🏰 Второе дыхание. Часть 1. Западня

Глава первая,

в которой Принцесса пьёт кофе, читает газету и музицирует,

а Многоликий решает бежать, поминай как звали,

но неожиданно для самого себя меняет планы

Когда Принцесса проснулась, неспешное зимнее солнце только-только выплыло из-за горизонта. В рассветных лучах льдистое оконное кружево казалось золотым. Эрика села в постели, длинно потянулась всем телом, одеяло соскользнуло на пол. На прикроватном столике её дожидались кофе в особенной утренней чашке и свёрнутая трубочкой газета 'Вестник Короны'. Под окном топорщился хрустящими свежими листьями огромный букет роз — белых, кремовых, зеленовато-жёлтых. Розы были отличные; кокетливо приоткрытые бутоны идеально сочетались друг с другом по цвету — королевский флорист дело своё знал туго. Принцесса тихонько вздохнула, поднялась и подошла к букету, зарываясь босыми ступнями в толстый шёлковый ворс старинного ковра.

Она любила утро — мягкий свет в окнах, запах кофе, тёплый пол хорошо протопленной спальни, лёгкость отдохнувшего тела, предвкушение радости наступившего дня. Но сегодня утром уютный кофейный дух терялся в тягучем и приторном аромате свежесрезанных роз.

А розы Эрика не любила.

На карточке, вложенной в середину букета, рукой отца было начертано: 'Моей дорогой девочке в день Совершеннолетия'. Ладно, хоть карточку подписал сам, с привычной грустью подумала Принцесса. Она не сомневалась: Король даже не видел отправленного ей букета — у него не бывало времени на такие мелочи. И, конечно, не помнил или не считал достойным внимания тот факт, что любимые цветы 'его дорогой девочки' — фрезии. Ей никогда не дарили фрезии, она сама посылала горничную в оранжерею, желая украсить ими волосы или платье.

— Вальда! — позвала Эрика, решив не откладывать поручение.

Горничная, статная конопатая девица с белокурыми косами, улитками уложенными над ушами и делавшими шире её простое лицо с тяжёлым подбородком, тут же возникла в дверном проёме. Звали её Валькирия, и она страшно гордилась своим звучным именем, которое Принцесса давным-давно сократила до двусложной Вальды.

— Доброе утро, ваше высочество. Чего изволите? — поинтересовалась она густым контральто.

— Позаботься о цветах для бала... всё как обычно. Завтрака не нужно. И пусть меня до полудня никто не тревожит, — распорядилась Эрика.

Валькирия флегматично кивнула:

— Будет сделано, — возвратила на место упавшее одеяло, поворошила угли в печи и исчезла так же незаметно, как появилась.

Принцесса уселась на постель, пригубила кофе, расправила на коленях газету. На первой странице красовалось её фото — парадный портрет в соболях и бриллиантах. Читать текст под ним она не стала, она и так знала, что там написано: 'Сегодня вечером в замке Эск состоится бал по случаю совершеннолетия наследницы Ингрийского трона принцессы Эрики, чьи беспримерные добродетели всякий раз заставляют нас восхищаться мудростью Небес...' — и так далее, и тому подобное. Наследница трона терпеть не могла придворных славословий. По правде говоря, она терпеть не могла и сам свой статус наследной принцессы, она бы с радостью подарила его брату, если бы могла. Но древний Закон Континента неумолим: следующим монархом становится старший из детей монарха предыдущего. Есть лишь два способа избежать этой участи — умереть или сойти с ума.

Не желая погружаться в невесёлые мысли, Эрика торопливо перевернула страницу — и замерла! Сначала взгляд её зацепился за слово 'Многоликий'. Принцесса вдруг почувствовала, как стали горячими её уши и щёки. Потом она рассмотрела рисованное изображение мужского лица — красивого породистого лица с твёрдым узким ртом, сильным подбородком, безупречно-прямым носом и колючими тёмными глазами. И только потом прочитала заметку целиком... впрочем, это была не заметка, а официальное уведомление. 'Оборотень по кличке Многоликий, государственный преступник, виновный в пятидесяти двух тяжких преступлениях перед Королевским домом и народом Ингрии, объявляется в розыск, — гласил короткий текст под напечатанным рисунком. — Тому, кто предоставит королевской Охранной службе достоверные сведения о местонахождении и намерениях Многоликого, Его Величество с присущей ему безграничной щедростью выплатит награду в размере десяти тысяч крон'.

Эрика отложила газету и сделала большой глоток кофе. Многоликий. Государственный преступник Многоликий — кажется, так там написано? Вряд ли в Ингрии нашлась бы хоть одна девушка, чьё сердце не билось чаще при упоминании о нём? Даже Вальда, уравновешенная, как дюжина древних статуй, посмеивалась и блестела глазами, когда пересказывала Принцессе новые городские сплетни. Взявшийся неизвестно откуда три месяца назад — поговаривали, правда, что в Ингрию его просто-напросто выгнали из Империи, где он жил до сих пор, — Многоликий уже успел переполошить всю столицу. Одни считали, что он всего лишь ловкий мошенник и вор, хотя и очень обаятельный. Другие доказывали, что ворует он только то, что нажито неправедным образом, и всё до последней кроны раздаёт беднякам. Третьи и вовсе твердили, что он ещё ни разу ничего не украл, а слухи о нём распускают богатые и влиятельные горожане, которым он мешает обижать бедных и слабых. Рассказывали, что он чудесным образом появляется рядом с людьми, оказавшимися в беде, с особым рвением помогая женщинам, детям и старикам. Кое-кто полагал, что Многоликий и убийствами не гнушается в своей неуёмной жажде справедливости, но этим слухам Эрика не верила вовсе.

Гадая, что же на самом деле он натворил, коль скоро за его поимку назначили большую награду, Принцесса снова разложила перед собой газету.

* * *

В тот же самый час 'государственный преступник' по прозвищу Многоликий проснулся в своей постели, в каморке позади лавки старьёвщика Пинкуса, где жил уже вторую неделю. Звали Многоликого Феликсом, но имя его мало кому было известно; а своей настоящей фамилии он не помнил и сам. В каморке было холодно, кровать была скрипучая, неудобная и узкая, матрас давно сопрел и слежался комками, облупившийся потолок нависал так низко, что, казалось, вот-вот обрушится на голову, но Феликс, никогда не остававшийся подолгу на одном месте, в этот раз день за днём откладывал свой уход. Старик хозяин, благодарный Многоликому за помощь, окружил его такой чистосердечной и трогательной заботой, что у гостя язык не поворачивался сообщить: 'Сегодня я ухожу!' 'Как знать, может, я последний, о ком ему довелось заботиться?' — думал Многоликий — и продолжал ночевать в каморке за лавкой, завтракать любовно приготовленной для него яичницей и горьким от крепости обжигающим кофе и развлекать Пинкуса разговорами по вечерам.

Феликс легко поднялся, разом сбросил с себя остатки сонливости, несколько раз отжался от края кровати, наслаждаясь своею силой и согреваясь, ополоснул лицо водой из таза под зеркалом и выбрался в полутёмную тесную гостиную, заставленную разномастной обшарпанной мебелью. На столе, на белоснежной крахмальной салфетке уже сервирован был завтрак, и Пинкус в кресле у камина дожидался, когда поднимется его драгоценный гость.

— Друг мой, доброе утро! Как вы спали? — лучась от радости, приветствовал он Многоликого.

— Доброе утро, Пинкус. Отлично я спал, спасибо, — отозвался Феликс, и оба принялись за еду.

Возле тарелок, как обычно, лежал свежий выпуск 'Вестника Короны'. Подслеповатый старьёвщик давно перестал читать сам, но с удовольствием слушал чужое чтение. Поэтому, допив свой кофе и отодвинув чашку, гость раскрыл газету.

— Ну-с, что пишут? — встрепенулся Пинкус.

Многоликий пожал плечами:

— Ничего особенного. В замке Эск сегодня бал... будут праздновать совершеннолетие принцессы Эрики.

На пару секунд он задержался взглядом на лице виновницы торжества. Красотка принцесса Эрика, ничего не скажешь, но какая неприятная у неё улыбка — полярный лёд, и тот, наверное, теплей!

— Да-да, большой будет праздник, ужас, сколько народу на него приедет, — покивал старик. — Над Замком фейерверк устроят, наверное. А что ещё пишут?

Многоликий перевернул страницу — и едва успел прикусить язык, чтобы не выругаться в голос. На него смотрел его собственный, довольно точно нарисованный портрет. 'Злыдни болотные, десять тысяч за мою голову!' Кое-как удерживая невозмутимый вид, Феликс прочитал вслух заметки о предстоящем визите в Ингрию младшего сына императора Джердона Третьего, о премьере в Королевской опере и о провалившемся испытании аэроплана. Мозг его в это время лихорадочно работал: уходить немедленно, лучше всего сегодня же покинуть Ингрию, но куда податься? В Империю путь заказан. В Межгорное княжество? В Новые Земли? Король, мерзавец, слово своё держит... Злыдни болотные, что же теперь делать?..

Феликс закончил читать, поднял глаза от газеты и широко улыбнулся старику.

— Эх, Пинкус, хорошо мне у вас живётся, но, думаю, достаточно я пользовался вашим гостеприимством. Пора и честь знать...

Хозяин тотчас сник, плечи его опустились, взгляд потух, и даже губы, кажется, задрожали.

— Конечно, дорогой мой друг, конечно... я и так злоупотребил вашим временем. До смерти не забуду того, что вы для меня сделали...

— Не стоит благодарности, я не мог поступить по-другому, — поморщился Многоликий.

Старик помолчал, огорчённо глядя в камин, но внезапно встрепенулся:

— Силы Небесные, я совсем забыл! Я же хотел показать вам одну очень, очень старую вещь. Уверен, она вас заинтересует.

Заинтересует, как же! Феликса сейчас интересовало только одно: как бы скорее превратиться в какую-нибудь маленькую четвероногую тварь и мчаться прочь из этого дома и этой страны! Но Пинкус смотрел на него с таким явным желанием сделать ему приятное, что у Многоликого не хватило духу сходу отказаться.

— Несите свою вещь, — с улыбкой ответил он.

И добавил про себя: 'А я пока исчезну, не прощаясь...'

Старьёвщик, кряхтя и охая, встал из кресла, нащупал свою трость и двинулся к выходу из комнаты. У порога, обернувшись к Многоликому, он повторил:

— Уверен, она вас заинтересует, — и усмехнулся с неожиданным лукавством: — Вы ведь слышали, конечно, про Наследство Ирсоль?

Оборотень, который уже сосредоточился было для превращения, так и ахнул:

— Как вы сказали, Пинкус? Наследство Ирсоль?!

Но Пинкуса в гостиной уже не было.

Поражённый и взволнованный Многоликий тряхнул головой, избавляясь от завладевшего им образа мыши-полёвки, чтобы ненароком не обернуться в неё прямо сейчас. Наследство Ирсоль! Одно лишь упоминание о нём заставило его отказаться от немедленного бегства. Всё, что он сделал — от греха подальше бросил в камин газету. Пинкус, конечно, милейший старик, но десять тысяч крон — это такие деньги, которые избавят его от невзгод до конца жизни... будет лучше, если о награде за сведения о Многоликом он узнает, когда самого Многоликого простынет и след. Газета вспыхнула, камин запылал жарче. Старик вскоре вернулся, тяжело стуча тростью и прижимая к груди потемневший от времени квадратный конверт.

* * *

Покои Эрики, занимавшие верхний этаж одной из центральных башен Замка, казались ей лучшим местом на свете. Всё в них она устроила по своему вкусу. Здесь не было помпезности и роскоши, присущих остальной части королевской резиденции, но зато было много воздуха, тепла и света. Каждый предмет, от мебели и ковров до разноцветных глазурованных плиток, украсивших общую для всех комнат большую круглую печь, Принцесса выбирала сама, и каждый предмет неизменно её радовал. Комнат было четыре: спальня, ванная, объединённая с гардеробной, гостиная и кабинет. Гостиную, где волей-неволей приходилось принимать тех, кто добивался аудиенции у наследницы трона, Эрика любила меньше всего. В три другие комнаты посторонним вход был заказан; кроме хозяйки, там бывали только горничная, Король и придворный врач Коркец, навещавший Принцессу, когда ей случалось простыть. Его величество, впрочем, в покоях дочери появлялся едва ли чаще, чем врач.

А больше всего Эрике нравился её кабинет; туда она и направилась этим утром, после того, как выпила весь кофе и прочитала всю газету, включая объявления на последней странице — лишь бы не разглядывать снова портрет Многоликого и не гадать, за какую провинность на оборотня открыли охоту. Окна кабинета, как и окна спальни, смотрели на восток, и теперь на кленовом паркете длинными и узкими озерцами разливался солнечный свет. Рыжие зайчики играли на шёлковых обоях с мелким цветочным рисунком, на корешках книг, на широких глянцевых листьях фикуса в кадке на полу, на светло-коричневой полированной крышке миниатюрного кабинетного рояля. Рояль и фикус остались у Эрики от мамы: фикус в подарок Королеве ещё до рождения дочери привезли какие-то гости из Новых Земель, а рояль специально для неё изготовил прославленный мастер — пианисткой Королева была превосходной.

На рояле стояла фотография в платиновой рамке — молодая женщина в летнем платье с открытыми плечами и в соломенной шляпке сжимает губы, пытаясь казаться серьёзной, но видно, что рассмеётся через мгновение. Это было последнее фото Королевы.

— Вот я и выросла, мама, — Принцесса улыбнулась изображению и кончиками пальцев погладила завитки рамки, поймала исходивший от неё лёгкий ток магии. — Как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной сегодня. Чтобы увидела, какой стала твоя маленькая девочка.

Села к инструменту, открыла его и положила руки на клавиши. Она понятия не имела, унаследовала ли хоть каплю материнского таланта — придворным льстецам Принцесса не верила. Но ей самой было вполне достаточно того, что музыкальные переливы, рождавшиеся под её тонкими лёгкими пальцами, делали её почти счастливой. Осталось два часа до полудня — до того момента, когда водоворот праздника в её честь завладеет ею, чтобы крутить и трепать её до глубокой ночи, пока она совсем не обессилеет. 'Я подарю эти два часа самой себе', — подумала Эрика. Немного времени для музыки, солнечных зайчиков на крышке рояля и смешинок в маминых глазах на фотографии — какой чудесный подарок.

Знай она заранее, как переменится её жизнь уже нынче вечером, она бы, наверное, не встала из-за рояля до тех пор, пока не явился бы отец, разгневанный отсутствием на балу виновницы торжества. Но принцессиным Даром было не ясновидение. Поэтому, когда ровно в полдень вернулась горничная с корзиной голубовато-белых фрезий, Эрика тут же перестала играть.

— Внизу с самого утра топчется герцог Пертинад. Жаждет вручить подарок вашему высочеству, — доложила Валькирия.

Девушка скривилась. Не хватало только приглашать в своё гнёздышко этого межгорского борова! Ей было противно даже от мысли, что он мог услышать, как она играет.

— Его сиятельство просил вам передать, что никогда в жизни не слышал столь прекрасной игры, — добавила горничная, словно прочитала хозяйкины мысли. — Сказать ему, чтобы подождал до вечера?

— Конечно, Вальда, ты ещё спрашиваешь... Хотя лучше бы он убрался восвояси ещё до бала, — Эрика вздохнула. — А давай, выльем ему на голову ведро воды? Вдруг он обидится и уедет?

— Батюшка ваш тогда обидится, мало никому не покажется, — рассудительно заметила горничная. — А господин герцог не из обидчивых. Будет торчать в Замке, пока не добьётся своего.

— Да шучу я, шучу, — Принцесса представила, как от круглой лысины назойливого поклонника, замерзая на лету, веером разлетаются брызги, но это картинка лишь сильнее её разозлила. — Ничего он не добьётся, старый дурак, неужели сам не понимает? Папа откажет ему, если он вздумает просить моей руки!

Валькирия водрузила цветы на стол в гостиной, вытащила пару веточек и с удовольствием их понюхала.

— Вальда? — не дождавшись ответа, позвала Принцесса.

— Хорошие фрезии, ваше высочество, совсем свежие, — спокойно откликнулась горничная. — Половину, если угодно, поставлю в вазу.

— Да... да, поставь... — кивнула Эрика, ощущая холодок тревоги в подреберье.

* * *

Не будь Пинкус начисто лишён тщеславия, он бы, конечно, не стал называть себя пренебрежительным словом 'старьёвщик' — придумал бы что-нибудь солидное и звучное, вроде 'антиквара' или 'хранителя редкостей'. На покосившейся медной табличке над его дверями было написано 'Лавка диковин' — и это название ассортименту магазинчика вполне соответствовало. На пыльных полках лавки, разумеется, полным-полно было разнообразной рухляди, попросту надоевшей прежним хозяевам, но среди старых чернильниц и перьев, газет десятилетней давности и игрушек, верой и правдой служивших трём поколениям детей, нет-нет, да и попадались предметы, которые могли бы осчастливить историка или собирателя. Ботаническая рукопись на староингрийском. Миниатюрный портрет придворной дамы середины прошлого века, исполненный в узнаваемой манере одного из классиков. Ветхая шаль, отделанная чудом сохранившимся кружевом красоты необыкновенной. Множество сюрпризов ожидало своего часа в 'Лавке диковин', но самое главное, среди обычных вещей прятались здесь вещи волшебные — артефакты, изготовленные в те времена, когда магия ещё была в каждом доме и люди пользовались магической энергией, почти не замечая её, как не замечают воздух и солнечный свет.

Многоликий прекрасно знал, что представляют собой такие лавки, и потому совсем не удивился, что в закромах у Пинкуса нашлось нечто из ряда вон выходящее. Скорее уж могло удивить, что в предыдущие дни, проведённые в этом доме, никаких необычных предметов, кроме простеньких старинных оберегов, гостю на глаза не попадалось. Но он и подумать не мог, что находка окажется как-то связана с овеянным легендами магическим предметом, известным как Наследство Ирсоль. Инстинкт самосохранения приказывал Феликсу скрывать охватившее его волнение, но глаза его прилипли к конверту, и сам он весь превратился в слух.

Ворча себе под нос, какая это тяжкая ноша — прожитые годы, Пинкус снова устроился в кресле и вытащил из конверта совершенно целый исписанный листок бумаги. Выцветшие глаза старьёвщика лукаво поблёскивали, в уголках его губ играла улыбка. Многоликий тоже сел на свой стул и замер в молчании, ожидая, когда старик заговорит сам. Тот аккуратно разложил листок на скатерти, разгладил его и только тогда, наконец, полувопросительно произнёс:

— Про Наследство Ирсоль, друг мой, вы, естественно, слышали...

— Само собой, — отозвался Феликс, надеясь, что интереса в его голосе не слишком много. — Можно подумать, о нём кто-нибудь не слышал. Не все, правда, в него верят.

— А вы верите?

— Я не знаю. Ирсоль, конечно, была великой волшебницей, но...

— О да, друг мой! — старик задумчиво покивал. — Таких, как сиятельная Ирсоль, это мир никогда больше не увидит.

Он поднял голову и, прищурившись, устремил взор куда-то вдаль, словно вспоминал о своих давнишних встречах с волшебницей. Но в действительности вспоминать ему было нечего: Ирсоль Справедливая скончалась семьсот лет назад, задолго до рождения пра-пра-пра-прадеда Пинкуса. Эпоха её правления была лучшим временем в истории Континента, и прозвище своё Ирсоль получила не зря. В те годы богатые люди не смели делать бедных ещё беднее, чтобы самим стать ещё богаче; всякий, кто не гнушался работы, мог есть досыта и жить в тёплом доме; королевская стража не бросала неугодных в темницы без суда и следствия; и слыхом никто не слыхивал, что бывают неправедными сами суды. Так, по крайней мере, гласили легенды. Согласно им же волшебница Ирсоль собственной персоной являлась к своим подданным, если они просили её о помощи. И никогда не скупилась на подарки — говорят, простым касанием пальцев обычным предметам она придавала чудесные свойства.

— 'Подарков Ирсоль' в моей лавке никогда не было, — молвил Пинкус, сейчас, очевидно, думавший в унисон с Многоликим. — Все её скатерти-самобранки, сапоги-скороходы и волшебные зеркальца давным-давно нашли и прибрали к рукам коллекционеры и маги. Но лучшее её детище...

— Инструмент Справедливости! — подсказал Феликс.

— ...До сих пор, как известно, никто не нашёл, — бросив на собеседника короткий проницательный взгляд, продолжил старик. — Возможно, Ирсоль оставила его в наследство кому-то из своих далёких потомков, как было принято в её время...

— ...Или же никакого Инструмента Справедливости не было вовсе, и всё это — досужие выдумки, — закончил за него Многоликий.

Ему даже дышать стало трудно от волнения. Нищее босяцкое детство в рабочем пригороде имперской столицы ожило в памяти Феликса. Он вспомнил, как долго считал сиятельную Ирсоль персонажем сказок и как был поражён, узнав, что она персонаж исторический. Как горячо и страстно желал раздобыть Инструмент Справедливости, когда надорвалась на работе и заболела матушка, а хозяин трактира, где она гнула спину и судомойкой, и поломойкой, и прачкой, выгнал её, ни единой монеты не дав на врача и лекарства. На могиле матери Феликс поклялся, что 'инструментом справедливости' станет сам, обратив свой Дар на защиту обиженных, бедных и слабых.

— Вы читаете по-староингрийски? — уже не пряча улыбку, спросил Пинкус.

— Немного...

— Тогда смотрите! — он пододвинул к Многоликому листок. — Я нашёл его в одной из книг, что принесла мне дочка покойного судьи Ласса, когда приводила в порядок доставшийся ей дом. Если бы вы знали, мой дорогой друг, как я люблю старые письма! Они как руки, протянутые из прошлого настоящему и будущему. Когда я думаю о людях, которые их писали, я представляю, как... О, простите меня великодушно, я отвлёкся. Мне недолго осталось пожимать эти руки; оттого я дорожу каждой секундой прикосновения к прошлому. Так вот, смотрите: письмо...

Феликс развернул листок к себе и нахмурился, пытаясь разобрать изукрашенный петлями и хвостиками старинный почерк.

— Оно написано прапрадеду судьи Ласса, и автор его — профессор Эренгерд из университета Белларии. Говорит ли вам что-нибудь это имя?

Многоликому всё труднее было держать себя в руках.

— Ничего не говорит, продолжайте, пожалуйста, Пинкус.

— Голубчик мой, профессор Эренгерд мечтал создать в университете крупнейший в мире музей Ирсоль Справедливой и полжизни собирал для него экспонаты. Само собой, сильнее всего ему хотелось отыскать Наследство. Удача улыбнулась ему, но слишком поздно: судя по дате, это письмо он написал уже в старости, да и прапрадед судьи Ласса был тогда далеко не молод. Давайте, прочитайте теперь, что там написано.

Самоучка Феликс, действительно, по-староингрийски читал неважно. Но сейчас он собрал воедино свои беспорядочные знания, и вычурные буквы еле-еле, с надсадным скрипом, но всё-таки начали складываться в понятные Многоликому слова.

'Мой добрый друг и высокоуважаемый коллега! Пока мои глаза ещё различают свет и тьму, а пальцы не утратили силы держать перо, спешу рассказать Вам о потрясающем открытии, которое я совершил, — писал профессор Эренгерд. — Вы знаете, как много мною сделано для сохранения памяти о владычице Ирсоль, да лелеют Небеса её душу, и теперь, зная, что самое прекрасное из её творений не будет сокрыто от мира, я тоже могу умереть спокойно...'

— Собственно, до Наследства профессор не добрался, — проговорил Пинкус, глядя, как Многоликий раздражённо хмурится, споткнувшись на совсем уж непонятном месте. — Но в древних рукописях он нашёл несколько упоминаний о нём и смог по ним определить место, где его спрятали.

'...Сокровище ждёт своего часа в замке Эск, в одной из самых старых башен, во времена Ирсоль носившей имя Башни Серафимов...' — перескочив через несколько строчек, прочитал Многоликий и энергично кивнул. Дальше снова шло что-то невразумительное, похоже, Эренгерд объяснял 'высокоуважаемому коллеге', какие именно рукописи навели его на след Инструмента Справедливости. Заканчивалось письмо выражением надежды, что адресат его закончит работу, начатую профессором, и передаст Наследство в дар столичному университету.

— Предки нашего судьи Ласса были вхожи в замок Эск, — пояснил старьёвщик, когда Феликс с усталым выдохом отложил письмо, — кое-кто из них, я слышал, сумел даже породниться с королевской семьёй. Профессор Эренгерд, вероятно, считал, что его друг не откажется выполнить поручение. Как знать, может, они создавали свой музей вместе...

— Но ничего не вышло. Всем известно, что эта штука до сих пор не найдена, — отозвался Многоликий. — Так почему же её не нашёл этот 'пра-пра'?

— Старость, мой дорогой, старость, — улыбка Пинкуса стала печальной. — Должно быть, тот человек собирался, но так и не скопил достаточно сил. Я бы тоже сейчас не взялся разыскивать что бы то ни было в замке Эск, даже если бы знал, как туда проникнуть. Но вы — совсем другое дело! Вы молоды, и вы способны на то, что недоступно другим людям.

Многоликий молчал с полминуты, ошарашенный свалившимся на него знанием. Ему казалось теперь, что он всегда, с самого детства предчувствовал: Инструмент Справедливости дожидается именно его! Так и должно было случиться; именно ему, Многоликому суждено стать новым владельцем этой вещи, и вся его предыдущая жизнь, ярчайшие куски которой, наплывая друг на друга, вспыхивали сейчас у него перед глазами, была всего лишь подготовкой ко вступлению во владение...

Потом он моргнул, пытаясь вернуть своему лицу нормальное выражение, и почти равнодушно спросил:

— Откуда вы знаете, Пинкус, что книжный червь... как его там? Эренгерд? Откуда вы знаете, что он не ошибся? А если он просто-напросто выжил из ума?

— Я не уверен, — развёл руками старик. — Но будь я на пятьдесят лет моложе, я бы непременно проверил!

— Вы показывали письмо кому-нибудь ещё? Любой из магов отвалил бы вам за него кучу денег!

— Никогда и никому не показывал, даже дочери судьи Ласса. Я ждал особенного случая, — объяснил Пинкус и добавил прежде, чем Многоликий задал новый вопрос: — Друг мой, вы же понимаете, что спасли не только мою лавку — вы спасли мою жизнь! — голос его задребезжал сильнее обычного: — Не хочу даже думать, что бы со мною стало, если бы меня вышвырнули на улицу из-за этой фальшивой расписки!

— Пустяки, — так же, как раньше, отмахнулся Феликс, хотя благодарность спасённых им людей всегда согревала ему сердце. — Нет ничего проще, чем напугать до полусмерти человека, который боится крыс. Сосед ваш, конечно, так и останется негодяем, но к вашей лавке больше не сунется, в кошмарных снах она теперь будет ему сниться, ваша лавка.

Пинкус хихикнул:

— Да уж, славно вы его проучили! — но тут же погасил смешок и спросил серьёзно и нетерпеливо: — Ну что, пойдёте в Замок?

— Вряд ли. Таким, как я, не стоит даже соваться в королевскую резиденцию, — вздохнул Многоликий.

Какая из башен замка Эск когда-то носила имя Башни Серафимов — вот главный вопрос, который сейчас его занимал.

Глава вторая,

в которой Принцесса сердится на отца, плачет на балу в её честь

и приходит посмотреть на пленника в стылой клетке,

а Многоликий мечется от стены к стене

и получает очень скверное предложение

Высокая и тонкая, как тростинка, Эрика, с её летящей походкой и поистине королевской осанкой, выделялась бы в любой толпе даже простоволосая и одетая в крестьянскую блузу. Для того, чтобы притягивать к себе взгляды, ни пышные причёски, ни вычурные наряды ей не требовались. Сама она любила свободу движений и чистоту линий и, кажется, что угодно отдала бы, чтобы пойти на бал в тунике и юбке до середины лодыжек по последней столичной моде. Но этикет был неумолим! И потому ближе к вечеру, когда солнце золотило уже не восточные, а западные окна принцессиных покоев, к ней явился портной Диграсиус, специально ради такого случая приглашённый из Икониума, в сопровождении пары помощниц. Бальное платье было давно готово, но в том, что с ним всё в порядке, мастер желал убедиться лично. В гостиной сразу стало шумно и тесно.

— О, ваше высочество! Прошу вас, одевайтесь скорее! Мне не терпится увидеть моё творение! — взмолился портной вместо приветствия. Его непросто было понять из-за горлового имперского акцента, его напор и бесцеремонность были притчей во языцех, но и то, и другое, и третье ему неизменно прощалось за идеальный вкус и золотые руки. — Клянусь, это лучшее платье в моей жизни!

Эрика улыбнулась ему одними губами и отправилась переодеваться, горничная уже ожидала её с разложенным на постели нарядом. Серебристо-голубое атласное платье, и правда, получилось очень красивым. Узкий лиф без рукавов был расшит жемчугом и серебряной нитью. Тончайшая серебряная вышивка украшала и пышную нижнюю юбку в пол из многослойной органзы. Верхняя юбка, спереди короткая и гладкая, сзади была собрана складками в виде больших цветов и расстилалась умеренно длинным шлейфом.

— Приступай, Вальда, — со вздохом распорядилась Принцесса.

Потом было много шума и суеты, комплиментов, которые неизвестно кому — виновнице торжества или самому себе? — щедро расточал Диграсиус, и мельтешения помощниц, расправлявших затейливые складки на юбке. Заключительным аккордом к верхнему краю лифа прикололи несколько веточек фрезии. Портной с отчётливым удовольствием ещё раз оглядел свою работу, поцокал языком и, наконец, удалился.

Не успела Эрика опомниться, как в её покои поднялся во всеоружии придворный парикмахер. Свои прекрасные волосы цвета горького шоколада она предпочла бы, как в другие дни, доверить Валькирии, но кто же её спрашивал? Два часа спустя блестящие густые пряди были завиты в упругие локоны, собраны в сложную конструкцию на затылке и украшены жемчугом и цветами.

К тому моменту, когда удалился и парикмахер, за окнами давно уже было темно. До начала бала оставалось немного времени. Принцесса коротко осмотрела себя в зеркало, равнодушная к собственной безупречности. Макияж ей не требовался. 'Что-нибудь ещё? Драгоценности? Нет, не нужно, нынче вечером очередные бриллианты подарит папа... я же сама и выбирала эскизы'. Сейчас на ней была только одна драгоценность — старинный браслет из платинового кружева в два пальца шириной на левом запястье. Этот браслет тоже был отцовским подарком, им она дорожила сильнее, чем всеми другими своими украшениями вместе взятыми, и никогда его не снимала. Король сам застегнул его на руке дочери в день её одиннадцатилетия — заглянул ей в глаза, поцеловал ладошку и сказал с необычной для него нежностью: 'Пусть этот знак моей любви будет твоим талисманом, моя дорогая девочка!'

'Ах, папа...' — машинально покручивая браслет, в тоске прошептала Эрика. Нежности и сочувствия от отца она давно не ждала. Но слово-то своё королевское он держать должен! А значит, исполнит её желание, о котором она сегодня ему расскажет... И незачем дольше откладывать разговор.

— Пора, Вальда. Приготовь мне накидку.

— Меховую? Шли бы вы лучше тёплыми галереями, ваше высочество, не то цветы помнутся, — проворчала горничная.

— Не помнутся. Умираю, как хочется подышать свежим воздухом. До конца бала ты свободна.

Набросив пелерину с капюшоном из лёгкого серого меха, Принцесса выскользнула за порог, дверь за ней захлопнулась. Винтовая лестница с чугунными перилами, освещённая стилизованными под факелы электрическими светильниками, была пуста — очень неудобная крутая лестница, древняя, как сам королевский Замок. Эрика опасалась спускаться по ней и потому сделала то, что делала здесь всегда, когда бывала одна — легонько оттолкнулась от каменного пола носками бальных туфель и повисла в воздухе. Она низко-низко поплыла над ступенями, готовая сразу же приземлиться, если выйдет из покоев Вальда или поднимут головы стражники при входе. Но всё-таки это был настоящий полёт — и как же, Силы Небесные, она мечтала о нём с середины дня, пока вокруг неё крутились люди!

То, что свой Дар следует держать в секрете, Принцесса, Одарённая, как и её мать, крепко усвоила ещё в раннем детстве.

Малышкой, правда, она не понимала, почему. Ведь это же так здорово — парить и кувыркаться в воздухе, доставать руками и ногами до потолка, а потом рыбкой нырять вниз... Почему нельзя рассказать папе и брату? Почему нельзя вылететь из окна и кружить над Замком вместе с птицами? Почему нельзя долететь до города или даже до Океана? 'Давай посмотрим на Замок сверху, мамочка!' 'Никто не должен нас видеть, родная! — мягко отвечала Королева, порхавшая по своим комнатам вместе с дочерью, когда они оставались вдвоём. — Твоему папе очень не нравится, когда я летаю. Пусть это будет наша с тобой тайна!' Маленькой Эрике такого объяснения хватало: отец, строгости которого она боялась, не одобрял шалостей, и она думала, что к таким шалостям относятся полёты.

Мама научила её тому, что сама умела: улавливать потоки магической энергии, идущей из центра планеты, подхватывать их и управлять ими, чтобы они удерживали тебя в воздухе — и с раннего детства летать стало любимым развлечением Принцессы, главной её тайной радостью. Когда она чуть-чуть подросла, мама рассказала ей, что обещала её отцу никогда не летать и не позволить детям раскрыть свой Дар, если они его унаследуют. 'Одарённой, доченька, в нашем мире быть очень опасно. Однажды я объясню тебе, почему!' Но объяснить не успела — погибла. Принцессе тогда было семь, а её брату — шесть лет. Марку материнских способностей не досталось. И лишь через несколько лет Эрика узнала, что за опасность имела в виду Королева...

Вальда не выглянула из покоев, стражники при входе не подняли головы вверх, и Принцесса благополучно добралась до нижнего пролёта лестницы. Там она неслышно приземлилась, расправила платье и дальше уже спускалась так, как подобает августейшей особе. Кивнула распахнувшим перед ней дверь и почтительно склонившимся стражникам и вышла в заснеженный вечер.

Замок Эск, к воротам которого в этот час один за другим прибывали экипажи и автомобили гостей, блистал и переливался разноцветными огнями. Здесь и в другие дни не жалели света, а сегодня его было больше, чем обычно. Сияли почти все окна, сияли фонари над каждой из многочисленных дверей. Сияла даже крепостная стена — на её широком зубчатом крае, убрав с него снег, по всему периметру Замка разложили круглые фонарики, соединённые проводом в единую цепь. Дополняла всё это великолепие большая почти полная луна, взиравшая на владения Короля с таким самодовольным видом, словно они принадлежали ей, а не многим поколениям ингрийских монархов.

Эрика полной грудью вдохнула льдистый морозный воздух и, аккуратно ступая по очищенным от снега каменным плитам, приблизилась к стене. Королевская резиденция находилась на небольшом плато в предгорьях горы Эск, остроугольные базальтовые уступы которой надвигались на Замок с севера. Гору Эск окружал массив хвойного леса, расстилавшийся до самого горизонта, с частыми прорехами полей и населённых пунктов. Сейчас, топорщась в лунном свете покрытыми снегом еловыми верхушками, лес казался шкурой исполинского бледно-голубого зверя. Вдалеке на востоке неярко светилась Нарраха, довольно крупный город, куда Принцесса ещё никогда не ездила. За горизонтом на юге, она знала, дремал холодный Океан, которого она тоже никогда не видела. Внизу, начинаясь у подступов к замку Эск и затем в обход горы изгибаясь на север, играла огнями столица Беллария.

Воспоминание о живописных улицах и пышных парках столицы, о её театрах, магазинах и кофейнях, о весёлых горожанах в простой и удобной одежде заставило Эрику вздохнуть. До сих пор ей доводилось бывать в Белларии лишь с отцом, во время его официальных выездов. Но как же ей хотелось оказаться в этом городе одной, увидеть его жизнь вблизи, не за широкими серыми спинами королевской охраны! А ещё больше сейчас ей хотелось перелететь через стену, раскинуть руки и, упиваясь свободой, помчаться над лесом. Но о втором не стоило даже и думать.

Между тем усталость потихоньку уходила, на её месте возникало ощущение праздника. 'Как бы то ни было, сегодняшний вечер — мой!' — сказала себе девушка. Будет много цветов и подарков, много улыбок, не только фальшивых, но и искренних. Будут шампанское и танцы — а танцевать она всё же любила. И будет беседа с отцом, которая, Эрика верила, изменит всё к лучшему. Решительным жестом она оттолкнулась от стены и устремилась к бальному залу. Тем более, что ноги в лёгких туфлях уже совсем закоченели.

* * *

Какая из башен замка Эск в старину называлась Башней Серафимов, Многоликий так и не выяснил. Ну и ладно, рассудил он, забраться в Замок можно и без этого знания — а там, конечно, есть архивы и библиотека, где нужные сведения непременно найдутся. И более подходящего времени для проникновения в Замок, чем вечер большого бала, просто невозможно придумать! Так что Феликс решил не откладывать свою авантюру в долгий ящик. Старьёвщику Пинкусу он сказал, что, конечно, обдумает идею, но пока она ему совсем не по душе, а покинуть этот гостеприимный дом ему, в любом случае, пора. Собрал свои нехитрые пожитки, стиснул в объятиях хрупкие плечи старика, бросил прощальный взгляд на 'Лавку диковин', которая преподнесла ему такой необычайный сюрприз, да и ушёл своей дорогой.

Дорога, разумеется, привела его к Замку. Обернувшись безобидной кудлатой дворнягой, Многоликий взобрался на плато и обежал древнюю крепость вокруг. Судя по всему, попасть в неё не составит никакого труда. Стену Замка в тёплое время года снизу доверху покрывали кожистые тёмно-зелёные листья плюща. Сейчас листьев не было, но осталась густая сеть узловатых голых веток, местами залепленная снегом. Для маленькой цепкой зверюшки вроде белки такие стены не преграда. Значит, именно белкой он и станет; всё, что осталось сделать — дождаться, пока стемнеет и в Замок начнут собираться гости. В разгар праздника никому не будет дела ни до белки на крепостной стене, ни до сумрачных пыльных комнат, набитых книгами и рукописями. Если повезёт, то и Башня Серафимов окажется пустой — и тогда нынешняя вылазка в Замок будет единственной.

Обедать пришлось в собачьем обличье объедками на заднем дворе знакомой харчевни — показываться кому-то на глаза человеком в тот же день, когда в столичных газетах напечатали портрет Многоликого и объявили о награде за его поимку, было опасно. Хорошо хоть, хозяйка харчевни, как Феликсу было доподлинно известно, баба была добрая и тухлятиной бездомных собак не кормила. Потом ему удалось прошмыгнуть в подъезд доходного дома и там под лестницей передохнуть и согреться. К вечеру он совсем измучился ожиданием — и со всех лап бросился к замку Эск, как только начало смеркаться.

Феликсу не слишком нравилось подолгу бывать зверем. По сути своей он всё-таки был человеком, причём человеком молодым — ему недавно исполнилось двадцать восемь, — и на редкость здоровым и сильным. Многоликий не отдавал себе отчёта в том, какой мощный импульс жизненной силы от него исходит. Но он давно понял, что гораздо выносливей большинства людей; никакая хворь к нему не липла, а раны заживали за считанные часы. О физиологии оборотней он знал мало, с учителями ему не повезло — матушка была обычной женщиной, а отца своего он никогда не видел. Знал, что может стать какой угодно сухопутной четвероногой тварью; всё, что для этого требовалось — представлять, как эта тварь выглядит. Знал, что не может плавать под водой и летать — амфибии и летучие мыши, в которых он пытался превращаться подростком, умели передвигаться только пешком. Знал, что ущерб, нанесённый его телу в любой ипостаси, каким-то образом сохраняет свой размер при превращениях: сломанная мышиная лапка человеку доставалась ушибленным пальцем, а царапина на тигриной шкуре — глубоким кровоточащим порезом. Знал ещё, что для частой смены обличий ему следует быть в хорошей форме — впрочем, в хорошей форме Многоликий был почти всегда. Этим его знания исчерпывались.

Но Даром своим Феликс дорожил чрезвычайно. Не только из-за животных возможностей, которые можно было использовать для достижения человеческих целей. Но и из-за того богатства впечатлений, что дарили ему превращения. Неуёмное, жадное любопытство было ещё одним сердцевинным свойством его натуры. Многоликий наслаждался, глядя на мир чужими глазами, осязая, обоняя и пробуя его на вкус чужими рецепторами.

Так и сейчас: превратившись в белку, он сначала замер, впитывая новые ощущения. Зрение его изменилось: резко увеличился обзор, но краски, и без того неяркие в лунном свете, исчезли совсем. Обоняние усилилось, десятки незнакомых запахов волновали, пугали и манили. Встопорщенные вибриссы шевелились, улавливая малейшее движение воздуха. Мороз забрался под шёрстку, но не обжигал так сильно, как обжигал бы человеческую кожу. Феликс-белка скакнул вперёд и принялся взбираться по скользким веткам, цепляясь за них коготками-колючками. Крошечное гуттаперчевое тело, снабжённое пушистым балансиром-хвостом, перебиралось с ветки на ветку с немыслимой для человека ловкостью, поднимаясь всё выше и выше.

Вот и он, край крепостной стены, украшенный фонариками по случаю праздника. Многоликий перешагнул через туго скрученный электрический шнур, казавшийся белке толстенным канатом, осмотрелся, выбирая направление, и прыгнул вниз.

И в тот же миг он ослеп, оглох и задохнулся от боли.

* * *

Прямые плечи развернуть пошире, вскинуть упрямый подбородок, надеть на лицо самую холодную из улыбок! Принцесса не глядя стряхнула с себя меховую накидку, которую тут же подхватил кто-то из придворных, и вступила в ярко освещённый зал. Музыка оборвалась, грохнул, отдаваясь в ушах, голос церемониймейстера: 'Её высочество Эрика, наследная принцесса Ингрийская', и двести людей дружно впились в неё взглядом и подобострастно склонились перед нею. Первая после Короля, ещё бы они не склонялись, с неясной досадой подумала Эрика. Но уж что-что, а принимать неприступный и высокомерный вид, по мнению отца, единственно подходящий для будущей Королевы, и смотреть сверху вниз даже на тех немногих, кто был выше неё ростом, она умела отлично. Ни один человек в этом зале не догадается, насколько чужой чувствует себя в своей роли виновница торжества и наследница трона.

Музыка, пока негромкая, заиграла снова.

Шествуя к королевскому столу на возвышении в центре зала, Эрика машинально отметила, что сегодня здесь собралась едва ли не вся знать сопредельных стран. Преисполненных чувства собственного достоинства имперцев и расфуфыренных посланцев Межгорного княжества она узнавала сразу. С другими соседями ещё предстояло познакомиться. Кого здесь точно нет — так это северян, с которыми у Ингрии была постоянная вялотекущая война. 'А интересно, есть ли гости из колоний? Нужно спросить у папы. Если есть, приглашу их завтра к обеду', — Новые Земли казались Принцессе сказочным миром, рассказы о них она могла слушать бесконечно.

Отец, уже сидевший за столом, протянул к ней руки:

— С днём рождения, Эрика! Какая ты у меня красавица!

Смотрел он, по обыкновению, куда-то ей за плечо.

Его величество король Ингрии Скагер Первый был пожилым, но очень бодрым ещё мужчиной, уверенным, что лучшие годы у него впереди. Седина и обширная лысина, по его мнению, нисколько его не портили, и любящая дочь Эрика это мнение полностью разделяла. Он носил холёные усы, одевался с тщательностью, которая позавидовала бы любая модница, и умел улыбаться так, что у Принцессы таяло сердце. Правда, его улыбку, обращённую к ней, она видела редко — раздражённый прищур его проницательных серых глаз был ей гораздо привычней. Что бы ни происходило, Король всегда выглядел довольным собой, но сейчас был полон столь откровенного самолюбования, словно пять минут назад заполучил нечто такое, чего долго и упорно добивался. Что ж, очень кстати — его хорошее настроение поможет разговору, подумала Эрика.

Кроме отца, за столом уже сидели мачеха, брат, герцог Пертинад — на правах личного гостя монарха — и рыжий молодой человек с аккуратной бородкой, которого девушка прежде не видела. Не хватало только Манганы — Придворного Мага, обычно занимавшего место напротив Короля. Герцог Пертинад и незнакомец вскочили при появлении Принцессы, как ошпаренные, чуть не перевернув стол: герцог был отвратительно толст и неуклюж, а незнакомец — косая сажень в плечах — так высок, что непонятно было, как его ноги вообще уместились под столом.

Герцог, к кабаньей внешности которого прилагался тонкий визгливый голос, залепетал:

— Ваше высочество, позвольте заверить вас в том, что ваша красота превосходит все известные мне произве...

Но властный баритон Короля прервал начинающееся словоизвержение:

— Хочу представить тебе нашего высочайшего гостя, моя дорогая девочка. Принц Аксель, сын императора Джердона.

— Младший сын, — смущённо уточнил принц и поклонился Эрике с удивительной для его облика грацией. — Примите и мои поздравления!

Как и положено представителю знатного рода, по-ингрийски он говорил без малейшего акцента.

— Счастлива познакомиться с вами и благодарю, — ответила она, сделав перед ним реверанс, но не утратив надменного вида, — Садитесь обратно, Аксель. И вы, герцог, тоже.

— Вот ты и взрослая, сестричка! — подал голос брат. — Теперь тебе никто не указ! Признайся честно, пустишься во все тяжкие прямо завтра? — и улыбнулся широкой жизнерадостной улыбкой.

— Непременно, братишка, буду брать пример с тебя! — в тон ему отозвалась Принцесса.

Франтоватый Марк, очень похожий на сестру чертами лица, цветом волос и кожи и тонкой костью, был слишком смазлив для мужчины. Пытаясь выглядеть взрослее и подражая отцу, он отпустил усы, но росли они пока плохо. Он умел быть галантным и остроумным и нравился женщинам, но на сестру его чары не действовали. Она абсолютно точно знала, что сейчас, в этот самый миг он завидует ей и ненавидит её чёрной, испепеляющей ненавистью — за то, что она посмела родиться на год раньше него, загородив ему дорогу к трону.

— С днём рождения, Эрика, — промурлыкала мачеха. — Не будь сосулькой, повеселись сегодня как следует.

Ингрид, как обычно, налегала на мороженое, щедро сдобренное вареньем. Губы её, и без того пухлые и яркие, казались ещё более соблазнительными, будучи выпачканы сиропом. Её алое бархатное платье с декольте до нижней границы приличий ослепительно контрастировало с молочно-белой кожей и гладко уложенными белокурыми волосами. Возраст этой женщины никому, кроме Короля, известен не было, но Эрика полагала, что между ней самой и мачехой вряд ли больше десяти лет разницы.

— Спасибо, Ингрид, — ответила Принцесса, отыскивая глазами часы, — и за пожелание тоже.

— Напрасно ты выбрала эти белые цветы, милая. Они делают тебя совсем бледной, — заметила Ингрид всё тем же мурлыкающим тоном.

— Зато ты всегда выглядишь, как клубничный пудинг, — мгновенно рассердилась Эрика.

— Девочки, не ссорьтесь! — фыркнув, вмешался Марк. — Вы обе — украшение вечера.

Ссориться, в самом деле, было совершенно некогда. Часы показывали четверть десятого — торжественная часть бала начнётся через сорок пять минут. Самое время напомнить Королю о его обещании! Принцесса коснулась отцовского плеча и позвала:

— Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине, папа. Прямо сейчас.

— Поговорить? Да-да, конечно, — легко согласился Скагер. — Я как раз собирался сходить к себе в кабинет. Пойдём со мной, Эрика.

Он поднялся и предложил ей руку, за которую она с радостью ухватилась. Покинув зал через один из неприметных боковых выходов, лабиринтом темноватых пустых коридоров они направились к Кедровому кабинету — любимому кабинету Короля.

— Так о чём ты хотела поговорить? — поинтересовался отец, как только затихла за спиной музыка.

Принцесса перевела дух, набираясь храбрости, и молвила с улыбкой:

— Помнишь о своём обещании, папа?

— О каком обещании, Эрика?

— Ты обещал, что в день совершеннолетия я смогу попросить тебя о чём угодно, и ты выполнишь мою просьбу...

На лице отца было написано, что ничего подобного он не помнит. У девушки сжалось сердце.

— Конечно, помню, моя дорогая девочка. Так чего же ты хочешь?

И тогда Эрика — как в воду прыгнула! — выпалила то, о чём так давно мечтала:

— Я хочу в Белларию, папа! Я хочу немного пожить там одна, а потом...

— В столицу?! Одна?! — Скагер даже поперхнулся от изумления, но сразу же взял себя в руки. — Ты в своём уме? Ты забыла, что ждёт тебя за пределами Замка?

— Но папа! Ведь я же ездила туда с тобой, и всё было в порядке.

— Это совсем другое дело. Против моей Защиты бессильна даже Тангрис.

— Ты можешь распорядиться, чтобы Мангана изготовил для меня охранный амулет. Я возьму телохранителей, папа, если мне нельзя поехать одной, — в голосе Принцессы против её воли зазвенели умоляющие нотки. — Целую роту телохранителей...

— Когда придёт время, ты получишь лучший в мире охранный амулет — королевскую корону, — отрезал отец, вполне овладевший собой, и прибавил шагу. — И, боюсь, оно придёт совсем скоро, если ты сведёшь меня в могилу такими просьбами.

Едва поспевая за ним и уже сознавая, что её мечта рухнула, но ещё не веря в это, Эрика стиснула отцовский локоть и сделала последнюю попытку достучаться до Короля:

— Я должна сама увидеть столицу. Я должна увидеть Ингрию! Мне предстоит когда-то ею править, а я только по книгам и докладам твоих министров знаю, как она живёт...

— Хватит тебе пока и такого знания, девочка, — раздражённо прервал её Скагер. — Ни о какой столице не может быть и речи. Я не хочу, чтобы ты повторила судьбу своей матери.

— Я всё поняла, папа, — Принцесса сглотнула подступившие слёзы и остановилась.

— Вот и славно, — неумолимым движением Король высвободил свою руку. — Возвращайся в зал, я тоже скоро приду. Без меня, в любом случае, не начнут. Надеюсь, ты хорошенько подумаешь и сумеешь порадовать меня желанием, достойным наследницы трона.

Впереди, у двери Кедрового кабинета внезапно стало светло — там зажгли свет люди, подошедшие с другой стороны коридора, в которых Эрика узнала Мангану и Олафа, начальника Королевской Охранной службы. Оба были до крайности чем-то довольны. Заметив их, возликовал и Король.

— Какой сегодня замечательно удачный день! — пробормотал он себе под нос, скользнул по дочери коротким непонимающим взглядом, словно уже успел забыть, как и зачем она тут оказалась, повторил: — Возвращайся в зал, Эрика, — и заторопился к кабинету.

'Вот и всё, — прошептала Принцесса и всхлипнула, — вот и всё, не будет мне Белларии... Птичка в золотой клетке — вот кто я такая!' И пусть повинна в этом старая ведьма Тангрис, одержимая ненавистью к Королеве — но обижаться на злые чары бессмысленно, никто ведь не обижается на пожары и эпидемии. По-настоящему обидным было то обстоятельство, что Король пальцем о палец не захотел ударить, чтобы хоть что-то исправить ради своей дочери. Эрика ещё раз всхлипнула, зажимая себе рот, чтобы звук не разнёсся по коридору, потом вытерла слёзы и побрела обратно. От праздничного настроения, и раньше неустойчивого и хрупкого, теперь не осталось и следа.

Компания за столиком, развлекавшая себя светской беседой, при появлении Принцессы примолкла, все четверо подняли глаза на неё. Братец смотрел ехидно, словно знал, о чём она говорила с отцом и чем закончился разговор, мачеха — с привычной смесью снисходительности и насмешки, герцог Пертинад — так, словно готов был проглотить девушку целиком не сходя с места, и лишь во взгляде принца Акселя мелькнуло что-то, очень похожее на сочувствие. Герцог с полным бокалом в руке приподнялся на стуле, устремляясь к Эрике всем своим тучным неповоротливым телом, затянутым в бирюзовую парчу и украшенным орденами, и предпринял вторую попытку произнести речь в принцессину честь:

— Ваше высочество, позвольте признаться вам, что сегодня я стократ сильнее, чем прежде, пленён вашими красотой и очарованием, хотя ещё вчера я был уверен, что быть пленённым в большей мере, чем...

Но страсть к пышным словесам подвела его и в этот раз: он прервался, чтобы набрать воздуха, и в крошечную паузу тут же втиснулся принц Аксель:

— Дорогой герцог, совсем скоро наступит момент, когда вы сможете поздравить её высочество перед всеми собравшимися — разве вы не хотите и им тоже дать возможность насладиться вашим красноречием?

Раздосадованный было Пертинад на секунду задумался и, видимо, перспектива ему понравилась, потому что он выдохнул и грузно откинулся на спинку стула. Эрика улыбнулась принцу, надеясь, что он различит благодарность в её улыбке. Аксель улыбнулся тоже, а потом перевёл глаза на одну дальних из стен, плотно завешанную старинными полотнами.

— Я разглядывал портреты, пока вас не было, Эрика. Вон та дама в костюме для верховой езды — это ваша прабабушка с материнской стороны, не так ли?

— Верно, — подтвердила Принцесса. — Меня назвали в память о ней.

— Я бы с удовольствием взглянул на картины поближе. Может быть, покажете мне других ваших предков?

Эрика ответила ему слегка озадаченным взглядом, не понимая, с чего вдруг ему не терпится посмотреть фамильные портреты. 'Соглашайтесь!' — одними губами сказал Аксель. Она улыбнулась ему снова:

— Идёмте.

Взяла его под руку и пересекла зал вместе с ним, гости почтительно расступались, давая им дорогу. У портрета прабабушки Аксель и Эрика остановились, здесь рядом с ними никого не было.

— Я просто хотел увести вас от ваших славных родственников и от этого не в меру темпераментного межгорского вельможи, — объяснил принц. — Я видел, что вы вернулись расстроенной.

