"Большая прогулка" Часть 2. Дочь Бофора.

Большая прогулка.

Часть вторая.

Дочь Бофора.

Если действительность недоступна, чем плоха тогда мечта? Пусть я не та, которую они потеряли, для них я нечто лучшее — идеал, созданный их мечтой.

Рэй Брэдбери. "Марсианские хроники".

-Сначала там был Париж.

-Что ж тут плохого?

-Я в жизни и не мечтала побывать в Париже. А теперь ты навел меня на эти мысли. Париж! И вдруг мне так захотелось в Париж...

Рэй Брэдбери. "Вино из одуванчиков".

1. Монастырская дорога.

2. Девушка.

3. Воспоминания о Фронде.

4. Художества мадемуазель де Бофор.

5. Вокруг да около Бражелонского замка.

6. Бофорочка в "Поющей свинье".

7. О том, что видела аббатисса монастыря Сен-Дени из окон своей обители 1 апреля 1662 года.

8. Холодный камень Сен-Дени.

9. Шевалье де Сен-Дени.

10.Баллада для графа де Шале.

11. Фрондерский цветочек.

12.Во дворце герцога де Бофора.

13.Никогда не говори "никогда".

Глава 1. Монастырксая дорога.

В конце марта 1662 года по дороге, что вела в монастырь Святой Агнессы, во весь опор, разбрызгивая воду в лужах, мчался всадник в мушкетерском плаще.

Не доезжая до монастыря пол-лье, мушкетер спешился, и, взяв коня за повод, повел его в лес, напрямик, по еле заметной тропинке. Животное послушно следовало за хозяином. Вскоре молодой человек исчез в чаще, и только треск сучьев и шорох говорили о его присутствии. При всем желании даже в подзорную трубу невозможно было рассмотреть ни синий плащ королевского мушкетера, ни его черного коня.

Минут через семь-десять после того, как лошадь и всадник исчезли в лесу, послышался тот же шум, и на дорогу вместо юноши вылезла горбатая старуха. В драном чепце, засаленных перчатках, каком-то нелепом балахоне, замотанная шарфом серо-коричневого цвета, она заковылала по дороге, опираясь на палку. "Итак,— бормотала "старушонка", стараясь хромать как можно естественнее и подражать походке старой нищенки, — Посмотрим, все ли мы предусмотрели. Не свалился бы горб, черт его побери!" Ощупав горб, мнимая бабулька убедилась, что все в порядке. "Шпага из-под балахона не торчит, пистолеты за поясом исправны, я только что их проверял. Кинжал наточен. О, да у меня, образно говоря, целый арсенал! Никакой враг мне не страшен! И все это для того, чтобы пробраться в монастырь Святой Агнессы и переговорить с мадемуазель де Бофор..."

На пути "старушонки" возникла огромная лужа. "Дьявольщина! Что твой пролив Па-де-Кале," — выругалась "нищенка". Подобрав балахон, решила было перепрыгнуть лужу. Спохватилась. Попыталась обойти препятствие, но сразу же рассмеялась. "Да разве нищая бабка станет так подбирать подол? Так может держать юбку принцесса Генриетта или ее смазливые девчонки-фрейлины, но уж никак не старая нищенка! Вы деградируете, сударь! Ах, сударь, сударь! Как мало вы знаете свой народ, и какой никудышный актер из вас получился бы, если бы вы родились не бароном, а волей судьбы стали комедиантом. Но ведь вы, господин барон, бывший фрондер. Забыли вы уроки Фронды. Фрондеры должны были играть свои роли лучше, чем труппа модного ныне господина Мольера, ибо для вас плохо сыгранная роль — не свистки, не гнилые помидоры, что полетят на сцену, а просто-напросто смерть. И уроки своего капитана ты тоже подзабыл. А ведь все это нам скоро ой как пригодится! Плохо, сударь, плохо! Деградация полная!"

И, велев себе сгорбиться и шаркать ногами, молодой мушкетер прошел по луже, хотя стройному, полному сил барону было очень трудно воплотиться в образ нищей старухи. Натянув шарф повыше, барон огляделся по сторонам и продолжил свой путь по размытой весенней дороге. "Мне бы только встретиться с мадемуазель де Бофор или с настоятельницей, — продолжал размышлять молодой человек, — А если я, не дай Бог, напорюсь на эту жирную дурищу сестру Урсулу, что сидит как сыч у ворот монастыря и гавкает на всех, она разглядит под шарфом мои усы, тогда все пропало! Ах, дурак я, дурак! Взял бы да сбрил к чертям, так нет, пожалел, решил рискнуть: была не была... Но теперь мне так и мерещится, как эта вредная монашенка останавливает меня и орет дурным голосом: "Мужчина в монастыре! Конец света!"

Тут барон усмехнулся: "Да уж, для сестры Урсулы любой мужчина — конец света, она почему-то вбила себе в голову, что всякий представитель сильного пола — угроза для ее чести, хотя навряд ли найдутся добровольцы на такое дело. Я, например, предпочел бы лишиться головы, чем поцеловать сию толстуху, которая своим присутствием в этой обители подтверждает правило "в семье не без урода", ибо прочие жительницы монастыря Святой Агнессы — очень милое общество, и мне лично не будут угрожать мушкетами, сейчас не 1653 год! Но, случись бестолковой Урсуле, завидев мои усы, ударить в колокол, мое инкогнито будет раскрыто, и тайный разговор с мадемуазель де Бофор не получится.

Эх! Было бы чего жалеть! Подумаешь, усы! Но как в Париж явиться без усов, словно я желторотый сопляк, а? Но как без усов покидать Париж, быть может, навсегда. Ведь я поеду рядом с герцогом де Бофором, как начальник его охраны. А за то время, что нам остается жить на родине, мне никак не отрастить приличные усы. Наверно, это очень глупо, может, ребячливо, но мне все-таки хочется, прощаясь с Парижем, понравиться его жителям, особенно жительницам, ведь, право, не поручусь, что мы все вернемся... А что, если меня не впустят в монастырь и не дадут увидеть ни аббатиссу, и мадемуазель де Бофор? Тогда придется забираться самому. Для этой цели пригодится мое фрондерское снаряжение, которое спрятано вместе с моим конем и шляпой в пещере на Холме Кабанов. Правда, придется возвращаться за всеми этими причиндалами... Надеюсь, за время моего отсутствия никто не украдет ни моего коня, ни мою шляпу. Я, право, затрудняюсь ответиить, что я предпочел бы потерять: и конь и шляпа мне дороги одинаково. Моя шляпа своего рода талисман, и, пока я ношу ее, я верю, что неуязвим! А черное перо на шляпе, что вчера подарил мне Бражелон, отцепив от своего роскошного черного султана — это мой протест, мой траур по Фронде, погибшей уже девять лет назад... Но знать об этом Двору не обязательно: перо подходит к масти моей лошадки, только и всего! Вот как странно получается: дети Всадников с Белыми Перьями на шляпах стали носить черные султаны, бросая этим вызов деспотической власти Людовика Четырнадцатого. Белые Перья на шляпах наших родителей говорили: "Генрих Четвертый жив! Генрих Четвертый с нами! Мы не принимаем его смерть!" Черные перья на шляпах детей не говорят открыто: "Долой Людовика Четырнадцатого!", но наши Черные Перья — наш траур, наш протест, наша боль..."

Тут барон вздохнул, в задумчивости угодив в новую лужу, еще глубже предыдущей, но даже не заметил, что шлепает по глине, пока не увяз в своих красивых ботфортах и совсем замочил подол балахона. Выбравшись на сухое место, барон продолжил свои размышления: "Но если черный султан на шляпе Рауля — траур по его любви и вызов Людовику, на раззолоченной шляпе которого красуются перья всех цветов радуги, то черный султан Оливье — траур по Фронде, по тем лучшим годам моей жизни, что пролетели так быстро, начались так весело, а кончились так печально..."

Путешественник, в котором читатель наверняка узнал молодого барона де Невиля, завидел стены монастыря Святой Агнессы, остроконечную пирамиду колокольни и само здание готического монастыря, свернул с дороги на узкую тропинку и зашагал к монастырским воротам, вновь стараясь войти в роль старой нищенки.

"Все же, тогда, в пятьдесят третьем, когда с Фрондой все было кончено, и меня, раненого, прятали здесь монашенки, мне легче было играть роль больной девицы Оливии... Да Оливье де Невилю и не нужно было играть роль мадемуазель Оливии, потому что я валялся в беспамятстве, когда к монастырю рвались мазаринские солдаты, а вооруженные чем придется монашенки стояли на галерее... И Бог знает, уцелели бы мы все, если бы каратели ворвались в монастырь... Насколько я знаю злодея де Фуа, — тут серые глаза де Невиля потемнели от ненависти, — его головорезы не оставили бы тут камня на камне, а монахини, защищая свою добродетель, были готовы на все... Правда, королевские всадники, к сожалению, не фрондеры, к счастью, не убийцы, прогнали де Фуа с его мародерами... Королевские всадники подоспели вовремя. А теперь я должен успеть! Вперед, барон! Я делаю СВЯТОЕ ДЕЛО — как мы любили говорить в те счастливые времена, и да пошлет мне удачу Господь!"

Глава 2. Девушка..

Барон был уже у самых ворот и лихорадочно придумывал предлог, чтобы постучаться. Сочинил наш молодой человек нечто жалобное: "Милосердные сестры, подайте хлеба вдове доброго католика, отдавшего жизнь за Его Величество под стенами Ла-Рошели..." "Милосердные сестры..." — проблеял барон жалобным голосом, но тихо рассмеялся — так мало просящих интонаций было в его обращении. "Право, я никуда не годный комедиант", — вздохнул Оливье.

Тут ворота монастыря распахнулись и сразу же захлопнулись, выпустив всадницу на светло-серой лошади. Барон шарахнулся в нишу монастырской стены. Всадница поправила длинную серую накидку, вскинула головку, на которой лихо, по-мушкетерски сидела широкополая шляпа с длинными белыми перьями, маленькой ручкой в серой, под цвет накидки перчатке, погладила по шее лошадь, весело воскликнула:

-Хэй! Вперед, Звездочка! — и понеслась вокруг монастырских стен.

Девушка, в которой барон де Невиль сразу узнал герцогиню де Бофор, совершала свою обычную верховую прогулку.

-Она! Анжелика! Какая удача! — обрадовался мушкетер, — Сейчас я ее перехвачу по дороге!

И, решив это, Оливье де Невиль уселся на поваленное грозой дерево и стал ждать, пока мадемуазель де Бофор, сделав круг, покажется с другой стороны. Девушка появилась через несколько минут. Оливье заковылял навстречу. Анжелика де Бофор придержала Звездочку и подъехала к барону.

-Молодая госпожа, — заскулил барон, — Подайте хоть корочку хлебушка несчастной вдовушке доблестного королевского солдата, проливавшего кровь за короля Людовика Тринадцатого под стенами гугенотской цитадели, крепости Ла-Рошель...

-Конечно, бедняжка! — доверчиво воскликнула Анжелика де Бофор, — Конечно, мы тебя накормим! О, несчастная Франция! Разве ты не получаешь пенсию за мужа?

-Ни гроша, барышня, — заныл барон, — Ни гроша ломаного не платит король за моего солдатика, убиенного в кровавой схватке с гугенотами... А какой герой был! — Оливье всхлипнул.

-Какая чудовищная несправедливость! — пылко сказала девушка, — Безобразие! Я постараюсь помочь семье ветерана Ла-Рошели. Как тебя зовут?

-Анна, добрая госпожа, — склонился барон, пряча лицо.

-А как звали твоего мужа?

-Пьер, — назвал готовый рассмеяться барон первое пришедшее в голову имя.

-А дети у вас есть? — участливо расспрашивала девушка.

-Да, мадемуазель, — продолжал легенду де Невиль, — Целый десяток!

-Ой, бедненькая! С ними, наверно, столько хлопот!

-Еще бы, милая барышня! Десять голодных ртов и все пищат: "Мама, матушка, дай хлебушка...", да за мамкину юбку держатся.

Герцогиня де Бофор пошевелила губами, что-то вычисляя и вдруг сказала:

-Постой-ка! Как могут "пищать" дети ветерана Ла-Рошели, когда осада была более тридцати лет назад, и твоего мужа, как ты только что сказала, убили под стенами крепости Ла-Рошель? Что-то долго растут дети героя! Ты меня дурачишь! Ну-ка, посмотри на меня!

"Пора кончать этот маскарад," — подумал Оливье, откинул шарф с лица и выпрямился, роняя свой горб.

-Мужчина! — воскликнула Анжелика, увидев красивые усики барона.

Оливье де Невиль развел руками.

-Увы! Мне пришлось прибегнуть к переодеванию, чтобы увидеть вас, герцогиня. Но судьба сама послала вас мне навстречу.

Анжелика выхватила пистолет из седельной кобуры:

-Ни шагу, или я прострелю вам череп!

-Да вы что, мадемуазель де Бофор! Я ваш друг! Друг! Понимаете? И почему женщины в каждом мужчине видят угрозу для своей чести? Я барон де Невиль! Оливье де Невиль! 1653 год, Фронда, — он вздохнул ,— Вернее, ее конец... Вспомнили? Помните "мадемуазель Оливию", у которой была очень сильная лихорадка...

-Подхваченная "в одной из последних фрондерских баталий", — сказала Анжелика, доверчиво улыбаясь. Она спрятала свое оружие, и, улыбаясь, протянула руку барону, — Здравстуйте, дорогой де Невиль, я очень рада вас видеть! Но... почему такая таинственность, барон?

-Мне необходимо говорить с вами, герцогиня. А какой повод я мог придумать, чтобы встретиться с вами по всем правилам? В женские монастыри не очень охотно впускают мушкетеров.

-Что правда, то правда, Оливье, — засмеялась Анжелика, — Но скажите — что-нибудь случилось?

-Я расскажу вам все новости, герцогиня, но это поваленное дерево — не очень удобное место для беседы.

-Идемте со мной, Оливье, — решительно сказала Анжелика, — Я велю, чтобы вас пропустили. Только пусть бедная вдовушка героя Ла-Рошели опять спрячет усы и не говорит ни слова. Не очень-то опытный вы заговорщик, барон! Может быть вас лучше выдать за Марго, городскую сумасшедшую?

-Марго? Блаженная Марго? Господи, ведь Марго давно убита. При осаде Города. Разве вы не знали?

-Нет, Оливье. Как это случилось?

-Марго закрыла собой рыжего мальчугана, который кидал камнями в солдат, защищая последнюю баррикаду на Ратушной площади... ее могила в саду возле собора Святой Агнессы, и детишки, которые в дни Фронды дразнили ее и кидались камнями, выросли и теперь приносят цветы на ее могилу...

-Несчастная, — прошептала Анжелика, и ее красивые глаза медленно наполнились слеземи, — Вы уверены в этом?

-Мадемуазель де Бофор, я видел это собственными глазами.

-Почему же аббатисса мне ничего не рассказывала?

-Аббатисса, видно, не хотела вас расстраивать, — сказал де Невиль.

Анжелика и Оливье молчали несколько секунд. "Бедная Марго", — повторила Анжелика, встряхнулась, дотронулась до плеча задумавшегося Оливье, погруженного в свои воспоминания.

-Оливье, друг мой, идемте... Закройте лицо получше.

Девушка сама поправила шарф на лице де Невиля. Мушкетер молча последовал за герцогиней де Бофор, которая решительно постучала в ворота монастыря ручкой своего хлыстика, и, ведя в поводу Звездочку, прошла, подобрав подол амазонки, на территорию монастыря Святой Агнессы, не обращая внимание на ворчанье сварливой толстухи Урсулы: "Молодая герцогиня опять какую-то оборванку привела! Занесут они нам, ваши нищие чуму, оспу, проказу — вот увидите! Зря, зря аббатисса потакает вашим причудам!"

Глава 3. Воспоминания о Фронде.

Анжелика и Оливье прошли по коридорам монастыря Святой Агнессы и остановились перед резной деревянной дверью, ведущей в комнату герцогини де Бофор.

-Я работала, — смущенно пояснила Анжелика, — Поэтому там беспорядок. Но вы не обращайте внимания. Прошу вас, барон!

Пропустив молодого человека, Анжелика из предосторожности закрыла дверь на ключ, уселась и предложила де Невилю занять место подле себя. Барон снял свой балахон и положил рядом с накидкой Анжелики, которую девушка сбросила с плеч, едва переступила порог своей комнаты. Оливье с улыбкой взглянул на дочь Бофора. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. Из хорошенькой девочки, которую помнил Оливье по фрондерским событиям, она стала настоящей красавицей. Она сняла свою шляпу, и Оливье залюбовался, восхищенно взглянув на девушку. Золотые локоны были уложены в красивую прическу. Лет десять назад малышке Бофорочке такую прическу сделала герцогиня де Шеврез, и Анжелика с тех пор отдавала предпочтение именно этой прическе. С легкой руки герцогини анжеликины подружки назвали прическу "шевретта", и, надо сказать, она была ей очень и очень к лицу — не меньше чем автору — самой герцогине. На Анжелике была синяя амазонка, состоящая из жакета с полукороткими рукавами, скроенными на манер модных в те годы мужских камзолов и длинная юбка. Из-под полукоротких рукавов виднелись кружева рубашки, отделанной богатыми итальянскими кружевами. Такие же кружева украшали воротник.

-Вы из Парижа, Оливье? — спросила Анжелика.

-Почти, — ответил барон, — Но сказать, что я прямо из Парижа, милая герцогиня, было бы ошибкой. Я из Блуа, точнее, не из самого города.... Впрочем, не будем пока уточнять мой маршрут. Мы проезжали Блуа с вашим отцом, герцогом де Бофором.

-Вы видели моего отца, господин де Невиль? — живо спросила Анжелика, — Давно ли?

-Только вчера.

-Я так соскучилась по батюшке! — воскликнула Анжелика, — Здесь такая скука!

Де Невиль сочувственно вздохнул:

-Понимаю вас, мадемуазель...

-Но рассказывайте, как он, что нового? У герцога все в порядке? — тревожно спросила герцогиня де Бофор, — Знаете, мой друг, многое о его дуэлях и других... приключениях... я узнаю уже постфактум...

-Не волнуйтесь, мадемуазель, господин герцог в добром здравии. Так вы очень хотите видеть вашего отца? — спросил Оливье.

-Конечно, очень хочу! Но я не могу покинуть монастырь, пока герцог не вызовет меня сам, и мне остается только ждать его.

-Кажется, у вас есть шанс встретиться с герцогом и без его вызова, — промолвил барон.

-Каким же образом, сударь, я, право, не понимаю? — удивилась Бофорочка.

-Попросите аббатису отпустить вас в Париж попрощаться с герцогом де Бофором. Причина важная; она не сможет отказать вам, я уверен.

-Попрощаться, вы сказали? Мой отец уезжает?

-Да, мадемуазель.

-Куда же?

-На войну...

-На войну?! — вскричала Анжелика, — Боже мой! Отец как-то писал, что, возможно, скоро уедет и надолго.... Но я не думала, что так скоро... Я думала, это лето мы проведем вместе.... А с кем же мы будем воевать, ведь Мазарини умер, с Испанией мир, с Англией тоже, и Фронда давно закончилась.

-С мусульманскими пиратами, мадемуазель Анжелика.

-Ой! Правда?

-Истинная, правда! А вы сможете проводить герцога — Великого Адмирала.

-Настоятельница, конечно, меня отпустила бы.... Но если отец рассердится? Он сам непременно заедет ко мне попрощаться. Не могу вспомнить, чтобы герцог пускался в опасное предприятие, не поцеловав меня на прощанье! В детстве я очень радовалась неожиданным визитам и подаркам герцога.... А потом, уже стала кое-что понимать.... Но аббатиса? Как ей объяснить? Что придумать? Письмо от отца? Но где это письмо — она велит показать.... А вас я ей не могу предъявить, сами понимаете.... Надо что-то придумать. Это все ваши новости, милый Оливье? А вы, вы-то сами? Как вы поживаете?

-У меня все отлично — я тоже уезжаю с герцогом де Бофором, мадемуазель Анжелика. Мне поручена личная охрана его светлости.

-Берегите отца, господин де Невиль! Обещайте мне это!

-Слово дворянина, мадемуазель!

-Да хранит вас Бог, — прошептала Бофорочка, — Опять война.... И когда же закончатся все эти войны?

Де Невиль молча, пожал плечами.

-Благодарю вас, барон, что предупредили меня... Вы.... Это все, что вы хотели мне сказать?

-Не совсем.... У меня к вам... просьба не просьба... Я хотел поведать вам некий секрет, скажем так.... Но сначала...

Анжелика! Вы помните Фронду?

Анжелика сидела в кресле, прищурив глаза и задумчиво смотрела мимо барона де Невиля в окно. В ее сознании проносились картины пяти лет гражданской войны.

...Герцог де Бофор, окруженный своими всадниками во дворе Вандомского дворца...

...Парижские улицы. Шумная толпа. Она, Анжелика, в венке из колосьев сидит перед отцом в седле, а Бофор машет шляпой, отвечая на приветствия народа...

... Великий Конде, который не то в шутку не то всерьез назвал ее "Юной Богиней Фронды" и молодые дворяне из его свиты, "Ангелочки Принца Конде"...

...Рогатка-Фронда, подарок графа де Ла Фера, символ Фронды. Рогатка, которая служила залогом в карточной игре Анжелики и короля Людовика Четырнадцатого, в те годы еще ребенка...

...Вандомская охота — первая в ее жизни взрослая охота... Прикрытие для тайного совещания фрондерских лидеров...

