и надолго.

Железная чеканность совершенно непонятной формулировки наконец-то заставила Артано временно прекратить задавать вопросы в этом окончательно вышедшем из-под его контроля разговоре.

Слезы (а их он до сих пор видел не много) не разбивают зеркал... Они — просто влага, текущая из-под век. Порой — против воли того, кому принадлежат, или того, кто их вызвал. Здесь же речь шла о чем-то ином. Непонятном. Недоступном.

Тревожном? Наверное — да. Но откуда взяться тревоге здесь — на острове Альмарэн, в самом сердце юного, с такой любовью сотворенного ими мира?

...Он так и не посмел спросить хозяина бытия о том, чьи именно слезы разбили созданную им красоту, однако именно в этот момент уже Намо задал ему единственный свой вопрос:

— Скажи, ты смог бы его починить?

— П-починить что? Зеркало?!... Я?!!! Но почему не Аулэ?

— Да, именно ты... — чуть заметно усмехнулся ожидаемой оторопи собеседника вала. — Я видел порой кое-какие твои работы. И я видел за работой тебя самого... Вдаваться в подробности на данный момент не имеет смысла. Считай, что мне просто нравится твой стиль, и я полагаю, что ты сможешь выполнить эту мою просьбу. Ты согласен?

Майа промолчал. Безусловно, такое предложение от того, КТО его об этом попросил немало ему польстило, однако высота предложенной айну "планки" была такова, что совсем без раздумий ни согласиться на подобную работу, ни отказаться от нее он все-таки не cмог.

К тому моменту, когда он все-таки снова заговорил о деле, они давно уже вернулись в комнату с этажерками и, удобно устроившись в тамошних креслах, даже успели пригубить ожидавшее их там вино. Безусловно, время это прошло не в гробовом молчании, но новую, почти ничего не значащую беседу о тонкостях обработки чего-то там Артано практически не замечал, а после очередной недолгой паузы в новом разговоре произнес наконец то, что, в общем-то, от него и ожидалось:

— Ты знаешь... я мог бы попробовать за это взяться. Однако, лишь в том случае, конечно, если ты раскроешь кое-что из того, как и что делал ты сам. А заодно расскажешь толком — что именно с ним произошло. Иначе как по-твоему я смогу хоть что-то исправить?

* * *

Зеркало сохранилось. Когда погибала в огне внезапной атаки красота Альмарэна, Артано не сумел пойти на прямое столкновение с тем, чья мощь и пугала его и восхищала одновременно и, единственное, что он в силах был сделать — это не дать погибнуть хотя бы ему — Зеркалу Намо, Владыки Судеб.

Стены комнаты были словно прозрачны для него, и майя почти наяву видел, как снова и снова падали ниц столбы рукотворного света, как лава подбирается к самой балюстраде, но дальше... дальше он ее не допустил...

Внезапный порыв ветра едва не сбил его с ног и на какой-то миг Артано стал пленником этой Силы.

"Уйди," — последовал короткий приказ.

"Нет. Это мое," — был ответ, и майя остался стоять там, где стоял...

Взгляды их на мгновение схлестнулись, как сталь клинков, и взгляд Артано впервые в жизни не был больше взглядом ученика Аулэ. Сейчас он был подобен взгляду волка. Волка, стоящего над тем, что было достойно боя. Пусть даже со Старшим из валар. И ему не было никакого дела до того, чего это будет стоить. И ему и Арде.

...Он выдержал. Волна Силы отступила назад, и желание борьбы вновь уступило место восторгу. Восторгу перед разбушевавшейся стихией, перед миром, в котором выживает сильнейший, перед неукротимой мощью того, кто волен был подчинить своей власти почти все, чего только касался его взгляд. И Артано смотрел, смотрел во все глаза на то, что происходило вокруг, и лишь при появлении рядом с ним Намо медленно шагнул прочь, избегая прямого взгляда Владыки Судеб.

...Сколько времени это продолжалось? Мгновение? Век? Вечность?

Артано не знал, да и не хотел считать отмеренные кружением элени сроки в эти необычные времена. Новые земли валар ничуть не манили его и личными владениями майя стали тогда просторы Эндорэ, возрождавшегося после постигшего его разрушения.

Он отдыхал, восстанавливая потраченные силы, а заодно и всем своим существом сживался с новой, неведомой прежде — жестокой Ардой. И прежнее имя угасало в нем, сменяясь тем, звучание которого не знал пока даже сам его хозяин...

В эти годы он почти не творил, с головой окунувшись в сумрак еловых лесов, волны вересковых пустошей, ветер бешеной скачки и завораживающую слух тоску волчьего воя. Он сжился с ними, и лишь одних спутников признавал в этой дороге — огромных бурых волков, разумом не уступавших Детям Эру. А заодно никогда не забывал и о том, что у него есть другой сосед, имя которому Мелькор.

Майя не позволял себе спускать с него глаз. Его волки кружили в окрестностях Утумно, ни на минуту не покидая Темного валу, но и он, в свою очередь, знал о них все.

...И однажды это случилось.

Неспешным шагом выехал покинувший валар предводитель волков на просторы заиндевелых холмов, где ломкий вереск и низкие кусты трещали под копытами стройного вороного коня, и впервые взглянул на Утумно, как на то место, куда лежал его путь.

Мрачные шпили гигантской крепости неровно изломанной островерхой короной венчали окружавшие их горные склоны, почти всегда укрытые искристым пологом белых снегов при том, что холода в этих краях почти не замечалось. Широкое ущелье, хранимое темным оскалом одиноких сторожевых башен, служило туда дорогой, но майя знал, зачем пересекает этот порог и будущее не страшило его. Три крупных волка сопровождали его, но не было охраны ни в ущелье, ни на подходах к недрам замка Повелителя Севера.

Утумно, казалось, было мертво. Но нет. Зал за залом сами выбирали дорогу и вскоре вновь встретились друг с другом две пары серых глаз, за одной из которых крылась несокрушимая мощь и осознание власти, а за другой — умение бороться и выживать.

Ни одного слова присяги не было произнесено между ними, но в какой-то момент майя лишь осторожно опустил глаза и медленно преклонил колено перед стоящим впереди Мелькором.

— Меня зовут... Аэрно, — твердо прозвучал в гулкой тишине его уверенный голос и Владыка Утумно властно шагнул вперед, заключая безмолвный союз.

ЧАСТЬ 2. КУЙВИЭНЭН

Куйвиэнэн. Отражение звезд в темных водах священного озера...

Помнишь ли ты, как проснулись на твоих берегах первые квэнди? Как с немым восторгом смотрели на тебя наши восхищенные глаза, как звонка была речь, зазвучавшая в вековечных лесах на склонах прибрежных холмов?

Как передать мне это? Как рассказать тем, кто не видел тебя? Как научить чувствовать тебя, понимать так же как мы, пришедшие в мир под мерный плеск твоих волн?

Валар говорили, что за спиной у нас Чертоги Единого. Но кто помнит их? Кто смог пронести сквозь сон хоть что-нибудь, кроме косвенных знаний там полученных (ибо слишком уж быстро учились всему старшие Дети Эру).

Никто не скажет о них.

Никто не сложит песни.

Никто не вышьет картины...

А вы... Вы воспеты в стихах, воды нашего утра. Миром и покоем хранили вы нас от первых невзгод. И что с того, что недолгим был этот сказочный срок? Что с того, что появились на твоих берегах Черные Охотники и лиходейскими тварями обжиты были дальние холмы? Все это было, но именно в твоих картинах видели мы отзвуки Музыки Творения, и именно такими сохранили их в своих мыслях.

Так пусть же найдут тебя те, кто никогда не слышал плеска твоих вод.

Пусть увидят тебя Идущие Следом.

Пусть каждый найдет в тебе то, что ему по нраву...

А я... Я лишь сохраню память...

(отрывок из записок Румила)

* * *

Он неподвижно лежал в низкорослой и редкой траве, едва пробивавшейся у самой границы небольшого галечного пляжа. Странный сон — нечто переходное от таинственного небытия сковывал тело, но грудь его мерно вздымалась и опадала, указывая на то, что он не мертв.

Неожиданно веки его дрогнули раз, другой и с сознания словно спала наложенная кем-то темная пелена. Лежащий слегка шевельнулся и открыл глаза.

Вокруг было темно. Лишь где-то неподалеку переливалось что-то большое, серебристое, отражавшее в себе сложный узор элени, вытканный кем-то в небесной вышине. Желая рассмотреть это получше, он осторожно поднялся и медленно, так словно плохо верил своим глазам, сделал несколько шагов в сторону пляжа.

Великолепие картины потрясало. Безбрежное звездное море над головой, необъятный простор огромного озера, изборожденный серебристыми бликами волн, суровые серые валуны у самой кромки воды... И в обрамлении всего этого — глубокое умиротворение и тишина.

...Неожиданно что-то тяжелое и мягкое коснулось его лба, невольно соскользнув вниз, закрыло глаза. Прядь волос. Таких же черных, как небо только что увиденного им мира. Поправляя ее рукой, он осторожно обернулся назад и снова застыл в восхищенном изумлении.

Позади были горы. Величественные громады поросших лесами холмов нескончаемой вереницей тянулись невдалеке, то грозно наступая на самый берег, то, наоборот, осторожно отдаляясь от него, словно вода грозила затопить их драгоценные склоны. Дикими зверями собрались они у волшебного водопоя и могучие спины этих зверей в косматых мехах колючих елей осторожно прятали крошечные искорки элени, спустившихся к ним с небосклона.

"Oron," — едва слышно дрогнули губы, а ноги очень медленно и как будто сами собой понесли сказавшего прочь от воды, к тем самым местам, откуда серебристые огоньки, казалось, можно было достать рукой.

Вскоре тяжелые кроны дерев пологом сомкнулись над его головой, и босые ноги впервые ударились о торчавшие из земли твердые веревки корней. Но это было не страшно. Ведь это не лишило его ни возможности видеть — и неровные темные пятна на глазах превращались в ленивые валуны и упругие ветки, ни возможности слышать — и удивленные голоса птиц звучали для идущего таинственной музыкой лесов, ни способности чувствовать — и прохладный ветерок обвевал лицо, а неосторожный лист тихонько холодил руку...

Разве могло быть здесь место страху, мрачному чудовищу, до поры до времени молчаливо сидящему в самой глубине души? Этому чувству не суждено было зародиться, ибо то, что порождает страх, казалось, никогда еще не ступало в эти леса и было далеко, присутствуя в мире, но ничуть не влияя на его суть.

...Эта прогулка была долгой. Такой долгой, что, даже не достигнув выбранной поначалу вершины, ушедший от озера сумел по-настоящему устать. Ведь там, в прибрежных холмах он, вернувшийся на побережье, нашел не только горстку аккуратных гладких на ощупь камушков и сладких ягод. Он нашел в них себя самого и, слушая, как шуршит под ногами равномерный озерный прибой, долго-долго смотрел на узкую кромку земли по ту сторону бухты, хорошо понимая, что отныне всему, способному существовать рядом с ним в этом прекрасном краю холмов и вод, он сможет ответить о себе коротко и просто: "Меня зовут Оронвэ."

* * *

Варнэквэссэ одиноко сидел на небольшой поляне возле ярко горевшего костра. Всего несколько высоких, как скалы, деревьев отделяли его от побережья, и в просветы между ними было видно, как яркие огоньки элени отражаются в зеркальной глади вод.

Огонь горел совсем близко, пламя взметывалось высоко и веселые изменчивые блики, словно живые, играли в тусклом золоте его длинных волос. Спокойные голубовато-серые глаза квэндо были устремлены на огонь, красивые сильные руки охватывали едва скрываемые грубой рубашкой колени, а с тонкого ремешка, перетягивавшего высокий лоб, наивно свисало на грудь большое светлое перо.

"Квэссэ"... Он сам придумал тогда это слово, и с легкой руки какого-то черноволосого квэндо оно стало частью его имени.

Странно... Придумывать новые слова, говорить о чем-то так же легко, как думать...

Финвэ, тоже черноволосый, сказал однажды, что квэнди — это те, кто говорит. Интересно, а крик и рычание зверей в лесу это тоже язык, или?..

Сколько же слов необходимо еще придумать, чтобы суметь объяснить себе весь мир. А у него порой не хватает слов даже на Ловаральду...

Ловаральда... Она проснулась последней на их берегу. Он долго будил ее вместе с Ингвэ и с тех самых пор ему упорно казалось, что очнулась она именно от того, что он тогда держал ее хрупкую маленькую руку в своих. А теперь она всюду ходит за Ингвэ.

Вот и сейчас. Веселый, словно гомон ручейка, смех, раздался с дальней стороны поляны, и неразлучная парочка показалась наконец у костра.

— Aiya!

— Aiye nar, — словно эхо, отозвался Квэссэ.

— А почему тебя не было у Ольвэ? — недоуменно спросила Ловаральда, едва подойдя к игривым языкам пламени. Невысокая фигурка, прямые, чуть тронутые легкой волной зарождающихся колец на концах золотистые волосы, голубые глаза...

— Ольвэ?

— Ну да, — отозвался Ингвэ. — Брата Эльвэ. Помнишь его?

Варнэквэссэ кивнул и тут же удивленно поинтересовался:

— А я что, обязательно должен был там быть?

— Ну-у, не знаю. Там была свадьба...

Брови сидящего на земле квэндо удивленно поползли вверх.

— Понимаешь, — поспешно пришла на помощь своему другу Ловаральда, — Ольвэ сегодня объявил всем, кто был у него, что Луинэн нравится ему больше, чем любая другая квэндэ... Он сказал, что хочет все время быть рядом с нею и она... согласилась на это. Кто-то из них сказал, что это называется — любить.

— А еще, — добавил Ингвэ, — Эльвэ попытался сегодня петь. Он очень странно составлял слова и говорил их так, что это походило на журчание воды в ручье. Получалось очень красиво.

Они помолчали. Пришедшие тоже опустились возле костра, и Варнэквэссэ заметил, что при этом они тихонько держатся за руки. Заметил, и смолчал.

— Ты сказал — брат? — произнес он наконец.

— Да, — кивнул Ингвэ. — Это, когда любишь кого-то, но не так, как Ольвэ и Луинэн или Йайвендир и Малинайвэ, что живут в дальней бухте, вместе с тем, кого называют Нинквэ.

Ну конечно он их помнил. Ибо до сих пор не было на Куйвиэнэн более счастливой парочки, чем эти соседи Нинквэ.

— Ты знаешь, — похоже, Ловаральда собиралась говорить о чем-то важном, — кажется мы с Ингвэ тоже...

— Я заметил, — усмехнулся Квэссэ. — Тоже любите друг друга, так?

— Да.

— Только ведь и я... Хотя нет, это, похоже, иначе.

— Наверное, так, как Ольвэ говорит об Эльвэ.

— Но ведь Ловаральда — квэндэ. Она не может быть мне как брат.

— Значит, — Ингвэ невольно нахмурился, пытаясь развязать этот узел. — Значит, пусть это будет selle, сестра. Но ты все равно тогда toron — брат. Подходит?

Варнэквэссэ радостно кивнул и, поднявшись, они скрепили этот договор крепким пожатием рук. Прямо над самым пламенем костра.

* * *

Это случилось ранним утром, когда проснувшиеся в прибрежных скалах чайки громкими криками приветствовали восход новых звезд, а лоси и олени осторожно поднимались с облюбованных лежек и, хрустя спросонья ломкими ветками кустов, выходили на покрытые росой поляны, чтобы принюхаться и понять, что же несет им наступающий день.

Йайвендир осторожно коснулся кленового листа, висевшего прямо над его головой. Пальцы, играя, скользнули к удерживающей лист ветке, а затем вновь погладили лист так, словно он был живым существом. Лес был дорог ему и квэндо, как никто другой понимавший его красоту, никогда не забывал то на ходу поправить неудачно изогнувшийся росток, то прикрыть веткой оголившееся птичье гнездо, то протянуть верткой белке оброненный в спешке гриб.

Он любил лес, но часто видели его и у праздничных костров. И тогда не смолкали на тех полянах веселые шутки, и радостный смех всюду следовал за Йайвендиром, неустанно подтверждая то, что насмешка действительно сродни его неунывающей душе. Однако, несмотря ни на что, он редко подолгу задерживался в поселениях и жил одиноко, не имея постоянного места для ночного костра.

Вот и сейчас ноги несли его куда-то, нимало не заботясь о том, куда держат путь. Побережье отдалялось все дальше, крики чаек и плеск волн становились все глуше, и вскоре Йайвендир мог слышать один только милый его сердцу лес, где каждая ветка могла тихонько нашептать ему новую легенду, которую по возвращении можно будет рассказать другим квэнди.

Внезапно тяжелая прядь длинных волос цвета черненого серебра пологом закрыла его лицо. Откинув ее, Йайвендир заметил впереди крошечный огонек, который скользил между темных стволов, танцуя с ними загадочный танец. И этот огонек не был ни ожившей гнилушкой, ни игривым зеленым светлячком. Этот огонек был фитилем крошечного светильника, дрожащим от ветра в чьей-то уверенно движущейся руке, а потому будучи не в силах противиться своему любопытству, квэндо осторожно попытался подойти поближе. Уж он-то умел двигаться в лесу получше иного охотника и поэтому ничуть не опасался, что владелец танцующего огонька заметит его первым.

Вскоре он услышал голос. Голос девушки, тихонько напевавшей какой-то причудливый мотив. Песня ее текла без слов, но нужны ли вычурные речи той, что поет одна, в тишине, среди лесов и гор. Той, что бродит по земле, привыкшей слышать лишь пение птиц, и считает робкие голоса своих пернатых наставников самыми прекрасными звуками из тех, что существуют в мире... Тем более, что очень скоро любому стороннему наблюдателю становилось понятно, что мелодия эта предназначается только одному слушателю — крошечной искорке игривого пламени в ее руках.

Зачарованный, Йайвендир подошел к ней совсем близко. Сливаясь с темнотой, он довольно долго следил за каждым ее движением, и вскоре даже само дыхание квэндо полностью подчинилось ритму напева и движению рук. В этот момент с ним можно было делать все, что угодно — он видел только одно: гибкую фигурку, в распущенных волосах которой свет огня перемежался с отблеском элени, освещавших разделявшую их поляну.

А затем случилось так, что он медленно шагнул к незнакомке и влился в ведомый ею танец так, словно давно уже был частью этих плавных, но в то же время не всегда медлительных движений.

Увидев его, квэндэ нисколько не испугалась появления незнакомца. Она лишь недоуменно-насмешливо вскинула темную бровь и, улыбнувшись Йайвендиру, уверенно повела его дальше. И ни разу, ни у одного костра квэндо не танцевал с кем-либо так, как танцевал здесь, среди лесов и гор. Руки их взметались к безбрежному морю далеких небесных огней, волосы темным ковылем струились по плечам, а ноги давно уже, казалось, ничуть не касались травы и все, что разделяло танцующих, так это крошечный огонек светильни, в то же время маяком притягивавший их души.

Но вот мелодия закончилась и квэндэ остановилась, тихонько держа пришельца за руку.

— Ты кто? — спросила она наконец.

— Йайвендир, — несмело ответил тот.

— А я — Малинайвэ... Проводишь меня назад к озеру? А то я заблужусь... Сюда пришла, а как назад выбираться — не знаю.

Высокая, черноволосая с темными, как небо, глазами и необычно резкими чертами лица танцовщица ничуть не походила на совсем уж беспомощное существо, неспособное найти дорогу в прибрежном лесу. Да и в голосе ее слишком уж явно звучала насмешка, однако квэндо не смог отклонить ее просьбу. Танец разогрел незнакомку, но теперь Йайвендир видел, что девушка едва заметно дрожит, и это окончательно решило его судьбу. Накинув ей на плечи полу своего широкого темно-серого плаща, он медленно повернул назад к озеру и лишь у самой кромки воды Малинайвэ внезапно свернула в сторону высоких белых скал, уводя своего спутника от знакомых поселений к убежищу тех, кого редко видели в обжитых большинством квэнди местах.

Там же, за скалами, у новых костров, оба они долго стояли на берегу, глядя на то, как кружатся над головой неутомимые чайки и тихий плеск воды о прибрежные камни первым поздравил их с тем, что две души, жившие прежде только ради лесов, обрели наконец друг друга.

* * *

Тяжелый полог крон плотно сомкнулся над головой. Элени исчезли, но после своего первого путешествия Оронвэ уже не боялся этого. Он часто уходил от Озера в горы и всегда возвращался.

Одно плохо. Лес по-прежнему был непонятен ему. Стволы... Листья... Куда понятнее камни. Он, казалось, буквально чувствовал их. Брал в руку, и тут же душу охватывало такое ощущение, как будто он держит в ладонях упавшую с неба звезду.

Камни были разные. Одни — полезны: их сколом удобно что-либо резать; другие — красивы: ими хорошо украшать одежду; третьи... Да мало ли, что можно сказать о них... Оронвэ порой казалось, что это — дар. Но чей — оставалось загадкой. Быть может, часто уходя в леса, он и искал того, кто сотворил это в подарок квэнди?..

...Жесткая ветка хлестнула по лицу. Лань легкой тенью промелькнула возле опушки. Напугана... Наверное, он и спугнул.

Но нет, сейчас он не охотник. Бесхитростно сделанный лук свисает с его плеча, но это скорее для защиты. Говорят, в лесу может произойти немало неприятных встреч... Хотя до сих пор Оронвэ везло — ему попадались только волки, да пару раз рысь неподалеку лениво спрыгивала с ветки.

Внезапно... Он понял, что напугало чуткого зверя. Со стороны поляны донесся злобный собачий лай, потом все стихло. Только кусты затрещали под напором стремительных, сильных тел.

Чудовища приближались.

Оронвэ видел собак, их уже держали в паре соседних поселков, но сейчас каким-то шестым чувством квэндо понял, что эти звери мчатся сюда не к добру.

Лязг!.. Стальные клыки едва не прокусили ему руку, сильные лапы стремительно сбили с ног. Квэндо увернулся, вскочил, бросился бежать... Но нет, треск веток, хриплое дыхание из темноты не дают свернуть в лес, отжимают к поляне.

Туда, где атаковать не мешают ветви кустов. Туда, где мягкая лесная земля не бугрится сотнями непредсказуемых ям. Туда, где проще будет настигнуть...

Ветки, кусты рвут одежду в клочья. Коряги вспарывают кожу, отбивают ноги. Даже остановиться, натянуть лук...

Сколько их? Две? Три? Может, больше?

Нет, скорее три. Развернулись полукольцом. Две сзади, одна сбоку; возможно, чуть впереди, но свернуть... Нет, догонят. Значит, вперед. До тех пор, пока хватит сил, до тех пор, пока не прервется дыхание, до тех пор, пока не настигнут.

...Внезапно лес предал его. Расступился, образовав обширную луговину, и, не успев понять это, квэндо, задыхаясь, вылетел прямо под ровное сияние элени. Огромная серая тень почти одновременно показалась сбоку, и в первый момент Оронвэ не рискнул ни остановиться, ни свернуть, но затем...

Покинутая кем-то нора сыграла с беглецом злую шутку. Он оступился, упал и замер в ожидании последнего броска. Сердце глухо билось о ребра, дыхание разрывало грудь, в ушах что-то неприятно шумело, мокрые пряди черных волос змеями спадали на лоб.

Все... Теперь не подняться... Остается только ждать...

Однако последнего, решающего броска почему-то не последовало. Оронвэ осторожно поднял голову, оглянулся. Что это? Собаки, тяжело дыша, смирно стоят в стороне, а прямо перед ним вполоборота возвышается черное, как ночь, чудовище, при виде которого квэндо поначалу не понял, бояться ли ему или восхищаться. Крепкие мышцы, словно камни, проступают под гладкой блестящей шерстью, мягкие ноздри, казалось, горят огнем, тонкие стройные ноги уверенно попирают землю...

Оно стояло, не шевелясь, и внезапно Оронвэ понял, что удерживает его рука существа, неподвижно сидящего на спине этого неведомого монстра.

Кто это? Квэндо? Нет, не похож... Таких лиц Оронвэ не видел в поселках. Легко спадают на плечи неровные завитки тяжелых черных волос, ловкое сильное тело скрывает длинный черный плащ. Смотрит чуть удивленно, с некоторым недоумением, но за взглядом этим чувствуется сила, твердость которой пугает, властно заставляя поглубже вжиматься в высокие стебли звеневших от сухости трав.

Нет, он не из своих. Он чужой, и смотрит сейчас на своего пленника, как на беспомощного, загнанного в угол зверька. Но ведь квэнди не охотятся за квэнди...

