Мифы Древней Греции: Мачеха

— Ты должен найти Геру, — непривычно тихо прозвучала просьба Зевса.

Заложив руки за спину, он смотрел в окно на блиставшие в лучах заката квадратные и прямоугольные чертоги богов, рассыпанные по крутогорому Олимпу. Отражение просторного царственного одеяния, подсвеченного оранжевым, белело в синем как звёздное небо полу из ляпис-лазури.

Великий Зевс так просто не позовёт. Ах, если бы можно было прочитать его мысли! Но нет, глядя на кудрявый затылок, Геракл находил только, что эти волосы цвета тёмного мёда точь-в-точь как у него. И это раздражало.

— Что скажешь? — Зевс не обернулся, но в нетерпеливом движении могучих плеч, строгости голоса угадывалось недовольство.

— Геру найти — не авгиевы конюшни вычистить.

Зевс полуобернулся, смерил суровым взором из-под нахмуренных густых бровей. Отвернулся:

— Да, конечно.

Во рту пересохло. Зевс умел наводить ужас на самых смелых. Вдали запели, приглашая на пир, музы, тёплый ветер колыхнул полупрозрачные белоснежные занавески, и солнечный луч вспыхнул на кромке хрустального кубка. Геракл вспомнил о гостеприимно предложенной амброзии и торопливо глотнул живительный огонь. Зевс развернулся.

Взгляд его жёг, запахло грозой, в бесчисленных светильниках сжалось пламя, сгустилась тьма, поблекло золото, и ляпис-лазурь под ногами — точно бездна тартара. Геракл вскочил, вытянулся, как юнец перед знаменитым героем:

— Сделаю всё возможное.

Тёмный взор смягчился, Зевс со вздохом вернулся к созерцанию погружавшегося в ночь Олимпа. Не осмеливаясь сесть в кресло чёрного дерева, Геракл стоял, продолжая сверлить взглядом кудрявый затылок.

— Да, Гера не вернулась, — плечо Зевса дёрнулось. — Я не продлевал наказание.

Значит, на этот раз слухи правдивы.

— Есть какие-нибудь предположения, где она может быть?

Отрицательно покачав головой, Зевс закрыл ставни — пение утихло — и возлёг на ложе рядом со столиком:

— Садись.

В тёмных глазах Зевса играло пламя усыпавших стены светильников. Опустившись в кресло, Геракл оказался лицом к лицу с отцом. Слуги — серые и полупрозрачные точно поднявшиеся с земли тени — бесшумно вложили в протянутую руку повелителя огромный золотой кубок, полный пурпура амброзии.

— Подозреваю, Гера не хочет, чтобы я её нашёл, — Зевс мрачно усмехнулся. — Наверняка решила испугать, заставить беспокоиться.

Он посмотрел на золотую копию супруги в стенной нише. Драгоценная статуя томно взирала на громовержца, но в выражении больших глаз было что-то лукавое, злое — как у оригинала.

— Или желает опозорить перед остальными богами, — тонкие губы Зевса сжались.

Он полулежал, задумчиво глядя в сторону, покачивая кубок, и амброзия перекатывалась, подобная густой жертвенной крови.

Сколько крови пришлось Гераклу пролить, скольким пожертвовать, и вот он Олимп, жилище богов, где из развлечений только пиры, блуд, сплетни и склоки. Зевс заговорил:

— Как бы хорошо Гера ни пряталась, скрыться от всех богов она не в силах. Найди её и приведи назад.

— Я не самый сильный бог, — напомнил Геракл. — И не так хорошо владею божественными силами, поэтому...

— Поэтому она не ожидает твоего участия, — Зевс довольно щурился. — Она ждёт Артемиду или Аполлона, Деметру, Гестию, Ареса, кого угодно из чистокровных богов, но, готов поклясться, мысль, что я могу поручить её поимку тебе, слишком оскорбительна для Геры, она и не подумает укрыться от твоего взора.

Оскорбительна... Геракла обожгло пламя жгучей обиды.

— Неужели Гера до сих пор на меня злится? — голос звучал удивительно небрежно, пальцы скользили по холодным граням хрусталя, и красные отблески амброзии обагряли руку.