...Грохот пушек, от которых дрожали стекла витражей в монастыре Святой Агнессы...

...И многое другое...

-Да, Оливье, я помню Фронду, — прошептала Анжелика, — И буду помнить всю мою жизнь...

-Вы были тогда совсем ребенком, мадемуазель де Бофор, но я позволю себе напомнить вам о некоторых событиях, имевших место около девяти лет тому назад...

-Это были в основном грустные события, — печально сказала Бофорочка, — Фронда была разбита. Восставший город захватили королевские солдаты. Началась резня.... В этой бойне погибли многие наши друзья... Горожане сопротивлялись отчаянно, но силы были слишком неравны. Пушек на стенах Города, как когда-то мечтала его сеньора, герцогиня де Шеврез, не оказалось...

-Вы не совсем правы, милая принцесса, — уточнил де Невиль, — Как участник восстания в Городе, позволю заметить, что одна пушка у нас все-таки была. Ее, между прочим, выкрали то ли слуги, то ли пажи герцогини, подпоив солдат короля. Мы звали нашу пушку Королевой... Но что там одна пушка, когда на Город шел артиллерийский полковник граф де Фуа с целыми батареями! А о защите Города я сейчас не буду говорить... Право, не стоит о грустном. Скажу только, что, когда последняя баррикада между Ратушей и Собором готова была пасть, наш предводитель, граф Генрих Д'Орвиль велел мне выбираться из Города... Мне как раз тогда в плечо попала мушкетная пуля... Я должен был передать записку вдове его брата, вашей аббатиссе.... В город уже ворвались солдаты графа де Фуа.... А я выбрался через пролом в крепостной стене недалеко от ворот Сент-Женевьев. Мне, наверно, не добраться бы живым до монастыря святой Агнессы.... Но, хотя в пригородном лесу я и наскочил на королевскую армию, мне повезло — дорогу контролировали кавалеристы виконта де Тюррена.

Ребята Тюррена оказались моими знакомыми и пропустили меня... по старой дружбе. А я попросил их перехватить инициативу у графа де Фуа и пощадить побежденных горожан, в чем они меня заверили с всей искренностью, так как их командир, господин де Тюррен, уже был на подходе. И слово свое сдержали: Тюррен, явившись в Город со своими всадниками, велел графу де Фуа прекратить террор по отношению к населению. Горожане кричали: `'Милосердия! Милосердия!'' Повстанцы братались с тюрреновцами. И господин де Тюррен предупредил полковника, что всякий из его людей, пойманный на месте преступления — а в Городе начались грабежи, пожары, насилие, мародерство — будет повешен на месте. Тюррен и его люди руководили тушением пожаров. К ним присоединились и горожане. Город был спасен, а граф, чуть не предавший мятежный Город огню, по приказу виконта де Тюррена убрался из Города под улюлюканье мальчишек и проклятия женщин.

-Молодец Тюррен! Впрочем, дорогой Оливье, об этом я знала... со слов участников тех событий.

-Но граф де Фуа начал хозяйничать в окрестностях. Его люди окружили монастырь, и мы, уцелевшие фрондеры, вновь оказались в опасности. Как зловещая тень, появлялся этот страшный человек, грабил фрондерские замки, наживая на войне огромное состояние. Правда, от монастыря Святой Агнессы его спровадили кавалеристы Тюррена, чуть не вступив с ним в драку...

-И это я помню, — прошептала Бофорочка, — Мы все тогда чудом остались живы, дорогой Оливье...

-Но вот в замок графа де Линьет они не успели...

-А сейчас полковник де Фуа генерал, если я не ошибаюсь, — промолвила Анжелика.

-Вы не ошибаетесь, мадемуазель де Бофор, — сдерживая ярость, сказал де Невиль, — Но я не о графе де Фуа собирался вам говорить, это так, образно говоря, к слову пришлось.... Но, раз уж к слову... Племянник графа, Серж де Фуа, сын его старшего брата, фрондер, попал к дядюшке в плен, когда Конде потерпел поражение от королевской армии при битве в Дюнах. И знаете, что предложил дядюшка, чтобы сохранить жизнь родному племяннику? Подписать бумагу, по которой майорат достанется ему, а не законному наследнику, молодому графу. Он прямо так и заявил, что мятежникам замки и земли ни к чему, и, если де Фуа-младший не хочет быть повешенным, пусть немедленно подписывает отречение от своих прав в его, дядину, пользу. Повешенным молодой де Фуа, конечно, быть не хотел. Плюнул и подписал, в обмен на жизнь и свободу. И остался без гроша.

-Вот негодяй! Стойте-ка! Это тот самый граф, старый хрыч, который женился на Жюльетте де Линьет? Вы вроде за ней немного ухаживали, барон, когда начали поправляться...

-Не то чтобы очень... Я просто старался быть учтивым с барышней.... Тогда, Юная Богиня Фронды, я не такой уж был шалопай, извините.... И воспитанницу Жюльетту де Линьет я почти не помню — лихорадка, ранение. Вот вас и вашу подругу Женевьеву я помню лучше.

-Да, правда, я забыла. Брат-близнец увез сестричку, еще, когда у вас было "состояние средней тяжести", и вы не могли запомнить будущую графиню де Фуа... А Женевьеву вы вспоминаете?

-Ребячество, мадемуазель де Бофор! — улыбнулся Оливье, не собираясь посвящать невинную дочь герцога де Бофора в тайну своих отношений с повзрослевшей Женевьевой, женой богатого маркиза.

-Но, раз уж мы заговорили о моей ране, я позволю себе напомнить вам, как вы, наша крошка-Анжелика, помогали в те роковые дни аббатисе. Простите, воспоминания нахлынули... Ох! Черт побери, черт побери сто раз того сукиного сына, что всадил мне в плечо пулю из своего окаянного мушкета! У меня глаза лезли на лоб от сумасшедшей боли, когда аббатиса пыталась извлечь пулю.... А потом, когда этот кошмар закончился, помню, как вы, крошка наша, ангелочек, вы вытирали кружевным платочком своим с бофоровским гербом и вашим инициалами пот с моего лба. Ваше нежное личико склонилось к моему изголовью. Вы были тогда такой малюткой, милая Анжелика, и такой доброй девочкой! Помню, у вас еще волосы были повязаны голубой ленточкой и распущены по плечам, самая модная в те годы прическа — аль-анфан, под Людовика Четырнадцатого.... И вы говорили мне такие милые словечки! "Не плачьте, барончик, не плачьте, миленький, хорошенький", и все это так мило, по-детски, вашим нежным детским серебристым голосочком. Мне тогда вы очень помогли, маленькая дочь герцога де Бофора! Именно вы, а не ваши старшие товарки! Вот я и решил, вспоминая ваш нежный лепет — ведь я не плакал при вас.... А было от чего не то, что плакать — орать!..

-Что вы решили, Оливье?

-Сейчас, соберусь с мыслями... А вы стали еще прекраснее, и прическа "шевретта" вам очень к лицу. Больше, чем та, детская, с голубой лентой...

-Ну что вы, Оливье... — покраснела Анжелика, — Вы очень любезны, но я... Мне тогда было жаль вас до слез... Вы казались мне таким героем и так мужественно переносили боль! Женщины всегда приходят на помощь, когда мужчинам плохо.... В этом наша миссия на земле — так нас учит госпожа настоятельница.... А вы, как настоящий рыцарь, еще поцеловали руку аббатисе... и мне... и потом уже сознание потеряли...

Оливье улыбнулся, вспоминая пухлую детскую ручонку с кружевным платочком.

-Вы, верно, понимаете ваше миссию на земле, Юная Богиня Фронды.... Так вот что я подумал... Пуля... Что пуля! Я потом даже стал хвастаться этим, с позволения сказать сувениром. На шее ношу, на шнурке — как талисман. Я речь веду к тому, что вы, такая добрая...

-Разве я добрая? Я бываю иногда ужасной злюкой! Де Фуа, карателя этого, я просто ненавижу!

-Я тоже, и не только я. Послушайте, это важно! То участие, которое вы проявили к "вдове солдатика", ваши слезы при упоминании о блаженной Марго, ваше поведение, еще совсем маленькой девочки, когда монастырь укрывал оставшихся в живых фрондеров, — все это говорит о вашем добром сердце, мадемуазель де Бофор.... И, к тому же, вы так же прекрасны, как добры...

-Я просто... стараюсь жить по законам Христа, — смущенная похвалами мушкетера, сказала Бофорочка, — Но это очень трудно, и не всегда у меня получается, хотя я стараюсь. Я ведь католичка.

-Вы ангел, — сказал Оливье, — Ангел-то мне и нужен. И вы мне можете помочь в одном очень сложном деле.

-Нужна моя помощь? — с готовностью спросила герцогиня де Бофор.

-Да, дорогая Анжелика! Очень нужна!

-Что я должна сделать? — спросила Анжелика, — Кто нуждается в помощи? Вы? Отец? Еще кто-то?

-Еще кто-то.... И мне кажется, только у вас, одной в целом мире это получится! Если вы поможете,... а может быть, даже спасете одного человека. Это ведь святое дело, не так ли?

-Разумеется, — кивнула девушка, — Но кто он, и какая опасность ему угрожает?

-Мой друг, — сказал Оливье, — Сейчас вы все узнаете.

Глава 4. Художества мадемуазель де Бофор.(Два слова — и перчатка).

Сразу взять быка за рога и начать трудный разговор о своем друге, которому, как поняла со слов Оливье Анжелика, грозила какая-то беда, молодой мушкетер не решился. Он встал, прошелся по комнате, подошел к окну, взглянул через плечо на столик, где были разложены мотки и катушки разноцветных ниток, золотистой и серебряной проволоки, пакетики с бисером и коробочки с блестками и лежала начатая Анжеликой работа. Она-то и привлекла внимание молодого человека.

-Вы позволите? — спросил барон, смотря на вышивку.

-Я только начала, — смущенно сказала Анжелика. Щеки девушки покрылись ярким румянцем.

-Насколько я понял ваш замысел, принцесса, это знаменитый граф Роланд, и ваша работа изображает смерть Роланда в Ронсевальском ущелье...

-"Смерть" Роланда? — переспросила Анжелика, — Скажем так... — и покраснела еще сильнее.

-Очень живо схвачено движение, — похвалил барон де Невиль, любуясь начатой вышивкой, — Рука, перчатка... Прелестная работа, мадемуазель де Бофор! Так вы такими видите французских рыцарей?

-Тут еще чего-то не хватает. Видите, я только контуром наметила ангела, который "берет" ...перчатку у Роланда, но, видите? — ангел у меня получился почему-то похож на девушку...

-Ангел похож на вас, мадемуазель, — улыбаясь, заметил Оливье.

-Ой! Оливье! Что это вы говорите!

У Анжелики очень сильно забилось сердце.

-Да вы и так похожи на ангела, — сказал барон.

-Вы это уже говорили, барон де Невиль, и зря! Ну, какой же я ангел? Разве что имя! Но — "Что имя?" — как сказал поэт.

-Как сказала Джульетта, — уточнил Оливье.

-Барон, вы слишком добры. Вот отец, он меня называет и ведьмочкой, и бесенком, и чертовкой.

-Это он любя. В беседе с нами он называет вас своим ангелом. Милый герцог всегда так — в глаза ворчит, ругается, а за глаза восхваляет. Он такой, ваш отец. Вам ли не знать эту его повадку! А согласитесь, принцесса, это лучше, чем в глаза говорить комплименты, а за глаза — злословить, как это часто случается при Дворе нашего короля...

-Я тоже, такая как отец. Но я вредная злючка, и чаще всего ругаюсь и спорю с теми, кого больше всех люблю и уважаю. Им от меня больше всего достается. Если человек мне безразличен, я не спорю и не ругаюсь. И получается, что я обижаю людей против своей воли. Именно тех, кто мне дорог. Разве так поступают ангелы?

-Приму к сведению, — сказал Оливье, — Меня, например, вы еще не обругали.

-Не успела, — вздохнула Анжелика, — Вы же еще ничего не натворили.

Оливье засмеялся.

-Что же касается доблестного рыцаря Роланда, — пробормотал де Невиль, рассматривая анжеликину работу, поворачивая вышивку то вправо, то влево.

-Вам не нравится мой рыцарь? Я только начала, повторяю, барон....И потом, я вышивала... Роланда... таким, каким его вижу.... В моей книге "Песнь о Роланде" картинки просто ужасные! Я даже читать не могла спокойно! Читаю, и скорее страничку переворачиваю. Ну не такие они все! И тогда я решила сделать по-своему. Таким, каким представляю... графа бретонской марки, племянника Шарлеманя...

-Ангельски красивым, с большими синими глазами и длинными кудрями. Вы влюблены в графа бретонской марки, племянника Шарлеманя? Мы, ваши современники, будем ревновать вас к прошлому, — любезнейшим тоном сказал де Невиль.

Не отвечая на лукавый вопрос Оливье, Анжелика проговорила:

-Но история не донесла до нас подлинный портрет племянника Шарлеманя, и я могу представлять его так, как мне угодно. Только не смейтесь надо мной, барон!

-Я и не думаю смеяться, мадемуазель! Мне очень нравится ваш граф, правда! Хотя образ получился, наверно, идеализированный. Это видно даже по незаконченной вышивке.

-Разве это плохо? Роланд, цвет французского рыцарства...

-И не один еще век будет волновать воображение наших прекрасных дам, — все тем же любезным тоном говорил Оливье, — И его трагическая тень... Эх! Мадемуазель де Бофор! Зачем искать героев в прошлом, взгляните повнимательнее вокруг себя.... А знаете, ваш граф мне кого-то напоминает...

Анжелика взяла из рук Оливье свою вышивку.

-Вот еще! Что за глупости вы говорите, господин де Невиль!

Оливье улыбнулся.

-Вы начинаете ругать меня, мадемуазель?

-Извините...Я пыталась создать образ ... идеального рыцаря. И если он у меня получился слишком красивым, приукрашенным, как вы изволили заметить, я не виновата. Я так вижу... Я таким представляю...

-Идеального рыцаря? Не обижайтесь, пожалуйста, дорогая Анжелика, я восхищен вашим искусством!

Анжелика пересела к своему столику и стала сматывать нитки, складывая в корзиночку. Начатую вышивку с графом бретонской марки девушка спрятала в боковое отделение своей корзиночки, прикрыв лоскутками.

"Она, наверно, в куклы еще играет, — подумал Оливье, вздыхая, — Тем лучше.... Или...тем хуже?"

-Вы обиделись, принцесса? — мягко спросил он.

-Я переделаю лицо Роланду, раз он слишком красивый. Просто... я давно не видела... кое-кого...

-Нет-нет, оставьте все как есть, пожалуйста! — возразил Оливье, — Пусть остается таким. Это все-таки легенда. Вы не очень точны в изображении оружия и доспехов, они изображены... наивно, я сказал бы, но именно эта наивность и составляет главную прелесть вашей работы.

-Наивность? То есть, господин де Невиль, я просто дурочка? И, глядя на моих рыцарей, всякий скажет, что их придумала женщина?

-Много ли вы видели мужчин, занятых вышиванием, принцесса? — рассмеялся Оливье.

-Нет, лучше друг друга шпагами колоть, — вздохнула Бофорочка, — Лучше заниматься мужскими делами — палить из пушек, загонять насмерть несчастных лошадей, стрелять в загнанных зверей, жечь города... Я не о технике работы говорю, а о рисунке! Разве вы меня не поняли?

-Доспехи и мечи в эпоху Карла Великого были... немного не такими, — мягко сказал Оливье, — Панцирь Роланда похож, скорее, на кирасу нашего времени, да и легендарный меч — на шпагу семнадцатого века. Мне это даже нравится — вы приблизили к нам древнюю легенду. Конечно, я могу нарисовать вам, как мог выглядеть знаменитый Дюрандаль, конечно, вы можете его скопировать, и никто вас не упрекнет в неточности.... И все-таки ВАШ взгляд на те далекие события останется ВАШИМ взглядом.

-Вот как?* — спросила Анжелика.

................................................................................................

* Словосочетание, которое частенько употреблял Рауль в беседе с маленькой Бофорочкой.

................................................................................................

Оливье вздрогнул.

-Странно, — пробормотал он себе под нос, — Уже было*.

.................................................................................................

* Француз Оливье, конечно, сказал deja vu.

...................................................................................................

-Что вас так удивило, господин де Невиль?

-Ничего, ничего, мадемуазель... Я хотел только сказать, что в Ронсевале все было далеко не так красиво, как на вашей картинке, по всей вероятности.... Там было, скорее всего, много грязи и кровищи.... И война, когда видишь ее вблизи, очень отвратительное дело, совершенно лишенное поэзии. Вы, такая утонченная и поэтическая, наверно, считаете теперь, что я грубое животное, не способное, образно говоря, оценить по достоинству вашу прелестную работу.

Анжелика хихинула.

-Ну конечно, — вздохнул Оливье, — По сравнению с моим эпическим тезкой — тем Оливье — я деградирую!

Анжелика захохотала.

-Разве я сказал что-то смешное?

-Не обижайтесь, дорогой де Невиль... Я не только злючка, я еще и хохотушка. Только, образно говоря, не надо... хи-хи-хи!

д-д-деградировать...

Тут лицо Бофорочки стало серьезным, — А то, что вы сказали о войне — правда. Я с вами согласна.

-Поверьте, я успел увидеть кое-что.

-Верю. И, тем не менее, вы снова ее начинаете!

-И, тем не менее, мы снова ее начинаем, — поклонился Оливье, — Но, герцогиня, мы будем драться с мусульманами не хуже, чем рыцари Карла Великого, которыми вы так восхищаетесь!

-Я в этом не сомневаюсь, Оливье. Только... Оливье из Семнадцатого века! Я надеюсь, что ваша судьба будет счастливее, чем вашего эпического тезки из девятого века. Я имею в виду рыцаря Оливье, друга графа Роланда.

-Я понял. Спасибо на добром слове, милая принцесса. И мне хочется верить в это. Но ...как знать? Идея! Когда закончите вашу картинку, подарите ее отцу!

-Мне она разонравилась.... Вот, вы говорили, и в оружии неточности... Отец меня на смех поднимет!

-Что вы! Герцог будет восхищен!

-Героический граф, умирающий на поле битвы, в бою с сарацинами и протягивающий перчатку Богу, и ангел, принимающий ее — вот так сюжет! Вот так подарок уходящему на войну мужчине! Нет, барон, такой подарок может накликать беду! Я лучше вышью ему, может быть, гения Победы, может быть, святого Георгия, покровителя воинов. Или святого Михаила, победителя Сатаны...

-И ваш Святой Михаил будет так же очарователен, как ваш Роланд, герцогиня, — галантно сказал мушкетер, подобрав с пола лоскуток холста с вышитой готической буквой "R", — Вы потеряли, принцесса....

Щеки герцогини де Бофор стали такими же алыми, как тонкие шелковые нитки, которыми она вышивала готическое "R".

-Ах, да, — небрежно сказала она, — "R" — "Роланд". Я выбирала цвет и контур букв для имени... Роланда. Положите эту... тряпочку в мою корзинку, барон.

— Вот еще один, — заметил барон, подбирая второй лоскуток, на котором уже красовалась не одна буква "R", а тонкая иголка герцогини вышила "а" и "о".

-"Rao... — Ро" — прочел барон, — вы сделали ошибку, — Роланд пишется через "о".*

...................................................................................................

* Она ошибку не сделала. По-французски пишется Roland, но Raoul.

....................................................................................................

-Ах, это я так, — смутилась Бофорочка, — Я сама не представляю, как это "а" не туда влезла. Я задумалась, и вот... само собой вышло.

Она закрыла пальчиком предательницу-букву "а".

-"Ro" — этот, вишневый цвет лучше, чем тот, алый, на первом лоскутке, барон, как вы находите?

-Вишневый? ...Мне представляется этот цвет более трагическим, чем алый...

-Вишневый — трагический цвет? Скажете тоже! Вишни! Ух, как я их обожаю! И когда они еще цветут... и когда можно есть спелые вишни! Георгины! Я по заданию настоятельницы рисовала с натуры букет георгинов и "отлично" получила! Не думайте, только, что я хвастаюсь, но потом мою акварель аббатиса велела поместить в раму под стеклом, я подписала свою работу, где обычно художники ставят автографы, и мое художество аббатиса послала в подарок королю — когда король на инфанте женился! Гладиолусы тоже бывают вишневого цвета! Это как мечи цветочных рыцарей! Аббатиса мне поручила вышить гладиолусы, и моя вышивка украшала статую Девы Марии на крестном ходе в Ванне, сам епископ ваннский был в восторге! — горячо заступилась за вишневый цвет юная художница, — И... есть еще одна причина, по которой я выбрала именно этот цвет...*

................................................................................................

* Бофорочка выбрала вишневый цвет потому, что в годы Фронды Рауль носил что-то типа куртки вишеневого цвета. (У Дюма в "20 лет спустя" — "гранатовый колет"). Цвета, в сущности, близкие по гамме, но "вишневый" наводит на мысль о знаменитом "вишневом плаще" графа де Ла Моля из "Королевы Марго". Узор на куртке составляли серебряные цветы вишен, потому Анжелика де Бофор так восхищается этими цветами. Прочие цветы, упоминаемые принцессой — из парка герцога де Бофора. Это история детского знакомства наших героев, которая в будущем, быть может, будет представлена на

суд уважаемых читателей.

.................................................................................................

Оливье не знал причины такой увлеченности вишневым цветом. Он не обращал внимания на цвета плащей и курток своих приятелей.

