Глиняный колосс

— Убью, гадина... Тише!.. — возня за ветхим забором приобретает вполне отчётливые черты.

Ясно одно: тёмной ночью происходит не менее тёмное дело... Классика, мать твою! И вот почему меня так и тянет вляпаться во что-нибудь криминальное? Ладно, в своём времени, но здесь-то, здесь? Богобоязненная и христолюбивая страна была, говорите? Или изнасилование в список смертных грехов не входит?.. А, господа будущие историки?

Стараясь не дышать, делаю несколько бесшумных шагов по направлению к забору. 'Палку бы какую... Лучше железную!..' Рука сама нащупывает рукоять кортика. Револьвером я до сих пор так и не обзавёлся. Похоже, зря!

— Господа, господа... Прошу вас... Возьмите день...

— Тихо ты! — хриплый полушёпот, за которым следует сдавленный стон — похоже, жертве основательно зажали рот. — Держи... Вот, тут... — слышен треск разрываемой ткани.

А их-то, минимум, двое... Если не больше. Дела, Слава! И что будешь делать? Я оглядываюсь: пустынная улица теряется во тьме. План электрофикации ГОЭЛРО и не думал добираться до затерянной у чёрта на куличках точки, именуемой Владивостоком. Да и нет его ещё, этого плана-то... Появится лет через... Много. Впрочем, думать нет времени: довольно неуклюже я перемахиваю через дощатую изгородь:

— Стоять-бояться!.. — ноги немедленно по щиколотку утопают в мокрой земле. 'Огород... Вспаханный!' — эта гениальная мысль почему-то отчётливо затмевает остальные. Отодвигая в сторону насущные. К примеру, что я буду делать здесь дальше... Ибо в следующее же мгновение я получаю сильнейший удар в лицо.

Мягкая влажная земля выскальзывает из ладоней, тупая боль под глазом... Фингала не миновать! Пытаясь подняться на четвереньки, я тут же, всхлипывая, падаю навзничь — следующий удар приходится аккурат в 'солнышко'. Ногой. Да чтоб вас... Дыхание окончательно перехватывает.

Вспышка огонька... Горящая спичка, слепя, приближается к глазам:

— Смотри-ка, офицер!.. Из наших, видать... — руки начинают ловко обшаривать шинель, бесцеремонно забираясь за пазуху... В лицо ударяет запах перегара. Неподалёку слышатся звуки борьбы и брань вполголоса — похоже, их действительно, только двое. Уже лучше!

А вот это ты зря сказал, брат. Из ваших, значит? Матросы?! Внутри начинает закипать холодная ярость. Вот же, гады... Подожди, дай только пару секунд отдышаться!

Я всё ещё на спине, дурень крайне удачно согнулся над своей жертвой... Не подозревая даже, что жертве когда-то приходилось заниматься самбо. Впрочем, откуда ему...

Резкое движение — сгиб моей ноги ловко оказывается на шее ничего не успевшего понять остолопа. Согнуть с силой в колене, переместить центр тяжести... Так... Шинель сильно мешает! С удивлённым хрипом матрос валится на землю под моим весом, и мы меняемся местами. Теперь я — сверху, шея плотно зажата моей ногой. Ура, получилось!!! Чуть сдавить посильней... Дёргается, козёл! Что второй?.. Рука уже нащупывает кортик...

— Помогите!.. — женский крик прорезает ночную тишину. — Кто-нибудь!..

Значит, выпустил! Сейчас будет здесь, типа выручать типа товарища... Ух, мне эти ваши понятия!..

— Стоять, стреляю! — не успеваю даже удивиться своему булькающему голосу — не до того! Для пущей убедительности делаю металлический щелчок ножнами. Ни черта не видать, внутренне я сжимаюсь, ожидая, что из тьмы вот-вот налетит гора...

Медленно проходит секунда, за ней другая... Кажется, минула целая вечность, но — ничего не происходит...

Тело внизу перестаёт дёргаться, расслабляясь, и я чуть ослабляю захват — ещё не хватало задушить... Много чести!

Удаляющиеся мокрые шлепки заглушают женские всхлипы. Эх, ты... А ещё товарищ! Друг-то — в беде! То есть, в захвате...

