Будни драконьи и лекарские. Первая.

Мирр. Будни драконьи и лекарские.

— р-р-р "Эх, как хорошо-о-о! Тепло и ничего не болит, спать только хочется сильно. Поспим..."

— Эй, Мирр, не спи! Давай, родной, давай! Не спи! — кто-то трясёт за плечи так, что зубы стучат.

"И чего пристали, поспать не дают спокойно".

— Мирр, родненький, не засыпай! Я прошу тебя... — капает на грудь холодным, а ведь только пригрелся, и засыпать начал. Тепло... Как в детстве на руках у бабушки.

"Ну вас всех, отстаньте, я устал как не знаю кто! Сейчас вот посплю и...", — х-р-р...

А детство началось чуть не закончившись. Это мне дед потом рассказывал. Потому как строго у нас в Секирках с детством, можно и не поиметь его при случае неудачном.

Мне не свезло сразу. Потому как прабабка, когда меня мать с отцом привезли с родом знакомить, в соседних Беленьких у родни гостила. А отцу некогда ждать было, надо срочно возвращаться было на работу, да и мать отпустили только на три дня. Кто ж знал, что старая Илена попрётся к родне столоваться. А делать нечего, надо было меня знакомить с родом до трёх месяцев. Только вот сначала я малый был, а потом распутье осеннее помешало. Вот и получилось у них впритык со временем. Вот дед и решил меня не родной матери, а её сестре знакомить отнесть. И как его бабка не уговаривала, сказал как отрезал.

А что взять со "щита" старого, его ничем не переделаешь — упрётся, так хоть землю рой, всё одно не свернуть. Им в "щитах" навеки соображалку набекрень воротят — это надо допереть, родного внука к манье-ведьме в род принимать тащить. Родная бы прабабка такого со мной творить бы не стала, а эта — у-у-у... Про ушедших нельзя плохо, а то самому потом от слов поганых худо будет.

Так и попёрли меня на соседнюю улицу в их общинный дом в род принимать.

Это потом дед, когда гномьева "Огнива" с отцом нарезался, всё матюкался, да у отца за дурость свою спьяну прощенья просил. А туда пёрся как на смотр строевой, даже перевязь с мечом дарёным за подвиги навесил. Даром, что взять его нечем — нету правой в аккурат посерёд наруча (хотя местные, кто по-старше, знали, что и левой он его с того бока достать и попользовать в дело ещё как может, да и прямой с культи мало кто на ногах пережить в здравом уме мог). Но положено "щиту" меч на левом бедре носить, вот и по-положенному носит.

Отнесли, короче. А старая только со скотиной которую лечит ласково говорить за свою долгую жизнь смогла научиться. С домашними просто рычала, да гавкала, ну с отцом, тьфу, оговорился, с дедом, ещё могла за жизнь немного на нормальном языке побалакать, но не долго. А всякие эти домашние церемонии на дух не переносила. Да и зависть ещё — у родной сестры первый правнук народился, а её ещё в пузе у старшей внучки обретается, да к тому же не пацан, а девка. Вот и вызверилась на меня похуже волкодава. Это мне потом бабка рассказывала. Только тогда ей не смешно было видать.

— Эт, что ты мне тут такой подарок припёр! — дед тогда чуть не обматерил её, еле сдержался. Так его с крыльца карга старая встретила.

— Внучёк первый, прими в род, да опестуй как предками положено было, Иванья, прошу тебя, — только и смог выдавить.

Старая, видать сообразила, что лишнего загнула, может и перепасть ненароком, по свойски, у деда нервы не с шёлка паучиного, да и здоровье войной порченное напрочь. Сдала немного и в дом пригласила уже вежливо.

А дальше вообще весело всем стало. По обычаю положено молитву, злых богов лики отводящую, прочесть над младенцем. Воскурить, не помню как эта травка по научному называется, только дух от неё приятный и у нас её душицей прозвали.

А потом ворожить на свече и кайны с рунами перед ребёнком метать, чтобы будущий его путь определить, и узнать к чему он больше расположен в таланте богами данном. Ну и, соответственно, посвящать его богу этому, чтобы в делах помогал. И имя давать тут надобно. Совсем забыл — Мирром меня зовут, а род Степанов.