-Краплак красный, сказал бы мой приятель-художник, — пробормотал Оливье, — А я, грубый циничный вояка, совсем деградировавший при этом тупом Дворе, сказал бы, что ваш "веселенький" вишневый похож на цвет запекшейся крови... Впрочем, не слушайте меня, глупого фрондерского подранка. Я говорю глупости... Забудьте мои слова, милая Анжелика.... Знаете, у кого что болит...

-Барон! — вздрогнула Анжелика, — Неужели, через столько лет... у вас еще болит та ваша рана?

Она дотронулась ладошкой до плеча барона де Невиля.

-Оливье. Болит?

-Вовсе нет! — бодро сказал Оливье, — Разве что иногда... моральная, скажем так. Простите, мадемуазель, я все вижу в мрачном свете. Конечно, цвет прелестен...

-Мне кажется, вишневый цвет более благородный, чем ярко-алый. Не киноварь, а кадмий красный, знаете? Алый, будет, наверно, слишком кричащий...

"Алый цвет, — подумал фрондерский подранок, — или кадмий красный, — это только что пролитая кровь". Но на этот раз благоразумно промолчал.

Оливье сказал только:

-Долго же вам придется вышивать эти буквы: "Виват, граф Роланд, Герой Ронсеваля!"

-Нет, Оливье, я вышиваю очень быстро, когда у меня есть настроение.

Анжелика вертела в руках кусочек холста с алой и вишневыми буквами Rao. Барон де Невиль чуть не узнал имя избранника герцогини де Бофор. Если бы четвертая буква была вышита, сердечная тайна раскрылась бы непременно. Но Бофорочка успела вышить только вертикальную полосу следующей буквы "u", которую теперь пыталась выдать за незаконченную "l", а имя своего "рыцаря" — за имя легендарного Роланда.

-Как вам пришла эта идея, мадемуазель де Бофор? — спросил Оливье, — При Дворе сейчас в моде совсем другие темы.

-Дочь Бофора не собирается вышивать каких-то дурацких пастушков и пастушек! — фыркнула Юная Богиня Фронды, — А идея пришла очень просто. Аббатиса, женщина очень образованная, давала мне читать лучшие книги из своей библиотеки, до которых она страстная охотница.... Потом мы с госпожой настоятельницей делились впечатлениями о прочитанном. Мы даже немного поспорили с матерью-настоятельницей насчет графа Роланда. Помните тот момент, когда нужно было, по совету Оливье, позвать короля на помощь. Аббатиса осуждала графа...

-А вы, конечно, защищали!

-Да, барон, лучше справиться самому с врагами.... Но я говорю об Идеальном Рыцаре.... А я сама.... Ой! Я сама, увидев язычников, сарацинов этих, сразу же затрубила бы в рог! Я такая трусиха! Еще мы учили "Песнь о Роланде" на занятиях. Сочинение писали. Аой! И потом, когда мы уже "прошли" "Песнь о Роланде", мне стало жалко расставаться с ними.... И тогда я стала вышивать эту картинку. От скуки, от безделья.... Но еще... хотите знать маленький секрет? — таинственным тоном сказала Бофорочка.

Оливье кивнул — с улыбкой.

-Как бы вы назвали мое рукоделие, барон?

-"Гибель Роланда", наверно.... Ну, если подумать, образно говоря... Можно сказать красивее: "Смерть доблестного рыцаря, графа..."

Анжелика де Бофор покачала головой.

-Не "гибель", а "спасение", — заявила она.

-Я вас не понял! Вы ведь читали, и даже "проходили" на уроках...

-Читала, и не только "Песнь о Роланде" — все продолжения! Совсем недавно "Неистового Роланда" Ариосто закончила! Но! Ангел его спасает! Ангел! Бог посылает в Ронсевальское ущелье своего Ангела...

-Я подумал, что это Ангел Смерти...

-Это Ангел Жизни! Ангел-Хранитель! Ангел не возьмет перчатку. Он останется жив, а тем временем Карл Великий подоспеет! И вот, барон — "продолжение".

Анжелика достала уже готовую вышивку, где Карл Великий с Роландом по правую руку и Оливье — по левую верхом на белом коне ехал по горной дороге. Оливье взял в руки вышивку. Карл и его рыцари улыбались, вышивка переливалась веселыми красками. Ярко-голубое небо. Детское золотое солнце с линиями-лучами. Для перьев на рыцарских шлемах Анжелика не пожалела своих лучших ниток. Оливье на этот раз не стал комментировать шлемы, опять-таки не соответствующие той эпохе. Он просто любовался. Бликовал шелк на рыцарских доспехах и орифламме Карла Великого...

-Это счастливый конец истории графа Роланда, — заявила Бофорочка, — Мне почему-то очень захотелось, чтобы так было!

-Пусть будет, — согласился Оливье (с улыбкой). И прочел: "Возвращение Шарлеманя в Милую Францию". Рассмотрев вышивку в деталях, Оливье заметил, что Анжелика, хотела она того или нет, придала Карлу Великому черты Бофора.

-Да, — просто сказала Анжелика, — Ну и пусть, разве это плохо? А Оливье немного похож на вас, потому что из всех моих знакомых вы единственный, кто носит это имя. И я имела возможность убедиться, что вы его вполне достойны. А Роланд...

-Ну, — протянул Оливье, — Вы мне польстили...

И тут Анжелика искоса взглянула на Оливье, но де Невиль опять сказал, что ее граф чертовски красив, только он, Оливье, не может вспомнить, кого ему напоминает Герой Ронсеваля.

-И знаете, Оливье, когда я придумала эту картинку и сделала ее на одном дыхании, мне стало легче работать над той, первой.

Оливье еще раз взглянул на веселых анжеликиных всадников и скептически подумал: " Это милое дитя так хочет всех спасти, всех сделать счастливыми.... Но у нас-то, "паладинов Семнадцатого Века", "Ронсеваль" еще впереди, черт побери! Бог знает, что с нами будет.... Но дочь Бофора воистину ангел во плоти, и не стоило омрачать ее сознание рассказами об ужасах войны. Как же я деградирую! С молодой девушкой не могу вести беседу как полагается, глупостей наговорил. Зачем ей знать, какого цвета кровь? Свежая ли, запекшаяся ли... Для нее цветут цветы, для нее ангелы."

Он поцеловал руку герцогини.

-Оливье де Невиль, потомок французских рыцарей,(и не только французских, между прочим), благодарит вас, прекрасная принцесса... за Карла Великого, Роланда и... Оливье,... Поскольку эти сеньоры сами не могут поцеловать вашу ручку — уверен, они сделали бы это, милая Бофорочка! Я, честно говоря, тоже не люблю книг с печальными концами.... В жизни и так достаточно боли,... Но уж эту-то работу непременно подарите герцогу де Бофору!

-Вот эту? О да, конечно! Она принесет отцу удачу и победу!

-В таком случае, если вам не жаль с ней расстаться, можете отдать ее мне, и сегодня же герцог де Бофор получит ваш подарок.

-Возьмите, барон, возьмите! Ради Бога! А заодно и передайте отцу, что я очень жду его! Если герцог не приедет ни завтра, ни послезавтра, я сама буду проситься в Париж. Но мы отвлеклись этим... несерьезным незначительным разговором, это я виновата, я такая болтунья, просто ужас! А между тем вы начали было что-то говорить о вашем друге...

-Я вас с ним познакомлю. Он, кстати, немного похож на вашего Роланда. Нет, пожалуй...

-Не похож, вам показалось?

-Не "немного", а даже очень, я сказал бы... Просто таким он был очень давно, я уже забывать стал многое.

-Не может быть! — воскликнула Анжелика.

-Вы считаете, что это — идеал, и в жизни он не существует!

"Существует! — подумала герцогиня де Бофор, — В том-то и дело, что существует!"

Глава 5. Вокруг да около Бражелонского замка.

-Мой друг, — сказал Оливье, — тоже фрондер, как и я, но только он участник "Фронды-Один".

-Что это значит, любезный барон? Я вас не понимаю.

-Мадемуазель, когда историки будут писать о нашем движении, возможно, они придумают другую характеристику периодов Фронды. Я же предлагаю вам свой вариант.

-Я знаю о "Фронде парламента" и "Фронде принцев", но "Фронда-Один", это что-то новое!

-Я вам объясню. "Фронда-Один", это первый ее период, когда фрондировали все, кому не лень, когда быть фрондером означало кричать "Долой Мазарини!", рукоплескать Бофору и сохранять нейтралитет по отношению к маленькому королю. Все мятежи периода "Фронды-Один" не кончались выступлениями против короля Людовика Четырнадцатого. Но настал момент, когда Конде решился на отчаянный шаг... Его окружение...

-Ангелочки?

-Да, и Ангелочки, и все сочувствующие Фронде ждали, что Конде объединится с Бофором, и оба принца выгонят кардинала. Но по той или иной причине фрондерский блок распался. Последней попыткой фрондеров сплотиться была Вандомская Охота, участницей которой были и вы, мадемуазель де Бофор.... И вот Конде совершил отчаянный шаг, но совсем не тот, что ждали от него друзья. Вместо союза с вашим отцом он все-таки подписал договор с Испанией, который патриотически-настроенные дворяне сочли изменой королю и интересам Франции.... Этот шаг Людовика Конде расколол Фронду на две половины, и началась "Фронда-Два". Быть сторонником Конде уже означало — быть мятежником, поднявшим оружие против короля...

-Да, вы правы, — вспомнила герцогиня де Бофор, — С тех пор как принц принял помощь Испании, о его Ангелочках ничего не было слышно, хотя до того их имена гремели...

-Ангелочки остались верны своему королю, на то они и Ангелочки.... А король... Вы видели нашего короля?

-Не только видела, даже в карты играла! ... На герцогский титул... для одного... друга детства.

Когда Анжелика вымолвила эти слова "друг детства", ее глаза слегка блеснули. Оливье де Невиль, подметив эту мимолетную искорку, сдержал вздох.

-Я выиграла, — продолжала Анжелика, — И маленький король подписал мне герцогскую грамоту, которую Людовик в свое время ухитрился стащить и держал в своих игрушках про запас,... Но потом, когда я, умаявшись, заснула в самом Лувре, а отец так долго беседовал с Ее Величеством королевой Анной Австрийской, моя грамота странным образом исчезла. Думаю, ее выкрал кардинал! Мне так сразу показалось. Ведь Мазарини способен на любую подлость. Но что я могла поделать? Потребовать у кардинала свою грамоту значило выдать Людовика, а Луи просил молчать до поры до времени, а то ему попало бы от королевы. И мой друг, возможно, очень рассердился бы на меня за игру с королем на его титул: ведь он очень гордый, и мог счесть это оскорблением. Но мы — король и я — были еще совсем дети... Барон, я отвлеклась, вспоминая своего друга, вы же говорили о вашем. Если я вас верно поняла, во "Фронде-Два" ваш друг не участвовал?

-Нет, принцесса, он дрался за короля.

-Против своих же товарищей, фрондеров?

-Но за короля!

-А вы, барон?

-О, я фрондировал до конца! Вы могли в этом убедиться. Между прочим, меня потому и пропустили кавалеристы виконта де Тюррена, потому что им велел мой приятель.

-И его всадники помогли тушить пожар, начавшийся в Городе и спасли наш монастырь?

-Да, а откуда вы знаете?

-Догадалась. Я не знаю, Оливье, кто прав, кто виноват. Гражданская война — самое страшное, что может произойти в стране.... Да, барон, самое страшное, когда французы убивают французов. Когда я думаю об этом, у меня, кажется, треснет голова. И так — плохо, и так, а так — еще хуже...

-"Фронда-Один" это выбор "кардинал" или "Фронда". Почти все тогда выбрали Фронду. "Фронда-Два" это выбор "король" или "Фронда". Я выбрал Фронду, мой друг — короля. Да знаете, у него и выбора не было. Он был почти ребенком, когда поклялся в верности королю, принимая из рук своего отца фамильную шпагу в церкви Сен-Дени...

-Есть еще рыцари на свете, — восхищенно сказала Бофорочка и спросила, — Вы не могли бы рассказать подробнее, барон?

-Деталей я не знаю, герцогиня. Короткий рассказ об этом эпизоде был ответом на мой упрек: "Как ты мог пойти против своих?" Когда мы встретились на лесной дороге, бывшие товарищи по "Фронде-Один": я, Оливье де Невиль, раненый беглец и гарцующие на великолепных лошадях всадники королевской гвардии, которыми командовал этот молодой человек.

-А король?

-Король? — Оливье усмехнулся.

Саркастическая усмешка де Невиля насторожила герцогиню де Бофор.

-Вас не шокирует, если я оскорблю Его Величество?

-Сейчас же побегу в Лувр доносить на вас, барон де Невиль! Дочь Бофора слышала и говорила разные вещи о королях... Но Луи... Я, правда, почти ничего не знаю о нем, кроме того, что он женился на испанской инфанте по расчету, предав свою первую любовь, Марию Манчини... Тогда мне было немного жаль Луи и Марию. Это было прошлой весной, как раз в те дни я какое-то время жила в Вандомском дворце, и дворяне моего отца рассказали мне новости о женитьбе Людовика на Марии-Терезии. Да, мне было жаль Людовика, но еще больше Марию Манчини, да и Марию-Терезию тоже! Но государственные интересы... Все это так сложно. Это так же сложно, как провести границу между "Фрондой-Один" и "Фрондой-Два" и понять, кто прав, кто виноват. И все же в глубине души я считала Луи предателем... А кто раз предал любовь, предаст ее вторично... А потом привыкнет и начнет предавать всех, кого можно — друзей, страну, нарушать обещания, стоит только раз нарушить слово... Бофор, например, всегда держит слово, чего бы ему это ни стоило... А Луи... Луи начал свое царствование с маленького предательства... Дай Бог, чтобы я ошибалась.

-Вы близки к истине, — задумчиво сказал Оливье, — Насколько я знаю, не такой и серьезной была влюбленность короля в племянницу Мазарини. Я даже любовью это не называю. Любовь пришла к нему позже. Сейчас! Но в борьбе за любовь король совершил предательство.

-Кого же предал король после Марии Манчини?

-Моего друга, — мрачно сказал де Невиль, — Король увел у него невесту.

-Воистину королевская награда за рыцарскую верность! — гневно сказала герцогиня де Бофор, — А что же эта девушка... невеста вашего друга? Разве она не могла оказать сопротивление?

-Королю?!

-А хоть бы и королю!

-Она тоже полюбила Людовика.

-За корону?

-Навряд ли... Это... нечто непостижимое.

-И разлюбила вашего друга?

-Увы!

-Черт побери! Какой гнусный заговор! А он... очень влюблен в эту девицу, ваш товарищ?

-Увы!

-Что вы все как на похоронах "увы" да "увы"! Так уж и сдаваться? За любовь надо бороться!

-С королем?!

-А хоть бы и с королем!

-Он пытался бороться. Но понял, что это не тот случай.

-Испугался?

-О нет! Только не это!

-А эта девушка... она очень красивая?

-Э... как вам сказать... да, в общем-то да... Хотя... она не в моем вкусе, и я, право, не понимаю, что он в ней нашел. Но разве поймешь влюбленных! ...А вы видели когда-нибудь Луизу де Лавальер?

-Нет, барон, знать не знаю никакой Луизы де Лавальер, и имя не могу припомнить.

-Скоро услышите, мадемуазель де Бофор. Вы здесь живете как у Христа за пазухой, и до монастыря не так быстро доходят слухи об интригах Двора.

-Аббатисса узнает все очень быстро, но о многом молчит, и мы знаем только то, что она считает нужным сообщить нам. А что Двор?

-А то, мадемуазель, что придворные короля заняты тем, что строят разные догадки, как завершится эта любовная история. Любовный треугольник, образно говоря. С вершинами: король Людовик Четырнадцатый — Луиза де Лавальер — Рауль де Бражелон.

Анжелика вскочила на ноги:

-Ложь! — закричала она, — Ложь! Вы лжете, барон!

-О, Господи, — прошептал де Невиль, — Я попал не целясь.

Герцогиня де Бофор покачнулась. Оливье бросился к ней, готовый подхватить девушку: барону показалось, что Анжелика, смертельно побледневшая, вот-вот потеряет сознание. Барон почти обнял девушку за талию, но Бофорочка, овладев собой, гордо сказала, вскинув голову:

-Руки прочь, мушкетер! Я не слабонервная фрейлина, я герцогиня де Бофор!

-Простите, — поклонился де Невиль, — Я испугался, вы так побледнели...

-Расскажите мне все, что вам известно об этом... любовном треугольнике.

Оливье схватил лоскуток холста.

-Я редкий болван! "Ра..." Это его имя! РАУЛЬ! Вы любите его?

Анжелике сдавило горло, она молча кивнула головой, не в силах произнести ни слова.

-Тогда, герцогиня, еще не все потеряно! Вы правы: за любовь надо бороться! Вы готовы бороться за свою любовь?

-Но почему виконта де Бражелона надо от кого-то спасать? И от кого? От короля? Войну начинать, что ли? Восстание?

-О, Анжелика де Бофор! Вы достойная дочь Короля Парижских Баррикад! Воистину верна поговорка — яблочко от яблони недалеко падает. Сразу — восстание! Никакого восстания не надо. Спасите Рауля от него самого... От отчаяния...

"Я сейчас сама в таком же отчаянии, а кто меня будет спасать от меня самой!"

-Вы уверены, что у меня это получится?

-У вас — да! Герцогиня! Вы — сама жизнь, вы оживляете все, к чему прикасаетесь. Мне кажется, цветы должны улыбаться, когда вы гуляете по монастырскому саду, самые дикие кони становятся ручными, когда вы обращаетесь к ним, голуби клюют зерна из ваших рук, дикие звери, окажись вы в дремучем лесу, не причинили бы вам не малейшего вреда, вы — неземное, возвышенное существо, вы — фея Вандома, Юная Богиня Фронды!

-Но виконт не цветок, чтобы мне улыбаться, не дикий конь, чтобы стать ручным, не голубь, чтобы есть из моих рук, и... тем более не дикий зверь... И он выбрал не меня, а ту, другую, — печально сказала Анжелика, -Укротить дикого коня, приручить голубя, вырастить сломанный цветок легче, чем преодолеть упрямство Бражелона. Потому что этот господин, если что-то вобьет себе в голову... Да вы же сами его знаете! Ах, барон!.. Стоит ли мне вмешиваться? Вы предлагаете мне роль клина, по пословице "клин клином вышибают"?

-Никакой роли я вам не предлагаю, герцогиня, — сказал барон, — В вас есть такая магия, такая внутренняя сила, такая ангельская энергия, такое божественное колдовство и такая жажда жизни, что вы сможете привести в чувство Бражелона. Никому кроме вас, это не удастся. И лучше вам поспешить, потому что вчера только ваш отец пообещал Раулю — а вы знаете цену слова Бофора! — что возьмет его с собой.

-На войну?!

-На войну...

-Какой ужас! Но ведь он... его могут...

-Могут убить. Не так ли? И, боюсь, он сам постарается, чтобы это произошло как можно скорее... Рауль не из тех, кто прячется от пуль. И настроен он весьма решительно.

-А вот и нет, барон! Нет! Тех, кто гоняется за смертью, она обходит стороной! Так говорил сам принц Конде, а он в этих делах разбирается! Я слышала сама! Но... неужели зашло так далеко?

-Сами убедитесь, мадемуазель де Бофор, когда ваш отец представит вам своего нового адъютанта.

-Рауль — адъютант моего отца?

-Да, они вчера только договорились.

-Где?

-С этого я и начал: у Рауля, в его Бражелонском замке. Подумать только, мадемуазель де Бофор! Мы битый час говорили об одном человеке — и не подозревали этого!

-Да, — с печальной иронией сказала Анжелика, — Заблудились в окрестностях Бражелонского замка. Что ж, я попробую заняться нашим общим другом. А вы, Оливье, друг мой, не теряя ни минуты, поезжайте к отцу и скажите вот что: я даю герцогу только один день! Если герцог завтра не явится за мной, я сама убегу в Париж!

-Не делайте этого, герцогиня! Дороги так опасны!

-Пустяки! — махнула рукой Бофорочка, — Сказала поеду, значит, поеду!

-Если бы я не боялся скомпрометировать вас, я предложил бы охранять вас...

-Оливье! Вы в своем уме?! Герцогиня де Бофор убежала из монастыря с мушкетером! Подумайте о моей чести!

-Вы правы, герцогиня...

-Поезжайте же! Поезжайте скорее!

-Вы меня гоните?

-Конечно! Надо спешить! Не забудьте сказать отцу — я жду его только один день! Только один день!

-Я понял, мадемуазель де Бофор, — поклонился Оливье.

-Оливье! Вот еще что: ни слова... обо мне... виконту де Бражелону! Вы обещаете?

-Клянусь вам!

-Нет, не так! — сверкнув глазами, сказала Бофорочка, — Клянитесь на Евангелии! Повторяйте за мной...

-Да что вы, мадемуазель, моему слову не верите? Ох уж это монастырское воспитание...

-Не верю! Ваше сочувствие к виконту, ваша дружба может оказаться сильнее, чем данная мне клятва. Повторяйте за мной!

Оливье положил руку на Евангелие и повторил за герцогиней: "Я, Оливье де Невиль, клянусь, что никогда не расскажу моему другу, виконту де Бражелону о любви к нему герцогини де Бофор. Если же я нарушу эту клятву, мое имя будет обесчещено".

