|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 10. На птичьих правах
Перед последним уроком, Босяра перебрался на последнюю парту. Он сел рядом со своим секундантом, отгородился от мира учебником английского языка и прикрыл заплывающий глаз носовым платком. Фингал получился маленьким, аккуратным. Верхнее веко опухло и стало фиолетово-черным, как у завзятой модницы после парадного макияжа. Вот только, щека у Славки была безнадежно испорчена. Теперь, до конца жизни, придется ему носить в уголке правого глаза шрам в виде тонкой открытой скобки. Точно такой же, был у него и в прошлой моей реальности. Только там он его подцепил во время общей уличной драки, после восьмого класса, плюс авторство не моё.
Нет, зря, все-таки он отказался идти в санчасть и накладывать швы. Шрамы конечно, украшают мужчину, но не в таком возрасте. По-пацански он прав, не хотел меня подставлять, упал и все! Это он сам придумал, когда из дверей мастерской выскочил трудовик и ухватил меня за ухо:
— Отпустите его, Юрий Иванович, это я сам упал!
— Сам?! — удивился тот. — Да как же тебя угораздило?
— Об железку споткнулся. Под ноги не смотрел.
— Экий ты нестуляка! Ну-ка пойдем в цех! Рану нужно промыть, обработать. Заодно поглядим, что там у тебя с глазом. Может придется скорую вызывать.
— Не надо никакой скорой! — запричитал Славка.
— Пойдем, пойдем! Мне видней, надо или не надо. Ишь ты какой! Как хулиганить, так первым бесом, а как на расправу, "не надо!"
Интересный мужик, наш Юрий Иванович. Природа его раскрасила красным цветом. Шеки, брови, глаза, нос, даже крупные кудри над его вечно наморщенным лбом, отливали ровным багрянцем, без граней и полутеней. Из напитков, он тоже предпочитал "красненькое", как и его закадычный друг, преподаватель физики, Николай Игнатьевич Варбанец. Помимо гастрономических предпочтений, было у них и одно большое общее горе — оба подпяточники. Поэтому лишних денег у друзей никогда не водилось. Николай Игнатьевич жил в двухэтажном государственном доме, а Юрий Иванович построил собственный особняк на большом участке земли с теплицами, садом и огородом. Он действительно любил труд и как школьный предмет, которому нас обучал, и как форму существования. На земельном участке, ухоженном его мозолистыми руками, все произрастало с избытком и было источником неучтенки, которую можно было пустить на пропой.
— Люсёк, — говорил Николай Игнатьевич своей суровой жене, — там, за углом, помидорчики дешевые продают...
Оба они проживут долгую жизнь, оставив за спиной не одно поколение грамотных, трудолюбивых выпускников. Юрий Иванович умрет в своем огороде, у него оторвется тромб, а Николай Игнатьевич — в банке. Ему нахамят в операционном зале так, что остановится сердце.
Но никто, кроме меня, не знал своего будущего. Трудовик колдовал над Славкиной надбровной дугой, накладывал тугую повязку, а тот продолжал лениво отбрехиваться:
— Не хулиганили мы.
— Не хулиганили?! А что ж вас сюда, на пустырь занесло, подальше от глаз? Молчите? Так я вам скажу, или драться, или курить. Ох, дождетесь, возьмусь я за вас. Вот, прямо сейчас директора позову...
Мы не курить, — не на шутку струхнул я, — мы сюда за двигателем пришли. Хотели скрутить со стиральной машинки.
— Вот молодцы! — с сарказмом сказал Юрий Иванович, — одни стараются, собирают, а другие будут растаскивать! Может быть скажешь Босых, для каких таких срочных нужд вы на это пошли?
— Так это... — промямлил Славка, не зная, как лучше соврать.
— Мы хотели сделать приспособление, чтоб семена с веников очищать, — мгновенно нашелся я, и быстро добавил, — для школы.
— Похвально, — расцвел трудовик, — очень похвально! Рачительно, по-хозяйски! Так... сколько у нас до конца перемены, двенадцать минут? Ты, Босых, дуй в санчасть. Нет у тебя ничего страшного, обычное рассечение. Пусть Марь Иванна наложит на рану швы. Шрам конечно останется, но будет не столь заметен. Денисов тебя догонит.