Только старая без этих выкрутасов и так обходилась. Утащила в комнаты свои, а их святить и ветрить не надо, потому как они и так освящены и чисты — народ она в них не один год лечит и калечит, прости Дагон, вырвалось. И плашки — кайлы ей не нужны, дар от богов такой даден, что в корень сущего зрить может у каждого, только присмотреться поподробней надо.

Но, чтоб уважить общество, раскинула кайлы на пелёнку. А сама на до мной наклонилась, присмотреться к сущему. Кайлы я ручонками хватать все не стал, не интересно мне то было, помуслявил пару штук во рту и выбросил. Невкусные деревяшки, даром, что разноцветные и разной формы. А пока старая на до мной висела, я у неё пару амулетов оторвать старался, трубку лекарскую из верхнего кармана вытащил и в рот отправил. Народ уже вздохнул с одобрением: "Животину лечить сподобится видать, дело полезное, как ни крути, и прибыльное". Только дед лицом посмурнел, не ту долю он мне хотел, да и больно долго и серьёзно ко мне Иванна присматривалась.

Это уж он мне потом рассказывал, когда я на первую побывку к нему приезжал.

Долго Иванна смотрела на меня с её лекарской трубкой в руке и амулетом во рту, а потом легонько пальцем деда к себе поманила, так и не разгибаясь с локтей на до мной.

Дед подсунул ухо, а она так ласково ему:

— Важек, может удавить его пока чего не вышло, по-тихому?

Дед тогда её голоса чуть не испугался напрочь. Аж руки затряслись, но виду не показал, выдержка она у "щитов" всегда первей всего. Выдохнул сквозь зубы по-тихому и ровно так шепнул:

— Поясни?

— А что тут тень на плетень наводить, от родни скрывать нечего, — старая в полный голос ему и пояснила. Оказывается, что не буду я лекарем, хотя задатки имеются, и неплохие. Да только не лекарские, да и не людям они больше свойственны, а гномам. Это у них всё больше изобретательством всяким народ балуется. И про характер непоседливый ещё, и про всякую всякую тягу и бяку с какой, с которой я в себе бороться буду. Тут правда, на язык и ум мы в роду все вострые, за что и страдаем. Но вину свою знаем и в морду постоянно вносим себе поправку на характер, всё чаще с чужой помощью, пока не поумнеем.

У каждого по разному. Дед Евсей до сих пор с бланшами ходит, а сам — первый помощник старосты Секирского, уважаемый человек. Но регулярно за язык свой длинный получает, в основном от родни же. Глазастый он и злой, так подмечает верно и так шутит, что потом вся деревня над шученным ржёт, пока у Евсея бланш не сойдёт. Ну, да он не обидчивый, потому и сам окромя такого же бланша старейшинам не ставит больше. Старики-разбойники. Когда управляющий с города сменился, и по делу первый раз к старосте нашему приезжал, то долго удивлялся. Его встречают три дородных мужа в годах и одеждах достойных. Посередине староста — лик святого воина писать можно или мудреца, а с боков двое "фонарями" ему дорогу "светят". Он аккуратно так поинтересовался потом, а чего так то, на что ему честно староста и ответил: мол, так и так, бабу не поделили молодую. После этого нас ещё больше уважать стали, ещё бы, до седых волос силу мужскую не только сохранить, но и ... мужчины, короче.

Тут староста нисколько не соврал, потому как спор был из-за задницы внучки троюродной Олегра, над которой неудачно пошутил Евсей, а Олегр неудачно пошутил над мужем её, двоюродным внуком самого Евсея. Подрались, помирились, и решили что хоть и корова она, но задница у неё ничего и пора бы внучку порадовать уже родню правнучками, а не только за задницей ... Не моё это дело. В деревне нашей хоть из-за рыбы вяленой спорь, всё одно спор на бабах закончится, да и начинается обычно с того же. Особенность такая у населения, хотя девки у нас не чета городским, красивые-е-е.

