Последнее Лето

"Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом — новые вырастут."

Анатолий Чубайс.

Это стало истиной своего времени — словами, отпечатавшимися в крови. Истиной и девизом, на котором росло потерянное, от которого отгораживалось новое поколение. Сергей Клеменский — не совсем типичный представитель новой элиты, внезапно оказался у его истоков. Во время, в которое ковалось причитающееся ему состояние. Во время, в котором те, чьей кровью оно будет куплено, ещё не знают об этом. Как на это отреагирует представитель элиты старой?

Помните, что формальный первоисточник — "Бесконечное лето", там комсомолок срочно сделали пионерками, так что, например, возраст перехода из пионерии в комсомол тут другой.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Эпилог

Пролог

Зал ожидания встретил меня теплым потоком воздуха, шумом и странной смесью запахов. От кафе, оформленного в нарочито кавказском стиле, веяло жареным мясом. Кофемания и шоколадница, расположившиеся напротив друг друга, зазывали внутрь призывными бликами света на витринах, заполненных десертами.

Застыв на мгновение, я остановился в проходе. Шоколадница никогда не была хоть сколь-нибудь привлекательным местом, но Кофемания... Кофемания была весьма дорогим удовольствием. Даже для меня дорогим.

Я задумался. С одной стороны, мне хотелось эклеров. С другой — врожденная прижимистость слегка давила на кошелек. Хм... Эклеры, каждый по четыреста, плюс кола за двести пятьдесят... Тысяча пятьдесят. С одной стороны — немало для перекуса. С другой — меньше двадцати долларов.

Так, за размышлениями я встал в очередь.

— Два эклера и колу, пожалуйста, — приветливо улыбнувшись молодому продавцу, я дополнил заказ. — Ванильных.

Парень лет двадцати на вид в откровенно не идущей ему оранжевой форме дежурно кивнул, и положил заказанное на тарелку, протянув ее мне. Я поставил ее на поднос, и достал из левого уха наушник.

— Тысяча пятьдесят. — моя очередь подошла незаметно. Парень дежурно улыбался, но было заметно, что он уже устал — в конце-концов, уже десять вечера, и я сомневаюсь, что у них маленькие смены.

— Пожалуйста. — я улыбнулся и достал из левого, ближнего отсека кошелька указанную сумму. Благо, у меня всего-то оставалось около двух тысяч. Все-таки я не ошибся с расчетом, и проданных в обменнике долларов как раз хватило и на дорогу, и на перекус. — Удачного вечера.

Я забрал свою тарелку, скинул чек в специальную коробку рядом с кассой, и сел на столик. Ледяная, простоявшая весь день в холодильнике, кола приятно шипела и с тихим покалыванием прокатывалась по горлу. Эклеры, короткие пирожные из заварного теста, были великолепны. Кофемания — одна из немногих сетей России, чья цена всегда соответствует качеству продукции.

Я вздохнул. Легкая серая куртка, делившая со мной трудности всех поездок вот уже второй год, отлично защищала от дождя и снега, но была слишком тепла, чтобы ходить в ней в помещении. А в сумку она, к сожалению, не помещалась. Вот и приходилось или потеть, или таскать ее в руках.

Доев, я сначала хотел отнести тарелку в стойку самообслуживания, и только потом понял, что здесь этим могут заняться и официанты. Все-таки продолжительное питание фастфудом имеет свои минусы.

Я вздохнул. До вылета еще было почти половина часа, и заняться было решительно нечем. В аэропорту был вайфай, но мне не хотелось разряжать телефон — провод порвался, и я не был уверен, что на борту найдется, у кого его одолжить или что в бортовом магазине он будет. Так всегда бывает — зарядники умирают именно тогда, когда больше всего нужны. А в местном дьюти фри, как назло, нет ни одного подходящего провода.

Свободных кресел было более чем достаточно, и я приткнулся у конца ряда, просунув сумку с документами под ноги. За окном была зима — снег валил так, что даже огни другого терминала были почти не заметны. Десять часов вечера, темно, так еще и сероватое небо застилает облачность. Настоящая зима. В конце мая. Никогда бы не подумал, что вживую увижу подобный казус природы. Но факт есть факт, и, что бы там не обещали метеорологи, зима в конце мая была совершенно явственной, и моя до сих пор слегка влажная куртка служила этому прекрасным подтверждением.

Телефон, поставленный в режим энергосбережения, завибрировал сквозь карман, заставив меня вздрогнуть.

[— Когда будешь?]

Мне даже не нужно было смотреть на контакт, что понять, от кого пришло лаконичное сообщение в месенджере.

[В 16:07, отец. Меня встретят, или мне добираться самому? В любом случае, скиньте адрес места встречи, пожалуйста.]

Вбив последние символы, я отправил сообщение. Вежливое, уважительное, и насколько это возможно безликое. Мне было стыдно. Это был странный стыд — беспричинный, растущий из комплексов и чаяний, оставшийся после давнего, замшелого прошлого.

Забавно, но я всегда чувствовал смущение и стыд, когда говорил с отцом через чат. И легкий страх, пожалуй. В словах, сложенных из безликих символов, невозможно было понять настроение или намек. У меня никогда не выходило контролировать такой разговор — и это мешало сосредоточиться.

Давно уже исчезли безликие слова — их дополнили смайлы, отдельные словесные конструкции, картинки и даже простые знаки препинания снова стали не просто частью языка, но отдельным искусством. К сожалению, моего отца это никак не коснулось, и я так и продолжал раз за разом в недоумении читать чат, пытаясь разгадать его настрой и подтекст слов.

[Хорошо. Добирайся сам, адрес отправлю. Счета оплатил, смотри @]

Непроизвольно кивнув телефону, я проверил электронную почту. На ней уже налились черным два новых письма — подтверждение от университета и справка от платежной системы. Полное подтверждение платежа. Только что на весы моего внутреннего долга рухнуло почти семьдесят тысяч долларов. Цена за обучение — и только она. Я вздохнул. Виски ныли — мне было плохо, и с каждой секундой становилось все хуже.

Годовое обучение — семьдесят тысяч. Плата за квартиру нам с братом — еще сорок пять. На еду — еще четыре с половиной тысячи. И по полторы тысячи в месяц просто так, на наличные расходы. Всего — около ста тридцати пяти тысяч. Почти шестьсот тысяч на ближайшие четыре года. Расходы только на меня.

Деньги, которые я понятия не имею, как отдавать. Инвестиции, сделанные не ради успеха, а просто потому, что великодушный отец решил обеспечить своего непутевого сына настолько качественным образованием, насколько он сможет его взять. Я уже был должен ему свыше миллиона — за поездки, репетиторов и подготовку. Сколько еще я возьму в долг прежде чем смогу платить хоть чуть-чуть? Я покачал головой. Осознание размера вкладываемых в меня сумм убивало.

Можно было бы отказаться, разумеется. Послать все к чертовой матери, остаться в ссылке на краю мира, в которую сам себя по подростковой глупости и загнал. Но... Это было бы глупо. Я имею слишком большие возможности, чтобы распорядится ими без смысла. Не использовать шанс — куда хуже, чем потерять его.

Я вздохнул. И хрен бы со мной — не переломится, меня устроит и скромная жизнь. Но... Но. Если шанс выпадает одному из сотни миллионов — им нельзя не воспользоваться. Это будет преступлением перед всеми, кому он не выпал. А значит — вернуть долг, для начала. А потом...

[Благодарю, отец.]

Я вздохнул. Мне стоило бы и в правду чувствовать благодарность — но я ощущал только стыд и сожаление. Я не смогу реализовать весь потенциал вложенных в меня средств. Слишком глуп, слишком труслив, слишком... Просто — слишком.

[Учись, сын!]

Я кивнул, и выключил телефон. Судя по отражению в зеркальной поверхности стула — лицо перекосило. Вздохнув, заставил себя улыбнуться. Улыбка — самое правильное выражение лица. Она всегда приятна, вызывает в людях и отклик и даже тебя самого заставляет немного расслабиться. Полезный прием — если освоить контроль над мимикой, конечно. Неумелым, натянутым оскалом окружающих получится только удивить.

— Проходите. — я кивнул, и забрал свои документы у работника аэропорта. Не знаю, как называется его должность, но мужчина выглядел устало. Да что там, все работники выглядели устало, с легкой завистью смотря на нас — в конце-концов, для всех это конец дня. А для них — только середина.

Паспорт, визовый лист, подтверждающее письмо из университета — все документы отправились в пластиковую папку и в сумку. Мне бы очень не хотелось что-то потерять или помять, ведь восстановить их без принтера было бы тем еще геморроем. И это в любом случае потребовало несколько лишних часов на границе — а я после перелета буду чувствовать себя плохо. Проверенно почти десятком перелетов — я не выношу радикальную смену часовых поясов. Улететь в четыре, прилететь в пять, и понять, что на самом деле прошел день это почти невыносимо для внутренних часов.

Самолет, типичный для аэрофлота, сиял чистотой и почти настоящими улыбками персонала. Десяток сидений первого класса, чуть больше бизнеса, и целый отсек для желающих долететь дешевле. На самом деле, в подобном рейсе разница между классами была для меня не слишком важна — даже в экономе был телевизор, разъем для зарядки телефона, и вкусное питание, а интернет стоил одинаково для всех пассажиров. Конечно, у первого класса были свои кровати и кабинки, а бизнесмены получали на порядок лучшее меню и внимание стюардесс... Но боги, я купил билет на транспорт, а не в цирк.

Мое место, как и всегда наиболее близкое к носу самолета, было с краю. Это экономило несколько часов в очередях на паспортном контроле, а вид из окна мне давно уже был не интересен. Это надоедает уже к третьему перелету, а начиная с десятого ты вообще перестаешь замечать, что за пределами корпуса самолета есть что-то необычное. Все приедается — даже то, что еще сотню лет назад было мечтой. Когда-нибудь и космические перелеты потеряют всю свою необыкновенность и станут восприниматься так же. По крайней мере, я в это верил.

Надо же во что-то верить. Иначе и жить не хочется.

Не смотря на настоятельные предупреждения персонала, телефон я не выключил и музыку не отключил. За все мои перелеты это ни на что не повлияло, а вот без них мне бы пришлось слушать детские крики, и терпеть заложенные уши. Перегрузка при взлете хоть и легкая, но растянутая во времени. Посадка в этом плане лучше — хотя бы не приходится ждать больше двадцати минут.

В наушниках звенела мелодия — это было песней какой-то японской группы, но так как мне не нравился голос исполнителя, я нашел версию, сыгранную на пианино. Я закрыл глаза — и о полете теперь напоминало только легкое напряжение, вдавливающее в кресло. Это похоже на то, какое бывает в быстром лифте, когда поднимаешься на десяток этажей, только направленное не вниз, а назад.

Я вдохнул. Ну, вот и все — ссылка окончательно и почти бесповоротно закончена. Виза открыта, экзамены сданы, квартира снята, университет ждет. Три месяца подготовки, десятки тысяч долларов, спущенных на репетиторов — и я сделал то, что должен был. Я должен радоваться.

Молодец, Сергей. Теперь ты, возможно, сделаешь то, что от тебя требуется.

Я до треска стиснул зубы. Мне было плохо.

Три года. Отрезок, составляющий почти пятую часть моей жизни, кончался здесь и сейчас — ведь обратной дороги уже не будет. И не важно, как он закончится, если я облажаюсь — через ванну или новую ссылку.

Так, мучаясь сомнениями, я и заснул, позволив музыке заглушить рев двигателей.

Меня выбило из сна резким, жестким рывком. Ноги и голову обожгло болью — ремень безопасности сумел удержать корпус в кресле, но это не помешало моему телу мотнуться вперед. Наушники выбило из ушей, и только сейчас я услышал крики. С потолка автоматически попадали кислородные маски, самолет трясло, будто он оказался в зоне жесткой турбулентности. Освещение было минимально, но кроме привычного белого света ламп, установленных в потолок, на креслах плясали еще и желтые блики. Мне это очень, очень, очень не нра...

Не дав себе закончить мысль, я посмотрел вправо. За открытыми иллюминаторами совершенно ясно было видно, как горит крайний двигатель. Открытый огонь, совершенно сюрреалистично смотрящийся на такой высоте, чадил дымом.

Я замер. Кровь будто застыла — и в голове не осталось ни единой мысли. Я летаю всю свою сознательную жизнь, а первые перелет совершил вообще в полтора года, но ничего подобного ни разу не происходило. Впрочем, это логично — если бы происходило, меня бы уже не было.

Как ни странно, страха не было. Так всегда бывает, когда от тебя ничего не зависит. Страх — защитная реакция. Он ускоряет мышление, заставляет быстрее действовать и не оглядываться на перспективу. Но в те моменты, когда ты ничего не можешь сделать, страха нет — ведь он бесполезен. Сейчас все зависит от пилота и характеристик машины.

Вздохнув, я напряг свои почти отсутствующие знания по авиации. Двигателей, если я ничего не путаю, шесть, и потеря одного из них не критична. Значит, в крайнем случае, сядем на воду. Ну, или на землю, смотря сколько я проспал.

Самолет резко мотнуло влево. Хорошо, что я успел вжать голову в подголовник кресла, насколько можно жестко зафиксировав. Подголовник не был для этого предназначен, он вообще двигается только чтобы легче было настроить его под себя, но в критических ситуациях сгодится и так.

Люди вокруг кричали. Кто-то сорвался в истерику, кто-то громко молился, кто-то успокаивал детей. У меня не оказалось соседей в ряду, так что обзор был хороший. Как ни странно, меньше всего волновались владельцы мест бизнес класса. В большинстве своем они просто тихо сидели с прикрытыми глазам, не показывая испуга. Железный самоконтроль. Впрочем, в ином случае они бы там не сидели.

Я же... Я последовал их примеру. Как ни странно, но страх так и не пришел. Мне было холодно после сна, и ноги колотило, но на этом и все. Я проверил телефон — связи и интернета, как я и ожидал, не было. Извиниться перед отцом не выйдет, да и попрощаться тоже. Ну да ничего, денег в сумке мне хватит на какое-то время, если самолет все-таки не разобьется, а там уже контакты у меня есть. А если я не выживу...

Я вздохнул. Единственной эмоцией, испытываемой по этому поводу, было сожаление. Я не хотел умирать так — без пользы. Знал бы, что погибну так — давно бы уже сделал что-то более полезное. Спас кого-то. Помог кому-то. Хоть как-то. Но погибнуть в авиакатастрофе... Это ведь бесполезно. Эта смерть никому и ничего не даст. Ну, разве что сэкономит отцу крупную сумму.

В такт мыслям самолет дернуло еще раз, только сильнее — настолько, что я почти слетел с кресла, хотя цеплялся за кресло всем телом. Хорошо, что ремень держался крепко, хотя он и больно, до крови врезался в ребра. Теперь самолет трясло постоянно, мотая из стороны в сторону — я почти слышал треск корпуса. Из-за сильного крена в иллюминаторах показалась вода. Этот миг почему-то застыл у меня перед глазами — завалившийся на бок самолет, безбрежная, бесконечная гладь воды, и оранжевые лучи солнца, еще не появившегося на небе, но уже отметившего свое присутствие.

' — Господи, помоги, пожалуйста, господи, отчи наш, иже...'

Чья-то неумелая, сбивчивая, истеричная молитва стала еще громче, чем прежде, и я прикрыл глаза. Закрыл бы и уши, но руками я держался за кресло. Лучше переломать руки, чем проломить себе череп.

Самолет болтало, и вода становилась все ближе. Пилоты не справлялись — это было очевидно. Скорость была все еще слишком велика, крен слишком сильный, угол наклона слишком высокий. Я покачал головой. Мне было пусто. Будто бы из шарика выпустили воздух. Силы держаться за кресло истощались, пальцы пылали болью, а от постоянных рывков ремень уже почти разодрал рубашку, раз за разом выбивая дыхание. Похоже, моя игра окончена — еще чуть-чуть, и пальцы сами разожмутся, и удар о воду я встречу не в кресле, а между рядами. Удар — и с сильнейшим треском меня отрывает, швыряет куда-то. Тело вспыхивает болью.

— Жить хочешь?

Бесплотный голос. Тусклый, тихий, почти бесцветный, если о голосе можно говорить так.

— Чччттт... — нет времени выяснять, нет времени думать. Тело сияет болью, треск, так и не затихший, становится то громче, то тише, будто повторяясь, но не исчезая до конца. Я выдохнул. — Хочу.

Не важно куда, не важно зачем — имеет значение только этот накатывающий волнами металлический треск, и влажное пятно, растекающееся по груди.

— Хочу, слышишь?!

Тихий крик. Ну надо же, а ведь я не соглашался — я умолял. Забавно. Никогда бы не подумал, что способен на такое. Было бы забавно, если бы треск внезапно не пропал, и я не почувствовал, как на меня накатывают ледяные волны. Если бы оранжевый свет не таял в вышине, а соленая вода не заливалась в рот, выжигая глаза и сводя спазмом легкие. Если бы гребки давали что-то кроме боли.

Если бы... Если бы.

На место волн пришла тьма.

Глава 1

Я резко выдохнул, и рванулся вперед. Макушку обожгло болью — я ударился головой обо что-то твердое. Как оказалось, я врезался в спинку кресла. Широкую, обтянутой оранжевой кожей поверх стального каркаса спинку. Нагретой от солнечного света, пахнущей краской и чем-то приторно-сладким. Погодите.

Ряды оранжевых сидений, жесткий стальной корпус, окна, поделенные на сектора — все говорило о том, что я нахожусь в автобусе. Причем не просто нахожусь, а сижу на крайнем месте в заднем ряду, спрятавшись от солнца за занавеской. Более того, одежда на мне слегка влажная — хотя в автобусе настолько жарко, что на раскаленном корпусе можно было бы жарить яичницу.

Более того, у меня ничего не болело. Руки, все еще дрожащие от памяти о недавнем сверхнапряжении, будто налились мягким теплом, а под рубашкой был вполне чистый живот — ни следа от как минимум ссадин, оставленных ремнем. В памяти будто вспыхнула сверхновая.

' — Ты пойдешь со мной?' — бесцветный, обезличенный голос. Голос, перемешавшийся с болью в сломанных руках и медленно расплывающимся вокруг пятном крови, льющейся из пробитого куском корпуса живота.

Вот значит как. Я вздохнул, прикрыв глаза. Кусок металла впился где-то на пару пальцев ниже нижнего ребра. Значит, гарантировано желудок, и, возможно, печень. То-то меня так трясло — шок точно был. Пожалуй, мне даже повезло, что самолет рухнул в воду — смерть была бы очень мучительной, хотя и быстрой. Даже если бы кровь остановили — повреждения кишечника остались бы, а значит привет, сепсис и перитонит.

Мысли устало роились в голове, а организм с ощутимым трудом отходил от недавней ударной дозы наркотиков. Адреналин, всяческие дофамины и эндорфины... А значит повышенное давление и усталость. Эх, долго я от этого коктейля отходить буду.

Вздохнув, я проверил дорожную сумку. Чемодан, так и оставшийся в грузовом отделении самолета, похоже, потерян навсегда. Ну и черт с ним, там все равно была только одежда. А сумка... Сумка была при мне, и это радовало. Правда, не радовало то, что выглядела она довольно странно. Относительно новая, явно новее моей, но странно пошита, к тому же кожа явно грубее привычной мне. Внутри — щетка, несколько непривычного вида тюбик, видимо, зубная паста, одежда, тоже странная. Ни одной пары джинс, только черные и коричневые штаны. Пара рубашек еще. Все выглядело вполне неплохо, но странно... И старовато, что ли? Ладно, не важно. Я кое-как оклемался, и решил выйти из автобуса.

На улице стояло лето. Настоящее, жаркое, полное зелени лето — градусов тридцать, не меньше. Я скинул куртку, повязав за рукава на поясе, и расстегнул верхние пуговицы белой рубашки. Ткань была удивительно приятной, напоминая что-то смутно знакомое. Так... А если согнуть? Складка на ткани не расходилась. Да, лен, и похоже, даже чистый. А рубашечка то минимум в пару сотен баксов влетит. Хорошо живем.

Стало не особенно лучше, но, все же, жуткую духоту раскаленного автобуса сменил приятный слабый ветерок. Эх, жаль нет темных очков — на таком солнце они бы пригодились. И все же, а где я? А никаких идей. Природа напоминает среднюю полосу России, но какую-то непривычно яркую.

Я задумался. Автобус — человеческой конструкции, причем смутно знакомой. Ладно, не уверен, что тут происходит, но как минимум язык я, скорее всего, знаю. Если не русский, то английский точно. Деньги... Денег нет. Я внезапно почувствовал себя голым. Деньги — они ведь как кислород, пока они есть, ты их почти не замечаешь, и даже если считаешь, то особенно не беспокоишься, а как они кончатся — так чувствуешь каждой капелькой вопящих от кислородного голодания легких.

Я вздохнул. Ладно, денег нет, что тут поделать. Будем крутиться так. Эти мысли больше помогали успокоиться и прийти в себя, чем были реальным планом действий.

— А, вот ты где! — я услышал мягкий женский голос. — Тебя уже заждались.

Э? Сказать, что я удивился — ничего не сказать. Оказывается, меня знают — и даже более того, ждут. Особенно удивительно это звучало в свете того, что голос был совершенно незнакомый. Из-за края автобуса вышла девушка примерно моего возраста на вид. Золотые волосы, аккуратно заплетенные в две косы за спиной, синие, не как мои, оттененные линзами, а по-настоящему синие глаза.

