Когда возвращается радуга

Пролог

Рыжих в гареме не жаловали.

Не то, чтобы в тычки гоняли, нет. Но со времени смерти любимой кадины солнцеподобного Баязеда, прелестной огненнокосой Михмир, наложниц — да что там, просто служанок и рабынь с подобным цветом волос больше не появлялось. За этим строго следил главный евнух, денно и нощно исполняющий приказ валиде Айше: чтобы ни одно существо женского пола даже случайно не напомнило повелителю об утрате возлюбленной, покинувшей сей мир с двумя новорожденными сыновьями, макушки которых тоже были украшены кудряшками цвета апельсина. Бедняги, им было всего три дня от роду... Несчастные дети. Несчастная мать, сгоревшая от родильной лихорадки, покинувшая сей мир в блеске красоты... Но самый несчастный — это осиротевший повелитель, у которого, даже спустя семь лет после смерти второй супруги, до сих пор кровоточит рана в сердце, и не унять её ни лекарствами, ни стараниями валиде, ни играми искуснейших в любовных утехах гаремных дев. Увы, увы нам, подданным Великого Султана! Так вот, чтобы не растравлять горестных воспоминаний, ни одна носительница шевелюры цвета пламени не могла переступить порог женской половины дворца, несмотря на то, что рыжеволосые красавицы считались весьма экзотичны и были самые дорогие на невольничьих рынках.

А что же Ирис, эта сиротка, родившаяся, когда её мать была простой икбал, счастливейшей, поднявшейся из одалисок на целую ступень, но ещё недостойной звания супруги, ибо поначалу не смогла подарить властителю сына, а разродилась хиленькой девочкой? Ох уж, эта сиротка... Да не посмеет она напоминать венценосному отцу о его давнишнем горе! На его плечах — величайший груз власти, и задача верных прислужниц — облегчить повседневные заботы, освежить думы и тело повелителя, а не изнурять печалью. Потому — прочь из верхних апартаментов эту... это недоразумение. Мать её побыла второй супругой всего три дня после рождения сыновей, и уж конечно никто не собирался оставлять маленькую девчонку одну в покоях, предназначенных для избранных. Поживёт со всеми в общем гареме. Отдельная комнатка, достойная статуса дочки султана, рождённой от икбал, для неё всегда найдётся... Служанка, оставшаяся от матери, просится присматривать за крохой? Прекрасно, ещё одна забота прочь. А малолетке — если случится выходить из дворца — велеть прикрывать голову тщательней, чтобы ни одна проклятая рыжая прядь не выбилась. Мало ли кто увидит... И вообще — нечего ей под ногами путаться, пусть её новая нянька — как её, Мэг? — присматривает за воспитанницей, а то и до беды не долго...

Ирис, разогнувшись, отряхнула с ладошек жёлтую пыльцу, не заметив, что такая же солнечная полоска осталась и на носу, и на щёчке. О-ду-ван-чик... Каким ветром занесло сюда пушинку северного гостя, что притаился сейчас под розовым кустом в гаремном садике? Подражая Мэг, девочка, не сдержавшись, снова нежно-нежно коснулась пушистых, как цыплятки, комочков. И вспомнила, как у няньки увлажнились глаза и задрожал голос, когда они с Ирис впервые обнаружили этих крошечных гостей. 'Смотри, детка!' — ахнула служанка. 'Да вот же они, оттуда перелетели!' И ткнула пальцем в сторону ограды, отделяющей сад от мужской половины. Ирис тогда ещё захихикала. 'Цветочки умеют летать?' 'Ещё как умеют. Это ведь одуванчик, милая, понимаешь? Он скоро отцветёт — и станет круглым шариком из пушинок, дунешь — и разлетятся во все стороны... Это цветок с моей родины. Ох, Ирис...'

'Его принёс пустынный ветер?'

Мэг вытерла слёзы.

'Не думаю, детка. Моя родина далеко, очень далеко, я же рассказывала. Пустынный ветер туда не долетает. Разве что...' Вздохнула. 'Наш повелитель иногда прогуливается здесь со своими особенно почётными гостями из других стран. Может, у кого-то к сапогу семечко и прилипло. Или, знаешь, в зерно попало, которым птиц подкармливают... Всё может быть. Ох, Ирис, одуванчик... Как же я...'