В роду мы по дедовской линии прямиком от гномов и идём, да не от каких-то, а от тех, что за свои изобретения и чудачества были из родного гнезда старейшинами ихними пнуты к людям на выселки. От греха подальше, чтоб остальным спокойней жилось. И другое — оказывается, я во рту амулет активировал, которым она раны обрабатывает от заразы всякой, чтоб не гноились.

И просто так его, кроме неё самой никто из них активировать не сможет, потому как только на неё настроен и не игрушка — если поболе силы влить, то и смерть от такого амулета принять можно лёгкую — уснёшь тут же и не проснёшься, тихо и без мук.

Дед такие штуки прекрасно знал и пользовать умел, по службе надобность была, только у них они другой формы были, потому и не видел плохого в том, что я цацку блестящую мусолю. А как ему всё порассказали, чуть не поседел. У него амулет на человека рассчитан был, а я во рту бяку, что быка завалить может обсасываю с причмоком. Дёрнулся отбирать, да по руке и получил от ведьмы. Мол одна рука и без неё останешься. Это потом она, чтобы общество успокоить, пояснила, что здоровье у меня слабое и я выбрал у неё на снизке самый заряженный амулет, сосу из него силу, чтоб поправиться малёха. Ручейком тонким, потому как мал ещё и от большого сгореть могу, а основной поток силы с заклинанием смертным под себя в стол скидываю, без вреда себе.

Тут я насосался, чего надо, кинул блестючку прочь, и сделав пару дел, что только и может младенец делать, в теплоте собственной уснул.

Дед, когда мне про эту концовку рассказывал, то ржал как лошадь. Иванна стока матов вспомнила, что на всю деревню обложить хватит. Жалко ей стола с рушниками и скатертями было, потому как на него только помирать теперь ложиться, а не людей лекарить. Да и скатерть опять же праздничная с рушниками тоже в костёр пошла.

А под конец успокоилась и выдала, что не знает кем такой лентяй и засранец ленивый с мозгами беспокойными и изобретательными вырастет, если у него они судя по судьбе в облаках летают. Обматерила всех кругом и погнала прочь. А потом внучку младшую вслед послала с наказом, чтоб меня у деда с бабкой родители оставили, присмотреть, а то по дороге окочурюсь ненароком не дай Создатель, мало ли чего насосался.

С именем тоже не всё сразу срослось. Мать хотела Макосом назвать, как древнего царя тиев, что за поморьем живут, это она в городе умных книжек начиталась, когда училась у своего учителя. Дед хотел в честь брата своего погибшего — Дланом. Сёстры тоже что-то предлагали, но их никто особо в расчёт не брал — громко орали слишком. Бабка тоже как то назвать хотела, не помню уже, а прабабки, чтобы всю эту шоблу родичей угомонить не было. А Иванне до одного места, и богу никакому меня не посвятили, а только ветру, значит судьбе, да удаче, только они как ветер переменчивы.

Всё батя решил, не знаю как он их переборол, но сказал что в его роду традиция — одного сына обязательно именем основателя рода называть и что традицию нарушать нельзя, а тянуть с таким делом тоже нельзя: а вдруг потом дочки пойдут, вон время какое мирное и в городе живём, а не в граничном со степью посёлке. Потому буду я Мирр, по называнию.

А полное имя только самые близкие знают и по традиции я могу сказать его только самым близким. Народ ещё немного поспорил, но против традиций не попрёшь и все согласились. А пока они после споров в себя приходили дед меня Ороену и Дакону посвятил, когда народ прочухал, то дед сказал, что долги у него перед ними большие, а он не знает всё ли отдал, так если внуку отдавать придётся, то пусть они ему долги перед ними же отрабатывать и помогают, а удача всегда пригодится, особенно в деле отдавания долгов перед богами.

Когда мне батя всё это рассказывал, то я деда ещё больше уважать стал, потому что так объяснить то, что сам толком не понимаешь, и чтобы все сразу заткнулись с умным видом, хотя мало что поняли, это уметь надо. Чувствуется опыт, не зря в дворянском училище учили. До седых волос дожил, а хватку не потерял.

