Бронебойщик

— Ниии фига се бабахнуло,— пробормотал я, ослепший и оглохший от близкого упавшего разряда молнии, — с какого банана гроза, на небе ни тучки, да что там тучки, видимость как говорят лётчики миллион на миллион? Не успев додумать, что явилось причиной такой грозы, как вдруг ощутил, как волосы на голове вдруг встали дыбом. Успел оглядеться вокруг, вроде вокруг полно высоких деревьев, недалеко столбы высоковольтной ЛЭП, тем не менее 'сухая гроза' по всей видимости, охотилась именно за мной. Вспомнились слова старшины,— метр глубины окопа, даёт шанс бойцу дожить до Победы,— поэтому недолго думая прыгнул рыбкой в ближайший кювет. Прыгнул, но вот упасть на дно кювета не успел, ещё в коротком полёте, теряя сознание, я ощутил как тело скручивает попавший в него разряд. Затем мрак в сознании, и вдруг слышу, кто-то кричит, — По немецко фашистским захватчикам — огонь! Слева и справа бах, бабах, пулемёт та— та— та-та. Фигасе! Я что, опять заснул и не выключил телевизор? Откуда у меня опять телевизор? Я ж его выбросил пару месяцев назад, надоело на одни и те же морды каждый день смотреть. Все правильные слова говорят, а толку ноль.

Ой-ё-ёй! Больно же! Кто-то пнул меня по рёбрам , слышу кричат , — Стреляй Алексей , танки же прут. Голова раскалывается, как будто вчера лишнего накатил, ну да, выпили, ребята уговорили отметить второе призовое место в стрельбе среди охотников города, но выпил— то я как говорили старые моряки,— в плепорцию, с чего тогда такие глюки? Открыл глаза, меня мутузит какой, рыская то жлоб, орёт про какие-то танки, я в окопе, жара, во рту пустыня Сахара, очень хочется пить. Что за херня? Откуда окоп! Жара! Что вообще происходит? Снимают кино?

— Да ты охренел боец! Какие нахер танки?

— Какие? Ты выгляни из окопа урод, сейчас нас давить как тараканов будут! Боец брызгал слюной и завывал от страха.

— Отставить! Скомандовал я,— дай воды, сомлел я от солнца, не понял что ли? Боец суёт мне флягу, делаю несколько глотков тёплой воды. Над головой вжикнуло, бруствер слегка причесало пулемётной очередью. Таак! А тут всё по настоящему, ну что же сначала решим проблему с танками и потом осмотрюсь внимательней. Привстаю, смотрю за бруствер, по фронту редкая цепь в мышиного цвета униформе, чуток впереди штук пять угловатых танка рыская со стороны в сторону ползли на наши позиции. И с чего они решили, что я истребитель танков? Агаа! Вот оно что, рядом со мной в окопе прикрытое холстиной лежит здоровенное ружьё. ПТР. А я значит бронебойщик, боец мой второй номер и мы все, в глубокой жопе второй мировой. Ну что надо стрелять, а то закопают нахрен если не те, так другие. Эх, где мои семнадцать лет? — Патрон! Кричу я открывая затвор ружья, и второй номер суёт в патронник нехилый такой патронище. Ну что Алекс, поехали? Патрон в патроннике, закрыл затвор, ищу цель. До переднего танка метров 200 до последнего 250. Глазомер у меня от отца, учил стрелять меня с детства, купил мне пятикласснику,'воздушку', сделал на работе матрицу для пулек, а свинца вокруг валялось немеряно.

-Глаза Лёшка, даны чтобы видеть, а голова чтобы думать,— говорил он,— поэтому сначала думай, а потом стреляй, думай как определить то место, где пуля должна встретиться с целью. Через пару лет, я стрелял и попадал на слух, через зеркало, навскидку, и от бедра. Каким-то образом перестроилось зрение, я мог разглядеть цель на любом расстоянии, будь она в двадцати шагах или в километре от меня.

Решаю стрелять в последний танк, дабы передние не сбежали раньше времени. Навожусь на танк как учили, и тут же возникла мысль,— интересно где меня учили стрелять по танкам? Ладно, потом выясню, сначала надо решить проблему с танками. Идут фронтом ко мне под небольшим углом, значит пока наиболее уязвимо ведущее колесо, бью в колесо, лопается гусеница, танк разворачивает, бью моторную группу, именно в такой последовательности и действую. Бэмс ! Хера себе! Ружьишко лошадиным копытом лягнуло в плечо,— патрон,— кричу второму номеру, тот торопливо суёт следующий боеприпас. Так и есть, у замыкающего танка слетела гусеница, и его развернуло ко мне бортом, вторым выстрелом я разбил ему двигатель. — Патрон! Следующий танк, вполз на рубеж огня, и пара выстрелов остановила и его. Первый танк уже горел во всю, а над вторым поднялся сизый дымок, однако наслаждаться видом гибнущего врага некогда, вон ещё кандидаты в покойники ползут. — Патрон! Выстрел. Патрон! Выстрел!

— Блядь с прикладом надо что-то делать, — подумал я,— плечо уже практически не чувствую.— Патрон! Выстрел! Патрон! Выстрел! Последний вражеский танк, докатился до позиций метров за триста от меня и его там упокоили гранатой. Всё! Я сполз на дно окопа, прикрыл глаза и отключился. Последней мыслью было,— а не хило мы им вломили.

Опять прихожу в сознание, вокруг тишина и воняет тленом. Попытался подняться на ноги, но не смог этого сделать, оказывается, я по шею засыпан землёй. Как в тумане вспомнился последний бой, как стрелял по танкам.

— Ну и каким боком встретились я и война, тем более через шестьдесят лет после её окончания? Мне двадцать три года, по профессии я электросварщик, образование среднее, армия, сержант ВВ, разведён, детей с бывшей женой нет, беспартийный, в гробу видел всех фюреров от Зюзи, Жирика, и до Медведя. Но ближе к теме, я осмотрелся, но что я мог увидеть засыпанный почти до бровей?

— По всему видать попал, — подумал я, — читал я в книгах о подобных случаях. И что мне теперь делать? Знаниями, кроме того, что наши победят, не обладал, ни переходной патрон, ни танк не нарисую. С песнями вроде тоже напряг, ну не дал мне Бог таланту, ах да, можно же Хрущёва заложить, Горбачёва замочить, и Ельцина завалить, но будет ли с этого прок? Херонимо его знает, там такой клубок пауков, если и валить, то валить надо всех, а не ну ли их нахер. Если такая могучая страна, развалилась из-за десятка предателей, то может, она этого достойна. Узнать бы ещё, а в какой год и куда я попал?

— Надо выбираться потихоньку. Мало-помалу, я сгребал с себя землю, благо она была рыхлой и легко осыпалась куда-то в низ, освободил сначала левую руку, потом грудь, старался добраться до зажатых какой-то железякой ног. Опять захотелось пить, и жрать.

— Что за скотина такая человек? Без еды и питья жить может, но не долго,— думал я,— и если в брюхе пусто. то ни о чём другом думать не хочет... Вдруг справа, где как я помнил раньше была пулемётная ячейка, послышались чьи то голоса. Я затих и прислушался, говорили по-русски, голоса стариковские и бабьи. Дед ругал баб за то, что они боялись мертвецов.

— Ну чаво он теперя может исделать тебе Мария? Всё, он болезный уже никому ничаво не сделаить. Которого уже находим, а ты всё боииси. Мёртвые они все, но неможно им так лежать, похоронить воинов русских мы должны. Он чё могли сделали, видела, танки горелые немаки тащили, а кладбище немецкое? Я посчитал ихние могилки, и скажу вам бабы, дорого немакам обошёлся этот бой, не считая танков, сотня могил, а ранетых должно быть втрое больше. Етот пулемётчик, кладбище немаков, его видать работа, всё бабы, утрите слёзы и тащите его в воронку к своим товарищам, а я далее полезу, посмотрю где ещё герои лежат. Чтобы не испугать до смерти своего спасителя я застонал и выматерился, чем самым сразу определился как свой и раненый. Дед от неожиданности сначала присел, а потом шустро перебирая конечностями по — крабьи подполз ко мне.

— Сынок! Ты што, ранетый?

— Не знаю дед, может и раненый, но скорее всего контуженый и засыпанный. Вишь вот откопаться никак не могу, сил нет, помоги а? А воды нет ли, уже не помню сколько не пил, изнутри высох как саксаул в пустыне.

— Сей минут сынок ! Ты ведь один тута живой остался, остальных немец побил, налетели самолётами и закидали вас бонбами. Третий день мы вас хороним, полсотни солдатиков наших уже закопали. Немаки своих побитых похоронили, танки горелые утащили, оружье ваше какое целое собрали, а вас бросили. Наши выселки недалёко, вот и хороним своих солдатиков, ну и где чего собираем для общества, кто сидор найдёть, кто обувку кто и шинелку, а чего добру пропадать. Война по всему видать не завтра кончиться, а жить то надо.

— Бабы,— закричал он, — ранетый тута наш! Воды тащите, да поболее! Плача и причитая, 'на полусогнутых' пришкандыбали три женщины, одна с бидоном.

— Пей сынок. Тут молочко, воды нет. Спас тя Бог. Ужо мы тя чичас откопаем. Мы осторожненько, не боись, ран твоих не тронем и дружно в шесть рук начали откапывать. Сначала откопали ноги, потом вытащили из окопа, ощупали, осмотрели меня всего, с ног до головы,

— Крови вроде нет, руки ноги не ломаны,— одна из женщин отчиталась перед стариком, и перекрестившись продолжила, — чудо Господнее, все кругом убитые, а на ём ни царапины. Подо мной, оказалось, лежал вещмешок и противотанковое ружьё, бабы удивились его длине, а старик пощупав его спросил,

— Никак крепостное ружжо?

— Нет дедушка, это противотанковое ружьё, говоришь видел как немцы горелые танки уволокли? Так вот, это я их залудил, бронебойщик потому что. И тут же мне вспомнился художественный фильм, уже не помню как его название, но слова киношного генерала, почему-то вспомнились отчётливо,— надо выбивать у них танки. Во что бы то ни стало надо выбивать танки.

— Надо? Значит, будем выбивать!

— Дед в деревне немцы есть? Спросил я.

— Да откуда сынок, все что были, прошли и ушли, вас чаю оставили паромную переправу боронить, последний наший и взорвал паром уходя. Тута недалече, вёрст десять мост есть, вот тудой и прёт немчура. Паром был небольшой, мы на нём, на луга косить сено ездили.

— А несознательных дезертиров, беглых заключённых, бывших репрессированных?

— Репрессированный есть. Я это сынок. Бывший председатель сельсовета, а дезертиров и воров с бандитами спокон веку в наших выселках не было.

— Добро дед. Мне бы помыться, постираться, оружие в порядок привести, да поклевать чего нито, а дальше война план покажет.

— Суседка! Позвал дед, возьми солдатика к себе домой, подсоби раненому, помыться там, постираться, да покорми яво. Обчество тебе зачтёт.

— Ты чё старый, обиделась женщина,— может мою кровиночку, сей минут кто-то обиходит. Оообчество тебе зачтёт. Чтоб тебя черти зачли, пень ты старый. Пошли солдатик, дай чего понесу.

— Ружьё мамаша пуд весит, сидор полпуда. Давай я ружьё, ты сидор, а ты дед поищи здесь хорошенько, может патроны к моему слонобою найдёшь, да приходи после, поговорить надо серьёзно.

— Принесу и приду, тебе ещё чего надо?

— Надо дед много, поэтому и приглашаю поговорить. Война и вправду не завтра кончится, да и не послезавтра. Я солдат и у меня приказ, выбивать у немца танки. Приказы сам знаешь, надо исполнять.

Старушка подхватила сидор и бидон, я вздохнув поднял ружьё, и поплёлся за белым платком маячившем впереди. Минут через сорок добрались до околицы, ещё минут через десять мы зашли во двор с небольшим домиком-мазанкой. Во дворе летняя кухня, тут же у кухни, росло раскидистое дерево, а под ним стоял стол с двумя вкопанными лавками у забора колодец в глубине двора сараюшка.

— Садись сынок, сымай с себя всё, надо замочить твою одёжку, вода нагрета, вон в корыте и помоешься. А я тебе поесть спроворю.

-Погоди мать. Давай познакомимся, а то я мать да мать, дед да дед. Неудобно как то своих спасителей безымянно величать. Меня к примеру, Алексеем звать? А вас как ?

— Так Пелагея я. Отца Георгием звали, а старосту нашего Иван Дмитриевич, он и кузнец и первый тракторист и председателем сельсовета у нас был, да вот не сполнил какой-то приказ и сняли яво и с председателя и с партии выгнали. Ну да мы звали его Старостой спокон веку, он и сейчас у нас Староста, нонешные все вакуировались. В выселках живут три деда да десяток баб, да детишек десяток, хорошо лес да река рядом, ягода да грибы не переводятся, река опять же рыбкой нас балует, так что с голоду не помираем, да и животинка кака ни кака есть, молочко, маслице, опять же куры, яйцо есть, что на пасху красить да и себя инда побаловать.

— Пелагея Георгиевна, тут вот какая беда со мной, бомба близко разорвалась, мне мозги стряхнуло, контузия по-медицински, так я подзабыл кое-чего. Помоги вспомнить, вот год, число и месяц ныне какие?

-Так 17 мая 41 года, неделя как война.

— А местность как называется?

— Так Могилёвская область, выселки Залужье, речка Сож. Ты мойся солдатик, а я пошла хозяйничать. А то за разговорами ты немытый и нестираный, да и некормленый останешься. На печке казан с горячей водой, рядом бочка с холодной, там же корыто, вот мыло, снимай грязное, сейчас принесу чистое бельё, да ты не стыдайся сынок, мой-то чуть постарше тебя, тоже где-то воюет, а я поесть спроворю, ни то придеть Староста, а я ничё и не успела, сраму не оберёшься.

— Слегка охренев от упавшей в голову информации я побрёл в сторону лёгкой кухни. Про то, что Великая Война, началась 22 июня 1941 года, я знал точно. — Делааа,— пробормотал я,— так это ещё и параллельная реальность что ли, вот угораздило? Говорила же мне мама, — не пей Лёша , козлёночком станешь,— не послушал я, красноармейцем стал. Вздохнул, смотал обмотки, снял ботинки, стянул с себя гимнастёрку, глянул на петлицы два треугольника. — Ого, да я командир отделения, полез в карманы гимнастёрки. В одном красноармейская книжка, читаю, Кожемяка Алексей Алексеевич, год рожденья 1918, место рождения г. Красноярск. Охренеть! Всё, кроме года рождения соответствовало моим данным, читаю дальше, окончил курсы бронебойщиков, по результатам стрельб присвоено звание младший сержант. Назначен, на должность командира отделения бронебойщиков. В книжку вписан ПТР номер такой то и карабин Мосина номер сякой то. Имею три благодарности, за отличную стрельбу. Вторым документом оказался Комсомольский билет. Во втором кармане оказался платочек с вышитыми инициалами 'О.П.' и серебряный крестик, и по первому и по второму никаких воспоминаний, сердце даже не трепыхнулось. Хоть я и был атеистом, но крестик решил надеть, хотя бы в пику комсомольскому билету. Нашёл сидор, развязал узел, выложил на стол небогатый солдатский скарб, котелок, мыльно рыльное, полотенце, рубаха с кальсонами, запасная гимнастёрка и галифе, судя по паре треугольников в петлицах гимнастёрки сидор мой, а вот и пять пачек патронов, три подсумка с шестью снаряжёнными обоймами, значит где-то должно быть и мое ружьё. Смутно помнилось, карабин Мосина. Быстро намутил теплой воды, куском хозяйственного мыла намылил голову, смыл, что солдату помыться, голова, мудя и жопа, с остального грязь сама отваливается. Бриться не стал, не на свиданку идти, да и до ближайшего старшины как до Киева ...

Переоделся в чистое бельишко, одел запасные галифе и гимнастёрку, подпоясался ремнём, и сразу почувствовал себя частью великого воинского братства, которое сражалось сейчас по всему фронту, от Заполярья до причерноморских степей. Слил грязную воду, сел за стол и задумался,— Фронт далеко, немцы прут как наскипидаренные, хрен за ними угонишься, но и сидеть в деревне где 'грибы да ягоды', для меня стрёмно. Остаётся партизанить, а это жизнь на подножном корме, озираясь и прячась. Надо найти того кто до фронта довезёт и недорого возьмёт. Кто может довезти? Танкист на танке, шофер на машине, лётчик на самолёте. Первые два отпадают, на дорогах полно немцев и доедем мы до первого поста жандармов. Лётчика найти не проблема, раз недалеко мост, его наши просто обязаны бомбить, немцы обязаны оборонять, потери и с той и с другой стороны неизбежны. Другое дело найти наш брошенный или немецкий едва устроенный аэродром. Чаще всего это одно и тоже, немцы не заморачиваясь сбрасывали в близлежащие овраги брошенные советские самолёты и использовали взлётные полосы по назначению. Солнце уже склонилось к закату, старушка наконец спроворила на стол, я молча похлебал жидкой ушицы, съел глазунью из пары яиц и всё это запил крынкой простокваши. Георгиевна собрала мое бельё, гимнастёрку, галифе, посмотрела на обмотки и сказала.

— Надысь мы командира вашего схоронили, от него сапоги остались добрые, не побрезгаешь обуть?

— Нет Геогиевна, не побрезгую. На хорошие портянки да хорошие сапоги, это ж цены такой обувке нет! Лишь бы впору были. Старушка пошла в дом за сапогами, а я принялся за чистку ружья, положил его на стол и стал внимательно его осматривать. Во первых я его второй раз в жизни держал в руках, те десять минут боя и сейчас, во вторых надо как то разобрать его, почистить ствол, а ни каких приспособ я не видел, ствол то под полтора метра. Затвор с грехом пополам я снял, глянул в ствол, нагар присутствует. Эх,— керосинчику бы сюда, да шнура бы какого метра два, да тряпку какую ни будь,— подумал я, а в это время калитка открылась и показался дед с противогазной сумкой, сидором и карабином!

-ТА-ДААМ! Оказалось, дед еще покопался, и нашел в том месте, где меня нашли, всё это добро, выгрузил сидор, оказался вещмешком моего второго номера, а в нём все приблуды для чистки ПТР. Пузырёк с оружейным маслом, ёршик, пара белья, пара банок тушёнки, пачка чая, пол кило пиленного сахара, буханка хлеба, кусок сала и ещё пара полных фляжек. Открутил колпачки в одной спирт, в другой вода.

— Спасибище Иван Дмитриевич! Я уже хотел сам вернуться на позиции и поискать этот вещмешок сам видишь ружьё какое, простым шомполом не почистить, а вот его родной скручивается из четырёх частей. Карабин мой вообще вещь зачётная, я с него за пол версты в голову немцу пулю кладу, вот найду снайперский прицел, вообще немцам кисло будет. Я тут же занялся ПТРом, дед сидел молча, смотрел как я чищу оружие.

— Так что ты далее будешь делать сынок, — дед после недолгого молчания начал разговор.

— Как что? К своим подамся, я бронебойщик и снайпер. Мне на печи лежать нельзя, там мои товарищи бьются насмерть, одолевает пока немец, сука исподтишка под дых ударил. Вот мы и потерялись, силищи ж у него немеряно, вся Европа на него работает, да с ним на нас прёт. Всякой твари по паре. И французы и чехи, итальянцы, испанцы, венгры и румыны, финны, даже болгаре, мать их братушек долбанных, и те с ними. Ништо Иван Дмитриевич, мы упрёмся, помотаем им жилы, а там и попрём их. Что первый раз нам в берлинах и парижах девок ихних драть? А, дед?

— Не впервой сынок, но кровушки прольёться... Не одна, не сотня, да что там сотня, сотни тысяч матерей не дождутся своих сыновей, жёны мужей, а детки отцов. Воевал я в имперьялистическу, повидал горюшка,— вздохнул дед, вспоминая свою войну.

— Что да, то да Иван Дмитриевич, но то доля наша мужская, землю пахать и в землю когда придёт пора, ложиться. Ты мне лучше подскажи, аэродром поблизости есть?

— Как не быть. Вот река, вот мост, пальцем на столе рисовал дед, вот наши выселки, а вот туточки, он ткнул пальцем ниже деревни в двенадцати верстах, как раз наш эродром. Скольки раз мы туды провизию возили, не счесть. А зачем тебе эродром, ты ж не лётчик.

— Что правда то правда, я не лётчик, но этих лётчиков тут скоро будет как грибов после дождя. Наши мост бомбить будут? Будут. Вот и посыпятся наши летуны как горох с неба. Мост это серьёзный объект, немцы его охранять будут крепко, а наши как всегда,— шашки ввысь, рысью марш! И башкой о зенитку бах, на землю ляп, только успевай спасать, они то мне и помогут долететь до своих. Не тащить же мне мою пушку две сотни вёрст на плече, ленюсь я. Завтра схожу, аэродром разведаю, а вы глядите в небеса, оттуда наши летуны падать будут. Кого сможете, спасите и спрячьте, я вернусь заберу их с собой. Вот ещё что, мне старой сети метра три надо.

— Да зачем тебе? Рыбы мы и так наловим, вершами.

— Не для рыбалки дед, для маскировки. Ты главное найди мне кусок сети, завтра всё сам увидишь.

— А чё её искать то? Вон у соседки сынок рыбалкой баловался, и сети были, спроси Георгиевну найдёт она тебе кусок бредня.

Проходившая мимо Георгиевна сказала,

— Есть сети Лёша, вон в сараюшке на стенке висят, выбери кусок какой нужен, не скоро видать, сынку моему рыбачить придётся. Всхлипнув она пошла в дом, а мы посидели ещё немного молча, потом я попросил деда,

— Дмитрич, а нет ли у тебя ножа лишнего, говорят ты кузнец знатный, ну не может такого быть чтобы ты нож не сковал.

— Как же нет, есть. Вот до дома дойду и принесу, сковал я его Алексей лет двадцать назад из обломка старого немецкого палаша, веришь ли, в тоже время и заточил, с тех пор только правил на оселке, бриться можно. Поимеешь ты его Лексей не просто так, а в награду за те танки. Видел я их близко, воняли палёной мертвечиной. Спас тебя Бог, видать должон ты еще чего-то доброго сделать, а что за работа у солдата как не супостата бить? Дед довольно быстро поковылял к своей хате и также быстро вернулся, положил передо мной на стол нож в деревянных ножнах. Сразу скажу, на вид нож был неказист, видно сразу, что нож не парадный, а рабочий. Но в ладонь лёг как влитой, что прямым, что обратным хватом, как говорится и сальце нарезать и при случае горло перехватить. Я поднялся, приложил правую руку к сердцу, поклонился и сказал,

— Спасибо Иван Дмитриевич, покуда жить буду, не забуду. С тем и распрощались, а я метнулся к сараюшке, нашёл сеть с мелкими ячейками, отмахнул ножом на глаз метра три и опять пристроился за столом кроить маскировочную накидку. Подошла хозяйка, принесла сапоги и пару кусков материи на портянки, я споро намотал их и обул сапоги, прошёлся по двору, привыкая к обновке,

— Отлично Георгиена, как доктор прописал. Эх, теперь бы ещё шинелишку найти, — мечтательно проговорил я.

— Найдём касатик, сейчас пробегусь по соседкам, шинелка есть и у меня, даже две, но они маловаты тебе будут, да и дырявы. Дай я на тебя поближе погляжу, чтобы размерами не обмишулиться. Ого, да ты богатырь парень. Небось все девки на деревне твои?

— Городской я. Сибиряк из Красноярска. Мама вот крестик мне на войну дала, да тесьма потерялась, нет ли у вас Георгиевна чего-либо похожего.

Женщина молча пошла в дом и принесла метровый кусок тонкого шнура, я продел в него крестик примерял на шее, завязал узелок и надел крестик, спрятав его под рубаху. Так ещё одно дело сделал, осталось собрать сидор, поужинать пока светло и спать. В свой сидор сложил всё своё. Отдельно котелок и НЗ продукты, патроны к карабину. Набитые обоймы в подсумки их на пояс, одну зарядил в карабин. Флягу с водой и нож на пояс, благо была такая возможность у ножа. Шинель принесут, сделаю скатку и готов молодец как зелёный огурец! Накидка практически готова. Осталось поутру нацепить в ячейки сети травы да веточек и будем посмотреть на аэродром. Хозяйка принесла чугунок с вареной картошкой, кусок сала, горбушку хлеба и луковку. Сама ушла к соседям за шинелью и довольно быстро принесла не новую, но довольно хорошо сохранившуюся кавалерийскую шинель. Я примерил,— Спасибо Гергиевна, шинель как по мне сшита,— поблагодарил я хозяйку.

Ну что, оружие обихожено, сам помыт, обстиран, обут и одет. К бою и походу готов, но пока отбой. Лёг в сараюшке, что бы в случае чего уйти быстро и незаметно. Ночь пролетела птицей, закрыл глаза — ночь, открыл глаза — утро. Солнце едва приподнялось, а я уже был на полпути к аэродрому. Тропка вилась вдоль речки, то отдаляясь то приближаясь к её берегам, где-то по объяснениям деда должна появиться дорога, она вела прямо к аэродрому ибо её накатали водовозы. В эти времена никто водопроводом не заморачивался, черпали воду из реки в бочки и везли куда надо.

-Обеззараживание,— спросите вы?

— Не смешите мои тапочки, отвечу я! Распугают лягух и ладно. Вроде дошел до дороги, по которой на аэродром возили воду? Да, вон появился просвет между деревьями, и полянка какая-то на берегу. Опа! Чьи-то голоса, жеребячий гогот, потянуло дымком от костра. Да никак немчура пикник забацала, вот это славно я зашел. Обошёл поляну чуть выше от реки, как раз взгорок и с него, видно всё как на ладони. Два водочерпия наполняли бочку водой, чуть ниже по течению пятеро немцев расположились на отдых. Горел костерок, стояли раскладные стулья, столик. Один уже купался и судя по крикам и жестам предлагал своим 'камерадам' присоединится. Была мысль перестрелять их по быстрому, да притопить в реке, но потом, поразмыслив понял, что водовозов надо отпускать, их ждут и если они вернутся, то пошлют ещё кого ни будь на их поиски. А на сегодня я серьёзно воевать с немцами не планировал, моя бой сними впереди. Наконец водовозы собрались и уехали, а я начал понимать, что смерть этих шестерых лётчиков мне ничего не даст. Я же планировал улететь с шиком и блеском. Ну убью я этих уродов, немцы насторожатся, охрану увеличат, на хрена мне эта головная боль? Я ж в разведке, а в разведке главное разведать. Сплюнул и подался вслед за водовозами, не по дороге конечно краем поля по лесополосе, но главное в правильном направлении.

