Последнее Лето

"Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом — новые вырастут."

Анатолий Чубайс.

Это стало истиной своего времени — словами, отпечатавшимися в крови. Истиной и девизом, на котором росло потерянное, от которого отгораживалось новое поколение. Сергей Клеменский — не совсем типичный представитель новой элиты, внезапно оказался у его истоков. Во время, в которое ковалось причитающееся ему состояние. Во время, в котором те, чьей кровью оно будет куплено, ещё не знают об этом. Как на это отреагирует представитель элиты старой?

Помните, что формальный первоисточник — "Бесконечное лето", там комсомолок срочно сделали пионерками, так что, например, возраст перехода из пионерии в комсомол тут другой.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Эпилог

Пролог

Зал ожидания встретил меня теплым потоком воздуха, шумом и странной смесью запахов. От кафе, оформленного в нарочито кавказском стиле, веяло жареным мясом. Кофемания и шоколадница, расположившиеся напротив друг друга, зазывали внутрь призывными бликами света на витринах, заполненных десертами.

Застыв на мгновение, я остановился в проходе. Шоколадница никогда не была хоть сколь-нибудь привлекательным местом, но Кофемания... Кофемания была весьма дорогим удовольствием. Даже для меня дорогим.

Я задумался. С одной стороны, мне хотелось эклеров. С другой — врожденная прижимистость слегка давила на кошелек. Хм... Эклеры, каждый по четыреста, плюс кола за двести пятьдесят... Тысяча пятьдесят. С одной стороны — немало для перекуса. С другой — меньше двадцати долларов.

Так, за размышлениями я встал в очередь.

— Два эклера и колу, пожалуйста, — приветливо улыбнувшись молодому продавцу, я дополнил заказ. — Ванильных.

Парень лет двадцати на вид в откровенно не идущей ему оранжевой форме дежурно кивнул, и положил заказанное на тарелку, протянув ее мне. Я поставил ее на поднос, и достал из левого уха наушник.

— Тысяча пятьдесят. — моя очередь подошла незаметно. Парень дежурно улыбался, но было заметно, что он уже устал — в конце-концов, уже десять вечера, и я сомневаюсь, что у них маленькие смены.

— Пожалуйста. — я улыбнулся и достал из левого, ближнего отсека кошелька указанную сумму. Благо, у меня всего-то оставалось около двух тысяч. Все-таки я не ошибся с расчетом, и проданных в обменнике долларов как раз хватило и на дорогу, и на перекус. — Удачного вечера.

Я забрал свою тарелку, скинул чек в специальную коробку рядом с кассой, и сел на столик. Ледяная, простоявшая весь день в холодильнике, кола приятно шипела и с тихим покалыванием прокатывалась по горлу. Эклеры, короткие пирожные из заварного теста, были великолепны. Кофемания — одна из немногих сетей России, чья цена всегда соответствует качеству продукции.

Я вздохнул. Легкая серая куртка, делившая со мной трудности всех поездок вот уже второй год, отлично защищала от дождя и снега, но была слишком тепла, чтобы ходить в ней в помещении. А в сумку она, к сожалению, не помещалась. Вот и приходилось или потеть, или таскать ее в руках.

Доев, я сначала хотел отнести тарелку в стойку самообслуживания, и только потом понял, что здесь этим могут заняться и официанты. Все-таки продолжительное питание фастфудом имеет свои минусы.

Я вздохнул. До вылета еще было почти половина часа, и заняться было решительно нечем. В аэропорту был вайфай, но мне не хотелось разряжать телефон — провод порвался, и я не был уверен, что на борту найдется, у кого его одолжить или что в бортовом магазине он будет. Так всегда бывает — зарядники умирают именно тогда, когда больше всего нужны. А в местном дьюти фри, как назло, нет ни одного подходящего провода.

