"Большая прогулка" Часть 2. Дочь Бофора.

Большая прогулка.

Часть вторая.

Дочь Бофора.

Если действительность недоступна, чем плоха тогда мечта? Пусть я не та, которую они потеряли, для них я нечто лучшее — идеал, созданный их мечтой.

Рэй Брэдбери. "Марсианские хроники".

-Сначала там был Париж.

-Что ж тут плохого?

-Я в жизни и не мечтала побывать в Париже. А теперь ты навел меня на эти мысли. Париж! И вдруг мне так захотелось в Париж...

Рэй Брэдбери. "Вино из одуванчиков".

1. Монастырская дорога.

2. Девушка.

3. Воспоминания о Фронде.

4. Художества мадемуазель де Бофор.

5. Вокруг да около Бражелонского замка.

6. Бофорочка в "Поющей свинье".

7. О том, что видела аббатисса монастыря Сен-Дени из окон своей обители 1 апреля 1662 года.

8. Холодный камень Сен-Дени.

9. Шевалье де Сен-Дени.

10.Баллада для графа де Шале.

11. Фрондерский цветочек.

12.Во дворце герцога де Бофора.

13.Никогда не говори "никогда".

Глава 1. Монастырксая дорога.

В конце марта 1662 года по дороге, что вела в монастырь Святой Агнессы, во весь опор, разбрызгивая воду в лужах, мчался всадник в мушкетерском плаще.

Не доезжая до монастыря пол-лье, мушкетер спешился, и, взяв коня за повод, повел его в лес, напрямик, по еле заметной тропинке. Животное послушно следовало за хозяином. Вскоре молодой человек исчез в чаще, и только треск сучьев и шорох говорили о его присутствии. При всем желании даже в подзорную трубу невозможно было рассмотреть ни синий плащ королевского мушкетера, ни его черного коня.

Минут через семь-десять после того, как лошадь и всадник исчезли в лесу, послышался тот же шум, и на дорогу вместо юноши вылезла горбатая старуха. В драном чепце, засаленных перчатках, каком-то нелепом балахоне, замотанная шарфом серо-коричневого цвета, она заковылала по дороге, опираясь на палку. "Итак,— бормотала "старушонка", стараясь хромать как можно естественнее и подражать походке старой нищенки, — Посмотрим, все ли мы предусмотрели. Не свалился бы горб, черт его побери!" Ощупав горб, мнимая бабулька убедилась, что все в порядке. "Шпага из-под балахона не торчит, пистолеты за поясом исправны, я только что их проверял. Кинжал наточен. О, да у меня, образно говоря, целый арсенал! Никакой враг мне не страшен! И все это для того, чтобы пробраться в монастырь Святой Агнессы и переговорить с мадемуазель де Бофор..."

На пути "старушонки" возникла огромная лужа. "Дьявольщина! Что твой пролив Па-де-Кале," — выругалась "нищенка". Подобрав балахон, решила было перепрыгнуть лужу. Спохватилась. Попыталась обойти препятствие, но сразу же рассмеялась. "Да разве нищая бабка станет так подбирать подол? Так может держать юбку принцесса Генриетта или ее смазливые девчонки-фрейлины, но уж никак не старая нищенка! Вы деградируете, сударь! Ах, сударь, сударь! Как мало вы знаете свой народ, и какой никудышный актер из вас получился бы, если бы вы родились не бароном, а волей судьбы стали комедиантом. Но ведь вы, господин барон, бывший фрондер. Забыли вы уроки Фронды. Фрондеры должны были играть свои роли лучше, чем труппа модного ныне господина Мольера, ибо для вас плохо сыгранная роль — не свистки, не гнилые помидоры, что полетят на сцену, а просто-напросто смерть. И уроки своего капитана ты тоже подзабыл. А ведь все это нам скоро ой как пригодится! Плохо, сударь, плохо! Деградация полная!"

И, велев себе сгорбиться и шаркать ногами, молодой мушкетер прошел по луже, хотя стройному, полному сил барону было очень трудно воплотиться в образ нищей старухи. Натянув шарф повыше, барон огляделся по сторонам и продолжил свой путь по размытой весенней дороге. "Мне бы только встретиться с мадемуазель де Бофор или с настоятельницей, — продолжал размышлять молодой человек, — А если я, не дай Бог, напорюсь на эту жирную дурищу сестру Урсулу, что сидит как сыч у ворот монастыря и гавкает на всех, она разглядит под шарфом мои усы, тогда все пропало! Ах, дурак я, дурак! Взял бы да сбрил к чертям, так нет, пожалел, решил рискнуть: была не была... Но теперь мне так и мерещится, как эта вредная монашенка останавливает меня и орет дурным голосом: "Мужчина в монастыре! Конец света!"

