Повесть первая: о пепелище

Повесть первая: о пепелище

Сирота покидает дом

То, что осень пришла,

почти незаметно для взора,

но покой мой смутил

и напомнил о переменах

этот шум налетевшего вихря...

Фудзивара-но Тосиюки

Здесь все так же пахло гарью и кровью, как и три года назад. Пепелище, правда, начало зарастать сорной травой — уже на следующую весну после пожара из-под головешек пробилась ярко-белая вдовушка. Ким присела на корточки, перепачкав в грязи подол вышитой рубахи, и набрала полные горсти серого пепла. Просеивая его сквозь пальцы, как песок в часах, она мрачно следила за тонкими струйками. Поднявшись, она медленно пошла по обугленной мостовой, хрупкие доски которой с треском ломались под ногами, вздымая целые кучи пепла, до самого своего дома. От когда-то красивой трехэтажной — почти как в городе — усадьбы остался только черный остов и крошево растрескавшейся черепицы. Каким-то чудом почти уцелело кресло, в котором мама любила сидеть в солнечные дни — у него был металлический каркас, обтянутый прежде кожей, и даже сохранились ее истончившиеся обрывки. Рядом валялась оплавленная бутылка, мама, наверное, держала в ней какое-то из своих снадобий.

Привалившись к куску стены, Ким прикрыла глаза. Три года подряд приходила она на пепелище, оставленное от деревни солдатами князи Ришики, но так и не смогла найти ни покоя, ни ответа на свои многочисленные вопросы. Подняв веки, она мрачно посмотрела на старуху Кирсу, добравшуюся сюда через завалы. Опираясь на свою клюку, старая повивальная бабка, после трагедии взявшая на себя заботу о Ким, смотрела не менее мрачно и даже осуждающе.

— Я решила, бабушка, — Ким подняла с земли монетку, оплавленную наполовину, где чеканка почти исчезла, и только широко известный тонкий и острый нос Императора сохранился в первозданном величии. — Я найду Мастера и попрошу научить меня сражаться. Князь понесет заслуженное наказание!

Старуха закрыла лицо руками.

— Куда?! Куда ты пойдешь, золотко? Мир за пределами деревни, который ты никогда и не видела, слишком велик! Где ты будешь искать этого человека, Ким-чан? Ты ведь даже не знаешь, не сказка ли он!

— Отец много рассказывал мне о Кеншине, — Ким опустилась на бревно, когда-то служившее стропилом, нимало не беспокоясь уже о чистоте своей одежды. — Он приводил меня в кузницу, показывал мечи и говорил, что однажды сделал клинок для самого Высочайшего мастера. Я верю отцу, Кеншин — не легенда, а человек из плоти и крови, значит, я смогу его разыскать. Я переоденусь мальчиком и уговорю Мастера взять меня в ученики. Или ты хочешь оставить гибель деревни безнаказанной?

Ким сурово посмотрела на старуху. Кирса покачала головой.

— Убийство, это не выход, Ким-чан. Так поступают только дикие звери и дикие племена, вроде карраскцев. Напиши в Столицу и терпеливо жди высочайшего ответа.

— Я жду! — взорвалась девушка, вскакивая с места. Ее платье взметнулось крыльями, поднимая тучи пыли. — Я жду уже три года! Три года, ты это понимаешь, бабушка? Отец и мама уже обратились в прах и осели пеплом на листьях, их уже смыло дождем и унесло к морю, а я все жду ответа! Императору нет до нас никакого дела! Что ему до происходящего в Ришике?