— Прошу прощения, — я приветливо улыбнулся. Раз уж она говорит на русском, все становится проще. — Не подскажете, куда мне идти? — и что тут вообще происходит.

Как-то сам собой я сорвался на вы. А значит — я нервничаю. И это плохо, потому что если скрыть дрожь в теле можно, то мыслительный процесс это ухудшает довольно сильно.

— К Ольге Дмитриевне, — девушка снова улыбнулась. Заразительно так, мягко и задорно. Прекрасно улыбнулась, прямо скажу. Так, как у меня никогда не получалось. — Смотри, идешь прямо, пока не дойдешь до площади. Там повернешь налево... — девушка задумалась. Похоже, вспоминала отличительные черты и указатели. — И иди прямо до дома рядом с кустами сирени. Он стоит один, не ошибешься.

Так, уже лучше. Раз местными руководит женщина, значит... А ничего это ровным счетом не значит. Характер от пола почти не зависит, и подбирать тактику разговора придется на ходу. Мужчин проще понять, женщин проще расположить к себе. Обычно.

— Благодарю, — я улыбнулся. Конечно, обходится без гугл карт непривычно, но маршрут с одним поворот — не тот, на котором можно заблудиться при всем желании. — Про... — черт, я действительно нервничаю. — Спасибо, что объяснила.

Не прости, а спасибо. Не потратила свое время, а объяснила. Самые азы общения, так легко вылетающие из головы при стрессе.

— Не за что, — кажется, она никогда не прекращает улыбаться. И, что немного странно, я чувствовал, как меняется выражение моего лица. Дежурная, испуганная, натянутая улыбка становилась настоящей — ей, черт возьми, хотелось улыбаться. — И мне пора бежать. Пока!

Девушка ушла, а я замер, не решаясь войти в огромные ворота. Двухметровые кирпичные стены, утопавшие в зелени, гипсовые статуи каких-то детей с горнами, широкая надпись 'Совенок' — все это смутно напоминало что-то. Да и красный галстук на белой рубашке убежавшей девушки... Не знаю. Мозг отказывался выдавать сведения, ограничившись смутными ассоциациями, а википедии под рукой не было. Ну и ладно.

Я вошел в ворота. Дорога под ногами оказалась засыпана гравием. Странное покрытие, вряд ли особенно долговечное или удобное, но дешевое. Вокруг, впрочем, в пику небрежно сделанным дорогам, стояли вполне себе симпатичные одноэтажные домики. Деревянные, c железной крышей, доходящей чуть ли не до земли, и с обязательным небольшим окном рядом с дверью. Дома были умело вписаны в ландшафт, и высокие сосны, растущие между ними ничуть не мешали. В целом, место, в которое я попал, напоминало недорогой курорт.

Дойдя до площади со статуей какого-то человека, поправляющего очки, я повернул налево. Здесь домов было меньше, и один из них стояло отдельно, а не в паре. Дом был немного больше других, и утопал в раскидистой сирени. Я замер, принюхавшись — сосновый лес, смешиваясь с цветами, давал причудливую смесь запахов. Причудливую, но интересную и приятную. Похоже, я пришел, куда требовалось. Как бы там ни было, у местного куратора был вкус.

Постучавшись, я дождался разрешения и вошел.

Изнутри дом представлял собой достаточно уютную мешанину вещей и мебели. Стол, пара стульев, раскладушка, окно с распахнутыми занавесками и зеленый ковер на полу. На спинке кровати висел бюстгальтер выдающихся размеров, носки валялись под шкафом, а на стене висел плакат из какого-то кино. Я тактично отвел взгляд от беспорядка, и посмотрел на стоящую у открытого окна девушку лет двадцати пяти. Каштановые волосы, зеленые глаза... Красива. Я покачал головой, и открыто посмотрел ей в глаза.

Больше всего меня смущала ее белая рубашка и синяя юбка с коричневым ремнем, вкупе с каким-то значком на ней. Только сейчас я вспомнил, что у встретившей меня у автобуса золотоволосой девушки был такой же... Как и красный галстук. Затылок зачесался. Это подобие формы что-то напоминало, но у меня упорно не получалось понять, что именно.

— О, проснулся наконец, засоня? — доброжелательный тон. Смеющиеся глаза. Это было совсем не той реакцией, которую я ожидал от... Приди в себя, Сергей. 'Проснулся'. Она видела меня спящим. Более того, мое присутствие не кажется ей странным. Как там ее зовут...

— Да, Ольга Дмитриевна. — я улыбнулся настолько открыто, насколько смог. — Укачало в автобусе, к тому же жара... Прошу прощения. Я не слишком сильно опоздал?

Может быть скажет, на что. Что это за зона отдыха, почему все вокруг носят странную форму, и главное, откуда она меня знает. Мне нужны были ответы или хотя бы подсказки.

— Не особенно, — девушка кивнула. — Так, к делу. Я, как ты уже знаешь, Ольга Дмитриевна — твоя вожатая, — я сосредоточился. Вожатая? Странное название для должности куратора, но допустим. — Девушка, которую я за тобой посылала, зовут Славяна. Она моя помощница, и по всем вопросам можешь обращаться к ней.

Она сделал паузу и посмотрела на меня. Я воспринял это как разрешение задать вопрос.

— Славяна — это девушка с золотыми волосами? — мало ли, кого за мной посылали.

Оль... Вожатая кивнула.

— Она. Только ей этого не говори, засмущаешь. — я недоуменно посмотрел на нее. А чем тут, собственно, можно смутить? — Ладно, мне пора идти. Осмотри пока лагерь, форму выдам вечером.

Форму? Так. Мужчин тут я пока не видел, но скорее всего-то она говорит об аналоге этой белой рубашки, юбки и галстука. Никогда не любил удавки, но это даже плюс — запасной одежды у меня в сумке достаточно, но много — не мало.

— Погодите, Ольга Дмитриевна. Сколько с меня за форму и проживание? — напоминать об оплате, не имея на руках денег, было до одури неприятно, но лучше сразу расставить все точки над и.

Девушка остановилась и странно на меня посмотрела.

— Пионер, ты чего? — пионер... Так, а при чем тут дикий за...

Это было словно удар по голове. Я замер, совершенно дико смотря на ее галстук — символ, чей смысл наконец-то понял. Пионеры... Это слово, кроме первых поселенцев дикого запада, заставляло вспомнить другие понятия. СССР, Сталин, какой-то комсомол... Я тихо, медленно выдохнул, пытаясь разжать пальцы, сжавшиеся на спинке стула до белого цвета.

Кусочки мазайки в один миг сложились в целую картину, которую я так не хотел замечать. Статуя какому-то товарищу на площади. Портрет смутно знакомого человека на стене. И... Я посмотрел на стол, тихо выдохнув. Над ним висел календарь на тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Ручкой был выделен сегодняшний день восьмое июня, воскресенье.

Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Недавно отгремела Рейганомика, в через год в двери постучится черный понедельник, разбив к чертям все идеализированные построения экономистов. Потом до власти дорвется Буш, начнется возня в персидском заливе, а в девяносто первом рухнет союз.

Я выдохнул. Если она не врет — а она не врет, только сейчас я смог соединить в единую картину все увиденное в лагере, я не просто в жопе — я в дерьме. В тотальном, глубочайшем, запредельном дерьме. Я один, в чужой стране, без завершенного образования и я понятия не имею о том, кто я, и что мое тело здесь из себя представляет. Враз сбылись все страхи, да? Я выдохнул, хотя меня и колотило.

Соберись, Сергей. Пока что ты в лагере, и даже не тюремном. Хотя сумка и осталась та же, но эта вожатая меня знает, и, судя по всему, я был вместе с ней в автобусе. Уже стало понятно, что со мной что-то не так — или наоборот, так, смотря с какой стороны взглянуть.Я посмотрел в зеркало. Нет, все то же самое, с виду ничего не изменилось — только под глазами мешки от недосыпа. Тогда как?

— Прошу прощения, Ольга Дмитриевна, я не слишком хорошо себя чувствую. — я попытался взять себя в руки. — Солнце голову напекло.

Девушка все это время непонимающе смотрела на меня, и мой вопрос о цене уже явно забылся — мое лицо было почти белым, а рука, которую я по привычке прижал к виску в моменты стресса, могла намекнуть на главную боль. Так, что она могла увидеть со стороны? Бегающий взгляд, сжатую ладонями голову и легкий озноб. Учитывая, что голова из-за сильных линз у меня болит почти постоянно, особенно симулировать не придется.

— Понятно, пионер. — девушка понимающе кивнула. Легкая подозрительность из ее взгляда не пропала, но, похоже, ситуация стала для нее привычной. — В медпункт пойдешь?

Взгляд девушки был оценивающим и задумчивым. Похоже, она прикидывала варианты. Так... Если я пойду лечиться, то могу попасть на проверку документов, это минус. Но и отлежаться там первый день тоже можно, это плюс.

— Все не настолько плохо, Ольга Дмитриевна. — я улыбнулся, потирая лоб и ближнюю височную часть. Именно эти области у меня болят сильнее всего при солнечном ударе.

Девушка внимательно посмотрела на меня, но одобрительно кивнула.

— Хорошо... — она задумалась. — Так, вещи можешь оставить здесь, потом заберешь. Ужин будет через четыре часа, пока осмотри лагерь, раз уж опоздал на смену... Но особенно далеко от площади не забирайся, заблудишься.

Вещи... Я посмотрел на сумку. Оставлять единственный запас одежды смертельно не хотелось, но что поделать. Не таскать же ее с собой. Я повесил сумку на вешалку, попрощался и вышел из домика. Не знаю, что она будет делать с таким странным мной, но кровь из носу нужно узнать, что она обо мне знает. Как минимум как меня здесь зовут, из какой семьи... Кстати, это могло бы объяснить отношение к одежде — если я сын... Партийного чина, что ли, на их деньги, то дорогая одежда вполне уместна. К тому же, это объяснило бы, почему мне позволили доспать в автобусе, а не разбудили вместе со всеми. С другой стороны... Прямо сейчас некоему Виктору Клеменскому должно быть одиннадцать лет, а он никогда не отличался влиятельными родителями. Не знаю. Или я легализован, или нет. Или за мной явится пативен, рано или поздно, или нет. Но нужно узнать. И желательно раньше, чем у меня поинтересуются моей фамилией и именем.

Так, задумавшись, я пошел по единственному знакомому маршруту — к площади. Место было действительно живописным — сосны давали обширную тень, защищая от все еще жаркого, хотя и вечернего солнца, статуя партийного деятеля, поправляющего очки, выглядела ухожено и вполне вписывалась в пейзаж. Да что там — даже домики, вполне уютные и судя по увиденному в окнах рассчитанные на пару человек, были более чем комфортными и симпатичными.

Я представлял себе почти мифологический пионерский лагерь совсем иначе. Полуармейским, с ледяной водой, побудкой на рассвете, обязательным горном и ежедневной политинформацией. И чтобы жили все в комнатах по шесть-восемь человек. Конечно, по здравому размышлению, это, скорее всего, мифы, но и подобный курорт смотрится не слишком то и реалистично. Однозначно — загончик для юных представителей номенклатуры.

Дойдя до памятника неподписанному товарищу, поправляющему очки, я повернул направо. Лагерь, судя по всему, был довольно большим, и заблудиться в нем не составило бы труда, так что идти строго в одну сторону было логично. Людей, как ни странно, мне почти не попадалось — похоже, в середине воскресного дня все были заняты своими делами. Более того, было достаточно тихо, чтобы я мог идти, погрузившись в свои мысли. В конце-концов я вышел к озеру. На берегу стоял довольно большой лодочный домик, а у причала на привязи стояло полтора десятка выкрашенных в голубой лодок. Где-то в метрах пятидесяти были натянуты буйки, а далеко за ними лежали два небольших острова, связанных железной дорогой. В принципе, взять лодку и доплыть дотуда можно... Но что потом? Даже если получится дойти до места остановки поезда и незаметно запрыгнуть в него, я просто окажусь в незнакомой стране, без денег и документов. К тому же... У меня еще остается надежда на то, что я как-то легализован в этом мире. Так что нет, такой путь отступления пока не нужен.

Как ни странно, сейчас на причале никого не было, так что я прошел немного левее, и рухнул на песок, сняв рубашку. Теплый песок поначалу жег спину, но после снега в мае это было даже приятно. Порывы ветра разбавляли жару, и просто спокойно лежать было невероятно уютно.

Я выдохнул. Несмотря на температуру, наверняка перевалившую за тридцать градусов, меня начало колотить. Адреналин, выработавшийся за последние сутки, проходил, и мне становилось тяжело даже думать. Руки и ноги дрожали, и я, наконец, подполз к дереву, присел, и просто уставился на водную гладь. Мыслей не было — ни конструктивных, ни пустых. Только слабость, холод и накатывающие волны ужаса. Отходняк. Паническая атака. Называйте, как хотите.

Такие приступы хорошо переживать в постели, с кружкой горячего чая и любимыми пирожными. Впрочем, спокойное озеро и яркое, будто нарисованное в пейнте, голубое небо были не самой плохой заменой.

Через какое-то время мне полегчало, и я смог оторвать взгляд от горизонта, а руку — от почти сломанной ветки дерева. Как казалось, я сжимал ее настолько сильно, что кусочки коры до крови впились в кожу. Выдохнув, я встал, слегка покачиваясь, и подошел к воду, промыв руку. Ранки были совсем небольшие, так что тратить пластырь, к счастью, не пришлось. Умывшись и помыв руки, я встал. Хотелось искупаться, или хотя бы снять штаны — на такой жаре даже в них, не слишком то и толстых, было жарко.

А самое главное, прямо в трех шагах стояли лодки — новенькие, еще пахнущие краской и даже имеющее подобие скамьи. Закинуть сумку-холодильник, фруктов, солнцезащитный крем и весла... Я вздохнул. Нет тут никаких переносных холодильников, да и я представления не имею, как тут получают лодки, и у кого спрашивать разрешения. Будь это нормальный курорт, я бы просто заплатил на пару часов, взял весла, и спокойно уплыл, но тут... Не знаю. И нарваться на отповедь в духе 'лодки только для кружка' не особенно хочется. Я покачал головой.

На песок рядом со мной упали весла. Я обернулся — и увидел веселый взгляд встреченной мной у автобуса девушки. Взгляд, и... Гм.

'Ты не хочешь одеться?' — я с трудом удержался от того, чтобы сказать это вслух. Нет, девушка была одета, и даже вполне себе скромно по меркам моего времени — но здесь, в декорациях пионерского лагеря открытый белый с голубой окантовкой купальник смотрелся совершенно убойно, почти не оставляя места для фантазии.

Через мгновение я пришел в себя, но, судя по ехидной улыбке, девушка прекрасно поняла причину заминки. Мне вот интересно, а как это действует на простых, не растленных пагубным влиянием двадцать первого века пионеров? Кажется, я знаю, как. И мне их даже чисто по человечески жалко.

— Забирайся давай. — Славя улыбнулась, кивнув на лодку. — Многовато тоски во взгляде.

Хм... Я с вопросом посмотрел на нее.

— А можно? — или как обычно — только с разрешения уполномоченного лица, и под контролем?

Славя улыбнулась и покачала головой.

— Мне — да. — она села в лодку, и мне не осталось ничего кроме как последовать ее примеру.

По словам Ольги, она — кто-то вроде ее заместителя, и вечного исполняющего обязанности. А значит — да, ей действительно можно.

Лодка оказалась сделана качественно, весла тоже, и хотя пластмассовые мне были привычнее, грести было приятно. Лодка легко шла вперед, и я расслабился — вернуться к старому, почти забытому среди наполненных учебой дней, хобби было неожиданно приятно. Миг — и узкая, послушная посудина оторвалась от причала. Я направил лодку на виднеющийся вдали проход между островами.

— Куда плывем? — отойдя от недавнего приступа я был странно спокоен, а мышцы пели от простого и понятного напряжения.

— Давай к ближнему, только подойди с правой стороны. — я не сразу понял, о чем она, но потом до меня дошло, что 'ближний' — это остров.

— Хорошо. — я улыбнулся, и слегка подкорректировал курс. Мы и так плыли примерно в ту сторону, но было понятно, почему она сделала именно такой выбор. У правой части острова был небольшой песочный пляж, к тому же к нему было удобно подплыть. И, что самое важное, там не было буйков, отделяющих нормальную глубину от детской. — Любишь плавать?

Славя заразительно улыбнулась. Как-то у нее получалось совмещать несовместимое — улыбка была и мягкой, и задорной одновременно.

— Да. — она опустила ноги в воду, и теперь почти лежала. — У меня дома плавать получается только в бассейне, а тут целое озеро!

В этом 'целом озере' было столько восторга, что я замолк, опустив взгляд. Мне стало неловко и слегка грустно. Это обычная история — когда ты в семнадцать уже перестал считать страны, в которых побывал, говорить с людьми, не выбиравшимися из своей страны становится просто неловко. Упоминание об этом будет выглядеть как хвастовство, и вызывать зависть, а самому просто радоваться озеру не выходит.

Девушка заметила мой изменившийся взгляд, и удивленно смотрела на меня. С ее точки зрения ничего не могло вызвать такой реакции. Я вздохнул, и снова улыбнулся, постаравшись сделать это искренне.

— А ты? — я задумался. С одной стороны, плавать я умел и любил, с другой — давно этого не делал. Хотя и на лодке уже года два как не был, но до сих пор нравится.

— Люблю, конечно. — лодка подошла к острову вплотную, и я перестал грести, сложив весла. — Подойти к пляжу?

Я в любом случае поплавать не мог — нет плавок, так что особой разницы между пляжем и лодкой для меня не было. Лодка даже лучше — не придется вычищать песок. Ответом мне был плеск воды. Девушка нырнула щукой, тут же уйдя на глубину. Я аккуратно сложил рубашку в подобие подушки, и подложил под голову. Жутко, до одури хотелось снять коричневые штаны и развалится на солнце по настоящему, но пришлось только закатать их до колена.

Славя плавала самозабвенно, явно наслаждаясь каждым движением, через равные промежутки меняя стили и скорость, выписывая по водной глади круги и подгружаясь на глубину. Смотреть за ней было приятно — девушка действительно занималась плаванием профессионально, и каждое движение было четким, умелым и уместным. Ни лишних дерганий, ни сбитого ритма — превосходное выполнение. Третий взрослый она бы получила прямо тут, ничуть не готовясь к сдаче. К тому же у нее каким-то странным образом получалось выглядеть в воде... естественно, что ли. В общем, я совершенно откровенно засмотрелся и волна воды, угодившая мне в лицо, стала неожиданностью.

— Вода отличная! — девушка улыбнулась. — Не хочешь поплавать?

Я с сожалением покачал головой. Вода действительно была очень теплой, а отказывать Славе было крайне неприятно, но...

— Плавок нет. — я покачал головой.

Девушка задумалась и оглянулась на берег.

— Кажется, в лодочном домике с прошлой смены остались одни... — она кивнула своим мыслям и перевела взгляд на меня. — Напомни мне потом найти их, хорошо?

Я согласился, и снова лег загорать. Славя не стала настаивать — а значит, или знает цену одежде, или понимает, что плавать в трусах мягко говорю не стоит. Они, знаете ли, намокнув начинают просвечивать. В любом случае, поступила она весьма тактично, избавив меня от лишнего неловкого момента. За что ей большое спасибо.

Эта девушка нравилась мне все сильнее.

Солнце не то чтобы садилось, но вполне заметно сдвинулось на запад, так что по моим ощущениям прошло что-то около часа. Я успел согреться, пропотеть и окончательно прийти в себя. Конечно, меня еще потрясывало, но это уже чисто психологический стресс, проконтролировать который не составляет труда. Славя, похоже, наплавалась, и сейчас быстро плыла к лодке.

— На сегодня все? — я улыбнулся, подав ей руку. Девушка ловко забралась в лодку, и осторожно села на край скамейки — похоже, мочить сложенную одежду ей не хотелось.

— Да. — в голосе явно слышалось разочарование. — Ольга Дмитриевна попросила площадь подмести перед ужином.

Понятно. В принципе, чего-то подобного я и ожидал — работа зама вообще и добровольца в частности, это вечный груз сваливающихся поручений. Обычно на такой должности у замов и всевозможных врио быстро появляются свои замы, на которых и скидывают большую часть работы, но какие могут быть замы у пионерки?

— Я помогу, — в такие моменты самое главное — формулировка. Не вопрос — это потребует соразмерного ответа, и поставит ее в положение просящей. Не уточнение — оно не требуется.

Просто четкое утверждение и ровный кивок. Классический ответ, который отец назвал бы мужским, а я, искренне ненавидя эту гендерно-ванильную классификацию, уместным. Главное в этом деле — выяснить все точно, чтобы не попасть в глупую ситуацию.

— Спасибо. — Славя улыбнулась. Отлично, предложение помощи принято.

Ровные гребки приятным напряжением расходились по мышцам, вода приятно плескала, разбиваясь о борт лодки, а свежий ветерок освежал лицо. После почти года, проведенного за учебниками и в перелетах, это чувствовалось просто отлично.

Вскоре лодка ударилась о причал, была привязана, а весла сданы. Обошлось без эксцессов, похоже, это и правда было не самоуправство. В очередной раз убеждаюсь, что соблюдать правила — легко и приятно, особенно когда эти правила к тебе благосклонны. К Славе они благосклонны были.

— А что это за товарищ? — я кивнул на памятник молодо выглядящему мужчине. Он смотрел прямо, с явно читающимся холодным презрением во взгляде. Вряд ли он воевал — представить его держащим в руках винтовку упорно не получалось. Скорее сидел где-то на высокой должности, тихо грыз конкурентов, вот и дорос до памятников.