— Ага, вот и аэропорт отбытия. Двухмоторные машины взлетали, делали круг над аэродромом собираясь в стаю и потом устремлялись на восток.— Бомбардировщики мать иху, наших полетели бомбить,— я заскрипел зубами вспомнив лунный пейзаж на своей позиции.— Ну я вам гандоcам оставлю память о себе, пока не знаю как, но я упорный, чего ни будь придумаю. — Таак, бомбы тащат из того кустарника, а бочки с топливом катят из воон того сарая. Стройными рядами стояли палатки для личного состава, чуть дальше полевая кухня, около кухни длинная палатка,— понятно столовая, Народу не так много, на мой взгляд сотня максимум,— надо дождаться возвращения вылетевших самолётов и определиться с численностью лётного состава. Два самолёта стоят отдельно ,техники ковыряются в моторах. Так вот почему у тех летунов пикник, самолёты на ТО. Что с охраной? Зенитное прикрытие? Да они охренели! Вам что тут Папуасия? Непуганые что ли? Так я вас напугаю до икотки. Эх мне бы напарника потолковей, да с пулемётом. Я б их не до икотки, до смерти напугал бы. Всё, что мне надо было, я увидел, обошёл по длинной дуге аэродром, пересёк набитую транспортом грунтовку и залёг на склоне невысокого холма под небольшим кустом. Под самодельной маскировочной накидкой, меня немец может обнаружить разве что, наступив мне на спину, еда и питьё у меня с собой, так что ждём-с. Проснулся я от воя моторов, на посадку заходило с десяток самолётов. Один за другим они касались полосы, катились в конец аэродрома, там разворачивались и заезжали на стоянки где их тут же облепила орава техников, заправляя и подвешивая бомбы, открывая и закрывая многочисленные лючки. Лётчики же направились к столовой, у них работа такая, улетел-прилетел, сдал самолёт технику и пошёл сам заправляться.

— Красиво живут ссуки,— меня трясло от злости на эту сволочь и ох как чесались левый глаз и правый указательный палец, я даже руку засунул в карман. В это время на дороге показалась колонна машин, часть из них повернула на склад бомб, часть на склад топлива, откуда-то появились грузчики и споро начали разгружать машины. Порядок блин, и всё это без мата, быстро и красиво, один сбрасывает бомбу с машины на старый скат, четверо откатывают её на склад, думаю с бочками работают так же. Час и машины уехали за новой порцией. Летуны в это время поели и вышли на перекур. Потом потянулись в палатки.

— У них что сиеста? Точно! Надо уходить, а то доведут эти гансы до греха. Значит делают два вылета, один до, другой после обеда, затем отдых, сон и по новой. Народу много, человек сто — сто двадцать, бедаа. Может поймать их на взлёте? Я свободно попаду в бомбоотсек метров с трёхсот, штук пять самолётов взорву, делаю выстрел по бензоскладу, немцы ломанутся с аэродрома, что лоси, поймут же, что следующим выстрелом взорвут хранилище бомб. Мои летуны захватывают первый попавшийся бомбовоз, подхватывают меня и адьё Килиманджаро! Гениальный же план, надо обмозговать с лётчиками и как в песне,— Вот пошли на дело я и Рабинович.... Дождаться и увидеть очерёдность взлёта и если что подправить план.

Нет, всё как и рассчитывал, самолёты гуськом потянулись к взлётной полосе и по одному пошли на взлёт, последний десятый слегка замешкавшись ещё только выезжал со стоянки. Этого буду валить последним, дабы поторопить другие экипажи быстрее покинуть машины. Но вот и последний самолёт взвыл моторами, разбежался и прыгнул в небо,

— Улетели суки, ну ничего скоро вы у меня долетаетесь! Сам не улечу, но и вам крылья укорочу,— в полголоса поклялся я сам себе. Направление на деревню я знал, поэтому решил идти домой полями, торопиться мне некуда, дети по лавкам не плачут есть не просят. Может, найду чего полезного или кого-нибудь тоже полезного. Отполз метров двести, привстал, никого не вижу. Прислушался, тихо вроде, птицы щебечут, опасности не чую. А чуйка у меня хочу вам сказать ну ооочень сильно развита. Сколько раз меня выручала, не сосчитать. Начиная с детства, чуйка то не пускала меня на дорогу, по которой через секунду проносился грузовик, то наоборот заставляла прытью бежать с места, на которое через мгновение падала глыба льда с крыши. Вот так вспоминая прошлую жизнь, и размышляя о будущем, я потихоньку брёл по лесопосадкам в сторону деревни. В очередной раз, окидывая взглядом примерное направление движения, вдруг заметил какое-то неправильное пятно метрах в пятидесяти, резко упал и откатился с места падения, не спуская глаз с пятна. Карабин прыгнул в руки, мгновенно дослал патрон и взял пятно на мушку.

— Боец! Ко мне! Послышалась команда, и я едва не вскочил и побежал исполняя приказ.

— Хрена себе. Кто там такой борзый, выходи! Только медленно и держи руки на виду, я человек нервный, бомбой контуженый, шутки плохо понимаю. Ответил я командой на команду.

— Ви как разговариваете с командиром Красной армии боец? Кусты раздвинулись, и на божий свет вышло огородное пугало. Вот честное слово! Но с наганом в руке.

— Чем докажете, что вы командир Красной армии? Я вот сохранил форму, документы и оружие.

— Боец, ви что, не знаете, что немцы расстреливают командиров, коммунистов и евреев. Мне пришлось переодеться, в спешке я забыл там же и документы. Ви поступаете под моё начало как к старшему по званию, в случае неподчинения я отдам вас таки под трибунал.

— Ты сначала дойди до трибунала пугало, объяснишь им там кто ты, командир, коммунист, или еврей, мне к такому командиру идти не с руки. Ты своих солдат уже потерял, тебе и меня потерять не жалко будет. Всё кончен разговор, не по пути мне с тобой. Как говорится вот Бог, а вон в ту сторону восток. В той стороне мост и немцы, в той аэродром и тоже немцы, в той стороне речка неширокая, переплывёшь и двигай далее куда хочешь. Иди с богом и не попадайся мне больше командир в душе тыща дыр.

На том, расплевавшись, разошлись. Я присел, вот не хватало привести такого командира в деревушку. И сам пропадёт и стариков под петлю подставит, нет пусть пылит 'нах остен' сам. Минут через тридцать я снова пошёл в сторону деревни и через час входил во двор к Пелагее Георгиевне. Увидев меня, она всплеснула руками и запричитала

— Мы же подумали, что ты насовсем ушёл. Не попрощавшись.

— Георгиевна! На разведку я ходил, я солдат мне надо знать, где враг, что он делает, как навредить ему и вас под монастырь не подвести. Не всё так просто в военном деле. Покормишь? Я сегодня вёрст двадцать отмахал, чегой-то уставать я стал быстро после контузии.

— Сейчас Алексей, ты умойся с дороги, а я на стол накрою и бабка включив повышенную передачу заметалась по двору. Минут через пять на столе стояла сковорода с жареной рыбой краюха хлеба и крынка простокваши. И на том спасибо.

— А где ваш староста? Спросил я

— Так он с мужиками лодку смолит. Наши-то, уходя паром взорвали, а у нас на лугах скотинка теперь маемся с дойкой. Солдатики, не подумавши при коровах бабахнули теперь они плыть домой боятся, а нам доить их кажное утро и вечер надо, там у нас и лошади есть. В это время в той стороне, где стоял мост, прозвучали взрывы и зло застрекотали автоматические зенитки, а высоко в небе загорелся один костерок чуть в стороне другой, третий. Женщина замолчала и начала крестится.Я же вглядывался в надежде увидеть парашюты. Большие четырёх моторные самолеты, отбомбившись по мосту, сделали левый плавный поворот и полетели в сторону аэродрома и вскоре там прозвучали взрывы. Один из этих гигантов вдруг вспыхнул, накренился, и заскользил к земле, а три парашюта ветром сносило в нашу сторону.

— А вот и таксисты,— подумал я, однако собирать их в кучу надо. Прятать летчиков в деревне нельзя, прятать их надо там, где их искать не будут. А искать их не будут около аэродрома.

Во двор вошёл Иван Дмитриевич .

— Смотри Лексей всё как ты говорил, об пушку бах, на землю ляп, ну что ты будешь делать!

— Дмитрич не о том говоришь, надо собрать лётчиков в кучу. Пошли пацанов, пусть приведут их в какой-нибудь овраг подалее от села, да поближе к аэродрому. Это первое. Второе, потом пусть меня к ним отведут, третье, соберите чего поесть на пару дней в мой второй мешок, ну и кого ни будь мне в помощь донести еду да патроны. Давайте прощаться, не поминайте лихом Кожемяку Алексея, жив буду, вернусь с победой, ну а не вернусь, так не взыщите строго, одно знайте, я сделал всё что мог. Толкнув речь и озадачив народ, я пошёл к колодцу набрал свежей воды в флягу. Ко мне подбежал пацан лет тринадцати и запыхавшись доложил,

— Лётчиков будут собирать в Кривую балку, я отведу вас туда и помогу донести чего надо.

— Нужен ещё один помощник, амуниции много вдвоём тяжело нам будет, сказал я.

— Так сеструху свистну, поможет.

— Ну, давай свисти, пацан метнулся через забор и через пару минут привёл девочку тех же лет и скорее всего близнеца.

— Вот Маха. Поможет. Она сильная, как я.

— Так ребятишки, мешок он полегче, понесёт Маша, сумку с патронами, понесёшь ты, -указал я на пацана,-ты же, идёшь впереди и ведёшь нас к балке. Сам я закинул за спину свой сидор, перекинул через плечи по-кавалерийски карабин и куда деваться, поднял на плечи ПТР.

— Ну, с богом, я поклонился старикам, меня перекрестили, с тем и отбыл.

До балки добрались уже в темноте, Мишка засвистел, ему ответили и он потянул нас на дно оврага к каким то кустам.

— Стой! Кто идёт? Раздалось из темноты.

— Кто, кто? Скорая помощь в пальто. Младший сержант Кожемяка, истребитель танков.

— И много ты их истребил?

— Всех не помню, контужен был, но последние четыре штуки не далее как четыре дня тому назад. Что так и будем издалека переговариваться. Я вас, между прочим, давно жду, уже переживать начал, что пёхом до линии фронта идти придётся.

— Мы тебе что таксисты? Ты часом умом не тронулся, лбом танки разбивая, да и безлошадные мы, видел наверное как нас сбили.

— Так, пионеры, обратился я к ребятам,— домой доберётесь? Вот и ладушки, спасибо вам, дальше мы сами. Вы же, забудьте пока всё что видели и слышали, немцы, лётчиков завтра с утра искать будут, лучше им на глаза не попадайтесь. Всё, всё, никаких вопросов, всем до свидания и верьте, Красная армия вернётся. Теперь о делах наших скорбных вернулся як лётчикам. Вы товарищи красные военлёты, немецкий самолёт сможете пилотировать?

— Блядь, сержант сейчас ты скажешь, что у тебя самолёт где-то стоит готовый к взлёту. Ты точно здоровый?

— Я граждане лётчики, не настаиваю на своём предложении, базар как говорится большой, походите, приценитесь, может вам кто чего лучше предложит. Я подожду, не гордый. Не вы, так другие. Это я представляю самолёт вам, а не вы мне. Что за народ, — пробормотал я, удобнее устраиваясь, — ты им самолёт, а они тебе пошёл на хрен, больной на голову. Нет, буду ждать других лётчиков, посговорчивей. Я демонстративно развязал вещмешок, достал кусок сала, луковицу, краюху хлеба. Ножом отрезал сальца и смачно захрустел луковицей. Из темноты подошли лётчики, присели молча рядом.

— Ну что сержант давай знакомиться, — я майор Горюнов командир эскадрильи, это штурман эскадрильи капитан Земелько, это стрелок-радист старшина Коровин. Так где говоришь у тебя самолёт стоит?

— Ну, стоит он не у меня, а у немцев. Хотя у меня на немцев тоже стоит, вот оцените, какой длинный,— я указал пилотам на ПТР. Аэродром, который вы бомбили, видели? Там самолётов двенадцать штук. Бомбардировщики, двухмоторные, я провёл разведку и составил предварительный план захвата самолёта. Собственно мне нужны были летчики, что бы улететь. Неохота ноги бить до фронта. Фузея тяжёлая, бросить жалко. Я готов обсуждать детали плана, но по месту, поэтому садитесь поближе, угощайтесь, чем народ с нами воинами поделился, и давайте поспим, ибо рано утром нам надо совершить марш бросок в сторону немецкого аэродрома, там спрятаться понаблюдать и обсудить наши теперь общие планы. Утром едва начало рассветать я поднял лётчиков, распределил поклажу, и мы двинулись в сторону аэродрома. Привёл их к тому же кусту, под которым прятался накануне. Теперь мы устроились основательней, слегка проредили куст, натянули сеть, в которую вплели новую траву и ветки получился идеальный наблюдательный пункт. Немцы уже позавтракали, пилоты стояли строем перед своим командиром, видимо обсуждая предстоящий вылет, потом экипажи потянулись к своим машинам. Запустили моторы, и самолёты, словно гуси один за другим, покатили к началу взлётной полосы.

— И вот тут я начинаю играть соло на своей трубе. Стреляю по бомбоотсекам первого, второго ,третьего и .четвёртого самолёта, потом стреляю в замыкающего, следующий выстрел по бензохранилищу. На всё про всё у меня уйдёт пара минут, если у меня будет второй номер. У меня к вам как к специалистам есть несколько вопросов. Взорвутся ли бомбы от попадания бронебойно зажигательной пули калибра 14,5 мм, и второй вопрос взорвавшийся самолёт, не разнесёт ли остальные на хрен? Нам же нужен хоть один, но целый.

— Умеешь ты задавать вопросы сержант. У тебя кстати какое образование, языком треплешь как помелом, сомневаюсь я, что ты такой стрелок. Вот не люблю я людей, у которых всё так просто решается.

— А вы товарищ майор не сомневайтесь, вот моя красноармейская книжка, вот три благодарности за снайперскую стрельбу. Одна подписана начальником курсов бронебойщиков майором Зинченко, вторая от командира батальона капитана Муравьева и третья тоже от него. Вы лучше ответьте на мои вопросы. Давайте ещё подождём, вы увидите второй вылет, он будет после обеда часа в три, и будем выбирать время нашей акции. И любить меня совсем не обязательно товарищ майор, я сторонник двуполой любви, это когда кто не понимает, мужик с бабой, а не мужик с мужиком, и мне ваши ухаживания ни к чему. Штурман и стрелок слушали нашу перепалку с майором, раскрыв рты, видимо давненько так с их командиром разговаривали.— Кстати,— продолжал я,— могу предложить ещё один план. Если самолёты всё-таки взрываются, то последний в строю самолёт можно не взрывать, а просто перестрелять экипаж. Повторяю, я снайпер, мне это сделать как два пальца об лёд. Мы со старшиной стреляем и взрываем, вы товарищ майор со штурманом захватываете самолёт, подбираете нас и все вместе делаем ноги с этого неприятного места. Вот теперь можете спорить между собой, сколько хотите, я на крайний случай имею ещё один план, но вам он не понравится.

— Значит так сержант, майор обратился ко мне. Отвечаю по порядку. Бомба взорвётся. Радиус поражения большой. Тут взлохматит всё к чёртовой бабушке, Мы со штурманом понаблюдаем ещё второй вылет и после уже точно скажем тебе наше решение.

— Да не вопрос товарищ майор, наблюдайте, думайте, я жду вашего положительного решения до завтрашнего обеда. Майор опять набычился.

— Ты как разговариваешь со старшим по званию сержант?

— Могу вскочить, встать по стойке смирно и отдав честь, громко доложить.

— Ты что, сумасшедший, совсем страх потерял?

— Нет товарищ майор, я контуженный, и три дня лежал засыпанный в окопе, рядом с убитыми моими товарищами, пока меня старухи с ближней деревни не откопали. Я уже умер, и мне по херу все ваши звания, с вами или без вас, я доберусь до наших, у меня к немцам масса вопросов и первый из них, почему они суки до сих пор живы. Я отвернулся, забрался поглубже в куст и заснул, ибо всем известно,— солдат спит, а служба летит. Проснулся от того, что кто-то опять дёргал меня за ноги.

-Просыпайся сержант, надо поговорить. Майор не глядя на меня начал обсуждение плана. Самолёт Юнкерс-88, мне знаком, летал я на Юнкерсах, правда пассажирских трёхмоторных, но разницы в приборах и управлении думаю нет. Теперь по захвату самолёта. Стрелять будешь отсюда? Здесь практически середина поля видно прекрасно в обе стороны, захватывать будем последний самолёт. Мы заметили, что стоянка первого бомбардировщика практически рядом со столовой. Если удастся взорвать его, в то время когда лётчики будут принимать пищу то можно угробить практически все экипажи, останутся техники. Они кинутся тушить огонь, просто обязаны это сделать, когда подбегут, стреляешь по следующему самолёту и бегом к последнему, теперь по времени захвата. Мы решили, что утром лучший вариант, народ ещё спросонья запаникуют сильнее, а нам чем больше паники, тем лучше. Что скажешь?

— Скажу, что пол контуженой головы хорошо, а три с половиной лучше. Сейчас наметьте ориентиры и с вечера ползите в сторону последнего капонира, там на месте осмотрите подходы. Может ночью можно будет сделать какую-то мелкую диверсию, чтобы мотор не сразу завёлся. Действовать злодействовать начинаем по взрыву самолёта, и ради бога не бросайтесь в атаку с криками 'Ура'. Случайная пуля, попавшая в пилота и писец нашим наполеоновским планам. Предлагаю обсуждение плана закончить, приступить к ужину, надо хорошенько подкрепиться завтра с утра, у нас ну оочень нервный день. Развязал сидора, достал всё съестное, фляжку со спиртом, фляжку с водой, что можно открыл, что можно нарезал, и так как кружка была только у меня, на правах хозяина я брызнул в неё с пятьдесят грамм спирта, жахнул его одним глотком и занюхал хлебушком.

— МогЁшь сержант! Уважительно сказал капитан.

— Не могёшь, а мОгешь,— ответил я, захрустев лучком.

— Однако ты хозяйственный мужик сержант, всё у тебя есть, оружие сохранил, документы сохранил, в чистом обмундировании, выпить закусить есть, план спасения придумал, прямо сказочный богатырь.

— Чего то я вас не пойму товарищ майор, вам что, лучше было бы если бы к вам прибился какой ни будь чмошник? Без оружия, без еды, но заглядывал бы вам в рот и постоянно козырял 'есть тащ майор', 'так точно тащ майор'? Встретил я тут одного командира, в панике выкинул гимнастёрку с документами, потом ободрал огородное пугало. Но гонору, так прямо Ворошилов и Будённый в одном стакане,— ' Ви боец поступаете в мое распоряжение как к командиру више вас по званию, в случае неповиновения я таки отдам вас под трибунал' передразнил я 'Пугало'. Ох чую я товарищ майор, поимею я от вас неприятностей. Непонятно только за что?

Утро. Майор с капитаном уползли ещё с вечера. Шума никакого не было значит, устроились нормально. Проснулись наконец и немцы, умылись, оправились и в столовую, первыми завтракает обслуга, механики, водители, оружейники, связисты. Позавтракали и разбежались по объектам. Время полетело соколом, вот и экипажи потянулись выпить утреннее кофе, а значит осталось всего ничего от того момента когда уже нельзя повернуть назад. Мы со старшиной уже с пол часа были готовы открыть огонь, а немцы словно чувствуя свою гибель, тянулись не спеша в столовую. Наконец вроде последний экипаж зашёл в палатку и я пробормотал,

— Ну, с богом! Навёлся на ближний к столовке самолёт, выстрел! Патрон! Выстрел! Нихера не взрывается! Патрон! Немцы выбегают из палатки. Выстрел! Взрыв! Еще один! Ещё! Ещё! Навожу на бензосклад, кричу старшине, — патрон,— выстрел. Слава Аллаху! После первого же выстрела бочки загорелись и начали взрываться. На аэродроме творится чёрт знает что, немцы бегают с огнетушителями, забрасывают горящие самолёты землёй. Старшина дергает меня за плечи и кричит,

-Бежим! Бросай всё нахрен.

Ну, всё не всё, а сидор, скатку и карабин я прихватил, и мы рванули к последнему самолёту. Там уже вращались пропеллеры, пилот прогревал моторы. За спиной рвануло ещё пару взрывов, что придало нам скорости. Штурман стоял у самолёта и махал нам руками и когда мы подбежали, прокричал,

— Старшина, давай к верхнему пулемёту, а ты сержант, давай к нижнему, пристёгивайтесь и взлетаем!

Я щукой нырнул в люк, если пулемёт нижний значит надо искать его в полу. Ага, вот он, знакомый мне МГ, ничего сложного, лента уже заправлена и передёрнув затвор, приготовился к бою. Я своё дело сделал, осталось довериться 'таксистам'. Самолёт трясся по неровному полю как то резко развернулся, завыл моторами, присел, и вдруг резко сорвавшись с места, рванул вперёд. В нижний блистер пулемётной точки мне виделась только убегающая назад земля и близость этой земли мне не нравилась. Но вот тряска прекратилась, желудок вдруг подкатило к горлу, земля провалилась вниз, взлетели. Я представлял, что мы поднимемся повыше, повернём на восток и ноги мои ноги, но майор решил разбомбить мост, благо немцы не ожидали подлости от своего самолёта. Взлетев в сторону Запада, набрал высоту, развернулся, сориентировался по шоссе, прицелился и высыпал полторы тонны бомб на мост. Попал! Досталось всем и колонне танков и зенитчикам. С тем мы и убыли по прописке. Вот после моста майор снизил самолёт метров до двухсот и по известным штурману ориентирам полетел на восток, на этой высоте ждать нападения истребителей снизу не приходилось и расслабившись после такого нервного напряжения, я задремал. Проснулся от того, что меня опять кто-то грубо тормошил.

— Просыпайтесь сержант! Вылезайте из самолёта. Оружие не ищите, его у вас изъяли. До выяснения обстоятельств вы арестованы. Сдайте патроны и нож. И без фокусов сержант. Вылез из самолёта, наряд три человека фиолетовые околыши фуражек, примкнутые штыки передо мной сержант НКВД. Я медленно снял пояс, положил на землю и сидор со скаткой, сделал два шага назад. Попросил сержанта,

— Сохрани нож, перед законом моей вины нет, а нож моя первая награда от народа. А это дорогого стоит. Веди. Привели меня к неказистому домику, но имеющий полуподвал с крепкими решётками на окнах и закрыли в камере.

— Кормить точно не будут, но на всякий случай спросил.

— Служивый, а с кормёжкой у вас как? На что служивый пробухтел примерно следующее,— Что для предателей и фашистских прихвостней у них одно блюдо ВМСЗ. (Высшая Мера Социальной Защиты) расстрел по-простому.

-И как? Они на боли в желудке от такой еды не жалуются?

— Нее, ответил охранник, после пули в затылке все боли проходят на раз.

-Итическая сила! Да у вас тут санаторий.

— Ага, завтра с утра придёт главный доктор, так он тебе и в ухо и в горло и в нос лекарство выпишет. А у него, чтобы ты знал, два ассистента уролог и проктолог. Так что готовься, петь будешь аки соловей.

— Да я что? Я с детства как пионер всегда готов. Правда, певец с меня хужее чем балерун, а балерун я вообще никакой.

— Ничего. Ты же знаешь как у нас? Не можешь — заставим, не хочешь — научим. Так что и споёшь и спляшешь.

— Ладно, убедил, как говорится, утро вечера мудреней. Раз не кормите, будем спать, говорят четыре часа сна, заменяют сто грамм сметаны.

— Да что за ёкарный бабай! Меня опять кто-то пинает. Блядь, на мне что, написано пни меня? Поднимаюсь какой-то узкоглазый гандон орёт непонятно что и всё пытается меня пнуть. Ловлю его ногу, делаю шаг назад и прямо слышу, как у него трещит промежность. Гандон теряет сознание от болевого шока и падает на пол, свернувшись червяком.

— Часовой! — Кричу я.— Часовой подь сюды, тут человеку плохо, сам же отошёл от греха подальше в дальний угол камеры. Часовой выглянул из-за угла, увидев лежащего сказал,

— Это был уролог, и засвистел в свисток.

-Так что, это уже обход у вас начался? А завтрак? Ну хоть воды дадут? Не знаю как у фашистов, не пришлось бывать у них в гостях, но у вас мне точно не нравится.

— Ты вот что, — часовой вполголоса начал со мной разговор,— смотрю, ты парень простой, поэтому дам тебе совет, если умный воспользуешься. Лейтенант наш, умных не любит, поэтому держи лицо попроще, попридурковатей что ли, глядишь и обойдётся просто фронтом, а то он большой любитель штрафбатов и стенки.

— Спасибо за совет, Если можешь, дай воды напиться, а то жрать так хочется что и переночевать негде.

— Не положено! Вдруг громко заорал он, косясь на полуоткрытую дверь.

— Что случилось Каблуков? В дверь вошёл давешний сержант и ещё один караульный.

— Да вот задержанный, позвал караульного, меня то-исть, прихожу, на полу лежить Халдеев не двигается. Я сразу засвистел как положено по уставу товарищ сержант.

— Что с ним сержант,— это он уже ко мне обратился

— А я што вам доктор? Может он больной, я его не трогал, зашёл он значить ко мне в камеру чего-то сказал, я не понимаю по-узбекски, он ещё шаг сделал и упал, я потрогал вроде живой, вот позвал караульного.

— Он не узбек, он киргиз.

— Так я и говорю, не понимаю по-киргизски. Пальцем не тронул!

— Ладно, выходи. Лейтенант тебя на допрос требует. Не повезло тебе, не в духе он.

— Да хрен на него сержант, бог не выдаст, свинья не съест.

— Ты что верующий?

-Комсомолец. Но в окопе под бомбами, чаще Бога вспоминаешь, чем комбата.

Меня привели в кабинет, где за столом откинувшись на стул, сидел плюгавый такой очкарик. У окна стоял амбал на лбу которого чётко была видна надпись 'два коридора ЦПШ'.

Подумалось почему-то, — у окна видать проктолог, а лейтенант значит ухо-горло-нос, вряд-ли наоборот? Сейчас увижу.

— Так, Кожемяка Алексей Алексеевич,18 года рождения, комсомолец. Вы обвиняетесь в дезертирстве из части и предательстве Родины. Почему у вас на ногах офицерские сапоги? Мародёр? Значит ещё и в мародёрстве. По совокупности преступлений расстрел. Увести.

— Хуясе у вас порядки, и удивлённо спросил,— что, вот так сразу и расстрел? А воевать ты, что ли будешь сморчок? От окна на меня прыгнул амбал, я перехватил его ещё в воздухе, крутанул за руку и бросил его в лейтёху. Он впечатался в очкарика и оба едва не вынесли стенку. По быстрому раздел обоих и сотворил из них композицию 'Содом сношает Гоморру на столе'. Прихватив ТТ лейтенанта и ППШ амбала, сел в уголке на стул и стал дожидаться когда они наконец придут в себя. Первым пришел в себя амбал. Руки и ноги участникам инсталяции, я привязал к дубовым ножкам массивного письменного стола, ремнями и портупеей снятыми с 'докторов', осталось дело за малым, убедить амбала трахнуть эту мразь. И у меня таки был аргумент в виде лимонки которую я вставил амбалу в рот слегка расслабив усики чеки и привязав метра три шпагата который я нашёл в столе к кольцу взрывателя.

