Бронебойщик

— Ниии фига се бабахнуло,— пробормотал я, ослепший и оглохший от близкого упавшего разряда молнии, — с какого банана гроза, на небе ни тучки, да что там тучки, видимость как говорят лётчики миллион на миллион? Не успев додумать, что явилось причиной такой грозы, как вдруг ощутил, как волосы на голове вдруг встали дыбом. Успел оглядеться вокруг, вроде вокруг полно высоких деревьев, недалеко столбы высоковольтной ЛЭП, тем не менее 'сухая гроза' по всей видимости, охотилась именно за мной. Вспомнились слова старшины,— метр глубины окопа, даёт шанс бойцу дожить до Победы,— поэтому недолго думая прыгнул рыбкой в ближайший кювет. Прыгнул, но вот упасть на дно кювета не успел, ещё в коротком полёте, теряя сознание, я ощутил как тело скручивает попавший в него разряд. Затем мрак в сознании, и вдруг слышу, кто-то кричит, — По немецко фашистским захватчикам — огонь! Слева и справа бах, бабах, пулемёт та— та— та-та. Фигасе! Я что, опять заснул и не выключил телевизор? Откуда у меня опять телевизор? Я ж его выбросил пару месяцев назад, надоело на одни и те же морды каждый день смотреть. Все правильные слова говорят, а толку ноль.

Ой-ё-ёй! Больно же! Кто-то пнул меня по рёбрам , слышу кричат , — Стреляй Алексей , танки же прут. Голова раскалывается, как будто вчера лишнего накатил, ну да, выпили, ребята уговорили отметить второе призовое место в стрельбе среди охотников города, но выпил— то я как говорили старые моряки,— в плепорцию, с чего тогда такие глюки? Открыл глаза, меня мутузит какой, рыская то жлоб, орёт про какие-то танки, я в окопе, жара, во рту пустыня Сахара, очень хочется пить. Что за херня? Откуда окоп! Жара! Что вообще происходит? Снимают кино?

— Да ты охренел боец! Какие нахер танки?

— Какие? Ты выгляни из окопа урод, сейчас нас давить как тараканов будут! Боец брызгал слюной и завывал от страха.

— Отставить! Скомандовал я,— дай воды, сомлел я от солнца, не понял что ли? Боец суёт мне флягу, делаю несколько глотков тёплой воды. Над головой вжикнуло, бруствер слегка причесало пулемётной очередью. Таак! А тут всё по настоящему, ну что же сначала решим проблему с танками и потом осмотрюсь внимательней. Привстаю, смотрю за бруствер, по фронту редкая цепь в мышиного цвета униформе, чуток впереди штук пять угловатых танка рыская со стороны в сторону ползли на наши позиции. И с чего они решили, что я истребитель танков? Агаа! Вот оно что, рядом со мной в окопе прикрытое холстиной лежит здоровенное ружьё. ПТР. А я значит бронебойщик, боец мой второй номер и мы все, в глубокой жопе второй мировой. Ну что надо стрелять, а то закопают нахрен если не те, так другие. Эх, где мои семнадцать лет? — Патрон! Кричу я открывая затвор ружья, и второй номер суёт в патронник нехилый такой патронище. Ну что Алекс, поехали? Патрон в патроннике, закрыл затвор, ищу цель. До переднего танка метров 200 до последнего 250. Глазомер у меня от отца, учил стрелять меня с детства, купил мне пятикласснику,'воздушку', сделал на работе матрицу для пулек, а свинца вокруг валялось немеряно.

-Глаза Лёшка, даны чтобы видеть, а голова чтобы думать,— говорил он,— поэтому сначала думай, а потом стреляй, думай как определить то место, где пуля должна встретиться с целью. Через пару лет, я стрелял и попадал на слух, через зеркало, навскидку, и от бедра. Каким-то образом перестроилось зрение, я мог разглядеть цель на любом расстоянии, будь она в двадцати шагах или в километре от меня.

