🏰 Второе дыхание. Часть 1. Западня

Глава первая,

в которой Принцесса пьёт кофе, читает газету и музицирует,

а Многоликий решает бежать, поминай как звали,

но неожиданно для самого себя меняет планы

Когда Принцесса проснулась, неспешное зимнее солнце только-только выплыло из-за горизонта. В рассветных лучах льдистое оконное кружево казалось золотым. Эрика села в постели, длинно потянулась всем телом, одеяло соскользнуло на пол. На прикроватном столике её дожидались кофе в особенной утренней чашке и свёрнутая трубочкой газета 'Вестник Короны'. Под окном топорщился хрустящими свежими листьями огромный букет роз — белых, кремовых, зеленовато-жёлтых. Розы были отличные; кокетливо приоткрытые бутоны идеально сочетались друг с другом по цвету — королевский флорист дело своё знал туго. Принцесса тихонько вздохнула, поднялась и подошла к букету, зарываясь босыми ступнями в толстый шёлковый ворс старинного ковра.

Она любила утро — мягкий свет в окнах, запах кофе, тёплый пол хорошо протопленной спальни, лёгкость отдохнувшего тела, предвкушение радости наступившего дня. Но сегодня утром уютный кофейный дух терялся в тягучем и приторном аромате свежесрезанных роз.

А розы Эрика не любила.

На карточке, вложенной в середину букета, рукой отца было начертано: 'Моей дорогой девочке в день Совершеннолетия'. Ладно, хоть карточку подписал сам, с привычной грустью подумала Принцесса. Она не сомневалась: Король даже не видел отправленного ей букета — у него не бывало времени на такие мелочи. И, конечно, не помнил или не считал достойным внимания тот факт, что любимые цветы 'его дорогой девочки' — фрезии. Ей никогда не дарили фрезии, она сама посылала горничную в оранжерею, желая украсить ими волосы или платье.

— Вальда! — позвала Эрика, решив не откладывать поручение.

Горничная, статная конопатая девица с белокурыми косами, улитками уложенными над ушами и делавшими шире её простое лицо с тяжёлым подбородком, тут же возникла в дверном проёме. Звали её Валькирия, и она страшно гордилась своим звучным именем, которое Принцесса давным-давно сократила до двусложной Вальды.

— Доброе утро, ваше высочество. Чего изволите? — поинтересовалась она густым контральто.

— Позаботься о цветах для бала... всё как обычно. Завтрака не нужно. И пусть меня до полудня никто не тревожит, — распорядилась Эрика.

Валькирия флегматично кивнула:

— Будет сделано, — возвратила на место упавшее одеяло, поворошила угли в печи и исчезла так же незаметно, как появилась.

Принцесса уселась на постель, пригубила кофе, расправила на коленях газету. На первой странице красовалось её фото — парадный портрет в соболях и бриллиантах. Читать текст под ним она не стала, она и так знала, что там написано: 'Сегодня вечером в замке Эск состоится бал по случаю совершеннолетия наследницы Ингрийского трона принцессы Эрики, чьи беспримерные добродетели всякий раз заставляют нас восхищаться мудростью Небес...' — и так далее, и тому подобное. Наследница трона терпеть не могла придворных славословий. По правде говоря, она терпеть не могла и сам свой статус наследной принцессы, она бы с радостью подарила его брату, если бы могла. Но древний Закон Континента неумолим: следующим монархом становится старший из детей монарха предыдущего. Есть лишь два способа избежать этой участи — умереть или сойти с ума.

Не желая погружаться в невесёлые мысли, Эрика торопливо перевернула страницу — и замерла! Сначала взгляд её зацепился за слово 'Многоликий'. Принцесса вдруг почувствовала, как стали горячими её уши и щёки. Потом она рассмотрела рисованное изображение мужского лица — красивого породистого лица с твёрдым узким ртом, сильным подбородком, безупречно-прямым носом и колючими тёмными глазами. И только потом прочитала заметку целиком... впрочем, это была не заметка, а официальное уведомление. 'Оборотень по кличке Многоликий, государственный преступник, виновный в пятидесяти двух тяжких преступлениях перед Королевским домом и народом Ингрии, объявляется в розыск, — гласил короткий текст под напечатанным рисунком. — Тому, кто предоставит королевской Охранной службе достоверные сведения о местонахождении и намерениях Многоликого, Его Величество с присущей ему безграничной щедростью выплатит награду в размере десяти тысяч крон'.