— Неужели ты поверил медоточивым речам и лживым улыбкам? — вскинул брови Зевс. — Гера тебя ненавидит. Она никогда не прощает и никогда не забывает. И через тысячу лет тебе придётся опасаться удара в спину.

— Интересное предупреждение, — в груди жгло, улыбка получалась кривоватой. — Невольно задумаешься, стоит ли прилагать для поисков все усилия.

— Приложить усилия нужно, — уверил Зевс. — Но дальше, кто знает... Строптивую жену я обязан усмирить, но если Гера решит не возвращаться на Олимп никогда...

Мурашки побежали по спине, хищный взгляд Зевса приковывал Геракла к креслу, с этим было почти невозможно бороться. Зевс медленно продолжал:

— Разве могу я перечить верховной богине? Мы кровь от крови, плоть от плоти Кроноса и Реи, равны по рождению, как могу я воспротивиться желанию Геры оставить сонм бессмертных?.. Я прав?

Геракл неуверенно кивнул.

Златокудрая, волоокая... кто знал, что она окажется настолько соблазнительной?

Олимп давно окутала ночь. Но не шум пирушки в доме Гермеса на соседнем склоне и не яркий лунный свет, серебривший розовый мрамор пола и простыню, мешали Гераклу уснуть. Горячая истома бродила по телу, рядом тихо задрёмывала Геба. Луна выбелила стройные ноги, бронзовый пушок над лоном, плоский живот; в тени оставались груди и укрытое согнутой рукой лицо, золотистые волосы, щекотавшие плечо Геракла.

Геба похожа и не похожа на мать: та же стройность, упругость кожи, благородные черты лица, густые волосы. Но красота Гебы — красота покоя. Она, точно тёплая река, послушно в себя впускает, мягко охватывает члены и неспешно несет на волнах. Кроткая, мягкая... пресная, как вся олимпийская жизнь.

Совсем другая Гера: она — огонь, дикий огонь вспыхивает в чудных глазах, то мирных, похожих на цветущее льняное поле в ясный день, то — вдруг — цвета индиго как вскипающее перед бурей море. И кожа — сияющая слоновая кость на свету, нежно-матовая в тени, и кудри, подобные остывшим кусочкам солнца, и бёдра... желание разрасталось, теснило грудь Геракла, наполняло жаром.

С первого дня на Олимпе, с того самого мига, как увидел блистательную, гневную Геру, с трудом подавлявшую злость, едва в родственных объятиях сжал округлые плечи, прижимаясь к упругим грудям, и коснулся губами пылавшей щеки — с тех пор не мог думать о Гере без страсти, без желания обладать.

Рядом лежала Геба, так похожая на мать... Те же бёдра и упругий живот, и разве могло её лоно сильно отличаться от Гериного? Женщина и женщина. Покрывало над пахом Геракла поднялось, желание стало невыносимым. Геба вздрогнула от прикосновения к ноге, рассеянно посмотрела и в следующий миг тихо выдохнула под тяжестью обрушившегося на неё тела.

Но в пылу бешеных движений искажённое страстью лицо Геры плясало перед глазами, воображаемый стон звенел в ушах, и мерещилось — это жар её тела так сладостен, так раздирающе приятно впускает в себя и орошается семенем. Стон наполнил покои.

Геракл перекатился на холодившие простыни, мышцы расслаблялись, уступая дремоте. Геба тяжело дышала терпким от запахов любви воздухом, груди так и ходили ходуном.

Наваждение отступило, страсть насытилась торопливой жертвой, но где-то в глубине души осталось назойливое, как болотный комар, желание, и утолить его дано только Гере.

А она целую луну не была на великом Олимпе.

День выдался жарким, среди изумрудной зелени и белизны склонов бронзовели двускатные крыши, блестели фонтаны и прудики. Боги укрылись по чертогам, лишь Аполлон стрелял во дворе, то и дело разбивая мишени в щепы, да Геракл бродил по Олимпу, не прерывая птичьих трелей и упорного жужжания пчёл. На ногах думалось легче. К тому же риск сорваться с кручи помогал забыть о соблазнах дорогой мачехи.

