Повесть первая: о пепелище

Повесть первая: о пепелище

Сирота покидает дом

То, что осень пришла,

почти незаметно для взора,

но покой мой смутил

и напомнил о переменах

этот шум налетевшего вихря...

Фудзивара-но Тосиюки

Здесь все так же пахло гарью и кровью, как и три года назад. Пепелище, правда, начало зарастать сорной травой — уже на следующую весну после пожара из-под головешек пробилась ярко-белая вдовушка. Ким присела на корточки, перепачкав в грязи подол вышитой рубахи, и набрала полные горсти серого пепла. Просеивая его сквозь пальцы, как песок в часах, она мрачно следила за тонкими струйками. Поднявшись, она медленно пошла по обугленной мостовой, хрупкие доски которой с треском ломались под ногами, вздымая целые кучи пепла, до самого своего дома. От когда-то красивой трехэтажной — почти как в городе — усадьбы остался только черный остов и крошево растрескавшейся черепицы. Каким-то чудом почти уцелело кресло, в котором мама любила сидеть в солнечные дни — у него был металлический каркас, обтянутый прежде кожей, и даже сохранились ее истончившиеся обрывки. Рядом валялась оплавленная бутылка, мама, наверное, держала в ней какое-то из своих снадобий.

Привалившись к куску стены, Ким прикрыла глаза. Три года подряд приходила она на пепелище, оставленное от деревни солдатами князи Ришики, но так и не смогла найти ни покоя, ни ответа на свои многочисленные вопросы. Подняв веки, она мрачно посмотрела на старуху Кирсу, добравшуюся сюда через завалы. Опираясь на свою клюку, старая повивальная бабка, после трагедии взявшая на себя заботу о Ким, смотрела не менее мрачно и даже осуждающе.

— Я решила, бабушка, — Ким подняла с земли монетку, оплавленную наполовину, где чеканка почти исчезла, и только широко известный тонкий и острый нос Императора сохранился в первозданном величии. — Я найду Мастера и попрошу научить меня сражаться. Князь понесет заслуженное наказание!

Старуха закрыла лицо руками.

— Куда?! Куда ты пойдешь, золотко? Мир за пределами деревни, который ты никогда и не видела, слишком велик! Где ты будешь искать этого человека, Ким-чан? Ты ведь даже не знаешь, не сказка ли он!

— Отец много рассказывал мне о Кеншине, — Ким опустилась на бревно, когда-то служившее стропилом, нимало не беспокоясь уже о чистоте своей одежды. — Он приводил меня в кузницу, показывал мечи и говорил, что однажды сделал клинок для самого Высочайшего мастера. Я верю отцу, Кеншин — не легенда, а человек из плоти и крови, значит, я смогу его разыскать. Я переоденусь мальчиком и уговорю Мастера взять меня в ученики. Или ты хочешь оставить гибель деревни безнаказанной?

Ким сурово посмотрела на старуху. Кирса покачала головой.

— Убийство, это не выход, Ким-чан. Так поступают только дикие звери и дикие племена, вроде карраскцев. Напиши в Столицу и терпеливо жди высочайшего ответа.

— Я жду! — взорвалась девушка, вскакивая с места. Ее платье взметнулось крыльями, поднимая тучи пыли. — Я жду уже три года! Три года, ты это понимаешь, бабушка? Отец и мама уже обратились в прах и осели пеплом на листьях, их уже смыло дождем и унесло к морю, а я все жду ответа! Императору нет до нас никакого дела! Что ему до происходящего в Ришике?

Да, даже если ее отец был лучшим из лучших, Столице не было дела до его бед. Кин Лариш многие годы создавал великолепное оружие, и заслужил славу одного из величайших оружейников эпохи, мастера, создавшего свою собственную ковку и собственный, весьма необычный, стиль. Три года назад, незадолго до трагедии, он вознесся необычайно высоко, что и погубило мастера. Сам князь Ришика — самый богатый клиент, после Императора (а возможно, и богаче самого Повелителя) заказал у Лариша меч. Сталь обошлась самому оружейнику в семь полновесных слитков серебра*, гарда была позолочена, а кисти сплели из самого лучшего ситского шелка. Другого такого меча не было ни у кого. В день, когда Лариш ожидал оплаты, приехали княжеские стражники и сожгли деревню дотла. Погибли все: отец Ким, мать, Комати — лучшая подруга, которую Ким знала с самого детства. Сама девочка спаслась только чудом, потому что наперекор старшим убежала в тот день в лес. Придя на закате на еще горячее пепелище, к обугленным телам людей, которых она знала с детства, Ким Лариш поклялась богами отомстить за гибель своей родни.

