Практика

Летом 199... года я, студент второго курса исторического факультета Нижегородского университета был на летней практике на северо-востоке Нижегородской области, в медвежьем углу на границе Воскресенского района и Марий Эл.

Практика у нас, студентов-историков, бывает разная. Кто-то, лелея надежду на лавры Шлимана или Картера, едет на раскопки стоянок, кто-то сидит в архивах, разбирая пыльные документы времен Екатерины или Александра III, а мне достался поход по отдаленным деревням в поисках устного народного творчества и старых книг, которые иногда чудом сохраняются в глубинке, благополучно пережив революции, пожары и прочие напасти.

Надо сказать, что места, где в разгар лета я оказался на практике, лесные, глухие. Там до сих пор сохранились деревни староверов, берегущих старину от бесовских происков цивилизации. У Мельникова-Печерского быт староверов позапрошлого века описан изумительно глубоко и точно.

Вот в одной из таких деревень, осколке старины, я провел целый день, честно пытаясь записать "преданья старины глубокой".

Видя моё старание, первоначальное настороженное отношение ко мне сменилось на нейтрально-дружелюбное. Меня не только покормили ужином и разрешили переночевать на сеновале (в дом, как человека чужого, городского, меня не пустили), но и снабдили в дорогу пирогами с рыбой и грибами.

Итак, утром покинув деревню, я намеревался за три-четыре часа добраться до отдаленной деревни, выселок, где, по словам снабдившей меня в дорогу пирогами Анфеи Васильевны, я мог записать "истинное сказание о граде Китеже и погибели земли Русской".

Преисполненный радостных планов я отправился по тропе. Путь мне объяснили подробно, с приметами, так что первоначальное волнение от новой дороги вскоре сменилось благодушно-приподнятым настроением.

Однако радовался я рано. Преодолев около трети пути, я столкнулся с диким зверьем. По счастью я вовремя заметил стадо кабанов, расположившихся прямо на берегу ручья, вдоль которого вилась моя тропинка. Было бы кабанов один — два, я попробовал бы их вспугнуть и продолжил путь дальше. Но в стаде было около двадцати свиней от полосатых поросят до двух здоровенных кабанов устрашающего вида. А это уже опасно даже для бывалых охотников, не говоря уже о студенте-историке, не имеющим с собой никакого оружия, кроме простого походного ножа.

Немного отойдя назад и сверившись с описанием, я решил сделать крюк, рассчитывая оставить стадо за спиной. Однако то ли спутал ручей, то ли грива, по которой я пошёл, отклонилась в сторону, но через три часа блужданий мне стало ясно, что выйти на нужную дорогу мне не суждено.

Ситуация была аховая: я типичный городской житель и в лесу ориентируюсь плохо. Конечно, со школы я помнил, как определить север по мху на деревьях, но в моем положении от этого было мало толку.

Передохнув и подкрепившись пирогами я решил попробовать выйти к реке или ручью, чтобы идти вдоль берега по направлению течения в надежде на то, что либо выйду к какой-нибудь деревне, либо на дорогу, которая приведет меня к жилью. Ещё примерно через три часа мой поход был вознаграждён: я вышел на поляну, которую явно использовали для сенокоса. В стороне от ручья, на краю поляны стоял стог, а дальше начиналась узкая лесная дорога, которой, судя по её состоянию, пользовались редко.

Я обрадовался и, немного передохнув на сене, отправился по дороге, желая поскорее выйти к жилью. Хотя летом светло достаточно долго, мне не хотелось ночевать в лесу.

Дорога вилась среди деревьев, которые практически полностью закрывали её от солнца. Лес был наполнен звуками: шумом ветра в кронах, дробью дятла, свистом и трелями каких-то птиц. Папоротники и черничник подступали к самой дороге, кусты волчьих ягод местами представляли собой живую изгородь.

Если бы я был не один и полон сил, то прогулка в лесу была бы для меня в радость, а сейчас я едва передвигал ноги, желая, чтобы моё путешествие поскорее закончилось.

Примерно через полтора часа лес расступился, и я увидел деревянный дом с тёмным покосившимся двором. Поодаль бродили куры и паслись две козы с козлёнком. После моего похода запахи дыма и навоза показались мне божественными.

Не успел я пройти и половину пути до дома, как здоровая овчарка с лаем бросилась ко мне. За ней, неуклюже переставляя лапы, бежал щенок и тоже лаял тонким голоском, очевидно, "проходя практику" у своей матери. Я остановился: бежать было глупо, а пытаться лезть напролом — глупее вдвойне. Оставалось только ждать, когда появится хозяин.

Через пару минут на крыльце появился дед. Он посмотрел на меня, позвал собаку и остался стоять на крыльце, ожидая, когда я подойду.

Я, с трудом передвигая ноги, добрёл до дома и сказал старику:

— Здравствуйте, хозяин. Я шёл в Мишино и заблудился. Не подскажете, как мне туда добраться?

Старик внимательно, чуть прищурившись, осмотрел меня, после чего спросил:

— И откуда ты идёшь?

— Из Никольского, от староверов.

— Как же ты здесь очутился то? Отсюда до Никольского почти тридцать километров по прямой через Грязный лог и Борькино болото. Да и Мишино — он махнул рукой в сторону — там, почти столько же.

Устало вздохнув, я ответил:

— Да я вышел утром, шёл, как мне объяснили. Потом встретил стадо кабанов. Их там было много, я их стороной обошёл, ну и видно ошибся. Потом шёл вдоль ручья, вышел на поляну, где стог стоит, а оттуда по дороге сюда.

Старик хмыкнул и полувопросительно-полуутвердительно сказал:

— Городской?

— Студент из Нижнего. Ну, из Горького. Я тут на практике. Хожу, народные сказки и предания записываю.

— Ясно. Как звать-то тебя?

— Алексей. Алексей Кузнецов, закончил второй курс исторического факультета в университете. А вас как зовут?

Старик ещё раз смерил меня взглядом, пожевал губу и сказал:

— Иван Дмитриевич я. Лесничий. — И после паузы. — Бывший. Пойдём в дом.

Я пошёл за ним. Собака, до этого сидевшая у крыльца и внимательно смотревшая на меня, зарычала, но старик цыкнул на неё, и она, ворча, улеглась.

Разувшись в сенях, я вслед за хозяином прошел в комнату, часть которой занимала печь. Убранство комнаты было небогатым: стол, покрытый выцветшей клеенкой, три стула, диван, небольшая горка (по виду — первых послевоенных лет), этажерка с книгами. В отгороженном закутке стояла старая кровать с железными спинками. Тихо тикали ходики. В красном углу я заметил три иконы (одна деревянная в дешёвом окладе, а две современные, картонные), перед которыми горела лампадка. В воздухе витал смешанный запах стариковского жилья, жареной рыбы, чеснока и ещё каких-то трав, название которых я не знаю до сих пор.

