Часть 1.
Глава — 1.
Прелюдия.
За свою жизнь прочитал не одно произведение о так называемых попаданцах. Причем, о самых разных, в самые что ни на есть разные страны, времена и даже миры, в своем теле или же в тела других людей, а в некоторых случаях и вовсе, в разных других существ. И что только эти попаданцы не делали. То они оказавшись в другое время, благодаря своим знаниям и своему нестандартному мышлению приводили к изменению исторических реалий, грамотно воспользовавшись предоставленным шансом в так называемой точке бифуркации. То их вообще заносило в какую-то малопонятную реальность, вымышленную, между прочим, вроде бы другими людьми — авторами книг, комиксов, различных историй на экране и так далее и тому подобное. С которой они к счастью для них оказывались знакомы и могли найти точки соприкосновения с так называемым 'каноном', меняя его под свои нужды и что там говорить — вкусы. Правда встречались и такие невезучие, которых заносило черт знает куда, в совершенно незнакомый мир (правда ведь нелепо звучит — словно для человечества существуют другие миры, о которых он хоть что-то знает), причем оказался он там в своем теле, без неожиданно реквизированных у кого-то памяти и суперспособностей.
Честно говоря, мне нравился это интереснейшее направление. Особенно, наверное, произведения, из числа 'фанфиков' — мир, существующий лишь на страницах книг или чего-то другого, становиться средой, в которой пытается выжить тот или иной персонаж из нашей реальности. Кто-то успешно, кто-то не особо, а кто-то и вовсе откровенно плохо (к счастью, наверное, для них, что таковых меньшинство). 'Эх', — думалось мне, как и любому другому читателю таких произведений, — 'вот бы тоже так оказаться где-то в чудесном сказочном мире и получить от жизни по заслугам за те многие часы неуемного труда в просмотре фильмов, чтении комиксов, книг, манга и так далее. Поменять историю на свое усмотрение и наслаждаться жизнью'.
Так было тогда. В прошлом. Сейчас же мне по душе было бы с удовольствием разложиться в удобном кресле с ноутбуком и читать очередную дребедень, вместо того, чтобы быть здесь.
Если вы подумали, что я оказался одним из тех несчастных или наоборот, везунчиков (судит каждый на свой вкус), то, наверное, это будет несколько неверно, если учесть то, как меня сюда занесло. Да и, в общем-то, говорить о том, что меня вообще куда-то заносило, тоже неверно. Чтобы вам было понятно, о чем я вообще несу, то думаю, стоит поведать вам эту историю. ...
Всю свою жизнь я прожил в небольшом селении, расположенном в богом забытой глуши среди гор, которые замыкали почти сплошное кольцо вокруг, создавая прекрасный тихий уголок, недоступный для чужих, и заполненный мирными, добродушными людьми, привыкшими жить по своим правилам и особо не беспокоиться по поводу того, что происходит за горами, в так называемой, большой земле.
Долина наша представляла собой райский уголок с довольно мягким климатом, защищенная от сильных холодных ветров горной грядой, имевшая свое прекрасное круглое чистое озеро, питаемое несколькими горными источниками, которые спускаясь с горы, изрезали плодородную почву, служившую моим соседям отличным грунтом для выращивания урожая зерновых. Выше к горам паслись небольшие стада диких горных коз и одомашненных овец, за которыми приглядывали пастухи и так называемые, сторожа гор, чьей целью было не допустить нанесение вреда полям — основному источнику нашего пропитания.
В общем, природа этих мест была поистине завораживающей, жить здесь было в одно удовольствие. Никакой аномальной жары или холодов, чистый теплый воздух, добрый урожай три раза в год.
Наше селение было не большим, людей здесь жило всего несколько сотен, так что все друг друга знали как облупленных. Жили вполне себе мирно, без особой суеты, не стесняя друг друга. Общались, вместе работали, менялись, дружили, соперничали, спорили, иногда ссорились, но быстро мирились — обыденная жизнь. Кто-то сеял хлеб, кто-то занимался скотом, кто-то ремеслом, кто-то выращивал фрукты и овощи, а кто-то лекарственные травы и занимался лечением хворей и прочих недугов, которые изредка цеплялись к нам. И все всех устраивало.