Заручившись такой гарантией, Анжелика, проводив барона де Невиля до монастырских ворот, вернулась в свою комнату. Теперь она могла дать волю слезам, которые не раз подступали к ее прекрасным глазам во время разговора с молодым фрондером, с тех пор, как было названо имя де Бражелона. И, конечно, Анжелика горько расплакалась. "Чем сто раз услышать, лучше один раз увидеть", — сказала себе Анжелика, внезапно успокоившись, когда, как ей показалось, она выплакала все свои слезы.

"Мне самой надо в Париж! И немедленно! Завтра я еще жду отца, как обещала де Невилю. А если герцог не явится, послезавтра на рассвете выезжаю. И тогда все будет ясно. Все, — смахивая слезинку, сказала Бофорочка, мысленно обращаясь к Раулю, — Это моя последняя слезинка, пролитая из-за вас, господин де Бражелон!"

Но, как впоследствии оказалось, это было только начало, и Юной Богине Фронды пришлось пролить немало слез из-за ее любимого, виконта де Бражелона.

Глава 6. Бофорочка в "Поющей свинье".

"Ты совсем выбилась из сил, моя бедная Звездочка, — прошептала Анжелика де Бофор, погладив свою лошадь, — Потерпи еще немножко, милая моя. Вдали я вижу огонек, наверно, какое-то жилье. Там и передохнем, моя хорошая лошадка, а потом, если у нас хватит сил, попробуем сделать последний рывок — до Парижа!"

Анжелика поехала шагом, опустив поводья, давая отдых тяжело дышащей лошади. Она очень плохо ориентировалась и, не доезжая до Парижа, заблудилась в паутине дорог. Так она оказалась на дороге между Парижем и Фонтенбло. "Звездочка не привыкла к таким перегонам, — думала девушка, продолжая ласкать лошадь, — Хотя я гоняла на ней каждое утро вокруг монастырских стен, она у меня нежная, немного избалованная. Моя лошадка понимает только ласку. А я забыла обо всем! Чуть не угробила свою лошадку! Прости, моя хорошая девочка. Я больше не буду! Нет уж! Пусть эти сумасшедшие мужчины загоняют насмерть своих лошадей. Я помню, каким был наш серый в яблоках, когда отец примчался на нем из Венсенна... Уже часов десять прошло, а он все лежал в деннике. Я отпаивала беднягу, разговаривала с ним... А он так грустно смотрел на меня... Так же грустно, как присевший рядом со мной на корточки возле коня Роже де Шаверни. А с тех пор дикий конь серый в яблоках слушался только меня! Интересно, сколько лье я сделала сегодня на своей Звездочке? Интересно, обогнала бы моя Звездочка этого знаменитого всадника Конде, кудрявого белокурого сладкоежку Шарля де Сен-Реми? Богом клянусь, моя Звездочка лучше слушается и понимает меня, чем кавалерийские лошади своих хозяев. Если бы я захотела, моя умница-лошадка даже танцевать научилась бы! И загонять насмерть мою любимицу я не собираюсь даже из-за Бражелона! Ничего с ним не сделается. Никуда он не денется. А если даже и денется, я все равно его разыщу. Даже на краю света. И тогда я ему скажу... А что я ему скажу? Ой, не буду думать — есть подходящие слова в Священном Писании... Иисус еще говорит ученикам, чтобы они не думали о том, что говорить и как говорить, в нужный момент слова сами найдутся. Мне бы его найти только. Зря, что ли, меня риторике учили? И отец, которого называют косноязычным, хвастался, что его дочь за словом в карман не полезет... А все-таки мне очень обидно... Как же мог Бражелон влюбиться в эту Лавальер, когда есть я — Анжелика де Бофор! Оливье рассказал мне об этой девице ужасные вещи! Подлая предательница. Клятву нарушила! Вот какая дрянь! И хромая к тому же! Тихоня, плакса, трусиха. Она совсем ему не подходит! И эта жалкая хромоножка его к тому же не любит! Это уже не умещается у меня в голове — как можно не любить Бражелона? Вот дура эта его Луиза! Луиза-крыса! Могла бы я сказать такие слова: "Твоя Луиза — крыса! Она тебя предала, она тебя не любит, а я никогда не предам тебя, забудь ее, постарайся забыть. Плюнь! Я дочь Бофора, я тебя люблю!" Нет, "крыса" — это как-то по-детски. А мы уже не дети. И нельзя так сразу. Глупо. А если мальчишкой переодеться? Выведать, что у него на уме. Но я могу ляпнуть какую-нибудь гадость про эту его даму сердца, а он еще, чего доброго, разозлится и на дуэль вызовет. Между прочим, я немного училась фехтованию. Герцог вечно приводил каких-то мастеров защиты. Бофор считал, что девушка семнадцатого века должна владеть и шпагой и пистолетом. "Зачем это мне?" -"Учись, малышка. Мой жизненный опыт. Уроки Фронды". Но сейчас я совсем забыла, чему меня учили папочкины мастера защиты. Деградировала, сказал бы Оливье. И, конечно, против Бражелона я — ничто. Он еще в детстве здорово дрался на шпагах. Вжик, вжик — клинок как молния. Даже страшно подумать. Еще бы — сам Д'Артаньян натаскивал. А лучшие мастера защиты, гости Вандома, отдыхают рядом с гасконцем. Но секундант у меня уже есть в случае чего — Оливье де Невиль. Какие милые комплименты говорил мне Оливье, и как счастлива я была бы, если бы такие слова говорил мне Рауль, а не его фрондерский дружок! — Бофорочка шмыгнула носом и смахнула с лица непрошенную слезинку, — Да, дождешься от него комплиментов, как же! Комплименты он этой тупой Луизке говорил! Только без слез! Хватит! Не дождешься, злодей Бражелон, чтобы из-за тебя плакала Анжелика де Бофор! Хотя, что я говорю, какой же Рауль злодей! Это я сошла с ума от отчаяния. Злодеи — они, там, в Париже. Людовик злодей! Луиза злодейка! Они все с ума там посходили! Ну, злодеи, держитесь! Я уже большая! Я вам покажу! Когда была Фронда, я была маленькой, но теперь я выросла! А меня еще в детстве Атос и Арамис называли воинственной особой! Я наведу порядок при Дворе Людовика!"

Огонек вдали приближался. Воинственная особа подъехала к двухэтажному зеленому дому. Разглядывая вывеску, Анжелика прочла "Поющая свинья". Значит, Париж совсем близко. Это та самая "Поющая свинья", где бывал сам король Генрих, когда осаждал Париж. Та самая таверна, о которой граф де Гиш рассказывал преинтересную историю о Самой Большой во Франции Яичнице. Ну, посмотрим!

Анжелика спрыгнула с лошади сама. На пустом дворе никого не было. Привязав Звездочку к дереву, девушка вошла в помещание и крикнула:

-Эй! Есть кто живой? Будьте добры, любезный хозяин — овса, сена и воды для моей Звездочки. А для меня — яичницу. Только не Самую Большую — я не Ангелочек Конде, и ем совсем немного.

-Сию минуту, госпожа, — Молодой человек приятной наружности почтительно проводил юную путешественницу за столик, и Бофорочка облизнулась, вспоминая ту, легендарную, Самую Большую во Франции, про которую рассказывал граф де Гиш ее отцу и принцу Конде в Вандомском дворце. Вскоре Анжелика почувствовала аппетитнейший запах и позвала:

-Хозяин!

-Ваш слуга, госпожа!

-Хозяин, нельзя ли немножко колбаски в яичницу? Я очень проголодалась.

-Ваше желание будет исполнено, госпожа. Должен вам заметить, что с тех пор как у нас порезвились Ангелочки Принца Конде, Яичница стала популярнейшим блюдом... Все окрестные фермеры снабжают нас яйцами,... Хотя... Вам это не интересно?

-Интересно! Потому что я слышала эту историю от одного из Ангелочков и знаю ее участников. А скажите, вы тут недавно? Раньше же владельцем был старичок, солдат короля Генриха?

-Я здесь живу третий год, госпожа. Внучка прежнего хозяина — моя жена, и я, таким образом, унаследовал его предприятие.

-Понятно.... И вы, наверно, не знаете, куда делся портрет Мазарини?

-Если это можно назвать портретом, — усмехнулся трактирщик, — Госпожа имеет в виду сатирическое изображение кардинала, которое некий отважный молодой человек из свиты Принца Конде нарисовал углем на стене в отместку за угрозы мазаринистов славному герцогу де Бофору?

"Ну и ну, — подумала Анжелика, краснея, — в первом же трактире упоминают моего отца, "славного герцога де Бофора" и вспоминают фрондерские приключения "отважного молодого человека из свиты Принца Конде", то есть Рауля. Мир тесен!"

-Вот. Здесь он был, Мазарини. Между этими окнами... Фрондеры со смеху потом покатывались, разглядывая кардинала.... Но Фронда, увы, не победила. Гвардейцы кардинала, когда он вернулся, замазали картинку.

Анжелика вздохнула. "Значит, я не увижу шедевр Бражелона. А может, и не гвардейцы, а сам хозяин замазал из конспиративных соображений. Что ж. Тоже жить хочет. Трактирщик любит жизнь на меньше, чем герцогиня, правда?"

-Значит, вы сами картинку не видели?

-Видел, госпожа, как не видеть! Я чуть не умер со смеху, как только вошел! И мои товарищи, школяры Сорбонны, тоже! Кардинал получился как вылитый! И подпись "долой Мазарини" — прекраснейшим готическим шрифтом, уж поверьте бывшему школяру, я в шрифтах кое-что понимаю! Как это все преуморительно сочеталось — рожа Мазарини и изысканная готика букв, которую только в древних рукописях и отыщешь! Сейчас так уже давно не пишут! Что и говорить — талант!

-Жаль, что я не могу даже представить, как это было... тогда...

-Я вам расскажу с превеликим удовольствием, госпожа... Кардиналово изображение доходило почти до полтолка. Рисуя его, юноша из свиты Принца забрался на стол, пока мой предшественник жарил Ангелочкам Конде Самую Большую Во Франции Яичницу. Вот этот самый стол, госпожа...

"Ах! Если бы за этим самым столом сидел этот самый юноша!" Анжелика зажмурилась на секунду. Но чуда не произошло. Затаив вздох, девушка живо воскликнула:

-Этот самый стол? Так за него и сядем!

Она погладила деревянную крышку стола, пристально взглянула не белую стену, словно желая разглядеть под побелкой изображение кардинала.

-Так вы говорите, кардинал получился смешной?

-Не то слово! Ох, что за рожа!

-А потом, как мне рассказывали друзья, сюда заявились люди де Варда и попытались арестовать Ангелочков Конде. Завязалась драка, так?

-Все именно так и было, как вы говорите. Вот здесь находилась баррикада, сооруженная слугами Ангелочков. А в это вот окно выскочили они, спасаясь от погони, когда слуги подвели лошадей.

Анжелика посмотрела в окно. "Я, наверно, не смогла бы прыгнуть с подоконника в седло! В этом, конечно, мальчишки Конде превосходили меня даже в те времена..."

-А вот тут, — продолжал хозяин, показывая сцену в лицах, — Вот тут стоял де Вард и целился в сидящих за баррикадой Ангелочков из пистолета. И тогда тот молодой человек в вишневом камзольчике — ну, тот, что нарисовал Мазарини, швырнул де Варду в лицо серебряное блюдо с Самой Большой Во Франции Яичницей!

-Как жаль, что я не видела этого! — вздохнула Анжелика.

-Я тоже не видел, — сказал трактирщик, — Я видел только изображение Мазарини. Но я заболтался! Яичница подгорает!

Трактирщик выбежал на кухню, вернулся очень скоро и спросил Анжелику:

-Госпожа желает вина?

-Нет, мне ехать! Молока, если можно. И, пожалуйста, каких-нибудь пирожков или булочек.

-Сию минуту.

-А моя лошадка поела?

-Да. Я ей отличного овса насыпал. Но вы навряд ли сможете сегодня выехать. Вашей лошади нужно, по меньшей мере, часа три отдыха.

Эта непредвиденная задержка слегка огорчила Бофорочку. Но она в глубине души побаивалась встречи лицом к лицу с Бражелоном, поэтому, можно сказать, отсрочка ее и обрадовала и опечалила одновременно.

-Что ж, — сказала Анжелика, — Я подожду. Но поторопитесь, добрый человек.

-Счастлив вам служить, прекрасная госпожа, — учтиво поклонился молодой человек и вышел, оставив Бофорорчку наедине со своими мыслями, которые опять завертелись вокруг предстоящей встречи с Бражелоном и вызывали на щеках герцогини то краску то бледность, а на глазах чуть ли не слезы, но тут, к счастью, опять появился любезный хозяин.

Хозяин с вежливым поклоном подал Анжелике яичницу с колбасой, посыпанную зеленью. Постелил салфетку, вышитую "простенькими, но милыми цветочками — одуванчиками", по мнению Анжелики, которая, сама занимаясь вышивками, умела ценить чужую работу. Трактирщик с вежливой улыбкой поставил на стол вазу с подснежниками.

-Весна на дворе, — сказал молодой человек все так же обаятельно улыбаясь, — Немного изящества не повредит моему скромному заведению, когда его посещает такая очаровательная и любезная путешественница.

Анжелика принялась уплетать яичницу за обе щеки, но при словах хозяина удивленно подняла на него свои прекрасные голубые глаза.

-Вы удивительно изысканно выражаетесь для трактирщика. Право, можно подумать, что вы переодетый дворянин.

-Я не дворянин, госпожа, но получил кое-какое образование. Я бывший школяр славной Сорбонны. Может быть, я добился бы кое-чего. Но любовь заставила меня бросить Сорбонну, оставить Париж и поселиться здесь с молодой женой — как я вам уже говорил, она доводится внучкой прежнему хозяину, старому солдату короля Генриха.

-Это ваша жена вышивает такие милые одуванчики?

-Да, госпожа, ее работа. А я хотел стать адвокатом. В ранней юности, в первые годы Фронды мы мечтали — мой однокашник Фрике и я — попасть в Парламент. Но, когда Фронда была задушена силами тирании, я понял, что диплом бакалавра — а я мог пойти и дальше! — мне, ни к чему. Мне не суждено стать новым Бруселем. Правда, какое-то время я еще добросовестно зубрил науки, но, когда мы с ребятами, покончив с латинской тарабарщиной, решили обмыть это событие в "Поющей свинье", я встретил в этой харчевне свою суженую! Вот и вся моя история.

-Я вижу, и вы сожалеете о Фронде, — тихо сказала дочь Бофора, — А где же ваша жена?

-Моя жена в деревне. Мы наладили дело и купили маленький домик. Мы вложили в наше скромное хозяйство все сбережения, продали, все, что могли, чтобы иметь собственный дом. Но с тех пор я спокоен за жену и ребенка. С соседями мы живем мирно, есть кое-какая живность, сад, цветы...

-У вас уже есть ребенок?

-Сын, — гордо сказал несостоявшийся парламентский советник и похвастался, — У него уже шесть зубов и седьмой режется. Представляете? И моя жена не спит ночами, ведь малыши, да будет вам известно, такие беспокойные в это время.

Бофорочка грустно улыбнулась. Трактирщик, не обратив внимания на ее печальную улыбку, продолжал расписывать своего первенца, а в конце своей восторженной фразы заметил, что в "Поющей свинье" бывает неспокойно.

-Почему, если война давно окончилась?

Молодой человек вздохнул.

-"Поющая свинья" слишком близко к Фонтенбло.

-Это хорошо — ведь богатые придворные кавалеры часто здесь бывают, и у вас...

-Лучше бы они пореже бывали! — вырвалось у молодого человека.

Но, опомнившись, он спросил:

-Прошу прощения, может быть, вы принадлежите ко Двору Его Величества?

-Нет-нет! Но я...

-Я понял. Вы знатная дама.

-Герцогиня!

Трактирщик поклонился:

-Ваш покорный слуга, госпожа герцогиня.

-А скажите, добрый человек — это блюдо то самое?

-Из которого некий Ангелочек Принца Конде "накормил" графа де Варда? Да, госпожа герцогиня. Кстати, это подарок Генриха-короля!

-Генриха-короля? Я хочу купить у вас это блюдо! Господин... как вас зовут?

-Клод Годо, ваша светлость.

-Господин Годо, продайте мне это блюдо! Пожалуйста!

-Зачем оно вам, госпожа герцогиня?

-Я... собираю все, что относится... к королю Генриху. Он...

-Это подарок короля-Повесы моему тестю, и мы с женой не продали его, даже когда ей и сыну угрожала смертельная опасность, и нам не хватало каких-то двадцать экю, а нам за него давали все пятьдесят!

-Приятно, что память о Генрихе Четвертом живет в сердцах французов.

-Пока есть Франция, будут помнить короля Генриха! Мы и сыночка Анри назвали в его честь! Ваша светлость! А может, все-таки вина — за короля Генриха!

-Знаете что, господин Клод Годо! Давайте выпьем за короля Генриха! Только чуть-чуть и самого слабого: я устала и боюсь опьянеть.

-Как? Я — с вами? Герцогиня!

-Пустяки! Садитесь, друг мой!

Клод Годо принес вино и бокалы.

"Милый мой прадедушка Генрих, — с задумчивой улыбкой подумала Анжелика, водя пальчикам по узорам серебряного блюда, — Ты приносишь мне счастье. Я чувствую, как вся твоя горячая кровь, что есть во мне, приходит в движение.... И если ты там, на Небесах, видишь внучку своего старшего сына Сезара де Вандома, помоги мне!"

Клод Годо между тем с улыбкой смотрел на прелестную путешественницу, подбиравшую с блюда остатки яичницы: "Эта герцогиня-дитя так не похожа на потаскушек из Фонтенбло и так напоминает мне Габриэль Д'Эстре со старинной гравюры и Генриха-короля простотой общения, что я постараюсь услужить ей, чтобы она была довольна и развеселилась, так как, хоть она и улыбается, я вижу в ее голубых глазах грусть. Общаясь ежедневно с десятками людей, я, пожалуй, научился понимать человеческую психологию не хуже любого аббата".

Он снова наполнил бокалы.

-За вашего малыша Анри! — предложила Анжелика.

-И за автора карикатуры на Мазарини! — лукаво сказал Клод Годо.

Вдали послышался шум, голоса, топот копыт. Клод помрачнел.

-Это из Фонтенбло, — сказал Клод, — Придворные едут.

-Вот у меня и попутчики! — беспечно сказала Анжелика.

Глава 7. О том, что видела аббатиса монастыря Сен-Дени из окон своей обители 1 апреля 1662 года.

-Нет, дитя мое, нет, — настоятельница монастыря Сен-Дени покачала головой, — Ты не схватила главного... твой ангел... В твоем ангеле нет ничего божественного, он у тебя получился слишком мирской.

-Как же это так, мать-настоятельница? — девушка в одежде послушницы подняла на аббатису живые карие глаза, — Как же это так? Все как полагается, точно по вашему рисунку: и нимб, и крылья, перышко к перышку, и пальмовая ветвь, и белые одежды, и лилия... Чем же он не похож на ангела?

-Я не вижу в твоей работе духа святого, дитя мое, — сказала аббатиса, вздыхая, — Пожалуй, морально ты еще не готова к тому, чтобы стать монахиней.

Девушка опустила голову.

-Если вы так считаете, я начну заново, вырву все ниточки до одной.

И она стала вспарывать свою вышивку. Аббатиса тоже склонилась над работой: она переводила на ткань рисунок со старинной лиможской эмали, изображавшей Распятие. Тонкая линия карандаша аббатисы выводила склоненную голову Апостола Иоанна, штрихи наметили силуэт Девы Марии. После того, как аббатиса выполняла рисунок, ее мастерицы расшивали его шелком и золотом. Рисунок аббатисы предназначался для украшения церкви Сен-Дени. Ее молоденькая помощница трудилась над вышивкой такого рода, тоже скопированной матерью-настоятельницей с эмали "Благовещение".

Послушница, закончив выдергивать нитки, машинально взглянула в окно. Взглянула один раз,... другой,... третий... и потом незаметно передвинулась со своей работой поближе к окну и уже смотрела в окно, не отрываясь.

Аббатиса, занятая изучением лиможского Распятия, не обращала внимания на свою ученицу. Девушка так загляделась, что уронила свою работу, и произведенный ею шум привлек внимание настоятельницы.

Заметив, что девушка смотрит в окно, она с улыбкой сказала:

-Да, дитя мое, учись у природы. Смотри на эти деревья, покрытые нежной зеленью, на это небо, где из-за серых туч прорываются лоскуты чистой лазури. Подобно тому, как после долгой замы пробиваются на свет тоненькие стебельки травы и первые листочки, наши души после бурь и испытаний, после зимы духовной возрождаются к новой жизни. Вот посмотри: в природе весна, это еще не буйный ликующий май, кипение цветущих садов, пьянящий аромат цветов, майские грозы и ночные соловьи. Сейчас ты видишь первые робкие листочки апреля, слабенькие травинки. Еще могут нагрянуть заморозки — даже в апреле, случается, идет снег, и внезапный холод может погубить первых вестников возрождения, посланцев весны. Но все-таки это уже надежда. Это уже обновление. И я люблю именно эту пору весны, предчувствие воскресения природы. То же самое, кажется, происходит каждой весной и с нашими душами. Предчувствие духовного возрождения после зимних бурь и холодов... Правда, не всегда зима на календаре совпадает с зимой в сердце, но ты, разумеется, понимаешь, что я говорю иносказательно.... А небо! Взгляни на это небо! Если бы художник написал его так, как оно выглядит сейчас, его непременно упрекнули бы в неестественности и не поверили, что может быть такое состояние. Что могут существовать в природе такие краски. Но ведь существуют! Темные фиолетовые тучи, даже скорей черные. Грозные, мрачные, зловещие, и рядом, совсем рядом — взрыв чистой нежнейшей лазури! Какой невероятный контраст!

