|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Бомба лежала именно там, где я оставил ее позавчера: здесь, в леске в пятистах метрах за старыми руинами, у Аристарха Палыча 'глаз' нету. Деревянная лакированная коробка с узором, которую я позаимствовал с выставки в мастерской. При взгляде на нее мысль о семистах граммах тротила придет в голову в числе последних — самое то, чтобы вручить 'подарок', не вызывая преждевременных подозрений.
Открываю коробку, включаю питание, затем достаю из кармана радиотриггер, замаскированный под шариковую ручку, и нажимаю кнопку. Лампочка, присобаченная вместо детонаторов, весело загорается: все работает. Отсоединяю лампочку от проводов, вместо нее прикручиваю контакты разветвителя, бегущего к детонаторам, сделанным из обычного гранатного запала. Когда я проверял раньше, из пяти самодельных детонаторов сработали три. В коробке их восемь — осечка исключена.
Собственно, вот и все. Смена в пионерском лагере 'Поющие сосны' подходит к концу, а вместе с ней и тот кошмар, в который я угодил. По крайней мере, для меня, а вот для всех остальных отдыхающих, если мои догадки верны, кошмар только начнется, когда они поймут, что персонал лагеря — не те, за кого себя выдают. Может быть, у других появится шанс выбраться из этой передряги, когда они поймут, что Аристарх Палыч внутри был устроен не так, как нормальные люди.
А может, я просто болен. Я подозревал это с самого начала, но так и не смог понять, в чем проблема: в моей голове или в этом странном месте. И сейчас у меня, как и прежде, нет возможности определить истину, только куча косвенных доказательств, которых слишком много для даже самого невероятного совпадения.
Изменилось только одно: я больше не боюсь последствий своего решения. Просто потому, что я умер двадцать минут назад. У этой сказочно прекрасной истории не могло быть хорошего финала.
Закрываю крышку и поднимаюсь в полный рост. Вот и все, время идти обратно, нехорошо заставлять Киру ждать. Да и Аристарха Палыча — тоже. Он весь этот месяц прилагал тонны усилий, чтобы казаться моим другом, обычным заботливым пионервожатым, как-никак.
Что ж, Аристарх Палыч. Скоро я вручу вам свой подарок, и каждый из нас получит свое. Или как минимум вы: я не знаю, кто или что вы есть, но твердо уверен, что семисот граммов тротила вам хватит.
Вдох-выдох, вдох-выдох, улыбку на лицо. Мне сейчас хочется рыдать и биться головой о землю, но я буду сильнее. Я должен выглядеть спокойно и радостно.
Выбираюсь из овражка с бомбой под мышкой и иду к лагерю.
Кира, подожди еще немножко, пожалуйста.
Скоро мы снова будем вместе.
* * *
Прекрасное далеко,
не будь ко мне жестоко...
Холодно...
Я вижу свет, яркие огни, вспышки. Свет, яркий свет и грохот, дрожит земля... Огни тоже дрожат и колеблются, слово свечи на ветру, или это меня трясет от холода. Длится все это, к счастью, недолго: я просыпаюсь.
Вроде бы, звонка на побудку еще не было... Можно еще немного поспать... Хотя спать не хочется. Странно, ведь я не высыпаюсь, как правило: осталось два года.
Я дико ненавижу Ивана Анатольича, нашего воспитателя, но одно он до меня донес доходчиво: когда мне стукнет восемнадцать, меня выкинут из школы-интерната в большой и неласковый мир... Ха, он говорит это так, как будто здесь, в интернате, царит тепло и уют... А мир не ждет меня с распростертыми объятиями, я там никому не буду нужен. Бабушка умерла — будь она жива, не попал бы я в интернат — а моим биологическим родителям до меня дела нет. Я смогу рассчитывать только на себя, и если не хочу со старта оказаться на дне, с которого не выплыть — надо иметь какую-то профессию, которая не даст загнуться с голоду. Или, как вариант, настолько хорошо знать школьный курс, чтобы пройти конкурс в институт... Правда, на стипендию перебиться все равно будет непросто, это Иван Анатольич мне тоже расписал в красках. В общем, у меня два года на то, чтобы стать кому-то нужным, освоить хотя бы азы любого ремесла, хотя бы в теории, а лучше двух-трех...