— Спасибо, Аксель, — от души поблагодарила Эрика.

У него была открытая и тёплая улыбка. Ни улыбкой этой, ни лицом, ни статью он не напоминал своего отца — императора Джердона, самого могущественного из континентальных правителей. От отца ему достались разве что глаза, светло-голубые и очень внимательные. Только глаза и улыбку и различала Принцесса сквозь пелену охватившей её обиды... да ещё серебряную вышивку на его тёмно-синей шёлковой рубашке, удивительным образом перекликавшуюся с вышивкой на её платье.

— Молодец наш Диграсиус, везде успевает! Не удивлюсь, если в его нарядах щеголяют все модники Континента, — со смешком заметил принц, догадавшись, о чём она подумала. И добавил серьёзно: — У вас изумительное платье. И вам очень идут ваши фрезии, Эрика. Они такие же нежные и изысканные, как вы.

Но она была не в состоянии поддерживать разговор, даже столь любезный.

— Простите меня, Аксель. Я, в самом деле, расстроена. Мне нужно побыть одной...

— О, конечно! Давайте, я подожду вас здесь, вернёмся к столу вместе, — с готовностью откликнулся он.

Она взбежала по лесенке на балкон, опоясывающий зал; оттуда, она знала, можно перейти в какой-нибудь в тихий закуток — и сидеть там, стараясь притушить обиду, пока часы не пробьют десять и не лишат виновницу торжества права прятаться от назойливого внимания гостей. Краем глаза она заметила, что за королевским столом остался только герцог Пертинад, мачеха и брат тоже куда-то исчезли.

Ниша, отгороженная плотными бархатными портьерами от коридора, распахнутыми окнами выходила в зимний сад. Он не был предназначен для посторонних, поэтому сейчас тут было темно и тихо, и лишь луна сквозь стеклянную крышу бросала бледно-голубые блики на широкие гладкие листья тропических растений. Эрика села на подоконник и закрыла глаза, вдохнула душистый и влажный оранжерейный воздух... но не успела даже вспомнить, о чём намеревалась подумать, как внизу, прямо под ней, стукнула дверь, застучали шаги, зашелестел подол женского платья.

— Как наша дурочка назвала тебя, вишнёвым пирогом? — хохотнул тенорок Марка.

— Клубничным пудингом, — раздалось грудное воркование Ингрид.

— А ведь она чертовски права... ты такая сладкая... м-м-м... и так вкусно пахнешь!

От этих слов и непристойного звука поцелуя вслед за ними Принцессу бросило в жар. То, что её мачеха и брат — любовники, Эрика подозревала давно, но получить подтверждение своим догадкам вот так внезапно... Кровь бухала у неё в висках, голова кружилась.

— Довольно, дружочек, довольно, — прервала поцелуй Ингрид. — Ещё слишком рано для десерта. О чём ты хотел поговорить?

— О нашем с тобой деле, — нервно ответил Марк.

— Я догадалась. О чём именно? Пока всё идёт по плану...

— По плану? Ты что, не видела, как она на него смотрит?! Ведь это же спутает нам все карты...

— Вовсе нет. Это лишь самую малость изменит расклад. Чего ты испугался, бедняжка? Идём, я сейчас всё тебе объясню...

И они двинулись вглубь оранжереи, алое платье мачехи пламенело среди синевато-серых деревьев. Через несколько шагов парочка остановилась, чтобы снова предаться поцелуям. Эрика соскочила с подоконника, прижала ледяные ладони к пылающим щекам и прошептала: 'Нужно сказать отцу! Нужно сейчас же сказать отцу! Пусть он увидит их своими глазами!' Её мутило от мысли, что Марк и Ингрид не только обманывают Короля самым подлым образом, но ещё и замышляют что-то за его спиной.

Так быстро, как позволял её бальный наряд, Принцесса слетела с лестницы, едва не столкнулась с Акселем, ожидавшим её с двумя бокалами шампанского, торопливо предупредила: 'Ступайте без меня, я должна срочно найти отца!' — и почти бегом кинулась к Кедровому кабинету.

Массивная дверь кабинета, покрытая снизу доверху искусной старинной резьбой, была приоткрыта. Совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы снаружи можно было услышать, что происходит внутри — и это остановило Эрику, уже протянувшую руку к дверной ручке. Ровное гудение голоса Олафа и сиплое карканье Манганы разом остудили её пыл. 'Силы Небесные, что я делаю? — девушка прислонилась спиной к косяку и прерывисто выдохнула. — Собираюсь сказать папе, что его жена ему изменяет... и хочу, чтобы эти двое тоже всё узнали?..'

Ставить отца в неловкое положение перед приближёнными, определённо, не следовало. Радуясь, что не успела наделать глупостей, Принцесса уже решила идти обратно, как вдруг разобрала слова, которые произнёс чрезвычайно довольный отцовский голос:

— ...И три недели отпуска каждому!

— Благодарю вас, ваше величество, — пророкотал в ответ начальник Охранной службы. — Мои люди действительно заслужили награду.

— Я бы и тебя повысил в должности, но королевский трон в нашей стране уже занят! — усмехнулся Король. — Но он точно не сбежит? Мангана, ты его как следует запер? Ты же знаешь, удержать его может только магия...

— Отлично я его запер, Скагер, — раздражение в голосе Придворного Мага свидетельствовало, что он уже не в первый раз отвечает на этот вопрос. — В подземелье магия работает как надо. Многоликий никуда оттуда не денется.

'Они поймали Многоликого!' — ахнула Принцесса, чувствуя слабость в коленях. Не многовато ли сюрпризов для одного неполного часа, прошедшего с тех пор, как она покинула свои покои?

* * *

'Злыдни болотные, как же я так влип?!' — Феликс шарахнул кулаком по стене, и к боли в травмированной ноге добавилась боль в ушибленной руке. Стена была холодная и сырая, и остро пахла плесенью. Нога, по счастью, хотя бы не сломанная, болела почти нестерпимо и требовала покоя, но стоило остановиться, и холод пробирал до костей, а сесть в подземелье было и вовсе негде. Поэтому Феликс ковылял от стены к стене, считая шаги — пять в одну и пять в другую сторону, счёт пошёл уже на вторую тысячу. Босые ступни заледенели и потеряли чувствительность — обувь с него, разумеется, сняли. Одежду забрали тоже, оставив ему только надетые им утром в дорогу кожаные брюки — удобные и довольно дорогие, как и все вещи Многоликого, норовившего отыграться за детство в обносках, но от холода совершенно не спасавшие.

Тяжёлая битая ржавчиной цепь между магическим поясом и железным кольцом в стене камеры, лязгая, волочилась вслед за пленником. Пояс, сделанный из плотной, как брезент, ткани, прошитой платиновой проволокой, нещадно натирал голую кожу. Но даже будь у него меховая подкладка, он и тогда заставлял бы оборотня рычать от ярости, поскольку назначение имел убийственное — начисто лишал пленника способности к превращениям. Подобной игрушки не хватило бы, чтобы одолеть Дар Многоликого наверху. Но Феликс недаром всегда сторонился подземелий: по мере приближения к источнику магической энергии, скрытому в недрах планеты, мощность любых колдовских приспособлений стремительно возрастала.

Спереди концы пояса скреплял плоский замок с выбитым на нём изображением трёх стеблей камыша, перекрещенных с двумя стрелами, и пленнику эта эмблема была знакома. Оковы, отмеченные клеймом давно исчезнувшей мастерской 'Камыш и стрелы', нельзя разорвать, разрубить или разрезать, нельзя отпереть отмычкой, ни обычной, ни даже волшебной, можно только открыть соответствующим им ключом. Впрочем, ни ножа, ни отмычки у Многоликого всё равно не было. Единственное, что он мог сейчас сделать — щедро сыпать проклятиями в адрес людей, надевших на него пояс, предателя Пинкуса, отправившего его в западню, а больше всего проклинать самого себя, так легко и глупо попавшегося. 'Я спятил, злыдни болотные! — бормотал Феликс. — Я попросту спятил! Наследство Ирсоль одурманило меня!' Никогда прежде он не заглатывал наживку. Никому прежде удавалось его выследить.

Осенняя встреча в Икониуме — не в счёт. Человек, заставивший Многоликого покинуть Империю, умнее и сильнее его — и великодушен настолько, насколько и должен быть великодушен тот, кто умён и силён по-настоящему.

На великодушие хозяина замка Эск и его подручных рассчитывать не приходилось.

Рука прошла, но скручивающая боль в ноге и не думала утихать. Ещё бы: беличью-то хрупкую конечность в ловушке размозжило в мелкое крошево! Многоликий помнил, как, утопая чёрном омуте боли, вдруг испугался, что умрёт — белкой. Судорожным последним усилием перекинулся в человека и тут же потерял сознание от болевого шока. Очнулся он уже в подземелье. Четверо дюжих молодцов в форме королевской Охранной службы держали его за руки и за ноги, как будто их добыча была сейчас способна сопротивляться, а пятый, торжествующе ухмыляясь, застёгивал на нём магический пояс. Сообразив, что это за штука, Феликс от ужаса чуть не вырубился снова. Потом они выпустили его и, пятясь, вышли из клетки. Трусы! Как бы он справился один с пятерыми, даже если бы мог пошевелиться? В голове мутилось, тело отказывалось подчиняться, но ледяной каменный пол весьма быстро привёл Многоликого в чувства и вынудил его встать.

С этого момента, трясясь от холода и от гнева и тщетно пытаясь унять дрожь, он измерял шагами свою клетку — квадратную выемку в базальтовой толще, отгороженную от сводчатого узкого коридора толстыми прутьями решётки. Где-то в стороне, у входа в коридор, жидким желтоватым светом горела лампочка — без неё казалось бы, что подземелье королевского замка чудесным образом застряло в средневековье. Феликс ждал. Он знал, что к нему придут — хотели бы просто от него избавиться, убили бы без затей, пока он валялся в беспамятстве! — и даже предполагал, кто именно придёт. Ещё минута, и тошнотворно-глухую тишину подземелья нарушит шарканье старческих шагов. И станет понятно, что мрачная репутация, которую господин Придворный Маг имел среди Одарённых, вполне соответствует действительности.

Но вместо этого чуткие уши Многоликого уловили совсем другой, неожиданный звук — мягкое шелестение ткани. И донеслось оно со стороны, противоположной входу.

— Кто здесь? — крикнул пленник, нервы которого готовы были порваться от напряжения.

Шелестение стихло.

— Кто здесь? — настойчиво повторил он.

Снова зашелестело, и у решётки возникла стройная высокая женщина в пышном платье и меховой накидке с капюшоном, низко надвинутым на лицо. Повеяло тонким и нежным цветочным запахом — в стылой заплесневелой дыре ничего более неуместного, чем этот запах, нельзя было вообразить!

Женщина молчала и не двигалась, только грудь её ритмично вздымалась, будто от волнения или от долгого бега. Зачем она пришла сюда? Что ей от него нужно? Он моментально разозлился и на неё тоже, хотя она-то уж точно не запирала его в клетку!

— Кто вы? Чего вы хотите? — рявкнул Феликс, и она испуганно отступила на полшага.

А потом проговорила, запинаясь:

— Так вот вы какой, Многоликий... Я столько слышала о вас, что непременно должна была... вас увидеть.

По её голосу он понял, что она очень юная — совсем девчонка! — и тут же сообразил, кто она такая. Раз она прячет лицо, значит, не желает быть узнанной — но с какой стати ему щадить чувства королевской дочки?

— Вот как? И что же вы слышали обо мне, ваше высочество?

С негромким удивлённым возгласом девушка отступила на полшага.

— Откуда вы знаете?

— Догадаться было несложно. Вы пришли не с той стороны, где вход, значит, знаете другую дорогу в подземелье — стало быть, вы живёте в Замке. На вас бальное платье, у вас выговор знатной дамы — стало быть, вы не прислуга. Возраст у вас, судя по голосу, как раз такой, как у принцессы Эрики... А главное, вы умеете летать, — Многоликий, у которого зуб на зуб не попадал от холода, перевёл дух и продолжил: — Летать умела королева Каталина, но она, мир её памяти, скончалась пятнадцать лет назад. Этот Дар передаётся только по наследству... и вряд ли в Замке есть ещё одна летунья, кроме Принцессы.

Надо отдать девчонке должное, в этот раз она ничем не выдала своего изумления и страха, лишь чуть-чуть помолчала, прежде чем ответить:

— Летать? Что за дикая мысль?

— Бросьте. О том, что её величество — Одарённая, не писал разве что 'Вестник короны'.

— Я не об этом. С чего вы взяли, что летать умею я?

Многоликий, конечно, с первого раза понял, о чём она спрашивает. Он вздохнул:

— Ваше высочество, какая на вас обувь? Туфли на каблуках и на твёрдой подмётке, верно?

— Верно, — упавшим голосом подтвердила Принцесса.

— Здесь тихо, как в могиле. Я бы услышал шаги, даже очень лёгкие. А слышал только шелест вашего платья. Значит, вы не пришли, а прилетели. Не волнуйтесь, ваше высочество, я никому об этом не скажу! — удовлетворённо заключил Феликс.

Плечи девушки поникли. 'Похоже, я первый, кто узнал про её Дар', — осознал он, на мгновение ему стало её жалко, и захотелось увидеть её лицо.

— Снимите капюшон, пожалуйста, — попросил Многоликий, стараясь, чтобы его слова прозвучали мягко.

Она неожиданно послушалась. Светлый мех соскользнул ей на плечи, открывая белые брызги цветов в тёмных волосах, высокий лоб, большие ошеломлённые глаза. Глаза эти торопливо ощупывали его фигуру, и ошеломления в них становилось всё больше.

— Вам холодно! — выдохнула, наконец, Принцесса.

Жалости к самому себе Феликс не выносил.

— Удивительно, не правда ли? — он саркастически улыбнулся. — Я-то думал, меня поселят в комнате с печкой и горячей ванной!

Она растерянно захлопала ресницами:

— Но зачем же... так?

— Ваш отец считает, что мне самое место в клетке, — никакой симпатии к титулованной кукле он больше не чувствовал, притихшая было ярость вспыхнула с новой силой. — А вы сами, ваше высочество? Разве вы думаете иначе? Тогда зачем вы явились сюда? Глазеть на меня, как на экзотическую тварь?!

— Я не... Силы Небесные, я не думала, что вы так это воспримете!

— А как ещё?! Простите великодушно, — Феликс согнулся было в шутовском поклоне, но дёрнулся от боли не только в ноге, но и под рёбрами, куда твёрдым краем впился магический пояс. — Я бы и рад показать вам несколько весёлых трюков, да подарок вашего батюшки мешает! — он дёрнул пояс и выкрикнул: — Уходите! Здесь вам не зверинец!

Ни говоря ни слова, Принцесса бросилась прочь.

Обессиленный Многоликий привалился к стене и закрыл глаза, сердце колотилось, в ушах гудела кровь. Он и сам не смог бы объяснить, чем его так рассердила эта девочка — её визит был явно не худшим событием дня. Едва туман в голове рассеялся, до Феликса дошло, что он совершил новую глупость. 'Я болван!!! Злыдни болотные, зачем я её прогнал?! Ведь она могла принести мне ключ!..' Один шанс из тысячи, что он сумел бы обаять её и сделать своей сообщницей — но и этот шанс он только что упустил.

В коридоре вдруг стало светло как днём — длинные лампы под потолком, неуместные в анахроничном средневековом мраке, вспыхнули все до единой, высвечивая испещрённую трещинами древнюю каменную кладку. А вот и Мангана, понял Многоликий, отодвинулся от стены и выпрямился. Через восемь вдохов за решёткой возник лысый, как коленка, носатый и ушастый сухопарый старик в чёрной соболиной шубе, наброшенной поверх клетчатого домашнего халата, и поинтересовался, осклабившись:

— Что, голубчик, заждался?

— Век бы тебя не видел, — ответил Феликс.

— Ай, до чего невежливо! — Мангана меленько рассмеялся и закашлялся. — А я так мечтал с тобой встретиться! Так готовился к встрече! Не правда ли, мы прекрасно тебя приняли?

— Переходи сразу к делу, Мангана. Зачем я здесь? Чего вы от меня хотите?

— Он ещё спрашивает! — Придворный Маг снова хихикнул. — Государственный преступник спрашивает, зачем его арестовали! Смешная шутка. Сегодня же расскажу его величеству!

— Ты не хуже меня знаешь, что я не убийца и не заговорщик.

— У королевской Охранной службы другое мнение, и суд, конечно, спорить с ним не будет. Ты никогда не выйдешь на свободу, Многоликий.

— Суд? Да ладно... к чему вам такие хлопоты?

— Его величество чтит законы и никого не карает без суда и следствия. Чтил бы и ты законы, голубчик, никогда бы здесь не оказался.

Феликс промолчал, выжидая. Мангана буравил его чёрными глазами с белёсым старческим налётом и разве что языком не цокал от удовольствия.

— Процесс будет коротким. Твоё присутствие на нём не понадобится. Тебя приговорят к пожизненному заключению и просто оставят здесь. Хорошая новость в том, что заключение продлится недолго... особенно если тебе забудут приносить еду и воду.

— К чему вам такие хлопоты? — снова спросил Многоликий. — Не легче ли было меня убить?

— Убить тебя мы всегда успеем, — Придворный Маг снова осклабился. — Но пока у нас с его величеством на тебя другие планы.

— Ты не пришёл бы сюда, если бы не хотел, чтобы я о них узнал.

— Разумеется, голубчик, разумеется, — Мангана стёр с лица улыбку и продолжал уже серьёзно: — Мы хотим понять природу твоего Дара. Я собираюсь его исследовать.

'У него же прозвище — Потрошитель!' — исключительно вовремя вспомнил Многоликий. Грудь стиснуло змеиными кольцами страха. Он давно знал, что зачем-то нужен этому человеку, но если бы знал, зачем именно — удрал бы из Империи не в Ингрию, а в Новые Земли или куда подальше!

— Но я должен получить твоё согласие, иначе всё получится не так, как надо, — продолжал Мангана. — Работать с упирающимся агрессивным объектом — занятие неблагодарное. Ты всё-таки не кролик... и не белка, — он фыркнул, вспоминая. — Хотя, я уверен, до кроликов, белок и других милых зверюшек дело у нас дойдёт. Со временем. Когда я научусь тобой управлять.

— А если я откажусь? — спросил пленник, догадываясь, каким будет ответ.

— Лучше спроси, что будет, если ты согласишься, голубчик! Ты сразу же получишь тёплую одежду, еду и постель. Из Замка ты, конечно, никогда не выйдешь, но небо, может быть, ещё увидишь. Если будешь послушным мальчиком. Откажешься... пеняй на себя.

'Откажешься — пеняй на себя...' Но согласиться было немыслимо!

Придворный Маг уставился на Многоликого, надеясь прочитать ответ по его лицу. Увиденное его не устроило, он скривился и каркнул:

— Дурак. Передумаешь через два часа... или даже раньше.

После чего развернулся и, подволакивая ноги, потащился к выходу. Свет погас, осталась только прежняя лампочка.

— Нет, — сказал ему вслед Феликс, — нет. Я не передумаю.

И тут он услышал новый звук — протяжное скрежетание далёких дверей, одной, другой, третьей... — и понял, что каждую из них распахивают настежь, чтобы вековечная сырость подземелья потеснилась, освобождая место смертельной зимней стуже.

Глава третья,

в которой Принцесса ссорится с отцом

и узнаёт о скорых переменах в своей судьбе,

а Многоликий чувствует себя выпотрошенным

и вывернутым наизнанку, но начинает надеяться на спасение

— Но папа!..

— Что 'папа'? — Король был взбешён и не скрывал этого. — Я знаю, ты терпеть не можешь Ингрид и не чаешь от неё избавиться, но сейчас ты перешла все границы, Эрика! Выдумать, что она изменяет мне с твоим несовершеннолетним братом... уму непостижимо! Скажи мне такое кто-нибудь другой, я бы просто выслал негодяя из страны, но от родной дочери...

— Вот и вышли куда-нибудь меня! — звенящим голосом воскликнула Принцесса. — И не надо мне никаких амулетов! Тогда я умру за воротами Замка, и твоим наследником станет Марк...

— Что ты несёшь?! — Скагер хлопнул ладонью по столу. — Истеричка. Я так хотел вырастить тебя настоящей будущей Королевой, нанимал тебе лучших учителей, показывал пример достойного поведения — а что получилось? Получилась бестолковая взбалмошная девица, для которой важнее всего её мелкие прихоти. Пресветлые Серафимы, ты даже солгать как следует — и то не можешь... выдумываешь потрясающую чушь!

— Я не лгу, папа, — она стиснула зубы от отчаяния. — Я сама их вчера видела и слышала...

Но Король не обратил на её слова никакого внимания.

— Прекрати позорить свой титул, Эрика. Ты второй день подряд заставляешь меня стыдиться того, что я твой отец. Меня предупреждали, что девочкам часто трудно смириться с появлением мачехи, но я думал, ты уже взрослая, и...

— Я взрослая!!!

— Вот и веди себя соответственно. Твоих отношений с Марком это, кстати, тоже касается — живёте как кошка с собакой, — Король придвинул к себе толстую кожаную папку, давая понять, что аудиенция закончена. — Иди к себе, успокойся и переоденься. Принц Аксель будет обедать с нами. Вчера он сказал мне, что восхищён и очарован наследницей ингрийской Короны. Надеюсь, ты не дашь нашему высокому гостю повода изменить своё мнение.

— Да, папа, — ответила Эрика, глядя в сторону, и пулей вылетела из кабинета, чтобы отец не заметил её слёз.

'Почему, ну почему я не зашла к нему вчера?' — спрашивала она себя, расстраиваясь всё больше. Получился бы безобразный скандал, Король был бы вынужден спасать лицо перед Манганой и начальником Охранной службы, но зато не смог бы обвинить дочь во лжи, увидев голубков воочию. Или смог бы? Принцесса уже ни в чём не была уверена; как знать, может быть, героиней скандала оказалась бы она сама — если бы её отчитали, как школьницу, при посторонних? Что, если в измену своей ненаглядной жёнушки отец поверит лишь тогда, когда застанет их с Марком в одной постели?

Но если бы речь шла только об измене! 'О чём ты хотел поговорить? — О нашем с тобой деле...' — подслушанный кусок разговора стоял у Эрики в ушах. Она была совершенно уверена, что 'дела' у этих двоих добрыми быть не могут. И раз отец отказался её слушать, значит, придётся ей самой выяснять, что они задумали. 'Всё равно я вас выведу на чистую воду! — упрямо тряхнула головой Принцесса. — И сумею доказать папе, что я не вру'.

Торопливым шагом она вернулась в свои покои. Придворные, встреченные ею по дороге, смотрели на неё с испугом и отступали к стенам — должно быть, решительность и гнев были написаны у неё на лице. Но стоило Вальде запереть за ней дверь, как боевой задор куда-то исчез, осталась только жгучая обида на отца. Эрика упала на диван в гостиной, и слёзы, застоявшиеся в глазах, потекли ручьями. Горничная расспрашивать не пыталась, знала, что хозяйка ничего не станет объяснять. Задала лишь один вопрос:

— К обеду какое платье наденете, ваше высочество? Кремовое с кружевами? — и, получив утвердительный ответ, удалилась в гардеробную.

Эрике было плохо. Она почти не спала этой ночью. Улёгшись в четвёртом часу, после измотавшего её праздника, изрядного количества выпитого шампанского и нестерпимо-неловкого визита в подземелье, она мгновенно провалилась в сон, но проснулась задолго до рассвета с тяжёлой головой, дурнотой и сердцебиением. События вчерашнего вечера, толкаясь и громоздясь одно на другое, заполонили её сознание. Бесконечная карусель бала, миллион мазурок и вальсов, утомивших ноги, миллион лучезарных улыбок, утомивших щёки, миллион разноцветных звёздочек фейерверка, гаснущих в зимнем небе. Голубые бриллианты от отца, которые Эрика, не задумываясь, обменяла бы на охранный амулет от Манганы. Марк и Ингрид, подлые обманщики и заговорщики, тискавшие друг друга в зимнем саду. Внимательные глаза и синяя вышитая рубашка принца Акселя — глоток спокойствия в океане безумия.

И Многоликий, конечно же, Многоликий. Но мысли о нём Принцесса от себя гнала — слишком уж это были мучительные и странные мысли.

'Если бы только я могла взять и уйти отсюда, никого не спрашивая!' Отец прав: это просто истерика. Никогда в жизни больше она не сунется за ворота Замка без магической защиты: кошмар, два раза пережитый ею в отрочестве, когда она сбегала из дома после ссор с отцом, забыть невозможно. Эрика с такой живостью вспомнила, как на шее затягивалась невидимая удавка Тангрис, что поперхнулась и закашлялась, и сердце у неё заколотилось пуще прежнего.

Вскоре слёзы кончились, но легче Принцессе не стало. Однако, хочешь не хочешь, пора было одеваться и делать причёску. Предписанное этикетом платье из кремовой тафты с кипенью белоснежных кружев по вороту и рукавам было Эрике к лицу, но вызвало у неё новый приступ раздражения: с мечтой о простой и удобной одежде горожанок и об их простой и удобной жизни пришлось расстаться на неопределённый срок.

— Что ты делаешь, Вальда?! Ты меня задушишь! — вспылила она, когда горничная затянула широкий пояс.

Валькирия молча его ослабила.

— А так он с меня свалится! Да что с тобой сегодня такое?..

— Не со мной, ваше высочество, а с вами, — флегматично возразила горничная. — Вам бы сейчас не обедать, а чаю с мятой и поспать...

— Знаю, — потеряла запал Принцесса. — Но папа убьёт меня, если я не приду.

— Да уж, с вашим батюшкой шутки плохи, — согласилась Вальда с каплей сочувствия в голосе. — Как будем укладывать волосы?

— Собери повыше и заколи, никаких сегодня глупых локонов... — вздохнула Эрика и уселась к зеркалу.

Вид собственных волос, блестящими драгоценными волнами ниспадающих до середины спины, и аккуратные движения горничной, которая очень ловко управлялась с расчёской и шпильками, немного успокоили Принцессу. В носу больше не свербело, и губы сами собой сложились в привычную прохладную полуулыбку.

Такою Эрика и явилась в столовую — круглую шестиоконную комнату, залитую мягким светом солнечного морозного дня. Компания уже собралась, только место Придворного Мага снова пустовало. Принц Аксель и герцог Пертинад, как и вчера, приподнялись было навстречу Принцессе — посуда на скатерти испуганно брякнула, — но девушка остановила их царственным жестом:

— Оставьте церемонии, друзья мои. Это просто обед в семейном кругу, — и села на свой стул рядом с отцом.

Король бросил на неё быстрый подозрительный взгляд — кто знает, что ещё придёт в голову ревнивой наследнице? — но понял, что никаких сцен не будет, и обрёл свой обычный самодовольный вид. Мачеха, в ярко-зелёном шёлковом платье, слишком открытом для середины дня, заговорила о последней премьере в Королевской опере. Обращалась она, главным образом, к имперскому гостю, намеренному нынче вечером посетить столицу, но воркующие интонации явно были адресованы не ему. Марк, вальяжно развалившийся на стуле, вставлял в беседу шуточки разной степени удачности. Пертинад со свойственным ему азартом, от которого Эрику всегда тошнило, поглощал жареного поросёнка, то и дело с неожиданной мрачностью посматривая на Акселя. Сама Эрика впихивала в себя кусок за куском, не чувствуя вкуса и безо всякого аппетита, и выдохнула с облегчением, когда 'простой обед в семейном кругу' подошёл к концу.

— Ну что ж, полагаю, теперь мы позволим его высочеству совершить долгожданную поездку в столицу, — провозгласил Король, разделавшись с десертом. — Ингрид и Марк проводят вас к автомобилю, дорогой Аксель. Герцог, я знаю, любит отдохнуть после обеда часок-другой. А мы с дочерью, пожалуй, выпьем ещё кофе.

'Он хочет что-то сказать мне наедине? Но что же?!' — встрепенулась Принцесса.

* * *

Пробуждение было отвратительным.

— Хватит спать, голубчик! — Придворный Маг из-за решётки самым бесцеремонным образом тыкал Феликсу в пятку каким-то твёрдым предметом. — Нас ждут великие дела!

Пленник попытался было открыть глаза, но тут же зажмурился: свет теперь сиял не только в коридоре, но и в клетке, Мангана успел приволочь сюда тысячесвечный хирургический прожектор. Где-то неподалёку, видимо, затопили печь — воздух стал заметно теплее и суше, чем был накануне вечером. Но ни этот воздух, ни кровать — хоть и жёсткая, но вполне пригодная для сна — не могли примирить Феликса с удручающей реальностью.

— Подъём! — Потрошитель фонтанировал хорошим настроением и как будто даже сбросил полтора десятка лет. — Приведи себя в порядок и поешь, сил тебе понадобится много.

Многоликий выругался и сел, рассматривая своё узилище сквозь щёлочки между веками. Тесное помещение — пять шагов в поперечнике, это он запомнил на всю жизнь вперёд — было забито устройствами непонятного назначения и устрашающего вида. Какие-то ящики с кнопками, проводами и стрелками, блестящие рычаги, металлические спирали и стеклянные колбы... Высокая хромированная кровать с подлокотниками, на которой он сидел, производила наихудшее впечатление — мимолётного взгляда на неё хватило, чтобы понять, как удобно она приспособлена для того, чтобы удерживать в неподвижности распростёртое человеческое тело.

Феликс попытался восстановить в памяти остаток минувшей ночи, но оказалось, что помнит лишь немногие разрозненные куски.

Вот он ломает ногти, пытаясь сорвать с себя ненавистный пояс, трясёт решётку, кричит что-то невнятное, срываясь на хрип, давая волю ярости — она единственная сейчас его согревает.

Вот, обессиленный, сидит на полу, прижав колени к груди и привалившись спиной к стене, чувствует, как древние камни вокруг покрываются тонкой ледяной коркой, и сжимает зубы, чтобы не звать Мангану — ведь он слишком ценный 'экземпляр', чтобы ему позволили замёрзнуть насмерть!

Вот с ужасом понимает, что не только ноги его, окоченевшие давно, но и руки, и туловище, перехваченное магическим поясом, уже ничего не чувствуют; инстинкт самосохранения голосит что есть мочи: 'Зови на помощь!' — но губы не шевелятся, грудь не может втянуть достаточно воздуха, глаза закрываются, и подступает сон, от которого уже не суждено проснуться.

И вот сквозь предсмертное оцепенение сна пробивается грохот распахнувшейся решётки, и голос Манганы почти приветливо спрашивает над ухом: 'Ну как, ты передумал, голубчик?' — сил едва хватает на то, чтобы кивнуть. 'Стоило ли устраивать цирковое представление? — ворчит Потрошитель. — Тебе бы уже десятый сон снился в тёплой постельке...' — и чьи-то руки рывком поднимают пленника с пола, чьи-то руки суют ему под нос кружку с остро пахнущим снадобьем, от первого же глотка которого он согревается, а от второго ему кажется, что внутри у него вспыхнул пожар.

На этом пожаре воспоминания заканчивались. Должно быть, потом его переодели: сейчас на Феликсе были штаны и рубаха из толстой некрашеной шерсти, а под ними, поверх магического пояса, очень грубое, но чистое бельё, — уложили в постель и дали подействовать снадобью и немного поспать. Следов обморожения он на себе не увидел, осязание вернулось, ничего не болело, кроме травмированной ноги, которая будет заживать ещё пару дней. 'Я живой, — подумал оборотень и, наконец, решился полностью открыть глаза. — Главное, злыдни болотные, что я живой, а уж удрать отсюда я сумею!'

Манганы рядом с клеткой уже не было. На столе, придвинутом к кровати, обнаружились большая миска горячей похлёбки, краюха хлеба, давешняя железная кружка и кувшин с каким-то питьём. Феликс поел, стараясь делать это как можно медленней — и как можно меньше думать о том, что ему предстоит. Ничего хорошего наступивший день не сулил.

Но даже завтрак перед казнью невозможно растягивать до бесконечности. Как только был съеден последний кусок хлеба и выпиты последние капли безвкусного питья, тощая фигура Потрошителя тут же возникла за решёткой — похоже, 'естествоиспытатель' в нетерпении считал минуты где-то рядом. Он был облачён в чёрный лабораторный халат с вышитой на нагрудном кармане ингрийской короной и зажимал под мышкой толстую конторскую книгу в коричневом потёртом переплёте.

— Как видишь, голубчик, свою часть договора я выполнил — от голода и холода ты не умрёшь. Надеюсь, что и ты меня не разочаруешь! — проскрипел Мангана.

— Что я должен делать? — стараясь не выдавать охватившего его страха, спросил Многоликий.

— Ляг, — Придворный Маг показал подбородком на кровать. — Руки на подлокотники.

Феликс подчинился. Как только он коснулся подлокотников, раздался щелчок, запястья прижало тугими металлическими зажимами. Ещё один щелчок, и тяжёлая перекладина в изножье опустилась, прижимая к матрасу лодыжки.

— Вот и славно! — Мангана потёр ладони и зазвенел ключами, отпирая клетку. — Ты-то, приятель, выспался от души, а я сегодня глаз не сомкнул от волнения — так мне хотелось поскорее приступить к работе!

* * *

'Горшочек, не вари!'

Череда неприятных и тревожных событий, начавшаяся вчера вечером, похоже, и не думала заканчиваться. Даже неизменно-флегматичная Валькирия удивлённо подняла брови, когда Принцесса вернулась с обеда ещё более возбуждённой и расстроенной, чем была.

— Уходи и не появляйся до вечера, — с необычной для неё резкостью распорядилась Эрика.

— Но, ваше высочество, как вы-то? Кто вам поможет поменять пла...

— Ерунда, сама справлюсь, — отмахнулась девушка. — Печка натоплена? Ну и иди. Съезди в город, — у неё кольнуло сердце от одного лишь упоминания о недоступной столице. — Поужинай с этим... как его...

— С ветеринаром Ларсеном, — подсказала Вальда.

— Вот-вот. Ты говорила, он хороший парень... Я никуда сегодня не пойду и никого не желаю видеть.

Горничная присела в книксене — исполнять почтительные движения, не теряя чувства собственного достоинства, она умела не хуже Принцессы, — пожелала приятного вечера и скрылась за дверью.

'Поужинай с ветеринаром Ларсеном...' Эрика представила, что бы подумала практичная Валькирия, узнай она, как её хозяйка в эту минуту рвёт и мечет из-за того, что придётся выйти замуж за императорского сына, и громко расхохоталась — но ни намёка на радость в её смехе не было.

Придётся ведь, как пить дать, придётся! Достаточно было видеть лицо отца во время недавнего разговора, чтобы понять, что никаких возражений Король не примет.

— У меня для тебя отличная новость, — сообщил Скагер, когда они остались вдвоём в столовой, улыбаясь так сердечно, будто утренней ссоры между ним и дочерью не было вовсе.

— Какая, папа? — замирая, спросила Эрика.

Ей вдруг представилось, что он передумал — и собирается выполнить её вчерашнюю просьбу... но долго это сладкое заблуждение не продлилось.

— Ты выходишь замуж, — сообщил отец.

— Я — что?.. — Принцессе показалось, что она ослышалась.

— Ты выходишь замуж, — с удовольствием повторил Король. И добавил, прежде чем она успела отреагировать: — Принц Аксель намерен просить твоей руки.

— Но я не хочу замуж, папа! — бухнула Эрика и тут же пожалела о своём порыве.

Бесценная улыбка пропала с отцовского лица, будто её выключили, пронзительные серые глаза раздражённо сузились.

— Разве я спрашивал, хочешь ли ты замуж, девочка? Ты не хуже меня знаешь, какие возможности для Ингрии откроет твой союз с сыном Джердона. И я не допущу, чтобы этот шанс был упущен.

Потрясённая Принцесса склонила голову, не зная, что возразить. Идею о том, что замуж она выйдет в соответствии с интересами Короны, ей вдалбливали с самого детства и, кажется, успешно вдолбили. Но в глубине души она верила, что с ней случится чудо — она возьмёт и влюбится в человека, предназначенного ей в мужья, как влюбилась однажды мама в принца Скагера. И уж конечно, Эрика не думала, что перспектива замужества обрушится на неё так скоро — на следующий же день после совершеннолетия.

— Принц Аксель молод, красив и умён, — сухо проговорил отец. — Известно, что у него спокойный и добрый нрав, любая женщина была бы с ним счастлива. Ты не морщить носик должна, девочка, а благодарить меня за то, что у тебя будет такой муж. Наследницам трона обычно везёт куда меньше.

— Спасибо, папа, — послушно ответила Эрика, думая о своём.

Молод, красив и умён... верно. Вчера он весь вечер заботился о ней и прикрывал от нападок Ингрид и от назойливого внимания Пертинада. Но представить себя женой Акселя ей не удавалось. Что, если сделать так, чтобы он сам отказался от этого брака? Она могла бы, например...

— И не вздумай срывать помолвку, — острым лезвием врезался в её мысли голос Короля. — Иначе ты не только меня вгонишь в краску, в чём преуспеваешь уже второй день, но покроешь позором всё королевство. А следующим кандидатом в твои мужья станет...

— Ну что ты, папа, мне бы и в голову не пришло нарушить твои планы, — перебила Принцесса, испугавшись, что чудовищное 'герцог Пертинад' в окончании фразы её просто-напросто раздавит.

— Умница. Тогда ожидай официального предложения, — немного смягчаясь, заключил Скагер.

'Силы Небесные, как же мне быть?' — шептала сейчас Эрика, беспорядочно перемещаясь из одной комнаты в другую. Постояла в гостиной, зарывшись лицом в душистую охапку вчерашних фрезий. Раздражённо оттолкнулась ногой от пола и поплыла в спальню, вознамерившись было прилечь, но поняла, что всё равно не уснёт. Роняя шпильки, распустила волосы, кое-как выпуталась из узкого и неудобного обеденного наряда, подавив искушение отправить его в печку, переоделась в уютное домашнее платье из фланели в узкую красно-белую полоску... и, наконец, сделала то, что нужно было сделать ещё утром: уселась к роялю.

Она играла то одно, то другое, перелетая от ларгамэнтэ к аллегро аджитато, от фа минор к до-диез мажор, ощупью отыскивая ту единственную мелодию, что войдёт в резонанс с её нынешним взбудораженным состоянием. Мысли Принцессы точно так же перелетали от предмета к предмету. Папа. А что — папа? Можно подумать, вчера и сегодня произошло что-то необычное. Можно подумать, ему когда-нибудь было не наплевать на её желания... Аксель, с его мальчишеской улыбкой и вдумчивыми глазами. Спасибо ему, конечно, за вчерашнее, но совершенно неважно, доведётся увидеть принца ещё раз или нет. Мачеха и брат... девушка брезгливо передёрнула плечами, вспоминая подслушанную сцену. 'Ты что, не видела, как она на него смотрит?! Ведь это же спутает нам все карты...' — о ком они так сказали? Не о ней ли, Эрике — и об Акселе, и не в связи ли с будущей помолвкой? Может быть; но не стоит ломать голову над тем, о чём ты пока слишком мало знаешь...

Принцесса взяла несколько громких и страстных аккордов, рояль, не привыкший к такому обращению, жалобно всхлипнул.

Многоликий!

Вот о ком она избегала думать всё это время.

Вот о ком она всё это время думала непрестанно.

Принцессе стало жарко, а музыка внезапно полилась широко и свободно, взахлёб рассказывая об авантюре, увенчавшей безумную ночь. О том, как вскружили голову шампанское, танцы и фейерверк, и как правдами и неправдами удалось сбежать из бального зала без провожатых. О коротком путешествии через тоннели и вентиляционные колодцы, вероятно, неведомые никому, кроме Эрики, излазавшей в детстве Замок вдоль и поперёк — о путешествии туда, где в прежние времена держали узников. О бешеном смущении, овладевшем ею при виде обнажённого до пояса мужчины, молодого, красивого и отменно сложенного. О том, как смущение перемешалось в ней с обжигающей жалостью к нему, растерянностью оттого, что он узнал про её Дар, и стыдом из-за брошенных им на прощание слов: 'Здесь вам не зверинец!'

'Я должна увидеть его снова, — вдруг подумала Эрика. — Наверное, его уже забрали куда-нибудь из той ужасной клетки... но ничего! Я найду его и объясню... что совсем не хотела его обидеть'. Именно так и нужно поступить, решила она — и успокоилась в ту же самую секунду.

* * *

Главное — не закрывать глаза!

Пока Многоликий смотрел по сторонам, на ржавую решётку своей клетки, на щербатые каменные стены, подёрнутые бурой плесенью, на хромированную спинку кровати, отражающую жёлтый электрический свет, он мог убедить себя в том, что ничего особенного с ним не произошло. Усталость, однако, была сильнее благоразумия, веки стремились друг к другу, как намагниченные, смыкались, стоило на секунду отвлечься, и тогда на пленника наваливался кромешный ужас предыдущих часов.

Больно ему не было. Потрошитель не обманул, сказав, что пока не причинит своему подопытному боли. 'Сегодня я только настрою на тебя свои приборы', — похрюкивая от восторга, сообщил Придворный Маг. Он завязал Феликсу глаза, закрепил на висках и на груди холодные платиновые датчики, и дальше наступил кошмар, для описания которого в ингрийском языке не было подходящих слов. Многоликому казалось, словно к нему — не к телу его, а к душе, к сердцевинной сути! — присосались гигантские пиявки, и тянут, вбирают в себя из него самое дорогое, самое важное, то, без чего он уже никогда не будет таким, как прежде.

Потом он целую вечность лежал без мыслей и без чувств, высосанный и опустошённый.

А потом его заполнили заново, но так, словно его внутренности успели за это время превратиться в фарш.

Злыдни болотные, если это — 'настройка приборов', что же будет дальше?! Соглашаясь на сделку, Феликс рассчитывал, что дождётся того момента, когда с него снимут пояс, и тогда — поминай как звали! Но сейчас он начинал жалеть о своём согласии: 'Если Мангана продолжит в том же духе, до момента, когда с меня снимут пояс, я просто не доживу!' — 'Доживёшь, — услужливо подсказало подсознание. — Уж теперь-то Потрошитель не позволит тебе умереть, даже если ты будешь молить его об этом!' Многоликий догадывался, что Придворный Маг успел получить какую-то власть над его жизнью и смертью. Перспектива двинуть кони от холода казалась теперь едва ли не более привлекательной.

Главное — не закрывать глаза!

Уходя, Мангана с изуверской улыбочкой пожелал пленнику доброй ночи и погасил прожектор в клетке, но лампы снаружи продолжали гореть, доставляя Феликсу дополнительные мучения. На столе стояла нетронутая еда, желудок скручивало при одной лишь мысли о ней. Что-нибудь впихнуть в себя всё-таки нужно, подумал Многоликий, зашевелился, приподнимаясь, и в этот миг в коридоре раздался шорох.

'Нет, о нет, только не это! Хватит!!! Он не должен сегодня вернуться!'

Шорох не умолкал — такой же, как и вчера: шелестение ткани, не сопровождаемое звуком шагов. Быть того не может! Принцесса Эрика?! Игнорируя тошноту, головокружение и тянущую боль в ноге, Феликс поспешно сел и поправил одежду, которая всё время сбивалась комом над осточертевшим поясом. Что угодно говорить, что угодно делать, только бы не упустить ещё раз королевскую дочку! Третьего шанса не будет.

Девушка замерла за решёткой, глядя на него широко распахнутыми глазами. Глаза у неё оказались синие и прозрачные, как вечернее небо. Она молчала, он тоже молчал, боясь спугнуть гостью неудачным словом, и рассматривал её в нынешнем ярком свете, радуясь возможности переключить внимание. На ней был чёрный шёлковый плащ — похоже, пришла сюда, минуя открытый воздух — из-под которого виднелся край полосатого домашнего платья. Какая она красивая, в самом деле, принцесса Эрика... красивая той шершавой неприрученной красотой, что бывает лишь в юности. Капюшон слетел, густые волосы разметались по плечам. Тонкая кость и тонкая кожа — видно, как бьётся голубая жилка на длинной белой шее. Продолговатое лицо с чуть-чуть приподнятым носом, который казался бы слишком большим, если бы не был таким милым. Изящный нежный рот, лёгкий румянец на высоких скулах, разлёт соболиных бровей...

Чем дольше Многоликий смотрел на Эрику, тем сильнее недоумевал, как мог вчера принять её за безмозглую светскую пустышку, охочую до сенсаций, а ещё раньше — тоже вчера, но будто бы тысячу лет назад! — как он мог содрогнуться, увидев её улыбку на фотографии? Сейчас Принцесса не улыбалась, но он нисколько не сомневался, что улыбка у неё окажется мягкая и слегка застенчивая.

Молчание затягивалось. Девушка явно хотела что-то сказать, но не могла решиться, и Феликс пришёл ей на помощь.

— Вы гораздо моложе, чем на фото, ваше высочество, — проговорил он. — И гораздо красивей.

Она тотчас улыбнулась, именно так, как он и ожидал, махнула рукой:

— Ничего удивительного. Терпеть не могу позировать для парадных портретов, — и добавила с заминкой: — Вы тоже... не такой, как на той картинке в газете.

— А какой? — он попытался улыбнуться в ответ, но у него не получилось, дурнота не отпускала ни на миг.

— Настоящий, — подумав, ответила Принцесса — и заторопилась объяснить свой визит: — Я хочу извиниться перед вами, Многоликий.

— За что, позвольте спросить? За то, что меня заперли тут по приказу вашего отца? — он прикусил язык, тут же пожалев о вырвавшихся словах — ведь собирался же очаровывать её любой ценой! — да и не было у него больше к ней ни капли злости.

Но Эрика потупилась, словно приняла на себя часть отцовской вины:

— Наверное, он не мог иначе... ведь вы же государственный преступ... Нет, что я говорю... Не за это! За то, что я вчера явилась сюда, как в зверинец. Вернее, заставила вас так думать. Я не хотела. Я слышала о вас удивительные вещи. Вы не... — она запнулась, взволнованно глотнула и продолжила: — Вы не экзотическая тварь! Вы защитник униженных и слабых. Все знают, скольким людям вы помогли в беде! — она вздохнула и подняла глаза. — Я... восхищаюсь вами. Вы верите мне, Многоликий? Вы на меня не сердитесь?

Правду она сказала или нет, в любом случае, чувствовать себя романтическим героем ему нравилось гораздо больше, чем экспонатом паноптикума. Не говоря уже о том, что приблизить его к освобождению могло только первое, а никак не второе. Он пожал плечами:

— Верю, ваше высочество. Не сержусь. И вы меня тоже простите!

— А мне-то за что вас прощать?! — изумилась она.

— За то, что я был с вами груб. И за то, что не стал скрывать... что догадался о вашем Даре.

Она смущённо порозовела, от чего стала ещё милее, в её улыбке появилось лукавство:

— Вы же обещали, что никому не скажете.

— Не скажу, — серьёзно подтвердил он.

— Вы первый, кто узнал мою тайну. Знаете, я думала, умру от страха, если это однажды случится... но почему-то не умерла. Будто так и надо, что вы её знаете.

— Неужели совсем меня не боитесь?

— Нисколько. О том, что вы человек слова, не писал разве что 'Вестник Короны'.

Она посмотрела в его глаза своими лучистыми синими глазами, а потом перевела взгляд ему за спину — и перестала улыбаться.

— А теперь, сударь, объясните мне, что это такое!

— Вы о мебели, ваше высочество? Да, со вчерашнего дня её у меня несколько прибавилось...

Принцесса нахмурилась.

— Всё правильно. Вам поставили кровать... и стол... и всё остальное... и дали тёплую одежду... Но эти странные штуки, — тонким пальчиком она указала на арсенал Манганы, — зачем они здесь нужны?

Слабенькое, едва уловимое предчувствие, которое страшно было спугнуть, которому страшно было поверить, зашевелилось в груди у пленника.

— Видите ли, господин Придворный Маг оборудовал здесь свою лабораторию, — осторожно произнёс он.

— Потрошитель? Здесь? Зачем?! — ахнула девушка. — Только не говорите мне, что этот вивисектор...

— Именно так: он пользуется случаем исследовать мои способности.

— И вы согласились? Но почему?!

— Потому что не хотел превратиться в глыбу льда в этой паршивой яме.

На лице у Эрики было написано отчаянное непонимание.

— В глыбу льда? О чём вы, Многоликий? Вас будут судить... Видимо, вы это заслужили... но вряд ли приговорят к...

— Меня уже приговорили, ваше высочество. Тогда, когда я отказался пойти на службу к Королю. А что касается моих заслуг... думайте что хотите, но я-то знаю, что никого не убивал и не участвовал ни в каких заговорах.

— Но как же так? — Принцесса судорожно сжала руки, костяшки пальцев побелели. — Папа не мог... если вы невиновны, он не стал бы...

Предчувствие стремительно крепло.

— Я виновен, — ровным голосом сказал Феликс, — И вы знаете, в чём моя вина. Я делал то, от чего отказалось королевское правосудие — защищал бедных и слабых. И подрывал тем самым авторитет Короны в глазах богатых и сильных. Чего стоит власть Скагера, если он не может найти на меня управу? — Многоликий перевёл дыхание и закончил: — Его величество, полагаю, с удовольствием приказал бы убить меня при поимке. Но у Манганы были другие планы.

— Чушь какая-то! — вымолвила Эрика. — Не может этого быть. Но если вы меня и обманываете...

— Не обманываю.

— ...Если вы меня и обманываете, позволить Потрошителю ставить на вас опыты... — голос у неё задрожал и сорвался. — Я помогу вам сбежать! Что для этого нужно? Открыть клетку?..

— Клетку открывать бесполезно, — покачал головой Феликс. — Вы видите — я прикован к стене этой цепью. Но даже если её разрубить, я всё равно не смогу отсюда выбраться — дюжина молодчиков наверняка охраняет дверь в подземелье.

Принцесса покосилась в сторону упомянутой двери.

— Судя по тому, что вам никто не помешал прийти ко мне уже второй раз, охрану поставили снаружи, из внутренних переходов тут никого не ждали, — уточнил он. — А вашим путём...

— Моим путём в человеческом обличье вы не пройдёте, — кивнула она. — Там колодцы. Так что же делать, Многоликий?

— Снять пояс, — ответил он, трепеща от волнения.

— Каким образом? — озадаченно поморгала Эрика. — Отмычкой? У меня нет с собой даже шпильки, но...

— Волшебный замок шпилькой не откроешь, ваше высочество, вы же понимаете, — пленнику наконец-то удалось растянуть губы в улыбке. — Нужен ключ... и хранится он, я думаю, у самого Короля.

Где-то недалеко стукнуло, оба одновременно вздрогнули от этого звука.

— Он необычный... с одной стороны как камыш, с другой стороны как стрела... — торопясь, сумбурно объяснил Многоликий.

— Я принесу вам ключ, обещаю! — порывисто прошептала Принцесса и упорхнула.

Глава четвёртая,

в которой Принцесса беседует по душам с принцем Акселем

и держит данное ею слово,

а Многоликий открывает Придворному Магу многое,

чтобы тот не успел узнать малое

Эрика была готова отправиться на поиски ключа тем же вечером, сразу же, как возвратилась из подземелья, но в Кедровом кабинете, окно которого было видно из её башни, всё горел и горел свет. Отец не то засиделся за работой, не то принимал какого-то позднего посетителя, не то просто-напросто позабыл выключить лампу — но, так или иначе, идти сейчас к нему в кабинет было нельзя. То и дело поглядывая сквозь метель на занавешенное плотными тёмно-зелёными шторами окно на первом этаже соседнего строения, Принцесса размышляла, у отца ли, в самом деле, лежит то, что ей нужно. Король, начисто лишённый какой бы то ни было Одарённости, суеверно сторонился магических предметов — вряд ли он станет носить один из них при себе, даже такой ценный, как ключ от свободы Многоликого. В кабинете надёжное место для ключа, конечно, найдётся, но, может быть, папа предпочёл передать его на хранение Мангане? Это бы сильно осложнило задачу... как проникнуть в покои Придворного Мага, а тем более, обыскать его самого, Эрика пока не придумала. Но не стоит забегать вперёд, сначала всё же нужно проверить кабинет.

Она ждала и ждала. Замок Эск медленно погружался в сон, окна гасли одно за другим, но зелёный прямоугольник упорно продолжал светиться. Вернулась разрумяненная с мороза, пахнущая снегом и лошадьми и вполне довольная жизнью Валькирия, расторопно приготовила ванну, расстелила принцессину постель, разворошила остывающую печь и подбросила в неё дров. Эрика, погружённая в свои мысли, едва заметила, как хлопотала горничная. Закончив, та вынуждена была несколько раз повторить:

— Ваше высочество, что-нибудь ещё нужно? — прежде чем получила рассеянный ответ:

— Ничего, Вальда, ничего, спокойной ночи...

'Спокойной ночи' означало 'до завтра' — комната горничной находилась в той же башне этажом ниже, но по ночам деликатная Принцесса прислугу тревожила крайне редко.

Час проходил за часом, окно Кедрового кабинета по-прежнему горело. В правильности своего решения — помочь 'государственному преступнику' совершить побег — Эрика не сомневалась ни секунды. Ни один человек, что бы он ни натворил, не заслуживает того, чтобы попасть в лапы к Мангане! Когда она вспоминала дурные и мрачные слухи, окружавшие неприметную с виду персону Придворного Мага, к горлу подступала тошнота — обитателям Замка прозвище 'Потрошитель' было известно столь же хорошо, как и простому люду по ту сторону крепостной стены. Зловещие же и странные устройства, увиденные Эрикой сегодня в подземелье, стали для неё вещественным подтверждением этих слухов.

Что бы ни натворил Многоликий... Как было написано во вчерашней газете? Пятьдесят два тяжких преступления против Короны? Даже если он их все до единого совершил... даже тогда... 'Да верю ли я вообще в то, что он преступник?' — перебивала сама себя девушка... и, к изумлению своему, понимала что абсолютно не верит! А верит — сказанным им словам; его глубокому бархатистому голосу, звучавшему сегодня куда слабее и глуше, но и куда теплее, чем вчера; острому и больному взгляду его почти чёрных глаз; чернильному оттиску недавней муки на его осунувшемся чеканном лице. И сердцу своему она верит, упорно твердящему, что несчастный пленник даже не пытался морочить ей голову.