Хозяин кивнул мне на стул, а сам прошёл за печь, где была отгорожена крохотная кухонька, и крикнул в окно:

— Антонина! Иди домой! У нас гости.

Трудно передать, с каким наслаждением я опустился на стул. Ноги гудели, спина и правая ключица ныли от усталости, лицо, шея, руки чесались от укусов комаров, которых я кормил в лесу весь день.

Иван Дмитриевич сел на стул напротив и сказал:

— Сейчас хозяйка придет, поужинаем. Отдохни пока.

— Спасибо. — я благодарно посмотрел на него.

Через пару минут в сенях послышались шаги, открылась дверь и в комнату вошла старушка в простом платке, коричневой вязаной кофте, черной юбке. Она была невысокой, немного сгорбленной. Её лицо, покрытое сетью морщин, напомнило мне какие-то пропагандистские плакаты пятидесятых годов. Что-то из серии "Передавайте опыт молодым!" или "Пионер! Пожилым людям — нашу заботу!"

Я привстал и поздоровался, хозяйка поздоровалась в ответ, встала у печи и стала на меня смотреть, очевидно, пытаясь понять, кто я такой и как здесь очутился. Старик прервал возникшую паузу и сказал:

— Антонина, это студент из Горького. Алексеем зовут. Говорит, шёл из Никольского в Мишино и заблудился. Давай на стол чего есть, все равно ужинать пора, а он целый день в лесу бродил.

Старуха пошла на кухню, а старик стал спрашивать меня про город и про учебу. Минут через десять на столе были сковородка с початым жареным лещом, зеленый лук, несколько средних огурцов, хлеб (явно свой, не покупной) и пяток картошин в мундире. Старик достал из горки две простые рюмки из толстого стекла и бутылку, на треть заполненную мутной жидкостью...

После ужина, в котором я отдал дань уважения лещу, мы со стариком вышли на крыльцо и сели на скамейку. В голове у меня немного шумело как от выпитого, так и от усталости. Где-то через полчаса к нашему разговору обо всем подключилась хозяйка.

Смеркалось. Куры ушли во двор, туда же хозяйка загнала коз. Вечерняя тишина охватила и нас и окружающий нас лес. Ветер, днём шумевший в верхушках деревьев стих. Иван Дмитриевич сказал:

— Переночуешь у нас, а завтра я тебе покажу дорогу. Только придётся тебе сначала до дороги на Успенское идти, а то напрямую опять заблудишься.

Постелили мне на диване, старуха ушла в закуток, а бывший лесник забрался на печь. Едва моя голова коснулась подушки, наполненной сеном, как я провалился в сон...

Проснулся я почти в восемь. За окном негромко шумел дождь. Трудно передать, как мне хотелось просто лежать, слушать дождь и никуда не торопиться. Однако хозяева уже встали, так что мне разлёживаться не приходилось.

Ополоснув лицо в темных сенях (электричества, как сказал мне Иван Дмитриевич, ему так и не провели: сначала, при Брежневе, хотели тянуть линию до деревень, но староверы электричеством не пользовались, а прокладывать ЛЭП ради одного лесного кордона не стали. А потом он вышел на пенсию, лесхозы реорганизовали, так что и заниматься этим стало некому), я вернулся в комнату, поздоровался с хозяйкой и спросил, где Иван Дмитриевич.

— Он во дворе. Коз кормит. Сейчас придёт. Как спалось то?

— Спасибо. Очень хорошо.

— Ну и слава Богу. Сейчас я кашу сварю, позавтракаем.

Пока мы завтракали, дождь разошёлся сильнее, поэтому хозяин предложил мне переждать ещё пару часов, надеясь, что дождь закончится, с чем я с радостью согласился.

Вот тут-то и произошло событие, которое повлияло на мое отношение к истории.

Как выяснилось, в молодости Иван Дмитриевич хотел стать учителем, но дорога в Нижний Новгород была длинная, а знаний приходской школы для поступления в училище не хватало. Однако их хватило для того, чтобы после учебы в Семенове устроиться в лесхоз сначала инспектором, а потом лесничим.

В процессе разговора о том, что это за наука такая — история и чему нас учат в университете, Иван Дмитриевич высказался в том духе, что настоящую, правдивую историю не знает никто. Дескать, на его веку история страны менялась несколько раз, причем старые учебники менялись на новые, в которых одни события исчезали, другие излагались совсем иначе, исторические персонажи появлялись и исчезали по два-три раза. В общем, как он мне сказал, "...если бы не телевизоры и газеты, нынешние школьники и о войне бы почти ничего не знали. Да и то: в телевизоре говорят одно, в книгах другое, а у каждого автора своя война. А всего-то прошло 50 лет. А уж про события, которым 200 лет минуло, вообще ничего сказать нельзя. Просто та история никого напрямую не трогает, поэтому и живём с одной, как когда-то написали."

— Вот скажи, кто у нас отменил крепостное право? — спросил он.

— Александр II, сын Николая I, в 1861 году. Это было вскоре после поражения в Крымской войне. Он тогда ещё сказал: "Лучше отменить крепостное право сверху, пока крестьяне не отменили его сами" — блеснул я эрудицией.

— Ну вот, — сказал старик, — написали, что крепостное право отменил Александр Второй и все это изучают. А написали бы, что крепостное право отменил Николай I перед смертью, а Александр только огласил это — и все бы считали Николая освободителем. А сейчас, пойди, спроси любого — а ему всё равно, кто это сделал. В школе учил, потом забыл...

— Забыть-то может, но ведь историки не только старые книжки читают. Есть археология, когда раскопки производят и по старым вещам восстанавливают жизнь людей, есть изучение документов и не только в наших архивах, но и в других странах, есть устное народное творчество, которое сохраняет события и героев, есть...

— Постой. — Иван Дмитриевич перебил меня, — народное творчество — оно, конечно, дело хорошее, но ведь и народ-то напридумывает подчас всякого. А ты на этом будешь историю писать.

— Но ведь некоторые события в памяти народа сохраняются...

— Ага. Сохраняются. Я тебе байку расскажу. Тоже устное народное творчество — старик ухмыльнулся, — глядишь, в историю вставишь. В общем, жил-был Илья Муромец. Вышел Илья биться со Змеем Горынычем. Бились жестоко, долго, три дня и три ночи. Наконец, победил Илья змея и убил.

О том народ всякие сказки да былины сочинил.