Она осеклась. Но десятилетняя девочка вдруг всем сердцем почувствовала тоску этой немолодой, как ей казалось, женщины, заменившей маму. Надо же... В гареме было так хорошо, и спокойно, и привольно, а Мэг, оказывается, до сих пор тоскует по далёкой стране, в которой, наверное, и жить-то невозможно из-за жуткого холода... Но, несмотря на морозы, в далёкой Иррландии — да? — бывает иногда и солнышко, и весна — раз уж зацветают цветы...

С тех пор эта местинка под розовым кустом стала их Секретом. Их — да ещё главного садовника, который, скрепя сердце и положив в карман несколько медных монеток, согласился не выпалывать иноземный сорняк. Пользуясь свободой в часы, когда нянюшку отзывали на помощь служанкам в гаремных банях, Ирис прибегала сюда, чтобы не упустить момент, когда побелеют жёлтые тычинки, когда сожмутся, распушатся... Ей всё не верилось, что плоский, как монетка, диск вдруг обернётся идеальным шариком. Хотелось увидеть волшебство собственными глазами.

'Шрррр'...

Она вздрогнула от странного звука.

'Шорррр...' — донеслось откуда-то издалека, не из-за ограды, а намного дальше, словно зарокотало море, о котором рассказывала нянька. Но которому неоткуда было здесь взяться. 'А-а-а... У-у-у... Шрррр...'

И почему-то залютовали, зарычали львы в питомнике Повелителя, которого Ирис запрещали называть отцом даже мысленно. А вот павлины в саду больше не орали. Но даже звериный рык не мог заглушить странного шума.

Ирис тогда ещё не знала, что это была толпа, собранная янычарами хромца. Да что могла знать девочка, почти не покидавшая гаремных покоев и садика? Для неё весь мирок был ограничен крылом дворца и оградой, и ни нянька, ни служанки, и уж ни тем более сытые холёные наложницы не могли ей сказать, что творится в страшном неизвестном Извне. Одни — хоть и выходили из дворца по надобностям и поручениям, но слухами делились только меж своих, прислужников, другим было до самих себя и своего места под солнцем... вернее, у ложа султана. Ирис не была им помехой по своему малолетству, поэтому ей и не доставалось от взрослых див, а по девчачьему легкомыслию и из-за опеки Мэг, бдительным коршуном охраняющей любимицу, она не видела или не обращала внимания на мелкие склоки и пакости, без которых редко проходил день. Дети видят мир по-своему. Для Ирис её комнатка и её уголок сада были Раем.

'Шоррр', — прокатилось вдалеке снова, но девочке это было уже не интересно. Она вдруг заметила неподалёку ещё одно жёлтое пятнышко, и ещё... Целую россыпь! Одуванчики заполоняли прополотые земли, как маленькие завоеватели, победно покачивая яркими тюрбанчиками. Они были восхитительны. Они были везде.

От восторга девочка крутанулась на пятке.

— Мэ-эг! Иди сюда!

Потом вспомнила, что няньки рядом нет. Так нужно разыскать и обрадовать, пусть бежит сюда, полюбуется, здесь, наверное, сейчас так же красиво, как на её родине! Подхватив подол длинного кафтана, Ирис припустилась к гаремным баням.

А на ходу вдруг замедлила шаг. Надо ли говорить? Вспомнилось вдруг, что нынче утром добрая Мэг отвела глаза и попросила никуда не выходить, даже во дворе не гулять без неё. Вроде, где-то рядом неспокойно Мало ли... Но кто о таком помнит в десять лет? Ой, влетит ей сейчас...

На подходе к садовой калитке ей послышались странные звуки — то ли вскрики, то ли плач, а ещё — лязганье железа и грубые мужские голоса. Впрочем, последнего просто не могло быть. Евнухи вещали тоненько, пискляво, а настоящим мужчинам, вроде визирей и стражников великого султана, которых девочка видела иногда издалека, здесь взяться было неоткуда. Но что там творится? В маленькой детской головёшке ещё не укладывалось, что нечто новое может быть ещё и опасным, а потому — Ирис поспешила к выходу без страха.

