Имперский цикл

Госпожа моя смерть

Первый рассказ Имперского цикла

Видно, дьявол тебя целовал

(с)

Императрица Рив Гэллар — фигура в чёрной абайе, для этой фигуры слишком просторной. Сверху — покров, облекающий тайной её измождённое тело в мешке потрёпанной кожи. Такая, как в телевизоре, только меньше ростом. Монарх, монахиня, власть и тьма. Военный салют гость отдать не может, у него нет ранга, а колени здесь не преклоняют, уже давно. Он выбирает самый простой, уважительный вариант и склоняет голову, стоя пред креслом-троном во весь свой немалый рост. Медленно, чтобы стоящий слева и сзади убийца Оками Гэн не усмотрел в резком жесте риска для госпожи.

— Хорошо, что ты прибыл, — без вступления говорит она. Гость не может понять, каков её голос на звук. Шипящая пустота? — Я пыталась выслать к вам посольство, но ваши элиты совсем не идут на контакт. Прискорбно; ты радуешь глаз куда больше, чем средняя нелюдь, — она вдруг сделала пальцем коротенький повелительный жест, как слуге. — Ну-ка, оборотись.

Он такого не ожидал и помедлил, прежде чем подчиниться. Оборачиваясь вокруг, ждал смешков придворных, их издевательских взглядов, представляя себе, что сделал бы с наглецом, посмевшим сказать ему что-то подобное на борту его флагманского корабля. Расисты. Имперцы — расисты, он знал об этом заранее. Знал.

Ни смешков, ни шепота не последовало. Стояла мёртвая тишина. Он оглянулся ещё раз. Чиновники застыли в креслах, на ступенях трона, не глядя, не двигаясь, словно в стазисе. Им отключили время, как отключают свет.

— Впечатляющий, ничего не скажешь. Даже в этой тюремной робе.

Она облизала губы. Белесый язык, почти без цвета и крови. Гость изучал хозяйку с не меньшим любопытством, чем она его.

— Выведи-ка их, Гэн, — властительница кивнула Оками, и тот безмолвно прошагал к дверям, приоткрыл их и наблюдал, как зачарованные вереницей покинули зал, всё еще не выказывая, что проснулись. Надеюсь, с ними всё в порядке, думал гость. Он сочувствовал этим людям. Тяжко, наверное, так работать, если ты обладаешь чувством собственного достоинства.

А придётся.

— Гэн, ты тоже иди.

— Миледи — ...

— Не вижу угрозы. Напротив, предвижу блестящую перспективу. Иди отдохни, возвращайся через четыре часа. Жди нашего гостя за этой дверью.

Оками развернулся, даже не кивнув, и вышел. Вроде бы без неприязни, слава богам. Когда его высокий мрачный силуэт исчез за дверью, гостю показалось, в зале стало чуть светлее. Будто бы изошёл сгусток тьмы. Но большая тьма оставалась.

— Вот так-то лучше, — сказала императрица. — Садись.

Гость выбрал бы место в почтительном отдалении, но она указала рядом с собой.

Ему пришлось ждать аудиенции стоя, несколько часов подряд — после того, как он сутки постился — и теперь он с облегчением опустился в кресло, великолепное, мягкой чёрной кожи. Обилие чёрных предметов вокруг, простой и строгий дизайн. У неё даже ногти тёмные, это не лак. Неравномерно, как будто кровоподтёки. И губы... Что это? Гематомы? Её пожирает опухоль? Нанические паразиты?

Ей, наверное, больно.

— Я вам могу помочь? — Он думал о чём-то, что связывает разумных существ благодарностью и теплом, делает ближе друг другу. Помочь подняться, поднести воды. Или позвать врача. Императрица хихикнула, словно болезненный клоун — с выдохом, так же шипуче.

— О, да. Но тебе это не понравится. Связано с сильной кровопотерей... Надо же, иностранный гость хочет помочь мне, давно не случалось... Не беспокойся. О чём ты хотел со мной говорить?

— О соседней галактике Агерран. И захватившей её орде.