Прошли века. Приехал историк, записал все это народное творчество да книжку выпустил. Ну, и благодарные потомки поставили на том месте памятник, а на ём написано: "Здесь покоится Змей Горыныч, который был рождён летать, имел пламенное сердце, работал с огоньком и владел тремя языками".

Я засмеялся. Старик улыбнулся. В его глазах вспыхнули и погасли искорки.

— Я запишу это! — сказал я и достал из сумки тетрадь и ручку.

— Пиши-пиши. Чай ты за этим сюда и приехал.

Мне было интересно послушать о жизни этого медвежьего угла в эпоху революции, чему Иван Дмитриевич был свидетелем. По его словам вплоть до 1918 года на жизнь в нижнем Поветлужье не влияла ни первая Мировая война, ни февральская революция. Новости доходили с опозданием, паломники на Светлояр или к Варнаве в эти места не забредали. Каких-то больших промышленных товаров местные крестьяне не покупали, а ситец, бязь да мелкий скобяной товар был доступен. Жили небогато, но не голодали: земля, лес да Ветлуга прокормят любого, у кого руки "из правильного места растут".

О том, что царя нет, а в Москве новая власть крестьяне узнали только весной 1918 года, когда поменялась власть в уездах и появились продотряды. Такой расклад местным жителям не понравился и летом того же года были крупные крестьянские выступления на Люнде, в Урене, да и во многих других местах. Были случаи, когда выехал продотряд на подводах в дальнее село — и всё, больше и нет их. Край лесной, глухой, мало ли куда заехали... Староверы их очень не любили. Потом, когда где-то восставших разбили, где-то сами успокоились, продотряды стали более аккуратны при общении с крестьянами и последнее не отбирали.

Через пару лет, когда уж власть большевиков немного укрепилась, довелось ему с отцом съездить в имение Левашовых в Галибихе.

— Замечательное имение было, — говорил старик, — четыре дома, большие, деревянные, на берегу Ветлуги стоят. До сих пор стоят. Одному-то дому сейчас, дай бог, уже полтора века, а он крепкий. Умели раньше мужики строить-то.

Имение национализировали, в доме управляющего разместили школу. Какие-то вещи забрало начальство, какие-то растащили крестьяне. А книги решили раздать по школам: что-то оставили в Галибихе, что-то забрали в другие деревни. Вот мы с отцом и ездили за ними. Приехали, переночевали у дальней родни, с утра нагрузили телегу и повезли. У нас в селе как раз в школе книг не было.

В общем, привезли то, что нам досталось. Учитель наш, как сейчас помню, Василием Фёдоровичем звали. Хороший был мужик, не злой, только выпить любил. Его как раз прислали на смену дьячку, что раньше приходской школой заведовал.

Так вот, посмотрел он то, что мы привезли... — Старик немного задумался. — Да, посмотрел и говорит: тут почти все книги буржуазные, для учительства неподходящие. Мол, тут про царей да про амуры разные, а нам того не надо.

В общем, что-то, конечно, взял для школы, что-то на растопку соседи разобрали...

— Простите, — перебил я говорившего, — а у вас ничего не осталось из тех книг?

— Да мы тогда всего чуток книг-то взяли, — старик вздохнул и продолжил. — Одну, с акафистами всякими, бабке Анне, которая в Томилихе жила, ещё тогда отдали. Были ещё две, так одну Юрка, тетки Натальи внук, весной взял. Говорит, в Москве деньги за старые книги хорошие дают. Обещал всё разузнать и, если цену дадут хорошую, продать.

— А что-то осталось? — меня охватило предчувствие, что это "что-то" где-то здесь.

— Осталось. — Старик с сомнением посмотрел на меня. — Только я тебе её не отдам. Вдруг она дорогая...

— Мне бы только посмотреть, а? — попросил я. И через секунду добавил: — При вас и чистыми руками...

Старик немного замялся, а потом махнул рукой.

— Ладно, иди, мой руки. Только насухо вытри...

Я пошёл в сени, где тщательно вымыл и вытер руки. Очевидно, что старик не хотел показывать место, где он хранит книгу, которая, быть может, дорогого стоит. Поэтому я не торопился, хотя любопытство моё и подгоняло меня.

Когда я вернулся, книга уже лежала на столе. Я подошёл к ней и с удивлением прочёл:

"История государства Российского от древних времен до ныне царствующего Государя Императора и Самодержца Всероссийского Александра Павловича"

Чуть ниже значилось:

"Книга для чтения благородного юношества, в шляхетских корпусах обучаемого".

— Ух, ты!, — удивился я. — Это прообраз истории государства Российского, которую Карамзин писал.

Посмотрев выходные данные, я убедился, что автором книги был барон М.А. Корф. На первом листе, внизу, значилось "Санкт-Петербург", чуть ниже "1822 год", на обороте было следующее:

"Издано при попечительстве и на средства графа А.А. Аракчеева".

"Одобрено Священным Синодом с тем, чтобы

известное число экземпляров представлено было бы

в епархиальные училища.

С. Петербург, июля 28 дня, 1821 года".

"Печатать позволяется

с тем, чтобы по отпечатании представлено было бы

в ценсурный комитет узаконенное число экземпляров.

С. Петербург, сентября 8 дня, 1821 года.

Ценсор И. Батбург".

Я начал просматривать книгу. Примерно до середины 13 века этот вариант истории походил на краткое изложение деяний нескольких князей (Олег, Святослав и Ольга, Владимир, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Юрий Долгорукий, Всеволод Большое гнездо, Александр Невский), причем складывалось такое ощущение, что за основу были взяты жития святых, немного приукрашенные подробностями. У Карамзина всё это написано более широко и подробно.

Уже позже, по возвращении домой, я вспомнил одну особенность, которая меня сначала не зацепила: в книге Рюрик не упоминался вовсе. Начало истории Олега звучало примерно так: варяжские дружины прибыли на Ильмень-озеро и их предводитель направил молодого и храброго Олега с воями вниз по Днепру в Киев, где остались Аскольд и Дир, которых посылали на разведку, а не для основания своего княжества. Собственно, вот и вся история про появление варягов на Руси. Ни "придите" ни "володейте" не упоминалось.

После Александра Невского сразу шёл переход к Дмитрию Донскому (об Иване Калите была пара абзацев, о противостоянии с Тверью — ни строчки). Глава про Дмитрия получилась несколько лубочная, причем пару раз меня рассмешили отсылы автора к событиям 1812 года в стиле "орды Мамаевы, аки войска Бонопартовы, числом были велики преужасно".