Садовая калитка была сплошь оплетена глицинией и душистой жимолостью, не пропуская света, оттого-то, вбежав во двор гарема, почти всегда пустующий, Ирис растерялась: в нём было полно народу. От обилия пёстрых одежд, мельтешения лиц, страшно усатых, от солнечных зайчиков, то и дело соскальзывающих с круглых щитов... ох, здесь и впрямь были воины... зарябило в глазах. Ох, мужчины! Она заметалась было, но потом, копируя взрослых женщин, поспешно прикрыла лицо рукавом: не подол же задирать! Грубая жёсткая рука схватила её за плечо, развернула. Ахнув, Ирис упёрлась взглядом в железный чешуйчатый живот и алый кушак из драгоценного шёлка, повязанный прямо поверх кольчуги. У железного человека было смуглое лицо с встопорщенными усами и злые жгуче-чёрные глаза. По вискам, прокладывая через пылевой налёт мокрые дорожки, струился пот

Где-то неподалёку вскрикнула Мэг:

-Это моя, моя девочка!

Смерив девчонку взглядом, железный человек фыркнул и отбросил её в сторону, прямо в объятья подлетевшей няньки. Вцепившись в Ирис не хуже клеща, Мэг поволокла её в сторону, шепча:

-Молчи! Молчи, что бы ни случилось, умоляю!

И до того это вдруг показалось жутко — что няня, вечно пробирающая за опоздания, не отругала, и лишь оглядывалась со страхом, что таких чешуйчатых, в кольчуге, было вокруг великое множество... у девочки от страха язык прилип к нёбу и пересохло горло. Но самое ужасное настигло её прямо сейчас: внезапный многоголосый визг и прорывающийся сквозь него вой, в котором, кажется, не было человеческого, а только звериное. Группа воинов расступилась, и женщины зарыдали над какими-то пёстрыми холмиками. Ирис не сразу поняла, что не холмики это и не куклы, а маленькие... тела?

— Да будьте вы... — закричала вдруг полная женщина, в которой почти невозможно было узнать прежнюю величественную и надменную валиде Айше. Не дав договорить, один из воинов чиркнул изогнутым лезвием меча ей по белому горлу. С такой силой, что почти перерубил шею.

Брызнуло алым. Несколько долгих мгновений султанша еще стояла, хрипя и покачиваясь, обливаясь кровью, глаза её стекленели. Но вот она осела на колени, от толчка тело вздрогнуло, голова завалилась назад, и из торчащих из шеи отростков кровь хлынула уже фонтаном. Та, что была когда-то ближе всех к солнцу, рухнула на трупы своих детей.

Одновременно взмахнув ятаганами, воины направили их на вновь завизжавших женщин. Сверкнули на солнце смертоносные жала.

Видать, перехватило дыхание не у одной Ирис. Наступила такая тишина, что слышно было, как булькает, вытекая вместе с остатками жизни, последняя кровь из несчастной, бывшей когда-то грозой гарема. Да угадывались судорожные вздохи одалисок, умолкнувших, словно им всем разом заткнули рты. А кто-то и сам себе зажимал рот, дабы не заработать страшную смерть.

И в этой тишине отчётливо прозвучали шаги подкованных сапог. Часть воинов оттеснила дев к садовой стене, остальные чешуйчатые образовали живой коридор, по которому неспешно и грозно приближался сухопарый старик с повязкой через глаз, в потрёпанном, как показалось Ирис, кафтане, забрызганном чем-то красным. Воины отсалютовали мечами.

Остановившись напротив ещё теплых тел, неизвестный потыкал носком сапога безжизненную детскую ручку. Ирис чудом задушила в себе крик: на тонком запястье сверкнул бирюзой браслет, который она сама неделю назад составила из бусин и подарила братцу Алишеру на день рождения, тайком от его суровой матери.

— Баязедово отродье, — прошипел старец. — Все здесь? Вместе с жёнами? Беременных тоже найдите, и туда же.

Сорвавшихся в крик и выдавших себя икбал выдернули из толпы немедленно. На этот раз Мэг успела прикрыть девочке глаза ладонью, но не могла заткнуть уши. Ирис оцепенела. Сейчас... вот сейчас... и её?