— А! — Рив Гэллар удовлетворённо кивнула. Он всё никак не мог поймать её взгляд, будто что-то мешало, хотя покров, кажется, не закрывал её глаза целиком. Затруднительно было определить даже край этой тени. — С вашим правительством я хотела бы говорить о том же. Удачное совпадение, правда? Ты, полагаю, не официальный посол?

— Я не посол вообще, миледи, — он использовал титул, которым звал её Оками Гэн; по-видимому, удачно. — Просто изгнанник. Я говорю за себя, и только.

— Что ж, очень жаль. Видимо, ваши власти боятся меня, моего государства. С чего бы?

Смешок, как бурлящая в трубах вода. В самом деле, чего бояться? У него было чувство, близкое к эйфории — он наконец нашёл перспективу получше всеобщей смерти.

— Боятся меня! И тебя. Ты предлагал вступить с нами в союз. Угадала?

Он почтительно склонил голову.

— Рассказывай. За что тебя изгнали, про орду. И план твой, план давай. Я вижу, у тебя он есть. И он хорош.

...

— Больше всего в этом плане мне нравится то, что я не могла бы его улучшить. — Императрица сделала плавный жест рукой, охватывающий почти всю карту и окна со столбцами выкладок, набранных классической столичной кана. — Всё — от построения кораблей до их классов, классов вооружений, специалистов, снабжения — до последней заклёпки. Ищу — и не нахожу прорех. Ты даже смету составил в динарах, нашей валюте. Умница.

— Я получил множество сведений о вашем флоте от беженцев, — солгал он, чтобы защитить своих людей в разведке. Она могла пустить в распыл родственников каких-нибудь беглецов, но не его агентов, по крайней мере.

— "Беженцев"! — передразнила женщина. — Твои сведения устарели. У меня есть корабли побольше, гораздо грознее старых.

— Это радует, миледи.

Больше вовсе не значит лучше, но в данном случае да. Сражаться придётся не только в пространстве. И на земле. И в морях. Нужно безумно много десанта. Над планом ещё надо будет работать.

— Моря придётся просто выпарить до дна, — сказала императрица. — Если всё правда, что ты говоришь и думаешь об орде. — Она коснулась матовой поверхности стола пальцами, бледными, как творог, с чёрными ужасающими ногтями. — Для обороны водоёмов у меня нет кадров. Даже если бы каламари были надёжными гражданами, а не скользкой рыбой, их просто численно бы не хватило. Мы конципировали пять классов вооружений, способных уничтожать миры, даже звёзды. Два из них в данный момент на верфях, три в разработке. Я дам тебе всё, чего пожелаешь. Тебя это не удивляет, чудесный чужак?

— Ничуть. Вы мудры, миледи.

Ведь я достоин доверия.

— Воистину, ты достоин! — Она залилась задорным, скрипучим смехом карги. — Тебе придётся проводить зачистку самому. Крушить миры, охваченные их заразой. Если мои великие инструменты смерти не будут готовы, когда нагрянет орда, придётся всё это делать вручную, с орбит. Кипятить океаны, огнём утюжить материки. Сумеешь?

— ...Конечно. Да.

Там всё равно не останется коренной биосферы.

— Даже твой собственный мир?

Она могла бы на чём-то его поймать, но этот кошмар он уже пережил в воображении своём, сознательно прошёл тропой отчаяния в уме ещё до того, как явился к императрице: Гималока Вриндавана потеряна, родина-царство погибло, все шестьдесят миллиардов народа рассеяны или мертвы. Он один в адмиральском кресле, на мостике чудовищного имперского корабля, среди бледнокожих людей-безумцев, которые убивают своих супругов, детей, командиров, запугивают друг друга расстрелом собственных городов, бунтуют против законных властей, восстают, предают в то время, как вражеская орда собирается на границах — и, ввиду этих невероятных достоинств менталитета, принимают законы, которые ставят их расу выше всех остальных. Выше лично его.