Эрика отложила газету и сделала большой глоток кофе. Многоликий. Государственный преступник Многоликий — кажется, так там написано? Вряд ли в Ингрии нашлась бы хоть одна девушка, чьё сердце не билось чаще при упоминании о нём? Даже Вальда, уравновешенная, как дюжина древних статуй, посмеивалась и блестела глазами, когда пересказывала Принцессе новые городские сплетни. Взявшийся неизвестно откуда три месяца назад — поговаривали, правда, что в Ингрию его просто-напросто выгнали из Империи, где он жил до сих пор, — Многоликий уже успел переполошить всю столицу. Одни считали, что он всего лишь ловкий мошенник и вор, хотя и очень обаятельный. Другие доказывали, что ворует он только то, что нажито неправедным образом, и всё до последней кроны раздаёт беднякам. Третьи и вовсе твердили, что он ещё ни разу ничего не украл, а слухи о нём распускают богатые и влиятельные горожане, которым он мешает обижать бедных и слабых. Рассказывали, что он чудесным образом появляется рядом с людьми, оказавшимися в беде, с особым рвением помогая женщинам, детям и старикам. Кое-кто полагал, что Многоликий и убийствами не гнушается в своей неуёмной жажде справедливости, но этим слухам Эрика не верила вовсе.

Гадая, что же на самом деле он натворил, коль скоро за его поимку назначили большую награду, Принцесса снова разложила перед собой газету.

* * *

В тот же самый час 'государственный преступник' по прозвищу Многоликий проснулся в своей постели, в каморке позади лавки старьёвщика Пинкуса, где жил уже вторую неделю. Звали Многоликого Феликсом, но имя его мало кому было известно; а своей настоящей фамилии он не помнил и сам. В каморке было холодно, кровать была скрипучая, неудобная и узкая, матрас давно сопрел и слежался комками, облупившийся потолок нависал так низко, что, казалось, вот-вот обрушится на голову, но Феликс, никогда не остававшийся подолгу на одном месте, в этот раз день за днём откладывал свой уход. Старик хозяин, благодарный Многоликому за помощь, окружил его такой чистосердечной и трогательной заботой, что у гостя язык не поворачивался сообщить: 'Сегодня я ухожу!' 'Как знать, может, я последний, о ком ему довелось заботиться?' — думал Многоликий — и продолжал ночевать в каморке за лавкой, завтракать любовно приготовленной для него яичницей и горьким от крепости обжигающим кофе и развлекать Пинкуса разговорами по вечерам.

Феликс легко поднялся, разом сбросил с себя остатки сонливости, несколько раз отжался от края кровати, наслаждаясь своею силой и согреваясь, ополоснул лицо водой из таза под зеркалом и выбрался в полутёмную тесную гостиную, заставленную разномастной обшарпанной мебелью. На столе, на белоснежной крахмальной салфетке уже сервирован был завтрак, и Пинкус в кресле у камина дожидался, когда поднимется его драгоценный гость.

— Друг мой, доброе утро! Как вы спали? — лучась от радости, приветствовал он Многоликого.

— Доброе утро, Пинкус. Отлично я спал, спасибо, — отозвался Феликс, и оба принялись за еду.

Возле тарелок, как обычно, лежал свежий выпуск 'Вестника Короны'. Подслеповатый старьёвщик давно перестал читать сам, но с удовольствием слушал чужое чтение. Поэтому, допив свой кофе и отодвинув чашку, гость раскрыл газету.

— Ну-с, что пишут? — встрепенулся Пинкус.

Многоликий пожал плечами:

— Ничего особенного. В замке Эск сегодня бал... будут праздновать совершеннолетие принцессы Эрики.