— Девственниц оставьте, остальных утопить, — равнодушно бросил тот же голос.

— Вы, курицы! — подхватил другой голос, чуть тоньше. — Наложницы в одну сторону, рабыни и служанки — в другую, живо!

Всхлипнув, Мэг потащила девочку за собой. А сама то и дело сжимала ей плечи, словно напоминая: Молчи! Молчи! Да та, если бы и могла, не выжала бы из себя ни звука.

Прислуга тряслась в сторонке молча, пока поскуливающих дев сбили в маленькую толпу и повели в гарем — на осмотр, как прикрикнул тот, с тонким голосом. Должно быть, он теперь здесь за главного. Одна из наложниц, в отчаянии оглянувшись, перехватила затравленный взгляд Ирис и вдруг, затрясшись, ринулась к ней, вытянув руку:

— Она...

Стражник вонзил меч ей под ребро, не глядя, стряхнул с лезвия тело.

Урок был достаточно наглядный. Девушки, съёжившись и не оборачиваясь на бьющуюся в предсмертных конвульсиях товарку, покорно, как овцы на заклание, засеменили вслед за двумя... мужчинами ли, евнухами ли в богатых халатах. Ирис кое-как выдохнула — и почувствовала на себе звериный взгляд. Глаза у старика, который, оказывается, стоял совсем рядом, были жёлтые, хищные, с узкими зрачками — как у рыси в питомнике, которая всё не подпускала к себе сторожей, кидалась. Вот сейчас... её, Ирис... Баязедово отродье...

— Кто такая?

— Моя дочь господин, — чуть слышно пробормотала Мэг. И вроде бы случайно, от страха, не зная куда деть руки и в то же время боясь сделать что-то лишнее, схватилась за край своего платка и дёрнула. Рассыпались кудри, не рыжие, а больше в красноту, но теперь, глядя на женщину и ребёнка вряд ли кто усомнился бы в их родстве. Ах, Мустафа, Мустафа, бывший евнух, почивший не так давно... Он и представить не мог, что его стремление угодить и предложенная в услужение Михмир её соотечественница, веснушчатая, красноволосая, почти как госпожа, однажды спасут жизнь маленькой девочке, дрожащей от страха.

— Как звать? — недобро сощурился старик.

— И...И.. Ир...

Отчего-то она не могла справиться с собственным именем и в панике сглотнув, замолкла. По щекам покатились слёзы.

Сухие пальцы впились ей в подбородок, заставив приподнять голову. Девочка зажмурилась. Нельзя, зверь разозлится, если смотреть в глаза.

— Как зовут твою мать? Ну, быстро!

— М.. Мэ... Мэгги-и...

Вместо гладкой речи изо рта вырывались какие-то лающие звуки.

Старик скосил глаза на служанку, жмущуюся к стене. Та затрясла головой.

— Точно так, господин, Мэгги Северянка, так и кличут.

— Хм.

Недобро глянув, ужасный человек повернулся к евнуху.

— Среди выродков моего племянника были косноязычные?

— Нет, мой господин. Слишком яркая примета, мне доложили бы. Не сомневайтесь. — Кивнул на груду тел. — Три сына, три дочери. Все там.

— Тогда... — Голову Ирис бесцеремонно повернули вправо-влево, рассматривая.

— Дурнушка.

— Не скажите, мой господин. Может и расцвести лет через несколько. Видел я таких...

Старик, наконец, убрал колючие пальцы с девичьего личика.

— Хорошо. Пусть остаётся. Покажешь мне её через пять лет.

Больше в её сторону никто не глядел. Лишь могучий евнух энергичным жестом указал Мэг на стайку пленниц, исчезающих в дверях гарема.

— Девчонку туда. Можешь побыть с ней, чтобы не пищала.

...Потом был унизительный осмотр, когда заставили показать самое стыдное место, и даже трогали и больно нажимали, и заставляли присесть над жаровней с чистым просеянным песком... Неизвестно, через что ещё заставила бы пройти Ирис злющая баба с бровями столь густыми, что, казалось, они сливались в единую линию; но вмешался пожилой лекарь — наверное, тоже евнух, раз уж допущен на женскую половину.