Девушка, мысли которой были весьма далеки от поэтического монолога аббатисы, поняла только, что мать-настоятельница не считает грехом праздности ее разглядывание "весеннего пейзажа", а, напротив, хвалит. Она подняла свою работу и сделала несколько стежков. Аббатиса сама подошла к окну, желая лучше рассмотреть мрачные тучи и нежную лазурь и ахнула.

-Вот оно что! Значит, не нежная зелень деревьев и не робкие росточки подснежников привлекли твое внимание, а эти молодые люди? И ты, готовясь стать монахиней, разглядываешь в окошко незнакомых мужчин?

-Простите, святая мать, грешна, — виновато потупилась послушница, — Мне только... было очень интересно... Я всего лишь хотела узнать, что им тут понадобилось.

-Так они тебе не знакомы? — спросила аббатиса, заподозрив, что ее воспитанница назначила свидание своему любовнику.

-Нет, клянусь души спасеньем! — воскликнула девушка.

Аббатиса пристально посмотрела на нее.

-Я верю тебе, — промолвила аббатиса.

-Но что им здесь понадобилось, как вы думаете, мать-настоятельница?

-Это мы сейчас узнаем.

-Вы хотите выйти к ним?

-Не спеши. Посмотрим, что они будут делать.

И аббатиса, отложив свою работу, вместе со своей молоденькой наперстницей подошла к окну и занялась наблюдением.

-Вы молчите, матушка? — робко спросила послушница, — Вы их не знаете?

-Я жду твоих умозаключений.

-Моих?!

-Да-да. Говори.

-Ой,... я не знаю. Я боюсь, что покажусь вам глупой.

-Не бойся — они же нам не отрекомендовались. Ты можешь дать полную волю своей фантазии.

-Полную волю фантазии? — переспросила девушка.

-Не забывая о логике, — заметила аббатиса, — Посмотрим, чему я тебя научила. Итак, дитя мое — твои выводы. Что ты скажешь об этих молодых людях?

-Матушка, я сразу исключаю, что этот, в черном плаще, чей-то любовник, хотя по возрасту и внешности он вполне подходит для такой роли. Но любовники не появляются в наших окрестностях с открытыми лицами. Любовник маску надел бы, скорее всего. Не так ли?

-Ты права, — улыбнулась аббатиса.

-Если это не любовник,... Судя по тому, что они оба слезли с коней, у них тут какое-то дело, правда? А какое дело может быть у дворянина в мирное время кроме любви и дуэли? А о том, что молодой человек в черном плаще дворянин, говорит весь его облик, и, конечно, шпага — даже отсюда виден богатый эфес. Мне знаете что, кажется? Раз юноша в черном плаще не выпускает из рук эфес своей шпаги, здесь, возможно, будет поединок! Второй, скорее всего слуга, кстати, довольно изысканно одетый. Я решила, что он слуга, потому что он держит лошадей и без шпаги. Но, если бы я увидела его в городе, могла бы принять и за дворянина. Они, наверно, первыми прискакали на место дуэли, и ждут своих противников. И через несколько минут мы увидим поединок. Может быть, эти господа поторопились, а может, их противники опаздывают. Это будет занятное зрелище! Ведь дуэль — самое дворянское дело, правда?

-Дуэль — самое дворянское дело? — нахмурилась аббатиса, — Дуэль — это убийство, моя дорогая, это смертный грех! И для убийства надо выбирать Сен-Дени, словно в Париже мало отвратительных закоулков? Нет, дитя мое, никакого поединка здесь не будет. Для дуэлей выбирают другие места.

-Я знаю: Пре-о-Клер, Венсенский лес. Мой кузен три раза дрался у Пре-о-Клер... Я ошиблась, матушка. Я действительно ошиблась. Хозяин садится на камень и что-то пишет. А слуга нервничает. Посмотрите, он так и пытается спросить своего господина о чем-то, а тот отмахивается и продолжает писать. А может, он все-таки будет драться? Может, это прощальное письмо даме — перед поединком обычно пишут письмо такого рода.... Когда мой дедушка еще не женился на моей бабушке, он написал ей такое душераздирающее письмо, когда собирался на дуэль! Знаете с кем? С самим де Бутвилем, которого потом казнили. И бабушка сразу вышла за дедушку замуж! Вот будет интересно посмотреть на дуэль!

-Тебе хочется смотреть дуэль?

-Ой, матушка, конечно, хочется! Я ни разу не видела настоящей дуэли!

-Дамы не должны присутствовать на дуэли...

-Если бы правила чести допускали наше присутствие, крови пролилось бы гораздо меньше. Но мы, же не будем присутствовать? Если начнут, посмотрим, хоть немножко, одним глазком...

Аббатиса гневно подумала: "Пусть только попробуют скрестить здесь шпаги! До чего дошло: дуэлянты уже до Сен-Дени добрались!"

Между тем молодой человек закончил свое письмо и подал слуге.

-Слуга очень расстроен, — заметила девушка.

-Да, он пытается возражать, — подтвердила аббатиса.

-Боже мой! — воскликнула девушка, — Он упал на колени перед своим господином! Смотрите, мать-аббатиса, смотрите! Прямо как в театре! Как на представлении древней трагедии! Видно, это письмо, что отдал ему хозяин — очень плохое? Может быть, дворянин в черном плаще — заговорщик? (При этих словах аббатиса вздрогнула). ... И письмо содержит его признание? Может, он не даме пишет, а королю? А может, он в этом письме отказывается от наследства? Или что-нибудь еще очень ужасное, что заставило слугу так протестовать, забыв почтительность?

-Может быть, здесь действительно происходит трагедия, — задумчиво проговорила аббатиса, наблюдая за тем, как молодой человек в черном плаще поднял своего слугу и молча покачал головой в ответ на его мольбы и возражения, отвел руку с письмом, которое слуга пытался сунуть обратно своему хозяину, — Ну, может, трагедия — слишком сильно сказано, но мы с тобой стали свидетельницами какого-то драматического события.

Слуга опять взмолился. Юноша в черном плаще печально улыбнулся и сказал ему несколько слов. Слуга не унимался. Хозяин нахмурился, слегка топнул ногой, и, повернув слугу за плечо, кивком и легким жестом руки велел ему отправляться. Слуга, спрятав письмо на груди, вскочил в седло. Он опять обратился с каким-то вопросом к своему сеньору. Тот сделал жест, подтверждающий приказ. Слуга пришпорил коня и понесся вскачь по дороге. Вскоре он исчез из виду.

А молодой дворянин в черном плаще опять положил руку на золоченый эфес шпаги, подошел совсем близко к церкви Сен-Дени и остановился рядом, не входя в храм, но снял шляпу.

Аббатиса и послушница продолжали наблюдать за оставшимся в одиночестве молодым человеком. Они отметили, что незнакомец, проявивший такой интерес к архитектуре средневековья, был еще очень молод — на вид не старше двадцати пяти или шести лет, довольно высокого роста, был одет в глубокий траур, только белый большой кружевной воротник да пышные рукава его бархатного камзола выделялись светлыми пятнами на темном фоне его бархатного камзола. Шляпа, которую он держал в руках, была украшена длинными черными перьями.

-Ах, бедняжка! — воскликнула девушка, — Такой хорошенький, такой молодой — и такой печальный! Он кажется таким одиноким и несчастным... Может быть, у него кто-нибудь умер? Поговорите с ним, святая мать!

Глава 8. Холодный камень Сен-Дени.

Аббатиса и сама заинтересовалась незнакомцем. Она помедлила несколько секунд и, велев послушнице продолжать работу, пошла навстречу таинственному дворянину.

Молодой человек, заметив аббатису, почтительно поклонился.

-Да благословит вас Бог, сын мой, — сказала аббатиса, — Что привело вас к стенам моей скромной обители?

-Простите, святая мать, я не знал, что здесь запрещено находиться.

-Да нет же! — возразила аббатиса, — Вы можете находиться здесь сколько угодно.

-Благодарю вас. Дело в том, что я скоро покидаю Францию, вероятно, навсегда, и вот — хотел попрощаться с этими местами.

-Вы уезжаете? — спросила аббатиса.

-Да, — кивнул молодой человек.

-Но почему вы уверены, что навсегда? Вы уезжаете, а между тем сердце ваше остается во Франции. Я не права?

-Вы правы, святая мать.

-И вы не можете, отложить свою поездку или не ехать вовсе, раз вам не хочется?

Собеседник аббатисы, вздохнув, промолвил:

-Нет, святая мать, уже ничего нельзя поправить.

-И ваше путешествие может быть опасным?

-Само путешествие, скорее всего, нет, хотя в дороге происходят разные случайности. Но там, куда я еду, опасностей хватит.

-А знаете, порой так происходит — не хочешь ехать, менять привычный уклад жизни, но поедешь, и все складывается очень удачно... И потом не раз с улыбкой вспоминаешь это замечательное путешествие, в которое так не хотелось ехать. Даже трудности в тихой размеренной жизни вспоминаются с удовольствием. Поверьте!

-Верю. У меня так бывало порой. Но на этот раз — не думаю, что вспомню свои "трудности" с удовольствием. Правда, я немного надеюсь на Бога... Бог не женщина — его у меня даже король не отнимет!

"Король отнял у него любимую... Все ясно", — подумала аббатиса. Необычная фраза сорвалась с уст молодого путешественника, и он, остановившись, искоса взглянул на аббатису, но проницательная монахиня заметила, как сверкнули его глаза. "Кажется, я знаю, что он имел в виду.... Не уверена, что это Малыш Шевретты.... Но таким вполне мог быть ребенок беспечной Мари и благородного Атоса. Впрочем, это выяснится в нашей беседе".

-Богу — богово, кесарю — кесарево, — мягко сказала она.

-Вот именно, — Богу — Богово, — кивнул молодой человек, — А что вы скажете, святая мать, если "кесарю" мало его динария, и он претендует на то, что принадлежит Богу?!

-Что вы хотите сказать?

-Я говорю глупости, простите, святая мать, — спохватился молодой человек, не желая, видимо, откровенничать с аббатисой.

-Я вам мешаю? — спросила аббатиса, — Я сейчас оставлю вас, раз вы ищете уединения...

"Уединения?! Черт возьми, разве можно уединиться от ДОКУЧНЫХ?! Мог я уединится в моем Бражелоне? Все кто-то попадался под руку в самый неподходящий момент.... И только в последнюю ночь дома от меня все сочувствующе отвязались и оставили в покое. А как же задолбало: "Господин Рауль, хотите это? Господин виконт, хотите то?" Они меня любят, я понимаю... Но меня это не то что задолбало, с зе... ло.! И что? Мне будет легче там, за морем? Ни "фига" не легче. ДОКУЧНЫЕ и там достанут. А то, что я сейчас думаю обо всем этом — ясно — возлияния с Фрике!"

-Я только хотела убедиться, что здесь не будет дуэли — так почему-то решила моя воспитанница, заметив вас из окна.

-Драться здесь? — удивился путешественник, — Кому придет в голову драться в Сен-Дени? Впрочем, я забыл. ...Некоторым... приходило... Я здесь просто... гуляю... Я уже уходить собрался.

-Гуляете? — недоверчиво спросила аббатиса.

-Да, гуляю, — протянул незнакомец, и по-военному приложил руку к шляпе, которую вновь во время беседы нахлобучил на голову, скрывая глаза, — Всего доброго, святая мать.

Он поклонился аббатисе и, слегка смущенный ее пристальным взглядом, в свою очередь, взглянул на нее и улыбнулся — доброжелательно, открыто, искренне, но очень грустно. Аббатиса смотрела на него, не отрываясь.

-Дитя мое, — начала аббатиса, — Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? Вовремя сказанное доброе слово может спасти жизнь. Мне понравилось ваше лицо. Но я вижу, вы чем-то опечалены. Мне самой довелось много страдать, — добавила аббатиса, — А страдания учат нас острее чувствовать чужое горе, воспринимать чужую боль как свою собственную. Послушайте! Моего любимого казнили, когда я была совсем девочкой. Но он любил мою кузину, а не меня. И умер, повторяя ее имя. А когда я решила мстить, молодой человек, претендовавший на мою руку, любящий меня, знатный и богатый, отказался покарать убийц — я и ушла в монастырь.... И сейчас, сударь, мне кажется, у вас что-то стряслось, и вы нуждаетесь в утешении....

"Это очень похоже на историю Дианы де Роган и Мишеля де Бражелона"...

Аббатиса говорила с Бражелоном так мягко и проникновенно, что он, слушая ее, не мог подавить волнения, которое отразилось на его лице. Губы его слегка дрогнули, а настоятельница решила расспросить очаровательного мальчика, что вызвало такую глубокую печаль, невольно заинтересовавшись его судьбой.

-Мой юный друг, — сказала аббатиса, — Доверьтесь мне. Поделитесь со мной вашей бедой. Уверяю, вам станет легче.

-Разве, святая мать, моя печаль заметна первому встречному? — грустно улыбнулся Рауль, — Я УЛЫБАЮСЬ, как видите.

-Дитя мое, — промолвила аббатиса, — Я не первая встречная, я монахиня, а люди, посвятившие жизнь Богу, умеют читать в душах мирян. Но я успокою вас — если бы не ваша траурная одежда, первый встречный, которого вы так боитесь, не понял бы, что вы очень страдаете. А ведь это так, и я хочу помочь вам.

-Вы мне не поможете, — ответил Бражелон.

Аббатиса покачала головой. Но Рауль, не желая, видимо, исповедоваться настоятельнице, опять учтиво поклонился и произнес:

-Прощайте, святая мать.

Он направился к своей лошади, аббатиса смотрела ему вслед. Как ни хотел наш герой сохранить инкогнито, манеры выдавали его принадлежность к высшему свету. И, заинтригованная всей этой таинственностью, аббатиса внезапно вскрикнула:

-Сударь! Постойте! Остановитесь!

Рауль обернулся.

-Не знаю сама почему, но мне захотелось, чтобы вы вернулись, — сказала она, — Я не хочу отпускать вас одного в таком состоянии. Да вы, по-моему, хотели войти в церковь.

Он вздохнул.

-Идемте, — сказала аббатиса, — Идемте же!

Рауль вошел в церковь следом за аббатисой, перекрестился, и настоятельница заметила, что глаза его вспыхнули. Она отошла, не желая смущать его. Бражелон между тем замечтался, и аббатиса, осторожно взглянув на него, ахнула и прошептала: "Праведное Небо! Теперь-то я точно знаю, кто этот очаровательный мальчик!" Мечтательное выражение его лица сразу напомнило аббатисе Прекрасную Шеврету. И сразу же добрая монахиня испугалась за герцогиню: этот траур, эта печаль — не случилось ли чего с Мари? Еще месяц назад герцогиня была в добром здравии.

-Виконт! — окликнула аббатиса, — Неужели герцогиня...

-Ой! Вы знаете меня?

-Я узнала вас, когда вы взглянули вверх. Этот ваш заоблачный взгляд... Это Шевретты взгляд, понимаете? Ее мечтательное лицо сводило всех с ума во времена Людовика Тринадцатого. Пожалуй, ни одна женщина не могла смотреть таким ангелом. Но я спросила вас о моей милой Мари.

-Герцогиня жива-здорова... А траур... Считайте, что это... по мне самому.

-Ах! — воскликнула аббатиса, — Теперь мне все ясно! Но и мне пора представиться. Мое имя — Диана де Роган и вы, милый Рауль, доводитесь мне двоюродным племянником. А я вас, кстати, помню совсем малюткой.

"Диана де Роган! Я так и думал!"

-Вот как? — спросил Рауль.

-Когда Мари скрывалась от убийц Ришелье в монастыре Святой Агнессы, я была одной из монахинь. Да, дитя мое, я очень хорошо помню все эти события. А в монастырь я ушла из-за несчастной любви. Я любила... графа де Шале... А граф де Шале был влюблен в Прекрасную Шевретту, в вашу матушку....

-А вы ревновали ее к графу? — спросил Рауль с любопытством.

-О да. Безумно! Я любила Анри всем сердцем. В монастырь я ушла после его казни.

-Вы.... Ненавидели герцогиню?

-Мари? Мою кузину и подругу? Нет. Вы знаете, дорогой виконт, нет. Мы действительно были подругами. Я, как и моя кузина, была участницей Первого Заговора против Ришелье. Правда, не ненависть к кардиналу, а любовь к графу де Шале привела меня в ряды заговорщиков. Вам интересно, милый Рауль?

-О да, госпожа аббатиса!

-В заговоре против кардинала участвовал принц Гастон, принцы Вандомы, граф де Шале. Мы рассчитывали, что в нужный момент все аристократы поддержат нас. Даже королеве мы не говорили всей правды. Готовилось восстание, а Испания и Австрия должны были помочь нам людьми и деньгами. Гастон, кстати, претендовал на французскую корону. Он хотел свергнуть Людовика XIII с престола, заточить короля в монастырь, а сам собирался жениться на Анне Австрийской. Узнав об этом, Людовик Тринадцатый был вне себя от ярости. Ришелье, конечно, поспешил доложить королю о кознях братца. Король сам явился в Блуа, чтобы арестовать Вандомов, своих побочных братьев, детей Генриха и Габриэли. Гастон же, поклявшись королю в верности, сразу же изменил клятве и начал готовиться к вооруженному восстанию. Об этом сразу же узнал кардинал Ришелье. Гастон выдал королю всех своих сообщников, включая и королеву. За это предательство Гастон получил герцогство Орлеанское и Шартрское, графство Блуа и миллион ливров дохода. А граф де Шале поплатился головой. Кардинал не мог казнить принца Гастона, претендента на престол, ближайшего родственника короля. Гастон считался наследником короны в случае смерти Людовика Тринадцатого — до тех пор, конечно, пока не родился ныне царствующий король. Правда — граф де Шале тоже нарушил обещание — он обещал Ришелье не участвовать в заговорах. Но его можно понять — он был так влюблен в Шевретту!

-А она?

-Она — нет, даже наверняка нет. Она, честно говоря, старалась помочь мне в моей печальной любви. Но Шале обожал Мари и для пользы дела она управляла им как хотела. Хотя в те годы, задолго до вашего рождения, Мари кокетливо поглядывала на одного прелестного юношу из только что сформированного мушкетерского полка капитана де Тревиля. Очаровательный мушкетер Арамис писал ей прелестные мадригалы.... Но видите, чем это кончилось. Слава Богу, юного Арамиса Мари не втянула в заговор Шале. Они еще были не так близко знакомы.

-А вы не хотели отомстить? Я слышал, что вы пытались что-то сделать...

-Хотела, Рауль... Ведь Анри так мучился на эшафоте! Но... Бодливой корове Бог рог не дает.

-Это вы верно сказали! Насчет бодливой... коровы. А я тоже хотел отомстить кардиналу Ришелье!

-Вы, Рауль? Но кардинал умер, когда вы были ребенком.

-Мало ли что! Я узнал, что именно из-за него моя мать убежала за границу. В 1642 году король Людовик Тринадцатый, Ришелье и весь Двор находились в замке Шамбор. А это совсем недалеко от нашего Бражелона. Отец с друзьями приветствовал короля. Меня на церемонию на взяли — мелкий был. Но ребенок узнал случайно о происках кардинала Ришелье из разговоров взрослых. Я ж такой шнырь был в детстве — простите за выражение, но я везде совал свой любопытный нос. И вот ребенок схватил боевую шпагу отца и убежал из дома, чтобы драться с кардиналом. Но заблудился в окрестностях Шамбора — так далеко я один не забирался, да и был слишком мал, мне и восьми лет не было. После нескольких часов скитаний я выбрался на поляну, где совещался граф де Сен-Мар со своими сторонниками.*

..................................................................................................

*Анри де Сен-Мар в окрестностях Шамбора — из романа Альфреда де Виньи "Сен-Мар".

....................................................................................................

Я вылез из зарослей и спросил, где мне найти кардинала Ришелье. Друзья Сен-Мара рассмеялись — их, наверно, рассмешил мой воинственный вид. Да и шпага была почти с меня величиной — вот эта самая, как я ее тогда дотащил, сам не помню!

"Подкрепление, господа, — улыбнулся Сен-Мар, — Еще один заговорщик". А потом посадил меня к себе в седло и отвез домой. Там, конечно, был страшный переполох. "Мы избавим Францию от тирана, малыш, — сказал мне Сен-Мар, — Но вы еще слишком молоды, чтобы воевать с Ришелье. Подрастите немножко, маленький виконт, я право, рад нашему знакомству. Я хочу, чтобы ваше поколение жило в Свободной Франции. И за это мы будем сражаться с кардиналом! За Свободную Францию! За вашу и нашу Свободу! И мы победим!"

-Вам не попало? — с улыбкой спросила Диана.

-Еще как! Сначала отец крепко обнял меня, а потом взял за ухо и утащил в кабинет. И там я десять раз переписывал на латыни речь Цицерона против Катилины. И неделю сладкого не давали. Но, как видите, и этот заговор провалился. Принц Гастон как всегда вышел сухим из воды и предал Сен-Мара, который кончил так же трагически, как ваш любимый. А эта мимолетная встреча со знаменитым Сен-Маром навсегда осталась в моей памяти.

-О да, Сен-Мир, — вздохнула аббатисса, — Он погиб совсем молодым. Сен-Мар был даже моложе, чем вы сейчас. Ему только сровнялось двадцать два. Мальчик, в сущности. Вроде вас.

