Гномка в помощь, или Ося из Ллося

Гномка в помощь, или Ося из Ллося

1.

Я Осока, коротко Ося. Миловидная, домовитая и очень экономная гномка двадцати четырех неполных лет. Вернее полу-гномка или даже четверть-гномка, хотя по маминым и бабушкиным заверениям во мне и десятины нет от горного народа, и только нос-картошка от дедов, а может еще и рыжинка, что прячется в темных косах и выглядывает лишь в солнечный день. Так это или нет, но саму себя я ощущала гномкой, приземистой, тяжелой и, что греха таить, страшной. Особенно на фоне теток, бабушки, мамы, сестер, как родных, так и дальних. Все они высокие и либо стройные звонкие, либо фигуристые пышностью тела манящие. А я, видимо, пошла в родню деда или прадеда, и от них же характер взяла под стать фигуре, тяжелый — говорила родня, мужской — успокаивал папа, отвратный — шептались наши ллосевцы и были правы. Сватов я разворачивала задолго до родного дома, перегородив дорогу собой и палицей, с коей знакома с детских лет.

Хватило трех таких от ворот поворотов, чтоб ко мне охладели все любители вдовьей благодарности. Пусть в несчастливом браке я стараниями поганца-мужа провела лишь год три недели и два часа, этого хватило, чтобы отбить мне всякое желание замужества. А коли жить хочу свободно и легко, должна жизнь начать заново. Именно так я решила спустя пять лет вдовства в одно июньское утро. Решила и ушла из родного Ллося в направлении столицы.

Августовские ветра, излюбленно воспеваемые в королевстве Дагатии, я встретила в самом большом из шести промышленных городов, а первые осенние дожди уже в столице. Осень обещала быть промозглой, зима снежной, именно поэтому работу я искала не в цехах или на пристани, а в теплых домах горожан — прачкой, кухаркой, служанкой или нянечкой. В отличие от прочих на нянечек спрос был большой, отбор не шуточный и до внешности скрупулезный. Порой казалось, что надсмотр и опека не детям нужны, а их отцам, ибо на службу брали лишь хорошеньких, а я... гномка.

И долго бы я еще по агентствам трудоустройств побиралась, деньги на проезд впустую тратила и спала в дешевой таверне на тюфяке, если бы один господин меня не приметил. Тощий как жердь, осунувшийся и желтоглазый он мне сразу неприятен стал, а как тростью в меня ткнул и заявил 'вот эту мне отрядите', так и вовсе стал омерзителен.

— А чего это, тебе? И кем отрядить-то? — Я оттолкнула ярко-красную трость от своей груди и уперла руки в боки. — Ты, задохлик, может, не знаешь, но в королевстве нашем народ свободный. И если надо чего, то скажи чего, а затем спроси, согласна я или нет. А не тыкай, понимаешь ли, зубочисткой своей на предмет твердости...

И пока я говорила, у визитера бровь медленно ползла вверх, а у агентши ответственной за нянечек так же медленно падало давление. Бледная как полотно, она пыталась на знаках что-то объяснить, что именно я не видела и видеть не собиралась, пока все-все не выскажу. А потому весьма удивилась, когда остальные претендентки выскочили за дверь, а с виду робкая мадам Турри выпрыгнула из-за стола, одной рукой схватила меня за шиворот, второй закрыла рот.

— Простите, ваше превосходительство!

— Не прощу. Кто это? — ледяным тоном поинтересовался задохлик.

— Это?.. — Секундная заминка и агентша, что за три недели выучила мою анкету на зубок, вдруг заявила: — А я не знаю. Право слово вижу в первый раз!

Мои глаза явно стали больше, а дыхание и вовсе оборвалось, когда я услышала последующую ложь:

— Эта хамка, простите за прямоту, явно из деревни пожаловала... пробралась в мой кабинет... И подсунула анкету!

— Так значит прошла мимо вооруженной охраны? Предварительно получив форму нянечек вашего агентства? Вот это наглость! — сыронизировал гость и обратился ко мне, в очередной раз, ткнув в мою грудь фигурным набалдашником тросточки: — И как же вас зовут, хамочка?