На пару секунд он задержался взглядом на лице виновницы торжества. Красотка принцесса Эрика, ничего не скажешь, но какая неприятная у неё улыбка — полярный лёд, и тот, наверное, теплей!

— Да-да, большой будет праздник, ужас, сколько народу на него приедет, — покивал старик. — Над Замком фейерверк устроят, наверное. А что ещё пишут?

Многоликий перевернул страницу — и едва успел прикусить язык, чтобы не выругаться в голос. На него смотрел его собственный, довольно точно нарисованный портрет. 'Злыдни болотные, десять тысяч за мою голову!' Кое-как удерживая невозмутимый вид, Феликс прочитал вслух заметки о предстоящем визите в Ингрию младшего сына императора Джердона Третьего, о премьере в Королевской опере и о провалившемся испытании аэроплана. Мозг его в это время лихорадочно работал: уходить немедленно, лучше всего сегодня же покинуть Ингрию, но куда податься? В Империю путь заказан. В Межгорное княжество? В Новые Земли? Король, мерзавец, слово своё держит... Злыдни болотные, что же теперь делать?..

Феликс закончил читать, поднял глаза от газеты и широко улыбнулся старику.

— Эх, Пинкус, хорошо мне у вас живётся, но, думаю, достаточно я пользовался вашим гостеприимством. Пора и честь знать...

Хозяин тотчас сник, плечи его опустились, взгляд потух, и даже губы, кажется, задрожали.

— Конечно, дорогой мой друг, конечно... я и так злоупотребил вашим временем. До смерти не забуду того, что вы для меня сделали...

— Не стоит благодарности, я не мог поступить по-другому, — поморщился Многоликий.

Старик помолчал, огорчённо глядя в камин, но внезапно встрепенулся:

— Силы Небесные, я совсем забыл! Я же хотел показать вам одну очень, очень старую вещь. Уверен, она вас заинтересует.

Заинтересует, как же! Феликса сейчас интересовало только одно: как бы скорее превратиться в какую-нибудь маленькую четвероногую тварь и мчаться прочь из этого дома и этой страны! Но Пинкус смотрел на него с таким явным желанием сделать ему приятное, что у Многоликого не хватило духу сходу отказаться.

— Несите свою вещь, — с улыбкой ответил он.

И добавил про себя: 'А я пока исчезну, не прощаясь...'

Старьёвщик, кряхтя и охая, встал из кресла, нащупал свою трость и двинулся к выходу из комнаты. У порога, обернувшись к Многоликому, он повторил:

— Уверен, она вас заинтересует, — и усмехнулся с неожиданным лукавством: — Вы ведь слышали, конечно, про Наследство Ирсоль?

Оборотень, который уже сосредоточился было для превращения, так и ахнул:

— Как вы сказали, Пинкус? Наследство Ирсоль?!

Но Пинкуса в гостиной уже не было.

Поражённый и взволнованный Многоликий тряхнул головой, избавляясь от завладевшего им образа мыши-полёвки, чтобы ненароком не обернуться в неё прямо сейчас. Наследство Ирсоль! Одно лишь упоминание о нём заставило его отказаться от немедленного бегства. Всё, что он сделал — от греха подальше бросил в камин газету. Пинкус, конечно, милейший старик, но десять тысяч крон — это такие деньги, которые избавят его от невзгод до конца жизни... будет лучше, если о награде за сведения о Многоликом он узнает, когда самого Многоликого простынет и след. Газета вспыхнула, камин запылал жарче. Старик вскоре вернулся, тяжело стуча тростью и прижимая к груди потемневший от времени квадратный конверт.