Переход от Донского к Ивану III также был быстр. Упоминалось о Василии I (в связи с его браком на Софье Витовтовне) и несколько абзацев о Василии II Темном (больше о Флорентийском соборе, а также об ослеплении Василия II Шемякой). Иван III прославился собиранием земель, независимостью от Орды, а также женитьбой на Софье Палеолог. Обоснованию того, что "Москва — третий Рим" было посвящено почти четыре страницы с отсылами к трудам отцов церкви. Собственно, с точки зрения автора книги это, наряду с принятием крещения по византийскому образцу, было одним из главных поворотных событий истории России до династии Романовых.

Пробежав по правлению Василия III (авторы упомянули о войнах с Литвой за обладание исконно русскими землями, о набеге крымской орды, а также о его свадьбе с Еленой Глинской без упоминаний о судьбе Соломонии Сабуровой), авторы перешли к правлению Ивана Грозного.

Этому персонажу были посвящены целых две главы. В первой давалась высокая оценка его решению "венчаться на царство и стать Помазанником Божьим", что "желание сиё было внушено ему самим Провидением" и прочая и прочая и прочая.... В общем и целом это была попытка дать обоснование самодержавию, как единственно возможной форме правления, несомненно, божественного происхождения.

Вторая глава ставила Ивана в один ряд с Петром I, останавливаясь на войнах за обладание Прибалтикой, а также некоторых реформах начала царствования Ивана. Покорение Казани и Астрахани шли без детальной расшифровки; о покорении Сибири Ермаком было сказано, что-то типа "среди трудов ратных против Батория царь Иван обратил свой взор на Сибирь, в коей князьки остяков, башкир и прочих диких народов в невежестве пребывая, нападали на русские пограничные крепостцы и уводили в полон православных. Государь и Великий князь Иван Васильевич отрядил стрельцов к атаману казаков Ермаку Тимофеевичу, славному своей защитой русских рубежей от войск кучумовой орды, и повелел умиротворить супостатов. Ермак исполнил повеление государя, однако был сражен стрелою вражескую и утонул в реке. Вскоре все дикие народы признали власть русского царя, радуясь спасению души, которую принесла им Вера Православная, и стали платить ясак шкурами пушного зверя, который в изобилии водится в Сибири".

Про опричнину и массовые казни бояр упоминалось глухо. Проводилась мысль, что это была попытка Ивана создать свою гвардию (опять проводилась параллель с Петром I), однако "злые люди, желая приобрести выгоды, писали наговоры и доносы на верных слуг, коим царь верил. И от сей доверчивости царя Ивана многие благородные люди и отцы церкви пострадали, лишившись состояния и живота своего. Сам царь, желая искоренить крамолу, присутствовал на казнях". В общем, через несколько лет царь осознал, что ошибся, опричнину распустил и стал посылать вклады в монастыри и списки лиц, за души которых надлежало молиться.

Правление Фёдора I Иоанновича описывалось кратко (сын Ивана Грозного, был в браке с Ириной Годуновой, но брак сей не был благословлен небесами. Был добр и набожен, при нем основаны несколько городов на Волге). Собственно, его правление было как бы прелюдией к правлению Бориса Годунова, на которого авторы повесили всех собак: от участия в опричнине и гибели царевича Дмитрия до голодных лет начала 17 века и новых гонений на бояр. При этом основным выделялся тот момент, что предки Романовых, "ближе всего стоящие к престолу в прежних царствованиях, претерпели за то от Бориса, занявшего царский трон, многочисленные утеснения и гонения".

Смуте была посвящена отдельная глава, причем проводились в ней три основные мысли: никто из самозванцев на трон прав не имел; польский король Сигизмунд хотел обратить царство Московское в католичество и присоединить к Польше; только Романовы были всегда против врага и не запятнали себя общением с самозванцами. Кратко описывались основные события: Василий Шуйский и его отречение, осада поляками Троице-Сергиевой лавры, походы Минина и Пожарского на Москву. Гораздо большую часть занимал рассказ об "отроке Михаиле, коему Провидением предназначена была великая миссия", а также о том, что простой крестьянин Иван Сусанин спас Михаила от поляков, которые хотели его схватить.

Правление первых Романовых было представлено широкими мазками (завершение смуты, возвращение митрополита Филарета, русско-польская война 1632 года, захват Азова казаками в 1640, присоединение Украины и война с Польшей, реформа церкви и раскол, походы Разина, свадьба Тишайшего с Нарышкиной). Всё правление первых Романовых уложилось в две главы, исполненные авторской патетики по отношению к самодержцам.

А дальше началось правление Петра, которому авторы посвятили целых пять глав. Правление Фёдора Алексеевича (впоследствии один из моих любимых исторических периодов) было ужато до... двух абзацев: унаследовал, был болезненным, очень любил маленького Петра и подобрал ему Никиту Зотова в качестве учителя. Софья предстала, как жестокая баба, хотевшая встать на пути прогресса и отобрать трон у Петра, но Пётр вырос и с помощью преображенцев злую тётку победил...

Остальные главы напоминали лубок: Пётр плавает на ботике, Пётр и иноземцы, Пётр машет топором в Голландии, Пётр основал "Санкт-Питерсбурх на реке Неве"... В общем, после беглого прочтения складывалось стойкое ощущение, что Петр мог бы и Папой Римским стать, если бы не помер.

Единственный момент, который до этого я не встречал, касался экспедиции в Бухару 1717 года. Оказывается, главной целью экспедиции было... разрушение дамб, которые построили бухарцы, чтобы направить воды Амударьи в Аральское море, а не в Каспийское. Поудивлявшись тому, что ещё в 18 веке в этом регионе поворачивали реки, я продолжил чтение.

Следующим четырём царствующим особам была уделена всего одна глава. От главы про правление "Елисаветы I Петровны" осталось впечатление, что два главных события за всё время её двадцатилетнего царствования: выбор невесты для наследника престола и война с Пруссией.

Три главы посвящались "золотому веку Екатерины II Великой". Честно говоря, читая про царствование Екатерины, я ловил себя на мысли, что за почти 200 лет описание её правления практически не менялось. Добавьте немного про Пугачева, про крепостное право — и перед Вами текст учебника по истории России для 7 класса. Все основные события, за исключением пугачевского бунта, были перечислены достаточно подробно. Про Пугачева был один абзац. Примерно так: "Беглый казак собрал на Яике воров и тёмных невежественных людишек, объявил себя Императором Петром III, и воспользовавшись тем, что войска русские были заняты войной с Оттоманскою Портой, начал свои бесчинства. Рассылал подмётные письма, призывал бунтовать крестьян против господ, подстрекал солдат. Его люди чинили большие грабежи и убийства, разграбили и разорили много городков и усадеб. Дошло до того, что орда его, став многолюдной, смогла захватить Казань, устроив там страшное побоище. Екатерина, движимая состраданием к подданным, послала против бунтовщиков войска, кои разбили и совершенно рассеяли их. Главный бунтовщик Емелька Пугачев был схвачен и доставлен в Москву будущим Генералиссимусом Российским, графом Суворовым, который в те времена был ещё в небольших чинах".