Решаю стрелять в последний танк, дабы передние не сбежали раньше времени. Навожусь на танк как учили, и тут же возникла мысль,— интересно где меня учили стрелять по танкам? Ладно, потом выясню, сначала надо решить проблему с танками. Идут фронтом ко мне под небольшим углом, значит пока наиболее уязвимо ведущее колесо, бью в колесо, лопается гусеница, танк разворачивает, бью моторную группу, именно в такой последовательности и действую. Бэмс ! Хера себе! Ружьишко лошадиным копытом лягнуло в плечо,— патрон,— кричу второму номеру, тот торопливо суёт следующий боеприпас. Так и есть, у замыкающего танка слетела гусеница, и его развернуло ко мне бортом, вторым выстрелом я разбил ему двигатель. — Патрон! Следующий танк, вполз на рубеж огня, и пара выстрелов остановила и его. Первый танк уже горел во всю, а над вторым поднялся сизый дымок, однако наслаждаться видом гибнущего врага некогда, вон ещё кандидаты в покойники ползут. — Патрон! Выстрел. Патрон! Выстрел!

— Блядь с прикладом надо что-то делать, — подумал я,— плечо уже практически не чувствую.— Патрон! Выстрел! Патрон! Выстрел! Последний вражеский танк, докатился до позиций метров за триста от меня и его там упокоили гранатой. Всё! Я сполз на дно окопа, прикрыл глаза и отключился. Последней мыслью было,— а не хило мы им вломили.

Опять прихожу в сознание, вокруг тишина и воняет тленом. Попытался подняться на ноги, но не смог этого сделать, оказывается, я по шею засыпан землёй. Как в тумане вспомнился последний бой, как стрелял по танкам.

— Ну и каким боком встретились я и война, тем более через шестьдесят лет после её окончания? Мне двадцать три года, по профессии я электросварщик, образование среднее, армия, сержант ВВ, разведён, детей с бывшей женой нет, беспартийный, в гробу видел всех фюреров от Зюзи, Жирика, и до Медведя. Но ближе к теме, я осмотрелся, но что я мог увидеть засыпанный почти до бровей?

— По всему видать попал, — подумал я, — читал я в книгах о подобных случаях. И что мне теперь делать? Знаниями, кроме того, что наши победят, не обладал, ни переходной патрон, ни танк не нарисую. С песнями вроде тоже напряг, ну не дал мне Бог таланту, ах да, можно же Хрущёва заложить, Горбачёва замочить, и Ельцина завалить, но будет ли с этого прок? Херонимо его знает, там такой клубок пауков, если и валить, то валить надо всех, а не ну ли их нахер. Если такая могучая страна, развалилась из-за десятка предателей, то может, она этого достойна. Узнать бы ещё, а в какой год и куда я попал?

— Надо выбираться потихоньку. Мало-помалу, я сгребал с себя землю, благо она была рыхлой и легко осыпалась куда-то в низ, освободил сначала левую руку, потом грудь, старался добраться до зажатых какой-то железякой ног. Опять захотелось пить, и жрать.

— Что за скотина такая человек? Без еды и питья жить может, но не долго,— думал я,— и если в брюхе пусто. то ни о чём другом думать не хочет... Вдруг справа, где как я помнил раньше была пулемётная ячейка, послышались чьи то голоса. Я затих и прислушался, говорили по-русски, голоса стариковские и бабьи. Дед ругал баб за то, что они боялись мертвецов.

— Ну чаво он теперя может исделать тебе Мария? Всё, он болезный уже никому ничаво не сделаить. Которого уже находим, а ты всё боииси. Мёртвые они все, но неможно им так лежать, похоронить воинов русских мы должны. Он чё могли сделали, видела, танки горелые немаки тащили, а кладбище немецкое? Я посчитал ихние могилки, и скажу вам бабы, дорого немакам обошёлся этот бой, не считая танков, сотня могил, а ранетых должно быть втрое больше. Етот пулемётчик, кладбище немаков, его видать работа, всё бабы, утрите слёзы и тащите его в воронку к своим товарищам, а я далее полезу, посмотрю где ещё герои лежат. Чтобы не испугать до смерти своего спасителя я застонал и выматерился, чем самым сразу определился как свой и раненый. Дед от неожиданности сначала присел, а потом шустро перебирая конечностями по — крабьи подполз ко мне.

— Сынок! Ты што, ранетый?

— Не знаю дед, может и раненый, но скорее всего контуженый и засыпанный. Вишь вот откопаться никак не могу, сил нет, помоги а? А воды нет ли, уже не помню сколько не пил, изнутри высох как саксаул в пустыне.

— Сей минут сынок ! Ты ведь один тута живой остался, остальных немец побил, налетели самолётами и закидали вас бонбами. Третий день мы вас хороним, полсотни солдатиков наших уже закопали. Немаки своих побитых похоронили, танки горелые утащили, оружье ваше какое целое собрали, а вас бросили. Наши выселки недалёко, вот и хороним своих солдатиков, ну и где чего собираем для общества, кто сидор найдёть, кто обувку кто и шинелку, а чего добру пропадать. Война по всему видать не завтра кончиться, а жить то надо.