— Икари Гендо. — девушка ответила с легким смущением. — Прости, подробнее не знаю.

Ничего о подобном человеке я не слышал, но это и не удивительно — у меня в этом периоде мелькает в памяти только фамилия Сталина, Хрущева, и какого-то Маленького. Запомнился, по той же причине, что и Пиппин Короткий. А вот то, что о нем не знает Славя... А тоже ничего не говорит, в общем то. Памятник в детском лагере — не показатель. Этого товарища в учебниках истории может вообще не быть, так как чисто местный деятель. Хотя японец...

— Давай ты с правой стороны памятника, я с левой, встретимся в конце. — я кивнул, и взял предложенный инструментарий. Он был не слишком широким, и представлял собой обычную, слегка сучковатую метлу. Работа оказалась простой, всех делов — смести мусор и налетевшие листья в одну кучку. Площадь оказалась не большой, а убирали ее в последний раз совсем недавно и много мусора налететь просто не успело, так что управится мы должны были быстро.

Впрочем, работу неожиданно осложнила Славя. Во время спокойной работы, на фоне цветующей зелени, с золотыми косами, слегка трепещущихся в потоках ветра, она смотрелась настолько естественно и красиво, что не пялится на нее было сложно. Самоконтроль самоконтролем, но хрупкая женская фигура просто приковывала взгляд, легко фиксируя его на себе.

Я выдохнул, и прикрыл глаза. Руки работали независимо от головы, нас разделяло приличное расстояние, так что поговорить не получлось, да и не хотелось. По Славе было видно, что к любой работе она относилась с полной самоотдачей, и отвлекать ее казалось просто неправильным. В конце-концов, я и сам такой — девиз 'Если ты берешься что-то сделать — делай настолько хорошо, насколько можешь, или не берись вообще.' был чуть ли не единственным требованием отца, и усвоить его пришлось.

Работа, сделанная на девяносто девять процентов — это работа не сделанная, так что после того, как весь мусор с площади был убран, пришлось протереть памятник. Как я понимаю, в прямом приказе-поручении этого не было, но мне не сложно, а поводов придраться от этого меньше на порядок. Все-таки жизнь научила, что каким бы буквоедом ты ни был, начальство к своим словам относится куда легче, чем ты. И пока ты записываешь и разбираешь каждое слово технического задания, зачастую даже неформально составленного, начальник успеет уже пять раз поменять мнение, и вообще забыть, чего именно хотел в мелочах. А пыльный памятник на фоне чистой площади, увы, совсем не мелочь. Все-таки редкий начальник — хороший менеджер. Мне таких не попадалось, по крайней мере.

— Ну вот и все. — я отряхнул руки и посмотрел на улыбнувшуюся девушку. — Что дальше?

Славя задумалась. Похоже, она рассчитывала закончить с уборкой к ужину, а из-за мой помощи вышло немного раньше. В итоге девушка кивнула на окружащие площадь скамейки, и мы сели на одну из них. Деревья зеленели с отчаяной силой, и пахли чем-то сладковатым, но приятным.

— Мы ведь так и не познакомились нормально. — я улыбнулся. — Как тебя зовут?

Конечно, я рискую, но уж очень интересно, какая у нее фамилия. Такой уж у меня заскок — от того, приятно или нет звучит и ощущается фамилия и имя человека, зависит мое восприятие. Не то, чтобы это на что-то влияло, но раз уж есть возможность...

— Славяна Феоктистова. — ого. А фамилия то непростая... Феоксистова. Греческие корни, произносится легко, и как-то уж очень уютно ложится на язык. Девушка улыбнулась. Похоже, удивление было стандартной реакцией на ее фамилию.

— А ты? — черт.

Вот знал же, что нарвусь, но все равно не удержался. И что мне отвечать?

— Моя фамилия... Гм. — я вздохнул. — А, ее тебе и вожатая скажет. — главное, ты мне ее не забудь потом рассказать. — Зови меня Акира, что ли.

Назваться в честь любимого персонажа... Сергей, ты извращенец. Девушка странно посмотрела на меня, но кивнула. Интересно, что она подумала? Что у меня очень неприятно звучащая фамилия, или что я просто не люблю ее называть?

— Хорошо, Акира. — девушка кивнула. Похоже, она признавала за людьми право на странность. — Как тебе лагерь?

Классический вопрос, который задают, когда не знают, что еще сказать. Я пробыл тут меньше суток, какое мнение я мог составить?

— Здесь... спокойно. — я улыбнулся. — И на редкость приятные люди.

И я не врал — мне действительно было спокойно и немного радосно. Просто сплавать на лодке с приятной в общении девушкой, позагорать, пообщаться — как давно я это делал в последний раз? Уже и не вспомнить.

— Хорошо. — Славя радостно кивнула. — Многим здесь не нравится.

Я их понимал. Лагерь, при всей своей комфортабельности, оставался лагерем — местом ограниченной свободы. И детям это, разумеется, не нравилось. Особенно тем детям, которые уже считают себя взрослыми.

Внезапно послышалось что-то, отдаленно похожее на охотничий рожек, как он изображался в фильмах.

— А вот и ужин. — хм. Значит, так тут подают сигналы. Ну... Удобно, в общем-то, особенно если вспомнить, в каком я времени.

Столовая оказалась совсем рядом — потребовалось только пересечь узкую полоску зелени, и мы вышли к обеденному корпусу. У ворот активно ругалась уже виденная вожатая с какой-то девушкой. Так... Рыжие волосы, небрежно заплетенные в короткие хвосты зеленой резинкой, ярко карие, почти янтарные, глаза, и выдающаяся фигура, активно подчеркиваемая подвязанной на манер топика блузкой и одетой явно выше нужного юбкой. Ну и кто она? Местная рано позврослевшая мамзель? А если присмореться... Второй слой. Кожа загорелая, но неровно — видно, что девушка не столько загорала, сколько просто находилась на солнце. Руки непримечательные, но вот ногти на правой руки длиннее, чем на левой, чуть ли не в два раза, причем оба не накрашены. Скорее всего играет на гитаре или чем-то подобном. Больше из ее внешнего вида ничего выжать не получилось.

Славя заметила мой взгляд, но ничего не сказала. Интересно, она поняла его суть или приняла за естественный интерес парня к красивой девушке? Мы подошли ближе, и стал слышен разговор. Точнее, распекание и отчитывание нерадивой пионерки. Прилюдное, и совершенно заслуженное.

— Ты как оделась, Алиса? — Ольга Дмитриевна не кричала, но говорила более чем четко.

— А как я оделась? — девушка смотрела на вожатую с вызовом, но как-то... Скорее привычно, чем с огоньком. Вблизи стало понятно, что блузу она перевязала даже выше, чем я думал — по степени закрытости она не особенно отличалась от лифчика, полностью открывая живот и показывая отсутствие белья под ней. К тому же галстук повязала на запястье. Вызов на лицо.

— Немедлено приведи форму в порядок! — девушка сначала хотела огрызнуться, но потом заметила нас со Славей, и ее лицо несколько изменилось.

Так... Славю она явно не любит. Что, в общем-то, ожидаемо — на лицо столкновение двух противоположностей. Или скромной отличницы с рано повзрослевшей дурой, или взрослой девушки с хорохорящимся подростком. Пока что не уверен, вызван активизм Слави комплексом отличницы, или она и правда адекватно к этому относится.

— Пффф, как скажете. — Алиса потянулась к узлу рубашки, приподнимая ее и углубляя вырез. Сама девушка, правда, смотрела на нас — и мне было интересно, хотела она почувствовать свою красоту за мой счет, или взбесить Славю. В любом случае...

— Повернись к стене, горе луковое. — я покачал головой. — Ты и так уже показала все, что могла.

Девушка, вспыхнув, нормально поправила форму, и вошла в столовую, бросив на меня косой взбешенный взгляд. Ну и ладно. Никогда не одобрял такое поведение. Обычно оно проходит у девушек или когда они взрослеют, или после пары пьянок, на которых их отдерут до кровавых мазолей и стертых коленей.

— А вот и вы. — вожатая кивнула. — Как тебе лагерь, Сергей?

Я резко дернулся. А откуда она... Точно. Похоже, мое тело оказалось моим тезкой. Еще бы узнать фамилию... Но ладно.

— Отлично, Ольга Дмитриевна. — я улыбнулся, стараясь смазать впечатление от своей явно проскользнувшей реакции на имя. — На удивление приятные люди... И девушки в особенности.

И понимайте как хотите — как сарказм в отношении Алисы, или более чем правдивый комплимент Славе.

Вожатая усмехнулась.

— Рада, что тебе понравилось. — девушка кивнула на двери столовой. — Идите есть.

Столовая оказалась похожа на... Столовую. Обычное здание, наполненное длинными столами, стульями, посудой и приборами. Столы у правой стены поменьше, для самых маленьких. Зал был полон только на половину — похоже, многие еще не успели прийти, благо сигнал был минут пять назад. Еда на раздаче оказалась на удивление хорошей — картофельное пюре, горох из банки и котлета. Ничего особенного, но на вид достаточно вкусно, и наверняка сытно. С прожигающим пустыые карманы отсутствием денег это было куда больше, чем я расчитывал.

Мы со Славей сели на передний край второго стола — самое удобное место, чтобы наблюдать за всем залом. Правда, при этом мы тоже находились на крайне видном месте, но Славя не показывала ни малейших затруднений по этому поводу. Похоже, контролировать обстановку в столовой было ей не впервой.

— Боишься, что дети начнут бросаться едой? — я сказал почти в шутку, но девушка кивнула.

— И это тоже. — она покачала головой. — Или просто начнут беситься... Обычно их успокаивают вожатые, но они тоже люди и могут не успеть.

И поэтому ты добровольно берешь на себя часть чужих обязанностей. Причем самых грязных — с трудом могу себе представить что-то более противное, чем возьня с маленькими детьми, измазавшимися в еде. Они же асболютно не контролируемы!

Эта девушка удивляла меня все сильнее.

— Скажи, что тебе за это платят. — я покачал головой. — Боюсь знакомиться с ангелами.

Девушка покраснела. Хм. Значит, христианство у них не запрещено, и об этих существах знают. Даже жаль немного. По слухам СССР был атеистичен.

— Я просто люблю помогать другим. — я кивнул. Возможно. Или тебе просто нравится, когда тебя хвалят. Такая вот маленькая слабость, приводящая к жутким комплексам.

Очень надеюсь, что это не ее случай.

— Верю. — я улыбнулся. — И восхищаюсь.

Улыбка и нарочитая игра голосом — подкол и легкий сарказм в одном флаконе. Вот и посмотрим, что из этого ты воспримешь на свой счет, солнечная девочка.

Славя только покачала головой, и неожиданно серьезно на меня посмотрела

— Твое имя... — она сделала неловкую паузу — специально, обозначая свои мысли. — Оно тебе... неприятно?

Я замер. Ох ты, а ведь девочка все поняла по своему. И что же ты думаешь связано с моим именем? Домашнее насилие? Неприятное прошлое?

И ведь идея то прекрасная. Ненавижу вспоминать о своей реальной личности, прячусь за прозвищем, нервно реагирую на имя и фамилию — чистая картина старого child abuse. А учитывая тот факт, что собственную биографию я не знаю, и сказать ничего не могу, это будет восприниматься как защитная ложь, а не незнание.

— Я... — я слегка напряженно улыбнулся. — Не то, чтобы, но называй меня лучше Акирой, ладно?

Руку невзначай вжать в стол, так, чтобы фаланги пальцев побелели. Прости за обман, солнечная девочка, но так будет проще и тебе, и мне.

— Хорошо. — Славя улыбнулась, — Дорогу к Ольге Дмитриевне найдешь?

Я кивнул. Ужин уже подошел к концу, и мне явно было пора к вожатой на вселение. В конце-концов, я даже не знаю, где мой домик. Или хотя бы койка.

— Прямо к площади и строго налево? — я не особенно хорошо ориентировался, но пока что все посещенные нами места располагались вокруг одной точки, так что запоминать проходы было просто.

— Именно. — Славя кивнула, и мы встали, отнеся посуду на столы около кухни. — До завтра.

— До завтра. — мы разошлись — похоже, она перед сном хотела сходить еще куда-то, а я направился прямо к вожатой. Очень надеюсь, что поселят меня где-то в уже изученной области — брести непонятно куда в темноте смертельно не хотелось.

* * *

Я постучался в дверь домика вожатой и, дождавшись разрешения, вошел.

— А, Сергей... — голос девушки звучал будто бы слегка разочаровано. А вот это стоит запомнить. — Заходи.

Вожатая уже готовилась ко сну, и волосы, обычно завязанные в высокий хвост, небрежно лежали на плечах.

— Прошу прощения за вторжение. — намекающая, слегка виноватая улыбка. — Вы просили зайти к вам вечером.

Ольга Дмитриевна — красивая девушка лет двадцати с чем-то на вид. Было бы странно, если бы она не нашла себе кого-то на отдыхе — а этот лагерь им по сути и является. Так что нет ничего удивительного в том, что она ждала кого-то другого.

— Просила. — девушка кивнула, и странно посмотрела на меня. — Как тебе лагерь, Сергей?

Я замер. Она уже спрашивала это — но бегло, абсолютно формально... И рядом была Славя. Теперь же в ее вопросе был совершенно четкий намек. Похоже, я чего-то не знаю.

— Лучше, чем я думал. — самый нейтральный ответ из возможных. 'Неплохо' — потребует пояснений и вызовет дальнейшие расспросы.'Хуже, чем я думал' — заведомый негатив. Сказать да всего проще, чем нет. Конечно, поругать с человеком то, что ему не нравится — это прекрасный способ наладить отношения, но Ольге Дмитриевне Совенок, похоже, нравится.

Черт, мне нужно больше информации. Я даже не представляю, что мог подумать о лагере предыдущий обладатель тела. А самое главное — насколько хорошо вожатая его знала.

— Это хорошо, что лучше. — девушка улыбнулась, но ее взгляд оставался все таким же странным. — Видишь ли, Сергей, есть одна проблема. — вожатая с нарочитым сожалением покачала головой. — Не так давно произошло, гм... ЧП, и количество спальных мест сократилось на два.

Судя по легкому смущению, это ЧП она застала, и даже, возможно, приняла в нем непосредственное участие. Не будь это СССР — я бы сказал, что оба места сохранились по бумагам, но реально их продают на сторону или оставляют своим, и мой приезд оказался абсолютно лишним — я претендовал на формально свободное, а неформально давно и прочно занятое место.

— Понимаю, Ольга Дмитриевна. — я улыбнулся. Интересно, насколько я приблизился в своих рассуждениях к правде. — Что вы можете предложить?

Девушка странно посмотрела на меня. Похоже, в чем-то в построении фразы я ошибся. Эх, знал бы — учил эпоху, особенно детали. Повезло еще, что это конец восьмидесятых годов. Попади я в шестидесятые — спалился бы с первых секунд.

— В лодочном домике есть кровать. — в голосе вожатой была насмешка. А поче... Стоп.

А перевернем-ка доску. Что она обо мне знает, если опустить биографию? Я — неизвестный пионер, припершийся по путевке. По закону, судя по всему, право на отдых в лагере у меня есть, и они обязаны его обеспечить, но как это делать — непонятно. Администрация, скорее всего, это скинула на нее. Какие варианты она имеет?

В голову сразу приходят бытовые помещения. Наверняка в административном корпусе есть пустые комнаты, в которые можно приткнуть раскладушку... Но ей вряд ли позволят это сделать. Что еще? Физрук наверняка имеет или бытовку, или склад, позволяющий выполнять такие цели. Склады вообще — не самый плохой вариант. Лодочный домик — он достаточно крепкий и удобный, судя по тому, что я в нем видел. Наконец, можно подселить третьим к кому-то еще.

Ключевой вопрос — могу ли я поднять вонь. И могут ли поднять вонь остальные. Конечно, у меня нет денег, и поднимать шум мне крайне не выгодно... но об знаю я, а не она. А значит, заход с самой невыгодной карты, стоящего на отшибе лодочного домика, просто тест — как я отреагирую. Наверняка она уже отобрала кандидатуры из местных омег, которые не возмутятся подселенному третьему сверх нормы. А значит...

— Хорошо, Ольга Дмитриевна. — открытая улыбка. Меня полностью устраивает такой вариант.

Самый неожиданный ход, заканчивающий партию в самом начале. Она расчитывала, что я буду торговаться, и выдвинула изначально самый неудобный вариант — а я принял ее условия без обсуждения. Вот и думай, вожатая, действительно ли я согласен, или сейчас улыбнусь, кивну, а после этого пойду к начальству через твою голову. Господи, как же приятно снова оказаться на привычном поле. Пусть с неизвестными правилами, стилем и формой, но с довольно четкими формальными обязательствами сторон. Эх, чуть больше бы информации...

— Хм... — девушка замешкалась. Похоже, она только сейчас поняла, что по сути поселила несовершеннолетнего в отдельный дом на отшибе, причем даже без формальной близости к ее домику. А ведь ответственность за меня она все еще несет... — Тогда пошли со мной, выдам форму и постельное белье.

Похоже, сдавать назад ей не захотелось. Ну и ладно.

Склад оказался следующим зданием за уже знакомой столовой, и поход до него времени не занял. Я получил на руки свой комплект пионерской формы, одеяло, простынь, подушку и наволочку, после чего вожатая ушла по своим делам.

Сам лодочный домик изнутри оказался вполне неплохим местом — он стоял на берегу озера, был достаточно крепким, и вполне себе теплым — похоже, я зря опасался, что от воды будет веять холодом. За жаркий день озеро впитало в себя столько тепла, что вода до сих пор оставалась почти горячей. К тому же, по левую сторону стояли еще четырнадцать домиков, так что поселили меня не на такой уж и отшиб. К тому же, там был отдельный туалет, так что место и вовсе становилось прекрасным.

Вздохнув, я развесил в шкафу вещи из сумки, которых все-таки оказалось куда меньше, чем я надеялся, почистил зубы и лег спать. Все-таки этот день меня чертовски вымотал.

* * *

Меня разбудил горн. Громкий, довольно противный звук, буквально вбивающийся в череп. К счастью, он замолк довольно быстро, и я смог убрать от ушей подушку. За ночь мне полегчало — произошедшее окончательно утряслось в голове, и последствия адреналинового шока прошли. Да и в целом, я на удивление хорошо выспался — хотя раскладушка оказалась не самой удобной.

Как оказалось, в лодочном домике действительно были плавки — они валялись в нижнем отделении шкафа, и судя по всему не доставались уже давно. В любом случае, причин отказывать себе я не нашел. Плавки оказались немного маловатыми, но в рамках терпимого.

Вода в озере оказалась прохладной, но не более того. Уже чувствовалось, что день будет жарким — солнце, давно поднявшееся над горизонтом, до одури ярко сверкало в воде, и даже на золотистый песок смотреть было неприятно. Природа в этом лагере оказалась какой-то нереалистично яркой, будто бы нарисованной детскими маркерами. Освежившись, я вернулся в домик. Пионерская форма оказалась приятной — шорты чуть длинее колена, что весьма кстати в такую погоду, и легкая белая рубашка. Единственное, что омрачало впечатление — галстук. Я всю жизнь ненавидел эти гребаные удавки, хотя носить их с костюмами приходилось чуть ли не постоянно. Но если широкий черный галстук, специально сделанный так, чтобы легко держаться у воротника, я еще мог вытерпеть, то вот этот кусок алой ткани...

Немало промучавшись, я все-таки смог завязать его во что-то удобоворимое. Понятия не имею, зачем нужно было делать три конца, и почему пропорции между ними именно такие, но сделать сносно выглядящую пародию на виндзорский узел у меня вышло.

К счастью, воротник у рубашки оказался достаточно жестким, чтобы галстук нормально держался, не сваливаясь и не перекрывая дыхание. Насколько я знаю, в СССР такие галстуки вроде бы носили — по крайней мере такое фото Брежнева, кажется, я помню. Конечно, где я, и где генеральный секретарь, но... К черту.

Как оказалось, под сандалии пришлось одеть носки. Само по себе это казалось глупым, но только до того, как я попробовал нацепить обувь на голую ногу. Толстая, неразношеная кожа врезалась в стопу, и сделать хотя бы шаг без мата было решительно невозможно. Так что форменные носки пришлись как нельзя кстати.

Относительно разобравшись с одеждой, я все-таки вышел из домика. На улице уже слегка потеплело, но капли росы стекали с каждой травинки, и было весьма свежо. Так... Если я что-то понимаю, о завтраке оповестят все тем же горном, а, значит, у меня еще есть время почистить зубы.

Легкая пробежка — просто, чтобы разогреть размягшие за ночь мышцы. Через равные отрезки ускоряться, держа ритм. Не столько нагрузка, сколько разминка. Галстук подпрыгивал и откровенно мешал — я вообще с трудом представляю, каким извращенцем нужно быть, чтобы носить галстук без пиджака, но ничего совсем уж неприятного. Хотя соблазн снять его к чертям становился все сильнее. Ну неужели нельзя было добавить в форму бабочку, раз уж так хочется нацепить красный аксесуар?

— Физкульт-привет! — до меня донесся знакомый голос. Я обернулся.

Славя, переодевшись в черную спортивную форму, бежала мне навстречу — похоже, ее домик был где-то в основном корпусе, рядом с домом вожатой. На ней не было галстука — похоже, носить его обязательно только с формой. И, вдобавок, я ошибся со временем — похоже что до завтрака его еще достаточно, чтобы Славя решила пробежаться и потом вернуться переодеться.