А то, что читать и писать никто не умел или там с людьми из большой земли не общался, не торговал, так это мало кого волновало. В долине книг то толком не было, чтобы их читать, а надобности в письменах и вовсе отсутствовало. А большая земля? Зачем она нам была нужна, если у нас самих всего хватало с избытком, и мы никуда особо не стремились выбираться отсюда?
Жил я по большей части один. Ну как один? У меня был дом, довольно большой и уютный, с ухоженным садом, с широким двором, с выходом к чистой воде. Правда хозяйство это держалось вовсе не на мне, а на моих соседях, которые делали всю основную работу по дому и по саду, содержа его в идеальном порядке. Они поливали растения, выпалывали сорняки, убирали урожай фруктов, овощей, редких подсолнухов, держали в чистоте двор, приусадебные строения, а соседка по имени Азуми готовила еду, держала в порядке почти все в доме. Что же касается меня, то у меня была одна святая обязанность — болтаться с ними, время от времени отвлекать разговорами и пытаться как-то им помочь. А то, что не особо получалось, или там, скажем, часто после неудачной попытки долго отходил под присмотром примчавшегося лекаря, так это ничего. Бывает. Просто так уж вышло, что здоровье мое было, мягко говоря, не богатырским.
Моим единственным родственником был дядя. Честно говоря, дядей ли он мне приходился на самом деле или нет, мне было неизвестно. На вид легче всего дать ему статус скорее деда, или скажем, прадеда, а никак не брата одного из моих родителей. Невысокий старик, постоянно горбящийся, из-за чего, кажущийся еще меньше, с высохшей темной кожей, изрезанную глубокими морщинами на лице. Лысая голова с редкими белыми волосами на затылке и висках, застывшая на лице маска изможденного этим миром человека, вечно поджатые губы, скрывавшие пожелтевшие зубы. Он был хромым. Хромал довольно сильно, на правую ногу, потому передвигался всегда с трудом, опираясь на трость.
Не знаю почему, но народ его уважал. Возможно, именно в этом заключалась причина того, что мой, точнее, наш дом всегда был средоточием порядка и чистоты, усердно наводимым соседями, которые всегда с особым почтением разговаривали с ним. По большей части, говорили только они — дядя редко когда выговаривал больше одного слова в несколько часов, обычно предпочитая выражать свои мысли жестами или взглядом. Уж чего у него не было не отнять, так это его манеру такого вот общения. Эта неказистая внешность содержала в себе то, что всегда выделяла его на фоне остальных. Его глаза. Это были две искры, всегда светившиеся холодным светом, взгляд которых всегда был направлен куда-то вовнутрь. В те редкие моменты, когда они обращали все свое внимание на кого-то снаружи, то это всегда вызывало интересный эффект. Не скажу какой, потому как эффект этот имел такое количество всевозможных вариантов, что излагать их все было бы напрасной тратой времени и вашего внимания. Поясню лишь то, что на людей эти глаза действовали безотказно. Человек всегда с одного взгляда понимал, что от него требуется, и он выполнял требуемое с максимально допустимым результатом.
Как звали моего дядю я, к моему сожалению так и не узнал, несмотря на то, что прожил с ним и с людьми, знающими его не один год сознательной жизни. Для меня он всегда оставался дядей, а для всех остальных, господином, хозяином или же уважаемым мастером. Сам он ничего о себе не упоминал ни слова, предпочитая больше концентрировать свое внимание на мне или на чем-то еще, что было мне полезно. Да и жили мы порознь.
