Корабли в тумане

Игорь Куншенко

Корабли в тумане

Сначала пришел шум, рокочущий в ушах и не дающий ничего более различить. Но ничего различать и не надо было, ведь этот нестройный и всепоглощающий рокот представлял собой все сущее и являл понятие всеобщего.

Шум.

Гул.

Тихий глухой звон.

Нет ничего кроме него. Он есть все. И в то же время нет его самого.

Потом опустилась тьма. Если до того не было ничего, кроме дурманящего звука, представляющего собой не-звук, то теперь в сознание вошло ощущение темноты, черноты, в которую можно провалиться, в которой можно увязнуть, в которой можно утонуть. И никто не заметил бы этого. Потому что никого больше не было.

Теперь тьма своими длинными и цепкими щупальцами тянула, а рокот увлекал в ужасающую своей беспросветностью глубину. Надо было сопротивляться, но не хотелось. И потому все внизу и сбоку кружилось в странном гипнотическом танце. И этим всем была бесконечная чернота, двигавшаяся, как это ни странно, в такт подчиняющего себе шума.

И тут ударила тошнотворная волна сладковатой вони. Резкий, сильный удар. Одним махом тьма отступила и отдала место белому туманному мареву. А гул стал затихать, теперь стало возможным различить голос моря, голос текущей воды. И над всем этим кружил невыносимый блевотный дух. Дух, от которого, обыкновенно, перехватывает дыхание и налетает необъяснимая, замутняющая сознание слабость. Но в этот раз все было наоборот.

Он открыл глаза.

Увидел грязные шероховатые доски, ощутил затекшую боль во всем теле. Интересно, сколько же пришлось пролежать на таком неудобном ложе? Кто знает...

Он оторвал голову от липкого деревянного настила и почувствовал сильнейшее головокружение. Кто-то противно стучал маленькими острыми молоточками так, что зубы сводило в странной болезненной судороге.

Ужас-с-с-с!

Но как бы там ни было, он сел, а потом встал на ноги, хотя при этом чуть не упал.

С высоты его не слишком большого роста, всего метр пятьдесят пять сантиметров, среди молочно-белых полос тумана можно было различить странные покачивающиеся черные силуэты. Ухо же различало не только плеск воды, но и скрип снастей вместе с шорохом легких волн, скользящих вдоль деревянных и железных бортов. А нос чутко улавливал резкий запах водорослей, рыбный дух и вонь чего-то гниющего.

"Пристань", — мелькнуло в голове.

А потом: "Или порт".

Он сделал всего шаг вперед и оказался на самом краю. Пальцы ног ощущали опасный край и сообщали мозгу, что дальше нельзя. Да и зачем, спрашивается?

Холодно. Даже не холодно — сыро. Влага окутала тело. Она проникла под фланелевую рубашку в сине-зеленую клетку, забралась в штанины потертых джинсов с латками на коленках, пропитала собой длинные, до плеч, черные волосы, накидала мелких капель на голые пятки. От нее не спрячешься, от вездесущей влаги. Разве что только у огня. Но нигде нет и признака чего-либо похожего на пламя. Тут только туман, вода, лодки...

... и еще кто-то.

Шорох шагов по влажным доскам. Слабый вздох.

— Кто здесь?

— Это Вильям, — донеслось в ответ.

— А, Вильям...

— Именно так, Роланд. Вильям...

Роланд медленно повернулся. На него смотрел высокий мужчина с седыми волосами, усами и бородой. На нем армейские штаны и старая, с дыркой на боку, тельняшка. А в зубах короткая трубка, из которой лениво, смешиваясь с туманом, курится дымок, попахивающий хорошим табачком.

— Что ты здесь делаешь, Вильям? — спросил Роланд.

— Вышел прогуляться. А ты?

— Я? Ах, да... Я смотрю в туман.

— И много увидел?

— Много. Я увидел...

— Пошли. Ты весь продрог.

— Да, действительно.

Вильям протянул руку Роланду, но тот не пожал мозолистую задубеневшую ладонь и пошел вдоль края настила в ту сторону, откуда пришел моряк.

А вода продолжала что-то шептать...

Неведомо что...

Скрип.

Качающийся пол под ногами.

Вильям обитал в главной каюте небольшой облезлой яхты "Цимбилин". В центре стоял круглый стол с грязными тарелками. В углу маленькая печурка. Напротив относительно длинный диван с зеленым мягким покрывалом. Под потолком керосиновая лампа. Рядом с диваном полочка, на ней книги: Шекспир, Бодлер, Дефо. Все в облезлых кожаных обложках, будто пролежали здесь уже столетия.

Хозяин апартаментов спал на диване. Роланд же — в углу на полосатом матраце. За дверью возле матраца — кладовка с консервами. Их там тьма тьмущая — целые ящики один на другом, а другой на третьем. К тому же Вильям иногда рыбачил, когда не уходил бродить между лодками и яхтами, что происходило гораздо чаще, чем требовалось.

Роланд нагнулся под низкой притолкой и вошел в каюту. На столе валялись замусоленные карты, а на диване сидел высокий длинный рыжий субъект, похожий на облезлого кота. Вильям с трудом пролез в проем. "А этот-то как пролез?" — подумалось Роланду. Подумалось и сгинуло. Он пошел и сел на свой матрац.

Вильям тем временем пожал заскорузлую руку "облезлому коту" и сказал:

— Здорово, Билли. Не ждал.

— А я вот явился, — осклабился Билли.

— Это есть хорошо, — усмехнулся Вильям и поковылял к печурке.

— Давай есть, — хохотнул рыжий.

— Давай. Роланд, принеси консерву.

Роланд без возражений принес большую железную банку без этикетки. Хозяин вскрыл ее консервным ножом, вывалил содержимое на сковородку, брякнул ее на печку и резко приказал:

— Мешай.

Роланд безропотно стал рядом с печуркой и стал помешивать массу, источающую щекочущий нос аромат, хотя он и не особенно-то нравился помешивающему.

Билли и Вильям играли в карты. Потом поели. Потом снова играли.

Роланд не хотел есть, хотя и был совершенно не сыт. Он лег на матрац и закрыл глаза.

Потом открыл. Лампа под потолком медленно качалась. Роланд закрыл глаза.

И заснул

_________________

Сон.

Всегда один и тот же.

Роланд стоит в маленькой уютной комнатке. Тут есть все, что надо: телевизор, радиоприемник, шкаф с книгами за стеклянными дверками, миниатюрный диванчик, кресло-качалка, холодильник, столик с букетом желтых полураскрывшихся тюльпанов. Казалось бы, так много вещей в столь небольшой комнате. Но мебель расставлена грамотно и ловко, так, что жизненное пространство от этого нисколько не сузилось.

За окном с красными бархатными шторами ноябрьский лес (а может, парк), пропитанный пьянящим духом умирания. Огромные деревья скинули свою желтую листву. На редких кустах все еще телепаются красные листья. Тихий ветерок скользит между стволами.

Роланд видит девочку в белом плаще. Она пробегает мимо окна и машет рукой. Ему, а может кому-нибудь другому. Он видит ее и срывается с места, распахивает дверь и выскакивает из дома. Но девочки нет. Она исчезла? Нет. Вон она за дубом. Машет рукой и смеется.

Роланд не может устоять на месте, срывается и бежит к ней. Он не знает, кто она, как ее зовут, но не может оставаться на месте, не может не бежать к ней. Ноги скользят на палой листве, голова кружится от аромата гниения. Мимо летит какая-то черная птица и протяжно гадко кричит. Ну и пусть! Главное достичь дуба и девочки в белом плаще.

Вот и дуб, но ее нет. Она смеется и машет рукой уже у другого дерева. Роланд мгновение размышляет, а потом кидается к новой своей цели. Ноги все также предательски разъезжаются. Где-то вновь кричит птица. И снова пусто. И опять смех, и махание рукой, и бросок к другому дереву.

Сколько это длится?

Час?..

День?..

Месяц?..

Год?..

Вечность?..

Роланд не знает и не хочет знать. Зачем? К чему? Он бегает между деревьями, приятный холодок забирается под одежду, волосы шевелятся под мягкими пальцами ветра, иногда дает о себе знать птица... Может, это и бессмысленно, но его ни капельки не волнует бессмысленность. Ему не нужна истина. Он просто бежит. Ему это нравится. Чего же больше?

От дерева к дереву, утопая по колено в листве. Все время под косыми, уже холодными солнечными лучами. Ощущение легкости в груди и тяжести в голове. Это так, и не может быть иначе.

Рано или поздно Роланд выскакивает на берег широкой холодной реки, от которой тянет сыростью. Реки, над которой стоит легкий туман. А на том берегу под плакучей ивой девочка в белом плаще, машет рукой, а может, и смеется. В последнем Роланд никогда не уверен.

Он знает одно: ему нужно на тот берег.

Надо действовать решительно: с размаху кинуться в воду и плыть. Постепенно войти не получится, как бы не старался.

Роланд отходит на пять шагов назад (всегда на пять) и, несколько секунд подождав непонятно чего, набирает в легкие воздуха, бежит, прыгает...

... просыпается.

Всегда одно и то же.

Пробуждение.

________________________

Лампа под потолком со скрипом качалась.

Роланд протер глаза. Сел. В каюте не было никого. Билл и Вильям, скорее всего, пошли рыбачить. Или искать бутылки с вином. Они всегда или ловят холодную мерзкую рыбу, которую Роланд потом чистит, или ищут вино, которое наливают в жестяные кружки и с чавканьем пьют.

Роланд надел ботинки без шнурков, кинул в рот сухарик и вышел в туман. Всмотрелся в него, вернулся обратно. Постоял немного посреди каюты, вспомнил сон, покрутил головой. Вышел вновь, но на этот раз накинул на плечи куртку Вильяма. Все равно тот ее не носит.

Маленький узкий мосток ведет к старой, полуразвалившейся яхте. Она никогда не интересовала Роланда — там не было ровным счетом ничего интересного. Кроме, разве что, полустертого названия: "Летучий шотландец". Оно манило, оно очаровывало, оно пугало. И было совсем не понятно, почему.

В этот раз он не обратил внимания на надпись и поспешил оставить гнилую палубу позади. Ему хотелось попасть на гигантский авианосец, который всей своей массой, всей своей громоздкостью подавлял остальные суда и суденышки.

Этот неоспоримый гигант корабельный семьи полузатонул, так что лишь треть палубы была доступна для прогулок, но на этой трети поместилось бы более десятка "Цимбилинов", да еще и место осталось бы. К тому же, несколько лазов вело в незаполненные водой корабельные отсеки. И пусть это была лишь малая толика нутра корабля-гиганта, она будила в Роланде чувство любопытства, она заставляла его ожидать великих открытий во время продолжительных исследовательских вылазок.

Итак, толстая широкая доска была заботливо перекинута с палубы "Летучего шотландца" на палубу безымянного авианосца. Роланд миновал своеобразный мосток и застыл на другом его конце. Еще никогда не удавалось увидеть незатопленную палубу от и до — мешал туман. Но в этот раз он был каким-то жидким, поэтому большая часть была все же видна, освещаемая старой керосиновой лампой, которую сжимали длинные, как у пианиста, пальцы Роланда.

— Спасибо, — вдруг шепнули губы.

Было за что благодарить — он так давно ждал этого. Конечно то, что сегодня можно четко различить, далеко от идеала, но оно очень близко от него. А может-таки далеко... Хотя, все равно.

Ноги скользили на влажном железе — Роланд, насладившись видом, устремился к одному из люков. В нос бил запах ржавчины, запах окисления. Внутри будет хуже. Но это хотя бы не аромат консервов Вильяма. Что-то плеснуло в воде. Что-то... Кто-то... Хотя, все равно.

Крышка люка скрипела. Но так было всегда. Если на то пошло, она должна откидываться на сто восемьдесят градусов, но, к сожалению, могла достичь лишь девяноста градусов. Петли слишком сильно заржавели. Но для Роланда этого было вполне достаточно. Он скользнул в ржавую пасть. Заскрипели ступеньки.