Единственным, кто мог бы помочь, был лучший из фехтовальщиков, известный своим прозвищем — Кеншин. Люди рассказывали, что он мог срезать золотую серьгу с уха женщины, не повредив при этом мочки, что его мастерство было сравнимо только с божественным. Еще лет десять назад его мечтали залучить к себе на службу все князья, и, поговаривают, даже сам император. Но Кеншин исчез уже давно, и остались только легенды, половина которых выглядела совсем откровенными и невероятными выдумками. Одни люди говорили, что Мастер ушел в монастырь, другие — что он встретился-таки с самим богом смерти Шияте* и пал в этом поединке, третьи считали, что его, как самого Мори* живьем приняли в число богов. Ким верила одному: где бы не был сейчас Кеншин, она разыщет его и однажды станет настолько сильной, что сможет отомстить Ришике, кто бы не встал у нее на пути. Теперь она была готова идти не поиски, тем более, что считалась уже совершеннолетней.

— Ты не сумеешь сыграть мальчишку, — произнесла наконец Кирса, выслушав все страстные аргументы своей воспитанницы. — Ты просто угодишь в беду, Ким-чан, и некому будет поддержать тебя.

Девушка покачала головой. Она как никогда была уверена в своих силах, а упрямства ей было не занимать. Очень во многом, не исключая и внешность, Ким была копией своего отца: никогда не видела преград, опасностей и мелких невзгод, если полностью сосредотачивалась на какой-то мысли.

Вернувшись в домик у заброшенной мельницы, в котором они с Кирсой скрывались последние годы, Ким решительно обрезала свои волосы, забрала их в короткий хвост, как носят юноши, и оделась в специально припасенное платье. По счастью, грудь у нее была не слишком большой (по правде, вообще не о чем тут было говорить), а к брюкам девушка привыкла еще в детстве, когда, поощряемая всей деревней и очень избалованная, бегала где ей вздумается. На видное место на украшенном цветными нитками кожаном поясе был подвешен кинжал, а кошель со скромными сбережениями Ким наоборот припрятала подальше. Наблюдавшая за ее приготовлениями Кирса обреченно вздохнула и открыла небольшой ларец, всегда стоявший рядом с очагом.

— Это сделал твой отец. Не знаю, с чего это ему вдруг вздумалось делать подобные безделушки, может, для госпожи Рен?

Дрожащая рука протянула Ким подвеску на тонкой цепочке: вокруг серебряной иглы обвился висящий головой вниз червячок, держащий во рту нефритовую виноградину. Подобная безделица стоила, наверное, с дюжину золотых монет, хотя серебра на нее ушло совсем немного, да и цепочка была только едва посеребренной.

— Спасибо, — сказала Ким, надевая подвеску себе на шею и пряча ее под рубашкой.

— Не за что, — проворчала Кирса. — Это вовсе не значит, Ким-чан, что я одобряю твою затею, просто хочу, чтобы что-то напоминало о твоих родных. Они были замечательные люди, и мы все их любили.

Ким, смахивая слезы, кинулась обнимать старуху, бормоча какие-то невнятные извинения. Спустя несколько мгновений Кирса отстранилась и протянула девушке платок.

— На-ка, вытри личико-то, нечего тебе идти с такими красными глазенками. Мужчины не плачут, лучше бы тебе это запомнить.

— Спасибо, бабушка, спасибо за все! — Ким еще раз обняла старуху, потом отпустила ее и низко поклонилась. — Прости за причиненные неприятности и беспокойство.

— Чего уж там, — отмахнулась Кирса. — Иди с богом. Пусть тебе сопутствует удача.

Вскинув на плечо мешок с немногочисленными пожитками, Ким шагнула за порог и решительно покинула хижину, последние три года бывшую ее домом. Проглотив слезы, упрямо наворачивающиеся на глаза, она направилась к главному торговому тракту, который должен был вывести ее к Блайдо — крупнейшему городу княжества.

Блайдо был известен на всю Империю, как место паломничества оружейных мастеров и фехтовальщиков еще до того, как неподалеку поселился знаменитый Кин Лариш. В Синих горах, отделяющих Ришику от юго-восточной границы Империи, было много железных руд, благодаря чему сталь не приходилось привозить издалека. Постепенно вокруг кузнеческого поселения вырос целый купеческий город, чему немало способствовало то, что последние трое правителей Ришики принадлежали именно к торговому сословию. Благодаря оружейникам и фехтовальщикам — в самом городе было четыре фехтовальных школы — а также множеству торговцев рыбой, пряностями, тканями и прочими привозными товарами, Блайдо в короткие сроки разбогател, превратившись в один из самых дорогих городов Империи. Он разросся, постепенно вытеснив кузнецов на окраины, где искры от горнов не наносили слишком большого урона. В центре теперь высилась резиденция князя, которую тот часто навещал, особенно — когда с города собирались положенные налоги. На той же площади построили храм сотни богов, крытый сверкающей медью, блеск которой по преданию можно было увидеть и в столице. На первом этаже каждого дома обязательно располагалась какая-нибудь лавка, а гостиниц было больше, чем это можно вообразить, и ни одна из них не пустовала.