— Привет. — я кивнул и улыбнулся. Не уверен, в каких ситуациях используется приставка физкульт, так что не буду использовать. — И дай угадаю — я галстук завязал неправильно?

Непередаваемый взгляд девушки скользил от моего галстука к лицу. Похоже, это косяк куда более серьезный, чем я думал.

— Мягко говоря. — Славя кивнула. — Ты что, не умеешь завязывать пионерский галстук?

Это прозвучало так, будто это совершенно нормальный навык. Как будто бы я не умел есть приборами. Или одел рубашку наизнаку.

— Так и не научился. — я виновато покачал головой. — Меня и в пионеры приняли на последний год, почти задним числом.

Конечно, это вряд ли сойдется с моей официальной биографией, но это лучшее обоснование, которое я только могу придумать. Все равно гугла тут нет, как и цифровых баз данных, а запрашивать информацию они будут еще долго. Если только дату вступления в организацию не указывают в тех документах, что прислали вожатой.

А значит... Сделаем-ка мы стереотипный, но путающий ход.

— Можешь показать, как правильно? — а вот теперь — слегка смущенная улыбка и настойчивый взгляд.

Парень не нашел повода подкатить к красивой девушке лучше, чем притворится неумехой. А что мелкая ложь с датами... Бывает, что тут скажешь. Естественно, и для местных будет выглядеть на порядок нормальней пионера, не способного завязать собственный галстук. Главное сейчас — запомнить с первой попытки, как он завязывается, второй раз этот повод уже не использовать.

Славя только покачала головой, но ловким движением развязала мое подобие виндзорского узла, потянув за нижний хвост, и быстро, отработанными до автоматизма действиями, перезавязала этот проклятый треугольник в нужный узел. Получилось куда проще, чем я думал, к тому же длины сторон приобрели смысл.

— Галстук помялся... Погладить бы, Ольга Дмитриевна заметит. — в голосе Слави было легкое беспокойство, но, похоже, причину инцидента она поняла правильно.

Я улыбнулся.

— Ничего страшного. — закрепить впечатление. — Стоило того.

В крайнем случае, вытерплю небольшой разнос. Вожатая не оставила впечатления фригидности, так что в свете не идеологического, а гормонального косяка будет отчитывать только порядка ради. Конечно, перед Славей я выставил себя некрасиво, но за все нужно платить. И что-то мне подсказывает, что квалифицируй она мою ошибку как идеологический демарш — так просто мне не отделаться.

Как оказалось, я тотально ошибся — перед завтраком была еще и обязательная зарядка. Построение оказалось классическим — лидер против группы, причем место лидера заняла Славя. На меня странно посмотрели — в конце-концов, я был единственным человеком не в спортивном костюме, но вскоре перестали. Вожатая недобро на меня посмотрела, похоже, по сумме косяков мне влетит.

Сама разминка особых эмоций не оставила — я больше разглядывал отряд, в котором мне хватило (не)удачи оказаться. Всего в нем оказалось девять человек. Я сосредочился — по поведению в такой, вроде бы мирной, ситуации, можно многое сказать о человеке.

Итак, Алиса — девушка, одетая в весьма открытый спортивный костюм, больше напоминающий топик и короткие шорты коричневого цвета с желтой молнией. Судя по взбешенному взгляду вожатой — ей за это прилетит. Впрочем, ей на это, судя по всему, плевать — на одно движение девушка делает два зевка, и вообще выглядит так, будто сейчас заснет. Гм. Тяжелая и увлекательная ночь?

Следующая девушка — черные волосы, связанные в два коротких хвоста, почти как у Алисы. Но если у нее это оставляло впечатление уместности, то ей они совершенно не шли. Одета в белую майку и длинные штаны, все предельно закрыто и бесформенно. Стоит в самом краю строя, взгляд уткнула в землю, и вообще оставляет впечатление забитой омеги.

Запомним, но, похоже, она угрозы для меня не представляет.

Еще одна... Только сейчас до меня дошло, что в отряде кроме меня всего два парня, один — блондин, с взьерошеными волосами на пару тонов светлее Славиных. Голубые глаза, чуть сутулая фигура — крайне смазлив сам по себе, но постоянное постное выражение лица скрадывает это впечатление. Ему бы чуток уверенности... Но и ладно. С такой внешностью еще и лидерские задатки — и место первого активиста отряда было бы его, а не его предположительной сестры, которая меня устраивает на порядок больше.

Рядом, похоже, стоит его друг — тоже блондин, но уже в очках, скрадывающих цвет глаз. На правой руке часы под цвет ремня, фигура на порядок более подкаченая, чем у предыдущего парня. К тому же он заметил мой взгляд, и мы кивнули друг другу. Не знаю, что он за птица, и какую нишу в лагерной иерархии занимает, но его стоит запомнить.

В стороне от всех разминались еще две девушки. Одна с отчетливыми азиатскими чертами и длинными волосами, уложенными в два длинных хвоста и выкрашенными в зеленый. Судя по отсутствию реакции у вожатой — это привычное зрелище. И это странно. У девочки волосатая лапа достаточных размеров, чтобы ей прощались такие развлечения? Или тут просто крайне либеральное отношение к собственной внешности? Ладно, вряд ли она мной заинтересуется, так что можно о ней пока не думать.

И последний человек — девчонка лет четырнадцати на вид, в шортах и красной майке с надписью СССР. Хм. Такая маленькая, а уже фанатичка? Девочка вкадывалась в каждое движение, буквально пылая переизбытком энергии. Сосбтвенно, она была единственным человеком кроме Слави, реально работающим на разминку. Все остальные скорее изображали активность.

Спустя какое-то время разминка закончилась, и пионеры разбежались по домикам. Я уже хотел уйти, но...

— Алиса, Сергей, останьтесь. — голос Ольги не дал этого сделать.

Мы переглянулись с Алисой. Во взгляде девушке сквози пофигизм — было видно, что на претензии вожатой ей глубоко плевать.

— Сергей. Где форма? — Ольга демонстративно не смотрела на Алису, похоже, начав с самого простого.

Я развел руками — косяк был очевиден.

— Забыл, что перед завтраком будет разминка. — иногда честность — лучшая политика. Но не тогда, когда ты не знаешь, что в твоей биографии правда.

Вожатая только покачала головой.

— Понятно. Ты первый раз в... — она запнулась, махнула рукой и продолжила. — Что с галстуком?

Я напрягся. Судя по ее реакции — я действительно был первый раз в пионерском лагере. А значит я или слишком беден, чтоб позволить себе это, или слишком политически неблагонадежен, или по какой-то другой причине действительно не имел возможности ознакомится с распорядком дня в лагере.

— Забыл, как завязывать. — широкая, намекающая улыбка. Вилка — или уходить в наглость, или в разгильдяйство. Разгильдяев никто не любит, наглецов — пытаются прижать. Но что-то мне подсказывает, что Ольга одобрит скорее наглость. — К счастью, мне помогли.

Девушка внимательно посмотрела на меня, на Славю, и вздохнула.

— Феоктистова, этому больше не помогать. — она задумалась. — Не будь это твой второй день — пошел бы драить кухню и чистить картошку.

Я кивнул — похоже, легко отделался.

— Понял, Ольга Дмитриевна. — теперь я говорил серьезно. Посмеялись, и хватит — сразу достаточно серьезных по местным меркам косяка это не то, что стоит повторять.

— Понял он... — она покачала головой. — Брысь с глаз моих.

Вожатая повернулась к молчаливо стоящей Алисе, и я отошел подальше — просто из соображений самосохранения и сохранения нейтральных отношений. Люди когда на их разносы смотрят другие. Особенно когда разносы серьезные, а не шуточные вроде моего.

Не знаю, что именно выговаривала Ольга, но спустя пять минут Алиса выглядела, будто искупалась в дерьме. Взбешенный взгляд, сжатые кулаки, челка, упавшая на глаза — похоже, от побега ее удерживала только гордость, а от атаки — остатки здравого смысла. В конце-концов вожатая повернулась, и ушла, а Алиса так и осталась смотреть на всех бешеными глазами. Ей бы свалить в туман и побыть одной, но, похоже, она этого не сделает.

Началась линейка, и по моей спине пробежал холодок — я не знал своей фамилии, и уж это было бы совсем сложно оправдать. Точнее, можно, но крайне некрасиво — требовать от вожатой называть себя по кличке на линейке это совсем борзеть. К сожалению, встать последним, чтобы видеть сразу всю линию, не вышло — я оказался в середине линии. Предположительный брат Слави стоял через пару человек впереди, парень в очках замыкал строй. Значит, буду смотреть на него — без подготовки человек не может не среагировать на четко произнесенное собственное имя, так что как минимум лицо у него дернется. Алиса, кстати, оказалась Двачевской, и мне стоило немалых трудов не засмеятся. Интересно, а в лагере есть Форчан?

Мне повезло — парней вызвали раньше меня, и один оказался Сыроежкин, а второй — Демьяненко. Ну, а я, в свою очередь, Белов. Был Клеменским, стал Беловым — нормальная такая перемена, ничего критичного.

Линейка кончилась, и все разбежались по своим делам. Кроме меня, разумеется.

— Сергей, стоять. — Ольга подошла ко мне с каким-то листком. — Ты в лагере по сути первый день, вчерашний не в счет, так что вот тебе бегунок — пройдись по всем пунктам. Сам справишься?

Я задумался. С одной стороны, лагерь оказалс хоть и большим, но вполне удобным для ориентирования, и найти все важные пункты я легко смогу, с другой — это более чем неплохая возможность навести с кем-то контакты.

Так... Славя уже сегодня очень неплохо мне помогла, и это еще нужно отработать, азиатка куда-то сбежала, парни тоже... Хм. А почему бы, собственно, и нет?

— Лагерь большой, могу заблудится. — я пожал плечами и задумался. — Ольга Дмитриевна, а помощь неопытному товарищу в освоении лагеря — это пионерский поступок?

Вожатая задумалась.

— Да, Сергей, помощь товарищу — поступок, достойный пионера. — я улыбнулся.

— Благодарю за ответ, Ольга Дмитриевна. — я кивнул и демонстративно оглянулся. На площади из отряда осталось только взбешенная Алиса, которой, похоже, еще только предстояло отработать свое наказание. — Эй, Двачевская, дорогу покажешь? Сделаешь, так сказать, поступок, достойный пионера.

На ее лице сменилось несколько эмоций. Сначала ей, я почти уверен, хотелось меня грубо послать. Потом до нее дошло, что это способ свалить из-под наказания. А потом на смену мыслительному процессу на лицо вылезла гордость.

— А ты такой тупой, что заблудишься в трех домах? — на лице — наглая ухмылка. Похоже, легких путей мы не ищем.

Вожатая сначала хотела что-то сказать, но после ответа Двачевской демонстративно усмехнулась. 'Вот и делай людям добро.' — так и читалось на ее лице. Похоже, я прочитался — я не обошел ее со своей маленькой интригой, она просто была уверена в том, как поведет себя Двачевская.

И, похоже, ей не понравилось, что я настолько нагло отмазываю провинившуюся. Вот и решила меня щелкнуть по носу чужими руками.

— Я может и не заблужусь, но тебе так охота зубной щеткой драить социалистическую собственность, Двачевская? — я улыбнулся кончиками губ. — Или альтруизм внезапно проснулся?

Алиса усмехнулась. Похоже, она поняла, что в эту игру можно играть вдвоем.

— А если и да? — а сколько то сарказма в ухмылке...

Я покачал головой. А вот теперь — выпад.

— То просидишь, как дура, целый день в наряде по столовой или толчкам. — раз уж вожатая самоустранилась от разговора, даже отойдя на десяток шагов назад, значит, провожу его как хочу. — И кто из нас в конечном счете окажется идиотом?

Вот и ключевой момент. Сможет она пойти на компромисс, уязвив свою гордость, или так и пойдет чистить картошку на весь лагерь — причем добровольно и с песней. Мда. Я недооценил подготовку местных вожатых — этот разговор в любом случае кончится к ее выгоде. Или новичку покажут лагерь, и он установит с кем-то контакты, или Алиса сама побежит выполнять наказание, теперь уже из принципа. А ведь какой независимой казалась интрига, когда я ее начинал...

Девушка глухо выматерилась.

— Хрен с тобой. — Алиса резким движением вырвала у меня из руки бегунок, и заглянула в него и пошла вперед. — Чего застыл?

Я кивнул напоследок до тошноты довольной вожатой, и пошел за Двачевской. Похоже, меня ждет веселая экскурсия.

Похоже, начать Алиса решила с самой дальней точки — с музыкального класса. Или как здесь называется одноэтажное здание с широкой террасой, парой скамеек у входа и громкой мелодией, сопровождающейся пением на японском. Очень и очень красивым пением хорошо поставленым голосом.

Хм. Да ладно? Кажется, я знаю, кто в этом лагере занимается музыкой.

— Хай, Мику! — Алиса ввалилась в класс, широко распахнув дверь. — Листок не подпишешь?

Наполовину японка оторвалась от настоящего, черт побери, концертного рояля, и посмотрела на нас. Было видно, что девушка еще не пришла в себя — широко открытые глаза, неосознанно отстукивающие ритм пальцы. Похоже, таланта оторвали от любимого дела в прилив вдохновения. А то, что она — талант, сомнению не подвергалось.

— Э... — она дернулась, и все-таки пришла в себя. — А. Да. — японка покачала головой. — Ты — Сергей?

Так, меня знают как минимум по имени. Отлично, только понять бы, откуда...

— Да. — я улыбнулся. — Опоздал на смену, теперь вот бегаю с обходным листком.

Итак, анализ. Девушка — красива, причем в этом может оставить позади вообще всех, включая Славю. Длинные аквамариновые волосы, уложенные в два хвоста, изумрудные глаза и живая мимика, настолько естественная, что я с трудом представляю количество проведенных перед зеркалом часов. Она явно понимала, какой внешностью обладает, и умела за ней следить. По крайней мере пионерская форма, обычно сглаживающая фигуру, оставляла крайне мало мест для фантазии. И ей даже не требовалось для этого вязать узлы, превращая блузу в топик, или натягивать юбку на пупок, открывая ноги.

Дальше. Талант к музыке — очевиден. Вокал поставлен великолепно, да и сам по себе голос крайне хорош. Родись она в мое время — поднимала бы миллионы на одном ютубе, даже если бы отказалась заниматься этим профессионально. Инструменты... Как минимум рояль, скорее всего что-то еще.

А если зайти глубже?

А вот тут пока притормозим. По внешности слишком легко ошибиться, а ее биографии я не видел. Хотя интересно было бы посмотреть.

— А я — Мику. — девушка улыбнулась, но странно на меня посмотрела. С ожиданием отрицания, что-ли.

А. Понятно. Это для меня японские имена привычны, а для местных — повод переспросить или вообще решить, что над ним издеваются.

— Приятно познакомиться, Мику-сан. — мои знания японского этим практически исчерпываются, но почему бы и не подколоть. Может выдаст больше информации для анализа. Короткий поклон, но улыбку с лица не убирать. — Вы японка?

Девушка рассмеялась.

— Давай на ты, Сергей? — Мику покачала головой. — Мало кто верит, что это мое настоящее имя. Я японка наполовину — мама из Японии, а папа — Русский Инженер!

В ее последних словах было столько гордости, что... Мне стало стыдно. Я невольно дернулся. В ушах будто хрустнуло что-то — и отозвалось болью в животе, чуть-чуть ниже крайнего ребра. Так хрустит стекло, когда уже превращенно в крошку.

Я выдохнул. Гордиться тем, что твой отец — инженер... Дорого стоит. Хотя, может тут это пока нормально? Ведь девяностые еще только грядут, и пока что бывшие профессионалы, враз ставшие никому не нужными, и стремительно спускающиеся по социальной лестнице.

— А это мой музыкальный клуб. — девушка с той же гордостью взмахнула рукой и улыбнулась.

Место действительно было неплохим — портреты Шопена и Баха на стенах, три гитары в стойках, да и вообще я насчитал шесть разных инструментов, не считая рояля, все любовно протертые от пыли. Здесь явно часто играли, и делали это с удовольствием.

— Красиво. — я кивнул. — А на чем играешь?

Девушка задумчиво осмотрела стену.

— На гитаре, фортепиано, барабанах, скрипке... На саксафоне и флейте пыталась, но не выходит у меня. — Мику забавно нахмурилась, смотря на указанные инструмент.

Я же задумчиво смотрел на нее. Если не врет, а в настолько легко проверяемых вещах не врут, то я смотрю не на таланта, а на полноценного гения, при этом вполне себе сформировавшегося. Потому что четыре инструмента и вокал в семнадцать лет это очень, очень круто. Настолько, что я с трудом представляю, как ее вообще выпустили в условно обычный лагерь, а не специализированный музыкальный.

Положительно, это очень, очень странный лагерь.

— Поражен и восхищаюсь. — я улыбнулся, и сделал это совершенно искренне — подобный талант сложно не уважать.

Мику смущенно кивнула, и сложила ладони под щекой.

— Может мне вообще выйти? — раздраженный голос Алисы вклинился в разговор. Я улыбнулся — примерно такой реакции от нее я и ожидал.

— Не завидуй, Двачевская. — я покачал головой. — Но ты права, нам и правда пора идти. Мику, подпишешь листок?

Японка выхватила у меня бегунок, и быстро его просмотрела.

— О, так вы ко мне первыми пошли... — девушка улыбнулась. — Вступишь в клуб?

Я задумался. С одной стороны Мику оставляла о себе крайне приятное впечатление, и, вдобавок, в малопосещаемом клубе можно было бы спрятаться на первое время от проверок и прочих неизвестных мне деталей лагерной жизни. С другой... Во-первых, я не умею играть. Во-вторых, должна быть какая-то причина, по которой никто еще не записался в клуб хотя бы ради настолько приятной во всех отношениях девушки. Что там, куча обязаловки в виде выступлений и прочей самодеятельности?

— Еще чего. Если вступишь — завалят нормативами. Будешь гонять арпеджо и гаммы вместо музыки. — Алиса фыркнула, с любовью посмотрев на электронную гитару, стоящую чуть сзади.

— Неправда! Я всегда говорила, что творчество важнее плана. — Мику вскочила. Похоже, это было для нее больной темой.

А вот этого момента я как раз не учел. Черт, да мне и в голову не приходило, что по урокам могут быть какие-то планы — только рекомендации, как максимум. А тут... Похоже, тут это серьезный такой вопрос.

— Пф. — Алиса покачала головой. Похоже, спорить она не видела смысла. — Тебе решать, в общем.

Я вздохнул.

— Вопрос изначально не имеет смысла, я играть не умею. — причем совершенно. Всегда было не до того.

— Научу! — Мику была до странности настойчива. И это отнюдь не выглядело данью вежливости.

Если подумать... Вариант очень и очень неплохой. Только вот мне хотелось потратить время не прячась в музыкальном клубе, а навести контакты с вожатой и в идеале получить доступ к ее закромам. Как минимум чтобы узнать свою биографию. Прости, ультрамариновая девочка.

— Прости, но пока что нет. Может быть потом, как освоюсь в лагере, пока что хожу побродить. — Мику кивнула. Она выглядела слегка растроенной, но, похоже, такой предлог ее удовлетворил.

Девушка расписалась в обходном листке, и мы с Алисой вышли.

— Понравилась? — в голосе местного воплощения двача звучало раздражение.

Я вздохнул. Мало того, что у меня все так же ныло ниже ребер, так еще и непонятные эмоции рыжеволосой пацанки начинали подбешивать.

— А если и да, то что? — я выдохнул. Разговор отчаянно напоминал произошедший на площади, только в обратную сторону.

Двачевская покачала головой.

— То ты идиот, который упустил шанс познакомиться с ней поближе. — она дернула плечом. — Бесишь.

Так-так, а ведь что-то тут кроется — не просто так Мику сидит одна в клубе, да и Двачевская... А ведь она с ней дружит. На фоне общего увлечения музыкой, скорее всего. Кроме того, я упускаю ключевой элемент — не просто ведь так Алиса стала пацанкой, не с потолка взялись ее реакции. А значит, что-то тут кроется. Что-то, связывающее Алису, Мику и... Кого-то еще. Не знаю почему, но я был уверен в существовании этого третьего. Что-то намекало, будто зудело в голове, какой-то отрывок в поведении, какая-то мелкая деталь, прошедшая мимо сознания...

Нужно ли мне узнавать это?

Боль под ребром резко усилилась, будто в живот воткнули раскаленный штырь, а в следующий миг все прошло — будто бы и не было этого долгого приступа.

— Куда там дальше, Двачевская? — я заглянул через ее плечо в бегунок.

Осторожно, чтобы не коснуться, но при этом отслеживая каждую реакцию — не били ли тебя в детстве, не боишься ли ты парней, красавица. Не является ли child abuse для тебя больше, чем словом? Дернешься ли ты? Не дернулась. Ну и ладно. Все-таки человеская мимика и реакции — кладезь информации. Хотя насколько все проще было бы, имей я доступ к папочке с делами...

— Пошли в медпункт, Виола свалить может. — а ведь в глазах — явное ожидание, какое бывает перед розыгрышем или подколкой. Что-то тут не так. Не просто так она решила пойти именно туда.Но в листе медпункт значится, так что причин отказывать нет.

— Пошли, красавица. — я улыбнулся. Двачевская хоть и не покраснела, но сжалась. Реакция на комплимент? Радость, легкое смущение, подозрительность и нацепленное на лицо безразличие. Именно в таком порядке. Вот и прекрасно.

