Господин Наклеенные Глазки

Kinuli

Господин Наклеенные Глазки

Тебе, кто борется с собственным страхом

"Вот вам и история глобальной любви.

Нет, не той, о которой вы подумали.

Бывает, знаете — мне рассказывали — от нормальной любви крышу сносит! Не знаю, как ее можно после этого нормальной называть. Говорить не возьмусь — не пробовал. А вот меня наизнанку выворачивало. В петлю тоже залезть хотелось — а толку? Когда суицид равен предательству — сильно не самоубьешься. А он всегда равен предательству, такое мое мнение. Но, в общем, из-за этой невозможности подохнуть, подохнуть хотелось еще сильнее. Думаю, как только бы мне разрешили, я тут же бы подумал: эгей, а не все так плохо! И расхотел бы вешаться.

Вот какие штуки любовь с людьми вытворяет. Всечеловеческая.

Хотя ма говорит, мол, это и не любовь никакая — просто чувство долга, к которому она меня так старательно приучала. То есть не искренне было мое отношение к явлению "Господин Наклеенные Глазки". И верно — нельзя любить то, от чего воротит. Но так уж воспитали — настоящий человек любит все живое, даже если у этого живого самый мерзкий вид. Нет ничего ценнее и так далее.

Но у Господина Наклеенные Глазки вид не мерзкий, нет. Много хуже."

Абрахам мучительно застонал, вжался в стену. Доски под лопатками затрещали от давления, пальцы сами нащупали ручку двери: бить и бежать, бить и бежать. Но что бить? Он представил себе, как прогнившая доска врезается в мягкую серую массу...

Эйба передернуло, слабость обволокла внутренности липким туманом.

Как бы муторно ни было глядеть в противоположный угол сарая — страшнее не смотреть вовсе. Потому, холодея, он вглядывался свозь щель меж пальцами и благодарил мироздание за вечный сумрак сарая. Бестолковые шевеления на лежанке из ящиков участились, конечности задергались быстрее, заскользили по полу металлические штыри. Оно пыталось подняться.

— Хватит! — выкрикнул Арбахам, не помня себя. — Перестань! Не надо! Остановись! Остановись!

Он долго вопил, повторяя незамысловатую просьбу. Даже когда с ужасом понял, что у Господина Наклеенные Глазки нет ушей, не смог остановиться. Он с криком выскочил за дверь, но слабость не позволила далеко убежать, колени подкосились, и он навалился на деревянный косяк. За спиной жалобно скрипнуло. Эйб прижимал тяжестью непослушного тела дверь, словно боялся, что заключенный решит вырваться. Пока эта штука не шевелилась, еще можно было смириться с ее соседством. Впрочем, теперь она проснулась и желала встать. Капли пота стекали под ворот, Абрахам только сейчас понял, что весь взмок, но чувства вновь испарились, когда он услышал спиной беспомощные звуки — конечности скреблись, ища опору.

Пустой желудок скрутило в очередной раз, словно в мясорубке.

"Те девчонки дотрагивались до него! Спокойно трогали эту тварь! — с ужасом подумал Абрахам. — А я даже слушать не в силах!"

На свете много ужасных вещей, думал Эйб, но, кажется, ни один ужастик или глупая шутка друзей не доводили его до столь сильной паники. И даже не видом, а тем, что оно пытается... пытается...

Его личный ад начался около недели назад. Эйб открыл глаза, ожидая увидеть темно-бордовые обои и настенные часы в виде яблока. Но его окружили пустые кремовые стены. Яблоко, если смотреть с кровати, больше напоминало задницу со стрелками и черенком, его было не жалко, но вот обои он подбирал сам. Вместо матери над Эйбом склонилась медсестра. Сухая длинноносая тетка со злыми глазами.

— Хорошо вчера погулял? — спросила она ядовито-ласково.

Пришлось согласиться — погулял так славно, что загремел в больницу.

— А чего не в вытрезвитель? — ласково улыбнулся он в ответ.

— Твоя мать сказала, у тебя слабое сердце. Ты часто так напиваешься?