* * *

Покои Эрики, занимавшие верхний этаж одной из центральных башен Замка, казались ей лучшим местом на свете. Всё в них она устроила по своему вкусу. Здесь не было помпезности и роскоши, присущих остальной части королевской резиденции, но зато было много воздуха, тепла и света. Каждый предмет, от мебели и ковров до разноцветных глазурованных плиток, украсивших общую для всех комнат большую круглую печь, Принцесса выбирала сама, и каждый предмет неизменно её радовал. Комнат было четыре: спальня, ванная, объединённая с гардеробной, гостиная и кабинет. Гостиную, где волей-неволей приходилось принимать тех, кто добивался аудиенции у наследницы трона, Эрика любила меньше всего. В три другие комнаты посторонним вход был заказан; кроме хозяйки, там бывали только горничная, Король и придворный врач Коркец, навещавший Принцессу, когда ей случалось простыть. Его величество, впрочем, в покоях дочери появлялся едва ли чаще, чем врач.

А больше всего Эрике нравился её кабинет; туда она и направилась этим утром, после того, как выпила весь кофе и прочитала всю газету, включая объявления на последней странице — лишь бы не разглядывать снова портрет Многоликого и не гадать, за какую провинность на оборотня открыли охоту. Окна кабинета, как и окна спальни, смотрели на восток, и теперь на кленовом паркете длинными и узкими озерцами разливался солнечный свет. Рыжие зайчики играли на шёлковых обоях с мелким цветочным рисунком, на корешках книг, на широких глянцевых листьях фикуса в кадке на полу, на светло-коричневой полированной крышке миниатюрного кабинетного рояля. Рояль и фикус остались у Эрики от мамы: фикус в подарок Королеве ещё до рождения дочери привезли какие-то гости из Новых Земель, а рояль специально для неё изготовил прославленный мастер — пианисткой Королева была превосходной.

На рояле стояла фотография в платиновой рамке — молодая женщина в летнем платье с открытыми плечами и в соломенной шляпке сжимает губы, пытаясь казаться серьёзной, но видно, что рассмеётся через мгновение. Это было последнее фото Королевы.

— Вот я и выросла, мама, — Принцесса улыбнулась изображению и кончиками пальцев погладила завитки рамки, поймала исходивший от неё лёгкий ток магии. — Как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной сегодня. Чтобы увидела, какой стала твоя маленькая девочка.

Села к инструменту, открыла его и положила руки на клавиши. Она понятия не имела, унаследовала ли хоть каплю материнского таланта — придворным льстецам Принцесса не верила. Но ей самой было вполне достаточно того, что музыкальные переливы, рождавшиеся под её тонкими лёгкими пальцами, делали её почти счастливой. Осталось два часа до полудня — до того момента, когда водоворот праздника в её честь завладеет ею, чтобы крутить и трепать её до глубокой ночи, пока она совсем не обессилеет. 'Я подарю эти два часа самой себе', — подумала Эрика. Немного времени для музыки, солнечных зайчиков на крышке рояля и смешинок в маминых глазах на фотографии — какой чудесный подарок.

Знай она заранее, как переменится её жизнь уже нынче вечером, она бы, наверное, не встала из-за рояля до тех пор, пока не явился бы отец, разгневанный отсутствием на балу виновницы торжества. Но принцессиным Даром было не ясновидение. Поэтому, когда ровно в полдень вернулась горничная с корзиной голубовато-белых фрезий, Эрика тут же перестала играть.

— Внизу с самого утра топчется герцог Пертинад. Жаждет вручить подарок вашему высочеству, — доложила Валькирия.

Девушка скривилась. Не хватало только приглашать в своё гнёздышко этого межгорского борова! Ей было противно даже от мысли, что он мог услышать, как она играет.

— Его сиятельство просил вам передать, что никогда в жизни не слышал столь прекрасной игры, — добавила горничная, словно прочитала хозяйкины мысли. — Сказать ему, чтобы подождал до вечера?

— Конечно, Вальда, ты ещё спрашиваешь... Хотя лучше бы он убрался восвояси ещё до бала, — Эрика вздохнула. — А давай, выльем ему на голову ведро воды? Вдруг он обидится и уедет?

— Батюшка ваш тогда обидится, мало никому не покажется, — рассудительно заметила горничная. — А господин герцог не из обидчивых. Будет торчать в Замке, пока не добьётся своего.