Поскальзываясь и чертыхаясь, с трудом высвобождаю ноги.

Так и рисуется статья на первых полосах завтрашних газет: '... и героически прибывший к намъ из будущего посланецъ, выручивший нашу эскадру от неминуемого поражения, спасъ также и мещанку (к примеру, какую-нибудь Агафью Укропову) восьмидесяти семи летъ, уроженку Владивостокского уезда, от неминуемого изнасилования подвыпившими матросами...' Тьфу!

Отыскиваю в кармане спички: чирк, ещё один...

Из темноты на меня глядят два большущих испуганных глаза. Почему-то, сразу вспомнился распространённый смайлик в социальных сетях: пара глазюк таких, и ничего больше. Смех один. Однако, лет-то тебе явно не восемьдесят семь... И даже не тридцать. Девчонка совсем — двадцать, от силы... Что, сильно досталось, родимая?

Платье разорвано в нескольких местах, молодая грудь, прикрываемая руками, полностью обнажена. Ниже, вроде, не успели добраться... Шляпка не из дешёвых, рука в кружевной перчатке... Сидит сжавшись, прямо на земле. На мещанку не похожа. Отнюдь. Спичка предательски гаснет, обжигая пальцы.

— Не зажигайте следующую, господин... Поручик.

Согласен... И без того покраснел по уши!

— Может быть, вам...

— Отойдите!!!

Понял, уже... Делая пару шагов назад, едва не падаю — ноги утопают в грязи. Нет, я всё понимаю, конечно, но... Уж больно классическая история. Сейчас я, конечно, её провожу до дома, она вся в меня влюбится по гроб жизни, после заведу семью, родится куча детишек...

Ответом на мои мечты служит громкое шуршание и быстро-быстро удаляющиеся шаги, очень напоминающие бег. Через несколько секунд и они исчезают окончательно. Вот, так...

Стон поблизости напрочь уничтожает всю лирику. Так, а ты чьих будешь? Если, не дай Бог, из Второй Тихоокеанской — убью. Здесь же, на месте.

В слабом свете пламени проступает опухшее лицо с небольшими усиками. Тельник, привычный бушлат. Бескозырка с надписью 'Флотскiй экипажъ' валяется неподалёку. Так я и знал — прибывшее пополнение. Жрать флотский паёк на берегу, насилуя девчонок, и гибнуть от снарядов с шимозой — совсем не одно и то же. А посему...

Матрос, чуть приподнявшись на руках, ошалело таращится на свет:

— Ваше благородие, Христом богом молю...

Знаю, наслушался уже.

Встав поудобней, я изо всех сил бью кулаком в челюсть. С размахом и оттяжкой. Не издав ни единого звука, тот мешком валится на землю.

Всё. Нокаут. Отдыхай! И радуйся, гад, что не отвёл в твою казарму...

Полчаса спустя, взирая в зеркало на подбитую физиономию с распухающим под глазом синяком, я осознаю неизбежное: завтра в Морском собрании Владивостока состоится торжественное чествование участников сражения в Корейском проливе, или, как его уже окрестили газетчики, 'Корейским сражением'. В город для этого специально прибыл генерал Линевич с наместником Алексеевым. Рожественский, вон, парадку наверняка примеряет, саблю самую лучшую уже достал... Приглашены все старшие офицеры и местечковая знать. И ты, Слава, как член штаба Второй Тихоокеанской эскадры!

Беда...

Я без сил, не снимая кителя, плюхаюсь на диван и закрываю глаза.

Прошло десять дней с того момента, как я впервые ступил на землю прошлого. До сих пор отлично помню этот миг: шлюпка подвалила к пристани, а я сижу и очень боюсь. Боюсь встать и сделать два шага. Кажется, ступи я их — и произойдёт что-то страшное. Не знаю: сверкнёт молния, разверзнется морская пучина, случится атомный взрыв, в конце концов... Ведь не должно меня тут быть! В природе! Впрочем, как и Второй Тихоокеанской эскадры, что стоит на рейде... Часть из экипажей которой уже давно сошли на берег. Наконец, решаюсь: 'Эх, была не была...' — и я, с силой опираясь на протянутую руку матроса, взбираюсь наконец на пирс. Земля как земля... И я не исчез.