А имя рода у меня самое простое и распространённое. На Итиле Степанов да Степановых в каждой рыбацкой деревне каждый пятый. Это от сильной "любви" к степнякам, что на эти деревеньки частенько зарятся.

Есть такая птица в степи, Степа. Да и по Итилю на островах живёт, хотя летает слабо, а Итиль река широкая, как только перелетает, непонятно. Рыбаки птенцов завезли наверно. Не любят орки эту птицу — мясо твёрдое, не вкусное, а за птенцов не побоится ни на коня налететь ни на всадника на нём. Даром что росту в длинной шее чуть выше колена. Бегает быстро, подлетает стремительно и мало того, что клюв острый, так знает куда бить. Кони её опасаются, стороной обходят, пара степов за порушенное гнездо степную лисицу будет гнать пока вусмерть не заклюёт. В степи со жратвой особо не разгуляешься, а рыбаки степов рыбой возле стоянок подкармливают всегда, вот и сложилось так, что степы возле рыбачьих степных стоянок гнёзда вьют, потому как корм всегда в трудное время будет, заодно и вместе с гнёздами стоянки рыбаков охраняют. Незаметно не подберёшься. У нас в Секирках у некоторых они во дворах живут, не хуже алабая тяпнуть может чужого. А если рыбой от тебя не пахнет, так тем более. А орки сколько рыбьим жиром не мажутся всё одно не помогает. Запах степного костра степа чует всё одно. Вот и имя рода такое в пику оркам, Степановы мы, накося, выкуси. Плохой из меня рассказчик, отвлёкся. И как детство вспомнил, так по Секиркински и заговорил, а у нас все так говорят и ещё звук "а" растягивают. Ну да ладно.

Короче, мать в слёзы, отец с дедом в летнице в сопли. После второй осьмушки, одну так, для разминки приговорили, а вторую батя с собой на "отметить" брал. А я с бабкой ошалевшей в доме в материной старой люльке гукать, да пелёнки портить, потому как ещё пару дней их после меня не стирали, а сразу в огонь кидали, на всякий нехороший случай от греха подальше.

Родители в слезах так вечером и уехали, а через пару дней прабабка Илена вернулась, матери, бабке то есть, накрутила, потому как деда достать — руки коротки, и пошла моя жизнь деревенская до осми годков почти. С родительскими редкими наездами в гости, потому как пока не окреп немного, так меня и не отдали им. А карга старая так на меня всю жизнь и дулась немного, да хмыкала невесело, когда к ней на погляд приводили, только со мной не разговаривала про здоровье и амулеты свои прятала постоянно. В верхний ящик комода, под ключ.

Ага, "прятала". Пока они с бабкой в соседней комнате немного пошепчутся можно заново родиться и помереть.

А всякому "бершу" нож-каюк по праву положен от отца, ну мне от деда, когда он докажет делом, что может им пользоваться и знает с какой метки балабану брюхо потрошить. А у каюка кончик острый, да прочный — сталь гномья, "синька" кованная (так по цвету металла после закалки прозвана) не сломаешь, хоть телом висни, мы на них на спор по обрыву с пацанами лазили, кто выше.

Я их в первый же раз нюхом верхним нашёл, нож под крышку аккуратно забил и открыл ящичек. Так и сосал их помаленьку, чтоб не так заметно убыль было видно. А назначение амулетное — в ведро, что под рукомойником, скидывал. Не знаю как, само оно у меня получалось, как дымок от себя руками отмахиваешь, да дыханием своим в ведро задуваешь. А всё одно когда его выносят, то никто на грязную воду не смотрит, выливают в яму отхожую, с мыльным то корнем в огород нельзя — сгорит же земля и родить не будет. Один раз правда чуть не срослось — Павлушка оступилась, да немного пролила на грядку с брокой. Брока в два раза больше кочаны вырастила, а Иванна только головой качала и ходила по грядке со своими блестяшками разными. Павлушку ведь никто не спрашивал, а говорить самой не с руки — выдерут по самое "нехочу".