Но папа, что же тогда папа? Принцесса помнила, каким довольным он был на балу, когда ему сообщили, что Многоликий пойман. Выходит, Король распорядился арестовать и подвергнуть ужасной каре — невиновного? Значит ли это, что он, Король, сам был обманут... например, Потрошителем? Или же всё случилось с его ведома и с полного одобрения? Эрика даже застонала сквозь зубы, такую сильную боль причиняли ей эти вопросы. У отца тяжёлый характер: он не выносит, когда ему перечат, от него не дождёшься проявлений любви, он суров со своими подданными — от предков ему досталась непростая страна... но никогда прежде его дочь не сомневалась в его честности и в том, что он соблюдает древний Закон. 'Моя уверенность ничего не стоит... теперь я точно так же не сомневаюсь в честности Многоликого!' — думала она с тоской. Ей захотелось немедленно броситься в Кедровый кабинет, чтобы задать свои вопросы Королю и угадать по его лицу ответы.

Однако нынче ночью главным её качеством было благоразумие — Эрика понимала, единственный её неверный шаг может погубить пленника. Поэтому, когда часы на самой высокой башне замка Эск зычно прогудели три раза, а зелёное окно так и не перестало светиться, она приняла решение отложить и поиски ключа, и все свои раздумья до утра. Ей казалось, она не сможет спать от возбуждения, как и прошлой ночью, но усталость взяла своё: Принцесса уснула сразу же, как только пышно взбитая подушка просела под её измученной головой, и до утра проспала глубоким сном без сновидений.

Первое, что следовало сделать утром, после завтрака в уединении собственной спальни — выяснить, какой сегодня распорядок дня у Короля. Проникать без спросу в его владения Эрика научилась ещё в детстве, хотя никогда не делала этого с тех пор, как выросла и перестала бунтовать против отцовской власти. Но самодельная отмычка для обычного, а вовсе не магического замка затканной старинной резьбой двери Кедрового кабинета до сих пор хранилась в нижнем ящике бельевого комода. Спрятав отмычку вместе с парой тонких перчаток в карман лёгкого утреннего платья, девушка отправилась на разведку.

Кратчайший путь из принцессиной башни в Кедровый кабинет частично проходил по изгибающемуся балкону над зимним садом. В солнечном свете оранжерея выглядела совсем иначе, чем ночью, играла разными оттенками зелени, переливалась экзотическими цветами, журчала фонтанами и вскрикивала резкими голосами тропических птиц. Принцесса, хотя и очень спешила, затормозила на мгновение, чтобы взглянуть сверху на всё это буйство жизни, не скованной снегами и стужей — и заметила среди пальм и саговников фигуры двух людей, поглощённых разговором. В первый миг ей померещилось, что это снова любезничают мачеха и брат. Но не успела она возмутиться наглостью любовников, как поняла, что видит не их, а Короля и Мангану, одетого в ярко-красный балахон, который и сбил её с толку. Судя по их позам, беседовали они уже давно и прекращать пока не собирались. 'Вот здорово! — обрадовалась без пяти минут взломщица. — Я же как раз успею обыскать кабинет!'

Но тут кто-то взял её за локоть, заставив подскочить от неожиданности.

— Доброе утро, Эрика! — принц Аксель, как обычно, беспечно улыбался во весь рот, но заинтересованного внимания в его глазах стало ещё больше. — Я вас еле догнал!

— Доброе утро, Аксель, — Принцесса аккуратно высвободила руку.

'Ох, как он некстати! Каждая секунда на счету!'

— Позвольте мне поговорить с вами наедине, — вдруг попросил принц.

Негодование превратилось в панику: 'Он что, собирается сделать мне предложение прямо сейчас?! Я же ещё не знаю, что ему отвечу!' — поразительно, но со вчерашнего визита в подземелье Эрика даже не вспоминала о предстоящем ей замужестве.

— Простите великодушно, Аксель, я пока занята. Но после обеда мы с вами, конечно...

— Прошу вас, не откладывайте! — взмолился он и снова коснулся её локтя сильными тёплыми пальцами. — Это очень важно!

Его голос разнёсся под стеклянными сводами зимнего сада, Король и Придворный Маг подняли головы на звук.

— Доброе утро, папа! Привет, Мангана! — Принцесса помахала им рукой, имперец вежливо поклонился.

Отец разулыбался в ответ. 'Он придёт в бешенство, если я оставлю Акселя одного на балконе', — сообразила девушка. Ничего не поделаешь, придётся выслушать будущего жениха прямо сейчас.

— Хорошо, давайте поговорим. Только очень быстро.

— Наедине, Эрика, — повторил он одними губами.

— Идёмте, — кивнула она и повела его в самую старую из библиотек, которой почти никогда не пользовались.

В длинной полутёмной комнате было душно и очень пыльно, столб пыли весело золотился напротив единственного заледенелого окна. Принцесса чихнула и присела на край большого письменного стола у подоконника. Спросив её разрешения, Аксель плотно прикрыл массивную дверь и встал напротив девушки, почтительно сложив перед собой руки. Она заметила, что он смущается и нервничает, в сочетании с его могучим обликом это выглядело забавно. 'Ну точно, собрался делать предложение! Силы Небесные, что я ему скажу?!'

— Слушаю вас, милый принц. О чём вы хотели поговорить?

Он глубоко вздохнул.

— Вам, конечно, уже сообщили, зачем я приехал, принцесса?

— Признаюсь, да, — она улыбнулась уголком губ: довольно странное начало для официального предложения руки и сердца.

— Тогда позвольте мне без церемоний задать вам один вопрос.

— Говорите же, Аксель. Я, правда, очень спешу.

— Эрика, хотите ли вы за меня замуж? Только, умоляю, ответьте мне честно! От этого зависит вся наша будущая жизнь!

Она нахмурилась, силясь понять, к чему он клонит. Собирается объявить, что предложения не будет?

— Самое главное, скажите правду. Не бойтесь, что помолвка сорвётся. Не бойтесь обидеть меня словом 'нет'. И слова 'да' не бойтесь тоже, я прибыл сюда за вашим согласием, — уговаривал Аксель, нервничая всё сильнее и не сводя с неё напряжённого взгляда.

— Нет, я не хочу за вас замуж, Аксель, — проговорила Принцесса после паузы. — Я вообще пока замуж не хочу. Но папа не оставил мне выбора.

И стоило ей так сказать, как принц выдохнул, расслабленно опустил руки, как-то по-новому, благодарно ей улыбнулся и уселся рядом с нею на край стола, скрипнувшего под его тяжестью.

— Я так и думал, Эрика. Вы не можете себе представить, как я рад!

Девушка удивилась:

— Так и думали? Я что, была холодна с вами? Я чем-то успела вас обидеть?

— Что вы! Нисколько, — вполне искренне запротестовал Аксель. — Вы сама любезность и само обаяние, принцесса. Но... вы всё это время смотрите сквозь меня, понимаете? Вам всё равно, какой я... вам неважно, есть я вообще или меня нет.

— О, простите, — настала очередь смутиться Эрике. — Я не думала, что это так заметно... на меня сейчас столько всего навалилось... Простите, Аксель. Я ещё не успела вас узнать.

— Не стоит извиняться, — покачал головой принц. — Вы необыкновенная девушка. При других обстоятельствах я бы сделал всё, чтобы вы заметили меня, узнали и... оценили. Но дело в том, что я сам...— он порывисто вытащил из-под рубашки цепочку с довольно большим золотым медальоном, который раскрыл перед своей собеседницей, и молвил с безграничной нежностью: — Вот. Её зовут Анита. Мы любим друг друга.

В медальоне оказалась спрятана дивной красоты миниатюра, и девушка, изображённая на ней, тоже была чудо как хороша. Молоденькая, едва ли старше Принцессы, пышущая здоровьем и жизнерадостностью, она была похожа на вишенку — круглое личико с ямочками на щеках, огромные тёмные глаза, очаровательные пухлые губы, смуглая кожа, задорные чёрные кудряшки, коротко обстриженные по последней моде.

— Анитина мама родом из Новых Земель, — с прежней нежностью в голосе объяснил Аксель южную внешность своей подруги. — Она балерина. Отец — промышленник... Всего лишь промышленник, хотя и из крупных. Как вы считаете, его императорское величество позволил бы мне жениться на дочери промышленника и балерины?

— Боюсь, что нет, — задумчиво покачала головой Эрика.

— Разумеется, нет. Как только он разведал, что у нас с ней... роман, в тот же день он сказал мне, что пришло моё время заключить брак. С моим отцом не очень-то поспоришь, вы же знаете.

Принцесса знала; Джердон Третий не стал бы тем, кто он есть, если бы не умел в любой ситуации добиваться своего.

— Поэтому, когда он сказал о женитьбе, я подумал, что это приговор. Ни одна незамужняя аристократка на Континенте не отказалась бы выйти замуж за сына Императора...

— Кроме меня?

— Я ничего не знал о вас, пока не приехал. Всё, что интересует отца — расширение влияния его Империи. В этот раз ему зачем-то понадобился союз с Ингрией, а тут очень кстати подвернулся я. Он сказал, что мне крупно повезло: такую красивую и умную невесту, как вы, в монарших семьях ещё поискать...

— Примерно то же самое папа сказал мне о вас, — с улыбкой вставила Принцесса.

— ...И отправил меня делать предложение, пока меня кто-нибудь не опередил. До того, как мы с вами встретились, я считал, что для нас с Анитой всё кончено.

Аксель снова вздохнул и, умолкнув, закрыл и спрятал за ворот медальон с Анитиным портретом.

— Так чего же вы хотите, принц? — спросила Эрика. — Возвратиться домой, заручившись моим отказом?

— Сохраните меня Серафимы от такой просьбы! — он изумлённо отпрянул. — Ни за что! Если вы мне откажете, завтра же меня отправят куда-то ещё, и вряд ли я сумею объяснить другой кандидатке в жёны то, что объяснил вам. Наоборот, я хотел просить вас ни в коем случае не срывать помолвку.

— Но зачем... — начала было девушка, и тут до неё дошло: — Вы хотите обручиться со мной, чтобы защитить себя от новых попыток вас просватать!

— Ну да, — обрадовался Аксель. — Мы будем под любыми предлогами откладывать свадьбу. По Закону, помолвка может длиться три года, а разорвать её можно когда угодно. За три года многое изменится! Как знать, вдруг мне удастся убедить отца не разлучать меня с Анитой? Вдруг вы встретите человека, за которого захотите выйти замуж, а его величество решит, что Ингрии выгоден такой брак? В конце концов, если ничего не выйдет, мы можем и пожениться... как бывает порой... — он помрачнел и поиграл желваками, — предоставив друг другу некоторую свободу действий. Но я надеюсь, до этого не дойдёт.

— Ах, Аксель! — у Эрики гора упала с плеч от его слов. — Вы совершенно правы. Обручиться — это лучшее, что мы можем сейчас друг для друга сделать.

Принц просиял и сжал двумя руками её холодную от волнения руку.

— Я не ошибся в вас, принцесса Эрика!

— Папа, наверное, до сих пор в оранжерее, — она от всей души ему улыбнулась. — Ступайте к нему и скажите, что мы поладили. Он джигу станцует от счастья.

'И задержите его, пожалуйста, там подольше, чтобы у меня было достаточно времени на поиски в его кабинете!' — добавила она про себя, но мыслей своих, естественно, не озвучила.

* * *

— А сейчас, голубчик, мы с тобой познакомимся поближе! — по лицу Придворного Мага блуждала сладкая улыбка, уши его омерзительно шевелились, а глаза лихорадочно блестели, как будто он опять не спал ночью, предвкушая близкое вивисекторское удовольствие.

'Познакомимся поближе'... Шестым чувством Многоликий угадал, что означают эти слова. Но даже если бы не угадал, 'Окно Памяти', похожее на круглое зеркало в волнистой раме, которое установили у него в ногах, самим своим появлением всё бы ему объяснило: Потрошитель пришёл за воспоминаниями пленника. Феликс, вновь пристёгнутый к кровати, предпочёл бы и сегодня ничего не видеть, а потом внушить себе, что ничего не произошло, но его мучитель не собирался ему этого позволить. Мангана наклонил 'Окно' таким образом, чтобы его поверхность было видно им обоим, и предупредил:

— Сопротивляться не советую. Я, в любом случае, получу то, что мне нужно, но если ты станешь мне мешать, процесс будет гораздо более неприятным.

Но оборотень и не думал сопротивляться! Наоборот, он намеревался помогать изо всех сил, как ни тошно ему было думать, что алчному взгляду Придворного Мага придётся отдать самое сокровенное. Сейчас важнее всего было удержать в тайне визиты Принцессы. После ночи, проведённой в маятном и рваном тревожном сне, Многоликий уже почти не верил в то, что девушка принесёт ему ключ. Неизвестно, найдёт она его или нет; неизвестно, не передумает ли помогать, предпочтя поверить своему отцу, а не незнакомцу, с которым говорила второй раз в жизни; неизвестно даже, стоило ли вообще на неё полагаться — а может, она привыкла давать ничего не значащие обещания? Но пока есть хотя бы крошечная вероятность, что Эрика вернётся, никак нельзя допустить, чтобы Мангана её увидел! Злыдни болотные, пускай он смотрит на кого и на что угодно: на матушку, на домик-развалюху в предместьях Икониума, на пацанов с улицы Мойщиков, на всех женщин Феликса, от Агнии до Иды, пусть следует за своим подопытным куда угодно — лишь бы не различил в 'Окне' хорошо знакомые тонкие черты наследницы трона и не прочёл по её губам заветное: 'Я принесу вам ключ, обещаю!'

Поэтому Многоликий без единого возражения позволил надеть себе на голову увесистую сложную конструкцию, прильнувшую к его лбу холодным платиновым обручем. Обруч мгновенно потеплел и начал пульсировать, посылая короткие импульсы внутрь черепной коробки, неприятные, но ещё не болезненные. Голова закружилась, зрение расфокусировалось — окружающий мир заволокло молочным туманом, и только невыразительно-серую поверхность 'Окна' впереди видно было с устрашающей чёткостью. Придворный Маг, который, к некоторому облегчению Феликса, тоже пропал из видимости, щёлкнул каким-то переключателем и радостно сообщил:

— Приступаем!

Под еле слышный монотонный гул 'Окно' прояснилось, на нём появилось лицо молодой женщины с пышными каштановыми волосами. Женщина устало, но светло улыбалась. У Многоликого защемило в груди.

— Мать? — прохрипел Потрошитель.

— Да.

Шуршание пера по бумаге: Мангана записал ответ в свой журнал.

На глаза навернулись слёзы. Матушка... в те годы она много плакала и хваталась за любую работу, но ещё не болела. Многоликий был даже рад вспомнить свой дом, дышавший на ладан, но ещё пригодный для жилья, который мать изо всех сил старалась сделать уютным. Незатейливые игрушки, сшитые ею в редкие свободные часы. Сладости, что она раз в месяц покупала сыну — усаживала его на колени, гладила по голове и молча смотрела, как он ест...

Но первые детские воспоминания Феликса, разрозненные и сумбурные, Придворного Мага не заинтересовали, гул прекратился. Щелястый деревянный потолок и серые от старости занавески в мелкий жёлтый цветочек замерли в 'Окне', а Потрошитель спросил:

— Ты от неё узнал, что ты оборотень? Это она научила тебя превращаться?

— Нет. Одарённым был мой отец.

— Кто он? Покажи! — встрепенулся Потрошитель.

— Она не говорила, кто он. Я никогда его не видел.

— А сама она? По слухам, Магритт была пришлая...

— Я не знаю, Мангана, — Феликс не лгал. — Я не решался её спрашивать... а потом она умерла, — он хотел избежать расспросов о матери, чтобы сиплый голос Придворного мага не осквернял её имя.

— Ладно. Дальше. Покажи мне, когда и как раскрылся твой Дар.

Загудело снова, изображение поменялось и задвигалось. Голодное и нищее, но наполненное материнской любовью детство закончилось, когда матушка слегла. Многоликий, которого ещё никто тогда так не называл, пытался работать — уборщиком на фабрике, разносчиком газет, мальчишкой на побегушках у рыночных торговцев. Но жалких медных монет, которые ему удавалось получить, не хватало даже на клейкий дешёвый хлеб, не говоря уже о лекарствах для матери.

События тех дней он помнил так ярко, словно они произошли вчера.

Его всегда дразнили — за то, что их маленькая семья выделялась своей нищетой даже в бедняцком фабричном посёлке, за его безотцовщину, за нескладность его и странность, за доставшуюся ему от матушки необычную правильность речи. И то сказать, оборванец, изъяснявшийся, как владелец экипажа с фамильным гербом, какие порой проезжали через посёлок, в самом деле, выглядел нелепо. Феликс привык к насмешкам: иногда огрызался, иногда кидался в драку, а чаще не обращал внимания.

Но в тот раз жестокие сверстники мишенью своих насмешек выбрали не его, а матушку, именно в эти часы умиравшую. Они окружили его, выкрикивая грязные несправедливые слова и кривляясь, в глазах у него потемнело от ярости, он изготовился броситься на них с кулаками, один против десятерых... И тут тело скрутило судорогой, подобных которой у него отродясь не бывало! Очнувшись, он увидел, как дети, истошно вопя, бегут врассыпную, а в следующий миг понял, что вместо рук и ног у него — тяжёлые медвежьи лапы с глянцевыми чёрными когтями.

— Отлично, отлично, — увидав в Окне эти лапы, воодушевился Потрошитель, опять зашуршало его перо. — Дальше... и смотри, не упускай подробностей. Подробности, голубчик, это самое интересное!

Обруч на лбу сжимался сильнее и чаше, голова, шея и плечи начали пылать, в висках стреляло. Многоликий понимал, что дальше будет ещё хуже, но о своей задаче — не дать Мангане увидеть в зеркале последние два дня — не забывал ни на секунду, поэтому подробностей не упускал. Показал и рассказал, как впервые вернул себе человеческое обличье — вернее, оно вернулось само, когда медведь взревел от ужаса громче, чем напуганные им дети. Как несся домой, не разбирая дороги, но решил на бегу, что не станет волновать матушку. Как она догадалась обо всём сама по его виду, как твердила, заливаясь слезами: 'Я думала, ты не такой... я думала, проклятый отцовский Дар тебе не достался... ты же знаешь, как страшно быть Одарённым, сыночек...' Он не сказал ей, сколько людей час назад собственными глазами увидели, что он оборотень, уверял, что никогда больше не будет ни в кого превращаться... а ночью её не стало.

Феликс, конечно, знал об опасности, угрожающей всем обладателям Дара, особенно таким бесправным и нищим, как он. Чем реже рождались в мире Одарённые дети, тем больше появлялось желающих забрать себе их магические способности. И вроде бы каждому на Континенте известно было, что Дар нельзя отнять, а можно лишь передать по доброй воле... но Одарённые почему-то пропадали один за другим. Иные из них потом возвращались, не желая признаться, где были и что пережили — возвращались обычными людьми с навсегда потухшим взглядом. Большинство же, увы, исчезало бесследно.

Поэтому, похоронив мать, Феликс поспешил покинуть посёлок, все до единого обитатели которого знали теперь о его Даре, и у него началась совсем другая жизнь, которую ошалевший от восторга Мангана рассматривал, как под лупой. Придворный Маг даже не пытался щадить свою жертву — устройство, читающее воспоминания, заработало в полную мощность, вытягивая в 'Окно' всё новые и новые образы. Многоликий, вынужденный давать пояснения, едва шевелил губами. Ощущая, как препарируют его мозг, он сходил с ума от боли и отвращения к самому себе.

Потрошителю, впрочем, совершенно неважно было, где и как жил мальчишка-оборотень, прежде чем вырос и стал Многоликим, взбудоражившим половину Континента. Но Дар! 'Естествоиспытатель' не желал упустить ни одной из множества минут, потраченных Феликсом на то, чтобы научиться управлять открывшимися способностями. Выспрашивал обо всём, не гнушаясь физиологическими деталями, которые гадко и стыдно было вспоминать. Смеялся мерзким кашляющим смехом, наблюдая, как неуклюже ковылял Феликс в обличье летучей мыши, не знающей, куда девать свои мягкие перепончатые крылья. Вновь и вновь рассматривал в 'Окне', с какой фантастической скоростью заживают полученные оборотнем раны.

'Я убью его, — равнодушно думал Многоликий, когда его мучитель делал паузу, чтобы отлучиться из клетки. — Я убью его — мне бы только добраться до его горла...' На эмоции сил у него не было.

Час проходил за часом, но пленник давно потерял счёт времени в настоящем — лишь бы в 'Окне Памяти' прошлое не летело чересчур быстро! Однако воспоминания детства и юности всё же закончились, а взрослые годы Многоликого Мангана пролистывал, как скучную книгу, лишь изредка задавая вопросы. Когда в 'Окне' вдруг появились хоромы градоначальника Икониума, Придворный Маг хихикнул:

— Сюда бы королевских дознавателей — вот бы они полюбовались на твои подвиги! Признайся, голубчик, что тебе понадобилось от этого достойнейшего человека?

Едва живой Феликс промолчал, сочтя этот вопрос риторическим.

— Знаю-знаю, ты себя преступником не считаешь... — продолжил за него Мангана. — Но ведь за что-то тебя выперли из Империи? Ума не приложу, как они это сделали...

Изображение дома о восьми колоннах пошло рябью и растаяло, а новая картинка заставила Потрошителя присвистнуть:

— Ого! А мы-то с его величеством голову сломали, гадая, кто сумел найти на тебя управу.

* * *

Лампа с абажуром в виде лилии из зелёного стекла горела на столе в Кедровом кабинете, портьеры были задёрнуты — нынче утром Король сюда ещё не заходил. Отец, и правда, забыл вчера выключить свет, поняла Принцесса. Приди она в Кедровый кабинет ночью, как собиралась, Многоликий уже сейчас был бы на свободе... конечно, при условии, что ей удалось бы найти ключ. Сама не своя от сожаления и досады — не хотелось даже представлять, какую цену пленник заплатит за лишний день задержки! — Эрика, спеша и дёргаясь от каждого шороха, натянула перчатки и принялась за поиски.

Как все Одарённые, она умела безо всяких ухищрений отличать волшебные предметы от обыкновенных, хотя и не умела определять природу и свойства волшебства — для этого требовалось особое обучение, которого у неё, разумеется, не было. Слабенькие бытовые чары распознавались по характерному покалыванию в пальцах, прикасавшихся к предмету. Более сильную магию можно было увидеть глазами — как слабо окрашенное бледное свечение. Могучий древний артефакт Эрика различила бы через каменную стену, но к маленькому ключику, пусть даже старинной работы, следовало подобраться поближе. Поэтому она методично осматривала ящик за ящиком и полку за полкой. Начала с сейфа, открывать который умела, кажется, всегда: ещё совсем крохой запомнила, на какие кнопочки и в каком порядке нажимал отец — будто знала, что это знание когда-нибудь ей пригодится. Но в сейфе ничего волшебного не было, кроме Большой Королевской печати и её оттисков на документах. Ничего не было ни в письменном столе, ни в застеклённом шкафу рядом с ним. Оставался ещё ряд стеллажей у противоположной стены, от пола до потолка заполненных папками и книгами.

Один за другим Принцесса ощупывала толстые тома, благо, ей не требовалось ставить лесенку, чтобы добраться до верхних полок. Манускрипты, сохранившиеся с тех пор, когда волшебство ещё не было редкостью в этом мире, то и дело сбивали её с толку — приходилось вытаскивать их и перелистывать, подозревая, что внутри у них вырезан тайник. Но всё было напрасно — книги оставались книгами, папки из огрубевшей кожи распирало от старых бумаг, а время стремительно истекало... на самом деле, его уже вовсе не было — отец мог вернуться в любую минуту. Но как раз тогда, когда Эрика почти отчаялась и начала изобретать способ заглянуть в карманы Придворного Мага, откуда-то снизу в неё плеснуло магией. Совсем новая книга с надписью 'История музыкальных инструментов', невесть как попавшая в кабинет к монарху, словно вибрировала и сама просилась в руки. Девушка потянула её на себя, и точно, за ней обнаружился чистейший источник старинных чар — вертикально закреплённый на стене овальный ящичек чёрного дерева, на крышке которого было вырезано изображение трёх стеблей камыша, перекрещенных с двумя стрелами. 'С одной стороны как камыш, с другой как стрела' — вспомнила Принцесса и чуть не расплакалась от облегчения: похоже, она нашла, что искала!

В ящичке на синем бархате висело несколько разных по размеру, но одинаковых по форме платиновых ключей, и первым порывом Эрики было забрать их все. Но неизвестно, удастся ли вернуть их на место, а ей-то нужен один-единственный ключ, и шут его знает, от каких замков все остальные — что, если какой-нибудь бедолага так и останется заперт в оковах на веки вечные? Поэтому она на секунду прикрыла глаза, вспоминая — Многоликий в кожаных брюках и в тяжёлом неудобном поясе на голое тело крепко-накрепко врезался ей в память, — и сообразила, что к отверстию в замке на поясе подойдёт только самый большой из ключей. Протянула руку, и он увесисто соскользнул в её ладонь — продолговатое шершавое соцветие камыша на одном конце, гладкий и заострённый наконечник стрелы на другом. Принцесса убрала ключ в карман, закрыла ящичек, поставила на место 'Историю музыкальных инструментов' и длинно, прерывисто выдохнула. Она ещё не верила, что у неё всё получилось.

Оставалось только дождаться вечера — того момента, когда Потрошитель, брюзжа и шаркая, скроется в своих покоях с намерением остаться там до утра.

За обедом в узком кругу было объявлено о предстоящей помолвке, после чего произошло ещё одно приятное событие: герцог Пертинад сообщил о своём желании немедленно вернуться домой. Он-де, получил от своей бесценной сестры, королевы Межгорного княжества, письмо с просьбой принять участие в завтрашнем министерском совете. Рассыпаясь в цветистых извинениях, он отказался присутствовать на официальной церемонии помолвки их высочеств принцессы Эрики и принца Акселя; багровея, сопя и пыхтя, поздравил с превосходным выбором свою несостоявшуюся невесту; обслюнявил ей запястье в прощальном поцелуе; и, загрузившись в просевший под ним автомобиль, отбыл к себе на родину.

Король, до крайности довольный удачным сватовством имперского принца, был таким предупредительным и ласковым с дочерью, каким она тысячу лет его не видела.

— Вот теперь, моя дорогая девочка, ты, и правда, можешь просить у меня всё, что захочешь! — сказал он, обнимая Эрику за плечи.

— Спасибо, папа, у меня всё есть, — ответила она, улыбаясь.

Получить от него то, в чём она нуждалась по-настоящему, Принцесса больше не рассчитывала. А после того, что она вчера услышала от Многоликого, смотреть на отца и говорить с ним ей было трудно.

Мангана снова пропустил обед, явился только к ужину и так же, как и Скагер, лоснился сытостью и довольством, но вряд ли имел для этого те же самые причины — Эрика предпочла не думать, чем сегодняшний день осчастливил Придворного Мага. Нервозность её всё усиливалась, по мере того как ужин затягивался. Ничего не значащий разговор удерживал людей за столом, как размазанный клей — по крайней мере, ей так казалось. Ингрид соловьём заливалась о том, что выбор свадебного платья — самые приятные хлопоты в жизни женщины, и предлагала Эрике свою помощь: 'Поверь, я любую серую мышку сумею сделать неотразимой!' Братец отпускал дурацкие шуточки, переглядываясь с мачехой и предлагая ей не торопить события — и взгляды эти казались Принцессе свидетельством неведомой интриги, сплетённой против неё. Аксель улыбался каждому из присутствующих по очереди и время от времени успокоительно пожимал под столом принцессину руку. Мангана постукивал чайной ложкой по краю блюдца и с ухмылочкой бормотал что-то себе под нос. Король отвечал на улыбки, смеялся шуточкам сына, подкладывал жене мороженого, а на Придворного Мага почему-то посматривал снисходительно, словно тот допустил ошибку, которую его величество милостиво готов простить. Мангана, впрочем, никак на это не реагировал, погружённый в свои необычайно приятные мысли. И, наконец, пренебрегая этикетом — никому другому из обитателей Замка этого не дозволялось, — именно он первым закончил ужин — отодвинулся от стала и заявил:

— Господа, у меня сегодня был прекрасный, но крайне утомительный день. Надеюсь, никто не против, если я вас покину?

'Пора', — сказала себе Эрика.

* * *

'Ты себя преступником не считаешь...' — естественно, Феликс не считал!

Он даже вором быть не захотел, хотя на улице Мойщиков, где он рос, красть не считалось зазорным — наоборот, кошелёк из кармана пузатого господина или саквояж из кареты дамочки в мехах становились предметом хвастовства. Мальчишкой ему случалось воровать еду, покуда он не освоился со своим Даром и не понял, что теперь никогда не будет голодать, ибо может есть что угодно — главное, принять подходящее обличье. Он легко бы разбогател за чужой счёт, ведь запертых дверей для него не существовало, и жил бы, наверное, припеваючи, но вместо этого выбрал трудный путь. Зарабатывал как придётся и тратил заработанное на книги, прятался в тёмных углах городских школ, а позже — университетских аудиторий, жадно хватаясь за любые знания, чтобы получить профессию. Быть может, он бы и выучился таким необычным способом чему-нибудь вроде юриспруденции — но вовремя понял, что умрёт от скуки, если его ежедневным нарядом станет адвокатская мантия.

И потому взамен, постепенно и как будто исподволь, Феликс превратился в специалиста по особым поручениям. Проникнуть туда, куда мог проникнуть только он. Подсмотреть и подслушать. Доставить письмо и принести ответ. Напугать, удивить, озадачить... Применение для его Дара находилось всегда, и в людях, готовых щедро платить за особые поручения, недостатка тоже не было. Секрет своего успеха заказчикам он не раскрывал, но те, что посмышлёней, наверняка догадывались, с кем имеют дело. Феликса это не слишком тревожило — он был умён и ловок, и давно перестал бояться охотников за чужими Дарами.

'Не перестал бы, — думал он теперь, пришпиленный к лабораторной установке Манганы, — не угодил бы в лапы к одному из них!'

Но ни на день Феликс не забывал, как на могиле матери поклялся стать защитником бесправных и бедных. Чем старше он становился, чем больше узнавал о мире, тем ясней понимал, что этот мир, дожно быть, вот-вот треснет по шву — настолько он переполнен несправедливостью и ложью! Право сильного здесь было первейшим из всех прав, а сила — у того, у кого есть деньги и титул. Однажды начав возвращать людям то, что было у них неправедно отнято, Феликс уже не мог остановиться. Так и жил, беспрестанно перемещаясь с места на место, в двух качествах. Заказчики особых поручений выходили на него через проверенных друзей; к тем же, кто нуждался в помощи, Многоликий являлся сам. Он привлёк внимание имперской полиции, но прекрасно себя чувствовал в этой стране — по его мнению, достаточно большой, чтобы в ней всегда можно было затеряться...

До того момента, который с таким интересом рассматривал сегодня в 'Окне Памяти' Придворный Маг.

Это была середина осени, время прозрачного горького воздуха и шороха медных листьев под ногами. Последний месяц Многоликий провёл в Икониуме, раздумывая, как проучить мздоимца и вора — столичного градоначальника. План был уже готов и ждал воплощения в жизнь нынче вечером. Не зная, когда и где после этого удастся вернуть себе человеческий облик, Многоликий решил пообедать в хорошем ресторане. Он сидел у окна, разглядывая нарядных прохожих и медленно падающие на тротуар листья, с наслаждением резал аккуратными ломтиками сочную хрустящую отбивную и запивал её ледяным пшеничным пивом, когда за его столом вдруг без спроса возник какой-то человек. Феликс поднял глаза, недовольный вторжением — и кусок застрял у него в горле.

Перед ним сидел император Джердон Третий собственной персоной.

Оборотень моргнул, уверенный, что ему померещилось.

Император никуда не делся. Положил на стол расслабленные ладони и смотрел цепкими голубыми глазами на своего визави, изгибая тонкие губы в присущей ему ускользающей полуулыбке.

Феликс ещё раз моргнул и покосился на ресторанный зал. Император не отличался эффектной наружностью — он не был ни высок ростом, ни широк в плечах, его бледное гладко выбритое лицо, в чертах которого просвечивало что-то лисье, не притягивало взгляд, — но не узнать правителя Империи было невозможно! Однако и посетители, и официанты ресторана как будто не замечали его, ни единым жестом не обнаруживая своего удивления.

— Нет, господин оборотень, — негромко проговорил Джердон. — Невидимым я быть не умею. Просто все, кто сейчас вокруг — мои люди... Они, — кивнул он на двух толстяков в дорогих перстнях, обсуждавших дела за соседним столом. — И она тоже! — махнул рукой в сторону молоденькой подавальщицы с двумя полными пивными кружками в одной руке и заставленным тарелками подносом — в другой. — Разумеется, и они, — показал на мужчин и женщин, фланирующих за окном. И добавил со значением: — Мыш-шь не проскочит, господин оборотень.

У потрясённого Многоликого слова застряли в горле.

— Молчишь? И правильно, — приподнял бровь Император. — Молчи и слушай. Я устал от донесений о твоих новых художествах и о том, что ты в очередной раз исчез. Люди ропщут. Одни говорят, что ничего не стоит моя полиция, которая никак не может тебя поймать. Другие говорят, что толку нет от моего правосудия, раз ты вынужден выполнять его функции. Люди ропщут, Многоликий. Мне это совсем не нравится.

— Я... арестован? — наконец, смог выговорить Феликс.

— Нет, — тень улыбки снова прошла по лицу Джердона. — Пока нет. Я не хочу сажать тебя на цепь. Мне даже немного жаль, что сегодня ты не сделаешь задуманного... каналью градоначальника давно пора окоротить. Но этим я займусь сам. А ты немедленно покинешь Империю и больше ни-ког-да здесь не появишься. Ясно?

— Ясно, ваше величество, — хрипло сказал Многоликий.

И он бежал из Империи в тот же день, не размышляя и не сомневаясь — персона Джердона Третьего к сомнениям не располагала ни в малейшей степени. Феликс сделал бы то, что ему велели, даже если бы неожиданный собеседник не вспомнил о 'каналье градоначальнике'. Осведомлённость же Императора в этом вопросе напугала Многоликого по-настоящему — он был вполне уверен, что о своих планах никому не рассказывал, и не имел ни единого предположения, откуда о них мог узнать Император.

Три последних месяца, проведённых Феликсом в Ингрии, Мангана просмотрел бы за несколько минут, но, похоже, в конце концов, утомился и он — а может, ему попросту не терпелось поделиться увиденным с Королём. Пленник был так измучен и обессилен, что уже толком не сознавал, где он и что с ним происходит, в ушах стоял звон, перед глазами, сливаясь друг с другом, плавали багровые пятна, но слова Придворного Мага: 'На сегодня хватит!' — он всё же и расслышал, и понял. Непроизвольный вздох облегчения, вырвавшийся из его груди — лицо принцессы Эрики в Окне так и не появилось! — Потрошитель истолковал по-своему.

— Напрасно радуешься, голубчик! — просипел он издалека, должно быть, уже из коридора. — Самое интересное у нас с тобой впереди.

Освещение в клетке погасло, решётка бухнула, закрываясь, в ржавом замке со скрипом повернулся ключ, и наступила тишина.

Феликс не знал, сколько времени прошло, прежде чем он снова стал способен воспринимать реальность. Давящей конструкции на его голове и прилагавшегося к ней 'Окна Памяти' на кровати, само собой, уже не было, конечности были свободны, но голова разрывалась от боли, и всё тело ныло, словно его сжимали и выкручивали исполинские руки. Хуже всего было то, что повреждённая нога болела тоже, ничуть не меньше, чем вчера — недавнее переохлаждение, скудный сон и скудная пища, а особенно эксперименты Манганы регенерации совершенно не способствовали. Значит, что? Значит, даже если Принцесса принесёт ключ, ни в какое мелкое проворное существо, вроде геккона, умеющее лазать по вертикальным стенам, Многоликому не превратиться — на трёх лапах далеко не убежишь. Придётся просить девушку, чтобы она вытащила его на поверхность. Ладно... если она принесёт ключ, такую-то малость для пленника сделать вряд ли откажется. Сложность в другом: какого размера должен быть зверь, который протиснется сквозь решётку и при этом сможет передвигаться самостоятельно? Расстояние между прутьями меньше ладони... Кот? Кролик? Хорёк? А если кого-то из них она боится?..

Обрывки мыслей слипались бесформенной грудой, рассудок путался, рождая причудливые образы: зелёный хорёк, похожий на ящерицу — или ящерица, похожая на хорька? — удирал от кролика с пушистым и длинным кошачьим хвостом — или от кота с кроличьими ушами? — а кролик шипел и плевался, выбрасывая вперёд язык, бесконечный, как у хамелеона. Превратиться в такую химеру и остаться ею до конца жизни! — представил вдруг Многоликий, содрогнулся и выдернул себя из бреда.

Бред-то, конечно, бред — но если сил хватит только на одно превращение, какое-то время придётся оставаться зверем, причём зверем раненым. Не хотелось ни прятаться где-нибудь в Замке до полного выздоровления, ни, тем более, сдохнуть сегодня же ночью в сугробе под стеной. Поэтому Феликс медленно и осторожно, чтобы не расплёскивать боль, повернул голову к столу. На столе, как он и ожидал, стояли кувшин и миска — уморить свою добычу голодом Потрошитель всё же не собирался. 'Я должен поесть, — решил пленник. — Чем больше я съем, тем быстрее приду в себя!' От запаха скверной еды тошнило, тело не слушалось, но Феликс кое-как подобрал руки и попытался приподняться на локтях. Ещё одно усилие... и ещё... ещё чуть-чуть, и можно будет ухватиться за край стола, дальше проще... но тут в глазах у Многоликого потемнело, и он потерял сознание.

* * *

...Да и страшно в них было тоже — в этих заброшенных коридорах и вентиляционных колодцах, страшно, чего греха таить. Не так, чтобы всё внутри каменело от страха и нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни шагнуть... не так, конечно, но всё-таки страшно. Была бы Эрика парнем-задирой, способным выйти драться в одиночку против пьяной компании, или матросом, которому доводилось взбираться на мачту посреди бушующей стихии, или хотя бы раз скакала наперегонки, каждую секунду рискуя свалиться с лошади, она узнала бы этот своеобразный страх, похожий на пузырьки шампанского в крови. Но в 'золотой клетке' замка Эск опасных развлечений не было, поэтому Принцессе казалось немного странным то удовольствие, какое она получала, перемещаясь из своих покоев в подземелье и обратно.

Когда она ребёнком исследовала Замок, в подземных переходах ещё горели магические светильники, но с тех пор большинство из них погасло, и двигаться приходилось почти в полной темноте — фонарь, не привлекая к себе внимания, Эрике раздобыть было негде. Большую часть пути она летела на ощупь, считая повороты и выбоины на каменных стенах. Шесть поворотов. Одна за другой, две широких отвесных трубы, где лететь нужно медленно, чтобы не удариться о пол или о потолок — а на спуске крепко прижимать к себе одежду, чтобы она не мешала и не пачкалась. И ещё один поворот, за которым открывался длинный коридор тюремной части подземелья. Позавчера, выскользнув из второго колодца, летунья забыла приземлиться, чем и выдала свой Дар Многоликому. Сейчас, ощущая спрятанный за пазухой волшебный ключ, она представляла себе, как пленник бродит по своей клетке, и веря, и не веря в спасение и напряжённо вслушиваясь: не раздастся ли в тишине подземелья шелест женского платья без обыденного аккомпанемента шагов?

Эрике сладко было думать, что это страшное ожидание вот-вот закончится.

Каково же было её удивление, когда она увидела, что Многоликий спит!

— Эй! — позвала она. — Просыпайтесь! Ключ у меня.

Он не открыл глаза и не двинулся. Принцесса прильнула к решётке и прибавила голосу громкости:

— Многоликий!

Никакой реакции. Она всмотрелась в лицо мужчины: провалившиеся глаза и щёки, беспомощно распахнутый рот — и на миг похолодела: умер?! Но нет, грудь его вздымалась, он дышал, поверхностно и редко.

— Многоликий!!! Проснитесь! Ключ у меня!

Только бы не начать кричать, иначе здесь наверняка появится стража. 'Как позвать его, чтобы он меня услышал?.. Силы Небесные, я даже имени его не знаю!'

— Многоликий! Миленький! Да очнитесь же!

Ничего не менялось. Как отпереть клетку, чтобы зайти в неё и потормошить беднягу оборотня, Эрика не знала — к тому ключу, что, разумеется, носил при себе Мангана, ей было не подобраться. У неё подкосились ноги, она сползла по решётке, опускаясь на колени... и вдруг заплакала — от всего сразу, случившегося с нею за эти дни. От нестерпимой жалости к человеку, которого она, кажется, так и не смогла спасти. От того, что спасение сорвётся из-за такой нелепости. От того, что вчера её задержала глупая зелёная лампа на папином столе, и от того, что непонятно, как теперь держать себя с папой и разговаривать с ним, а он не верит ей, а мачеха и брат задумали что-то против неё... Слёзы лились сами собой, Принцесса никогда не плакала, чтобы чего-нибудь ими добиться — отец был равнодушен к ним, даже когда она была маленькой. Девушка звонко и отчаянно всхлипнула — и тут случилось чудо! Многоликий пошевелился, застонал и разлепил веки.

— Ваше высочество...

— Ключ! Ключ у меня, — воскликнула она, снова всхлипнула и вскочила на ноги.

Он сел. Видно было, каких чудовищных усилий стоило ему оторвать голову от подушки, взгляд у него был мутный.

— Вставайте же! Давайте снимем пояс!

Рывком поднялся, сильно припадая на левую ногу, хватаясь за кровать и стену, перекинул тело к решётке и привалился плечом к ней. Эрика просунула руку сквозь решётку, подняла край его арестантской робы, достала ключ и вставила остриё стрелы в отверстие плоского замка. Замок мелодично щёлкнул, магический пояс с тяжёлым стуком упал на пол.

— Вы свободны, — выдохнула она.

— Сперва я должен отсюда выйти, — пробормотал Многоликий, язык у него заплетался.

Издалека донеслись неясные звуки, похожие на гомон и хлопанье дверей — должно быть, заволновалась стража, расслышав шум в подземелье.

— Так выходите скорее! Вы же можете стать кем угодно...

— Кем угодно? Могу... но если мне не хватит сил снова стать человеком... А, ладно...

Он сделал безнадёжное движение рукой — и вдруг исчез.

В первый миг Эрика не поняла, что произошло. В изумлении отодвинулась от решётки, посмотрела вниз — и увидела на полу клетки небольшого ослепительно-белого пушистого зверя с чёрным кончиком хвоста. Горностай попытался подняться на лапы, но не сумел — плюхнулся на левый бок. Голоса и шум приблизились. Девушка без лишних раздумий вытащила зверя из-за решётки, прижала его к груди и кинулась к своему потайному ходу.

Глава пятая,

в которой Принцесса и Многоликий смущают друг друга,

обнаруживают черту, недоступную для пересечения,

и тратят на разговоры остаток ночи

Эрика едва успела захлопнуть дверь своих покоев и запереть её на задвижку, как замелькали огни, забегала и зашумела переполошившаяся стража. Принцесса зажмурилась, прислонилась спиной к двери и замерла, выравнивая дыхание. Никто не видел её ни сегодня, ни в предыдущие два вечера — в подземные коридоры она попадала прямо из башни, незаметно для стражников у входа. Никому не придёт в голову этой ночью искать у неё сбежавшего узника. Сначала они решат, что он чудесным образом сам расстегнул пояс, и будут осматривать территорию Замка, со всеми её площадками, двориками и галереями, и ближайшие окрестности. Потом заметят пропажу ключа и станут вычислять сообщника Многоликого среди королевских приближённых — но с какой стати первой они заподозрят наследницу трона? Ключ выброшен в узкую щель между каменными плитами на середине пути из подземелья, в Кедровом кабинете не осталось ни отпечатков пальцев, ни других следов — если очередь и дойдёт когда-нибудь до Принцессы, к тому времени Многоликого в Замке уже не будет.

Прикрытый плащом горностай, которого держали слишком крепко, придушенно пискнул и завозился.

— Сейчас, сейчас! — спохватилась Эрика. — Потерпи... потерпите. Сейчас я вас выпущу.

Хваля себя за то, что сегодня, как и вчера, догадалась пораньше отослать Вальду, она впотьмах проверила, во всех ли комнатах задёрнуты шторы, после чего зажгла свет в гостиной и скинула плащ. Случайные взгляды из окон — единственное, чего стоило опасаться нынче ночью. Затем осторожно опустила горностая в кресло и села рядышком на пол. Зверь тут же улёгся плашмя, неудобно выпростав раненую лапу, и уставился на неё глазами-смородинами. Взгляд был по-человечьи разумным и полным страдания. Принцесса осторожно погладила бархатные круглые уши.

— Бедный вы мой. Очень больно, да?

Горностай шевельнул носом, бока его тяжело вздымались, превращаться в человека он не спешил. Как он сказал? 'Если мне не хватит сил снова стать человеком...' Нужно попробовать с ним поговорить.

— Многоликий, вы меня понимаете? Мигните, если да.

Он медленно мигнул.

— Хорошо. Тогда давайте условимся: мигнуть один раз будет значить 'да', два раза — 'нет'. Нужно же нам как-то общаться...

Он мигнул вновь.

— Говоря, что не сможете снова стать человеком, вы имели в виду 'никогда'?

'Нет'.

— Вы должны восстановить силы для превращения?

'Да'.

— Что вам для этого потребуется? Пища?

Пауза. 'Нет'.

— Лечение?

'Нет'.

— Сон?

Пауза. 'Да'.

— Тогда я устрою вас в спальне — прислуга не заходит туда без спросу... и вообще не появится здесь до утра. Спите, сколько хотите, Многоликий. И ничего не бойтесь. Никто не догадается, что это я вас похитила.

Она его похитила — как странно!

Стараясь действовать как можно аккуратней, Эрика опять взяла горностая на руки, перенесла его на постель и уложила на бок, так, чтобы больная лапа была сверху — Силы Небесные, где же он так сильно её повредил? Напряжённый и взъерошенный, он каждую секунду ожидал боли. Девушка грустно улыбнулась:

— Приятель моей горничной — ветеринар... а я совсем ничего не смыслю в ветеринарии. Я даже перевязку вам сделать не смогу...

Многоликий дёрнул ушами. 'Оставьте меня в покое!' — так она истолковала его движение.

— Спите, спите! — проговорила Принцесса, занесла было руку, чтобы ещё раз его погладить, но не решилась. — Доброй ночи.

Погасила лампу в гостиной и ушла в ванную, а когда вернулась, горностай уже спал, спрятав в складки одеяла маленький чёрный нос. Эрика, не раздеваясь, прилегла на другой край кровати. Снизу доносились возбуждённые голоса, в прорезь между шторами то и дело пробивался свет от фонарей охраны, которая разыскивала беглеца. Вымотанная недавним волнением Принцесса испытывала доселе ей незнакомое острое блаженство — от того, что сделала всё как надо и что спасённому ею пленнику прямо сейчас ничего не грозит. 'Мама была бы очень мною довольна!' — думала она, и у неё становилось щекотно в носу. О том, сколько сил и денег тратила Королева на помощь страждущим, как донимала мужа, уговаривая его помочь очередному просителю, в Замке ходили легенды.

Пушистая шкурка зверя сияла белым в темноте, и разомлевшая Эрика, помедлив, всё же провела по ней ладонью, зарылась пальцами в густой мягкий мех, источавший слабенькие магические импульсы. Горностай вздохнул, но не проснулся. Она погладила его смелее и вспомнила вдруг, как мама перебирала её волосы перед сном и напевала песенку, всякий раз одну и ту же — ни от кого больше Принцесса этой песенки не слышала. Закрыв глаза, она тихонько пропела:

Спи, моё сердечко,

Под щекой ладошка.

Высоко на печке

Задремала кошка.

Спит твоя лошадка —

Шёлковая грива.

Спи, малышка, сладко

И проснись счастливой...

Горностай зашевелился, вытянул здоровые лапы и фыркнул, по его телу как будто прошла слабая судорога. Эрика отдёрнула руку и покаянно прошептала:

— Простите, пожалуйста! Не буду больше вас будить.

Отодвинулась подальше, чтобы ненароком его не задеть, повернулась на бок, подождала с минуту — зверь перестал двигаться и вроде бы снова уснул — и тоже соскользнула в сон.

* * *

Провались она, эта нога! То есть лапа. Так болит, что невозможно уснуть. С размерами зверя Многоликий не промахнулся, окажись он чуть больше — и его не удалось бы вытащить из-за решётки, — а вот тяжесть своей травмы, похоже, недооценил. Конечность отказывалась шевелиться, по ней пробегали пульсирующие волны боли. Дороги из подземелья в покои своей спасительницы он не заметил; не скулить по-собачьи от этой боли — всё, на что его хватило. Когда его устроили на постели, стало полегче, но появилась новая напасть: здесь слишком сильно пахло человеческим телом и человеческим жильём, звериные инстинкты горностая вопили об опасности и разгоняли маленькое сердце в сумасшедший аллюр. 'Уймись, — говорил себе Феликс, стараясь разумом заглушить инстинкт. — Всё хорошо. Принцесса права: до утра тебя никто не тронет!'

Самовнушение помогло: пока её не было, он немного успокоился и даже начал дремать.

Потом она вернулась, улеглась рядом и сделала то, что, наверное, сделала бы любая особа женского пола на её месте: принялась наглаживать пушистого красивого зверя, отчего его инстинкты взбунтовались снова. И ходить бы завтра Эрике с прокушенным пальцем, вызывая ненужные расспросы, если бы Многоликий не сумел сдержаться. Но он сумел — и затих, едва дыша, под лёгкими прикосновениями девичьей ладони, старательно их запоминая: когда ещё его погладит такая девушка?

Принцесса лежала и думала о чём-то своём, источая нежность и умиротворение, и вдруг запела колыбельную. 'Спи, моё сердечко, под щекой ладошка...' — выводил неглубокий, но чистый и правильный голос, а у Феликса всё перевернулось внутри: он узнал эту песенку! Слова, которые он помнил всю жизнь, были немного другими, но мелодия — именно такая, какая была у колыбельной его матушки. Он полагал, что матушка сама её придумала:

Спи, моё сердечко,

Под щекой ладошка.

Спят луна и свечка,

И в корзинке кошка,

Спит твоя лошадка,

Золотая грива,

Спи, сыночек, сладко

И проснись счастливым.

Когда она пела, он представлял себе их пёструю кошку Мону, в самом деле, спавшую без задних ног в корзинке у двери, и маленькую лошадь с кудрявой золотой гривой, которая у него непременно когда-нибудь будет. 'Будет, матушка, будет?' — спрашивал он сквозь сон. — 'Конечно, будет, мой хороший! — уверенно отвечала Магритт. — Ты уже придумал, как её назовёшь?'

Невозможно поверить, что эту песенку он слышит сейчас от принцессы Эрики! Многоликий был так потрясён, что захотел немедленно спросить, откуда она её знает, и попытался сразу же вернуть себе человеческий облик — но природу не обманешь, даже такую причудливую, как у него: превращение не удалось. Придётся повременить с вопросами. Девушка умолкла и перестала его гладить, о чём он немедленно пожалел. Но зато, пока она пела, боль уменьшилась настолько, что он даже сумел уснуть.

Когда Феликс проснулся, часы на главной башне замка Эск пробили четыре раза. До рассвета ещё далеко — а до прихода горничной? Принцесса — 'под щекой ладошка' — глубоко и безмятежно спала. Лапа болела снова, хотя и не так сильно, как раньше, и уже чуть-чуть шевелилась: тепло, покой и сон делали своё целительное дело. Но теперь нестерпимо хотелось есть. Зверь осторожно и медленно сполз с кровати и поковылял в гостиную. Не то чтобы он рассчитывал отыскать в покоях наследницы трона кусок сырого мяса, но хоть что-то съедобное в них найдётся?

Пахло тут жарко натопленной печью и цветами, теми самыми, что были на Эрике вечером их первой встречи. Горностаю-Многоликому по-прежнему было не по себе, даже углы мебели, выступавшие из темноты, казались ему источником неведомой угрозы. Многоликий-человек трепетал от удовольствия, осязая толстый мягкий ковёр вместо ледяного камня, вдыхая тёплый душистый воздух вместо сырого и затхлого воздуха подземелья. Трепетал — и изнывал от благодарности к Принцессе, вызволившей его из Манганина ада.

Вспоминать, как он собирался её очаровывать, чтобы она согласилась ему помочь, почему-то было стыдно. Наверное, потому, что очаровывать не пришлось — она и так всё поняла с полуслова. Серафимы ему послали эту девочку, не иначе! Даже тогда, когда понадобилось привести его в чувства, она сделала именно то, что следовало: разрыдалась от всей души — а слышать плач он умел, как никто другой.

'Как, чем, когда я сумею вернуть ей долг?'

Кое-какая еда в гостиной, и правда, нашлась, но, увы, совершенно непригодная для небольшого хищника семейства куньих — печенье в серебряной вазочке под салфеткой не хотелось даже пробовать на зуб. Тем более, что вазочка стояла на столике, куда ещё нужно было как-то забраться. Но человека такая еда вполне бы устроила. 'Всё, хватит, — подумал Феликс, поковыляв вокруг столика и примерившись к нему, — я достаточно спал, быть не может, чтобы я и сейчас не обернулся!' Ему хотелось поскорей убедиться, что с его бесценным Даром ничего не случилось. Многоликий остановился, сосредоточился, воскрешая в памяти очертания своего человеческого тела...

...И в следующий миг понял, что навзничь лежит на полу, раскинув руки — руки, злыдни болотные, руки, а не лапы! — и упираясь ногами в столик. Столик накренился, содержимое упавшей вазочки разлетелось по ковру. Чертыхаясь от облегчения и досады одновременно, Феликс сел и принялся подбирать печенье. В этот момент в комнате стало светло, и позади него раздался тихий голос Принцессы:

— Хвала Серафимам, я вижу, вам уже лучше!