Он себе это уже представлял и смирился. Если родина-царство не вступит в имперский союз, орда сметёт его. Вриндавана сгинет, как сгинули сотни, тысячи галактических царств и миллионы, наверное, планетарных. Время бежит к своему концу. Tempus fugit.

— Да, миледи. Вся жизнь в мирах, которые покорит орда, будет, скорее всего, потеряна безвозвратно.

Он склонил голову, обозначая покорность, внимательно, искоса изучая её силуэт. Движется только одна рука. И губы, едва-едва. Остального не видно под чёрной тряпкой. Она почти не дышала. В какой-то момент ему почудилось, будто бы рядом с ним сидит труп. Мёртвая плоть, которой правит невообразимый дух.

— Потерян будет весь внешний край, — он указал на карту, — до этой группы систем — или только до этих, если Вриндавана вовремя примет преимущества военного союза. Но остальное мы удержим, если сможем реализовать наш план. Хотя бы вот так. — Бесплотная карта галактики Млечный Путь послушно вертелась в тёмном и стылом воздухе зала, в ответ движению его руки вспыхивая цветами то тут, то там. Удобно. Дома с такими вещами традиционно работали на экранах. — Хоть в минимальном объёме выстроить оборону.

Она повернулась к нему, приподняла голову, глянула прямо в глаза из-под черноты. Это было разительно. Будто бы молодая Рив Гэллар вынырнула из прошлого, изо тьмы — харизматичная и решительная хитрющая дама, министр правосудия, потом канцлер, пытающаяся справиться с бардаком и разрухой цивилизованными, традиционными мерами. И эти меры не работали, конечно. Надо же было всем здесь так ошибиться.

— "Наш план", — сказала она, не скрывая издевки. — Ты оскорбляешь мой ум. Зачем? Тебе не надо ничего мне продавать, я уже всё купила. Вместе с продавцом.

Она оглядела его сверху вниз и обратно, как будто действительно покупала — и провела ладонью по его лицу, шее, груди. Потом положила руку ему на пояс. Его затрясло. Он даже не сразу понял, что это страсть, так сильно его к ней тянуло. Словно ракету к цели. Внезапно, как нейтронный взрыв. И это чувство можно было перепутать с отвращением. Оно и было отвращением — наполовину, воплем животной природы, в которую кто-то вогнал крючок, ксенофобским и жалким "нет!" её белой, как земляные черви, коже, бескровным бледным губам, в которых чернели прожилками — метастазы? тьма? — её дыханию, сухому, отдающему раскрытым склепом. Нет, сказал он внутри себя, нет. И, да.

Он взял её руку и, осторожно приподняв, прижал к губам, ощущая всей кожей горячий холод и взгляд её глаз, голодных и жадных, в болезненно впалых глазницах. Живых ещё. Зелёных, вообще-то.

Когда-то Рив Гэллар была красивой.

— Вам не нужно это делать, — сказал он. — Не требуется ни к чему меня принуждать.

Я всё возьму сам.

Он наклонился и поцеловал её, и поцелуй пах так, как он и ожидал — сухой землёй, древним разрытым курганом. Тьма всколыхнулась оттуда навстречу, раскрылась и погребла его с головой.

* * *

Она укусила его в плечо, у основания шеи. До крови. Рана болела — сначала немного, потом сильней и сильней. Пульсировала, и боль растекалась. Зато мягкий толстый ковёр был прекрасен, тёплый и чистый, пружинящий, как мох. Отрадно на нём лежать. А больше в этой комнате, куда он из зала для совещаний внёс её на руках — лёгкую, словно чучелко, иссушенную своей вечной борьбой — кроме низкого столика, не было ничего.

— Я, разумеется, готов начать с низших ступеней флотской табели рангов...

— Бессмысленно. Я тебя просто сделаю генералом, и адмиралом — чуть позже. Отдам один из флотов — для начала один. Тебя не примут сразу, из-за цвета кожи. Не будем чересчур дразнить собак. — Она взмахнула рукой, укрытая своей чёрной одеждой и в остальном неподвижная, словно камень. — Ужасная тенденция, я знаю.