— Бабы,— закричал он, — ранетый тута наш! Воды тащите, да поболее! Плача и причитая, 'на полусогнутых' пришкандыбали три женщины, одна с бидоном.

— Пей сынок. Тут молочко, воды нет. Спас тя Бог. Ужо мы тя чичас откопаем. Мы осторожненько, не боись, ран твоих не тронем и дружно в шесть рук начали откапывать. Сначала откопали ноги, потом вытащили из окопа, ощупали, осмотрели меня всего, с ног до головы,

— Крови вроде нет, руки ноги не ломаны,— одна из женщин отчиталась перед стариком, и перекрестившись продолжила, — чудо Господнее, все кругом убитые, а на ём ни царапины. Подо мной, оказалось, лежал вещмешок и противотанковое ружьё, бабы удивились его длине, а старик пощупав его спросил,

— Никак крепостное ружжо?

— Нет дедушка, это противотанковое ружьё, говоришь видел как немцы горелые танки уволокли? Так вот, это я их залудил, бронебойщик потому что. И тут же мне вспомнился художественный фильм, уже не помню как его название, но слова киношного генерала, почему-то вспомнились отчётливо,— надо выбивать у них танки. Во что бы то ни стало надо выбивать танки.

— Надо? Значит, будем выбивать!

— Дед в деревне немцы есть? Спросил я.

— Да откуда сынок, все что были, прошли и ушли, вас чаю оставили паромную переправу боронить, последний наший и взорвал паром уходя. Тута недалече, вёрст десять мост есть, вот тудой и прёт немчура. Паром был небольшой, мы на нём, на луга косить сено ездили.

— А несознательных дезертиров, беглых заключённых, бывших репрессированных?

— Репрессированный есть. Я это сынок. Бывший председатель сельсовета, а дезертиров и воров с бандитами спокон веку в наших выселках не было.

— Добро дед. Мне бы помыться, постираться, оружие в порядок привести, да поклевать чего нито, а дальше война план покажет.

— Суседка! Позвал дед, возьми солдатика к себе домой, подсоби раненому, помыться там, постираться, да покорми яво. Обчество тебе зачтёт.

— Ты чё старый, обиделась женщина,— может мою кровиночку, сей минут кто-то обиходит. Оообчество тебе зачтёт. Чтоб тебя черти зачли, пень ты старый. Пошли солдатик, дай чего понесу.

— Ружьё мамаша пуд весит, сидор полпуда. Давай я ружьё, ты сидор, а ты дед поищи здесь хорошенько, может патроны к моему слонобою найдёшь, да приходи после, поговорить надо серьёзно.

— Принесу и приду, тебе ещё чего надо?

— Надо дед много, поэтому и приглашаю поговорить. Война и вправду не завтра кончится, да и не послезавтра. Я солдат и у меня приказ, выбивать у немца танки. Приказы сам знаешь, надо исполнять.

Старушка подхватила сидор и бидон, я вздохнув поднял ружьё, и поплёлся за белым платком маячившем впереди. Минут через сорок добрались до околицы, ещё минут через десять мы зашли во двор с небольшим домиком-мазанкой. Во дворе летняя кухня, тут же у кухни, росло раскидистое дерево, а под ним стоял стол с двумя вкопанными лавками у забора колодец в глубине двора сараюшка.

— Садись сынок, сымай с себя всё, надо замочить твою одёжку, вода нагрета, вон в корыте и помоешься. А я тебе поесть спроворю.

-Погоди мать. Давай познакомимся, а то я мать да мать, дед да дед. Неудобно как то своих спасителей безымянно величать. Меня к примеру, Алексеем звать? А вас как ?

— Так Пелагея я. Отца Георгием звали, а старосту нашего Иван Дмитриевич, он и кузнец и первый тракторист и председателем сельсовета у нас был, да вот не сполнил какой-то приказ и сняли яво и с председателя и с партии выгнали. Ну да мы звали его Старостой спокон веку, он и сейчас у нас Староста, нонешные все вакуировались. В выселках живут три деда да десяток баб, да детишек десяток, хорошо лес да река рядом, ягода да грибы не переводятся, река опять же рыбкой нас балует, так что с голоду не помираем, да и животинка кака ни кака есть, молочко, маслице, опять же куры, яйцо есть, что на пасху красить да и себя инда побаловать.