— Ну что родной,— спросил я его,— хорошо устроился? Предлагаю тебе на выбор два варианта, я могу прямо сейчас дёрнуть за верёвку и вы оба отправитесь а ад, а могу дёрнуть чуть-чуть позже, но ты успеешь трахнуть эту мразь. Я думаю, ты давно этого хотел, и вот он твой последний шанс, выбирай. По тому, как задёргал задом амбал я понял, что он выбрал второй вариант.

— Сержант, позвал я,— зайди. Приоткрылась дверь. Сержант увидел композицию всё понял, амбал вошёл в раж, глаза лейтёхи заблестели видимо прочувствовал кайф.

— Ну и что теперь? Спросил сержант,

— А хер его знает что, вызывай старшего начальника. Только не шути со мной, там, в столе, если ты не знаешь, лежит противотанковая граната, в случае чего я падаю верёвка натягивается чека вылетает, и мы все в момент перед Святым Петром.

— Ты сумасшедший!

-Я знаю, мне это уже говорили. Скажу тебе даже больше, я мертвец! Я контуженный пролежал после того как подбил четыре танка три дня, засыпанный по шею в окопе рядом с сотней моих убитых товарищей. И чем вы суки хотели меня испугать? Смертью? А пошли со мной сержант на передовую, где немецкие танки наматывают наши кишки на гусеницы, а немецкие самолёты вбивают нас в землю по самые уши. Вызывай начальника, и принесите мне мой сидор и нож, патроны не нужны, я поменял калибр. Эй, проктолог! Давай по второму разу у вас нынче праздник, день открытых дверей.

Сержант косясь одним глазом на композицию поднял с пола телефон и через барышню вызвал к телефону какого-то капитана, попросил срочно приехать ибо без него тут ничего не решить. Мне принесли мой сидор, я достал последнюю банку с тушёнкой, луковку и какой то сухарь, во фляжке со спиртом ещё чего то булькало. Налил в кружку, выпил спирт медленно как воду, занюхал сухарём и загрыз луковицей, ножом взрезал банку и ножом же, как вилкой стал есть тушёнку загрызая мясо сухарём. На душе стало спокойно и благостно. Минут через пятнадцать у домика взвизгнув тормозами, остановилась машина, сержант выскочил доложиться. По коридору кто-то уверенно шёл чеканя шаг подбойками, остановился у двери наблюдая картину маслом 'Чёрт наказывает грешника', затем безбоязненно зашёл в кабинет.

— Ты что творишь сержант,— обратился ко мне вошедший капитан.

Я встал по стойке смирно и доложил,— Как что, товарищ капитан? Обратите внимание, картина маслом, ' Содом совращает Гоморру'. Заржали все, даже часовые заглядывавшие в окна.

— Слышал я о твоих подвигах сержант. Вчера ещё ко мне обратился командир эскадрильи майор Горюнов. Он подал раппорт командиру полка, и в своих объяснительных расписал твой подвиг при захвате самолёта и разгроме аэродрома. Да закрутился я. Забыл позвонить этой Гоморре. И что мне теперь с тобой сделать?

— Как что? Понять и простить! Меня уже приговорили к расстрелу, ну я и обжаловал приговор. Есть просьба, направьте меня пожалуйста на самый танкоопасный участок фронта товарищ капитан. Мне очень надо танки у немцев выбивать. Очень надо. Я бронебойщик, снайпер, немцы мне сильно задолжали. Сотню танков. Не меньше. За каждого погибшего на переправе моего товарища.

— Сотня танков? Экую ты брат фиговину отлил. Сам-то в это веришь?

— Верю! Война не завтра закончится, и не послезавтра, а я только в одном бою четыре танка подбил. На фронт мне надо, товарищ капитан.

— Ну что же фронт так фронт. Сержант Кожемяка! Обратился он по уставу ко мне.

— Я.

— В сложных условиях окружения вы сохранили оружие и документы, проявили смекалку и героизм, спасли экипаж майора Горюнова, учувствовали в разгроме вражеского аэродрома и бомбёжке стратегического моста. Вы честно исполняли свой долг солдата перед Родиной, и поэтому у НКВД к вам претензий нет. Более того мы направим ходатайство о награждении вас за проявленный героизм. Вы направляетесь в распоряжение командира пехотного батальона который формируется в городе. Батальон насколько я знаю, отбывает на фронт через трое суток. Вам сейчас вернут оружие и документы, накормят и сопроводят в расположение батальона. Вольно!

— Ну, что я говорил, обратился я к сержанту,— Бог не выдал! И свинья не съела! Через час, я подходил к трёхэтажной казарме бывшего драгунского полка, ныне же служащей перевалочным пунктом для формирующихся батальонов и рот. Меня сдали с рук на руки, в штабе батальона. Кроме того сопровождающий меня сержант отдал начальнику штаба пакет о получении которого тот расписался в блокноте сержанта.

— Ну, бывай сержант. Обратился ко мне НКВДэшник,— может ещё встретимся, не поминай лихом.

— Встретимся? Ну это вряд ли, ты же ко мне в окоп вторым номером не пойдёшь. На том и разошлись.

— ' Из наградного листа на младшего сержанта Н-ского полка Н-ской дивизии,' поданного командиром полка дальней бомбардировочной авиации в штаб армии.

'Находясь в окружении, младший сержант Кожемяка Алексей Алексеевич сохранил личное оружие ПТР и карабин Мосина, а также документы, (комсомольский билет и красноармейскую книжку). Организовал разгром немецкого аэродрома у деревни Залужье, Могилёвской области, где из ПТР поджег четыре бомбардировщика врага и склад ГСМ. От взрыва бомб в самолётах погибло не мене сорока человек лётного состава, Затем помог экипажу майора Горюнова, сбитого при бомбёжке стратегически важного моста через реку Сож, у той же деревне Залужье, захватить исправный ,заправленный и загруженный бомбардировщик Юнкерс-88. Уже в составе экипажа майора Горюнова участвовал в налёте на стратегический мост, который и был разрушен вместе с колонной танков находящихся на мосту.(подтверждено аэрофотосьёмкой).

За оба подвига считаю возможным младшего сержанта Кожемяку Алексея Алексеевича представить к боевой награде, ордену' Боевого красного Знамени'

23 мая 1941 года

Ком. полка ДБА полковник(подпись.)

Начштаба, старший лейтенант, прочитал сопроводиловку и обратился ко мне,

— Да ты прям Илья Муромец, первый раз в жизни читаю такую сопроводиловку из НКВД. Что прямо снайпер-бронебойщик?

— Так точно товарищ старший лейтенант! И снайпер и бронебойщик.

— А вот завтра у нас итоговые стрельбы. По результатам получишь должность.

Назавтра нашу роту вывезли на полигон, где я фанерному фашисту с полукилометра выбил глаза, залепил пулю в лоб, нос и рот, потом стрельба из ПТР, метров с четырёхсот я выбил пулей трак на гусенице и второй пулей попал в моторное отделение старому, ещё наверное времён первой мировой войны танку, изображавшему из себя мишень.

— Ну что, стреляешь ты действительно отлично, свою должность командира отделения подтвердил. Хочу предложить тебе должность помощника командира взвода бронебойщиков. Пойдёшь? Начштаба испытывающе посмотрел на меня.

-Нет! Не с руки мне командовать людьми. Не обучен, я этому. Дайте мне ПТР и второго номера, я вам больше пользы принесу. И ещё если можно, снайперский прицел на карабин и снайперскую книжку.

— Добро. Не хочешь, не надо. Ружьё, прицел и книжку получишь. Я распоряжусь.

Вернулись в казарму, меня вызвал зам по вооружению, и вручил новенькое противотанковое ружьё конструктора Симонова и самозарядную винтовку того же конструктора в снайперском варианте, то есть с оптическим прицелом. Уговорил его, передать мой карабин моему второму номеру. Делов-то сделать запись в красноармейской книжке. Полученное оружие мне понравилось, полуавтомат, красота, теперь не нужно будет орать каждый раз,— патрон! Магазин на пять патронов! А дульный тормоз? Это же песня, завтра же отпрошусь пристрелять оружие. Ха! Дрожите Фрицы! Доктор Смерть идёт к вам. Не ждали? Пока получал оружие, подошло время ужина. Отнёс карабин и снайперку в пирамиду, а противотанковое ружьё в оружейную комнату. Ужин дело святое, на голодное брюхо не повоюешь особо. После ужина старшина роты подвёл ко мне солдата и сказал,

— Вот тебе второй номер Кожемяка, рядовой Вольцов, учи уму разуму. Слышал ты опытный бронебойщик. Сам знаешь, дураки на фронте долго не живут, постарайся не угробить пацана.

— Да не вопрос старшина! Есть просьба к вам старшина и условие к Вольцову.

— Шо за просьба?

-А поменять его мосинку на мой карабин, с оружейником я договорился. Очень убойный у меня карабин товарищ старшина, не хотелось бы потерять. А условие Вольцову только одно.

— Какое товарищ сержант?

— А вот прикажу упасть. Надо будет плюхнуться не спрашивая зачем, хотя бы и пришлось падать мордой в дерьмо, а прикажу прыгай — прыгай опять же не спрашивая. И ради бога молчи. Смотри, учись и молчи. Выживешь в первых трёх боях, станешь бронебойщиком. Всё. Иди со старшиной к оружейнику меняй оружие и ко мне, у нас есть пару часов личного времени, пойдём в оружейную комнату, ПТР будем чистить.

Наутро я отпросился со второй ротой на полигон. Пристрелять ПТР это вам не хухры— мухры. Пять обойм я отстрелял, пока не стал класть пулю в пулю, Вольцов молча снаряжал обоймы, молча подавал, и молча же приглядывался. Хорошо вычищенная и смазанная самозарядка Симонова это вообще уникальная винтовка. Добившись приемлемого результата на обеих винтовках, я обмотал оба ружья тряпками, и мы вернулись в расположение батальона. Пообедали, и нам раздали сухой паёк, перевязочные пакеты, боеприпасы. Вечером батальон должен был, погрузиться в эшелон и отбыть на фронт. Слух пошёл, что везут в Крым.

— Херово,— мне вспомнился фильм, где берег был чёрен от бескозырок, на море тонули горящие корабли, а раненые солдаты умирали в катакомбах от удушья. Немцы травили их, какой то гадостью. Ничего! Прорвусь! Ещё один самолёт захвачу, но уйду.— Так Вольцов, тебя как зовут ?

— Павлом.

— Паша, с этого момента ты рядом со мной. Для полного счастья нам нужны патроны, и запомни, патронов как и водки много не бывает. Кусок брезента, два на два метра, кусок сети можно три на три, ещё пару простыней. Пошёл рысью по территории, через полчаса жду. Потом я пойду, ты посидишь у сидоров и оружия. Вперёд! Через полчаса Паша притащил старое полушерстяное одеяло и пару замызганых простыней.

— Молодец, похвалил я его, теперь сидишь здесь, и никуда ни под каким видом не уходишь от сидоров ни на шаг, пока я не приду, понял?

— Так точно товарищ сержант.

Теперь я в поиске. Сеть конечно здесь не найти, но вот брезент можно поискать. Пробежавшись по двору и не найдя искомого обратил внимание на высокую крышу казармы. ЧЕРДАК! Орлом взлетел на третий этаж, нашёл люк, он был завязан куском проволоки. Меня это естественно не остановило и вот я на чердаке. Клондайк! В углу лежали свёрнутые палатки, горка топоров и лопат. Выбрал топорик поухватистей, лопату с черенком покрепче, размотал палатку и отхватил от неё метра четыре ткани. Алилуя! Не спеша спустился вниз, добрался до Вольцова. Аккуратно сложили брезент, подвязали лопату к ПТР. Я научил Пашу сворачивать скатку, мы потренировались переноске оружия с полной выкладкой, через пару раз получилось более или менее удачно я объявил отдых. Сам пошёл к старшине роты.

— Старшина,— обратился, я к маме и папе всех солдат, — в результате личной разведки, обнаружил на чердаке склад имущества. Топоры, лопаты, палатки. Интересует?

— От знал я Кожемяка, шо ты справный солдат! Выражаю тебе благодарность. Пойду, гляну, если шо-то стоящее, то благодарность будет повышено питательной.

Вечером батальон построили на плацу, командир зачитал 'Боевой приказ', и мы поротно с полной выкладкой, проследовали на погрузку в вагоны. Грузились в теплушки, эшелон как удав кроликов глотал взводы и роты, наконец, погрузились, паровоз коротко свистнул, дёрнул состав раз, другой, третий и наконец, покатил эшелон застучав колёсами на стыках рельс та-дам та-дам. Во взводе бронебойщиков нас было нас было тридцать два человека, вместе со вторыми номерами то есть четыре ПТР на роту, или один бронебойщик на взвод пехоты. Не густо. Ещё на сборном пункте, когда меня попросили выступить перед бронебойщиками и поделиться боевым опытом я сказал коллегам,

— Забудьте про пятьсот и триста метров, броня у немцев крепкая, выстрелишь на пятьсот, тебя засекут и закидают снарядами танки или расстреляет пулемётами пехота. Я стреляю с трёхсот метров по слабо бронированным целям и с двухсот метров, по пушечным танкам. Самый важный, первый выстрел по ходовой части, если попал и разбил гусянку, танк твой. Его развернуло к тебе боком и ты его как в тире, спокойно добиваешь, второй номер не спит в оглоблях, а наблюдает за полем боя и отстреливает опасных пехотинцев врага ну и само собой немецких танкистов с подбитых танков. Ибо танкист это специалист. Вот кто из вас умеет водить танк? Никто! А стрелять из пушки? То-то. Танк можно сделать за день, а научиться им пользоваться надо минимум полгода. Почаще меняйте позиции, заранее приготовьте их две три, за камнем, за кустом. Со временем придёт опыт, вам надо выжить в первых боях. Да вот ещё что, мертвый и недалеко лежащий немец это не просто труп врага, но и источник хабара. Часы, оружие, бритвы, еда, курево, да мало ли чего. Приучите пехоту, что с танка, хабар ваш! Кончились танки, если пехота успешно отражает атаку, упал в окоп и не высовывайся. Если вас ранят или убьют, то в следующую атаку, танки некому будет остановить, и пехоту выбьют с занимаемой позиции. Ваш враг номер один, танк! Номер два — бронетранспортёр с пулемётом, номер три — пулемёт в пехоте, номер четыре — самолёт врага. Почувствуйте себя охотником, а врага дичью, появится азарт, сами будете искать цель. Пока я рассказывал про стрельбу по танкам, меня слушали так себе, невнимательно, но после слов о хабаре глаза у многих заблестели. После лекции ко мне подошёл политрук с обвинением, что я учу бойцов мародёрству.

— Я учил их, как выжить и уничтожить врага, вы сами товарищ политрук на фронте были, вас танками давили?

— Нет. Но есть законы...

— На фронте, товарищ лейтенант, есть один закон, убей врага и сам выживи. Давайте поговорим на эту тему спустя пару месяцев на фронте.

В это время немцы прорвались к Киеву и эшелон развернули на запад. Мне было по-хрену где воевать, в голове звучал приказ генерала, — 'Выбивать у них танки!'

Уже под самым Киевом эшелон попал под бомбёжку, опытный машинист пытался увести эшелон, но немецкие лётчики были ещё опытней, и первые бомбы упали не на состав, а на дорогу, рельсы от взрыва вывернуло заковыристой фигой, эшелон встал, и вот тогда-то немцы оторвались по-полной. Прежде чем их отогнали наши истребители, батальон потерял половину состава. Я же, после первых взрывов скомандовал, ' из вагона!' и мы с Пашей и нашим имуществом совершили марш бросок метров на двести в сторону от горящего состава, и упали под дерево загнанными зайцами. Пока пришли в себя, кино кончилось, немцев отогнали, эшелон догорал, а командиры пересчитывали уцелевших. Уцелел штаб, старшина, и триста — четыреста бойцов, в строю я разглядел четыре ПТР. Могло быть и хуже. Оставив взвод похоронить убитых и обиходить раненых, батальон пешим маршем двинулся к Киеву. Ночью на привале уже была слышна канонада, костров не жгли, ужинали всухомятку. Народ еще находился под впечатлением бомбёжки, для большинства это первые увиденные убитые и раненые товарищи. К вечеру второго дня подошли к Днепру. Мосты немцы не бомбили, им они нужны целые и мы без задержки перешли на правый берег. А вот городу досталось, немцы бомбили ранее разведанные штабы округов ,армий, склады. Пострадали и жилые кварталы, то тут то там по пути следования батальона нам мы видели разрушенные многоэтажные дома, сгоревшие и полностью выгоревший частный сектор, настроения это конечно не добавляло. Вышли за город нас отвели, в какой-то лесок на привал, пора уже было, по моим прикидкам мы отмахали за пару суток километров восемьдесят. Перекусив чем бог послал, мы заснули там кто где сидел. Утром, быстрый завтрак и колонна пошагала вперёд. Время от времени нас бомбили, пару раз прилетало от штурмовиков Хеншелей. Ох и злющая тварь! Вот от них мы понесли такие же потери, как и от первой бомбёжки. Короче говоря к фронту пришёл батальон в составе роты, при одном бронебойном ружье и с двумя пулемётами. Без командира, без штаба, нас возглавил старший лейтенант командир второй роты. В строю остался один командир, шесть сержантов, старшина и сто шестьдесят три солдата. Наконец под вечер нас привели принимать участок обороны. Бойцы, которых мы меняли жиденькой колонной человек тридцать молча прошли мимо нас, последний остановился и сказал,

— Маловато вас славяне, нас неделю назад полк здесь стоял, не полный конечно, но всё-же больше чем вас сейчас. Что скажу? Жмёт сука! Танками давит, потом бомберы, потом пехота, блядь не успеваешь передохнуть их трое, ты один. Задрали. Закапывайтесь в землю, она родимая спасает. Оставляем вам свои окопы, блиндажи и кладбище павших однополчан. Не поминайте лихом. Поклонился и ушёл. Утро застало нас уже в окопах. Как оказалось, они были выкопаны вдоль какой-то речки, местами пересохшей, местами ставшей мелким болотцем. Мост через речушку был взорван, но помехой для немецких танков это не стало пара выгоревших танков стояло на этой стороне реки. Мне надо было определяться с позицией. Самым танкоопасным направлением я посчитал обмелевшую речушку справа и слева от ею же сотворённого болотца. В других местах берег был неприступен для танков из-за обрыва, а луг был явно болотистый. Это я и доложил старшему лейтенанту, обходящему позиции.

— Разрешите занять позицию на берегу болотца товарищ командир, вон там, метрах в ста впереди позиций, мимо меня танки не пройдут, что справа, что слева. Это я вам обещаю. Предупредите сержантов, что танки я не пропущу, пусть не боятся, а вот пехоту ко мне не пускайте, по ходу пьесы я как снайпер, офицеров и унтеров отстреляю.

— Добро сержант, иди устраивайся.

— Так православные, обратился я к бойцам, кто донёс сюда боеприпасы для ПТР, прошу сдать мне. Это я ещё при первой бомбёжке озаботился и предложил командирам такую форму транспортировки боеприпасов для своего слонобоя. Каждый солдат взял по два три патрона, в вещмешок, в итоге у меня собралось полторы сотни патронов. Штук тридцать я взял с собой, остальные сдал старшине. Затем мы с Павлом поползли к месту предполагаемой позиции, сделали две ходки, за своим имуществом и затем в две лопаты начали копать окоп полного профиля. Благо берег у болота был метра два высотой, рядом рос куст лещины, если наклонить его над окопом, то они хорошо его замаскируют. Была ещё одна причина моего решения уйти так далеко от основной позиции батальона. Линия обороны немцами выявлена и мне не хотелось попасть под снаряд немецкого артналёта или бомбу немецкого авианалёта. Перед глазами стояли те тридцать человек оставшиеся от полка ранее занимавшего здесь оборону.

Земля была мягкая смесь песка и глины, копали споро, и через пару тройку часов, три метра окопа было готово. Приказал Паше вырубить два куста мешавшие стрельбе, ветки он приволок в окоп, ими и замаскировали позицию. Из окопа покопали ход к берегу и там уже в метре от уреза воды выкопали копанку для воды. Ибо не жрать можно три недели, а пить надо каждый день. Вот тут нам пригодился кусок палатки, накрыли им окоп, набросали сверху травы и веток, получилась идеальная маскировка. Замызганые простыни мы нарезали на полосы, измазали травяной зеленью и обмотали им оружие. Во первых маскировка, во вторых намочив тряпки быстрее охлаждаешь ствол.

Эх бинокль бы, мечтательно сказал я,— разглядывал в снайперский прицел левый пологий берег речки. Справа от нас, шоссе Житомир-Киев и взорванный мост, вдали виднелся лес, слева дамба, колхозные поля и вдали опять лес. Приполз солдатик приволок буханку хлеба, четыре банки тушёнки и кисет махорки на двоих .

— Вольцов, ты куришь,— спросил я своего второго номера.— Нет, тогда я меняю махру на тушёнку, — и предложил солдатику,

— Три банки.

— Две, — ответил он.

— Три, и не меньше, голосом кролика из мультфильма ответил я. Солдатик побурчал, но обменял банки на махорку. Живём! Доедали тушёнку уже под артобстрелом. Как я и предполагал, по позициям батальона отработала батарея 105 мм гаубиц , затем полезло штук десять танков. За ней густо поднялись цепи пехоты. Десять танков, и все мои. Радость-то какая! Я жевал веточку ивняка, говорят, из него какое-то лекарство делают, очень полезное между прочим, и прикидывал как я их буду убивать. Танки ползут медленно, пехота держится за ними метрах в тридцати, пора начать естественный отбор. Умных и храбрых в могилу, тупых и трусливых в госпиталь. Ловлю в прицел офицера, блядь он улыбается! Что-то весело обсуждает с коллегой. Выстрел! Офицер взмахнул рукой, как будто хотел поймать улетевшую фуражку и грянулся об землю. Второй собеседник не понял, что его коллега уже на пути в Вальхаллу, решил ему помочь встать. И прилёг тут же с пулей в ухе,

— Пиши, два офицера,— сказал я Паше, дальше пошли унтера четыре штуки, пулемётчик и его второй номер. Ага вот мне принесли бинокль, ещё один офицер разглядывал нашу оборону, которая огрызалась редкими выстрелами. Боясь за бинокль я уложил его носителя выстрелом в грудь, рядом легли связисты. Пехота, потеряв командиров отстала, и танки вылезли ко мне под выстрелы птр в гордом одиночестве. Двадцать точных выстрелов, в дёргавшиеся со стороны в сторону танки, не оставили им шансов, два последних танка, не разворачиваясь и паля в белый свет как в копейку, успели удрать за косогор прихватив за собой отступившую пехоту. Едва танки скрылись я перемахнул через бруствер и крикнув Пашке,— Жди,— пополз за биноклем. Четверо связистов и офицер лежали кучкой. Снял с унтер-офицера связиста ранец, обыскал солдат, с офицера, снял планшетку, часы, бинокль, пистолет, вывернул карманы, достал документы, забил хабаром ранец, накинул его на плечи и уполз к себе в окоп. Пашка смотрел на меня как Ленин на буржуазию. Но когда я, пошарив в ранце, достал часы и отдал их ему, взгляд его заметно потеплел, а когда ещё повесил ему на грудь бинокль, он готов был стать моим Санчо Пансой на веки вечные. Перебрав ранец, я отложил нужные в хозяйстве вещи. Остальное, кроме планшетки и документов немцев выбросил в болото. Ну кому скажите на милость нужны были здесь презервативы? Ранец был удобнее сидора и без раздумий переложил своё добро в него.

— Так, Павел хватай документы планшетку и снайперскую книжку, сдай командиру, у него же подпиши книжку и узнай новости. В это время сзади кто-то засопел и в окоп едва ли нам не на голову свалился лейтенант.

— Твою маман Кожемяка, блядь, ты почему не показал где твой окоп, я полчаса тут лазаю, хорошо голоса услышал. Что ты творишь Кожемяка? Восемь немецких танков стоят перед позицией роты! Одним ПТР! Никто ж не поверит! Восемь танков!

— Ну, кроме танков товарищ командир я тута маленько офицеров пострелял, вот документы их старшего и подал планшетку и документы немцев. Вот снайперская книжка, там всех записал ,подпишите, а. Старлей взял книжку и подслеповато стал читать написанное. Я подобострастно подсветил странички трофейным фонариком. Вот, три офицера, пять унтеров, пулемётчики, связисты, да и Павел пару экипажей упокоил. Короче на банку тушёнки и кусок хлеба мы заработали.

— Эх Кожемяка, хули мне ихние офицеры, мне эти танки дороже всего на свете. Веришь ли, у нас ни одной противотанковой гранаты. Нечем их остановить! Только ты. И ты их урыл! Восемь штук! Сегодня же подам представление на тебя к ордену, а второго номера к медали. Фонарик я забираю, ты себе ещё добудешь, подписал страницу и уполз. Пока немцы нас не трогали, и мы с Павлом вышли на тропу Мародёра. Фонарь, у меня конечно был, еще лучше чем тот, что я отдал командиру и мы подсвечивая синим узким лучом ползали от танка к танку собирая дань с мёртвых захватчиков. К двенадцати ночи мы собрали бутылок двадцать вина, ящика два консерв, галет и растворимого эрзац кофе, четыре печки спиртовки и четыре банки спиртовых таблеток штук шесть пистолетов и автоматов, десятка три гранат. Вино прикопали в болоте, около нашей копанки. Себе оставили пару складных ножей бритвенный набор с зеркалом, пару хороших зажигалок, два пистолета, два автомата и боеприпасы к ним и гранаты, остальное опять в болото, консервы и галеты сложили в специально выкопанную нишу. Хороший всё-таки строительный материал земля, час работы лопатой, спальня, полчаса работы, кухня. Перекусили тушёнкой с галетами, запили кисленьким вином и начали устраиваться спать.

— Павел сейчас полпервого ночи, я сплю до трёх часов, потом ты меня будишь, я постою на часах до утра. Будь очень внимателен, слушай ночь, немцы могут приползти на разведку, если застанут нас обоих спящих, то нам с нашим хабаром, звездец. На твоих часах есть будильник, ставь при мне на три часа. Всё понял?

— Понял товарищ сержант, не подведу.

— Блядь ну что за жизнь? Ну почему я не родился безногим? Опять меня дёргают за ноги. Шёпотом, прямо в ухо Павел говорит,

— Немцы. Прямо за бруствером ползут по берегу болота, много.

— Паша,— также шёпотом ответил я ему,— я тебя учил пользоваться немецкими гранатами берёшь три гранаты и бросаешь одну за другой, я делаю тоже самое, но с другой стороны, всех кто вылезет из болота стреляй. Погнали наши городских.

Павел пригнувшись ушёл влево по окопу, я вправо. Вылез из-под палатки и мягко как мячики в детстве начал бросать гранаты. Отвинтил колпачёк, дернул за шнурок, бросил и так три раза. Шесть взрывов раскололи ночь вдребезги. Стоны и проклятья на немецком языке кто-то попытался влезть на берег я срезал его очередью, с другой стороны Павел аналогично, кто-то прыгнул в болото, я тут же бросил в ту сторону колотушку, взрыв и опять вопли. Короче ночь мы повеселились от души. Утром едва рассвело, к нам приполз старшина с тремя бойцами.

