Практика

Летом 199... года я, студент второго курса исторического факультета Нижегородского университета был на летней практике на северо-востоке Нижегородской области, в медвежьем углу на границе Воскресенского района и Марий Эл.

Практика у нас, студентов-историков, бывает разная. Кто-то, лелея надежду на лавры Шлимана или Картера, едет на раскопки стоянок, кто-то сидит в архивах, разбирая пыльные документы времен Екатерины или Александра III, а мне достался поход по отдаленным деревням в поисках устного народного творчества и старых книг, которые иногда чудом сохраняются в глубинке, благополучно пережив революции, пожары и прочие напасти.

Надо сказать, что места, где в разгар лета я оказался на практике, лесные, глухие. Там до сих пор сохранились деревни староверов, берегущих старину от бесовских происков цивилизации. У Мельникова-Печерского быт староверов позапрошлого века описан изумительно глубоко и точно.

Вот в одной из таких деревень, осколке старины, я провел целый день, честно пытаясь записать "преданья старины глубокой".

Видя моё старание, первоначальное настороженное отношение ко мне сменилось на нейтрально-дружелюбное. Меня не только покормили ужином и разрешили переночевать на сеновале (в дом, как человека чужого, городского, меня не пустили), но и снабдили в дорогу пирогами с рыбой и грибами.

Итак, утром покинув деревню, я намеревался за три-четыре часа добраться до отдаленной деревни, выселок, где, по словам снабдившей меня в дорогу пирогами Анфеи Васильевны, я мог записать "истинное сказание о граде Китеже и погибели земли Русской".

Преисполненный радостных планов я отправился по тропе. Путь мне объяснили подробно, с приметами, так что первоначальное волнение от новой дороги вскоре сменилось благодушно-приподнятым настроением.

Однако радовался я рано. Преодолев около трети пути, я столкнулся с диким зверьем. По счастью я вовремя заметил стадо кабанов, расположившихся прямо на берегу ручья, вдоль которого вилась моя тропинка. Было бы кабанов один — два, я попробовал бы их вспугнуть и продолжил путь дальше. Но в стаде было около двадцати свиней от полосатых поросят до двух здоровенных кабанов устрашающего вида. А это уже опасно даже для бывалых охотников, не говоря уже о студенте-историке, не имеющим с собой никакого оружия, кроме простого походного ножа.

Немного отойдя назад и сверившись с описанием, я решил сделать крюк, рассчитывая оставить стадо за спиной. Однако то ли спутал ручей, то ли грива, по которой я пошёл, отклонилась в сторону, но через три часа блужданий мне стало ясно, что выйти на нужную дорогу мне не суждено.

Ситуация была аховая: я типичный городской житель и в лесу ориентируюсь плохо. Конечно, со школы я помнил, как определить север по мху на деревьях, но в моем положении от этого было мало толку.

Передохнув и подкрепившись пирогами я решил попробовать выйти к реке или ручью, чтобы идти вдоль берега по направлению течения в надежде на то, что либо выйду к какой-нибудь деревне, либо на дорогу, которая приведет меня к жилью. Ещё примерно через три часа мой поход был вознаграждён: я вышел на поляну, которую явно использовали для сенокоса. В стороне от ручья, на краю поляны стоял стог, а дальше начиналась узкая лесная дорога, которой, судя по её состоянию, пользовались редко.

Я обрадовался и, немного передохнув на сене, отправился по дороге, желая поскорее выйти к жилью. Хотя летом светло достаточно долго, мне не хотелось ночевать в лесу.

Дорога вилась среди деревьев, которые практически полностью закрывали её от солнца. Лес был наполнен звуками: шумом ветра в кронах, дробью дятла, свистом и трелями каких-то птиц. Папоротники и черничник подступали к самой дороге, кусты волчьих ягод местами представляли собой живую изгородь.

Если бы я был не один и полон сил, то прогулка в лесу была бы для меня в радость, а сейчас я едва передвигал ноги, желая, чтобы моё путешествие поскорее закончилось.

Примерно через полтора часа лес расступился, и я увидел деревянный дом с тёмным покосившимся двором. Поодаль бродили куры и паслись две козы с козлёнком. После моего похода запахи дыма и навоза показались мне божественными.

Не успел я пройти и половину пути до дома, как здоровая овчарка с лаем бросилась ко мне. За ней, неуклюже переставляя лапы, бежал щенок и тоже лаял тонким голоском, очевидно, "проходя практику" у своей матери. Я остановился: бежать было глупо, а пытаться лезть напролом — глупее вдвойне. Оставалось только ждать, когда появится хозяин.

Через пару минут на крыльце появился дед. Он посмотрел на меня, позвал собаку и остался стоять на крыльце, ожидая, когда я подойду.

Я, с трудом передвигая ноги, добрёл до дома и сказал старику:

— Здравствуйте, хозяин. Я шёл в Мишино и заблудился. Не подскажете, как мне туда добраться?

Старик внимательно, чуть прищурившись, осмотрел меня, после чего спросил:

— И откуда ты идёшь?

— Из Никольского, от староверов.

— Как же ты здесь очутился то? Отсюда до Никольского почти тридцать километров по прямой через Грязный лог и Борькино болото. Да и Мишино — он махнул рукой в сторону — там, почти столько же.

Устало вздохнув, я ответил:

— Да я вышел утром, шёл, как мне объяснили. Потом встретил стадо кабанов. Их там было много, я их стороной обошёл, ну и видно ошибся. Потом шёл вдоль ручья, вышел на поляну, где стог стоит, а оттуда по дороге сюда.

Старик хмыкнул и полувопросительно-полуутвердительно сказал:

— Городской?

— Студент из Нижнего. Ну, из Горького. Я тут на практике. Хожу, народные сказки и предания записываю.

— Ясно. Как звать-то тебя?

— Алексей. Алексей Кузнецов, закончил второй курс исторического факультета в университете. А вас как зовут?

Старик ещё раз смерил меня взглядом, пожевал губу и сказал:

— Иван Дмитриевич я. Лесничий. — И после паузы. — Бывший. Пойдём в дом.

Я пошёл за ним. Собака, до этого сидевшая у крыльца и внимательно смотревшая на меня, зарычала, но старик цыкнул на неё, и она, ворча, улеглась.

Разувшись в сенях, я вслед за хозяином прошел в комнату, часть которой занимала печь. Убранство комнаты было небогатым: стол, покрытый выцветшей клеенкой, три стула, диван, небольшая горка (по виду — первых послевоенных лет), этажерка с книгами. В отгороженном закутке стояла старая кровать с железными спинками. Тихо тикали ходики. В красном углу я заметил три иконы (одна деревянная в дешёвом окладе, а две современные, картонные), перед которыми горела лампадка. В воздухе витал смешанный запах стариковского жилья, жареной рыбы, чеснока и ещё каких-то трав, название которых я не знаю до сих пор.

Хозяин кивнул мне на стул, а сам прошёл за печь, где была отгорожена крохотная кухонька, и крикнул в окно:

— Антонина! Иди домой! У нас гости.

Трудно передать, с каким наслаждением я опустился на стул. Ноги гудели, спина и правая ключица ныли от усталости, лицо, шея, руки чесались от укусов комаров, которых я кормил в лесу весь день.

Иван Дмитриевич сел на стул напротив и сказал:

— Сейчас хозяйка придет, поужинаем. Отдохни пока.

— Спасибо. — я благодарно посмотрел на него.

Через пару минут в сенях послышались шаги, открылась дверь и в комнату вошла старушка в простом платке, коричневой вязаной кофте, черной юбке. Она была невысокой, немного сгорбленной. Её лицо, покрытое сетью морщин, напомнило мне какие-то пропагандистские плакаты пятидесятых годов. Что-то из серии "Передавайте опыт молодым!" или "Пионер! Пожилым людям — нашу заботу!"

Я привстал и поздоровался, хозяйка поздоровалась в ответ, встала у печи и стала на меня смотреть, очевидно, пытаясь понять, кто я такой и как здесь очутился. Старик прервал возникшую паузу и сказал:

— Антонина, это студент из Горького. Алексеем зовут. Говорит, шёл из Никольского в Мишино и заблудился. Давай на стол чего есть, все равно ужинать пора, а он целый день в лесу бродил.

Старуха пошла на кухню, а старик стал спрашивать меня про город и про учебу. Минут через десять на столе были сковородка с початым жареным лещом, зеленый лук, несколько средних огурцов, хлеб (явно свой, не покупной) и пяток картошин в мундире. Старик достал из горки две простые рюмки из толстого стекла и бутылку, на треть заполненную мутной жидкостью...

После ужина, в котором я отдал дань уважения лещу, мы со стариком вышли на крыльцо и сели на скамейку. В голове у меня немного шумело как от выпитого, так и от усталости. Где-то через полчаса к нашему разговору обо всем подключилась хозяйка.

Смеркалось. Куры ушли во двор, туда же хозяйка загнала коз. Вечерняя тишина охватила и нас и окружающий нас лес. Ветер, днём шумевший в верхушках деревьев стих. Иван Дмитриевич сказал:

— Переночуешь у нас, а завтра я тебе покажу дорогу. Только придётся тебе сначала до дороги на Успенское идти, а то напрямую опять заблудишься.

Постелили мне на диване, старуха ушла в закуток, а бывший лесник забрался на печь. Едва моя голова коснулась подушки, наполненной сеном, как я провалился в сон...

Проснулся я почти в восемь. За окном негромко шумел дождь. Трудно передать, как мне хотелось просто лежать, слушать дождь и никуда не торопиться. Однако хозяева уже встали, так что мне разлёживаться не приходилось.

Ополоснув лицо в темных сенях (электричества, как сказал мне Иван Дмитриевич, ему так и не провели: сначала, при Брежневе, хотели тянуть линию до деревень, но староверы электричеством не пользовались, а прокладывать ЛЭП ради одного лесного кордона не стали. А потом он вышел на пенсию, лесхозы реорганизовали, так что и заниматься этим стало некому), я вернулся в комнату, поздоровался с хозяйкой и спросил, где Иван Дмитриевич.

— Он во дворе. Коз кормит. Сейчас придёт. Как спалось то?

— Спасибо. Очень хорошо.

— Ну и слава Богу. Сейчас я кашу сварю, позавтракаем.

Пока мы завтракали, дождь разошёлся сильнее, поэтому хозяин предложил мне переждать ещё пару часов, надеясь, что дождь закончится, с чем я с радостью согласился.

Вот тут-то и произошло событие, которое повлияло на мое отношение к истории.

Как выяснилось, в молодости Иван Дмитриевич хотел стать учителем, но дорога в Нижний Новгород была длинная, а знаний приходской школы для поступления в училище не хватало. Однако их хватило для того, чтобы после учебы в Семенове устроиться в лесхоз сначала инспектором, а потом лесничим.

В процессе разговора о том, что это за наука такая — история и чему нас учат в университете, Иван Дмитриевич высказался в том духе, что настоящую, правдивую историю не знает никто. Дескать, на его веку история страны менялась несколько раз, причем старые учебники менялись на новые, в которых одни события исчезали, другие излагались совсем иначе, исторические персонажи появлялись и исчезали по два-три раза. В общем, как он мне сказал, "...если бы не телевизоры и газеты, нынешние школьники и о войне бы почти ничего не знали. Да и то: в телевизоре говорят одно, в книгах другое, а у каждого автора своя война. А всего-то прошло 50 лет. А уж про события, которым 200 лет минуло, вообще ничего сказать нельзя. Просто та история никого напрямую не трогает, поэтому и живём с одной, как когда-то написали."

— Вот скажи, кто у нас отменил крепостное право? — спросил он.

— Александр II, сын Николая I, в 1861 году. Это было вскоре после поражения в Крымской войне. Он тогда ещё сказал: "Лучше отменить крепостное право сверху, пока крестьяне не отменили его сами" — блеснул я эрудицией.

— Ну вот, — сказал старик, — написали, что крепостное право отменил Александр Второй и все это изучают. А написали бы, что крепостное право отменил Николай I перед смертью, а Александр только огласил это — и все бы считали Николая освободителем. А сейчас, пойди, спроси любого — а ему всё равно, кто это сделал. В школе учил, потом забыл...

— Забыть-то может, но ведь историки не только старые книжки читают. Есть археология, когда раскопки производят и по старым вещам восстанавливают жизнь людей, есть изучение документов и не только в наших архивах, но и в других странах, есть устное народное творчество, которое сохраняет события и героев, есть...

— Постой. — Иван Дмитриевич перебил меня, — народное творчество — оно, конечно, дело хорошее, но ведь и народ-то напридумывает подчас всякого. А ты на этом будешь историю писать.

— Но ведь некоторые события в памяти народа сохраняются...

— Ага. Сохраняются. Я тебе байку расскажу. Тоже устное народное творчество — старик ухмыльнулся, — глядишь, в историю вставишь. В общем, жил-был Илья Муромец. Вышел Илья биться со Змеем Горынычем. Бились жестоко, долго, три дня и три ночи. Наконец, победил Илья змея и убил.

О том народ всякие сказки да былины сочинил.

Прошли века. Приехал историк, записал все это народное творчество да книжку выпустил. Ну, и благодарные потомки поставили на том месте памятник, а на ём написано: "Здесь покоится Змей Горыныч, который был рождён летать, имел пламенное сердце, работал с огоньком и владел тремя языками".

Я засмеялся. Старик улыбнулся. В его глазах вспыхнули и погасли искорки.

— Я запишу это! — сказал я и достал из сумки тетрадь и ручку.

— Пиши-пиши. Чай ты за этим сюда и приехал.

Мне было интересно послушать о жизни этого медвежьего угла в эпоху революции, чему Иван Дмитриевич был свидетелем. По его словам вплоть до 1918 года на жизнь в нижнем Поветлужье не влияла ни первая Мировая война, ни февральская революция. Новости доходили с опозданием, паломники на Светлояр или к Варнаве в эти места не забредали. Каких-то больших промышленных товаров местные крестьяне не покупали, а ситец, бязь да мелкий скобяной товар был доступен. Жили небогато, но не голодали: земля, лес да Ветлуга прокормят любого, у кого руки "из правильного места растут".

О том, что царя нет, а в Москве новая власть крестьяне узнали только весной 1918 года, когда поменялась власть в уездах и появились продотряды. Такой расклад местным жителям не понравился и летом того же года были крупные крестьянские выступления на Люнде, в Урене, да и во многих других местах. Были случаи, когда выехал продотряд на подводах в дальнее село — и всё, больше и нет их. Край лесной, глухой, мало ли куда заехали... Староверы их очень не любили. Потом, когда где-то восставших разбили, где-то сами успокоились, продотряды стали более аккуратны при общении с крестьянами и последнее не отбирали.

Через пару лет, когда уж власть большевиков немного укрепилась, довелось ему с отцом съездить в имение Левашовых в Галибихе.

— Замечательное имение было, — говорил старик, — четыре дома, большие, деревянные, на берегу Ветлуги стоят. До сих пор стоят. Одному-то дому сейчас, дай бог, уже полтора века, а он крепкий. Умели раньше мужики строить-то.

Имение национализировали, в доме управляющего разместили школу. Какие-то вещи забрало начальство, какие-то растащили крестьяне. А книги решили раздать по школам: что-то оставили в Галибихе, что-то забрали в другие деревни. Вот мы с отцом и ездили за ними. Приехали, переночевали у дальней родни, с утра нагрузили телегу и повезли. У нас в селе как раз в школе книг не было.