Многоликий повернул голову, посмотрел на неё снизу вверх — высокая тонкая фигурка в тёмном платье в горошек, растрёпанные волосы, радость на сонном личике — и вдруг совершил нечто такое, чего абсолютно от себя не ожидал: поднялся на колени, схватил девушку за обе руки и несколько раз их поцеловал.

Эрика ахнула и отпрянула. Феликс, опомнившись, отпрянул тоже, неловко встал на ноги, сделал шаг назад и буркнул, сам не свой от смущения:

— Простите, ваше высочество. Я забылся.

— Ни... ничего страшного, — пролепетала она, заливаясь краской, и спрятала ладони за спину.

— Я теперь ваш должник... навсегда... — начал было объяснять он, но осёкся, не сумев придумать слов, достойных её поступка.

— Я не смогла бы... иначе, — только и ответила та, кто его спасла.

Многоликий ещё раз шагнул назад, чтобы увеличить дистанцию, и пошатнулся.

— Пожалуйста, сядьте, — поспешно сказала Принцесса и подала ему пример, опустившись в одно из кресел.

Он осторожно примостился на диван и вытянул больную ногу.

— Что с вашей ногой? — спросила девушка.

Феликс отвёл глаза, не зная, говорить ли ей правду. Может ведь и не поверить... а если поверит, то как же, наверное, ей будет горько! Своего негодяя-отца Эрика любит и чтит, это он заметил сразу.

— Что с вашей ногой? — настойчиво повторила она.

— Угодил в ловушку, когда пытался пробраться в Замок.

— В ловушку? — тонкие чёрные брови озадаченно сошлись на переносице.

— Крысоловку или что-то подобное... Я её не рассматривал, ваше высочество. Мне было не до того...

— Крысоловку?..

— Я был тогда белкой.

Принцесса растерялась ещё больше.

— Но у нас нет таких ловушек, белки гуляют как хотят... Мы их даже подкармливаем...

— Ловушку поставили специально для меня — полагаю, не одну. А потом меня заманили в Замок.

Ему не очень-то хотелось признаваться, как глупо он попался, хотя, если она спросит, придётся, конечно, рассказать. Но Эрика не стала задавать вопросов. Краска смущения на её лице сменилась мучнистой бледностью, губы скорбно сжались.

— Это папа приказал их поставить, — проговорила она утвердительно, потёрла глаза и лоб и отвернулась.

— К рассвету, я надеюсь, всё заживёт, — попытался улыбнуться Феликс, не особенно, впрочем, надеясь, что его слова её утешат.

Принцесса не ответила. Повисла пауза. К мучительной неловкости, которую с момента появления девушки испытывал Многоликий, — за свой недавний порыв, за измятый вид, за хромоту и пропотевшую арестантскую робу — прибавился физический дискомфорт: выздоравливающее тело всё сильнее требовало удовлетворения естественных потребностей, и не только потребности в пище.

— Ваше высочество, — наконец, решился он попросить. — Позвольте мне воспользоваться вашей ванной.

— Ну конечно, — она встрепенулась и махнула рукой: — Ванная вон там.

Оборотень с усилием поднялся, но его нынешнюю боль нельзя было даже сравнивать с тем, что он чувствовал, когда был горностаем. Прихрамывая, двинулся в указанную сторону.

— Постойте, Многоликий!

— Да, ваше высочество?

Лицо Принцессы прояснилось.

— Как вас зовут? — спросила Эрика с милой его сердцу застенчивой улыбкой. — Я не знаю, как к вам обращаться.

— Меня зовут Феликс, — отозвался он.

— Рада знакомству, Феликс, — наигранно-церемонно ответила она и прыснула.

Впервые в жизни ему показалось, что у него красивое имя.

Потом он рассмотрел себя в большом овальном зеркале над полированной полкой, по-женски заставленной флакончиками и баночками разнообразных форм, цветов и размеров, и увиденное его не обрадовало. Время, проведённое в подземелье замка Эск, отпечаталось на облике Многоликого во всей полноте — лихорадочный взгляд, лиловые синяки под глазами, резче прежнего очерченные кадык и скулы, проступившие морщины на лбу. Хорошо бы, они исчезли быстрее, эти явные следы пережитого — тогда, уехав из Ингрии, он сможет быстрее забыть всё, что случилось с ним в злополучном королевстве. Всё-всё... и прекрасную принцессу Эрику, разумеется, тоже. Феликс поскрёб чёрную трёхдневную щетину и подумал, что хозяйке покоев горностаем наверняка нравился больше. Он толком не помнил, почему выбрал именно такой образ после освобождения от ненавистного пояса. Кажется, хотел, чтобы зверь получился как можно более симпатичным — чтобы ей даже в голову не пришло не забрать его с собой.

Хотя, по правде говоря, Многоликий и тогда уже понимал, что эта девушка не оставит без помощи даже гадкую бородавчатую жабу.

* * *

Эрика собрала с пола и выбросила печенье и погасила свет в гостиной, взамен включив его в кабинете. Светящиеся окна её покоев в пятом часу утра никого не удивят — она довольно часто бодрствовала в это время, вот только проводила его обычно не в гостиной, а за роялем или с книгой в своей постели. Принцесса понимала, что её неожиданный гость голоден, однако, кроме утраченного уже печенья, шоколадных конфет и тонко порезанного твёрдого сыра, у неё, увы, ничего не было. Она начала выкладывать конфеты на широкую плоскую тарелку с узорчатой каймой, стараясь, чтобы осталось место для сыра, но вовремя сообразила, что это лишние хлопоты. На одну тарелку высыпала все конфеты, на другую переложила весь сыр, поставила обе на рояль и вздохнула — всё равно этого было слишком мало для мужчины, который, она подозревала, три дня почти ничего не ел.

В душе у Эрики царил невероятный сумбур — непонятно было, смеяться ей или плакать. Многоликий-человек самим своим присутствием в её гнёздышке напрочь лишал её равновесия, а стоило ей вспомнить его склонённую темноволосую голову, прикосновения его твёрдых губ и колючих щёк, когда он целовал ей руки, и у бедной девушки сбивалось дыхание, и грудная клетка становилась слишком тесной для её сердца. 'Феликс, — прошептала она, как будто пробуя на вкус его имя. — Его зовут Феликс...' И хмыкнула: с горностаем ей было несравнимо проще! Но, как ни странно, она по-прежнему совсем его не боялась. Здравый смысл подсказывал ей, что безопасных людей в клетку и на цепь не сажают, и коль скоро Король распорядился сделать именно так, значит, были у него на то причины. Но доверие Принцессы к отцу — главное, на чём до сих пор держался её маленький мир — уже дало трещину. Трещина стремительно расширялась, и от этого было и грустно, и больно, и страшно.

Когда Многоликий вышел из ванной, Эрика сидела на крутящемся табурете у рояля и пыталась привести в порядок волосы. Ничего не получалось: тяжёлые гладкие пряди убегали из рук, не желая соединяться в косу. Феликс застыл на пороге кабинета, прислонившись плечом к косяку и глядя на Принцессу с непонятным выражением лица. В очередной раз смутившись, она бросила бесполезное занятие. Открыла рот, чтобы предложить гостю своё скудное угощение, но он заговорил первым, волнуясь и с видимым усилием подбирая слова:

— Ваше высочество, колыбельная... Вы пели колыбельную, прежде чем... прежде чем уснули...

— Я... Да, я пела, — растерялась Принцесса. — А вы, выходит, не спали... Я думала о маме, Феликс. Это была мамина колыбельная.

— Моя мать пела мне такую же, — признался Многоликий. — То есть не совсем такую... слова были немножко другие. Но мотив — точь-в-точь... До этой ночи я считал, что она сама его придумала.

— Я тоже эту песенку слышала только от мамы. Какое странное совпадение, — пришла в замешательство Эрика. — А кто она, ваша мама?

Феликс нахмурился:

— Я не знаю, ваше высочество. У меня никого не было, кроме неё... а она никогда не рассказывала, кто она и откуда. Я боялся спрашивать. Чувствовал, что вопросы её расстроят.

— А потом она...

— Да, потом она умерла. И забрала на Небеса свою тайну — если, конечно, у неё была тайна.

— По-моему, тайна была, — вдруг догадалась Принцесса. — О вас рассказывают, что вы росли в бедности...

— В нищете! — пожал плечами Многоликий.

— Но говорите вы совсем не как простолюдин! Мне недавно случилось общаться с портным из Икониума — это было ужасно, Феликс, я едва его понимала. А ваш ингрийский, честное слово, не хуже, чем у меня.

Он кивнул:

— Это от матушки, ваше высочество, вы правы. Когда я был маленький, я думал, она просто очень умная и сама смогла чему-то научиться... а остальные, кто не смог, злятся на неё, потому что завидуют. Но когда подрос, понял, что соседи не врали: она была другого поля ягода. Явилась однажды в посёлок неизвестно откуда, беременная или с младенцем на руках, и поселилась там — но стать своей, кажется, даже не пыталась...

Тяжело вздохнул, подошёл к роялю и впился взглядом в лицо Королевы на фотографии. Эрика, закусив губу, молча ждала, скажет ли он что-нибудь ещё.

— Вы очень похожи на её величество, — проговорил, наконец, Многоликий. — Кажется, будто на этой фотографии не она, а вы... через десять лет. А вот у моей матери с вашей нет ни малейшего сходства. Но всё же скажите: у Королевы были сёстры? Может, вам известно, что кто-то из них умер или исчез?

— Родных сестёр не было, — уверенно ответила Принцесса, своё генеалогическое древо она сумела бы нарисовать с закрытыми глазами. — Во всяком случае, я ничего о них не знаю. Мама была единственным ребёнком в семье.

— Я просто подумал, вдруг наши матери росли вместе? Может, была кузина? Воспитанница? Компаньонка? Какая-нибудь девочка по имени Магритт... Хотя я понятия не имею, настоящее ли это имя.

— Нет, Феликс, нет, — Эрике очень хотелось чем-то ему помочь, ей жутко было даже представить, каково это, жить оторванным своих корней — но увы, ничего подходящего вспомнить не удавалось. — То есть кузины, конечно, есть, я с ними со всеми знакома. Но среди них нет и не было Магритт, и ни одна из них, насколько мне известно, не пропадала.

— Нет, значит, нет, — Многоликий снова вздохнул, — значит, просто совпало. Простите, ваше высочество. За вопросы... и за предположение.

— Не стоит извиняться, я понимаю, что... — начала было Принцесса, но тут заметила, какими глазами он смотрит на приготовленные ею тарелки, и спохватилась: — Это для вас, Феликс! Знаю, вам этого не хватит, но у меня здесь больше ничего нет — и не появится, пока Вальда не принесёт завтрак.

— Ваше высочество, вы сокровище! Вы опять спасли меня от смерти, — с чувством ответил он и сразу же цапнул несколько кусочков сыра. — Надеюсь, к завтраку меня здесь уже не будет. Когда обычно приходит эта ваша Вальда?

— В половине седьмого, у вас ещё есть время. Берите всё и сядьте, пожалуйста, куда-нибудь, поберегите ногу.

Феликс устроился в кресле у печки и принялся за еду, Эрика повернулась к нему спиной — то ли для того, чтобы не стеснять его своим взглядом, то ли ради собственного спокойствия. Сидеть и смотреть, как он ест — в этом была какая-то недопустимая близость. Встала с табурета, передвинула мамину фотографию, сдула с крышки рояля невидимые пылинки. Собрала книги, лежавшие в беспорядке на бюро, и поставила их на книжную полку. Проверила, есть ли чернила в чернильнице...

— У вас тут всё совсем иначе, чем я думал, ваше высочество, — раздался вдруг повеселевший голос Многоликого.

Эрика обернулась и увидела, что оборотень с мягкой усмешкой наблюдает за её действиями. Тарелка из-под сыра уже опустела, конфет стало вдвое меньше.

— Иначе? — удивлённо переспросила она. — А что вы ожидали тут увидеть? Сплошную позолоту на мебели? Хрустальную люстру? Парчовый балдахин над кроватью?

— И это тоже, — хмыкнул Феликс. — Я был уверен, что королевские особы ровно так и живут...

— Королевские особы живут по-всякому, — перебила девушка. — Лично я не люблю пышность, мне нравится, когда вещей мало и ничего не блестит...

— Но я имел в виду другое, — продолжил её гость. — Мне казалось, королевский замок должен быть сверху донизу набит всякими магическими штучками — это же так удобно! Я думал, то немногое, что осталось в мире, хранится именно здесь, а на самом деле...

— Кое-что хранится. В закромах у Манганы, — Эрику передёрнуло от имени Потрошителя, а с лица Феликса пропала улыбка. — Но папа терпеть не может 'магические штучки', по-моему, он их боится, — пояснила девушка. — И дед мой был такой же. Вы, наверное, слышали, в нашей семье до меня Одарённые не рождались лет двести — или, может, они всю жизнь скрывали свой Дар, как я. И Серафимы к нам перестали приходить давным-давно, гораздо раньше, чем ко всем остальным. Считалось даже, что королевский род проклят...

— ...Пока Серафимы не исчезли совсем, — подхватил Многоликий. — Да-да, что такое об ингрийских монархах я слышал.

— Вот поэтому мы и обходимся почти без магии, — развела руками Принцесса. — У меня из волшебных предметов только мамина фотография... вернее, рамка от неё. Мама сама же мне её и подарила.

— Оберег?

— Да. Очень слабый. 'Материнское Сердце' папа бы дарить не позволил.

— Понятно, — отправив в рот следующую конфету, снова улыбнулся Феликс, хотел добавить что-то ещё, но передумал.

Он ясно видел, что волшебных предметов у Эрики не меньше двух, однако счёл за благо промолчать — довольно и того, что он нарушил её покой и украл её главную тайну, прочие тайны пускай остаются при ней.

* * *

Приглушив голод и окончательно успокоившись по поводу того, что с Даром всё в порядке и он вот-вот будет использован для побега из замка Эск, Многоликий стал оживать стремительно. Голова больше не болела, тело было таким же послушным и сильным, как прежде, боль и слабость в повреждённой ноге почти исчезли. Запасаясь теплом у круглого изразцового бока старинной печки, Феликс дожидался момента, когда сил станет достаточно для того, чтобы ни одно из предстоящих вскоре превращений не выбило его из колеи. К Эрике он успел немного привыкнуть — перестал ломать голову над тем, приятно ли ей его общество, подавил в себе желание совершить ещё что-нибудь эксцентричное от полноты чувств — и теперь просто тихо любовался ею из своего угла. Принцесса, поначалу тоже немилосердно стеснявшаяся гостя, в конце концов, вспомнила многолетние навыки светского общения и завела разговор, который, при всей его внешней несерьёзности, задел Феликса за живое.

Слово за слово, он пересказал Принцессе изрядную часть своей жизни, не касаясь разве что деталей бесчисленных авантюр — об этом Эрика его почему-то не спрашивала. Из недавних событий поведал про подлеца Пинкуса, не только продавшего его королевской Охранной службе, но заманившего в ловушку по её поручению — правда, признаться, сколь унизительно-примитивной была ловушка, так и не решился. Старьёвщика Многоликий вспоминал скорее с недоумением, чем с ненавистью — будто вытащил из воды слепого котёнка, которого кто-то хотел утопить, а котёнок в знак благодарности зубами и когтями в кровь разодрал спасавшие его руки. Упомянул, как несколько недель назад ему передали ультиматум Скагера: пойти на службу Короне либо быть наказанным за 'преступления' против неё, — проигнорированный им в уверенности, что поймать его всё равно не смогут. Эрика слушала с трогательным вниманием и задавала вопросы; в синих её глазах плескалась безбрежная грусть.

Когда Многоликий рассказал о встрече в Икониуме, после которой ему пришлось покинуть Империю, Принцесса оживилась:

— Джердон Третий — сам, лично — попросил вас уехать?! Удивительная история!

— 'Попросил' неправильное слово, ваше высочество, — уточнил Феликс. — Император был на редкость... убедителен. Вы же понимаете. А удивительней всего то, что он меня отпустил.

— А мне сегодня... то есть уже вчера сделал предложение его сын, — улыбаясь, сообщила Эрика. — Завтра... то есть уже сегодня состоится наша помолвка.

— Младший сын, Аксель? — Многоликий помнил, с какою пышностью два года назад в Империи праздновали свадьбу наследного принца Ральфа.

— Он самый.

— Что ж, ваше высочество, поздравляю от всей души. Я слышал, принц Аксель отличный парень, полагаю, вы будете с ним счастливы.

Принцесса, судя по всему, очень довольная предстоящей помолвкой, намеревалась развить тему, но Феликсу вдруг стало неприятно слушать. В приступе внезапного раздражения, о причинах которого совершенно не хотелось задумываться, он поднялся с кресла, подошёл к одному из окон, закрытых плотными светлыми шторами, и спросил:

— Какая здесь сторона? Восточная?

— Восточная, — подтвердила Эрика.

— Давайте посмотрим, что делается снаружи. Ночь на исходе, ваше высочество, мне пора.

— Давайте, — она приблизилась, осторожно раздвинула края штор, прильнула глазом к узкому просвету и замерла.

Многоликий замер рядом с ней, поймал себя на том, что пытается запомнить запах её волос, и впал в ещё большее раздражение.

— Ну как? Всё там в порядке? — поторопил он Эрику.

— Смотрите сами, — чересчур ровным тоном ответила девушка и отодвинулась.

Нынче ночью луна пряталась за тучами, поэтому лес за окном был не голубым, а чёрным — сплошная чернота до самой границы Замка, отделённая от низкого и мрачного неба почти не различимой линией горизонта. Огни Белларии и Наррахи заставили Феликса поморщиться: в эти города путь ему теперь заказан. Двигать нужно на юг, к Океану, решил он, там в каком угодно качестве попасть на борт отплывающего корабля, и тогда — прощай, Континент, здравствуйте, Новые Земли и новая, совсем новая жизнь. 'Так и будет', — пообещал себе Многоликий, пробежал глазами вниз, к зубчатому краю крепостной стены...

И задержал дыхание, не желая верить своим глазам. Во рту пересохло, голос свалился в хрип:

— Ваше высочество... вы заметили?..

— Конечно, заметила. Но надеялась, что мне померещилось, — прошептала Принцесса.

Фонарики, украшавшие стену, ещё вчера были всего лишь фонариками — разноцветными огоньками, зажжёнными по случаю праздника и пока не убранными. Они и сегодня сияли так же весело и ярко, но двое Одарённых, по очереди глядевших в окно, увидели ещё один свет — неожиданный и зловещий. Вдоль провода, питающего лампочки, мерцала красноватая магическая аура. Ни Эрика, ни Феликс не знали точно, что это за магия, но предположили оба одно и то же. Стена замка Эск, ещё вчера — всего лишь древняя каменная стена, хотя и высокая, и прочная, сегодня стала преградой, для беглых оборотней непреодолимой.

— Потрошитель, — сказала Принцесса, отступая от окна.

— Потрошитель, — согласился Многоликий, поворачиваясь к нему спиной.

— Но вы ведь можете стать птицей, Феликс? — с надеждой спросила она. — И перелететь на ту сторону...

— Вы что, думаете, он стал бы тратить энергию на такую мощную защиту, если бы я мог так легко её обойти? — буркнул оборотень, но тут же устыдился своей грубости и почтительно пояснил: — Ваше высочество, я не умею превращаться в птиц. А мои летучие мыши... увы, получаются абсолютно не летучими. И Мангана, само собой, об этом знает.

Эрика потупилась:

— Простите.

— Никогда больше не просите у меня прощения! — рассердился Феликс. — После того, что вы для меня сделали, вы до конца жизни можете говорить мне что угодно... и вообще вить из меня верёвки.

— Перестаньте, Феликс, — девушка досадливо шевельнула плечом. — Я не сделала ничего особенного; и вдобавок вы всё ещё не на свободе.

— Что есть, то есть, — тяжело вздохнул он. — Свобода пока откладывается. Сдаётся мне, даже если я стану очень маленьким и очень лёгким зверем, который не расшибётся при падении с высоты, перебросить меня на ту сторону у вас не получится. На месте Придворного Мага я бы позаботился о том, чтобы зверь не смог и близко подойти к стене... Ни сам, ни на руках у сообщника.

— Вы правы. И что же теперь делать?

Он надеялся, что Принцесса сама предложит очевидный выход, но она молчала, и вид у неё был растерянный.

— Ваше высочество, а не могли бы вы... — начал он, но её лицо из растерянного тут же стало расстроенным.

— Нет! — перебила его Эрика звенящим от неизвестной обиды голосом. — Нет! Я не могла бы...

— Извините меня, ваше высочество, я не хотел... — переполошился Многоликий, — я знаю, как важно вам сохранить свою тайну! Считайте, что я ни о чём не спрашивал...

— Вы не понимаете, Феликс! — девушка чуть не плакала. — Дело вовсе не в тайне. Я бы нашла способ, как переправить вас на ту сторону, чтобы меня никто не заметил. Но мне вообще нельзя покидать Замок, понимаете?

— Как нельзя? — не понял он. — Но ведь вы же...

— Я иногда выезжаю в столицу. Вместе с папой и с его охраной — не только обычной, но и магической. Но если я попаду за ворота Замка одна, меня... — Эрика осеклась, нервно сглотнула и спрятала лицо в ладонях.

'Злыдни болотные, похоже, сейчас я узнаю ещё одну её тайну!'

— Что с вами случится, если вы выйдете из Замка, ваше высочество? — осторожно спросил Феликс.

— Меня убьёт Тангрис, — не открывая лица, пробормотала Принцесса.

Настала очередь Многоликому — изумляться и восклицать:

— Тангрис?! Но почему — Тангрис?.. Разве она кого-нибудь убила?!

— Разумеется, убила! — Эрика опустила руки, посмотрела ему в глаза, и он увидел, что зрачки у неё расширены от страха. — Маму мою убила эта ведьма, Феликс. И поклялась, что убьёт её дочь.

Он потряс головой:

— Ерунда какая-то, ваше высочество... Я очень много слышал о Тангрис. Я, знаете ли, рос недалеко от её поместья. О ней говорили, что она хваткая и своего не упустит, но никто не называл её убийцей.

— Хотите верьте, хотите нет, а мою маму она убила, — Принцесса чуть не плакала. — А о том, что Тангрис крадёт Одарённых детей и забирает себе их Дар, вам говорили? Наверное, детишек Империи ей стало мало, она добралась и до Ингрии... Мама пыталась ей как-то помешать, кажется, даже помешала, и тогда Тангрис с нею расправилась.

— Мне никогда ничего подобного не говорили, — твёрдо сказал Многоликий. — И я сомневаюсь в том, что это правда. Если бы Тангрис была виновна в исчезновениях детей, в нашем посёлке шептались бы об этом. Такие слухи удержать невозможно.

— Хотите верьте, хотите нет... — повторила Эрика.

— А кто вам сказал, что Тангрис охотится за вами?

Он уже догадывался, каким будет ответ, и не ошибся.

— Папа.

— И вы уверены, что он сказал вам правду?

— Да, я уверена, — ответила Принцесса. — В этом случае — уверена. Я проверяла! — прерывисто выдохнула и продолжила: — Когда я была подростком, тоже подозревала, что папа всё придумал, чтобы не выпускать меня из Замка... и дважды пыталась уйти из дома. Мы ссорились... ужасно ссорились, так, что он потом неделями отказывал мне в аудиенции. В одну такую ссору я решила: уйду, и больше он вообще никогда меня не увидит. Думала, меня будет удерживать стража, но никто даже не пытался. Я и с горы-то не успела спуститься, Феликс, когда меня начали душить! — судорожным движением она прижала ладонь к горлу.

— Душить? Кто?..

— Я не видела. Почувствовала, как на шею набросили удавку и стали её затягивать. Я почти сразу потеряла сознание; когда очнулась, рядом со мной был папа, а вокруг толпилась стража. Он сказал, что меня едва успели спасти, и даже не стал ругать за побег. Я думала, просто не заметила нападавших, но Мангана объяснил, что никаких нападавших не было — была магическая удавка Тангрис, дожидавшаяся меня за воротами.

— Это был первый раз, ваше высочество. А второй?

— Он очень походил на первый. Мы снова поссорились, я снова ушла. Мне всё ещё казалось, что папа с Манганой водят меня за нос... какая же я была глупая! Отправилась другой дорогой, помнится, успела уйти немного дальше, и опять...

— Хватит, хватит! — попытался остановить её Феликс, испугавшись, что она расплачется. — Я понял!

— Во второй раз всё длилось гораздо дольше. У меня темнело в глазах, я чувствовала, как мои лёгкие... пустеют, а помощи всё не было и не было. Я успела проститься с жизнью, прежде чем перестала что-либо воспринимать, — закончила Эрика.

Она нащупала позади себя крутящийся табурет, обессиленно упала на него и закрыла глаза, ресницы и губы у неё вздрагивали. Многоликому очень хотелось её обнять, но разве мог он себе такое позволить?

В этот миг неумолимое время напомнило о себе боем замковых часов. Один, два, три, четыре, пять...

— Шесть! — вскинулась Принцесса. — Надо же, уже шесть! Валькирия явится через полчаса. Давайте спрячем вас поскорее, потом придумаем, как вам отсюда выбраться...

Многоликий без лишних слов обернулся горностаем. Девушка засуетилась, убирая тарелки и проверяя, не осталось ли в кабинете других следов его присутствия, потом подхватила зверя на руки и понесла в гардеробную, приговаривая на ходу:

— Куда же мне вас спрятать, Феликс? В шляпную коробку? Боюсь, вам придётся сидеть там до обеда — утром у меня помолвка... Но зато потом вы сможете нормально поесть!

Откуда-то с верхних полок она достала большую круглую коробку и усадила горностая в неё, пробежала пальчиками по его ушам и загривку. Многоликий фыркнул: 'Тоже мне, нашла себе кота!' — но разозлиться у него не вышло, вместо этого он ткнулся носом в ласковую руку, приглашая продлить удовольствие.

— Не скучайте! — прошептала Эрика, несколько раз провела ладонью по его спине — он замурлыкал бы, если бы горностаи умели мурлыкать! — неплотно закрыла коробку и убрала её в шкаф.

В коробке было мягко и довольно просторно, но густые человеческие запахи обступили зверя со всех со всех сторон, лишая его остатков душевного равновесия. Обострившимся слухом он различил, как Принцесса шелестит одеждой — наверное, меняет платье на ночную сорочку. Потом вдалеке щёлкнуло — хозяйка покоев отперла задвижку на входной двери, — коротко скрипнула кровать, и всё стихло.

Не нужно больше донимать Принцессу разговорами о волшебнице Тангрис, сказал себе Феликс. Ни о Тангрис, ни о том, кто и зачем запер Эрику в замке Эск. Многоликий был почти уверен, что догадался правильно. Не так-то просто удержать при себе такую догадку — бесёнок внутри него уже потирал лапки, предвкушая, как поразится девушка, узнав правду! — но промолчать всё-таки придётся. Сколь бы ни был плох ингрийский монарх, его наследница, бесспорно, пошла в мать, королеву Каталину, о добром сердце которой наслышаны были даже в Империи. Принцесса Эрика не заслужила того, чтобы её хрустальный мир в одночасье превратился в руины; всё, что ей следует знать о мире реальном, однажды она узнает от Короля. А он, Многоликий, в её жизни и так уже наследил от души, пора, наконец, остановиться.

Приняв решение, он запретил себе думать о ней — о нежных её руках и печальных глазах, о чистом голосе, напевающем матушкину колыбельную, о сегодняшней помолвке, одно лишь упоминание о которой вывело его из себя, — после чего свернулся клубком посередине коробки и вскоре сумел уснуть.

Глава шестая,

в которой Принцесса и Многоликий раскрывают прескверные тайны,

а принц Аксель так хорошо играет свою роль,

что Король предлагает поторопиться со свадьбой

Ночь, проведённая Эрикой в волнениях, каких она раньше не знала, и почти без сна, была ветреной, пасмурной и не слишком холодной. К утру же мороз усилился, а небо очистилось и теперь ярко синело в окнах, обрамлённое искристыми ледяными узорами. От многочисленных крыш замка Эск столбами уходил в морозную синь белый печной дым. Но ни чистое, как колодезная вода, бескрайнее небо, ни первозданная белизна спящих под снегом окрестных лесов не радовали нынче Принцессу. Щуря усталые глаза, она безотчётно сожалела о том, что всё это зимнее великолепие, которое могло бы стать отличным фоном для настоящей помолвки двух влюблённых, тратится впустую на фикцию, затеянную Акселем и ею. Жаловаться, впрочем, было не на что: предназначенный для Эрики фамильный перстень, ожидающий своего часа в кармане имперца, в ближайшие месяцы или даже годы лучше всяких оберегов будет защищать её от чьих бы то ни было посягательств. Следовало сказать спасибо принцу хотя бы за то, что убрался восвояси невыносимый герцог Пертинад.

Но об Акселе без пяти минут его невеста то и дело забывала, голова её была занята Многоликим и богатой на эмоции минувшей ночью. Перед глазами у неё стояло лицо мужчины, чёрное от боли вечером, когда она пришла в подземелье, но просветлевшее к утру. В ушах стоял густой и мягкий голос, поведавший ей о жизни, так не похожей на её собственную. А сердце Эрики сжималось и ныло от тревоги за этого человека, который всего три дня назад был для неё персонажем городских сплетен — только лишь образом, хотя и привлекательным, но нечётким. Хвала Серафимам, ей удалось избавить Феликса от самого страшного; но он не будет в безопасности, пока остаётся в Замке, а как его отсюда выпустить, она пока не знала.

Погружённая в свои мысли Принцесса едва пригубила кофе, не притронулась к утренней газете и с молчаливой покорностью фарфоровой куклы подчинилась Валькирии, когда та принялась наряжать её к предстоящей церемонии. Спохватилась девушка лишь тогда, когда горничная, сражаясь с мелкими пуговичками на платье для приёмов, поинтересовалась:

— Ваше высочество, вы себя как чувствуете?

— Всё в порядке, Вальда, а в чём дело?

— Да вы же терпеть не можете парчу и всегда ворчите, что она колется — тут расправь, здесь прикрой... с меня семь потов сойдёт, пока я вас одену. А сегодня тихо стоите, будто это не парча, а шёлк или бархат.

Лишь тогда Эрика сообразила, что ведёт себя странно, и поспешила исправить положение. Она непритворно зевнула — благо, ей действительно ужасно хотелось спать — и пожаловалась:

— Я не выспалась, среди ночи меня разбудил шум, и больше уснуть не удалось. Кстати, ты не знаешь, что случилось? У стражников был переполох, они почти до рассвета кричали и бегали с фонарями.

— Не знаю, ваше высочество. Болтают, что узник из подземелья сбежал...

Принцесса приподняла брови:

— И как, поймали?

— Да врут, я думаю, про узника-то. Неужто в Ингрии тюрем не хватает — подземелья ещё занимать? Уж на тюрьмы ваш батюшка никогда не скупился.

Упоминание об отце отозвалось тоскливой тягостью за грудиной.

Принцесса, и правда, терпеть не могла насыщенно-синее, под цвет её глаз и сегодняшнего неба, парчовое платье с высоким воротником-стойкой, узкими рукавами до середины кисти и длинным тяжёлым шлейфом. Но причиняемое им неудобство не шло ни в какое сравнение с другими заботами и печалями этого утра.

Король — неслыханное дело! — собственной персоной пришёл в покои дочери, чтобы проводить её в тронный зал, где должна была состояться помолвка. Приветствуя Эрику, он даже не смотрел, как обычно, ей за спину, а окинул её внимательным оценивающим взглядом — и, кажется, остался доволен:

— То что нужно, моя дорогая девочка! Жаль, Император сегодня не увидит, какая невеста будет у его сына — но ничего, в ближайшее время мы тебя ему представим.

— Спасибо, папа, — Принцесса почтительно склонила голову.

Следуя под руку с отцом из галереи в галерею, спускаясь и поднимаясь по лестницам, девушка заметила, что стражников стало гораздо больше, чем прежде, они стояли даже там, где раньше их не бывало, повсюду мелькали серые с красным мундиры королевской Охранной службы.

— Что происходит, папа? — играя свою роль, спросила она у отца. — Почему так много стражи?

— Не обращай внимания, дитя моё, — отмахнулся тот. — Замковый распорядок требует усилить охрану в дни помолвки наследников, а наш добрый Олаф слишком ревностно относится к своим обязанностям.

Эрика притворилась, что удовлетворена ответом, и больше ни о чём спрашивать не стала. Она пыталась понять, что думает Король о побеге Многоликого и подозревает ли её в соучастии, но все усилия были тщетны: отец, хотя и утратил вчерашнее благостное самодовольство, был невозмутим и своих подозрений, если они у него и имелись, ничем не показывал. 'Успокойся, не с чего ему тебя подозревать!' — сама себе напомнила Принцесса.

Зато Придворный Маг, раньше Скагера и его дочери явившийся в тронный зал, похоже, подозревал всех до единого, кто попадал в его поле зрения — буравил чёрными глазами фигуры и лица высоких гостей и королевских приближённых, надеясь распознать того, кто лишил его добычи, и сжимал губы в рассерженную нитку. 'Так тебе и надо, живодёр!' — злорадно подумала Эрика и послала Потрошителю ледяную улыбку вместо приветствия, получив в ответ короткий кивок. Неприязнь между нею и Манганой была застарелой и столь прочной, что оба они давно не пытались её скрывать.

Затем принцессиным вниманием надолго завладел Аксель, ослепительно красивый в белом парадном мундире с золотыми эполетами. 'Силы Небесные, может, хватит уже ослепительного?!' — мысленно взмолилась она, как только его увидела. Глаза, в которые как будто насыпали песку, болели от ярких красок и блеска тронного зала. Принц, впрочем, был так же улыбчив, любезен и предупредителен, как раньше, и одним своим видом успокаивал Эрику и примирял с реальностью. Церемония объявления помолвки прошла очень быстро. Король с явным удовольствием произнёс предписанные Законом слова родительского благословения. Аксель преклонил перед Принцессой одно колено и надел на безымянный палец её правой руки массивный старинный перстень с крупным треугольным сапфиром посреди бриллиантовой россыпи. Присутствующие разразились аплодисментами. В этих аплодисментах и в поздравлениях, которые за ними последовали, пышности и лести было неизмеримо больше, чем теплоты.

Посреди поздравлений принц, поймав тоскливый взгляд своей невесты и почувствовав её напряжение, но истолковав их по-своему, легонько обнял её за плечи, приблизил к себе и чуть слышно прошептал на ухо:

— Ничего не бойтесь, дорогая Эрика. Наш договор в силе...

— Я не боюсь, Аксель, — таким же шёпотом откликнулась она. — Я вам верю. — коснулась щекой его щеки, глянула через его плечо на толпящихся вокруг них гостей, придворных и членов семьи...

И вдруг увидела, как Марк, стоя рядом с Ингрид, снова одетой в алое, что-то говорит ей одними губами, а та в ответ одобрительно поднимает большой палец. Заметив, что Эрика на неё смотрит, мачеха расплылась в улыбке, сладкой, как мороженое с вареньем, подняла палец повыше и промурлыкала:

— Ты сегодня у нас красавица, милая!

У Эрики душа ушла в пятки от слов Ингрид, от её улыбки и жеста. Не бывало такого, чтобы этой женщине понравилось, как выглядит падчерица, да ещё захотелось похвалить её перед братом — не бывало и быть не могло! Принцесса нутром почуяла, что одобрение мачехи связано с интригой, которую они с Марком сплели вокруг помолвки, и ей стало нехорошо от страха.

Приём по случаю помолвки назначили на семь вечера, и у Принцессы появился шанс немного передохнуть, хотя, по правде говоря, на отдых она не слишком рассчитывала. Предстояло придумать, как быть с Многоликим; тревога за него, перемешанная с тревогой за саму себя, привели Эрику в такое взбудораженное состояние, что в свои покои она возвращалась почти бегом, чтобы этого состояния никто не заметил.

— Хочу есть и спать! И чем быстрее, тем лучше, — бросила она с порога дожидавшейся её горничной. — Должна же я сегодня поспать хотя бы пару часов? Принеси обед посытнее и оставь в спальне, приготовь постель, помоги мне переодеться и исчезни до половины шестого, договорились?

Расторопная Вальда управилась за пятнадцать минут, а главное, без отдельного напоминания закрыла в спальне шторы. Замок полон соглядатаев, которые наверняка глаз не спускают с окон, чтобы увидеть, не приютил ли беглеца кто-нибудь из обитателей королевской резиденции — но что может быть безобидней прислуги, готовящей хозяйские покои для дневного сна? Как только горничная ушла, Принцесса влетела в гардеробную, сняла с верхней полки увесистую шляпную коробку и опустила её на скамеечку для ног. Не то чтобы Эрика всерьёз боялась, что с горностаем что-то случилось в её отсутствие, но у неё уже плохо получалось владеть собой, волнение не отпускало её со вчерашнего вечера.

Стоило поднять крышку, и зверь белым всполохом метнулся наружу. Чихнул, повёл носом, осмотрелся — взгляд у него был живой и ясный, от ночного страдания не осталось и следа — и замер, вопросительно приподняв переднюю лапку. Девушка привычным уже движением погладила шелковистые уши.

— Всё в порядке, горничная появится только через три часа. Есть будете?

'Да'.

Грациозным движением он соскользнул на пол и перебежал на свободное место. Принцессе ещё ни разу не удалось отследить момент превращения: пушистый зверёк с симпатичной мордочкой, который только что был перед ней, зажмурился, выгнул спину — и вот уже вместо него стоит молодой мужчина чуть выше неё ростом, с резковатыми чертами лица, блестящими тёмными глазами и плутовской улыбкой. Ни чёрная щетина, ни мятая арестантская одежда ни капли не портили Феликса. Он сладко, до хруста потянулся и поиграл мускулами; улыбка стала дружелюбнее и шире. Абсолютно человеческая мимика Многоликого странно контрастировала с животной пластикой его движений. Не то Эрика успела за полдня забыть, как он выглядит, не то в нём появилось нечто новое, чего ещё не было в конце ночи — но теперь он казался воплощением энергии и физической силы. Принцесса сделала полшага назад и проговорила громче, чем следовало, чтобы скрыть новый приступ смущения:

— Обед вас ждёт, Феликс.

— Обед, — с наслаждением повторил он. — Лучшее слово в мире. Три дня назад я и представить себе не мог, что меня угостит обедом наследная принцесса Ингрийская.

'Три дня назад главной своей бедой я считала, что папа не отпускает меня одну в Белларию...' — подумала Эрика, но вслух этого говорить не стала.

Она усадила Многоликого за маленький столик в своей спальне, на котором Вальда сервировала обед, и радушно улыбнулась:

— Это всё вам!

Ей очень нравилось потчевать своего невольного гостя. Угощение получилось что надо, особенно если сравнивать с конфетами и сыром нынче ночью: холодная белая рыба с лимоном и пряностями, жаркое из лосятины с грибами в горшочке под хлебной крышечкой, овощи, запеченные с сыром, брусничное желе, полбутылки лёгкого фруктового вина, кофе в кофейнике — и на сладкое большой кусок слоёного пирога с марципаном и взбитыми сливками.

Феликс, похоже, дар речи потерял, увидев еду. С выражением блаженства на лице положил в рот, прожевал и проглотил ломтик рыбы и только тогда спохватился:

— Ваше высочество, спасибо! Но как же вы? Ведь это был ваш обед...

— Я совсем не голодна, — сказала Эрика, что было чистейшей правдой — ей кусок не шёл в горло от переживаний. — Ешьте, не беспокойтесь.

Многоликий посмотрел на неё в некотором замешательстве, но голод оказался сильнее вежливости: оборотень глубоко вздохнул и занялся едой. Вчерашняя неловкость, которую Принцесса испытывала, видя, как он поглощает пищу, никуда не делась — наоборот, усилилась, ибо теперь это происходило в святая святых её дома, где просто не могло быть посторонних. Чтобы отвлечься, она взяла с подоконника книгу, села на краешек кровати и начала читать, но слова проходили мимо сознания — если бы кто-нибудь спросил её сейчас, что она читает, она бы, наверное, не сказала даже, стихи или прозу.

— Ваше высочество! — вскоре позвал Феликс.

Эрика подняла на него глаза.

— Я оставил вам пирог и немного кофе, — с удовлетворённой усмешкой сообщил гость.

Она покачала головой:

— Не надо, Феликс. Я действительно ничего не хочу.

Он помолчал, потирая ладонью шею, словно никак не мог на что-то решиться, усмешка пропала, а взгляд стал встревоженным.

— Позволите задать вам вопрос?

— Пожалуйста, — она отложила бесполезную книжку и сложила руки на коленях.

— Судя по кольцу у вас на пальце, помолвка состоялась, — начал Феликс, поколебавшись ещё секунду. — Ничего неожиданного не случилось, не так ли?

— Разумеется, помолвка состоялась.

— Ваше высочество, я был уверен, что вы вернётесь счастливой! Будете порхать и щебетать, как птичка, а вы...

— А что я?

— А вы не порхаете и не щебечете! У вас в глазах тоска, более того, по-моему, вы напуганы... Я понимаю, что это не моё дело, но мне очень хочется знать, что с вами. Вы не хотите замуж? Чего вы боитесь? Скорых перемен в своей жизни?

У Принцессы защекотало в носу от его участливого тона. Да, она не хочет замуж, но дело-то совсем в другом! Рассказать? А что, если, правда, рассказать? Невыносимо и дальше бояться в одиночку! Вдруг он найдёт волшебные слова, которые успокоят её и утешат?

— Расскажите, ваше высочество, — ответил её мыслям Многоликий. — Кто знает, вдруг я сумею вам помочь?

И тогда она объяснила ему, что мачеха и брат, очевидно, задумали что-то против неё в связи с помолвкой, неизвестно, что именно, но, бесспорно, что-то скверное. Феликс слушал с напряжённым вниманием. Поколебавшись, Эрика поведала ему и то, что Ингрид и Марк — любовники, а её саму Марк ненавидит с детства, с того самого дня, когда осознал, что сестра непоправимо опередила его на пути к трону. Принцесса ожидала, что Феликс, как её отец, скажет, мол, навыдумывала ерунды — в глубине души она даже надеялась на это, она бы поверила тогда, что её опасения не стоят выеденного яйца. Но он ничего подобного не сказал, наоборот, его лицо становилось всё более мрачным по мере того, как появлялись новые подробности.

— Я полагаю, вы должны немедленно поставить в известность Короля, — очень серьёзно проговорил Многоликий, когда она закончила.

Эрика горестно махнула рукой:

— Он мне не верит, Феликс — считает, что я возвожу напраслину на его ненаглядную жёнушку.

— А ваш жених? Теперь он самый близкий вам человек после отца, верно?

— Аксель? — признаваться — так уж во всём сразу, решила Принцесса. — Он ненастоящий мой жених.

— Почему это ненастоящий?! — удивился её собеседник.

— Мы с ним так договорились... — кривовато улыбаясь, новоиспечённая невеста раскрыла ему секрет своей помолвки.

Многоликий длинно выдохнул, побарабанил сильными пальцами по столу и, глядя в сторону, произнёс с иронической ноткой в голосе:

— До чего всё сложно в королевских семьях!

— Увы. Я и не думала, что будет легко. Только надеялась, что у меня есть ещё немного времени...

— Благодаря принцу Акселю немного времени вы получили, — резюмировал Феликс. — Хотя бы в этом вам повезло, — и добавил после недолгого раздумья: — Ваше высочество, я помогу вам узнать, что замыслили эти двое. Сегодня вечером будет приём в честь вашей... гм... ненастоящей помолвки — я правильно услышал, что вы сказали Валькирии?

— Именно так.

— Сумеете притвориться, что по уши влюблены в своего жениха?

Девушка удивлённо вскинула брови:

— Попробую.

— А принц Аксель сумеет сделать вид, что отвечает вам взаимностью?

— Я попрошу его... думаю, он не откажет.

— Прекрасно. Тогда всё остальное я возьму на себя, — пообещал Многоликий.

И пододвинул поближе к Принцессе тарелку с пирогом и десертную вилку. Она машинально взяла вилку, погрузила её в аппетитные марципанно-сливочные глубины — и вдруг опомнилась:

— Силы Небесные, Феликс, где моя голова?! У нас так мало времени... С какой стати мы сейчас говорим обо мне? Мы же должны придумать, как выпустить вас из Замка!

— Я уже придумал, — спокойно ответил он. — К сожалению, без вашей помощи мне не обойтись, но, честное слово, для вас в ней не будет никакого риска.

* * *

Всё было в порядке. Мышь у Феликса получилась превосходная — лоснящаяся от сытости, совершенно здоровая и вполне довольная жизнью. Придуманный им способ выбраться из замка Эск превосходным, увы, не был — плану недоставало любимых Многоликим красоты и лаконичности, — но зато был надёжным и безопасным для самого беглеца и для его бесценной помощницы.

Прикинув, каковы площадь Замка и глубина его подземелий, Феликс пришёл к выводу, что Мангане не хватило бы сил целиком закутать в магический кокон такое большое сооружение. Скорее всего, Придворный Маг защитил только зубчатый край крепостной стены; максимум, заколдовал стебли плюща на внешней её стороне. Но какие-то из множества воздуховодов и канализационных стоков, разумеется, остались открытыми. Идти в лабиринт подземных коммуникаций наудачу, само собой, не стоило — слишком велик риск заблудиться и, в лучшем случае, умереть ожиревшей мышью в каком-нибудь зернохранилище. Следовало найти чертежи, на которых всё это обозначено. Принцесса Эрика сказала, что знает, где хранятся чертежи, и пообещала раздобыть их после приёма. Единственное, что оставалось сделать Многоликому для подготовки к побегу — с их помощью проложить для себя маршрут.

Итак, всё было в порядке. Однако Феликс, прячась в мышином обличье за бархатной портьерой зала для приёмов, был вне себя от раздражения! Мимо него нескончаемой чередой проплывали мужские ноги в начищенных ботинках, колыхались подолы женских вечерних нарядов. От запаха паркетной мастики першило в горле, сияние многоярусных люстр слепило глаза, музыка оглушала нежные мышиные уши, но злился оборотень не на суету, не на мастику, люстры и музыку, а на самого себя.

Какого ляда он решил, что принц Аксель — копия своего отца? Наверное, перепутал его со старшим братом Ральфом — того, и правда, можно было принять за Джердона Третьего, чудесным образом помолодевшего. Многоликий ожидал увидеть рядом с Принцессой щуплого юношу, по голову ниже неё, с крадущейся походкой, невзрачными лисьими чертами лица и улыбкой, про которую никогда знаешь наверняка, есть она или её нет. Но молодой человек, которого в этот вечер держала под руку Эрика, улыбался широко и искренне, и то, что он оказался красавцем-богатырём, словно сошедшим со страниц древней саги, поразило Феликса до глубины души. Смотреть, как ласково этот красавец-богатырь перебирает пальчики своей спутницы и нашёптывает что-то ей на ухо, было невыносимо. Принцесса в блестящем атласном платье непонятного цвета — мышиные глаза Многоликого не различали красок — и с волосами, перевитыми нитями жемчуга, выглядела настоящей невестой. Она принимала как должное нежности принца и не сводила с него влюблённых глаз, что задевало Феликса ещё сильней. Тот факт, что взгляды и прикосновения — часть спектакля, самим же Многоликим предложенного, его почему-то нисколько не утешал.

Ревность это, самая обыкновенная ревность! Не склонный к самообману Феликс отлично понимал, как называется изнурительный зуд у него внутри. Как понимал и то, что ни малейшего права ревновать Принцессу у него нет — но справиться с собой он не мог. Злыдни болотные, до чего красивая пара! Принц Аксель будет дурак, если откажется от такой девушки! И она тоже рано или поздно поймёт, что сын Джердона — исключительно подходящая для неё партия. Поиграют оба в своеволие, да и поженятся через полгода, к вящей радости обоих правителей, решил Многоликий. Так или иначе, монаршие матримонии — не его дело; его дело — проследить за родственничками Принцессы, подслушать их разговор и передать ей. После чего бежать из замка Эск, сверкая пятками, пока есть хотя бы крошечная надежда выбросить наследницу трона из головы и из сердца.

Но, кажется, такой надежды уже не было вовсе.

Феликсу приходилось то и дело напоминать себе, что он здесь не для того, чтобы наблюдать, как любезничают друг с другом жених и невеста; главные объекты его интереса — яркая блондинка лет тридцати в тёмном платье с глубоким декольте и долговязый юнец с усиками, налегающий на шампанское. Эти двое весь вечер как будто не замечали один другого: Ингрид не отходила от Короля, а Марк перемещался между гостями, развлекая их шуточками и расточая комплименты. Приём уже подходил к концу, когда Многоликому, наконец, удалось перехватить недвусмысленный обмен взглядами: мальчишка, встретившись глазами с мачехой, вопросительно поднял брови, она в ответ чуть заметно повела подбородком в сторону бокового выхода.

Как только гости по очереди принялись откланиваться, Ингрид, отставив вазочку с мороженым, смешалась с толпой и исчезла. Марк ещё какое-то время маячил в зале — теперь Многоликий смотрел только на него, ни на что не отвлекаясь, — но вскоре двинулся к той двери, на которую указала женщина. Шустрый зверёк, никем не увиденный, вдоль плинтусов помчался вслед.

Марк миновал короткий тёмный коридор, оглянулся, убеждаясь, что сзади никого нет, и вошёл в комнату, оказавшуюся маленькой прохладной гостиной, Феликс прошмыгнул за ним. Парень запер дверь. Мачеха ждала, сидя на кушетке под окном и подставив холёные плечи и руки лунному свету.

— Поди сюда, милый, — произнесла она грудным голосом. — Я соскучилась.

Сначала они целовались, так долго и с таким смаком, что Многоликий успел отчаяться, решив, что ничего, кроме адюльтера, ему здесь не покажут. По крайней мере, в том, что Ингрид изменяет Королю с его сыном, Принцесса не ошиблась... но ведь само по себе это ничем ей, Принцессе, не грозит. Что же касается тайных замыслов любовников, то, судя по сбивчивому рассказу Эрики, заговорщикам не просто нужно, чтобы она была помолвлена — им важно, как она относится к своему жениху. Для того и понадобился сегодняшний спектакль, чтобы им захотелось обсудить происходящее. На спектакль это, впрочем, совсем не походило, но какая разница? Главное — результат!

Феликс уже начал сомневаться в том, что его расчёт верен, но первые же слова, которые сказал Марк, оторвавшись от губ любовницы, сомнения развеяли:

— Ты была права. Сестрица влюбилась в этого Акселя, как кошка — вот умора!

— Малыш, я всегда права, можно подумать, ты не знаешь, — проворковала Ингрид. — Всякий, кто видел нашу девочку сегодня вечером, поверит, что ради своего жениха она готова на что угодно.

— Ещё бы! Я даже сам в это поверю! И как мы теперь будем действовать?

Притаившийся под креслом Многоликий дышал через раз, чтобы не пропустить ни звука. От того, что он услышал, короткая серая шёрстка встала дыбом.

* * *

Принц Аксель, нашёптывая на ушко Эрике милые глупости, трижды за вечер назвал её Анитой, но ей и в голову не пришло на него обидеться — она даже не сразу заметила его оговорки. Беседуя с ним, глядя на него, позволяя ему ласкать свою руку, Принцесса и сама-то думала вовсе не о нём, а о другом человеке. Вернее, о том, кто в этот миг человеком не был и невидимкой притаился где-то в зале в юрком мышином теле. Зная, что сейчас Многоликий наблюдает и за нею тоже, Эрика держала спину ещё прямее, чем обычно, и всю душу вкладывала в исполнение роли без памяти влюблённой невесты. Девушка нервничала, но не только потому, что чувствовала на себе взгляд оборотня. Куда сильнее её тревожило то, что её желание узнать о планах заговорщиков вынудило гостя обменять тишину и безмятежность её покоев на бесчисленные опасности замка Эск. Феликс, правда, уверял, что ни малейшего риска в его прогулке не будет, в банальную мышеловку он больше не попадётся, а магическую ловушку заметит за версту — но Эрике всё равно было страшно, происки Придворного Мага мерещились ей на каждом шагу. Найти чертежи — вот самое важное дело этого вечера! Лишь бы сегодня же ночью Многоликий убежал туда, где никакой Потрошитель не сможет до него дотянуться.

Как быть с пошатнувшимся доверием к отцу, она подумает потом, когда всё закончится. О прорехе, которая останется в её жизни после того, как Многоликий исчезнет, думать не хотелось вовсе.

Приём, короткий и малолюдный в сравнении с недавним балом, казался Эрике бесконечным и измотал её мельтешением и словоохотливостью гостей. Она едва могла дождаться момента, когда можно будет проститься со всеми этими людьми и сбежать в библиотеку. Но после того, как благословенный момент наступил, мнимый жених вызвался проводить её до самых покоев. Не придумав, как отказаться от проводов, чтобы это выглядело естественно, Принцесса покинула зал вместе с Акселем.

Как только они остались одни в коридоре, Эрика проговорила со всей сердечностью:

— Спасибо вам, принц, вы замечательно мне подыгрывали!

Её благодарность к нему за то, что он, не задавая вопросов, согласился выполнить её просьбу и замечательно исполнил свою роль, была совершенно искренней. Как и её симпатия к нему, стремящемуся сохранить свою любовь вопреки обстоятельствам и воле Императора.

— Не за что, сударыня, мне было совсем несложно, — вполголоса ответил Аксель. — Это я должен благодарить вас за то, что вы приняли моё предложение... Но тс-с-с! — и показал глазами ей за спину.

Их догонял Король, сияющий, как золотой слиток.

— Дорогие мои, не могу высказать, как я счастлив, что вы поладили! — воскликнул он ещё издали. — Завтра же распоряжусь, чтобы начинали приготовления к свадьбе. Откладывать незачем, не так ли?

Эрика остолбенела, её спутник, похоже, тоже потерял дар речи, но Аксель пришёл в себя первым.