— Ну шо ты ночами не спишь як усе нормальные человеки, Кожемяка?

— Так не дают суки спать, я как белый человек помыл ноги, подстриг ногти, побрызгал духами подмышки, прилёг посмотреть во сне, что-нибудь такое с голыми бабами. И тут представьте себе товарищ старшина, ко мне в сон вместо бабы вламывается, небритый, грязный немецкий пидорас. Вот с Пашей мы еле гранатами отбились. Ещё немного и поимели бы нас комсомольцев, фашистские гомосеки. Лезь пожалуйста товарищ старшина за бруствер и посчитай их, весь хабар с них, ваш. Через час старшина отправил рядовых с хабаром в расположение роты, сам остался у нас.

— Героический ты сержант! Ты один уложил больше немцев, чем вся рота. Вот прямо тут за бруствером лежит восемнадцать немцев. И танки. За танки тебе вся рота кланяется. Спасибо выручил. Сам смотрю, прибарахлился маленько, окопчик обжил, о а это що? Старшина углядел спиртовку.

— Так старшина! Не лапай, а то наебнёт. Мина это немецкая противопехотная, ночью выставляю для охраны себя любимого, а утром снимаю. Ты в минах разбираешься? Нет? А то у нас ест ещё одна, называется мина лягушка, тронешь её за каку-то фиговину , она прыг на метр вверх и кааак долбанёт. Дать тебе, может потрогаешь?

— Нее! Нахрен мне твоя лягушака. Чего тебе передать сюда? Патронов, еды, воды, курева?

— Бабы есть? Нету? Ну, тогда ничего не надо. Есть предложение, Танки я подбил, но они не взорвались, немцы их починить смогут, поэтому надо их поджечь, бензину в них хоть залейся, если поджечь, то боезапас ахнет так, что от танка рожки да ножки останутся, только на переплавку. Посылай бойцов пока немцы в ауте. А через два часа над нами раскрылись врата ада, и оттуда упали на нас демоны с крестами на крыльях, Юнкерсы, Хейншели, сменяя друг друга в течении четырёх часов бомбили и штурмовали нашу оборону. Штук пять бомб упали в болото недалеко от нашего окопа. Три безвозвратно, а две всё-таки взорвались в глубине болота, выплюнув вверх фонтан грязи и выбросив убитого мной немца чуть ли не нам в окоп. Старшина успел-таки, подорвать танки и они дополняли картину Апокалипса жирными мазками копоти. Честно говоря, я подумал, что опять остался один, но после бомбёжки приполз боец и сказал,

— Не ссы Кожемяка, лейтенант отвёл людей, немцы молотили пустые окопы. Ты знай, тебя не бросят, народ просил передать тебе, что мы присмотрим за тобой и днём и ночью, так что отдыхай спокойно. И уполз.

— Ага, отлыхай! Надо менять позицию. Немцы не дураки. Полезут танками в другом месте, вот только где? Справа, вряд ли. Восемь коптящих небо остова ясно намекали, что здесь проезда нет. Только слева по насыпи, и наверняка пустят первым тяжёлый танк, прикроют арт-огнем и ага. Мотнусь ка я к командиру, судя по всему, человек он опытный, подскажет, как быть. Нашел старлея на нп, объяснил причину своего появления.

— Вот нутром чую, товарищ командир попрут они в этот раз через дамбу. Да, узкая она, но танк пройдёт, и пустят они впереди тяжёлый танк прорыва. Хрен я ему чего могу сделать. Прикроют его прорыв более слабыми танками, арт-огнём и амбец. Сапёры у нас есть? Нет? Гранаты? Нет, той немецкой дрянью только лягушек в болоте глушить. О! Бензин есть? Вот не поверю что бы этот долбаный хохол не заныкал канистру бензина? Блядь ну что же я такой тупой, всю ночь танки простояли там и бензин и масло и бутылки. Горючая же смесь! Пару бутылок всего надо! Старшина! Давай сюда! Дело жизни и смерти! Командир дави хохла! Бензин есть?

— Е, маленько.

— Автол? Я затаил дыхание.

— Е, маленько.

— Бутылки?

— А, от чого нэма, того нэма. Старшина даже как-то обрадовался тому, что чего-то у него 'нэма'.

— Мухой ко мне в окоп бойца, пусть передадут Вольцову, чтобы откопал пять бутылок и передал сюда срочно. Старшина, тащи бензин и автол. Да быстрее, можем же не успеть, мне ещё в засаду ползти надо. Командир, я с Вольцовым спрячусь в болоте возле дамбы, когда танк проползёт нас, мы бросим ему на моторный отсек бутылки. Танкисты почуют гарь, выпрыгнут из танка, мы их перестреляем, там всего-то четыре человека. Танк большой его не объедешь, а если взорвётся боеукладка, то и не столкнёшь, немцы дальше не полезут, просто не рискнут. Ну а мы если повезёт, вернёмся, если нет, то прощенья просим. Долго ли коротко ли, принесли бутылки, автол и бензин, слили старшине в котелок вино, смешали автол с бензином в пропорции три к одному в какой-то бадье, разлили по бутылкам. Я взял две бутылки, глотнул из котелка вина как из братины, передал её ротному и со словами,— прощайте славяне, уполз.

Из наградного листа на младшего сержанта Кожемяку Алексея Алексеевича.

— ' При отражении атаки на позиции роты Н-ского полка ,Н-ской дивизии В районе стратегического шоссе Житомир— Киев у деревни Небылица, младший сержант Кожемяка Алексей Алексеевич снайперским огнём убил двенадцать немцев среди убитых были три офицера, пять унтер-офицеров, пулемётчик и его второй номер, а также четырёх связистов. Из-за потери управления, атакующая пехота отстала от танков, и младший сержант Кожемяка, сменив снайперскую винтовку на ПТР, двадцатью выстрелами подбил восемь танков, его второй номер рядовой Вольцов меткими выстрелами убил не менее десяти членов экипажей фашистских танков. Ночью этих же суток, вражеская разведка, в составе одного унтер офицера и семнадцати рядовых, наткнулась на замаскированную огневую позицию младшего сержанта Кожемяки Алексея Алексеевича и попыталась захватить его и второго номера рядового Вольцова Павла Сергеевича в плен. Но были Кожемякой и Вольцовым обнаружены и забросаны гранатами. Не сдавшихся немцев уничтожили из личного оружия.

-За первый и второй подвиг представляю младшего сержанта Кожемяку Алексея Алексеевича к боевой награде 'Ордену боевого Красного Знамени', а его второго номера рядового Вольцова Павла Сергеевича к медали 'За отвагу'.

2 июня 1941 года

И. о. командира батальона н-ского полка н-ской дивизии ст. лейтенант Жмакин В.В.

В тылу позиции поредевшей роты натужно завыл двигателем небольшой броневичок, следом за которым ехал легко узнаваемый зис-5 'Захар' в кузове которого сидело человек десять автоматчиков. Броневик остановился и из него вылез невысокий военный с четырьмя шпалами в петлицах и красной звездой на рукаве. Старший лейтенант подскочил с докладом.

— Товарищ дивизионный комиссар, ввереный мне батальон в составе роты отражает попытки немцев завладеть позицией и выбить нас с опорного пункта.

— Ну пойдём, посмотрим твой 'опорный пункт'. Комиссар спрыгнул в траншею и по ней дошёл до передовой траншеи. Ого! Да ты брат намолотил тут немцев. Десять танков. Молодца старший лейтенант.

— Два танка не наши товарищ комиссар, а тех, кого мы сменили, остальные восемь, наши! Есть у нас бронебойщик. Уникум, товарищ дивизионный комиссар. В начале боя он из снайперской винтовки настрелял дюжину офицеров и унтеров, лишил пехоту командиров, а потом , верите, парой десятков выстрелов из ПТР убил восемь танков! Уникум!

— Ну и где твой уникум? Позови, хочу сам посмотреть на героя.

— Уполз в засаду, товарищ дивизионный комиссар, мы ожидаем с часу на час атаку немцев. Справа они попробовали и получили по зубам, теперь думаем, что они попробуют пройти слева по дамбе. Пустят танк потяжелее, и ПТРом его не возьмёшь, так Уникум придумал бутылками с горючей смесью его остановить. Противотанковых гранат у нас нет, одна надежда на бронебойщика, он видать солдат опытный, обстрелянный, страху в нём перед танками никакого, один азарт, всё твердит, что приказ у него выбивать у немцев танки.

-Ну так правильно, он же бронебойщик,— ответил комиссар закуривая папиросу и разглядывая поле боя.

— Нет, товарищ дивизионный комиссар, он мстит за своих убитых товарищей, обязался уничтожить сотню танков, по одному танку, за каждого убитого однополчанина.

— Даже так, ты наградной лист на него выписал?

— Так точно!

— Давай его сюда. Останусь на позиции, хочу дождаться Уникума. Да и надо посмотреть, как он справится с атакой тяжёлого танка.

— Товарищ дивизионный комиссар вам надо отойти в тыл позиции, перед атакой, немцы накроют наши позиции артогнём, а у нас убежище для личного состава отрыты. В окопе только наблюдатели останутся. И машины прикажите отогнать подальше, не ровен час, залетит снаряд, беда будет.

Через час. Оглохшие от близких разрывов снарядов и бомб, а на позиции налетели и бомбардировщики, солдаты вернулись в окопы. Комиссар матерясь и плюясь устроился в воронке от бомбы и щурясь смотрел в бинокль на немецкие позиции. Со стороны немцев, как и предсказывал ранее, неизвестный пока ему Уникум, по дамбе медленно полз чудовищный изверг французского танкостроения тяжёлый танк 'Чар Б-1'. Немцы, захватили немало французских танков, но больше всего им понравились 'Чары', за их толстую по тем временам броню, 60 мм кругового бронирования не имел на то время ни один немецкий танк. И вот это чудовище, воя мотором ползло по дамбе, за ним в ста метрах ползли ещё четыре танка, но уже 'чистых немца'. Постреливая из пушек и пулемётов они создавали, что-то вроде огневого вала впереди идущего монстра. И вдруг прямо на середине дамбы к танку метнулась неясная фигура, махнула рукой, и над танком взвился черный дым, потом ещё один всплеск огня, проехав ещё десяток метров, танк остановился и загорелся, люки открылись, из танка выпрыгивали танкисты и тут же падали, потом все увидели взрыв прямо около танка. И всё. Остальные четыре танка не разворачиваясь уползли, а на дамбе чадил разгораясь танк прорыва.

— Ну что, пошли бойцов пусть приведут героя,— распорядился комиссар.

Через полчаса, все стояли и смотрели на лежащего на шинели бойца в рубахе и кальсонах вымазанных болотной грязью и слушали другого бойца, такого же грязного как и тот, который лежал перед ними на куске брезента.

— Приполз значит сержант с двумя бутылками и говорит, раздеваемся Паша до исподнего, мажемся болотной грязью, вот тебе бутылка с зажигательной смесью, зажигалка у тебя есть, возьмёшь ещё автомат и гранату, я такой же набор беру. Ползём к дамбе, там маскируемся, и когда танк проползет, бросаем ему вслед бутылки на моторное отделение. Будет один танк, но большой, ты не бойся, говорит он,— большие танки горят даже лучше маленьких. Бутылки кидать тебя учили? Кидаешь как гранату, только поджигаешь вот это эту тряпку. Запомни Паша, сначала смачиваешь тряпку бензином. Да слегка, и осторожно, сам не облейся, поджигаешь и бросаешь, только целься в моторное отделение, чтобы бутылка, разбившись, вылила горючую смесь на мотор. Всё, поползли. Доползли до середины дамбы, а там труба, человек свободно проползёт, вот меня на ту сторону и направил сержант, а сам на этой остался. Танк ползёт, сержант кричит в трубу,— приготовиться,— я поджег тряпку и через секунду команда,— 'Бросай' — я выскочил и кинул бутылку, как учил сержант, на моторное отделение. Танк остановился и из люка на мою сторону вылезли два фашиста, я их одной очередью и убил. А на той стороне слышу , очередь из автомата, потом взрыв, я выполз из трубы, смотрю сержант лежит. Ран на нём нету, только из ушей кровит немного. Живой он! Живой! И солдат заплакал размазывая слёзы по грязному лицу.

— Так, наградной лист по этому подвигу я напишу сам, сержанта обмыть одеть и в машину, я довезу его до медсанбата.

— Товарищ комиссар. Вдруг нарушая субординацию, обратился к полковнику старшина, мы тута среди солдат порешили, ежели он не раненый, а контуженный то это быстро пройдёть. Мы если надо, сто километров его на руках понесём, не забирайте его у нас, и солдаты стеной встали за старшиной, закрывая собою лежащего бойца.

— Ладно, раз такое дело оставлю, но вы обязательно сохраните мне его, я ещё раз к вам приеду с наградами для героев.. Взяв с собой перечень боеприпасов и продовольствия которые были необходимы батальону, комиссар уехал.

— Выписка из наградного листа на младшего сержанта Кожемяку Алексея Алексеевича .

Я, дивизионный комиссар Добрышев И.С. находясь на позиции занимаемой батальоном н-ского полка ,н-ской дивизии в районе Житомирского шоссе у деревни Небылица лично наблюдал подвиг бронебойщика, младшего сержанта Кожемяки Алексея Алексеевича, и его второго номера Вольцова Павла Сергеевича. Поняв, что тяжелый танк прорыва французского производства подбить из ПТР невозможно, они подползли к нему под непрерывным артобстрелом и закидали бутылками с зажигательными смесями и уничтожили после этого экипаж танка. Тем самым сорвав планы немецкого командования прорвать нашу оборону через дамбу заблокировав последнюю, сожжённым танком. Младший сержант получил в бою контузию, но не оставил поля боя. Ходатайствую о награждении младшего сержанта и рядового Вольцова за этот бой 'Орденом Красной Звезды', а также подтверждаю наградной лист за восемь подбитых танков на младшего сержанта Кожемяки С.И командира батальона ст, лейтенанта Жмакина В.В.

3 июня 1941 года

Дивизионный комиссар Добрышев И.С. (подпись).

Бом, бом, бом, бом, где то бьют куранты, что неужели новый год? Я начал считать бой. Двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре. Точно новый год! Хера себе двадцать пять! Двадцать шесть! Открываю глаза. Меня несут. Я что умер? Резко поднимаюсь на носилках, и падаю обратно. Меня мутит, как после хорошей пьянки. Опять контузия, такое впечатление, что в этом мире меня изредка будут бить по голове и постоянно дёргать за ноги. Бом, бом, бом. Носилки положили на землю, мне дали попить. Ха, вино! Снова открыл глаза, смутно вижу Пашку, он лыбится, что то мне рассказывает, жестикулирует, не слышу и не понимаю. Вместо Павкиного лица появилось лицо старшины, он понимающе посмотрел мне в глаза, и тоже что то сказал. Я пожал плечами и отрубился. В следующий раз я пришёл в себя во время грозы, меня накрыли палаткой и вдруг расслышал, как капли стучали по натянутому надо мной навесу,

— Павел, позвал я. Тут же под навес нырнул Вольцов и радостно завопил,

— Товарищ сержант, ну наконец-то вы пришли в себя! Четвёртый день несём вас, а вы как убитый бес сознания. Вот уж все обрадуются!

— Ты чего орёшь? Здесь, что есть глухие? Нормально разговаривать можешь?

— Так товарищ сержант, вас же контузило, там на дамбе, кровь из ушей шла, четыре дня несём вас, вы ни слова ни полслова не сказали. А тут на тебе всё слышите и говорите. Я сейчас, мне доложиться надо,— и Павел вылез из-под навеса и куда-то убежал. Минут через пять под навесом было не протолкнуться, командир, старшина, какой то военврач, Пашка улыбался, и так искренне радовался, что казалось под навесом, стало светлей. Доктор заглядывал мне в уши, провел краткую проверку координации движения, послушал дыхание, проверил пульс и с сомнением в голосе объявил,

— Здоров. Но требуется реабилитационный период хотя бы десять дней. Никакой стрельбы, никаких метаний гранат, никаких пробежек по пересечённой местности. И хорошее питание — добавил он. Оказалось, около палатки собралась толпа народу и дальние кричали ближним,— чего там доктор говорит, жить будет? Ближние передавали новости дальним,— живой, стрелять пока нельзя, а то оглохнет на всю жизню, и еда нужна добрая, он же неделю не ел, только пил. Командир обратился к старшине.

— Ну ка выйди и успокой народ, пусть разойдутся, всё у доктора под контролем, чего гудят, нихера ж не слышно из-за них. Старшина вылез отдал команду 'Строиться!', солдаты выстроились и уставились на старшину. Тот перевёл стрелку на командира, обратившись в сторону палатки, — Товарищ командир, батальон построен. Комбат кряхтя вылез из под навеса и сказал,

— Всё нормально товарищи бойцы, младший сержант Кожемяка выздоравливает, нужна неделя и он станет в строй, что не уж-то мы неделю не потерпим. Разойдись по нарядам! Народ ломанулся в разные стороны, ещё обсуждая слова комбата. Я же в это время лежал и слушал Вольцова.

Четвёртый день отступаем, несли вас как яичко. Все несли, даже командир.

— Как отступаем, мы же с тобой...

— Так не наша в том вина, соседи где-то слабину дали, чуть не обошли нас немцы, в последний момент успел уйти батальон.

— Господи ты ж боже мой, а хабар?

— Так всё унесли! Старшина даже вино откопал, мы вас им отпаивали всю дорогу, и кофий и примуса.

— Хрен ли примуса, снайперка цела?

— А как же! Всё в лучшем виде, почищено и смазано. Целое отделение несёт наше оружие и хабар, ниточки не пропало! Бойцы правда в возрасте, но старательные. Теперь это ваше отделение, со мной нас теперь семь человек и вы восьмой.

— Ну и где мы?

— Так в пригороде Киева, на переформировании. Слышал, добавят нам бойцов из отступающих, и в бой.

— Бой? Бой это хорошо. Так Вольцов, мне нужна шапка-ушанка и вата чтобы уши затыкать. Нет у меня недели, чтобы не стрелять. ПТР и боеприпасы, ко мне, снайперку тоже. Поесть посмотри в консервах немецких, должны быть рыбные. Спиртовку, кружку, кофе. Сахар. Рысью марш! Рядом сидели какие-то солдаты, я подозревал, что это моё отделение. Эй, боец! Подойди. Кто таков?

— Из вашего отделения товарищ младший сержант, по приказу командира батальона, боец Петраков.

— Так боец Петраков, а своди ка ты меня в сортир, во первых не знаю где он, во вторых боюсь не дойду. Не побрезгуешь?

— Да что вы говорите такое товарищ младший сержант? С укоризной ответил мне пожилой солдат,— мы вас сто километров на руках несли и ещё бы столько, никто бы слова не сказал. Вы же за нас жизнь свою едва не положили. Все кто живой ушёл с той позиции вам и комбату по гроб жизни обязан. Если хочешь, мы вас до сортира на руках отнесём.

— Нет, не надо на руках! Испугался я. Доктор прописал мне прогулки, так что пошли потихоньку, а то не донесу и оконфузюсь. Ну, кто скажи на милость, будет уважать обосравшегося бронебойщика. Пошли.

Вернувшись, а это ещё был то приключение, оказалось. что больше десяти шагов я пройти не смог, и после этих десяти шагов, Петраков пошел за помощью, привел такого же как и он крепкого бойца, меня подхватили под руки и довели до сортира где я поддерживаемый с двух сторон, краснея и морщась сделал то, зачем пришел. У навеса хлопотал Вальцов с еще одним солдатом рядом стояли три ведра воды.

— Мы решили вас помыть товарищ сержант, а то тогда после болота просто так быстро ополоснули и все, а вечером уходить с позиции пришлось, не до помывки было. Народ в отделении был опытный, без лишнего разговора меня разули, раздели и в четыре руки помыли как ребёнка, один из солдат спросил,

— Могу постричь и побрить, усы оставлять будешь?

— Буду! Как у Василия Ивановича Чапаева.

— Добро, будут тебе как у Василия Ивановича. После помывки переодели во всё чистое, и пригласили за стол. Ну как стол, ящик из-под снарядов на пеньке. Такой же пенёк вместо стула. Как то быстро нарисовался старшина. Минут через пять и комбат.

— Вольцов, слабым голосом позвал я, — давай из НЗ ту бутылку, помнишь? И на стол мечи, всё что есть в печи, видишь гости.

— От я, сразу заметил его товарищ командир, ещё в казарме сборного пункта. Заговорил старшина, у всех сидора болтаються як гандоны после использования. А у него как шар надутый. Гляньте и выпить и закусить, и оружия полно. Хозяин! Добрых кровей солдат. Хочу сказать, когда мы его хабар собирали, у меня глаза на лоб от зависти полезли. Отпустили от позиции на сто метров к утру у него полны закрома. Ну шо ты тут скажешь, а. Наконец, Пашка приволок бутылку консервы и галеты.

-О, шо это,— спросил неугомонный старшина.

— Граппа! Итальянская чача, такой окультуренный самогон, сам до этого не пил, но слышал краем уха, что лучше всё же нашего самогона.

— Наливай старшина будь за хозяина, тяжело мне пока.

— Этто мы с удовольствием, протянул и.о. хозяина. Ну что за здоровье?

— Не командиры ! Первый тост, 'За Победу!' и стоя! Выпили, закусили и снова выпили, что для трёх мужиков бутылка итальянской граппы, если русского мужика и литром водки с ног не сшибить. Да под хороший закусь. Тут тебе и голландская сельдь и баварские сосиски, болгарский сыр, французские перепелиные окорочка, так я на всякий случай обозвал похожие на жабьи ножки изделия французской кулинарии. Посидели, душевно поговорили, комбат рассказал, что за крайним моим боем наблюдал дивизионный комиссар, и что тот поклялся ' над еле тёплым телом героя' похлопотать об ордене.

— Ты честно его заработал Кожемяка, комбат глянул на меня и сказал, мы все кто здесь есть, тебе обязаны. Пока всё, что могу это объявить тебе это 'от лица службы благодарность'. На том и разошлись. Я уполз под навес, а старшина и комбат ушли по делам службы. Утром нас пополнили, два лейтенанта привели сотни четыре солдат, вокруг завертелось, закружилось, командиры формировали роты, старшина крутился как динамомашина, вот он выдаёт боеприпасы, вот организует сан-взвод, вот принимает обоз с питанием и кухней, вот разносит повара. Только моё отделение осталось островком спокойствия в этом море страстей. На свою беду мимо проходил новенький лейтенант, увидел меня сидящим и блаженно улыбающегося солнышку и всем радостям жизни. Подскочил и ударом ноги выбил ящик из-под меня. Я естественно упал, лейтенант же бился в истерике, почему я не приветствовал его как старшего по званию стоя. Я лежал, он орал, а вокруг клацая затворами, вырастала стена солдатских спин. Когда до истерика дошло, в какой ситуации он очутился, поток слов и ругательств заткнулся мгновенно. Стена немного разошлась и в спину убегающему лейтенанту кто то сказал,

— Перевёлся бы ты куда ни то, первого же боя не переживёшь.

— Спасибо братцы! Чуть не заклевал петух крашеный. Бойцы рассмеялись и разошлись. Вечером было построение всего батальона. Приехало начальство, и комбат приказал поставить меня в строй. Я уже чувствовал себя не намного лучше, хотя долго стоять мне ещё было тяжело. Перед бойцами выступал дивизионный комиссар, говорил о временных трудностях о героической Красной армии, о героях которые не щадя собственной жизни останавливают врага,

— И один из таких героев находится среди вас! Младший сержант Кожемяка ! Выйти из строя!

— Я хлопнул по лечу впереди стоящего, тот сделал шаг вперёд и в сторону , я же чеканя по возможности шаг, вышел из строя и слегка довернув, строевым шагом подошёл к комиссару. Отдал честь и доложился,

— Товарищ дивизионный комиссар, младший сержант Кожемяка по вашему приказанию прибыл.

— Батальон смирно! Слушай приказ. За воинскую смекалку и героизм проявленную младшим сержантом Кожемякой Алексеем Алексеевичем при захвате и уничтожении вражеского аэродрома, самолётов и экипажей, за спасение советского экипажа майора Горюнова, за участие в бомбёжке стратегического моста через реку Сож, присвоить ему звание сержанта и наградить Орденом Боевого Красного Знамени. За отражение атаки и уничтожении восьми танков их экипажей и за снайперскую стрельбу, лишившую наступающий немецкий батальон офицеров, на позициях у деревни Небылица, присвоить очередное воинское звание старший сержант и наградить вторым Орденом Красного Знамени. За подожжённый немецкий тяжелый танк прорыва, который заблокировал немцам возможность прорвать нашу оборону и тем самым решил исход боя, за то, что будучи контуженным не покинул поле боя, а остался со своим товарищами морально поддерживая их боевой дух, старшему сержанту Кожемяке Алексею Алексеевичу присваивается очередное звание старшина и награждается Орденом Красной Звезды'! Комиссар лично прикрутил мне ордена на гимнастёрку, я отдал честь и произнёс ,— Служу Советскому Союзу! Далее вызвали Вольцова, он получил звание младшего сержанта, медаль 'за Отвагу', за бой с восемью танками и немецкими разведчиками, и Орден Красной Звезды за танк прорыва. А что, он рисковал также как и я и ещё и вытащил меня оглушённого к своим. Честно всё заслужил. Возвращаясь в строй, он остановился возле меня, пожал мне руку и сказал,

— Спасибо товарищ старшина, это всё ваша заслуга.

— Пустое Паша, ответил я ему, мы с тобой ещё Героями Советского Союза станем, попомни мои слова. На фронт нас не отправили, фронт дошёл до нас сам, немцы давили танками и бомбили слабую спонтанно созданную оборону состоящую из ранее разбитых пехотных дивизий, разбивали их еще раз разом, и надвигались казалось необоримой силой. Я то знал, где мы их остановим, но чем чёрт не шутит, может в этом мире будет как-то иначе. Зачем то я здесь появился, нет конечно, я не считал себя Спасителем, наоборот, я считал себя маленьким алмазным камешком, ломающим шестерёнки немецкой военной машине. Батальон занял позиции в предместье Киева, между Святошинскими озерами. Там находился укрепрайон с бетонными ДОТами а в этих ДОТах был свой гарнизон, который сидя за многометровой толщины бетонными стенами, посмеивался над пехотой закапывающуюся в землю у них в тылу. Когда комбат в очередной раз обходил позиции, я сказал ему,

— Немцы наверняка давно срисовали укрепрайон, и будут ломать его дальнобойной артиллерией и авиацией, попадём и мы под раздачу с такими соседями. Надо искать где-то хорошие укрытия для бойцов. Капитан, а комбат тоже получил повышение в звании и медаль, почесал затылок и сказал.

— Поищем, вот что старшина, прибыли шестеро бронебойщиков, поступают в твоё распоряжение, деды тоже остаются у тебя. Береги себя и солдат. Позицию для бронебойщиков выбирай сам, потом доложишь. И ушёл. Вместо него Вольцов привёл шестерых небритых в грязном обмундировании бойцов с тремя ПТРами. Я скомандовал, -'Оружие к осмотру' , осмотрел и не нашёл к чему придраться, нормальные однозарядные ПТР Дегтярёва, чистые и ухоженные.