— Бывает, — промурлыкал Эйб. На самом деле он никогда так не напивался и даже не планировал, но уж очень хотелось вывести из себя это ласковое чудовище в белом и услышать гневную лекцию. Потому "бывает" прозвучало как "Я так делаю каждый день, леди!"

Сестра не изменилась в лице, лишь глаза словно заледенели.

— Когда сможешь встать — свожу на экскурсию.

"Интересная угроза," — подумал Эйб и хотел спросить который час, но она уже вышла из палаты, прихватив градусники. Эйб долго смотрел вслед.

Пил он немного и всегда знал меру. По крайней мере, до вчерашнего дня. Но даже с высоты двадцати лет Абрахам мог заметить, что матушку это ни в коем случае не устраивает. И бабушку с тетей тоже. Они не упускали случая устроить распил его души по поводу "злоупотреблений" и "дурной компании". Хотя, как думал сам Абрахам, если бы вышеупомянутые дамы имели честь знаться с соседскими детьми, то знали бы наверняка, что малыш Эйб нашел для себя самую примерную компанию, какую только возможно в эти жутковатые времена.

Со временем он стал получать удовольствие от семейных перепалок и даже специально подначивал родных. Но вот задача — пришел день и он действительно тяпнул лишку. Теперь мать примомнит ему все, что сама не успела забыть. И при всех, конечно. Одно дело — выслушивать с улыбкой бездоказательный выговор и чувствовать себя мастером Дзена и хозяином Спокойствия и Невозмутимости. Совсем другое — огрести за дело. Абрахам покраснел от стыда, не дожидаясь ее прихода.

А когда мисс Эйвер объявилась в палате, Эйб был морально готов к сарказму и фейерверкам негодования. Но вышло иначе: она лишь охнула — как бледен ее мальчик! — выложила в ряд принесенное, семьдесят раз (не меньше!) провела ладонью по его волосам и сказала, что отныне все будет зашибись.

Именно "зашибись".

Перепуганный Эйб не смел возражать.

— Ну ты и мерзость...

Господин Наклеенные Глазки застыл. Кто-то из тварей-сестричек заикался: из чувств у него имеется только вестибулярный аппарат, и потому каким-то совершенно таинственным образом он улавливал любые вибрации вокруг своей кошмарной персоны.

Но ни звука, ни прикосновения, ни картинки, ни боли. О запахах тоже можно не упоминать. Эйб дрожащей рукой поднял пульверизатор, со скрипом поддался рычаг — оголенные нервы окатило влажным туманом. Наклеенные Глазки ничего не почувствовал, конечно, но он все еще следил за передвижениями Эйба, а потому старался не шевелиться, дабы не нарушать самому себе эфир посторонними колебаниями. Вот только железный штырь, призванный быть его правой рукой, постоянно соскальзывал — когда Эйб вошел, Наклеенные Глазки как раз умудрился приподняться и опереться на конечность.

— Правильно, — кивнул Абрахам. — Не шевелись, паскуда, а то меня стошнит. Убирать заставлю.

Эйб представил себе эту картину... и его чуть действительно не стошнило. Палец все нажимал и нажимал на рычаг пульверизатора, и Абрахам надеялся, что выбросы влаги закроют от него ужасающую картину.

— Твои благодетельницы — лярвы. Даже не сказали, что ты жрешь и как вообще тебя кормить.

"Интересно, — подумал Эйб. — Он соображает как человек или это только набор инстинктов?" Подумал и пожалел, потому как не представлял, какой из вариантов ужаснее. Он тут же прикинул, в каком состоянии захотел бы остаться, случись с ним такое. Положение становилось невыносимым. Даже пульверизатор, разделявший их, больше не спасал. Абрахам спешно покинул сарай.