В то, что она добровольно оставалась в изгнании, верилось с трудом. Ни один бог не откажется от амброзии и нектара. Они дают вечную жизнь и молодость и... общность с другими бессмертными, причастность к чему-то огромному и непостижимому. Необходимая, словно кровь, амброзия давала силу, позволяла чувствовать себе подобных, видеть и слышать дальше, повелевать вещами, понимать мир так, как не дано смертным.

Кристаллические белоснежные пласты обрывались в расщелину шириной в пятнадцать локтей. Геракл остановился на краю. Там, в далёкой синеватой полутьме, чернели проёмы выдолбленных в скалах нор: жилища призрачных слуг. Мрак то и дело вздрагивал, колебался, но были ли тому виной живые тени, не разглядеть даже божественным взором.

Неведомые обитатели расщелин, покорные прислужники неизвестного происхождения. Ходили слухи, это — прежние боги, живущие остатками амброзии в призрачных телах. Поэтому месяц назад, в ясную лунную ночь, когда Олимп мелко сотрясался, и разбежавшиеся с пира из зевсовых чертогов боги трусливо ждали, чем закончится ссора, когда вдруг всё стихло, и громоподобный глас раскатисто объявил об изгнании Геры к смертным до следующей полной луны, о запрете пить амброзию и нектар, все понимали: кара ужасна.

Неделю уныло молчал Олимп, забылись пиры, и взгляды, лица, шёпот — всё вопрошало: как великая Гера будет жить этот непомерный срок, одна, среди смертных? Но ленивая беззаботность затекала в уста вместе с амброзией, волнения утихли, возобновились пиры, волнение забылось — пока не истёк назначенный день, и не стало ясно: Гера не вернулась.

Нахмурившись, Геракл присел; белоснежный сланец впился в колено. Внизу, кажется, всё же копошились слуги. Кое-кто верил, Гера стала одной из них. Другие поговаривали, она решила проучить мужа, заставить волноваться.

Мощный толчок ногами, полёт, и хрустнул под тяжестью сланец. Прыжок, невозможный для смертного. Разлом в пятнадцать локтей ширины остался позади Геракла, мышцы радовались напряжению, хотелось бежать. Геракл побежал, оскальзываясь, прыгая через разломы, пугая птиц, сбивая камни вниз.

Редкие смельчаки шёпотом передавали слух: Зевс убил Геру.

Где искать Геру? Две сотни островов, бесконечно запутанных и разнообразных, испещрённых скалами, расщелинами, укромными местами, Эгейское море... это если не говорить о землях других богов. За две недели Геракл облетел подвластный олимпийцам край и изрядно вымотался, еле добрался до дома через жестокую бурю. Керинейскую лань поймать было легче, чем отыскать Геру.

Неужели Зевс её убил?

В груди похолодело. Геракл рухнул на ложе. Он весь пропах солью, морем, от жёлтого хитона несло рыбой — под стать вышитым по подолу золотым рыбкам.

— Наполнить ванну?

Геракл открыл глаза: Геба замерла в дверях, горели на тонких, сложенных у живота запястьях браслеты с вкраплениями хрусталя, белоснежный шлейф терялся на беломраморном полу веранды.

— Да, — Геракл закрыл глаза рукой.

Почему Зевс выбрал его? Да, боги настолько своеобразны, что укрываться надо от каждого в отдельности, но неужели на Олимпе нет никого другого, от чьего взора Гера не станет прятаться? И сколько времени придётся мотаться по земле?

Амброзия... близость её вызвала прилив крови к щекам, сердце забилось чаще. Один день без амброзии — и кубок чувствуется за десять шагов. Девять. Скорей же! Восемь. Семь. Жажда. Шесть. Сердце сорвалось в галоп. Пять. Четыре. Сейчас! Три. Два. Не глядя, Геракл выпростал руку, пальцы сжались на витой ножке кубка. Нежный огонь полился в рот: сладость и терпкость, радость и жизнь. Сила вернулась в измождённое тело, взбодрился разум.

Амброзия! Ну конечно, вот он ответ!

— Столько дел обстряпывается на Олимпе ночью, — положа руку под голову, Геракл пил нектар и наблюдал за чеканившим кубок Гефестом.