На воротах стояла подтянутая стража, вооруженная весьма дешевыми мечами с княжескими красными кистями* и куда более пригодными для боя алебардами. Вдоль выстроившейся очереди из повозок, всадников и пеших, спешащих войти в город до заката солнца, сновали писцы. То доставая свитки, то пряча их обратно в длинные и широкие рукава своих расшитых светло-розовыми лумалами* платьев, они подсчитывали товары и взмыли пошлину. Окинув очередь взглядом, Ким едва не взвыла — до заката, когда ворота традиционно запирались, здесь было не управиться. Она попыталась протиснуться между двумя телегами, нагруженными какими-то бочками, но была грубо отброшена назад. Разозленный торговец, развернувшись, попытался огреть ее плетью, по счастью, не достал. Обойдя рассерженного торговца стороной, Ким вновь попыталась протиснуться между людьми. Мимо проплыли три девушки в желтых платьях, подвязанных так, что были видны щиколотки, украшенные нанесенными хной узорами*. Их пропустили мгновенно, проводив негромким восторженным свистом. На секунду Ким пожалела, что не догадалась одеться подобным образом, но потом решила, что быть принятой за продажную женщину позорно и опасно. Еще раз оббежав очередь и изучив ее самым пристальным образом, Ким наконец-то нашла безобидного с первого взгляда человека. Если судить со спины, он был уже немолод — опирался на трость, а волосы, выбившиеся из-под шляпы и падающие завитками на спину, были, кажется, седыми. Прихрамывая, мужчина тащил на плечах тяжелый на вид тюк, держась при этом очень уверенно и прямо. Мельком изучив его трость — простая деревянная палка — Ким решилась и, мысленно представив себе ящерку, как когда-то учила Комати, протиснулась между торговцем и идущим впереди молодым мечником. Пожилой от неожиданности оступился, роняя свой тюк, а юноша резко развернулся и занес над помертвевшей Ким обнаженный меч. Закатное солнце сверкнуло на стали, ослепив на секунду, а когда к девушке вернулась способность видеть, она обнаружила, что клинок остановлен согнутой в локте рукой, обернутой темно-зеленой тканью. Очень четко Ким смогла разглядеть вышивку в виде виноградной лозы, с тремя темно-красными цветками сливы.

— Ну-ну, не горячись, самурай, — рука небрежно отбросила меч. — Парень просто нечаянно тебя толкнул, наверное, он очень спешит. Просто иди себе вперед, своей дорогой.

Юноша вздернул подбородок, словно выставляя напоказ свой ярко-красный воротник, и выпятил грудь колесом.

— Слушай, старик, не лезь не в свое дело!

Деревянная палка мягко отодвинула Ким в сторону, и седой торгаш, сбив шляпу на затылок, внимательно изучил самурая с головы до ног. Особенно задержавшись на клинке хорошей ковки и богато украшенных ножнах, купец вдруг низко поклонился и отступил, сильно припадая на левую ногу.

— Прошу нижайше прощения, господин! Может, вы примете в знак моего извинения и нашего примирения этот отрез первоклассного горского шелка?

Зрелище было довольно-таки странным: посредине сплошного людского потока, обтекающего их, как камень, стояли набычившийся молодой мечник и старик, держащий в руках отрез пронзительно красного шелка с золотым узором. Наконец мечом брезгливо отшвырнув ткань в сторону, самурай резко развернулся и зашагал к городу. Ким увидела, как шелк шлепается на обочину, и как переливчатая красная ткань окрашивается пепельно-серым.

Опустившись на корточки, спасший ее торговец, начал собирать рассыпавшиеся по всей дороге свертки на кусок холстины. Кое-что уже было испачкано, благо хоть, самые дорогие ткани торгаш догадался завернуть в дешевый холст.

— Ну, что стоишь? Помоги! — резко приказал купчина, не поднимая головы.

Ким опустилась рядом и начала укладывать свертки в центр холста, искоса поглядывая на своего спасителя. Он оказался вовсе не так уж стар, возможно — ровесник ее отца. Обрамляющие худое длинное лицо волосы были просто очень светлыми, что почти не встречалось в Империи, а глаза оказались серыми, внимательными и насмешливыми.

— Простите, — порозовев, пробормотала Ким, когда обнаружила, что за ней тоже наблюдают.

Торговец широко ухмыльнулся, показав превосходные для своего возраста зубы.