Тогда еще — несколько дней назад, когда сестра Клет предложила прогуляться, дурные предчувствия настигли не сразу. Пришлось идти из одного крыла клиники в другое, при этом дыхание Эйба упиралось в лопатки "ласкового чудовища" в белом, а уши то и дело отвлекались на посторонние голоса. Сестра начала лекцию так занудно, что приходилось напрягать внимание. Но в какой-то момент он вдруг понял, что они идут по совершенно глухому коридору. Ни дверей, ни людей — лишь лампы да стены. Неприятное ощущение выросло призраком за спиной, деликатно постучав пальцем по плечу. Эйб дернулся, словно отмахиваясь. Теперь он невольно стал ловить всякое слово сестры.

— Эйби, лапочка, медицина шагает вперед увереннее, чем ты по собственной комнате, — говорила та с легким налетом выражения на монотонном слое мыслей. Стук плоских каблуков о кафель отражался от гладких стен.

— Смею надеяться — новости не обманывают честных налогоплательщиков, — Эйб старательно выискивал в обступившей белизне хоть один намек на выход. — А мы, простите... где?

— Ты и не представляешь, из какой задницы сегодня можно вытащить человека, — продолжала сестра Клет, игнорируя вопрос.

Это точно о вреде алкоголя. Однозначно. Пусть думает, что пожелает, решил Абрахам — ему хотелось лишь реабилитироваться перед матерью. Но интересно, выскажет карга свежую мысль или забросает старыми? Пока она, кажется, обнадеживает. Но за каждой буквой как будто кроется скользкая гадость. В чем дело?

— Так что если ты сам себя запихаешь в глубокую задницу, мы тебя вытащим. Не сомневайся.

— Заранее премного благодарен! — улыбнулся он скромно. Сейчас она напоминала того самого дядьку, который прокрался к песочнице и предлагает малышу глянуть на котят. И Абрахам идет за этим дядькой, хотя котят ему не обещали.

— У нас даже выбора не будет — вытащим, куда денемся.

В самом деле. Абрахам заулыбался сильнее. Сумасшедших теток он за свою короткую жизнь видел не так чтобы уж очень много, потому пытался насладиться обществом уникальной леди.

— Служение человеческой жизни достойно... — договорить он не сумел. Сестра резко остановилась, и Эйб чуть не налетел на гранитоподобную в своей твердой негибаемости спину.

— Дифирамб? — спросила она, карточка с черной полосой возникла в иссушенных тонких пальцах и прокатилась по тонкой выемке в стене. Стена послушно отъехала в сторону с мягким шелестом. — Вот только у тебя-то тоже выбора не будет...

Они прошли в крохотную комнатенку с одиноким шкафом. Как понял Абрахам, это было что-то вроде прихожей в стерильную палату, вид на которую открывался через две стеклянные стены. Из фильмов и сериалов он знал, что в первой комнате врачей облачают в скафандр, во второй — полностью обеззараживают, а в третьей их ждет пациент без иммунитета. Либо сильно обожженный. Либо...

— Глянь на кушетку, — она легко подтолкнула его к стеклу.

— Там лежит дичайший пьяница? — улыбнулся Эйб, вглядываясь в белизну. Посреди комнаты отвратительным грязно-рыжим пятном темнела кушетка. На нее был свален металлолом вперемешку с тряпками. В свете ламп ярко поблескивало два голубых камушка.

— А глаза-то что? Наклеены? — неуверенно засмеялся Эйб. Невразумительная куча ему сильно не нравилась, хотя он не мог точно сказать, чем именно.

— Почти, — мрачно отрезала сестра Клет. Она больше не улыбалась, ее разговорчивости как не бывало. — Эй, на посту! Разбудите-ка его.

Пока Абрахам пытался не верить глазам — и это у него прекрасно получалось! — над кушеткой звучно щелкнуло и тряпки словно ожили. Шевельнулась одна деталь, другая. И как-то конвульсивно выходили порывистые движения. Взметнулся вверх металлический штырь, неловко качнулся, упал обратно на рыжую упругую поверхность. Эйб грязно выругался, так как смутно начал различать детали. Он все еще пришибленно улыбался, но уже ощущал вопль, вставший в горле комом.

— Не может быть! Муляж какой-то, да?