Внезапно зверь, на котором сидел незнакомец, начал медленно приближаться. Лицо всадника не изменилось, разве что первоначальное изумление исчезло из его глаз.

Это конец... Даже не пытаясь подняться — все равно не убежать — Оронвэ в ужасе отпрянул в сторону, а затем внезапно ткнулся лицом в траву.

* * *

Острое зубило медленно скользило по гладкой поверхности камня, осторожно намечая будущий узор. В небольшой змеевиковой бляшке уже было просверлено несколько маленьких дырочек для шнура и подвесок, но замысел требовал обвести их сплетением гибких трав, а по центру поместить еще один камень с крошечным изображением птицы, уже законченный и в ожидании своего часа лежащий рядом на верстаке.

Костер, освещавший пространство под недавно устроенным навесом, был не слишком ярок, однако острому взгляду Нариона вполне хватало и этого скудного света. Конечно, огонь можно было развести и поярче, но квэндо опасался, что тогда сюда обязательно заглянет кто-нибудь еще, и раньше времени увидит его нехитрую поделку.

Уж если кого он и не любил, так это посторонних наблюдателей, с постоянными советами глазеющих через плечо, или — и того хуже — лезущих руками куда не надо.

Создаваемое в мастерской Нарион чувствовал пальцами. Время от времени он даже ловил себя на том, что в работе над чем-то участвуют не только руки и глаза, но и что-то гораздо более важное, прорастающее в его феа подобно невидимому цветку. Корнями своими уходящему вглубь его самого, а лепестками — обвивавшему поделку словно руки гончара — податливую, вязкую глину. Он не узор резал — он как будто лепил что-то из этих своих лепестков, придавая им такую видимую форму, какая ложилась на камень, глиняную лепнину, узор, выводимый красками на кожаной или деревянной основе.

Пока вещь создавалась, он был един с нею, и только сам волен был сорвать свой "цветок", а до того ревниво оберегал от постороннего вмешательства, ибо какое-то время назад уже столкнулся с тем, что бывает, если связь эту разорвут не вовремя.

Тогда зашедший к нему Румил с интересом рассматривал, как кисть Нариона выводит на простом глиняном браслете узорное хитросплетение тонких, как гибкие цветные нити, былинок, которые не росли на берегах Озера и брались мастером как будто из ничего. Желая получше их рассмотреть, он осторожно потянул к себе поделку в тот момент, когда мастер отмывал от краски кисть и на какое-то время отвлекся. Нарион знал, что ничего неправильного его гость не хотел, да ему и самому не жаль было похвастаться работой, но... Стебель его "цветка" натянулся и непременно лопнул бы, как ему показалось, если бы Румил вовремя не заметил, как тот побледнел, и не опустил без позволения художника взятый браслет обратно на сухое дерево стола.

— Не делай так больше, — тихо попросил его Нарион. — Мне было больно, — но отчего больно объяснять так и не стал.

Румил удержался и не взялся тогда никому говорить о случившемся, однако с тех пор мастер даже ради проверки родившихся у него предположений не нашел в себе сил повторять подобные эксперименты. Он работал один и крайне редко позволял себе объяснять как и что он делает непосредственно во время работы. После — сколько угодно. Они могли до хрипоты спорить о чем-то с тем же Махтаном, Румилом или даже Финвэ, могли экспериментировать, изыскивая новые методы создания чего-либо нового, могли придумывать что-то, чего никто из них до сих пор никогда не делал, но... Не в тот момент, когда Нарион что-то творил. Это он не соглашался показывать никому, потому как дорожил сокровенным единением со своей работой более всего на свете.

Правда, сейчас навряд ли кто-нибудь мог бы ему помешать. Поселок спал, видя уже, наверно, десятый сон, и Нарион мог всецело отдать себя создаваемому кулону, который при следующей встрече надеялся подарить маленькой синеглазой ткачихе из поселка Эльвэ, искусство которой недавно даровало ее соплеменникам возможность двигаться по глади Куйвиэнэн без весла или каких бы то ни было иных видимых мышечных усилий.

Зрелище лодки, подобно чайке, скользящей по воде под туго надутым парусом, настолько поразило его, что, не испытывая к этой квэндэ никаких чувств, кроме безраздельного уважения, он во что бы то ни стало захотел выразить его в чем-то более осязаемом, чем простые похвалы со стороны тех, кто (как и он сам) в воде и ветре понимал не больше, чем эта квэндэ — в том, где надо искать тот или иной минерал.

Работа шла легко. В меру мягкий камень принимал выводимый мастером узор так, словно плетение это было ему созвучно. Да и не зелень ли травы с вкраплением темной земли видит глаз, обращенный туда, где шелестит под ногами природный ковер, и не из земли ли, дающей траве приют, был этот камень поднят? И не на змеевиковую ли основу лучше всего ложился узор, прославляющий травы?

Нарион был серьезен, когда работал над ним, но улыбался, приклеивая чайку. Он без труда догадался, что девушка уловит его намек. Ведь именно свободу этих неутомимых птиц подарила она квэнди, да и сама — низкорослая, с легкими, словно крылья, руками — не так уж и мало походила она на этот пушистый перьевой комок, способный без устали спорить с любыми озерными ветрами. В мыслях своих он был уверен, что, если работа получится, незнакомка простит ему эту маленькую вольность и не станет осуждать за подарок при том, что ухаживает за нею некто совсем другой...

Замешанная на сложной основе, слегка подогретая смола изрядно перепачкала его руки, зубило кое-где прошлось-таки по пальцам, да и каменная крошка, как всегда, забила малейшие складки крепких ладоней, но какое же счастье переполняло феа Нариона в тот момент, когда последний кожаный шнурок, стянутый одной или несколькими темными бусинами, был закреплен на своем месте, и готовая поделка легла, наконец, перед ним на гладкое дерево узкого верстака.

Теперь работа была завершена. Осталось лишь растворить в прохладном озерном воздухе невидимый глазу "цветок" и мастер без труда "отпустил" новорожденную подвеску, плавно уничтожая свою связь с ней как раз за то время, пока отмывал в теплой воде перепачканные долгой работой руки.

Завтра, в почтении склонив перед маленькой мастерицей темноволосую голову, он подарит ее той, кому она предназначалась, а сейчас... Сейчас он в кои то веки обретет желанный покой и, уснув под легкими складками невесомого мехового одеяла, до утренних звезд будет видеть во сне парус, скользящий по зеркальной глади волн. Не знающий преград и свободный, как уверенный в себе быстрокрылый озерный ветер.

* * *

Необычайно громкий и яростный рев внезапно потряс окрестности поселка. Казалось, что даже сам по-осеннему яркий наряд окрестных лесов дрожит теперь не только от легкого ветерка, дувшего с побережья Озера, а еще и от того, что где-то там, в глубине окрестных чащоб, с грозным рычанием бродит по лесу зверь, видеть которого квэнди совсем не хотелось.

Они уже встречали таких. Огромных, сплошь покрытых чешуей или косматой шерстью чудовищ, зубы и когти которых оставляли раны, которые очень сложно было залечить. Нисколько не боясь живших близ озера квэнди, эти звери никогда не уходили с дороги, подобно обычным обитателям лесов, и первыми бросались в бой. Однако даже они редко так близко подходили к поселкам Куйвиэнэн, и многим, сидевшим у костров, впервые пришлось слышать то, как грозный рев твари перемежается не только с треском веток, но и с неровным, прерывистым дыханием принюхивающегося к добыче зверя.

— Как близко, — не удержавшись, выдохнула Айвинэль, не слишком высокая зеленоглазая квэндэ, осторожно прижимаясь к плечу Айено, своего друга, к которому со времен пробуждения привыкла относиться, как к брату. Они были гостями в поселке, и девушку невольно тревожила мысль о том, что тварь пришла сюда именно по их следу, ибо непонятно было, как им теперь удастся вернуться назад.

— Не бойся, — ответил ей постоянный спутник ее прихотливых дорог. — Он не войдет.

Высокий, крепкий, широкоплечий, Айено чем-то походил на нолдо, но... Волосы его цветом напоминали не слишком спелый каштан, а глаза были подобны синему отблеску в пламени костра, что часто встречалось среди живущих рядом с Эльвэ. Сильной рукой испытанного охотника он крепче сжал древко тяжелого копья, всем своим видом намекая на то, что сказанному им найдется и подтверждение...

Однако тишина на поселковой поляне продолжалась недолго.

— Йайвендир! — внезапно побледнев, воскликнула сидевшая неподалеку от костра Малинайвэ. Какое-то время назад она привычно возилась с хворостом для него, но теперь выпрямилась и с тревогой взглянула туда, где громко шелестела опавшая листва. — Он ведь как раз сейчас должен возвратиться!

— По какой тропинке? — резко обернулся к ней Анквэ.

Быстрый взмах руки в сторону поросших лесом скал в самой глубине бухты был ему ответом и, коротко взглянув в указанном направлении, квэндо кошкой скользнул туда, где отсветы костра едва освещали тревожно дрожащие ветви первых деревьев. Айено и кто-то еще шагнули было следом, но вскоре лишь первый из них продолжал продираться сквозь заросли, а остальные вернулись обратно к поляне. Ведь если затея ушедших не удастся, то кто же защитит оставшихся в лагере Айвинэль, Малинайвэ и остальных?..

...Странно, но, едва только охотники ступили под золотисто-багряные кроны, неведомый зверь как будто почуял опасность. Привычно раздвигая руками послушный подлесок, Анквэ бесшумно шел по мягкой, устланной зеленым мхом земле к знакомой тропинке, близ которой неприкаянно бродила чуявшая добычу тварь. Ее необходимо было отогнать. Во что бы то ни стало. И хорошо бы было суметь сделать это так, чтобы при этом она навсегда забыла сюда дорогу.

Вскоре ему показалось, что он даже видит ее, но в тот же миг, треск веток внезапно сменился шумом прыжка и короткий охотничий рев твари прервался громким криком раненного квэндо. "Йайвэндир..." — не задумываясь, понял Анквэ.

И никогда еще не бежал он куда-нибудь так быстро, как рванулся сейчас через испуганно дрогнувший подлесок. Десяток прыжков, жалкий треск распоротой острым сучком рубашки, хлесткий удар по лицу, слегка рассекший кожу — и квэндо выскочил-таки на хорошо протоптанную лесную тропу, ведущую к лагерю его брата.

...Зверь, похоже, повалил Йайвендира не первым прыжком, иначе помощь могла опоздать непоправимо, однако злой судьбе достаточно было и того, что идущий в лагерь был, как всегда, беспечно безоружен и сейчас платил за это жестокую цену. Страшно разодранное бедро, почти бесполезная в своей неподвижности левая рука, подранное клыками лицо... Он все еще защищался, как мог закрывая от обнаженных клыков хотя бы горло, однако силы их были неравны, а бежать теперь уже было бесполезно.

Огромное, чем-то похожее на медведя чудовище с чешуйчатой броней на груди нагнало бы свою жертву не более, чем в два прыжка, и когти его, острыми ножами выступавшие из мощных передних лап, не оставили бы Йайвендиру ни единого шанса.

Бить острием копья в первый же момент было опасно. Противники сошлись слишком близко и, уклонившись, зверь без труда подставил бы под удар Анквэ того, кого тот как раз силился было спасти. А потому сереброволосый квэндо изо всей силы саданул по глянцевитому боку четвероногого противника тупым концом своего нехитрого оружия, силясь не столько даже оттолкнуть чудовище, сколько отвлечь его внимание на себя.

"Медведь" зарычал от негодования и боли. Его невероятно темные глаза устремились на нового противника и, оставив добычу, он мощно качнулся туда, где на какое-то мгновение застыло увертливое двуногое существо, только что дерзнувшее помешать ему завершить охоту. Анквэ увернулся от натиска раз, другой и только потом по-настоящему рискнул пустить в ход оружие, старательно оттесняя тварь от раненного друга. Дрался молча, скользя вдоль тропинки, словно ожившая серая тень. Уворачивался от ударов, атаковал, снова отскакивал в сторону, и к тому времени, когда из леса появился-таки догнавший его Айено, вогнал наконец острый наконечник туда, куда и следовало бить с самого начала — меж толстых ребер лохматого бока, где под слоем напряженно работающих мышц дышали огромные легкие и билось на редкость выносливое сердце.

— Все, — тихо выдохнул он, устало обернувшись к остановившемуся рядом с неподвижно распростертым на палой листве Йайвендиром квэндо, и, не поднимаясь с колена, медленно спросил. — Как он?

— Ранен, — отозвался тот. — Попробуем донести до лагеря. Айвинэль сможет перевязать...

Оба они не раз и не два сталкивались с небольшими ранами, и знали, что следует делать, но такое, как здесь, Айено видел впервые, а потому несколько растерялся и очень скоро позволил Анквэ вновь начать действовать самостоятельно, сам будучи лишь помошником. Брат же Нинквэ, едва только сам сумев встать, осторожно взвалил раненого себе на плечи и, предоставив Айено поддерживать его безвольно свисающие ноги, медленно понес Йайвендира через лес.

Идти пришлось недолго. Вскоре дорогу им осветил свет отдаленных костров и, тяжело дыша от тяжести, усталости и напряжения, возвращавшиеся в лагерь вышли навстречу тем, кто встревоженной группой встретил их на границе освещенного круга.

— Осторожней, — предупредил Нинквэ. — Положи его...

Младший брат молча повиновался и осторожно опустил Йайвендира на пару заботливо постеленных плащей.

Тени и свет от костра расплывчато плясали на его восковато-бледном лице с сильно запавшими чертами. Раненный тяжело дышал и присутствовавшими в лагере квэнди, тут же собравшимися вокруг него, овладела неясная, неведомая прежде тревога. Как будто рвалась между чем-то неведомая связь и на глазах угасала зажженная когда-то элен. Лотмирэль — самая молодая из них, проснувшаяся позже всех — в отчаянии попыталась руками собрать вытекавшую кровь обратно в раны, но алая влага не слушалась ее и вскоре Малинайвэ отстранила юную помошницу прочь.

— Радость моя, — тихонько позвала она. — Любимый, не уходи... Я закрою твои раны травами, запирающими кровь, я отдам тебе силы, хранящиеся в моей феа, я смогу... — голос ее внезапно сорвался, а в движениях, которыми она накладывала собранные недавно листья, внезапно не осталось и тени той уверенности, что была в них лишь мгновение назад. Как будто ощущение тщетности сказанных слов и усилий властно коснулось ее надежды...

— Это обязательно надо промыть, — неуверенно произнес кто-то. — Аэлин из поселка Ольвэ до сих пор хромает, а ведь его едва задели.

— Принесите воды, — распорядился Нинквэ и, как только это было исполнено, принялся осторожно обрабатывать разорванную плоть по-новой. Сначала промыто, обложено размягченными травами и туго перетянуто чистым полотном было бедро, затем спина, поврежденные мышцы которой мешали действовать руке, и лишь затем дело дошло до лица, в то время как Малинайвэ опять взялась за свои травы, на этот раз для того, чтобы приготовить целебное питье.

Работа — неторопливая и в какой-то степени привычная, на короткое время отвлекла всех от тревог, но, когда она была окончена, неутомимая квэндэ снова осторожно устроилась рядом с мужем на только что замененном плаще. Не без испуга, она молча держала его за руку и пыталась, как обещала, поделиться с любимым силами своей феа, однако при взгляде на них, серые глаза брата Анквэ снова заметно потемнели, а кое-кто из его недавних помошников и вовсе, казалось, с трудом удерживался от того, чтобы не отступить прочь.

Тени сгущались вокруг них. Тени, названия которых они не знали...

* * *

...Внезапно проснувшейся Малинайвэ показалось, что отяжелевшие веки закрыли ее глаза не более, чем на мгновенье, но память, задремавшая было в дурнотном оцепенении недоброго сна, вернулась сразу.

Откуда на его лице эти темные круги?.. Почему не слышно дыханья?.. Где элен, только что горевшая в туго стянутой повязками широкой груди...

Она никогда не видела того, как гаснут в безбрежных небесах далекие звезды, и теперь снова словно окаменела, на этот раз уже наяву. Тот свет, что всегда мнился ей так похожим на живое отражение элени, представлялся сейчас не более, чем жалким огоньком догорающей лучины и был так... так далеко, что...

...Она помнила, как давным-давно кто-то из квэнди пытался достать рукой до небесных огней, и как все остальные по-доброму смеялись над этой тщетной попыткой. Однако сейчас она и сама чуть было не потянулась к этому слабо мерцающему огоньку, но как только какая-то часть ее существа скользнула в темное небытие сгустившихся теней, едва мерцавший там огонек мигнул в последний раз. Глаза квэндо устало дрогнули, и оторопевшая Малинайвэ внезапно поняла, что Йайвендира, вышедшего когда-то из тьмы приозерного леса, рядом с ней больше нет.

* * *

Айвинэль осторожно пробиралась по едва освещенному элени лесу, тщетно пытаясь найти небольшой ручеек, по словам Лэнвэ, извилисто прорезавший окрестные холмы как раз где-то в этих местах. В нечаянном своем путешествии она слегка заблудилась, и теперь хотела отдохнуть где-нибудь поблизости от воды, так как часто, не видя Озера, тосковала без мерного журчания его волн и сама нередко смеялась над этой своей привычкой.

Ведь не могут же деревья расти исключительно там, где течет вода. А зеленые кроны, дающие приют множеству птиц, она любила не меньше.

И как только сочетались в ней все эти столь разные привязанности?! Вода, листва, воздух... Все это на первый взгляд такое разное, но... Созвучно же оно одной феа, а значит подобное все-таки возможно. И лишь Айено выбивался вон из этого ряда. Он не был ни листом, ни птицей, ни стихией, так часто бередившей спокойствие ее мыслей. Всего лишь обычный квэндо, но почему же связь с ним так же нерушима, как связь с прочими дорогими для нее вещами? Или... Может быть она все-таки влюблена в него так же, как Ингвэ влюблен в свою Ловаральду или... Малинайвэ любила Йайвендира?

...Думать о том, что их судьбы могут быть похожи на судьбы последних двоих было чудовищно. Однако, разве может случившееся с Насмешником заставить ее, Айвинэль, иначе относиться к тому, кого она так привыкла принимать за своего брата? Нет. Раз уж почувствовала ее феа, что отношение ее к Айено изменилось, то не позволит она оцепеняющему страху затронуть даже самый ничтожный краешек только что проклюнувшегося чувства. Не позволит холоду испуганного сердца обжечь незримым ветром тоненький зеленый росток, только что проклюнувший из земли, но сумеет взрастить его в себе так же, как земля взращивает пробивший ее твердь травяной колос.

Она не испугается внезапно мелькнувшей тени, и их жизнь будет намного более счастлива, чем нынешнее существование Потерявшей. Она видела, что происходит с женой Ольвэ, Луинэн, в чьем слегка располневшем теле не так давно стала почему-то заметна еще одна элен-душа, а потому уверилась в том, что, если каким-то образом приведет Луинэн в мир дар Ольвэ, никому из квэнди еще не ведомый, то никак не меньше сможет и она, Айвинэль, сделать для своего Айено.

Тихонько засмеявшись, квэндэ, подобно играющей танцовщице, обогнула широко раскинувшийся на ее пути можжевеловый куст и, услышав, наконец, звон искомого ручейка, легко спорхнула в открывающуюся впереди ложбину. Достаточно глубокую, чтобы осенние туманы не смогли подняться по ее склону, и достаточно пологую, чтобы даже в темноте не опасаться подвернуть ногу.

Ее длинное светлое платье мелькало меж стволами, как легкая подвижная тень, а длинные волосы, казалось, ни разу так и не задели ни одну из веток. Плащей Айвинэль почти никогда не носила, поэтому нечему было задерживать ее движение или скрывать фигуру, но холодная вода ручейка в свое время прервала этот бег и заставила подругу Айено куда более спокойно пробираться вдоль его левого берега, извилистостью своей подобного весеннему следу разыгравшейся змеи.

Почва здесь была неровной и слегка каменистой, а потому ручей изобиловал порожками и перекатами крохотных водопадов, что немало повышало его говорливость и привлекательность. Но, когда на очередной довольно большой излучине он выбежал из густоты лощины в крошечное дубовое редколесье, сердце Айвинэль невольно остановилось.

Застыв восторженной птицей над водопадом, не превышавшим высоты ее колен, она, не отрываясь, смотрела вперед и не могла налюбоваться огромными кронами, достаточно отступившими от ручья, чтобы ветер разгонял сырость и комаров, но все же в чарующем беспорядке раскинувшимися в тихой ложбинке, ответвлявшейся от оврага, по которому она пришла.

Дубов было не более полутора десятков. Почти не связанные между собой, они, тем не менее, образовывали живописную группу и так вписывались в окружавший их озерно-ручейково-лесной мир, что случайно забредшей сюда квэндэ ни за что на свете не захотелось расставаться с этой диковинной красотой. Отныне она хотела видеть ее всегда, и, как можно полнее вписавшись в увиденные места, именно здесь создавать в себе таинственную другую элен, что с некоторых пор уже не давала покоя ее воображению. Сплетать гирлянды из опавших наземь желудей и вместе с Айено радоваться найденному средь бурой листвы ростку нового дуба.

...Тогда еще она не могла себе объяснить, что за строения хотелось ей украшать своими гирляндами, но вскоре на этом месте действительно обосновался поселок тех из соседей Ольвэ, кто пожелал оставить побережье ради лесных красот, и главой ушедших был друг Айено — Лэнвэ, а душой — нашедшая это чудо Айвинэль.

* * *

— Иллуин пропал.

Элион встревожено стоял перед Ингвэ; бледный, растерянный он, видно, всерьез переживал за брата. За квэндо, которого будил когда-то под взбалмошные крики чаек на высокой скале, белым, как снег, обрывом стекавшей с холма к мягкому "прибою" Вод Пробуждения. С тех пор их действительно всегда видели вместе и иногда даже подсмеивались, если один начинал тревожиться, хоть сколько-то времени не видя другого. Однако, на этот раз все, кажется, было серьезно...

— Когда он ушел? — спросил тот. — Может быть, просто еще рано?

— Нет. Элени уже дважды сменялись над озером. Он должен был вернуться раньше, мы договаривались, — был ответ.

— Ты знаешь, куда он собирался? — внезапно ввязался в разговор высокий черноволосый квэндо, казавшийся крепким, как скала — Махтан.

Элион кивнул.

— Да, к дальним холмам. Чуть в сторону от той долины, где живет Нинквэ.

— Его надо искать... Нарион, возьми собак. Кто еще пойдет с нами?

Голос Махтана был тверд, движения решительны и, глядя на него, кое-кто из квэнди действительно стал собираться в путь.

Эльвэ подхватил копье.

Румил оторвался от попытки начертить что-то на мягкой земле.

Финвэ...

— Постойте, я тоже с вами, — неожиданно подошел к ним Анквэ. — Я знаю эти места. Может, смогу помочь.

Сереброволосый, голубоглазый... Он был абсолютно бесстрашен, этот Анквэ, брат Нинквэ. Ведь это именно он вырвал тогда Йайвендира из лап лиходейской твари, именно он прогнал еще одно чудовище, ворвавшееся как-то в один из поселков.

— А ты? — Ингвэ неожиданно обернулся к Варнэквэссэ.

— Нет, — покачал головой тот. — Возможно, там надо будет убивать...

...Несмотря на все трудности, подстерегавшие квэнди в лесах на берегах родного озера, брат Ловаральды так и не сумел приучить себя к виду оружия, как в своих руках, так и в руках сородичей. Нет, охотиться он охотился, и пару раз подхватывал сильной рукой копье, если опасность подступала совсем уж близко к поселкам, но... Самому идти в лес, ища неведомого врага?! Никогда такого не бывало, и вот уже несколько зим на побережье поговаривали, что он-де знает что-то о подобных вещах, и это "что-то" — очень нехорошего свойства...

...Со временем они вернулись. Уставшие, ошеломленные увиденным, безрадостные, хотя Варнэквэссэ сразу заметил среди них Иллуина, осторожно идущего рядом с братом.

Он отошел от костра.

— Что случилось?

— Мы нашли их, — объяснил кто-то. — Иллуина и кое-кого из тех, кто пропал прежде... Они были в большой пещере все вместе и на первый взгляд, казалось, спали... Нам удалось разбудить только его... Помнишь элен, что живет в каждом из нас? В большинстве из них она почти уже потухла; многие были мертвы...

— А Иллуин? — в ужасе спросил Квэссэ и только сейчас заметил: движения квэндо были почти безвольны, глаза хоть и открыты, но при этом словно бы спят. Он ни на кого не смотрел, не поворачивал головы, да и шел-то куда-либо только потому, что его вели.