— Надо же! Я уж подумал, ты, малец, немой. Недотепа! До моего Гина, конечно, тебе далеко, но остолоп ты, парень, редкостный! Нашел, кого сбивать с ног: я то ладно, выпорю, и дело с концом; а вот господин самурай мог и голову тебе с плеч снести.

— Мне очень нужно попасть в город! — попыталась оправдаться Ким.

— Всем нужно, — спокойно парировал купец, — но ворота-то уже запираются. Эх, если бы не ты, я бы уже через полчаса спал в хорошей гостинице, а завтра с раннего утречка первым занял место на рынке! Дрянь!

Взвалив тюк себе на спину, купец огляделся.

— Так, кажется, там есть постоялый двор. Не ахти, конечно...

Тяжело опираясь на клюку, и хромая сильнее, чем прежде, он пошел по протоптанной множеством ног тропе в сторону от города. Не знающая, что же ей теперь делать, Ким поплелась следом. Обнаружив ее очень скоро, торгаш ухмыльнулся, остановился и подождал девушку.

— Как тебя зовут, парень? — спросил он.

— К-ким, — буркнула девушка, радуясь, что имя ее одинаково подходит и мужчине и женщине.

— Аки-но Ранмяку, — купец отвесил шутовской поклон. — Торговец тканями из Ситы Портовой. Слушай, Ким, у тебя деньги хоть есть?

— Это не ваша забота! — Ким вздернула подбородок и пошла вперед.

Некоторое время в закатной тишине слышны были мягкие шаги и тихий стук трости по утрамбованной дороге. Удивительно легко для немолодого уже и к тому же хромого человека купец поравнялся с девушкой.

— Бывал когда-нибудь в чайных домах на тракте? Нет? — купец ухмыльнулся. — Ладно, держись поближе ко мне.

Обогнав Ким, он первым шагнул на двор небольшого дома, небрежно толкнув плетеную из ветвей калитку плечом. Сидящие на опоясывающей дом веранде посетителя разом повернули головы. Кто-то из них отодвинул москитную сетку, чтобы лучше разглядеть прибывших. Под пристальными и насмешливыми взглядами Ким почувствовала себя неуютно. Аки-но Ранмяку невозмутимо взбежал по невысоким ступенькам, сделанным из грубо обработанных пластин известняка и ракушечника, на ходу снимая дорожные ботинки, сбросил с плеча свой тюк и уселся на подушки за свободным столиком.

— Иди сюда, парень, тебе не помешает чашечка чаю, — обернувшись к вышедшей из дома женщине, он начал бормотать что-то неразборчивое.

Ким опасливо приблизилась к веранде, замешкавшись, чтобы развязать тесемки на своих сандалиях. На подушки она опустилась, робко оглядываясь, однако, посетители чайного домика уже перестали обращать на вновьприбывших внимание. Куда больше их занимала пара совсем молоденьких — лет по четырнадцать — девушек в розовых хлопковых платьях, поднятых почти до колен и с почти обнаженными спинами. Та, что постарше, обмахиваясь веером с какими-то стихами, приблизилась к Аки-но Ранмяку и сладко улыбнулась.

— О-Сэ! — купец ответил не менее широкой, но очень холодной улыбкой. — Я вижу, ваши с братом дела пошли в гору... Не поторопишь старуху?

Девушка, пряча гримасу за веером, убежала в дом, мелко семеня. Спустя минуту она вернулась, неся поднос с чайником и двумя чашками. Следом прежняя женщина внесла небольшую дымящуюся жаровню. Купец сунул руку за пазуху и достал завернутую в шелк трубку и вышитый кисет.

— Куришь? Нет? И правильно. Чего здоровье-то гробить с юности.

Подцепив с жаровни уголек фигурно кованными щипцами — Ким почему-то вспомнились почти такие же, но еще более затейливые, с которыми не расставался отец — купец раскурил трубку и привалился к столбику, поддерживающему навес. Трость легла у него поперек коленей, словно могла понадобиться. Может, бить нерадивую прислугу?

— Я так посмотрю, Ким, ты очень торопился в город. Неотложное дело?

— Я ищу одного человека.

Пригубив чай, который он плеснул на самое донышко чашки, Аки-но Ранмяку едва заметно улыбнулся.

— Сразу видно, что ты не часто бываешь в больших городах: иначе не стал бы налетать на вооруженного человека. Молодые самураи нынче очень вспыльчивы. Купцов развелось столько — я всяких богачей имею в виду — что юноши из знатных семей начали порядком кичиться своими предками. Уф-ф, — купец мученически вздохнул. — Глупости все это. Кого ты ищешь? Может быть, я смогу тебе помочь. Я частенько бываю в Блайдо по торговым делам.