— Что? — тот поднял смуглое, несколько рассеянное лицо, могучая рука замерла с занесённой кувалдой.

Наступила блаженная тишина, в красноватом, душном сумраке мастерской тихо кряхтел горн. Между лопаток Геракла щекотно струился пот, а Гефест весь был покрыт крупными каплями, смочившими курчавые кончики волос. Он пах потом и дымом. Золото, буроватое от окалины, расплющенное в лепёшку на венчающей оливковый чурбак серой плитке из известняка, выглядело жалко. Металл, ради которого столько убивали, сейчас казался не ценнее глины. И, как глина, он послушно следовал задумке Гефеста, превращаясь в произведение искусства.

— Ты что-то сказал? — в тёмных глазах появилось смущение.

— Говорю: столько дел обстряпывается ночью на Олимпе.

Яркий румянец залил щёки Гефеста, утопая под густой бородой. Он не умел юлить, сразу потупился:

— О чём ты?

Плечистый, сильный, Гефест разом сник, переминался с ноги на ногу. Даже жалко. Но если он носит Гере священные напитки...

— Да так, — в упор смотрел Геракл.

— Ты знаешь? — поднял печальный взор Гефест.

Медленный кивок.

Кувалда громко врезалась в основание горна. Гефест выскочил наружу, голубоватый свет дня ворвался в ухоженную мастерскую, лёг на серый камень пола, инструменты, осколки только что отбитого кирпича.

Всё-таки у Гефеста есть повод тайно покидать чертоги ночью, осталось узнать, зачем. Лёгкое возбуждение прокатилось по телу Геракла, отдалось в паху: чужая тайна соблазнительна. А если она приведёт к Гере...

Геракл поднялся со скамьи, через неухоженный айвовый сад по мощёной лазуритом тропе вошёл в просторный мегарон, полный запахов шафрана и мяты. Со всех сторон блистали золотом искусные кубки, кувшины, миски — но сейчас не до посуды.

Возле едва теплившегося очага, склонившийся над столом Гефест умывался водой из низкой серебряной чаши со змеиным орнаментом. На широкой спине блестел пот.

— А я ещё удивился, почему ты вдруг решил посмотреть на работу... дурак, — Гефест снял широкий кожаный фартук, отбросил на мраморный пол. — Давно знаешь?

Главное — не промахнуться с ответом. Геракл прислонился к притолоке.

— Нет.

Голова Гефеста дёрнулась, точно он хотел обернуться, но передумал. От него веяло опасностью.

— Кому-нибудь говорил?

Чувства обострились, ощущение угрозы будило инстинкты, не раз спасавшие Геракла-человека. Он подобрался, почти не изменив небрежного положения.

Только бы не ошибиться.

— Нет, — тихо произнёс Геракл.

Резко обернувшись, Гефест вперил в него яростный взгляд покрасневших глаз:

— Собираешься?

Геракл отшатнулся. Страшное лицо Гефеста дёргалось от гнева, верхняя губа в презрительном оскале обнажала стиснутые зубы. Он надвигался, потрясая пудовыми кулаками.

— Успокойся, — исподлобья смотрел Геракл. — Остынь!

Гефест вздрогнул, остановился в двух шагах.

— Что ты хочешь... за молчание? — процедил он, и гнев сменило презрение.

Успокоился. И самому нужно остыть, вывернуться из словесных тенёт лжи.

— Я не против... твоего секрета.

Недоверие появилось в тёмных глазах Гефеста:

— Чего ты хочешь?

— Интересный вопрос, — в попытке выиграть время на раздумья, Геракл шагнул к дубовому столу с серебряной чашей, полотенцем и цветными флаконами благовоний. Гефест увлёкся парфюмерией?

— Симпатичная, — Геракл подхватил зелёный сосуд и небрежно откупорил. — М-м, можжевельник! Танатос вечно им мажется.

Запах лесной свежести щекотал ноздри, в голове мелькали идеи одна другой бредовее.

— Геракл, чего ты хочешь?

Геракл опустил флакон на тёмную столешницу. Скулы Гефеста напряжённо подёргивались, взгляд темнел. Ждать нельзя.

— Я хочу... соучастия.

Гефест вспыхнул, костяшки стиснутых пальцев побелели: