Дом всех тварей

Unknown

1 глава

Амти проснулась от неожиданного и страшного ощущения холода. Совершенно внезапно, это простое чувство напугало ее почти до слез. Амти не сразу поняла, в чем дело. Спросонья ей показалось, будто происходит что-то ужасно неправильное. Однако, очнувшись до конца, Амти поняла — Шацара просто нет рядом. Амти ощутила это отсутствие — его тепло, его объятия, его тяжесть — все это стало для нее привычным. Шацар мог неделями не разговаривать, он много работал и днем Амти почти никогда не видела его. Но он никогда не оставлял ее в холодной постели.

Амти открыла глаза, села в кровати. Тишина стояла непроницаемая, по-настоящему ночная. Безошибочно Амти определила время — около трех. Шумы приближающегося утра еще не начались, а шумы предыдущего вечера уже успокоились. Самая глубокая, самая беспросветная часть ночи.

Шацар стоял у окна, свет заливал его оттого, что полная луна нахально заглядывала почти в самое окно. Шацар казался призрачным, казался еще белее обычного, и на секунду она подумала, что он ей чудится. Шацар стоял неподвижно, уставившись куда-то в темноту осеннего сада.

Амти осторожно встала, на цыпочках прошла к нему, замерла у окна рядом с ним.

— Шацар, — подумала она. Как же было здорово, что они могли общаться мысленно. Не нужно было шуметь.

Снаружи умирал сад. Амти видела листья, рассыпанные по дорожкам, красные как кровь гроздья рябины, зеркала луж, оставленные прошедшим недавно дождем. И тревожную темноту на горизонте.

Шацар не отвечал довольно долго, продолжал смотреть куда-то вдаль, будто старался увидеть в темноте что-то особое, никому больше не доступное.

Наконец, он мысленно сказал ей:

— Все в порядке.

— Тогда почему ты не спишь?

Амти видела, что ему хотелось щелкнуть пальцами, одно из его навязчивых движений, но он вовремя себя остановил. Некоторое время Шацар снова вглядывался в темноту.

— Я не думаю, что все будет хорошо.

— О чем ты?

Шацар снова медлил, будто речь, даже мысленная, давалась ему с трудом.

— У меня такое чувство, что скоро все закончится. Это в воздухе. Как до Войны. Ты вдыхаешь и знаешь, что скоро устойчивая разметка социального пространства рухнет. Мне сложно тебе это объяснить, ты родилась намного позже и не знаешь, что такое большие перемены.

Амти слышала в его мыслях какую-то тоску. Даже она была приглушена, как и все чувства Шацара, но Амти отчетливо слышала ее отблески.

— Ты переживаешь?

— Нет. Переживать не стоит. Просто предчувствие. Это скорее стенографирование ощущений, чем моя экзистенциальная забота.

Амти коснулась кончиков его пальцев, нежно и осторожно. Он редко трогал ее, исключая многие и многие часы, когда они занимались любовью, он почти не прикасался к ней просто так и не любил, когда прикасаются к нему. Еще он крепко прижимал ее к себе во сне, но почти никогда не целовал днем. Поэтому для Амти было совершенно неожиданно, когда она почувствовала, что он погладил ее, сжал ее руку, переплел их пальцы.

Амти поняла, что его одолевает смутное волнение. Такое волнение, как будто плохо себя чувствуешь и совсем не понимаешь, что у тебя болит, что с тобой вообще не так.

Тревожная темнота сада не позволяла отвести взгляд. Будто кто-то смотрел на них, готовый войти в их дом, когда они отвернутся. Неприятное ощущение.

Дом был почти пустой и очень большой, оттого Амти чувствовала себя жутковато. Только одна по-настоящему жилая комната в огромном пространстве. Наверное, так ощущал себя народ Халдеи на земле.

Пульс Шацара успокаивал ее собственный.

— Шацар?

— Да?