Ким еще раз внимательно оглядела его. Невысокого роста, худощавый, светловолосый, со спокойным безмятежным взглядом серых глаз. Непохоже было, чтобы такой человек мог знать хоть что-то о величайшем фехтовальщике эпохи.

— Боюсь, что нет, господин Аки.

— О, как официально! Можешь звать меня Раном, в конце-концов, так не современно звать человека по фамилии! — купец подмигнул. — Все-таки, юноша, кого ты ищешь так усердно, что готов подвергнуться смертельной опасности, а? Деревенским не стоит совать длинные носы в город, вот что я хочу сказать.

— Я ищу человека по прозвищу Кеншин, — тихо ответила Ким.

Ран медленно опустил веки, следя за искрами, пляшущими над жаровней.

— Вот как? И кто же тебе нужен?

— В смысле? — Ким нахмурилась. — Мне нужен знаменитый Высочайший Мастер Кеншин, о котором столько ходит легенд.

— Я имею в виду: Танцующий с мечами, или Читающий на ветру? — серые глаза уставились на Ким в упор.

— Я.... Я не знаю...

— Танцующий — мечник, Читающий — оружейник. И оба они, наверное, давно уже на том свете. Переродились карпами в пруду храма Икэ, — купец покачал головой. — Возвращайся-ка в свою деревню и не суй нос туда, где его запросто тебе отрежут.

Ким, осторожно отставив чашку, поднялась.

— Прошу прощения за доставленные неудобства, Аки-доно.

Она поклонилась. Купец отмахнулся, цветки сливы, вышитые на рукаве коралловым шелком, блеснули в свете фонаря, подвешенного на балке.

— Постой, мальчик...

— Еще раз — мое нижайшее извинение.

Быстро натянув сандалии, Ким, даже не завязав тесемок, побежала прочь со двора. Купец, встав и прислонившись плечом к столбику, еще долго смотрел ей вслед.

Паланкин, расшитый лумалами

Надели мы сегодня

платье странствий,

надели мы сегодня

платье странствий.

Путь дальний впереди, когда же снова

увидим мы столицу?

Кандзэ Кодзиро Нобумицу "Фуна-Бэнкай"

По светло-серому шелку абары растеклось багровое пятно пролитого вина. Йури Соджиро с раздражением отбросил кубок и, щурясь, посмотрел на юного слугу. Мальчик сжался в комок, стараясь стать как можно незаметнее, и принялся промакивать пятно листком рыхлой бумаги.

— Что за бесполезные люди! — лениво протянул Соджиро, откидываясь на подушки. — Как только ты можешь восхищаться ими, Гаку?

Сидящий напротив старик отвернулся к окну. Паланкин в который раз тряхнуло. Соджиро вытолкнул слугу наружу, небрежно бросил поверх винного пятна небольшую подушку и скрестил руки на груди. Ежемесячный переезд из одной резиденции в другую порядком раздражал его, однако перечить отцу молодой княжич Ришика не собирался. В конечном счете, Блайдо был не самым худшим вариантом. Существовали и вовсе заштатные городишки, которые даже зваться так не имели право, однако же, старый князь предпочитал проверять все самолично, и всюду таскал за собой сына, который без подобной проверки вполне мог бы и обойтись.

— Долго еще? — зевнул молодой человек, прикрывая глаза.

— Терпение — добродетель, господин, — покачал головой Гаку. — Нам осталось миновать всего три деревни, так что этой ночью вы будете спать в своей постели.

— Это-то меня и пугает, — проворчал Соджиро, отбрасывая с набеленной щеки светло-лиловую прядь*. — В этом Блайдо одни торговки рыбой, нету даже просто хорошеньких женщин. Нет, Гаку, ты видел их руки?!

Соджиро посмотрел на собственные — обтянутые тонкими перчатками из великолепно выделанной и посеребренной кожи. На безымянном пальце поблескивал безвкусный золотой перстень-печатка с темным нефритом. В грубо изрезанной лумале также пряталась позолота. Задумчиво водя кончиками пальцев по печатке, Соджиро отвернулся к окну.

— Что за человек едет с отцом? — глухим голосом спросил он, сонно оглядывая очертания деревьев за ажурной занавесью. — Имперец?

— Не знаю, господин, — Гаку пожал плечами. — Не забивайте себе голову. Может, партия в ю-о*...

— Отстань! — отмахнулся молодой человек. — Надоело. К тому же, ты все время выигрываешь. Это скучно.

— Вам просто стоит быть повнимательнее, господин.

— Идиотская игра, — Соджиро безо всякого раздражения запустил в наставника веером, который старик поймал без особых затруднений. — Я буду спать!