За эту прогулку я хорошенько потыкаю тебя палочками, Алиса, и изучу настолько разнасторонне, насколько смогу. И ведь ты сама вручишь мне все ключики. А потом я заведу уже собственную папочку.

Изучи — пойми — подстройся — пользуйся.

Все, как наставлял отец.

Медпункт был небольшим, уютным зданием с медицинским флагом вместо флюгера. Я осторожно подошел к двери и постучался — отслеживая каждую эмоцию на лице Алисы. Ожидание, усмешка — все говорило о том, что внутри меня ждет подлянка. Но раз уж она не пытается остаться на улице — значит или ей это не угрожает, или не может отказать себе в удовольствии посмотреть лично.

— Войдите. — женский голос. Грудной, бархатистый и будто бы обволакивающий. Я напрягся. Не люблю людей, действительно умеющих управлять своим голосом. Их на порядок сложнее читать.

— Здравствуйте. — я улыбнулся. Открыто, но не перебарщивая — вежливость, не жизнерадостность. — Я с бегунком.

В помощи врача я не нуждался, но скорее всего медосмотр мне устроят — как-никак, новый пионер.

— Ну здравствуй... пионэр — я замер, и только сейчас перевел глаза на сидящую напротив женщину. — Присаживайся.

Черные, как сказали бы раньше — цвета вороньего крыла волосы, уложенные в высокий хвост со спадающей на лоб прядью. Разноцветные, блестящие глаза — не линзы, а самая что ни на есть гетехромия. У многих это бы выглядело уродством, но ей это скорее шло. Плюс к тому медицинский халат с поддетой под него тонкой рубашкой — расстегнутый настолько, что открывал больше, чем закрывал, но при этом оставался в рамках приличий. Я выдохнул. Женщина выглядела на двадцать восемь — тридцать, хотя была явно старше. Прекрасная фигура, хищный, почти голодный взгляд и усмешка, которую я бы не рискнул повторять.

Это давило на либидо, но куда сильнее была расстерянность. У нее нет причин так себя вести и одеваться — более того, это вообще-то аморалка, как ни крути. Для чего подобный стиль? Давить на мозги неопытным пионерам? В принципе, если они во время уколов пялятся на нее — они будут проходить на порядок легче, так как сработает есстетсвенное обезбаливающее. Но слишком натянуто. Я прямо посмотрел ей в глаза — ни тени внимания к декольте. Во-первых, это вряд ли та реакция, что она ждет. Во вторых — разочаруем Алису.

— Хорошо. — я сел на стоящую рядом кушетку, лишь на миг позволив себе скосить взгляд. Должно в ее глазах что-то проскользнуть, не верю я в настолько нарочитый сексуальный интерес к молоденьким мальчикам. Хотела бы — трахала кого хотела.

Черт. Мне остается выбор между двумя линиями поведения — делать вид, что я не понимаю намеков и оставаться в пределах самоконтроля, или подыграть ей. Что даст больше информации?

— Будете осматривать? — улыбка. Теперь — намекающая, чуть более широкая. Посмотрим, насколько далеко она зайдет в этом образе.

— Осмаатривать... — женщина улыбнулась краешками губ. — Будем. Раздевайся.

Я усмехнулся, и скользнул пальцами к рубашке. Расстегнуть ворот, первые пуговицы — равномерно, быстро, будто это рутиная операция. Все-таки мое новое тело хоть и очень похоже на мое настоящее, но чуть-чуть ниже, и слегка более накачано — все-таки отсутствие постоянно доступного компьютера повлияло на него положительно.

Пальцы Виолы легли на мой живот. Я сосредоточился — похоже, от стетоскопа она отказалась в угоду образу, да и вряд ли ее интересовали шумы в груди — все-таки ни кашля, ни соплей. А вот осмотр... Хм. А ведь пальпация, при всей ее эротичности, крайне профессиональная. Это могу понять даже я — она не останавливается на одном месте, и легко почувстовать специфические нажатия, на которые мое мышцы реагирует сами — бессознательный рефлекс. Но при этом — приятно. Ох, не простая ты медсестра, Виола.

Рука женщины уперлась мне в грудину, и от легкого нажатия я растянулся на кушетке.

— Штаны. — она снова улыбнулась краешками губ. В сочетании с грудным, бархатным голосом это давало соверешнно убойный эффект. Вернее, давало бы, если бы меня волновали настолько элементарные манипуляции, а не их цель. — Снимай.

Я замер. Мне было действительно интересно, зачем это Виоле — что она там собралась проверять? Коленный рефлекс? Но все же, раздеваться до трусов на глазах Алисы... Зачем это ей?

— Зачем? — я прямо посмотрел на нее. Как бы я не старался, но если удержать мысли ровными еще получалось, то здоровый мужской организм, ощутив рядом полуголую самку, проявлял совершенно понятные физиологические реакции, и мне пришлось слегка изменить позу — уж очень давило на штаны изнутри.

Женщина улыбнулась и положила ладонь мне на лоб. Надо ли говорить, что он был горячим?

— Ты же горишь, пионер. — Виола улыбнулась. — Будем проводить противопростудные обтирания.

— Эм... — до меня донесся голос смущенной Алисы. — Может я того, пойду?

Я усмехнулся, а Виола покачала головой. Похоже, я уже знаю, чем это закончится.

— Куда пойдешь, пионерка? Лучше подойди, поможешь. — женщина усмехнулась. — И тоже раздевайся.

Я посмотрел на Двачевскую. Покрасневшие щеки, бродящий от моего полуголого тела до лица Виолы взгляд... Похоже, смутилась она честно, а не играя, как мы с медсестрой. Интересно, она устроила этот цирк, чтобы смутить Алису, или и правда расчитывала на мою искренность? Учитывая, что я для нее — обычный пионер, это вполне возможный вариант.

— Что? — Двачевская заалела. — Нафига?

Судя по всему, она хотела выматерится, но сдержалась.

— Чтобы не запачкать одежду. — Виола была абсолютно серьезна, и этим крыла все попытки Двачевской рассмотреть в этом шутку на корню.

Я просто замолчал — в этой игре мне предоставили роль обьекта и наблюдателя, так что не стоит меня правила. Меня устраивает и такое положение дел.

— ЧТО?! — девушка почти кричала. Похоже, ее мысли окончательно ушли в сторону половых сношений.

Заметка — не умеет следить за ходом беседы и легко поддается на провокации. Явно не играет — возмущение совершенно искреннее. Но если бы следила — помнила бы об обтираниях.

Я мягко дотронулся до плеча Виолы и вопросительно посмотрел на нее. Женщина согласно кивнул. Разрешение окончить цирк выдано.

— Во время обтираний, Двачевская. — я усмехнулся. — Не тупи.

Алиса дернулась. Похоже, она успела забыть о том, что у меня есть голос. Виола быстро расписалась в обходном листке, и вернула его мне.

— Здоров, пионэр. — женщина усмехнулась. — Но если что — заходи. И провериться, и просто так. В гости.

А ведь во взгляде — ни грама былой наигранной хищности. Хороший такой, серьезный, жесткий взгляд. Более чем открытый. Ой, не простая это медсестра, даже если опустить небольшое хобби.

Мы вышли из медпункта, и только после этого Алиса расслабилась. Я усмехнулся — чуть-чуть продавим.

— Никогда бы не подумал, что ты такая скромница, Двачевская. В монастырь не хочешь записаться? — девушка возмущенно посмотрела на меня.

Так-так, а ведь кроме смущения есть еще кое-что. В самой глубине глаз, но есть. Капелька страха. Она боится — не Виолы, не намеков на секс — это я бы ни с чем не перепутал. Нет, она боится чего-то другого. Но это связано со мной. Лично со мной? Вряд ли. Значит, с занятой в сценке ролью.

А если подумать... Алиса — совсем молодая девушка, даже скорее подросток. Эпатаж, сверх короткие по местным меркам юбки, подвязаная на манер топика блуза. Она ведь буквально всеми силами привекает к себе внимание — но при любой попытке сблизится отвечает матом и грубостью. Не стерва, та бы внешностью пользовалась. Тогда что?

Да ладно. Это слишком просто, чтобы быть ключом.

— Я — монашка? — Алиса усмехнулась. — Она чуть не выебала тебя прямо на кушетке, а ты даже не попытался уйти. Под первую же юбку залезешь?

Я замер. А вот это было неожиданным. Девушка действительно, по настоящему напряглась, и чуть ли не впервые я видел на ее лице ожесточенное напряжение и... Отвращение?

Наверное, триумф чувствуется как-то похоже. Ключи к этой рыжеволосой пионерке подбирались на порядок быстрее, чем я надеялся.

— Взрослой жещине захотелось подколоть неопытных подростков. — я серьезно посмотрел девушке в глаза. — Я знаю, что такое верность, Алиса. Думай перед тем, как обвинять.

Жестко и резко, почти как пощечина. Если это для тебя важно — ты ожидаешь, что это так же важно для других. И подобный ответ воспримешь куда серьезнее, чем любой другой. В конце-концов, обвинение другому — это всегда обвинение самому себе, оказавшемуся на месте виновника.

Право слово, подстраиваться под нее оказалось даже слишком просто.

— Все вы так говорите. — Двачевская фыркнула, но судя по легкой вине во взгляде и сбившемуся напряжению — пиковый момент кризиса пройден, и пройден правильно. — Пошли уже. Если до обеда не успеем с бегунком — разбираться дальше будешь сам, у меня своих дел полно.

Я улыбнулся. Ну кому ты врешь, дорогая. 'Не успеем' — такие ошибки просто так не совершают. Сама же уже воспринимаешь это как и твое дело.

— Пошли. — в листке осталась только две пустых графы — кружок радиолюбителей и стенгазеты.

По дороге девушка молчала, судя по всему, о чем-то напряженно думая, а я раскладывал по полочкам всю полученную недавно информацию. Двачевская уже показала достаточно, чтобы можно было понять ее основные комплексы, но все-таки хорошо бы погонять ее по еще паре типичных ситуаций — а потом все тщательно записать и обдумать перед сном.

Интересно, а как она отреагирует, если вдруг найдет мой блокнот с записками о ней? Хороший бы поучился эксперимент, жаль только необратимый. Ну и ладно, пока обойдемся без него.

Кружок радиолюбителей встретил нас тишиной и закрытой дверью. Похоже, в нем никого не было. Само здание было преземистым, одноэтажным и изрядно обшарпаным. Оно оставляло странное впечатление — все было довольно старым и далеко не красивым, но более чем крепким и функциональным. Даже скамейка, смотрящаяся откровенно непрезентабельно, была крепкой и удобной.

— Как ты думаешь, где они? — не уверен, кто эти самые они, но сейчас это и не важно. Скоро узнаю.

Алиса села на скамейку рядом, и закинула ногу на ногу. Учитывая минимальную закрытость юбки, чуть более длинной, чем привычные мне мини, и длинну красивых, ровных ног, не пялится было сложно. Но — возможно. В конце-концов, если бы я ловился на красивые ноги и декольте, меня бы тут не было. Отец бы сам удавил — просто из жалости, так как в жизни бы ничего не светило.

— Не знаю. — она покачала головой, хотя явно следила за мной. Все-таки не я один анализирую собеседника, а ей к тому же хочется в очередной раз убедиться в своей красоте. Более чем есстественное желание для девушки-подростка, достаточно неуверенной, чтобы постоянно всем что-то доказывать. И всем — это в первую очередь себе. — Парни на себе еще и кружок стенгазеты тащат.

Тааак. А вот это уже интересно. Не сама стенгазета — здесь это наверняка аналог ведения школьного сайта, но сам факт работы на два кружка. Так просто этим не занимаются — особенно, если увлечен работой в одном из кружков. Если в одного человека я еще поверю, то второй... По дружбе?

— А почему так? — я поощрительно улыбнулся. — Вряд ли им в кайф грузить себя лишней работой.

Алиса задумалась, прижав пальцы правой руки к брови правого глаза. Хороший жест, явно рефлекторный — если бы изображала или косила под распространенный жест, то кисть была бы напряжена куда сильнее. Эх, жаль физиогномист из меня пока не очень — нахватался по верхам, а плотно приступить не успел.

— Шурику просто нравится вести стенгазету. — она покачала головой. Похоже, это не укладывалось в ее голову. — А Сыроежкин — дятел. — прозвучало грустно и удивительно беззлобно.

Хм. Все интереснее и интереснее. Во-первых, вызвано ли ее неприятие просто нелюбовью к работе в кружках, или здесь что-то вроде своего неформального устава, и работать в стенгазете, как и вообще с администрацией — западло, цитируя одного хорошего знакомого. Я бы не удивился, окажись это правдой — какое-то подобие своей культуры у пионеров должно было сформироваться, хотя старшие представители и фактически находятся вне ее и ее правил.

— Дятел? — а ведь сказала ты это с сочувствием, огненная девочка. Чисто женским или личным?

Двачевская вздохнула.

— Электроник влюбился в Женю. — она покачала головой. — А Женя это... Женя, в общем. Сидит в своей библиотеке...

Понятно. Что-то у них там не заладилось — и, судя по словам Алисы, заладиться не могло в принципе. Чем-то особенна эта Женя. Лесбиянка? Или просто ханжа и грымза?

И, значит, болтается бедолага Сыроежкин теперь в кружке стенгазеты, чтобы быть рядом с отвергнувшей его девушкой. Вполне себе обычная и знакомая история. Пожалуй, парню стоило бы уйти в загул, напиться, поболтать с другом или случайным собутыльником о том, какая Женя — сука, и порвать с ней все контакты. Неудавшаяся любовь лечится только так — особенно первая. Но где ж ему напиться, в советском то лагере.

— Понятно. — я кивнул, но отметил грустный тон Алисы. Она ведь реально сочувствует — и завидует. Не по черному, но ощутимо. Это нельзя не почувствовать в тоне и построении фраз.

Девочке хочется любви. Большой и чистой. И желательно — не на сеновале.

Мы помолчали, и через какое-то время к клубу подошел парень в очках, смутно знакомый с линейки. Александр Демьяненко, он же Шурик. Парень открыл здание и впустил нас. Сам по себе кружок радиотехники примерно соответствовал моим ожиданиям. Пара столов, дверь на склад, сейчас открытая и показывающая стену, выделенную под инструменты. Всяческие паяльники, кабели и странные устройства. И пара шкафов, выделенных не понятно под что.

— Чего-то хотели? — Шурик открыл верхний ящик стола, достал оттуда набор для черчения, и внимательно посмотрел на нас. Похоже, он собирался уходить. — Хочешь вступить в клуб, Сергей?

Алиса фыркнула.

— О да, так и горит желанием сидеть целыми днями среди паленой резины в вашем идиотском клубе. — она покачала головой. — Сам то как думаешь?

Шурик спокойно смотрел на меня — похоже, сарказм Алисы его не интересовал, ну, или просто привык.

Парень вообще оставлял о себе довольно приятное впечатление — серьезный взгляд, и почти сияющее в нем сочетание сосредоточенности и спокойствия. Хороший, крепкий взгляд — Шурик явно умел выделять важное, и отсекать всю шелуху. Не слова, а действия. Из него выйдет великолепный инженер или програмист.

Мой подход к жизни и общению прямо противоположен — я как раз и копаюсь в шелухе, занимаясь ее анализом, но это сейчас только в плюс. С этим парнем нам делить нечего — это резко стало ясно. И, скорее всего, с ним вполне можно иметь дело — если четко просчитать и ситуацию, и его действия, разумеется. Хотя манипулировать им придется только опосредованно, через информацию и оговорки. А жаль — комплексы и эмоции в этом плане на порядок удобнее.

— Прости, но нет. Не мое. — я решил сказать немного неподстроенной правды. Иногда это строит делать, хотя бы из разнообразия. — Нужно подписать обходной лист.

Я протянул парню листок, уже слегка помятый. Шурик внимательно осмотрел его и расписался.

— Точно не хочешь вступить в кружок? — он внимательно посмотрел на меня, и кивнул. — Впрочем, ты прав, тебе это не подойдет.

Ого. Или он просто не хочет нового члена в клубе, и спрашивает для проформы, или и правда сумел меня прочитать... Хотя бы отчасти. В любом случае, конкурента в Шурике я все еще не чувствовал — скорее он воспринимался как паралельная прямая — или как там это называлось? Что-то, бесконечно далекое, и с чем мне никогда не соприкоснуться. Что же, каждому свое.

Мы уже вышли из клуба, когда Шурик задумался и остановился.

— Последний пункт в твоем листке — библиотека. — не риторический вопрос, 'библиотека, верно?', а утверждение. И это не экономия времени — эти стиль жизни и мышления. Он уверен в том, что говорит, и не видит смысла в вежливом переспрашивании. — Там сейчас Женя сидит... Если тебе не сложно — не ходи туда.

Шурик совершенно отчетливо просил. Я задумался, и посмотрел на Алису. С одной стороны, роспись в обходном листке — условие вожатой. Конечно, она не может не знать о ситуации с несчастной любовью, и с ней можно договориться... Но это уже мое одолжение Шурику. Я иду на небольшую, почти формальную, жертву, но остаюсь в рамках своих полномочий. Мне ничего не стоит отказать — и я останусь в своем праве.

И ведь жертва формальна только для меня — для кого-то вроде Слави сознательное нарушение правил, даже настолько пустяковое, может значить довольно много.

Я незаметно посмотрел на Алису — в конце-концов, это неплохая ситуация, чтобы подобрать к ней еще один ключик. Замечает ли она вообще подтекст и важность ситуации? Склоняется ли к какому-то решению?

Не понятно. Алиса вообще не смотрела на нас, а значит исходить придется из старых выводов. Ладно, попробуем.

— Девушке нужно побыть одной? — я вздохнул. — Хорошо. — но ты мне должен... Хотя я этого и не скажу, но мы оба это поняли.

Шурик кивнул. Похоже, он и правда осозновал щекотливость ситуации — при том что его прямо это никак не касалось, и он беспокоился о друге.

— До встречи. — парень ушел, а я задумчиво посмотрел на Алису.

Девушка явно погрустнела, и мне захотелось получить хоть какую-то компенсацию за отказ от одной подписи в обходном листке. В конце-концов, я узнал, что Двачевской не чужда романтика, как бы она от нее не отгараживалась цинизмом. Но — проверим.

— Завидуешь? — я понимающе улыбнулся.

Алиса набычилась — именно это слово подходит лучше всего. Смешалась, поняла о чем я — и напряглась.

— Чему? — судя по еще сильнее задравшейся юбке и суровому выражению лица она явно пыталась внушить мне 'не влезай — убьет'.

Жаль только, красавица, что ты для меня если не открытая книга, то вполне взламываемый шифр.

— Женьке. Сыроежкину. — я усмехнулся. — У него — любовь, пусть и неудачная. Цветы, шоколад, серенады под луной. Тисканья и поцелуи в библиотеке.

Алиса напрягалась еще сильнее, а на лицо выползла усмешка. О, разумеется, ее броню это не пробило — но я ведь только тыкаю палочками. Изучаю и присматриваюсь

— И чо? — она усмехнулась. — Думаешь, я дура, которая раздвинет ноги за песенку или даст себя облапать за кустиками?

Разумеется, хочешь. И, разумеется, боишься. Боишься того, что подумают остальные, боишься, что твой тщательно выпестованый фасад хулиганистой и циничной, 'взрослой' девки проломится, и люди смогут заглянуть внутрь. Обычный страх. Обычный комплекс.

Открытые ворота для любого, кто хоть немного понимает психологию.

— Конечно нет, Двачевская. — я улыбнулся. — Ты — уже взрослая девушка, которую такие шалости не интересуют.

Сарказм. Четкий, жирный, совершенно явственный — и тот, на который она не сможет ответить по-другому. Ведь ей придется признать, что она — хочет. Хочет этой самой романтики, цветов и серенад под окнами. И, возможно даже, чтобы ее облапали в библиотеке, если гормоны вложаться в фантазии.

Алиса не ответила — похоже, решила, что не стоит отвечать. И именно в этот миг прозвучал спасительный горн, разбивающий установившееся молчание.

— Обед. — прозвучало довольно пусто. Я кивнул, и мы пошли к столовой — уже не разговаривая.

Мне было о чем подумать и что осмыслить. На счет Алисы еще оставались вопросы, и в ее деле были еще неизвестные комплексы и тригеры, но в целом я узнал о ней достаточно, чтобы... Чтобы что?

Я вздохнул. Я не знал — игра затянула сама по себе, и я играл просто потому, что игралось. Без задних мыслей я делал то, что умею лучше всего — узнавать других людей, строить линию поведения и готовиться использовать их.

Только вот сейчас это оказалось лишено смысла. То, что я вытащил из Алисы, оказалось бесполезно — потому что никакой пользы я изначально и не ждал.

А еще у меня снова начинало болеть под нижним ребром.

Глава 2

А кто эти проститутки и почему они торгуют своим телом? А это практически поголовно голодные и безработные девчонки из Украины, Молдавии и небольших городов России. Работы там нет, промышленность стоит, нет денег, голод. У них просто нет другого пути. Вы, ваша страта, г-н Косухкин, ваше поколение, пришедшее к власти при Горбачеве, обрекло этих несчастных девчонок на такую жизнь. Вы несете за это прямую ответственность. За одно это вы, как поколение, будете прокляты в веках. Все, что вы умеете, как оказалось — это разваливать и разворовывать. Развалили Советский Союз, развалили промышленность, развалили систему образования, развалили систему здравоохранения. Лишили молодежь будущего — подвергли её, по сути, репрессиям. За что? Почему? Я бы понял, если бы вы репрессировали своих врагов — классовых, политических, идеологических. Но вот эти 15-17-летние девчонки, которых вы толкнули на панель, обрекли поголовно на психические заболевания, наркоманию, венерические болезни, СПИД, издевательства и избиения клиентов-садистов из 'новорусской' и уголовной среды, — они-то что вам сделали? Их-то за что?