Свободных кресел было более чем достаточно, и я приткнулся у конца ряда, просунув сумку с документами под ноги. За окном была зима — снег валил так, что даже огни другого терминала были почти не заметны. Десять часов вечера, темно, так еще и сероватое небо застилает облачность. Настоящая зима. В конце мая. Никогда бы не подумал, что вживую увижу подобный казус природы. Но факт есть факт, и, что бы там не обещали метеорологи, зима в конце мая была совершенно явственной, и моя до сих пор слегка влажная куртка служила этому прекрасным подтверждением.

Телефон, поставленный в режим энергосбережения, завибрировал сквозь карман, заставив меня вздрогнуть.

[— Когда будешь?]

Мне даже не нужно было смотреть на контакт, что понять, от кого пришло лаконичное сообщение в месенджере.

[В 16:07, отец. Меня встретят, или мне добираться самому? В любом случае, скиньте адрес места встречи, пожалуйста.]

Вбив последние символы, я отправил сообщение. Вежливое, уважительное, и насколько это возможно безликое. Мне было стыдно. Это был странный стыд — беспричинный, растущий из комплексов и чаяний, оставшийся после давнего, замшелого прошлого.

Забавно, но я всегда чувствовал смущение и стыд, когда говорил с отцом через чат. И легкий страх, пожалуй. В словах, сложенных из безликих символов, невозможно было понять настроение или намек. У меня никогда не выходило контролировать такой разговор — и это мешало сосредоточиться.

Давно уже исчезли безликие слова — их дополнили смайлы, отдельные словесные конструкции, картинки и даже простые знаки препинания снова стали не просто частью языка, но отдельным искусством. К сожалению, моего отца это никак не коснулось, и я так и продолжал раз за разом в недоумении читать чат, пытаясь разгадать его настрой и подтекст слов.

[Хорошо. Добирайся сам, адрес отправлю. Счета оплатил, смотри @]

Непроизвольно кивнув телефону, я проверил электронную почту. На ней уже налились черным два новых письма — подтверждение от университета и справка от платежной системы. Полное подтверждение платежа. Только что на весы моего внутреннего долга рухнуло почти семьдесят тысяч долларов. Цена за обучение — и только она. Я вздохнул. Виски ныли — мне было плохо, и с каждой секундой становилось все хуже.

Годовое обучение — семьдесят тысяч. Плата за квартиру нам с братом — еще сорок пять. На еду — еще четыре с половиной тысячи. И по полторы тысячи в месяц просто так, на наличные расходы. Всего — около ста тридцати пяти тысяч. Почти шестьсот тысяч на ближайшие четыре года. Расходы только на меня.

Деньги, которые я понятия не имею, как отдавать. Инвестиции, сделанные не ради успеха, а просто потому, что великодушный отец решил обеспечить своего непутевого сына настолько качественным образованием, насколько он сможет его взять. Я уже был должен ему свыше миллиона — за поездки, репетиторов и подготовку. Сколько еще я возьму в долг прежде чем смогу платить хоть чуть-чуть? Я покачал головой. Осознание размера вкладываемых в меня сумм убивало.

Можно было бы отказаться, разумеется. Послать все к чертовой матери, остаться в ссылке на краю мира, в которую сам себя по подростковой глупости и загнал. Но... Это было бы глупо. Я имею слишком большие возможности, чтобы распорядится ими без смысла. Не использовать шанс — куда хуже, чем потерять его.

Я вздохнул. И хрен бы со мной — не переломится, меня устроит и скромная жизнь. Но... Но. Если шанс выпадает одному из сотни миллионов — им нельзя не воспользоваться. Это будет преступлением перед всеми, кому он не выпал. А значит — вернуть долг, для начала. А потом...

[Благодарю, отец.]

Я вздохнул. Мне стоило бы и в правду чувствовать благодарность — но я ощущал только стыд и сожаление. Я не смогу реализовать весь потенциал вложенных в меня средств. Слишком глуп, слишком труслив, слишком... Просто — слишком.