Но Амти не успела продолжить свою мысль, потому что оглушительно заверещал Шаул. Амти никогда не могла понять, как ему удавалось визжать так ужасающе громко. Наверное, у детей есть чудовищный орган, издающий ультразвук, который с возрастом теряет свое функциональное значение у всех, кроме, может быть Эли, увидевшей насекомое.

Мысль об Эли сделала больно — теперь эта боль не была острой, она притупилась, однако пульсировала внутри неотступно. Шаул приподнялся, опершись о решетку, вполне себе ловко пробуя ее на прочность.

— Успокой его, Шацар, — прошептала Амти.

— Я не понимаю, как. У тебя это лучше получается.

— Нет, не лучше. Он такой беззащитный. Каждый раз, когда я беру его на руки, мне хочется...

Амти резко сжала руку в кулак.

— Хрясь!

Шацар пожал плечами, будто не понимал, что в этом плохого.

— Психопат, — сказала Амти.

— Невротичка.

Они переглянулись, потом совершенно одинаково склонили головы набок, наблюдая за Шаулом, и тот неожиданно перестал орать, повторил их движение.

Шацар шагнул к нему, взял его на руки.

— Па, — сказал Шаул веско. Кажется, повод, по которому собирался скандалить Шаул забыл.

— Да, сын. Мне нравится, что ты это говоришь. Очень нейротипично. Я горжусь тобой.

— Па, — повторил Шаул.

— Я понял. Спасибо.

— Па.

— Диалога у нас не выйдет, Шаул.

Амти неожиданно для себя хихикнула.

— Ма, — сказал Шаул, указав на нее.

— Да, — кивнул Шацар. — Тоже очень нейротипично.

— Ично, — сказал он.

— Вот это не слишком.

Шацар медленно его укачивал. Похоже, Шацару этот процесс нравился — был достаточно монотонным. Амти смотрела на них и не могла поверить — это ее муж и ее сын. Как странно было это осознавать. Амти и не думала, что можно не верить в собственную жизнь.

Амти любовалась на Шацара и Шаула, при свете луны их было хорошо видно. Шаул был причудливым образом похож на них обоих. В нем мешались их черты, ему достались глаза Шацара, но ее нос, ее цвет волос, но его бледность. Было удивительно смотреть на сына, который был похож на нее и на Шацара так одновременно и сильно. В нем настолько переплетались их черты, что общий результат выходил на удивление непохожим ни на него, ни на нее в отдельности.

Амти казалось, она могла бы вечно смотреть на Шаула, выискивая, что досталось ему от нее, а что от Шацара.

Ее муж и ее сын. Ей захотелось нарисовать их. Тревожное чувство того, что все это зыбко, иллюзорно и недолговечно пронзило ее. Отчаянно захотелось зафиксировать этот момент, когда ее муж держит на руках их сына.

Тогда у нее по крайней мере остался бы рисунок. Хоть что-нибудь, что можно будет сохранить.

Она любовалась на них, и отчего-то ей так сильно щемило сердце. Амти не знала, не понимала, почему такая нестерпимая тоска накрывала ее от одного взгляда на Шаула и Шацара.

Шацар уложил их сына в колыбель, и Амти подошла к ним. Как только она протянула руку, Шаул схватил ее за указательный палец.

— Мама, — сказал он тихо. А Амти вспомнила, как не представляла, что кто-нибудь и когда-нибудь так ее назовет.

— Конечно, Шаул, я рядом, — сказала Амти. — Я так тебя люблю. Засыпай, милый, тогда мы с папой тоже пойдем спать.

Амти не умела петь, колыбельные выходили у нее плохо, поэтому она ему шептала, не повышая голоса, стараясь попадать в мелодию. В песенке, старой, которую еще папе пела в детстве его мать, рассказывалось о скованном льдом мире и о тепле отчего дома, где горит огонь, о том, что никакой, даже самый злой ветер не страшен, пока отец и мать оберегают ребенка, и что снег за окном может не закончиться никогда, но тогда и пламя никогда не погаснет. Песня рассказывала о том, как маленький мальчик сможет вырасти взрослым, сильным мужчиной, и вместе с ним настанет весна, расцветут сады, вернется солнце. И когда он выйдет в чудный, прекрасный мир, пусть не забывает огня, который цветет в его родном доме.