Как я и предполагал, Юрия Ивановича зацепило. Учитель семидесятых был человеком призвания. В профессию шли не за большими деньгами, а по зову души. Естественно, ему было приятно, что сопливые пацаны, меньше года назад, не умевшие работать напильником, проявили инициативу. Пусть даже то, что они придумали, не стоит выеденного яйца, важен факт, сам по себе достойный поощрения и поддержки.
Он протянул мне листок бумаги и огрызок карандаша:
— Ну-ка изобрази, что вы там со Славкой Босых по незнанию нафантазировали.
Я несколькими штрихами нарисовал электрический двигатель, направление вращения вала, цилиндрическую насадку с рифленой поверхностью и фланцем для фиксации на валу. В примечании указал, что резьба на ступице, стопорный болт и гайка должны быть с левой резьбой. Это ему понравилось больше всего:
— В данном случае именно с левой! Гм... в принципе, почему бы и нет?
Юрий Иванович внимательно изучил мой, вполне приличный чертеж, в конце уточнил:
— Насколько я понял, рабочая поверхность насадки должна быть шероховатой, обработанной на станке?
— Не обязательно. Дед наварил куски проволоки, старые гвозди без шляпки...
— Ага! Это ты, значит, у деда своего подглядел! — возликовал трудовик. — То я и смотрю, откуда ж такая изощренность разума?
Ну что ж, тоже похвально! У взрослых нужно учиться, перенимать опыт. Без этого никуда. Ну и как, работает чистилка?
— А куда она денется, — солидно ответил я. — нечета ручному станку! Только семена по двору сильно разбрасывает. После каждого раза приходится подметать. Вот если бы предусмотреть нечто вроде длинного кожуха, заканчивающегося воронкой...
— Ладно, иди! — перебил меня Юрий Иванович, — а то опоздаешь. После уроков загляни в мастерскую. Если меня, вдруг, не будет, тогда завтра с утра.
Ни в какую санчасть Славка, естественно, не пошел. Он ждал меня тут же, за углом мастерской, в окружении припозднившихся секундантов и мотая своей забинтованной головой, втирал им историю про падение. Я догадался об этом, услышав последнюю фразу:
— Быть такого не может! — сомневался Напрей, — я упал — руку разрезал, ты — голову проломил. Или Пята колдун, или ты набрехал.
— Ну, если не веришь, сам у него спроси. Как было дело, Санек?
— Шел, упал. Очнулся — гипс, — пояснил я, — и вообще, нефиг было опаздывать!
Юрка пристально осмотрел мою рожу и, не увидев ни ссадин, ни синяков, бессильно развел руками:
— Гля, точно! Во везун!
Да я б на его месте и сам не поверил, что Босяра в кого-то ни разу не попадет.
— У тебя на контрольной по арихметике какой ответ получился? — спросил у него Витек, возвращая всех нас с неба на землю. Они с ним решали один вариант.
— Шестьдесят восемь целых, и четыре десятых, — ответил Напрей.
— Четыре десятых машины?! Сам-то подумал, что написал? —
возмутился мой секундант. — Ты, наверное, запятую неправильно перенес. Какое у тебя было последнее действие?
И они пошли впереди, обсуждая Юркину неудачу.
Вот тебе и беспросветный двоечник! — удивлялся я, глядя в Витькин затылок. — Кто б мог подумать, что его проблема лежит на виду, на обороте обложки обычной тетрадки в клеточку?
Нещадно палило солнце, приближаясь к зениту. В ветках колючих акаций от него прятались воробьи. Голову припекало. Волосы были почти горячими и ничего. А после шестидесяти я буду терять на жаре сознание. Всё течёт, всё меняется. С годами я понял, почему дед всегда прикрывал макушку соломенной шляпой.
— Я знаю, как это у тебя получилось, — после долгих раздумий выпалил Славка. — Ты выпрямил руку, а это намного быстрей, чем её поднимать. Можно так, можно так, — он встал в мою стойку и наглядно продемонстрировал варианты блоков и контратак. — Одного не пойму, почему ты все время прикрывал свое дыхало? Я ведь, бью только по роже.