— Вольцов! Отдал я команду, — бойцов накормить, помыть, постирать, осмотреть обувь, если надо отремонтировать, через три часа доложить об исполнении. А сам пошёл выбирать позицию для бронебойщиков, зная точно, что ближайшее время встретится с танками нам не светило. Немцы знали про укрепрайон, и вряд ли сунутся танками на бетонный надолбы, контрэскарпы и ДОТы, а вот бомбить его они будут точно, а это значит, что в дело вступят зенитные батареи и авиационное прикрытие. Бомбардировщики, как обычно в таких случаях, постараются быстренько избавиться от бомб, и часть из них точно падёт на наши головы..

Ну и чем это отличается от обыкновенной охоты на пролётную птицу, а ничем,— ответил я сам себе. Берёшь упреждение и валишь суку, тут даже проще, самолёт не утка, резко в сторону не шуганётся. Я видел как они нас бомбили, эскадрилья пикировщиков становилась в круг на высоте около двух-трёх километров и затем срываясь по одному пикировали до высоты метров четыреста, бросали бомбы и выходили из пике, — вот на этом отрезке, — подумал я,— они наиболее уязвимы. Бомбить будут, утром заходя с восточной стороны, вечером с западной, дабы не слепило солнце. Мне надо найти позицию по оси Север — Юг. И я это место нашёл, оно находилось на берегу Святошинского озера, слева от шоссе. Прихватил с собой четырёх бойцов из своего отделения, вооружил их лопатами и привёл на место будущей позиции.

— Отцы. Обратился я к ним. Мне нужна в этом месте позиция для бронебойщиков. Выглядеть она будет так. Я взял лопату, и прямо на земле нарисовал крест из примерно шестиметровых линий.

— Это стрелковая позиция, объяснил я, а вот здесь,— я указал им место метрах в тридцати от позиции,— надо выкопать землянку на пятнадцать человек, постарайтесь всё это замаскировать. Начинайте, через полчаса я приведу остальных, и мы все займёмся обустройством. Вопросы? Вопросов нет! И через час, сняв гимнастёрку, я наравне со всеми копал землю. Если верить поговорке,— два солдата из стройбата, заменяют экскаватор, я руководил механизированной колонной. Сначала огневая позиция, потом землянка. Два наката брёвен и метр утоптаной глины над головой была конечно слабой защитой от двухсоткилограммовой бомбы, но как говорится в одной молитве,— 'Уповаю на милость твоя Господи!'. Что такое землянка на пятнадцать человек? А это минимум котлован три на шесть, да на два метра глубиной, то есть около сорока кубометров земли, плюс огневая позиция. Меня мотало как припадочного, последствия контузии ещё давали себя знать. Бойцы отобрали у меня лопату постелили пару шинелей и я уснул под шелест ссыпающейся земли и негромкого говора, проснулся от того что где-то рядом завизжала пила и застучал топор.

— Товарищ старшина, начал доклад Вольцов,— землянка перекрыта и крышу засыпали землёй, и уложили назад дёрн, изготавливаются двухъярусные нары, имущество взвода доставлено в расположение, ужинали, вас не будили, но ваша порция в котелках и замотана в шинели. Завтра с раннего утра займёмся маскировкой позиции.

Я оглядел то, что успели сделать бойцы и сказал, — молодцы, завтра, вернее уже сегодня, хоз отделение и вторые номера займутся маскировкой и дооборудованием позиции. А с первыми номерами я проведу учения по отражению воздушного налёта. Отдыхайте бойцы. Хрен там! Утром налетела немецкая авиация и дала просраться всем кто не закопался. Деды нырнули в землянки, а я с первыми номерами в траншею огневой позиции.

— Вот смотрите мужики,— показывал я пальцем в небо,— вот он сука входит в пике, вот бросает бомбу, вот выходит из пике, а вот тот момент, когда он как бы провисает на пару секунд, вот это наш момент открытия огня. Мы не бегаем с ружьём за самолётом, а глядя на заранее выбранные ориентиры ждем, когда он сам вылетит под выстрел. Немного доворота стволом, выстрел, и он ваш. Вот смотрите, первый самолёт вышел примерно на воон ту сосну с отсохшей вершиной, это будет нашим первым ориентиром, смотрим на второй самолёт, и что мы видим, как я и говорил практически там же только чуть левей, третий там же, но уже чуть правей. Вас трое, вот ваша траншея, ваша огневая позиция, разошлись по ней и примите позицию для стрельбы, я хочу, что бы вы наметили свои ориентиры для стрельбы. Сам я буду стрелять по пикирующим целям, вы как бы будете добивать подранков. Ясно? Вопросы?

— Сомневаюсь я товарищ старшина, что мы чего ни будь сможем сделать самолёту. Разве что случайно.

— Даже если случайно, ответил я,— даже если один самолёт, просто посчитайте разницу в стоимости самолёта и пули, добавьте к этой разнице убитого или пленённого лётчика. Кроме того, учтите, то, что сбитый нами самолёт уже не полетит и не убьёт кого-то бомбой, не разрушит чей-то дом. Нет братцы, мы их тут должны наколошматить столько, что даже если и погибнем, то немцы долго будут вспоминать Святошинские озёра. Но мы не погибнем, это я вам обещаю, а пока за дело. Сегодня целый день наблюдать и примечать ориентиры. Посчитать сколько самолётов, вышли из пикирования на наши ориентиры, вечером каждый отчитается.

Немцы бомбили целый день. Деды под бомбёжкой доделали нары и сидели в землянке покуривали самосад. Укрепрайон, как я и предполагал, оказался вооружен зенитной артиллерией, и зенитки захлёбываясь огнём, пытались отогнать бомбардировщики, но только до того времени, пока немцы в одном из налётов, не избрали целью сами зенитные батареи. К вечеру все угомонились и немцы и наши. Сам я тоже приметил пару ориентиров. Уж больно часто немцы там входили в пике и сбрасывали бомбы. На бруствер приказал уложить брёвна, держать на весу пудовое ружьё никому не улыбалось, сделали гребёнку насечек по выбранным ориентирам, залили водой пространство перед бруствером, что бы пыль после выстрела не демаскировала позицию. Всё кажется, дальше как говорится,— война план покажет. Нашёл комбата, доложился.

— К бою готов! Окопался, отрыл землянку. Завтра приглашаю в кино.

— Какое кино Кожемяка? У меня пятнадцать убитых и сорок раненых.

— Завтра я товарищ капитан буду этих козлов валить, вы только считайте их по-честному. Лётчики, кто живой останется, ваши.

— Капитан внимательно посмотрел на меня, понял, что я не шучу, позвал ординарца и вызвал старшину.

-Старшина, Кожемяка нам завтра обещает кино, приготовь взвод солдат, ловить безбилетников.

— Товарищ капитан, ну якэ сейчас кино? Немцы всю душу бомбами вытрясли. В кухню чуть не попали, в сортир прямое попадание, так гамно разбросало по всему расположении, дыхнуть же нельзя.

— А вот Кожемяка говорит, что завтра немцы с неба будут как горох сыпаться, и знаешь, я ему верю, уникум же. Так что взвод готовь, и чтоб лётчиков и живых и мёртвых мне на НП.

Утро следующего дня. Бойцы опять пролили водой бруствер и кусты пересаженные дедами при маскировке огневой позиции, быстро позавтракали, и я отправил лишних подальше, пусть ловят рыбу на обед, надоел горох и перловка. Успокаиваю, как могу своих бронебойщиков напрягшихся перед боем.

— Ребята, не мандражируйте, никто вас ругать не будет, если не попадёте в самолёт, вон зенитчики извели хер его знает сколько снарядов, сами сгинули, а самолёта так и не сбили. Но попробовать нам надо, в процессе стрельбы думайте, где ошиблись, исправляйтесь на ходу и всё у нас получится. Замаскированы мы спасибо дедам идеально. Я надеюсь на вас. Всё, по местам, и пошёл на своё место, которое оборудовал по моим указаниям Вольцов. Сам он с биноклем вглядывался в небо, бдил так сказать. Сумка с обоймами лежала справа от меня в удобном приямке, с бревна в окоп свисало расстеленное одеяло.

— Воздух! Заорал Пашка, указывая рукой в небо. Да, с запада показалась десятка четыре немецких самолётов, часть из них полетела бомбить только им известные цели, а вот другая часть летела по нашу душу. Всё повторилось по вчерашнему варианту. Всё! Кроме одного! Я их ждал! Вот самолёты стали в круг, вот первый ринулся в пике, вот я поймал его взглядом, мысленно прочертил его путь и нацелил ПТР в точку которую самолёту никак не миновать, та-дах, та-дах, та-дах, успел сделать три выстрела и не глядя, что там с самолётом ловил в прицел следующий, Обойму! Пашка уже был готов к смене обоймы, два выстрела, смена обоймы, три выстрела, и новая цель, два выстрела, обойма! Три выстрела, два выстрела, обойма! Блядь где цель, где самолёты, я водил стволом и не понимал, почему так тихо на позиции. Пашка выскочил из траншеи и орал,—

Ааа, суки! Попались падлы! Как мы вас? Я оторвался от приклада и окинул взглядом поле боя. Три дымных костра с моей стороны и два с другой стороны позиции. И чистое небо над головой.

— Лексеич, они зассали и улетели, бросили бомбы куда попало, и удрали гансоиды позорные. Нет, как ты стрелял! Три выстрела и немец о землю — бряк, два выстрела он как споткнулся, наши его вдогон в три ствола хлоп, он на землю блям, ни одного парашюта.

Сегодня нас больше не бомбили. Вечером на позицию пришёл командир укрепрайона, седой грузный полковник. Его сопровождал наш капитан и ещё пара офицеров штаба укрепрайона.

— Взвоод смиррно! Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану!

— Обращайтесь старшина.

— Товарищ капитан, вверенным мне взводом сбито пять вражеских самолётов, расход патронов 51 штука. Прошу пополнить взвод боеприпасами, потерь среди личного состава нет!

— Это он? Обратился полковник к комбату.

— Так точно, старшина Кожемяка товарищ полковник,— ответил комбат,— уникум, добавил восхищённо глядя на меня, он и танки как семечки лузгает, девять штук на его счету.

— Слушай Кожемяка, полковник спрыгнул ко мне в окоп, осмотрелся вокруг и продолжил,— как у тебя получилось то, что не получилось у трёх зенитных батарей. У тебя же ни дальномеров, ни ПУАЗО,— слово пуазо он выкрасил ядовитым смыслом и мазнул взглядом одного из пришедших с ним офицеров.

— Я сделал лицо, как было написано в уставе Петра Великого придурковатое и лихое, и сказал словами Левши,— 'Так мы это, мы на глаз пристрелямши'! Заржали все. Видно Лесков был им известен.

— Смотрите командиры, какой у молодца набор орденов. За что, если не секрет,— спросил полковник.

— За тринадцать танков, четыре самолёта и один мост, товарищ полковник.

— Вот как, так уже сбивал самолёты?

— Нет, товарищ полковник, я расстрелял их на аэродроме противника, вместе с экипажами и бензохранилищем.

— А мост? Я понимаю танки, с трудом, но теперь ты меня точно убедил, что из ПТР можно сбить самолёт, но мост ? Что ты мог сделать ПТРом мосту?

— Это длинная история товарищ полковник, но поверьте мне на слово и ордену на груди, мы взорвали мост и колонну танков на нём. Потом летал наш авиаразведчик, сфотографировал всё, что там осталось от моста.

— А переходи добрый молодец ко мне в укрепрайон, я тебе пушку дам, из пушки ты накрошишь их поболее.

— Нет, товарищ полковник, я ПТР бросил на плечо, и был таков, а пушку я один не уволоку.

— Что, думаешь немчуру не удержим под Киевом?

— Думаю, пока у немцев не замерзнут в российских лесах моторы, мы его не остановим, а вот когда они задубеют, тогда надаём по мордасам, да и погоним его взад пинками. Вот как то так.

— Да, может ты и прав конечно, но тебе ли судить о том, где и как мы их остановим, — полковнику явно не понравился мой ответ,— вот что капитан, — повернулся он к комбату, ты когда наградные листы на взвод напишешь, дашь мне на подпись. Я добавлю пару строк. Пошли 'пуазо', это он обратился к своим офицерам.

— Даа, Кожемяка,— когда полковник со свитой уехал комбат скомандовал, — Вольно бойцы,— пожал мне руку, и продолжил,— давненько я такого красивого кино не видел. Смотрим мы со старшиной твоё кино, взвод бойцов под парами, копытами землю роют, лётчиков ловить. А они мать иху мордой в землю бац, и по самые крылья, второго разорвало на куски, упал прямо на свою бомбу, третий сломал три ели, стукнулся о четвёртую лётчика выкинуло и нанизало на сук животом, сдох пока снимали. Те два, что упали в той стороне, сгорели вместе с лётчиками. От лица командования, выношу вам всем благодарности, пойду писать наградные, а то полковник не слезет с головы. У него зенитчиков побило и два дота за вчера повредило. Завидует.

— Товарищ капитан. Так и батальон пусть ворон не ловит, пятьсот Мосинок, они же на два километра бьют, залпами по-ротно, калибр мелковат зато возьмёте количеством дырок. Смотришь, какая то пуля чего ни-будь повредит самолёту, да и батальону слава 'кусачего' не помешает.

— Хорошо, приду дам указание. Всё, до завтра.

— '' Выписка их наградного листа на старшину Кожемяку Алексея Алексеевича, командира взвода

бронебойщиков'.

Силами взвода, была выстроена и замаскирована огневая позиция у Брест-Литовского шоссе, между Святошинскими озёрами. 26 июня 1941 года взвод принял участие в отражении воздушного налёта немецкой авиации. Огнём из противотанкового ружья, старшина Кожемяка Алексей Алексеевич лично сбил три Юнкерса-87, а два повредил, но их добили остальные бронебойщики взвода. Итого было сбито пять самолётов. От неожиданных потерь фашисты отказались от дальнейшей бомбардировки обьектов Святошинского укрепрайона. В течении двух дней налётов нет. Предлагаю наградить старшину Кожемяку Алексея Алексеевича 'Орденом Красной Звезды', а остальных бойцов взвода медалью 'За Боевые Заслуги'. Список прилагается'

28 июня 1941 г.

Командир батальона капитан Жмакин В.В. (подпись)

Приписка: Я, командир Святошинского укрепрайона полковник Чугаров Г.С. подтверждаю подбитые самолёты огнём взвода и поддерживаю данное представление на награды.

29 июня 1941 года. полковник Чугаров Г. С.(подпись).

Да, два дня немцы нас не бомбили, но за эти два дня они подтянули свои гаубицы и перепахали предполье и лес в котором прятался укрепрайон. Укрепрайон держался недели три, мы не давали пехоте немцев зайти ему в тыл, танкам в буреломе оставшемся после артналёта делать было нечего, и я забрав с собой снайперку и Вольцова в качестве наблюдателя, ушёл с одобрения комбата на свободную охоту. Развлекался тем, что устроившись на день под каким ни будь выворотнем, отстреливал немецких офицеров и огнемётчиков. Обычно я дожидался атаки немцев и под треск пулемётов ДОТа, выцеливал огнемётчиков, бронебойно зажигательная пуля отлично пробивала бак и зажигала огнесмесь, после того как два три огнемётчика 'Вдруг самовозгорались' , а два три офицера 'самоубивались', цепи атакующих как правило отступали до выяснения обстоятельств. За неделю я добавил к своему личному счёту ещё тридцать одного немца. Пару раз я просился в дот и стрелял из бойниц, мне не понравилось, во первых замкнутое пространство, звук выстрела просто глушит. Нет на природе всё же лучше. А еще через неделю немцы переправились через Днепр в Белоруссии, он там ещё не набрал силу и был заурядной речкой, появилась угроза окружения группы армий под Киевом. Начальство не мычало и не телилось, а я послал дедов искать камеры с колёс грузовых машин, любые, рваные, разных диаметров, лишь бы побольше, и приказал нарубить жердей. Деды задачу поняли и приняли к исполнению. К моменту, когда фронт опрокинулся и начался откровенный драп, когда за право перехода через мост люди стреляли друг в друга, мой взвод спокойно надул камеры, связал из жердей настил и на этих плотах ночью мы переправились через Днепр. Мало того, плоты вернулись назад, и на них чуть позже, переправился весь батальон. Плоты потом старшина приказал разобрать, камеры сдул, и оставил их в своём хозяйстве.

Отступление.

Нет ничего хуже отступления, немцы как бешенные псы вцепились в отступающие дивизии и бомбили, бомбили, бомбили. Комбат увёл батальон на второстепенные дороги и от нас отстали и разного рода командиры с убойными мандатами и немцы с бомбёжками. Так и шли на северо-восток, пока на одном из перекрёстков нас не встретил знакомый полковник, бывший начальник укрепрайона.

— Што драпаете?

— Организованно отходим на новые позиции товарищ полковник, отбивает подачу комбат.

— Ну и где ваша новая позиция?

— Там, где нам укажет командование,— не сдаётся капитан.

— Так считайте, что вам повезло. Ваше командование вас нашло. Ознакомьтесь с приказом капитан. Прочитав ещё один 'мандат', капитан стал по стойке смирно, отдал честь и доложил,

— Товарищ полковник, по распоряжению военного совета н-ской армии батальон в составе четырёхсот восьмидесяти бойцов поступает в ваше распоряжение. Несём с собой полтора боекомплекта патронов, шестьдесят два раненых, есть нехватка в продуктах и лекарствах.

— Всё это хорошо капитан, ты скажи мне, Уникум уцелел?

— Мало того, что уцелел, он ещё плоты из автомобильных камер придумал, и когда мы в Днепр уткнулись мордой, а на мосту не протолкнуться, он уже со своим взводом на тех плотах уплыл, и за батальоном их потом прислал, так и переправились мы ночью без потерь.

— Вот стервец! И тут он герой. А я вот скажу честно, еле доплыл до левого берега. Ординарец спас, дотащил последние метры. Повезло тебе комбат, из самой жопы вытащил тебя Уникум. Ладно доставай карту, достал? Смотри, вот Ромны, вот деревня Долгополовка, вот речка, озёра, кстати похожие на Святошинские, а вот дорога, вот тут мост, эта дорога из Белоруссии, где немцы переправились через Днепр, и они прут по ней к этому шоссе, которое идёт на Москву. Приказываю! Занять там оборону, и задержать немцев насколько это будет возможно. Вот приказ, получи его на руки. Без приказа говорю тебе следующее, держись сколько сможешь, сутки, двое трое, чем дольше их задержишь, тем больше у меня шансов собрать дивизию и занять крепкую оборону, ты опытный командир, поймёшь когда пора... потом полями и буераками, ночами, днём, как хочешь, но выходи на Курск, я там буду ждать, найдёшь вокзал, там будет мой порученец с приказами для подразделений моей дивизии. Понял?

— Понял товарищ полковник, разрешите выполнять?

— Давай комбат, если смогу найти, то подошлю тебе батарею. Командуй поход.

К мосту у деревни Долгополовка, мы пришли вечером следующего дня, мост слава богу взорвали, Прямо скажу, взрывчатки сапёры пожалели, береговые каменные устои уцелели, рванули среднюю опору, но долго ли возвести деревянный сруб и настелить бревенчатый настил? Полдня работы немецким сапёрам, вон сколько изб вокруг. Батальон сходу начал окапываться, а я с бронебойщиками, как обычно пошёл выбирать позиции для засады. Далеко удалятся от своих, на этот раз я не хотел, одно дело отстреливать танки другое отбиваться от пехоты. Пришлось здорово пораскинуть мозгами, я подключил к обсуждению остальных стрелков и общими усилиями мы наметили свой план обороны, осталось несколько деталей их я пошёл обсудить с комбатом. Всю ночь мы зарывались в землю, землянок не копали, знали, что зимовать нам в них не придётся. Траншея, бруствер, куст перед бруствером, что бы хоть как то замаскировать выстрел ПТР.

Немцы не заставили себя ждать, и где-то часа в три дня, дорога вдали окуталась саваном пыли, показалась немецкая разведка. Мотоциклисты увидев взорванный мост, как тараканы поскакали по полю, вправо и влево, убедились, что дорога только одна и только через разрушенный мост метнулись назад к голове колонны. В бинокль я увидел штук пять бронетранспортёров и десятка три грузовых машин. Ну что, силы примерно равные. Без авиации хрен бы они нам чего сделали, да только именно тут и крылось то самое большое но. Немцы вызывали авиацию по любому поводу, и она прилетала! Связь летунов с авиа наводчиками была превосходной, Лётчики по заказу пехоты тыкали бомбой в любую не понравившуюся ей кочку. И делали это с мастерством и завидной точностью. Колонна остановилась, в сторону моста поехал грузовик, как оказалось с сапёрами и те нагло на виду у окопавшегося батальона начали быстро вытаскивать брёвна из завала автомобильной лебёдкой. Кто-то в окопах не стерпел, дал команду, ахнул нестройный залп, пара сапёров упало. Водителя видимо убило, потому что машина осталась, а остальные сапёры драпанули в тыл. Немцев это обидело и в сторону моста поехали два бронетранспортёра, остановились метрах в ста от моста, дали пару очередей из пулемётов. Наши отвечали неохотно и скупо, понимали, что раздразнили зверя и берегли боеприпасы для настоящего боя, а вот немцы думали переночевать в деревне, а тут облом в виде окопавшегося противника. Кто-то у них не захотел ломать график передвижения или гнался за очередным крестом так или иначе, пехота спешилась и прикрываясь остальными бронетранспортёрами ринулась на штурм наших позиций. С патронами у немцев я так понимаю было хорошо, потому что пулемёты подъехавших прямо к мосту броневиков стреляли длинными очередями останавливаясь только на смену стволов и магазинов.

— Вот сказал я своим подчинённым, нам привезли пулемёты. Будьте готовы, это я уже дедам сейчас я успокою пулемётчиков и офицеров кого достану, потом ребята постреляют по бронетранспортёрам, потом вы на ту сторону и хабар в норку. Поехали! Пашка записывай, с четырёхкратным прицелом, да на двести пятьдесят метров, это ж не стрельба, а удовольствие. Пока немцы сообразили, что с нашей стороны стреляет снайпер, я оставил их без пулемётчиков, без их вторых номеров и без офицеров. Не всех конечно, но те которых я увидел, уже стояли в очереди к святому Петру. Мои бронебойщики, тоже не спали и несколькими выстрелами разбили броневикам моторы. И немцы что называется 'приплыли'. Со стороны наших окопов во фланг не успевших окопаться немцев, застучал 'максим', отбросил их от брони, и противник не выдержал, откатился на исходные позиции Мои зачётные пятнадцать немцев из них два офицера и три унтера.

— Вольцов старший, скомандовал я,— Пашка будь осторожен, немцы вроде раненых уволокли, но мало ли, лучше потратить лишний патрон, чем лишний пакет бинта, деды за хабаром марш! Передайте бронебойщикам, пусть по бортам в каждый бронетранспортёр по паре выстрелов сделают, на всякий случай. Я подстрахую вас снайперкой.

Бойцы столкнули в воду пару плоскодонок, и загребая кто руками, а кто и обломками досок переправились через речку, в этом месте она была неширокая, всего метров тридцать, но судя по цвету воды и течению довольно глубокая. Тем не менее, бойцы с поставленной перед ними задачей справились.

Хабар нам достался знатный, кроме шести пулемётов и коробок с патронами, нам досталось пять 50мм миномётов и боезапас к ним. Штук десять автоматов, столько же пистолетов, десятка четыре ранца, гранаты, шанцевый инструмент, котёл для приготовления пищи литров на двадцать, к нему тренога, три термоса для переноски горячей пищи, приправы, крупа, опять кофе, сахарин, и самое разнообразное продовольствие. Павел кроме того нашёл стереотрубу и пару биноклей. Из машины сапёров, достали катушку телефонного кабеля и о чудо, ящик с толовыми шашками, деды думали мыло и припёрли целиком ящик. Когда я им рассказал, что они принесли, то слегка изменились цветом лица, а когда я выразил им горячую благодарность за находку, засмущались. Прибарахлились короче говоря. Отходя, сунули каждой железной твари по гранате в моторное отделение, окончательно превращая их в металлолом. А что, пионеры потом на металлолом соберут. Время было около шести часов вечера. Дотемна оставалось всего ничего, и надо было делить хабар. Как всегда унюхав халяву, первым на делёж, пришёл старшина. Мы были в одном звании и теперь он терпеливо стоял и ждал, что ему обломится.

— Так это мне, это опять мне, а вот это тебе. Не мой фасон и вообще я такое не люблю. Голосом бессмертного Папандопуло гундосил я. Вот этот пулемёт тебе, а эти два мне...

— Ну скажи мне за ради бога Кожемяка. На хера тебе пулемёты? У тебя пулемётчики есть? Нету у тебя пулемётчиков, отдай пулемёты в батальон, и мы тебя прикроем, так, как генерала не прикрывают.

— Точно?

— Тебе перекреститься или на партбилете поклясться?

— Ладно забирай все пулемёты, но автоматы я оставлю себе, миномёты тоже оставлю. У вас миномётчиков нету, а я дедов натаскаю, снайперами-миномётчиками будут. Жратву поделим по-братски, то-есть пополам, один бинокль отдаю в батальон, второй бронебойщикам, стерео-трубу дарю комбату. Ранцы и всё что в них тоже пополам. Шанцевый инструмент пополам. Всё? Нет? А что ещё? Тол? Да забирай ты этот ящик мыла ради Христа. Ступай себе с богом старче.

— Вот не надо Кожемяка изображать из себя Золотую Рыбку, оставил за собой последнее слово старшина.

— Ты старшина передай комбату, что завтра с утра пусть ждёт самолёты, сегодня мы умыли кровью немцев, ночью они сто процентов попытаются нас вырезать, я им приготовлю сюрприз, но и вы не спите в оглоблях. Про то, что среди гранат, взятых с хабаром были большинство наших Ф-1 и с десяток противотанковых РПГ-41 я старшине не сказал. Имущества стало много, бросать его при очередном драпе я не хотел, поэтому озадачил народ насчёт телеги и коня.

— Деревня недалеко, а колхоз судя по постройкам богатый, ищите нам любой транспорт. Найдёте, доложите. Сюда на позицию не приводите, спрячьте в балке вон в том направлении. Потом лишнее имущество перетаскаем туда. Вопросы? Нет? Вперёд. Бронебойщики! Ко мне! Завтра наверняка ждём налёт авиации, как по-вашему, откуда будут заходить на бомбёжку? По ходу пьесы заметил, что старшина не ушёл и напрягает уши слушая мои распоряжения.

— Так ясно же, научены мы. С утра так, заход с востоку, вечером с западу жди.