— Ваше величество, если вы не возражаете, я бы хотел до свадьбы вместе с моей невестой совершить путешествие в Икониум, чтобы познакомить её с моим отцом, — произнёс он с почтительной улыбкой.

— О, разумеется, поездку нужно предпринять немедленно, — обрадовался Скагер. — Я поеду с вами, отправимся в путь прямо завтра. А свадьбу сыграем ровно через месяц. Вы рады?

— Отличная мысль, ваше величество, — кивнул Аксель, не переставая улыбаться.

— Спасибо, папа! — пролепетала потрясённая Принцесса.

— Значит, мы обо всём договорились, — заключил Король, сблизил ладони, намереваясь потереть одну о другую, но удержался. — А теперь я вас оставлю, дорогие мои, наверняка вам хочется немного побыть наедине.

Он расцеловал дочь — Эрика не смогла бы вспомнить, когда он целовал её в прошлый раз! — коротким одобрительным движением сжал плечи предполагаемому зятю и, обогнав пару, устремился в направлении Кедрового кабинета.

— Вы не только прекрасный актёр, Аксель, — пробормотала Принцесса, кое-как восстанавливая самообладание. — У вас ещё и выдержка... любому на зависть. Где вы всему этому научились?

— Рядом с моим отцом и не такому научишься, — хмуро ответил принц. — С ним только дай слабину — и будешь всю жизнь плясать под его дудку. Да я и так пляшу, чего уж там... иначе меня бы сейчас здесь не было. Но свадьбу, Эрика, мы всё равно отложим, не сомневайтесь! — встрепенулся он. — Я знаю, что нужно будет сделать...

'Чертежи!' — вдруг вспомнила она. На то, чтобы решить, как избежать свадьбы, время ещё осталось, а вот поход в библиотеку откладывать некуда.

— Простите, ради всего святого, у меня есть очень срочное дело! — быстро сказала девушка. — Жду вас через час в оранжерее, ладно?

Он молча кивнул и отступил в сторону, давая ей дорогу.

Попетляв немного в пустых и тёмных коридорах, Эрика спустилась в одну из самых старых библиотек, где хранились фолианты — ровесники фундамента Замка. На поиски обещанных Многоликому чертежей ушли считанные минуты: Принцесса помнила, в которой из книг видела нечто подобное — исследовательский азарт, владевший ею в отрочестве, не раз заставлял её перелистывать древние тома. Нужную книгу она вытащила не глядя, кончиками пальцем уловив дыхание многовековой магии. Вот и они, несколько страниц с чертежами коммуникаций, ещё на одной странице — нарисованная той же умелой рукой схема с отметками узких проходов, соединяющих каменные дебри подземелий с внешним миром, и на обороте — подробная карта ближайших окрестностей замка Эск. 'Не обижайся, книжица!' — попросила Эрика, виновато погладила рельефный кожаный переплёт, аккуратно вырвала нужные страницы, свернула их вчетверо и спрятала за корсаж.

В покоях было пусто, горничную Принцесса предусмотрительно отпустила до полуночи. Заперев дверь на задвижку и закрыв шторы, девушка зажгла свет в гостиной и осмотрелась. Многоликий, если, конечно, он вернулся, мог прятаться где угодно. 'Только бы вернулся! — взмолилась она, сжав руки. — Серафимы всемогущие, только бы с ним ничего не случилось!' И позвала с замиранием сердца:

— Феликс, вы тут? Валькирии нет и пока не будет, можете появиться.

Миг — и он уже стоял перед ней. У Эрики защипало глаза от радости при виде его хмурой небритой физиономии.

— Как я рада, что с вами всё в порядке! — выдохнула она, шагнула к дивану, чуть не запутавшись в шлейфе своего платья, и упала в подушки, только сейчас осознав, как сильно её вымотала тревога об этом человеке.

— Я же говорил, что так и будет, — без улыбки произнёс он.

— Пляшите: я достала чертежи! — сообщила Принцесса, уверенная, что в ответ он улыбнётся.

Но Многоликий, наоборот, стал ещё более мрачным:

— А я узнал, что задумали ваши мачеха и брат.

— Вот как? И что же? — подалась вперёд девушка. — Садитесь и рассказывайте скорее!

Феликс опустился на стул напротив неё. Он молчал и смотрел куда-то вбок, словно не мог подобрать нужных слов.

— Говорите же! — поторопила Эрика. — Что-то очень скверное?..

— Мне жаль, но... очень скверное, ваше высочество. Хуже не придумаешь, — он, наконец, посмотрел ей в глаза, и она испугалась — не столько его слов, сколько незнакомой темноты в его взгляде.

— Не томите, Феликс. Я должна знать правду!

— Да. Вы говорили, что Марк ненавидит вас за то, что вы отняли у него надежду унаследовать Корону...

— Не совсем отняла. Если я умру или сойду с ума раньше, чем рожу ребёнка, Марк станет новым... Силы Небесные, что, он и Ингрид собираются меня убить?!

— Нет. Убить они хотят Короля. Его величество, видите ли, слишком стар, чтобы Ингрид нравилось быть его женой. Но слишком молод, чтобы в ближайшие пару лет отправиться в мир иной своим ходом...

Принцесса вскинулась:

— Погодите, погодите! Что значит 'убить Короля'?! Его нельзя убить, Феликс, он защищён Короной.

— Вероятно, есть какой-то способ обойти защиту, ваше высочество. Во всяком случае, ваша мачеха говорила об убийстве, как о деле абсолютно решённом.

— А что дальше?

— А дальше ваши добрые родственники собираются сделать так, чтобы подозрение в убийстве пало на вас. Тогда вас объявят сумасшедшей, а Марк сядет на трон, как только достигнет совершеннолетия.

— Быть того не может... папа... — прошептала Эрика, у которой голова пошла кругом от дикости и неправдоподобия того, что она услышала. Во рту у неё пересохло, губы словно свело судорогой. — Папа... Как же так? Я думала, они хотят сделать мне какую-то гадость перед свадьбой, опозорить перед отцом, перед женихом или перед Джердоном... Но такое?! В голове не укладывается. Феликс! Но при чём тут моя помолвка?

— Помолвку они изначально намеревались использовать как повод для убийства, — пояснил Многоликий, которому, очевидно, тоже не слишком хотелось говорить то, что не сказать было нельзя. — Вернее, не помолвку, а сватовство, и не принца Акселя, а герцога Пертинада.

'Я умру, если он скажет, что папа собирался отдать меня замуж за герцога!' — подумала Принцесса.

— Дело в том, что Король собирался отдать вас замуж за герцога, — сказал Многоликий.

И она не умерла, только задержала дыхание от боли.

— Вы не знали? — приподнял он брови, всматриваясь в её лицо.

Она покачала головой.

— Может, он и не собирался, ваше высочество, — попытался успокоить её Феликс. — Но заговорщики полагали, что господин герцог торчит в Замке именно ради этого. Они ожидали, что он вот-вот сделает вам предложение, Скагер будет настаивать, чтобы вы ответили согласием, вы заартачитесь... а когда Короля убьют, можно будет объявить, что убили его вы, чтобы избежать нежеланного брака...

— Но потом, когда появился Аксель...

— Когда появился Аксель, они и не подумали отказаться от своего плана. Сначала надеялись, что вы и ему дадите от ворот поворот, потом поняли, что этого не случится — и сочинили другую легенду. Принц, как известно, четвёртый из детей Джердона — править Империей ему не светит. А вы, якобы, влюбились до беспамятства и решили избавиться от отца, чтобы ваш жених стал мужем королевы, а не принцессы.

Эрика зажмурилась и прижала пальцы к вискам.

— Бред какой-то, Феликс. Это же бред! С чего они взяли, что дознаватели поверят им, а не мне?! Я люблю отца. Разве я хоть раз кому-нибудь давала повод думать, что хочу от него избавиться? Как они будут доказывать, что я сумасшедшая? Послушайте, у них ничего не получится. Нужно только предупредить папу и Олафа, и тогда...

— У них получится, ваше высочество... — попытался перебить Многоликий.

— Да нет же! Пускай мне не поверят на слово, но ведь есть волшебные способы узнавать правду! 'Окно Памяти' и тому подобные штучки. Кажется, это очень больно, но я...

— Это очень больно, — повысив голос, чтобы она услышала, подтвердил Феликс, — но дело в другом. Дело в том, что заговорщиков не двое, а трое.

— Трое?! — ахнула Эрика. — А кто третий? Неужели Аксель?!

— Нет, что вы, принц — такая же пешка, как вы... извините. Третий — Придворный Маг.

Потрошитель. В глазах у неё потемнело, она откинулась на спинку дивана, чувствуя, как кровь отливает от лица, в голове пронеслось паническое: 'Да уж, с 'доказательствами' у них проблем не будет!'

— С его помощью они докажут что угодно, — сказал вслух Многоликий.

— И, видимо, именно он знает, как убрать защиту Короны... — дополнила Эрика.

Повисла пауза. Шокированная и перепуганная Принцесса безуспешно пыталась уместить в голове новое знание, а Феликс ожидал её реакции. Не дождавшись, заговорил снова.

— Есть один неприятный нюанс, ваше высочество.

— Всё ещё хуже, чем я думаю? — с истерическим смешком поинтересовалась девушка.

— Убийство должно произойти до свадьбы. Потому что если вы с мужем успеете... — он смутился, — ...зачать ребёнка, никакой определённости с престолонаследием уже не будет. Начнётся долгое и сложное разбирательство, в которое непременно вмешается Император, и правда может выплыть наружу, несмотря на усилия Манганы.

— А свадьба назначена через месяц!

— Как через месяц? — удивился Феликс. — Вы же говорили, что помолвка фиктивная и вряд ли вообще закончится свадьбой...

— У моего отца на этот счёт другое мнение, — Эрика поняла, что ещё чуть-чуть, и она разревётся, как маленькая девочка.

Он, видимо, тоже это понял, потому что глаза у него испуганно округлились. Только слёз сейчас и не хватало! Девушка шумно втянула носом воздух, раз, и ещё раз, стало немного легче, но ужас ситуации никуда не делся. Дрожащим голосом проговорила:

— Вы ведь помните, папа мне не верит, ему бесполезно всё это рассказывать, если слова нечем подтвердить. Я рассказала бы начальнику Охранной службы — он предан Королю, как никто другой — и уехала бы из Замка до тех пор, пока Олаф не раздобудет доказательства того, что я не вру. Но я не могу уехать... вот что самое страшное.

— Даже со своим женихом? Вы не собираетесь в Икониум к Императору? У принца Акселя тоже должна быть магическая защита...

— Собираюсь. Завтра. Но папа поедет с нами, и, разумеется, потащит с собой Ингрид, а может, и Марка. Осуществить задуманное в поездке им будет даже проще...

— А если поехать куда-нибудь вдвоём с принцем?

— Папа меня не отпустит. Но если бы и отпустил... Феликс, я боюсь! Откуда я знаю, насколько хороша защита у Акселя и хватит ли её на меня? Я пленница, Феликс, я настоящая пленница! Если меня опять начнут душить прямо за воротами... — Эрика будто наяву ощутила, как её горло стягивает удавка, закашлялась и умолкла, спина стала мокрой от холодного пота.

Многоликий вскочил и несколько раз прошёлся по комнате. Принцесса уже немного научилась угадывать по его лицу, о чём он думает, и поняла: он вновь набирается духу, перед тем как выложить дурные вести.

— Да говорите же, Феликс! — не выдержала она. — Нет ничего такого, что нужно от меня скрывать.

— Вы правы, ваше высочество, — признал он, останавливаясь перед ней. — Об этом вы узнать должны. Вернее, задуматься... О том, что за сила и почему столько лет удерживает вас в Замке.

— Что за сила и почему?.. — повторила Эрика, глядя на Многоликого в недоумении. — Но ведь я уже объясняла вам, это Тангрис.

Он снова уселся на свой стул, придвинув его ближе к дивану. На секунду Принцессе почудилось, что Феликс сейчас наклонится к ней и прикоснётся тёплой ладонью к её запястью, и очень захотелось, чтобы он это сделал — но вместо этого он скрестил руки на груди, словно стремился от неё закрыться.

— Тангрис... ну да, Тангрис. Послушайте, ваше высочество. У меня нет никаких... материальных свидетельств того, о чём я тоже уже говорил. Но коль скоро вы до сих пор верили мне на слово — я и сам не знаю, чем заслужил такое доверие! — попробуйте поверить ещё раз. Волшебница Тангрис — не убийца.

— Она не волшебница, Феликс. Она ведьма. Старая злая ведьма.

Он невесело усмехнулся:

— Вы трижды ошиблись, ваше высочество. Но это неудивительно — ведь о Империи вы знаете только понаслышке, не так ли?

— Увы, — кивнула Принцесса.

— А я прожил там почти всю жизнь. Если бы вы, как я, выросли в Икониуме или неподалёку от него, вам бы и в голову не пришло назвать Тангрис 'старой злой ведьмой'. Она совсем не старуха и не...

— Только не говорите, что она добра, как Ирсоль Справедливая! — рассердилась Принцесса.

Не может быть, чтобы он говорил о той самой Тангрис, которой её пугали с детства!

— Добра? Вовсе нет, — он поморщился. — Её считают прожжённой эгоисткой, которая заботится только о себе самой...

— Вот видите!

— Но Тангрис — одна из сильнейших волшебниц в мире. Ей нет никакого смысла ни воровать Одарённых детей, ни кого бы то ни было убивать... Она и так может получить всё, что взбредёт ей в голову, одним движением пальцев. Понимаете?

— По-вашему, ей не могло взбрести в голову похищать чужие Дары? — возразила Эрика. — Просто так, Феликс, от пресыщенности и скуки...

— Зачем похищать, ваше высочество, если можно купить? — вздохнул Многоликий. — Тангрис очень богатая и влиятельная женщина. У нас ходили слухи, что кому-то когда-то она заплатила за Дар хорошие деньги. Но я ни разу не слышал, чтобы она промышляла разбоем. Впрочем, я об этом уже упоминал.

Принцесса была в замешательстве. Слово её отца — против слова Феликса! Ясно, что один из них солгал или даже много лет подряд окружал её ложью...

— Ваш отец и сам мог быть обманут, — мягко произнёс её собеседник. — Откуда ему знать, что собой представляет волшебница из Икониума? Тем более, что Король, как вы сказали ночью, вообще сторонится магии.

— Не пытайтесь подсластить пилюлю, — отмахнулась Эрика. — Хорошо, допустим — только допустим! — Тангрис тут, и в самом деле, ни при чём. Но что тогда происходит со мной, как только я выхожу из Замка? Откуда она взялась, эта проклятая удавка? И кто, скажите на милость, убил мою маму?

— А почему вы думаете, что её величество убили? — ответил Многоликий вопросом на её последний вопрос. — Только не говорите, что так сказал ваш отец — это я уже уловил. Но вы знаете, как всё произошло?

— Конечно, знаю, — Эрика переплела пальцы и стиснула руки так, что побелели костяшки. — Мамин экипаж перевернулся на мосту через Палаэту и упал в воду. Там глубина по колено, Феликс... кучер и оба телохранителя отделались ушибами. Но когда маму подняли из воды, оказалось, что она...

— Ваше высочество, — остановил её Многоликий, — захлебнуться и утонуть можно даже в ванне. Убийц никто не видел, не так ли?

Принцесса покачала головой. Феликс разгорячился:

— А теперь вспомните, что ещё вам рассказывали о матери. Королеву Каталину даже в Империи вспоминают до сих пор. Как она помогала всем сирым и убогим, попадавшим ей на глаза. Как давала деньги каждому, кто жаловался на нищету. Как упрашивала Короля оказывать помощь нуждающимся. Как ездила через полстраны почти без охраны, чтобы открыть очередную больницу или школу для бедных. Полагаете, всё это нравилось вашему отцу?

— Нет... наверное, нет... — пробормотала Эрика.

— А потом она погибла. Кто отвечал за её охрану? Мангана?

— Не знаю. Или он, или Олаф...

— Мангана мог сказать Королю, что её величество убили — чтобы снять с себя ответственность за её нелепую смерть. Или же обманули только вас. А вы, ваше высочество, так сильно похожи на мать, что ваш отец попросту испугался повторения — что вы, как она, будете денно и нощно терзать его просьбами осчастливить всю Ингрию, а потом, чего доброго, и погибнете, как Королева. Поэтому вам рассказали страшную сказку про Тангрис — чтобы вы сидели в Замке и не рыпались... простите. Могло такое быть, ваше высочество?

— Могло, — неохотно согласилась Принцесса.

— А уж Мангана позаботился о том, чтобы сказка была достоверной, — закончил Феликс и перевёл дух.

Эрика помолчала, примеряясь мысленно к стройной версии Многоликого, и сразу же вспомнила об одном обстоятельстве, которое её рушило. Уточнила:

— По-вашему, удавку для меня сделал Придворный Маг? Только для того, чтобы меня запугать?

— Именно! — подтвердил он.

— Не сходится, Феликс. Он не мог. Вы, должно быть, не знаете... у Потрошителя нет никакого Дара, и колдовать на расстоянии он не способен. Ему, наверное, нет равных во владении магическими предметами — не хочу даже думать, что за безумные возможности он прячет в своей кладовой. Но когда я пыталась уйти из Замка, ничего магического при мне не было. Ничего такого, к чему он мог бы прицепить свои чары. Нет, Феликс, это не Мангана. Душил меня кто-то другой.

Многоликий всем корпусом подался к Эрике, и снова ей показалось, что он хочет взять её за руку.

— Мангана не Одарённый? Вот как? Но, ваше высочество... — начал было оборотень, и тут в дверь принцессиных покоев постучали — негромко, но чрезвычайно настойчиво.

* * *

В дверь ещё продолжали стучать, а Феликса в гостиной уже не было. Вернее, он был — прятался мышью за диванной ножкой, но приготовился при малейшей опасности порскнуть в широкую щель между половицами, которую подыскал заранее. Однако сначала нужно всё же узнать, кто и зачем явился к Принцессе в такой поздний час!

— Минуту! — крикнула Эрика и провела ладонями по лицу, пытаясь снять с него потрясённое выражение.

Даже усталая, напуганная и бледная, она выглядела прелестно. Сколь бы ни был тяжёл разговор, который они только что вели, Многоликий любовался ею всё это время и наслаждался тем, что её слова, и взгляды, и даже горькие её улыбки принадлежат сейчас ему одному. А как искренне она обрадовалась, когда увидела, что он вернулся! Хоть Феликс и обещал самому себе забыть эту девушку, когда всё закончится, но понимал, что солнечные зайчики счастья в её глазах и пылкие слова: 'Как я рада, что с вами всё в порядке!' — останутся с ним насовсем. Он сам же и сохранит их в памяти, и долгие зимние ночи уже не будут такими тёмными и холодными, как прежде... Но звучный голос принца Акселя, раздавшийся снаружи, убил очарование момента, и Многоликий почувствовал себя обкраденным.

— Эрика, вы спите?

Принцесса разом расслабилась и опустила плечи, в визите её жениха ничего угрожающего не было.

— А, это вы! Сейчас открою.

Огляделась, убеждаясь, что один её гость успел исчезнуть, и торопливо впустила другого. Аксель перешагнул порог и заполнил собой комнату, которая сразу стала казаться маленькой. В руках он держал ярко-красный тропический цветок, названия которого Многоликий не знал. Принцесса притворила дверь, в замешательстве окинула взглядом пришедшего и вдруг всплеснула руками:

— Ох, Аксель! Вы ждали меня в оранжерее и не дождались! Не понимаю, как я могла забыть?..

— И я не понимаю, — сердито ответил он. — Как будто вам нет дела до того, что ваш отец назначил свадьбу через месяц...

— Простите меня, Аксель, — Принцесса потянула его за рукав, отодвигая подальше от двери. — Но если кто-то видел, как вы шли ко мне в такой час, свадьбу, боюсь, придётся устроить завтра.

— Никто меня не видел, сударыня. Я попал в вашу башню через галерею на втором этаже, стражники у входа меня не заметили...

— А если бы вам открыла горничная?

— Я сказал бы ей, что хочу пожелать вам доброй ночи и вручить это.

Аксель протянул Принцессе цветок, наверняка сорванный в оранжерее. Эрика пристроила подношение в вазу, где уже стояли другие цветы — точно такие же, какие были в её волосах, когда она в первый раз пришла в подземелье. Их названия Феликс не знал, но зато знал, что от их лёгкого и нежного запаха отныне у него всегда будет тоскливо сосать под ложечкой.

Принцесса усадила жениха на диван, так что теперь Многоликий-мышь видел только его ноги в щёгольских светлых брюках и начищенных ботинках, села на стул перед ним и поинтересовалась:

— Как вы вообще меня нашли?

— Его величество показывал мне Замок в день, когда я приехал. Сказал, вот одна из самых старых построек — раньше её называли Башней Серафимов, а теперь это Башня Наследницы.

От слов 'Башня Серафимов' мышиное сердечко, и без того частившее, заполошно зашлось. Наследство Ирсоль спрятано где-то здесь? Неужели?! Феликс как будто снова оказался в гостиной предателя Пинкуса — поражённый, трепещущий, потерявший разум от близости того, о чём мечтал с детства. 'Ну нет! — тут же осадил он себя. — Провались оно, это Наследство! Второй раз на ту же удочку я не попадусь!' Происходящее в гостиной Эрики вновь завладело его вниманием.

— Аксель, вы, наверное, решили, что я обманула вас и сговорилась с отцом, чтобы он ускорил свадьбу... — оправдывающимся тоном начала Принцесса.

— Я надеялся, что это не так, — проворчал Аксель.

— Конечно, это не так! Просто я только что узнала ужасную вещь и забыла обо всём на свете...

— Какую вещь, Эрика?

— Погодите... потом. Сначала о свадьбе. Вы сказали, что знаете, как можно её отложить...

— Не то чтобы знаю, но кое-какие мысли у меня есть.

— Рассказывайте, — она улыбнулась ему, доброжелательно, но очень грустно.

— Да-да... рассказываю, — судя по голосу, принц тоже улыбнулся и откинул подозрения. — У нас в Империи сезон свадеб длится полгода, от Осеннего до Весеннего равноденствия, в остальные месяцы устраивать свадьбы не принято...

— Это очень древняя традиция, — кивнула девушка, — в Ингрии её тоже не забыли, но, правда, в последние годы соблюдают не слишком строго.

— Но ведь соблюдают, и вам о ней давно известно, верно?

— Верно.

— Эрика! До весеннего равноденствия всего два месяца — не так и долго нам с вами нужно продержаться! Будем тянуть время. Завтра я скажу вашему отцу, что мой отец обидится, если дату свадьбы назначат до того, как он познакомится с моей невестой. А вы скажете Королю, что не хотите ударить в грязь лицом перед будущим свёкром и должны подготовиться к поездке. Недели две мы так с вами выгадаем. Потом поедем в Икониум, как и собирались. Свадьбу назначат на самый конец сезона... А поскольку после неё мне придётся навсегда переехать в Ингрию, оставшийся месяц мы с вами будем путешествовать по Империи. Одна из моих сестёр составит нам компанию, чтобы соблюсти приличия...

— И что же дальше? — спросила Эрика скорее вежливо, чем заинтересованно.

— Дальше? Я заболею. Подхвачу бронхит, буду лежать в постели и душераздирающе кашлять! Имею в виду, я симулирую болезнь.

Она усмехнулась:

— Думаете, вам удастся обмануть императорских врачей?

— Ни в коем случае! Но в заполярье они за нами не поедут, — ответил он с энтузиазмом. — На это я и рассчитываю! Вернуться к свадьбе мы не успеем, а переносу её на следующий месяц воспротивитесь уже вы... Будете твердить, что сочетаться браком после Весеннего равноденствия — дурная примета. Если всё это время мы будем вести себя, как примерные жених и невеста, вас послушают — и согласятся назначить свадьбу на осень.

Принц замолчал, Эрика — с непроницаемым выражением лица — молчала тоже. План был бы неплох, подумал Многоликий, не будь она заперта в Замке, как в клетке, и не задумай её родственнички выставить её отцеубийцей.

— Что скажете, принцесса? — спросил, наконец, Аксель.

— Скажу, что это был бы хороший план... если бы не два обстоятельства, — глядя в сторону, ответила Эрика. — С одним из них я живу полжизни, о втором узнала нынче вечером.

— Что за обстоятельства? — её собеседник, переставив ноги, подался вперёд, диван под ним скрипнул.

Эрика нахмурилась, потёрла лоб, тяжело вздохнула, решаясь, и начала с главного:

— Нынче вечером я узнала, что мой брат, моя мачеха и Придворный Маг задумали убить моего отца...

Она коротко и сухо, но с безжалостной ясностью объяснила, в чём заключается заговор. 'Молодец девочка, — восхитился Многоликий. — Никакой истерики, только факты!' Не видя лица принца, Феликс мог лишь гадать, как тот реагирует — доносившиеся возгласы свидетельствовали, что Аксель не верит своим ушам.

— Теперь вы знаете, как обстоят дела, — заключила Принцесса. — Мне кажется, для вас сейчас самое правильное — расторгнуть нашу помолвку, иначе и вас тоже замажут в грязи. И отец будет в безопасности — до тех пор, пока в Замке не появится... мой новый жених. Правда, боюсь, он появится очень скоро, — добавила она со вздохом.

— Расторгнуть помолвку?! Что вы!!! — ужаснулся Аксель. — Я-то к своей новой невесте поеду тогда прямо от вас, и от свадьбы через месяц мне будет уже не отвертеться... А значит, я никогда в жизни больше не увижу Аниту...

И столько было страсти в его словах, что Многоликий больше не сомневался: этот парень искренен. Он, действительно, заинтересован в том, чтобы сохранить нынешнюю парадоксальную ситуацию: уверен, что помолвка с одной девушкой — его единственный шанс остаться вместе с другой.

— Но, Эрика, почему вы не рассказали о том, что узнали, своему отцу? — задал резонный вопрос принц.

В ответ прозвучало сакраментальное:

— Он мне не верит. Он думает, я стремлюсь опорочить Ингрид в его глазах.

— Послушайте! Его величеству, быть может, просто наплевать, изменяет ему жена или нет... вот он и не хочет ничего выяснять. Но с убийствами не шутят!

Принцесса горестно взмахнула рукой:

— Аксель, его убьют раньше, чем он разберётся, вру я или нет. Я скажу Олафу, это начальник нашей Охранной службы... он доверяет мне больше, чем отец. Но потом...

— Я понял, — обрадовался принц. — Вам нужно срочно уехать куда-нибудь без отца! Короля никто не тронет, пока не будет возможности свалить на вас убийство. Так едемте вместе. Возьмём с собой какую-нибудь из ваших подруг или родственниц. Я давно мечтал побывать на...

— У меня нет подруг, — перебила Эрика, — и я никуда не могу поехать без папы.

— Почему не можете?!

— Потому что есть то самое обстоятельство, с которым я живу полжизни. Назовём его 'проклятием Тангрис'...

В ту же секунду Многоликий принял решение. Он выскочил из-за ножки дивана, перебежал на свободное место, чтобы в этот раз ничего не опрокинуть, и вернул себе человеческий облик. Эрика и её мнимый жених вздрогнули, Аксель попытался было встать, но она удержала его за руку и прошептала одними губами: 'Молчите!'

— Ваше высочество, полагаю, мне известно, как это проклятие снять, — хриплым голосом сказал Феликс.

Изумлённый принц рассматривал его во все глаза — ясное дело, помятый вид и арестантский наряд Многоликого не остались незамеченными. Оборотень подозревал, что его лицо сыну Джердона знакомо — что-то, похожее на узнавание, во взгляде Акселя, в самом деле, промелькнуло.

— Это ваш возлюбленный, Эрика? — спросил он возбуждённым шёпотом.

— Нет, это просто мой гость, — быстро ответила Принцесса.

— Верно, я просто гость, — подтвердил Феликс.

Следует отдать Акселю должное: ему хватило нескольких секунд, чтобы перейти от растерянности к пониманию — за это время в его голове сложилась картина случившегося, по-видимому, очень похожая на реальную. Он откинулся на диване, скрестил руки на груди и произнёс с мимолётной улыбкой, которой неожиданно напомнил Императора:

— Ничего другого мне и не нужно знать, не так ли? А то, мало ли, начнут задавать вопросы...

Многоликий промолчал, Эрика неопределённо повела плечом, едва прикрытым перламутрово-серым атласом вечернего платья. Аксель, став серьёзным и задумчивым, посматривал то на одного, то на другого и ожидал продолжения. Короткую паузу нарушил Феликс:

— Ваше высочество, вы совершенно правы: принцесса Эрика должна как можно быстрее уехать отсюда вместе с вами, но без своего отца, — обратился он к принцу. — Но беда в том, что она с детства уверена: за воротами Замка её ждёт смерть, единственное спасение от которой — магическая защита Короны. И смерть эту нашлёт на неё волшебница Тангрис...

— Но ведь так оно и есть! — вскинулась девушка. — Я же объяснила вам, что Мангана тут ни при чём!

— Тангрис? — Аксель нахмурился. — Я слышал такое имя. Она ведь из наших, имперских магов? Но она...

— ...Не убийца! — подхватил Феликс. — Именно об этом я и говорил недавно её высочеству.

Эрика сжала губы.

— У вас есть лупа? — спросил у неё Многоликий.

— Лупа? — удивилась Принцесса. — Возможно. Я поищу...

Она поднялась и, шелестя платьем и сердито стуча каблучками, ушла в кабинет, но вскоре вернулась с большой круглой лупой в бронзовой старинной оправе. Подала её Феликсу:

— Вот, держите, — и снова села на стул, очень прямая и очень бледная.

Глаза у неё были, как два омута тревоги. Аксель, ни говоря ни слова и не меняя позы, наблюдал за происходящим со своего дивана. Многоликий шагнул к ней и попросил со всей мягкостью, на какую был способен:

— Дайте руку, ваше высочество.

Эрика протянула ему правую руку, отягощённую помолвочным перстнем.

— Не эту... другую.

Кажется, она начала догадываться, к чему он клонит, потому что стала ещё бледнее. Видно было, как лихорадочно бьётся у неё на виске голубая жилка. Феликс бережно взял холодную напряжённую кисть, подавляя искушение согреть дыханием, перецеловать каждый пальчик, и прикоснулся к ажурному платиновому браслету на запястье.

— Откуда он у вас, ваше высочество?

— Папа подарил, — сглотнув, ответила девушка. — На одиннадцатилетие.

— Вы хоть раз его снимали?

— Нет... никогда. Это мой талисман.

— Попробуйте снять?

Браслет, как будто не слишком плотно охвативший хрупкое запястье, двигаться дальше косточки, однако, не захотел.

— В одиннадцать лет мои руки были гораздо тоньше, — неуверенным тоном пояснила Эрика.

— Ну да, — Феликс перевернул её ладонь внутренней стороной вверх. — А рассматривать его вы пробовали?

— Конечно. Я люблю его... удивительно тонкая работа.

— Но ведь не в лупу, не так ли?

Многоликий исследовал браслет кончиками пальцев. Подушечки так и кололо магией, и даже свечение было, правда, очень слабое, сливающееся по цвету с цветом её кожи. Наверное, девочка ещё не умела распознавать магические вещи, когда её заковали в этот наручник... а потом так к нему привыкла, что ничего необычного уже не замечала. Обнаружив самую активную точку, Феликс навёл на неё лупу.

— Видите, ваше высочество?..

Принцесса склонила голову и всмотрелась:

— Клеймо мастера — что тут такого?

— А на этом клейме...

— Камыш и стрелы! — ахнула она.

Вырвала руку и прижала её к груди, губы у неё задрожали, тревога в глазах сменилась чистейшей, горчайшей болью обиженного ребёнка, и боль эта была готова сию секунду расплескаться слезами.

— Папа, — прошептала она, — Силы Небесные, папа...

Аксель вскочил и бросился к ней:

— Камыш и стрелы? Что это значит?!

— Это значит, что браслет магический, — пояснил Феликс. — И снять его можно только одним способом — при помощи его собственного ключа. Её высочество говорила, что Мангана не умеет наводить чары на расстоянии, ему непременно нужно цеплять их на какой-то предмет...

Эрика закивала. Из глаз потекли слёзы, которые она вытерла досадливым движением.

— Они придумали это вместе, да, вместе? Отец и Придворный Маг? Чтобы я сидела на привязи и не своевольничала, как мама?

— Может быть, они просто заботились о вашей безопасности? — предположил Многоликий, хотя и сам не верил в то, что говорил.

— Раньше я думал, что Император — самый деспотичный отец Континента, — с высоты своего роста бухнул Аксель, — но теперь...

'Молчите!' — одними губами предупредил его Феликс, но было поздно: Эрика расплакалась в голос и убежала в спальню.

Мужчины проводили бедняжку взглядами, ни тот, ни другой не решились последовать за ней, чтобы утешить.

— Как же теперь быть? — с виноватым видом спросил Аксель.

— Снять браслет, — пожал плечами Феликс. — Я ведь говорил, что знаю, как это сделать...

— Но ключ?..

— Это не ваша забота. Главное, увезите её отсюда, ваше высочество. Завтра же. Она придёт к Королю без браслета, скажет, что обо всём догадалась и сама сумела избавиться от 'подарка'. Скажет, что уже взрослая и отныне защищать её будете вы... они, наверное, поссорятся после этого, но тем проще — папаша откажется с вами ехать и останется дома.

— Разумеется, я увезу её, — вздохнул принц.

Стало тихо. Из спальни не доносилось ни звука; Эрика, если и продолжала плакать, всхлипывать себе не позволяла. Вскоре она появилась на пороге, окинула гостей печальным синим взором и набрала воздуху, намереваясь что-то сказать.

— Я принесу вам ключ, обещаю! — опередил её Феликс.

Глава седьмая,

в которой Многоликий возвращает долг,

Принцесса принимает спонтанное решение,

Придворный Маг делает, что ему положено,

а принц Аксель даёт волю своему авантюризму

Эрике казалось, уже глубокая ночь, так много всего случилось с тех пор, как закончился приём. Однако, когда начали бить замковые часы, она насчитала всего десять ударов — и удивилась бы, если бы сейчас ей было, чем удивляться. Но она была вся, до краёв, наполнена обидой на отца, перемешанной с тревогой и страхом. 'Как он мог... как он мог...' — шептала девушка, не находя себе места ни в буквальном, ни в переносном смысле слова. Браслет жёг запястье. Подумать только, отец сам, по доброй воле заставил её пережить те минуты, память о которых липким кошмаром тянулась за ней через годы! Эрика рада была бы свалить вину на Мангану, убедить себя, что тот обманул Короля, подсунув ему магическое украшение вместо обычного — но у неё не получалось. Слишком уж хорошо она помнила момент, когда отец вручал ей 'талисман', помнила интонации и выражение глаз Короля, несвойственную ему нежность слов и прикосновений. Теперь-то она ясно видела: он отлично понимал, что делает!

Тем более, что ключ от браслета — камыш на одном конце, стрела на другом — хранится не где-нибудь, а в отцовском кабинете.

Принцесса знала наверняка, что видела этот ключ в ящичке чёрного дерева, найденном ею за книгой 'История музыкальных инструментов'. Самый маленький, похожий на иголку... тот, за которым только что, нырнув в щель в полу, убежал Многоликий. Сначала она проводила Акселя, условившись с ним встретиться утром до завтрака и обсудить дальнейшие действия, зависящие от того, удастся ли снять браслет. Принц хорохорился, твердя, что ей не о чем волноваться, он-де поможет всё уладить, но смотрел на неё, как на тяжелобольную — это было вполне естественно после того, что он узнал сегодня о её семье, но ужасно больно и стыдно. Потом исчез Феликс, выспросив у неё, где ей удалось найти ключ от пояса.

— Но пропажу того ключа, конечно, уже заметили... Думаете, все остальные остались на прежнем месте? — засомневалась она.

— Не знаю, но проверить должен, — ответил он. — Если ваш отец до сих пор считал нужным держать их у себя, несмотря на суеверия, возможно, он и теперь не отдал их Потрошителю. Куда, по-вашему, он мог переложить их, когда понял, что тайник за книгами больше не тайник?

— Может быть, в сейф? — предположила она, чуть подумав.

— Странно, что до этого они были не в сейфе, а в тайнике...

— Ничего странного, Феликс. Сейф стоит рядом с письменным столом. Постоянно сидеть рядом с таким сильным источником магии... полагаю, это было выше папиных сил.

Многоликий кивнул:

— Хорошо, я попробую открыть сейф, но мне...

— Я знаю, как он открывается, — перебила Эрика.

Пять минут спустя Феликс исчез, снабжённый инструкцией по открыванию сейфа и подробными объяснениями, где находятся Кедровый кабинет и два других отцовских кабинета, которыми почти не пользовались, но в которых могли что-нибудь спрятать. И она осталась одна со своей тоской, с ощущением навсегда перевёрнутого мира — мира, где ей придётся заново учиться жить.

Если бы только всё могло стать, как раньше! Пришла бы Вальда, с умиротворяющей будничностью расшнуровала ей платье, расчесала волосы, разворошила печь и расстелила постель, принесла горячего молока с печеньем. Забраться под одеяло, окунать печенье в молоко, читать книжку и ни о чём не думать... Но до возвращения горничной оставалось ещё два часа, а впрочем, какая разница? Её появление не вернуло бы Эрике доверия к отцу — и жуткого заговора бы не отменило.

Если бы только всё могло стать, как раньше!

'И Феликса мучил бы сейчас Мангана. Тебя бы это устроило?' — спросил внутренний голос. Принцесса вздрогнула: 'Нет! Нет! Я всё сделала правильно...' — 'Кстати, вы никогда бы не встретились, — добавил внутренний голос с оттенком ехидства. — Уж это-то точно было бы хорошо, не так ли?' Ответа на второй вопрос она не знала. Многоликий приводил её в смятение одним своим видом, но от того, как он смотрел на неё, как говорил с нею, как касался её рук, Эрика обмирала и таяла — ничего подобного никогда раньше она не чувствовала.

Минуты летели. Окно отцовского кабинета оставалось утешительно-тёмным, давая надежду, что Феликса хотя бы не застукают, даже если поиски будут безрезультатными. Принцесса решила пока не ломать голову, что делать, если он вернётся без ключа. Она перестала метаться по комнатам и села к роялю. Тронула клавиши — рояль, как обычно, откликнулся с пониманием и сочувствием, — застыла на мгновение, раздумывая, что играть...

И тут в дверь снова постучали, на этот раз — и требовательно, и громко.

Она решила, что мнимый жених вернулся что-то ей сказать, и позвала, прежде чем открыть:

— Аксель, это вы?

— Ваше высочество, это Придворный Маг, — прохрипел из-за двери Мангана. — Впустите, у меня дело государственной важности.

У Эрики ослабели колени.

Едва она приоткрыла дверь, Потрошитель протиснулся внутрь. На нём были полосатый шлафрок и домашние туфли на босу ногу, в руке он сжимал предмет, сначала показавшийся Принцессе канделябром. Присмотревшись, она поняла, что это не канделябр, а платиновый трезубец на толстой деревянной рукояти. От трезубца так и разило магией. Девушка призвала на помощь всё своё самообладание и сухо произнесла:

— Не помню, чтобы я приглашала вас к себе, Мангана.

Ей и раньше-то было сложно удерживать при себе неприязнь к этому человеку, а после того, что она узнала о нём сегодня, хотелось вытолкать его взашей, приложив чем-нибудь тяжёлым на прощание. Кроме того, есть лишь одна причина, которая могла бы объяснить визит в её покои Потрошителя, да ещё в такой поздний час...

— Из подземной тюрьмы сбежал опасный преступник, наделённый магическим даром, — подтверждая её слова, каркнул он. — Во-первых, я пришёл вас об этом предупредить...

Принцесса не удержала лицо, дрогнувшими губами и распахнувшимися глазами выдав свой страх, но, к счастью, Мангана истолковал его по-своему:

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество! Я распорядился усилить охрану вашей башни.

Она ответила коротким надменным кивком, пытаясь сообразить, как бы вела себя, если бы не знала, о каком 'преступнике' идёт речь, но Придворный Маг больше даже не смотрел на неё. Бесцеремонно отодвинув хозяйку покоев, он двинулся вперёд. Эрика возмущённо повторила:

— Мангана, я вас не приглашала!

Он и не подумал отказаться от своих намерений; выставив вперёд свой трезубец, он шнырял глазами по сторонам:

— Ваше высочество, преступник очень хитёр и может прятаться где угодно.

— Вы считаете, он прячется у меня?!

— Мне донесли, что из ваших покоев доносился мужской голос.

Раньше, чем успела запаниковать, Эрика вспомнила, какими словами отреагировала на стук:

— Это был мой жених. Он заходил пожелать мне доброй ночи. Вы сами слышали: я приняла вас за него, подумала, он зачем-то вернулся.

— Жених? — Придворный Маг вперился в неё мрачным взглядом, в котором, однако, появилось сомнение. — Что ж, не исключено. Тем не менее, я обязан всё здесь проверить. У меня есть разрешение его величества на осмотр любых помещений в Замке...

Он полез в карман за бумагой, но Принцесса, брезгливо поморщившись, жестом остановила его — знала, что, в любом случае, не сможет ему помешать. 'Что он рассчитывает найти? — гадала она, идя за ним по пятам и стараясь, чтобы её страх не слишком бросался в глаза. — Не думал же он, что Феликс сидит и ждёт его здесь в человеческом обличье?' Потрошитель заглядывал в все углы, тыкал в них своим трезубцем и что-то бормотал себе под нос. Вероятно, он искал невидимые глазу следы, например, потерянные магическим зверем шерстинки — уверенности, что таких следов не осталось, у Эрики, конечно, не было.

Но в этот раз удача, похоже, была на стороне Многоликого. Придворный Маг обследовал все комнаты и ванную, но ничего подозрительного не нашёл. С раздражённой гримасой возвратился к двери, взялся за ручку и, даже не думая извиниться за вторжение и обыск, бросил, прежде чем выйти:

— Спите спокойно, ваше высочество. Вас хорошо охраняют.

На площадке за дверью она успела заметить коренастого стражника в серо-красном мундире.

Закрыв дверь, Принцесса прижалась к ней лбом, её трясло, сердце колотилось в горле. 'Вас хорошо охраняют'. Какие двусмысленные слова! Очевидно, она уже попала под подозрение. Пускай сейчас в её покоях не нашлось следов беглеца — но это всего лишь означает, что Мангана придёт снова, вооружённый чем-нибудь ещё из своего богатого арсенала. И спрашивается, что ему помешает явиться сегодня же ночью?

* * *

Синий бархат, выстилавший ящичек за книгами, покалывал пальцы — ложбинки для ключей ещё помнили мощную древнюю магию, с которой соприкасались много лет. Сами ключи там, естественно, отсутствовали — ничего другого Феликс и не предполагал. Странно было бы, если бы после пропажи одного из них остальные лежали бы на прежнем месте. Но и того, что ключик от принцессиного браслета Король отдал Мангане, Многоликий не предполагал тоже, хотя причину своего оптимизма Принцессе объяснять не стал. А причина была в уверенности, что для Скагера этот ключ — символ власти над дочерью, который совсем не хочется передавать другому человеку.

Сквозь щель между плотными шторами в Кедровый кабинет проникал белёсый лунный свет, коего зорким глазам Многоликого было вполне достаточно — не понадобилась даже свеча, прихваченная вместе с парой тонких перчаток в покоях Принцессы. То, чего оборотень не видел, он легко находил на ощупь. После обследования книжных полок он сразу перешёл к королевскому сейфу, лишённому какой-либо магической защиты, но зато исключительно надёжно устроенному. Если бы Эрика не знала, как открываются эти замки, с ними пришлось бы провозиться до утра, и то неизвестно, каким бы был результат. Но её инструкция позволила Феликсу справиться за считанные секунды.

Толстая тяжёлая дверца распахнулась, за ней обнаружились стопки документов и Большая Королевская печать. Многоликий не удержался от соблазна взять печать, чтобы рассмотреть поближе, и едва её не уронил — руки, неудобно обтянутые женскими перчатками, были не такими ловкими, как обычно. Фантастически полезная вещь — Большая Королевская печать! Дух захватывало от того, сколько дел можно было бы провернуть с её помощью, завладей ею Феликс хотя бы на неделю. 'Именем Короля...' — и любой чиновник, жандарм или судья выполнил бы любое желание оборотня. Но идею забрать печать с собой Многоликий отринул раньше, чем сформулировал — по отношению к Принцессе это было бы чудовищной подлостью! Он вернул на место увесистый кругляш и принялся за поиски ключика. 'Как же так вышло, что эта девочка мне доверилась? — с маятным, щемящим недоумением спрашивал он себя, перебирая бумаги, не предназначенные для посторонних глаз. — Она меня почти не знает, я ничего не сделал, чтобы завоевать её доверие... Почему она уверена, что я не причиню ей вреда? Не обману, не ограблю, не изнасилую, не обчищу сейф её отца?..'

Ответа на вопрос не было; беспочвенное доверие Феликс считал признаком глупости, но на простушку наследница ингрийской Короны совершенно не походила.

Ключ, упакованный в бумажный конверт, нашёлся у дальней стенки сейфа, и был точно такой, как положено: соцветие камыша на одном конце стержня, острие стрелы на другом. Феликс не удивился ни капли: наоборот, у него появилось ощущение необыкновенной правильности и уместности происходящего — словно этот конверт дожидался, когда его найдут. Вот она, благословенная возможность отдать долг Принцессе — не весь, но хотя бы часть! Многоликий, как булавку, приколол ключ к грубой шерстяной рубахе, в которую по-прежнему был облачён, запер сейф, вновь обернулся мышью, юркнул под половицу и со всех своих маленьких лап кинулся в обратный путь.

Всё будет в порядке! Снять с Эрики проклятущий наручник, забрать у неё чертежи, проложить для себя маршрут, дождаться утра, убедиться, что она благополучно уехала с принцем Акселем, и бежать, не останавливаясь и не оглядываясь, от замка Эск до ближайшего портового города! Главное, чтобы Принцесса поскорее покинула это мрачное место и оказалась там, где о её безопасности сможет позаботиться жених.

Многоликий догадывался, что девушка изнывает от тревоги, дожидаясь его, но не думал, что, вернувшись, увидит её напуганной до полусмерти. Прямая, как палка, она сидела на краю кровати в спальне, красивое нежное лицо было искажено отчаянием. Злыдни болотные, что с ней стряслось?! Оставаясь мышью, Феликс выбрался на середину комнаты и пискнул, чтобы обратить на себя внимание. Эрика обернулась, заметила его, прерывисто выдохнула и попыталась улыбнуться, но губы у неё задрожали.

— Я одна, Вальды всё ещё нет, — прошептала она едва слышно. — Становитесь человеком, Феликс. Только очень тихо — у меня под дверью стража.

Он не заставил себя ждать — и воскликнул изумлённым шёпотом, как только обрёл человеческий голос:

— Стража? Но почему?!

— Потому что Мангана заподозрил меня в том, что я прячу вас у себя, — хозяйка покоев подвинулась и похлопала ладонью по покрывалу, приглашая Многоликого сесть с нею рядом. — Он только что был здесь и, скорее всего, вернётся.

Феликс едва успел удержать при себе ругательство, но, усевшись, заторопился её успокоить:

— Не бойтесь, ваше высочество, он ничего не сможет доказать — и уж тем более не сможет меня найти!

— Не сможет доказать? А вы уверены, что не оставили следов, Феликс? И откуда нам с вами знать, что за штуки он прячет в своих закромах?.. — разгорячилась она. — Уходите немедленно, может, вы ещё успеете. Держите ваши чертежи и...

Она потянулась было достать чертежи из-за лифа, но Многоликий её остановил:

— Погодите немного. Я принёс вам ключ!

— Да вы что?! Неужели? — она всплеснула руками. — Где он был? Там же, в ящичке за книгами?

— Нет, ваше высочество. В сейфе, — и он вручил ей свою находку.

Эрика брезгливо взяла двумя пальцам платиновую иголку и заметила, снова силясь улыбнуться:

— Я почему-то представляла себе, что вы будете держать его в зубах. Имею в виду, мышка будет держать...

Он покачал головой и серьёзно ответил:

— В этом нет необходимости. Одежда, как видите, остаётся при мне после превращений. Одежда — и всё, что каким-то образом закреплено на ней.

— Удобно, — кивнула Принцесса. И сообщила, глядя в сторону: — Я рассматривала браслет в лупу. И, кажется, нашла отверстие, которое... словом, нашла замочную скважину.

— Ну так давайте проверим, подойдёт ли к ней ключ! — заторопился Феликс.

Эрика зажмурилась, все эмоции, которые обуревали её в эту минуту, шквалом пронеслись по её лицу, и у Многоликого от сострадания к ней сбилось дыхание. Открыв глаза, она поднесла к ним браслет, отыскала отверстие в одном из платиновых лепестков — но ключ, ходивший ходуном в её трепещущих пальцах, вставить не смогла.

— Ваше высочество, позвольте, я сам! — предложил он.

— Да, конечно, — девушка с облегчением отдала ему иголку и протянула руку.

Замочную скважину, если знать, где её искать, было хорошо видно без увеличения. Одним движением Многоликий воткнул в неё крошечную стрелу, раздался еле слышный металлический щелчок, и браслет развалился на две одинаковых части. Ажурные половинки упали на колени Принцессе и затем соскользнули на пол. Эрика охнула и стиснула правой рукой осиротевшее левое запястье.

— Вы свободны, ваше высочество — шепнул Феликс.

— Выходит, вы были правы... — тоскливо отозвалась она.

— Сомневались?

— Не знаю. Хотела верить, что вы ошиблись.

Вскочила и отошла к окну, обхватила ладонями поникшие плечи и замерла изящной печальной статуей.

— Вы свободны, — помолчав, с нажимом напомнил он. — Как бы то ни было, хвала Серафимам, что обман, наконец, раскрылся, верно?

— Верно. Спасибо, Феликс. И простите меня. Вы, должно быть, думали, я обрадуюсь? Так и будет, поверьте. Потом... Но сейчас мне просто очень больно.

Многоликий тяжело вздохнул:

— Не стоит извиняться, ваше высочество, я всё понимаю. И благодарить меня тоже не стоит... избавить вас от этой игрушки — самое меньшее, что я мог для вас сделать.

Он поднялся и приблизился к ней, чтобы лучше её слышать — Эрика окинула его взглядом, света в котором было не больше, чем в пасмурном и безлунном ночном небе. Совсем недавно Многоликий обещал себе не рушить принцессин хрустальный мир — не раскрывать ей правды о 'проклятии Тангрис'. Тогда ему пришлось совершить над собой усилие, чтобы принять такое решение — очень уж хотелось отомстить Королю, сделав так, чтобы у его дочери не осталось иллюзий о том, что за человек Скагер Первый. А сейчас Феликс был готов на что угодно, лишь бы не видеть её горя — но кошмарный заговор не оставил ему выбора.

— Зато теперь вы сможете побывать, где захотите, — прошептал он, впрочем, не особенно рассчитывая её утешить. — Ведь вы мечтали увидеть мир, ваше высочество?

— Я... да, я уеду... — неуверенно начала она, и вдруг вздрогнула, тронула его за рукав, в распахнутых глазах плеснулся страх — вспомнила то, о чём ненадолго забыла, пока они возились с браслетом. — Но сейчас ваша очередь, Феликс, вы должны уйти! И побыстрее... надеюсь, я принесла всё, что для этого нужно.

Он помотал головой:

— Никуда я не уйду, пока не удостоверюсь, что вы в безопасности. Как только принц Аксель посадит вас в свой автомобиль...

— Вы с ума сошли! — вскинулась Принцесса. — При чём тут я?! Потрошитель может вернуться с минуты на минуту, и к тому времени...

— Это вы сошли с ума, если думаете, что я брошу вас тут без помощи, — перебил Феликс и добавил жёстко: — Вас хотят обвинить в отцеубийстве, вы что, не помните?!

Она закрыла себе рот ладонью, глаза как будто стали еще больше, и теперь в них не было ничего, кроме панического вопроса: 'Что же делать?!'

— Всё будет в порядке, ваше высочество, — уверенно сказал Многоликий. — Дождитесь утра, поговорите с отцом и женихом и отправляйтесь в путь. Я спрячусь и прослежу, чтобы вы уехали, а Короля... не убили до вашего отъезда. А потом...

— Нет, Феликс, нет! — с неожиданной твёрдостью воспротивилась Эрика. — У меня есть идея получше.

Лицо её мгновенно просветлело, и он почуял неладное. Осторожно спросил:

— Какая идея?..

— Я сбегу вместе с вами! — выпалила она.

— Что?!

Злыдни болотные, что она придумала, сумасшедшая девчонка?!

— Я сбегу вместе с вами, Феликс! — повторила Принцесса и зашептала жарко: — Вам не нужно придумывать, как выбраться из Замка — я перенесу вас через стену, а сама спрячусь — до тех пор, пока Олаф не выведет заговорщиков на чистую воду. Вы поможете мне спрятаться? Правда ведь, поможете?

Оторопев, он машинально ответил:

— Конечно, помогу... — но тут же опомнился: — Бежать со мной? Зачем?! Ваш жених...

— Аксель ненастоящий мой жених, вы же знаете, — отмахнулась Принцесса. — Ему только на руку, если я исчезну. Никто не скажет ему, что я сбежала, скажут, что меня похитили. Он не расторгнет помолвку — будет 'ждать', пока меня найдут... но раньше весеннего равноденствия я не вернусь! Я вообще вернусь только тогда, когда папа... — на слове 'папа' она болезненно споткнулась, — ...разберётся с виновными. Его не тронут, не зная, где наследница и что она задумала — у него будет достаточно времени!

Феликс нахмурился, подбирая слова, чтобы ей возразить, но, похоже, она не собиралась слушать возражений.

— Подумайте, Феликс: это лучший выход для нас обоих! Если мы... улетим вместе прямо сейчас, ничего не случится — просто не успеет случиться! — ни с вами, ни со мной, ни с моим отцом. Ещё неизвестно, как бы сложилось с Акселем. Может, папа всё равно бы поехал с нами? Или задержал бы наш отъезд? Или сам принц передумал бы связываться со всем этим ужасом? Но ведь чем дальше, тем опасней, я правильно вас поняла?