Как будто и не она подписала расовые законы. Целый пакет. Будто бы не её комиссия их подготовила, не её сенат принял...

— Я и сама пострадала. У меня был ребёнок, сын смешанной крови... Они замучили его, бездушные фанатики. Храмовики. Меня осуждают за то, как я с ними расправилась, называют жестокой, но ведь они убили моё дитя. Взяли в плен и пытали до смерти. Я слишком поздно узнала. Когда я за ним пришла... он уже умирал. Он меня им не выдал. Я даже на могилу не могла пойти, никто не должен был знать, что у канцлера сын-полукровка.

Убедительно. Будто и не она послала парня туда, где он попался в руки врагов. А после позаботилась о том, чтобы он отдал Тьме душу, не получив медицинской помощи. Сын-полукровка — это... liability? как там местное слово?.. Помеха, вот. Лишний карьерный риск. Тогда ей ещё приходилось учитывать такие вещи.

— Но с этим ничего нельзя поделать. Расизм должен пройти свой путь в истории, естественно догореть дотла. Тебя будут оскорблять за глаза и в глаза, но ты не был бы воином, если бы не умел стерпеть и такое, и хуже.

Она как-то двинулась, доля мгновенья — и вот, сидит в медитативной позе, укутанная в своё платье с ног до головы. А только что лежала.

— Ты так на него похож. На моего сына. Арджуна, так я его звала.

О. Это было бы жутковато, если бы он чего-то такого не ожидал.

— У него была очень тёмная кожа, глаза почти как твои. Иди сюда, — она потянула его к себе, не рукой — рука едва двинулась. Тем, другим, непреодолимым и мягким, как свет. — Дай ещё тебя рассмотреть. Какой ты красивый...

Её живот был впалым, тощим. Он чувствовал затылком тазовую кость. Сейчас плоть распадётся, он окажется в объятиях скелета.

— Они говорят, ты нелюдь, но я-то вижу, что это не так. Две тысячи поколений назад у нас с тобой был общий предок. Древнее родство. Ты человек. А кожа... очень красивый цвет. И красная кровь.

Она накрыла ладонью пульсирующую рану на его плече. Укус перестал болеть. Из черепа, обтянутого бледной поражённой кожей, смотрели вниз алые точки её зрачков. Холодные пальцы, как кости, в его волосах. Острые и сухие.

— Волосы жёсткие у тебя. А на вид шёлковые, блестящие, как у паркетного генерала. В этом вся суть твоя, ты такой. Ты меня не предашь, скажи?

— Не предам.

Он знал, это правда. Даже если потом за победу его начнут убивать. Не предаст. Она это знала тоже.

— Благородный и необычный ты человек. Гэн вот может предать, хоть он и первый мой ученик. Я бы его послала на эту злую работу, которую я предвижу — зачистку миров. Как раз по его части. Но в этом-то и проблема. У Гэна метод один — бить, бить и бить, придавая реальности необходимую форму пинками сапог. Палач он, а не военный гений. Приличный тактик, но не стратег. А посылать вас туда вдвоём воевать нельзя, он тебя как-то подставит. Или прикончит без всяких обиняков.

Так говорила она, слепившая из Оками Гэна этого монстра, цепного пса-палача. Будто бы ураган событий, центром которого она была, неистовствовал в галактике по собственной воле, не по её. Рив Гэллар лишь наблюдала, дивясь уродствам человеческой природы и комментируя их в коротких отрывах от медитаций. Оками передушил полстолицы, растерзал старых аристократов? Сенат принял вопиющий расовый кодекс? Армия расстреляла с орбиты мятежные города? Что вы, Рив Гэллар тут ни при чём. Она уже тридцать лет ни при чём. Подписывает результаты сенатских голосований, как всякий цивилизованный президент, и только.

Он мог бы отчасти понять мятежников. Хоть отчасти. Если бы не орда.

— Оками... — От имперского палача придётся скрывать свои мысли и память, память об этой ночи. — Он... не должен видеть...