Стреляем тем же макаром, я встречаю, вы провожаете тех, кто прорвался. Все трое по одной цели, стрельба по готовности, и не торопитесь. Пуля всяко-разно летит быстрее самолёта. Теперь следующее, немцы ночью пустят разведку, чтобы взять языка. Им край надо знать, сколько нас и чем вооружены. Я заминирую подходы к позиции, батальон прикроет нас с тыла, но и вы держите ушки на макушке. Кстати у разведчиков с собой хороший хабар, часы с будильниками, ножи отличные, курево, фонарики, да мало ли. Всё по местам. И запомните, я встречаю самолёты, вы провожаете. Немцы конечно засекли позицию бронебойщиков. И нападения я ждал именно на нас, во первых нас мало, во вторых мы слегка оторвались от коллектива, в третьих мы были опасны для их автомобилей, пешком им идти не хотелось. Боец по моему заданию уже расплёл метров десять телефонного кабеля и я с Вольцовым уполз в ту сторону, которую считал наиболее опасной для прорыва разведчиков. Прямо на берегу вдоль речки я установил с десяток растяжек из ф-1 и одной рпг-41. А чтоб помнили! Штук пять поставил в чистом поле, на тот случай если вздумают обойти нас полем, уже вечером, из расположения батальона, пришли пулемётчики с трофейным пулемётом и четырьмя коробками патронов.

— Так что, товарищ старшина, комбат послал на усиление.

— Очень хорошо, вот за этим деревом отройте себе ячейку, сектор обстрела вот в этом направлении, имейте в виду, берег реки заминирован, если ночью бабахнет, знайте там враг, можете поприветствовать его парой очередей. Поле в том направлении,— я показал рукой в сторону заминированного участка поля,— тоже заминированно, так что далеко отлучаться не советую. А когда уже совсем стемнело, тогда ко мне подполз один из посланных в поиск телег бойцов.

— Есть, товарищ старшина, есть, нашли мы коников и телеги. Телеги военные, две штуки и четыре коня. Телеги гружённые снарядами, а людей при них нет. Кто-то бросил их, мы снаряды разгрузили, ох и здоровенные ж товарищ старшина снаряды, и где только ети пушки, никогда не видел таких.

— Да хрен на эти пушки и снаряды, телеги целые? Кони здоровые, не раненые?

— Всё справное. Хлопцы значит остались сторожить, а я доложить прибёг.

— Так. Образование есть?

— Четыре класса церковно-приходской школы товарищ старшина.

— Отлично, как фамилия?

— Боец Максименко Пётр Ильич.

— Так вот Максименко, своей властью назначаю тебя старшим обоза. Всё имущество взвода переписать, патроны, мины, консервы, крупы, лопаты топоры. Всё потом доложишь. Сколько чего есть. Возьмёшь у батальонного старшины нормы расхода питания и боеприпасов и вовремя пополняй. У нас теперь есть котёл, и к нему все причандалы, ищи среди своих годков повара или того, кто сварит кулеш и борщ, и надо готовить горячую пищу. Понял Максименко?

— Так точно. Всё понял. Разрешите исполнять?

-Действуй. И чуть позже я услышал его голос, вдруг приобрётший твердость и уверенность.

-Так, хлопцы, кто на завтрак горячу кашу с мясом хочет? Все? Ищите котёл, принадлежности и за мной, воон в ту сторону понесли.

На ночь я установил парное дежурство, народу хватало. Тут лучше перебдеть чем стоять с разбитой в кровь мордой перед немцем и доказывать, что ты тут просто погулять вышел. Часа в четыре, в самое собачье время какой-то невезучий немец зацепил растяжку с рпг-41, от взрыва его бросило на другую растяжку, прозвучал ещё один взрыв, и с криками 'алярм минен' немцы кинулись назад в реку. Наш пулемётчик проводил их доброй очередью, на том всё и закончилось. До утра кто-то стонал и звал 'камераден ком', но никто из наших как-то не вспомнил о рабоче-крестьянской солидарности с немецкими коллегами и к утру немец затих. Рано утром я повел взвод за хабаром, указал где стоят растяжки, подождал пока народ собрал то, что нам принесли немцы и собрал 'минное' заграждение. Пулемётчикам тоже чего-то досталось из хабара, и они запросились ко мне во взвод.

— При одном условии,— сказал я. Вы изучаете миномёт и будете по ситуации в бою менять оружие, функции пулемётчиков с вас никто не снимает. Согласны.

— Так точно. Вы только покажите миномёт, мы разберёмся, я токарь 3-го разряда, а он, пулемётчик кивнул на второго номера, студент. Математик, — уважительно добавил он.

— Опа! Стоять! Студент, как фамилия?

-Боец Яков Гомельский.

— Ну, кто бы сомневался, студент и математик. Яша слушайте таки сюда, отсюда будет проистекать, ну что такое пулемёт? Конечно похоже на швейную машину вашей мамы, да, красиво вышивает строчки, но не более ж того. Никакой фантазии, никакого полёта, я тебе Яша скажу, мысли. То ли дело миномёт Яша, вот где нужна математика. Яша учтите, это вам не биномом сэра Ньютона по воробьям стрелять. Это если хотите Яша, фуга для пяти виолончелистов без оркестра, если вы Яша чего-то понимаете в искусстве. Коротко говоря Яков, я назначаю вас командиром отделения миномётчиков, разберайтесь с матчастью, там на коробке вся таблица стрельбы. Градусы и дальность. Пулемётчик как фамилия?

Старший боец Петров Сидор Матвеевич.

— Так, Петров получаешь вместо Якова другого бойца. Боец подозвал я очередного деда, о я вас помню вы Петраков, поступаете в распоряжение Петрова, будете ему вторым номером. Петров научишь бойца ленты набивать. А обидишь его, вылетишь из взвода в одних штанах и без пулемёта.

— Да, что вы товарищ старшина, — пулемётчик с укоризной посмотрел на меня,— у меня отец в этих годах, не приучены мы голос повышать на старших.

В это время из балки притащили два термоса один с кашей и второй с компотом. Максименко принёс мне на пробу котелок каши с кусками свежей свинины.

— Откуда убоинка,— спросил я.

-Так крестьяне понимают, что мы супостата не удержим, вот и бьют свою скотину, солят мясо и прячут. Отдали добровольно, без денег. У нас там ещё есть кадушка со свеже-засоленным мясом, салом, мешка три картохи прошлогодней, бидон пятилитровый масла постного. Мешок ржаной муки, ну и по мелочи, гречи полмешка, соль, лук, морковь...

— Молодца Максименко,— похвалил я своего обозного старшину,— теперь хватай быстро термоса котёл, своих людей, и уходи от позиции подальше. Спрячьтесь и готовьте потихоньку обед. Часы есть, нет? Вольцов найди человеку часы. Нашёл? Отлично. Вот смотри у меня семь и у тебя семь часов, в тринадцать часов, смотря по ситуации, если немцы успокоятся, а мы ещё будем живы, доставишь на позицию обед, первое суп или щи, второе каша с мясом, третье компот. Давай Максименко. И молись за нас богу. В восемь над нами пролетела 'Рама', а через полчаса в небе закрутила карусель дюжина Ю-88. Я опять отключил слух, глянул откуда и куда нацелился пикировщик, нашёл то место где мои пули и самолёт встретятся и слился с ружьём. Три выстрела, два выстрела, обойма. Три, два, обойма, три, два, обойма. Три, два, обойма, целей не наблюдаю. Всё что ли? Огляделся. Передо мной горели четыре костра, за мной два.

— Еще пара до самой земли спустились и ушли дымя моторами, но я тебе точно говорю старшина, не жильцы они, где-то обязательно грохнутся, хер им по сусалам, а не до своего аэродрома добраться. Деревья нам помешали,— оправдывались мои самопальные 'зенитчики'.

— Да ладно мужики, сбили шестерых, остальных напугали, да хер с ними. Не боись, у немцев самолётов много, -'обнадёжил' я народ,— ещё настреляем. Так бойцы, не расслабляемся, скоро по нашу душу пришлют штурмовики. Вот эти сволочи, дадут нам просраться, поэтому скрытно меняем позиции. Три бронебойщика прячутся вон в том овраге, огонь по самолётам открываете самостоятельно, а я с Павлом и пулемётчиками ухожу к мосту, все остальные берут хабар в руки и к кашеварам в гости. Там затихаритесь и ждите конца штурмовки. После зелёного свистка все на старую позицию. Шутка. Всё погнали. Не дай бог, они вас прихватят в поле. Прихватив своё оружие, мы с Пашкой и пулемётчиками побежали в сторону моста, я решил устроиться среди обломков деревянного настила. А что? Вид на все четыре стороны прекрасный, хорошо замаскированную позицию со стороны немцев прикрывал сгоревший уже бронеавтомобиль и груда покорёженного металла, что осталась от сбитого самолёта. Полазив по обломкам моста, мы перешли по обломкам на другой берег и нашли очень приличное место для стрельбы по любым целям. Устроились, попили воды из речки, набрали свежей в фляги, умылись, теперь самое время покемарить под шум текущей воды, так нет нате вам.

— Воздух! Прокричал Пашка, указывая на четыре довольно медленно летящих самолёта заходящих на позиции батальона, самолёты разделились. В сторону нашей бывшей позиции полетел один, а трое полетели не позиции батальона. В нашу бывшую позицию воткнулись две крупные бомбы и полсотни мелких. Осколки выстригли кустарник в радиусе ста метров. Серьёзная заявка. А я влепил 'нашему' штурмовику по паре бронебойно зажигательных в моторы и самолет резко опустив нос упал в районе оврага где спрятались пулемётчики. Тройка штурмовиков провела аналогичную операцию над окопами батальона. И тут я услышал наконец залповую стрельбу батальоном. Элетрическая сила! От штурмовиков полетели ошмётки обшивки, моторы задымив остановились, и самолёты с высоты метров трёхсот воткнулись в землю.

— Да добрая была охота,— сказал я Вольцову, слегка переиначив слова Киплинга. А и действительно, полтора десятка костров горевшей мощи Германии, явно намекали немцам, что по этой дороге им просто так не проехать. Вот кстати,

— Вольцов бегом за взводом, и пришли ко мне сюда Гомельского, — Павел вприпрыжку побежал в сторону оврага и минут через двадцать нарисовался Яков с докладом, что по моему приказанию явился.

— Яков ты немецкий знаешь,— прервал я его,— а написать пару слов по-немецки можешь.

-Могу товарищ старшина.

— Так вот Яша, изобрази вот на борту этой железяки, вот эти слова. И повторил ему слова Киплинга вложенные в уста удава Каа. Я ведь тоже по инициалам, К.А.А.

Обедали мы как в лучших ресторанах Парижа и Лондона! На первой суп гороховый с картошкой и мясом, на второе каша гречневая с мясом. На третье компот. Так и стояли мы на этой позиции двое суток, пока под вечер третьего дня к немцам не подошла батарея и с трёх залпов смела батальон с позиции. Я после первых пристрелочных выстрелов бегом увёл бойцов к телегам и сориентировавшись по компасу повёл взвод северо восток. С комбатом мы уговорились встретиться в селе Горовом. А после, как рекомендовал комдив буераками до Курска.

Осень она сука дожди, а дожди они сука мокрые. Хорошо, что в хабаре, с убитых нами бронетранспортёров, нам попались немецкие плащ-палатки, брести по бездорожью полями, вдоль перелесков, было охрененно трудно. Хорошее было только одно, погода была нелётная, и мы не боялись бомбёжек, я думаю и немецкой пехоте непривычной к таким дорогам тоже приходилось не сладко. Грязь налипала на колёса, на сапоги, и мы месили дорогу и бездорожье ибо знали позади нас идет, смерть, плен и позор. Пять километров до переправы через какую-то речку, мост взорван, но рядом, слава богу нащупали незаминированный брод, переправились, напоили коней сами смыли грязь, и ноги мои ноги, ещё пяток километров, вот и деревня Горовое. На окраине пост, солдат заметив нас прокричал,

— Давай славяне, батальон уходит, меня оставили вас дождаться. Прошли деревню насквозь и заметили хвост уходящего батальона. Догоним. Прикинул по немецкой карте, до Курска топать по прямой двести двадцать кэмэ, а ехать по дорогам так все триста. Это получается дней десять топать. Беда. Но как говорится, — всегда есть свет в конце тоннеля, если руки работящи. Не за десять конечно, а за все двенадцать дней, мы дошли до Курска. По дороге пару раз, сильно поредевший после артналёта батальон пытались пристроить к себе разных званий командиры, но легко-раненный комбат, лежащий у нас на телеге, а мы шли в голове нашей колонны, показывал приказ комдива и мы проходили под недобрый взгляд тех, кто таких пропусков не имел.

В Курске на вокзале нас встретил капитан, один из тех, кого комдив ещё у Святошинских озёр обозвал 'пуазо'.

— Дошли значит. Комдив мне всю плешь проел, всё интересуется вами. А ты старшина? Настрелял еще самолётов? С ехидцей спросил офицер.

— Так точно, товарищ капитан, ещё пять штук штурмовиков Ю-87 и немцев штук двадцать. На все самолёты, и немцев есть справка подписанная комбатом, а как же, мы Кожемяки, словами на ветер не бросаемся, сказал сто танков убью, значит так тому и быть. Я самолёт за танк считаю, как по-вашему, товарищ капитан это справедливо?

— Более чем, старшина, можешь безбоязненно и за три танка считать, и продолжил, уже обращаясь к комбату, — капитан, ведите батальон по этому адресу, там вас пополнят людьми, и направят на оборону города.

В городе катастрофически не хватало войск, призвали рабочих, создали ополчение, кое-как вооружили, но немцы надавили, оборона опять посыпалась и через три дня упорных боёв Курск оставили. С танками батальону столкнуться не пришлось, Курск всё же немаленький город, зато я резко увеличил счет по пехоте врага. Восемь офицеров, штук десять унтеров, и десятка три солдат упокоились в Курской земле с моей помощью. А что? Они хотели жизненного пространства? Так под землёй его немеряно. Даа, с танками в Курске у меня не получилось встретится, но как говорится на безбабье и рукой доволен. Пару раз мы становились в оборону, но немцы находили слабые места, где войск вообще не было, и обходили наши заслоны, приходилось спешно сниматься уходить под угрозой окружения. То в одном, то в другом бою мы теряли людей. От батальона вообще остались рожки да ножки, поредел и мой взвод, мы потеряли трёх бронебойщиков, пулемётчиков, погиб под бомбёжкой мой обоз, От взвода в строю остались я, Вольцов, Яков Гомельский, его подносчик снарядов, да Максименко. Кстати, Гомельский научился виртуозно стрелять из миномёта, мин у него осталось последняя коробка, и он тратил их по одной . Обычно он стрелял, уничтожая пулемётчиков. Одна мина один пулемётный расчёт.

— Ничего Яша, успокаивал я его, мы возродим взвод, и я тебе обещаю, будут у тебя мины. Вроде у наших тоже есть мины такого калибра. Яша ходил с чемоданом-миномётом как молодой бухгалтер с портфелем, постоянно, что-то считал, записывал решения в ученическую тетрадку. В одном из боёв под Вязьмой, взрывом миномётной мины меня нашпиговало в спину осколками по самое немогу. Как меня вытащили, как несли до медсанбата, как вынимали осколки, и как дальше отправили в госпиталь сначала в Горький, а потом в Ташкент я не помню, около семи месяцев я лежал не разговаривая. Кроме десятка серьёзных ран я получил ещё одну контузию, частичную потерю слуха, стал заикаться, катастрофически потерял в весе. Стоял вопрос о инвалидности.

Вы можете представить себе меня инвалидом, заикой, и доходягой? Меня, с тремя орденами на груди и горевшими злобой глазами. Все документы мои сохранились, мне выплатили премии за подбитые танки и самолёты. Чистыми деньгами на руки, я получил около тридцати тысяч рублей Плюс пенсия около 400 рублей плюс доплата за ордена. У меня долг длинной до Берлина из немцев и их танков, а я заикаюсь! Я горел такой злобой, что вокруг меня казалось, плавился воздух. Деньги я положил на сберкнижку, а на вполне приличную пенсию стал отъедаться, заниматься силовыми упражнениями. В доме, в котором я снял маленькую комнатку выписавшись из госпиталя, жил местный лекарь, то ли шаман толи бабай какой-то. Он довольно долго наблюдал, как я жрал, и тягал чугунную пудовую гирю, потом подошел и тихо сказал,

— Ты много кушаешь Алексей, но ты и много злишься, зло съедает тебя изнутри и отбирает силы. Успокойся, успеешь ты отдать свой долг павшим братьям. Научись слушать своё сердце. Я вылечу тебе уши, а остальное ты сам себе вылечишь. У тебя очень сильный дух, если бы ты сильно захотел, эта гиря летала бы около тебя сама. Вот пей на ночь этот чай, утром пей этот, в обед этот, он сунул мне в руки три кулька травы, только пей без сахара и через три месяца ты будешь здоров. На ночь Исмаил-баба, вставлял мне в уши самокрутки из трав, поджигал и напевая какую-то мантру ходил вокруг меня и обмахивал дымящимся веником из этих же трав. Через полгода я гнул подковы, поднимал раз сто гирю, бегал как лось, и слышал как тигр. На толкучке прикупил обмундирование, знаки различия, нашивки за ранения, и так понравившиеся мне, хромовые офицерские сапоги. Прикрепил на новую гимнастёрку свои ордена, нашивки за ранения и отправился в военкомат.

— Здравия желаю товарищ майор. Старшина Кожемяка, ранее комиссован по ранению, вылечил себя сам, хочу добровольцем на фронт.

Одноногий майор выпучив глаза от удивления, читал выписку из истории болезни данную мне в госпитале, недоверчиво смотрел то в выписку, то на меня.

— Что и слух вылечил, прошептал он.

— Так точно, но слух мне лечил местный знахарь. На всякий случай я прихватил подкову, у него на глазах свернул её как бинт и положил на стол перед ним.

— Делааа. Протянул он. Знаешь, такого лихого старшину, я мог бы и без комиссии записать в списки, но, закон есть закон. Вон там дверь, за ней медкомиссия, пройдёшь, пожму тебе руку и извинюсь. Давай старшина.

— Когда я зашёл в кабинет, там оказалось три врача и пара новобранцев.

— Раздевайтесь, не глядя на меня сказала старушка в очках белом халате и белой шапочке. На что жалуетесь?

— На немцев товарищ военврач, я стоял передней, в чём мать родила.

— Так ранение в спину, повернитесь старшина, бооже ты мой,— ахнула военврач увидев мои шрамы,— раны не беспокоят, незамеченные осколки не выходят?

— Не беспокоят и не выходят.

— Проверим слух, отойдите в угол и отвернитесь, повторите то, что я скажу,— Осенняя пора очей очарованье...,— произнесла тихо она.

— В багрец и золото, одетые леса,— продолжил я поворачиваясь.

-Так и запишем, слух восстановлен. Наум Семёнович проверьте у старшины артериальное давление и ритмы сердца.

— В норме? Сердце? В норме. Старшина вы признаётесь годным без ограничений и призываетесь в армию. Пройдите к военкому. Я прошёл обратно в кабинет военкома, там кроме него сидел невысокий усталый майор с двумя шпалами в петлице и мятой гимнастёрки, он как раз раскуривал трубку, был тем занят и не глядел на меня. Первым заговорил военком.

— Что годен?

— Без ограничений товарищ майор!

— На какой фронт желаешь, тебе как орденоносцу даю право выбора.

— Мне товарищ майор на тот фронт, где танков у немцев побольше, долг у них передо мной в танках, восемьдесят штук.

— Сколько?

— Восемьдесят штук, твердо повторил я, было сто, но тринадцать танков и восемь самолётов я уже сжёг. И вот еще что. У меня есть деньги премии за подбитые танки и самолёты, я хочу купить бронебойное ружьё и снайперскую винтовку обе системы Симонова. Где это можно сделать?

— А вот мы попросим корреспондента майора Симонова, он напишет о тебе в газете 'Красная Звезда', так тебе ружья с завода нарочными привезут, именные. Напишешь Костя? Ты посмотри Константин, человеку дали инвалидность не по ошибке, не было шансов у него на нормальную жизнь, ну может один из ста. И вот он этот шанс, посмотри, как он подкову у меня на глазах завернул!

Корреспондент повернулся ко мне, оглядел, и сказал устало, — а расскажи мне старшина Кожемяка, за что ты ордена получил. И я рассказал, попросил только не называть деревню, дабы не подвести Пелагею Гергиевну и Ивана Дмитриевича. Рассказал, как сбивал самолёты, как оставил немцам надпись на обожжённом борту транспортёра, про свою добрую охоту. И просил передать немецким танкистам и лётчикам, пламенный привет и слова,

— Я вернулся бандерлоги! К.А.А.!

Статья в газете вышла через три дня. Ещё через три дня пришла телеграмма, меня пригласили в Саратов, на завод где изготавливали ПТРС. Военком выписал мне литер и я, собрав нехитрый скарб в потрёпанный сидор, залез в старенькую щелястую, продуваемую всеми ветрами теплушку, и выехал в Саратов на завод изготовитель противотанковых ружей. Десять дней мы ехали по среднеазиатским пустыням и степям, я выспался кажется на всю оставшуюся жизнь. Наш эшелон останавливали на полустанках, и мы пропускали встречные эшелоны с раненными, идущие в сторону Ташкента. Коротко говоря уже приехав в Саратов и идя по твёрдой земле, меня мотало по дороге, а голове всё ещё звучал перестук колёс, та дам, та дам. Заводчане, увидев бравого орденоносного старшину, тут же собрали короткий митинг, и в торжественной обстановке попытались вручить мне своё изделие. Фотограф местной многотиражки готов был сделать фото 'Героя с веслом' и тут я им обломал весь кайф.

— Товарищи инженеры и рабочие обратился я к ним, — Всё хорошо в вашем слонобое, но лягается он падло, как хороший жеребец. После трёх-пяти выстрелов плечо болит так, что начинаешь больше думать о плече, чем о танках противника. Что, нельзя ничего с этим поделать? Не верю! Поставьте, какой ни будь амортизатор в приклад, переделайте дульный тормоз. Что это за дульный тормоз, который перекрывает обзор стрелку. Хорошо я, посмотрите на меня, метр девяносто рост и метр в плечах, но масса стрелков в армии послабее меня натурой, представьте себе, как им достаётся. Давайте думать вместе. Я вам расскажу практику применения, а вы смешаете её с теорией выстрела, глядишь, чего-то получится. Есть же у вас образцы зарубежной техники, в крайнем случае, фотографии, что неужели там ничего нет полезного? Мне вручили всё-таки ружьё, но обещали его доработать по моим требованиям. На заводе я задержался ещё дней на десять, но в итоге я получил то, что хотел. Ружьё во первых, разбиралось на четыре части. Ствол, затворная коробка, трубчатый приклад с амортизатором и пружиной внутри, и совершенно новой конструкции дульный тормоз, плоский, и трёхкамерный. Собиралось ружьё за минуту. Чтобы нести его, не нужен был второй номер. Разобранные части ружья лежали в удобной разгрузке, а ствол, укороченный до восьмисот миллиметров, свободно висел на плече. Кроме того я попросил и мне сделали обоймы на шесть патронов, и крепления для снайперского прицела. Когда всё собрали в кучу и отстреляли на полигоне, заводчане ахнули. Ружьё получилось легче, весило около 15 килограммов, во вторых с оптическим прицелом я уверенно поражал ростовые цели на дальности в 1200-1600 метров, в третьих, отдача чуть-чуть превышала отдачу Мосинки. Там же на заводе я предложил изготовить по своим чертежам глушитель для самозарядного карабина Симонова. Слегка покочевряжившись, исполнили и этот заказ, правда сильно удивившись конструкцией и степенью звукопоглощения. На приклад с аморизацией и глушитель оформили мне авторство изобретения, на остальные новшества, оформили соавторство. Ну и на том спасибо. Наконец честно заплатив в кассу завода, стоимость ружья, запасного ствола и глушителя, я отнёс остальные деньги в ближайший детский дом. Всё, пора мне на заработки.

Батальон, в который я попал, собрали из выздоровевших раненых, и прошедших сквозь сито НКВД вышедших из окружений бойцов и командиров, а также призвавшихся и слегка обученных призывников.

-Не самый худший вариант, подумал я,— всё же большая часть обстреляна, опытна и зла, остальные подтянутся. Ночью переправились через Волгу и к обеду уже были в окопах под хутором Перепольным в сорока верстах от Сталинграда. Всегда вспоминаю Галыгина с его точными определениями суки. Вот я и говорю Сталинградская степь, это сука! Солнце палящее, грунт состоявший наполовину из известняка и наполовину из глины и сука полное отсутствие воды! И немцы, ну как же без гансов вон они в пятистах метрах выглядывают из окопов. Щаз я вас научу, что подглядывать нехорошо. Мне всё же дали второго номера, щуплого пацана, едва окончившего десятилетку и рванувшего добровольцем на фронт.

— Стёпа! Представился он глядя на мою орденоносную грудь.

— Стёпа, готовься закапываться в землю, мне эта глубина окопа не нравится. Запомни, чем глубже окоп, тем длиннее жизнь. Вот отсюда и до обеда и на такую глубину показал ему фронт работы. А сам, прихватив его карабин, пошел в сторону командира взвода испросить разрешение на охоту.

— Снайпер говоришь? Ну, завалишь пару немцев, они обозлятся и закидают нас минами. Оно мне надо? Вот пойдут в атаку, так ради бога развлекайся. А пока нишкни!

— Ну и что ответить на эту окопную мудрость? А ничего, вот с этим приказом я и вернулся к себе на позицию. Стёпа копал в правильном направлении и глубине, и я решился не мешать ему совершать трудовой подвиг.— Скушно мать его ети. От нечего делать собрал ПТР, накрутил прицел, обмотал ружьё специально окрашенной полоской ткани, присел в окопе, прислушиваясь к окружающему меня пространству. И вот оно, счастье! Где-то на краю общего шума, порывов ветра, скребков лопаты о грунт, разговоров в окопе едва слышно прозвучал стрекот мотора. Машина? Мотоцикл? Самолёт? Я слегка напрягся, звук шёл с неба! Практически над немецкими позициями на высоте метров трёхсот летел какой-то уродливый самолёт. Наш разведчик? Немцы не стреляют. Значит немец, КАА проснулся во мне, заворочался и открыв пасть зашипел,— Баандееерлооох.

Я схватил свою прелесть, вставил обойму, бросил на бруствер плащ-палатку, полуприсел опять пришло слияние я и ружьё, взял упреждение,— и сделал всего три выстрела. Самолёт как будто споткнулся, накренился на левое крыло и, снижаясь, полетел с нашу сторону, перелетел линию фронта и упал метрах в двухстах за нашими окопами. Урааа! Прокатилось над нашими окопами, немцы же засуетились дали несколько очередей из пулемётов я, кстати профессионально засёк их позиции и собирался уже слегка уменьшить поголовье умельцев умеющих стрелять из них. Добровольцы сбегали к самолёту поковырялись в обломках и извлекли тело, какого то немецкого генерала, его адъютанта и пилота, а также пухлый портфель с документами. Меня вызвали на КП батальона, комбат долго тряс мне руку, и всё приговаривая,

— Ты ведь генерала завалил старшина, эсесовца, тебе Героя дадут Кожемяка не меньше. Документы и генерала с сопроводительной запиской, я уже отправил в штаб полка.