— Правильно, — кивнул Многоликий.

Нужных слов у него так и не нашлось, напротив, он всё яснее понимал, что Эрика права: позволить ей немедленно исчезнуть — самый надёжный способ разорвать путы сплетённого вокруг неё заговора.

— У меня нет ни кроны, но есть драгоценности, много, — призналась она, продолжая его убеждать. — Не знаю, сколько они стоят, но на первое время их точно хватит. Вы только объясните мне, как устроена жизнь за стеной, и помогите замести следы, а потом я как-нибудь сама...

Ни о каких 'сама' не может быть и речи, подумал Феликс, пропадёт она там в первую же неделю, если оставить её одну. Изнеженная, невинная, прекраснодушная — как пить дать, пропадёт! Лучше даже не думать, какая судьба ждёт её за стеной замка Эск. Что ж, значит, его задача — позаботиться, чтобы принцесса Эрика не пропала и ни на день не оставалась без присмотра.

— Хорошо, ваше высочество, — вздохнул он. — Уговорили. Вынужден признать, что вы правы... хотя меня это совсем не радует.

И тогда она улыбнулась ему, тепло и искренне, вознаграждая его за все сомнения — он так соскучился по её улыбке, словно полжизни минуло с тех пор, как видел это чудо в прошлый раз. Будь что будет... пора собираться в путь!

— Когда, вы сказали, вернётся ваша прислуга?

— В полночь.

— Значит, у нас есть час на то, чтобы подготовить побег. Неплохо бы удрать до её возвращения, чтобы ничем её не насторожить.

Эрика охнула:

— Всего час?

— Целый час, — усмехнулся Многоликий. — Увидите, мы всё успеем.

— Мы бы успели, Феликс, если бы я могла просто выйти наружу и улететь. Но Мангана оставил стражника у меня за дверью, помните?

— Помню. Вы выйдете не через дверь, а через окно.

— Но меня увидят! Внизу тоже есть стража. Сегодня она повсюду — вы заметили?

Принцесса выглядела озадаченной и сосредоточенной, но тосковать перестала, от чего у Многоликого сразу полегчало на душе.

— Заметил. Кроме всего прочего, они патрулируют стену. Стало быть, стражников нужно отвлечь. Дважды. Первый раз — на несколько секунд, пока вы будете из окна перебираться на крышу башни; эти секунды я возьму на себя. Второй — когда мы полетим из Замка, чтобы никто не вздумал стрелять и не узнал, в какой стороне нас искать. Здесь понадобится что-то более серьёзное, чего я сам, естественно, сделать не смогу. Значит, у нас должен быть помощник.

— Помощник? — переспросила она так растерянно, что он сразу понял: ни единого друга в замке Эск у неё нет.

Не было. До этого дня. Но теперь...

— Ну да, помощник, — с улыбкой подтвердил Феликс. — Что-то мне подсказывает, что принц Аксель не только одобрит идею вашего побега, но будет готов ему поспособствовать...

— А если нет?

— Нет, так нет, тогда в час мы не уложимся, только и всего... Но если я хоть чуть-чуть понимаю вашего жениха, авантюризм ему совсем не чужд. Так что, скорее всего, он согласится. В Замке есть нежилые постройки?

Эрика пожала плечами:

— Конечно, есть. Например, Южная башня. Её начали реставрировать ещё в середине лета, но работы остановили до весны.

— А как по-вашему, знает ли принц Аксель толк в автомобилях?

— Он говорил, что любит их и умеет с ними обращаться.

— Отлично. Это всё, что нам нужно... помимо его согласия! — обрадовался Многоликий.

Он опасался, что девочка станет спрашивать, что он задумал — не то чтобы хотел избежать объяснений, однако времени на них совершенно не было, — но она, умница, лишь кивнула и задала совсем другой вопрос:

— Я, наверное, должна написать ему записку? О том, что вы действуете от моего имени?

— Разумеется. И рассказать мне, где его апартаменты.

Принцесса снова кивнула:

— Сейчас же напишу, — и двинулась в кабинет.

Феликс пошёл следом, на ходу её инструктируя:

— Ваше высочество, пока меня не будет, вы должны собраться. У вас есть поясная сумка?

— Должна быть, — деловито ответила она, раскладывая перед собой письменные принадлежности.

— Берите только то, что в неё поместится. Наденьте костюм для верховой езды, желательно тёмный, чтобы издали вас было не видно. Шапка, шубка, варежки, обувь... выбирайте самое тёплое, что у вас есть, лететь придётся долго.

— Я понимаю, — вечное перо в принцессиных пальцах легко побежало по бумаге. — Что дальше?

— Без четверти двенадцать нужно будет приоткрыть окно в спальне, будто вам стало жарко. Встаньте за шторой рядом с ним и наблюдайте, что происходит снаружи. Когда все стражники, как один, посмотрят в другую сторону — а этот момент, — Феликс хмыкнул, — я уверен, непременно наступит, вы должны выйти на карниз и перелететь на крышу. Спрячьтесь там за трубами и ждите меня.

— Кем вы будете? — со смешком уточнила девушка. — Если мышкой, я боюсь не заметить вас в темноте.

— Заметите! — пообещал оборотень. — Горностая не заметить трудно.

— Но вдруг вы не сумеете уговорить Акселя нам помочь?

— Если не сумею, вернусь раньше, чем вы откроете окно.

— Хорошо, — Эрика сложила записку вчетверо, запечатала её личной печатью и отдала Многоликому. — Нужно ещё написать Олафу, чтобы он... позаботился об отце. Я скажу ему, что сама подслушала разговор Марка и Ингрид, а уж он тогда...

— Скорее пишите, — поторопил Феликс. — Я отнесу и эту записку тоже, оставлю так, чтобы он нашёл её, когда вас тут уже не будет. Сверните трубочку, я возьму её в зубы.

Со вторым посланием она управилась мгновенно — должно быть, выложила всё, как есть, не стесняясь в выражениях. Тугой бумажный рулончик он положил на пол у своих ног.

— Теперь, ваше высочество, я расскажу, куда лететь... потом у меня не будет такой возможности.

— Разве не в город? — удивилась она.

— Ни в коем случае! В Белларии вас узнают, у вас слишком приметная внешность. Да и мне тоже, после того, как мой портрет напечатали в газетах...

— Я не подумала, — смутилась Эрика. — Тогда куда же?

— В одно укромное место, где мы сможем спокойно поразмыслить, как нам быть дальше...

Она подняла на него глаза, готовая слушать. Феликс подробнейшим образом растолковал ей дорогу, после чего она растолковала ему, где находятся спальни её жениха и начальника Охранной службы. Вот вроде бы и всё; осталось только выполнить работу почтальона и поговорить с принцем Акселем. Многоликий чувствовал себя очень усталым, должно быть, не совсем восстановил форму, но деваться некуда — ещё несколько превращений нынче ночью пережить придётся. С некоторым усилием вызвав в памяти поднадоевший за сегодняшний день мышиный образ, он совсем было приготовился к метаморфозу, как вдруг Принцесса шёпотом воскликнула:

— Постойте!

— Да, ваше высочество?

— Пожалуйста, Феликс... — она порозовела, — помогите мне снять платье. Без Вальды я с ним не справлюсь.

Его бросило в жар. Отказать в этой просьбе было невозможно, он сдавленно шепнул:

— Давайте.

Эрика встала из-за стола, подошла к нему и повернулась спиной — очень ровной спиной, обнажённой до середины лопаток, с нежной ложбинкой вдоль позвоночника. На хрупкой девичьей шее змейкой свернулась выпавшая из причёски шелковистая прядь. Волосы переливались, как расплавленный шоколад. В мягком свете настольной лампы и они, и кожа, и даже жемчуг и светло-серый атлас вечернего платья казались золотистыми. Многоликий вдохнул уже знакомый ему цветочный аромат, хотя никаких цветов нынче на Принцессе не было, ладони у него стали горячими от волнения и неловкости, в ушах застучало.

— Там несколько крючков и шнуровка, — подсказала девушка.

— Разберусь, — буркнул Феликс.

Точёный стан, гладкие прямые плечи, длинные руки с музыкальными пальцами. Может быть, однажды он услышит, как она играет... это всё, на что он может рассчитывать. Но как ему жить, зная, что его губы никогда не коснутся её плеч? Что его ладони никогда не почувствуют тонкости её талии? Что сама она никогда не обнимет его в человеческом обличье, не приласкает так, как ласкала горностая? Злыдни болотные, как теперь жить?! Как забыть её после всего, что случилось, после тех дней, что он провёл и ещё проведёт рядом с нею?.. Многоликий зажмурился, словно думал, что сможет прогнать видение. Но Эрика, со всей её нестерпимой красотой, никуда не исчезла. Она спросила:

— Разобрались?

— Угу, — отозвался он, расстегнул крючки у верхнего края лифа и принялся распутывать шнуровку.

Нельзя сказать, чтобы это занятие было ему внове, но прежде ему не случалось освобождать от одежды женщину, столь недоступную и столь желанную одновременно — поэтому со шнурками он провозился гораздо дольше, чем ему самому хотелось. Наконец, платье зашелестело и сияющей грудой упало к ногам Принцессы, оставив её в белом кружевном корсаже и нижней юбке.

— Дальше я сама, — не оборачиваясь, прошептала она. — Бегите!

Повторять ей не пришлось.

— До встречи на крыше, — молвил Многоликий и с облегчением перекинулся в мышь.

Мышь пискнула, подхватила с пола бумажную трубочку и стремглав убежала.

* * *

Он ушёл — а она осталась. Голова у Эрики шла кругом, череда невероятных событий, начало которой было положено на балу, похоже, вовсе не собиралась прекращаться. Если бы кто-нибудь спросил сейчас Принцессу, что она чувствует, ответа бы не получил — она попросту не смогла бы выбрать самую острую и самую сильную среди владевших ею эмоций. Приступы боли, причинённой разочарованием в отце, шли вперемешку с изнурительными волнами страха за него и за саму себя; от неприязни к мерзкому трио заговорщиков к горлу подкатывала тошнота; предстоящий побег пугал, как всегда пугают нежданные перемены, особенно столь резкие — но предвкушение нового опыта будоражило кровь. Экзотической специей ко всему этому безумию прилагалось ни разу прежде не испытанное Эрикой сладостное волнение, которое вызывал у неё образ спасённого ею пленника.

Сейчас его рядом не было. Но все время, пока она отыскивала в гардеробной и затем собирала компактную кожаную сумку с широким поясным ремнём — всё время Принцессе чудилось, что Феликс по-прежнему стоит за у неё спиной, его горячее дыхание долетает до её шеи и плеч, а сильные мужские пальцы распутывают тугую шнуровку. Лицо и уши у неё пылали; в её воображении вслед за платьем Многоликий расстёгивал на ней кружевной корсаж, а потом... Потом девушке становилось стыдно собственных мыслей, и они шли по кругу: 'Пожалуйста, Феликс... Помогите мне снять платье...'

Руки, между тем, методично наполняли вещами сумку. Раньше Эрике не случалось заниматься сборами, поэтому минуту-другую она была в замешательстве — но потом решительно взялась за дело, оказавшееся не таким уж сложным. Пара смен белья, ещё кое-что из одежды, носовые платки, зубная щётка и щётка для волос, шпильки и гребни — 'Как же я с ними справлюсь?..' — украшения... Шкатулку с драгоценностями будущая беглянка опустошила почти всю, оставила только фамильные перстни и диадемы, да голубые бриллианты, подаренные Королём на совершеннолетие. Несколько колец и рубиновое ожерелье надела на себя, в дополнение к вечернему жемчугу. Последним предметом, что Эрика положила в сумку, прежде чем её закрыть, был портрет матери в платиновой рамке. Иных памятных вещей девушка решила не брать, хотя в том сумбуре, что переполнял сейчас её душу, не понимала, намерена ли когда-нибудь сюда вернуться.

Половина двенадцатого! Нужно переодеться, приоткрыть окно и ждать. Эрика одним движением сбросила нижнюю юбку, изогнулась и попыталась расстегнуть крючки на корсаже, однако ни с первой, ни со второй попытки ничего не вышло. Корсаж был узкий и немного стеснял движения, но третью попытку избавиться от него предпринимать было некогда. Извлекла из шкафа тёмно-серый зимний костюм для верховой езды: короткий приталенный жакет с отложным воротником, лосины из мягкой замши и длинную расклешённую юбку с разрезом сбоку — добавила к нему светло-серую шерстяную блузку и толстые чулки. Торопливо оделась, откровенно радуясь, что этот удобный наряд наконец-то пригодился для чего-то более стоящего, чем скучные до зубовного скрежета конные прогулки вдоль крепостной стены. Высокие тёплые сапоги, чёрный полушубок мехом внутрь, вышитый серебристой нитью, серая пушистая шапочка-капор и широкий вязаный шарф в тон к ней. Поверх полушубка девушка закрепила сумку, спрятала в карманы варежки и осмотрелась.

Только сейчас Принцесса вспомнила слова Многоликого о том, что он вернётся раньше, чем она откроет окно, если не сможет уговорить Акселя им помочь. Не вернулся — значит, уговорил? Она вздрогнула: на периферии зрения что-то мелькнуло, как будто вдоль плинтуса побежала мышь. Обернулась, но никаких мышей не увидела — померещилось? На всякий случай, позвала тихонько: 'Феликс!' — он не появился. Вот и славно, значит, всё вышло, как он задумал! Предположение, что Многоликий попал в беду, пока путешествовал между апартаментами, Эрика в испуге отбросила. Обошла комнаты, проверяя, не забыла ли что-нибудь важное, глянула на половинки отцовского браслета, валяющиеся на ковре в спальне, и вспомнила, что нужно избавиться от ключа — без него половинки соединить не удастся. Ключ всё ещё был вставлен в скважину. Девушка вынула его двумя пальцами и, морщась, приколола к подолу. Вздохнула — и бесшумно приоткрыла окно.

Морозный вкусный воздух хлынул в щель; стало слышно, как хрустит снег под ногами вышагивающих вдоль стены стражников. Их было двое, они то сходились, то расходились. Третий стражник топтался под дверью башни, его Принцессе видно было плохо. Перемигивались огоньки на стене, багровела вдоль провода аура магической преграды. Несколько минут ничего другого не происходило. Затем раздался звук, больше всего похожий на низкий утробный рык, очень тихий, на границе слышимости. Стражники насторожились: притормозили и посмотрели туда, откуда он исходил. Звук повторился, став громче. 'Там!' — крикнул один и включил фонарь, другие тут же вскинули оружие. В круге жёлтого электрического света на снегу возникла огромная тень косматого большеголового зверя.

Время пришло, поняла Принцесса. Открыла окно настежь — с карниза на подоконник обвалился снег, — оттолкнулась от пола, вылетела наружу, проскользнула вдоль стены и секунду спустя зависла над коньком заснеженной крыши. Проплыла к печным трубам и спряталась между ними.

Небеса явно были на стороне беглецов: луна, совсем недавно шалевшая от собственной яркости, скрылась за облаками. Наверху темень была такая, что рассмотреть человека за трубами не удалось бы, даже если искать его там намеренно. Но стражники вверх не смотрели, они были слишком заняты внизу. У Принцессы душа ушла в пятки, когда в царившей во дворе сумятице ей показалось, что кого-то схватили. Однако минуту спустя её потянули за край юбки, девушка опустила глаза и увидела у своих ног горностая.

— Милый вы мой! — выдохнула она, подхватила его и прижала его к груди. — Всё в порядке? Удалось?..

'Да'.

Белый пушистый зверь выпутался из её рук, пробрался под шарф и уютно свернулся вокруг шеи. Руки уже успели замёрзнуть. Эрика вспомнила о варежках, надела их, шарф затянула потуже — и принялась ждать, не отводя глаз от остроконечного силуэта Южной башни. Она не знала точно, чего ждёт, но, конечно, догадывалась, что должен случиться переполох, причиной которому станет эта самая башня. Стрелки главных часов приближались к двенадцати. Охрана внизу, в конце концов, угомонилась и снова размеренно задвигалась вдоль стены.

— Почти полночь, Феликс, — прошептала Принцесса, начиная паниковать. — И... ничего. Что должен был сделать Аксель? Вдруг ему помешали?

Горностай уткнулся носом ей в шею и утешительно засопел из-под шарфа.

И тут башенные окна-прорези тревожно полыхнули рыжим, одно из них выпустило густой клуб дыма.

— Пожар! На помощь! Пожар! — откуда-то снизу разнёсся по Замку зычный голос принца.

Пламя стремительно усилилось, дым повалил и из других окон Южной башни. На пожар и на крики Акселя обернулись не только стражники, караулившие Принцессу, но и часовые на смотровых вышках, и, надо полагать, все прочие обладатели серо-красных мундиров, которым не положено было спать в эту ночь. Скорей, скорей, пока никто из них не опомнился! Эрика свечкой взмыла к чёрному зимнему небу. Уши заложило, внутренности как будто провалились вниз, щёки опалило холодом, но все неприятные ощущения перекрыла бешеная радость свободного полёта. Замковые часы отбивали полночь.

Магическая энергия ослабевала по мере удаления от земли, переставая поддерживать полёт. Достигнув своего 'потолка', летунья двинулась на север, прочь от заколдованных стен, обогнула гору, к которой примыкал Замок, ласточкой нырнула к лесу и понеслась над вершинами деревьев, никем не замеченная.

* * *

В какой-то момент Эрике стало страшно. Что, если Феликс всё же ошибся насчёт 'проклятия Тангрис'? Что, если браслет — пускай, в самом деле, волшебный и запертый особенным образом — был предназначен не для того, чтобы, запугивая, удерживать её в Замке, а для какой-то другой цели? Чем ближе к земле летела Принцесса, тем отчётливей ей представлялось, как на шее опять затягивается невидимая удавка, и накатывал ужас: никто не придёт на помощь; никто не найдёт бездыханное тело наследницы трона в еловых дебрях на горном склоне... Но минуты проходили одна за другой, сверкающая громада королевской резиденции давно скрылась за горой Эск, а на Эрику никто не нападал, и становилось ясно, что уже не нападёт. Многоликий не ошибся и не обманул — лучшее доказательство его правоты просто невозможно придумать!

Избавившись от последних сомнений, Принцесса на лету отколола от юбки ключ, сломала его на несколько мелких частей и раскидала их по лесу.

Страх рассеялся бесследно. Никогда прежде не было у неё такого полёта! Подниматься украдкой под потолок в своей комнате, скользить над ступенями лестницы, воровать сладкие мгновения в закрытых со всех сторон галереях Замка — совсем не то же самое, что мчаться с головокружительной скоростью над таинственным заснеженным лесом, переворачиваться в морозном воздухе, планировать, раскинув руки и чувствуя, как надувается парусом широкая юбка. Летать для Принцессы всегда было главным удовольствием, но о том, каким оно может быть сильным, до этого дня она не подозревала. Горностай, замерший сгустком напряжения вокруг её шеи, должно быть, переживал не лучшие минуты в своей жизни — воздушная акробатика его пугала. Но сейчас Эрика не думала даже о нём — радуясь каждому своему движению, она упивалась полётом!

Сначала перемещаться пришлось впотьмах, ориентируясь лишь на ночные огни огибающей гору столицы. Огни сияли справа внизу, в их отсветах щетинистый бок горы, проплывавшей слева, был едва различим — лишь настолько, чтобы летунья могла держаться невысоко над макушками деревьев, не рискуя ни врезаться в какую-нибудь из них, ни сбиться с курса. Но затем луна вырвалась из облачного плена, и всё вокруг, и на земле, и в небе, стало серебряным и голубым — у Принцессы дух захватило от красоты распахнувшегося перед ней мира! Беллария осталась позади, теперь со всех сторон расстилался лес, расчерченный дорогами и просеками и разделённый на две части широкой волнистой лентой реки Палаэты. Эрика притормозила, потом совсем остановилась, зависла в воздухе и осмотрелась. Потрясённая и разгорячённая, она, кажется, готова была лететь всю ночь напролёт! Но для полётов у неё отныне будут другие ночи и дни — а сейчас всё-таки следует вспомнить, что именно Феликс говорил насчёт 'укромного места', и выбрать правильное направление.

С первой частью пути — в обход горы, до тех пор, пока внизу не появится Палаэта — летунья уже справилась. Теперь предстоит лететь над рекой почти до Наррахи. Берега реки, сбегающей в долину с отрогов горы Эск, сперва будут скалистыми и крутыми, потом — пологими и низкими, а потом правый берег резко возвысится. На обрыве в самой высокой части берега притулилась умирающая деревенька Лагоши. Жителей, по словам Многоликого в Лагошах давно уже нет, не считая нескольких древних старух, но брошенные дома облюбовали для себя охотники, бывающие там наездами — охотничьи угодья в тех местах отличные. В одном из таких домов, на опушке леса, Феликс устроил себе схрон, которому и предстоит стать конечным пунктом сегодняшнего путешествия.

Замёрзнуть Эрика ещё не успела, не только от адреналина, игравшего в её крови, но и потому, что в Замке и близ горы нынче ночью стояло безветрие. Над Палаэтой, однако, гулял ветер, не слишком сильный, но очень холодный, порывами налетавший то спереди, то сбоку. Проникал под шарф и под шубку, норовил сорвать капор, больно щипал лоб и щёки. Принцесса попыталась было лететь быстрее, чтобы скорей впереди показались Лагоши, но от этого холод только усилился. Тогда она, наоборот, сбросила скорость, поправила шапку, закутала лицо краем шарфа — горностай под шарфом зашевелился. Стянула варежку, пробралась ладонью к тёплому меховому боку, пощекотала его, погладила — и сообщила:

— Феликс, я уже над рекой.

Бок поднялся и опустился долгим измученным вздохом.

Пьянящее, жаркое, переполняющее душу и тело удовольствие, не оставлявшее места для усталости, начало уходить. Принцесса плыла над рекой, постоянно посматривая на небо — караулила луну, опасалась промахнуться мимо Лагошей, если она снова спрячется. Но, к счастью, облака совсем рассеялись, в чёрном небе проступили крошечные льдистые звёзды. Долгое время — слишком долгое, как показалось утомлённой Принцессе — оба берега Палаэты оставались низкими. Нарраха, между тем, светилась уже совсем рядом. Летунья начала волноваться, не перепутала ли что-нибудь, не пропустила ли нужное место, и подыскивать среди сугробов пятачок для посадки. Там её спутник смог бы вернуть себе человеческий облик — и сказал бы, заблудилась она или нет. Но тут горностай снова завозился, выглянул из-под шарфа и шумно фыркнул. Правый берег крутыми уступами пошёл вверх.

— Здесь? — спросила Эрика.

Не увидела, но догадалась: 'Да'. И выдохнула:

— Хвала Серафимам!

Не знай Принцесса, где искать деревеньку, промахнулась бы мимо неё непременно! Ни запахом дыма, ни светом в окнах Лагоши себя не выдавали. Дюжина приземистых длинных строений, заваленных снегом по самые крыши, сливалась с окрестным пейзажем. Единственным знаком того, что иногда здесь бывают люди, был санный путь, тянувшийся из леса. Эрика поднялась выше, чтобы охватить взглядом всё поселение целиком, нашла глазами дом на отшибе и устремилась к нему.

Только сейчас, уже достигнув цели, Принцесса поняла, как сильно замёрзла. Когда она выскребала снег из щели между брусьями над дверью, чтобы отыскать там ключ от дома, у неё тряслись руки. Поиски увенчались успехом, и девушку почему-то обрадовало, что ключ оказался обычной железкой, без какой бы то ни было магии — похоже, после всего, что Эрика узнала в эти дни, к волшебным отмычкам у неё возникла непереносимость. Летунья закоченевшими ногами расчистила заснеженное крыльцо, не будучи уверенной, что иначе сумела бы сдвинуть дверную створку. Ещё мгновение — и скрипнул податливо замок, дверь открылась, и путешественница через высокий порожек шагнула в тёмные, пахнущие старым деревом сени.

В ту же секунду горностай вырвался из-под шарфа, свалился на пол и, ни секунды не мешкая, совершил превращение.

— Ступайте в дом, ваше высочество, — велел Многоликий и отступил к стене. — Я пока запру.

Она нащупала перед собой ещё одну, незапертую дверь, за которой обнаружилась длинная комната с громоздкой печью, низким потолком и дощатым полом в призрачных лунных бликах. Феликс, вошедший вслед за ней, зажёг керосиновую лампу, и в её свете Эрика увидела, что он встревожен. Подняв лампу на уровень головы, он впился взглядом в лицо Принцессы и с облегчением воскликнул:

— Красные!

— Что — красные?! — изумилась она.

— Щёки у вас красные, ваше высочество. И нос. Значит, вы их не обморозили — иначе бы они побелели.

Она улыбнулась холодными непослушными губами:

— Не обморозила. Но ветер был сильный — я замёрзла. А вы?

— Замёрзну, если сейчас же не растоплю печку, — проворчал он, отодвигаясь от неё.

Поставил лампу на грубый некрашеный стол напротив двери, снял с крючка при входе чёрный тулуп, набросил его поверх своей робы и сел на корточки перед печной заслонкой, подле которой аккуратной стопкой были сложены дрова. Эрика ощутила внезапный укол сожаления — она успела соскучиться по Многоликому-человеку за те часы, пока его не видела, и теперь хотела не просто наблюдать, как ловко он управляется с печью, и любоваться его чеканным профилем, но слушать его и встречаться с ним глазами.

Принцесса не бывала раньше в сельском доме и сейчас получила бы массу новых впечатлений, если бы обошла его и осмотрелась. Но она была настолько вымотана, что стояла у входа, не шевелясь и глядя только на Феликса, пока в печи не зашумел огонь. Волна тёплого воздуха окатила девушку ещё до того, как Многоликий, отряхивая руки, поднялся, проверил, открыта ли вьюшка, и сообщил:

— Готово. По-моему, в этой печке запрятали какую-то магию. Я не нашёл, какую и где, но зато всякий раз вижу результат — дом прогревается мгновенно!

Эрика кивнула и расстегнула ремень на сумке, но удержать её не смогла — сумка упала с тяжёлым стуком. Потянула с головы шапку, размотала шарф, взялась за шубку — и Феликс тут же оказался рядом, чтобы подобрать предметы, один за другим летящие на пол, и сложить их на сундук у двери. Сочувственно поинтересовался:

— Устали, ваше высочество?

— В жизни так не уставала, — призналась Принцесса.

Она и представить себе не могла, что бывает такая усталость — бездонная и оглушительная, как обморок!

— Сейчас поедим, и спать, — пообещал он.

— Я совсем не хочу есть. Пить только...

— Скоро будет питьё. А мне без еды никак, — вздохнул Многоликий. — Сегодня было слишком много превращений, это изнурительно, — он выдвинул из-под стола большую прямоугольную корзину и стал доставать из неё коробки и жестянки, поясняя. — Чай... мясо... сухари... сухофрукты... Может, вы всё-таки поедите, ваше высочество?

— Нет-нет, — Эрика на ватных ногах переместилась к столу и села на лавку. — Буду только чай.

Он опять умолк. Вернул на место тулуп, в котором больше не было необходимости. Из бочки в углу налил воды в закопчённый крутобокий чайник, поставил его на плиту и начал с сосредоточенным видом вскрывать жестянки. Принцесса согрелась, вышла из оцепенения нескольких последних минут, и тут же на неё нахлынуло ощущение неправдоподобности момента. Она одна, без отца и без охраны, глубокой ночью, в какой-то глухомани, вдвоём с мужчиной, с которым четыре дня назад не была знакома, и сложно представить, что её ждёт впереди... быть не может, чтобы всё это происходило наяву! Попыталась облечь ощущение в слова:

— Поверить не могу, Феликс, что мы сбежали. Неужели мы действительно это сделали?!

— Выходит, сделали, — он бросил быстрый взгляд на неё и продолжил заниматься едой. — Самому не верится, если честно.

Ей захотелось утолить любопытство:

— А что Аксель? Взял и сходу согласился нам помочь?

— Представьте себе, взял и сходу согласился! — хмыкнул Многоликий. — Сдаётся мне, ваше высочество, ваш жених — в глубине души такой же любитель приключений, как я. Мне даже жаль, что у нас с ним больше не будет никаких... общих дел. Он прочитал вашу записку и мгновенно понял, чего мы от него хотим — у него, знаете ли, даже глаза заблестели от азарта! Мне почти ничего не пришлось ему объяснять. Вы были правы, в автомобилях принц разбирается, так что добыть ёмкость с топливом и поджечь башню для него труда не составило...

— Надеюсь, её быстро потушили, — башню Эрике было жаль, хотя дело, безусловно, того стоило. — А весной там всё равно продолжат реставрацию...

— А башню, в которой вы живёте, давно реставрировали? — неожиданно серьёзно спросил Многоликий.

— Двенадцать лет назад, перед тем, как я там поселилась.

— Всю, от чердака до подвала?

Принцесса подняла брови:

— Наверное. Я плохо помню... маленькая была. А что?

Вместо ответа он задал ещё один вопрос:

— Ваше высочество, а правда, что в прежние времена она называлась Башней Серафимов?

— Ну да, называлась. А почему вы спрашиваете, Феликс?

— Просто так, — отмахнулся он, но в его интонациях ей почудилось нечто многозначительное; на расспросы, однако, сил не было.

Тем временем дом наполнялся смолистым сосновым теплом, в печи трещали поленья, а чайник пыхал паром. Многоликий заварил чай, поставил на стол две больших керамических кружки и сел напротив гостьи. Подцепил ножом и, жмурясь от удовольствия, положил в рот большой кусок консервированного мяса, смачно захрустел сухарём. Принцесса оплела пальцами кружку, жар от которой потёк по рукам вверх.

Когда Эрика сюда вошла, каждый её мускул был напряжён после перелёта, но теперь напряжение уходило. Плечи опустились, веки налились дремотной тяжестью. Из-под ресниц она смотрела на своего визави — её не смущало больше, что он при ней поглощает пищу. Сквозь сплошную пелену утомления в ней одно за другим прорастали новые, доселе ей неведомые желания. Обойти стол и сесть на лавку рядом с Феликсом. Взять ладонями и развернуть к себе его лицо. Перехватить и долго-долго удерживать его задумчивый сумрачный взгляд. Прильнуть щекой к его щеке, пригладить взъерошенные волосы — узнать, каковы они на ощупь. Узнать, каковы на вкус его тонко очерченные твёрдые губы...

— Что-то вы и не пьёте, ваше высочество, — озабоченно заметил Многоликий, расправившись с содержимым первой жестянки, — чай остынет!

Эрика растерянно моргнула:

— Я пью, пью! — помотала головой, прогоняя морок, и пригубила напиток.

Он оказался чуть горьковатым и удивительно вкусным, с запахом летнего солнца и лесных ягод, кружка опустела очень быстро. В сон клонило всё сильней, комната, скупо освещённая керосиновой лампой, начала медленно кружиться по часовой стрелке.

— Я, похоже, усну прямо тут, — запинаясь, пробормотала девушка.

Феликс встрепенулся:

— Погодите немного, не спите! Спать будете на печке...

— А вы?

— Возьму ещё одно одеяло и лягу на пол, он скоро нагреется.

— Хорошо, — согласилась она. Вдруг вспомнила: — Нужно только убрать куда-нибудь всё это, — и стала снимать неудобные толстые кольца.

Сложила их кучкой на столе; последним, помедлив, положила перстень, подаренный принцем Акселем на помолвку. Освободила шею от ожерелий. Попыталась вытянуть из волос жемчужную нить, но та запуталась напрочь. Поймав принцессину беспомощную улыбку, Многоликий вскочил и вновь принял на себя функции горничной — откинув голову, Эрика невольно подалась к нему. Многострадальную нить, наконец, извлекли из причёски, за ней последовала дюжина шпилек с жемчужинами, и волосы рассыпались по спине и плечам ворохом живых упругих прядей.

— Украшения есть ещё в сумке, — сказала Принцесса. — Спрячете?

— Конечно, — он порылся в одном из сундуков и выложил на стол довольно большой кожаный кошель. — Сюда войдут?

— Да. Интересно, надолго их хватит, если продать все? Кроме подарка Акселя, конечно.

Многоликий пожал плечами:

— Только того, что я вижу, хватит на год безбедной жизни, не меньше, — и нахмурился: — Ваше высочество, вы меня поражаете. Ладно, вы не боялись меня в замке Эск, где кругом стража и откуда я не мог удрать. Но теперь-то почему не боитесь? Представьте, вы проснётесь утром... а меня и след простыл, вместе с вашими безделушками! Чем я заслужил ваше доверие, Принцесса?

Зачем он задаёт такие сложные вопросы? Мрачное выражение его лица, неподвижного на фоне кружащейся комнаты, убедило Эрику: он не шутит. Но она не знала, что ему ответить. Как можно его бояться — такого тёплого, сильного и настоящего? Как можно ему не довериться?.. Она сердцем чувствовала: он ей не врёт — и тянулась к нему каждой своей клеточкой, готовая принять как должное всё, что он скажет и сделает.

— Кому же мне верить, Феликс, если я не буду верить даже вам? — проговорила она вслух после паузы.

Он помолчал, внимательно на неё глядя, сложил в кошель её драгоценности и ровным голосом сказал:

— Я научу вас, кому и как их продать. Не хотелось бы, чтобы вас облапошили.

Потом показал своей гостье постель, устроенную на широкой ступени высотой в половину человеческого роста на дальней стороне печки. Зажёг свечу и вывел Принцессу в сени, где обнаружилась ещё одна дверь, за которой была холодная пристройка с баней и уборной. Извинился за отсутствие горячей воды: 'В бане буду топить утром, тогда и умоетесь', — Эрика, впрочем, об умывании не помышляла, она мечтала поскорее лечь. Уборная заставила её растеряться и смутиться, но девушка не подала виду, решив, что как-нибудь с ней справится — ведь справляются же люди, от рождения до смерти живущие в домах без канализации! Оставив свечу в пристройке, Многоликий вернулся в тёплую комнату, Принцесса последовала за ним.

— Прогуляюсь, — объявил он. — А вы ложитесь спать, ваше высочество, утро вечера мудренее.

Снял грубые арестантские башмаки и с отвращением запихнул их в топку, сунул ноги в высокие мохнатые сапоги, оделся, в меховой шапке и в подпоясанном тулупе с поднятым воротником став похожим на возницу или на егеря. Послал Эрике короткую ободряющую улыбку:

— Не бойтесь, я буду недалеко, — и ушёл в ночь.

Пятнадцать минут спустя Принцесса, кое-как разувшись и раздевшись — руки её не слушались, — взлетела на печь и забралась под толстое стёганое одеяло. Ложе было удобным и уютным, одеяло — тяжёлым и тёплым, подушка пахла сеном, и стоило Эрике её коснуться, как навалился сон. Беглянка представила, что прижимается щекой не к подушке, а к плечу Многоликого, прошептала: 'Феликс...' — и уснула с этой блаженной грёзой.

* * *

'Какого ляда я стал донимать её глупыми вопросами? — перемахивая через занесённые снегом покосившиеся изгороди, злился на себя Феликс. — Не мог подождать хотя бы до утра!' Вопрос-то, конечно, был не глупый, вот только ответ на него, только что прочитанный Многоликим в усталых глазах принцессы Эрики, совершенно выбил его из колеи. Одно дело — мечтать о прекрасной и недоступной девушке, зная, что мечта никогда не сбудется, и даже находя в несбыточности свою прелесть. И совсем другое — видеть, что девушка сама желает быть твоей — протяни руку и возьми! — но понимать, что на обладание ею у тебя нет ни малейшего права. Секрет доверия Принцессы оказался древним, как человеческий род: она влюбилась. 'Кому же мне верить, если я не буду верить даже вам?' — трепет, с которым были сказаны эти слова, и сопровождавший их горячий взгляд не оставляли места для сомнений.

Злыдни болотные, этого ещё не хватало! Что теперь с этим делать?! Между ним и Эрикой ничего не будет, ничего не может быть, он — последний мужчина, с которым стоит связываться наследнице Ингрийского трона. Никто не позволит ей остаться с ним, об этом нелепо даже думать! Она выйдет замуж за свою ровню и лет через двадцать станет Королевой. Он — продолжит странствовать по свету, находя утешение в объятиях скучающих молодых вдовушек и разбитных мещаночек, охотно меняющих свою благосклонность на развлечения и подарки. Многоликого бросало в жар, стоило ему представить, что безумные желания, одолевающие его с прошлой ночи, ночью нынешней могли бы осуществиться. 'Протяни руку и возьми!' Но он бы умер со стыда, если бы отплатил Эрике за своё спасение тем, что соблазнил её и разбил ей сердце.

Он обошёл деревню, дабы удостовериться, что всё в порядке. Лагоши спали мёртвым сном в белёсом лунном свете; казалось, кроме Принцессы и Многоликого, в них нет не души. Но Феликс понимал, что это обманчивое впечатление. К немногочисленным местным жителям, доживавшим здесь свой век, вполне могли прибавиться охотники. Как знать, вдруг завтра кто-нибудь наблюдательный не только заметит дым из трубы, но и удивится тому, что обитатели дома на отшибе ухитрились не оставить следов на снегу? Вызывать удивление не хотелось, поэтому пришлось, утопая по пояс в сугробах, протаптывать тропинку от крыльца до санного пути. Это было бестолковое и утомительное занятие, но оно, по крайней мере, отвлекло Многоликого от мыслей о его спутнице.

Вскоре Феликс успокоился и даже почти убедил себя в том, что выдал желаемое за действительное. Она не признавалась ему в любви; она, бедняжка, просто-напросто устала и переволновалась, от этого — и дрожь в её голосе, и лихорадочный блеск в глазах. А он, дурак, успел сочинить целую драму! Но даже если ему не померещилось... что такого? Молоденьким девушкам свойственно влюбляться в романтических героев. Но он-то — не безусый юнец, не знающий, как отваживать влюблённых дам; неужто не сумеет показать ей, что не так хорош, как она себе вообразила? Сейчас главное — надёжно её спрятать... не только от королевских ищеек, но и от самого себя.

Продрогнув оттого, что в сапоги насыпался снег, и решив, что прошло достаточно времени, чтобы Эрика успела улечься и уснуть, Многоликий вернулся в дом. В комнате было так тепло, словно она не стояла нетопленой несколько недель подряд, на столе мирно горела керосиновая лампа под матовым стеклянным абажуром, на сундуке у печки лежала, свесившись до полу, широкая темно-серая юбка. И пахло здесь теперь всё теми же нежными белыми цветами — должно быть, их запах следовал за Принцессой повсюду. У Феликса даже сердце защемило от этой идиллической картины. Эрика спала, свернувшись калачиком под одеялом, роскошные волосы разметались по постели. Он вспомнил, как совсем недавно прикасался к ним, помогая разобрать причёску, и с трудом преодолел искушение сделать это ещё раз.

Нельзя. Ничего нельзя. И даже смотреть на неё лишний раз не стоит!

...Спи, малышка, сладко,

И проснись счастливой...

'Спи! Я тебя не трону. Ты не моё сокровище — я верну тебя в замок Эск в целости и сохранности!'

Теперь нужно придумать, где поселить Принцессу на те недели или месяцы, пока её отец разбирается с интриганами. Многоликий был абсолютно уверен, что Скагер выйдет из этой схватки победителем, но не знал, сколько она продлится, учитывая, что против Короля играет Мангана. А вот ищейки, посланные за сбежавшей наследницей, наводнят страну уже завтра. Обычного человека проще всего было бы спрятать в Белларии, Наррахе или другом крупном городе — помочь затеряться среди других людей, да и все дела. Но портреты её высочества регулярно печатают в газетах, так что в Ингрии её знает в лицо каждая собака. Пожалуй, Принцессе вообще не стоит оставаться в родной стране. Придётся нарушить данное Джердону слово и наведаться в Империю. Многоликий понимал, что если его схватят по ту сторону границы, это плохо кончится — Император не простит обмана. 'Но я буду очень осторожен, — сказал себе Феликс. — Отвезу девочку в безопасное место и сразу уеду, ни во что больше не ввязываясь!'

Где оно, это безопасное место? Он перебрал в голове всех своих имперских друзей, прикидывая, к кому из них можно отвезти Принцессу, и отбрасывая одну кандидатуру за другой. Требовалось найти спокойный уединённый дом, хозяева которого не станут задавать лишних вопросов, но согласятся ухаживать за своей гостьей, не умеющей даже причесаться самостоятельно, как за особой королевской крови. Многоликий усмехнулся: о том, что Эрика как раз и есть такая особа, им знать необязательно. Матушка Аржни — вот кто приютит беглянку! Он вспомнил приветливое южное побережье, старую усадьбу, скрытую в глубине фруктового сада, и её добродушную, заботливую и удивительно нелюбопытную хозяйку. Госпожа Аржни любит его, как родного сына, и, конечно, не забыла, кто спас от вырубки её виноградники — она не откажется выполнить его просьбу.

От мысли, что придётся оставить Эрику и уехать, Феликсу стало тошно. Значит, именно так и нужно поступить — пока всё не зашло слишком далеко!

Он будет навещать её время от времени, покуда не наступит момент, подходящий для её возвращения домой — скорее всего, в газетах напишут о том, что его величество снова овдовел. Денег у Многоликого достаточно, принцессины драгоценности продавать ни в коем случае нельзя — у Эрики должен быть запас на чёрный день, неизвестно, сколько продлится её изгнание. Хотелось бы верить, что не слишком долго.

Он взял со стола кошель с украшениями, которые, ему чудилось, всё ещё хранили тепло её тела, и переложил туда дорогие игрушки из её сумки. Увесистая пухлость кожаного мешочка его порадовала: даже если с ним самим что-нибудь случится, голодной и холодной смертью девочка точно не умрёт.

Феликс спрятал мешочек в тайник, затем, стараясь не шуметь, убрал со стола остатки позднего ужина; на пол, который, в самом деле, был уже совсем тёплым, бросил запасное одеяло — и замер в замешательстве. Усталость боролась в нём с брезгливостью: он был измотан не меньше Принцессы, но отчаянно хотел вымыться и поменять одежду. Брезгливость победила: оборотень тяжело вздохнул и отправился топить баню.

Полчаса спустя он с наслаждением плескал в себя горячей водой из кадушки, смывая не только пот и грязь, но все те боль, страх и мерзость, которые, казалось, налипли на него в подземелье. Как только гадкие тюремные тряпки вспыхнули и запылали в печи, Многоликий, наконец, почувствовал себя освобождённым — замок Эск бесповоротно остался в прошлом. Противореча своим недавним решениям, Феликс позаботился о том, чтобы Эрике, когда она проснётся, было приятно на него смотреть. Он надел белую льняную рубашку — лучшую из тех, что хранил в этом доме, — и побрился перед мутноватым осколком зеркала, рассматривая своё лицо с непривычным критическим вниманием.

После этого, потушив свечу и лампу, со стоном утолённого желания он растянулся на одеяле — и в ту же секунду провалился в сон. Сладкий здоровый сон без тревоги и сновидений. Пробуждение было таким же здоровым и сладким. С лёгкостью вскочить на ноги, потянуться до хруста, коснувшись ладонями потолочной балки... Оказывается, вот оно, настоящее счастье — быть свободным и сильным, как прежде, и знать, что ты хозяин своему телу и своей жизни!

Принцесса ещё спала, теперь она лежала на спине, во сне щёки её разрумянились, на губах играла едва уловимая улыбка — Феликс мимолётно приласкал взглядом свою гостью. В окна сочился жиденький свет зимнего утра, в доме стало прохладно, печь остывала, а дров рядом с ней больше не было — последние были потрачены ночью на обогрев бани. Физическую работу Многоликий любил, поэтому, не откладывая, нашёл в сенях топор и отправился на поиски подходящего полена.

И так увлёкся, раскалывая на мелкие щепки здоровенный сосновый чурбан, что даже не заметил, как Эрика вышла на крыльцо. Только остановившись, чтобы вытереть вспотевший лоб, он ощутил, что на него кто-то смотрит. О6ернулся — и правда, вот она, Принцесса, стоит на верхней ступеньке, в своей вышитой шубке и в сером капоре поверх распущенных волос, синие глаза сияют, улыбается, но улыбка почему-то слегка виноватая.

— Доброе утро! — воскликнула девушка, встретившись с ним взглядом. — Здорово у вас получается!

— Доброе утро, — неожиданно охрипнув, отозвался Феликс. — Выспались, ваше высочество?

— Ещё как! — она шагнула вперёд, но не ступила в сугроб, а заскользила над ним, как будто танцуя.

Многоликий впервые видел её летающей. До сих пор он летал вместе с ней, оба раза будучи едва живым — сначала от боли, потом от страха, — и, признаться, не слишком хотел повторения. Но когда тонкая девичья фигурка порхала и кружилась посреди сказочного снежного леса, это было волшебное зрелище!

— Вы созданы для полётов, — от всего сердца сказал он, когда она приблизилась и опустилась на утоптанный снег, чтобы стать с ним вровень.

Эрика шевельнула плечом:

— Наверное! — и смущённо проговорила: — Феликс, простите меня... я только сейчас поняла, что спутала вам все карты своим побегом. Если бы не я, вы бы уже плыли в Новые Земли, верно?

Опять она извиняется, несносная девчонка!

— Я же говорил, не смейте просить у меня прощения, — проворчал он. — Никуда бы я не уплыл, пока не убедился, что вам не грозит опасность.

Эрика открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент морозную тишину прорезало заливистое ржание. Беглецы одновременно вздрогнули и обернулись на звук. Из глубины леса выкатились маленькие сани, запряжённые мохноногой каурой лошадью в сизой попонке, промчались было мимо дома, но резко остановились неподалёку. Щуплый невысокий пассажир, крест-накрест обвязанный женской шалью поверх тулупа, выбрался из-под полости, вытащил за собой трость, помахал рукой Многоликому и Принцессе:

— Друзья мои, как я счастлив, что вас нашёл! — и заспешил к ним по протоптанной Феликсом тропинке.

Перед ними был предатель Пинкус собственной персоной.

Глава восьмая,

в которой Принцесса и Многоликий получают послание из прошлого,

торопятся осуществить свои мечты

и видят вещи такими, каковы они на самом деле

Будь Пинкус молод и силён, жизнь его, вероятно, закончилась бы в ту же минуту — Многоликий сохранил привычку оборачиваться медведем в моменты гнева. До сих пор поведение зверя всегда подчинялось человеческому разуму, но сейчас человек ощущал себя загнанным в угол. Он знал, что должен бежать, но как он побежит без Принцессы? И как он побежит вместе с ней, если негодяй старьёвщик привёл с собой королевскую стражу? В том, что дрянной старикашка пришёл ещё раз поживиться, Феликс не сомневался. Броситься на виновника своего провала, рвать на части дряблую плоть, упиваться вкусом крови... На глаза, предвещая беду, упала красная пелена.

Но Пинкус был дряхлым и слабым — это его и спасло. Напасть на него было то же самое, что напасть на ребёнка. В его бледном лице отразились такие искренние изумление и страх, что Многоликий, сделав шаг назад, медленно выдохнул и усилием воли подавил приступ ярости. Впрочем, топор не выпустил.

— Дорогой мой, что с вами? — пролепетал старик, хватаясь за сердце. — Мне показалось, вы хотите меня убить!

Он пошатнулся и едва удержался на ногах, всем телом навалившись на трость, но Феликс не предложил ему руку. Ровным голосом подтвердил:

— Вы правы, я хочу вас убить.

— Пресветлые Серафимы, за что?! Разве я чем-то вас обидел?

— Вы ничем меня не обидели. Вы просто продали меня Короне. Сколько вам за меня заплатили? Десять тысяч?

Старьёвщик растерянно заморгал:

— Заплатили? За вас?.. Послушайте, я ничего не понимаю. Каюсь, я, действительно, был с вами не вполне откровенным... так было предписано. Надеюсь, вы не станете сердиться, когда я всё объясню. Но я никому бы вас не продал!

— Вы собираетесь продать меня ещё раз, Пинкус, — не слушая оправданий, отмахнулся Многоликий. — Десяти тысяч вам оказалось мало...

— Пинкус?! — подала голос Эрика. — Тот, кто...

— Да, тот, кто заманил меня в резиденцию вашего папочки. Именно этот человек сказал мне, что... — начал Феликс.

Но тут старик всплеснул руками, судорожным движением выпрямился — и отвесил Принцессе неловкий, но бесконечно почтительный поклон.

— Ваше высочество, умоляю извинить меня, что не сразу приветствовал вас, как подобает...

— Прекратите паясничать, — вспылил Многоликий. — Где люди Короля? Ждут вашего знака, чтобы выбежать из леса?

— Нет никаких людей Короля, о чём вы говорите?! — вполне искренне изумился Пинкус. — О! Я понял! Вас схватили, когда вы проникли в Замок... поэтому вас так долго не было, верно?

— Злыдни болотные, Пинкус, да как вы вообще меня нашли?!

— Друг мой, я всё расскажу, я больше не должен ничего скрывать. Но сначала поверьте: вас пленили не по моей вине. Если бы здесь не было её высочества, я решил бы, что это несчастный случай... Но она здесь, а значит, это перст Судьбы.

— Я хочу знать, что происходит, — молвила Эрика.

— Я тоже, — мрачно поддержал Феликс.

— Я здесь как раз для того, чтобы вы узнали... в этом и состоит моя миссия... — засуетился старик. — Только, прошу вас, позвольте мне войти в дом. Не стоит вести такие разговоры под открытым небом.

Многоликий переглянулся с Принцессой, гадая, как поступить. Спасаться бегством? Превратись он сейчас в горностая, девушка всё поняла бы без слов, взмыла бы в воздух вместе с ним, и, может быть, они успели бы улететь... если бы кто-нибудь их преследовал. Но серо-красные мундиры так и не появились из леса. Кажется, их вовсе там не было; никто не прятался за сугробами, дожидаясь удобного момента для броска — ни человеческие уши, ни звериное чутьё Многоликого не улавливали никакой опасности. Эрика тоже, видимо, ничего не чувствовала, поскольку казалась скорее удивлённой, чем напуганной.

— По-моему, господину Пинкусу можно верить, — помолчав, ответила она на незаданный вопрос.

— Пошли, — буркнул оборотень, и, пропустив вперёд старика и девушку, двинулся к дому.

Топор после некоторого колебания он оставил в сенях.

Очутившись в тёплой комнате, Пинкус тут же стал развязывать туго замотанную шаль, и Феликс вдруг заметил то, на что не обратил внимания при появлении неожиданного визитёра: под вытертым и залатанным тулупом на груди у старьёвщика светился магическим светом какой-то мощный артефакт.

— Да-да, дорогой мой, — с довольной улыбкой закивал Пинкус, перехватив взгляд Многоликого. — Вы совершенно правы, у меня за пазухой лежит необыкновенная вещь. И лежит она там не просто так — я её Хранитель.

— Вы Хранитель?! — ахнули хором Феликс и Эрика.

— Он самый, — подтвердил визитёр, наслаждаясь произведённым эффектом.

Избавился от шали, стянул с головы битый молью треух, расстегнул тулуп.

— Давайте сядем и поговорим, — предложила Принцесса, скинула шубку и первая уселась на скамью у стола.

Многоликий примостился рядом с ней, Пинкус устроился напротив. В выцветших глазах старика появился мальчишеский блеск, и сам он вдруг словно помолодел — настолько сильно был чем-то доволен.

— Вы Хранитель, — произнёс Феликс, привыкая к новой мысли. — А эта вещь...

— Вот! — старьёвщик, трепеща, вытащил и положил на стол то, что прятал за пазухой.

Это оказалась книга — не очень толстый древний манускрипт в обложке из тиснёной красно-коричневой кожи с платиновыми уголками. Буквы названия Многоликому были незнакомы.

— Исконный континентальный, — сообразила Эрика. — Погодите, сейчас... я давно в нём не практиковалась... — она свела брови, собираясь с мыслями, пошевелила губами и потрясённо проговорила: — Здесь написано: 'Путеводитель Ирсоль, составленный ею для наследников'. Наследство Ирсоль?! Неужели?!

— Ничего себе! — присвистнул Феликс.

— Нет, это ещё не Наследство, — разулыбался Пинкус. — Это, как тут и обозначено, 'Путеводитель'. Если угодно, завещание. Сиятельная Ирсоль незадолго до своей кончины передала его моему пращуру, сделав его первым Хранителем в нашем роду. Вы же знаете, как это работает?

Слушатели согласно кивнули. В мире, неумолимо терявшем способность управлять магической энергией и её использовать, Хранителями называли временных владельцев волшебных предметов. Предметы эти были своеобразными посылками в будущее — маги, многие из которых обладали Даром предвидения, порой считали нужным отправить что-нибудь своим отдалённым потомкам или другим людям, ещё не появившимся на свет. Принимая вещь на Хранение, человек давал слово соблюдать определённые правила — и за это получал подарок от чародея. Наградой могло стать что угодно: одни просили какое-нибудь полезное умение, другие — неиссякаемый источник денег, третьи — неизменную удачу, четвёртые — несокрушимое здоровье... Артефакт вместе с наградой передавали из поколения в поколение до тех пор, пока за ним не приходил настоящий владелец.

— Вместе с этой книгой нашей семье досталось долгожительство, — пояснил старьёвщик. — Так захотел мой пращур. Правил Хранения было назначено три: во-первых, соблюдать тайну. Во-вторых, каждое утро смотреть на титульную страницу...

— Что там? — заинтригованный Многоликий коснулся обложки, поймал упругие импульсы многовековой магии, но открыть книгу не решился.

Принцесса смотрела на манускрипт во все глаза, но не решалась даже его потрогать.

— Совсем недавно там был чистый лист, — Хранитель усмехнулся. — Вообразите, друзья мои: семьсот лет подряд заглядывать в книгу и не видеть ничего, кроме бумаги! Остальные листы тоже оставались незаполненными, альбом какой-то, право слово, а не книга. Мой отец, вручая её мне, сказал, что, по его мнению, волшебница Ирсоль подшутила над нашим предком — подарила его роду долгожительство в обмен на пустышку. И я, знаете ли, склонен был думать, что отец не ошибся... пока однажды, месяц назад, не увидел в книге текст!

— Месяц назад... — протянул Феликс.