— Это, папаня, защита от удара ноги, — пояснил я. — Вот посмотри: делаешь шаг назад, крепишь ладонью правой руки левый кулак и хрен прошибешь!
— А что, — изумился он, — есть на свете такие скоты, которые дерутся ногами?!
— Есть, — подтвердил я, — в Японии, например.
— Вот суки!
Не дождавшись ответа, Босяра многозначительно помолчал, приглашая меня первым коснуться, неприятной для него, темы. Но чувство попранной справедливости в итоге возобладало.
— Слышь? — прошептал он, — пацаны и в правду поверили, что это я сам упал...
— Так это же хорошо! — с позиции прожитых лет я, как будто читал все порывы его души, и по-взрослому успокоил Славкину совесть. — Нам же будет меньше проблем. Та же Танька Тарасова, если узнает о драке, сразу директору вломит. А оно мне сейчас меньше всего надо. Илья Григорьевич с утра вызывал. Сказал, что наш дом стоит на меже, и вопрос о моем переводе в новую школу напрямую зависит от моей учебы и поведения.
Кажется, Босяра поверил. Во всяком случае, у него возник только один вопрос:
— "Вломит" — это "наябедничает"?
— Угу.
— Ну, ты сказанул!
На урок мы чуть было не опоздали. Англичанка с классным журналом уже шагала по коридору. Увидев нашу компанию, остановилась, приподняла очки.
— What's wrong? What happened, Вячеслав? — спросила она.
— Упал, Валентина Васильевна, — браво ответил Славка, — it is a fell down!
— Где мой валидол? — простонала она и прислонилась к стене.
Пользуясь этой оказией, мы прошмыгнули в аудиторию.
Ничего интересного на последнем уроке не произошло. Мне пришлось немного покрасоваться под перекрестными взглядами одноклассников. Не увидев на моей роже ничего примечательного,
их интерес переключился на Славку. Наверное, наша драка была кем-то широко анонсирована. Англичанке пришлось несколько раз прикрикнуть "sit still!", чтобы "чилдрены" прекратили вертеться и внимательно выслушали свои годовые оценки. У меня получилась четверка, а Катьке Тарасовой, Валентина Васильевна влепила трояк. Услышав свой приговор, она упала на парту и, падла такая, заплакала. Насколько я помню, она по английскому все время перебивалась с тройки на двойку. Так что рыдала Тарасова не из-за низкой оценки, а от бессильной злобы. Не срослось у нее.
Такой вот, сверхурочный нежданчик у меня получился. Сказать, что я слишком уж радовался — так не было этого, но и не горевал. Настораживало одно, я все больше вживался в образ и суть двенадцатилетнего пацана. Старый, вроде бы, человек, а с какого-то хрена ополчился на Катьку Тарасову. Смалился! Ей и так выпадает такая судьба, что не позавидуешь! Выйдет замуж за офицера, который погибнет в Афгане. Гробовые, фронтовые и прочие сбережения схарчит Павловская реформа. И останется она с пенсией по потере кормильца и годовалым ребенком. Чтобы выжить в период шоковой терапии, будет выращивать на продажу бычка. А он, этот бычок, как только войдет в силу, затопчет до смерти ее малолетнего сына, последнюю отдушину и надежду.
Совесть, как побитая собачонка завыла в моей душе. Ей было жалко и маленького мальчишку, место которого я занимал, и Катьку Тарасову, и Лепеху, и всех, кто уйдет раньше меня или останется после.
С последним звонком, я не стал вместе со всеми рваться к дверям, на свободу, а остался сидеть за партой, делая вид, что собираю портфель. Тарасова тоже не торопилась. Так получилось, что кроме нас, в классе еще оставались Витька Григорьев и бабка Филониха. Не обращая на них внимания, я подошел к Катькиной парте, щелкнул задниками сандалий и произнес:
— Просю пардону, мадам! Каюсь, оскотинел! Разрешите поцеловать вашу ручку?
Она покрутила указательным пальцем у своего виска, сказала "ку-ку!" и только потом засмеялась.