Да, дом был наш, вернее, принадлежал он ему, но вот жил здесь преимущественно я один. Дядя имел обыкновение надолго пропадать, иногда о нем не было ни слуху, ни духу не один месяц, в течение которых обо мне заботились в принципе чужие мне люди, соседи, однако которых я воспринимал как часть своей семьи. Эти таинственные странствия, как правило, оборачивались возвращением домой на некоторое время, как правило, на месяц, в течение которого, он вплотную занимался тем, что, как мне теперь кажется, задевало его больше всего в его жизни — мной. Из единственного родственника на это время он превращался в сурового наставника, дарующего мне образование, недоступного никому другому в нашей долине. И как я понял потом, очень малому кругу лиц на большой земле.
У меня, как я уже упоминал выше, было довольно слабое здоровье. Говоря честно, здоровья как такового не было совсем. Я был невероятно хилым, бледным из-за того, что не мог много времени находиться под солнцем, с красным носом и болезненными кругами под глазами. И очень восприимчивым к всевозможным изменениям погоды, которые редко-редко, но все же случались. Ну и если продолжать, то даже гадать не нужно, чтобы сказать, насколько слаб я был физически, насколько беспомощно чувствовал бы себя, окажись один, без поддержки своих соседей.
В полную противоположность такому слабому телу выступал мой разум. То единственное, чем я, наверное, мог гордиться. Не подумайте, что я был каким-то гением или титаном мыслей, нет. Просто глядя на себя в целом, на такого слабого и беспомощного, всегда поражался тому, что, несмотря на это у меня нет никаких проблем с мозгами. И все, что мне 'преподавал' дядя воспринималось мною без лишних сложностей. В отличие от своих односельчан я умел читать и писать, причем и то и другое мог делать, что называется, на автомате — не прилагая каких-то усилий (в рамках, что называется, моего уровня физического развития). И эти умения были для меня также важны, как были важно умение ходить. Единственным жителем долины, который обладал не просто какой-то книгой, а целой собственной библиотекой был мой дядя, а единственным человеком, который имел право доступа к ней — был я. Чем беззастенчиво пользовался, так как не мог мыслить себя без возможности погружения в этот таинственный мир, который описывал моря, леса, пустыни, болота, животных, растений, людей и многое другое.
Дядя учил меня многому. Письмо, счет давно уже оставалась позади, уступив место изучению самой земли, морей, островов, гор, обитавших там существ, растущих растений, богатств, закопанных в земные недра и лежащие прямо под ногами. Кто жил в этих местах, какие существовали традиции, кто во что одевался, чем занимался, с кем дружил, с кем ссорился, во что верил. Изучали и всевозможные легенды, мифы, древнюю историю. Я мог легко ошибиться, называя ингредиенты своего любимого блюда, но без запинки мог рассказать, что добавить в готовое блюдо, чтобы человек 'долго не мучился'. Я не знал ни одного ремесла, плохо представлял, что необходимо сделать ткачу для того, чтобы получить ткань, зато неплохо представлял где какой орган находиться, и что лучше носить на себе, чтобы защититься от всевозможных колюще-режущих предметов, а также, что стоит пожевать, чтобы нейтрализовать воздействие того или иного яда.
Меня учили тому, что в обычной жизни пригодиться никак не могло, и, по сути, было совершенно бесполезно с точки зрения обывателя, живущего в райском уголке. И лишь сейчас, по истечению немалого времени с тех пор, мог сделать вывод, что все было не случайно. Недаром мой дядя — человек, обладающий всеми этими знаниями, пользовался столь большим уважением среди остальных. При этом являясь вроде бы немощным стариком.... Правда, насколько немощным он был на самом деле, я увидел лишь один раз. И этого мне хватило для того, чтобы все понять.
Я полагал, что моя жизнь так и останется такой, какой она была на протяжении тех безмятежных лет, которые я провел в том райском уголке. Сейчас я понимаю, что это были самые лучшие годы моей жизни. Без тревог, без лишений, под надежной защитой и постоянным присмотром хороших людей, которые никогда бы не бросили, не предали, не причинили вред. Однако, жизнь сложная штука, и все в этом мире имеет обыкновение заканчиваться — и плохое, и как не горько это осознавать, хорошее. И кажется, это исключение того правила, что 'правила без исключения не бывает'.