Павел I предстал, как строгий правитель, мечтавший о благе подданных и об избавлении Европы от "безбожной французской тирании". Подробно описывался Итальянско-швейцарский поход Суворова. Как выяснилось в конце главы "Убедившись, что союзные австрийцы не выполняют свой долг, император Павел приказал войскам вернуться в Отечество наше. Вскоре после возвращения, будучи премного огорченным смертью Генералиссимуса Суворова, император Павел I скончался апоплексическим ударом, приключившимся с ним в Михайловском замке в ночь с 11 на 12 марта 1801 года".

Я засмеялся и говорю старику:

— Иван Дмитриевич, а ведь вы правы! Читал про Екатерину — и действительно: чуть добавь про крепостное право — и перед тобой наш учебник 7 класса. Да и про Павла тоже: "премного огорчённый, умер от апоплексического удара"! Ага! Табакеркой по голове! И Александр I здесь совершенно ни при чём!

— Что, понравилось? — улыбаясь, спросил хозяин.

— Да. Сейчас быстренько дочитаю про Александра и всё.

Но "быстренько" дочитать" не удалось. И виной тому было то, что правление ещё живого Александра I описывалось современниками и участниками событий. Основные события первого этапа, сдобренные рассуждениями о мудрости и благородных намерениях "ныне благополучно царствующего Императора и Самодержца Российского Александра Павловича", в целом соответствовали моему знанию истории: создание министерств, закон о вольных хлебопашцах, помощь Австрии, Аустерлицкое сражение, Тильзитский мир... Но вот дальше...

Впрочем, я позволю себе привести некоторые отрывки, которые я наскоро записал:

"Весною 1812 года стало очевидно, что Наполеон Бонапарт не оставил своих честолюбивых замыслов. Несмотря на Тильзитский мир и встречу с ныне царствующим Императором и Самодержцем Всероссийским Александром Павловичем, действия императора французов всё более и более подтверждали мысль о том, что решительная схватка не за горами.

Своими действиями, как то: присоединением Восточной Галиции к Варшавскому герцогству, беззаконный захват владений герцога Гольдштейн-Ольденбургского, находившегося в ближайшем родстве с Императором Александром, отказ Наполеона подписать акт, в котором он должен был обещать никогда не стараться о восстановлении Польского королевства, очевидно показывали, что Император французов не считает себя связанным какими-либо договоренностями.

Разрыв с Россией должен был стать шагом к всемирному обладанию, потому как в Европе она одна представляла препятствие могущественному завоевателю. Но Император Александр, дорожа спокойствием Европы, столь часто и столь гибельно нарушаемом в продолжение многих лет, не начинал спора, хотя нарушение Тильзитского трактата в отношении Варшавского герцогства и подавало ему повод к тому.

Между тем, Россия вела две войны: с Турцией (Оттоманскою Портой) в Молдавии и Бессарабии и Персией на Кавказе. Эти войны отвлекали много сил наших. В то же время Государь, предвидя многие опасности, убеждал Кутузова, коий командовал нашими силами против турок, употребить все усилия для заключения мира.

За исключением нашего Государства, Англии, Турции и, потом, Швеции, все державы в Европе были подчинены Наполеону. Он только и мечтал о поражении России: склонял наследного Принца Шведского вторгнуться в Финляндию по получении в Стокгольме известия о переходе Французской армии через Неман; предлагал Султану Турецкому заключить с Францией тесный союз, обещая возвратить ему все завоевания, сделанные русскими в течение правлений Елисаветы Петровны и Екатерины Великой.

Однако Провидение было на стороне нашего Отечества. 4 мая в Букаресте были подписаны условия мира с Оттоманскою Портой: Россия приобретала всю Бессарабию с крепостями Измаилом, Килиею, Аккерманом и часть Молдавии по левой стороне Прута лежащую, с крепостями Хотиным и Бендерами.

Так же мало успеха имели старания Бонапарта о войне и у шведов. После многих тревог и волнений Швеция только что достигла в это время спокойствия и не хотела подвергать его новым опасностям. На троне Густава IV Адольфа был по-прежнему дядя его Карл XIII, но наследником этого короля, не имевшего детей, был избран по желанию шведских подданных и под влиянием Наполеона, Бернадот, маршал Французский и принц Монте-Корво. Сей Бернадот, сделавшись наследником престола знаменитого Густава Вазы и приняв лютеранское вероисповедание, как будто переродился в настоящего шведа. Благородное сердце говорило ему, что вся его жизнь должна быть посвящена Швеции, поэтому никакие убеждения Наполеона не могли сподвигнуть его позабыть о её выгодах. Уверенный, что эти выгоды заключались не в спорах с Россией, а в дружбе с ней, он отверг все обещания, сделанные ему Наполеоном за помощь шведов против России и даже заключил договор с ныне Царствующим Государем.

Удивительную картину представляла собой Европа в то время, когда намерения Франции в отношении России были всем известны, когда войска Наполеона численностью до 700 000 человек двигались к русским границам, а в России приготовлялись встретить неприятеля. Казалось, что наступило затишье — предвестник бури, которой надлежало разразиться в скором времени.

Посланники обоих государств вели переговоры и даже переезжали от одного государя к другому с предложениями, клонящимися к миру, нежели к войне. Сие понятно каждому образованному человеку: Наполеон, домогавшийся величия всеми средствами, не хотел явиться в глазах Европы несправедливым начинателем спора, а государь наш Александр Павлович страшился подвергнуть Европу новому ужасному кровопролитию.

Такова была цель великодушных усилий Императора Александра, поэтому он предложил посланнику, в последний раз приехавшему к нему от императора французов, самые легкие условия к сохранению мира. Соглашаясь даже на вознаграждение герцога Ольденбургского другими владениями в Германии, Император русский настаивал только на выводе французских войск из Пруссии и Варшавского герцогства.

Наполеон назвал это настояние, имевшее целью спокойствие и безопасность России, оскорбительным для своего достоинства, и под этим ничтожным и несправедливым предлогом решил вторгнуться в Россию даже не объявляя ей надлежащим образом о войне.

Отдав повеление армии своей, стоявшей на Висле, идти ускоренным маршем к границам русским и перейти пограничную реку Неман близ Ковно, 22 июня 1812 года он обнародовал свой приказ о войне, побудивший и поляков поддержать французов даже в тех губерниях, что незадолго до этого были присоединены к России.