-Обидно то, что жертвы во имя Свободы Франции были напрасны. — печально сказал Рауль, — Я хочу сказать — память конечно, осталась. Вечная память..., — и он снова снял свою черную шляпу, — Но Свобода так и не была завоевана.

-Вы не считаете, что живете в свободной стране? — спросила Диана.

-Нет, конечно! У нас военная диктактура с неограниченной властью короля плюс раздутый бюрократческий аппарат чиновников — парламент, интенданты, губернаторы и так далее. А в Свободной стране власть короля была бы ограничена. И в парламенте были бы лучшие и умнейшие люди королевства.

-Такие как граф де Ла Фер? — улыбаясь, спросила Диана.

-Лучший друг моего отца, господин Д'Артаньян, не раз намекал на это, но отец прямо-таки с отвращением относится к этой идее. Он хочет Свободы для себя лично, и он прав! Тысячу раз прав! В Лувре он был бы рабом как мы все. А в Бражелоне он свободен!

-Милейшего Атоса не переделаешь. А мне кажется, что наш долг в том и состоит, чтобы не уходить от борьбы, а, занимая государственные должности, проводить через парламент законы, смягчающие режим.

-Да, — саркастически заметил Рауль, — Отмену смертной казни, например.

Диана вздрогнула.

-Кто знает, — сказала она, — Может быть, когда-нибудь в Прекрасной Франции отменят смертную казнь.

-Не при Людовике Четырнадацатом, — убежденно заявил Рауль, — Он свое самостоятельное правление начал с казни. Я оказался случайным свидетелем этого кошмара. А если бы в парламенте были настоящие люди, кстати, не только дворяне... Я заметил, что среди третьего сословия много достойных и умных людей. А среди дворян, извините, хватает... мрази!

-Не извиняйтесь, мой мальчик, Диана де Роган разделяет мнение Рауля де Бражелона.

-Вы считаете меня молодым, если так обращаетесь, госпожа де Роган? — мрачно спросил Рауль.

-Ну, конечно, Рауль, я даже помню год вашего рождения. Когда Мари пряталась в Монастыре Святой Агнессы, вам было всего несколько месяцев. Да вы до тридцатилетия доживите хотя бы, чтобы считать себя взрослым по-настоящему.

-Да я старше вас, сударыня, потому что за эти месяцы... — все так же мрачно начал Бражелон, но аббатиса расхохоталась, и Рауль обиженно замолчал.

-Да нет же, мой мальчик, вы это внушили себе, вам все-таки чуть побольше двадцати, и юность возьмет свое.

-Увидим, — все так же обиженно проговорил виконт де Бражелон, — И все-таки удивительно, госпожа аббатиса, что вы меня вот так сразу узнали. Я, что, даже сейчас так похож на матушку?

-Вы очень похожи на Мари, милый Рауль. Шевретта подарила своему малышу заоблачный взгляд. А в ней всегда было что-то от феи или волшебницы, в Прекрасной Шевретте. Один живописец даже запечатлел это выражение на ее лице. Это был гениальный художник. Только гений может поймать и перенести на холст мгновение, секунду, мимолетное настроение. Да, кстати! Вы ведь потом были в Монастыре Святой Агнессы?

-Да, неоднократно, — сказал Рауль.

-Так вы видели картину, на которой изображена Дева Мария? Ее писали с моей кузины Мари де Роган! Как раз тогда, в октябре тридцать четвертого.

-Что вы говорите! — воскликнул Рауль.

-Разве вы не узнали ее на картине?

-Мне и самому так показалось, но герцогиня подняла меня на смех и заявила, что картина написана за сто лет до моего рождения.

-С нее писали Мадонну, с нее! Я видела собственными глазами Маэстро — так в монастыре звали художника. Имя свое он скрывал Бог знает почему. Знаю только, что он был учеником Питера Пауля Рубенса, женился по страстной любви и имел сына по имени Люк, который вроде тоже стал художником. Мы то и дело бегали посмотреть картину. И я сама видела и кузину и вас на руках Мари. Очаровательная натура!

-Вот как? Но тогда, выходит, и я попал на картину?

-И вы, — улыбнулась Диана де Роган, — Вот повезло. Вы счастливчик! У вас очень сильная защита, мой дорогой, не только на земле, но и на Небесах.

-И... но позвольте, тогда выходит, что с меня ваш гениальный Маэстро рисовал... Язык не поворачивается... Неужели это правда?

-С вас Маэстро рисовал младенца Иисуса. Но вы заметили некоторую незавершенность картины?

-Я не знаток живописи. Нет, не заметил.

-Художник был вынужден прервать работу.

-Над картиной?

-Нет, не над картиной. Картину он закончил позднее... Но работу с натурой он был вынужден прервать в самом разгаре, потому что монастырь окружали люди де Варда, и Шевртетта, спасая вас, доверила своего Малыша друзьям детства, барону де Невилю и графу Д'Орвилю. Ах! У меня даже сейчас сжимается сердце, когда я вспоминаю прощальную песенку, которую пела кузина, баюкая вас. Она потом не пела вам "Колыбельную Заговорщицы" — так мы называли песенку Шевреты?

-Нет, никогда. Вы не могли бы ее вспомнить?

-Прошло столько лет... Трудно вспомнить... Хотя... Постойте...

Аббатиса стала тихонько напевать простую, но красивую мелодию, очень легко запоминающуюся, и даже, пожалуй, из числа навязчивых мелодий. Бражелон сразу навострил уши и узнал напев.

— Умоляю, слова, сударыня! — попросил он, — Мне знакома эта мелодия!

-Это у вас воображение разыгралось. Такой малютка не мог запомнить мелодию.

-Да нет же, госпожа де Роган! Дело в том, что герцогиня часто напевала эту мелодию. Особенно когда занималась чем-то спокойным, и не было никого из посторонних. Если вышивала или читала... Так вы не помните ее слова? Совсем-совсем не помните?

-"Во Франции — война!

Во Франции — война...

Во Франции — война!!!" — не удивляйтесь, дитя мое, я уже сказала вам, что мы называли посвященную вам песенку Мари "Колыбельной Заговорщицы", а из песни слова не выкинешь. Она так и спела. Как я вам сейчас — восклицание, шепот, выкрик... Она даже вас разбудила, и аббатиса, Альбина Д'Орвиль заметила, что не стоило бы петь такие песни ребенку. Но Шевретта ответила, перебирая струны своей лютни (вы как раз улыбались): "Видишь, улыбается, воинственный парень у меня будет!"

-Если бы не Ришелье, — вздохнул "воинственный парень".

-Если бы не Ришелье, — прошептала Диана, чувствуя, что вот-вот заплачет, — О, вы тысячу раз правы, мой дорогой! Если бы не этот демон, сломавший наши судьбы... Как хорошо все могло бы быть!

-И больше вы ничего не помните?

-Тайны Роганов принадлежат Роганам, — гордо сказала Диана де Роган, — Я поделилась с вами своей тайной. Надеюсь на такую же откровенность с вашей стороны.

-Я не Роган, я Бражелон, — возразил Рауль де Бражелон, откинув голову.

— О, виконт, это вы сказали совсем по-рогановски! Так мы говорили: "Королем я быть не могу, герцогом не желаю, я — Роган!" Ты — Роган! Ты — наш! Ты в нашем клане!

-Я Бражелон, сударыня.

-Шевретта не первый год ведет борьбу за то, чтобы вернуть себе Город, отнятый у нее вследствие происков Ришелье. И, когда она добьется своего — а она этого добьется, вы, виконт, будете еще и герцогом де Роганом. Мари это давно задумала.

-Не стоит, святая мать. Я не гоняюсь за титулами. Дворянин — и слава Богу. Я отдал бы это герцогство за то, чтобы услышать из ее уст "Колыбельную Заговорщицы". Но, увы — не судьба...

-Герцогские короны на дороге не валяются, — сказала Диана, — В наше время герцогствами не швыряются.

-В наше время герцогские короны покупают — либо за деньги, либо ценой лести и унижений. И, видите, гордые Роганы все-таки стали герцогами.

-И вы им будете, раз Мари этого желает, Рауль, герцог де Роган, виконт де Бражелон!

-Уже поздно, святая мать, госпожа Диана де Роган. Мне уже ничего не нужно в этом мире.

Глава 9. Шевалье де Сен-Дени.

-Так вы очень хотели бы услышать песню Шевретты? Но церковь не совсем уместна для мирских песен, и, хотя эта песня сродни молитве, я не осмеливаюсь петь ее сейчас. У меня как горло перехватило, — виновато сказала аббатиса, — К тому же у меня нет лютни под рукой.

-Я повторяю, значит, не судьба, — поклонился виконт, — Простите, госпожа аббатиса, я был излишне любопытен, но мое любопытство объяснимо.

-Нет-нет! — живо возразила Диана, — Я провожу вас в монастырь. Вы не очень спешите?

-Я не спешу, но в монастырь...

-Не беспокойтесь — я хозяйка в своем монастыре. И вас к этим стенам привело, возможно, само Провидение.

-Позвольте вам возразить, святая мать, — уверенно сказал виконт, — Не Провидение, а моя собственная воля.

-Так вы пойдете со мной, дорогой племянник?

-Да, госпожа аббатиса, я пойду.

-Идемте. Что же вы?

-Минутку, — сказал виконт.

Он прошелся по церкви, огляделся по сторонам и пошел следом за Дианой. Вдруг один из старинных витражей привлек внимание Рауля, и он замер на месте.

-Вы так хотите здесь остаться? — спросила Диана, — Может быть, мне подождать вас, дитя мое?

-Я не король Франции, чтобы оставаться в Сен-Дени!* — с мрачной иронией выпалил виконт.

...................................................................................................

* В Сен-Дени находится усыпальница французских королей.

...................................................................................................

-Вам не идет злая ирония, — заметила аббатиса.

Бражелон взглянул на аббатису, собираясь выпалить еще что-то в духе мрачного юмора, но сдержался и спокойно спросил:

-Какого века этот витраж, госпожа аббатиса?

-Тринадцатого. А что? Этот витраж и следующий посвящены крестовым походам.

-Странно, что я раньше не обратил на него внимания.

Диана де Роган смотрела то на Рауля, то на витраж, удивленная, что племянник обратил внимание именно на этот. Витраж представлял собой круг синего цвета. Сюжет витража был посвящен битве христианских рыцарей с язычниками. Вооруженные копьями, в кольчугах и шлемах, рыцари мчались на врагов, и резко, как язык пламени, взвивалось над всадниками их знамя — золотое с алым крестом. Впрочем, средневековое знамя так и называлось — "орифламма" — "золотое пламя". Впереди христианского войска мчался всадник на белом коне с копьем наперевес. Навстречу рыцарям мчалась конница язычников. Их лошади были желтовато-коричневого, песчаного цвета, и сами они были в таких же одеждах, вооруженные луками и копьями, и было их больше, чем христианских рыцарей.

-Тринадцатый век? — переспросил виконт.

-Тринадцатый, — подтвердили аббатиса, — Вас восхищает искусство неизвестного мастера?

-Неизвестного?

-Да, милый Рауль. Вы можете перечислить великих полководцев и королей всей Европы, но витражных дел мастер остался безымянным.

-Также как безымянным остался и убитый рыцарь на витраже.

-Я не понимаю, о каком рыцаре вы говорите?

-Разве вы не видите, святая мать? Вот, в нижней части витража, в желтом поле — белый овал с красным крестом. Вы же знаете, Красный Крест — эмблема крестоносцев. Это рыцарский щит, если я верно понял композицию, а дальше...

-Боже мой! — прошептала аббатиса.

-Имеющие глаза да видят, — задумчиво сказал виконт.

То, что аббатиса принимала за нагромождение скал, не вглядываясь в витраж так внимательно как сейчас, когда виконт де Бражелон обратил внимание Дианы на работу древнего мастера, было, оказывается, обезглавленным телом, а сама голова юного рыцаря находилась у ноги предводителя язычников, привязанная к седлу. Аббатиса смотрела на белый щит, на красный крест, на обезглавленное тело рыцаря. Глаза ее остановились на предводителе язычников, чернобородом всаднике, со щитом такой же формы, но с другими узорами. Сжав плечо племянника, Диана де Роган прошептала:

-Анафема, кардинал Ришелье!

Рауль вздрогнул — слова аббатисы так неожиданно отвлекли от его собственных мыслей, весьма далеких от всесильного кардинала. Правда, узнав имя любимого Дианы де Роган от нее самой, Рауль понял, кого видела Диана в обезглавленном рыцаре, кого — в его убийце.

-Это наше прошлое, — сказала Диана де Роган.

-Это наше прошлое, — отозвался виконт, — Наши с вами, сударыня, общие предки, воевавшие в Святой Земле. Может быть, здесь изображен кто-то из них.

-Давайте считать, что этот, на белом коне!

-С копьем? Давайте, если вам так угодно.

-А тот, убитый, это мое прошлое. Но этим прошлым я с вами не поделюсь, племянник!

-Как знать, — показал головой Рауль, — Может, у меня все будет именно так — и наоборот!

-Наоборот? Конечно, наоборот!

-Не красное на белом, как на щите тамплиера, а белое на красном, как на плаще иоаннита.

-О, виконт! Что вы сказали?

-Я...— улыбнулся виконт, — Я пошутил.

И он опять стал смотреть на круглый витраж собора Сен-Дени. Диана с тревогой и нежностью посмотрела на Рауля. Взгляд его, обращенный вверх, казалось, уносился в даль, за синие стекла витража Сен-Дени, пронзал как клинок толщу веков, разделявших рыцарей с витража и подданных Людовика. Тревога Дианы нарастала. Она чувствовала, что ее племянник, красавчик и баловень судьбы, Рауль де Бражелон, прежив первое любовное крушение, отчаянно пытается найти выход, но ищет его не там. Когда Рауль, разглядывая витраж, поднял глаза вверх, на его лице отразилось волнение и сопереживание рыцарю из Сен-Дени. Диана, сама в минуту отчаяния нашедшая прибежище у Бога, с тревогой подумала, не собирается ли ее племянник сотворить нечто подобное. Желая вернуть Рауля к реальности, Диана снова мягко коснулась его плеча.

-Что с вами? — спросил Рауль.

-Вы напугали меня, милый виконт! Сейчас у вас было такое лицо...

-Очень страшное, наверно? — иронически спросил Рауль.

-Да нет, что вы, Господь с Вами! Что за глупости вы говорите? С чего вы взяли?

-Только вчера, — все тем же тоном горькой иронии продолжал Рауль, — Одна дама в Люксембургском дворце мне дала понять именно это.*

...................................................................................................

*Рауль имеет в виду свою беседу с Орой де Монтале. У Дюма "Виконт", том 3, гл.IX "Приготовления к отъезду".

"-О, виконт! — остановила его Монтале, подавая ему небольшое зеркало.

-....Я изменился, не так ли? А знаете почему? Мое лицо — зеркало моей души, и внутренне я изменился так же, как внешне.

-Вы утешились? — язвительно спросила Монтале.

-Нет, я никогда не утешусь."

...................................................................................................

-Вы, наверно, не так поняли, мой прелестный племянник!

-Я понял именно так, как нужно. Кажется, я опять научился понимать намеки с полуслова.

-В этом я не сомневаюсь. Ты же прошел школу Шевретты. А она всегда понимала с полуслова. Но оставим вашу глупую даму из Люксембургского дворца.

-К счастью, это не моя дама.

-Ну, тогда и не стоит говорить, раз не ваша.

-Так чем же я напугал вас, сударыня?

-Так обычные люди не смотрят. Как не от мира сего. Так смотрят художники, поэты, мечтатели, ангелы, святые мученики на картинах великих мастеров. Вы меня понимаете?

Рауль усмехнулся:

-Я не поэт, не художник, отнюдь не святой и, право, недостоин таких возвышенных сравнений. Ради Бога, не записывайте меня в ангелы. Хотя в юности меня и называли Ангелочком Конде, вы, разумеется, понимаете, что это была шутка. Да и относилось это прозвище не только ко мне, а к моим приятелям из окружения Принца.

— Да-да, — закивала аббатиса, слегка улыбаясь, — Наслышана я о проделках Ангелочков Принца Конде.

-Как, вы тоже? Удивительно!

-Ничего удивительного: вы и ваши друзья были в моде.

-Пожалуй, сейчас мы вышли из моды.

-Да перестаньте! Между прочим, мне показалось... Надеюсь, вы не побежите искать утешения в монастыре?

-Я — в монастырь? — удивился Бражелон. Все же фрондеры-зубоскалы не зря изощрялись в остроумии, и он не удержался от шутки, — В женский, еще куда ни шло. А стать монахом, пусть даже аббатом — достаточно печального примера господина Д'Эрбле. О нет, госпожа аббатиса! Я уезжаю на войну, если уж вы непременно хотите все знать!

-А что вы говорили о красном плаще иоаннита, виконт?

-Почему вас это интересует?

-Я хочу знать ваши намерения.

-Может быть, я заговаривался, — пробормотал Рауль.

-Да не-е-ет, непохоже, — протянула аббатиса, и, схватив Рауля за руку, потребовала:

-Что это вы задумали! Говорите сейчас же!

-Разве я обязан отчитываться перед вами, сударыня? — учтиво, но твердым голосом сказал Бражелон. Диана задержала вздох. Она уже начинала понимать характер своего племянника. Таким она и знала его по рассказам Шевретты. Приятный в общении, любезный, мягкий. Но, если этот милый мальчик что-то задумал, заставить его изменить решение будет очень трудно.

-Вы что-то писали... Ваш слуга упал пред вами на колени...

-Вы шпионили за мной? — вскричал Рауль, вырывая руку.

-Я случайно подошла к окну. Что вы задумали, виконт, отвечайте же! Ну, говорите! Я жду!

-Приказывайте своим монашкам, святая мать! Я не мальчишка!

-Скажите, Рауль, вы не оставите меня в такой тревоге за вас. Вы... не решаюсь вымолвить... Надеюсь, вы не состоите в заговоре против его Величества короля?

-О нет, успокойтесь, госпожа аббатиса! Я не желаю иметь с ним ничего общего — ни доброго, ни дурного. А писал я — вы все-таки вынуждаете меня сказать больше, чем я хочу, но я не пойду так далеко как Анри де Шале. Я писал Великому Магистру иоаннитов.

-Так. Значит, мое предположение насчет мальтийского плаща оказалось верным. А Шевретта знает?

На лице Бражелона промелькнуло ребяческое испуганное выражение. Он даже зажмурился, потом вздохнул и покачал головой.

-Да разве вы не понимаете, какой удар вы нанесете этим поступком всем, кто вас любит, и прежде всего Шевретте и графу, вашему отцу?

-Граф предоставил мне свободу действий.

-Вот тут-то и следовало проявить твердость, — воскликнула Диана де Роган, — На что вам свобода, если вы не умеете ею пользоваться и сразу спешите от нее отказаться? Разве письмо Магистру не первый шаг к отречению от свободы, чтобы потом и вовсе ее лишиться, как клянутся Рыцари Мальтийского Братства, вступая в Орден? На что вам свобода? Свобода делать глупости! "Отец предоставил мне свободу действий!" А сам теперь небось, локти кусает!

-Мы не возвращались больше к этой теме, — сдержанно сказал Рауль.

-Но я не такая тактичная, как граф де Ла Фер, и я не собираюсь щадить вас. Я скажу все, что думаю! Верните слугу, пока не поздно, заберите у него ваше послание, заявление, прошение — называйте как хотите — сожгите сочиненную вами чепуху и забудьте думать о Мальте!

-Святая мать, позвольте заметить, что я сегодня вижу вас впервые в жизни. До сегодняшнего дня я не знал...

-Ты не знал, зато я прекрасно знала о тебе. И не смотри на меня как на врага. Я прекрасно понимаю, что ты сейчас думаешь: "Вот, свалилась на мою бедную голову родственница, тетушка Диана". Так?

-...

-И ты думаешь, Шевретта нашла бы более мягкие выражения по поводу твоего безумного решения?

-Я думаю, она отругала бы меня, на чем свет стоит. И все же даже ей не удалось бы разубедить меня!

-Ну, вот что, мой мальчик! Заруби себе на носу — ты птенчик из нашего гнезда. А мы, Роганы, птицы высокого полета!

-Вот я и хочу улететь далеко-далеко... За море...

Диана усмехнулась.

-Рада, что твоя любовная неудача не лишила тебя природного чувства юмора. Но рассудка ты отчасти лишился! Я сто раз, свидетель Бог, могла сойти с ума и тысячу раз покончить с собой... после того...что случилось с Анри де Шале. Но я же этого не сделала!

-Но вы ушли в монастырь, и вам никто не мешал!

-Потому что я женщина, а женщина не обладает такими правами как единственный сын и наследник. Разве не понятно, в чем разница?! И я не могу допустить, чтобы сын Мари де Роган и графа де Ла Фера... — а он нам тоже родней доводится, он тоже наш! Нет! Примириться с этим просто невозможно... Так ты вернешь своего слугу, не так ли?

-Нет.

-Вот так история, — прошептала Диана, — Стоило Шевретте выпустить ситуацию из-под контроля, и началось!

-Ничего не началось. Напротив, все кончилось. Я вышел из игры.

-Чтобы начать новую, ужасную, кровавую игру в рыцарей и пиратов?

-Вы боитесь, что меня съедят дикари? Или возьмут в плен турки?

-А это не смешно, представь себе. Но боюсь я не только этого. Я боюсь, что единственный потомок знатного и гордого рода погибнет от шальной пули какого-нибудь бедуина, не оставив наследника.