Как оказалось позже, я завалил не совсем генерала, но тоже важную птицу, бригаде фюрера СС фон барона.

— Блядь почти Фюрер,— сокрушался я,— ну чего бы ему самому не лететь в этом самолёте, глядишь и война бы закончилась. Но всё равно приятно, опять же орден обещали, и как говорится,— С почином! Через пару часов немцы, видимо получив втык, попробовали отбить место падения самолёта, но обломились о свежий батальон, потеряв кучу народу, откатились на исходные. Я же поменяв ПТР на карабин занялся отстрелом особо наглых. За хабаром не полез, чуйка говорила мне 'НЕ ЛЕЗЬ'. Я и ближайшим соседям сказал, не лезьте, чую засаду, но нашлась бедовая головушка, поползла и сгинула в буераках, а назавтра из немецких окопов прозвучал голос, усиленный радио рупором.

— Фельдфебель Кожемяка, германским военно-полевым трибуналом вы заочно приговариваетесь к расстрелу, за ваши действия повлёкшие гибель германского генерала. При вашем попадании в плен, приговор будет немедленно исполнен. Радиотрансляция продолжалась до обеда, а я, разобрав слонобой и уложив его в разгрузку, уполз в тыл своих окопов. Приглядел я небольшой курганчик, дальнобойность ружья позволяла мне простреливать тыл немцев метров на пятьсот, вот и решил заткнуть ди-джея. Заполз на горушку, Стёпа тут же раскатал плащ накидку под обрезом ствола ПТР и ещё одну накидку натянули над нами. Прибрали камушки под собой залегли. Я повёл стволом слева направо и что вы думаете? В трёхстах метрах за немецкими окопами в их тылу, стоит шикарный автомобиль рядом группа офицеров, все смотрят в сторону наших позиций, видимо обсуждают гибель своего коллеги.

— Соскучились суки, сейчас вы у меня поиграете в игру 'догоним друга, ему без нас скучно'. Стёпа, посмотри в бинокль, вон в том направлении, видишь машину и немцев?

— Вижу товарищ старшина,

— Ну тогда, будь как говорится свидетелем происшествия, и я отстрелял первый магазин, магазин улетел за секунды, следующий за столько же, глянул в окуляр, машина горит, все лежат, кого убил, кто ранен, непонятно. Но точно помнил что у первого, который попал под выстрел отлетела голова. Быстро собрались и обратно на позицию. Взводный тут как тут,

— Ты опять своевольничаешь Кожемяка, на этот раз кого подстрелил?

— Думаю ещё пару генералов товарищ лейтенант. Вы доложите комбату, что снайпер Кожемяка утверждает, что убил как минимум четырёх высокопоставленных офицеров вермахта. Десять минут назад в 18-30 по Москве, вот моя снайперская книжка, вот мой наблюдатель, вот его подпись, подпишите уже и вы.

— Ничего я подписывать не буду. Я этого, не видел.

— Да не вопрос лейтенант. Меня всё равно вызовут по первому генералу в штаб дивизии, там я спрошу кого-нибудь с вооттакенными звездами в петлицах, почему мой ком взвода не подписывает мне убитых немцев. Разрешите быть свободным?

— Шантажируешь? Не много ли на себя берёшь старшина.

— Я товарищ лейтенант, снайпер, и если вы ещё не поняли, очень хороший снайпер,— глядя ему в глаза повторил я,— посмотрите на меня внимательно, может ли человек, с такими разносторонними умениями и орденами не поднять чего либо? Или кого либо. Если ты решил отсидеться лейтенант, сиди, мне сидеть некогда у меня долгу по самое не могу.

— Ха! Я вспомнил ты тот сумасшедший старшина, у которого голос в голове. Про тебя в газете писали.

— Прости лейтенант, запамятовал твою фамилию, не напомнишь?

— Лейтенант Рэбадонов я.

— На фамилии у меня память дырява лейтенант, прости если что не так,— с тем и разошлись. Типа один — один.

Пару дней мы с немцами пинали друг друга, то — так, то — эдак, нам нечем было наступать, они же наоборот выбирали место и время битвы. И видимо выбрали. С утра после короткой, но мощной арт-подготовки по позиции батальона, из-за близлежащего холма вылезло не мене 40 танков и в атаку за ними поднялось до полка пехоты. Пока мы отплёвывались от пыли и протирали глаза, и те и другие прошли без сопротивления почти до наших окопов. Наконец батальон пришел в себя, по цепи немцев из нашего тыла, заработала батарея миномётов, а из окопов застрочили пулемёты и ударили нестройные оружейные залпы пехоты. Двести метров для меня самый сенокос, я в окопе, немцу видна только каска, а у меня они все как на ладони. Алилуя!

Я почему-то вспомнил негра из кинофильма, который после того как пацан выпустил в него обойму и не попал, вдруг вспомнил какой текст из Библии и так классно его прочитал. Вот этот текст и заканчивался алилуем. Я же начал с Алиллуя! А это принципиальная разница!

-Так, с пехотой вроде справляются, на мне танки. Основная масса танков шла в полукилометре правее, несколько танков шли на меня и чуть левее меня, вот их я и начал отстреливать, посчитал их опасней, да они просто были ближе ко мне. Два выстрела со ста пятидесяти метров упокоили монстра, экипаж попробовал убежать. Но кто ж ему это даст. Два следующих танка я остановил в пятидесяти метрах, ещё два в десяти метрах от окопов и в семидесяти метрах в стороне от себя, таак работаем по правой стороне. Там дело пахнет керосином. Танки на КП батальона, одного закидали бутылками с бензином и он полыхнул как пионерский костёр. Ещё пять танков коптили небо перед позициями, а остальные прорвались. Немецкая пехота ворвалась в окопы, и пошло поехало, месилово. Забираю карабин у Стёпы ему отдаю слонобой .

— Не ссы Степан, дядя в обиду ребёнка не даст, щас мы прибарахлимся и вооружимся. Вот смотри, немец несёт нам выпить и закусить. Выстрел, дёрнув напоследок ножкой, немец лёг медленно на землю, а теперь Стёпа смотри на ту пару, видишь? Блядь им же тяжело, я сейчас им помогу, а ты сползаешь и притащишь пулемёт. Что значит, не могу? У тебя сестра мать есть? Так вот если ты пацан не притащишь пулемет, его подберёт другой немец пристрелит тебя, меня, потом дойдёт до твоих женщин и трахнет их. Не знаешь, что такое трахнет? Нет? Это то Стёпа, что сделал твой папа маме, в результате чего появился ты. Ты этого хочешь? Чё мотаешь башкой? Не хочешь! Тогда давай родной две ходки. Пулемёт и коробки! Пополз! Не боись, немцы уже в аду и в строю ждут своего Фюрера. Я не считал, ни сколько сделал выстрелов, ни скольких убил, в итоге осталась последняя обойма к карабину и последняя лента к МГ. Вечер, а затем и ночь пали на землю, обняли ее, успокаивая раненых с обеих сторон, роняя их в беспамятство, а иных и отправляя кого на небо, кого в другие места, стирая им кровавые слёзы взявшимся откуда ни возьмись реденьким дождём.

— Фуух , выдохнул я,— выжили. Как там негр говорил? Аллилуя! Стёпа ты как? Не ранен ?

— Цел я товарищ старшина. Как мы их? А?

— Ну, допустим Стёпа, счёт я думаю два один в их пользу. Танки-то прорвались и сейчас шуруют у нас в тылу. А это очень плохо Стёпа, танки в тылу это как мандавошки перед свадьбой, причём невеста ещё не пробованная. То, что пехоту мы вроде как остановили это хорошо, но и нас осталось маловато. Если с утра нас не усилят, то покатимся мы в Волгу. Тихо! Кто-то ползёт. Я клацнул затвором и внятно прошипел,— отзовись ка любезный, а то я нервный сегодня.

— Свои, Кожемяка, сержант Малышко первый взвод.

— Вот так всегда Стёпа, как помочь в немца пулю кинуть никого не найдёшь рядом, только ты и я, как пожрать и выпить, так народу набежит не продохнуть ни пёрднуть.

— Не бухти старшина, устало ответил сержант,— тут все сёдня кидались пулями, не ты один, но твой фланговый огонь по второй волне атакующих, немцам не понравился. Факт! Многие от огорчения померли. Спасибо выручил, как я понял, вы тут последние из выживших, справа в окопах восемнадцать раненых, но ходячих бойцов. Ты старший по званию Кожемяка, принимай командование батальоном брат.

А комбат? Командиры взводов?

— Танк на КП батальона видел? Его подожгли, боезапас ахнул, башню оторвало, бросило, комбата в лепёшку. А взводные, что взводные. Твоему лейтёхе некрасиво получилось, штыком в задницу получил, как он умудрился, хер его знает, но истёк кровью. Мучился долго. Всё у кого-то прощенья просил. Вымолил ли?

— Добро. Первым делом передай по цепи. Сбор на КП батальона. Второе, пусть каждый озаботится патронами, водой и едой. Третье, соберут документы командиров и бойцов. Вперёд сержант. Стёпа, в темпе собрал всё хозяйство, пересчитай патроны к ПТР, я мотнусь влево по окопам. Рискуя нарваться на раненого немца, и получить в лучшем случае пулю, а худшем штык в спину, но понадеявшись на свою чуйку, я пополз по окопу. Трупы, трупы, трупы, наших, немцев нигде ни стона, полегли все защитники, но и врагов как необмолоченных снопов валялось много, очень много. Ага, вот и цель моего вояжа, танк и трупы под ним, быстрый обыск тел дал мне, часы, кинжал, пистолет, фонарь. Уже удача. Сейчас залезем в железный труп монстра и пошарим там. Меня интересовала вода. Есть! Пяти литровая фляга! И пулемёт, тот же МГ, ну пулемёт нахрен, свой есть, а за патроны гансам спасибо. Три сто патронные коробки, боже ты мой по нынешним временам это ж улыбка Светы в тёмном коридоре! С тем и вылез. Прихватив с собой добытое, ползу назад. Стёпа как пионер был готов, распихал хабар по местам, что на руку что на ремень .

— Так Стёпа, я беру всё наше, ты пулемёт и его боеприпасы и тащим все это на КП, там поделимся счастьем с товарищами,— с этими словами мы двинулись на место сбора.

— Две обоймы набил и на две ещё патроны есть это к ПТРу, к снайперке нашел у соседей пару пачек, одна граната, из еды банка консервов и буханка хлеба,— полз и докладывал одновременно мой второй номер.

— Ну, неплохо, есть чем встретить неконкретного противника,— ответил ему я.

-Доползли вроде

— Помогай славяне, тут дед Мороз приполз и подарки принёс, пулемётчики есть? Смотри кака Цаца! Сам бы носил, но своя есть. Стёпа отдай дядям пулемёт. Степан с облегчением отдал железяку и улитки с патронами, подошедшему бойцу.

— Сержант, доложи сколько бойцов, какое вооружение, запасы воды, и еды.

— Малышко чётко доложил, с вами двадцать человек, мосинки, теперь и пулемёт, воды мало, по полфляги на человека, патронов насобирали штук по двадцать на брата. Документы командиров собрали.

— Негусто, но жить то надо,— сказал я. Вдали над горизонтом глухо били в барабан войны и прыгали вокруг горевшего костром города, просвещённые европейскиеканнибалы.

— Сержант, мухой людей по танкам противника, там есть вот такие фляги, найдите хоть пару штук, днем нам вода, ой как пригодятся. Народ проникся важностью задания и разбежался, а сержант устроившись на ящике закурил и спросил,

— Куда думаешь податься?

— У нас Малышко одна дорога,— ответил я,— к Сталинграду. За Волгой мне лично делать нехер, устал я зайцем по степям скакать, да от немцев прятаться, а Сталинград город большой, река широкая, немцы сотрут об него зубы под самый корень. Танкам в городе будет кисло, а без танков одной пехотой немцы заебутся его брать. Ну а где танки там и я. Моя это работа, дырки им в колёсах вертеть. Думаю, здесь подмоги, нам не видать, если и есть резервы, то их придержали для городских боёв, поэтому прямо сейчас, не дожидаясь утра, уйдём буераками, пойдём по следам прорвавшихся танков. Кто-то сломался по дороге, у кого-то кончилось топливо. Будем добирать их в дороге. По двое, по трое, бойцы вернулись с мародёрки, нашли ещё три фляги воды, бутылок десять вина, консервы, ещё пулемётных лент. Кто то чего-то прятал в вещ-мешки, я не смотрел, ибо сам исповедовал истину, что с боя взято — то свято! Надо командовать.

— В две шеренги становись,— негромко отдал я команду,— бойцы вон там горит под бомбами Сталинград,— показал я рукой на зарево пожаров,— немцы его хер возьмут, Сталин град я разделил на составляющие, название города и все прониклись пониманием,— а теперь, 'На прааво'', шагом, марш! За остаток ночи, буераками спотыкаясь и падая в темноте, мы прошли километров пять или шесть, кто их считал эти километры. Уткнулись в сгоревший немецкий танк, огляделись, — ого, да тут их штук десять. Чуйка чего-то невнятно шепнула, я тут же отдал приказ,

— Тихо. Всем слушать ночь.

— Старшина! Воон там вроде костерок горит.

— Так вы трое,— показал я стоящих вместе тройку балагуров, всю дорогу рассказывающих друг другу байки кто как охотился, рыбачил, и ухаживал за девками,— сняли с себя амуницию, в руку штык, в зубы по гранате и ползком перебежками до костра. Разведайте осторожно, кто, что. Прыжками и по-пластунски, понеслась душа в рай! Разведчики скрылись, а через минут двадцать в районе костра грохнули гранаты и дико завизжал человек. А ещё через десять вернулся один из разведчиков и доложил,

— Немцы, танкисты у костра спали, мы им дровишек в костёр пару штук бросили, шестеро насмерть двое раненых, тому что визжал, по яйцам прилетело. Толи чего оторвало толи ещё чего, зарезали нахер, чтобы не шумел. Батарея там наша разбитая, они эти танки подбили, да остальные смяли их и ушли. А немцы эти из подбитых танков, те кто живой остался.

— Бойцы подобрали имущество разведчиков и к костру, скомандовал я,— там по-быстрому перекусим и в дорогу, немцы на колёсах, им нас догнать, как пару пальцев обоссать.

Да, батарея сорокапяток. Успели артиллеристы окопаться, всё чин-чинарём, дворик, ниши для боеприпасов щели для орудийного расчёта. Хер спасло, немцы навалились, задавили массой и ушли. Мы же, оттащили трупы убитых немцев за круг света от костра и пристроились на их местах перекусить, своё можно было не доставать, хватило трофеев. Танкисты натаскали из битых танков еды воды и вина и устроили себе пикничок. Теперь на том свете догуляют.

— Повезло им, выпил, заснул, бабах, и перед ними чёрт вилами в котёл пихает,— балагурил я, хоть как-то поддерживая боевой дух бойцов. Перекусили и в дорогу, пленного немца прикололи, немецкого никто не знал, и конвенций не читал. Поэтому побежал немец догонять своих комрадов, пока те далеко не улетели. Светало, след от танков стал более различим и мы скорым шагом топали по этим следам. Ну во первых, не напорешься на мину, во вторых танкисты всё же выбирают дорогу поровней. Еще через километров пять набрели на наш раздавленный санитарный обоз, немцы просто проехали по телегам с ранеными, расстреляли разбегавшихся обозников и не останавливаясь уехали.

— Вот суки, рычали бойцы, да их рвать зубами надо.

— Надо братцы надо, агитировал я,— тем и заниматься будем, увидел фашиста — убей его. Это он ввалился к вам дом, ища добычи, наших женщин, итогов нашего труда. Обломаем же ему удовольствие, придём к нему в его дом, посмотрим в глаза их родителям, и спросим, почему? Почему вы суки полезли к нам, разрушили наши города и сёла, почему убивали наших детей. Смотрите бойцы и запоминайте. Смотрите и помните, война пошла простая или они нас как народ уничтожат, или мы их! Прошли ещё с пяток километров, след гусениц повернул вправо, немцы видимо решили искупаться в Волге мы же пошли прямо, и пройдя ещё пару километров нас наконец остановил противотанковый ров, и солдат с той стороны крикнул,

-Левее берите, левее, через пару сотен метров можно будет перейти. Откуда славяне?

— Из под Перепольного, двадцать вёрст отсюда. Взяли как советовал солдатик левее и точно через пару сотен метров был переброшен хлипкий деревянный мостик, по можно было перейти через ров. А на той стороне взвод автоматчиков, фуражки с сиреневыми околышами,

— Сдайте оружие, шаг вправо шаг влево. Ну и конечно прыжок на месте считается попыткой улететь. Понимая, что сейчас я потеряю 'мою прелесть' я обратился к старшему по званию.

— Товарищ лейтенант! Оружие именное, куплено за мои деньги и переделано по моим чертежам. Вот все документы на оружие. Я остался старшим по званию в батальоне, вывел людей из под хутора Перепольного, все кто остался живой от батальона перед вами, вот документы убитых командиров. Все люди из нашего батальона, чужих нет. Лейтенант посмотрел на документы, вырезку из Красной звезды из заводской многотиражки, мои документы, с уважением осмотрел ордена. И сказал,

— Молодец что вывел. Но вчера вышел приказ за номером 227, за оставление позиций и отступление расстрел.

— Нам этот приказ не доводили товарищ лейтенант, мы и сами знаем, что отступать уже некуда, просто пока не за что зацепиться было. Если думаешь что, расстреляв двадцать опытных бойцов, вышедши с оружием из окружения, поможешь остальным осознать, что и с переда и с тыла смерть, то стреляй, хер с тобой! Лично я немцев намолотил как грязи, и генералов и простых офицеров и танков и самолётов. Будет с чем перед богом и предками похвастаться.

— Постой, так это ты старшина, эсэсовского генерала с неба ссадил? Тебя же третий день все особые отделы фронта ищут. Так, бойцов я определю, тебя же старшина я обязан отправить в штаб армии.

— Товарищ лейтенанта, две просьбы, личное оружие и второй номер, боец Степан Воеводин. Оба дороги мне, что без одного что, без другого я как без рук.

— Из оврага выехала полуторка, в кабину сел сержант НКВДэшник в кузов к нам запрыгнули два бойца той же конторы. Поехали, долго ли коротко ли блудила машина по городу, не обращал внимания, но вот она остановилась. Мы спрыгнули и нас повели развалинами, через квартал, нас остановил пост, проверили документы, прочитали сопроводиловку и пропустили дальше, метров через пятьдесят ещё один пост посерьёзней, мне предложили сдать оружие, оправиться. Я отдал ПТР , трофейный пистолет и кинжал Воеводину, выпил воды из фляжки. Успокоился.

— Старшина, вас хочет видеть Командующий, лишнего не болтать, на вопросы отвечать чётко, просьб не озвучивать.

— Серьёзно тут у вас! Дышать, осмелюсь спросить, можно?

— Юморист, что ли?

— Нет товарищ майор, я снайпер, но с трагическим для немцев уклоном.

Прозвучал телефонный звонок, прервавший наш диалог.

— Пошли, ждёт, майор шел позади меня, подсказывая куда свернуть. Спустились в подвал прошли ещё метров десять м минуя ещё один пост, зашли в хорошо освещённый коридор, справа и слева двери, стрекот телеграфных аппаратов, туда-сюда полковники. Суета. Толкнув дверь, вперёд прошел майор доложил,

— Нашли товарищ командующий стрелка, который эсэсовского генерал с неба свалил.

— Зашёл следом, мать моя женщина, да тут только генералов штук пять, а вот и толстый хряк, точно Хрущёв, ну и который из них Командующий?

— Невысокий генерал помог мне, сам вышел на встречу.

— А посмотрите на молодца генералы, прямо любо дорого посмотреть, стать, ордена, усы. Гренадёр. А расскажи ка нам старшина, как ты подстрелил эсэсовца?

— — Да просто товарищ генерал. Я ведь охотник. Любил понимаете утиную охоту, берёшь упреждение, бац,— утка наземь. С самолётами то же самое, чутьё у меня, товарищ генерал, я этих самолётов насшибал штук десять, этот одиннадцатый. Кроме того я товарищ генерал на другой день, ещё минимум двух генералов завалил. Там же. Приехали суки, понимаешь попрощаться с покойным, ну я их и отправил вслед за первым.

— Что прямо на передовую приехали немецкие генералы,— вмешался Хрущёв,— врёшь!

— Зачем на передовую в тылу у себя они были, да ружьишко у меня именное под меня сделано на заводе, я из него на полутора километрах в грудь немцу как вам в глаз, отсюда попаду. Ответил я Хрущёву.

— Ох и льёшь ты пулю старшина, вступил в спор еще один генерал.

— Так проверить же элементарно, удивился я. Поспрошайте пленных. Послушайте немецкое радио, а насчёт пули, так пойдем, выйдем. Ружьишко со мной, покажите цель, я стрельну. У меня всё вот в снайперской книжке все поражения записаны, да покойный комзвода не подписал. Говорил, лично не видел, пописывать не буду. Теперь небось с теми генералами разговаривает, пробурчал я уже по тише.

— А действительно, Иван Петрович, обратился командующий к какому-то полковнику, распорядись проверить слова старшины. Эта информация может оказаться очень существенной. Так говоришь показать тебе цель? Снова обратился ко мне генерал. А пойдём-ка на улицу. Всей гурьбой мы вышли во двор. Это был другой двор. Над ним была натянута маскировочная сеть и из этого двора просматривалась Волга, над которой барражировали немецкие пикировщики, но отсюда до самолётов было далеко. Через Волгу буксиры толкали баржи, на них же безнаказанно пикировали немецкие самолёты. Столбы взрывов бомб вставали вкруг барж были и попадания. Смотреть на это было страшно.

— Товарищ генерал, обратился я к Командующему, а пошлите со мной офицера, пусть доведёт меня до берега вон в том направлении, постоит рядом, да посмотрит на настоящую охоту, потом вам доложит, отсюда стрелять смысла не вижу.

— Добро, Забелин проводи старшину до берега, проследишь за стрельбой, потом приведёшь его обратно и доложишь результаты.

— Разрешите выполнять?

— Действуй.

— Мы с майором вернулись на пост я надел на себя разгрузку, на ремень нацепил кинжал, в кобуру сунул трофейный пистолет, Воеводин взял сидор, карабин и сумку с боеприпасами к ПТР.

— Готовы товарищ майор.

— Ну пошли снайпер. Мы сели в ту же полуторку и через полчаса стояли на берегу Волги. Недалеко по реке плыли обломки деревянной баржи, за которые из последних сил держались оглушенные и окровавленные солдаты. Кто-то грёб одной рукой к берегу кто-то бессильно лежал на обломках. А в небе закручивали спираль смерти в поисках добычи стервятники, мои давние враги Ю-87. В четыре движения, я скинул разгрузку и собрал 'Мою Прелесть'.

— Обойму,— прохрипел я не отрывая глаз, от пикирующего самолёта.

Стёпа вставил обойму и приготовил следующую. Метрах в ста от нас, баржа воткнулась в берег носом, пехота горохом сыпанула за борт. Но ещё надо было спустить две пушки, катер придерживал баржу, прижимая эту дородную тётку в бок к пристани, а на них уже падала с диким воем пара стервятников.

— Врёшь сука, не возьмёшь,— я бросился к полуторке, упёр ствол о борт кузова, поймал взглядом самолёты, зрение обострилось неимоверно, я видел голову лётчика в кабине самолёта, выстрел, стёкла кабины окрашиваются в красный цвет, выстрел, и у второго самолёта оборвало звук работающего двигателя. Первый самолет, не выходя из пике, воткнулся в воду, метрах в пятидесяти от баржи, второй воткнулся в берег метрах в трехстах метрах правее нас.

— ОХ-РЕ-НЕТЬ, раздельно по слогам, произнёс майор.

-Я, товарищ майор, здесь на берегу останусь вы, как хотите, только просьба есть одна, патронов мне на 14,5 мм пусть подвезут, а то у меня последние восемнадцать штук. А самолётов сами видите, как ворон осенью в поле. И поесть, не ели мы с вчерашнего вечера, и уже не обращая внимания на майора, обратился к второму номеру, — Степан собирайся айда позицию выберем получше.

— А где тут получше,— Стёпа закрутил головой. Я же пройдя метров двадцать подошел к сгоревшей перевёрнутой полуторке, пристроил опорные ножки ружья на порванном в клочья колесе, покрутил стволом вправо влево вверх вниз и сказал,

— Здесь Степан, вот причал, сюда баржи идут, вот здесь и прикроем их как сможем. Имущество сложи, лопату доставай и вот здесь три на метр на полтора глубиной. И не отвлекайся, я прикрою. Баржу уже разгрузили, и катер поволок её на тот берег. На пустую баржу, немцы не отвлекались, ища себе более аппетитные на их взгляд цели. Майор уехал, я так думаю на доклад, с приказами Командующего не шутят. И я очень надеялся, что он не забудет про патроны и еду, воды была целая Волга. Мимо нас протащили низкие длинноствольные пушки, прошагали мокрые до пояса солдаты, мы вроде остались на берегу одни. Но по берегу к нам поднялся лейтенант. Я как младший по званию представился,

— старшина Кожемяка, прикрываю переправу товарищ лейтенант.

— Видел я, как ты ссадил этих гандонов старшина. Знай, если жив останусь, детям передам, а те может, передадут внукам, что батьку ихнего, сёдня спас ты, старшина Кожемяка. Я командир противотанковой батареи, Есаулов Семён Васильев сын, в этом тебе клянусь, подожду вторую ходку баржи, ещё две пушки должны переправить. Если что старшина, помоги чем можешь. По моему глазомеру между берегами было километра полтора, прикинув хрен к носу понял, что метрах в трёхстах от берега я уже могу давить бандерлогов. С ориентировался по солнцу. Оно сука в зените. В небе ни облачка. Единственное что может мешать немцам это блики на воде, и как тут мне ориентироваться? Только по ходу пьесы. Эх очёчки бы мне. Катер поволок баржу к нашему берегу. Осталось ему как в песне Высоцкого 'пройти две трети пути' и я приму его под свой хилый зонтик. Но кто-то там, видать был сильно невезучий, едва отойдя от берега, пройдя всего сотни три метров, на баржу упала бомба с караулившего её самолёта. И нихера я не смог сделать. Лейтенант выматерился, махнул рукой и сказал на прощанье,

— Конечно две пушки не четыре, но я им и этими двумя дам прикурить. Прощай старшина, даст бог встренемся. И ушёл. В это время засигналила машина, из кабины полуторки выскочил взъерошенный майор и заорал,

— Старшина ко мне! Я подошёл, майор напоминал мне кота после драки.

— Блядь, старшина, если бы ты знал, как меня имели во все дыры полчаса назад. Нет не командующий, а член военного совета товарищ Хрущёв, очень сильно меня отодрал. Понимаешь, есть люди приказы, которых надо исполнять до буквы. Ну, вроде чего проще? Отвези, посмотри, привези. Чего уж проще. Будет мне наука! Давай в кузов! Поехали к Командующему. Не повезло Семёну, окоп не докопал. Мы собрали оружие, вещмешки, отряхнулись, залезли в кузов, майор глядя на часы всё подгонял нас, быстрее, быстрее бойцы. Машина, завывая мотором и скрежеща передачами, рванула с места в карьер, как будто за нами гнались немцы. Доехали до первого поста, бегом до второго. Личное оружие долой, обойму разрядить, ПТР взять с собой. Нам приказали мы сделали, опять Стёпа остался на часах, а я в разгрузке и с пустой обоймой уже в кабинете Командующего.