Александр Тарасов

На обеде я, как и в прошлый раз, сел к Славе. Девушка не протестовала. Она выглядела довольно вымотанной, и я очень отдаленно представляю, к чему ее припрягли в этот раз. Хотя какое там припрягли... Припрягалась. Сама и с песней.

— Привет передовикам труда! — я широко улыбнулся. Надеюсь, фразу я подобрал правильно. — Приятного аппетита.

Славя приветливо улыбнулась, но тут же повернулась, сделав строгие глаза. Где-то слева от меня у выхода из столовой какой-то паренек лет двенадцати смущенно спрятал какое-то насекомое обратно в карман. Похоже, хотел засунуть к кому-то в тарелку. Вот же... Мелочь.

— И тебе. — девушка кивнула. — Как идет первый день?

Она смотрела на меня с явно читающимся в синих глазах лукавством. Похоже, знала что-то. О том, что я взял в сопровождающие Двачевскую? В принципе, да, вожатая могла бы над этим посмеяться.

— Прекрасно. — я улыбнулся. — Приятная компания и хорошие люди.

На обед дали блюда, почти не отличающиеся от вчерашних — картофельное пюре, котлета, свежие овощи и груша на десерт. Сытно, быстро и достаточно вкусно. Самое то, что нужно растущему организму.

— Я рада, что ты нашел общий язык с Алисой. — Славя задумчиво покачала головой. — Это мало кому удается.

Просто не там они ищут, и не то видят... Я вздохнул. Обсуждать кого-то со Славей не хотелось. А Двачевскую — особенно.

Под ребрами ныло странно, рывками, но ощутимо. Не настолько, чтобы идти в медпункт, но достаточно, чтобы было неприятно.

— Славь, тебе помощь ни с чем не нужна? — я прямо посмотрел на нее. Все-таки девушка явно устала, хотя это и не казалось чем-то особенным — это было явно ее привычным состоянием. Просто косы были уложены немного свободнее, чем обычно, а сидела на одном месте она с таким наслаждением, какое можно увидеть только у человека, пробегавшего весь день.

— Ну... Есть кое-что. — девушка внимательно посмотрела на меня. — А почему ты спрашиваешь?

Я только вздохнул. Славя напоминала старших детей из многодетных семей — привыкших заботится о других, и совершенно забывших о том, что ее, вообще-то, можно получать.

— Мне больно видеть тебя настолько усталой. — я улыбнулся. — Это лагерь для отдыха, между прочим.

Славя смутилась. Эх, девочка... Ну вот зачем тебе это все?

— Я не... — она вздохнула. — Ладно. Ольга Дмитриевна попросила подготовить площадь к завтрашним танцам.

Ого. Здесь еще и дискотеки проводят? Конечно, вряд ли тут будет хотя бы стробоскоп, но дать молодежи потанцевать... Хорошая идея для обычных пионеров, ужасная — для омег. В любом случае, меня это сейчас не особенно касается.

— Перетащить оборудование? — я внимательно посмотрел на нее. — Слаавь, только не говори мне, что таскала колонки. Они же килограммов двадцать весят!

Я их видел, пока был в клубе с Мику, и весили они на вид очень порядочно. Самая большая микроэлектроника в мире!

Девушка потупилась.

— Я не одна... — я улыбнулся. В этот момент Славя выглядела настолько мило, что не улыбаться не получалось.

— Вот именно. Не одна. — я внимательно посмотрел на нее. — Если вожатая подкинет работы — выдергивай меня, хоть бы и ночью. Вместе справимся быстрее.

Она кивнула. Похоже, предложение показалось ей неплохим.

— Хорошо. — девушка встала из-за стола — мы доели одновременно. — Тогда сейчас пойдем к радиолюбителям, нужно гирлянды забрать.

Интересно, а что они там забыли? Обычно же подобное имущество хранится на складе. Или раз электроника — то пусть и лежит у электронщиков? Надо будет спросить.

— Хорошо. — я кивнул, и мы вышли столовой. Я выдохнул — лопатки царапнул взгляд Двачевской. Она явно заметила нас двоих, но... Мне было как-то плевать. Пусть думает, что хочет.

Живот под ребрами ныл равномерно сильно, но никак не отзывался на случайные нажатия, и боль не менялась ни сидя, и стоя, хотя, будь это проблемой с внутренними органами, разницу от сгибания-разгибания мышц я бы ощутил.

— Все в порядке? — Славя, похоже, что-то заметила.

Я задумчиво посмотрел на нее и улыбнулся.

— Да, более чем. — забавно, но рядом со Славей боль стихала. Похоже, я действительно недооцениваю силу гормонов. — Пойдем?

Но черт побери, нужно провериться у Виолы. Это действительно уже не шутки.

— Пошли. — во взгляде Слави все еще была подозрительность, но она не стала возражать.

И ведь вряд ли это гастрит или язва... Не знаю почему, но я был в этом до странности уверен. Как и в том, что Виола ничего не найдет. Все-таки фантомная боль — не то, что можно лечить. Особенно в девяностых годах двадцатого века.

* * *

— Скажи, Славя... — я вздохнул. Ее присутствие одновременно будоражило и заставляло чувствовать себя как-то муторно. — Вот кончится лагерь, в следующем году — школа... Кем ты хочешь стать? — типичное 'когда вырастешь' на язык не ложилось — мы то уже выросли.

Девушка задумалась и улыбнулась. Она всегда улыбалась — и, что самое удивительное, почти никогда не дежурно. Славя была искренней, но при этом ничуть не язвительной. Тот редкий человек, в чьих устах даже жесткая правда не будет казаться опустошающей.

Какую жизнь ты для себя хочешь, солнышко?

— Краеведом. — Славя задумчиво кивнула. — Да, наверное.

Я вздохнул. Краевед... В понятной мне интерпретации — эколог. Это будило только две ассоциации — с умирающими, закрывшимися музеями да ООН с ее извечными экологическими инициативами, неизменно вредными. Как сказал один хороший знакомый: 'Экология — подстилка политики'.

— А почему? — вряд ли она понимает, что такое экология в ее коммерческо-юридическом разрезе — с экологическими фильтрами, совершенно такими же, но более дорогими, с нормами по сливу отходов и извечной истерикой на счет глобального потепления и вообще окружающей среды, с помощью которой можно было забить в общественном плане любую корпорацию или политика. Это — грязь моего времени, слишком увлекшегося популизмом.

— Сначала я подумывала стать ветеринаром — чтобы зверей лечить. Но потом решила, что лучше лечить не одного волка, а делать так, чтобы его было не от чего лечить. — глаза Слави горели воодушевлением. Девушка была полностью уверена в своем выборе и была счастлива, предвкушая плоды будущей работы. Я вздохнул, спрятав лицо в ладонях.

Не будет ведь никакого краеведчества, Славя. Заповедники растащат под застройку элитных коттеджных участков, лесопилок и охотничьих угодий. Но тебя это волновать уже не будет, потому что через четыре года уже никому не будут нужны экологи — и ни зарплат, ни рабочих мест просто не останется. Государство, резко ставшее из условно общественного частным, решит, что никакие экологи ему не нужны, как и врачи, учителя и шахтеры.

В конце концов, вымрет миллионов сорок — ну и хер с ними. Они не вписались в рынок.

— А почему не врачом? — я старался говорить так же, но, судя по изменившемуся взгляду Слави, у меня это не особенно выходило. — Людям тоже помощь нужна.

Девушка улыбнулась — успокаивающе, хотя и с долей непонимания. Разумеется, солнышко. Откуда тебе знать, что бродит в голове у внезапно помрачневшего пионера?

— Врачей и без того достаточно. — Славя покачала головой. — К тому же, я всегда хорошо чувствую себя на природе.

Я кивнул — это было заметно. Здесь, на берегу лесного озера, она смотрелать совершенно органично. И луч заходящего солнца, заблудившийся в золотых волосах, только подчеркивал это. Красива — чертовски, до головокружения красива.

— Сереж? -до меня донесся голос слегка смутившейся Слави. — А кем ты хочешь стать?

Я дернулся. Похоже, пялился я на нее слишком долго.

— Прости, залюбовался. — я покачал головой. А кем я хочу стать? Такого вопроса в жизни передо мной не стояло. Семье был нужен специалист в менеджменте, и за мое обучение были готовы заплатить — вопрос закрыт. А здесь... А здесь вопрос о желании вообще не стоит. Постапокалипсис — не лучшее время для хотелок. — Меня всегда увлекала экономика. Наверное, чем-то по этой части.

Отчасти это было правдой — экономика все действительно всегда была интересна. Не столько в плане того, как заработать, сколько о том, как устроен мир. Товары, кредитная система, биржи, налогообложение, сама сущность денег и финансов — это и есть основа всего, что окружает человека.

— По стопам отца? — голос Слави звучал понимающе, а я только с трудом удержал себя от того, чтобы вскочить. Откуда она знает, кто мой отец?

— Да, пожалуй. — я кивнул. Не знаю, что она там знает, но это было бы неплохо выяснить. — Кстати, какие планы на завтра?

Славя задумалась. Похоже, вспоминала планы Ольги.

— Танцы будут вечером... — она покачала головой. — Аппаратуру Мику настроит сама, так что мы должны будем только донести и установить.

Понятно. Значит, день возни на площади... Не особенно приятно. Но, учитывая то, что Славя заниматься этим будет в любом случае, а таскать грузы я ей не позволю... Ладно.

— Тогда после завтрака начнем. — я вздохнул. — Кстати, а почему танцы решили провести посреди недели?

Судя по всему, что я знаю, это было странно. Обычно такие ивенты проводят на выходных.

— Хотели в прошлое воскресение, но что-то сломалось в аппаратуре. — Славя покачала головой. — Уже починили, так что решили провести сейчас.

Хм. Звучало достаточно логично. Но не нравилось мне, как мнется Славя — похоже, о чем-то она еще не рассказала.

— Все в порядке? — учитывая то, что к мероприятиям она относилась как к чему-то личному, скорее всего ожидаются проблемы.

— Не совсем. — девушка вздохнула. — Нужен ведущий. Я думала попросить Мику, но ей хочется потанцевать, да и в будке она сидеть не будет.

А значит, тебе придется взять это на себя. И ведь потанцевать хочется, верно?

— Понятно. — я задумался. — Какие кандидатуры еще есть?

Славя забавно поморщилась, приложив ладонь к виску. Похоже, не я один когда думаю, делаю так.

— Алиса... Наверное. — она покачала головой. — Но я не уверена, что ее выйдет хотя бы затащить на танцы, не то, что вести их.

Хм. Ожидаемо — Алиса явно была не из тех, кто будет что-то делать для публики.

— А зачем ее затаскивать? Не хочет — не надо. — мне было откровенно непонятна ее цель. Ладно бы хотела разбить комплексы Двачевской, но она же вроде бы и сама неплохо проводит время.

Славя странно посмотрела на меня.

— Танцы — мероприятие коллективное, и на нем должны присутствовать все. — в ее голосе было столько уверенности, что я только вздохнул. У всех свои недостатки, в конце концов.

— Как скажешь. — я улыбнулся. — Постараюсь уговорить Двачевскую. Или Мику.

Славя кивнула. Похоже что именно на такую реакцию она и рассчитывала... Хотя чего еще ждать в ответ на слегка завуалированную просьбу о помощи?

— Кстати о танцах... Я ведь могу рассчитывать на один? — несмотря на то, что говорил я спокойно, внутри меня потрясывало.

Дьявол. Никогда ведь не нервничал, разговаривая с девушкой.

Славя внимательно посмотрела на меня, и кивнула.

— Только на один? — голос мягкий, а глаза — смеются. Что же ты со мной делаешь...

— На сколько позволишь. — я улыбнулся и поспешил перевести тему до того, как ситуация станет совсем неловкой. — Так что, на сегодня все дела сделаны?

Девушка задумалась, и кивнула.

— Почти. — она вздохнула. — Вожатая просила закрыть лодочный причал. Обычно его закрывают в десять, но я хочу еще кое-что сделать, так что...

Я кивнул. Мне было даже интересно, чем она так хотела заняться после ужина, что решила закрыть все дела до него.

— Если хочешь — я могу закрыть. Мне по пути, сама понимаешь. — в конце-концов, прятать лодки на ночь — довольно умное решение. Заплывет еще посреди ночи пионер куда не стоит, и ищи потом труп. — Или вместе сходим?

Славя задумалась. Было видно, что ей неловко отказывать, но и что-то ей нужно было сделать.

— Закрой сам, пожалуйста. — наконец, она ответила.

Я улыбнулся и взял отцепленный от огромной связки ключ — Ольга и правда отдала своей заместительнице свою связку.

— Хорошо. Увидимся на ужине.

Девушка ушла куда-то в сторону площади, а я двинулся к лодочному домику. Конечно, был соблазн подсмотреть, куда именно она пошла, но я удержал себя в руках. Захочет — сама расскажет.

Ужин представлял собой... Ужин. Примерно то же самое, что на обед, только с осточертевшим компотом. К тому же только сейчас я понял, что меня ломает от отсутствия компьютера или телефона. Социальных сетей. Да просто интернета, черт побери! Сквозь современного человека ежечасно проходит такое запредельное количество информации, что оказаться без нее просто немыслимо. И все же, я оказался. И теперь регулярно ловлю себя на том, что пальцы сами по себе проскальзывают в карман, ища в нем то, чего там быть не может, и не будет ближайших лет десять. В лучшем случае.

Я вздохнул, прикрыв ноющие глаза руками. Мне нужна книга. В идеале — сложная, но интересная. Чтобы загрузить мозг до нормы. Иначе я начну думать о том, о чем думать не стоит. Например о том, какого хрена меня вообще занесло в эти времена.

— Что-то не так? — на меня посмотрели удивленные глаза. Похоже, вздохнул я слишком громко.

— Славя, солнышко, не знаешь, где тут можно раздобыть учебник по экономике? — я покачал головой. — Я совсем подзабил на подготовку.

И мне будет реально интересно почитать о том, как устроена эта мифическая страна. Судя по тому, что я слышал — тут выстроили какую-то чудовищную альтернативную экономику. Судя потому, что она развалилась спустя семьдесят лет — уж очень альтернативную, правда.

Девушка рассмеялась.

— Попроси у Ольги. Она сама сейчас в университете учится, должно что-то быть. — она задумалась. — Еще в библиотеке много книг, но не знаю, о чем они. Их все равно никто не читает.

Я кивнул. Оно и понятно — кто будет грузить себя учебой на курорте. Только такой извращенец, как я.

— Спасибо за совет, спрошу. — я кивнул девушке, и вздохнул. Все-таки я порядочно устал за день.

Лодочный домик встретил меня тишиной, лунным следом на озере и странным чувством умиротворения. Вздохнув, я аккуратно разложил форму на стуле и столе. Утюга и гладильной доски тут, разумеется, не было, а искать общественную прачечную мне было крайне лень. Так как уже была ночь, и на озере никого не было — никто не мог мне помешать расслабиться перед сном.

Вода была очень теплой, еще теплее, чем вчера, и я расслабился, уйдя глубоко под воду и позволяя телу привыкнуть к теплой воде. Не ванна, конечно, но как же расслабляет. То, что нужно перед сном. Хотя, опять же, ложиться спать с мокрыми волосами...

Вдоволь наплававшись, я все-таки лег спать. Завтра, как ни крути, будет тяжелый день. Мало того, что подготовка к танцам займет в лучшем случае полдня на солнцепеке, так еще и Алису нужно будет уговорить подиджействовать. Все — спать. Я подумаю об этом завтра.

И господи, как же хорошо, что тут еще нет интернета.

* * *

Я проснулся от крика, и только потом понял, что этот крик — мой. Изорванный кусок обшивки, пробивший живот. Самолет, рухнувший в океан и разлетевшийся на ошметки от удара. Дикая, сводящая с ума боль в порванном желудке, почему-то не ослабленная адреналином. Больно. Черт побери, как же больно.

Вздох. Слабый, глубоко вдохнуть не вышло — уж слишком сильно болело под ребрами, там, где еще секунду назад торчал кусок обшивки самолета. Постепенно сердце успокаивалось, и я смог встать. Так, простынь — повесить сушиться, если постирать не выйдет. Мокрая от пота насквозь, выжимать можно. Теперь... теперь — в душ. Душа нет, точнее он далеко. Значит — в озеро.

За ночь оно остыло, но так даже лучше — прохладная вода остудила разрывающуюся голову.

Превосходно. Теперь — переодеться. Белье чистое, форма условно не грязная, время — пятнадцать минут до горна, если верить невесть откуда взявшемуся чувству времени. А теперь — заткнуться и пойти на разминку. Рефлексировать на счет недавней смерти я буду позже. А точнее — не буду.

Зарядка... Алиса, как и всегда, заспана и непонятно, чем занималась всю ночь. Сыроежкин — уныл и грустен, что логично — в первый раз отшили. Упражнения проходили мимо головы, и в голове царила блаженная пост-травматичная пустота, как если бы я хватанул сотрясение. Глаз выцеплял отдельные детали, вроде искусанных ногтей на правой руке Двачевской, но не охватывал картинку целиком.

'Хорошо же тебя приложило'

Хорошо. А скоро приложит еще сильнее — ведь кроме зеркала препаратов от фантомной боли еще не придумали. Умирать вообще чертовски вредно для здоровья, особенно когда тело это помнит. В деталях помнит. До каждой гребаной порванной клеточки.

К черту. Все равно линейка кончилась, и все уже разошлись.

— Эй, Алиса! — я почти выдохнул это в лицо сонной девчонке. — Нужно поговорить.

Тяжелое, слегка пьяное веселье. Прокатывающееся болью в проломленных костях, в охваченным перитонитом кишечнике, засраном каловыми массами. Не моем — и моем одновременно.

А еще я знаю много умных слов.

— Чего тебе? — злой, жесткий, разочарованный взгляд. Ты ведь взбешена, Двачевская. А почему?

Я ухмыльнулся.

— Скорее чего 'тебе'. — злость. Приятная, обжигающая, и такая знакомая. — Смотришь, как на врага народа.

Усмешка. У нас обоих — кажется, еще миг, и на губах появится пена. Потому что боль всегда переходит в агрессию. Потому что доминант всегда давит доминанта.

— Я на тебя вообще не смотрю, кретин! — а в глазах — обида. Кристально чистая, только немного смешанная с непониманием. — Какого хрена тебе вообще надо?

Резкий рывок — девушка пытается стряхнуть мою руку со своей. Ухмылка — и нихера не происходит. Потому что я сильнее, дура. Рывок — и малолетку впечатывает в дерево, а руки задираются за голову, с кистями в одной ладони.

'Потому что нехуй одевать одни обтягивающие шорты с топиком без белья'

— Про сегодняшние танцы знаешь? — ухмылка. Я приблизился — не прижимаясь, но лицом к лицу, вдыхая запах.

А на лице у девчонки — оскал, немногим уступающий моему. Кажется, еще немного — и она взорвется, раскидав кровавые ошметки по всей полянке.

— А ты меня пригласить решил, еблан? — глаза горят, а вместо слов — шипение. И как только язые не прикусила. — Хуй те...

На лицо сама собой вылезла усмешка. Это лечится — ударами по почкам, а потом голове — аккуратно, чтобы не попортить личико. Жаль только, что я сюда не раскладывать ее пришел.

— Не надейся. — легко сжать руку, сжимающую ее кисти — до покраснения и тихого шипения. — Кто-то должен крутить пластинки. И кто-то — это ты.

А ведь на личике — разочарование. Как же, ее, такую красивую, и не пригласили, хотя она и собиралась отговариваться до последнего. Какое, сука, удивление.

— И схуяли я должна соглашаться? — наглый, жесткий взгляд. Так и хочется приложить лицом о ствол, а еще сильнее — ответить.

Но мы ведь не горячие мальчики, верно?

— Потому что я так решил. — улыбка. Уже не оскал — мы ведь приличные люди. — И потому что так ты сможешь покрутить нормальную музыку, а не ту хуету, что ставят каждый раз.

А ты, девочка, если не рокерша, то близко — слишком рано ты повзрослела, не приобретя мозгов, чтобы не заслушиваться рассчитаной на именно таких идиотов музыкой. И на гитаре любительски ты играешь совсем не просто так.

Прогибайся — иначе мне придется тебя сломать.

— Я не хожу на танцы. — легкое, уже почти пропавшее сопротивление. Уязвленная гордость, нашедшая подкинутую лазейку, вцепилась в нее зубами. Ты ведь не на детские танцы пойдешь, а покрутить ту музыку, которая нравится именно тебе. И совсем не потому, что тебя заставили. Вовсе нет.

— Значит, сделаешь исключение. — я улыбнулся, и легко сократил дистанцию до совсем минимальной. Губы застыли напротив губ, и я прекрасно чувствовал ее дыхание. — Жду на танцах в десять.

Резко расцепить руки — и отойти. Резким шагом, не убегая, но достаточно быстро, чтобы она не успела прийти в себя. Не сможешь ты пересилить себя и не прийти — ведь сначала тебе придется мне отказать. А догонять для того, чтобы сказать, как кто-то тебе безразличен... Она слишком горда для этого. И умна, возможно.