— Никак! Она уже уходит. Охрана... — возопила мадам предательница-кадров и была оборвана моим локтем. Прям под дых, чтоб неповадно было.

Она мягко шлепнулась на стул, я же представилась некоторым желтоглазым.

— Я Ося из Ллося. — Тросточка гостя приятно хрустнула в моих руках и разлетелась на щепки. — А ты, хиляк, сейчас поплатишься за хамочку!

— Сомневаюсь, — улыбнулся он, в оскале показав увеличенные клыки.

— Святые угодники... — шепнула я.

И палица, выуженная из-под формы, с тихим 'хрясь' упала на Турри.

* * *

С магами в нашем добром королевстве законодательно приказано не связываться. Осененные божественной искрой они и без того физически слабы, а после подавления восстаний в кланах двуликих еще и потрепаны. С двуликими строго настрого воспрещено спорить. Ибо можно остаться не только покусанным, но так же разодранным и немного поеденным. К слову с покусанными и как не редко бывает, одержимыми зверем настоятельно не рекомендуют сталкиваться взглядами. А самых буйных из них, красной тростью отмеченных, вовсе просят обходить.

Мне повезло нарушить все пункты личной безопасности граждан Дагатии, в том числе и закон о неприкосновенности чужого имущества. Задохлик он же граф Лофре и многоуважаемый оружейный мастер Вардо Регген оказался покусанным и ныне одержимым магом, а еще мстительной сволочью не простившей мне тросточки. Именно это нарушение судья и двое присяжных посчитали, как недопустимое и в высшей мере наказуемое. По прошествии недолгого совещания они обязали меня в течение полугода добросовестно отработать у графа стоимость обычной палки с набалдашником и наконечником.

На резонный вопрос, а не многовато ли изделие стоит, мне ответили:

— Трость была бесценной, из сверхпрочного терракотового дерева и латунных вставок, она являла собой...

— Да какой там! Я ж ее собственными руками расщепила. Кусок изъеденной жуками сосны и самый обычный чугун. Такая трость за четвертину серебрушки продается в столице на каждом шагу. — Я поднялась со скамьи подсудимой и уверенно продолжила: — Да мне проще деньгами отдать, чем собственным временем и трудом... Вы хоть представляете, что можно сделать за шесть месяцев жизни?

— Убрать весь дом, отремонтировать конюшню, застеклить оранжерею, покрасить скамейки в саду, — начал перечислять присутствующий здесь же граф-задохлик он же маг-хиляк. Ему внимали со священным ужасом на лицах, уперев взгляды в пол.

— Чего?! Да вы меня из нянечек выбрали. Домашняя работа не моя забота... — возопила я и на полуслове была перебита.

— Что ж, добавим готовку, стирку и присмотр за зверьем. Понянчитесь вдоволь. — Маг-хиляк улыбнулся мне, сверкнув не только клыками, но и желтым взглядом. — Что скажете?

— Ничего. — В гробовом молчании я опустилась на скамью, и слово взял прокурор.

— Думаю, со всем списком дел она справится за десять месяцев, — постановил прокурор мрачный пучеглазый злыдень. — Ваша честь, ваше слово.

— Год, — решил судья. Тучная черноволосая свинья со шрамом на подбородке.

— Согласны, — поддакнули присяжные, два стручка-сморчка, и стук молотка лишил всяческих надежд одну не в пример строптивую гномку.

И чего хорошего я ожидала от кучки негодяев в изъеденных молью париках? Зачем искала поддержку в их глазах, а главное ожидала защиты? И от кого?! От тех, кто, увидев графа-задохлика, мгновенно сдулись и, забыв о собственной важности, чуть не полезли под столы! Нужно было сразу уходить, глядишь, не попала бы на целый год в услужение к одержимому магу.

В обвинительном безмолвии меня вывели в узкий коридор, оттуда по шаткой деревянной лестнице к скрипучей двери бокового входа. На улице нас ожидала наемный экипаж и возничий, отчаянно отводящий глаза.