— Он почти не слышит меня, — в растерянных глазах Элиона стояли слезы. — Не говорит... Не узнает тех, кто подходит к нему... Но его элен еще жива. Быть может, он еще очнется?

В последних словах — вопрос и слабая надежда. Он явно был в отчаянии, но в то же время все еще робко искал поддержки у окружающих его квэнди.

— Он очнется, — твердо заявил Румил.

— Только сейчас ему надо бы отдохнуть, — заметила только что пришедшая на поляну Малинайвэ.

— Наверно, — вторила ей Ловаральда. — Он выспится и все пройдет...

Иллуину спешно приготовили постель — мягкий ворох папоротника и две теплые оленьи шкуры. Элион молча уселся рядом с ним, но все это оказалось напрасным.

Иллуин не очнулся.

ЧАСТЬ 3. СЕВЕР

Говорят, что наиболее раннее имя этих существ звучало как "выходящие из темноты". По рассказам деда они появлялись у биваков и небольших стоянок квэнди, подобно разумным лиходейским тварям. Убивая или силой уводя с собой всех, кого в состоянии были найти, и, словно тени, снова уходя в лес. Куда — неизвестно, но почти всегда по направлению на север.

Однако это не звери... Они наделены речью, носят одежду, владеют оружием.

Не раз и не два приходилось видеть мне их клинки, как во время боя, так и принесенные в наши крепости кое-кем из нолдор в качестве трофеев. Не всегда они бывают идеально ухожены, но при немалом количестве довольно скверных поделок из плохого качества железа часть стали их лишь ненамного уступает нашей, а иногда... иногда и превосходит ее!

...Время от времени среди эльдар рождаются слухи о том, что ирчи — потомки авари. Что те, кто не внял зову Стихий, просто одичали в лесах, которых не коснулась благость Западных земель...

Однако куда ближе к истине, кажется мне, лежат слова тех из нас, кто своими глазами видел пропадавших на берегах Куйвиэнэн. Как ни страшно для кого бы то ни было из нас это осознавать, но те, кто противостоят нам, бессчетными ордами выходя из-за Железных гор, — потомки квэнди, плененных Охотниками. И, великие Валар, как же не хочется мне даже пытаться представить себе то, как и почему они стали ТАКИМИ!...

(отрывок из дневника Фингона)

* * *

Оронвэ осторожно приподнял голову.

Где он? Вокруг царит кромешная тьма, рядом — грубые, холодные камни. Пещера? Нет, не похоже; уж больно ровными кажутся ее стены и каким-то неестественным представляется свод.

Квэндо поднялся. Израненные ноги болели, рубашка превратилась почти в лохмотья, в голове что-то глухо стучало, так, словно там отдавались удары сердца. Но нет, это была боль. Оронвэ помнил, что до того, как он потерял сознание, незнакомец даже не прикасался к нему, однако, как ни странно, все эти неприятные ощущения увязывались почему-то именно с ним...

Странно... Квэндо так и не понял, кто же настиг его на той давно знакомой ему луговине, а теперь окружающая его действительность и вовсе перестала быть хоть сколько-то объяснимой. Чужое, незнакомое место, каменные стены, давящая на чувства тишина, пульсирующая боль...

Желая хоть как-то объяснить себе происходящее, он медленно поднялся с того места, на котором лежал, и неуверенно сделал несколько шагов. И без того жестоко истерзанная во время бегства нога тихонько ударилась о камень... За ним, чуть выше — еще один. Правильный, ровный, как будто специально кем-то обработанный и положенный так, чтобы идущему снизу удобнее было взбираться наверх. Оронвэ прошел их все до конца, но там снова оказалась стена. На ощупь почему-то, правда, похожая на хорошо обструганное дерево...

Ловушка? Оронвэ плохо понимал значение этого слова, однако в ответ на него почему-то заметно насторожился. Спустился вниз, сел на свое прежнее место и стал ждать. Сам не зная чего; быть может новой встречи с тем, благодаря кому он и попал во всю эту странную переделку. Хотя на самом деле не ждал от подобного поворота событий ничего хорошего.

...Внезапно наверху что-то загремело, и в глаза квэндо ударил красноватый отсвет огня.

Он обернулся. Там — поверх тех самых каменных плит, на которые он тогда поднимался — одиноко возвышалась знакомая стройная фигура, почти идеальные очертания которой когда-то угадывались даже под тяжелыми складками плаща.

Уверенно взглянув в сторону приютившегося у стены пленника, он, казалось, тоже без труда рассмотрел его. В этой темноте?!

— Поднимайся, — услышал понимающий души камней короткий приказ. Язык был ему непонятен, но значение слова, как будто просто на знакомом наречии пугающе промелькнувшее в сознании, квэндо угадал без труда.

— Кто ты?

— Поднимайся!.. Потом поймешь.

Эта фраза была сложнее, но дословный ее "перевод" снова прозвучало как будто в нем самом, идеально перемежаясь со спокойной властностью голоса, прозвучавшего здесь на самом деле. Никто и никогда не говорил с Оронвэ таким странным тоном. На Озере квэнди обычно лишь просили или предлагали, а здесь... Ему не по душе пришлась эта манера, однако этот... незнакомый ГОВОРИЛ и уже одного этого было вполне достаточно для того, чтобы Оронвэ ему подчинился.

Он снова поднялся с холодных каменных плит и осторожно пошел наверх.

Теперь перед ним был длинный тоннель, освещенный редкими факелами, не слишком ярко горевшими в тяжелых стальных подвесах, и с каждым шагом Оронвэ все больше и больше убеждался в том, что это не пещера. Уж слишком хорошо было здесь видно то, что стены этого странного перехода не несли на себе следов естественного происхождения. Все они были СЛОЖЕНЫ из тяжелого темного камня, но вот чьи руки соткали эту тяжелую, почти монолитную гранитную вязь — оставалось загадкой. Неужели это были руки тех, к кому принадлежит незнакомец? Но ведь тогда их, наверное, должно быть много...

И каким-то нехорошим предчувствием повеяло на него от этой невольной мысли. Если таких много, то... Ох, не доверяет он своему проводнику.

Долгий подъем наверх. Потом еще один коридор.

Зал, еще зал. Огромные, серые, безжизненные.

"Не один же он все это построил," — уже в который раз удивлялся квэндо. Но нет. Очередная высокая дверь (которая же по счету?) бесшумно открылась перед ним, и Оронвэ медленно вошел в последний из залов.

Нет. Незнакомец не один. Там, впереди, возле огромного узкого окна ...?... стоит еще кто-то. В плотной коричневой одежде, высокий и крепкий. Лица не разглядеть, но мощь... Она, казалось, заполняет все вокруг.

Хотя нет. Не так... Показалось.

Второй обернулся.

Странно... Дверь отворилась без единого звука, а они, идущие по идеально уложенным каменным плитам, вошли тихо. Он не должен был слышать.

— Я привел его, Лонарэ, — сдержанно произнес Аэрно.

Короткий поворот головы, быстрый взгляд в лицо был ему ответом.

Затем Мелькор обернулся полностью, и глаза его надолго остановились на квэндо.

Что это?.. ..."Дитя Илуватора"?.. Да, кажется, примерно такими он видел их среди ярких картин Видения. Высокий, стройный, черноволосый, чем-то неуловимо похожий на Курумо (интересно, Аэрно это заметил?). Держится почти спокойно... Хотя... нет... неправда — насторожен.

В глазах вала промелькнуло что-то вроде насмешки, легкое — не зная и не заметишь, но лицо его при этом по-прежнему оставалось неподвижным.

— Подойди, — довольно глухо произнес он наконец. — Кто ты?

— К-вэндо, — оторопев немного от всего увиденного и пережитого, не без усилия выдавил из себя тот, однако душу Мелькра занимали сейчас уже совсем другие мысли.

"Наверняка он не один." Погрузившись в раздумье, вала и не заметил, как слова эти едва слышно сорвались с его губ, но Оронвэ пока еще не ведал, что такое угроза.

— Это так, — с готовностью согласился он. — Нас много у Озера.

Иметь возможность говорить с кем-то не из квэнди! С кем-то, кто — Оронвэ чувствовал это — знает больше, много больше живущих у Куйвиэнэн... Это ли не удача! Ведь, ответив, можно будет затем спросить и самому.

Вот если бы только не мешалось постоянное чувство опасности, тяжелым пологом нависшее надо всем в этом ...доме?

— Далеко? — прерывая мысли пленника, последовал новый вопрос.

Оронвэ не понял. Ведь прежде он даже не задумывался над этим. Вместо него Мелькору ответил Аэрно, по-прежнему стоявший неподалеку и не выказывавший ни малейшего желания уходить по делам.

— Достаточно, — спокойно произнес он. — У одного из больших озер почти на самом востоке... Подозреваю, что их действительно немало.

Мелькор нахмурился. Майя дерзил — не в его манере говорить так открыто, без свойственной его голосу обычной уклончивой глухоты. Но об этом... об этом потом. У них еще будет время... А сейчас ему надо действовать быстро.

— Расскажи о Озере.

Приказ?.. Просьба?.. В любом случае это прозвучало так, что квэндо не осмелился не подчиниться. Он говорил о квэнди, о элени, о пробуждении, о том, что дорого ему и его близким и лишь после этого рискнул наконец задать вопрос, давно уже вертевшийся у него на языке.

— А кто... вы?

"Он что — ничего не знает? — удивился Мелькор.— Ну да тем хуже для остальных."

Однако, как бы там ни было, не отвечать на этот вопрос было бы ошибкой и, минуту спустя, вала снова заговорил:

— Проще всего для тебя будет считать нас Стихиями мира.

Такой ответ озадачил.

— Но ведь земля, вода, воздух... А вы...

Пристальный взгляд глаза в глаза остановил квэндо. Он понял — другого ответа не будет.

После этого в зале на какое-то время воцарилось молчание, а затем последовал короткий приказ:

— Уведи его и возвращайся.

...Они ушли, а Мелькор еще долго вот так же в молчании стоял у окна.

Он вспоминал то время, когда пытался творить. Привнести в Арду свои собственные замыслы. Хотел ли он власти? На тот момент, кажется, нет, но вот затем... Когда начались препоны, в душе его не нашлось ничего, кроме желания противостоять.

Ведь он считал так, а его пытались вынудить действовать по-иному.

Единый настаивал, и, можно сказать, едва не одержал верх. И тогда — горечь, недоумение, ярость и вспышка гнева. Вихрем, безжалостным, резким, прочь — в темноту. Если слишком туго согнуть лук, то он либо сломается, либо внезапно вырвется из рук сгибавшего. И боль от удара будет сильной...

Он предупредил тогда Илуватора... Позже показал кое-что из мелочей, однако теперь работа будет куда более серьезной.

"Ты сдавил когда-то горло _МОЕЙ_ Песне, так посмотри теперь на то, что я сделаю с ТВОЕЙ."

* * *

Из узкого ущелья, знакомым коридором ведущего к Утумно, они как обычно выехали небольшой кавалькадой. Пятеро всадников на великолепных разномастных конях, гордые предки которых ходили когда-то в табунах Оромэ.

Верный своей природе, первым вперед мчался Орно.

Превосходный наездник, он привычно горячил коня, разогревая его перед долгой скачкой, и светлые волосы, словно грива, бились у него за спиной. Хищным соколом держался он в богатом седле и следующие за ним знали, насколько опасным окажется он в деле. Не почуяв еще воли, гнедой жеребец артачился и вскидывал морду к далеким огонькам элени, все резче порываясь вперед и все уверенней подминая копытами подмерзший недавно вереск.

Последним, едва ли не шагом, двигался Дэйну. Его лихость проявится позже — он ни за что не будет хвастаться ею раньше намеченного времени и уж тогда... Жесткая сила Владыки Иллюзий мало кому оставит хоть самый что ни на есть крошечный шанс укрыться от этой охоты. Его конь, словно в насмешку, был матово белым, но Дэйну знал, что лишь призрачный туман заметят те, кто встретит его в районе скачки. И страшные сказки расскажут об этом звере чудом вернувшиеся к берегам Куйвиэнэн.

Внезапно леденящий душу клич одинокого волка кинжалом вспорол тишину холмистого Севера. Он начался с короткой басовой ноты, затем взлетел в вышину и, снова упав примерно на тон, незаметно затих, чутко ожидая привычного уху ответа. То был извечный клич охотящейся волчьей стаи — классический зов Аэрно, выходившего на восточную тропу.

Никто и никогда не успевал заметить, как он издает этот вой. Лишь губы его чуть заметно дрогнули при том, что глаза по-прежнему были строго устремлены вперед, мимо ушей холеного вороного коня, размашистой рысью идущего за самым хвостом летящего по холмам жеребца Орно.

Еще секунда и ему ответили. Знакомый десяток голосов вразнобой подхватил эту древнюю песню, да так, что встревоженные кони невольно поднялись в скованный поводьями галоп. Невидимая от кавалькады стая развернулась на заиндевелой равнине, собаки, сопровождавшие всадников, дружно рванулись вперед, и очередная Охота началась.

...Второй раз охотничий клич раздался уже в окрестностях Куйвиэнэн. Но теперь ему коротко вторил рог, а затем все стихло и лишь редкий собачий лай да треск сухих веток предупреждали Озеро о грозящей беде.

Волки не тронут приютившуюся у берегов добычу. Они лишь выследят ее и выгонят на охотников, вблизи которых след предстоит взять уже охотничьим псам, чья извечная природа неминуемо погонит их вслед обреченным теперь беглецам. И наука Оромэ в очередной раз невольно сослужит Арде недобрую службу...

Тяжело всхрапывая, несся вперед огромный огненно-рыжий жеребец и, подстать гриве, стлались на ветру медные кудри его хозяина. Анхо. Руководствуясь быстрым бегом собак, он рассекал беззащитный подлесок подобно стальному клинку и, искусно лавируя между стволами, привычно всматривался в таинственную темноту прибрежного леса.

На этот раз ему повезло первым. Гибкий силуэт рванувшегося прочь квэндо не успел укрыться от цепкого взгляда майя, и в тот же миг пара огромных серых псов резко свернула с намеченной было тропы. Звонко пропел вскинутый к губам рог, возвестивший о начале гона, и с этого момента неосторожный путник был обречен...

Скачка была короткой. Легко перелетев через лежащее на дороге бревно, одна из собак следующим же гибким прыжком свалила беглеца на плотный ковер веками копившихся здесь еловых игл, а через миг второй пес с рычанием вцепился в руку, остервенело пытаясь добраться до кости. Еще мгновение и плотную подстилку взрыли копыта жеребца. Даже не остановившись, Анхо коротким жестом вскинул руку в сторону пленника и, накрытый едва заметно мерцающим в темноте голубоватым магическим куполом, тот безвольно ткнулся лицом в сопревшую хвою — лишь длинные золотистые волосы разметались по земле и широким обмякшим плечам, а майя уже снова мчался дальше, безмолвно увлекая за собою собак.

Другой квэндо, застигнутый Охотой, не стал показывать спину. Отскочив так, чтобы позади него оказался огромный валун, пару выскочивших на поляну собак он встретил меткими стрелами. Это приостановило третью, но Дэйну остановить не могло... Белый конь, показавшийся квэндо бесплотным призраком, шалея, вылетел прямо на него и больше отважившийся сопротивляться ничего не помнил. Лишь короткая фраза ругавшегося на потерю собак майя была завершением этой стычки, но, спустя мгновение, белый жеребец снова мчался по превратившемуся в ловушку лесу, отыскивая хозяину новую жертву...

Вскоре после того, как над лесом затих звук рога, обозначавшего конец очередной погони у Лэйхора, Орно и Аэрно повезло несравненно больше других — в опасно тревожащей чувства темноте леса мигнул яркий огонек костра. Безмолвными духами метнулись они в сторону замеченной стоянки. Даже собаки и те не издали ни звука до тех самых пор, пока гибкими стрелами не вылетели из густого подлеска прямо на крошечный бивак.

Стоянка оказалась местом временного привала, призванного дать отдых уставшим ногам нескольких охотников и молодой женщине, совсем недавно встреченной ими в лесу. Защищая гостью, они тоже отважились впрямую встретить собак.

— Айви, уходите! — только и успел крикнуть один из них, голой рукой пытаясь защитить горло и в то же время поспешно отыскивая висящий на поясе нож.

Однако опасность таилась не только в острых клыках внезапно напавших собак. В считанные мгновения двое всадников пролетели через разоренную поляну и жестко врезались в темноту, ведомые своим собственным внутренним чутьем, далеко не всегда нуждавшимся в том, чтобы ему помогали.

Охотник и Волк. Они продолжали скачку настолько легко, что отныне лишь густота окружающего леса служила преградой их продвижению. Но даже для них окрестности поляны не были непроходимыми и очень скоро беглецы услышали глухое уханье сбруи их коней прямо у себя за спиной.

Не выдержав этого, квэндэ в очередной раз испуганно рванулась куда-то в сторону. Ее рука выскользнула из руки державшего беглянку подростка, и их тут же разметало прочь, как осенние листья из-под стремительных копыт бегущих коней, а в следующий же миг под ноги беглянке попался поросший мохом валун и, коротко вскрикнув, квэндэ неловко упала головой на сучковатое бревно...

Ее спутник прекрасно слышал все то, что произошло за его спиной, но Орно умело преградил ему путь и еще какое-то время они по-прежнему продолжали двигаться в сторону, противоположную той, где произошло несчастье. Затем конь майя сумел-таки оказаться сбоку от убегавшего мальчишки и, играясь лихостью, всадник просто сбил его с ног, свалив в густые заросли папоротника, откуда тут же и поднял за рубашку, даже не потрудившись спуститься с высокого седла.

Теперь дело было за малым. Надо было возвращаться к поляне. Недолго думая, Орно привычно связал запястья пленника плотным кожаным ремнем и, укрепив импровизированную петлю на богато отделанной луке, спокойно поехал разыскивать остальных.

Аэрно, которому на этот раз повезло гораздо меньше, встретил его совсем неподалеку. Он был хмур и лишь в силу необходимости занимался теми из пленников, что по-прежнему оставались на поляне. По его лицу без труда читалась причина — убегавшая квэндэ была мертва...

...Лишь много позже небольшая группа квэнди из лесного поселка, осторожно пробираясь по опустевшему лесу наткнулась на одиноко лежащее тело, укрытое покрывалом из слегка испачканных кровью прямых светлых волос и горестный крик вырвался из груди Айено. Его большие синие глаза померкли, и тень укрыла гордое дотоле лицо. Погибшей была Айвинэль...

* * *

Оронвэ проснулся внезапно, как от грубого толчка. Дышать было тяжело и в полунадломленном фэа квэндо постепенно закипала потаенная злость. Не на что-то конкретно, а на все, что хоть как-то попадалось на глаза или проникало в мысли: на темноту, на холодные камни стен, на соломенную подстилку, на голод, на себя...

Ненависть... Прежде это опасное чувство было незнакомо знавшему души камней, но здесь лишь колоссальное напряжение воли позволяло ему не чувствовать себя одной из лиходейских тварей, то и дело бродивших возле родного озера.

Его постепенно вынуждали превращаться в зверя. Разумного, чтобы подчинялся приказам, жестокого, чтобы не видел ничего необычного в ужасающем укладе того, как здесь принято жить, и вмеру опасливого, чтобы не пришло в голову принимать решения, невыгодные для его создателей.

Он видел таких — обитателей соседних камер. Квэнди, попавших сюда после него. Многие уже сдались. Ненависть погубила их, и даже в мыслях своих Оронвэ не всегда находил в себе силы считать Сломавшихся своими братьями. Страх и боль, которым почему-то порой невозможно было противостоять, заставляли ЭТИХ кидаться на стальные прутья решеток, бьющие их бичи, друг на друга...

Его тоже били. Существа, похожие на того, первого незнакомца, что привез его сюда, но он лишь крепче стискивал зубы...

Он — квэндо, дитя звезд. Разве может он оступиться? Разве может вот так, в одночасье предать забвению все то, чему научила его жизнь?

Других Оронвэ не осуждал. Уж он-то знал, каково им приходилось. Сильнее? Слабее? Разве задается этот вопрос здесь, в холодных подземельях, в безмолвном окружении существ, еще более жестоких, чем те, что выходили из-под их безжалостных бичей...

...Постепенно в голове пленного квэндо прояснилось. Интересно, поведут ли его сегодня к остальным? Или снова плети? Или смех через дверь-решетку? Или новая пытка, определения которой он еще не знает?

Если бы Оронвэ снова увидел сейчас свое отражение в водах Кувиэнэн, он наверняка не узнал бы в себе ни единой знакомой черты. Длинные пряди спутанных волос, змеями спадавшие на плечи и лоб, чуть более широкое лицо, крепкие руки с рельефным переплетением мышц... Тело все в шрамах, от одежды скоро не останется даже лохмотьев. Почти такой же, как и те, другие, в соседних камерах. Лишь в глазах еще теплится что-то знакомое, чудом сохранившееся от прежних времен. Отблеск элени, когда-то увиденных им на Побережье.

Внезапно до его слуха донесся громкий, отчаянный крик. Квэндэ... Что-то происходящее с ней явно повергло ее в ужас, было противно самой ее природе, но что это было, Оронвэ, к счастью, так и не догадался...

...На этот раз за ним не пришли. Он не знал сколько времени пролежал почти без движения и жизнь в нем медленно угасала, то и дело сменяясь спокойным, обволакивающим небытием. Он почти забыл о том, как выглядят элени, приветливо мерцающие на прозрачном бархате небосвода, как пахнет предзимьем прелый осенний лес, как кружат над темной озерной волной говорливые белые чайки. Теперь все это ему приходилось ВСПОМИНАТЬ, но квэндо все равно невероятно сильно тосковал даже по этой обманчиво-прекрасной памяти, дорожа неверными обрывками ее призрачных картин как самыми драгоценными сокровищами своей феа, реальность которых отныне он не в силах оказался вернуть.

Подобно большинству квэнди, Оронвэ не знал бессмертия. Он видел, как погибают другие. На Озере, здесь... И хотя причиной тому обычно бывали раны и кровь, сам он уходил теперь просто потому, что очень сильно устал. Настолько сильно, что, кажется, перестал бороться...

В какой-то момент он снова закрыл было глаза, но вскоре вздрогнул от неожиданности.

Что это?.. Элени?!. Здесь — в этом холодном подземелье, куда едва проникает даже тусклый свет коридорных факелов?

Совершенно обескураженный, квэндо слегка приподнял голову и, сам не понимая зачем, неуверенно посмотрел вверх. Что он мог там увидеть? В сотый раз — бездушные темные камни враждебного свода?.. Однако, чем дольше он вглядывался в открывшуюся перед ним картину, тем яснее убеждал себя в том, что на этот раз увиденное им — не мираж и не видение, вызванное стойким желанием вырваться отсюда. Этот чарующий поток переливчато мерцающего света казался настоящим.

Настолько настоящим, что Оронвэ позабыл даже испугаться того, что в какой-то момент они стали как будто медленно приближаться к нему, в то же время мягко притягивая взгляд.

Только одно желание овладело им в эту минуту. Слиться с элени... стать одной из них и хоть так уйти из этого плена, чтобы не чувствовать больше ни боли, ни тоски... И вскоре он действительно не замечал больше ни грубого камня стен, ни холода державшей его темницы, ни жесткости жалкой соломенной подстилки у себя под спиной. Только небо. Бархатисто-черное небо и ощущение свободы. Впервые за многие сотни дней.

...А примерно через несколько минут, когда дыхание окончательно замерло в его груди, и голова квэндо медленно опустилась на подстилку, наблюдавший за ним Эланор устало закрыл глаза и, медленно отвернувшись от узкой решетчатой двери, бесшумно пошел прочь. Мелькору не стоило знать о том, что бывший майя Вайрэ был здесь в эти минуты... Он же — смолчит... и тайна ухода Оронвэ навсегда останется тайной.

* * *

Донельзя холодный, неровно отделанный камень больно упирался в худую мальчишескую спину, едва прикрытую давно изношенной накидкой из старой оленьей шкуры, а грязные руки, никогда не знавшие должного ухода, крепко обхватили не раз изодранные в кровь колени босых ног. Сжавшись в как можно более плотный комок, Ано молча смотрел на огонь тусклого факела, одиноко горевшего по ту сторону крепкой дверной решетки.

Маленькому ирчи было слишком одиноко среди доброго десятка взрослых и вот уже целых два или три дня он втайне тосковал по Кхано — могучему своему защитнику, слово которого было законом для остальных. Ведь он был единственным из обитателей камеры, кто позволял себе замечать мальчугана не только тогда, когда тот внезапно путался под ногами или норовил пораньше урвать причитающуюся ему долю сырого мяса... И тогда как редчайший подарок принимал малыш теплые складки его истрепанной одежды и хриплый голос, в сотый раз рассказывавший странные истории о далеких волшебных лесах, давней Охоте, белом коне-призраке и о девушке, которую Кхано тогда потерял.