Грозный завоеватель двинул против России почти 700 000 человек, из которых 610 тысяч были строевых, собранных от 20 народов. Общие силы наши простирались до 350 000 человек, считая 35 000 резерва и Молдавскую 50 000 армию, но они находились в разных направлениях. Три действующие армии, вверенные Барклаю-де-Толли, Князю Багратиону и Тормасову, вмещали в себе только 217 000 человек."

Я мысленно присвистнул. Всё источники, что я читал ранее о войне 1812 года, озвучивали дату 24 июня — день, когда армия Наполеона начала переходить Неман. Почему же дата 22 июня, когда начались две тяжелейшие для нашего государства войны, привязывалась только к Великой Отечественной? Ведь о параллелях вторжений Наполеона и Гитлера советские историки писали неоднократно?

Ещё большее удивление у меня вызвал приведенный приказ Наполеона от 22 июня 1812 года, в котором новая война называлась "Второй Польской кампанией". Сложилось такое ощущение, что Наполеон рассчитывал на скоротечную войну на территории польских губерний России, где должны были быть разбиты и уничтожены русские армии. Впоследствии, когда я вернулся домой и приступил к более подробному изучению войны 1812 года, я нашёл подтверждение этим словам. Более того, меня поразил тот факт, что изначальный план вторжения предусматривал разгром русских армий и занятие Вильно. Похоже, что начав войну и заняв Вильно, император французов не знал, что делать дальше, поэтому почти две недели находился в этом городе.

Но самое интересное для меня началось дальше. Война 1812 года предстала передо мной совсем иначе. Всё началось с битвы при Головчице.

Как известно, направление на Петербург прикрывал Витгенштейн. Вплоть до изгнания Наполеона из пределов России он командовал, причем не без успеха, северной армией, защищавшей дорогу на Петербург. В книге события августа 1812 года излагались так:

"Возгордясь победой над кавалерией Кульнева, Маршал Удино приказал генералу Вердье перейти с пяти-тысячным отрядом речку Дриссу и сильно преследовать остатки разбитого русского авангарда. Вердье при деревне Головчице встретил весь корпус графа Витгенштейна и, дерзостно продолжая движение, пытался смять русские батальоны. Контратака, которую возглавил сам граф Витгенштейн, увенчалась в течение часа полной викторией: неприятель был опрокинут на всех пунктах и обращён в бегство, потеряв 1 200 человек убитыми и ранеными и лишился пленными 2 000 человек. В этом деле граф Витгенштейн был ранен пулею в правый висок, однако, несмотря на рану, продолжил сражение.

В следующие дни войска наши, кои возглавил Генерал-майор Довре, сделали отступление к Пскову, ибо Маршал Удино начал новое наступательное движение из Полоцка. Граф Витгенштейн, страдая от раны, не мог командовать войском.

Известие о сражении при Клястицах и Головчице, а также о ранении храброго графа Витгенштейна, произвели в Петербурге опасение, что Маршал Удино, которого сикурсировал генерал Сен-Сир, вынудит войска наши оставить Псков и создаст угрозу столице нашей.

Между тем граф Кутузов был только зрителем борьбы народов, и находясь в Петербурге, командовал войсками нашими в столице, Финляндии и Кронштадте. Ему же был подчинен десяти-тысячный Наврский корпус, назначенный для защиты Петербурга. Кроме того, дворянство обеих столиц избрало его начальником ополчения, которое собиралось в губерниях наших согласно Высочайшему Манифесту от 6 июля. За две недели он, с присущей ему энергией, смог собрать более 12 500 крестьян и ополченцев, и деятельно занимался снабжением их всем нужным.

28 июля Государь получил достоверные известия о сражениях армии Витгенштейна. Осознавая ту опасность, которой могла подвергнуться столица наша, Государь искал того человека, кто сможет сменить раненого Витгенштейна и остановить неприятеля.

29 июля Государь "в изъявление особенного благоволения к усердной службе и ревностным трудам Графа Михаила Иларионовича, способствовавшего к окончанию войны с Оттоманскою Портою и к заключению полезного мира, пределы Империи распространившего" возвел его в достоинство Светлейшего Князя и объявил ему, что назначает его командующим над северной армией, которой надлежало защищать столицу.

2 августа, накануне отъезда Князь Кутузов был удостоен аудиенции у Государя, на которой был наименован Членом Государственного Совета и получил все полномочия для обороны от неприятеля. На следующий день Князь Кутузов отбыл в Псков, провожаемый приветственными криками жителей столицы".

Прочитав это, я удивился: насколько я помнил, Витгенштейн командовал своей армией в течении всего 1812 года. Дальше было ещё интереснее.

"По соединении с генералом Сен-Сиром, корпус Маршала Удино увеличился до 45 000 человек. Между тем граф Витгенштейн, который едва оправился от раны и 2 августа вновь принял командование над войском, располагал только 17 000. Французский Маршал вознамерился выманить русских на равнину у Полоцка и, пользуясь великим превосходством в числе, надеялся отомстить им за поражение под Клястицами".

Далее шло подробное описание сражение под Полоцком 4-6 (16-18 н.ст.) августа, в котором войска сумели сдержать неприятеля, после чего Витгенштейн приказал отходить к Соколицам, где на новых, более удобных для обороны позициях, сдержал неприятеля.

Вечером 12 (24 н. ст.) августа Кутузов встретился с Витгенштейном и принял командование, однако на следующий день курьером было доставлено известие об оставлении Смоленска после трехдневного сражения и указ императора о назначении Кутузова "Главнокомандующим над всеми армиями и ополчениями" с повелениями оставить армию на Витгенштейна и немедленно выехать в Москву, к которой отступали русские армии Багратиона и Барклая-де-Толли. Сам государь в это время выехал на встречу с наследным принцем Бернадотом.

Согласно книге, Кутузов выехал 14 (26 н.ст.) августа и направился через Новгород, Вышний Волочек, Торжок и Гжатск. После Гжатска, на станции "настигло его известие о Бородинском сражении".

Сказать, что я выпал в осадок — это значит не сказать ничего. С детских лет я твёрдо знал, что Бородино — это Кутузов. Теперь я узнал от современников, что при Бородино его не было!

Согласно версии автора книги, известие о назначении Кутузова прибыло в армию раньше его самого. Князь Барклай-де-Толли, командующий русской армией, изначально склонялся дать сражение французам у Царево-Займище и даже приказал начать строительство редутов и флешей, однако, узнав о назначении Кутузова, приказал продолжить отступление, желая не только найти новую, более удобную для обороны позицию, но и дождаться нового командующего. Однако у Бородино "он был вынужден дать генеральное сражение".