-Мне жаль детей, родившихся при тирании, поэтому я не хочу иметь наследников. И потом, во Франции остается еще много Роганов.

-Но на тебе обрывается наша ветвь, — возразила Диана, — Значит, и это не довод? Что ж, делай как знаешь.

Рауль облегченно вздохнул, решив, что атака тетки отбита. Но Диана, сделав вид, что смирилась с его отчаянным решением, упрямая и гордая, как все Роганы, сказала себе: "Нельзя идти напролом. Надо действовать хитростью. Аббатиса монастыря Сен-Дени имеет кое-какие связи. Мари должна быть в курсе. Мы объясним ситуацию Великому Магистру и добьемся хотя бы отсрочки... а там... все еще может сто раз перемениться".

Глава 10. Баллада для графа де Шале.

Диана и в монастыре сохранила некоторые из своих аристократических привычек. И, хотя комната, куда она привела Рауля, была убрана значительно скромнее, чем гостиная великосветской дамы, наш герой отметил изящество обстановки и обилие цветов, в основном алых и белых роз, хотя наряд ли аббатиса интересовалась древней враждой Ланкастеров и Йорков.

-Дайте мне лютню, — попросила Диана.

На полированной деке маленькой лютни лежал легкий слой белой пыли — это говорило о том, что аббатиса не часто пользовалась своим музыкальным инструментом. Рауль смахнул пыль и провел рукой по струнам.

-Лютня немного расстроена, — заметил он.

-Может быть, — вздохнула Диана, — Я давно не играла.

Мелодия, которую проиграл Рауль, настраивая лютню для аббатисы, конечно, прозвучала в минорном ладу — иного Диана и не ожидала.

-Вы, оказывается, владеете этим инструментом?

-Пустяки, импровизация, — ответил Рауль, подавая лютню аббатисе, — Кажется, теперь ваши лютня не фальшивит. Но шпагой, госпожа аббатиса, я владею лучше, чем лютней.

-Увы, — опять вздохнула Диана, — Вам шпаги, нам — слезы....

Она собиралась играть совсем не то. Она хотела было спеть Раулю таинственную колыбельную кузины Мари. Но, едва ее пальцы коснулись струн, другая песня сама вырвалась из ее измученной души. И аббатиса взволнованно сказала:

-Слушай! Я спою тебе сейчас свою песню, вернее, балладу о любви, которая не умирает, потому что любовь сильнее смерти. Рауль, я спою тебе балладу, которую не пела лет десять — "Балладу для графа де Шале". ДЛЯ графа де Шале, понимаешь? Потому что для меня Анри никогда не умирал!

Голуби Парижа или Баллада для графа де Шале.

— Не будет слез по графу де Шале,

Хоть я в монастыре, а ты в земле.

Но будут слезы у моей свечи,

Во Франции у власти палачи...

Когда-нибудь и я покину этот мир,

Не свадебным звонить колоколам!

А голуби мои, посланники любви,

Летят от Лувра к башням Нотр-Дам!

А голуби мои, посланники любви,

Летят, летят от Лувра в Сен-Дени...

2.А на Гревской площади — черные вороны,

А на Гревской площади черный эшафот.

А на Гревской площади граф приговоренный

Весточки от милой на прощанье ждет.

Когда-нибудь и я покину этот мир,

Не свадебным звонить колоколам!

А голуби мои, посланники любви,

Летят от Плас-де-Грев до Нотр-Дам...

А голуби мои, посланники любви,

Летят от Плас-де-Грев до Сен-Дени!

3. Летит букет с балкона на помост

Букет из самых белых в мире роз,

Его Шале к устам своим поднес,

И на балконе в черном я стою,

"Прощай, любимый", — графу говорю.

4. Кузина так похожа на меня,

Мария де Роган моя родня.

И незнакомке с белою вуалью

Шале кричит: "Я ВАС ЛЮБЛЮ И УМИРАЮ!"

Слетела с крыши стая голубей...

И стала КРАСНОЙ роза де Шале...

Когда-нибудь и я покину этот мир,

Лишь траурным звонить колоколам...

Смерть — древний враг любви, ее теперь зови.

Прощай, Анри! Диана де Роган.

А голуби мои, посланники любви,

Летят, летят от плахи в Сен-Дени...

5.Не будет слез по графу де Шале,

Хоть ты на небесах, я на земле.

Но знаю, что мы встретимся с тобой,

Где боли нет, где вечная любовь...

Когда-нибудь и я покину этот мир,

Лишь траурным звонить колоколам.

А голуби мои, посланники любви,

Летят с могилы к башням Нотр-Дам.

А голуби мои, посланники любви,

Летят, летят с могилы в Сен-Дени.*

.............................................................................................

*Исторический Анри де Шале был казнен в Нанте. Но Гревская площадь — печально знаменитое место.

...........................................................................................

Глава 11. Фрондерский цветочек.

Диана де Роган вздохнула, отложила свою лютню, вытерла слезы, появившиеся на ее глазах, когда она пела свою печальную балладу и промолвила:

-И вот, как видите, мой юный друг, я все еще живу...

"Разве это жизнь? — подумал Рауль, — Заточить себя в монастыре, похоронить заживо. Нет, уж лучше сразу!" Он понимал, что аббатиса вся в прошлом, во власти воспоминаний о своей трагической любви к Анри де Шале, и его просьба исполнить "Колыбельную заговорщицы" сейчас неуместна. Диана, немного успокоившись, снова потянулась за лютней, и проиграла было начало песенки Шевретты, но в этот момент вбежала юная послушница, ее вышивальщица. Увидев девушку, Диана нахмурилась — она решила, что та специально придумала какой-то предлог, чтобы пококетничать с красивым дворянином, но девушка закричала с порога:

-Святая мать, простите, что я без разрешения, но там принесли раненого, и мы не знаем, что с ним делать!

-Как — вы не знаете? Прежде всего, оказать несчастному первую помощь! Чему я вас учила? Но кто это?

-Какой-то молодой человек лет двадцати. Его нашли на дороге без сознания и принесли в нашу обитель.

-Сейчас все выясним, — решительно сказала Диана, — Идемте со мной, виконт, возможно, вы знаете этого юношу.

-Но, святая мать, ваши монахини...

-Ничего не поделаешь, обстоятельства таковы, что мне, возможно, понадобится ваша помощь.

-Поторопитесь! Ему очень плохо! Он весь в крови! О, несчастный!

-Идемте же!

Диана и Рауль последовали за девушкой по коридорам монастыря.

-Здесь, — пролепетала послушница, вся дрожа, — О, святая мать... Неужели мы опоздали?

-Бог милостив, — сказала Диана де Роган, — Помогите мне, виконт.

Рауль оказался очень ловким и аккуратным помощником. С его помощью монахини уложили раненого.

-Бедный мальчик! Какой молоденький и какой милый! — вздохнула послушница, — А из вас получился бы превосходный врач, господин виконт, -заметила она, все-таки ухитрившись состроить Бражелону глазки.

-Да, рыцарь Госпиталя, — пробормотал Рауль.

-Тс! Замолчи! — одернула девушку Диана и строго посмотрела на нее.

Послушница скромно опустила реснички. Диана выразительно посмотрела на Рауля и еле заметно кивнула головой в сторону своей воспитанницы. "Ну, разве я была не права? Что говорить о какой-то пустомеле из Люксембургского дворца. На девочку из Сен-Дени ты произвел впечатление, мой дорогой! Поздравляю!" Рауль понял и улыбнулся. Да он и сам заметил кокетливый взгляд девушки.

-Просто, мадемуазель, пригодился мой прежний опыт, — скромно сказал он, — Но я тоже полагаю, что, хотя рана довольно глубокая, и несчастный потерял много крови, он останется жив.

-Вы говорите "опыт"? — с любопытством спросила девушка, — А вы сами были ранены?

-Так серьезно, как этот бедняга — ни разу. Но мне приходилось помогать друзьям во время войны.

-Тс! — прервала их разговор аббатиса, — Не болтайте — он приходит в себя!

-Слава Богу! — воскликнула послушница, — Сейчас мы все узнаем!

-Ты сейчас ничего не узнаешь, потому что немедленно приведешь врача.

Диана написала несколько слов и вручила записку девушке.

-Поторопись. Оставь нас. Ты сделала все, что нужно.

Девушка нехотя удалилась. Диана, усевшись подле раненого, поманила к себе Рауля. Раненый открыл глаза. Он увидел склонившуюся над ним женщину в одежде монахини и молодого человека в черном бархате, с красивым, но печальным лицом. Они смотрели на него с состраданием. Ни монахиню, ни дворянина он не знал. Рауль и Диана тоже раньше не встречали этого юношу. На вид ему было, как сказала послушница, около двадцати лет. Рауль, вглядевшись в лицо раненого, подумал, что черты лица его были ему знакомы.

-Где я? — слабым голосом спросил молодой человек.

-В монастыре Сен-Дени, — ласково сказала Диана, — Я — аббатиса монастыря, Диана де Роган.

-Сен-Дени? — переспросил раненый, — Ах да, помню...как раз на дороге у Сен-Дени все это и случилось... Я напал на него, защищая... — он вопросительно посмотрел на Рауля, не зная, можно ли говорить при нем.

-Это друг, — сказала Диана, ободряюще улыбаясь, — Вы можете нам довериться, дитя мое.

-Кто вы, сударь? — спросил раненый.

-Я всего-навсего первый встречный, — сказал Рауль, — Госпожа де Роган позвала меня на помощь. Вы были без сознания... Женщинам было не справиться... Я, к счастью, оказался рядом. Вы скоро поправитесь, поверьте, я в этих делах кое-что понимаю... Вот и все.

-Первый встречный? Сударь, спасибо за помощь. Но я не могу довериться первому встречному. Назовите свое имя.

Рауль пожал плечами. При Дворе он не встречал этого юнца, но, возможно, молодой человек прибыл в Париж совсем недавно, когда он сам уже оставил Двор Короля-Солнца. Диана слегка кивнула.

-Если вы настаиваете, — сказал Рауль, подняв голову, — Извольте. Я виконт де Бражелон.

Молодой человек широко открыл глаза. Рауль назвал свое имя, словно бросая вызов всему Двору Короля-Солнца. Диана с улыбкой наблюдала за ними.

"Ну, посмотрим, как подействует мое имя на новичка при Дворе Людовика! Сейчас узнаем, друг ты мне или враг. Конечно, недавний скандал дошел до ушей и этого мальчишки, как ни хотел де Сент-Эньян замять то дело. О чем свидетельствуют письма моих конфидентов".

Раненый восхищенно сказал:

-Бражелон! Вы! О, виконт, все, что я знаю о вас... Все, что мне успели рассказать наши ребята... Я счастлив встретиться с вами... Как жаль!... Как жаль, что мы увиделись при таких печальных обстоятельствах... Но вам я все скажу! Потому что очень вас уважаю и верю вам...

Он протянул Раулю руку. Рауль осторожно пожал ее.

-Что же все-таки с вами случилось, сын мой? — спросила Диана, — И почему вас нашли в таком состоянии?

-Мое имя Жюль де Линьет, я служу в гвардии Его Величества, — сказал раненый.

-Де Линьет?! — живо переспросил Рауль, — То-то я вас знаю!

-Де Линьет, виконт де Линьет.

-Я слышал вашу историю, господин де Линьет. Мы, к сожалению, не смогли ничем помочь вашей семье, когда граф де Фуа захватил замок вашего отца. Мы получили приказ возвращаться в Париж... Не скажу, что возвращение было веселым...

-А моя сестра, спасая семью, вышла за де Фуа замуж, — прошептал де Линьет, — Но когда-нибудь де Фуа ответит за все свои преступления! А сейчас, пока я еще могу говорить, слушайте главное... Силы оставляют меня... Но я должен сказать... Они похитили дочь... до.. дочь Бофора!

Де Линьет, сказав это, стал совсем бледным и закрыл глаза. Рауль и Диана тревожно переглянулись.

"Неужели мы ошиблись, и бедный де Линьет умрет", — подумал Рауль.

-Нет, — сказала Диана, как бы отвечая на его мысль, — Это слабость от потери крови. От таких ран в двадцать лет не умирают.

"Они права, — подумал Рауль. — В двадцать лет умирают от других ран".

-Подождем, пока Жюль де Линьет очнется? — спросил он.

-Время не ждет! — резко сказала госпожа де Роган, -Вы слышали, что сказал этот мальчик? Похищена дочь Бофора!

-Да, я слышал! Но кто это — "они"? Кто мог совершить это преступление?

-Это-то мы и должны узнать! Видите, Рауль, обстоятельства слишком серьезны. Попробуйте привести его в чувство.

Рауль осторожно похлопал де Линьета по щекам. Жюль де Линьет опять открыл глаза.

-Простите,... — прошептал де Линьет, — Какой-то кровавый туман... Я вижу вас, святая мать, и вас, Бражелон, как сквозь кровавую дымку...

-Вам очень плохо? — спросил Рауль, — Вы сказали, что похищена дочь Бофора? Это правда? Вы не бредите, господин де Линьет?

-К сожалению, это правда, и я не смог защитить несчастную девушку... Вот как это случилось.

"Мальчишки, — подумала аббатиса, — Они выражают сожаление, что не могут, по рыцарским принципам, защищать тех, кто попал в беду. Неодолимая сила. Рауль должен был подчиняться приказу Тюррена, а этот мальчик, по всей вероятности, столкнулся с целой шайкой похитителей". Видя, что де Линьет вновь того и гляди потеряет сознание, она поднесла к лицу юноши флакон с нюхательной солью.

-Этой ночью я возвращался домой очень поздно. Мы с ребятами организовали нечто вроде пикника на природе. Я задержался в придорожном кабачке, беседуя с моим земляком, бароном де Невилем. Де Невиль, в конце концов, захотел спать и велел приготовить ему комнату. Он побрел наверх — отсыпаться. Я же решил ехать в Париж. До Парижа ведь рукой подать было. Я уже заметил вдали базилику Сен-Дени. А по парижской дороге мчалась навстречу мне карета, окруженная всадниками. Всадники были в масках. Вдруг из кареты выпрыгнула девушка в синей амазонке. Я подъехал. Карета остановилась. Из нее выскочили еще несколько человек. Девушка вскочила и бросилась бежать к базилике. Всадники и "пассажиры" кареты стали ее догонять. Я пустил коня за ними. Всадники в два счета догнали девушку, спешились и схватили ее. Девушка потребовала, чтобы ее немедленно отпустили. Видимо, в Сен-Дени она хотела искать убежища. Они разговаривали с девушкой развязно, можно сказать, нагло. Тоном людей, которым все позволено...

-Отдохните, — сказала Диана, — выпейте микстуру, она придаст вам сил. Это первое, что мы даем при большой потере крови...

Диана и Рауль напоили раненого.

-Спасибо, — прошептал Жюль и продолжил свой рассказ, — Поверьте, их наглость была беспредельна! Девушка в синей амазонке закричала: "Сейчас же отпустите меня, или будете иметь дело с моим отцом, герцогом де Бофором! Я дочь Бофора, герцогиня Анжелика де Бофор! Вы заманили меня в ловушку, я приняла вас за друзей!" — "Говори эти сказки кому-нибудь другому, потаскушка, — сказал самый длинный, тот, который потом нанес мне рану, — Дочь Бофора — ночью, одна в "Поющей свинье"? Дочь Бофора — без сопровождающих? Садится в первую же карету?" — "Я не потаскушка, я, правда, дочь Бофора! Я сбежала из монастыря! У меня важные дела в Париже! Разве вы не знаете, что мой отец на войну уезжает! Я должна его увидеть! Его... и еще кое-кого! А к вам я села в карету, потому что моя лошадь устала. И я заблудилась. Я была убеждена, что настоящие дворяне не могут обидеть женщину! Меня так воспитывали! Такими были друзья моего отца! А вы — вы кто какие! Пустите меня в Сен-Дени! Там я укроюсь и дам знать отцу, где он может найти меня!"

-Переведите дух,— сказал Рауль, — Вам вредно много говорить. Вы правы, дочь Бофора очень доверчива. И дворяне, друзья ее отца, с которыми она была знакома до того, как стала воспитанницей монастыря Святой Ангессы, не причинили бы вреда "Бофорочке" — так ее называли в те годы...

-А может, это и впрямь дочь Бофора, — сказал один из тех, что ехал в карете, замаскированный, среднего роста, с гнусавым голосом, вроде как женским, и с серьгами в ушах, — Смотрите, серьги, кольца. И все настоящее — в этом-то я понимаю! Да и потом, дочь Бофора была отчаянной девчонкой!

Он взял девушку за подбородок. Светила луна.

-Вроде похожа...

-Вы меня знали в детстве? Но вы же не можете быть Ангелочками Конде?

Замаскированная компания расхохоталась.

-Близко даже нет! — заявил черноволосый.

Девушка всхлипнула.

-Как вам не стыдно так себя вести... Я вас приняла за друзей...

-Вы приняли нас за мятежников, детка, потому что у нас маски на лицах, -сказал один из замаскированных, пеший блондин, тот, что ехал в карете, — Но маски не только фрондеры носили. Мы не отпустим тебя, фрондерский цветочек. Мы поразвлекаемся с дочкой Бофора. Папашка все равно ничего не узнает.. Как вам моя идея, господа?

-Но есть свидетель — этот малый, — сказал тот, что с серьгами в ушах, знаток драгоценностей.

-Свидетеля убрать! — сказал длинный, — Я беру это на себя.

Фрондерский цветочек. Понимаете, господин де Бражелон? Эти негодяи назвали дочку Бофора фрондерским цветочком! Я вцепился в свою шпагу. Знаете, в гербе де Линьетов три цветка льна!.. Мы тоже фрондерские цветочки! Но эти говорили издеваясь.

-Мы фрондерские подранки, — пробормотал Рауль.

Де Линьет вздохнул.

-Вы молодая поросль нашей славной Фронды — того лучшего, что в ней было, — сказала Диана убежденно, — Вы наши наследники и наша надежда! Вы надежда не только Фронды — вы надежда Франции!

-Продолжайте, если только можете, господин де Линьет, — попросил Рауль, — Кажется, я начинаю узнавать кое-кого по вашему описанию. Вы талантливый рассказчик. В таком состоянии.... Не факт, что я на вашем месте мог бы так...

-О, господин де Бражелон, просто моя детская любовь к рыцарским романам..., — вздохнул раненый.

Рауль понимающе улыбнулся. Улыбнулась и Диана, вспомнив рыцарские романы своего детства.

-Отпустите меня! — кричала в отчаянии дочь Бофора, — Эй, кто-нибудь! На помощь!

Тут я не мог сдерживаться. Все равно длинный тип уже взялся за шпагу. Убьет по-любому, подумал я, не успею с мусульманами подраться, так хоть этой девочке помогу до Сен-Дени добраться.

Но я дорого продам свою жизнь! И я закричал: "Бегите в базилику, мадемуазель де Бофор, там кто-нибудь наверняка есть. Я задержу их, ничего!" — помните, Бражелон, так всегда говорили ваш отец и его товарищи.

Рауль кивнул.

-Дальше!

-Они навалились на меня всем скопом... Я почувствовал, что силы оставляют меня... Девушку утащили в карету. Карета развернулась и поехала в направлении Парижа. Видимо они внезапно изменили свои планы. Всадники вскочили в седла. Хотя я был весь в крови, я побежал за ними, что-то кричал, что-то глупое: "Стойте, негодяи, подлые убийцы, отпустите ее..." — сейчас уже не помню.... Один из разбойников, с серьгой, высунувшись из кареты, велел: "Прикончи его, де Вард!"...

-Де Вард? — спросил Рауль, — Вы уверены? Это длинный, темноволосый?

-Де Вард, де Вард, — повторил виконт де Линьет, — Я узнал имя одного из злодеев.

-Это и мой злейший враг, — прошептал Рауль, — Недостойное католика чувство — ненависть, но де Варда я ненавижу!

-Я тоже, — сказал де Линьет, — Я вас понимаю, господин де Бражелон.

Да, де Вард — один из ночных бандитов и похитителей герцогини Анжелики де Бофор, несовершеннолетней наследницы Великого Адмирала Франции. Он и нанес мне этот удар шпагой со словами: "Подыхай, щенок!" И я упал. "Готов, монсеньор!" — крикнул де Вард, и, вскочив на коня, умчался за своими. Больше я ничего не помню. Словно сквозь какую-то тяжелую мглу. Помню, коник мой лизал меня... Это все... Скажите Бофору... Он должен знать...Бражелон... Госпожа де Роган.... Требуйте правосудия.... Святая мать.... Взывайте к справедливости... поднимите Париж... парламент.... Обратитесь к самому королю, если потребуется... Анжелика де Бофор... О, как она прекрасна, дочь Бофора.... Спасите ее, не дайте им растоптать фрондерский цветочек...

Де Линьет говорил прерывающимся голосом, видно, что его рассказ стоил ему больших усилий воли. Вскоре у него начался бред, и аббатиса позвала своих помощниц, велев им быть подле раненого и ни в коем случае не оставлять его одного. Когда по ее указанию де Линьету дали снотворное — и тут Рауль пришел на помощь, раненый заснул, Диана сказала Раулю:

-Мы должны действовать.

-Предупредим Бофора!

-Вы хотите начать с Бофора, Рауль?

-А с кого же еще? Не к королю же обращаться?

-Почему бы и нет? Имя одного из похитителей мы знаем — де Вард. Мы подтвердим, что слышали о преступлении де Варда из уст пострадавшего. Король должен будет арестовать негодяя. А там... Чтобы вырвать у де Варда признание, король должен будет разрешить чрезвычайные меры!