Тут барон усмехнулся: "Да уж, для сестры Урсулы любой мужчина — конец света, она почему-то вбила себе в голову, что всякий представитель сильного пола — угроза для ее чести, хотя навряд ли найдутся добровольцы на такое дело. Я, например, предпочел бы лишиться головы, чем поцеловать сию толстуху, которая своим присутствием в этой обители подтверждает правило "в семье не без урода", ибо прочие жительницы монастыря Святой Агнессы — очень милое общество, и мне лично не будут угрожать мушкетами, сейчас не 1653 год! Но, случись бестолковой Урсуле, завидев мои усы, ударить в колокол, мое инкогнито будет раскрыто, и тайный разговор с мадемуазель де Бофор не получится.

Эх! Было бы чего жалеть! Подумаешь, усы! Но как в Париж явиться без усов, словно я желторотый сопляк, а? Но как без усов покидать Париж, быть может, навсегда. Ведь я поеду рядом с герцогом де Бофором, как начальник его охраны. А за то время, что нам остается жить на родине, мне никак не отрастить приличные усы. Наверно, это очень глупо, может, ребячливо, но мне все-таки хочется, прощаясь с Парижем, понравиться его жителям, особенно жительницам, ведь, право, не поручусь, что мы все вернемся... А что, если меня не впустят в монастырь и не дадут увидеть ни аббатиссу, и мадемуазель де Бофор? Тогда придется забираться самому. Для этой цели пригодится мое фрондерское снаряжение, которое спрятано вместе с моим конем и шляпой в пещере на Холме Кабанов. Правда, придется возвращаться за всеми этими причиндалами... Надеюсь, за время моего отсутствия никто не украдет ни моего коня, ни мою шляпу. Я, право, затрудняюсь ответиить, что я предпочел бы потерять: и конь и шляпа мне дороги одинаково. Моя шляпа своего рода талисман, и, пока я ношу ее, я верю, что неуязвим! А черное перо на шляпе, что вчера подарил мне Бражелон, отцепив от своего роскошного черного султана — это мой протест, мой траур по Фронде, погибшей уже девять лет назад... Но знать об этом Двору не обязательно: перо подходит к масти моей лошадки, только и всего! Вот как странно получается: дети Всадников с Белыми Перьями на шляпах стали носить черные султаны, бросая этим вызов деспотической власти Людовика Четырнадцатого. Белые Перья на шляпах наших родителей говорили: "Генрих Четвертый жив! Генрих Четвертый с нами! Мы не принимаем его смерть!" Черные перья на шляпах детей не говорят открыто: "Долой Людовика Четырнадцатого!", но наши Черные Перья — наш траур, наш протест, наша боль..."

Тут барон вздохнул, в задумчивости угодив в новую лужу, еще глубже предыдущей, но даже не заметил, что шлепает по глине, пока не увяз в своих красивых ботфортах и совсем замочил подол балахона. Выбравшись на сухое место, барон продолжил свои размышления: "Но если черный султан на шляпе Рауля — траур по его любви и вызов Людовику, на раззолоченной шляпе которого красуются перья всех цветов радуги, то черный султан Оливье — траур по Фронде, по тем лучшим годам моей жизни, что пролетели так быстро, начались так весело, а кончились так печально..."

Путешественник, в котором читатель наверняка узнал молодого барона де Невиля, завидел стены монастыря Святой Агнессы, остроконечную пирамиду колокольни и само здание готического монастыря, свернул с дороги на узкую тропинку и зашагал к монастырским воротам, вновь стараясь войти в роль старой нищенки.

"Все же, тогда, в пятьдесят третьем, когда с Фрондой все было кончено, и меня, раненого, прятали здесь монашенки, мне легче было играть роль больной девицы Оливии... Да Оливье де Невилю и не нужно было играть роль мадемуазель Оливии, потому что я валялся в беспамятстве, когда к монастырю рвались мазаринские солдаты, а вооруженные чем придется монашенки стояли на галерее... И Бог знает, уцелели бы мы все, если бы каратели ворвались в монастырь... Насколько я знаю злодея де Фуа, — тут серые глаза де Невиля потемнели от ненависти, — его головорезы не оставили бы тут камня на камне, а монахини, защищая свою добродетель, были готовы на все... Правда, королевские всадники, к сожалению, не фрондеры, к счастью, не убийцы, прогнали де Фуа с его мародерами... Королевские всадники подоспели вовремя. А теперь я должен успеть! Вперед, барон! Я делаю СВЯТОЕ ДЕЛО — как мы любили говорить в те счастливые времена, и да пошлет мне удачу Господь!"