...Матери Ано не помнил. В памяти остались лишь тихая мелодия грустного напева колыбельной, едва различимое в темноте исхудалое юное лицо да пронзительный звериный крик — последнее из того, что он слышал прежде, чем его приволокли сюда, грубо швырнув на грязные камни пола.

В первое время ему удалось даже отыскать себе товарищей по играм, но старшая девочка вскоре умерла, а Литхета, с которым Ано провел среди взрослых ирчи первые несколько месяцев, Создавшие недавно забрали. Ано помнил, что несколько долгих ночей он даже плакал по другу, однако слезы его быстро всем надоели, и тут даже Кхано не в силах был его защитить, хотя на этот раз не очень-то и пытался.

С тех пор основой его жизни окончательно стало исключительно выживание и, так как особой злости оно ему, как ни странно, отнюдь не прибавило, осторожное, но неуемное любопытство то и дело приводило маленького ирчи к очередным неприятностям.

Вот и на этот раз, пользуясь отсутствием Кхано, старшие в очередной раз выпинали его с общей подстилки, безжалостно заставив мерзнуть в одиночестве у холодной стены. Пытаться прокрасться обратно было для Ано отнюдь не безопасно, и долгое время он действительно забавлял себя внимательным разглядыванием густо чадящего факела, а затем в его голову пришла очередная идея.

Бесшумно поднявшись со своего места, маленький ирчи медленно подошел к бурым прутьям решетки, в очередной раз прислушался к беспокойному сну других узников у себя за спиной и к тишине, лежащего впереди коридора, а затем поплотнее вжался в шероховатый каменный пол и... не без труда протиснулся-таки наружу.

Ано и понятия не имел о том, что он будет делать там, на свободе, но в детстве слишком часто одного любопытства и жажды приключений бывает вполне достаточно, чтобы пуститься на что угодно. Тем более, что трепка, которую можно получить в случае поимки, окажется для маленького путешественника отнюдь не первой в жизни — ее можно будет и пережить.

...Коридор, ведущий в неведомое, был пуст. Осторожно шлепая босыми ногами по огромным каменным плитам, Ано медленно зашагал вперед, ничуть не смущенный тем, правильное ли направление он выбрал. Ему просто интересно было рассматривать все, что попадалось по пути. Широкие и узкие проемы, забранные прочным плетением старых решеток или деревянными щитами дверей, горящие и давно потухшие факела в литых металлических подвесах, огромные по сравнению с ним деревянные бочки с водой, жалкие клочья соломы, валявшиеся вокруг, и золотистые зерна, беспорядочно рассыпанные между ними — все это было для ирчет новым, отовсюду тянуло тайной и вскоре Ано настолько увлекся, что совсем забыл о том, что в любой момент может быть пойман.

Единственное, что на какое-то время отвлекло его от изучения окрестностей, были просыпанные кем-то зерна. Ирчет довольно быстро набрал их целую горсть, с жадностью сунул ее в рот и, тщательно прожевав, запил водой из какой-то лохани. Вторая горсть показалась ему еще вкуснее, но, опустившись на колени для того, чтобы собрать третью, малыш неожиданно натолкнулся на что-то еще. Изящная фибула, соскочившая с плеча кого-то из квэнди, и яркая бляшка от пояса явно местной работы валялись на полу совсем недалеко друг от друга. Восторженно схватив находки, Ано поспешно добежал до ближайших факелов да так и застыл посреди яркого пятна света, внимательно изучая хитросплетения узоров и блеск отполированного алого камня, переливавшегося на маленьких чумазых ладонях.

Никогда раньше он не видел подобных вещей так близко и тем более не обладал ими, однако даже сейчас счастье его оказалось недолгим.

Орно, в бесшумности движений способный поспорить с любой лесной кошкой и уступавший в этом искусстве разве что Турингвэтиль, нисколько не таясь, привычно спустился по короткой лестнице в знакомый коридор и, повернув за угол, вскоре натолкнулся на самое неожиданное зрелище, которое когда-либо видел.

Всего в нескольких шагах от него в неровном свете факелов стоял совсем еще маленький ирчет не старше "шести-семи" зим от роду. Взлохмаченные волосы цвета беловатого серебра, донельзя перепачканное лицо, изношенная накидка, перетянутая узкой полоской неровно откромсанной кожи и невероятные, никак не вязавшиеся с прочим обликом глаза — светло-голубые у радужки и ярко-синие по краям. Невесть как попав в эту часть подземелий, он изумленно рассматривал какую-то находку с таким интересом, что целых несколько мгновений не замечал стоявшего перед ним майя.

Однако любоваться этой забавной картиной Орно пришлось недолго. Мгновением позже Ано оторвал-таки взгляд от только что обретенных сокровищ и вздрогнул от ужаса.

Создавший!.. Настолько близко, что и не убежать...

Настолько близко, что, стоит ему шевельнуться, и чужая воля сомкнется на нем, как капкан, в мгновение ока изломав и тело, и душу.

Побледнев, как полотно, малыш нашел-таки в себе силы медленно отступить назад и предусмотрительно вжаться спиной в ближайшую стену. Эльфийская фибула безвольно выпала из его рук, но бляшку с блестящим камнем Ано успел-таки крепко зажать в кулаке, невольно холодея при мысли о том, что, кажется, осмелится спорить из-за нее с Создавшим.

Однако Орно сложившаяся ситуация, к счастью, виделась совсем иначе. Он давно уже привык к тому, что его странная внешность (нефритовые глаза на резко очерченном удлинненном широкоскулом лице под гривой длинных белых волос) порой приводит в замешательство даже давно привыкших к ней майяр, а потому, видя подобную реакцию маленького ирчи, он громко рассмеялся, окончательно вгоняя Ано в самый настоящий столбняк, ибо смех Создавших обычно ни к чему хорошему не приводил.

К счастью, смех этот длился недолго.

— Значит, сбежал, — все еще продолжая считать произошедшее более чем забавным, майя медленно присел перед ним на корточки так, чтобы хоть немного сравняться в росте с маленьким беглецом. — Ладно, ступай за мной, — добавил он через минуту и, поднявшись на ноги, стремительно двинулся наверх.

Непривычный к длинным винтовым лестницам, Ано едва за ним поспевал, но все же сумел добраться до последнего короткого пролета и почти бегом досеменить по очередному коридору до личных комнат Охотника.

Зайдя в одну из них, Орно небрежно сдернул с одного из изящных деревянных кресел роскошное меховое покрывало. Еще мгновение, и пушистая шкура метко полетела к стене.

— Спать будешь здесь, — коротко заметил майя и, привычно устроившись у резного стола, взялся читать оставленный прежде свиток.

Весь дрожа, маленький ирчи испуганно уставился на него, но к брошенному на пол покрывалу не сделал больше ни шагу. Он окончательно перестал понимать, что, собственно, с ним происходит, однако заговорить с Создавшим все еще боялся.

— Ты что — не слышишь? — видя его замешательство, снова заговорил майя. — Ступай...

Повторенный приказ подействовал несколько лучше и, понадеявшись, что этот, зеленоглазый, знает что делает, Ано осторожно приблизился к новой постели, а затем долго еще наблюдал за читавшим свиток майя, старательно вжимаясь в мягкий шелковистый ворс, до тех пор, пока глубокий сон не прекратил для него все страхи и волнения этого неожиданного события.

* * *

На этот раз снег выпал на удивление рано. Холодные осенние ветры еще не до конца ободрали с ветвей пожухлую листву и старую еловую хвою, а первый морозец уже сковал насквозь промокшую землю, убелив ее тонким слоем сухой "крупы", вкрадчиво шептавшей окрестным лесам о том, что зима уже не за горами. Стало светлее. Темные стволы огромных елей и жалкие побеги подлеска четкими силуэтами проступили в отраженном свете звезд и мрачные дотоле холмы преобразились. Теперь их непроглядная осенняя тьма сменилась издалека видимым пейзажем, настолько четким, что зоркий глаз способен был различить порою каждый лист не менее, чем с полутора десятка шагов — настоящий рай для охотников, после долгих дней блуждания по глине имевших к тому же возможность ступать теперь по твердой земле.

Однако Элк не был охотником. По слабости сил ему не доверяли даже полудетского лука, с какими бродили по лесам его сверстники в возрасте и на пару зим моложе.

Единственным его настоящим достоянием был нож, недавно подаренный братом. В плотных меховых ножнах он и сейчас тяжело болтался у его пояса, непривычно оттягивая тонкую кожу сыромятного ремня, перетягивающего старую заячью накидку.

Рукав давно истрепанной кожаной рубахи порвался, и Элк дрожал от холода, уже очень долгое время не смея повернуть к дому раньше, чем вязанка собранного хвороста достигнет стоящих размеров, над которыми не станет смеяться вся ребятня родного поселка, и так уже окончательно задразнившая сына вождя...

Время шло. Вконец отяжелевшая волокуша и увесистая вязанка на плечах сделали-таки свое дело. Элк остановился, устало перевел дух и начал осторожно спускаться с каменистого склона, внимательно оглядываясь по сторонам. Неподалеку мелькнула бесшумная тень, слегка блеснула пара горящих звериных глаз. "Волк," — без труда догадался мальчишка, и в то же мгновение неподвижно застыл на месте, невольно прикидывая про себя, как бы успеть вовремя подхватить с волокуши подходящую палку.

Однако зверю явно было не до него. По поздней осени охота являлась делом довольно нетрудным, а потому, лишь мельком взглянув на юного ирчи, хищник тут же лениво затрусил прочь — идея о метком броске камнем или стреле в боку радовала его ничуть не больше, чем мысль об его острых клыках радовала самого Элка.

Коротко возблагодарив исправно хранящих его лесных духов, мальчишка продолжил свой путь, с трудом продираясь по лесному бездорожью; затем привычно свернул в узкую ложбину и довольно скоро почуял дым от очагов поселка, лишь два с лишним десятка зим назад перенесенного сюда от склонов гор, за которыми находилась колыбель ирчи — Утумно. Вскоре показались и костры, разложенные дозорными у границы обжитых земель, однако вид их ничуть не обрадовал возвращавшегося домой.

Да, там впереди было и долгожданное тепло, и крыша над головой, и законная доля еды у отцовского очага, но, достигая всего этого, Элк вынужден был немало усилий приложить для того, чтобы пробраться в поселок никем не замеченным. Иначе быть ему битым стайкой более удачливых сверстников, неизбежно дразнивших его за слабость, миролюбие и не слишком чистокровное происхождение. Ведь матерью его была андэ — несвободная, давным-давно отданная отцу кем-то из Создавших, да и сам Элк действительно уступал ровесникам в большинстве их жестоких детских забав.

Как и следовало ожидать, бесплодная затея с незаметным возвращением домой ему не удалась.

— Андэр!.. Смотрите, сын андэ идет. Замерз, бедненький... Ну ничего, сейчас отогреют!..

Знакомый голос. Улхар — малыш на целых три зимы младше Элка, изо всех сил стремящийся ужиться в компании тех, кто постарше — первым заметил полукровку и выкатился навстречу, мельтеша под самыми ногами.

— Уйди ты! — отмахнулся тот, да не тут-то было.

Закутанный в какую-то рвань явно с чужого плеча, Улхар и не думал уступать ему дорогу. Он продолжал вопить во всю глотку и вскоре первый снежок метко ударил Элка по копне русых волос. Следом за ним откуда-то прилетел камень...

Затем тяжелый удар по громоздкой вязанке и вовсе сбил пришедшего с ног.

Палка — это уже оружие не для сопливой малышни; ее предпочитают мальчишки постарше, поэтому, едва выбравшись из-под кучи собранного некогда хвороста, младший сын вождя уже знал, с кем ему, скорее всего, предстоит иметь дело, а потому ничуть не удивился, нос к носу столкнувшись с Ларном — своим ближайшим соседом по землянкам, отец которого давно уже всерьез прочил сыну судьбу ученика шамана.

— Я — ирчи! — не выдержал Элк. — И такой же Гхарто (сын Гхарта), как Рат!.. И я...

Ларн был более чем на голову выше и при этом на пару зим старше, да и ловкости ему было не занимать. В следующий же миг очередной камень ударил Элка в спину, а от нового удара своего давнего врага он снова полетел на каменистую землю, едва прикрытую тонким слоем первого снега. Слезы брызнули у него из глаз, но, тут же вскочив, он яростно ринулся на Ларна, уже в который раз пытаясь доказать тому, что не так слаб, как о нем думают. Новый удар... Снова снег и ловкие пинки двух-трех поселковых мальчишек, азартно бьющих ногами кто во что горазд. Новая попытка подняться, но...

Как выяснилось, в очередной атаке не было никакой необходимости. Проворная, как атакующий зверь, гибкая тень с развевающимися по плечам тяжелыми пепельными волосами, грозно мелькнула среди мальчишек. Дальнейшее произошло мгновенно. Короткий крик от неожиданной и внезапной боли, чей-то жалобный рев на пол поселка и восторженно-испуганное улюлюканье с гребня соседней землянки так и не успели предупредить Ларна о том, что лучше бы ему спешно покинуть место своей коронной забавы. В итоге ему довелось успеть заметить лишь быстро мелькнувший перед глазами пушистый волчий хвост, знакомую серую шерстяную рубаху да умелый кулак, в мгновение ока в кровь разбивший ему лицо.

Рат, сын Гхарта, особой жалостью не отличался. Ему, чистокровному ирчи, лишь совсем чуть-чуть не заставшему те времена, когда поселок ютился еще на склонах гор, окружающих Утумно, одинаково хорошо служили и копье, и охотничий нож, и собственные руки. Заметив его всего в паре шагов от себя, лежащий на спине Ларн не без оснований счел за благо предусмотрительно откатиться в сторону и, утеревшись разорванным при падении подолом, как можно быстрее юркнуть в ближайшую же дверь, резонно полагая, что в землянку его отца Рат за ним, скорее всего, не пойдет.

Крепко стиснув зубы от боли многочисленных синяков, Элк, дрожа, обернулся к брату.

— Ступай домой, — коротко приказал тот и, одной рукой взвалив на плечо вязанку, а другой подхватив за веревку давно забытую волокушу, привычно пошел следом.

* * *

Холодные зимние звезды ярко мерцали в морозном воздухе, с трудом заглядывая в лес меж верхушек огромных деревьев. Сугробы тихонько поскрипывали под ногами, но ни одна ветка не цеплялась за одежду Рата. Великолепный охотник, он двигался вперед не хуже настоящего волка и, как настоящий же волк, ни на миг не забывал о необходимости быть предельно осторожным. Длинные пепельно-серые волосы настоящей гривой лежали на плечах, а темная меховая одежда и впрямь делала молодого ирчи похожим на зверя, однако все это ни на минуту не спасло бы его в том случае, если бы дерзкая забава юноши оказалась кем-то раскрыта.

Дело в том, что, не желая вечно похваляться в поселке исключительно заслугами отца, Рат сумасбродно поспорил с ровесниками о том, что сумеет подсмотреть одно из священных гаданий местного шамана и живым вернуться обратно, первым узнав о том, кого же тот возьмет себе в ученики.

Приключение предстояло нешуточное, но Рат знал свои силы, и не без оснований надеялся на удачу. А потому с каждым шагом расстояние, отделявшее его от одинокой землянки, затерянной в дальних холмах, все сокращалось, и вскоре глаза юноши различили множество маленьких огней, привычно горевших на ограде знакомого капища.

На пределе бесшумности стелясь над самой землей, смельчак быстро проскользнул к широким жердевым воротам, едва переплетенным короткими обрезками прошлогоднего ивняка. Открыты... Хорошо, значит, будет меньше шума. Еще десяток осторожных шагов и рука его коснулась очищенной от снега кровли. Через занавешенную тяжелой шкурой узкую дверь на порог падал свет горящего очага, однако этот наблюдательный пункт ничего не стоил. Гораздо сложнее было бы подобраться к злорадно мерцавшему в темноте дымоходу и, уцепившись рукой за твердую, как камень, жердину гнета, Рат бесшумнее кошки полез наверх.

Еще мгновение и в лицо ему ударил едкий дым горящего внутри открытого очага. Теперь, если затаиться, то можно будет без труда обозревать изрядную часть землянки, будучи относительно незаметным для находящегося внутри. Если только... если только духи не подскажут хозяину хижины о том, что старый обычай нарушен и на капище находится чужак...

...К счастью, судьба пока что щадила его. Не чуя рядом чужого присутствия, шаман медленно зажег пару алтарных светильников, заправленных звериным жиром, бросил каждому из них по горсти сморщенных от мороза ягод, а также прочей сушеной дряни, и, подняв уже сейчас тихонько шелестящий костяными подвесками бубен, с невнятным бормотанием пустился в медленно-монотонное движение вокруг очага. Рат плохо различал, когда он успевал бросать в огонь свои колдовские травы, но время от времени языки пламени шипели, как потревоженное гнездо болотных гадюк, или меняли цвет, наполняя запах дыма целым букетом различных ароматов.

Вдыхая их, Рат пару раз едва не потерял сознание, однако духи, похоже, оценили его смелость и так и не забрали ни разума, ни чувств...

...Холода больше не ощущалось. Жар очага жестоко обжигал лицо, но легкий морозец окружающей ночи почему-то даже не пробовал забираться под укрывавшую тело одежду. Еще немного, и крупные хлопья внезапно пошедшего снега пологом скрыли старый, хорошо обношенный мех, а пришедшая вместе со снегопадом мертвенная тишина привычно убаюкала осторожность. Не выдержав, юноша коротко встряхнул головой. На его счастье именно в этот миг шаман переместился наконец поближе к алтарю. Голос его стал громче, ритмичный гул бубна — уверенней, однако Рат по-прежнему не различал ни слова. Он лишь видел, что время от времени хозяин капища бросал наземь какие-то мелкие предметы, кружась вокруг них во все убыстряющемся ритме гадального танца.

Движения его были настолько плавными, что впору было сравнить их с пляской очажного огня, но, как и огонь, были они предельно быстры и казались со стороны смертельно опасными. Заплетенные во множество тугих косичек огненно-рыжие волосы, перетянутые черным, как уголь, ремнем, еще больше увеличивали изначальное сходство. В такт танцу они метались по заботливо укрытым ритуальной одеждой широким сухощавым плечам, спадая чуть ли не до поясницы, и постукивали вплетенными на концах крошечными роговыми бусинками.

Смысл танца был понятен Рату едва ли на половину, ибо никто и никогда не взялся бы посвящать охотника в таинство гадальных искусств. Считалось, что с него вполне достаточно и простейших бытовых обрядов, однако прислушиваться к случайным оговоркам в чужих разговорах ему никто не запрещал и привычный к работе мозг без труда достраивал недостающую картинку. А так как понять, как по положению упавших перед ним предметов шаман способен выбрать кого-то конкретного себе в ученики, заведомо не представлялось возможным, смельчаку оставалось лишь просто следить за общим течением действа, тем более что рассчитывать на большее он был и не вправе.

...Наконец бубен умолк и наступила такая глубокая тишина, что молодому ирчи показалось — он слышит шуршание снежинок, падающих на крышу рядом с ним. Гадавший опустился на колени, внимательно рассматривая узоры, легшие перед ним, но шепот, раздавшийся вслед за этим, жестоким морозом прошелся по напряженной спине его незванного гостя.

— Ла-а-р-н-н...

Это было первое осмысленное слово, которое Рату удалось разобрать за весь обряд, и оно же кубарем сбросило его с островерхой крыши шаманской землянки, неведомо как заставив поспешно покинуть капище для того, чтобы никогда в жизни не рисковать больше своим рассудком, по неосторожности решаясь на подобные выходки.

* * *

Резким движением освободив придавленную к порогу промерзшую медвежью шкуру, Рат уверенно шагнул вниз по грубым подобиям ступеней, выдолбленным в толстой еловой колоде. Тяжелый дымный полумрак едва разрежали притухшие языки пламени чуть заметно горящего очага, по стенам плясали знакомые тени.

Испуганно вскрикнув, возившаяся с чем-то у стены девушка-андэ попыталась было незаметно выскользнуть за дверь. Невысокая, темноволосая, она совсем недавно появилась в доме, придя на смену уведенной в соседний поселок матери Элка, и отчаянно боялась Рата, подобно тому, как лань боится бродящего в темноте молодого волка. Судьбу подобных ей девушке объяснять не пришлось, но, пока эта часть жизни поселка ирчи обходила квэндэ стороной, она всеми силами старалась продлить это время как можно дольше.

Однако, на этот раз ускользнуть совсем уж незамеченной ей не удалось.

— Займись ими, — последовал короткий приказ, и Рат по-хозяйски швырнул связку принесенных из леса птиц в высокую грубо сплетенную корзину, одиноко стоявшую у двери в самом темном углу. В холмах властвовала самая настоящая стужа, он замерз и думал сейчас только о желанном тепле очага, вопреки множеству отцовских насмешек не обращая на новую андэ ни малейшего внимания.

Но, едва только он протянул руки к тихонько потрескивавшим углям, глухой голос, донесшийся от дальней стены землянки, напомнил ему о том, что молодой ирчи здесь не один.

— Тхарганат, — тихо приветствовала его мать и привычно завозилась у висящей рядом с ней колыбели, чтобы обиженно захныкавшая дочка не слишком помешала брату.

Серые глаза Рата слегка потеплели, а губы тронула едва заметная гордая усмешка. Так приветствуют не мальчишку — равного отцу охотника, кормильца семьи вполне уже достойного зажить своим домом.

— Где отец? — спокойно спросил он через минуту, когда лицо и руки уже горели долгожданным теплом.

— Ушел, — коротко прозвучало в ответ.

— А Элк?

Вместо ответа орчанка лишь раздраженно указала сыну на отгороженную от двери лежанку, тотчас же снова взявшись за подвешенную к прочной жердине меховую люльку. Ее не очень-то радовало признание, дарованное хозяином дома болезненному и никчемному мальчишке, и Рат знал — большего он от нее о сводном брате не узнает.

Однако сам он к Элку относился иначе. Решения отца было для него вполне достаточно, а потому, уверенно убрав от лица тяжелые плети кос, собиравшие пряди густых волос над висками, молодой ирчи бесшумно подошел к спящему андэр и осторожно присел на разнородный ворох шкур, неровно укрывавших земляной приступок их с братом лежанки.

Мальчик действительно спал. Устало разметавшись на залежалых шкурах, он дышал довольно тяжело, а его едва заметное в темноте бледное лицо горело яркими пятнами румянца. Сначала Рат подумал было, что это — следствие жара горящего очага, но, коснувшись руки спящего, тут же отдернул пальцы. Кисть Элка была горяча, как огонь. Он снова был болен и путался в тенетах недуга, причины которого никто в поселке не понимал.

— Свари трав,.. живо, — не на шутку встревоженный, Рат поспешно обернулся к андэ.

О шамане в такую погоду нечего было и думать...

Хорошее отношение к Элку являлось единственной нитью, хоть как-то роднившей их. Ведь Рат, как ни странно, был очень внимателен к брату, а тот в свою очередь не раз и не два скрашивал для девушки тяжелые дни неволи и, будучи лишь ненамного младше самой андэ, вполне мог считаться ее другом.

Дважды повторять приказание не пришлось. Встревоженная куда больше Рата, она поспешно взялась хлопотать у очага, однако, когда настой был готов, Элк уже успел начать задыхаться. Мечась по лежанке, он неизбежно срывал любую холодную тряпицу, которой старший брат тщетно пытался остудить его руки и лоб.

— Мама... Мама... Почему они такие яркие? — то и дело тихонько шептал он, непроизвольно прикрывая рукой и без того закрытые глаза. — Мама...

...Однако в тот момент, когда Рат принял-таки из рук андэ долгожданный напиток, голос Элка внезапно изменился. Он стал спокойнее и как будто заметно взрослее — как всегда в таких случаях от простой горячки болезнь явно переходила в самую необъяснимую свою колею.

— Elini...— удивленно, но вполне отчетливо произнес он, а затем осторожно добавил, как будто обращаясь к кому-то невидимому, находящемуся рядом. — (Они зовут — я слышу... Прости)...— тихий шепот его на мгновение затих, а затем, отчаянно крикнув: "LA-a-a!" ("Нет!"), мальчик болезненно забился в руках брата, изо всех сил пытаясь вырваться на свободу, к ужасу Рата, похоже, не только из его рук.