— Ну и зачем вы настаивали на суде, — полюбопытствовал маг-хиляк он же мстительная гадость, когда сопровождавшие нас стражи закона ушли, а мы сели в карету.

— Справедливости хотела.

— Вы ее и получили. — Он крикнул вознице 'трогай' и со смешком заметил: — По-моему, год работ это более чем справедливо.

— За трость?! — возмутилась я.

— За глупость. Видите ли Ося, тростью в нашей прекрасной Дагатии пользуются исключительно маги, побывавшие в бою с двуликими. — На удивленное 'Чего? Вы ж не хромаете' он пояснил: — Вынуждены. Не хромать... носить вынуждены, хоть и не любим этот атрибут.

— И поэтому вы ею в меня тыкали. Хотели, чтобы я ее сломала.

— Чтобы вы обратили внимание на цвет дерева и набалдашник в виде оскалившейся морды зверя. Знак оборотня, если вы еще не поняли.

— То есть там в агентстве вы своей тростью предупредили с вами не связываться и не спорить, но сигнала 'не смотри в глаза' вы не давали.

— Я улыбнулся, — заявил он и в очередной раз оскалился, обнажив звериные клыки.

— Это знак?

Ответом мне была тишина, правда, недолгая. Маг таки снизошел до объяснений.

— Я, можно сказать, соскучился по прямым открытым взглядам, — выдохнул он.

— А заодно разучились читать, — фыркнула я и отвернулась.

— Спорное заявление.

— Да? А с чего вдруг вы прислугу, средь нянечек пришли искать? Агентша Турри только по ним и специализировалась, по узконаправленным для круглосуточного надсмотра за детьми.

— Она единственная, кто меня не раздражает... И не пытается спрятаться, завидев трость.

Я понятливо кивнула и отвернулась от графа-задохлика, не желая видеть очередной его оскал.

Карета давно выехала из центральной части города и теперь катилась по району ремесленников и рабочих. Мимо проплывали однотипные двухэтажные домишки с красными черепичными крышами, белыми ставнями и белыми же дверьми. Все как один, они были сложены из неукрепленного желтого песчаника, поэтому расползались и вид имели слегка распоясавшийся. На первом этаже обыкновенно располагались мастерские и магазинчики, на втором жилые комнаты под съем. Маленькие и пыльные, без воды и отопления, оборудованные крохотным углом-нужником, где ночную вазу можно вылить, но никак не помыть. Такие комнатки стоили в десять раз больше снимаемого мною угла в таверне, однако и разместить могли опять-таки один лишь тюфяк. Так что, когда владелец 'Старого феникса' предложил мне за ночлег всего лишь четверть серебрушки, я согласилась не думая, и, не спрашивая, отчего таверну считают легендарной. А зря.

Как оказалось, есть у нее способность сгорать и возрождаться. Сгорает она, благодаря пьянчужкам, не желавшим расплатиться по счету, а восстанавливается благодаря заезжему магу. Добродетель, услышав о тяжелой судьбе пятикратного погорельца, снизошел до проблем несчастного и таверну восстановил, запечатлев ее первоначальный образ как истинный. С тех пор горела она раз двадцать и столько же раз возрождалась, со всем обустройством и утварью, что были в таверне на магов приезд. Вот только вещей новоприбывших постояльцев в ней как ранее не оставалось, так и не остается... И надо же было такому случиться, пока я сидела у агентурши Турри, какая-то пьянь решила не платить.

— Простите, Осока, но все сгорело... — смущенно вещал владелец заведения, стоя на пороге абсолютно нового деревянного коттеджа, от которого лаком и мастикой разило на версту. Я смотрела на свежевыкрашенные ставни, обшитые деревом стены, на крыльцо с резными перилами и вспоминала, что же я в комнатушке оставила и чего лишилась навсегда.