Закрыв глаза, молодой княжич притворился спящим, однако весьма неубедительно. Паланкин вновь тряхнуло, занавесь, расшитая розовыми лумалами, хлестнула Соджиро по лицу.

— Погадай мне, дед, — тихо и мягко попросил Соджиро.

Гаку откинул крышку ларца, стоящего рядом с ним среди подушек, и наугад вытащил несколько свитков. Молодой человек не глядя ткнул в один из них и уронил руку на грудь.

— Пусть во веки веков длится век моего государя... — прочитал старик и бросил свиток обратно в шкатулку.

— Опять одно и то же! — обижено отозвался Соджиро.

И вновь паланкин тряхнуло, да так, что молодой человек ударился головой об стену, затянутую шелком, впрочем, густые волосы немного смягчили удар. Снаружи раздался грохот и крики. Осторожно отодвинув занавесь, Соджиро выглянул в окно и тотчас же вжался в стену.

— Разбойники! На государственной дороге!

— И такое бывает, — спокойно кивнул Гаку.

Занавесь паланкина была небрежно отброшена в сторону, и трое разбойников внимательно оглядели пассажиров. Соджиро брезгливо скривился и отодвинулся в противоположной стене, в ребро ему ткнулось острие кинжала, и хриплый, простуженный голос шепнул на ухо:

— Не советую дурить, твоя светлость. Ручки держи на виду.

Соджиро растеряно посмотрел на свои ладони. Единственным оружием, которое у него имелось, был небольшой обсидиановый нож с нефритовой рукоятью — нечто вроде фамильной реликвии, мало пригодной даже для простейшей самообороны. Он висел на шее, спрятанный под абарой, выглядывал только самый край резьбы, которая украшала рукоять. Разбойники же были вооружены кривыми иззубренными саблями, длинными кинжалами без ножен, свободно подвешенными к поясу и короткими луками. Кроме того, на них были надеты кожаные доспехи, проклепанные зачерненными медными бляшками.

— Думаю, нам не стоит сопротивляться, господин, — меланхолично предложил Гаку, пересыпая в раках гадательные пластинки.

Соджиро машинально отметил, что знак "ножа" выпал из горсти и откатился по стеганным матам пола к самым его коленям.

— Заткни пасть, старик! — приказал один из разбойников.

— И паниковать, — спокойно закончил Гаку. — Будет ли мне позволено?..

Соджиро медленно кивнул. Острие кинжала уже прокололо абару и нижнее платье и пребольно царапнуло кожу где-то между ребрами. Теперь, наверное, на благородной ситской ткани появится еще и пятно крови. Молодой человек приготовился к худшему и зажмурился. Послышался короткий вскрик, потом всхлипы, визг и приглушенные стоны. При этом — совсем не было свиста оружия и звука ударов.

— Прошу простить меня, господин, — все тем же спокойным тоном произнес в наступившей вдруг тишине Гаку, — я немного испачкал вашу одежду.

— Все в порядке, — тихо сказал Соджиро, не открывая глаз. — Погонщики на месте?

— Боюсь, что нет, господин. Весь кортеж перебит. Паланкина вашего отца по счастью нет, скорее всего, он сумел сбежать.

— Какое счастье! — с нескрываемым сарказмом процедил молодой княжич.

Держась за сухую руку старика, он выбрался из перекошенного паланкина и тут же споткнулся о два теля, лежащих крест-накрест. Еще можно было разглядеть на одном под слоем крови лумалы, вышитые на рукаве. Второй совершенно очевидно был разбойником.

Несколько секунд Соджиро смотрел, как по его жемчужно-серым сапогам из тончайшей лайковой кожи растекается пятно ржаво-бурой крови. Потом он нашел в себе силы неуклюже отпрыгнуть в сторону и прижать к лицу платок.

— Покорнейше прошу прощения, — повторил Гаку, низко кланяясь. Теперь и его рукава измазались в крови.

— Гадость какая! — пробормотал Соджиро. — Найди нам лошадей, Гаку. До заката надо быть в Блайдо. Чертовски неудобная заминка!

— Лошади пали, господин, вместе с охраной.

Соджиро не стал смотреть в указанном направлении из соображений брезгливости. Плотнее прижав ко рту и носу надушенный эссенцией лумалы — тошнотворно сладко, но невообразимо сильно и способно заглушить любой другой запах — он побрел по дороге, аккуратно, не глядя огибая тела и обломки сопровождающей их телеги с оружием.

— Хорошо, господин, пойдем пешком, — покладисто согласился Гаку и засеменил следом, согласно этикету отставая от хозяина на три с половиной шага.

Бронзовый колокол храма в Икэ

Земли и неба

широки просторы,

а для меня

всегда они тесны.