— Ну да! Как раз перед тем, как вы появились в моём доме. Согласно третьему Правилу, я должен был прочитать текст и сделать то, что предписано. Хорошо, что отец, хоть и был скептиком, научил меня исконному континентальному, не то не знаю, как бы я вышел из положения... А предписано мне было познакомиться с вами — с тем, кто 'может быть любым, кем захочет', — задержать вас у себя и убедить забраться в Замок за сокровищем.

— Вам не нужна была помощь, Пинкус? — нахмурился Многоликий, ему неприятно было чувствовать себя жертвой даже такого невинного обмана.

— Нужна, — старик обезоруживающе улыбнулся. — Но я приложил все усилия, чтобы вы захотели остаться у меня после того, как спасли от посягательств мою лавку.

— А то письмо... от профессора... как его... Эренгерда... вы его подделали?

— Что вы! Я бы не смог. Оно нашлось в книге. В этой самой книге, которая сейчас перед вами — и милейшая дочка судьи Ласса тут совершенно ни при чём.

— Я читала, Ирсоль и не такое умела, — с благоговейной ноткой заметила Принцесса.

— Догадываюсь, — проворчал оборотень. — Ваше высочество, я не хотел говорить вам, зачем полез в Замок... я думал, это была просто ловушка. Причём ужасно примитивная. Но теперь нужно сказать. В письме было написано, что в замке Эск спрятано Наследство Ирсоль...

— Разве? — перебил Пинкус. — Друг мой, в письме было написано, что в замке Эск хранится сокровище. Какое именно, там не уточнялось. Вам было трудно читать по-староингрийски, но я не стал вам помогать — ведь я должен был сохранить тайну и при этом каким-то образом отправить вас в Замок. Простите великодушно! Я и подумать не мог, что вас там схватят! А сокровище...

— ...Ожидало своего часа в Башне Серафимов! — воскликнул Многоликий.

Он всё понял. Эрика, судя по её ошеломлённому виду, поняла тоже.

— Из Замка вам предстояло вернуться с королевской дочерью, — сообщил, подтверждая догадку, Хранитель. — Именно её в книге назвали сокровищем. Не представляю, как, но вы её оттуда забрали, — он приосанился и заключил: — Стало быть, я не ошибся: вы тот самый человек, которому эта книга завещана. И вы, ваше высочество, тоже. Сиятельная Ирсоль оставила своё Наследство вам обоим.

* * *

— '...И тогда под покровом ночи покинут они королевскую твердыню и встретят рассвет в селении над рекой...' — медленно читала Принцесса.

Она водила пальцем по строчкам, и заострённые каллиграфические буквы проявлялись ярче от её прикосновений. Старик наблюдал с таким восторгом, словно волшебная книга была его собственным детищем.

— Этих слов я ждал три дня! Чуть не умер от ожидания, честное слово. Я утешал себя тем, что сама книга никак не менялась — если бы вы, друг мой... если бы с вами что-то стряслось, она бы, наверное, сообщила мне об этом. Но она была такой же, как раньше. А вчера утром... Пожалуйста, читайте дальше, ваше высочество.

— 'Хранящий книгу, которая суть не книга, а ключ, немедля отправляйся в путь. С нею, тебе доверенной, наступило время расстаться'. Всё.

— Я стал раздумывать, что за место имела в виду премудрая Ирсоль. Взял карту, изучил её внимательнейшим образом... Река в наших краях только одна — Палаэта. Населённых пунктов на её берегах несколько, но сами берега низкие — а ведь в книге сказано, селение должно быть над рекой, а не рядом с ней. Но потом я увидел Лагоши! И понял, что более подходящего места мне не найти.

Эрика и Феликс понимающе кивнули. Пинкус продолжил:

— Я, правда, всё равно не был уверен... от Замка-то далековато! Вы действительно попали сюда до рассвета? Как же вы сумели? — заинтересовался он.

Беглецы, переглянувшись, не ответили.

Хранитель замахал руками:

— Не надо, не надо, не говорите! Я не вправе выпытывать ваши секреты. Итак, вчера днём я отправился в Лагоши. Добрался на поезде до Наррахи, там нанял возницу... Сейчас всё кажется таким несложным, но покуда я ехал к вам, сомневался непрестанно. Вдруг я ошибся? Что тогда? Где мне искать вас? Вдруг я, старый пень, выдумал всю эту историю сам? И лишь когда я увидел вас... особенно вас, ваше высочество... Вы куда красивей, чем на портретах — уж простите мне такую вольность... Лишь тогда я в полной мере осознал, что никакой ошибки не было! — задыхаясь от избытка чувств, он примолк, а затем закончил: — Теперь я знаю, все легенды о сиятельной Ирсоль — это чистая правда. Подумать только, предвидеть в таких подробностях, что случится через семь столетий...

— Или позаботиться о том, чтобы случилось так, как надо, — проворчал Многоликий, не знавший, как относиться к тому, что все его действия в последние дни подчинялись какой-то древней книге, пусть даже книгу эту написала сама Ирсоль Справедливая.

Старик улыбнулся:

— Всё может быть. Но так ли уж важно, где причина, где следствие? Главное, что Наследство Ирсоль, наконец, найдёт своих хозяев.

— Выходит, мы наследники... — полувопросительно проговорил Феликс. — Но почему именно мы?

Попытка завладеть Инструментом Справедливости, ещё недавно столь ему желанным, обошлась Многоликому слишком дорого. Сейчас упоминание о Наследстве вызывало у него скорее тревогу, чем радость. Он посмотрел на Принцессу. Но в её лице никакого беспокойства не было, наоборот, она как будто вся светилась изнутри, предвкушая что-то хорошее, и такое же предвкушение прозвучало в её голосе, когда она откликнулась:

— Вы спрашиваете, почему именно мы? Да потому, что я её прямой потомок по материнской линии! Мне с детства уши прожужжали тем, что мамин род берёт начало от самой владычицы Ирсоль. А вы...

— Думаете, я тоже? Что ж, видимо, моя мать, и правда, была из непростой семьи.

— Или ваш отец, — предположила она.

— А мой отец вообще мог быть кем угодно... — вздохнул он. — Вы правы, ваше высочество. Одному из моих родителей досталась отличная родословная.

— Уверен, книга ответит на все ваши вопросы, — Пинкус не переставал улыбаться, в упоении от того, что успешно выполнил свою миссию. — И пусть подарок вашей праматери принесёт вам счастье, милые, прекрасные молодые люди!

— Конечно, принесёт! — Эрика тоже дала волю улыбке. — Инструмент Свободы — это вещь, которая могла бы...

— Как вы его назвали? — перебил Феликс. — Инструмент Свободы? Инструмент Справедливости, вы хотели сказать?

Принцесса изумлённо вскинула брови:

— Да нет же, Наследство Ирсоль — это Инструмент Свободы! Я читала, в те времена все люди были свободны, и каждый мог сам выбирать, как ему прожить свою жизнь...

Многоликий покачал головой:

— Во времена Ирсоль мир был устроен по справедливости, вот что самое важное! Недаром же и прозвище у волшебницы было Справедли...

— Друзья мои, не спорьте, — вмешался Хранитель. — Наследство Ирсоль называют по-разному. Инструмент Свободы и Инструмент Справедливости — это лишь некоторые из его имён, мне доводилось слышать и другие. Никто не знает, что оно собой представляет на самом деле. Вы будете первыми, кому откроется его тайна.

Феликс пододвинул к себе книгу, перелистал её и удивлённо проговорил:

— Здесь больше ничего нет.

— Разумеется. Всё остальное предназначено только для ваших глаз. Уверен, она ждёт не дождётся, когда я уйду. И я не отниму у вас ни единой лишней минуты!

Чрезвычайно гордый собой, старьёвщик поднялся с лавки и начал застёгивать тулуп.

— Спасибо вам, — тепло сказал Многоликий, поднимаясь вслед за ним. — И простите, что я думал о вас дурно, Пинкус.

— Чепуха, не берите в голову, — беспечно ответил тот. — Кто угодно подумал бы так на вашем месте. Не забудьте потом навестить старика, ладно? Мне страшно интересно, что за штуку вам оставила сиятельная Ирсоль, да лелеют Небеса её душу.

Они обнялись на прощание. Эрика молча улыбнулась и протянула Пинкусу руку, которую он с волнением стиснул в своих иссохших прохладных ладонях. Все вместе вышли из дома. Солнце уже клонилось к закату, небо в лёгкой облачной дымке стало рыжим. В морозном воздухе кружились крупные редкие снежинки, оседали на одежде, манили полюбоваться своей нерукотворной красотой. Хранителя проводили к саням, которые дожидались его у изгороди, проследили, как он забрался в них и спрятал ноги под меховой полостью. Возница ударил вожжами, соскучившаяся лошадь фыркнула, выпустив клубы пара, развернула сани и затрусила к лесу.

— Мы даже чаю ему не предложили! — вдруг спохватилась Принцесса.

— И верно, нехорошо получилось, — огорчился оборотень. — Надеюсь, он на нас не обиделся... В конце концов, не каждый день узнаёшь такие новости!

— Идёмте скорее обратно, Феликс, — она потянула его за рукав. — Вдруг там уже появился текст? Разве вам не хочется узнать, что дальше?

* * *

Разумеется, Эрике не терпелось опять заглянуть в 'Путеводитель'. А как же иначе? Ведь сумасшедшая круговерть недавних событий благодаря ему разом обрела смысл! Услышав про Наследство Ирсоль, девушка почему-то мгновенно поверила: теперь всё будет так, как надо. Инструмент Свободы — именно это имя в книгах, прочитанных ею в отрочестве, давали утраченному магическому артефакту эпохи Ирсоль Справедливой — та самая вещь, что даст ей возможность жить так, как хочется, а не так, как назначено от рождения. Впрочем, сегодня Принцесса ощущала себя счастливой и до прибытия Пинкуса — счастливой вопреки всему, и здравому смыслу, в первую очередь. Вместо того, чтобы ужасаться и негодовать на себя и на своё сердце, которое опрометчиво влюбилось в совершенно неподходящего человека, ей хотелось летать от переполнявших её эмоций. Что она и делала постоянно с того момента, как выбралась из постели — благо, сейчас ей таиться было совершенно не от кого.

Эрика как уснула с именем Многоликого на устах, так с ним же и проснулась — и сочла, что такого приятного пробуждения у неё ещё не случалось. Отцовская ложь и заговор, вчера приводившие её в отчаяние, сегодня отошли на второй план, скрылись за перламутровой дымкой её новорождённого чувства. Принцесса погладила печной бок, шершавый и всё ещё тёплый, и улыбнулась, потягиваясь. Ей вдруг показались очень красивыми и эти белёные кирпичи, и низкие заиндевелые окна, и бурое бороздчатое дерево потолочных балок, и густые паучьи тенёта между ними, серебрившиеся в скудном зимнем свете. Снаружи раздавался звонкий ритмичный стук — Эрика не знала, откуда он идёт, однако никакой угрозы не чуяла: звук был обыденным и спокойным. Она села, поправила измятую блузку и с наслаждением позвала:

— Феликс!

Но его не было в комнате, лишь одеяло, расстеленное на полу, указывало, где он провёл ночь. Хоть Принцесса и не сомневалась, что он неподалёку, но тут же по нему заскучала. И вот тогда-то, мгновенным озарением, она и поняла, что влюбилась! Можно ли по-другому назвать её теперешнюю истому, и недавние ночные грёзы, и всё то смятение, которое принёс её душе Многоликий?

Она влюбилась.

В оборотня и авантюриста.

В 'государственного преступника', которому она помогла сбежать из темницы.

В того, кого при других обстоятельствах и на пушечный выстрел не подпустили бы к наследнице ингрийской Короны.

'Но разве сейчас я наследница? — спросила себя девушка. — Я беглянка. Я почти никто, как и он. А значит, сейчас у нас есть право быть рядом!'

Ей не терпелось увидеть Феликса, и она соскользнула вниз, не желая терять ни секунды своего счастья. Торопливо надела юбку и наведалась в ту часть дома, где располагались баня и уборная. Многоликий не обманул: в бане стало тепло, а в кадушке, приспособленной сбоку от небольшой печурки, нашлась горячая вода. Эрика с необычайным удовольствием умылась и почистила зубы; сегодня ей доставляло удовольствие всякое её действие, даже просто дышать, и то было приятно. Потом перелетела в комнату, где, покачиваясь над полом, закончила одеваться; и, наконец, отправилась искать Многоликого.

Выйдя на крыльцо, она сразу же увидела источник стука: в нескольких шагах от дома, на опушке леса Феликс колол дрова. Ей и раньше нравилось на него смотреть, но теперь, когда он побрился, избавился от тюремной робы и облачился в чёрные франтоватые брюки и ослепительно-белую рубашку, отвести от него взгляд стало невозможно. Принцесса удивилась было тому, как легко он одет, но быстро сообразила, что замёрзнуть ему не грозит: очень уж энергично Многоликий орудовал топором. Получалось у него ловко, в снег один за другим отлетали аккуратные продолговатые куски дерева. Эрика прежде не видела, как делаются дрова, и потому замерла, зачарованная.

В голове у неё, между тем, бродили и сладкие, и странные мысли. А что, если взять и не возвращаться больше в замок Эск? Забыть о долге перед отцом и перед страной, не понарошку, а по-настоящему и навсегда отказавшись от роли наследницы? Сбежать с Многоликим подальше отсюда, куда-нибудь в Новые Земли? — 'Ведь я же мечтала их увидеть!' Но здравый смысл всё-таки оставался при ней, пускай она и не желала его слушать. Закон есть Закон; отказаться от роли наследницы ей не позволят. А в Новые Земли Феликс в этот самый миг плыл бы один, если бы вчера Принцесса не навязала ему свою компанию. Сердце кольнуло сожалением, но разгуляться чувство вины не успело — явление Хранителя всё расставило по своим местам...

Теперь, когда Хранитель уехал, Эрика с порога бросилась к книге, распахнула её... но тут же отодвинула с разочарованным возгласом: каллиграфический текст по-прежнему заканчивался словами '...с нею, тебе доверенной, наступило время расстаться'.

— Потерпите, ваше высочество, может, ей нужно убедиться, что её никто не прочитает, кроме нас, — улыбнулся Многоликий.

— Вы думаете, она разумная? — улыбнулась в ответ Принцесса.

Он пожал плечами:

— Кто её знает? Уж если она каким-то образом ухитрилась повлиять на наши с вами поступки...

— На мои поступки никто не влиял! — возразила Эрика. — Я делала то, что невозможно было не делать, никакие книги тут ни при чём. Наша пра-пра-пра-прабабушка просто-напросто была провидицей и поэтому знала всё заранее.

— Кто прав, вы или я, мы всё равно никогда не узнаем, ваше высочество, — Феликс потянул из-под стола корзину с припасами. — Давайте дождёмся продолжения. А пока предлагаю позавтракать... вернее сказать, пообедать.

— Обед — это прекрасно! — обрадовалась Принцесса, чей рот наполнился слюной от одного лишь упоминания о пище. — Я уже и не помню, когда в прошлый раз ела.

— Правда, я не смогу предложить вам изысков, к которым вы привыкли дома... — скептически заметил Многоликий, вынимая из корзины кульки и жестянки.

Но девушка засмеялась:

— Феликс, я сейчас съем что угодно, даже суп из топора.

Он спохватился:

— Ох, ну конечно, топор! Дрова-то я и забыл! — и вышел, чтобы через минуту вернуться с грудой свеженьких деревянных брусков.

Потом он снова растопил печь и поставил на огонь еду — пшеничную кашу с консервированным мясом, вскоре запыхтевшую в чугунке и сочившуюся упоительным запахом. Наблюдая за действиями Феликса, Эрика млела так же, как ночью. Однако в его улыбке и голосе теперь сквозила отстранённость, которой ночью не было и которая всё сильнее её тревожила. До крайности неопытная в любви, Принцесса не могла понять, откуда взялась эта отстранённость, и вскоре совсем загрустила: 'Сбежать с ним в Новые Земли... Силы Небесные, да он бы сам не взял меня с собой! Почему только я решила, что нужна ему? Он чувствует себя обязанным мне за то, что я спасла его от Манганы — и ничего больше...'

Но аппетит Эрики от внезапных невесёлых мыслей ничуть не пострадал, и толстостенная керамическая миска с кашей, поставленная перед нею гостеприимным хозяином дома, опустела в мгновение ока. Многоликий, который, сидя напротив неё, тоже весьма быстро расправился со своей порцией, слегка удивлённо спросил:

— Добавки хотите, ваше высочество?

Ответить Принцесса не успела. В комнате что-то едва уловимо изменилось, наследники Ирсоль уловили эту перемену одновременно.

— Книга! — вскинулся он.

— Книга, — затрепетав, согласилась она.

Чуть не стукнувшись лбами, они склонились над раскрытым 'Путеводителем' и увидели, как на желтоватых, но совершенно не истлевших страницах проступают новые буквы: 'Дети мои! Приветствую вас и радуюсь нашей встрече, ясно видимой мною через столетия'.

— 'Дети мои', — многозначительно повторила Эрика.

— Всё верно, потомки Ирсоль — мы оба, — подхватил Феликс.

Так и оказалось: 'Наш род даст миру многих чудодеев и волшебников, но вы — последние из рода, кого глаза мои различают сквозь толщу времени', — гласило следующее предложение.

Многоликий настороженно уточнил:

— Она имеет в виду, что нами её род закончится?

— Не думаю... тогда бы она использовала другую форму слова 'последний'. Она имеет в виду, что не способна глубже проникать в будущее, — пояснила Принцесса.

Она читала медленно, с трудом продираясь сквозь тяжеловесный средневековый стиль. Феликс слушал, затаив дыхание. Исконный континентальный никогда не был принцессиным коньком, и поначалу она даже боялась, что не сможет понять половину написанного — незнакомых слов было слишком много. Но слова эти чудесным образом сами подсказывали ей своё значение, и смысл послания из прошлого раскрывался во всей полноте.

Премудрая Ирсоль всё знала наперёд. Знала, что мир, в её времена сотканный из разнообразных чудес, постепенно утратит магию. Одарённые дети станут рождаться всё реже. Сначала это будет не так заметно: многие из родившихся обычными людьми получат магические способности от Серафимов. Но потом исчезнут и Серафимы, человечество привыкнет жить без защитников и помощников. Одарённых же станет так мало, что им придётся скрывать свой Дар, чтобы он не был ни украден, ни использован во зло — 'Сердце моё становится сосудом боли и печали, когда я вижу, что за судьба ожидает в грядущем таких, как вы'.

Знала Ирсоль и то, что огромная и прекрасная страна, которой она благополучно правила, заботясь, чтобы каждый подданный получал всё, чего он достоин, несколько веков спустя распадётся на дюжину маленьких стран, разорванная человеческими властолюбием и алчностью. Наступит время, когда властолюбие и алчность будут управлять миром, и свободными в нём останутся одни лишь знатные и богатые люди. 'Да и то не все', — добавила про себя Эрика.

В третьем с конца абзаце было сказано: 'С прискорбием понимаю, что всех моих сил не хватит на то, чтобы спасти целый мир, погрязший в несправедливости и лжи. Однако мне по силам сделать счастливей и совершенней хотя бы малую его часть. Пусть Инструмент, который я вам вручаю, послужит на благо и вам, и миру. Дети мои, я вижу и верю, что моей надежды вы не обманете, залогом мне служат светлый ум и доброе сердце каждого из вас'.

— Осталось совсем немного, — заметил Феликс. — Надеюсь, нам объяснят, что он такое, этот Инструмент, и как им пользоваться...

— Надеюсь, мы хотя бы узнаем, где он спрятан, — пробормотала Принцесса, бегло просматривая текст в поисках топонимов; никаких карт и планов в книге не было, хоть её и назвали 'Путеводителем'.

Но два последних абзаца, увы, ни на один из вопросов ответа не дали, наоборот, повлекли за собой вопросы новые.

'О, как хотела бы я распахнуть врата, благословляя вас: идите, дети мои, и возьмите то, что вам завещано! — писала пра-пра-пра-прабабка. — Но, проникая взором в грядущее, я вижу лишь яркие куски, выхваченные из мрака. Могу ли я быть уверенной, что злые люди не войдут в мои врата раньше, чем вы? А посему, не врата, но узкий и тайный лаз откроется вам, когда вы придёте к нему вместе. Всем тем, что нужно, дабы его отыскать и воспользоваться им, вы уже владеете'.

Наследники озадаченно посмотрели друг на друга: 'Что значит, уже владеем?' Многоликий вздохнул:

— Дочитывайте, ваше высочество. И будем разгадывать шараду.

'Грядущее изменчиво, известно ли вам об этом? Ныне взору моему доступна лишь самая широкая из дорог. Судьба не ищет окольных троп, но иным тропам самим суждено стать дорогами. Если вы, дети мои, живёте покойно и счастливо, с радостью в сердце и достатком в доме, посмею ли я вас тревожить? Сожгите моё послание, забудьте о нём, если страшитесь потерь, ибо тот, кто стремится получить многое, рискует многое потерять', — закончила Принцесса.

Боковой край страницы был странно неровным, как будто оборванным.

— По-моему, нас предупреждают об опасности, — помолчав, сказал Феликс.

— Мне тоже так показалось. 'Кто стремится получить многое, рискует многое потерять...'

Он встал и, не глядя на неё, принялся мерить шагами комнату, на лбу у него проступила суровая вертикальная морщина. Эрика растерянно за ним наблюдала. Предостережение Ирсоль нисколько её не напугало, но у Многоликого, похоже, было другое мнение. Подождав, она решилась заговорить:

— Но, Феликс, ведь мы не живём 'покойно и счастливо'. Вам придётся бежать с Континента, Мангана и мой отец охотятся на вас. У меня всё наперекосяк, я совсем не хочу возвращаться в Замок...

Он резко остановился и посмотрел ей в глаза:

— Ваше высочество, нет! Вы наследница. Вам есть, что терять. Как только раскроется заговор, вы вернётесь к своей обычной жизни, и...

— Но я не хочу к ней возвращаться! — всплеснула руками Эрика.

— Вы просто обижены на Короля. Это пройдёт, ваше высочество. Вы не должны рисковать ради какого-то магического артефакта, про который нам даже не известно, зачем он нужен...

Принцесса робко улыбнулась:

— Как зачем? 'Сделать счастливей и совершенней хотя бы малую часть мира'.

— Вы не должны рисковать, — упрямо повторил Многоликий.

— Феликс... вы что, боитесь?

— Да, я боюсь. За вас! — рассердился он. — Мне-то, и правда, терять особо нечего... Но вы! Завещанию Ирсоль место в печке. А мы с вами сегодня же отправимся в Империю, в один тихий уголок на побережье. Госпожа Аржни, очень хорошая и добрая женщина, держит там виноградники. Вы поживёте у неё до тех пор, пока всё не утрясётся.

— А вы?..

— А я иногда буду вас навещать, чтобы держать в курсе дела и самому знать, что вы ни в чём не нуждаетесь.

'Так и есть, он не чает от меня избавиться, — горько подумала Эрика. — А мне-то зачем тогда этот дурацкий Инструмент Свободы?..' Едва удерживая лицо, она начала:

— Пусть будет так, как вы решили... — но с её собеседника вдруг слетела давешняя маска отчуждённости, и увиденное за ней заставило девушку произнести совсем не те слова, что собиралась: — Нет, постойте! Признайтесь честно, вы действительно этого хотите? Оставить меня одну у госпожи Аржни?

Он застыл, пожирая её глазами, и только грудь его высоко вздымалась, а кулаки были крепко сжаты, выдавая волнение.

— Ну же, Феликс! Хотите?

— Не хочу, ваше высочество, — хрипло проговорил он после паузы, которая показалась ей бесконечной. — Но должен...

'Пока всё не зашло слишком далеко', — прочла Эрика в его взгляде и облегчённо выдохнула:

— Тогда зачем торопиться? Виноградники на побережье никуда от нас не денутся. А может, вам и не придётся... отсылать меня туда? Давайте хотя бы попытаемся разгадать загадку.

Оборотень молчал.

— Наследство Ирсоль, Феликс! Инструмент Справедливости...

— Или Инструмент Свободы.

— Или и то, и другое вместе! Вы никогда себе не простите, если сейчас бросите 'Путеводитель' в печь...

Многоликий разжал кулаки, тяжело опустился на лавку и хмуро вымолвил:

— Хорошо, давайте.

В комнате снова что-то изменилось, словно воздух едва различимо завибрировал. Наследники посмотрели в книгу — та оставалась прежней. Но Эрике стало жарко над солнечным сплетением, и она моментально поняла, что это значит. Прошептала:

— Силы Небесные! Не нужно ничего разгадывать, Феликс. У нас, и правда, есть всё, чтобы отыскать тайник.

Не дожидаясь его реакции, вытащила из-за корсажа мятые и тёплые листы бумаги, забытые там с вечера — страницы, вырванные из фолианта в замковой библиотеке. На одном из листов, она помнила, кроме чертежа, была карта местности, прилегающей к Замку. Нашла этот лист, повернула картой вверх, поспешно расправила, приложила к линии разрыва в 'Путеводителе' — и лист мгновенной к ней прирос, как будто был здесь всегда. В верхнем углу карты, отмечая место, проступила лиловая чернильная стрелка.

* * *

То ли потому, что Многоликий-горностай начал привыкать к полётам, то ли потому, что Эрика выполнила его просьбу и летела, стараясь не менять высоты и не кувыркаясь ради озорства в воздухе, но в этот раз оборотень почти не испытывал страха. Удовольствия, правда, не испытывал тоже — да и откуда взяться удовольствию, когда скрученное кольцом гибкое звериное тело ноет от напряжения, а обзор закрыт широким принцессиным шарфом? Но, во всяком случае, иррациональная животная паника не застилала рассудок, и Феликс спокойно ожидал приземления.

Настолько спокойно, насколько вообще мог быть спокойным человек, который оказался не в состоянии выполнить ни одного своего решения! На себя Многоликий злился сейчас нешуточно. Ведь он же так хорошо всё придумал! Не показывать Принцессе своих чувств и оттолкнуть её цинизмом и грубостью, если она вздумает вешаться ему на шею. От греха подальше отвезти её к матушке Аржни. О Наследстве Ирсоль, единожды чуть его не погубившем, забыть на веки вечные, словно он и слов-то таких никогда не слышал.

И что получилось?

Стоило лишь увидеть, каким расстроенным стало личико Эрики, когда она услышала, что Феликс собирается с ней расстаться — и все его благие намерения пошли прахом! 'Злыдни болотные, я же едва не признался ей в любви... Да ладно, кого я обманываю — признался!' Стоило Эрике лишь намекнуть, как сильно ей хочется завладеть Наследством — и аналогичное желание, которое он гнал от себя всё это время, разгорелось в нём с новой силой. Раньше он рвался утолить свою жажду справедливости, теперь же его душа просила обычного человеческого счастья: 'А вдруг девочка права? Вдруг эта штука, чем бы она ни была, даст нам право не расставаться?'

Так или иначе, к пункту, обозначенному на карте, Многоликий и Принцесса, не сговариваясь, решили отправиться немедленно — как только разобрались, где он находится. Стрелка указывала на самую дальнюю точку глубокого зигзагообразного ущелья, рассекающего северную, противоположную Замку часть горы Эск.

— Там есть пещеры, я помню, — сообщила Принцесса. — Очень красивые. Однажды нас с мамой возили на экскурсию в горы.

Пещеры так пещеры, вполне подходящее место, чтобы спрятать волшебный предмет, какой бы сильной ни была его аура. Потоки магической энергии, льющиеся из трещин в горной породе, наверняка достаточно мощные, чтобы замаскировать что угодно. Вместе склонившись над картой — держаться на расстоянии друг от друга Феликсу и Эрике было всё сложней! — наследники прикинули, сколько времени им понадобится, чтобы достичь ущелья в обход больших городов, и стали собираться в путь.

Многоликий был взвинчен до предела: предвкушение чуда смешалось в нём с тревогой за себя и за Принцессу. Девушка же, казалось, совершенно не нервничала. Он маялся ощущением, что должен объяснить ей нечто важное, но не мог сообразить, что именно. Всё, что он сумел сделать — попросил её взять с собою все её вещи.

— Ваше высочество, я не берусь загадывать, как мы поступим, если найдём Инструмент. Но если не найдём... кто знает, что с ним могло случиться за семьсот лет...

— Это очень долгий срок, — кивнула она.

— Если мы его не найдём, сюда возвращаться не будем. Передохнём в какой-нибудь деревне и двинем в Империю...

— На виноградники?

— Да. Поверьте, так будет лучше для нас обоих!

— Договорились, — неожиданно легко согласилась Эрика и тут же занялась сборами.

Она не нервничает, потому что абсолютно уверена в успехе, догадался Феликс. Но про себя порадовался, что сумел поймать её на слове.

Пока за окнами медленно густели сиреневые зимние сумерки, наследники собирались в путь. Небо по-прежнему было затянуто дымкой, обещая ночь, идеальную для перелёта — не слишком тёмную и не слишком светлую, в самый раз для того, чтобы летунья осталась незамеченной, но не заблудилась.

Принцесса управилась быстро — упаковала свой нехитрый скарб в поясную сумку, добавила к нему полученный от Феликса фонарик. Многоликий провозился дольше: вытащил из сундука охотничью куртку и начинил её многочисленные карманы всем, что могло понадобиться новоявленным кладоискателями; сложил туда же половину принцессиного 'золотого запаса', приличную сумму денег, немного сушёного мяса и шоколада и две плоских фляжки — с водой и с крепким алкоголем, на всякий случай. В глубоком внутреннем кармане устроил 'Путеводитель'. Куртка отяжелела и раздулась, Феликсу пришлось приложить немало усилий, чтобы застегнуть её на себе.

— Пора? — глядя, как он воюет с пуговицами, спросила Эрика.

— Пора.

— Да помогут нам Серафимы, — сказала она и светло улыбнулась.

Ему захотелось стиснуть её в объятиях, но он не решился.

Зато теперь объятий было хоть отбавляй! Жаль только, Многоликому-горностаю, обвившему принцессину шею, это обстоятельство не доставляло и сотой доли той радости, которую доставило бы Многоликому-человеку. Полёт продолжался уже не первый час. Зверь начал уставать и раздумывал, какой сигнал подать Эрике, чтобы она догадалась сделать привал, когда летунья вдруг шарахнулась вправо, резко поднялась вверх, потом снова переместилась вправо...

— Какой сильный ветер, Феликс! — услышал он её звонкий голос. — Похоже, будет метель.

Принцессу снова тряхнуло и потянуло вбок, шум ветра становился всё громче. Языки холода добирались даже до хорошо укрытой звериной кожи.

— Я уже рядом с горой, но ущелья ещё не вижу! — крикнула девушка. — Держитесь крепко!

Как будто можно держаться ещё крепче, чем держится он! В следующие полчаса Многоликому пришлось вспомнить, что горностаи совсем не приспособлены для полётов: его мутило, в голове было темно, лапы и хвост свело судорогой. Ужасно хотелось узнать, далеко ли ещё до цели, но о том, чтобы высунуть морду из-под шарфа, нельзя было и помыслить. Эрика то поднималась, то снижалась, один раз даже полетела назад — должно быть, её всё время сдувало с курса.

А потом ветер стих — так же внезапно, как и начался. Летунья шумно выдохнула:

— Ущелье! — и устремилась вниз.

Теперь она летела очень медленно, должно быть, осматривалась по сторонам. Горностай фыркнул и легонько прикусил её шею, намекая, что неплохо бы и ему дать возможность выглянуть наружу. Девушка поняла намёк и распустила шарф.

Лунный свет в ущелье не проникал, и небо совсем потемнело, должно быть, его затянули тучи. Однако, как и предполагал Многоликий, магия светилась здесь повсюду. Этот ненастоящий, сомнамбулический свет не озарял ничего вокруг, он был как будто сам по себе — бледно-голубые полосы и круги выплывали из мрака и снова пропадали в нём, и невозможно было понять, светятся ли это пещеры, или расселины в скалах, или же сами скалы, заряженные магической энергией. Фонарика в руке Принцессы хватало только на то, чтобы можно было различить сугробы внизу и валуны, иногда проступающие из-под них. Эрика огорчённо проговорила:

— Ничего не видно. Сейчас найду, где приземлиться — и подумаем, как нам быть.

Многоликий забеспокоился: ему почудилось, что голос её дрожит.

Для приземления она выбрала базальтовый уступ, почему-то почти совсем не заснеженный. От него поднималась вверх гладкая отвесная скала, верхний край которой терялся на фоне ночного неба. Принцесса, краем юбки сметая снег, опустилась на чуть припорошенные чёрные камни, и устало позвала:

— Феликс!

Он, не мешкая, вернул себе человеческий облик.

— М-не к-кажется, д-до утра м-мы не н-найдём нужное м-место... — заикаясь, сказала девушка. — Не стоит д-даже п-пытаться.

Да, она дрожала! И рука с фонариком дрожала тоже — слабый жёлтый луч беспорядочно и беспомощно метался по камням.

— Вы замёрзли, — сквозь зубы проговорил Феликс, чья злость на самого себя достигла в этот миг апогея: 'Злыдни болотные, и зачем только я позволил ей сюда лететь?!'

Эрика попыталась улыбнуться:

— Н-немного.

Многоликий аккуратно забрал у неё фонарик и осветил её лицо. Так и есть, кончик носа побелел, и на щеках — широкие белые пятна... что ещё она успела себе обморозить?! Он задохнулся от стыда:

— Ваше высочество, я болван! Нам следовало добираться сюда другим способом, я должен был убедить вас не торопиться...

— Это н-неважно. Г-главное, мы здесь, — кротко ответила она. — Т-только я н-не знаю, что т-теперь д-делать. А в-вы?

А он сейчас вообще не думал про Наследство. Перепуганный, он придвинулся к ней, чтобы согреть дыханием обмороженную кожу. Глядя на него широко распахнутыми потемневшими глазами, Эрика повернула голову... совсем чуть-чуть повернула, но этого хватило, чтобы её холодные губы встретились с его горячими губами. Феликс отпрянул — она потянулась за ним, целуя его с настойчивой и неумелой искренностью, которой невозможно было противостоять. 'Будь что будет!' — решился он, свободной рукой прижал к себе Принцессу и ответил на поцелуй.

Мир исчез, не было в нём больше ни холода и снега, ни ночного ущелья и неприступных скал, ни древней волшебной игрушки, где-то в скалах спрятанной. Остались только двое, что без всяких слов объяснялись друг другу в любви, и общее на двоих дыхание, и пришедшее вдруг понимание, что никогда больше они не сумеют быть врозь.

Оторвавшись друг от друга, Принцесса и Многоликий еле вспомнили, зачем и каким образом сюда попали. Они бы не удивились, если бы обнаружили, что в ущелье наступила весна и вокруг них расцвёл райский сад. Но всё, конечно, было по-прежнему. С одним-единственным исключением: в нависавшей над ними скале, которая только что — целую вечность назад! — была однотонной и ровной, появилась полукруглая дверь чуть ниже человеческого роста.

— Я понял, — восторженно прошептал Феликс, — Сиятельная Ирсоль оставила свой Инструмент не вам и мне...

— Она оставила его нам с вами вместе, — подхватила Эрика и вздохнула так сладко, что ему понадобилась вся его выдержка, чтобы не накинуться на неё с новыми поцелуями.

Дверь отворилась без усилий. За ней оказался сводчатый коридор с волшебными светильниками — таких светильников давным-давно не осталось нигде в мире, а здесь они, как новые, сияли тёплым золотистым светом. И дышалось тут легко, словно извне постоянно поступал свежий воздух. Принцесса и оборотень, жадно обнимавший её за плечи, миновали коридор и оказались в круглом помещении с помостом посередине. А на помосте, источая могучие волны чистейшей древней магии, стоял предмет, который вряд ли кто-нибудь ожидал здесь увидеть.

— Смотрите-ка, ваше высочество: инструмент! — удивлённо констатировал Феликс.

Эрика ещё не вполне пришла в себя, колени у неё подгибались, ярко-синий взор затуманился. Лицо её раскраснелось; к большому облегчению Многоликого, признаков обморожения на нём уже не было. Она растерянно посмотрела на своего возлюбленного, потом — на предмет на помосте, потом снова на Феликса, и, наконец, сообразила, что он имеет в виду:

— В самом деле, инструмент.

— Клавесин?

— Нет... по-моему, клавикорд. У клавесина должна быть другая форма.

Небольшой клавишный инструмент из красного дерева с изысканной цветочной резьбой на всех поверхностях тоже выглядел совершенно новым. Принцесса очень осторожно подняла крышку, коснулась кончиками пальцев драгоценных клавиш из слоновой кости...

И вдруг снаружи, из-за неплотно закрытой двери, раздались какие-то невнятные звуки. Наследники Ирсоль, вздрогнув, обернулись на шум, но не успели даже сдвинуться с места — в помещение ворвались люди в серо-красных мундирах королевской Охранной службы. Эрику безо всяких церемоний взяли за локти и оттеснили к стене, на несколько секунд она потеряла из виду Многоликого. Раздался оглушительный рык, произошла сумятица, затем стражники расступились, и стало видно, что на полу, спелёнутый мелкоячеистой заколдованной сетью, тяжело дышит огромный чёрный зверь. Его королевское величество Скагер Первый, собственной персоной, выбрался из-за спин стражников и устремился к клавикорду. Откуда-то сбоку раздался голос Манганы, исполненный скрипучего торжества:

— А кто-то ещё сомневался, сработает ли мой безупречный план!

Глава девятая,

в которой Принцесса снова много плачет,

узнаёт то, чего предпочла бы не знать вовсе,

и делает то, чего предпочла бы никогда не делать,

а Многоликий умоляет её забыть о нём навсегда

и выйти замуж за принца Акселя

Всё было серое: крашеные стены и потолок, металлическая спинка кровати, голый мраморный пол, шторы и решётка на окне. Серый цвет был повсюду, почти до белизны светлый, незатейливо мышиный или же густо уходящий в черноту. Эрика, лежавшая на кровати, подняла перед собой руки и совсем бы не удивилась, если бы и они тоже оказались серыми, словно её глаза потеряли способность различать краски. Руки, впрочем, были обыкновенные, только очень бледные. В голове у неё что-то разладилось: мысли, медленно перетекавшие одна в другую, были такими вязкими, словно даже мозг превратился в клейкую серую замазку.

'Мне дали лошадиную дозу снотворного, — вяло подумала Принцесса. — Сколько часов... или дней я спала?' Тёмное ущелье в голубых магических бликах, метель, древний музыкальный инструмент, ночь в Лагошах, побег и то, что ему предшествовало — недавние события перепутались в памяти, слиплись в один громоздкий неудобный ком. В каждом воспоминании присутствовал Многоликий, и оттого каждое воспоминание отзывалось сердечной болью. Боль, наверное, была бы нестерпимой, если бы не снотворное, всё ещё бродившее в крови.

— Я потеряла его, — вслушиваясь в звук своего голоса, прошептала девушка, повторила: — Я потеряла его, — и по её щекам потекли слёзы.

Вытирать их она не стала.

Решётка на окне говорит сама за себя: ничего хорошего ближайшее будущее не сулит. Всё хорошее осталось в прошлом. Принцесса потрогала свои губы — они помнили поцелуй Феликса, так же, как тело её помнило жадность его объятий — и всхлипнула, осознавая: это недолгое счастье — всё до капельки счастье, какое было им отмеряно.

Преодолевая слабость, Эрика откинула одеяло и встала. Выяснилось, что одета она в подкрахмаленную сорочку из гладкого серого полотна, очень длинную и закрытую до горла. Рукава, наползающие на кисти, и завязки на спине почему-то вызвали у Принцессы ассоциации со смирительной рубашкой. 'Но вряд ли им понадобилась смирительная рубашка... они усыпили меня раньше, чем я поняла, какая нас настигла катастрофа...' Сунула ноги в холодные кожаные тапки, которые дожидались её у кровати, и прошлёпала к окну.

Она считала, что изучила Замок вдоль и поперёк и скрытых от неё уголков в нём не осталось, но где находится эта помесь тюрьмы и лазарета, разобраться не сумела. Вид из окна ничем ей не помог: снаружи шёл снег, такой густой, что за ним едва проступала крепостная стена. Определить, какая это часть Замка, было невозможно. С минуту Принцесса бездумно таращилась на снег, солёные ручейки стекали за ворот сорочки. Потом переместилась к глухой двери, обитой шершавым серым коленкором, подёргала её, ни в малейшей мере не надеясь открыть. От двери перешла умывальнику, над которым висело небольшое овальное зеркало. В нём она увидела, что её волосы спрятаны под светло-серый платок, и слегка удивилась, что не заметила этого раньше. Лицо было бледным, как простокваша, губы сливались с ним по цвету, а глаза, наоборот, синели ярче обычного, должно быть, от слёз. Всё вместе выглядело нереальным, как будто во сне. 'Ах, если бы во сне! Я что угодно отдала бы, чтобы сейчас проснуться в другой жизни!'

Но увы, такого пробуждения не предвиделось.

Умываться не хотелось. Вообще не хотелось шевелиться, и девушка снова села на постель. Из мебели в комнате были ещё стул и прикроватный столик. На столике стояли кувшин с каким-то питьем, чайная чашка и пара фарфоровых судков с едой. Принцесса приподняла крышку над ближним из них, но тут же опустила обратно — от вида и запаха еды её замутило. Кроме посуды, на столике нашлась мамина фотография в рамке. Соломенная шляпа, летнее платье с открытыми плечами, смеющиеся глаза Королевы... такие счастливые, будто с её дочерью ничего не случилось, с внезапной нелепой обидой подумала Эрика. Но странно, кто же был столь заботлив, что догадался оставить тут это фото?

В замке повернулся ключ, дверь отворилась, и в комнату вошёл Король.

— Как ты себя чувствуешь, девочка? — сухо спросил он.

Принцесса со всхлипом втянула воздух.

— Перестань, тебе не пристало плакать, — сказал Скагер, устраиваясь на стуле.

В прежние времена она, наверное, сошла бы с ума от брезгливой неприязни в его взгляде, но сейчас просто ждала, что он скажет. Любовь Эрики к отцу, прежде пылавшая, несмотря ни на что, 'свидания' в сокровищнице Ирсоль, похоже, не пережила. Король тоже чего-то ждал, скрестив руки на груди и рассматривая её сквозь раздражённый прищур. Ладно, она может заговорить первой. Сглотнув, Принцесса задала самый важный для неё вопрос:

— Где он? Что вы с ним сделали?

— Твой ненаглядный оборотень? В подземелье, где же ещё. Там ему самое место. Ключ от пояса ты могла бы спрятать и получше.

Эрика отвернулась к окну и тыльной стороной ладони вытерла мокрые щёки.

— А вот ключ от твоего браслета вы уничтожили совершенно напрасно, — продолжил Король. — Будешь теперь сидеть за решёткой, пока Мангана не придумает другой способ удерживать тебя на месте.

— Вы знали, что я... Одарённая?

— А ты всерьёз рассчитывала это скрыть?

— Зачем, папа? Зачем ты это сделал? — спросила она, помолчав. — Зачем ты надел на меня браслет, когда я была маленькой? — и добавила с запоздалой надеждой: — Ты боялся, что я погибну, как мама?

Его величество удивлённо приподнял брови. Разумеется, ничего такого он не боялся.

— Тогда зачем? Чтобы я не ездила помогать бедным, как она?

— Думаешь, я не нашёл бы на тебя управу? — с равнодушным смешком поинтересовался отец. — Тебе не позволили бы увлекаться благотворительностью. Но вот найти управу на Тангрис...

— Тангрис здесь ни при чём, папа, теперь я это знаю!

— Ещё как при чём, — возразил Король. — Вскоре после того, как погибла твоя мать, Мангана получил предсказание: волшебница из Икониума заберёт мою власть, когда встретится с моей дочерью. Как ты думаешь, девочка, мог я такое допустить? Значит, нужно было позаботиться, чтобы ты никогда не покидала Замок без меня; единственное, что способно остановить Тангрис — это Корона.

Эрика медленно кивнула; она знала: древняя магия Короны рассчитана на то, чтобы защищать монарха и его дом от опасного магического воздействия извне. Слова отца Эрику даже не уязвили; ей и без них было так скверно, что хуже, кажется, быть уже не может.

— Так значит, ты держал меня взаперти из-за какого-то дурацкого предсказания? — уточнила она. — Ты так боишься за свою власть, что был готов...

— Я лишь устроил всё так, как мне удобней, — пожал плечами Скагер. — Распоряжаться твоей жизнью — моё священное право.

— Распоряжаться моей жизнью... переставлять меня, как пешку... — пробормотала Принцесса. — Вы всё подстроили, да, папа? Ради этого проклятого Наследства?

— Ну почему? Не всё. Потаскушка Ингрид, в самом деле, спуталась с твоим братом. Они, в самом деле, вознамерились меня убить. Малыша Марка уже ждут в пограничном отряде на севере. Там, как ты знаешь, постоянно стреляют... и даже попадают в офицеров. Я не слишком надеюсь, что он вернётся живым.

— А Придворный Маг?

— Он держал их под присмотром. Мангана предан Короне.

— Я думала, ты в опасности, папа... — иссякшие было слёзы потекли снова.

— На это и был расчёт, — спокойно отозвался объект несостоявшегося покушения. — Сначала, правда, мы рассчитывали кое на что другое... но потом обстоятельства изменились, и заговорщики, идиоты, подвернулись очень кстати.

Эрика не ответила. Король, лицо которого вдруг исказилось гримасой разочарования, вздохнул:

— Ингрид, Ингрид... Какая прекрасная вышла бы из неё Королева — не чета твоей матери. Она могла бы упиваться своим могуществом, если бы только не...

— Именно этого она и хотела — упиваться своим могуществом, — тихо заметила Принцесса. — Просто ты оказался слишком стар для неё.

— Не дерзи отцу, девочка, — поморщился Король. — Теперь место твоей мачехи — в Башне Безумцев. Но сначала она должна родить ребёнка.

— Ребёнка? Ингрид беременна?

— Да.

'От кого?' — хотела было спросить Эрика, но прикусила язык.

— Может, это дитя получится лучше, чем ты или твой брат? — вздохнул Скагер. — Повезло мне с наследничками, ничего не скажешь. Один так рвался на трон, что затеял убрать оттуда меня. Другая, наоборот, вместо того, чтобы думать о своём высоком предназначении, сбежала с проходимцем и преступником...

— Вы же сами это подстроили, — с горечью напомнила Принцесса.

— А что нам оставалось? Старая ведьма Ирсоль перемудрила со своим завещанием. Не могли же мы отдать тебя замуж за оборотня! Пришлось свести вас другим способом.

Принцесса молчала, она боялась слушать, как именно их заманили в ловушку. Но, судя по всему, отцу не терпелось посвятить её в подробности 'безупречного плана'.

— Мангана, как ты знаешь, умеет смотреть и в будущее, и в прошлое. Он давно выяснил, где примерно спрятано Наследство Ирсоль и кому оно предназначено, но достать его без вас мы не могли. Он рассчитал, в какой день твой приятель явится в Замок, дальнейшее было несложным. Всего-то и нужно было: сделать так, чтобы оборотень попался, а ты подслушала наш разговор — помнишь приоткрытую дверь в мой кабинет? Потом подсунуть тебе ключ от пояса — заметила, за какой книгой он лежал?

— 'История музыкальных инструментов', — прошептала Эрика.

— И позаботиться, чтобы ты не взяла ключ слишком рано — помнишь лампу, которая всю ночь горела на моём столе? Иначе Мангана не успел бы поставить защиту на крепостную стену. Да и вы, голубки, должны были познакомиться поближе. Этот прохвост удрал бы один, если бы ты освободила его на день раньше.

— ...И ещё нужно было напугать меня, чтобы я захотела сбежать вместе с ним, — дополнила девушка, закрывая глаза от боли. — А если бы мы не поняли, зачем нужен браслет и как от него избавиться?

— Не волнуйся, мы бы вам подсказали, — хмыкнул Скагер. — Но твой приятель соображает быстро.

Ей всё стало ясно. Кроме двух обстоятельств.

— Как вы сумели нас выследить? — это было первое из них.

— А ты не догадалась? — отец кивнул на фотографию в платиновой рамке. — Мамочкин подарок. Где одно заклинание, там и два, можно подвесить другое, следящее... а в том, что ты заберёшь эту вещь с собой, мы не сомневались.

— Ты так сильно хотел заполучить Инструмент? — это было второе обстоятельство. — Но для чего, папа? Разве тебя когда-нибудь интересовали справедливость или свобода?

Король изумился:

— Справедливость? Свобода? О чём ты говоришь, Эрика?

— Его же так называют: Инструмент Свободы или Инструмент Справедливости.

Он уставился на неё, как на забавную зверушку, и рассмеялся коротким неприятным смехом:

— Дурочка, с чего ты взяла?! Инструмент Власти — вот что такое твоё Наследство. Каким образом, по-твоему, Ирсоль удавалось держать в подчинении целый Континент?

— Она была мудрой и доброй владычицей. Она любила своих подданных и хотела, чтобы они были счастливы.

— Дурочка, — повторил отец с отчётливым сожалением. — Сентиментальная дурочка, вся в мать. Поэтому и попалась в нашу ловушку.

— У меня был выбор?

— Да! — Король вскинулся, и девушка вдруг поняла, что в нём кипят едва сдерживаемые эмоции. — У тебя был выбор! Ты могла остаться с принцем Акселем! По-честному выйти за него замуж. Мангана предупреждал меня, что шанс на такой исход невелик, но я до последнего надеялся, что ты будешь благоразумной. Наследство Ирсоль никуда бы от нас не делось, мы добрались бы до него позже! Но упустить возможность породниться с самим Джердоном, Эрика... Сорвать помолвку с принцем Акселем — это худшей поступок в твоей жизни!

— Но я не срывала помолвку, папа, — она и сама не знала, почему принялась оправдываться. — Я думала, принцу Акселю скажут, что меня похитили, а потом...

— Принца Акселя вызвали в Икониум наутро после твоего побега, — прошипел Скагер. — А вечером пришло письмо от Императора. Он всё знает: о том, что вы устроили инсценировку, о том, что ты сбежала — и даже с кем ты сбежала! — о том, что впутала в свой побег его сына... Помолвка разорвана, девочка. И хорошо ещё, если теперь нам не объявят войну.

'Аксель тоже меня предал, — невыносимо усталая от разговора, подумала Принцесса. — Что ж, по крайней мере, замуж я пока не выхожу...'

— Но замуж ты всё равно выйдешь, и очень скоро! — больше не скрывая ярости, вторгся в её мысли отец. — Подготовка к свадьбе уже началась.

Эрика оторопела:

— За кого?!

— За герцога Пертинада. Сегодня он сделает тебе официальное предложение, и только попробуй ему отказать.

Мгновенно сбросив оцепенение, она вскочила с кровати.

— Нет, папа, нет!!!

Король скривился, будто прожевал клопа:

— Да, девочка, да. Или ты хочешь, чтобы твой четвероногий друг издох в подземелье?

* * *

'Грядущее изменчиво, известно ли вам об этом?' — кажется, так было написано в 'Путеводителе', вспоминала Принцесса. Всякий, кто умеет заглядывать в будущее — будь то сильнейшая и добрейшая волшебница всех времён или пронырливый мерзавец, любитель магических артефактов, никогда не имевший собственного Дара — видит лишь один, наиболее вероятный путь развития событий. Сиятельная Ирсоль не сумела узнать, что её наследников перехитрят и выследят, хотя и предчувствовала возможную беду. Потрошитель всё рассчитал верно, но не сумел предсказать, что в решающие дни к Эрике приедет свататься сын Джердона Третьего.

Как только перестало действовать снотворное, картина случившегося полностью сложилась у неё в голове. Первоначальный план был прост. Предложения руки и сердца ждали от герцога Пертинада, ради чего его и пригласили в замок Эск. Король принялся бы настаивать, чтобы Принцесса ответила согласием, и одного этого хватило бы, чтобы она сбежала с Многоликим. Появление принца Акселя нарушило планы — слишком заманчивой для ингрийского монарха оказалась перспектива породниться с самым влиятельным правителем Континента. Но ведь Наследство Ирсоль было уже так близко! Не в силах противиться искушению завладеть Инструментом, Король позволил побегу осуществиться. Быть может, в глубине души он надеялся убить обоих зайцев — но, увы, разрыв помолвки, да ещё такой скандальный, его надежды уничтожил на корню.

Никто не скажет, действительно ли Скагер изначально собирался отдать свою дочь за межгорского борова, или всего лишь хотел использовать его как жупел. Но сейчас его величество был неумолим: через месяц — свадьба! 'Он хочет наказать меня за сорванную помолвку с Акселем? Или герцог пообещал ему за меня свою часть Межгорного княжества?' — в отчаянии думала Эрика, свернувшись клубком на узкой и жёсткой койке. Ей было очень противно и страшно.

Визит отца, завершившийся бурной и безрезультатной попыткой выяснить отношения, остался позади — у Принцессы до сих пор саднило горло от крика, а лицо распухло от слёз. Король, в таком гневе, в каком она никогда прежде его не видела, в ответ на любые слова дочери твердил, что завтра же казнит Феликса, а её саму запрёт в Башне Безумцев до конца её дней, если она откажет герцогу. Потом в дверь постучали. На пороге стояла женщина неопределённого возраста с мягким невыразительным лицом, одетая, как медицинская сестра — в белую крахмальную косынку и строгое синее платье с широким белым нагрудником. В руках у женщины был металлический лоток с заправленным шприцем.

— Что тебе здесь нужно? — гаркнул на неё Король.

— Инъекция для её высочества... — пролепетала сестра, отступая в коридор.

— Не надо больше инъекций, — распорядился отец и вышел, шарахнув дверною створкой на прощание.

Принцесса так и не поняла, как долго её держали в забытьи — подозревала, что в королевской резиденции её объявили больной на время побега и последовавшего за ним скандала, и не хотели, чтобы она с кем-либо общалась, покуда всё не утрясётся. Но теперь уединение, судя по всему, закончилось. Когда тусклый белый свет за окном сменился светом сиреневым, предвещая наступление вечера, в замке снова повернулся ключ. Эрика поспешно села и поправила одежду, не желая, чтобы новый визитёр, кем бы он ни был, увидел её раздавленной. В комнату, приволакивая ноги, вошёл Мангана, облачённый в чёрный лабораторный халат с изображением короны на нагрудном кармане.