Глава 2. Девушка..

Барон был уже у самых ворот и лихорадочно придумывал предлог, чтобы постучаться. Сочинил наш молодой человек нечто жалобное: "Милосердные сестры, подайте хлеба вдове доброго католика, отдавшего жизнь за Его Величество под стенами Ла-Рошели..." "Милосердные сестры..." — проблеял барон жалобным голосом, но тихо рассмеялся — так мало просящих интонаций было в его обращении. "Право, я никуда не годный комедиант", — вздохнул Оливье.

Тут ворота монастыря распахнулись и сразу же захлопнулись, выпустив всадницу на светло-серой лошади. Барон шарахнулся в нишу монастырской стены. Всадница поправила длинную серую накидку, вскинула головку, на которой лихо, по-мушкетерски сидела широкополая шляпа с длинными белыми перьями, маленькой ручкой в серой, под цвет накидки перчатке, погладила по шее лошадь, весело воскликнула:

-Хэй! Вперед, Звездочка! — и понеслась вокруг монастырских стен.

Девушка, в которой барон де Невиль сразу узнал герцогиню де Бофор, совершала свою обычную верховую прогулку.

-Она! Анжелика! Какая удача! — обрадовался мушкетер, — Сейчас я ее перехвачу по дороге!

И, решив это, Оливье де Невиль уселся на поваленное грозой дерево и стал ждать, пока мадемуазель де Бофор, сделав круг, покажется с другой стороны. Девушка появилась через несколько минут. Оливье заковылял навстречу. Анжелика де Бофор придержала Звездочку и подъехала к барону.

-Молодая госпожа, — заскулил барон, — Подайте хоть корочку хлебушка несчастной вдовушке доблестного королевского солдата, проливавшего кровь за короля Людовика Тринадцатого под стенами гугенотской цитадели, крепости Ла-Рошель...

-Конечно, бедняжка! — доверчиво воскликнула Анжелика де Бофор, — Конечно, мы тебя накормим! О, несчастная Франция! Разве ты не получаешь пенсию за мужа?

-Ни гроша, барышня, — заныл барон, — Ни гроша ломаного не платит король за моего солдатика, убиенного в кровавой схватке с гугенотами... А какой герой был! — Оливье всхлипнул.

-Какая чудовищная несправедливость! — пылко сказала девушка, — Безобразие! Я постараюсь помочь семье ветерана Ла-Рошели. Как тебя зовут?

-Анна, добрая госпожа, — склонился барон, пряча лицо.

-А как звали твоего мужа?

-Пьер, — назвал готовый рассмеяться барон первое пришедшее в голову имя.

-А дети у вас есть? — участливо расспрашивала девушка.

-Да, мадемуазель, — продолжал легенду де Невиль, — Целый десяток!

-Ой, бедненькая! С ними, наверно, столько хлопот!

-Еще бы, милая барышня! Десять голодных ртов и все пищат: "Мама, матушка, дай хлебушка...", да за мамкину юбку держатся.

Герцогиня де Бофор пошевелила губами, что-то вычисляя и вдруг сказала:

-Постой-ка! Как могут "пищать" дети ветерана Ла-Рошели, когда осада была более тридцати лет назад, и твоего мужа, как ты только что сказала, убили под стенами крепости Ла-Рошель? Что-то долго растут дети героя! Ты меня дурачишь! Ну-ка, посмотри на меня!

"Пора кончать этот маскарад," — подумал Оливье, откинул шарф с лица и выпрямился, роняя свой горб.

-Мужчина! — воскликнула Анжелика, увидев красивые усики барона.

Оливье де Невиль развел руками.

-Увы! Мне пришлось прибегнуть к переодеванию, чтобы увидеть вас, герцогиня. Но судьба сама послала вас мне навстречу.

Анжелика выхватила пистолет из седельной кобуры:

-Ни шагу, или я прострелю вам череп!