— Духи уводят его, — негромко произнес он, за неимением лучшего собеседника обращаясь к андэ. — Попробуй напоить... не бойся — я удержу.

И, перебарывая страх, Рат как можно крепче прижал к лежанке руки братишки, невероятным образом пытаясь удержать в ладонях еще и его голову.

Пил Элк жадно, не прерываясь ни на мгновение для того, чтобы перевести дух, и напиток без сомнения помог хотя бы тем, что мечущийся в забытьи андэр получил хоть какую-то точку опоры в реальном мире. Отчаянно цепляясь за даваемые братом плошки, как утопающий за соломинку, Элк несколько раз даже открыл глаза, а затем лихорадка спала и младший сын Гхарта наконец спокойно заснул, в который раз убеждая тех, кто рядом, что беда снова прошла стороной.

* * *

Легкий шорох длинного платья нарушил спокойную тишину небольшого зала, и Мелькор гневно стиснул подлокотники громоздкого резного кресла. Уж не боится ли он этой женщины? Своего собственного творения, измененной майя; существа, горизонты которого были неподвластны его воображению... Когда-то он ненавидел ее — узницу, неизменно встречавшую его с хладнокровным спокойствием яркого Света, но теперь... Неизменный холодок шевелился в его душе при любой встрече с Оборотнем и с каждым разом Повелитель Севера все больше и больше убеждался в том, что имеет дело с воплощенной местью.

— А ты, оказывается, еще и трус, — насмешливо и властно прозвучал за его спиной голос вошедшей, и гневный рев пламени послужил ответом на эти слова. Готмог не выносил непочтительного отношения к темному вале, но на этот раз Мелькор взглядом остановил его.

— Выйди, — приказал он валарауко. — И ты, Анхо, тоже.

— Но, Повелитель! — не выдержал рыжеволосый. — До каких пор эта дрянь...

— Вон, я сказал! — гнев Мелькора вырвался-таки наружу, и майяр сочли за благо не противиться его воле. Стараясь не потерять достоинства, оба неторопливо удалились, а Турингвэтиль молча шагнула вперед, чтобы отсветы камина осветили ее смуглокожее лицо, яркими искрами замелькав в огромных глазах. Ее прямые, черные, как ночь, волосы пологом лежали на плечах, а мягкая грациозность движений невольно завораживала смотревшего. Однако к этому времени Мелькор уже сумел справиться с собой, и только судорожно сжатые пальцы выдавали, что Владыка Утумно не так спокоен, как кажется на первый взгляд.

Губы Турингвэтиль едва заметно дрогнули в подобии усмешки.

— Гэлот? — сдержанно поинтересовалась она.

— Уже знаешь? — мрачно улыбнулся вала.

Собеседница кивнула.

— Ушедшего к Намо видели в Эндорэ, — не менее спокойно продолжала она, — и ты, судя по всему, навряд ли выйдешь к нему навстречу. Ведь Анхо свое уже получил.

— Что с того?

— Да ничего... Берешься спорить с Эру, а боишься собственного майя... Пусть даже и предавшего тебя.

Ничего не боящаяся, она стояла перед ним высокая, легкая, как пушинка, в длинном иссиня-черном одеянии, как само изящество, и в который раз Мелькор понял, что не посмеет нанести удара. Он слишком ценил ее, а мудрость и хитрость, которыми она обладала, стоили того, чтобы терпеть своеволие Измененной.

— Не думаю, чтобы ты пришла сюда за этим, — подавив первоначальные чувства, Мелькор постарался быть более осторожным. Ведь речь шла о старшем брате Готмога; единственном из тех, кто был с ним еще до Музыки Творения, но не обрел сущности валарауко, а много позже, после долгих лет искренней службы, внезапно переметнулся к ушедшим в Валинор. Такой противник был слишком опасен. Турингвэтиль не могла этого не понимать. А значит, она пришла к нему не только для того, чтобы всласть понасмехаться над его страхом. Да, появление Гэлота на территории Эндорэ всерьез задело его былого повелителя, тем более, что он не знал, что привело сюда ушедшего к Намо. Однако и Турингвэтиль не пришла бы сюда, если бы не имела на руках уже готового ответа. Он знал это и не ошибся в ней.

— Ты знаешь его, и знаешь Намо, — вновь зазвучал под треск камина ее необычный голос. — Таких, как он, не ударишь силой... Таких можно взять только мыслью и, если хочешь, я сделаю это.

— Ты? — Мелькор был удивлен. Мощь Гэлота и хрупкость его предполагаемой противницы казались настолько очевидными, что он не сумел скрыть этого чувства.

Турингвэтиль кивнула.

— Ведь ты _хочешь_ этого, Повелитель?

Да, искушать она умела. Ни капли униженности, ни нотки заискивания, но... В ответ на это Мелькор не смог не согласиться. Медленно поднявшись с тяжелого резного кресла, он молча отошел к камину, и некоторое время пристально смотрел на огонь. А все-таки она служит ему. Странно и порой нелогично, но служит...

— Ты действительно сможешь действовать против него? — поинтересовался он наконец.

— Кроме меня мог бы разве что Дэйну, — был ответ. — Но он не пойдет.

— Вот как?

— Он слишком умен, лонарэ. А Намо и Ирмо, как известно, братья...

Еще минута молчания. Отсвет камина падал на две одинокие фигуры, яркие элени осторожно заглядывали в высокое окно... Однако царящая здесь тишина не нарушилась больше ни единым словом. Мелькору оказалось достаточно лишь движения век, и Летучая Мышь покинула комнату так же, как и появилась, а вскоре от стен Утумно отделилась стремительная крылатая тень, с быстротой молнии метнувшаяся на юго-запад.

* * *

Примятая множеством следов молодая трава, слегка поломанные ветки подлеска, только что остывшие кучки помета... Семейка кабанов, отдыхавшая у небольшой поляны, двинулась к водопою совсем недавно. Рат легко различал у земли даже сам их запах, без труда отделяя взрослых членов стада от маленьких, украшенных темными полосками поросят. На этот раз последние интересовали его больше — уж больно надоело вонючее, жесткое мясо взрослых животных, которым приходилось питаться всю зиму и добрую половину новой весны. На этот раз он порадует дом кое-чем повкуснее. Тем более, что добыть детенышей из-под самого носа бдительной матери — подвиг не меньший, чем завалить взрослого секача.

...Осторожно скользнув по звериной тропе, он неторопливо побежал вперед. Остановки не требовалось. Кабаны оставили на своем пути немало очевидных меток и Рат ничуть не терялся в выбранном направлении. Снаряжения у него было немного. Нож, короткое копье, лук с десятком древесных стрел, пара мотков тонкой веревки у пояса да небольшая охотничья сумка через плечо — все было подогнано как нельзя лучше и, хотя бесшумным для звериного уха бег его назвать было нельзя, он не боялся спугнуть добычу, ушедшую далеко вперед.

Вскоре тропа стала постепенно снижаться. Появились валуны и небольшие скалы, которые возникают возле русел быстрых предгорных рек, размываемые по весне талой водой. Здесь бег пришлось заметно замедлить. Шаг охотника стал неровен, а до водопоя могло оказаться уже довольно близко, и лишний шум отныне делался опасным.

У входа на небольшую прогалину Рат предусмотрительно остановился. Спереди тянуло рекой, неподалеку застыли какие-то большие деревья, над головой блестели знакомые искорки звезд. Еще немного и он воочию увидит свою суетливую добычу, однако подходить ближе не стоило — там, дальше, могли быть и другие охотники, причем не только на кабанов... Если все будет спокойно, то рано или поздно стадо вернется в холмы той же дорогой и, успокоенное безопасностью водопоя, окажется далеко не столь внимательным, как следовало бы. Да и укрыться от разъяренной матки здесь наверняка будет проще...

Дойти до ближайших деревьев, выбирая подходящее место для засады, было делом недолгим, но, едва только Рат протянул руку к одной из веток, примеряясь — сможет ли он взобраться на нее, гибкая тень с кошачьей ловкостью соскочила с охранявшего прогалину скального уступа. Одним прыжком перемахнула она через добрую половину полянки и в следующем же броске со всего маху опустилась на плечи старшего сына Гхарта.

От столь неожиданного и мощного удара молодой ирчи не удержался на ногах, но, к счастью, зверь не рассчитал прыжка и, перекувырнувшись через голову, тяжело упал в низкую траву.

В первое мгновение могло показаться, что это падение спасет Рату жизнь, однако первая неудача лишь разъярила зверя. Крупная пума коротким рывком мгновенно перевернулась на бок, вскочила и стремительно повторила атаку. Волк и пума неравные противники, и ирчи только сейчас впервые понял, что бывают мгновения, когда ему не хватает ловкости, и даже зверь-покровитель не в силах дать ему свою сказочную сноровку. Еще мгновение и бесполезное копье с глухим стуком ударилось о землю, звериная туша тяжело навалилась на грудь, мешая дышать, острые когти, как кинжалы, полоснули живот, а стальные челюсти капканом стиснули руку.

Думать о ноже стало поздно. Гигантская кошка, почуяв свежую кровь на своем шершавом языке, наотрез отказывалась оставить добычу. Ярость неудачи первого нападения душила ее, и победа над противником стала уже не просто естественной частью охоты — она превратилась в самоцель. Тем более, что и ирчи вовсе не собирался сдаваться без боя. С невероятным усилием ему удалось в какой-то момент даже перевернуть свою увертливую противницу на бок и потянуть-таки из ножен тяжелый широколезвенный нож, но...

Не без труда воспользовавшись ослаблением еще мгновение назад железной хватки сильных рук под своей нижней челюстью, лесная кошка озлобленно потянулась вперед и, достигнув нужного положения, намертво вцепилась в непривычно короткую для нее шею ирчи — туда, где под гривой длинных пепельно-серых волос отчаянно билась разгоряченная схваткой кровь.

Вывернуться из этого — последнего — капкана Гхарто уже не смог. И хотя острый охотничий нож напоследок резанул-таки противницу в плечо, заставив ее с обиженным шипением убраться прочь, подняться Рату было не суждено. Всего лишь через несколько мгновений в глазах его сгустилась кромешная тьма и неведомыми ранее путями ушел он в тот край, что не был ни Эндорэ, ни Чертогами Забвения, созданными Мелькором для душ ирчи, но находился в той далекой земле, о которой не слишком-то любят говорить у ярких костров, на много сотен миль горящих вокруг Северной Твердыни.

ЧАСТЬ 4. ПОХОД

И было так. Появился возле берегов Озера зверь, подобный тому, что носил на себе Черных Всадников, похищавших квэнди. Только был он много меньше ростом и светился в темноте, как огромная серебряная звезда. Он тоже привез на себе седока, и, хотя не был сей чужак похож на прежних, те из нас, кто видел его в холмах, спешили укрыться, покидая поселки и уходя под защиту лесов.

Однако на этот раз никого не тронул Всадник, но когда вернулись живущие у Озера назад, вышел к ним некто, одетый в серые и зеленые одежды. Впервые увидели мы его так близко, впервые могли говорить с ним, ибо пришел он для того, чтобы подружиться с нами, а не увозить квэнди неведомо куда.

И тогда узнали мы от него о Стихиях Арды, называемых валар; о том, как с помощью Музыки сотворен был наш мир, и как боролись сотворившие Арду с тем, кто отступился от них.

Долго гостил Оромэ в поселках квэнди. Многому научил нас, немало рассказал и о Стихиях. О Манвэ — повелителе ветров, о Варде — гордой создательнице звезд, об Ульмо — хозяине подводных глубин, об Аулэ, в чьем ведении земная твердь и согревающий квэнди огонь, о Йаванне — покровительнице живых существ... И о Мелькоре, из года в год присылавшем к нам Черных Охотников.

И так заинтересовал он нас своим рассказом, что трое из квэнди откликнулись на просьбу Владыки Лесов поехать с ним в Валинор. Уж больно захотелось им увидеть все своими глазами.

Будучи друзьями, на редкость непохожи были они. Светлым золотом пламенели длинные волосы Ингвэ и яркой синевой отливали спокойные глаза; подобен воронову крылу и стали был Финвэ, мягок и певуч — русоволосый и голубоглазый Эльвэ. Трудно сказать, что сплачивало их прежде, но теперь единым было одно — желание увидеть Валинор и рассказать квэнди, правду ли говорил вала.

И огромен стал серебристый конь Оромэ, и умчал он троих в неведомые дали Запада.

Мягкое лето неспешно сменилось осенью, легкая взвесь дождей — причудливым танцем снежинок, белизна сугробов — скромностью весенних цветов, подобных блистающим в небесах элени, а ожидание на берегах Озера все продолжалось.

Только тогда, когда вновь теплыми стали воды Куйвиэнэн, вернулись из долгого путешествия ушедшие с Альдароном. И правдою оказались долгие рассказы Оромэ. Действительно невиданные чудеса предстали перед Посланниками в землях валар. Голубое небо, белые перья облаков золотой и серебряный свет Дерев, зелень обширных лугов, чистота скал и необъятность изменчивого моря — все это пленило побывавших на Западе, ибо не похоже было на то, что видели они прежде.

И заслонил Свет Дерев мерцающий отблеск элени.

(отрывок из записок Румила)

* * *

Едва обсохший после появления на свет лосенок неуклюже тыкался в материнское брюхо, нетерпеливо требуя молока. Толчок, другой, несколько шагов в сторону, затем еще немного и что-то теплое коснулось наконец неокрепших губ, насыщая новорожденную жизнь. Удивленная неслыханным нахальством, молодая лосиха в недоумении обернулась к детенышу и, убедившись в том, что это и в самом деле всего лишь ее малыш, мирно потянулась к ближайшей зеленой ветке.

Неожиданно ноздрей ее коснулся непривычный запах. Опасность?! Уши матери дернулись, улавливая малейший звук, тело напряглось, и теленок обиженно отступил от вымени. Внезапное исчезновение молока ему не понравилось.

Однако нет, лес по-прежнему оставался спокоен, а, едва только ветер слегка переменил направление, знакомство с миром снова пошло своим чередом. И никто из зверей больше не был встревожен присутствием квэндо, безмолвно наблюдавшего за происходящим.

Присутствие Анквэ было не случайным, ибо охота — далеко не самый легкий труд из тех, каким приходилось заниматься живущим у берегов Куйвиэнэн. Немало долин приходилось исходить, прежде чем дымы очагов наполнятся ароматом свежего мяса, однако этим двоим сейчас ничего не грозило. Путь Анквэ лежал не в леса, а на одно из небольших отдаленных озер, куда в эти дни из года в год слетались десятки пестрокрылых селезней со всей округи, предоставлявших своим подругам заниматься птенцами самостоятельно.

И вот, в последний раз улыбнувшись какой-то проказливой выходке длинноногого малыша, он тихонько отступил назад и заспешил дальше, безошибочно выбирая путь в знакомую долину. Лес был бестревожен. Страшная Охота не появлялась в этих местах уже больше полугода и казалось, что Озеро вновь вернулось ко временам Пробуждения, посылая живущим на его берегах лишь беспечность вод, свет элени да радостный смех детворы.

Анквэ привычно пробирался сквозь хорошо знакомые заросли. Его заметно отросшие волосы цвета светлого серебра ласково касались весенней листвы, легким дождем снова опускаясь на спину, а движения были мягки и почти беззвучны. Он не таился, но давняя привычка не тревожить безмолвие леса неизменно давала себя знать тем более, что даже серая тканная одежда легко делала квэндо почти незаметным среди посеребренной элени листвы, превращая его в обманчивую игру неясных бликов.

Все еще вспоминая неуверенные движения лосенка, Анквэ снова улыбнулся и хотел было уже покинуть лес, но, едва коснувшись рукой последних ветвей, внезапно остановился, как вкопанный.

По ярко освещенной элени лесной луговине, ведущей к густо поросшему камышом Утиному озеру, неторопливо двигался всадник. Легенды о коне-призраке, носившем одного из Охотников, были первым, что вспомнилось квэндо при взгляде на незнакомца. К счастью, этот серебристо-белый зверь ничуть не напоминал стремительно движущийся туман. Его прекрасное, благородно сложенное тело, казалось, было наполнено лучистым светом и, возможно, даже излучало его, потому что от неожиданности у Анквэ вдруг заболели глаза. Однако, быть может, вся разница заключалась в том, что на этот раз конь не летел вперед бешенным галопом, а двигался вдоль стены далеких камышей медленно и как будто даже устало?

...Едва заметно передернув плечами от этой догадки, Анквэ осторожно перевел взгляд на всадника. Светлые волосы, не слишком темные одежды, уверенные, почти незаметные движения... Однако... Квэндо присмотрелся внимательней и поспешно отступил к ближайшему толстому стволу. На поясе незнакомца висел богато украшенный охотничий рог.

Охотник... Если не предупредить квэнди о новом появлении у Озера этой нечисти, то... Тихо отдышавшись, он бесшумнее тени стремительно бросился назад, а вслед ему словно подтверждение догадке, раздался оглушительный рев Валаромы и радостный лай пары огромных псов Владыки Лесов Арды.

...Подозвав с помощью рога собак, до того активно резвившихся ближе к тростникам, Оромэ привычно подтолкнул Нахара к лесу и, лишь у опушки снова сбавив шаг, медленно двинулся к берегам Куйвиэнэн. Хорошо зная лесистые эти края в прежние дни времен создания Валинора, он слишком давно не бывал здесь и тихонько посмеивался, видя недоумение впервые взятых в Средиземье щенков, с интересом обследовавших каждую новую кучу бурелома, казавшуюся им то страшным врагом, то лучшим сокровищем на свете.

Время шло, и вскоре вала уже с минуты на минуту стал ожидать первых проблесков озерной воды среди могучих еловых стволов, но внезапно в недоумении остановился. Там, впереди, неожиданно задрожало яркое зарево. Огонь? Но вокруг нет ни малейших признаков лесного пожара. Звери и птицы абсолютно спокойны, ниоткуда не слышно ничего подобного яростному гулу пламени да и зеленеющие по весне деревья упорно молчат о приближении опасности.

Заинтересовавшись новой игрушкой, щенки рванулись было в сторону этого зарева, но тихий голос Оромэ решительно заставил их прижаться к боку коня. Он догадался, с кого сталось бы разводить костер в этих необитаемых чащах, и не желал рисковать своими юными любимцами. Удивленно повизгивая, крупные, но по-детски глупые звери послушно затрусили у его ноги, однако дальнейшие события показали, что в предположении своем вала ошибся.

Едва только Нахар осторожно подошел ближе, со стороны костра послышалась негромкая музыка и радостные, возбужденные голоса. Предостережение Анквэ еще не дошло до этого поселка, и здесь вовсю праздновали факт усыновления Варнэквэссэ одного малыша, пол года назад найденного квэнди в дальних холмах. Родителей его за какое-то время до того забрали Охотники и, скитаясь в одиночку, Лаурмо лишь чудом дожил до тех дней, когда кто-то из нашедших его привел маленького квэндо в поселок Ингвэ.

Там совершенно неожиданно приветил его именно Варнэквэссэ, так и не создавший пока еще своей семьи. Найденыш тоже был одинок и, хотя опекали его по мере сил все жители поселка, они сошлись друг с другом ближе всех остальных, но только сейчас настал срок празднества, которое соседи постарались сделать не менее пышным, чем давняя свадьба Ингвэ и Ловаральды.

Научившись в свое время подбирать некоторые мелодии у живущего неподалеку Эльвэ, Элион наигрывал что-то на простенькой самодельной арфе. Ингвэ и Луинэн пели, кто-то танцевал в свете костра, а Мириэль и Ловаральда, словно девчонки, играли с Лаурмо в салки, лихо бегая по всей поляне в радостном вихре огненных искр. И у всех них над головой ярко мерцали элени, а где-то неподалеку мерно плескалась вода...

Долго наблюдал Оромэ за царящим перед ним весельем, первым из Владык Запада воочию видя проснувшихся у Озера квэнди, и теплым светом наполнились его серые глаза, а затем медленно и осторожно вышел он на ярко освещенную поляну и, улыбнувшись, первым протянул руку веселящимся у костра.

* * *

— Финвэ, — только что вернувшийся в поселок Махтан негромко окликнул беседовавшего с кем-то друга. — Мириэль не возвращалась?

— Нет, — пока еще не очень встревоженно отозвался тот. — А что?

— Соснового поселка на холмах больше нет.

Голос Махтана был на редкость сдержан, однако лицо Финвэ побледнело от ужаса. Те, о ком говорил могучий кузнец, лишь совсем недавно ушли из их собственной долины на соседние холмы, желая поставить свои дома поближе к живописному истоку говорливой речушки, струящейся меж серых в крапинку камней. Дорога туда была неблизкой, но жители обоих поселений с удовольствием гостили друг у друга, видя в соседях близкую родню.

Договорившись с возлюбленным, Мириэль только две ночи назад ушла туда к подруге, но вернуться пообещала только сегодняшним вечером и поэтому до сих пор нолдо не беспокоился о ней. Однако теперь... После принесенного другом известия, он смертельно побледнел, на какое-то время закрыл глаза и, справившись с собой, начал новые расспросы.

— Расскажи, — глухо произнес он, — что ты видел?

— Дома пусты, — тихо ответил Махтан. — Между ними полно следов конских копыт. Две собаки загрызены, одна убита непонятно как, но в домах все чисто — они почему-то, похоже, даже не сопротивлялись.

— Ты думаешь?

— Да, именно так. Ни стрел, ни разбитой нечаянно посуды, ни следов борьбы...

На какое-то время Финвэ снова замолчал. Его удлиненное лицо с несколько резко очерченными чертами, обрамленное вьющимися прядями черных волос на первый взгляд выглядело на удивление спокойным, и Махтан не мог не поразиться его сдержанности и внутренней силе. О чувствах, связывавших этих двоих, он знал уже давно, однако теперь... Близкая встреча с Охотой давно уже считалась на Куйвиэнэн приговором, который обжалованию не подлежит. И что с того, что на этот раз никто не из квэнди не слышал тревожной переклички знакомых рогов? Что с того, что в поселке, похоже, никого не убили? Эти двое теперь потеряли друг друга навсегда... да и судьбы многих других нолдор складывались отныне немногим лучше...

— Где сейчас Оромэ? — неожиданно для Махтана последовал новый вопрос.

— Ушел с Румилом. Куда-то за дальний мыс, я не знаю.

— Хорошо, — кивнул Финвэ. — А теперь мне надо немного подумать.

Удивлению кузнеца не было границ. Он, без малейшего страха шедший против любой лиходейской твари, спокойно входивший в горящие дома во время недавнего пожара, не понимал сейчас своего друга. Для него Мириэль теперь все равно что умерла... Неужели Финвэ до сих пор в это еще не верит?

Однако расспросить об этом квэндо не успел.

— Финвэ! — внезапно раздалось с границы поселковой поляны. — Финвэ, я видел Мириэль!

Лаурмо, мальчуган, выросший в лесу и недавно усыновленный Варнэквэссэ, стремительно бежал к ним со стороны небольшой и не слишком умело сработанной кузницы. Его светлые золотистые волосы развевались на бегу, тонкими прядями мечась по вышитой серой рубашке, а большое перо, которое он носил по примеру приемного отца, лихо билось по спине, легко отскакивая от худеньких детских лопаток.

— Я видел... Мириэль, — сбивчиво повторил он еще раз и, задыхаясь, неуверенно взглянул на удивленные лица взрослых. — И еще много... много ваших...

— Где? — не выдержал Махтан.

— В лесу. В северной... северной долине. Там, где был когда-то наш дом...

— Сам-то как? — удивился Финвэ.

— Мне что — я маленький. Да и долину знаю хорошо, — уже куда спокойней, почти весело ответил тот. — Я ягоды собирал...

Эта, последняя, фраза, словно легчайший ветерок, вмиг развеяла былое напряжение. Если уж ребенок сумел побывать вблизи Охотников и невредимым уйти оттуда, да еще оставшись таким, как сейчас, то... И дружный смех взвился над совсем было приунывшей поляной.

Веселые капельки слез выступили на глазах у многих, стоявших в этот момент вокруг Лаурмо. Они не боялись больше. И хотя трудности и опасности этого дня не исчезли, дерзость замысла, мелькнувшего сейчас в голове Финвэ, кажется, способна была принести нолдор успех. Благодаря рассказам Оромэ, они знали теперь, с кем имеют дело, а, значит, стали много сильнее того, чем были прежде. И не пришло ли время показать пришельцам, что в эти дни квэнди уже отнюдь не бессильны?

— Нарион, — решительно окликнул Финвэ одного из помошников Махтана. — Я оставляю поселок на тебя... Надеюсь, ты помнишь, что советовал Оромэ о том, как здесь защищаться в случае чего?