Думаю, несложно было догадаться, что моя беззаботная жизнь окончилась. И вы будете правы, если к такому выводу вы и пришли. Да, так оно и случилось. В один миг наш прекрасный уголок перестал быть таковым, тишина сменилась на громкие крики и лязг металла, живописное селение обратилось в пожарище. Добрые и отзывчивые люди оказались под ударом страшного молота, противопоставить которому никто из них ничего не пытался. Да и не мог, если честно. Что может сделать обычный крестьянин или ремесленник, привыкший всю свою жизнь довольствоваться лишь результатами своего труда и наслаждаться тихой и спокойной жизнью против отрядов закаленных вояк, закованных в железо, вооруженных до зубов, и обученных пользоваться этим оружием в совершенстве. Разумеется, ничего.
Их было не так много. Намного меньше, чем жителей селения. Но это мало кого могло утешить. Солдаты, привыкшие чувствовать смерть рядом с собой, щедро преподносить ей все новые и новые жертвы, обильно окропляя кровью свое оружие и землю, превращая все окружающее пространство в пустынное пепелище. Монстры, не ведающие пощады, с одинаковым безразличием убивающие и взрослых мужчин, и женщин, и стариков и даже беззащитных детей, включая младенцев.....
В тот миг, когда до меня только начало доходить, что произошло, я находился уже довольно далеко от селения. Меня стремительно уносили оттуда, причем, с такой скоростью, что ветер свистел у меня в ушах так, что я ничего не слышал. Он же резал глаза, вызывая обильное слезотечение. Неудивительно, что мне сначала не удалось рассмотреть, кто же меня нес, схватив настолько крепко, что мне не удавалось даже шелохнуться. А когда смог, то был потрясен практически настолько, насколько меня могла потрясти бойня в моем родном селении. Дядя, доселе никогда не оставлявший трость даже на мгновение, без которой не был в состоянии сделать и шагу, двигался настолько стремительно, совершая невероятные прыжки, что мог с легкостью переплюнуть даже горного козла. Горы, видневшиеся на довольно приличном расстоянии, стремительно приближались. Долина, пересечение которой, по рассказам соседей, занимало больше дня, показалась от такой скорости такой маленькой.
Дядя не дал мне ничего сказать. Просто бросил свой холодный взгляд, от которого поднимавшиеся вопросы сами собой закрылись где-то глубоко-глубоко внутри меня. Я закрыл глаза и сжался, стараясь стать меньше. Было страшно холодно, ветер нещадно продувал насквозь, по телу пробежали мурашки. Ни о чем другом, как о своей жалкой ничтожности сейчас думать было невозможно. Особенно даже если ничтожность собирались укоротить надвое.
То, что произошло потом, помню с трудом. Так уж случилось, что эти события как-то смазались в памяти, оставшись лишь в виде малопонятного пятна — картинки, которую посмотришь и поймешь, что это что-то мрачное, но вот разглядеть детали невозможно. Какие-то столкновения, лязг металла, глухие звуки ударов, нечто теплое и липкое, брызнувшее мне в лицо, пробившийся в ноздри запах гниющих растений и застоявшийся воды, ощущение того, как мою кожу царапают какие-то колючки. Тяжелая холодная рука, на долю секунды схватившая меня за руку, после чего безжизненно повисшая и с силой оторванная от меня дядей. Громкое шипение, резкий запах чего-то тяжелого и тошнотворного. Несколько хлопков за спиной, сотрясшие воздух, тяжелый хрип дяди, кровавый кашель, очередной сильный удар, который, как понимаю, был нанесен по дяде. Самостоятельный полет, резкая боль в районе лопаток, жесткий удар о воду, падение на меня чего-то тяжелого и склизкого. И ощущение, как неведомая сила тянет меня вниз, и грязная вода, оказавшаяся над головой.