Да, даже если ее отец был лучшим из лучших, Столице не было дела до его бед. Кин Лариш многие годы создавал великолепное оружие, и заслужил славу одного из величайших оружейников эпохи, мастера, создавшего свою собственную ковку и собственный, весьма необычный, стиль. Три года назад, незадолго до трагедии, он вознесся необычайно высоко, что и погубило мастера. Сам князь Ришика — самый богатый клиент, после Императора (а возможно, и богаче самого Повелителя) заказал у Лариша меч. Сталь обошлась самому оружейнику в семь полновесных слитков серебра*, гарда была позолочена, а кисти сплели из самого лучшего ситского шелка. Другого такого меча не было ни у кого. В день, когда Лариш ожидал оплаты, приехали княжеские стражники и сожгли деревню дотла. Погибли все: отец Ким, мать, Комати — лучшая подруга, которую Ким знала с самого детства. Сама девочка спаслась только чудом, потому что наперекор старшим убежала в тот день в лес. Придя на закате на еще горячее пепелище, к обугленным телам людей, которых она знала с детства, Ким Лариш поклялась богами отомстить за гибель своей родни.

Единственным, кто мог бы помочь, был лучший из фехтовальщиков, известный своим прозвищем — Кеншин. Люди рассказывали, что он мог срезать золотую серьгу с уха женщины, не повредив при этом мочки, что его мастерство было сравнимо только с божественным. Еще лет десять назад его мечтали залучить к себе на службу все князья, и, поговаривают, даже сам император. Но Кеншин исчез уже давно, и остались только легенды, половина которых выглядела совсем откровенными и невероятными выдумками. Одни люди говорили, что Мастер ушел в монастырь, другие — что он встретился-таки с самим богом смерти Шияте* и пал в этом поединке, третьи считали, что его, как самого Мори* живьем приняли в число богов. Ким верила одному: где бы не был сейчас Кеншин, она разыщет его и однажды станет настолько сильной, что сможет отомстить Ришике, кто бы не встал у нее на пути. Теперь она была готова идти не поиски, тем более, что считалась уже совершеннолетней.

— Ты не сумеешь сыграть мальчишку, — произнесла наконец Кирса, выслушав все страстные аргументы своей воспитанницы. — Ты просто угодишь в беду, Ким-чан, и некому будет поддержать тебя.

Девушка покачала головой. Она как никогда была уверена в своих силах, а упрямства ей было не занимать. Очень во многом, не исключая и внешность, Ким была копией своего отца: никогда не видела преград, опасностей и мелких невзгод, если полностью сосредотачивалась на какой-то мысли.

Вернувшись в домик у заброшенной мельницы, в котором они с Кирсой скрывались последние годы, Ким решительно обрезала свои волосы, забрала их в короткий хвост, как носят юноши, и оделась в специально припасенное платье. По счастью, грудь у нее была не слишком большой (по правде, вообще не о чем тут было говорить), а к брюкам девушка привыкла еще в детстве, когда, поощряемая всей деревней и очень избалованная, бегала где ей вздумается. На видное место на украшенном цветными нитками кожаном поясе был подвешен кинжал, а кошель со скромными сбережениями Ким наоборот припрятала подальше. Наблюдавшая за ее приготовлениями Кирса обреченно вздохнула и открыла небольшой ларец, всегда стоявший рядом с очагом.

— Это сделал твой отец. Не знаю, с чего это ему вдруг вздумалось делать подобные безделушки, может, для госпожи Рен?

Дрожащая рука протянула Ким подвеску на тонкой цепочке: вокруг серебряной иглы обвился висящий головой вниз червячок, держащий во рту нефритовую виноградину. Подобная безделица стоила, наверное, с дюжину золотых монет, хотя серебра на нее ушло совсем немного, да и цепочка была только едва посеребренной.

— Спасибо, — сказала Ким, надевая подвеску себе на шею и пряча ее под рубашкой.

— Не за что, — проворчала Кирса. — Это вовсе не значит, Ким-чан, что я одобряю твою затею, просто хочу, чтобы что-то напоминало о твоих родных. Они были замечательные люди, и мы все их любили.

Ким, смахивая слезы, кинулась обнимать старуху, бормоча какие-то невнятные извинения. Спустя несколько мгновений Кирса отстранилась и протянула девушке платок.

— На-ка, вытри личико-то, нечего тебе идти с такими красными глазенками. Мужчины не плачут, лучше бы тебе это запомнить.