— Помню, — неуверенно отозвался тот. — А ты?

Он уже догадался, что собирается делать этот сумасшедший, но все еще не рисковал в это поверить, однако ответ Финвэ полностью подтвердил его небывалое предположение.

— Я пойду туда. Один, — отчеканил он и тут же стремительно обернулся к Лаурмо. — Ты покажешь долину?

— Да, но...— пролепетал было малыш, однако Нарион опередил его.

— Ты не можешь пойти один, — здраво рассудил он. — Если уж идти, то не в одиночку, пойми!

— Я не имею права подвергать опасности кого-то, кроме себя, — четко возразил Финвэ. — Даже Лаурмо уйдет от меня еще на склонах холмов. И потом... если они были в одном поселке, почему бы им не попытаться войти и в другой?.. Вы должны остаться здесь. Тем более, что тогда сердце мое будет спокойно, и я смогу сделать то, на что хватит сил, — осторожно пустил он в ход свой последний довод, а затем тихо добавил. — И потом... если Оромэ вернется, то он вернется сюда...

В ответ на это Нарион и прочие отступили. Лишь Махтан, в руках которого собравшиеся неожиданно обнаружили некоторое охотничье снаряжение (и его, и Финвэ), уверенно шагнул к другу и мягко положил руку на его плечо.

— Ты пойдешь туда, — спокойно сказал он. — Один... Но не совсем... — и могучая спина великана медленно отгородила Финвэ от приумолкшего поселка, тогда как сильная рука его уверенно подталкивала решившегося на безумие квэндо к привольному летнему лесу.

Путь их был не долог. Лаурмо юрким зверьком сновал меж знакомых ему тропинок, но никогда не вертелся под ногами. Не лез он к взрослым и с ненужными сейчас разговорами. Финвэ всю дорогу был хмур, Махтан — предусмотрителен. Однако в лесу в это время царило такое умиротворение, что если бы не боль за судьбу попавших в беду квэнди, все трое без труда уверились бы в том, что ничего плохого здесь и не происходило.

...Лагерь Охотников они увидели еще со склонов холма. Скалистый обрывчик — отнюдь не редкость в этих местах — позволял неплохо рассмотреть всю долину, не заслоненную отсюда густыми купами деревьев. Там, внизу, легко различался в темноте яркий отсвет костра, над которым причудливо вился призрачный дымок и какое-то голубоватое сияние, легким куполом лежащее под кронами деревьев рядом с ним.

Немало изумленные, квэнди молча обернулись к своему маленькому проводнику.

— Пленники — там, — пояснил Лаурмо, уверенно указывая рукой в сторону загадочного сияния. — Эти,.. страшные, они укрывают так любого, кто им попадется, и тогда никто не может ни пошевельнуться, ни убежать. Обычно купола маленькие — я видел, но этот... он довольно большой — они всех под ним держат.

Глаза Финвэ в ответ на это весьма емкое объяснение слегка потеплели. Уж больно по сердцу пришелся ему этот светловолосый мальчуган, однако время их не ждало.

— Отсюда ты пойдешь домой, — уверенно произнес нолдо. — Заодно предупредишь своих об Охоте. Уж больно тихо они со всем разделались. Да и ждут слишком долго... Не иначе — жди от них новой беды.

— Ты прав, — подтвердил его слова Махтан. — Ну, Лаурмо, ступай. А когда вернемся — я тебе такие накладки на пояс сделаю, каких тебе в жизни носить не доводилось. Ты это заслужил.

Малыш в последний раз взглянул на взрослых с таким видом, словно вот-вот попросит их взять его с собой, но затем послушно опустил глаза, кивнул и медленно пошел прочь, держа путь в более обжитые места, а они вдвоем молча стали спускаться в зловещую долину.

Найти дорогу до намеченных со склона мест было для них нетрудно. Осторожно пробираясь по необжитым еще широколиственным лесам, оба легко держались выбранного направления и в какой-то момент действительно сумели подкрасться к самой границе тускло мерцающего купола, стараясь держаться как можно дальше от горящего неподалеку костра.

Беспечность Охотников потрясала. Давно уже распустив своих помошников-волков самостоятельно бродить по округе, они вчетвером удобно расположились возле огня и дружно смеялись над шутками, то и дело отпускаемыми одним из них. Да, уходить с побережья они явно еще не собирались...

Ловкой тенью приподнявшись из-за низкорослого куста, Финвэ что было сил вгляделся в неясно мерцавшую, почти прозрачную стенку защитного купола.

— Мириэль, — тихонько позвал он. — Мириэль, ты здесь?

— Финвэ? — удивленный голос с той стороны явно принадлежал какому-то квэндо.

— Да, это я. Кто здесь?

— Эриол, — был ответ. — А она там — справа от меня. Подойти не сможет, так что ищи сам... И будь осторожен — если увидят, то пусть лучше убьют...

В ответ на это Финвэ отмахнулся короткой шуткой, а вскоре и он, и Махтан уже заметили в этом туманном полумраке знакомое, на редкость бледное лицо.

— Мириэль...— не выдержал Финвэ и, искусно прячась среди высокой травы, осторожно протянул руку в голубовато-сизое марево. Махтан, чуть приподнявшись за его спиной, внимательно озирался вокруг. В руке он привычно сжимал короткое охотничье копье.

— Ты?! — голос возлюбленной был тих, но нолдо догадывался, что она просто боится привлечь к себе внимание возможных охранников. — Ты ведь заберешь нас отсюда, правда?

— Ну конечно, — отозвался тот, всерьез не понимая пока того, как же сумеет выполнить данное обещание. Однако часть дела уже была сделана, да и рука его, по локоть ушедшая в необычную воздушную преграду, почти не встречала никакого сопротивления.

Как же ему вытащить ее оттуда? Ведь он... он всего лишь квэндо, а эту преграду воздвигли здесь одни их тех, кто создавал когда-то весь этот мир... Против них у него нет и не может быть никакого оружия... Он всего лишь квэндо...

Но ведь он любит ее! Любит больше всего на свете, и — более того! — он сам любим ею. Быть может, это и есть та сила, что даст ему возможность спорить даже с подобными Оромэ? Ведь вернулся же к живым ушедший когда-то в небытие Йайвендир. И не любовь ли к Малинайвэ вырвала его из объятий смерти пусть даже и через несколько лет?..

— Дай мне руку, — уверенно шепнул он в темноту. — Вспомни о том, что ты любишь меня, и дай руку...

В отличие от него, находящегося снаружи, ей это движение далось нелегко и, чем ближе сближались сейчас их руки, тем труднее было преодолевать незнакомые чары. Вот уже даже плечи их коснулись прозрачной стены, но тут движение Мириэль прекратилось.

— Дальше не пускает, — прошептала она.

— Тогда подожди... Теперь я сам — мне легче, — так же тихо ответил ей Финвэ и вскоре дрожащие от напряжения пальцы их наконец сомкнулись, сплетаясь в радостном рукопожатии, а в следующее же мгновение все они стали свидетелями того, как, неровно замерцав, купол, удерживающий пленников, неожиданно начал медленно таять, постепенно теряясь в царящей под деревьями темноте.

— Бежим! — не выдержал кто-то из узников купола, и очень скоро темнота эта наполнилась живыми тенями, без особой осторожности метнувшимися в разные стороны, прочь от зловещих отсветов костра.

Однако теперь беглецам невольно пришлось убедиться в том, что беспечность Охотников отнюдь не была равна их медлительности. Каждый из них оказался верхом на своем скакуне гораздо раньше, чем разрушенный купол окончательно перестал существовать. Ни тени суетливости не было в их уверенных, точно рассчитанных движениях, а еще через мгновение не менее четырех квэнди неподвижно лежали на земле, укрытые маленькими бугорками таких же куполов, о которых говорил Лаурмо.

Одиночный волчий вой, внезапно раздавшийся за спиной, едва не лишил многих из беглецов сознания. Мириэль испуганно споткнулась и Финвэ, все еще крепко сжимавший ее руку в своей, неловко сбился с шага.

— Махтан, беги! — громко воскликнул он. — Уведи их!.. Уведи, кого сможешь... Беги!

Ослушаться нолдо не смог. Он знал, что Финвэ никогда не простит себе того, что он, Махтан, пострадал в этой передряге сейчас, когда все казалось бы уже почти закончено. Его друзья не упали, а значит... значит смогут еще бежать, тем более, что его помощь, быть может, сможет понадобиться кому-то еще...

...Дэйну слегка сбавил шаг и стремительно развернул коня. Он понял, кто разрушил завесу, и он видел их, крепко держащихся за руки и быстро бегущих прочь... Прямо к своей собственной гибели. Ведь там — впереди, было довольно-таки большое засохшее болотце. На нем им от него не уйти. Вот только Аэрно тоже зачем-то, как клещ, увязался следом...

Еще несколько скачков и, набирая бег, матово-белый жеребец вылетел-таки на предательски-кочковатую поляну. Вороной конь Волка по-прежнему дышал ему в плечо. Однако теперь всадникам было не до ссоры. Главное — не упустить добычу, тем более, что одна из беглецов — квэндэ... Сильная квэндэ...

Скачок, еще скачок... Крепкие ноги коней уверенными рывками подминают под себя надрывно стонущую землю. Еще несколько мгновений, и они настигнут их. Настигнут, и возьмут живыми. Чтобы не родилось на Озере новой легенды, гласящей о том, что порою только любовь способна разбить жесткие оковы неволи...

Внезапно Мириэль снова споткнулась, и на этот раз Финвэ понял, что это — уже не страх: дальше она бежать не сможет. И хотя спасительная стена зеленых лесов была теперь не так, чтобы очень далеко, достигнуть ее беглецам не удастся. Он уже слышал за своей спиной ликующий возглас обладателя жуткого белого скакуна и вдруг...

Необычайно мощный рев могучего рога эхом раскатился по просторам прибрежных долин, и огромными прыжками Нахар вынес на равнину того, перед кем нередко отступал даже сам Мелькор. Снова грянул тревожный призыв Валаромы и жесткий оскал слегка исказил лицо Аэрно, волчьим блеском сверкнули его серые глаза. Связываться с Альдароном в открытом бою он был не намерен. Удивленно всхрапнув, его конь резко повернул в сторону и, оставив добычу, лихо рванулся прочь.

Дэйну сдался не сразу.

— Будь ты проклят, злосчастный квэндо, — с нескрываемой ненавистью прошипел он в сторону беглецов. — Не будет счастья от этой любви — ни вам двоим, ни твоим потомкам.

В следующую же минуту на поляне было уже пусто. Оромэ, знающий, что нет смысла гоняться за приспешниками Мелькора в запутанных лабиринтах вечно меняющихся "переходов", медленно приостановил Нахара и облегченно повернул его к этим двоим, только что спасенным его появлением от поистине жуткой судьбы. Слов, сказанных на прощанье Владыкой Иллюзий, вала не слышал. Он лишь спокойно остановил коня в нескольких шагах от квэнди и долго смотрел на них, удивляясь силе и мужеству их непостижимо горячих сердец.

...А Мириэль, сидя по пояс в высокой, звенящей под ветром траве, уткнулась в грудь стоящего на коленях нолдо и плакала навзрыд, как маленькая девчонка, только что в кровь разбившая о камень коленку.

* * *

На эту давно уже задуманную вылазку они отправилось втроем. Ягоды поспели, и впору было вспомнить не последние времена, когда в любой момент, удалившись от озера, можно было встретить в лесах Охотников или лиходейскую тварь, а тот благословенный, хотя и недолгий срок, когда берег и лес был тих, и валар хранили этот край, даже не зная о приходе в мир Детей Илуватора.

Теперь покой живущих в холмах был неустанной заботой Оромэ. Квэнди верили ему и снова без страха уходили в лесную глушь, ища дичи, грибов и ягод, а то и просто — отдохновения от привычной береговой суеты. Мало кого из них всерьез заботило то, с каким трудом Владыке Лесов удается в одиночку устрашать своим присутствием незванных гостей, а он не считал нужным посвящать их в свои тревоги. Просто наблюдал, как возвращается к берегам Куйвиэнэн утраченный было покой, и наслаждался тем, что твердо знал — на этот раз подобное состояние дел пришло сюда всерьез и надолго...

...Вот и сейчас замшевые кузовки за спиной троих путешественников постепенно наполнялись крепенькими ягодами черники, а под одинокой елью, вытянувшейся на приволье на одной из многочисленных полян, их ждали еще и какое-то время назад наполненные корзинки. Так много понадобилось их потому, что Варнэквэссэ, Элион и Лаурмо старались не только для себя, а для всего поселка. Со временем собранное рассортируют. Чем-то — полакомятся, что-то — засушат, из чего-то сделают варенье с кленовым соком. И будут это варенье нахваливать все жители окрестных поселков, потому как на всем этом отрезке берега только Ловаральда настолько успешно управлялась с приготовлением этого лакомства, и только она знала, что еще стоит в него добавлять, чтобы вкус его нельзя было спутать ни с чем.

Некоторое время они еще держались вместе, но затем ягодная удача развела добытчиков кого куда. Варнэквэссэ и не заметил, когда остался один. За приемыша он не боялся — тот знал, как в одиночку действовать в лесу, а потому и окликать его не стал, не желая отрывать ради своего спокойствия от общего дела. Так и шел, согнувшись в три погибели и при привычном свете элени ловко обирая кусты так, чтобы на каждом из них сколько-то ягод осталось в пользу птиц и новых растений.

Наконец усталость взяла свое. Остановившись, квэндо скинул с плеч свою ношу, внимательно осмотрелся, дабы понять, в какую сторону направиться дальше, чтобы удаляться от поляны с елью не столь далеко, как мог бы, и следом за кузовком тоже бесшумно опустился в траву. Отдохнув, легким движением поднялся, однако, не сделав и нескольких шагов, остановился, как вкопанный...

В густоте подлеска стремительно мелькнула встревоженная его движением тень. Зверь? Но в лесах у Озера нет зверей, по очертаниям похожих на квэнди... Охотник? Но никто толком ни разу не видел их слезшими с коней! Какой-нибудь другой квэндо? Нет. В движениях незнакомца не было ничего от повадки Детей Эру, да и зачем бы кому-то из живущих здесь не отзываться на оклик...

Ничего не понимая, Варнэквэссэ еще раз шагнул в сторону подозрительного куста. Неведомая тварь метнулась снова, но подлесок предал ее, кончившись не то чтобы прогалиной, так — скорее, широколиственным редколесьем, и в следующее же мгновенье эти двое остановились напротив друг друга, ничуть не скрытые от взаимных взглядов густыми ветками кустов.

Глазам Варнэквэссэ предстало зрелище, в более поздние времена не раз еще приковывавшее к месту и более отважных квэнди, чем брат Ловаральды, живущий в поселке друга Оромэ, Ингвэ. Чужак был высок, крепок в кости, длинноволос и одет в небрежную одежду из кожи и звериных шкур, перепоясанную широким поясом с висящими на нем мелкими предметами, назначение которых так и осталось непонятным. Изумленный явно немногим меньше, чем квэндо, он резко выпрямился, вскинул перетянутую неровно отрезанной широкой полоской кожи голову и...

Несмотря на лесной полумрак, приемный отец Лаурмо в деталях запомнил, как движутся идеально работающие узлы мышц на его обнаженных руках, как меняется лицо — рельефное, с широкими, четко проступающими низкими скулами и с глазами, из чуть узковатого прищура которых на Варнэквэссэ в первый и последний раз в его жизни смотрела смерть.

Лишь мгновением позже он осознал, что незнакомец натягивает ловко сброшенный с плеча коротковатый лук, и почти тут же с негромким вскриком упал на землю. Стрела, пущенная почти в упор, нестерпимой болью обожгла тело между ребер, почти отбросила квэндо назад и больно ударила спиной о так некстати подвернувшийся еловый корень. Дыхание превратилось в муку, удивленно раскрытые глаза заволокла милосердная пелена временного небытия.

Однако это была не смерть.

Проснувшиеся на берегах Куйвиэнэн были живучи, и через какое-то время Варнэквэссэ очнулся. В уголках губ его уже пузырилась кровь, но, не покинув пределов тела в первое время после ранения, он сделал все для того, чтобы удержаться от этого и впредь. Во всяком случае, до тех пор, пока хоть кто-то из его соотечественников не узнает того, что судьба определила ему увидеть.

...Незнакомца не было. Он убежал прочь тогда же, когда стрела его поразила цель, но судьба чужака уже не могла волновать умирающего. Все силы свои, всю волю сконцентрировал он на том, чтобы дойти. Подняться, цепляясь за хоть как-то подворачивающиеся под руку стволы, протолкнуть в горящую от боли грудь немного не отравленного кровью воздуха, и сделать наконец шаг, другой, третий...

Если бы не приходилось экономить силы, он почти смеялся бы над собой! Подумать только!... Когда-то давным-давно квэнди всерьез обсуждали вопрос о том, горит ли внутренняя элен в душах блуждающих в лесах лиходейских тварей. Решили, что горит, а значит безжалостные убийцы эти наделены тем же, чем и другие звери или сами те, кто вели меж собой этот разговор. Но пришло время искать не вернувшегося вовремя Иллуина, и живущие у озера хладнокровно прихватили с собой оружие. Копья и стрелы, предназначенные для того, чтобы убивать... И это впервые в жизни была для них не охота...

Они собирались отнять жизнь у тех, кого только что признали подобными себе самим!!! Сопоставив имевшиеся в своем распоряжении мысли, носивший в волосах орлиное перо отказался следовать за сородичами. Отговорился мало что значащими фразами, ибо не мог же он хоть при ком-то из уходивших вслух сказать то, что невероятной дикостью промелькнуло у него в голове. "Если лиходейские твари хоть в чем-то подобны квэнди, а вы готовитесь против них лучшее свое оружие, собираясь идти В БОЙ, то... получается, что рано или поздно квэнди будут убивать квэнди?!!"

Невероятная, дикая, чудовищная мысль... Сколько раз с тех пор снег укутывал белым покрывалом укромные лесные поляны, сколько времени назад он уже почти забыл о ней и вот... Теперь в теле его оперенным осколком боли сидело недвусмысленное ей подтверждение, и он шел к тем, перед чьим лицом когда-то смолчал, чтобы, сказать им только одно: "Уходите".

Мир изменился. Изменился настолько неузнаваемо, что для прежней беспечной жизни просто больше не оставалось места. Его близким, тем, кого он любил и берег, придется покинуть этот край иначе... иначе они рискуют превратиться в то существо, что призраком ночного кошмара только что промелькнуло перед ним в лесу и чье "приветствие" медленно, но верно уводило его... куда — знает лишь Оромэ, а он предпочитает молчать...

...К поляне с высокой елью Варнэквэссэ вышел довольно удачно. Более того — его спутники как раз тоже были уже там. Лаурмо привычно помахал рукой, но тот, кто принял его в свой дом, больше не смог сделать ему навстречу ни шагу. Встревоженные тем, что это так, а также тем, что стоит Варнэквэссэ почти согнувшись и едва ли не вися на очередной достаточно крепкой ветке, они подошли ближе. Стрела, понятное дело, вызвала расспросы, но, к счастью, не такие длительные, чтобы умирающий квэндо вынужден был тратить на ответы слишком много сил.

— Охотники? — только и поинтересовался у него Элион, на правах старшего не позволяя Лаурмо вступать в разговор и донимать приемного отца больше, чем это было всерьез необходимо.

Тот молча мотнул головой, а затем едва слышно произнес то, что считал наиболее важным:

— Домой... Помогите добраться... Хочу, чтобы знали...

Что полагалось "знать" оставшимся в поселке друзьям пока оставалось тайной, но обоим квэнди отныне было не до глупостей. Они лишь сделали все для того, чтобы устроить Варнэквэссэ как можно удобнее, и не без изрядной сноровки принялись за дело. Давно уже прошли на берегах Куйвиэнэн те старые времена, когда пострадавших от лап лиходейских тварей, подобно Йайвендиру, доставляли домой на руках и плечах. Наученные как собственным опытом (задолго до появления Оромэ), так и мудрыми советами Альдарона (после его появления), они легко взялись сооружать то нехитрое приспособление, что, как выяснилось, немало способствовало сохранению чьих бы то ни было подвергшихся опасности жизней — носилки. Пущенные в ход великолепные охотничьи ножи быстро прекратили жизнь трех прочных побегов вдоволь разросшейся здесь лещины, а заодно и одного из кузовков — его нарезали прочными ремнями и связали ими заготовленные слеги так, чтобы раненый без опаски мог вытянуться на них в полный рост. Две из них при этом служили ручками и мешали пострадавшему упасть с этого импровизированного гамака, а третья — висящая посередине — не позволяла прогибаться позвоночнику и тревожить ребра, сжимая и без того поврежденные легкие...

Когда дело было кончено, Элион осторожно опустился на колено рядом с раненым, все тем же охотничьим ножом разрезал его рубашку и взялся было за стрелу, но Варнэквэссэ вовремя остановил своего друга.

— Нет, — почти беззвучно прошептал он, — не вынимай... Моя элен погаснет... и я... уйду... Тогда, — он не смог не сделать короткую паузу для того, чтобы, если можно так сказать, суметь хоть как-нибудь отдышаться, — ...никто... ничего... не узнает...

Раненый квэндо чувствовал, как кровь и без того постепенно заполняет его грудь возле раны и, изредка посвящая время охоте, не мог не предсказать того, что последует за тем самым моментом, когда злополучное древко перестанет работать чем-то вроде затычки. Жить ему останется не более десятка-полутора вдохов, а допустить этого было нельзя. За это время даже стремительный скакун хранившего Озеро айну не сумеет домчать его и до ближайшего поселка, а Варнэквэссэ так хотел, чтобы злую весть услышал от него не кто-нибудь, а именно Ингвэ. Бывший в Валиноре и вполне способный после его слов убедить таки всех их соотечественников не подвергать опасности собственные феар. Ибо теперь в лесу поселился страх пострашнее лиходейских тварей, и он, в отличие от Охотников, не предупреждает квэнди пением рогов и топотом копыт. Он наносит удары бесшумнее рыси, и кто знает, что будет с внутренними элен тех, кто, подобно ситуации с лиходейскими тварями, рискнет ответить на этот удар...

...Его донесли. Донесли живым, хотя и несколько раз терявшим сознание, с каждым новым забытьем все на более долгий срок. И весь поселок с ужасом смотрел на его изрядно побледневшее, осунувшееся, постепенно уподобляющееся восковой маске лицо, на пену и кровь, все отчетливей проступающую в уголках потрескавшихся, изрядно искусанных губ, на окровавленную рубаху из светлой шерсти и на трепещущее на ветру оперение вражеской стрелы, так непривычно смотревшее в полное ярко сияющих элени небо над поселком, уже много "дней" гудящим над решением вопроса о том, принимать ли его жителям предложение айнур и покидать ли берега Куйвиэнэн ради Благословенных Земель.

— Что с тобой?!! — наконец-то Варнэквэссэ услышал у своего лица голос того, до встречи с кем он так стремился дожить. Друга, мужа младшей сестры, негласного правителя тех, кто собрался сейчас на пересечении поселковых тропинок и ждал — чего: чуда?.. ответа?.. знания?..

— Ингвэ, — в тени былой улыбки дрогнули губы. — Пришел... Значит, услышишь... — лицо говорившего посерьезнело, помрачнело, а последовавший за этими словами монолог, как огонь, сжигал последние силы. Силы, которые он берег, чтобы сказать. — Уводи их!.. В Валинор... на край света... за пределы Арды... Но только не оставляй квэнди в этих лесах... ...Я предполагал это... теперь знаю точно... Квэнди могут убивать квэнди... ...Кажется, у айнур это называется "война"... А ее не должно быть среди эльдар...

— Кто? — к величайшему своему огорчению Варнэквэссэ понял, что Ингвэ интересует сейчас совсем не то, что он силился ему сказать.

— Я не знаю, — ответил он. — Он похож на нас... Но различия велики, как и сходство... Такие не живут у Озера, а потому... уходите... Иначе... все... будет... ...зря...

Голос говорившего затих, дыхание участилось, сознание путалось в тенетах овладевавшего телом Ухода.

— Подожди, — угасающего слуха коснулся чей-то отчаявшийся голос — уже и не разобрать, чей: Ловаральды, Лаурмо, Ингвэ? — Оромэ спасет тебя... За ним уже послали...

Однако умирающий знал, что с ним происходит. В ответ на робкую надежду он лишь молча мотнул головой, последним усилием набрал в грудь еще немного воздуха и уже в полубеспамятстве произнес:

— Уходите... Валинор... Война... Я... не... хо...чу...

На этой фразе Варнэквэссэ наконец разрешил телу преодолеть сдерживающий феа запрет. Сердце его остановилось, дыхание замерло и последний выдох выдавил из сдавленного болью горла то, что уже давным-давно постепенно наполняло легкие — алую струйку, отныне не вызывавшую сомнений в том, что на этот раз все действительно завершено...

Лаурмо, которому уже приходилось один раз терять родных, заплакав, прижался лицом к его щеке, а собравшиеся в центре поселка квэнди молча устремили взгляды на своего золотоволосого вождя, как-то на редкость одиноко стоящего рядом с только что ушедшим братом горячо любимой жены... В стороне от тех, кто ждал сейчас его слова.

Ингвэ и представить себе не мог, как это бывает — одному, сейчас, целиком и полностью отвечать за судьбу многих... Принимать решение, которому в этом и родственном ему поселках подчинятся ВСЕ, и знать, что в этот момент от одного твоего слова зависит судьба тех, кто отныне впервые открыто назовет себя — твой народ...

— Я..., — в горле КОРОЛЯ предательски пересохло, — выполню... его... просьбу. Мой народ не узнает войны. Мы... уходим...

Так — впервые в Арде — воля Короля и забота его — одного, о всем народе, была высказана и принята. Безоговорочно. Всеми, кроме тех, кто, приняв иное решение, ушел из этого народа. Такое положение дел стало законом. С этого момента и на века...

* * *

Приветливо усмехнувшись, Йайвендир осторожно присел на краешек бревна. Умеющие петь всегда вызывали у него особое уважение, но тот, чье лицо во время его прихода уже освещали яркие языки поселкового костра, был много выше любых похвал.

Эалиндо... Первый, родившийся на берегах Озера. Сын Ольвэ и Луинэн, вобравший в себя всю юность и чистоту этого мира. Этих прибрежных ручьев, этих ласковых волн, этих белых птиц, что неутомимо скользят над водой, легкого лесного ветерка и элени, с момента его появления светивших, казалось, как-то особенно ярко.

Даже рождение собственного сына подействовало на Насмешника почему-то совсем не так. Уж больно светла была в памяти та — первая — весть... А теперь... теперь он, повзрослевший, тихо поет о чем-то в старом поселке Нинквэ. Светло-каштановые волосы тяжело разметались по неокрепшим плечам, ярко-синие глаза пронзительно смотрят куда-то вдаль, юное лицо разгорелось от жара золотистого пламени.

О чем поешь ты, первый менестрель?.. О Свете Дерев в вечно цветущем краю,.. о голубом небе,.. о пушистых белых облаках, что плывут в неведомую даль над землею, где свет так силен, что затмевает звезды... И о мире, где не скрываются во тьме неуловимые Охотники, и воздух не дрожит от грозного рева лиходейских тварей... Эльвэ рассказал тебе о том, что видел, и ты обратил его рассказ в песню, зовущую увидеть все это своими глазами. Кто знает — может быть и стоит квэнди покориться этому зову?..

...Йайвендир осторожно перевел взгляд от Эалиндо на тех, кто слушал его в эту минуту, и невольно улыбнулся. Сидя прямо на прохладной земле и крепко обхватив не по возрасту сильными руками колени, совсем неподалеку от певца примостился Элерон, его собственный сын. Рот чуть приоткрыт от нескрываемого восхищения, глаза удивительно четко отражают яркие отблески огня, щеки разгорелись от восторга, а заботливо вышитая матерью шерстяная рубашка натянута, как струна — так он весь подобрался.

Рядом — кто-то из друзей. Кажется из соседнего, лесного поселка, куда в свое время перебралось несколько семей, прежде живших с Эльвэ. В худощавом облике видна кровь и соседей Ингвэ, но основа все-таки та же, что и в Эалиндо. Странно... Неужели и вправду так будет для тех, чьи корни лежат в разных народах? А ведь таких на Озере немало...

Подобно Элерону, он тоже внимательно прислушивался к голосу гостя, но поведение было другое — его он заставлял задуматься. Анквэ же и вовсе выглядел хмурым...

Однако, едва только поющий замолчал, лицо брата Нинквэ смягчилось.

— Скажи, — вдруг звонко прозвучало в тишине, — он правда хочет, чтобы мы ушли?

Элерон, считающий, что, если Эалиндо не так уж намного старше его самого, то взрослым назревающий разговор уже не назовешь, решил первым заговорить с менестрелем.

— Здесь опасно, — прозвучало в ответ. — И потом брат отца говорил, что там так красиво... Эльдар обязательно должны там побывать.

— Эльдар... — глухо усмехнулся Анквэ. — Мы назвали себя квэнди. По-моему, "тем, кто говорит" не к лицу так быстро забывать то, что создано ИХ СОБСТВЕННЫМИ умами.

Да, можно было сказать, что он даже любил Оромэ, но это — новое — имя, прозвучавшее из уст Эалиндо не в самый подходящий момент, задело квэндо, хотя он и не собирался доводить дело до ссоры.

— Слов много, — парировал менестрель. — Мы можем называть себя так, или иначе, но разве поменяется от этого суть?

— Не знаю, малыш... Просто, для меня это пока лишь прозвище — не имя... Наверное, слишком хорошо помню, как то — первое — прозвучало в первый раз.

На этот раз голос Анквэ смягчился почти что окончательно. Речь его стала задумчивой, но именно в этот миг в душе Йайвендира зародилось сомненье. Так ли это хорошо — покинуть вскормившую тебя землю, уйти неведомо куда для того, чтобы — кто знает — быть может, познать лишь вечный отдых? Отказаться от прежнего имени, став ярче, но оставшись ли собой? Ведь леса и холмы, окружавшие Куйвиэнэн, навряд ли возьмешь в дорогу...

— Я слышал, — ввязался в разговор Нинквэ, — для того, чтобы облегчить нам путь, валар даже сразились с тем, кто повелевает Охотниками... Я бы не принял дара, обагренного кровью.

— Но ведь они враги! — не выдержал Эалиндо. Мысль, высказанная Нинквэ, показалась ему дикой, а юношеский пыл не позволил скрыть охватившее его чувство. — Им, значит, можно на нас нападать и оставаться безнаказанными, а, если нападут на них самих...

Грустная улыбка озарила твердое лицо одного из Первых. Он знал — юноша никогда еще не убивал кого-то, кроме рыб и озерных птиц, но он слишком юн для того, чтобы объяснять ему ЭТУ разницу. Поэтому, отвечая первому из родившихся, квэндо сказал по-другому.

— Если бы они сразились с Охотниками, защищая нас, живущих здесь, я первым поблагодарил бы Творивших Арду. Однако они сражались за то, чтобы мы ушли. Насколько честно это, сын Ольвэ? Насколько для нас?

Эалиндо подавленно замолчал. Эта сторона вопроса открылась ему впервые, и взгляд его стал виноватым.

— Но они даже судили его, — попытался он защититься.

— Нас не было на этом суде, — тихо ответил Нинквэ. — Тех, ради кого они воевали, не было...

На какое-то время на поляне воцарилась тишина. Лишь ветер шумел в кроне ближайших деревьев, лишь волны бились о камни, лишь угли потрескивали в глубине костра. У каждого было время подумать. Даже у юного приятеля Элерона, по возрасту бывшего лишь ненамного старше Лаурмо.

— Ты не обижайся на нас, Эалиндо, — видя, что пауза становится гнетущей, вновь заговорил с менестрелем Нинквэ. — Просто с тех пор, как пошли вокруг все эти разговоры про уход в Валинор, слишком много чувств гнездится в моей душе. Не первый раз речь здесь заходит о том, покидать ли нам Озеро, и ответ на предложение валар сложился как будто бы сам собой. Наш род уходить не хочет и, боюсь, что ушедшие на Запад рано или поздно позавидуют тем, кто остался.

Сын Ольвэ удивленно вскинул тонкие брови. В его родном поселке разговоры шли совсем другие. И потом Эльвэ. Он же видел все то, о чем говорил, и позавидовать... Позавидовать можно будет лишь тому, что оставшиеся по-прежнему будут видеть вокруг себя ту землю, что является их родиной, но ведь ушедшие... ушедшие смогут ее помнить. И потом не перекроют же валар дорогу назад тем, кто когда-нибудь захочет сюда вернуться... Он думал об этом, а спокойные и грустные слова Нинквэ по-прежнему звучали у ярко разгорающегося костра.

— Я не угрожаю и ни в коем случае не проклинаю тех, кто примет сейчас иное решение. Кто покинет Куйвиэнэн, рассчитывая в другой земле найти свое счастье. Просто порою мне кажется, что дар, обретенный чужой смертью, смертью же и обернется. Не знаю, как и когда, не знаю, для многих ли из ушедших, но так будет... Там — впереди — прольется кровь и слезы; там — впереди — кого-то ожидает гибель, и не будет рядом корней, способных поддержать в трудную минуту.

— Для того же, чтобы ты еще точнее понял наши чувства, — добавил он, — Малинайвэ, ответь ему на его песню своей... Той, что пела вчера на скалах.

Изумленный Йайвендир несколько неуверенно глянул на жену. Вот что значит подолгу не покидать любимых лесов! По возвращении что-либо новое сыпется на него, словно многочисленные капли грибного дождя!

Однако сама Малинайвэ ничуть не смутилась. Тряхнув волной тяжелых черных волос, она жестом попросила гостя передать ей арфу и, опустившись на землю у самого жара костра, казалось, сама обратилась в пламя. Песня ее билась, словно дикие языки огня, овевая слышащих ее вольными порывами яростных ветров, оглушая топотом копыт. Мало что было в ней от тихого плеска Куйвиэнэн, но сколько же жизни дарила она тем, кто принял решение бороться, самостоятельно отстаивая право на жизнь.

И Эалиндо склонился перед той, что пришла в этот мир одной из первых. Одной из первых познала, что такое любовь, и первой узнала, что такое утрата... Сила, звучавшая в голосе Малинайвэ, казалось, не знала границ, и Ольвэон понял — таким, как она, покой не нужен. Они выбрали борьбу. И не было обиды в сердце уходящего квэндо, когда покинул он поселение тех, имя кого отныне было авари — "те, кто отказался".

...Оставшиеся же разошлись нескоро и дольше всех оставались у костра Нинквэ, и двое мальчишек — Элерон и его друг, как видно не очень-то спешивший домой. Долго подкладывал старший из них в огонь одинокие поленья, долго ворошил крепкой палкой жаркие угли и печальным было его лицо под густой копной серебристо-каштановых волос, остриженных много короче, чем у брата.

— Нинквэ, — не выдержал в какой-то момент нетерпеливый Элерон, — а как ты думаешь, что было бы лучше?..

Вопрос явно был довольно нескладен, но почему-то сын Йайвендира не стал поправлять его, считая, что так он выразит все гораздо вернее, и не ошибся. Один из Первых, кажется, понял его.

— Лучше? — едва заметно улыбнувшись вопросу, переспросил он, пристально глядя в глаза своих собеседников. — Лучше всего было бы не помнить сказанных сегодня слов. Бродить по свету спокойно и легко, как парящая в небе птица. Ведь тяжелее всего для видящего — знать, что то, что он сказал, уже накрепко вплетено в судьбы этого мира и мир этот будет суров. Не к нему, к кому-то другому...

— Тяжелее всего для видящего — Знать, — тихо повторил много позже гость Элерона, осторожно покидая давно уснувший поселок и одинокого вождя, который ему это сказал.

* * *

Узкие звериные тропы — не слишком-то удачные спутники в дальней дороге. Идти по ним — значит, едва нащупывать ногами травянистые дорожки или неглубокие выемки в плотном слое игл, уклоняться и отводить руками хлесткие ветки, обходить коварные пни, то и дело проступающие под ногами в кромешной темноте.

Знакомые тропки у такого далекого теперь Озера, давно уже исхоженные вдоль и поперек, чувствовались ступнями так, словно они сами расстилались перед идущим и даже неброского света элени ВСЕГДА хватало для того, чтобы видеть в нем малейший листок... Здесь же...

Эти незнакомые, никогда никем нехоженые чащобы, казалось, вообще не пропускали в себя света. Нет, на полянах и в относительном редколесье серебристые огоньки, мерцавшие на иссиня-черном куполе неба, конечно, были видны и света они должны были давать ничуть не меньше, чем на берегах Куйвиэнэн, но... Существования их едва хватало на то, чтобы различать перед собой массивные древесные тени, тогда как то, что они скрывали под своими кронами оставалось неощутимым.

К счастью, по некоторым из этих троп уже прошло в свое время немалое количество квэнди и каждый раз, находя лишь мимолетные следы их пребывания в этих краях, идущие на Запад не могли отделаться от ощущения, что этот отрезок пути дается им несколько легче.

Раздумывая об этом, недавний собеседник Нинквэ однажды вспомнил, что родные его края Оромэ назвал как-то Хранимой Землей и предположил, что отголоски этой "хранимости" более ранние путешественники просто каким-то образом "несли с собой". И когда на каком-то отрезке пути тропы, которыми они шли, пересекались, многократно наложившийся друг на друга след их пребывания как будто очищал эти леса от прежней мрачноватой дикости, и даже видеть то, что творилось вокруг становилось намного-намного легче.

Однако, когда он поделился своими предположениями с матерью (всего за три десятка переходов отсюда встреченной ими в лесу, подобно вернувшемуся из небытия Йайвендиру), Айвинэль лишь потрепала его по светлым волосам и шутливо назвала выдумщиком. Не обидно, конечно, но... Придуманное-то так походило на правду!

...Вот и теперь его голова была, как всегда, забита самыми разными мыслями.

Например, о лошадях...

Подаренные Альдароном перед самым Походом, они смиренно несли на себе изрядную часть взятого в дорогу скарба. Но как здорово было бы, подобно Оромэ, нестись на любом из этих великолепных зверей, ловя путающийся в волосах ветер навстречу яркому свету элени. И рано или поздно вырваться-таки к огромному простору воды, мерно плещущемуся о тихие берега. Так похожие на те, на которых играл едва ли не с самого рождения.

Сам единственный сын Вернувшейся-из-небытия никогда еще верхом не ездил, но видел, как пару раз кто-то из смельчаков отваживался оказываться на конской спине, и всей феа своей чувствовал, что счастью дерзнувших уподобиться айнур поистине не было предела. Под мечты об этом даже едва ощутимая тяжесть мехового "короба" за спиной почти переставала замечаться, а уж усталость, само собой — как рукой снимало. Она уносилась прочь неведомым пока еще ветром стремительной скачки, путалась в жестких прядях воображаемой гривы и опадала наземь под дробный перестук не знающих устали копыт.

И что с того, что воплощенную в жизнь мечту — неторопливого, ко всему на свете относящегося крайне осторожно темно-рыжего коня — пока еще приходилось вести в поводу?! Ведь тепло его могучего дыхания, согревавшего хрупкое мальчишеское плечо, уверенная работа мышц под шелковистой шкурой, заботливо-заинтересованный взгляд крупных сливово-темных глаз — все это было реальным, и требовалось лишь время для того, чтобы рано или поздно осмелиться попросить его о необыкновенной, захватывающей воображение услуге...

Не взваливать же на благородного зверя помимо трех уже имеющихся на спине тюков еще и собственную, отнюдь не невесомую персону! И не принуждать же к скачке только потому, что ему — квэндо, внезапно этого захотелось! Для того, чтобы волшебство наконец произошло, нужен отдых и непременное желание самого Рыжего эту самую мальчишечью мечту осуществить. А иначе...

"Это кем же я окажусь, если стану чужую свободу самовольно себе подчинять?! Охотником окажусь — вот кем! Одним из тех самых, по чьей вине квэнди с Озера пропадают..."

От этой внезапной мысли маленького путешественника даже передернуло, и он непроизвольно оглянулся вокруг, чтобы понять — не коснулась ли она кого-нибудь постороннего. Кого-нибудь из тех, кто к этому ужасу окажется не готов... Но нет, никого, кроме трудяги Рыжего, не было поблизости ибо тихой сапой они давно уже обогнали на этом переходе всех остальных и предавались одиночеству, столь частому для маленького путешественника после того страшного дня, когда отец принес в поселок тело погибшей в лесу Айвинэль, и от которого мальчик пока еще так и не успел отвыкнуть после ее неожиданного возвращения.

Чтобы как можно быстрее очнуться от пережитого испуга, юный квэндо остановился и ненадолго ткнулся лбом в мягкие, как замша, ноздри коня, а свободной от повода рукой ласково коснулся его сострадательно склоненной головы. Через какое-то время сердце забилось спокойней, с лица отхлынула несвойственная ему мертвенная бледность и, отстранившись, он шепотом произнес:

— Прости, Рыжий... Пойдем — там, кажется, просвет виден.

Несмотря на пережитый было испуг, зрение не обмануло его. Скоро могучие ели действительно стали расти несколько реже, с запада подул до боли знакомый ветерок, предвещавший близость большой воды, а элени выглянули наконец из-за едва скрывавших их облаков и осветили простор, равный которому сын Айено и правда видел только на берегах Куйвиэнэн...

Это была излучина огромной реки, открывшейся взору с высоты поросшего невысокой травой откоса, прорезанного оврагом, по которому приведшая сюда тропа уверенно сбегала к воде. Затянутая кое-где легкими клочьями тумана, она, словно прихотливо играющая со временем вечность, влекла огромные массы воды к южным холмам и далекому, едва ощутимому здесь водопаду. Меж открытых лугов, время от времени разрежающих темные волны подступающих к самым берегам перелесков, ввиду гигантских, покрытых шапками вечных ледников, горных хребтов, под извечные крики одиноких, как неугомонные странники, чаек река возлежала внизу в такой величавой первозданности, что у одинокого путника невольно захватило дух.

До сих пор он и представить себе не мог, что простор, видимый глазу, может быть столь огромен ибо большую часть горизонта в районе Озера так или иначе ограничивали холмы или лесные чащи, а здесь... Здесь даже ветер очаровывал запахом дальних странствий и в то же время властно требовал, никуда не уходя, внимать тому, что открывается взору Сейчас — в это самое мгновение и именно в этом месте...

Пораженный увиденным, вышедший на берег реки застыл почти у самой границы откоса. Ветер, летящий, казалось, с самых ледников, ерошил его светлые волосы, неся с собой запахи воды и подсохших трав; крошечные коробочки кукушкиного льна тихонько бились о ноги, а Рыжий с пониманием тыкался носом в шею и прядал ушами, прислушиваясь — не коснется ли слуха что-то такое, чего он никогда прежде не слышал.

Даже появление рядом кое-кого из остальных участников похода ничем не нарушило невиданного очарования этих мест. Выходя на берег, они так же, как юный сын Айено, застывали, с трепетом взирая на увиденное, и невольно заново переживали то, что чувствовали когда-то во время Пробуждения. Ибо мир, открывшийся им с прибрежных откосов, древность и юность, мудрость и первозданность сочетал в себе в эти минуты с той же отчетливостью, какую помнили те, чьи глаза увидели его одними из первых.

* * *

Мелкие речные волны с тихим плеском неровно набегали на крошечный песчанный пляж. Ограниченный с боков тростником и осокой, он уже совсем не был так дик, как некоторое время назад. У длинных деревянных мостков легонько билась бортом о прочные жерди изящная новенькая лодка, к пляжу вело не менее трех хорошо утоптанных тропинок, а чуть в отдалении, над склонами прибрежных холмов давно уже вырос целый небольшой поселок из домов-навесов, как принято было еще на Куйвиэнэн у ближайших друзей Эльвэ.

Возбужденно пофыркивая и истово проходясь по крутым бокам густым великолепием длинных хвостов, к спокойствию воды спустилась пара невысоких лесных лошадей. Свободные, как ветер, они неторопливо опустили головы к плеску прохладных струй, но через какое-то время более осторожный, чем его гнедая подруга, темно-соловый жеребец выпрямился и встревожено навострил уши. Взгляд его неотрывно устремился в сторону реки, чуткие уши неподвижно застыли, словно пара часовых настороженно повернувшихся в том же направлении.

Неторопливый плеск весла он, как водится, услышал гораздо раньше, чем среди причудливо игривых волн огромной реки заметил саму лодку. А, увидев ее, разгневанно всхрапнул и в сопровождении подруги отпрянул прочь от воды, но не с испугом, а ради обычной для себя природной осторожности. Хозяин лодки не был ему врагом, однако благородный скакун весьма скептически относился к возможности квэнди плавать, не погружаясь в воду, да и размеры делаемых двуногими созданиями суденышек всерьез смущали норовистого зверя хотя бы уж тем, что ни в чем не уступали размерам некоторых лиходейских тварей. Дома, они, конечно тоже не маленькие, ну да, в отличие от лодок, хотя бы не двигаются...

Айено, казалось, угадал настроение жеребца. Легкая усмешка едва заметно коснулась его губ, а привычные к работе веслом руки в несколько гребков плавно подогнали не без красивостей сделанный челнок к пологому берегу.

Не став привязывать легкое суденышко к мосткам, квэндо уверенно вытянул его на траву поближе к тростникам, без малейших усилий поднял с его узкого дна выстланный зелеными листьями папоротника плетеный короб и, одним движением вскинув его ремень на широкое левое плечо, неторопливо зашагал по одной из тропинок в сторону разбросанных неподалеку домов.

"Укрывшийся" в травянистых холмах всего в нескольких шагах от соседней с избранной рыбаком тропинки жеребец при виде вылезшего из воды "горбатого" силуэта угрожающе загородил собой подругу, вытянул вперед крепкую шею, а затем, прижав уши и оскалив зубы, красноречиво тряхнул густой копной светлой гривы. Квэндо в ответ на угрозу приветливо махнул ему рукой, слегка ускорил шаг и уверенно заторопился навстречу нескольким выбежавшим из поселка малышам. По его мнению не стоило подпускать эту юную компанию хоть сколько-то близко к растревоженному коню, ибо был этот жеребец вовсе не из тех полусказочных скакунов, что подарил квэнди Оромэ перед самым походом. Привыкший к опасностям вольной жизни и не раз противостоявший кровожадному зверью, он далеко еще не до конца избыл былые дикие привычки, неукоснительно требовавшие от него в случае чего яростно защищать подругу. Дети же, бесстрашно выскочившие на причудливое переплетение сбегавших к реке тропинок, были еще слишком малы и опасных повадок дикаря не знали. Они и о лиходейских тварях-то в лучшем случае только рассказы слышали... А значит их стоило оберегать.

...Идея перехватить беззаботную стайку раньше, чем восторженно гомонящая ватага пересечет незримую черту охраняемой соловым территории, оказалась на редкость удачной.

— Айено! Ну покажи рыбу... Покажи!..

Ну, что с ними поделаешь! Придется идти на поводу. Тем более, что квэндо пока так и не знал, будет ли у него самого снова когда-либо бегать по поселку такое же "чудо лохматое", радостно верещащее что-то при виде отца и беззаботно сующее свой любопытный нос даже туда, куда совать этот самый нос его совершенно не просят...

Мгновение, и огромный полуростовой короб был аккуратно опущен на землю, а в сильных ладонях Айено безвольно повисла снулая молодая щука. Ребятишки постарше, понятное дело, сунулись заглядывать в короб, те же, кому роста на подобные подвиги пока явно не хватало, благоговейно трогали крошечными пальчиками белесо-зелено-черную чешую и, дивясь ровному ряду острых, как иглы, зубов коварной речной хищницы, наивно спрашивали, не укусила ли страшная рыба самого рыбака, пока он вытаскивал ее в лодку.

К счастью, увиденного было достаточно, чтобы в сторону реки никто из этой компании уже не пошел. Следом за Айено малышня гурьбой возвратилась в поселок и прытко разбежалась по домам сообщать взрослым, что совсем скоро можно будет заглядывать в жилище мужа Айвинэль за свежей рыбой. Не каждому обитателю поселка это нужно, но с желающими получить скромный подарок вполне было, чем поделиться...

Сам же Айено, как ни в чем не бывало, по прежнему спокойно направился домой.

Путь его пролегал по хорошо утоптанным поселковым тропинкам. Мимо изящно обустроенных домиков, импровизированные стены которых сплошь увивали обильно цветущие вьющиеся растения, а по обоим сторонам каждой входной двери росли неизменные молодые деревца или темные свечки пахучего можжевельника.

На зиму стены домов плотно занавешивались шкурами и плотными тканями или закрывались плетеными щитами из ивняка, орешника и других легко гнущихся побегов. Однако сейчас лишь тонкая взвесь плюща, различных вьюнков, дикого винограда и душистого хмеля отгораживала от улицы яркий огонь обложенных плоскими камнями очагов и огонь их призрачно поблескивал сквозь неизменные прорехи в плотных занавесях зеленых растений.

Заслышав радостные восклицания кого-то из детей со стороны ближайшего дома, Айвинэль встретила его у порога. Знакомый легкий силуэт в неизменном светло-сером платье и едва перевитыми тонкой лентой светлыми волосами. Неподвижный, как одинокая лесная березка, и внимательный, как сторожкая дикая лань.

Вновь неожиданно обретя ее во время Похода, Айено до сих пор поверить не мог своему негаданному счастью, и с тех пор был нежен со своей возлюбленной, как никогда. Но и неизменно тревожился о жене, если вдруг долго не видел ее рядом или там, где увидеть по каким-либо причинам ожидал.

Бесшумно подойдя к Айвинэль по тянувшейся к их дому тропинке, он тихонько обнял ее за плечи, на мгновение бережно коснулся лицом хрупкого, как у птицы, левого плеча, а затем ласково увлек в дом, чтобы до самого возвращения сына, привычно помогая жене по хозяйству, наслаждаться тихим звучанием голоса той, которую любил больше всего на свете.

* * *

Едва заметно мерцающее в темноте пламя крошечного, как искра, костерка лишь слабыми отсветами освещало лицо молчаливого квэндо, в полном одиночестве сидевшего на холмистом берегу реки. До ближайшего поселка отсюда было недалеко, но суровый лесной мыс, близ этого места полого спускавшийся почти до самой кромки воды, скрывал его нехитрые строения за темной преградой гигантских елей, лишь кое-где разреженных белесыми стволами скромных берез.

Однако отдаленность тех, с кем он пришел когда-то на эти прекрасные берега, ничуть не смущала одного из Первых. Ибо взгляд Лэнвэ в этот момент был направлен вовсе не туда, где горели приветливые огни очагов и привычно звучали голоса множества так хорошо знакомых ему квэнди. Неотрывно, как на открывавшуюся за горизонтом вечность, он смотрел туда, куда рано или поздно должен был пролечь его путь. За Реку. На неприступно возвышавшиеся за привычной глазу водной гладью хребты далеких иссиня темных гор, едва приметные отсюда гигантские ледники которых насмешливо посверкивали в неровном свете огромных звезд, как будто подначивая смотревшего на них на опасное противоборство.

"Попробуй — преодолей..."

Нет, вступить с ними в спор он не боялся, т.к., никогда прежде не встречавшись с извечным коварством обледенелых вершин, не слишком-то хорошо представлял себе реальные трудности, с которыми так или иначе придется столкнуться. Тем более, что точно знал — ушедшие с берегов Озера раньше его крошечного лесного народа, лежащий впереди рубеж как-то преодолели. И скорее всего без больших потерь, ибо не повел бы их Оромэ там, где за каждый шаг неизбежно приходится платить чьей бы то ни было жизнью.

Значит, проходы есть. И не так уж страшны лежащие впереди скалы и ледники, коварные осыпи и разрушительные камнепады. Не так уж чудовищны глубокие пропасти и обманчиво-прочные ледяные мосты. Не так губительна промозглая густота туманов, столь искусно меняющая очертания скал-ориентиров до совершенной неузнаваемости.

Скорее всего все эти ужасы и вовсе останутся в стороне, не затронув идущих на запад квэнди и половиной тех полумифических щупалец, что только и ждут попадания в свои объятья очередной беспомощной жертвы, но... Откуда же тогда ощущение непреодолимости Рубежа? Откуда мысли о том, что, перейдя его и минуя лежащую перед ним Великую реку, никто из ушедших никогда в жизни не сможет больше вернуться назад? Не окинет взглядом оставшиеся за спиной просторы озера Куйвиэнэн, не вдохнет ветер, слетающий к его привольным волнам с лесистых склонов восточных холмов, не вскинет голову на привычный плач носящихся в поисках рыбы чаек...

Нет, все это будет... И водная гладь озер, и запахи леса, и птицы, дружными стаями кружащиеся в искристом сиянии ярких небесных огней или волшебном свете огромных Дерев, о которых рассказывал Эльвэ. Но все это будет не тем, что увидели глаза первых квэнди, и, быть может, правы были те, кто со слов вождей авари говорил когда-то о опасности утраты корней. Ибо Уйти-и-не-вернуться это, оказывается очень страшно.

Приверженцы Нинквэ и его бесстрашного брата Анквэ почувствовали это еще тогда. Он — Лэнвэ — раздумывал о предстоящем его народу здесь и сейчас. Ввиду Гор и Реки, пересекших путь его собратьев как раз где-то на середине... Там, откуда еще можно было вернуться.

И хотя обуревавшее его феа чувство не было страхом, сравнить его можно было, наверно, с ощущением какой-то странной безысходности. Родное Озеро звало его назад, что ждало его сородичей впереди по-настоящему было им неведомо, а граница между Вчера и Завтра — вот она: лежит перед глазами и не поймешь — сочувствует она тебе или насмехается...

Будучи всего лишь вождем, а не королем своего народа, он не чувствовал себя вправе решать за тех, кто некогда последовал за ним в найденные Айвинэль дубравы, укрытые от озерного ветра в бескрайних прибережных лесах. Он мог лишь открыть свои мысли ближайшим друзьям и только вместе с ними решить, рвать ли им с родными местами раз и навсегда, или послушаться-таки голоса собственного сердца и отказаться пересекать то, что грозило стать преградой не столько тому, чтобы уйти, сколько тому, чтобы вернуться. И навряд ли хоть причем-то здесь будет возможный запрет валар покидать пределы подвластных им Благословенных Земель. Просто есть, оказывается, дороги, с которых не свернуть, и, прежде, чем ступать на них, стоит еще сто раз подумать, выбирать ли тебе торный, наезженный путь или искать свою тропинку, ведущую вдаль среди укрытых вереском валунов и неизменно теряющуюся в лесах, на множество лиг окрест не имеющих доступного предела.

Видение не было хоть сколько-то доступным для Лэнвэ вариантом познания мира, но чувствовать этот мир, чуть ли не собственной кожей ощущая "узлы" переплетения судеб, он был способен ничем не хуже других квэнди. Особенно тех из них, на ком так или иначе лежат обязанности вождя. А, значит, пришло его время тушить едва пробивающийся из немногочисленных углей костерок, и возвращаться в поселок, где под крышей некогда построенного им дома будет наконец решена судьба тех, кто еще со времен лесных поселков лишь отчасти принадлежал к народу Эльвэ.

...Когда же несколько раз сменились над долиной Великой реки вечерние элени на утренние, вопрос, заданный им друзьям, оказался делом решенным. По меньшей мере, для тех лесных квэнди, что жили в четырех ближайших поселках, а вскоре весть-предложение вождя разлетелась и по остальным. И едва только с очередным гонцом пришел ответ из последнего из них, Лэнвэ, как можно спокойнее, вошел под гостеприимный кров другого дома, разговор у яркого очага которого ему предстоял куда более тяжелый, чем тот, что состоялся у него с Тайриэль, Айено, Айвинэль и остальными после столь памятного для Проснувшегося возвращения от одинокого костерка на берегу реки.

* * *

...Эльвэ встретил вошедшего приветливой улыбкой, а Луинэн (вместе с мужем жившая в доме его старшего брата) лишь тихо поздоровалась и продолжила аккуратно расчесывать заметно отросшие за последнее время густые волосы младшего сына. Родившийся незадолго до времени путешествия дядюшки в Валинор, младший братец Эалиндо как раз успел вырасти в того еще русоволосого живчика, и матери стоило немалых трудов ухитряться хоть как-то настаивать на том, чего хочет она, а не он.

Невольно залюбовавшись Рожденным и случайно открывшейся ему семейной сценкой, Лэнвэ едва не забыл о том, ради чего пришел, однако голос Эльвэ легко вернул его с небес на землю.

— Ты как раз вовремя, — хозяин оживленно предложил гостю поскорее пройти в дом и устроиться у ярко горящего очага. — С сегодняшнего дня в нашем поселке начали строить несколько новых челноков... Я хотел было предупредить об этом и кое-кого из ваших, да не успел.

Давно ожидаемая, в общем-то, весть оказалась для Лэнвэ настолько внезапной, что он, не удержавшись, удивленно приподнял темную бровь, безмолвно прося собеседника пояснить, а в чем, собственно, дело.

— Как только лодок и начального провианта будет достаточно, — ответил тот, — мы отправляемся в путь. ...Наконец-то закончилось очередное ожидание! Ведь каждое из них так тягостно для меня... ...Знаешь, я так хочу поскорее добраться до Благословенной Земли...

Едва заметно вздохнув, гость невольно опустил голову. Радость Эльвэ от того, что дело в очередной раз сдвинулось с мертвой точки, была настолько очевидна, что в первый момент он не посмел смотреть в глаза одному из тех, кто стоял когда-то у истоков Похода.

Однако мгновение этой минутной слабости было и прошло.

— Те, кто жил со мной в лесных поселках не будут пересекать Реку, — как можно мягче произнес вождь.

Незачем держать хозяина дома в неведении, тща его надежду тем, чему не суждено будет сбыться. Пусть лучше сразу узнает, с чем придется иметь дело, и найдет в своей феа пути к тому, чтобы получить от этого известия как можно меньше неизбежной для нее боли.

— Вы... — Эльвэ был совершенно ошарашен услышанным, — не станете продолжать путь?..

Стоящий перед ним квэндо медленно полуприкрыл глаза, едва заметно кивая.

— Но почему?!

— Мы так решили. ...Тот, кто захочет, может идти с вами, и такие семьи уже нашлись, но большинство...

Он не стал договаривать то, что, с его точки зрения, в тот момент было очевидно. Гораздо важнее было объяснить — почему именно случившееся все-таки произошло. А заодно суметь помочь собеседнику пережить горечь первых минут услышанного отказа, тем более, что на этот раз отказ шел не от лица соседей, все время жизни квэнди у Озера существовавших как бы сами по себе, а от тех, кто еще совсем недавно был плотью от плоти твоего народа. Кто вместе с тобой двинулся было в этот путь, а теперь... покидал тебя в тот самый момент, когда сам ты так полон самых радужных надежд.

Нет, ну надо же ему, Эльвэ, было так обрадоваться приходу старого друга!..

Теперь же на открытое лицо старшего брата Ольвэ легла невольная тень. Столь непривычная для его феа, что побывавший некогда в Благословенной Земле не счел необходимым хоть как-то ее скрывать. Тем более, что он просто-напросто не умел этого делать.

Былое оживление хозяина дома сошло на нет так же быстро, как до того и появилось. Голос его стал глух, а внутренняя элен как будто скрылась от взгляда собеседника за тяжелым облачным щитом.

— Та-ак!.. Вот, значит, как оно все обернулось... — тихо произнес он, и Лэнвэ не нашелся с тем, что на это можно ответить. — ...А раньше... до чего бы то ни было подобного додуматься вы не могли?!

Эта фраза уже слишком уж походила на оскорбление, ибо говорящий в таком тоне, как правило, бывает не склонен слушать ни объяснений своего собеседника, ни каких бы то ни было оправданий с его стороны. Однако Лэнвэ пришел сюда не ради произнесения оправданий. И хотя горькие слова Эльвэ заведомо лишили его возможности говорить со старшим братом Ольвэ так, как пришедший в дом заранее собирался, гость лишь отчасти позволил себе поддаться на услышанную провокацию.

— Раньше, как ты говоришь, мы не видели для этого никаких причин, — сухо прозвучал его неизбежно жесткий ответ, однако, наскоро отведя душу, Лэнвэ легко нашел в себе силы смягчиться, и в дальнейшем голос его стал гораздо менее резок, ибо речь пошла о том, о чем в прежнем тоне говорить было нельзя. — Ты ведь знаешь, что многие из живущих рядом со мной ушли с берегов Озера лишь потому, что берега его покидали их родичи. Двинувшиеся в путь с Игнвэ, Финвэ или вместе с тобой. ...Сейчас для многих из нас стало ясно, что узы, которыми привязала нас к себе родная земля, крепче тех, что считаются узами крови. Найти пока еще неведомый для нас способ видеться с вами рано или поздно мы сможем, а вот Уйти и суметь Вернуться — никогда.

— Не вижу тому доказательств, — гневно бросил Эльвэ, понимая, что еще немного и вновь обретенное спокойствие Лэнвэ не позволит его собственной горечи, как и прежде, легко прорываться наружу.

— Не закроют же валар вам путь назад как только вы достигнете берегов Благословенной Земли! — возразил его собеседник. — Среди нас, как и среди авари, не так уж мало тех, кто сказал мне, что рано или поздно кое-кто из вас вернется... Горы, лежащие перед нами, проходимы, и по-настоящему связь между вернувшимися и оставшимися на самом деле не прервется никогда.

— Ты сам это сказал, Лэнвэ... И, если это действительно так, то в чем же тогда дело! Ведь именно от тебя я слышу, что уходящие сейчас когда-либо смогут вернуться.

Едва заметный вздох вырвался из самой глубины души сидевшего некогда на берегу Реки. Он не знал, как объяснить собеседнику ту разницу, что ему самому и тем, кто решил с ним остаться, была так очевидна. А потому произнес лишь то, что сказать в тот момент было как можно более просто:

— Не на Озеро, Эльвэ...

Как это ни странно, но этой фразой переломить настроение разговора ему все-таки удалось. Лицо хозяина дома смягчилось, тень, некогда легшая на его черты, стала уходить прочь. Нежелание понимать принявших другое решение сменилось тихим отблеском надежды на то, что Лэнвэ и такие, как он, просто ошиблись, и их еще вполне можно от чего бы то ни было отговорить... Ведь пришедший с отказом не спорит — он всего лишь пытается объяснить! А это ведет к диалогу... Хоть как-то, но дарит шанс...

И Эльвэ не смог не попытаться воспользоваться этим шансом.

— Знаешь, — как можно более миролюбиво произнес он, — если бы твои глаза хоть раз сумели бы узреть тот свет, ты бы, наверно, понял... Куйвиэнэн — наша родная земля, я не спорю. И мне тоже жаль покидать ее, так же, как и тебе; так же, как и любому из тех, кто твоими устами сказал сейчас мне: "Мы не пойдем". Но то, что ожидает нас... Ты просто не представляешь себе, как оно прекрасно!... Пойми — ни разу воочию не видя Благословенной Земли, во всей красе вообразить себе ее просто невозможно. Здесь — в этой постоянной беспробудной ночи, чего-то подобного просто не бывает, и для объяснения вам увиденного мне не с чем все это даже сравнить... А ты рискуешь отказаться, даже не испытав...

Смешавшись, говоривший ненадолго замолчал, и, так как собеседник не прервал его ни единой фразой, взволнованно попытался как можно правильней закончить то, о чем говорил.

— Ты сам говорил мне, что валар не перекроют нам обратной дороги. Ты сам говорил, что кто-то из побывавших за морем рано или поздно сможет вернуться. Так почему бы тебе и твоему народу не увидеть то, о чем я говорю, и только затем решать — где именно жить постоянно. Прости, но, побывав в Валиноре, сам я вернулся из него именно на Озеро... Откуда тогда речь о "необратимости" начатой нами дороги?

— Тебя привез Оромэ, — как можно спокойней возразил Лэнвэ. — Он — айну, один из тех, кто принимал участие в сотворении этого мира... А я говорю о чем-то вроде Закона. ...Мне тоже тяжело объяснить тебе его, как тебе сложно говорить со мной про Валинор, но для меня непреложность его столь же очевидна, сколь для тебя очевидна неведомая мне красота увиденных тобою земель... Эта река и горы ощущаются моим народом как что-то вроде Рубежа. Если наши корни останутся, как были, в этой земле, со временем мы сможем преодолевать Рубеж до какого-то предела — и никем не сказано, что когда-либо кто-нибудь из нас достигнет обещанных нам берегов. Если ваши корни, покинув берега Куйвиэнэн, прорастут в Валиноре, то, вернувшись, вы не пересечете Рубежа так же, как сейчас не в силах сделать это мы. Это — выбор, Эльвэ. И делать его, судя по всему, можно только один раз. ...Лишь единицы Ушедших смогут хоть раз в жизни побывать на берегах Озера, а жить там по ощущениям тех из наших, с кем я говорил, не сможет никто, как мы — сейчас сделавшие этот выбор, совсем не обязательно сможем жить в землях валар.

Едва закончив объяснение, Лэнвэ замолчал. Понимая, что в разговоре взрослых явно что-то не ладится, ... сбежал из ласковых материнских рук уже давно, но лишь сейчас внимательно слушавшая их спор Луинэн осторожно позволила себе вмешаться в мужской разговор.

— Ты хочешь сказать, что не можешь позволить себе пересадить росток, который в чужой для него почве не приживется, Лэнвэ? И тебе больно даже думать о том, как станут рваться неизбежно повреждаемые корни?.. — едва слышно произнесла она, кутая хрупкие плечи в узкий отрез плотной ткани, искусно украшенный почти неприметной светло-зеленой тесьмой.

— Да, — так же тихо отозвался вождь тех из народа Эльвэ, кто шелест дубрав давно уже предпочел вольному дуновению озерных ветров.

— И тебе невыносимо признаться в этой боли даже тому, кто так или иначе пытается понять тебя?.. Ты — квэндо, Лэнвэ, и брат моего мужа тоже навряд ли хоть когда-либо станет говорить о себе как о квэндэ. Я же не похожа на вас обоих, но природа моя такова, что я могу легко понять и тебя, и его.

Неторопливо подойдя к неподвижно стоящему посреди дома Эльвэ, она осторожно взяла его руки в свои и едва заметно приподняла к нему лицо, чтобы синие глаза родича неминуемо встретились с ярко-голубоватой зеленью тех, что издавна принадлежала ей самой.

— Я — мать, Эльвэ. Ради твоего брата я привела в этот мир уже двоих сыновей и знаю, что открою эту дверь еще многим. ...Нося их под сердцем, я вижу, как корни их судеб покидают дающие им рождение Чертоги Эру и своей волей прорастают там, где им отныне придется родиться и жить. Ни один из нас, когда-либо призывавших в мир новую феа, не рискнул бы вырывать ее оттуда, где она пребывала, насильно, как никто из квэнди никогда не станет своей волей торопить выход ребенка из носящего его чрева до положенного для этого срока... ...Не принуждай к чему-либо тех, кто иначе понимает окружающую нас жизнь. Ткань прожитых ими судеб будет прекрасна и без столь любимого тобой Валинора, а я... Я обещаю тебе, что глаза всех уже родившихся, и еще не рожденных мною детей увидят свет Благословенных Земель, и смех квэнди, желавших дойти до туда, сделает далекое жилище валар таким прекрасным, каким не видел его еще даже ты.

Луинэн замолчала. Ее изящные тонкие пальцы все еще согревали своим теплом кисти рук стоящего рядом родича, но взгляд покинул его лицо и устремился куда-то вниз — в сторону ровного, идеально чистого земляного пола. Она не боролась с собеседником и ни на чем не настаивала. Она — просила. И Эльвэ ни в чем не смог отказать ей, смиряясь с внешне такой податливой волей квэндэ, так не похожей на кипучую твердость воли его самого...

— Хорошо, Лэнвэ, — глухо и почти не скрывая своей внутренней боли медленно произнес он. — Я не стану настаивать на продолжении вами затеянного мною Похода. Быть может, когда-нибудь твои слова и сбудутся именно так, как ты о том говоришь, но... Сейчас тебе лучше оставить меня одного. Так станет намного легче... Надеюсь, и для тебя тоже...

Согласно кивнув, вождь лесных квэнди не без достоинства покинул так хорошо знакомый ему дом и, только увидев над своей головой бесчисленные огни ярких небесных светилен и услышав милый его слуху шорох зеленой листвы, смог окончательно поверить в то, что все основные сложности сегодняшнего разговора с кем-либо о судьбе его народа, добром ли, худом ли, но наконец закончились.

...А заодно — в который раз с уважением улыбнуться невольной мысли о том, с какой легкостью непредсказуемая для него мудрость женщин позволяет им столь уверенно вести по норовистым волнам жизненного пути лодку стольких чужих судеб там, где мудрости мужчин так тяжело бывает с ней сладить...

* * *

Призрачно-легкие завитки тумана медленно танцевали над обманчиво-мирным спокойствием воды.

На лишенных леса участках плотный полог давно уже был развеян дерзким дуновением прохладного ветерка. Однако ровное дыхание Великой реки властно брало свое там, где почти невидимая с берега стремнина раз за разом давала жизнь тем серебристо-белым видениям, что со временем творили близ берегов свои загадочно-призрачные картины.

Рождаясь вдали от укрытой густыми лесами земли, они безмятежно лежали на поверхности речных струй, словно огромные сугробы прозрачно-плотного пуха. Безвестные, непроявившиеся, еще не нашедшие неповторимых, лишь им одним присущих сказочных форм. Но мгновением позже следовал новый невидимый вздох, и, вытолкнутые в сторону берегов, дети реки обретали наконец жизнь. Короткую, недолговечную, но такую чарующе-неповторимую, что память о ней неизбежно оставалась в душах тех, кто так или иначе удостоился чести увидеть ее почти на самой границе воздуха, тверди и вод...

На этот раз слабеющие щупальца тумана упорно цеплялись не только за темные ветви росших в отдалении лесов и обильно устилающую побережье невысокую мягкую траву. Сегодня их новой игрушкой было множество впервые спущенных на воду челнов — мелкими группами усеявших границы реки почти везде, где на окрестных холмах вот уже несколько лет стояли небольшие поселки поселившихся в этих местах квэнди.

Народ Эльвэ покидал отныне эти гостеприимные берега.

Ожидание новых, неведомых прежде чудес переполняло сердца уходивших, но в голосах некоторых квэнди невольно звучала искренняя печаль. Ведь многим из них предстояла разлука. С полюбившимися местами, с землями, что остались за спиной, навеки сохраняя на едва примятых травах, хвое и мхах легкие тени старых следов. С друзьями и родичами, принявшими решение остаться...

Не так-то легко оказалось молча повернуться ко всему этому спиной. Не так-то просто было суметь оттолкнуться от берега и направить узкие носы только что достроенных челноков в едва разгоняемый утренним ветром туман. Не так-то привычно — знать, что впереди тебя ожидают многие лиги долгого пути, пройти который тебе придется без того, кто еще только вчера готов был его с тобой разделить.

Народ Лэнвэ тоже не стал скрывать своих чувств. Выйдя к столь долго дававшей им приют реке, чтобы попрощаться, они совсем немногочисленными группами стояли чуть поодаль от едва заметно бьющихся о песчанный берег речных волн. Лишь очень немногие из них сумели позволить себе в последний раз смешаться с семьями уходящих — родичами, друзьями, побратимами...

Время разлуки пришло, и прежде, чем первое весло действительно опустилось в воду, Лэнвэ молча подошел к стоявшей возле мужа и сыновей Луинэн, чтобы через мгновение сделать то, чего никогда еще не совершал никто из народа квэнди. Ибо он медленно преклонил перед нею колено и со всем возможным для себя достоинством глубоко склонился перед той, что сумела в свое время понять его и его народ.

— Благодарю тебя, — едва слышно шевельнулись твердые от природы губы, однако квэндэ и доли мгновения не стала медлить с ответом на эти его слова. Потрясенная силой его благодарности к ней, жена Ольвэ молча вынудила давнего друга подняться на один уровень с ней и с едва заметным вздохом облегчения обняла вождя лесных квэнди так, как будто он был сейчас ее братом.

— Не делай так больше, — шопотом попросила она. — Я не вправе принимать от тебя такого.

— А ты думаешь, перед кем-то другим я стал бы?..

Глаза Лэнвэ — удивленно?.. почтительно?.. открыто?.. — улыбнулись в ответ, и в то же самое мгновение прохладный воздух над просторами Великой реки и ее холмисто-пологих берегов прорезал чистый, как призрачный звон хрусталя, голос одинокого рога. Первого из тех, что должны были возвещать о том, что какая-либо группа Уходивших покинула хранившую некогда квэнди твердую землю и устремилась в редеющий под ее натиском утренний туман.

За первым рогом последовал второй, третий... И так до тех пор, пока все решившие уходить не пересекли лежащую перед ними реку и не собрались, как и было условлено, на одной (давно уже разведанной) полоске пляжа, длинной полосой лежащего на том берегу.

Тогда весть их об успешном окончании плавания слилась уже в одном коротком многоголосом хоре, ответил которому лишь одинокий рог Лэнвэ. Голос его был гораздо более низким, но мощь специально для этого дня сделанного инструмента рождала над рекой эхо, еще долго бившееся о привольные речные берега. А заодно невольно ставшее для тех, кто уходил извечным напоминанием о Тех-кто-остался.