Почему он был вынужден дать сражение, имея более суток отрыва от неприятеля, можно только предполагать. По моему мнению, здесь сказалось фактическое неповиновение части штаба и командиров, требовавших генерального сражения. Впоследствии в разной литературе я не раз встречал сообщение о том, что после оставления Смоленска требование генерального сражения "было всеобщим".

Описание грандиозной Бородинской битвы занимало более 20 страниц, изобиловало подробностями, названиями полков и дивизий, именами и титулами маршалов и генералов, многие из которых погибли в битве. В целом, ход битвы соответствовал известным мне описаниям, однако у меня сложилось полное впечатление, что потери русской армии были заметно больше официально объявленных. Фраза "Потери наши были не более французских" указывала на сопоставимость потерь, что для более малочисленной русской армии было, несомненно, катастрофично.

После Бородино армия начала отход. 30 августа (11 сентября н. ст.) Кутузов встретился с отступающей армией у деревни Мамоново. Изначально он планировал задержать противника и приказал укрепить лагерь полевыми укреплениями. Однако, изучив бедственное состояние русской армии после Бородино, принял решение о дальнейшем отступлении. Согласно данным автора, к Дорогомиловской заставе подошли 62 000 старых войск и около 6 000 казаков; остальные силы составляли рекруты и ополченцы. При этом "Более 10 000 человек не имели даже ружей и были вооружены пиками, в то время как силы неприятельские простирались до 130 000 человек".

Потом был совет в Филях и знаменитое "С потерей Москвы не потеряна Россия", уход армии и жителей из Москвы, отчаянный Милорадович, переговорами удержавший Мюрата от попытки войти в Москву с ходу, отступление армии по Рязанской дороге и поворот к Тарутину. А дальше...

Дальше началось описание заговора с целью возведения на престол Екатерины III! Оказывается, ещё весной наши дипломаты получили сведения о том, что Наполеон предполагает в случае войны с Россией инициировать дворцовый переворот и возвести на престол сестру Александра I Екатерину Павловну, в свадьбе которой с Наполеоном было отказано Александром. Её выдали замуж за Георга Ольденбургского только для того, чтобы не выдавать за Наполеона, в тот момент искавшего случай породниться с одной из правящих европейских династий.

Известно, что высший свет и русское "общество" возмущались ходом войны. Более того, Александр прекрасно помнил, как приходили к власти и Елизавета и Екатерина. Да и он сам стал наследником не потому, что его отец "скончался апоплексическим ударом".

Таким образом, угроза переворота была вполне реальной, тем более, что автор писал об агентах Наполеона, которые весной с тайной миссией посетили некоторых сановников, в том числе, занимавших важные посты. Сигналом к выступлению должен был послужить либо разгром русской армии, либо потеря одной из столиц. В этом случае "общество", раздражённое ходом войны, убытками и потерями, было бы сильно "возбуждено против Государя" и могло поддержать заговорщиков.

Именно поэтому Наполеон провёл целый месяц в Москве, ожидая известия о смене императора. Его посланники к Александру с мирными предложениями должны были не только известить Наполеона о перевороте, но и сразу же заключить от имени Наполеона мир на его условиях. Главными пунктами такого мира были уступка нескольких губерний бывшего польского государства, разрыв с Англией и заключение союза с Францией против Англии.

Как известно, Александр отверг предложения о мире. Тогда Наполеон направил генерала Лористона к Кутузову под предлогом размена пленных. Лористон 23 сентября (6 октября) вечером встретился с Кутузовым, но "Кутузов отверг сделанное ему предложение". В чём, помимо мира, заключалось это предложение, мне неизвестно.

Время уходило, а переворота всё не было. Тогда Наполеон двинул отряды к северу от Москвы к Воскресенску (ныне г. Истра) и Новому Иерусалиму, "желая движением армии своей возбудить заговорщиков". Однако "неприятель был отбит партизанами и ополчением".

Наполеон не дождался ни переворота, ни мира, поэтому начал отступление. Далее следовало описание, известное каждому школьнику: сражение у Малоярославца, поворот Наполеона на старую смоленскую дорогу, морозы и т.д.

Закончив чтение и краткий конспект почти в полдень, я отдал книгу Ивану Дмитриевичу.

— Ну что? — спросил он меня. — Прочёл?

— Да-а-а, — протянул я. — Честно говоря, не ожидал, что война, о которой так много написано, шла по-другому. Немного иначе, хотя результат тот же. Думаю, что если я найду такую же книгу в библиотеке, то у меня получится интересный курсовик или даже диплом.

Старик понимающе хмыкнул.

Дождь уже кончился. Я собрался, поблагодарил стариков за гостеприимство и отправился в путь. Иван Дмитриевич подробно объяснил мне, как выйти к дороге на Успенское, где я мог поймать попутку и сократить путь в Мишино.

Оглянувшись у начала лесной дороги, по которой мне предстояло идти, я увидел бывшего лесничего, стоящего на крыльце и глядящего мне вслед. Я помахал ему рукой и, вздохнув, быстро пошёл вперед.

До дороги на Успенское я добрался без приключений. Всё это время мои мысли были заняты не "сказанием о граде Китеже", а теми фактами о войне 1812 года, с которыми я столкнулся. Идея найти эту книгу в библиотеке и разобраться с фактами захватила меня.

Так как кое-какие "предания и сказания" уже были мной записаны, то я махнул рукой на посещение староверов в Мишино и решил добраться на попутке до Успенского, чтобы потом ехать домой в Нижний.

Движение по дороге было редкое, но мне посчастливилось: в кабине лесовоза я добрался даже не до Успенского, а до Воскресенского незадолго до отправки последнего рейсового автобуса в Нижний Новгород. Уже вечером я усталый, но очень довольный собой, был дома.

* * *

*

За практику я получил "хорошо".

Мой рассказ об иной войне 1812 года вызвал недоверие преподавателей. Один из доцентов даже поинтересовался, не увлекаюсь ли я творчеством академика Фоменко, книги которого тогда начали появляться на прилавках. Но я решил доказать, что я прав.

Два года я искал книгу. Я перерыл раздел старых изданий в университетской библиотеке, несколько раз был в центральной областной, направлял запросы в Москву в Центральную государственную библиотеку и даже обращался в архив министерства обороны. Неоднократно ездил в магазин "Букинист" и пару раз с оказией — в Москву. Всё тщетно. Поиски мои были безрезультатны. Даже в Интернете, к которому в следующем году подключили университетскую библиотеку, не было намёка на это издание.