— Ты че это? — спросил Витька, когда мы вместе вышли на улицу, — нашел перед кем извиняться — перед Тарасихой! Это ж она, сучка, Босяру на тебя натравила. Был бы ты Сашка, сейчас с
набитою рожей, если бы Славка об железяку не гепнулся. И как это он умудрился?
— Там проволока валялась возле кучи металлолома, — сочинил я на ходу, — Юрий Иванович нас окликнул, мы оглянулись, а она ему под ноги.
— А че ему надо то было?
— Кому?
— Трудовику.
— А я почём знаю? Сразу не догадался спросить, а потом ему некогда было. Он Славкину голову забинтовывал. Если хочешь пошли, уточним.
— Ты куда? — всполошился Григорьев, увидев, что я направляюсь в сторону пустыря.
— К нему. Спрашивать.
— Вот ненормальный!
— А чё ты тогда пристал?
Витька обиделся, хотел психануть, но мне уже было видно, что, судя по навесному замку, Юрий Иванович на рабочем месте отсутствует. Исчезли и двигатели со всех четырех стиральных машинок. Поэтому я сказал:
— Ладно, погнали домой.
Мы пошли коротким путем, мимо Колькиной хаты. Калитка была закрыта. Стало быть, похоронили. Нормальным Лепеха был пацаном, не лучше и не хуже других. Почему именно он оказался лишним в этой реальности, для меня остается загадкой.
Витек, как оказалось, в воскресенье здесь побывал и теперь рассказывал мне разные ужасы. Мол, перед тем как мужики положили крышку на гроб, покойник открыл глаза и посмотрел на него.
Разговоры о смерти были мне неприятны по многим причинам. Поэтому я перебил:
— Гонишь! Колька бычок прикуривал, когда я его случайно в спину толкнул. Он, наверное, спичкой ресницы себе опалил.
— Чё?! Как ты сказал?
— Ну, "гонишь" это типа того, что ерунду разную мелешь.
— И вовсе не ерунду! Бабушка Маша рассказывала, что бывает такой сон, когда человек кажется мёртвым. Знаешь, сколько народу по ошибке похоронили?
Сейчас Гоголя вспомнит. Вот, блин, попало вороне говно на зуб!
По дороге все чаще попадались солдаты в пилотках и расстегнутых выцветших гимнастерках, группами и по одному. Витёк, наконец, их заметил и поменял тему. Теперь он рассказывал про брата Петра, которому дали отсрочку от армии потому, что он учится в ДОСААФе и скоро станет "настоящим шофером".
Особенно много солдат было на железной дороге. Целый воинский эшелон с теплушками, бортовыми машинами на открытых платформах, и офицерским пассажирским вагоном. Они приезжают к нам каждый год и будут до поздней осени, пока не закончится уборочная страда. На грузовой площадке уже с утра скопились стайки окрестных пацанов и девчат. Им все интересно: понаблюдать за разгрузкой, вступить в разговор с взрослыми дядьками, рассказать им, где находится магазин, у кого можно купить самогон и получить за это в награду красноармейскую звездочку.
— Будут теперь баб наших фаловать! — мрачно сказал Витек и сплюнул через губу.
За солдатами я ничего такого не замечал. А вот после строителей сахарного завода, из ближнего зарубежья, только на нашей улице родилось два болгарчонка. Поэтому уточнил:
— С чего это ты взял?
— Старший брат говорил.
Это было так уморительно, что я засмеялся. Мой корефан снова обиделся и нырнул под ближайшую сцепку. Я не стал его догонять — надоел! — и отправился прямиком на смолу. По пути почему-то вспомнилось, как годика через два с половиной, Петька Григорьев дембельнется из армии.
* * *
Витьку, к тому времени, пошарят из школы. Он уедет в Ростов учиться на слесаря. Я перейду в новую школу, влюблюсь в Алку Сазонову — губастую девочку с кукольными глазами Мальвины, начну покуривать, чтобы казаться мужественным и конкретно съеду на трояки. У меня появится новый друг — Сашка Жохарь из моего нового класса. Мы сойдемся на почве футбола, гитары и моей неразделенной любви. Сашка, как оказалось, тоже по Сазонихе сох, но отказался от притязаний. Ведь дружба превыше всего.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