— Откровенно — он просто допился, — сестра резко дернула плечами, мол, она тут вовсе ни при чем. Тем временем гора тряпок силилась встать — поднять себя в сидячее положение. Ломкая антропоморфная конструкция слабо поблескивала в лампах.

— Это же мозги! — выдохнул Абрахам. Действительно, венчал это безобразие человеческий мозг. Серый и мерцающий с двумя голубыми глазками на лобных долях. Под ним угадывались бледные легкие. Остатки, видимо, мышц, привязанные к деревянной основе органы. Как оно шевелилось?!

— Они самые, — с садизмом в голосе проворковала сестра. Реальность на глазах обращалась в кошмар, пока тварь безуспешно пыталась сесть — у нее не было костей, только металлические штыри, связанные со всем остальным белесыми нитями. Нити опутывали, сокращались, пытались управлять телом. Телом ли?

В какую-то секунду голубые глазки впились в Эйба. С ужасом Абрахам обнаружил в отражении свою деревянную улыбку, и, словно пародия, точно такая же улыбка, но нацарапанная маркером, приветствовала его под мозгом существа.

— Невозможно допиться до такого состояния! — выкрикнул Абрахам. По спине уже струился пот, он прекратил лыбиться и весь трясся.

— А ты проверь, — обманчиво-ласково предложила сестра.

— Нет!

Тварь с голубыми глазами дернулась, словно услышала вопль. Штыри заскользили по гладкому полу комнаты. Ей явно хотелось встать, и медлительные движения, их темп, неуклюжесть и яркий открытый взгляд сводили с ума. Оно не удержалось и рухнуло обратно, ударяясь мозгом, легкими, всеми открытыми органами о жесткое грязно-рыжее покрытие. Слишком жесткое.

— Да что же вы стоите, твари?! — завопил Абрахам. — Помогите ему! Он же... он же...

"Он" окончательно соскользнул с лежанки и со звоном грохнулся на пол в сопровождении бессвязных воплей Эйба. Органы, привязанные к каркасу, беспомощно разметались по кафелю. Эйб зажмурился — он уже не соображал.

— Кстати, — спокойно заметила сестра, переводя взгляд с мозга на человека. — Ты в курсе, что тебя выписали?

По прибытию домой для сынишки планировался тяжелый разговор. Так наивно полагала матушка.

На самом деле разговор ждал ее. Впервые за много лет она услышала от сына все, что он думает по поводу паранойи и свершившихся последствий. Что он долго терпел домашний маразм, не и не пьет почти, дурную компанию не водит совсем, а вышло так один раз и то только потому... неважно, почему, ма! Как будто с тобой такого не было! Никогда?! А позапрошлый день рождения ба?! Вот именно! Я мог бы обойтись и без этого зрелища, ма! Не отпирайся, я знаю, что вы в сговоре с этой белокаменной мигерой! Ты хоть в курсе — у нее не все дома!

— Полезно знать, до чего доводит пьянство, — слабо отпиралась она. — Мне обещали, что тебе покажут опустившихся...

— Мне не опустившихся показали, ма! Мне показали АД!

Долго беситься Абрахам не стал — не смог. Он заперся на кухне, попытался есть, но яркие воспоминания не позволили. Некстати в ушах зазвучала фраза сестры, брошенная на прощанье: "Все говорят, лучше один раз увидеть, но никто не объясняет, как потом с этим жить". Поговорка из интернета словно полностью отражала всю дальнейшую судьбу Эйба. Так ему тогда казалось.

К сожалению, ночью вышло уснуть. Да еще и не один раз — регулярно в полчаса его будил собственный крик. Абрахам только надеялся, что женщинам в соседних комнатах тоже достается. Наутро он решил считать больничное приключение дурной галлюцинацией. Эйб не станет вдумываться в подоплеку происходящего и гадать, какая выпивка способна лишить костей и всего кожного покрова.

— Серная кислота? — спросил он у комнаты тихо и тут же обругал себя. Но легко сказать — не думай, и мысли, куда бы они не скакали, неизменно приходили в комнату за стеклом. Надо срочно расслабиться! В голову приходил только один план — напиться до беспамятства.