-Святая мать! Постараемся обойтись без короля. Сами справимся.

-Из-за вашего самолюбия, виконт, дочь Бофора погибнет. Или, что еще хуже, хуже смерти — может быть обесчещена негодяями? Вы догадываетесь, кто они?

-Да... Есть варианты. Но поверьте, госпожа де Роган, что в этом деле король нам не помощник. Подумайте, какое положение занимают при Дворе люди, отдающие приказы де Варду. Кому может де Вард говорить "монсеньор"? Они уверены в своей безнаказанности. И наш свидетель, молодой де Линьет?... Вы уверены, что ваш монастырь достаточно надежен?

-Сен-Дени — святое место! — воскликнула Диана, — Нас охраняют Святой Денис и Святая Женевьева, покровители Парижа! Вспомните историю!

-Согласен, госпожа де Роган. И помню историю. Но де Вард, между прочим, и в Сен-Дени не постеснялся устроить дуэль и убил противника. Вы думаете, он не решится убрать свидетеля, если узнает, что юный де Линьет рассказал нам обо всем, что знает?

Диана вздрогнула.

-Не бойтесь за свою безопасность, тетушка, вы под моей защитой! — сказал Рауль.

-Хорошо. Вы меня убедили. К Бофору?

-К Бофору!

Глава 12. Во дворце герцога де Бофора.

Герцог де Бофор провел ужасную ночь. В своем дворце, переполненном людьми и необходимыми ему и совершенно посторонними, он, уже засыпая, подумал об Анжелике, которая ждет его в далеком монастыре Святой Ангессы. А он до сих пор не выбрал время, чтобы попрощаться с нею. Бофор решил завтра найти Оливье де Невиля, где бы ни находился его начальник охраны и в сопровождении барона и двух-трех верных людей отправиться к Анжелике. Вызывать девушку в Париж, как он было решил сначала, небезопасно.

Несколько раз в течение ночи герцог зажигал свечу, доставал портрет Анжелики, написанный еще в детстве. Он тихо беседовал с нарисованной Анжеликой, словно она могла ему ответить, снова задувал свечу, засыпал. Но сновидения были отрывистые и тревожные. Не переставая ругать себя за то, что в суматохе он не то, что забыл о дочери — это было бы неправдой — Бофор всегда помнил об Анжелике — а, занятый своей экспедицией, так и не удосужился встретиться с дочерью, герцог ворочался с боку на бок и вздыхал.

Кроме того, несколько дней герцогу не давала покоя тайная, необъяснимая тревога. Это было глупо, убеждал себя Бофор, какие опасности могут угрожать девочке за толстыми стенами монастыря Святой Агнессы? Куда больше было опасностей в лихие дни Фронды, когда монастырь находился в местности, охваченной пламенем восстания. Но тревога не проходила.

Утром ему выехать не удалось — де Невиль еще не явился. И у самого герцога накопились очередные срочные дела. Бофор и занимался этими делами, когда вошел его камердинер и доложил:

-Ваша светлость, простите за беспокойство, но вас желают немедленно видеть какая-то монахиня и ваш адъютант, господин виконт де Бражелон.

-Бражелон и монахиня? — удивился герцог, — Ну и парочка, клянусь душой Генриха Четвертого! С чего бы это? Проси, проси скорее!

По взволнованным лицам Дианы и Рауля Бофор понял, что случилось что-то непредвиденное.

-Франсуа! — воскликнула Диана.

Бофор вскочил с места.

-Диана! — вскричал Бофор, — Диана, вы?! У меня?! Что случилось?

Диана де Роган опустила голову.

-Франсуа, будьте мужественны, — пролепетала аббатиса, не решаясь поднять глаза на герцога.

-У вас дурные новости, Диана? Говорите же...

Диана испуганно взглянула на Рауля.

-Не могу, — прошептала она, — Скажите вы, виконт.

-Монсеньор, похищена ваша дочь.

-Анжелика!!! — закричал герцог, сразу поверив в это известие — тревога за Анжелику была предчувствием этой беды, — Но как это могло произойти? Она же была в монастыре Святой Ангессы.

-Да, была, Франсуа, но сейчас, увы, бедная девочка там уже не находится, — вздохнула Диана.

-Как вы узнали? Кто посмел?

-Говорите, Рауль, — повторила Диана.

"Смелая и гордая Диана де Роган, которая в своей печальной балладе заявляла, что "не будет слез по графу де Шале", оказывается, боится... Бедный герцог! Придется мне самому рассказать ему все, что мы знаем".

Рауль рассказал эпизод, связанный с похищением Анжелики де Бофор со слов Жюля де Линьета.

-И этот юноша — единственный свидетель? — спросил герцог.

-Да, ваша светлость.

-Де Вард называл одного из похитителей "монсеньором"?

-Да. Так сказал господин де Линьет.

-Я должен сам поговорить с этим мальчиком!

-Увы, Франсуа, это невозможно, — вмешалась Диана.

-Невозможно? Почему? Разве бедняга умер или близок к тому? Вы же сказали, Бражелон, что рана не смертельна.

-Мы надеемся на это, монсеньор. Но, когда мы оставляли монастырь, господин де Линьет был без сознания. Вернее, монахини его чем-то напоили.

-Диана! Кто-нибудь знает, что де Линьет у вас?

-Возле раненого виконта сестры монастыря, больше никого.

-Вам не кажется, что преступники пойдут на все, чтобы избавиться от этого свидетеля? Его необходимо перенести ко мне.

-Это тоже невозможно, — сказала Диана, — Нельзя тревожить де Линьета.

-Черт побери! — вскричал Бофор, — Что же получается! Похищена моя дочь, и следов не найти!

-Позвольте мне действовать, монсеньор! Если один из похитителей — де Вард, я вытрясу из него всю правду и верну вам мадемуазель де Бофор! У меня, кроме того, с ним старые счеты.

-Нет, драться ты с ним не будешь, — тревожно сказал герцог, — В Бастилию захотел? Это сейчас быстро... Я запрещаю! Бери моих людей — сколько потребуется — двадцать, пятьдесят, сотню — хватайте этого негодяя за шиворот, вяжите и тащите ко мне! А уж я заставлю его заговорить, клянусь душой Генриха Четвертого!

-Вы не можете приказывать своему адъютанту такие вещи, — опять вмешалась Диана, — Виконт не полицейский, чтобы хватать преступника за шиворот. Чтобы арестовать приближенного герцога Орлеанского, необходим приказ самого короля. В противном случае такие действия будут рассматриваться как произвол, если хотите — злоупотребление властью.

-А похищение моей дочери — не произвол?!

-Мы должны действовать законно, Франсуа, — продолжала Диана, — Вы забываете, что времена могущественных сеньоров прошли, и только бумага с королевской подписью сделает возможным ваше желание допросить виновного в похищении де Варда. Вы пьяны от вашего горя, Франсуа, но подумайте, таким шагом вы ставите под удар не только себя, но и вашу девочку, а также виконта, который, выполняя ваш приказ, рискует своей свободой и жизнью!

-Не бойтесь за меня, святая мать, — живо возразил виконт, — Я с вами согласен только в одном: нет необходимости впутывать людей герцога в эту историю. Я сам справлюсь с де Вардом.

-Нет уж! Если этот негодяй способен прикончить раненого мальчишку — а ведь он очень молод, этот де Линьет?

-Совсем дитя, — вздохнула аббатиса.

-...одного я тебя не пущу! — закончил Бофор.

-Я предлагаю наиболее разумное решение, господа, — сказала Диана, — Если все рассказать Его Величеству, король подпишет необходимый приказ, и наши действия будут узаконены. Надо ехать в королевский дворец! Я сама все улажу, я раздобуду нужную нам бумагу, и, если понадобится, готова просить Его Величество лично поговорить с господином де Линьетом в Сен-Дени, когда юноша очнется. Надо ехать к королю, и немедленно. Перед Роганами распахиваются все двери! — и Диана ласково дернула племянника за чубчик на макушке, более светлого цвета — рогановская фамильная черта.

Диана решила убить сразу двух зайцев: подключить короля к поискам исчезнувшей девушки и постараться помирить виконта с Людовиком.

-Кто там еще, черт побери! Я занят! — проворчал Бофор.

-Ваша светлость, какой-то молодой человек привел лошадь герцогини де Бофор, — доложил дворецкий.

-Лошадь Анжелики? — спросил герцог, — Идемте-ка, посмотрим!

Во дворе стоял знакомый нам Клод Годо, держа за уздечку Звездочку. Увидев герцога, он произнес:

-Ваша светлость, я выполняю поручение молодой герцогини — мадемуазель де Бофор просила привести лошадку к вам.

-Вот и еще один свидетель, — шепнула Диана на ухо Раулю, — Как вы полагаете, виконт, он причастен к похищению?

-Я знаю его, — ответил виконт, -Это Клод Годо, владелец небольшого кабачка "Поющая свинья" близ Фонтенбло... Он честный малый, хотя я теперь ни за кого не ручаюсь... И все-таки, будь он виновен в похищении, разве он взялся бы за такое поручение?

-У него лицо честного человека, — заметила Диана, а разуверившийся в человечестве Бражелон скептически пожал плечами.

Между тем герцог де Бофор велел Клоду отдать лошадь Анжелики одному из сновавших туда-сюда пажей и попросил молодого трактирщика пройти с ним, чтобы дать кое-какие объяснения.

-Кто вы такой? — спросил герцог,— Как к вам попала лошадь моей дочери?

-Меня зовут Клод Годо, я владелец кабачка "Поющая Свинья", — сказал молодой человек, — Господин виконт может подтвердить мое имя.

Виконт кивком подтвердил, что сказанное Клодом Годо — правда.

-Что же до второго вопроса вашей светлости, насчет лошади — ее оставила мне ваша дочь, госпожа Анжелика, так как животное очень устало.

-Она приехала верхом?

-Да, ваша светлость.

-Одна?

-Да, совершенно одна. Меня, признаться, это обстоятельство удивило. Еще я заметил, что мадемуазель была очень печальна, даже, пожалуй, плакала. И когда я приготовил ей скромный ужин на скорую руку, герцогиня сидела в глубокой задумчивости и опять была готова расплакаться. Поэтому я из кожи вон лез, рассказал ей легенду кабака — историю о Самой Большой во Франции Яичнице. Мой рассказ несколько развеселил герцогиню де Бофор.

-Она вам не говорила, куда едет?

-Нет, ваша светлость. Но, по всей видимости, в Париж.

-Вы дали ей сменную лошадь?

-Нет, монсеньор, она пересела в карету.

-Как была одета герцогиня?

-На вашей дочери была синяя амазонка и серый плащ с капюшоном. А также серая шляпа с белыми перьями.

-Откуда взялась карета, в которую села Анжелика?

-Карета и сопровождающие ее всадники ехали из Фонтенбло.

-Вы их знаете?

-У них были маски на лицах.

-Не увиливайте, господин Годо, ваш кабачок в бойком месте, его знает все Фонтенбло, и вы должны знать весь Двор!

-Монсеньор...

-Эти люди — преступники, они похитили мою дочь. Говорите — вы их знаете?

-Монсеньор, у меня семья. Жена, маленький ребенок. Я за себя не боюсь, но мне страшно за них...

-Бофор сумеет вас защитить!

-Монсеньор, простите, но я не знаю этих людей. Разрешите откланяться? — твердо сказал Клод Годо и, так как герцог не сказал ему в ответ ни слова, поклонился и вышел.

Глава 13.Никогда не говори "Никогда".

-Он знает, он знает похитителей, знает и боится говорить! — в отчаянии повторял герцог де Бофор, — Может быть, вернуть его? Ну, что вы молчите?

-Вы ничего не добьетесь, Франсуа, — сказала Диана, — Пусть идет своей дорогой.

Бофор вопросительно посмотрел на Рауля.

-Да, монсеньор, — тоном легкого презрения сказал виконт, — Клод Годо сказал вашей светлости все, что мог. Вы правильно поступили, отпустив его.

-А кто он такой, этот Годо? И давно ты его знаешь, виконт?

-Около десяти лет.

-Как так?

-Очень просто. Годо — сын трактирщика Луи Годо, владельца "Трех Золотых Лилий".

-А! Целая династия трактирщиков.

-"Три Золотые Лилии" — бойкий кабачок у Нового моста, и своего рода мушкетерский штаб. Потому что Луи Годо мушкетеры знали еще до Ла-Рошели.

-Кабак этот знаю, не раз там кутил... простите, Диана! И Годо-батьку знаю преотлично.

-"Годо-батьку", — заметил Рауль, с улыбкой взглянув на Диану, — (знаменитое косноязычие герцога Бофора его порой очень смешило) знает весь Париж. Но Годо-сынок — трактирщик не совсем обычный. Он занялся коммерцией по воле обстоятельств. Сын хозяина мушкетерского кабачка вечно вертелся возле мушкетеров, которые в состоянии подпития рассказывали о своих делах такие вещи, по сравнению с которыми бледнели подвиги самого Геракла. Все это повлияло на воображение маленького Годо, а господа мушкетеры для забавы показывали смышленому мальчишке фехтовальные приемы. К тому времени, когда я сам познакомился с Годо-младшим, тот совсем рехнулся на этой почве. Годо-сынок не хотел заниматься коммерцией...

-Понимаю, — перебил Бофор, — Пацаненок мечтал о мушкетерском плаще, но для человека недворянского происхождения мечта так и осталась мечтой.

-Мне, честно говоря, стало не по себе, когда Д'Артаньян привел меня к Годо. (Он тогда как раз рассорился со своей Мадлен, в очередной раз отказавшись жениться. Мадлен ему и заявила: "Рауля накормлю, а тебя не буду! Питайся где хочешь!" Конечно, я увязался за гасконцем. "Молодой, да ранний, одна шайка!" — проворчала вслед Мадлен и гневно загромыхала своими кастрюлями.) Вертевшийся возле нас, любопытный и плутоватый, как все сорванцы нашего славного Парижа, Клод получил исчерпывающую информацию о моей скромной персоне.

-Понял, — сказал Бофор, — Д'Артаньян сказал ему, что ты сын Атоса?

-Да, монсеньор. Клод долго не мог поверить, а потом стал величать меня не то сиятельством, не то высочеством. А потом к Д'Артаньяну подсели какие-то гвардейцы, младшая дочка Годо, тоже, кстати, Мадлен, принесла нам фрондерские булки и гасконец нас спровадил погулять. Клод и Мадлен показали мне Ла-Рошельскую салфетку с лилиями — от них я и узнал всю историю с салфеткой. Она была знаменем этого кабака. Но это, монсеньор, к нашей истории отношения не имеет, и я постараюсь не вдаваться в детали. Во время Фронды Клод, конечно, дома не сидел. Чем он занимался, мы можем только воображать. Но вам, монсеньор, Королю Парижских Баррикад, не трудно представить на одной из них нашего героя. Фронда, как вы знаете, монсеньор, затянулась. Клод уже не мечтал о дворянском титуле и мушкетерском плаще. Это была первая иллюзия Клода Годо, с которой он расстался. Конец Фронды застал Клода Годо в Сорбонне. Он решил попасть в парламент, чтобы отстаивать справедливость уже не шпагой, а законом. Но установившаяся неограниченная власть короля превратила парламент в нечто... условное. С концом Фронды рухнула и иллюзия с парламентом. Мушкетером он не мог стать, не принадлежа к дворянству, парламентским советником не захотел, видя бессилие этого учреждения. Ни фехтование, ни латынь, ни римское право Клоду Годо больше не нужны. Из всего, что выучил молодой Годо, ему пригодятся лишь четыре правила арифметики, чтобы считать экю и луидоры, которые швыряют знатные посетители на прилавок. Впрочем, молодой Годо женился по любви и вполне счастлив. Я на его свадьбе гулял со своими друзьями — де Гишем и Шарлем де Сен-Реми. Нас пригласили — мы ж там когда-то славно повеселились. И на свадьбе Годо было весело. Особенно когда мы все, взявшись за руки, отплясывали фарандолу. Де Гиш. Шарль. Малден Годо. Фрике. И вся веселая компания. А "Поющая Свинья" поднимается — кабак в бойком месте на маршруте "Париж — Фонтенбло".

-От Клода Годо я ничего не добьюсь, судя по твоему рассказу, дружище. Но ты у меня кладезь информации!

-Скорее всего, нет, монсеньор. Он не будет говорить.

-Оставим этого жалкого трактирщика, — сказала Диана де Роган,— Что вы хотите от плебея, господа? Мы с ним только время потеряли! Не уверена, что ваш отец, виконт, был бы в восторге, узнав, что его сын пляшет фарандолу с простонародьем.

-А он тогда в Англии был, — сказал Рауль.

-Послушайте, я настаиваю на своей первой идее — мы должны заручиться поддержкой короля. Поверьте моему опыту — времена Ришелье возвращаются. А вы, Франсуа, все еще живете так, словно вы по-прежнему вождь Фронды, стоит вам свистнуть — и улицы вновь покроются баррикадами. Об этом молодом человеке я и не говорю — он и вовсе витает где-то в эпохе графа Роланда или крестовых походах. Фронда разбита. Время эпоса ушло. Вернитесь к реальности!

Очнитесь!

-Кто знает, — пробормотал Бофор, — "Фрондерский ветер", может, еще подует...

-Кто знает, — сказал Рауль, -Aoi. Deus vult*.

..................................................................................................

* Aoi — рефрен строф "Песни о Роланде". Deus vult — Так хочет Бог. Девиз крестоносцев.

....................................................................................................

-У вас обоих в голове дует фрондерский ветер! Говорят вам — к королю!

-Далась вам эта бумага, Диана! — проворчал Бофор.

Бофор, зная своего адъютанта, был убежден, что Рауль ни за что не пойдет в Лувр доносить Людовику на де Варда и просить у короля приказ об аресте.

-Мы теряем время, — сказала Диана, — Идемте к королю, пока не поздно! Рауль, ну что вы стоите?

-Никогда! — отрезал Рауль, — Никогда моей ноги не будет в королевском дворце!

-Э! — сказал Бофор, — Никогда не говори "никогда", мой мальчик! А сам-то ты как хотел заставить де Варда говорить?

-Да, мне тоже было бы интересно узнать, дитя мое? — не без обиды спросила Диана.

-У меня только одно средство, — ответил Рауль, — Шпага. А де Вард знает, что у меня рука не дрогнет. Таким образом, монсеньор, я всего лишь занимаюсь своими личными делами. Старые должки надо раздать до Алжира. Вы меня поняли, монсеньор? А де Вард заговорит. Когда моя шпага будет у его горла, молчать не станет.

-А если не заговорит? — спросила Диана.

-Заколю! — сказал Рауль, — Теперь уж точно заколю. Одним негодяем меньше будет. А то, что предложили вы, госпожа аббатиса, выходит за рамки моих представлений о...

-Столько слов, чтобы поймать сукиного сына Варда! — перебил Рауля Бофор, — А король будет только рад, если с де Вардом что-нибудь случится.

-Вы полагаете? — с сомнением покачала головой Диана, — А принц Орлеанский?

-Я говорю то, что знаю, — сказал Бофор, — Его величество с превеликим удовольствием сцапал бы де Варда, особенно после дуэли с де Гишем. Может, мне самому поговорить с королем?

-Поговорите, Франсуа! Если Вард будет в ваших руках, и у нас будет его признание, считайте, что мадемуазель де Бофор спасена.

-Не ходите к королю, монсеньор. Подумайте о репутации дочери.

-Да, ты прав, пробормотал Бофор, почесывая затылок, — Но что же делать? Что делать, я вас спрашиваю?! Мы зашли в тупик.

На несколько секунд воцарилось молчание.

-Если бы я знала... что делать, — прошептала Диана, печально глядя на собеседников.

-А я знаю! — сказал Рауль. Он не без лукавства взглянул на Диану и бухнулся перед герцогом на одно колено.

-Монсеньор! — воскликнул Бражелон, — Дайте мне сутки, и я найду Анжелику, где бы она ни была! Если сутки слишком много — до завтрашнего утра. Если завтра в семь утра мадемуазель де Бофор не будет в вашем дворце, считайте, что меня убили, тогда начинайте собственное расследование и обращайтесь к королю. Но подождите нас до семи утра!

-Эпический мальчик... — проговорила Диана.

-Встань, встань, что за ребячество, — проворчал герцог, — Где ты ее найдешь?

-Это уж мое дело! Вы изволили меня назвать "кладезем информации", — сказал, вставая, "эпический мальчик".

Бофор не знал, на что решиться. Наконец он взял заветный талисман — медальон с портретом Анжелики и вручил своему адъютанту.

-Это на тот случай, если тебе потребуется знак от меня.

-Я понял, ваша светлость. Завтра в семь мы будем здесь, на этом самом месте.

х х х

-Ну, что вы скажете? — спросил герцог де Бофор Диану де Роган.

-Скажу, что я горжусь своим племянником, — гордо ответила госпожа де Роган, — Он сдержит слово.

-Тс! — сказал герцог, — Я очень суеверен, когда дело касается моей дочки. И все-таки мне кажется, что Рауль... Нет-нет, мне ничего не кажется — я умолкаю и жду до семи часов.

-А я буду молиться, -сказала Диана.

-Молитесь, Диана, молитесь! Вы святая женщина, ваши молитвы помогут... Это я, старый греховодник...

-И вы молитесь, Франсуа. Молитва грешника тоже долетит до Бога.

-Аминь, — сказал Бофор.

КОНЕЦ 2 ЧАСТИ.

67