...И я продолжаю покачиваться.
Открываю глаза...
Я в автобусе, за окном проносятся деревья лесопосадки. Вот оно, значит, откуда покачивание. Заснул, благо сиденье с откидной спинкой вполне удобное...
...Только я не помню, как садился в автобус. Вчера вечером я закрыл глаза, улегшись в привычно жестковатую кровать... а открыл сейчас и здесь. Момент посадки не помню, и вообще понятия не имею, куда это я еду.
— Проснулся? — услышал я голос над ухом.
Поворачиваю голову. Рядом со мной сидит парень моего возраста, лет шестнадцати, белобрысый, худощавый, в светлой рубашке с коротким рукавом. Еще и в красном галстуке типа пионерского.
Он смотрит на меня. Я — на него.
— А ты кто такой? — спрашиваю я.
— Опять?
— Что — опять?! Я тебя первый раз в жизни вижу вообще!
— Опять, — вздохнул он и позвал: — Аристарх Павлыч, Кирилл снова все забыл.
Тут на нас начали обращать внимание другие пассажиры — тоже все пятнадцати-шестнадцати лет, преимущественно в пионерской форме.
— Я вроде бы амнезией не страдаю, — огрызнулся я.
В этот момент в просвет между двумя спинками сидений впереди меня показался краешек лица и часть белого банта.
— Ты не волнуйся, — сказала девочка, — сейчас тебе все объяснят. С тобой это уже не первый раз.
— Амнезия — классная штука! — донесся сзади бодрый голос. — Ничего не болит и каждый день новости!
— Элик, уймись! — осадила его девочка. — Кириллу сейчас не до твоих шуток!
— Возражения имею! Шутка — лучший способ донести до окружающих, что ничего серьезного не случилось и все в порядке, — возразил тот, кого назвали Эликом.
И тут в проходе между креслами появился взрослый парень, лет двадцати пяти или двадцати восьми, худощавый, с высоким лбом, глубоко посаженными глазами и тоже в красном галстуке.
— Здравствуй, Кирилл, — сказал он и обратился к моему соседу: — Петр, пересядь, пожалуйста, к Мише.
Как только Петр освободил кресло, парень садиться не стал, только оперся на подлокотник.
— Меня зовут Аристарх Павлович, я старший пионервожатый лагеря 'Поющие сосны', куда мы сейчас и едем. Начну с самого главного: все в порядке, и то, что ты ничего не помнишь — неприятность, по большому счету, незначительная.
— Как я тут очутился?!
— Я объясню все по порядку, хорошо? Твоя амнезия — последствие того, через что тебе пришлось пройти. Кирилл, ты был подвергнут криогенной заморозке в начале двадцать первого века и разморожен почти двести двадцать лет спустя.
Я ничего не сказал, по крайней мере вслух, но мой взгляд, наверное, был достаточно красноречив. Это какая-то шутка или кто-то тут рехнулся.
— Это не шутки, и все, включая тебя, в здравом уме, — сказал сзади Элик.
— Ты мысли мои читаешь?!! — опешил я и обернулся.
— Нет. Просто этот разговор происходит в третий раз, и первые два раза ты сказал что-то вроде 'это шутка или вы рехнулись?'. Я предположил, что в третий раз ты скажешь то же самое.
Элик — довольно симпатичный парень с короткой стрижкой и слегка несимметричным лицом. Как и все, одет в пионерскую форму.
— Хм... Прям с языка снял... Так а с какой стати меня заморозили?
— Ты был неизлечимо болен. Теперь, разумеется, совершенно здоров.
— Чем?
— Не имеет значения. Ты уже здоров, и болезнь не вернется. В двадцать втором веке неизлечимых недугов уже почти не осталось.
Что-то они скрывают.
— А почему вы не хотите сказать мне?..