Два летних платья, два теплых, три комплекта белья, чулки, туфли уличные... Тапочки домашние, зимние сапоги, шапка, шарф, перчатки, подбитый мехом плащ... И два брачных браслета, единственная память о муже. Единственная хорошая память, на всем остальном от предметов быта, до поцелуев он решительно экономил. Деньги я всегда ношу с собой, документы тоже, а вот одежду было решительно жаль, даже больше, чем сундук — наследие бабушки. Где еще я найду добротные сапоги и плащ, способные выдержать столичные морозы?

— Вам придется возместить ущерб деньгами, — заявила я и требовательно посмотрела на хозяина 'новостроя', поднявшегося из пепла. — Пять золотых.

Тораниус Тобириус более похожий на бочонок с ножками, чем на человека, невесть каким образом дотянулся пухлой рукой до собственного подбородка, поскреб его, оценивая мой внешний вид. Затем покосился на карету за моей спиной, не преминув при этом, скользнуть взглядом по задохлику. Что-то подсчитал и предложил:

— Три золотых, и ни серебрушкой больше.

— Но этого едва ли хватит на одежду! — всплеснула я руками.

— Так у вас только она и была, — ответил он, отмахнувшись, позвал помощника: — Ибрагим, принеси мне кошель.

— А как же браслеты?!

— Какие браслеты? — Тораниус нахмурился.

— Два брачных браслета из меди и серебра! С тонкой вязью рун на благополучье.

— Какой-какой вязью? — протянул он недоверчиво, но мне-то видно, издевается мужик. Кошель ему уже принесли, и все, что он теперь желает, это отдать мне лишь три золотых и отправить, куда глаза глядят.

— Вы слышали! — отрубила грозно и шагнула на него. — Два браслета с гномьей вязью рун. На одном была трещина, на втором у замочка небольшой едва заметный скол.

— А эти... типа артефакты, — протянул владелец таверны, дождался моего кивка и заверил: — Не... этих там не было. Держите ваши деньги...

— Пять, — потребовала я.

— Три, — воспротивился он.

— Мы возьмем десять, — раздалось из кареты, и два желтых глаза засветились в ее глубине. — Извольте, уважаемый, нас не задерживать, до темноты осталось чуть-чуть.

— Одержимый... — всхлипнул вмиг побледневший мужик, бросил мне кошель и сбежал, хлопнув дверью таверны.

— Хм... — в легкой задумчивости, я отсчитала десять монет и, завязав тесемки, оставила кошель у двери. Вернувшись в карету, поблагодарила заступника и вроде как нанимателя.

— Не за что. С вас пять золотых, — ответил он, забирая из моих рук половину монет.

— За что?

— За помощь. Не вступись я, вы бы получили только три.

— Это грабеж средь бела дня! Как не стыдно обирать меня, безвинно пострадавшую, вы же граф! — возмутилась я.

— Графом я стал относительно недавно. Так что... не стыдно, нет. И даже не совестно.

Масштаб свободы графа-задохлика от общественного мнения на тот момент я интуитивно оценила как большой, а увериться в своих суждениях смогла, когда карета подкатилась к местообитанию его превосходительства. Это произошло ближе к вечеру, экипаж давно выехал из столицы, но и основательно удалился от нее в северном направлении. Красоты частных владений богатых помещиков сменились крестьянскими поселениями, а те в свою очередь медленно, но верно перешли в заброшенные промышленные районы с множеством угасших и потрескавшихся печных труб, развалившихся складов и покосившихся амбаров, некогда деревянных и зачарованных на прочность, а теперь в основе своей трухлявых и гнилых.

На вопрос, куда мы едем, Вардо Регген прозаично ответил: 'домой' и попросил возничего поторапливаться.

— Скоро совсем стемнеет, — вздохнул он, не обращая внимания на мое возмущенное сопение, — Бурфо ночью не так безопасен как днем.

Интересное замечание, вызывающее куда более интересный вопрос:

— Ну и зачем я вам... там?

— За надом.

— Съесть хотите? — спросилась я и удостоилась удивленного желтого взгляда. Возмущение, плескавшееся на дне зрачков, частично обнадеживало, но успокоиться не давало. — Или вы меня везете для зверья, в качестве игрушки?