Несколько минут постоять внизу. Это необходимо. Чтобы почувствовать пространство, чтобы вслушаться в многообразные звуки — капли капают с ржавых стыков труб, плеск воды за бортом, звук собственного дыхания, чтобы попытаться разобраться в мешанине тяжелых запахов, чтобы вглядеться в сумрачные контуры, попытаться отыскать себя в их беспорядке. Для всего этого, несомненно, нужно время. Пяти минут или около того, обычно, хватает. Хватило и в этот раз.

Идти по длинному, грязному коридорчику. Справа маячат ржавые двери. Первая. Вторая. Третья... Десятая. За нее Роланд еще не заходил. Он зажмурился, вдохнул побольше воздуха и потянул за липкую ручку.

_________________

— Привет.

Чего не ждали, того не ждали.

— Привет.

И смешок, почти не слышный, но какой-то острый, как ножом по дну сковородки.

— Привет.

Еще один смешок, но другой — теперь это ласковая волна пошевелила гальку на пустом утреннем пляже.

— Пр-ривет, — Роланд едва пошевелил губами.

— Слава небесам, я уж думала, что немой. Хотя это, конечно, не самое страшное, что может случиться. Встречала я и немых.

Маленькая, тонюсенькая девочка в почти ничего не скрывающем голубеньком платьице и в босоножках на хрупких ножках. На вид — лет тринадцать. Хотя можно и ошибиться.

Откуда?

— Как тебя хоть зовут, а? — прощебетала она.

— Рол-ланд.

— Как рыцаря. Смешно.

Но сама почему-то не засмеялась. Слова эти, наоборот, были сказаны как-то печально, тоскливо. Роланд вдруг посмотрел в ее зеленые глаза и удивился — он увидел что-то очень тяжелое и томительное, такое, чему нет места в зеленых глазах тринадцатилетней девочки.

Откуда?

— Что за рыцарь? — спросил он уже ровным голосом.

— Рыцарь... Был такой, средневековый. Совершал подвиги во имя Прекрасной Дамы. Чудил иногда. И умер.

Она облизнула губы. Очень нервный жест. Тонкий красный язычок скользнул по верхней губе, оставил влажный след. Смешок.

Откуда?

— Роланд шел по полю. Под ногами у него хлюпала кровь. В тот день многие были убиты. Друзья и враги лежали и смотрели в небо широко открытыми глазами, но не видели. На теле у Роланда раны. Голова кружится. Ноги подгибаются. И вот он падает сперва на одно колено. Потом откидывается назад. И видит небо. Душа его еще прикована к телу, но уже рвется на свободу. Где она, эта свобода? Кто знает.

— Кто-нибудь, да знает, — уверено ответил Роланд на полузаданный вопрос.

Но девочка проигнорировала это. Она соскользнула с обветшалого кресла и подошла к иллюминатору. За треснувшим грязным стеклом плескалась вода. Кромка пересекала круглое корабельное оконце ровно посередине. Девушка вздохнула, уперев взгляд не в невнятное колышущееся марево, в котором темнота, вода и туман сливались воедино, а в какие-то немыслимые далекие горизонты, видимые только ей.

Откуда?

— Он лежал, и смерть витала над ним. Но она боялась притронуться к великому из великих. Доблестный рыцарь находился в забытьи, но душа его еще не отлетела, а перед глазами проносились картины прожитой жизни. Вечность свернулась в мгновение, а мгновение развернулось в бесконечность. И Роланд повис между двух Истин. Что было потом? Вражья сталь поразила уже не могущего дать отпор. Но она убила только тело. А дух... Боярдо... Ариосто... Никто не забыт, ничто не забыто.

Последние слова прозвенели с какой-то морозной ясностью. Роланда передернуло. Ему вдруг почудилось, что сквозь стену сырости проскользнула морозная обжигающая струя холода. Мурашки пробежали по застывшему телу и пропали. Не пропало ощущение чего-то дурманящего и в то же время устрашающего.