[Учись, сын!]

Я кивнул, и выключил телефон. Судя по отражению в зеркальной поверхности стула — лицо перекосило. Вздохнув, заставил себя улыбнуться. Улыбка — самое правильное выражение лица. Она всегда приятна, вызывает в людях и отклик и даже тебя самого заставляет немного расслабиться. Полезный прием — если освоить контроль над мимикой, конечно. Неумелым, натянутым оскалом окружающих получится только удивить.

— Проходите. — я кивнул, и забрал свои документы у работника аэропорта. Не знаю, как называется его должность, но мужчина выглядел устало. Да что там, все работники выглядели устало, с легкой завистью смотря на нас — в конце-концов, для всех это конец дня. А для них — только середина.

Паспорт, визовый лист, подтверждающее письмо из университета — все документы отправились в пластиковую папку и в сумку. Мне бы очень не хотелось что-то потерять или помять, ведь восстановить их без принтера было бы тем еще геморроем. И это в любом случае потребовало несколько лишних часов на границе — а я после перелета буду чувствовать себя плохо. Проверенно почти десятком перелетов — я не выношу радикальную смену часовых поясов. Улететь в четыре, прилететь в пять, и понять, что на самом деле прошел день это почти невыносимо для внутренних часов.

Самолет, типичный для аэрофлота, сиял чистотой и почти настоящими улыбками персонала. Десяток сидений первого класса, чуть больше бизнеса, и целый отсек для желающих долететь дешевле. На самом деле, в подобном рейсе разница между классами была для меня не слишком важна — даже в экономе был телевизор, разъем для зарядки телефона, и вкусное питание, а интернет стоил одинаково для всех пассажиров. Конечно, у первого класса были свои кровати и кабинки, а бизнесмены получали на порядок лучшее меню и внимание стюардесс... Но боги, я купил билет на транспорт, а не в цирк.

Мое место, как и всегда наиболее близкое к носу самолета, было с краю. Это экономило несколько часов в очередях на паспортном контроле, а вид из окна мне давно уже был не интересен. Это надоедает уже к третьему перелету, а начиная с десятого ты вообще перестаешь замечать, что за пределами корпуса самолета есть что-то необычное. Все приедается — даже то, что еще сотню лет назад было мечтой. Когда-нибудь и космические перелеты потеряют всю свою необыкновенность и станут восприниматься так же. По крайней мере, я в это верил.

Надо же во что-то верить. Иначе и жить не хочется.

Не смотря на настоятельные предупреждения персонала, телефон я не выключил и музыку не отключил. За все мои перелеты это ни на что не повлияло, а вот без них мне бы пришлось слушать детские крики, и терпеть заложенные уши. Перегрузка при взлете хоть и легкая, но растянутая во времени. Посадка в этом плане лучше — хотя бы не приходится ждать больше двадцати минут.

В наушниках звенела мелодия — это было песней какой-то японской группы, но так как мне не нравился голос исполнителя, я нашел версию, сыгранную на пианино. Я закрыл глаза — и о полете теперь напоминало только легкое напряжение, вдавливающее в кресло. Это похоже на то, какое бывает в быстром лифте, когда поднимаешься на десяток этажей, только направленное не вниз, а назад.

Я вдохнул. Ну, вот и все — ссылка окончательно и почти бесповоротно закончена. Виза открыта, экзамены сданы, квартира снята, университет ждет. Три месяца подготовки, десятки тысяч долларов, спущенных на репетиторов — и я сделал то, что должен был. Я должен радоваться.

Молодец, Сергей. Теперь ты, возможно, сделаешь то, что от тебя требуется.

Я до треска стиснул зубы. Мне было плохо.

Три года. Отрезок, составляющий почти пятую часть моей жизни, кончался здесь и сейчас — ведь обратной дороги уже не будет. И не важно, как он закончится, если я облажаюсь — через ванну или новую ссылку.