Яманоэ Окура

Густой звук колокола возвестил о начале вечерней молитвы. Слепая монахиня — женщина лет, наверное, тридцати в длинном балахоне, опоясанном широким черным кушаком и с повязкой на глазах — медленно поднялась с кресла, отодвигая пюпитр. Свитки посыпались на пол. Колокол ударил еще раз, сильнее и тревожнее.

— Это не молитва... — произнесла женщина в наступившей тишине. — М-да...

Сняв с крюка плетеную шляпу и ловко надев ее, монахиня выскользнула в коридор. В ее движениях была уверенность зрячей и какая-то жутковатая хищная грация. С третьим ударом колокола женщина прибавила шагу и вовремя вышла на открытую галерею, опоясывающую монастырскую библиотеку. На нее налетел молодой послушник, бывший самурай, еще не успевший отрастить челку*, задыхаясь и отчаянно жестикулируя.

— Бе-Бенитора-сама! Беда, Бенитора-сама! Прибыл важный господин из Столицы, говорит с настоятелем! Говорит, мы у себя преступника укрываем.

— Мда, — еще раз сказала монахиня.

Она спокойно обогнула трепещущего послушника, взбежала по лестнице на второй ярус библиотеки и открыла калитку. Трехэтажное книгохранилище было соединено узкими подвесными мостами с колокольней, собственно храмом, комнатами послушников и форменным ульем, где обитали монахи. Медленно подняв руку, женщина стянула с глаз повязку и посмотрела вниз, во двор. В наступивших сумерках ее зрение могло бы похвастаться остротой с кошачьим, и Бенитора-сама прекрасно разглядела кортеж, замерший в ожидании своего повелителя. Примерно у трети охранников были на рукавах императорские сливы, у остальных — розы первого советника Бара. Женщина хмыкнула, быстро пересекла мостик и, нагнувшись, проскользнула в узкую коморку. Здесь место было только для одного человека, причем — маленького росточка и хрупкого сложения, однако же, как-то сумел уместиться высокий детина, ростовой меч, бережно обернутый шелком, а, кроме того, беспорядочно сваленный арсенал самого разнообразного оружия.

— Амайя! — возмущенно воскликнул мужчина.

Монахиня со вздохом надела обратно повязку, назидательно при этом сказав:

— Ослепну, хоть рожу твою видеть не буду. Ты бы тут еще каррасксий боевой марш отзвонил!

— И снова тишина. Глубокая. Ни звука*, — тихо прокомментировал мужчина. Голос его, хоть и звучал приглушенно, дрожал от сдерживаемого смеха.

— Пф! — презрительно фыркнула Амайя. — Ты мне своим образованием-то не тычь, в нем явные пробелы, Муген. Там внизу сливы и розы*, а, извини, дорогой, ты тут единственный разбойник.

— Ну, еще можно припомнить планы клана Бенитора захватить мировое господство, — заметил Муген, после чего миролюбиво добавил, — но может быть ты и права. Ничего не поделаешь, пора смываться.

Он почти ожидал, что женщина начнет капризничать и голосить свое извечное "на кого же я покину бедных деток?!". Однако, Бенитора-но Амайя была настроена более, чем серьезно. Протиснувшись между мужем и стеной — ей-то как раз габариты почти позволяли — монахиня копалась в груде оружия, вновь стянув с глаз повязку и придирчиво изучая рукояти. Можно было бы предположить, что она остановиться на чем-то одном, но Амайя вооружилась буквально до зубов, поправила шляпу, сунула ленту с глаз в рукав и выпрямилась, ударившись при этом головой.

— У-ё! — вскрикнула она немногим тише бронзового колокола.

Муген бережно обнял ее за талию и вытолкнул на мостик, после чего выбрался следом, попутно пристраивая за спину нодачи.

— По-хорошему, или по-плохому? — поинтересовался он.

Амайя, облокотившись на веревочные перила, пересчитала солдат, толпящихся во дворе. Они сбили строй и откровенно скучали, видимо, не ожидая никакой опасности со стороны монахов. Честное слово — зря. В такой близости от Карраски стоило бояться даже грудных младенцев.

— Экий ты у меня покладистый, дайсуки*, — рассеяно пробормотала она. — Давай попробуем по-хорошему, а там — действуем по обстоятельствам.