Следующие несколько дней прошли для меня, точно в тумане. Помню лишь упорное нежелание Рожественского отпускать меня с корабля на квартиру и моё не менее упорное: 'Ваше превосходительство, покорнейше прошу разрешить!'. Отчего-то адмирала вдруг крайне начала беспокоить моя судьба. Стареет? Не похоже... Сошлись с трудом на том, что квартируюсь я на берегу, в гостиничных номерах так называемой 'офицерской слободки', но каждый день присутствую на броненосце, покидая его вечером. На том и порешили. Ну, не могу я пока на море... Дайте хоть отдышаться!

Квартирка в номерах не ахти, но всё лучше, чем корабельная каюта. В которой, впрочем, за неимением прямых служебных обязанностей, я и провожу всё свободное время. Вот и сегодня, припозднившись, я шёл к себе домой. Едва успев на последний катер на берег. И тут, понимаешь, такое...

Осторожно трогаю шишку под глазом — болит, собака...

С громким шуршанием я переворачиваюсь на бок. Что такое? Подо мной обнаруживается вчерашняя газета 'Владивостокский листокъ'... Вытаскиваю, едва не порвав, и, щурясь, начинаю вчитываться.

На первой странице в чёрной рамке жирным шрифтом: 'Героическая гибель крейсера 'Владимиръ Мономахъ''. Глаза в который уже раз пробегают по строчкам:

'Отставъ от своего отряда в вечернемъ сражении вследствие обширной пробоины, моряки крейсера продолжили героическую борьбу с врагомъ...'

Да, так и было. Командир Игнациус пару дней назад зачитывал офицерам телеграммы из Петербурга. За сухими строчками, взятыми из английских газет, стоит трагический подвиг.

Получив несколько крупных пробоин ниже ватерлинии, крейсер потерял ход и, отстав, отвернул в сторону. Взяв курс сразу на Владивосток, в надежде скрыться в наступающей темноте. Экипажу это практически удалось, и до рассвета корабль шёл в полном одиночестве, борясь за живучесть. С первыми лучами солнца 'Мономах' был обнаружен третьим и четвёртым отрядами японцев, состоящими из восьми бронепалубных крейсеров. На предложение сдаться окружённый врагом одинокий русский корабль гордо ответил выстрелами... Короткий, но ожесточённый бой длился около получаса. Из почти пятисот членов команды 'Мономаха' спасено лишь сто двадцать, среди которых командира Попова — нет...

Стук в дверь заставляет встрепенуться. Кого там чёрт принёс?

За дверями Малашка — местная 'домработница', а по факту — молодая здоровая девка, кровь с молоком: обстирывает, обшивает и чёрт те знает, что там ещё делает с расквартированным офицерским персоналом. Ко мне вот, что-то, зачастила в последнее время... Замуж бы ей!

— Чего тебе?

Та молча вылупилась, открыв рот. Челюсть подбери, дурёха... Фингала ни разу не видала? Наконец, Маланья с трудом сглатывает:

— Хосподин офицерь, да как же вас... — от избытка эмоций та почему-то быстро перебирает руками. ... — Да хде-ж вы так... Пятак, пятак медный прилОжить надобно, и глядишь, к утрецу-то оно и сгинет, нерадивое, — тараторя, габаритная дивчина надвигается на меня, как фашистский танк на одинокого солдата.

— Эй, эй... — отступая от столь неожиданного натиска, я едва кубарем не лечу через стул. — Маланья, стой! — наконец, ставлю его между нами. — Что хотела, говори уже?!..

Впрочем, чего хотела — и без того понятно. Только, нет уж... Извольте.

— Постирать, может... — та разочарованно останавливается у неожиданной преграды. — Подшить, ещё что... Я-ж понимаю, что хоспода офицеры далече от дому... — её голос приобретает грудные интонации. Руки неожиданно-нежно ложатся на спинку стула, уверенно его отодвигая.

Мозг лихорадочно работает, ища выход из коварной ловушки. Ну, давай же, Слава! Погибаем!

Гениальное решение приходит в последний момент:

— Точно, Маланья! — я с лёгкостью отпускаю стул, от чего та чуть не валится. — Брюки у меня совсем грязные с шинелью, да и ботинки, — киваю на порог, — Почистить надобно.