Не говоря ни слова, Придворный Маг развернул стул так, чтобы сесть точно напротив Принцессы, опустился на него и уставился на девушку острыми тёмными глазами. В отличие от отца, никакой новой неприязни, сверх той, которая была обычно, в нём не чувствовалось — наоборот, этот господин казался абсолютно довольным всем, что произошло. Эрику привычно передёрнуло от отвращения к нему, к его недоброму взгляду, уродливой старости, лысому черепу и большим шевелящимся ушам. Не желая затягивать паузу, она спросила:

— Чего вы от меня хотите, Мангана?

— Разумеется, поговорить, ваше высочество, — просипел он. — Полагаю, это будет полезным.

— Не о чем мне с вами разговаривать...

Потрошитель осклабился:

— Бросьте. Я знаю, вы меня терпеть не можете, да и мне симпатизировать вам не с чего. Вы копия королевы Каталины, а она... Впрочем, это к делу не относится. Главное, ничего хорошего мы друг от друга не ждём. Именно поэтому, я уверен, мы сможем договориться — без обид и разбитых ожиданий, затмевающих разум.

— Договориться? О чём? Чтобы я вышла замуж за герцога Пертинада?

— Не только. Замуж — да, его величество заинтересован в этом браке и не примет никаких возражений. Кроме того, он желает, чтобы вы, как и прежде, не покидали пределов Замка. Но вашим браслетом пользоваться больше нельзя, а другого такого же у меня, к сожалению, нет.

— И что? Вы посадите меня на цепь. как Многоликого?

Он меленько захихикал:

— Не хотелось бы, ваше высочество, ох, не хотелось бы... И прятать вас за решётку, как вашу мачеху — тоже идея не из лучших, вы же почти невеста и пока что наследница трона.

— Это всё?

— Нет. Есть кое-что ещё. Наследство Ирсоль...

— Вы уже его получили, — перебила Эрика, с досадой ощущая, как глаза опять защипало от близких слёз. — Что вам ещё от меня нужно? Я бы хотела никогда в жизни о нём не слышать...

— Боюсь, никогда о нём не слышать у вас не получится, — Мангана глумливо развёл руками. — Более того, ваше высочество, вам придётся на нём играть!

— Что?..

— Играть вам на нём придётся, — повторил он. — 'Включить' клавикорд можно только музыкой — старая ведьма, да сотрётся даже память о ней, говорят, ценила искусство. Но звуки, которые извлекаю из этой штуки я, музыкой назвать сложно. Его величество музыкальными талантами тоже не блещет. А вы отличная пианистка, ваше высочество, уверен, вы справитесь.

Принцесса молчала, поражённая его наглостью.

— Не думайте, что вы незаменимы, — ухмыльнулся Потрошитель. — Неважно, кто играет на Инструменте, важно, кто заказывает музыку. Откажетесь играть — найдём другого музыканта и позаботимся, чтобы он никому потом ничего не рассказал. Откажетесь выходить замуж за герцога — поселитесь в Башне Безумцев, из неё, вы же знаете, выходят только на кладбище. Попытаетесь нас обмануть и сбежать из Замка — не рассчитывайте, что ваш дружок останется в живых.

'Они не посмеют его казнить. Таких, как он, больше нет', — кусая губы, подумала Эрика. Мангана поморщился — дряблая пятнистая кожа пошла гадкими мелкими складками — и каркнул, уточняя:

— Он слишком строптив, ваше высочество. Нам он больше не нужен. Не думайте, что мы станем с ним нянчиться. Если, конечно...

— Если что?..

— В ваших силах облегчить его участь. Вы ведь любите его, не так ли? Делайте, как мы хотим, и он будет жить. Переедет из подземелья в тёплую комнату, чтобы, неровен час, не схватил воспаление лёгких. Кормить его станем от пуза, обещаю. Будьте паинькой — и вам даже позволят иногда его видеть. И сами заживёте, как раньше... как пристало жить наследной принцессе. Просто теперь у вас появится муж, а вечерами вы станете радовать музыкой своего отца и меня. По-моему, это очень выгодная сделка.

Она опустила голову и тихо спросила:

— Раз он вам не нужен, почему бы вам просто не отпустить его... если я буду паинькой?

— После всего, что он натворил?! — Придворный Маг разразился отрывистым кашляющим смехом. — Помилуйте, ваше высочество. Я знал, что вы наивны, но не думал, что до такой степени...

Принцесса и не ждала согласия. Ещё бы они отказались от столь надёжного способа добиться от неё чего угодно! Она уже понимала, что примет Манганины условия: пока её любимый жив, а у неё есть хотя бы видимость свободы, у них обоих остаётся шанс выбраться из беды. Но в том, как Потрошитель держался с ней, что за слова говорил, была какая-то трудно уловимая странность — он выглядел слишком довольным и слишком уверенным в себе, словно это не Король, а он сам недавно осуществил свою мечту.

— Мангана, я хочу знать: что он такое, этот проклятый клавикорд? — решилась она спросить. — Что всё-таки он даёт? Власть? Справедливость? Свободу? Или нечто иное?

Её собеседник как будто удивился вопросу:

— Власть, разумеется. Ничем не ограниченную власть. Неужели вы не знаете, как трудно держать в подчинении целую страну? Особенно такую, как Ингрия. Неужели не знаете, как много людей не желают повиноваться своему монарху?

— Мой отец — властолюбец. Ему всегда мало! Он хотел бы, чтобы весь мир исполнял его волю. Но вы, господин Придворный Маг... Вы столько усилий потратили, чтобы добыть эту вещь. Почему? Разве вам не хватает того, что даёт магия?

— Инструмент Власти нужен его величеству, а не мне. А я всего лишь верный слуга Короны, — с непроницаемым видом ответил Потрошитель.

'Врёт', — догадалась Принцесса.

— Передайте Королю, что я согласна на сделку, — сказала она с тяжёлым вздохом. — Но Многоликого я должна увидеть сейчас же.

— О да, ваше высочество, это я устрою, — опять осклабившись, как будто даже охотно пообещал Мангана.

* * *

Феликс лежал с закрытыми глазами, чтобы не смотреть на сырые и мрачные каменные стены и не вспоминать о своей недавней наивности — о том, как крепко он был уверен, что больше никогда этих стен не увидит. Вряд ли, правда, от закрытых глаз ему было намного легче. Руки и ноги, зафиксированные на кровати, затекли и онемели, пересохшие рот и горло были словно присыпаны песком, давно опустевший желудок противно ныл, а мочевой пузырь, наоборот, так переполнился, что готов был лопнуть. Но физические неудобства не шли ни в какое сравнение со невыносимой смесью гнева, стыда и страха, терзавших сейчас душу Многоликого.

Гнев и страх были адресованы Потрошителю и Королю, причём второму — в меньшей мере, чем первому. Негодяями-то, разумеется, были оба, но Скагеру, получившему Наследство Ирсоль, вряд ли есть теперь дело до пленника. А вот у Манганы явно были большие планы, при одной лишь мысли о которых у Феликса всё внутри сворачивались узлом от ужаса. Невыносимый, обжигающий стыд был направлен на самого себя. 'Что случилось с моим рассудком? Почему я, злыдни болотные, опять не заметил западню?..' — не понимал оборотень. Всего-то и нужно было, задать себе вопрос: откуда под крепостной стеной взялись мышеловки, если Пинкус не сдавал Многоликого королевской Охранной службе? Всего-то и нужно было, вовремя вспомнить, что визитёра в Замке ждали заранее. 'Если бы только я вспомнил! Я был бы сейчас за тысячу миль отсюда...'

Иногда Феликс впадал в неглубокое забытье, и тогда ему снилась Принцесса. То ему чудились цветочный дух её волос, и чистый звук её голоса, и податливость мягких губ, и тонкость девичьего стана, который он прижимал к себе — и он, как наяву, обмирал от восторга и нежности. А то перед глазами вставало её прекрасное лицо, искажённое ошеломлением и отчаянием — последнее, что он видел в сокровищнице Ирсоль, прежде чем Эрику заслонили ноги стражников, со всех сторон обступившие обездвиженного медведя. И неизвестно, что хуже: снова и снова переживать кошмар во сне — или снова и снова возвращаться в кошмарную реальность из сна счастливого.

О самой Принцессе узник беспокоился не слишком сильно. Мучить её попусту не будут — зачем? Для общего спокойствия скажут ей, что оборотень удрал. Она не поверит, но Король и Придворный Маг найдут способ её убедить. Ей ничего не грозит. Настоящего заговора против неё, судя по всему, не было, родственничков просто использовали, чтобы склонить её к побегу. Теперь ей, конечно, очень больно. Её любовь к отцу вряд ли оправится от такого потрясения — что, вероятно, и к лучшему. По крайней мере, бедная девочка будет избавлена от новых разочарований. Что же до любви к нему, Многоликому, то вряд ли это чувство успело глубоко пустить корни в принцессином сердце. Эрика выйдет замуж за сына Джердона. Аксель влюбится в неё — разве можно не влюбиться в такую девушку?! — и сумеет сделать приятным её замужество. Ревновать Принцессу Феликс больше не смел. Если бы он хоть немного умел ворожить, он позаботился бы о том, чтобы она вовсе о нём забыла.

Там, в сокровищнице, всё произошло слишком быстро. Он едва закончил метаморфоз — и тут же запутался в наброшенной на него сетке, которая оказалась заколдованной. Через некоторое время он понял, что это какая-то совсем новая магия — Придворный Маг, успев до побега покопаться в голове Многоликого, приготовил для него сюрприз. Тонкое полотно, как выяснилось позже, не мешало превращениям, но ячейки в нём были такие маленькие, что через них не проскочила бы и ящерка. Непонятный материал не рвался и не растягивался — сходу запутавшись в нём, Феликс уже не смог пошевелиться, первобытная сила огромного медвежьего тела внезапно оказалась бесполезной. Становиться человеком он, однако, не торопился — хотел во всеоружии дождаться того момента, когда с него снимут эти путы. Медведя, пыхтя и чертыхаясь, стражники выволакивали из тайника впятером. Каким образом его доставили в Замок, оборотень толком не понял — в ущелье стояла темнота, а сам он плохо соображал от ярости. Может, его перевезли по короткому проходу в скалах, не обозначенному на древней карте, а может, протолкнули через магический портал, поставленный ради такого случая Манганой.

Так или иначе, в проклятую подземную клетку Феликса вернули ещё до рассвета. Долгие часы он лежал там один на камнях, привалившись спиной к решётке. Толстый медвежий мех спасал от холода, но тело изнывало от неподвижности и бездействия, а от густого и острого запаха плесени и затхлой влаги слезились глаза и щипало в глотке. Потом в узилище вспыхнул свет, и позади, из коридора раздалось ехидное сипение Придворного Мага:

— Не спишь, голубчик? Добро пожаловать домой!

Медведь коротко рыкнул в ответ — зарычать во всю мощь не давала сетка, мешающая вдохнуть полной грудью.

— Фу, как грубо! — развеселился Мангана. — Но я так рад твоему возвращению, что прощаю тебе дурные манеры.

Многоликий рыкнул снова. Его мучитель захихикал:

— Что ты сказал? Ни словечка не понимаю! Но я тоже очень хочу с тобой побеседовать. Нам будет гораздо удобней, если ты превратишься в человека.

'Не дождёшься!' — подумал оборотень. Он всё ещё надеялся, что звериные зубы и когти помогут ему спастись.

— Эй! Не капризничай! — Мангана неожиданно болезненно пнул его под рёбра острым носком ботинка. — Медведем ты будешь только тогда, когда я разрешу. А сейчас я не разрешаю!

Не дождавшись реакции, он с кряхтением сел на корточки и прокаркал в самое ухо:

— Голубчик, ты напрасно ждёшь от меня уговоров. Всё, что мне нужно, я беру сам, когда захочу.

Медведь почувствовал, как Потрошитель положил ладонь ему на загривок. На границе слышимости загудело, сеть вспыхнула зеленоватыми искрами... бах! — и какая-то сила ударила Многоликого со всех сторон сразу, сердце заколотилось, а шерсть встала дыбом. Похоже на электрический ток, успел подумать он, и тут удар повторился, усиленный. Пленник дёрнулся бы, если бы мог, сердце забилось ещё быстрее, перед глазами побагровело.

— Повторим? — с отвратительной вкрадчивостью поинтересовался Мангана.

Бабах! От третьего удара лапы скрутило судорогой, а грудная клетка застыла на вдохе. Когда Феликс, наконец, сумел выдохнуть, Потрошитель отнял руку — сетка тут же перестала мерцать — и отодвинулся.

— Хватило тебе, упрямец? Я жду.

Мысли дробились и разбегались, как ртутные шарики. Внезапно Многоликий испугался, что после очередного удара уже никогда не превратится в человека — просто не сможет вспомнить, как выглядит в этом качестве. Глухо заворчал, попытался, хотя и без толку, принять более удобную позу — и совершил превращение. Сеть обвисла, но сразу же начала стягиваться вокруг уменьшившего свои размеры тела. Феликс повернул голову к Потрошителю и встретился с ним взглядом. С минуту они смотрели друг другу в глаза, после чего Придворный Маг заключил:

— По-моему, тебе не хватило. Ну что ж, поговорим позже.

Прежде чем пленник произнёс хоть слово, рукой в лаковой чёрной перчатке колдун опять прикоснулся к сетке, и на оборотня обрушился четвёртый удар, которого так хотелось избежать — и который, в итоге, его вырубил.

А когда Многоликий очнулся, он обнаружил, что сетки на нём больше нет, но он распластан на кровати — той же самой кровати, гораздо больше напоминающей экспериментальный стенд, чем ложе для сна. Что вместо собственной одежды на нём паршивое арестантское тряпьё, точь-в-точь такое же, как то, что было сожжено в Лагошах. Что под этими тряпками знакомо натирает кожу магический пояс, от которого змеится к стене тяжёлая битая ржавчиной цепь. И что на громоздком столе справа от кровати всё так же блестят начищенным металлом Манганины приспособления. Нога, правда, в этот раз не болела. И спасения в этот раз ждать было абсолютно неоткуда.

Внутренние часы у пленника разладились: он даже приблизительно не представлял, сколько прошло времени с момента его повторного заточения, когда где-то вдалеке заскрежетала, открываясь, дверь. Затем — другая, поближе; затопали ноги, загомонили мужские голоса. Феликс встрепенулся, напряжённо прислушался и различил:

— У нас тут всё тихо, ваша милость. Похоже, он спит...

'Ваша милость' — это Мангана. Что ж, давно пора ему появиться, подумал было Многоликий, но тут другой стражник с утроенным почтением пробасил:

— Сюда, пожалуйста, ваше высочество! Не извольте беспокоиться, клетка надёжно заперта, — и оборотень так и подскочил на месте, взвыв от боли в прикованных запястьях.

'Ваше высочество' — это Принцесса! Проклятье!!! Зачем она тут?! Почему её сюда пустили?!

— У вас пять минут, — где-то поблизости проскрипел Придворный Маг. — Дорогу вы знаете, не так ли?

Вслед за новой порцией шагов, голосов и дверного скрежета наступила тишина. И сразу у решётки появилась Эрика. Чёрный шёлковый плащ, край клетчатого платья, с двух сторон подхваченные гребнями волосы... почти такая же, как в их вторую встречу. Только платье тогда было полосатое, и волосы распущенные — это ему запомнилось. 'Злыдни болотные, что за чушь лезет в голову...' И на щеках у неё тогда не блестели дорожки слёз, и губы не ломались от боли. Обеими руками вцепившись в решётку, девушка замерла. Многоликий смотрел на неё, стараясь не упустить ни единой чёрточки, секунды удлинились и стали прозрачными и тягучими, как смола.

— Феликс, — молвила, наконец, Принцесса.

Он вдруг взглянул себя её глазами — беспомощного, жалкого, проигравшего! — и от неприязни к себе чуть не застонал в голос. Прохрипел, кое-как разлепив спекшиеся губы:

— Ваше высочество.

— Говори мне 'Эрика', — попросила вдруг она.

Он стиснул зубы, зажмурился и, воспротивившись, повторил:

— Ваше высочество!

— Я вытащу тебя отсюда, — сказала девушка, как будто не заметив его протеста.

— Для вас будет лучше всего, если вы просто обо мне забудете.

— Забыть тебя? — удивилась она. — Я не смогла бы, даже если бы хотела. Но я не хочу.

— Ваше высочество, вы помолвлены. Не откладывайте свадьбу до осени. Принц Аксель позаботится о вас, даже если ваш брак будет... фиктивным.

— Принц Аксель... — лицо её потемнело, подбородок задрожал, она опустила голову.

— Он станет вам хорошим мужем. Останьтесь с ним, умоляю! Хотя бы ради меня... мне больно думать, что я сломал вам жизнь.

Она не ответила и глаз не подняла. Твёрдо, как мог, Феликс проговорил:

— А сюда больше приходить не надо.

— Почему? Не хочешь меня видеть?

— Не хочу.

Принцесса помолчала, потом скользнула по нему пронзительным синим взором и улыбнулась:

— Неправда. Ты не хочешь, чтобы я тебя видела.

Даже такая улыбка, горькая и слабая, печально не похожая на те, что она дарила ему раньше, согрела Многоликому душу.

Прежние звуки — скрежет двери, шаги и гомон — возвестили о близком конце свидания. Эрика прильнула лицом к решётке и напомнила еле слышным шёпотом:

— Я тебя отсюда вытащу.

Феликс покачал головой:

— Я должен справиться сам.

— Вытащу, вот увидишь, — упрямо повторила она. И добавила одними губами: — Любимый.

'Пора, ваше высочество, пора!' — мерзкий Манганин клёкот, обрывая разговор, разнёсся по подземелью.

* * *

— Вот теперь, приятель, мы сможем с тобой поговорить по душам! — Потрошитель взгромоздился на высокий крутящийся стул между столом и кроватью, положил перед собой конторскую книгу и символическим жестом сдул пыль со зловещего арсенала своих приборов.

Он как будто приплясывал на месте. Казалось, сейчас он начнёт по-детски болтать не достающими пола ногами — в сочетании с его обликом престарелой хищной птицы это выглядело бы чудовищно.

— Зачем ты привёл сюда Принцессу? — первое, что сказал ему Феликс.

Изнывающему от жажды рту речь давалась с трудом; лишённое движения тело превратилось в тяжёлый сгусток усталости и боли.

Придворный Маг легкомысленно помахал в воздухе узловатыми пальцами:

— Где твоя хвалёная сообразительность? Это же просто, как полкроны!

— Зачем ты привёл её сюда? — повторил Многоликий. — Вам было бы куда спокойней с нею, если бы вы убедили её, что я сбежал.

— Его величество тоже сомневался в том, что ей нужно знать правду, — Мангана раскрыл журнал, повернулся вполоборота к пленнику и с интересом уткнулся в собственные записи. — Начнёт, мол, скандалить, требовать, чтобы тебя отпустили... Но я смог его переспорить. Смешные вы с Королём люди, право слово. Можно подумать, не знаете, что влюблённые — самые сговорчивые существа в мире. Если, конечно, найти к ним подход. К её высочеству я подход нашёл! — он издал самодовольный смешок и добавил: — Полагаю, и с тобой проблем не возникнет.

— Подход?..

— Ну да. Я всего лишь пообещал ей оставить тебя в живых — и милая девушка согласилась сразу на всё!

'Согласилась сразу на всё!..' — отдалось в голове у Феликса, и его захлестнула новая волна отчаяния, приглушённого было усталостью.

— Мерзавцы... чего вы от неё хотите?!

Потрошитель фыркнул:

— Не твоя печаль, грубиян! Не волнуйся, ничего из ряда вон выходящего. Ничего такого, чего не делают принцессы.

Он перевернул страницу и, бормоча что-то себе под нос и сосредоточенно шевеля ушами, сделал на следующей пометку карандашом. На этот вопрос ответа не будет, понял Многоликий. Зато, разумеется, будет ответ на другой! От неизвестности оборотень устал не меньше, чем от неподвижности — и желал как можно скорее получить из уст Манганы подтверждение тому, до чего успел додуматься сам в эти часы мучительного бездействия и одиночества.

— А от меня вам что нужно? — спросил он, сглотнув. — Наследство Ирсоль, пропади оно пропадом, вы уже получили!

— Нет, всё-таки вы два сапога пара! — Придворный Маг фыркнул снова — он так и фонтанировал хорошим настроением. — Её высочество сказала мне то же самое... и почти такими же словам. Должен признаться, Королю ты, и правда, больше не нужен — разве только затем, чтобы ему легче было ладить с дочерью. Но для меня, голубчик, ты бесценен, — он панибратски похлопал Феликса по руке, и того передёрнуло. — Я ведь только начал свои исследования! Таких интересных объектов, как ты, у меня ещё никогда не было. Ты себе не представляешь, как мне тяжело было прерваться, едва пригубив удовольствие!

— Надеешься, что я тебе посочувствую?

— Надеюсь, что ты не будешь мне мешать.

'Не дождёшься! — подумал Многоликий. — Что ты можешь со мной сделать? Заморозить до смерти? Как дрессировщик кнутом, бить меня током? По второму разу твои уловки не сработают. Я лучше сдохну здесь, чем позволю себя потрошить!' Но время для этих слов ещё не пришло, и вслух он произнёс другое:

— Мешать? Но ведь ты недавно хвастался, что сам можешь взять всё, что захочешь.

— Разумеется, — просипел колдун. — Но зачем упираться, добиваясь от тебя того, на что ты пойдёшь добровольно? Тратить силы и время, портить попусту твои прелестные пушистые шкурки... Это некрасиво и скучно. Я этого не люблю. Наука вещь элегантная, Многоликий, и требует красивых решений, — изрёк он, назидательно подняв палец.

— Наука? — переспросил Феликс. — Ты собираешься... разобрать меня на части лишь для того, чтобы узнать, как устроен мой Дар?

— По-твоему, узнать, как устроен Дар — этого мало?

— По-моему, это не всё! Ты хочешь его у меня отнять. Всё, что рассказывают о тебе — правда. Ты из тех, кто охотится за чужими Дарами. Такие, как ты, виноваты в том, что Одарённость из благословения превратилась в проклятие. Из-за вас Одарённые, как страшную тайну, скрывают свои таланты. Из-за вас, Мангана, мир покидает магия!

— Ты путаешь причину и следствие, — вздохнул с укоризной Придворный Маг. — Никто не знает, что заставляет магию уходить, но охотники возникли именно потому, что её остаётся всё меньше. Дарами не должен владеть кто попало, ими нельзя швыряться! У каждого Дара должно быть достойное применение. Вот ты, например, свой Дар до сих пор тратил на всякую ерунду. Но ничего, не огорчайся — ты теперь в надёжных руках, и...

— Говорят, присвоить себе чужие способности может лишь тот, у кого уже есть собственные. Хотя бы слабенькие, но свои! — перебил оборотень. — Это правда, господин Придворный Маг? Превратить в Одарённого того, кто родился обычным человеком, под силу только Серафимам, не так ли?

— Допустим, — не стал возражать Потрошитель.

— А ты родился обычным человеком! И это терзает тебя всю жизнь! Ты всю жизнь ищешь способ сделать самого себя Одарённым. Одного за другим уничтожаешь тех, кому повезло больше, чем тебе, пытаясь разгадать их секрет... сколько людей уже ты убил, Мангана? Скольких насильно лишил их Дара? Но у тебя так ничего и не получилось, да? Ты бездарь, чужие способности на тебе не держатся. Год проходит за годом, а ты по-прежнему фокусник, но не чудотворец. Даже тело своё не можешь омолодить, прогнившая ты коряга!

Сам не зная, зачем, Феликс пытался разозлить своего мучителя, но тот оставался на удивление спокойным. С любопытством посматривал на пленника, черкался в своём журнале и совершенно не проявлял не только гнева, но даже и раздражения. Либо все выстрелы ушли 'в молоко', потому что Многоликий ошибся в своих догадках — либо он не ошибся, но упустил из виду что-то очень важное.

И вдруг его осенило, что именно он мог упустить!

Оборотень замолчал, со всех сторон примерился к своей догадке, а затем поинтересовался, резко меняя тему:

— Ты скажешь мне, зачем нужен предмет, из-за которого вы всё это устроили? Я слышал, у него много имён, но прежде мне было известно только одно — Инструмент Справедливости.

— Конечно, скажу — он ведь был и твоим тоже, хотя и совсем недолго, — ухмыльнулся Придворный Маг. — Наиболее подходящее его имя — Инструмент Власти.

— Не сомневаюсь, эту версию ты выдал Королю. А на деле?

— Разве я посмел бы вводить в заблуждение его величество?

— А на деле, Мангана, это Инструмент Одарённости, верно? Он даёт магические способности тем, у кого их раньше не было — я прав?

— Фантазёр, — после едва уловимой паузы проскрипел Потрошитель. — Но ты развлёк меня, спасибо. Я и не думал, что ты можешь быть таким забавным — последние сутки явно пошли тебе на пользу! А теперь перейдём к делу. Я по-прежнему горю желанием разобраться в природе твоего Дара. И по-прежнему предпочёл бы, чтобы ты сам предоставил себя для моих исследований.

— Не дождёшься! — почти с облегчением выдохнул Феликс. — Бери то, что сумеешь взять, но я тебе помогать не буду.

— Ну-ну, не торопись с ответом, — Мангана опять потрепал его по онемевшей руке. — Предупреждал ведь, что найду к тебе подход. Я знаю, о чём ты думаешь: 'Убить он меня всё равно не убьёт, а там, глядишь, принцесса Эрика меня опять отсюда вызволит'. Так вот, имей в виду. Во-первых, она тебя не вызволит — ключ от твоего пояса ей никто больше не подсунет. Во-вторых, убивать тебя я, действительно, не буду. По крайней мере, пока. Но эксперименты откладывать не намерен, независимо от того, согласишься ты или нет. Что, если я как-нибудь приглашу её впечатлительное высочество понаблюдать за тем, как мы работаем? Как тебе такая идея, голубчик?

И тогда Многоликий понял, что ловушка захлопнулась. Какое бы решение он ни принял, легко ему не будет. Что собой представляют 'эксперименты' этого вивисектора, он уже знает. Согласиться на них значит не только обречь себя на бесконечный кошмар, но и почти наверняка лишиться своего Дара — неизвестно, сумеет ли Мангана присвоить способности Феликса себе, но уничтожить их явно сумеет. Отказаться значит принять пытки и, возможно, вовсе их не пережить — но если пережить удастся, появится шанс вырваться отсюда, сохранив Дар целым и невредимым. Но как позволить Потрошителю впутать в свои жестокие игры Эрику? Ранимую, добрую, самоотверженную Эрику, которая уже однажды по милости Феликса чуть не потеряла всего того, чем обладала по праву рождения? 'Чем дальше она будет от всей этой мерзости, тем скорее забудет случившееся', — решил оборотень. И уточнил:

— Ты дашь мне слово, что не станешь водить её ко мне и не расскажешь ей правды?

— Разумеется, дам, — не скрывая удовлетворения, проскрежетал Придворный Маг. — Я скажу её высочеству, что ты просто отбываешь заключение. Ведь почётного звания государственного преступника тебя никто не лишал.

— Тогда считай, что мы договорились, — выплюнул сквозь зубы Многоликий.

* * *

Всё, о чём мечтала Эрика после визита в подземелье — поскорее попасть в свои покои, к тишине и чистому воздуху, к маминым роялю и фикусу, к изразцовой печке и мягкой постели. Упасть на льняное покрывало, зарыться лицом в подушку и лежать так долго-долго, до тех пор, пока не расслабятся плечи и не перестанет колоть в груди. До тех пор, пока не притупятся боль и страх. Но и этому желанию Принцессы не суждено было осуществиться. Зарешёченную серость лазарета сменила безликая роскошь гостевых апартаментов. Отец, обретя своё прежнее равнодушие, объяснил: 'Твои покои благоустраивают перед свадьбой, ведь ты скоро будешь жить в них не одна'. И Эрика задохнулась от охватившего её горя. Утрата гнёздышка, с такой любовью свитого, была ерундой по сравнению с остальными бедами, которые постигли девушку. Но именно эта потеря поставила точку в случившемся: приговор вынесен и обжалованию не подлежит!

В апартаментах Эрику встречала Валькирия. Горничная с обычным усердием растопила печь, сервировала обед, нагрела воду и приготовила платье для вечернего рандеву с герцогом Пертинадом. Но и в ней что-то изменилось за эти дни. Она никогда не была принцессиной наперсницей, однако прежде казалась не только усердной, но и заботливой. Если кто-то после Королевы и проявлял интерес к тому, как чувствует себя наследница трона и что у неё на душе, то это была Вальда. Теперь же Эрика лишилась и такой малости. Однако она была слишком измученной, чтобы ломать голову, откуда взялся иронический холодок в интонациях горничной. Предположение, что практичная до мозга костей прислуга осуждает хозяйку за то, что та упустила идеального мужа, мелькнуло на краю сознания и исчезло, тут же забытое.

— У тебя есть четыре часа до встречи с женихом. Используй их на то, чтобы подкрепиться, поспать и привести себя в порядок, — распорядился отец, проводив Эрику до её временного пристанища.

— Да, папа, — ответила она чуть слышно.

В этот момент в дверь постучали. Валькирия пошла открывать и вернулась, неся на подносе небольшой белый конверт, запечатанный сургучной печатью.

— Почта для её высочества.

— Дай-ка мне, — не спрашивая разрешения дочери, Король взял конверт и вскрыл его; пробежал глазами письмо и, держа его двумя пальцами, протянул Принцессе: — Полагаю, он врёт. Читай.

Послание было от принца Акселя. Крупным разборчивым почерком он написал следующее:

'Дорогая Эрика! Уверен, Вам сообщили, что разрыв нашей с Вами помолвки произошёл потому, что я признался Императору в нашем сговоре и рассказал ему о Вашем побеге. Мне нестерпимо думать, что Вы считаете меня предателем. Это не так — умоляю, поверьте мне!!! Я не меньше Вас был заинтересован в том, чтобы сохранить тайну. Моя вина лишь в том, что я не сжёг Вашу записку сразу после того, как её получил — и за это я на коленях прошу у Вас прощения. Я собирался уничтожить её позже, но когда вернулся к себе, выполнив Ваше поручение, увидел, что она исчезла. Утром пришла телеграмма от отца, он потребовал моего немедленного возращения домой. К моему приезду записка уже была у него, он предъявил мне её как свидетельство того, что ему всё известно. Клянусь святыми Небесами, я не понимаю, что произошло! Сейчас, когда Вы читаете это письмо, другая принцесса, вероятно, уже приняла предложенную мною руку. Сердце моё, как Вы знаете, навсегда отдано Аните, которую я больше не увижу. Но в нём осталось место и для приязни и благодарности к Вам, дорогая Эрика. Надеюсь, кто бы ни стал Вашим мужем, Ваш брак будет более удачным, чем мой. С безусловным почтением и пожеланием счастья, Аксель, младший сын Джердона Третьего'.

Дочитав письмо, Принцесса вздохнула и отложила его в сторону. Пожала плечами:

— Может, и врёт... какая разница?

Ей вспомнились открытое лицо Акселя, прямой взгляд его голубых глаз, широкая дружелюбная улыбка. По правде говоря, поверить в его предательство Эрике было намного сложнее, чем в то, что кто-то нашёл и переправил Императору её записку. При других обстоятельствах она стала бы выяснять, кто и почему это сделал, но теперь у неё не было ни сил, ни желания заниматься расследованием.

Король ушёл, коротко кивнув на прощание и повторив приказ 'привести себя в порядок'. 'Наверное, я очень скверно выгляжу', — подумала Принцесса, но в зеркало смотреть не захотела. Отослала горничную, безо всякого удовольствия приняла ванну, впихнула в себя несколько ложек безвкусного картофельного пюре и улеглась в чересчур просторную чужую кровать. Голова у неё была тяжёлая, слабый свет фонарей, пробивающийся сквозь шторы, раздражал глаза, но спать совсем не хотелось. Перед внутренним взором, не рассеиваясь и ничуть не бледнея, стояла картина из подземелья: обездвиженный Феликс с почерневшим, полным страдания лицом уговаривает Эрику забыть его и выйти замуж за принца Акселя. Добить Многоликого известием о том, что место 'отличного парня' Акселя занял старый развратник Пертинад, девушка просто не смогла.

'Я вытащу тебя, любимый! Я тебя обязательно вытащу!' — твердила она про себя, снова дав волю слезам.

И, кажется, всё-таки уснула, потому что не слышала, как вернулась Валькирия — Эрика поняла, что больше не одна в апартаментах только тогда, когда увидела горничную, стоящую у кровати с перекинутым через руку платьем.

— Давайте собираться, ваше высочество, времени совсем мало!

Понимая, что оттягивать неизбежное — встречу с герцогом Пертинадом — дело бессмысленное, Принцесса позволила надеть на себя душный тёмно-красный бархат с золотыми парчовыми вставками на рукавах и подоле и соорудить высокую вычурную причёску по последней моде. И платье, и причёска были не в её вкусе, но для того, чтобы протестовать или хотя бы выспрашивать, кому принадлежит идея нарядить её таким образом, сил совершенно не было. Без пяти десять в сопровождении отца Эрика спустилась в Малую королевскую гостиную, чтобы принять участие в очередном ужине 'в тесном семейном кругу'.

Кроме Скагера и господина герцога 'семейный круг' нынче включал мачеху, Придворного Мага и старшую сестру Пертинада королеву Водру Первую, с которой Принцесса никогда раньше не встречалась. Марка, естественно, не было. 'Я не слишком надеюсь, что он вернётся живым', — всплыли в памяти слова Короля. Ни облегчения, ни сожаления девушка не ощутила. Несостоявшийся отцеубийца всё-таки был её родным братом, когда-то она любила его, так что вряд ли могла радоваться его скорой гибели. Но любовь эта осталась далеко в прошлом, в той жизни, в которой рядом была мама, а Марк, хорошенький, как куклёнок, с его тёмными локонами и васильковыми глазами, хвостиком ходил за Эрикой и только и ждал случая, когда она позовёт его поиграть. Потом, когда принц подрос и узнал, каким законам подчиняется ингрийское престолонаследие, о былой своей привязанности к сестре он забыл напрочь. А потому и огорчаться, что из тех, кто желал ей смерти, в замке Эск стало на одного меньше, Принцесса тоже не могла.

Отец и Потрошитель оба выглядели спокойными, но то один, то другой бросали на Эрику внимательные взгляды, видно, сомневались, все ли условия договора она готова выполнить — 'Силы Небесные, как будто у меня есть выбор!' Мачеха присмирела и притихла. Мучнисто-бледная, с синяками под глазами, одетая в тёмно-зелёное наглухо закрытое платье, она была не похожа сама на себя. Тот факт, что под сердцем она носит ребёнка, ещё ничем себя не проявлял — 'Интересно, какой у неё срок?' Когда дитя родится, Ингрид, по всей вероятности, отправят в Башню Безумцев, а его будут готовить к роли наследника трона. Принцесса подозревала, что Король не слишком расстроится, если в один прекрасный день она сама последует за мачехой — для его величества главное, чтобы это не случилось раньше, чем он получит всё, что ему нужно, от Межгорного княжества.

Королева Водра, желчная старуха с длинным лошадиным лицом, сухая и прямая, как жердь, изучала Эрику, как товар в дорогом магазине. Должно быть, примерно так и есть, подумала Принцесса — бездетная дама, по слухам, души не чаяла в брате и теперь собиралась купить ему новую игрушку. Она с головы до пят была одета в чёрное, ибо лет двадцать уже носила траур по мужу; но быть разряженной в пух и прах, как принято в её княжестве, это ей не мешало — в седых волосах и вокруг напудренных костлявых плеч колыхались чёрные страусиные перья, а увядшую шею украшало колье с чёрными бриллиантами.

Единственным пёстрым пятном в компании был герцог Пертинад. Прежде Эрика избегала даже задерживать на нём взгляд, настолько он был ей противен, но теперь набралась мужества рассмотреть его повнимательней. Грузное шарообразное туловище в радужно переливающемся парчовом пиджаке. Светло-жёлтый платок под подбородком, толстые ляжки в узких светло-жёлтых брюках. Волосатые сардельки-пальцы в золотых перстнях с разноцветными камнями. Кучерявый седоватый венчик вокруг блестящей лысины на макушке. Обрюзгшая физиономия с красными влажными губами, крупным мясистым носом, которым, наверное, так удобно хрюкать, и маленькими глазками навыкате. Глазки эти, коими герцог пожирал Принцессу, имели такое выражение, что всякому было понятно без слов: в случае его светлости о фиктивном браке говорить не приходится. 'До свадьбы — месяц! — напомнила себе Эрика. — Целый месяц! За месяц многое может измениться, не стоит убиваться раньше времени'.

Весь ужин она просидела, уставившись в тарелку и стараясь не вслушиваться, о чём отец беседует королевой Водрой и её братом — хватало и того, что от несуразно-высокого голоса и визгливых интонаций герцога звенело в ушах. После десерта Король велел ей показать Пертинаду коллекцию старинного фарфора, выставленную на внутреннем балконе второго этажа, и Эрика безропотно согласилась. Будущий жених, на полголовы ниже неё, попискивая от восторга и расточая ядрёный парфюмерный запах, подставил ей локоть. Под бдительным присмотром Короля, Манганы и королевы Водры Принцесса превозмогла отвращение и взяла герцога под руку. Сказала дежурное:

— Коллекция прекрасна, надеюсь, вам доставит удовольствие с ней ознакомиться, — и проследовала наверх вместе с ним.

Едва они остались наедине, боров затормозил, отступил на полшага и шумно втянул воздух с явным намерением разразиться речью.

— Мне нездоровится, господин Пертинад, — опередила его девушка. — Я бы хотела пойти к себе как можно скорее. Сделайте одолжение, переходите сразу к сути.

Свиные глазки растерянно заморгали, но их обладатель, похоже, не собирался сходить с намеченного пути:

— Ваше высочество, вселенная не знает таких слов, какими я мог бы выразить ни с чем не сравнимое блаженство, переполнившее моё сердце, когда я получил известие о том, что вы...

Она повысила голос:

— Пожалуйста, переходите к сути!

— Великолепная, божественная Эрика! — залепетал герцог. — Не смея поверить своему безмерному счастью, прошу вас...

— Ну же!

— Окажите мне величайшую честь стать моей супругой, — поперхнувшись, закончил он.

— Я согласна, — без выражения ответила Принцесса и отвернулась, чтобы больше его не видеть.

* * *

Но за месяц ничего не изменилось.

Торжеств по случаю новой помолвки устраивать не стали — обитатели Замка ещё слишком хорошо помнили, каким скандалом закончилась помолвка предыдущая. Свой перстень — массивное золотое изделие с громадным кроваво-красным рубином — герцог Пертинад, потея от волнения, надел на палец Принцессы в тот же вечер, когда сделал ей предложение. А уже глубокой ночью, после того как межгорские гости отправились спать, Эрику властным движением взял за предплечье Придворный Маг — и повёл за собой со словами: 'Идёмте, ваше высочество, вы убедитесь, что я не забыл про свою часть сделки!'

Крытыми галереями они перебрались в постройку, где располагалась королевская больница, и прошли через крыло с решётками на окнах, в котором Принцесса очнулась утром минувшего дня. Одна из медицинских сестёр сочувственно объяснила девушке, перед тем как ту забрали из палаты, что в этом крыле 'ухаживают за больными с горячкой, кто могут сами себе навредить'. 'Крыло для буйных... Следующая станция — Башня Безумцев!' — подумала тогда Эрика. Ночью здесь, да и во всей больнице, царили темнота и тишина; было бы легче лёгкого заблудиться, если бы не тусклые лампочки в начале и в конце каждого коридора. Не выпуская рукав Принцессы из цепких пальцев, Мангана спустился вместе с ней на подземный этаж, где свет горел гораздо ярче и четверо стражников охраняли внушительную обитую железом дверь. Один из них с подобострастной суетливостью её отпер, впуская поздних посетителей внутрь. Эрика увидела ещё один коридор, очень короткий, с тремя дверями с каждой стороны. Эти двери казались довольно хлипкими, но бледное свечение говорило о том, что на них стоит магическая защита.

Потрошитель подвёл свою спутницу к самой дальней двери слева, открыл на ней 'глазок', сначала заглянул в него сам, а затем предложил посмотреть Принцессе. С сильно бьющимся сердцем она прильнула к отверстию. За дверью была унылая камера-палата, почти такая же, в какой сама Эрика провела предыдущие несколько дней, только безоконная. Феликс в серой рубахе с завязками на спине и в серых штанах сидел на койке, опустив лицо на руки и упираясь локтями в расставленные колени. На столике рядом с ним стояли две тарелки с нетронутой едой. Под рубахой просматривались очертания магического пояса, от которого сползала на пол маслянисто блестящая новая толстая цепь, другой её конец крепился к кольцу, вбитому в стену. Пыточных приспособлений видно не было, что немного успокаивало.

— Довольны, ваше высочество? — сиплым шёпотом поинтересовался возле уха Придворный Маг. — Жив-здоров ваш оборотень, не мёрзнет и не голодает. Любой заключённый полжизни отдал бы за такие условия!

Эрика не ответила, не в силах отвести взгляда от Многоликого. Она бы сейчас полжизни отдала за то, чтобы войти к нему, прижать к себе его склонённую голову, и хотя бы твердить ему, что любит его, раз она пока ничего другого не может для него сделать.

— Устраивать вам свидание не стану, не обессудьте, — продолжил Потрошитель. — Он просил меня больше вас не приводить. Не хочет почему-то, чтобы вы его видели.

— Знаю, что не хочет, — ответила Принцесса и отодвинулась от 'глазка'.

— Будете хорошо себя вести — станете бывать здесь каждую неделю, — пообещал Мангана. — А там посмотрим, может, я всё же как-нибудь позволю вам с ним поговорить.

Вечером следующего дня Придворный Маг явился к Принцессе в апартаменты вместе с Королём, чтобы напомнить ей ещё об одном условии договора.

Клавикорд Ирсоль Справедливой установили на столе в Манганиной гостиной. Исходившее от Инструмента сияние магии было столь сильным, что аура прочих волшебных предметов, которых было полным-полно в обиталище Придворного Мага, стала почти неразличимой. Король, у которого первый восторг от обладания Наследством уже прошёл, вспомнил о своих суевериях и забился в кресло с высокой спинкой подальше от клавикорда. Потрошитель, положив рядом с Инструментом какие-то ноты, наоборот, устроился поближе. Эрика в нерешительности остановилась посреди комнаты.

— Не медли, девочка, приступай! — из своего угла поторопил её отец.

Она шагнула вперёд, и тут к ней сам собой подкатился табурет, требовательно ткнулся краем кожаного сиденья ей под колени. Ничего не поделаешь, пришлось сесть. Подняла изукрашенную резьбой красно-коричневую крышку клавикорда и спросила:

— Что мне играть?

— Что хотите, ваше высочество, что хотите! — ёрзая от нетерпения, предложил Мангана.

— Ничего не хочу, — равнодушно ответила она.

— Идеальным вариантом была бы музыка из книги, переданной вам Хранителем, — вкрадчиво заметил колдун. — Не помните ли вы случайно, что это за музыка?

Эрика, несколько удивлённая, подняла на него глаза:

— Там не было никаких нот и названий. Разве вы не знаете? Книга не у вас?

— Нет, — поморщился Потрошитель. — Мы не нашли её ни в карманах оборотня, ни в той лачуге, где вы ночевали.

Принцесса точно помнила, что Феликс взял 'Путеводитель' с собой. Помнила она и то, что указаний на музыку в книге не было. Последние слова гласили: у наследников уже есть всё, чтобы отыскать Инструмент и воспользоваться им. Но она не располагала ни идеями насчёт того, каким может быть 'ключ', ни силами для разгадывания шарады, ни желанием сообщать всё это Мангане и Королю. Радуясь, что хотя бы книга избежала попадания во враждебные руки, Эрика повторила:

— Там не было никаких нот и названий, — и добавила: — Хотите — проверяйте меня в 'Окне Памяти'.

— В 'Окне Памяти'? Что вы, ваше высочество, как можно! — деланно возмутился Придворный Маг; похоже, он поверил ей — должно быть, Феликс сказал то же самое, и уж того-то испытывали всеми доступными способами. — Что ж, тогда — вот! — и он поставил перед ней свои ноты. — Малая соната Гордано. Четырнадцать раз упомянута в дневниках Ирсоль, считается, что это была её любимая вещь.

Принцесса положила руки на клавиши. И хотя ей, в самом деле, было неважно, что именно играть и вообще удастся ли активировать магические свойства клавикорда, она испытывала немалый трепет, когда брала первые такты. Ей казалось, вот-вот грянет гром, случится что-то невероятное, такое, чего никогда и ни с кем не случалось. Но музыка лилась и лилась из-под её пальцев, глубокий чистый звук рвался наружу из полутёмной и переполненной вещами гостиной, а больше ничего не происходило.

Когда соната закончилась, на хищном лице Потрошителя читалось разочарование, но, впрочем, не слишком сильное. Отцовского лица Принцесса не видела; ни малейшего желания повернуться, чтобы на него посмотреть, у неё не возникло.

— Не получилось. Жаль, — прохрипел Мангана. — Что ж, ничего страшного, у меня есть другие идеи. Давайте теперь попробуем вот что...

— Как понять, что Инструмент заработал? — остановила его Эрика. — Или этого вы тоже не знаете, господин Придворный Маг?

Он отмахнулся:

— Вот уж тут ошибиться будет невозможно, — и вытащил откуда-то ещё одни ноты.

С тех пор колдун требовал, чтобы она играла для него каждый вечер, и находил для неё всё новые и новые произведения. Они были разными — старинными и современными, малоизвестными и популярными, незатейливыми и виртуозными, — но результат всегда был один и тот же. Вернее, результата не было. Потрошитель злился, чем дальше, тем сильнее, но назавтра каждый раз был одержим новой идеей, а запасы нот, похоже, у него были бесконечными. На 'концертах' обычно присутствовал Король, но иногда он оставлял свою дочь наедине с 'концертмейстером'. Эрика терпеливо отбывала повинность, закутавшись в своё безразличие, как в кокон, не позволяя взять над собой верх ни ненависти к Мангане, ни страху перед будущим, ни тоске и тревоге о Феликсе. Музыка, сколь бы прекрасной она ни была, не задевала принцессину душу, проплывала мимо — бессмысленная череда звуков разной высоты и длительности.

День проходил за днём, но Принцессе ни на шаг не удалось приблизиться к тому, чтобы освободить Многоликого. Нет, ни на цепь, ни в клетку её не посадили — очевидно, поверили, что оковы, удерживающие её в королевской резиденции, прочнее любых решёток и цепей. Но её ни на миг не оставляли без присмотра. Король или Придворный Маг сопровождали её во всех перемещениях по Замку. Вальда, которой, судя по всему, было поручено следить за хозяйкой, ночевала в апартаментах и дежурила в коридоре рядом с ними, если Эрика пыталась её отослать. У дверей и под окнами маячили многочисленные стражники. Когда одному из соглядатаев приходилось отвлечься, его место тут же занимал другой. И раньше-то невеликая надежда вызволить Феликса из заключения до того, как состоится свадьба, через пару недель испарилась совсем.

Пертинад и его сестра сразу после помолвки отбыли в Межгорное княжество, чтобы, как они сказали, подготовиться к переезду герцога в Ингрию. В замке Эск полным ходом пошли приготовления к свадьбе, но единственными хлопотами, в которых требовалось участие невесты, было шитьё свадебного платья. Вскоре во временном жилище Эрики возник имперский портной Диграсиус, чья популярность среди континентальной знати была настолько велика, что позволяла ему игнорировать конфликты между монаршими семействами. Он высыпал перед Принцессой целый ворох альбомов с изображениями платьев, но она не стала заглядывать ни в один из них:

— Делайте, как считаете нужным, я доверяю вашему вкусу.

Диграсиус всплеснул руками:

— Но, ваше высочество, это же подвенечное платье! Как я могу решать за вас?! Свадьба бывает раз в жизни.

— Посоветуйтесь с моим отцом, если не хотите решать сами, — вздохнула она.

— Впервые вижу такую неинтересную... не интересничающую... простите — не-за-ин-те-ре-со-ван-ную невесту, — поражённый портной с трудом выговорил длинное слово и, не откладывая дело в долгий ящик, отправился к Королю.

Для Эрики совершенно не имело значения, в каком наряде она будет сочетаться браком с герцогом Пертинадом — в шедевре портновского искусства или в холщовом рубище — но примерки она переносила стоически.

Вечером накануне свадьбы ей позволили не музицировать. Придворный Маг раньше обычного привёл её убедиться, что Многоликий по-прежнему жив.

— Разрешите мне с ним поговорить, — попросила Принцесса у двери.

— Не сегодня, — сухо и безапелляционно ответил Мангана.

— А если в следующий раз я откажусь для вас играть?

— Ничего хорошего из этого не выйдет, ваше высочество. Условия сделки вы знаете, они не поменялись. О том, что вы будете общаться с вашим дружком, когда захотите, уговора не было.

К глазам подступили слёзы, но она сдержалась, не дав им пролиться — и держалась до тех пор, пока не осталась одна в своей спальне, как держалась весь этот кошмарный месяц. Но теперь плотину прорвало. В ночь перед свадьбой Принцесса плакала так отчаянно, как она не плакала даже тогда, когда умерла её мама.

Подняли Эрику очень рано, небо ещё не начало светлеть. Отсутствие сна привело к тому, что соображала она плохо, передвигалась медленно, а окружающий мир казался ей смазанным, как скверная акварель — и всё это, странным образом, подействовало на невесту, как обезболивающее. Её купали, кормили, одевали, причёсывали. Вокруг неё мельтешили люди, которых становилось всё больше: Вальда, ещё две горничных, призванные ей на помощь, портной с ассистентками, парикмахер, флорист... Принцессе что-то объясняли, она кивала, не различая слов, и ей казалось, будто сейчас здесь присутствует не она, а какая-то другая девушка. Ощущение оформилось в слова, когда она увидела в зеркале особу в невыносимо белом атласном платье и в длинной вышитой фате:

— Это не я, — прошептала невеста. — Это просто не могу быть я.

Под руку с отцом Эрика вышла в Малую гостиную, где её давно дожидался жених с огромным букетом белых фрезий. Принимая букет, она с абсолютной ясностью поняла, что любимые цветы теперь всегда будут у неё ассоциироваться с герцогом Пертинадом и с тем ужасным днём, когда она стала его женой.

Церемонию бракосочетания проводил Придворный Маг, облачённый в хламиду с традиционной ритуальной отделкой. Бирюза и перламутр — земные символы Небесных Сил — смотрелись на нём кощунственно. В прежние времена семейные союзы освящали Серафимы. Те пары, которые не получали Небесного благословения, откладывали свадьбу или вовсе расставались, дабы не совершить ошибку. Потом Серафимы исчезли, но люди жениться не прекратили, и функцию посланников Небес взяли на себя градоначальники и маги. Стоя вместе с герцогом перед Манганой под сводами древнего храма, Эрика думала о том, что в прежние времена ей удалось бы спастись: у Серафима язык не повернулся бы спросить, согласна ли она выйти замуж за этого человека. Но Придворный Маг ничтоже сумняшеся задал все вопросы, предписанные ритуалом, выслушал все ответы, объявил о том, что Эрика, наследная принцесса Ингрийская, и герцог Пертинад, владетельный лорд такой-то провинции Межгорного княжества и кавалер таких-то орденов, становятся супругами отныне и до скончания их дней — и предложил скрепить союз поцелуем. Принцесса задержала дыхание и сжала губы, когда к ним припал мокрый рот её мужа.

Среди всех, кто поздравлял её с обретением статуса замужней дамы, она запомнила только королеву Водру, по случаю свадьбы заменившую чёрные бриллианты — жемчугом, а чёрные страусиные перья — белыми.

— Я так рада, что мой брат, наконец, нашёл своё счастье, — проговорила она, коснувшись щеки Эрики своею впалой пергаментной щекой. — Надеюсь, вы оправдаете все его ожидания, милочка.

Дальше, как и положено, были приём и бал, который молодожёны покинули на два часа раньше, чем гости, под шумные славословия собравшихся. В покои, принадлежащие теперь им обоим, Принцесса и Пертинад вошли одновременно. Основательно поевший и изрядно принявший на грудь, потный и раскрасневшийся герцог с самодовольным видом обвёл рукой преображённое пространство:

— Мои рекомендации, я вижу, напрасными не были. Возлюбленная моя супруга, не сомневаюсь, вы оцените, сколь много роскоши и изящества я сумел привнести в вашу жизнь. А сейчас позвольте мне оставить вас на незначительное время — я должен немного освежиться.

Он скрылся в ванной, а Эрика, еле сдерживая тошноту, прошлась по комнатам. Из прежней обстановки в них не осталось ничего, кроме маминого кабинетного рояля. Чудовищная мебель с гнутыми ножками и позолотой, бордовые бархатные портьеры с тяжёлыми золотыми кистями, аляповатые расписные вазы, многоярусные хрустальные люстры... 'Я был уверен, что королевские особы ровно так и живут...' — возник в ушах слегка насмешливый голос Феликса. Кровать под парчовым балдахином, разумеется, тоже нашлась — монструозное ложе загромоздило всю спальню.

Откуда-то неслышно возникла Валькирия в компании одной из утренних горничных. Они помогли Принцессе снять фату и платье и разобрать причёску, переодели девушку в тонкую белую сорочку с кружевами и лентами, расчесали ей волосы и так же неслышно удалились.

Несколько долгих минут она стояла, прислонившись плечом к фигурном столбику под балдахином и бездумно слушая, как за стенкой плещется вода. Наконец, плеск прекратился, и новобрачный в пурпурном шёлковом халате, едва сходящемся у него на животе, появился из ванной.

— Моя дорогая, сейчас ты узнаешь, что такое настоящий мужчина, — провозгласил герцог Пертинад и устремился к Эрике.

ЧАСТЬ 2

ЧАСТЬ 3