Я перечитал "Войну и мир" Толстого и именно тогда понял, что хотел он сказать, когда писал о движениях народов, которые не зависят от воли одного человека, как бы не пытались историки доказать обратное. Мне стало понятно, что ход истории консервативен и редко зависит от человека. Изменить ход истории одному человеку практически невозможно. Конечно, бывают моменты, когда в один момент времени сходится много событий и простое слово одного человека может направить историю по другому пути. Но моменты эти редки, а повороты истории случаются ещё реже. Это как Бородинское сражение, которое бы состоялось независимо от того, кто командовал русскими войсками: Кутузов или Барклай-де-Толли...

Пытаясь найти хоть что-то в других источниках, я перелопатил гору литературы по войне 1812 года и как ребёнок радовался, когда находил косвенные подтверждения фактам, изложенным в старой книге. То Бантыш-Каменский сообщает о "примерно равных потерях при Бородино", то в монографии Манфреда упоминается о переписке Александра I с сестрой, где есть некоторые намеки о заговоре...

Но всё это были лишь косвенные свидетельства. Для подтверждения моей правоты мне нужна была книга, которую я лично держал в руках. И выход я видел только один: ещё раз съездить на кордон к Ивану Дмитриевичу.

* * *

*

После четвертого курса у нас были летние сборы от военной кафедры. Во второй половине июля, как раз после окончания сборов и сдачи экзаменов, я решил съездить к старикам. Родители меня не отговаривали, а даже посоветовали захватить в качестве подарков коробку конфет, бутылку коньяка и ещё кое-чего по мелочи. С собой я взял фотоаппарат-мыльницу, несколько плёнок и запасные батарейки — если не сама книга, то хотя бы её фотокопии могли стать свидетельством моей правоты.

Добираться пришлось на перекладных: сначала до Воскресенского, потом на старом ПАЗике до Докукино, откуда до Успенского пришлось ловить попутку. Где-то в третьем часу пополудни я стоял на обочине, откуда, едва приметная в траве, начиналась дорога на старый кордон. Закурив, я подхватил сумку и отправился в путь.

Все мои надежды оказались разбиты. Спустя почти два часа я стоял на заросшей поляне на том месте, где когда-то был дом. Передо мной было пепелище, заросшее крапивой и борщевником почти в мой рост, над которым возвышались закопчённые остатки печи. Огород так зарос травой, что в некоторых местах не было видно старого забора. Баня, уцелевшая от огня только потому, что стояла в стороне, имела заброшенный вид. Не было ни следа присутствия человека.

Я постоял у пепелища, покурил, потом подхватил сумку и отправился в обратный путь. На душе было тяжело.

До Успенского я добрался к восьми вечера. Меня интересовали два вопроса: что случилось со стариками и где бы мне найти ночлег. По счастью, рядом с селом располагается турбаза одного из институтов, поэтому проблема койки на одну ночь была решена с завхозом путём бартера: бутылка коньяка обеспечила мне пустую комнату в щитовом домике с кроватью и комплектом белья.

Спал я плохо. Утром проснулся весь разбитый, однако, умывшись холодной водой и наскоро перекусив, почувствовал себя лучше. Перед уходом я спросил у завхоза про старого лесничего.

— А, это... — протянул завхоз. — Так он умер давно. Осенью два года уж будет.

— А отчего он умер?

— Люди-то разное говорят: то ли сердце не выдержало, то ли инсульт. А ты кто ему будешь? — спросил он с любопытством.

— Я был у него в гостях два года назад, когда заблудился в лесу. Вот, приехал его навестить, а дома нет.

— Если важное что, сходи к его племяннице, Людмиле. Она живет недалеко от магазина. У неё дом зеленый, а рядом гараж пристроен. Сразу увидишь.

Попрощавшись с завхозом, я отправился по указанному адресу. Дом я нашёл быстро, поднялся на крыльцо и позвонил.

Через минуту распахнулась дверь и на пороге появилась полная женщина лет шестидесяти в ситцевом халате, цветных носках и старых стоптанных тапочках.

— Вы Людмила, племянница лесника Ивана Дмитриевича?

Хозяйка с удивлением смотрела на меня.

— Да. А Вы кто?

— Меня зовут Алексей. Может, он говорил Вам. Я студент-историк. Два года назад я заблудился в лесу и вышел к нему на кордон. Вчера вот приехал в гости, а дома нет.

Мне на турбазе сказали, что он умер. Что с ним случилось?

Людмила прикрыла дверь, потом посмотрела на меня с какой-то смесью удивления и недоверия и начала рассказывать.

— Там вот какое дело-то было. Антонина у него на Покров заболела сильно, идти не может. Ну, он на телегу её положил, лошадь запряг и повёз. Привёз сюда, наш фельдшер посмотрел и сразу скорую из райцентра вызвал. Увезли её, а он назад поехал.

А утром ко мне фельдшер приходит и говорит: "Звонили из больницы, померла Антонина". Ну, Юрка-то мой как раз дома был, сел на мотоцикл и поехал за ним. Приехал — а там уж всё сгорело, тлеет только. А лошадь в стороне стоит. Он глядит, а Иван-то в телеге лежит мертвый, в небо глядит, а лицо такое перекошенное.

Людмила всхлипнула, высморкалась и продолжила рассказ:

— Привезли его сюда. Доктор сказал, что сердце не выдержало. Ещё бы, годков-то ему сколько было, а тут такое горе — и жена заболела и дом сгорел со всей живностью, только собаки да лошадь и остались. Мы с Антониной их вместе в одной могиле похоронили.

— А от чего пожар приключился? — спрашиваю я.

— Юрка-то, когда с пожарным ездил туда, говорит, что от печки. Печка-то у них старая была. А Вы просто в гости или по делу к нему? — внезапно спросила она.

— И в гости и по делу. У него книга была старая. Он её берег. В библиотеке такой нет. Вот я и хотел перефотографировать. Плёнки взял, фотоаппарат. А тут такое дело...

— Понятно. Только там сгорело всё. Юрка-то даже в погреб спуститься не мог: пол прогорел весь и вниз рухнул. Да ты ведь был там, чай, сам всё видел.

— Да. — сказал я и грустно вздохнул. Потом достал коробку конфет и отдал Людмиле. — Думал ему к чаю гостинец привезти, а вот как оно вышло.

В тот же день я вернулся домой.

* * *

*

С тех пор прошло несколько лет. Я достаточно занятой человек, у меня есть работа и семья. Но иногда я беру свои старые записи и вспоминаю кордон и старого Ивана Дмитриевича, хранившего в глубине Ветлужских лесов необычную книгу — осколок истории, которую мы почти не знаем. P.S. Может быть, кто-то из читателей знает, где можно найти такую же книгу. Поверьте, я буду очень благодарен.