Шацар слушал, как Амти шепчет их сыну человеческую, простую и старую колыбельную о надежде и безопасности. Отец и мать Шаула были Инкарни, Амти была почти уверена, что и Шаул родился Инкарни, что однажды он унаследует их тьму в полной мере. Но ей не хотелось приближать этот момент.

Шаул, в равной степени похожий на нее и Шацара, и оттого несхожий с ними обоими, широко зевнул. Амти гладила его по голове, нашептывая слова песни, пока он не заснул окончательно.

— Пойдем спать, — сказал Шацар мысленно.

Амти кивнула. Еще некоторое время она смотрела на Шаула со смесью радости и волнения. Ей хотелось приласкать его, но Амти знала, что он проснется от ее прикосновения.

Они с Шацаром вернулись в постель. Он обнял ее, прижав к себе. Амти чувствовала биение его сердца, и это было личным, близким, настоящим.

— Шацар? — прошептала она. Ей просто хотелось услышать его голос.

— Что?

— Как ты думаешь, он станет Инкарни?

— Непременно. Спокойной ночи.

— Но ведь если мы воспитаем его как обычного человека, оградим от травмирующих ситуаций, он может так никогда и не узнать о том, что он — Инкарни. Так ведь бывает?

— Абдукция.

— Что?

— Способ рассуждения, ориентированный на поиск правдоподобных объяснительных гипотез. Спокойной ночи, Амти. На самом деле все бывает просто так.

Амти некоторое время молчала, а потом само его дыхание дало ей понять — Шацар спит. Иногда Шацар засыпал легко и быстро, а иногда лежал неподвижно долгие и долгие часы. Амти чувствовала, что он не спит по его дыханию, когда просыпалась среди ночи.

Сон не шел, Амти смотрела в окно. Шацар дышал ровно и тихо, уткнувшись носом ей в макушку. Иногда Амти думала, что он ее ненавидит. Еще реже она была в этом абсолютно уверена.

За окном мелькнула птица. Тень от ее крыла оказалась непропорционально огромной, и Амти кольнул страх. Кольнул, и уже не отпускал. Амти не могла объяснить себе причину этого страха, будто единственная тень, нестойкая ночная иллюзия, оставила в ней какую-то брешь, через которую теперь тянулась кровь. Амти чувствовала себя слабой, странной, готовой сорваться с огромной, беспримерной высоты. Амти чувствовала себя так, будто вслепую шла по краю бездны. Она не знала, куда ступить, чтобы не рухнуть вниз.

Каждый раз ей казалось, что она сойдет с ума. Мысли крутились вокруг Шаула, его беззащитности, которая заставляла Амти думать ужасные вещи. Он ведь подпустит ее к себе, даже если она решит убить его. Амти ведь его мать. Если Амти возьмет острый нож, Шаул не испугается.

А потом все будет кончено. Мысли, а то и просто импульсы, будто пронзающие ее тело, заставляли ее бояться еще больше. Страх подпитывал эти мысли, а они в свою очередь делали сильнее страх. Замкнутый круг из которого, казалось, нет выхода. Амти дрожала всем телом, даже зубы у нее стучали.

Приступы всегда случались внезапно, она не умела к ним подготовиться. И хотя им предшествовало беспокойство, Амти никогда не удавалось определить его вовремя. Она впервые поняла, что такое быть Инкарни по-настоящему, когда самый первый из приступов заставил ее бродить в пустом доме, когда Шацара не было рядом, а Шаула не было на свете. И Амти не знала, как просить о помощи и кого. Ей хотелось плакать, но даже этого она не могла. Она не могла сосредоточиться ни на чем, мысли упрямо соскальзывали, а вместо сердца у нее в груди будто бы дрожало и билось что-то холодное, как умирающая на берегу рыбина.

Мысли мутились, и этого Амти боялась больше всего — ей было страшно потерять контроль, забыться. Она старалась удержаться, хотя бы на самом краю, но удержаться.