Тут вмешался Аристарх Палыч:
— Потому что сейчас тебе надо мыслить в позитивном ключе. Пойми правильно: от тебя не скрывают прошлое, которое ты забыл, захочешь — узнаешь. Но в данный момент тебе не надо думать о плохом, оно осталось позади, нужно осваиваться в настоящем, а покопаться в прошлом ты еще успеешь.
Я хмыкнул. Вся их теория шита белыми нитками, она разбивается одним-единственным доводом: кто станет заморачиваться ради неизлечимо больного сироты? Я пробыл в детдоме пока только два года, но мне этого хватило, чтобы понять: я живу в бесчеловечном государстве, которому нет дела до своих граждан. Разве что эксперимент... но вряд ли. Я не помню, чтобы в начале двадцать первого века велись реальные работы в этом направлении, особенно у нас.
— Вот как... И кто же так ради меня расстарался, что сдал на хранение в морозильник на такой срок?
— Твои родители, ясное дело.
Я заржал, как конь.
— Врите больше! Моим родителям на меня совершенно наплевать, иначе я не оказался бы в детдоме!
Аристарха Палыча мое заявление не обескуражило, но он все же погрустнел.
— Видишь ли, Кирилл, вот тут мы подходим к единственной по-настоящему неприятной штуке... Дело в том, что у примерно сорока процентов размороженных наблюдается так называемый 'эс-эл-пэ-эл'... Синдром ложной памяти и личности, другими словами. То, что ты помнишь о себе, во многом не соответствует действительности...
Я скорчил откровенно скептическую мину: ага, щас, уже поверил. Двадцать второй век? Не вяжется это с пионерами и обычным автобусом. Я бы скорее в перенос обратно во времени поверить мог.
— Бред, Аристарх Павлович, откровенный бред. Вы все еще бы средневековыми арлекинами нарядились и втирали мне про будущее. Не верю. Ваш розыгрыш не удался, и у меня к вам серьезные претензии насчет моей амнезии, ясно же, что вы к этому причастны.
Тут Элик встал со своего места, протиснулся возле Аристарха Палыча и плюхнулся возле меня.
— Полагаю, твои претензии и недоверие развеются, если я докажу тебе, что ты в двадцать третьем веке?
Я снова хмыкнул.
— Чем докажешь? Поддельным календарем?
— Если я покажу тебе высокотехнологичную вещь, которой в твоем времени еще не могло быть — ты поверишь. Собственно, первые два раза тебе именно так и доказывали.
— Ну валяй, показывай.
Он взялся за свою рубашку на боку и вытащил ее из шорт, затем ткнул себе пальцем в бок — и я утратил дар речи, когда часть кожи повернулась на шарнире, словно дверца, открывая маленький квадратный паз в теле. Элик же сунул в этот паз два пальца и вынул тонкий кабель. Послышалась шуршание разматываемого барабанчика. Из кармана рубашки на свет появилась обычная штепсельная вилка, кабель со щелчком входит в штепсель — и вот у Элика в руке электрический кабель. Торчащий, черт возьми, у него из бока.
— Фигасе!! Ты робот?!! — вытаращил я глаза.
— Кибер. Электроник Евгеньевич Велтистов, к твоим услугам и рад знакомству... повторно. С хорошим человеком не жаль и десять раз знакомиться.
Я кое-как вернул челюсть на место и сказал, просто чтобы выиграть время на размышления:
— Ты не похож на Электроника...
— Естественно, что я не похож на мальчика из двадцатого века, который сыграл этого героя в фильме, перед моими создателями цель сделать копию не ставилась. Просто когда мне придумывали имя — решили назвать Электроником, а отчество и фамилию я получил в честь писателя-фантаста, который предвидел создание человекоподобных киберов вроде меня. Но ты можешь звать меня Эликом, все так зовут. — Он отсоединил кабель от вилки и отпустил, тот сразу же втянулся в паз, лючок закрылся. — Аристарх Палыч, давайте я дальше объясню?
— Давай, — согласился старший пионервожатый.
Элик снова повернулся ко мне.