-Да вы что, мадемуазель де Бофор! Я ваш друг! Друг! Понимаете? И почему женщины в каждом мужчине видят угрозу для своей чести? Я барон де Невиль! Оливье де Невиль! 1653 год, Фронда, — он вздохнул ,— Вернее, ее конец... Вспомнили? Помните "мадемуазель Оливию", у которой была очень сильная лихорадка...

-Подхваченная "в одной из последних фрондерских баталий", — сказала Анжелика, доверчиво улыбаясь. Она спрятала свое оружие, и, улыбаясь, протянула руку барону, — Здравстуйте, дорогой де Невиль, я очень рада вас видеть! Но... почему такая таинственность, барон?

-Мне необходимо говорить с вами, герцогиня. А какой повод я мог придумать, чтобы встретиться с вами по всем правилам? В женские монастыри не очень охотно впускают мушкетеров.

-Что правда, то правда, Оливье, — засмеялась Анжелика, — Но скажите — что-нибудь случилось?

-Я расскажу вам все новости, герцогиня, но это поваленное дерево — не очень удобное место для беседы.

-Идемте со мной, Оливье, — решительно сказала Анжелика, — Я велю, чтобы вас пропустили. Только пусть бедная вдовушка героя Ла-Рошели опять спрячет усы и не говорит ни слова. Не очень-то опытный вы заговорщик, барон! Может быть вас лучше выдать за Марго, городскую сумасшедшую?

-Марго? Блаженная Марго? Господи, ведь Марго давно убита. При осаде Города. Разве вы не знали?

-Нет, Оливье. Как это случилось?

-Марго закрыла собой рыжего мальчугана, который кидал камнями в солдат, защищая последнюю баррикаду на Ратушной площади... ее могила в саду возле собора Святой Агнессы, и детишки, которые в дни Фронды дразнили ее и кидались камнями, выросли и теперь приносят цветы на ее могилу...

-Несчастная, — прошептала Анжелика, и ее красивые глаза медленно наполнились слеземи, — Вы уверены в этом?

-Мадемуазель де Бофор, я видел это собственными глазами.

-Почему же аббатисса мне ничего не рассказывала?

-Аббатисса, видно, не хотела вас расстраивать, — сказал де Невиль.

Анжелика и Оливье молчали несколько секунд. "Бедная Марго", — повторила Анжелика, встряхнулась, дотронулась до плеча задумавшегося Оливье, погруженного в свои воспоминания.

-Оливье, друг мой, идемте... Закройте лицо получше.

Девушка сама поправила шарф на лице де Невиля. Мушкетер молча последовал за герцогиней де Бофор, которая решительно постучала в ворота монастыря ручкой своего хлыстика, и, ведя в поводу Звездочку, прошла, подобрав подол амазонки, на территорию монастыря Святой Агнессы, не обращая внимание на ворчанье сварливой толстухи Урсулы: "Молодая герцогиня опять какую-то оборванку привела! Занесут они нам, ваши нищие чуму, оспу, проказу — вот увидите! Зря, зря аббатисса потакает вашим причудам!"

Глава 3. Воспоминания о Фронде.

Анжелика и Оливье прошли по коридорам монастыря Святой Агнессы и остановились перед резной деревянной дверью, ведущей в комнату герцогини де Бофор.

-Я работала, — смущенно пояснила Анжелика, — Поэтому там беспорядок. Но вы не обращайте внимания. Прошу вас, барон!

Пропустив молодого человека, Анжелика из предосторожности закрыла дверь на ключ, уселась и предложила де Невилю занять место подле себя. Барон снял свой балахон и положил рядом с накидкой Анжелики, которую девушка сбросила с плеч, едва переступила порог своей комнаты. Оливье с улыбкой взглянул на дочь Бофора. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. Из хорошенькой девочки, которую помнил Оливье по фрондерским событиям, она стала настоящей красавицей. Она сняла свою шляпу, и Оливье залюбовался, восхищенно взглянув на девушку. Золотые локоны были уложены в красивую прическу. Лет десять назад малышке Бофорочке такую прическу сделала герцогиня де Шеврез, и Анжелика с тех пор отдавала предпочтение именно этой прическе. С легкой руки герцогини анжеликины подружки назвали прическу "шевретта", и, надо сказать, она была ей очень и очень к лицу — не меньше чем автору — самой герцогине. На Анжелике была синяя амазонка, состоящая из жакета с полукороткими рукавами, скроенными на манер модных в те годы мужских камзолов и длинная юбка. Из-под полукоротких рукавов виднелись кружева рубашки, отделанной богатыми итальянскими кружевами. Такие же кружева украшали воротник.