Не давая ей опомниться, я подытоживаю:

— Обувь заберёшь сейчас, а брюки с шинелью вывешу за дверью, возьмешь через четверть часа. Вот тебе за труды, Маланья, двугривенный... — двадцать копеек перекочёвывают из кармана в её разгорячённую ладонь. — Давай, давай уже, у меня ещё дела!.. — провожаю я к выходу разочарованную гостью. — Утром, в девять разбудишь! — я задвигаю тяжелый засов. Уф, пронесло!

Подождав пару минут для верности, раздеваюсь и, отперев дверь, быстро вешаю испачканные в земле вещи снаружи. Тёмный коридор, освещённый одинокой лампочкой, успокаивающе пуст, и я окончательно теряю бдительность. А, зря — местный кот, носящий колоритное имя Алевтин, варварски этим пользуется, пулей прошуршав у ног. Да и хрен с тобой — ночуй, котяра. Всё одно, не Маланья... Не задавишь.

Прошлёпав босыми ногами по дощатому полу, вновь падаю на диван и тушу керосинку. Итак, что у нас завтра? Принимая позу поудобней, я плотно закутываюсь в одеяло. Несмотря на конец мая, ночи на Дальнем Востоке крайне холодные.

А завтра у нас, Слава, состоится торжественное собрание. Приуроченное к вчерашнему прибытию в порт транспортов с госпиталями и окончательному воссоединению эскадры. Прибыв пятнадцатого мая во Владивосток и отсалютовавшись, как полагается, Рожественский, к моему удивлению, не стал тормозить. И уже через пару часов на наименее пострадавшие корабли началась активная погрузка угля и боеприпасов, с привлечением к процессу всего берегового персонала. Который к подобному не был готов ни сном ни духом, как оказалось... Рассказывают, что адмирал лично так оттянул начальника порта, что тот немедленно слёг с сердечным приступом.

Громкое шуршание под диваном отвлекает от размышлений:

— Алевтин!.. Убью, понял? — для верности я опускаю вниз кулак. Сработала ли устная угроза, либо наглядная, но шуршание немедленно прекращается. Так-то, лучше... На чём я?

Грузились весь оставшийся день и всю ночь, и к утру следующего дня отряд из 'Осляби', 'России', 'Алмаза', 'Жемчуга', 'Авроры' и 'Светланы' вышел из Золотого рога, взяв курс на восток. Старине Энквисту пришлось со всем штабом пересесть на единственный броненосец, поскольку его любимый 'Олег' находился в крайне плачевном состоянии, едва держась на плаву.

Через четыре дня напряжённого ожидания, наконец, была получена телеграмма с Сахалина — воссоединение состоялось, совместный отряд прошёл русские береговые посты и следует во Владивосток! Отлегло у всех ненамного, поскольку сведений о японском флоте после ночного столкновения к тому времени не было никаких. И нет-нет, да и проскакивало в разговорах на броненосце:

— Андрей Павлович, как считаете, ушёл японец к себе? Или в море рыщет, подлый?

— Всякое может быть... Весьма опрометчиво было столь небольшой отряд посылать!

— Да уж... Помоги им Господь добраться!..

Я вздрагиваю от неожиданности. От того, что кто-то немаленький в прыжке добирается и до меня. Потоптавшись некоторое время в ногах и издав дежурное 'мяу', таинственная сущность бесцеремонно пристраивается в районе живота. Через несколько секунд тело обволакивает истеричное мурчание.

Теперь даже не повернуться! Всю свою жизнь поражался способности кошек намертво парализовывать своих жертв...

— Алевтин, будешь хулиганить — вылетишь в коридор!

Бесполезно. Ответом служит лишь кратно усилившееся 'тр-р-р-р-р-р-р-р...'.

Телеграммы из Петербурга о потерях японцев пришли лишь на шестой день. И надо сказать... Не ожидал! В ночном столкновении две наших торпеды пришлись аккурат в 'Микасу', на мостике 'Суворова' не ошиблись. Затонул по дороге в порт. Адмирал Того хоть и остался жив, но тяжело ранен. Вторым подбитым броненосцем оказался 'Фудзи' — тот кое-как дошёл до Японии с огромной подводной пробоиной, едва не отправившись вслед за своим флагманом...