— Дела обстоят таким образом. Ты был одним из первых замороженных, и заморожен был, мягко говоря, варварски, по очень примитивной технологии. Тебя накачали транквилизаторами и сунули в жидкий азот, образно выражаясь. По сути, такая заморозка практически не отличается от убийства при помощи сверхнизкой температуры, и ты прошел через физическую смерть в буквальном смысле слова. Тебя заморозили, не имея даже рабочей технологии разморозки, в надежде, что в будущем тебя можно будет вернуть к жизни. Что и случилось.
— А что там насчет этого синдрома?
— Процесс восстановления мозговых тканей после условно необратимой заморозки — дело очень сложное. Именно потому тебя разморозили одним из последних, когда появилась техническая возможность вернуть тебя к жизни. Далее ты перенес процедуру реанимации, которая включала в себя восстановление мозга. Вначале мозг, разрушенный заморозкой, восстанавливается на предмет целостности на клеточном уровне. Затем его 'запускают', при помощи электрических импульсов, которые бегут по нейронам и восстанавливают связи. Но в результате произошла, говоря научным языком, рекомбинация нейронных связей. Это обычное дело даже для замороженных по более совершенной технологии, а у тебя — один из самых тяжелых случаев. Суть рекомбинации нейронных связей в том, что твой мозг восстановил память не в том виде, в каком она была, другими словами, ты помнишь то, чего на самом деле не было.
— Вот как...
— Именно. Надо понимать, что это не амнезия как таковая. Повторяющаяся амнезия с откатом до постреанимационного состояния — всего лишь побочное последствие. Тут как калейдоскоп: чуть повернул, и элементы перестроились. Совсем другая картинка. В твоей голове не появилось ничего нового и ничего не пропало, но все твои воспоминания разбиты и пересобраны, причем местами неправильно. Например, по архивным документам известно, что у тебя была нормальная семья с любящими родителями, ты никогда не жил в детдоме и детство у тебя тоже было вполне безоблачным.
— А почему тогда моя память рекомбинировалась в такую жуткую картину?!
Элик сделал неопределенный жест.
— Существует прямая зависимость между тем, с какими мыслями пациент подвергался заморозке, и общей картиной рекомбинированной памяти. Люди, верящие в то, что для них настанет новый светлый день, а криогенная заморозка — временная мера, реже страдают от синдрома ЛПЛ, а сама рекомбинация носит нейтральный или позитивный характер. Например, один пациент путал лица людей, в том числе известных. Другой был убежден, что наша планета называется Марс, а всего планет солнечной системы три. В общем, ерундовые последствия. А вот люди, которые шли на процедуру, как на эшафот... Их память, как правило, перерисована в очень мрачных тонах.
— Это навсегда?
— Почти наверняка. Ремиссионная рекомбинация, то есть возврат памяти к исходному состоянию, случается часто, но обычно сразу после первого или второго обвала. Ну то есть после амнезии с откатом. А у тебя уже случился третий обвал. Частичная нормализация памяти все еще не исключена, но только частичная, и я бы на это не рассчитывал особо. Скорей всего, тебе придется учиться жить дальше с этой ложной памятью.
— Могут быть новые обвалы памяти?
— Предельно маловероятно. Обычно случается один или два обвала, случаи с тремя, даже у тяжелейших пациентов — единичны. Четыре обвала никогда ни у кого не наблюдалось.
Я вздохнул. Все это полнейшая чушь, да только главный козырь Электроника — то есть сам факт существования андроида, неотличимого от человека — мне бить нечем. В мое время самая точная копия человека — японский робот-гиноид, который умел, ну или умела, довольно связно говорить, узнавать людей в лицо и правильно реагировать на нежные или грубые касания. Однако ходить он все еще толком не умел, не говоря уже об естественно выглядящих движениях. Робот, неотличимый от человека, в мое время существовать не мог даже теоретически в силу технологических ограничений, да и честно пройти тест Тьюринга искусственный интеллект не был способен. Отдельные программы обманывали судей, допуская грубые грамматические ошибки и заставляя их думать, что они говорят с маленьким мальчиком. Однако Электроник прошел тест Тьюринга полностью и по расширенной программе, включая речь, голос, жесты... Да я бы ни за что не поверил, что он робот, если б не лючок в боку.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