Так, мучаясь сомнениями, я и заснул, позволив музыке заглушить рев двигателей.

Меня выбило из сна резким, жестким рывком. Ноги и голову обожгло болью — ремень безопасности сумел удержать корпус в кресле, но это не помешало моему телу мотнуться вперед. Наушники выбило из ушей, и только сейчас я услышал крики. С потолка автоматически попадали кислородные маски, самолет трясло, будто он оказался в зоне жесткой турбулентности. Освещение было минимально, но кроме привычного белого света ламп, установленных в потолок, на креслах плясали еще и желтые блики. Мне это очень, очень, очень не нра...

Не дав себе закончить мысль, я посмотрел вправо. За открытыми иллюминаторами совершенно ясно было видно, как горит крайний двигатель. Открытый огонь, совершенно сюрреалистично смотрящийся на такой высоте, чадил дымом.

Я замер. Кровь будто застыла — и в голове не осталось ни единой мысли. Я летаю всю свою сознательную жизнь, а первые перелет совершил вообще в полтора года, но ничего подобного ни разу не происходило. Впрочем, это логично — если бы происходило, меня бы уже не было.

Как ни странно, страха не было. Так всегда бывает, когда от тебя ничего не зависит. Страх — защитная реакция. Он ускоряет мышление, заставляет быстрее действовать и не оглядываться на перспективу. Но в те моменты, когда ты ничего не можешь сделать, страха нет — ведь он бесполезен. Сейчас все зависит от пилота и характеристик машины.

Вздохнув, я напряг свои почти отсутствующие знания по авиации. Двигателей, если я ничего не путаю, шесть, и потеря одного из них не критична. Значит, в крайнем случае, сядем на воду. Ну, или на землю, смотря сколько я проспал.

Самолет резко мотнуло влево. Хорошо, что я успел вжать голову в подголовник кресла, насколько можно жестко зафиксировав. Подголовник не был для этого предназначен, он вообще двигается только чтобы легче было настроить его под себя, но в критических ситуациях сгодится и так.

Люди вокруг кричали. Кто-то сорвался в истерику, кто-то громко молился, кто-то успокаивал детей. У меня не оказалось соседей в ряду, так что обзор был хороший. Как ни странно, меньше всего волновались владельцы мест бизнес класса. В большинстве своем они просто тихо сидели с прикрытыми глазам, не показывая испуга. Железный самоконтроль. Впрочем, в ином случае они бы там не сидели.

Я же... Я последовал их примеру. Как ни странно, но страх так и не пришел. Мне было холодно после сна, и ноги колотило, но на этом и все. Я проверил телефон — связи и интернета, как я и ожидал, не было. Извиниться перед отцом не выйдет, да и попрощаться тоже. Ну да ничего, денег в сумке мне хватит на какое-то время, если самолет все-таки не разобьется, а там уже контакты у меня есть. А если я не выживу...

Я вздохнул. Единственной эмоцией, испытываемой по этому поводу, было сожаление. Я не хотел умирать так — без пользы. Знал бы, что погибну так — давно бы уже сделал что-то более полезное. Спас кого-то. Помог кому-то. Хоть как-то. Но погибнуть в авиакатастрофе... Это ведь бесполезно. Эта смерть никому и ничего не даст. Ну, разве что сэкономит отцу крупную сумму.

В такт мыслям самолет дернуло еще раз, только сильнее — настолько, что я почти слетел с кресла, хотя цеплялся за кресло всем телом. Хорошо, что ремень держался крепко, хотя он и больно, до крови врезался в ребра. Теперь самолет трясло постоянно, мотая из стороны в сторону — я почти слышал треск корпуса. Из-за сильного крена в иллюминаторах показалась вода. Этот миг почему-то застыл у меня перед глазами — завалившийся на бок самолет, безбрежная, бесконечная гладь воды, и оранжевые лучи солнца, еще не появившегося на небе, но уже отметившего свое присутствие.