— Спасибо, бабушка, спасибо за все! — Ким еще раз обняла старуху, потом отпустила ее и низко поклонилась. — Прости за причиненные неприятности и беспокойство.

— Чего уж там, — отмахнулась Кирса. — Иди с богом. Пусть тебе сопутствует удача.

Вскинув на плечо мешок с немногочисленными пожитками, Ким шагнула за порог и решительно покинула хижину, последние три года бывшую ее домом. Проглотив слезы, упрямо наворачивающиеся на глаза, она направилась к главному торговому тракту, который должен был вывести ее к Блайдо — крупнейшему городу княжества.

Блайдо был известен на всю Империю, как место паломничества оружейных мастеров и фехтовальщиков еще до того, как неподалеку поселился знаменитый Кин Лариш. В Синих горах, отделяющих Ришику от юго-восточной границы Империи, было много железных руд, благодаря чему сталь не приходилось привозить издалека. Постепенно вокруг кузнеческого поселения вырос целый купеческий город, чему немало способствовало то, что последние трое правителей Ришики принадлежали именно к торговому сословию. Благодаря оружейникам и фехтовальщикам — в самом городе было четыре фехтовальных школы — а также множеству торговцев рыбой, пряностями, тканями и прочими привозными товарами, Блайдо в короткие сроки разбогател, превратившись в один из самых дорогих городов Империи. Он разросся, постепенно вытеснив кузнецов на окраины, где искры от горнов не наносили слишком большого урона. В центре теперь высилась резиденция князя, которую тот часто навещал, особенно — когда с города собирались положенные налоги. На той же площади построили храм сотни богов, крытый сверкающей медью, блеск которой по преданию можно было увидеть и в столице. На первом этаже каждого дома обязательно располагалась какая-нибудь лавка, а гостиниц было больше, чем это можно вообразить, и ни одна из них не пустовала.

На воротах стояла подтянутая стража, вооруженная весьма дешевыми мечами с княжескими красными кистями* и куда более пригодными для боя алебардами. Вдоль выстроившейся очереди из повозок, всадников и пеших, спешащих войти в город до заката солнца, сновали писцы. То доставая свитки, то пряча их обратно в длинные и широкие рукава своих расшитых светло-розовыми лумалами* платьев, они подсчитывали товары и взмыли пошлину. Окинув очередь взглядом, Ким едва не взвыла — до заката, когда ворота традиционно запирались, здесь было не управиться. Она попыталась протиснуться между двумя телегами, нагруженными какими-то бочками, но была грубо отброшена назад. Разозленный торговец, развернувшись, попытался огреть ее плетью, по счастью, не достал. Обойдя рассерженного торговца стороной, Ким вновь попыталась протиснуться между людьми. Мимо проплыли три девушки в желтых платьях, подвязанных так, что были видны щиколотки, украшенные нанесенными хной узорами*. Их пропустили мгновенно, проводив негромким восторженным свистом. На секунду Ким пожалела, что не догадалась одеться подобным образом, но потом решила, что быть принятой за продажную женщину позорно и опасно. Еще раз оббежав очередь и изучив ее самым пристальным образом, Ким наконец-то нашла безобидного с первого взгляда человека. Если судить со спины, он был уже немолод — опирался на трость, а волосы, выбившиеся из-под шляпы и падающие завитками на спину, были, кажется, седыми. Прихрамывая, мужчина тащил на плечах тяжелый на вид тюк, держась при этом очень уверенно и прямо. Мельком изучив его трость — простая деревянная палка — Ким решилась и, мысленно представив себе ящерку, как когда-то учила Комати, протиснулась между торговцем и идущим впереди молодым мечником. Пожилой от неожиданности оступился, роняя свой тюк, а юноша резко развернулся и занес над помертвевшей Ким обнаженный меч. Закатное солнце сверкнуло на стали, ослепив на секунду, а когда к девушке вернулась способность видеть, она обнаружила, что клинок остановлен согнутой в локте рукой, обернутой темно-зеленой тканью. Очень четко Ким смогла разглядеть вышивку в виде виноградной лозы, с тремя темно-красными цветками сливы.