А еще я успокоился достаточно, чтобы спокойно прийти на завтрак и даже что-то съесть. В конце-концов, то, что мой кишник нашпиговало осколками, еще не повод сдохнуть от голода. Да и блевать я не должен. Вроде бы.

На завтраке я сел к зеленоволосой девочке. Продолжать общение с Алисой сейчас не стоило, я и без того ее загрузил, а больше свободных отрядных столов не было.

— Ты не против, если я сяду? — от визита в музыкальный клуб по бегунку остались только мимолетные воспоминания, так что я начал нейтрально. В конце-концов, знаю я о ней довольно мало.

Девушка улыбнулась.

— Со мной мало кто хочет садиться, так что садись конечно! — она дернулась. — Ой, я не имела в виду, что ты из тех мало кого, но...

Скорость речи зашкаливает — и явно отстает от мозга. И ведь это не ее родной язык, и это чувствуется — регулярно не хватает дыхания на окончание фразы, и случайные паузы из-за недостаточного словарного запаса. Знакомо.

— Я понял, Мику. — не стоит ей так уж волноваться. — Приятного аппетита.

Девушка... Хотя какая она девушка, девочка, не смотря на возраст, ярко улыбнулась.

— Спасибо! И тебе. — в ее тарелке не было рыбы, но насыпана двойная порция пюре. Забавно — похоже, не один я не люблю местную кухню. Она поймала мой взгляд и улыбнулась еще шире.

— Я люблю пюре. Особенно с котлетой — забьешь, перемешаешь, посолишь — вкусно. Но не с рыбой, они ее портят. Как так можно готовить рыбу? Хороший же продукт, но... — девочка осеклась. Господи, да с какой же скоростью ты говоришь? — Но можно же приготовить вкуснее!

Конец получился смазанным. А ведь ты комплексуешь, девочка. Точнее, не столько комплексуешь, сколько хочешь поговорить — и от этого постоянно совершаешь ошибки. Перегибаешь, слишком сильно волнуешься, пытаешься вместить все, что хочется сказать, в одно предложение — пока тебя слушают. В какой же изоляции ты росла, интересно.

Предположительно — похожую на мою.

— Можно, но им за это не платят. — я вздохнул и покачал головой. — Кстати, меня попросили подготовить технику к сегодняшним танцам. Не знаешь, там все очень плохо?

Мику улыбнулась, засмеявшись в кулачек. Правильная реакция. Сергей, можешь поставить себе зачет по мимике. А потом выбросить зачетку нахрен, потому что в главном ты только что провалился.

— Техника тяжелая. — девушка кивнула. — Но я недонастроила вчера, совсем чуть-чуть, но нужно будет правильно подключить, и...

Я кивнул. Все с этим понятно — сделано чуть меньше, чем ничего, а что сделано — сделано не так, и проще переделать. Ну, в том числе за этим меня и послали. С работой разобрались, изучаем девушку дальше. Даже не палочкой — так, простенькое прощупывание. Уж очень не хочется ее трогать.

— И много ты в своем клубе сидишь? — неловкая, кривоватая реплика — то, что ей нужно сейчас. Говорить выверенными значениями можно только с тем, кого изучил.

— В целом — да. — грусть ясная и четкая, как и смущение. А теперь сложим два и два... — Но зато я всегда рядом с инструментами! Если мелодия придет в голову, я всегда могу ее записать.

Бинго, девочка-оркестр. И мелодии придумываешь, и играешь на куче инструментов, и поешь на крайне высоком уровне... Это ведь вовсе не пластинка была, когда мы с Алисой в клуб зашли. Сама пела, верно?

— Ты случайно профессионально этим не занимаешься? — укол в молоко — и попадание. Слишком четко у тебя дернулись плечи, слишком явно погрустнела уперла взгляд в пол.

— Да. — Мику покачала головой. — А это очень заметно?

Что бы ответить... Само по себе, если не присматриваться...

— Очень. — я улыбнулся. — Ты слишком красиво поешь и играешь, чтобы это не стало профессией.

Мику вздохнула.

— Это же ничего не меняет, да? — да ты же сейчас заплачешь, милая.

Я вздохнул. Расчет окончен — слишком легкой оказалась загадка, слишком уж активно мне впихивали ключ от нее. Японка, певица-профессионал... Это, знаете ли, приговор. Потому что контракт, и золотая изоляция. Очень удобная, очень профессионально сделанная клетка. Мне вот интересно, малыш, чего стоило твоим родителям отправить тебя в советский лагерь, да и в лагерь вообще? Точнее, кем они стали, что смогли потянуть такое.

— Нет, Мику. — я покачал головой. — Тут все равны.

Просто некоторые — равнее других. Все, как завещал товарищ Оруэлл, запрещенную книгу которого я в детстве спер из настольного ящика отца, взяв очень случайно забытый ключ.

Мы еще немного поболтали перед тем, как разойтись, но мне на ее счет уже практически все было ясно. Вопросы, правда оставались. И главный из них — 'что с этим делать'?

* * *

Техника оказалась даже тяжелее, чем я думал — одни колонки весили килограммов под тридцать, и были жутко неудобными для переноски, а нормальную тележку, похоже, зажмотили. Давать Мику таскать тяжести я не собирался, к тому же девушка и без того была загружена работой — это от меня требовались только мышцы, а от нее — мозг и умения. В общем и целом, за пять ходок от музыкального клуба к площади мы все-таки справились. Потом технику требовалось настроить, но пока этим занималась Мику, у меня неожиданно появилось свободное время, так что я решил помочь Славе. Девушка говорила что-то про гирлянды, так что я пошел в то место, где они храняться.

— Что значит еще ничего не готово? — мягкий голос Слави, теперь явно с трудом удерживающейся от того, чтобы закричать, я услышал задолго до того, как вошел в клубы радиолюбителей.

— Извиняюсь, но это не моя вина — я уже сто раз говорил, что гирлянда сломана. — похоже, Шурик уже привык отбиваться от чужих претензий, потому что голос был более чем спокойным и даже пофигистичным.

— Из-за чего весь сыр-бор? — Славя и Шурик резко обернулись, почти пронзив меня взглядами, и я поднял руки в защитном жесте. — Технику на площадь перетащили, Мику сейчас настраивает.

Вздохнув, Славя кивнула и улыбнулась.

— Хорошо. — она покачала головой. — Проблема в том, что кое-кто только сейчас сказал, что гирлянды порвались, и подвел коллектив!

Шурик вздохнул.

— Славя, как ты думаешь, я маг или чародей? Гирлянды порвались в труху, перепаять не выйдет. Не за день, по крайней мере. — было видно, что признавать свое бессилие ему неприятно.

Я задумался. Так, значит гирлянды... Погодите-ка. А ведь на прошлых танцах и электроника поломалась.

— Шурик, а что случилось с гирляндой? — мне даже стало интересно.

Парень мрачно посмотрел на меня.

— Ураган случился. — он вздохнул. — Технику почти залило, повезло еще, что убрать успели и не сгорела, а гирлянды мало того что изорвало, так еще и залило. Там одна целая лампочка на десять разбитых.

И наверняка косяк это общий, но виноватых нет — прогноз не удался, что тут сказать. Хотя интересно, кого в стрелочники назначили.

— Понятно. — я кивнул. — Гирлянды отменяются. — я присмотрелся к оборудованию клуба. Огромное количество пояльников, лампочек... Стоп. Лампочек? — Шурик, сколько времени тебе надо, чтобы спаять из лампочек что-то, отдаленно похожее на светомузыку?

Провода у них есть, лампочки тоже, спаять в подобие гирлянды с фильтрами... Не стробоскоп, конечно, и не диско-шар, но за неимением лучшего — сойдет.

— Часа три, может немного больше. — он задумался. — Нужно будет собрать еще пару частотных фильтров, один сглаживающий...

Я окончательно перестал понимать, что он говорит, но раз говорит уверенно — пусть.

— Я в технике не то что ноль, а отрицательная величина. — я покачал головой. — Так что— для дилетантов. Что тебе нужно из того, чего тут нет?

Шурик, явно уже ушедший в себя, раздраженно посмотрел на меня.

— Достань ярких лампочек, чем ярче, тем лучше. — он задумался. — И покрась как минимум в два цвета. Только чтобы краска свет не гасила!

Два... Мда. Не густо. Но какие еще красители я тут найду? Зато дешево и сердито.

— Понятно. — мы переглянулись со Славей, и пошли к выходу. — Сделаю.

Шурик только кивнул, уже что-то чертя в блокноте. Было понятно — его лучше не отвлекать. Талант погрузился в работу.

— Славя, знаешь, где тут можно надыбать ламп? — девушка недоуменно на меня посмотрела.

— Надыбать? — черт. Совсем забыл следить за речью — я бы еще на луркоязе говорить начал.

— Достать. — я покачал головой. — Прости, жаргон.

Почти вырвалось привычное 'сленг', но это прозвучало бы еще более неуместно.

— На складе точно есть запас. — Славя задумалась. — Ольга сейчас занята, так что просто скажем ей вечером.

Логично. Вряд ли она будет протестовать против нецелевого использования ламп — срыв мероприятия она не одобрит с куда более высокой вероятностью.

— Тогда я пока сбегаю за марганцовкой и зеленкой. — они то в медпункте точно должны быть. — Встретимся у клуба, сразу и покрасим.

— Хорошо. — Славя кивнула и ушла на склад, а я побежал в медпункт. К счастью, до него было не особенно далеко — к площади, и повернуть налево. Лагерь, при всех своих размерах, был построен по довольно простой схеме, и, взяв за точку отсчета пощадь, заблудиться в нем было почти невозможно. Конечно, дома было удобнее, благо каждая улица и авеню пронумерованы, но и так не плохо.

Медпункт, небольшое, крепкое здание был, при всех своих плюсах, маловат и крайне хреново оборудован. Десять коек, дверь в личную комнату медсестры, рабочий стол, заваленный бумагами и запоминающийся только огромным количеством ящиков. Радует разве что биксы, да и сам столик с инструментами — видно, что подбирались любовно, с толком и растоновкой. Жалко только, что все закрыто по ящикам и прикрыто, ничего толком не рассмотреть, но я поробую. Шприцы радуют — полный ассортимент игл и насадок. А еще — пинцеты и скальпели. Красота. Из заметного оборудования — весы, наклееный на стену ростометр, да пара стоек с колбами и препаратами. Разве что освещение хорошее, но... Ладно. В общем и целом — хорошо. Красиво так, со вкусом и пониманием обставлено. Даже ларингоскоп вон лежит. А еще радует чемоданчик под столом — крепкий, стальной и явно правильный. Даже интересно, что именно в нем хранится. Вряд ли особые ампулы, скорее нормальные хирургические инструменты на крайний случай. Я еще не видел местную медсестру, но я ее уже уважаю.

Только тут до меня дошла одна странность. Собственно, это все хорошо, даже очень, но где, собственно, дефибриллятор? Как бы я не разглядывал кабинет, самой рутинной и необходимой машинки не находилось. Или это действительно глубокое средневековье, или его просто засунули куда-то далеко. В любом случае, мне что-то резко расхотелось делать глупости. Тут ведь даже нормальной реанимации не будет, похоже. Так и закопают, если мне вдруг сильно не повезет.

— Нравятся мои инструменты, пионер? — сзади раздался бархатистый, но при этом очень приятный, голос.

Я вздрогнул и повернулся. Женщина лет тридцати пяти на вид, не больше, внимательно смотрела на меня, улыбаясь краешками губ. Верхние пуговицы и медицинского халата, и одетой под него блузы были расстегнуты, открывая более чем прекрасный вид на грудь, да и сама по себе одежда, явно специально ушитая, как перчатка облегала женскую фигуру. Я выдохнул, с трудом оторвал взгляд от того, что под него намеренно подставляли, и заставил себя смотреть ей четко в глаза — не ниже и не выше.

— Да, ... — я не знал отчества Виолы, так что замялся. — Крайне. Всегда увлекался медициной.

Женщина прищурилась, и я внезапно почувствовал себя разложенным на операционном столе. Разобраным на части, но до безобразия плохо анестезированным.

— И поэтому так пялился на мой ларингоскоп? — женщина усмехнулась.

— Угу. — я вздохнул, но все-таки спросил. — А остальной набор?

Да хоть бы и трубка, не говоря о большем. Виола усмехнулась, и покачала головой.

— Там, где надо. — женщина снова улыбнулась. — Так зачем пришел, пионер? Со здоровьем проблемы, или так, меня навестить?

Я выдохнул. Находясь рядом с ней было сложно думать и не краснеть — слишком многозначный взгляд, слишком открытое декольте. Гормоны берут свое, так или иначе.

— Нет. — я все так же смотрел ей четко в глаза. — На прошлых танцах сломались гирлянды, нужна марганцовка и зеленка, чтобы покрасить лампочки.

Розоватый и зеленый... Господи, подобное решение, все-таки, слишком сердитое. Даже для лагерного подобия дискотеки.

— И чем ты докажешь, что марганцовка тебе нужна не для... Шалостей? — я поперхнулся. Последнее слово звучало так, словно я у нее просил клофелин. Причем уже нанесенный на тряпку.

— Я... — а никак. Только если выдергивать Ольгу, и доставать через нее, но это время и куча ненужных телодвижений. Да и вряд ли она так уж сильно верит, что я буду использовать марганцовку для такой придури — возраст не тот, однако. Значит... — Доказать не могу, но могу отработать.

Виола усмехнулась и потянулась, теперь уж совсем откровенно. Дьявол, я краснею — и это настолько естественный процесс, что не получается даже взять себя в руки. Биохимия, гребаная биохимия.

— Хорошо. — женщина усмехнулась, и одним резким движением достала из ящичка два пузырька. — Отработаешь... Завтра, сразу после завтрака будешь тут. Посмотрим, чем ты там интересуешься. Свободен.

Голос женщины резко потерял игривые нотки, и я смог толком прийти в себя и, кивнув, вышел из кабинета. Дьявол... Это было слишком. С трудом представляю себе, что именно ей от меня понадобится, скорее всего проверит, могу ли я в простейшие перевязки, и посадит на проходной — благо, опыт уже был. Но черт побери...

Ладно. Сейчас главное — подготовиться уже к этим долбаным танцам. Интересно, Славя уже закончила, или у нее, как обычно бывает в таких ситуациях, форс мажор? Будет очень весело, если на складе лампочек не окажется.

* * *

— Значит, ты из Норильска? — я отчаянно напряг знания по географии великой и неделимой. Получалось что-то за краем света, в северном ледовитом океане и как-то связанное с Чернобылем. Где средний срок жизни — лет тридцать, промышленными отходами загажено все, что не взорвано, а остатки местной фауны, еще способные дышать остатками воздуха, жрут тех, кто рискнул выйти из города без автомата.

Мда. Мне действительно стоило меньше читать лурк.

— Ты ведь не знаешь где это, правда? — Славя тяжело вздохнула. Похоже, постоянно обьяснять одно и то же ей уже надоело.

Я смущенно покачал головой.

— Где-то очень, очень на севере. — интересно, там есть белые медведи? — Там еще добывают никель, да?

Про никель я точно помнил — как-то запомнилось, похоже, чисто на ассоциации. Славя, вздохнув, махнула рукой.

— Да. — похоже, ей очень хотелось сьязвить, но она сдержалась. Все-таки стереотипы такие стереотипы. — Там.

— И ты там постоянно живешь? — кажется, я начинаю понимать, почему ей так нравится лагерь, и откуда такая радость при виде нормального, не замерзающего озера.

Самый северный город — это там, где вечная мерзлота, снег, морозы, полярная ночь, длящаяся месяцами, и промышленные отходы, которые по чистой случайности не радиоактивные. Наверное, ад у скандинавов выглядит как-то так.

— Да. — девушка улыбнулась. — Точнее, большую часть года — летом уезжаю в лагерь.

Да, совершенно искренняя радость Слави и любовь к даже самым простым вещам становилась куда понятнее. После ночи длинной в пару месяцев кто угодно будет рад солнцу... Даже если после этого солнце не садится все те же несколько месяцев. Северная девочка, что тут сказать. Да и загорела она явно не просто так — скорее всего первую пару недель с солнца не вылезала, и кожа просто устала сгорать, начав, наконец, загорать.

Хм. Да и любовь к природе... После того техногенного апокалипсиса, что устраивают тяжелые производства, любой проникнется любовью к природе и нормальным, не мутировавшим зверушкам.

— Понятно. — я кивнул. — И как там жить?

Славя задумалась и замялась. Похоже, ее разрывало между местячковой гордостью и матом. Как сказал один умный человек — 'мечта каждого норильчанина — свалить из города куда подальше '. И я ее прекрасно понимаю — самому довелось в свое время пожить месяцок в Пекине, а ведь там проблема была только в смоге и безумном количестве людей.

— Холодно. — девушка обезаруживающе улыбнулась. — Зима очень долгая, к тому же производства довольно грязные, но зато мы делаем важное дело для страны.

Я улыбнулся. Чего-то такого он нее и стоило ожидать. Конечно, можно поддразнить, спросив, не против ли она оттуда уехать навсегда, но я этого делать не буду. В конце концов, каждый имеет право на гордость.

— Ты говорила, что у тебя есть младшие братья? — мне и правда было интересно. Славя, со всей своей ответственностью и любовью к детям, смотрела на них как-то... Привычно, что ли. Будто следить за ними в лагере — рутина.

— Да. — девушка улыбнулась. — У меня три младших брата и сестренка — только в школу пошли.

А родители, значит, инженер и школьная учительница. И пять детей, из которых старшей — семнадцать лет. Значит, через четыре года ей будет двадцать один год — совсем уже взрослая, четвертый курс университета. Жаль только, что университета не будет — потому что он закроется от безденежья. А если не закроется, то времени посещать его у нее не будет — как-никак в семье четверо детей, которых нужно чем-то кормить и во что-то одевать. И отрезать бы хвост, как попавшая в капкан ящерица, сбежать, хоть куда-то, оставив родителей наедине с их проблемами — но ты ведь этого не сделаешь, солнышко. А значит новое время ударит по тебе сильнее всего. По тебе, и таким как ты. Слишком хорошим, слишком добрым, и при этом слишком, непозволительно беззащитным.

Я ведь вспомнил, с чем именно у меня ассоциировался норильский никель. А точнее — Норникель. А еще точнее — старые добрые залогово-кредитные аукционы. Прохоров и Потанин. Такие хорошо знакомые, почти родные фамилии. Вот мы и встретились, Владимир Олегович. Снова.

Если напрячься, я даже вспомню его лицо — как-никак, видел его, хоть и издали. Мужчина средних лет, с четкими залысинами и небольшим пучком волос ближе ко лбу. Серые, почти голубые глаза, жесткий, но уже не острый взгляд. Кажется, он тогда был зампредом правительства РФ, хотя зачем ему сдался этот пост, я не слишком понимал. Похоже, просто из сентиментальности и ностальгии по старым временам — в конце-концов, надзаконный статус он получил и так.

— Понятно. — я улыбнулся. — А твой отец там работает постоянно, или сменами?

Может у вас и не все потеряно. Норникль ведь — это такое кладбище. Симпатичное, северное, даже украшеное — но кладбище. С годовыми задолжностями по зарплате, почти сдохшими поставками, летящей к дьяволу инфроструктурой, почти полным отсутствием обортных средств и целенаправленно загоняемым в гроб градообразующим предприятием — ведь для выставления на торги он хотя бы номинально должен стоить минимум, желательно набрав долгов на две собственных стоимости. А потом с баланса можно и нужно скинуть чуть больше, чем всю городскую инфраструктуру, и получить резкий рост доходов — и политический капитал. Красивая, даже немного изящная схема.

Жаль только, что абстрактные циферки в бумагах о невыплатах зарплат сейчас смотрят на меня до одури красивыми и веселыми синими глазами.

— Постоянно. — девушка улыбнулась. — В следующем году должны дать новую квартиру.

Я вздохнул. Что же тебе сказать, солнышко? Что вы получите вашу квартиру, что твой отец еще долго будет работать и получать свою честную, сравнительно высокую зарплату, за свой труд и испорченное здоровье?

Или все-таки правду? Что завод скоро, через каких-то пять лет, пойдет по пизде, что работа резко кончится вместе с зарплатами, а 'инженер' резко станет синонимом нищеброда? Что четверо детей из счастья и части семьи станут балластом и гирей, тянущей на дно? Что тебе еще повезло — немного, самую малось повезло, что ты успеешь повзрослеть и созреть до той минуты, когда тебе придется выйти на панель, чтобы накормить младших, и ты не испытаешь того, через что пройдут двенадцатилетние проститутки со всего союза и, возможно, даже твоя младшая сестра?

— Сереж? — Славя внимательно, непонимающе посмотрела на меня. — Что-то случилось?

Я покачал головой, и постарался улыбнуться. Получилось плохо — не в последнюю очередь потому, что мои побелевшие от напряжения пальцы сдавили лампочку настолько сильно, что она с грустным позвякиванием вылетела из железного крепления.

— Все хорошо, Славь. — я вздохнул. — Все просто отлично.

И пусть для тебя все так и остается. Солнечная девочка из солнечного времени, сохранившая теплое сияние даже в снегах крайнего севера. Жаль только, что-то, что не смог погасить север, погасят люди. Но пока — все хорошо.

А как сделать так, чтобы это хорошо таки и не прекратилось для хотя бы одной солнечной девочки я еще подумаю. Хорошенько так подумаю. В конце-концов, в буре, в которой рушатся империи, всегда есть место для одного маленького домика, который она не затронет. А кому его хозяину пришлось заложить душу, чтобы так и оставалось — кто его знает. Найду кому.