— Пелагея Георгиевна, тут вот какая беда со мной, бомба близко разорвалась, мне мозги стряхнуло, контузия по-медицински, так я подзабыл кое-чего. Помоги вспомнить, вот год, число и месяц ныне какие?

-Так 17 мая 41 года, неделя как война.

— А местность как называется?

— Так Могилёвская область, выселки Залужье, речка Сож. Ты мойся солдатик, а я пошла хозяйничать. А то за разговорами ты немытый и нестираный, да и некормленый останешься. На печке казан с горячей водой, рядом бочка с холодной, там же корыто, вот мыло, снимай грязное, сейчас принесу чистое бельё, да ты не стыдайся сынок, мой-то чуть постарше тебя, тоже где-то воюет, а я поесть спроворю, ни то придеть Староста, а я ничё и не успела, сраму не оберёшься.

— Слегка охренев от упавшей в голову информации я побрёл в сторону лёгкой кухни. Про то, что Великая Война, началась 22 июня 1941 года, я знал точно. — Делааа,— пробормотал я,— так это ещё и параллельная реальность что ли, вот угораздило? Говорила же мне мама, — не пей Лёша , козлёночком станешь,— не послушал я, красноармейцем стал. Вздохнул, смотал обмотки, снял ботинки, стянул с себя гимнастёрку, глянул на петлицы два треугольника. — Ого, да я командир отделения, полез в карманы гимнастёрки. В одном красноармейская книжка, читаю, Кожемяка Алексей Алексеевич, год рожденья 1918, место рождения г. Красноярск. Охренеть! Всё, кроме года рождения соответствовало моим данным, читаю дальше, окончил курсы бронебойщиков, по результатам стрельб присвоено звание младший сержант. Назначен, на должность командира отделения бронебойщиков. В книжку вписан ПТР номер такой то и карабин Мосина номер сякой то. Имею три благодарности, за отличную стрельбу. Вторым документом оказался Комсомольский билет. Во втором кармане оказался платочек с вышитыми инициалами 'О.П.' и серебряный крестик, и по первому и по второму никаких воспоминаний, сердце даже не трепыхнулось. Хоть я и был атеистом, но крестик решил надеть, хотя бы в пику комсомольскому билету. Нашёл сидор, развязал узел, выложил на стол небогатый солдатский скарб, котелок, мыльно рыльное, полотенце, рубаха с кальсонами, запасная гимнастёрка и галифе, судя по паре треугольников в петлицах гимнастёрки сидор мой, а вот и пять пачек патронов, три подсумка с шестью снаряжёнными обоймами, значит где-то должно быть и мое ружьё. Смутно помнилось, карабин Мосина. Быстро намутил теплой воды, куском хозяйственного мыла намылил голову, смыл, что солдату помыться, голова, мудя и жопа, с остального грязь сама отваливается. Бриться не стал, не на свиданку идти, да и до ближайшего старшины как до Киева ...

Переоделся в чистое бельишко, одел запасные галифе и гимнастёрку, подпоясался ремнём, и сразу почувствовал себя частью великого воинского братства, которое сражалось сейчас по всему фронту, от Заполярья до причерноморских степей. Слил грязную воду, сел за стол и задумался,— Фронт далеко, немцы прут как наскипидаренные, хрен за ними угонишься, но и сидеть в деревне где 'грибы да ягоды', для меня стрёмно. Остаётся партизанить, а это жизнь на подножном корме, озираясь и прячась. Надо найти того кто до фронта довезёт и недорого возьмёт. Кто может довезти? Танкист на танке, шофер на машине, лётчик на самолёте. Первые два отпадают, на дорогах полно немцев и доедем мы до первого поста жандармов. Лётчика найти не проблема, раз недалеко мост, его наши просто обязаны бомбить, немцы обязаны оборонять, потери и с той и с другой стороны неизбежны. Другое дело найти наш брошенный или немецкий едва устроенный аэродром. Чаще всего это одно и тоже, немцы не заморачиваясь сбрасывали в близлежащие овраги брошенные советские самолёты и использовали взлётные полосы по назначению. Солнце уже склонилось к закату, старушка наконец спроворила на стол, я молча похлебал жидкой ушицы, съел глазунью из пары яиц и всё это запил крынкой простокваши. Георгиевна собрала мое бельё, гимнастёрку, галифе, посмотрела на обмотки и сказала.