— Ну-ну, не горячись, самурай, — рука небрежно отбросила меч. — Парень просто нечаянно тебя толкнул, наверное, он очень спешит. Просто иди себе вперед, своей дорогой.

Юноша вздернул подбородок, словно выставляя напоказ свой ярко-красный воротник, и выпятил грудь колесом.

— Слушай, старик, не лезь не в свое дело!

Деревянная палка мягко отодвинула Ким в сторону, и седой торгаш, сбив шляпу на затылок, внимательно изучил самурая с головы до ног. Особенно задержавшись на клинке хорошей ковки и богато украшенных ножнах, купец вдруг низко поклонился и отступил, сильно припадая на левую ногу.

— Прошу нижайше прощения, господин! Может, вы примете в знак моего извинения и нашего примирения этот отрез первоклассного горского шелка?

Зрелище было довольно-таки странным: посредине сплошного людского потока, обтекающего их, как камень, стояли набычившийся молодой мечник и старик, держащий в руках отрез пронзительно красного шелка с золотым узором. Наконец мечом брезгливо отшвырнув ткань в сторону, самурай резко развернулся и зашагал к городу. Ким увидела, как шелк шлепается на обочину, и как переливчатая красная ткань окрашивается пепельно-серым.

Опустившись на корточки, спасший ее торговец, начал собирать рассыпавшиеся по всей дороге свертки на кусок холстины. Кое-что уже было испачкано, благо хоть, самые дорогие ткани торгаш догадался завернуть в дешевый холст.

— Ну, что стоишь? Помоги! — резко приказал купчина, не поднимая головы.

Ким опустилась рядом и начала укладывать свертки в центр холста, искоса поглядывая на своего спасителя. Он оказался вовсе не так уж стар, возможно — ровесник ее отца. Обрамляющие худое длинное лицо волосы были просто очень светлыми, что почти не встречалось в Империи, а глаза оказались серыми, внимательными и насмешливыми.

— Простите, — порозовев, пробормотала Ким, когда обнаружила, что за ней тоже наблюдают.

Торговец широко ухмыльнулся, показав превосходные для своего возраста зубы.

— Надо же! Я уж подумал, ты, малец, немой. Недотепа! До моего Гина, конечно, тебе далеко, но остолоп ты, парень, редкостный! Нашел, кого сбивать с ног: я то ладно, выпорю, и дело с концом; а вот господин самурай мог и голову тебе с плеч снести.

— Мне очень нужно попасть в город! — попыталась оправдаться Ким.

— Всем нужно, — спокойно парировал купец, — но ворота-то уже запираются. Эх, если бы не ты, я бы уже через полчаса спал в хорошей гостинице, а завтра с раннего утречка первым занял место на рынке! Дрянь!

Взвалив тюк себе на спину, купец огляделся.

— Так, кажется, там есть постоялый двор. Не ахти, конечно...

Тяжело опираясь на клюку, и хромая сильнее, чем прежде, он пошел по протоптанной множеством ног тропе в сторону от города. Не знающая, что же ей теперь делать, Ким поплелась следом. Обнаружив ее очень скоро, торгаш ухмыльнулся, остановился и подождал девушку.

— Как тебя зовут, парень? — спросил он.

— К-ким, — буркнула девушка, радуясь, что имя ее одинаково подходит и мужчине и женщине.

— Аки-но Ранмяку, — купец отвесил шутовской поклон. — Торговец тканями из Ситы Портовой. Слушай, Ким, у тебя деньги хоть есть?

— Это не ваша забота! — Ким вздернула подбородок и пошла вперед.

Некоторое время в закатной тишине слышны были мягкие шаги и тихий стук трости по утрамбованной дороге. Удивительно легко для немолодого уже и к тому же хромого человека купец поравнялся с девушкой.