-Проверили твои слова старшина,— Командующий прервал доклад майора и отпустил его жестом. Ты там не только двух генералов уложил, но двух полковников. Начальника медслужбы армии генерал-майора и командира панцергренадёрского полка тоже генерал майора. Полковники тоже не простые. Гитлеру придётся поломать голову кем их заменить. Да и сегодняшняя твоя утиная охота, кое-кого здесь удивила. Решено! За два самолёта орден 'Красной звезды' За каждого генерала извини по медальке, но 'За Отвагу', за портфель с оперативными документами, получишь 'Знамя'. В следующий раз будешь знать, генералов надо брать в плен. Заработаешь сразу Героя Советского Союза. Я переспросил,

— За пленного немецкого генерала дают Героя? И не ожидая ответа,— нет товарищ Командующий, я согласен на медаль.

— А что так старшина? Не хочешь получить Героя?

— Ну почему же, не хочу, хочу и буду Героем, у меня сотня немецких офицеров и унтеров на снайперском счету, с сегодняшними двумя самолётами, тринадцать сбитых, не считая четырёх уничтоженных на немецком аэродроме, и восемнадцать танков. Нужны мне живые немецкие генералы? Нет, не хочу я брать их живыми, отсидятся в плену твари, а потом будут писать в мемуарах об упущенных победах.

— Ого, да ты и впрямь Герой, и что на всё у тебя есть подписанные документы.

— На четыре первых и четыре последних танка нет, товарищ командующий, в первом случае все сослуживцы и командиры погибли, во втором случае свидетелей задержали на рубеже обороны города, я как старший по званию, привёл остатки батальона в город.

— Каково ваше мнение генералы, — обратился командующий к присутствующим,— достоин старшина Героя?

— Только после проверки всех документов, ответил член военного совета Хрущёв.

— Само собой,— согласился с ним Командующий.

— Ладно с орденами, а как насчёт десяти суток отпуска, лично от меня! Получишь ордена и в дорогу. Доволен?

— У меня товарищ генерал две просьбы, первая, у меня есть второй номер, пацан еще, но добрый мне помошник, есть и его заслуга в этих делах.

— Как фамилия бойца?

— Боец Воеводин Степан Ильич.

-Запиши и ему 'Отвагу',— бросил генерал какому-то полковнику.

— И вторая просьба, гнул я свою линию, из госпиталя я, всего две недели ка вернулся, там наотдыхался до чёртиков, можно мне отпуск, но после войны? Какой сейчас отпуск у бронебойщика товарищ генерал? Самый же сенокос. А танк что бы вы знали товарищ генерал, это не только двадцать тонн металлолома Родине, но и пятьсот рублей премии бронебойщику и хабар с экипажа, учил я генерала прозе жизни. Вода, еда, курево, оружие. Опять же снайпер я, вот немцы меня заочно судом к расстрелу приговорили, так мне на всякий случай надо поболее встречающих на тот свет отправить. Чтобы не стыдно перед богом встать.

— Ты, что верующий?

— Как сказать товарищ генерал? Вообще-то комсомолец, но был со мной случай, бомбят, лежу в окопе и угораздило меня поднять глаза вверх. Смотрю, бомба от самолёта отрывается и летит сука прямо ко мне в окоп, я ей пионерский салют и говорю, пролетайте мимо, хрена! Летит ко мне, я ей из устава комсомола первый абзац, летит. Уже близко! Тут я вспомнил, 'Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя твое, и перекрестился, не поверите? Бомба ахнула метров в полста от меня. Смеялся не только Командующий, все члены военного совета и даже Хрущёв ржал в полный голос.

-А теперь покажи ка мне свою чудо пушку.

-Я не торопясь показал генералу приёмы сборки ружья.

— Как отдача?

— Чуть сильнее мосинки товарищ генерал.

— А давай стрельнем.

— Отчего ж не стрельнуть, прикажите только укладку мою с боеприпасами принести.

— Пошли во двор, патроны сейчас принесут. Вышли во двор, генерал взял в руки ружьё, крякнул, -однако.

— Что есть, то есть, тяжеловата, но и птицу какую бьёт, да и танку умеючи если к делу подойти, то кисло ему очень. Принесли патроны. Я зарядил магазин, объясняя командующему,

— Ружьё мне сделали на заводе по моему заказу, статья обо мне в газете 'Красная звезда' была. Корреспондент расписал, как я самолёты сбивал, танки гасил из бронебойного ружья, вот они и подсуетились типа 'именное' тебе старшина, радуйся. Ну, я им сказал. Братцы ружьё мощное, но лягается, ... мне плечо выносит, а как другим кто не такой конституции телом? Десять дней строгали пилили, пока получилась 'Моя прелесть', так я её обозвал. Ну что я стреляю?

— Давай! Выстрел. Меня слегка качнуло.

— Так давай сюда. Командующий перехватил ружье, поднял ствол в небо и сделал три выстрела. Действительно отдача чуть сильнее мосинки. А это что?

— Это место где крепится оптический прицел товарищ генерал, вот с прицелом я на полтора километра и загасил тех немцев, тут же выстроились очередь из генералов пострелять из невиданного до сих пор ПТРС, каждый стрельнул, патроны кончились.

— Ты хочешь сказать, что это ружьё в единственном экземпляре?

— Не знаю, товарищ генерал, мне оформили по нему пару изобретений, я оплатил в кассу изготовление оружия и ухал на фронт. Что там дальше, мне не доложили.

— Постой как оплатил? Из каких денег?

— Так премии мне за убитую немецкую технику, за инвалидность, за ордена доплата, набежала денежка. Хватило, ещё и осталось, в детский дом остатки перевёл.

— Так ты что инвалид?

— Ранен был, мина в ногах взорвалась, терпеливо объяснял я Командующему, — в госпитале более полугода пролежал. Контузия, заикаться стал, дали инвалидность, но я вылечился сам, ну и дед знахарь помог конечно, шрамов на спине как на коту весной, но прошел медкомиссию, признали годным без ограничений. А поначалу да, инвалидность и литер до Красноярска, а я после трёх контузий не помню, ни где родился, ни на кого учился.

— Значит, просишься на передовую?

— Так точно товарищ генерал.

— Нет, просто отпустить такого молодца я не могу. Уж извини. Придумал я тебе службу. Числиться будешь в батальоне охраны штаба фронта, тебя там поставят на довольствие. Но будешь свободным охотником. Мы, скорее всего, останемся в осаде, и фронт Кожемяка будет по всему городу. Тут тебе и танки, тут и самолёты, и немцев как собак нерезаных, охоться в удовольствие. Приказ о твоём статусе охотника передадут начальнику охраны. Что там приказ и награды герою готовы? Обратился он к адъютанту,

-Так точно товарищ командующий!

— Найдите второго номера и приступим. Вручили ордена и медали, потрясли руку и проводили. Перед уходом, Командующий обнадёжил,— если подтвердятся сбитые самолёты и подбитые танки, то Героя получишь. Степан шел, зарабатывая себе косоглазие глядя на медаль. Привели к давешнему майору, что возил нас к Волге. Передали сопроводительные документы, майор слегка поморщился. Но что его две шпалы, против двух звёзд. Это как плотник, супротив столяра. Подняв трубку, вызвал капитана Вардияна начальника караула и видимо своего заместителя сказал тому,

-Прими Армен, старшину и рядового, вот ознакомься с приказом, поставь на довольствие, организуй помывку, определи где будет спать. И патронов ему добудь.

— Что значит 'свободный охотник', объясни старшина, — обратился ко мне капитан.

— Пришёл, ушёл, убил кого увидел, подписал книжку у кого смог, пришёл поел, поспал и опять ушёл. Так вкратце описал я свои обязанности.

— Хорошо устроился старшина, пришёл — ушёл. Сам себе хозяин, хочу сплю, хочу стреляю. Эх, мне бы такую службу.

— Так кто ж против, товарищ капитан? Только вот на мне висит приговор германского военно-полевого суда. При взятии в плен расстрел на месте. Как вам эта сторона медали?

Капитан молча сопроводил нас в расположение батальона и передал с рук в руки взводному лейтенанту. Ткнул ему в руки приказ, и процедил сквозь зубы,— Прими на довольствие, вольного охотника и его помощника.

===================================================================================

Немцы вдавили в город отступающие перед ними советские полки и дивизии, теперь война шла за каждый дом, улицу, квартал. Наши цеплялись за каждый горелый кирпич. Но немцы даже меняя трёх своих на одного нашего давили и продвигались, шаг за шагом. Наконец наступил предел. Фюрер писал кипятком, пиная и меняя генералов, но город и армия упёрлись руинами в берег Волги и перемалывали все резервы подходящие немцам. Теперь ночью и только ночью катера и баржи сновали с берега на берег, увозя раненых и подвозя боеприпасы и продовольствие. А днём армии занимались взаимным истреблением, но уже видна была разница в настроении в войсках, если немцы утратили кураж и сражались как бы по обязанности, то наши этот кураж перехватили и дрались с чувством рыбака подсёкшего крупного тайменя и вываживающего того к берегу. Азарт. Убил сегодня одного? Надо исхитриться и убить завтра двоих. Вот это скажу я вам была Охота! Забудьте про 200 — 300 метров. Стрельба велась практически в упор, из окна дома, полуподвала, из развалин. Сверху вниз. Снизу вверх! Вот тут их панцеры у меня поплясали. Немцы, меняли практику применения танков городе, хер им это помогало. Я отстреливал наиболее опасных для меня атакующих немцев из винтаря с глушителем, потом жирная точка, танк или бронетранспортёр. С экипажем разбирался поднатаскавшийся в стрельбе Степан. Через месяц на нашем счету было десять танков и сотня немцев. На меня начали охотиться как на опасного зверя вражеские снайпера. Но 'чуйка' меня не подводила. Учуяв снайпера, я уползал вглубь развалин и определял с какого направления, мне грозит опасность, намечал ориентир, и отползал ещё дальше, потом целый день посвящал внимательному изучению направления, иногда это было и два и три дня, потом делал один единственный выстрел. Пуля такого калибра разрывала немца на куски. Если мог, добирал его второго номера. После одной из такой дуэли, мне трофеем достался отличный Маузер в снайперском исполнении. Немцы опять завели шарманку про суд и расстрел, я разозлился, устроил им засаду и перестрелял говорунов. Так как немецкого не знал, написал мелом по-русски прямо на борту передвижного радиорупора.

— ' Бандерлоги, я убил трёх генералов, пятьдесят два офицера, семьдесят унтеров и фельдфебелей и сто восемьдесят два солдата. Двадцать пять танков и четырнадцать самолётов. Мне ли бояться смерти? Бойтесь вы суки! Я целюсь сейчас в тебя Ганс. И подписался К.А.А.' Ранил около этой машины пулемётчика, а всех кто его пытался спасти убил. С тех пор как обрезало, немцы перестали меня пугать смертью. Вот так переходя из одного района в другой то тут, то там я охотился на солдат и офицеров вермахта. И вот однажды недалеко от своей лёжки. Я услышал чей то бубнёж , потом миномётный выстрел. Один. И снова бубнёж. Так стрелял только один мой знакомый Яша Гомельский. Вылез из укрытия подошёл к копошившимся минометчикам, которые разбирали миномёт и сказал,

— Что Яша, таки поменял калибр? Два бойца бросили миномёт и с раскрытыми объятиями бросились ко мне.

-Товарищ старшина! В одном я узнал Вольцова, второй конечно был Яков.

— Так бойцы собрали свою музыку и айда ко мне. У меня тут полуподвал обжитой, перекусим, по стопарику за встречу, ну и поговорим. Война сегодня не кончится, немцы от нас не убегут. У тебя как Яков со временем и командирами.

— Кочующий расчёт у меня, разведчики ищут цели, дают координаты, и я их обстреливаю. Придумали чтобы не рисковать всей батареей. Рассыпались и лупим гадов. По одной цели может бить шесть минометов, но с разных точек. Немцы сломают себе мозги, засекая нас. Сделали два три выстрела, собрались и ушли.

— Ну а ты всё также, одна мина одна цель?

— Ну, миномёт всё же мощней товарищ сержант. стреляет дальше, ну и цели покрупней, конечно же.

— Ладно, собрались? Тогда за мной, и я привёл их своё логово. Вольцов ревниво осмотрел Степана и заметив у того только медаль как бы ненароком расстегнул ватник выставляя свой орден. Заметив стушевавшегося Степана, я сказал ему,

— Знакомься Стёпа, мой бывший второй номер Павел Вольцов, мы с ним год назад подвиги совершали, ордена заработали. Потом меня ранили, госпиталь думал, потерял однополчан, ан вот одни нашлись. А это Яков Гомельський, виртуоз миномётчик, из бывших студентов, математик.

— А мы про вас в газете читали. Хвалились что мы с вами знакомцы, да нам мало кто верил,— Вольцов светился радостью встречи,— и здесь слышали, немцы вас по радио хвалили. Всё стращали вас судом и расстрелом. Вы товарищ старшина их слышали?

— Не только слышал, но и уговорил больше этой хернёй не мучиться. Вредно для здоровья, отравление свинцом можно получить. Ладно всё про меня да про меня, вы как?

— Стёпа доставай консервы, бутылки. Выпили закусили, ёще раз и снова закусили. Всё же война, и не дай бог нарвёшься на служаку командира, хлопот не оберёшься. Но нас двое, миномётчиков пятеро, да под хороший закусь в два приёма, бутылка и кончилась.

— Всё бойцы, не на рыбалке в мирное время. Уши надо держать на макушке. Народ согрелся, потянулся за табаком, но я обломал куряг, выгнав их на улицу. Яков с Пашкой не курили и у нас начался вечер воспоминаний. Оказалось старшина, тоже был ранен и отправлен в госпиталь, Максименко погиб три дня спустя.

— Яков, обратился я к Гомельскому, у тебя карта есть? Покажи

-Есть товарищ старшина и Яков достал чуть ли не самодельную карту.

— Выбрось эту каку из рук Яша, вот тебе твой старый командир предлагает настоящую карту. Я передал ему одну из затрофеенных карт. Смотри сюда, я указал ему на небольшую площадь и здания вокруг. Давно наблюдаю, но подобраться близко не могу. Но! Тут появился ты и твой миномёт. Там на эту площадь Яша раз в три дня приезжает куча легкового немецкого транспорта. Что там может быть Яша? Только не говори шо там бордель, я тебя умоляю. Там штаб Яша! Штаб большого генерала. И если ты и твои коллеги хорошо прицелившись, накроете эту площадь в тот момент когда они начнут разъезжаться. Будет красиво Яша! Будет очень красиво. Но сначала Яша, давай ты посоветуешься со своими начальниками, а я со своими. Будет просто гениально, если в оркестр вступят стволы покрупнее. Как тебе мой план? Встретимся здесь же через три дня.

На другой день я поделился своими наблюдениями с капитаном Вардияном, тот со своим начальником и через час я стоял перед начальником всех разведчиков и диверсантов фронта.

— Где говоришь засёк штаб?

Я достал 'свою' трофейную карту и ткнул карандашом в точку на плане города, — вот здесь, — и добавил,— сюда, на площадь перед зданием универмага, часа в четыре после обеда, съезжаются до двадцати автомобилей, через два часа разъезжаются. Я тут договорился со знакомыми миномётчиками, обещали накрыть площадь в момент разъезда.

— Никакой самодеятельности старшина! Мы месяца два искали этот штаб, вы всё испортите, там надо работать серьёзными калибрами. Завтра с тобой пойдёт майор, он встретится с командирами миномётчиков и всё им объяснит. Понял старшина!

— Да чего тут не понять товарищ полковник, приведу майора, тот разъяснит миномётчикам политику партии и правительства.

— Везучий ты старшина вскрыл штаб, как минимум, орден заслужил. Как у тебя с наградами?

— Да есть маленько. Все ордена я нацепил на запасную гимнастёрку, и сейчас на гимнастёрке висели пара медалей .

Если подтвердится информация, сверли дырку под 'Знамя'.

И поехало, понеслось, выловили Якова и его расчёт, он привёл к своему командиру. Тот уже доложил о выявленном штабе в дивизию. Еле всех успокоили. Через день проверили мою информацию, через два подвезли артиллерию, и в четыре часа третьего дня в самый разгар немецкого сабантуя, немецкий штаб накрыла дальнобойная артиллерия. Как мне рассказывал мне потом, при награждении, начальник разведотдела армии, немцы в Германии объявили трёхдневный траур. А в это время слева и справа от Сталинграда, до поры, спрятанные в степях армии, взломали линию фронта, и погнали оставленных без командования немецкие, румынские и венгерские дивизии, загоняя их в котёл. Где они поварились еще полгода и сдались сломленные голодом, холодом, и упорством русского штыка.

После разгрома немцев под Сталинградом, у нас сменился Командующий. Новый пришел со своими людьми, и со своим батальоном охраны. А старый командующий, как говорится, собрал узелки и на другой фронт. К слову сказать, Героя я не получил, объяснили, что дважды за одно и тоже не награждают, получил ордена за подвиги, и достаточно. Да я не в обиде, война не завтра кончится, заработаю. Для нас со Стёпой смена командующих, означило только одно, конец нашей вольной жизни и я попросил перевод в любой батальон который останется в Сталинграде, и что интересно получил его без проволочек, видимо сказались мои несложившиеся отношения с капитаном Варданяном. А батальон охраны, быстро собрался, погрузился в эшелон и последовал на новое место службы в Прибалтику.

Оставив несколько дивизий охранять котёл из деморализованной армии так удачно погибшего Паулюса, остальные силы были брошены в сторону Ростова и Мариуполя, дабы отсечь немецкие дивизии, застрявшие в горах Закавказья и окружить их по возможности в новом котле. А Мариупольское направление отсекало котлы от центрального и западного фронта немцев, выдавливая их к Курску и Харькову. Из Закавказья мигом поумневшие немцы успели сбежать в Крым, а под Курском и Харьковом решили получить реванш за Сталинград. Тем боле, что те танковые дивизии, которые не смогли прорваться к Паулюсу, откатились в те края. Там они зализывали раны, пополняли выбитую в боях технику, туда же пошли новые немецкие танки и самоходки, Тигры, Пантеры, Фердинанты. Ещё в Сталинграде, я был неприятно удивлён столкнувшись смодификацией немецкого танка Т— 4, с длинным и коротким стволом. Кроме своей брони они несли ещё дополнительную, плюс экраны в наиболее опасных местах. Проще было поджечь его бутылкой КС, чем подбить его из ПТР. Правда, на мою долю оставались ещё пехота, автомобили, пулемёты, бронетранспортёры. Ну и самолёты. Тоже немало, да и не все же танки успели модифицировать, а у нас с противотанковыми гранатами стало полегче, а уж бутылок с КС, пей не хочу. Долго ли коротко, оказались мы возле города Поныри.

Наступать ребята, это не то, что драпать! Тут уже мы хватали немцев за полы шинелей, висли на их плечах и не давали им закрепиться на каком ни будь рубеже. Однако и они не ловили ворон, вторые и третьи эшелоны их армий подготовились к обороне, и наши наступающие дивизии уткнулись в глубоко эшелонированную оборону немцев. Пришлось закапываться в землю, слева и справа, и сзади подходили и также окапывались и опутывались колючей проволокой войска резервных армий. Противотанковые пушки, прямо рядом с пехотой, всё это говорило говорило о скором контрнаступлении немцев. Нам подвозили боеприпасы, и складировали с запасом прямо в расположении частей. В небе злыми шершнями носились самолёты, короткий бой и кометой в землю. Редко расцветал ромашкой парашют, который тут же гасился короткими и злыми очередями победителей. Наконец, кто-то на той стороне посчитал, что готов ради победы принести в жертву тысячи жизней, скомандовал — 'в Атаку!'. Наша разведка не лаптем щи хлебала, и разузнала день и час немецкого наступления, Красная Армия, тоже изготовилась и ждала этого момента, и когда часы по обеим сторонам фронта отбивали последние минуты затишья, по-скифски, коварно, предупредили бросок твари, броском копья. Арт-подготовка за полчаса до атаки по изготовившимся немецким войскам поубавила им прыти, где-то дезорганизовала, а где-то и хорошо потрепала. Но не остановила. Остановить эту тварь должны были мы. И мы её остановили! Рвали зубами артиллерии, кололи своими танковыми контратаками, пехота своя и чужая вела свою войну, где штык или сапёрная лопатка иногда решало дело. Не помогли немцам ни новые танки, ни новые самолёты ни новые дивизии со звучными названиями, мы их перемололи и погнали на Запад. Под Понырями погиб Стёпа. В штыковом бою на него вышел молодой эсэсовец, обманул движением руки с автоматом и на моих глазах заколол Степана кинжалом. Мгновением позже я метнул в него лопатку, которая вошла ему под подбородок и практически отрубила голову, но Степана это не вернуло. А дальше как в угаре, вот нас гонят немцы, а вот уже мы их рубим лопатами и колем штыками, вот я не батарее, знакомое лицо, Есаулов. Нас трое, потом двое. И танки. Блядь. Только вроде упокоишь одного, а из-за него вылезает следующий, следующий, следующий. Пала ночь. А с ней пришла относительная прохлада. Мы сидели, прислонившись к последней целой пушке на батарее, последние её защитники. Ночь скрыла нас от врагов, а врагов скрыла от нас, где-то на горизонте ещё сверкали зарницы, слышались вздохи разрывов, но это уже не относилось к нам, как будто происходило в другой реальности.

А утром всё произошло точно так, как в том кино, из моей прошлой жизни, на позицию батареи, пришёл генерал в сопровождении охраны, низенький с палочкой, все вытирал лицо платочком и обращаясь к нам двоим извиняющимся голосом говорил,

— Надо было выбить у них танки, во что бы то ни стало, надо было выбить танки. Величко достаньте ордена,— обратился он к ординарцу. Тот достал две красные коробочки отдал их генералу, а уж тот сунул их каждому из нас в руки и сказал,— Всё что могу, это только за то, что вы остались живы, и добавил обращаясь к адьютанту,— Величко, запишите фамилии в орденские книжки. И ушел. Через два дня уцелевшие в этой грандиозной битве подразделения отправили на переформирование, в тыл. Своё противотанковое ружьё я потерял в том рукопашном бою где погиб Стёпа, когда немцы сначала нас оттеснили на пару километров от наших же окопов, а потом уже мы, получив подмогу, понесли их по кочкам километров пять. Потом случилась моя встреча с Есауловым, и бой на батарее. Генерал ушёл, мы сидя на лафете закурили по самокрутке и открыли коробочки наград,

— Ты посмотри Кожемяка, 'Знамя'! Есаулов едва не пустился в пляс,— ты что не радуешься?

— У меня их три, улыбнувшись ответил я ему. Надо было видеть его лицо в этот момент.

-Врёшь !

— Зуб даю. Я достал из вещмешка парадную гимнастёрку, и прикрутил к ней четвёртый орден Красного знамени. Вечером, на позицию приехали конные передки, уцелевшую пушку прицепили, и Есаулов предложил мне остаться наводчиком орудия, я отказался. Артиллеристы уехали, а я побрёл, к видневшейся вдалеке дороге, по которой непрерывными колоннами шли на Запад войска. Долго ли коротко, но я нашёл свой полк, вернее то, что от него осталось, Знамя, писарь, и неполная рота бойцов, во главе с командиром одного из взводов.

Дивизию переформировывали в городе Саратове.

Там я наведался к своим старым знакомым оружейникам и 'брякнув орденами' перед начальством завода, получил комплект 'Моей прелести' взамен утерянной в боях на Курской дуге. Но сначала, мне предложили выбор, или остаться в учебном подразделении преподавать снайперское дело, или пойти учиться на курсы командиров. Я отклонил их оба. Зная, что война продлится ещё два года, я хотел честно выполнить данную себе клятву, этим и мотивировал свой отказ. Меня поняли и оставили в покое...

Я дошёл до Берлина. 423 немца всех рангов, 72 единицы немецкой техники валялись за моей спиной, а на груди добавились два солдатских Ордена Славы, второй и третьей степени. Двадцать шесть танков, БТР, несколько самолётов и третий Орден Славы первой степени, я добрал на Дальнем востоке . Война закончилась, а долг в два танка остался за мной.

Мне девяносто шесть, жил в Ростове. Так жизнь распорядилась. Дети внуки. Как без этого. Хожу скриплю зрение ослабло но воробья на крыше вижу до пёрышка. И вдруг, совсем рядом война, стравили суки славян. В новостях польские 'Леопарды' с ещё виднеющимися крестами на русской земле! Древний КАА шевельнулся уменя в груди, поднял голову и спросил, — Бандерлооохи? Охоота? — Да, сказал я,-ты же помнишь, у нас долг.

Собрался быстро, а что мне собирать? Гимнастёрку, трусы, носки, полотенце, бутылку воды в сидор и в автобус. Никто не обратил на бредущего обочиной старика с котомкой за плечами и свежевыструганным посохом в руке. Вот он дошёл до блокпоста минут пятнадцать тому попавшего под артналёт укропов.

-Две 'Рапиры' одна в хлам, вторая вроде целая, подумал я, снаряды вроде есть,— посмотрел за бруствер орудийного окопа. Дежавю. Опять на меня прут немецкие танки, правда на этот раз никто меня не пинает, ибо раненые и контуженые, ополченцы лежали и стонали вокруг. Я вытащил из котомки гимнастёрку, одел её и присел за панораму, потом проверил заряжено ли орудие снова присел, прильнул к окуляру. В прицел вползал 'Леопард', 'Огонь' скомандовал я себе и дёрнул рычаг спуска. Подкалиберная смерть вошла точно между башней и корпусом танка не оставив тому шансов на железную жизнь,

— Снаряд! Кто-то лязгнул затвором. я опять повел стволом нанизывая на перекрестие прицела очередного зверя. — Огонь! И следующий зверь сдох рядом с первым. Остальные, выпустив стену дыма, рванули назад, оставляя своих собратьев догорать в Украинской степи.

— Добрая была охота, я отдал долг,— расслышали рядом стоящие ополченцы. У деда закрылись глаза, обострились черты лица и он умер. Когда его тело оттащили от пушки, все обратили внимание на гимнастёрку и его награды. Три ордена Славы, ордена Красного знамени. Четыре ордена Красной Звезды, три медали За Отвагу. За оборону Сталинграда, За взятие Берлина, за победу над Японией. И ни одной юбилейной. Похоронили его на самом высоком кургане Саур— могиле. На могильной плите выбили последние его слова,— 'Добрая была Охота' и фамилию, Кожемяка А.А.

________________________________________

 Комментарии: 534, последний от 18/03/2017.

 No Copyright Коржик Сергей Иванович (vkusniicorj@gmail.com)

 Размещен: 06/10/2014, изменен: 28/03/2015. 188k. Статистика.

 Повесть: Фантастика