Амти хотелось выйти, уйти, куда угодно, или разбудить Шацара, или позвонить Адрамауту. Лежать на месте представлялось невозможным, неправильным, будто страх можно было выместить в движении, но Амти знала — движение сделает все только хуже. Нужно затаиться, как делают зверьки.

Ее затрясло сильнее, и она не знала, как это остановить. Амти не знала, как все начинается и как это закончить. Даже глотать получалось с трудом, глаза жгло от невозможности заплакать.

Когда дрожь стала нестерпимой, Амти почувствовала, что Шацар сильнее прижимает ее к себе. Его прикосновение не успокоило ее, нет, но он был тот, кто удержит ее. Она боялась его, она была уверена, что он сильнее нее, оттого ей казалось, что пока он прижимает ее к себе, ничего не случится, даже если она потеряет контроль — она просто не сможет вырваться.

Амти почувствовала, что Шацар коснулся губами ее шеи. Прикосновение, легчайшее, хоть и лишенное всякой ласки, сначала показалось ей нестерпимым, захотелось вырываться, царапаться, укусить его, глаза снова зажгло. Шацар заставил ее развернуться к нему, и Амти попыталась его оттолкнуть. Отчасти она проверяла его, проверяла, действительно ли ему можно довериться, действительно ли с ним можно теряться, терять контроль. Действительно ли он удержит ее сейчас, даже если она сойдет с ума, даже если ей захочется сделать что-нибудь по-настоящему ужасное.

Еще, тоже отчасти, ей руководил настоящий страх, страх его прикосновений, страх перед ним, таким сильным и казавшимся совершенно бесчувственным. Шацар легко прижал ее к постели, и она дрожала под ним, зажмурилась, когда он перехватил ее за горло. Он никогда не сжимал руку, но Амти всегда было страшно.

И этот страх перебивал все остальные ее страхи — иррациональные, беспричинные, ненужные, неведомые.

Она боялась, что однажды Шацар причинит ей настоящую боль, и этот страх, в отличии от всего остального, был простым и понятным. Он отрезвлял. Шацар поцеловал ее в губы, и Амти захотелось укусить его в ответ, больно, до крови, но она только поцеловала его, едва-едва отвечая.

Шацар не умел ее успокоить, не умел ее приласкать. И Амти не знала, как получилось так, что секс стал лучшим лекарством от приступов мучительного страха. Может быть, Шацар однажды попытался проявить ласку так, как умел, а может быть ему просто нравилось, как она дрожала.

Ощутив его тяжесть на себе, Амти всхлипнула, глубоко, прерывисто вдохнула. Шацар убрал руку с ее горла, теперь он гладил ее, движения были грубоватыми, он больно проходился пальцами по ее груди, оставлял отметины на ее бедрах. Постепенно прикосновения становились размереннее, так он ее успокаивал, заставлял возбудиться.

Они старались вести себя тихо, ведь в колыбели спал Шаул, не хотелось его будить. Оттого даже едва слышные всхлипы, которые Амти издавала казались ей оглушительными.

Дрожь постепенно унималась, Шацар проник в нее пальцами, для него это не было способом доставить ей удовольствие — он просто хотел, чтобы она была для него достаточно влажной.

Его грубость пугала Амти, к ней нельзя было привыкнуть, и в то же время именно за нее Амти цеплялась. Шацар часто был с ней груб, но никогда — небрежен. Амти была уверена, что Шацар просто выучил, что женщину нужно подготовить к сексу, и ему нравилось смотреть, как отзываются на его прикосновения. Движение и ответ на него, вид коммуникации без слов, куда более инстинктивный, чем речь и намного более доступный для него. Амти чувствовала его возбуждение, но Шацар сдерживался до тех пор, пока не доводил ее до исступления.

К тому времени, как Шацар вошел в нее, Амти едва сдерживалась, чтобы не застонать, не умолять его быть с ней, в ней. Амти и не заметила, как страх ушел, и место его занял любовный голод, который пробудил в ней когда-то Шацар и который мог удовлетворить только он.