Женщина вытащила из рукава короткую бамбуковую трубку, поднесла ее к губам и сильно дунула. С едва слышным свистом рассекая влажный вечерний воздух стрела пронеслась над двором и воткнулась в шею одного из солдат, носящих на своей форме розу. Он зашатался и упал, подминая под себя ближайших соседей. Послышались крики, звон обнажаемой стали и дребезжание натягиваемой тетивы. С открытой галереи на двор выбежали несколько монахов в укороченных рясах, из-под которых виднелись края коротких брюк. К щиколоткам двоих были прикреплены ножны с короткими изогнутыми ножами, еще трое были вооружены нагинатами, а один — невыразительный на первый взгляд толстяк — небрежно покачивал на согнутом локте новенький самострел, столь популярный сейчас на границе с ничейными землями. Завязавшаяся перебранка, а за ней и потасовка между имперскими солдатами и жалкой на первый взгляд кучкой монахов позволила паре молодых людей перебраться на крышу храма. Запрыгнув в чердачное окно, они перевели дух, впрочем, Муген и Амайя совершенно явно попали из огня в полымя. В самом центре чердака на полу сидел, прикрыв глаза, настоятель, медленно перебирая бусины на своих четках.

— Вы опять производите слишком много шума, — проворчал он.

— Простите, Тамаго-доно, — Амайя с тревогой обернулась к окну. — Мы уже почти перестали.

— Северный колодец, — с прежней меланхоличностью сказал настоятель. — В подвалах сейчас этот столичный хлыщ, проверяет, нет ли шпионов в наших винных бочонках. Думаю, сестра Имари задержит его... В любом случае, вам стоит поспешить.

— Благодарю, — сложив руки перед грудью, Амайя поклонилась. Муген только скептически хмыкнул.

— Да, еще кое что... — Тамаго-доно наконец открыл свои бледно-голубые глаза и уставился прямиком на Мугена. — Этот человек, судя по всему он из Ионка. Его зовут Ли Сайджи. Он спрашивал, не слышал ли я о человеке, по имени Кеншин.

Муген закатил глаза и мученически застонал.

— Удружил! Все беды от тихонь!

Амайя тихонько хихикнула, еще раз поклонилась настоятелю и подхватила своего спутника под локоть. Выбраться на противоположную сторону крыши было делом минутным, там они по гладкой трубе соскользнули на землю. Спустя несколько секунд они уже скрылись в северном колодце, только стукнула крышка.

— — — — — — — — — —

* "Семь полновесных слитков серебра" — серебро, самый дорогой из металлов (см. Словарь). Полновесный слиток — 2,5 кг 1 кг серебра стоит приблизительно 20 мешков пшеницы или риса (1 мешок — 20 кг), следовательно, сталь обошлась Ларишу в 350 кг зерна. Для сравнения, за 200 кг можно купить небольшую усадьбу

* В поверьях гауку (основной религии Империи) считается, что бог смерти Шияте — величайший из фехтовальщиков, он в совершенстве владеет и мечом, и ножами и изогнутым серпом-сапе, которым он перерезает нить, привязывающую душу к телу. Существует легенда о первом Кеншине по имени Мори, который сумел легко ранить Шияте и был живым принят в число богов

* Красный цвет обозначает принадлежность к аристократии, носить его имели право только родовитые люди, однако вся челядь также получала позволение носить красные ленты, кисти или пояса

* Цветы (вообще — растения) традиционно изображаются на гербах знатных родов.

* "...в желтых платьях, подвязанных так, что были видны щиколотки, украшенные нанесенными хной узорами..." — Подобную одежду носили разного рода куртизанки, желтый цвет прямо указывает на род занятий женщин (это цвет "веселого квартала", его также носили актеры и служащие игорных домов). Укороченные или подвязанные платья, обнажающие щиколотки, а иногда и икры, носили также женщины из винодельческих семей, однако они никогда не расписывали кожи и, естественно, не делали татуировок

* Самурай — исключительно воин, принадлежащий к знатному роду и обязательно владеющий мечом. Обыкновенные фехтовальщики, вышедшие из крестьян, ремесленников или купцов носили название "Кен-ко". С. также используется с весьма язвительной окраской для обозначения очень амбициозных или хвастливых, но совсем не родовитых мечников

* -доно — сверх-вежливое обращение, используемое в разговоре с родовитыми, уважаемыми людьми. Иногда просто указывает на отношение к человеку

* "...отбрасывая с набеленной щеки светло-лиловую прядь..." — В последнее время у родовитых и богатых людей появилась мода покрывать лица белилами и красить волосы в причудливые цвета. Наибольшей популярностью пользуются "вишня" (бледно-розовый) и "ирис" (лиловый)

* Ю-о — сабанирская тактическая игра, очень сложные и громоздкие шахматы (см. Словарь)

* Челку носят согласно канону все монахи гауку.

* Ты вскрикнула

Найдя рукою жезл

И снова тишина

Глубокая

Ни звука — 9 танка из 99 эротических стихотворений Рубоко Шо ("Ночи Комати, или Время Цикад")

* Сливы и розы — знатных людей и их охрану очень часто называли по цветам на гербах

* Дайсуки — любимый, очень любимый