— Пошли отнесем лампочки Шурику. — я улыбнулся девушке. — Кажется, они уже высохли.

Вдоль парковой скамейки стоял целый ряд выкрашенных в розовый и зеленый лампочек — на вид больше сотни. Шурику точно хватит. А если нет — покрашу еще, благо это можно было бы сделать и просто обмакнув все сразу, но Славя настояла на тащтельности и одиночном подходе к каждой.

— Хорошо. — девушка кивнула, и мы, собрав уже высохшие образцы в коробку, пошли к клубу радиотехники.

Впереди обед и танцы. А потом — четыре года на раздумья. Четыре мирных, хороших года. В которые я что-нибудь придумаю. Для начала — как отогнать призрак Сонечки Мармеладовой. Затем — как сделать то же самое для кого-то, кроме самой Слави. А дальше... А что дальше — я еще спланирую.

Легко это — планировать. Особенно, если знать всех действующих лиц. Жаль только, что от перестановки слагаемых сумма не меняется.

И итог — тоже, сука, не меняется.

* * *

Так как у меня выдалось свободное время, я решил зайти в библиотеку. Конечно, вряд ли в лагерной будет что-то особенное или хотя бы интересное, но как минимум учебник по марксизму, или как там местная идеология называется, заваляться должен. Вообще, я ожидал, что в лагере будет какой-нибудь политрук, но, похоже, что тут этим не грузили. Даже немного жаль — все равно через четыре года эта система рухнет, погребая под собой все живое, а так получилось бы почувствовать местный колорит в безопасных дозах.

Сама библиотека оказалась, уже привычно, маленьким одноэтажным зданием с пристройкой-складом. Окна заклеены изнутри картоном, а само здание почти тонет в зелени. Чертовски мирное и спокойное местечко. Внутри же... Было тихо и пахло пылью напопопам с не высохшим клеем. В глазах тут же заболело от количества красного — советская символика свисала флагами со шкафов, висела плакатами на стенах, сверкала в свете ламп красным корешком Большой Советской Экнциклопедии в нескольких даже не томах, а полках, находящихся на самом видном месте — верхней части центрального шкафа. А так все было вполне обычно — несколько столов и стульев для желающих почитать прямо тут, и огромный шкаф с карточками. Я то думал эта система давно уже ушла... Ах да. Точно. Это же и есть прошлое.

На центральном столе, со стоящей на нем картонкой с надписью 'Старшая по библиотеке' и заваленном книгами до совершенно неприличного состояния спала девушка. Черные волосы средней длины, одна прядь волос выбивается вверх. На глазах очки, причем, похоже, она принципиально не снимает их даже перед сном. Могу понять — сам был таким же.

Мне от нее, по большому счету, ничего не было нужно, так что я тихи обошел девушку, подойдя к книжному шкафу. Такс, целых десять томов. Будем надеяться, что тут будет то, что мне интересно. На первый взгляд энциклопедия радовала хорошим, толковым, хотя и тяжеловесным языком и перегруженностью. Ну, для начала, классика — капитализм.

Основное противоречие капитализма между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения его результатов порождает анархию производства, безработицу, экономические кризисы, непримиримую борьбу между основными классами капиталистического общества — пролетариатом и буржуазией — и обусловливает историческую обречённость капиталистического строя.

Я фыркнул, и зажал себе рот, чтобы не заржать совсем уж откровенно. Нет, то, что капитализм обречен, это верно — так же, как было обречено натуральное хозяйство. И когда-нибудь он, безусловно, отомрет — лет так через тысячу точно. Но вот с непримеримой борьбой составитель ошибся — викторианская эпоха благополучно прошла, большое, человеческое спасибо всевозможным социал-домократам и техническому прогрессу в частности. Работник всегда предпочитает повышение зарплаты бунту, выходной — стачке, а соц. пакет — забастовке.

Не там, совсем не там Маркс искал классовых врагов. Найти, и уж тем более обьявить вражду между мозгом и легкими одного организма извечной и неискоренимой, это постараться надо. Хотя... Из девятнадцатого века это действительно было совершенно не очевидно.

Такс, что там дальше? А ведь неплохо. Узковато, но для энциклопедии история возникновения капитализма показана довольно-таки полно. Я даже удивлен, думал знаменательным овцам, съевшим людей, будет уделено на порядок больше внимания. Хотя отсюда, как ни крути, уже очень близко к луддитам.

Читать, в общем и целом, было интересно. Огромное количество моментов были спорными, многие вызывали смех, но если выбросить всю идеологическую мишуру и попытки авторов предсказать будущее, результат получался вполне себе неплохим. Хорошая, тщательно написаная энциклопедия. Переписать бы в чисто научном стиле — и цены ей не будет.

На самом деле читать было даже больше, чем забавно. Там, где авторы и составители видели проблему, я помнил найденное современниками решение — все-таки разница в тридцать лет в современном обществе очень значительна. Болезненная фиксациях на средствах производства, которые при нормальной кредитной системе может выкупить любой профессионал, не говоря уже о венчурных инвестициях и прочих гаражных бизнесах. Тотальное отрицание частной инициативы и всех форм предпринимательской деятельности, вводящее меня в ступор, какой-то фееричный бред с планированием народного хозяйства, мутный настолько, что понимая каждое отдельное слово я совершенно не приближался к пониманию всей фразы... Сжав ноющие виски, застонал. Я в общих чертах понимаю, как экономика будет работать через десять лет. Я понимаю, как она работала сто лет назад. Но что за систему построили тут — я не понимаю.

Так. Ладно. Пытаться понять строение экономической системы по энциклопедии — та еще глупость, хотя с капитализмом это в общих чертах и работает. Похоже, они наворотили что-то настолько сложное, что без специальной литературы не разобраться.

Вот хорошо с нормальной экономикой — Ли Куан Ю уже все сделал, по факту — написал своим примером учебник по реформированию государства и построению рыночной системы. Так ведь нет — нужно было построить что-то совершенно запредельной сложности, для поддержания чего необходимо... Стоп. Сколько министерств? Да тут опечатка. Какие к дьяволу почти девятьсот? И что еще за Госкомитеты? Ну ладно, посчитаем в каждой республике как отдельный орган — хорошо. Допустим их даже не нормальные пятнадцать, а двадцать, округлим. Хотя какой может быть МИД у части союза я не очень понимаю, НО — допустим. Двадцать на пятнадцать — триста. Хорошо, это с запредельным запасом на всевозможные раздувания штатов. Триста. В голове не укладывается, но допустим. Откуда взялись еще шестьсот? И как эта страна не развалилась к дьяволу на первом году существования?

Даже если допустить, что в одном министерстве работает всего сто человек, не больше и не меньше, то на выходе это уже девяносто тысяч чиновников. Вроде бы не самая большая цифра на двести с чем-то миллионов населения, но что-то я дико сомневаюсь, что сто — это хотя бы сотая часть от реального.

А ведь еще есть какой-то госплан... Господи, я или разберусь в этом, или сойду с ума. Потому что этот шизофреничный конструкт работать, как ни крути, не должен. Но проработал же он как-то целых семьдесят лет... Значит, я где-то ошибаюсь, или в книге и правда опечатка, и министерств, ну как максимум, триста.

В любом случае, нужно поподробнее узнать у Слави... Хотя нет, нельзя вылезать за пределы — я, в конце-концов, для нее местный пионер, который должен хотя бы в общих чертах понимать, как функционирует его государство. Значит все-таки одолжу у Ольги учебник по политэкономии, или как она там называется. Там этот феномен должен объясняться подробнее. Надеюсь. Хотя... Интерес все равно чисто академический — эта долбанутая система, как ни крути, полетит к дьяволу через четыре года, и на ее месте будут строить привычную, нормальную экономику рыночного образца. Точнее, пытаться строить, но это уже дело третье.

Вздохнув, я отложил томик энциклопедии в сторону и аккуратно поставил обратно на полку. Вопросов меньше не стало — наоборот, теперь я вообще не понимал, как это все, черт побери, работает. И это печалило — капитализм то имеет в себе предельно простую и понятную структуру. А тут... Что-то сверхсложное. И как, спрашивается, полуграмотные рабочие и крестьяне могли породить такого монстра?

Кстати, а и правда, как? Не может быть сложно то, что можно обьяснить просто. Значит — включи голову, Сергей.

Поставим мысленный эксперимент. На дворе конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Страна — полуфеодальная, где первичное накопление капитала проходило со скрипом, а нормальных банков так и не появилось. Инвестиции, если я не ошибаюсь, заграничные процентов на девяносто так точно. Хорошо, сделаем поправку на возможную ошибку — иностранные инвестиции составляют семьдесят процентов. Значит большая часть прибыли уходит инвесторам, с этим понятно.

Итак, начало двадцатого века. Нормального рабочего законодательства нет, да что там, первые фабрики только строят, так что все плюсы дикого капитализма на лицо. Никаких выходных, отпусков и пенсий, рабочий день по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, рабочей силы из-за начавшейся урабанизации — завались. Ситуация типична, ненависть к капиталистам понятна. Вопрос — как из нее выросло то, что выросло?

А ведь легко и просто. Итак, страна ввязалась в две разгромные войны, отгремела первая революция, временное правительство ничего не решило... И началась гражданская война. Кто там в правом углу ринга? Красные, большевики, хотя смутно понимаю, откуда взялась эта кличка. И из кого они состоят? А из все тех же вчерашних крестьян и рабочих. Одни ненавидели остатки феодализма, то есть, как подсказывает энциклопедия, помещиков, другие — только-только родившуюся буржуазию, то есть выжимавших из них все соки владельцев фабрик. На дворе — война, но оружие нужно производить или как минимум откуда-то доставать.

Итак, мы имеем людей, которые предпринимательскую деятельность ненавидят, и ненавидят заслуженно. Более того, в условиях войны всех со всеми частное предпринимательство и было то невозможно — какое там предприятие откроешь, и что будешь производить, когда все вокруг горит. Значит, нужно было что-то создавать централизовано, обьединять крестьян в единые формирования, а рабочих — в единые производящие комплексы, снабжающие напрямую армию. Чтобы все работали, как в последний день, потому что он и правда может стать последним. Отсюда — предельное упрощение системы управления, да и в целом директивная схема руководства — правительству понятно, что нужно делать, и предприниматели не нужны — система слишком простая. Теория принимается? Допустим.

Итак, на выходе из гражданской войны мы имеем огромное количество агрокомплексов и промышленных предприятий, заточенных под производства предельно простой, жизнено важной продукции. Запрет на частную хозяйственную деятельность под запретом — что логично. По хорошему, его надо бы снять — самый тяжелый период прошел, и можно строить нормальный капитализм, но... Что-то тут пошло не так. А что? Думай, Сергей.

Итак, связь дат. Гражданская война кончилась на рубеже двадцатых годов. В тридцать девятом началась вторая мировая. Около девятнадцати лет на развитие — к которому у союза уже были танки и умеренно развитая тяжелая промышленность. Как это вышло?

В принципе, это возможно. Если экономику не выводить из кризисного состояния, а вдавливать ее еще глубже — то есть перебросить вообще все свободные ресурсы на строительство тяжелой промышленности и прилагающихся к ней отраслей. Значит, вряд ли тут был рынок — он очень плохо сочетается со сверхконцентрацией ресурсов, если она выражается не в загноблении налогами до критического уровня. Значит — предприятия строили директивами и внешнеэкономическим принуждением. Окей, допустим, выглядит складно.

И что же мы имеем на выходе? А имеем мы командную экономику, в которой правительство само решает, что и как строить, фактически сведя промышленность к двум-трем приоритетным отраслям. Хорошо. Система умеренной сложности, ресурсов крайне ограниченное количество, все понятно. Как-никак, страна прошла сквозь сильнейшую мясорубку в истории человечества. И из этого следует следующий этап — восстановление.

Стоп. Только не говорите мне... А ведь выглядит складно. Значит, году к пятидесятому страна со сложившейся за десятилетия перманентного кризиса командной экономикой оказалась там, где командная экономика не работает. В мирном времени, в котором не нужно торопиться, и нет точной возможности подсчитать необходимое количество ГСМ, стали или одежды, которую нужно изготовить.

И они не стали придумывать ничего нового. Судя по списку министерств, в котором есть даже 'министерство заготовок' и 'министерство технических культур', правительство решило поступить так же, как поступало в военные времена — лично указать, где, сколько и чего нужно произвести. Создав титанический, безумно переусложненный, и распадающийся на запчасти аппарат, пытающийся контролировать экономику, вместо того, чтобы открыть рынок — и дать системе регулироваться самостоятельно.

Впрочем, остается вопрос, как именно это продержалось на протяжении почти сорока лет, а не рассыпалось спустя год. Скорее всего я в чем-то ошибаюсь, в чем-то достаточно серьезном. Ну, или они вообще никак не переходили на гражданские рельсы, и по инерции клепали военную технику по отработанным производственным циклам, пока это не надоело вообще всем. Тогда все становится реалистичнее.

— Эй, ты там заснул? — я услышал женский голос. — Хочешь спать — вали в свою комнату. Тут я отсыпаюсь.

Я оторвал от глаз руки, и повернулся. На меня смотрела местная библиотекарша, причем с явной агрессией. Девушка оказалась невысокой, но достаточно симпатичной. И, хотя за толстыми линзами очков глаз почти не было видно, я все-таки разглядел карий цвет.

— Прошу прощения. — я улыбнулся. — Не сплю, усиленно думаю.

Девушка подозрительно посмотрела на меня, и покачала головой.

— Читательский билет оформлять будешь? — она достала из картотеки какой-то листок бумаги, и что-то написала в паре пустых граф. Дату, что ли.

— Да, пожалуй. — я снова улыбнулся. Девушка, при всей ее грубости и ершистости, вызывала легкую симпатию. — Сергей Белов.

Она кивнула, и заполнила остальные графы. Как оказалось, билет был простым белым листком бумаги, сложенным углом. В левой странице — номер и личная информация, в правой — график работы и правила библиотеки.

— Не подскажешь чего-нибудь почитать по экономике? — я снова улыбнулся. Слегка виновато, но не профессионально — учитывая, что она постоянно работает с людьми, вряд ли не сможет различить дежурность в улыбке. — В университет в следующем году, хочу заранее подготовится.

Девушка задумалась, и пробежалась взглядом по полкам. Мимо советской энциклопедии он проскользил с некрываемым отвращением — похоже, ее заколебало собирать и протирать эти десятки томов, пусть тут и не полная коллекция.

— Капитал сойдет? — судя по тону девушки — это была шутка. — Ладно, студент, держи.

Она достала откуда-то из дальнего шкафа небольшую, но обьемную книжку с надписью 'Политическая Экономия. Учебник'. Год издания — 1954, старовато, но мне особенно новый и не нужен. Моя ж ты прелесть! Больше никаких мысленных построений на догадках, только факты, пусть и подретушированные!

— Спасибо! — я действительно был благодарен. Книга была засунута так далеко, что сам бы я ее не нашел, даже если бы стал специально копаться.

Девушка очень удивленно посмотрела на меня.

— Знаешь, ты первый человек на моей памяти, который радуется учебнику. — она покачала головой. — Все, книгу получил, вернуть к концу смены.

Судя по взгляду — это меня так вежливо послали. Ну и ладно — что я хотел, я уже получил. Не буду навязываться, тем более что моей компании и не жаждут. А лучше укроюсь в лодочном домике, и хорошенько закопаюсь в учебную литературу — дико интересно, угадал я в своих догадках, или нет.

Прогремел горн, сообщая о том, что надвигается обед. Черт. Вот так всегда — только найдешь по-настоящему интересную вещь, так тебя от нее отвлекают. Ну и ладно, еда — это в любом случае хорошо. Да и Славя там будет, опять же.

Мир стремительно начинал играть новыми красками.

* * *

Послеобеденный лагерь встретил меня слабым дуновением теплого ветра, птичьим пением и тихими гитарными переборами. Не знаю, почему меня потянуло к эстраде — наверное, просто захотелось прогуляться, не углубляясь при этом в лес. Лагерь ведь, на самом деле, не так уж велик. Или на пляж, или в лес к озеру и ямам для костров.

Вздохнув, я сел тихо вошел на трибуну, сев на скамейку во втором ряду. Место было совершенно не удобным, и если бы мне не было так лениво — я бы давно уже ушел. Но здесь была тень от деревьев, теплый воздух и музыка, между прочим, очень и очень неплохая. Я открыл глаза и посмотрел на сцену. Да, все верно — играет Алиса. Закрыв глаза, отставив левую ногу назад, и очень характерно держа гитару — поддерживая бедром снизу, раз в несколько секунд рефлекторно дергаясь. Похоже, привыкла носить с ремнем, или всегда играла сидя.

Девушка играла для себя, и явно даже не подозревала о существовании других слушателей. Вот и узнаем, истинная ты привереженка любительской игры, или просто слишком зажата. Как отреагируешь на то, что тебя слышали, дорогая? Будешь смутишься, будешь ждать похвалы, или наоборот, никак не отреагируешь? Насколько много в тебе уверености? Песня кончилась, и я сделал пару хлопков, скорее обозначая аплодисменты, чем реально хлопая — не будем раскрывать карты раньше времени.

Девушка дернулась от неожиданности, и в меня уперся мрачный взгляд.

— Белов... — моя фамлия от нее прозвучала, словно оскорбление. Не то, чтобы мне привыкать, но забавно. — И долго ты тут сидишь?

Так, обед закончился около получаса назад, ее на нем не было, значит играть она может с момента нашего разговора, плюс минус час. Сама девушка выглядит довольно усталой, к тому же по лбу течет струйка пота, но сейчас очень жарко, так что не фактор. Можно соврать, просто чтобы оценить ее умение разбираться в чужих словах, но не буду.

— Последнюю песню. — я почти искренне улыбнулся. — Прекрасно играешь.

Разумеется, не настолько хорошо, как Мику, но этот укол оставим на будещее. И как же ты отреагируешь на похвалу? Зажмешься, уйдя в отрицание? Съязвишь, нарываясь на комплименты? Или примешь ее спокойно? Алиса слегка смутилась. Она, конечно, постаралась это скрыть, но микромимику от меня не спрячешь.

— Я знаю. — она покачала головой. — Чего хотел?

Я вздохнул. Алиса напоминала ежа — симпатичного, рыжего ежа с ржавыми колючками. Интересно, она вообще умеет быть расслабленной, а не судорожно бить на каждый взгляд?

Агрессия, конечно, штука полезная, но так становится слишком легко перегореть.

— Вариант 'просто поговорить с красивой девушкой' ты во внимание не принимаешь? — ну давай, отреагируй. Покрасней, выпяти почти открытую грудь еще сильнее, пошло съязви — прояви защитную реакцию. Дай еще чуть-чуть данных для анализа.

Алиса оказалась умнее. Она просто фыркнула.

— Мы уже разговариваем. — девушка внимательно посмотрела на меня. — Так чего ты хотел?

Я вздохнул. Похоже, придется сразу перейти к делу.

— Ты готова к танцам? — я внимательно посмотрел на нее. — Я не собираюсь за час перед стартом бегать по всему лагерю и искать тебя.

Алиса задумалась. Было очевидно, что ей очень хочется меня послать, но ситуация была против нее — я мог давно сказать вожатой, что она вызвалась стать ведущей, а учитывая симпатию и, подозреваю, особую ответственность за Мику Ольги, вариантов у Двачевской не остается. Она и так ходит по краю, с ее то поведением и манерой одеваться, от которой хочется только завалить ее прямо на сцене.

— В чем твоя выгода? — девушка подозрительно посмотрела мне в глаза. — Я не верю, что такой, как ты, будет что-то делать просто так. И тем более — организовывать детские танцульки.

Я задумался. Гм. А ведь, и правда, какая?

Алиса напряженно смотрела на меня, явно думая, соглашаться или нет — причем соглашаться по настоящему, чтобы действительно принимать участие, а не прогибаясь под давлением.

— Если я скажу, что это сложный план, чтобы потанцевать с тобой, ты что ты сделаешь? — я широко улыбнулся, пытаясь спрятать за улыбкой растерянность. Ведь я и правда не понимаю, за каким хреном мне сдались эти танцы.

Mein Gott, 'захотелось' — это достаточная мотивация?

— То я рассмеюсь тебе в лицо. — Алиса явно напрягалась, и от этого стала выглядеть только заманчивей. Похоже, ей очень не нравился ход, который принял разговор. Ой ли? Я ведь тебе не противен, дорогая, совсем нет, этого нельзя не заметить.

Значит, или меня элементарнейшим образом разводят на дальнейшие действия и признания, или кто-то тут врет самому себе. И этот кто-то — не я. Таким образом...

— В таком случае мы посмеемся вместе, и дружно пойдем выбирать музыку. Вместе. — я улыбнулся еще шире, и сделал последний ход. — Я ведь не знаю, какая именно музыка тебе нравится.

Шах и мат, дорогая. Если бы я не умел вывернуть почти любую ситуацию в выигрышную — дорогой отец бы меня уже удавил, и зачал кого-то поспособнее и умнее. Так что думай, будто все, что я устроил, было для того, чтобы тебе не пришлось танцевать под какое-то дерьмо. Думать вообще полезно, Алиса. Кто знает, что еще ты мне припишешь — я не знаю деталей твоего дня. Теории заговора ведь так хорошо подтверждаются, если ты сам ищешь им подтверждения.

— Я... — девушка замялась. Похоже, так на ситуацию до этого она и правда не смотрела. — Хорошо. Пошли.

Я кивнул, и улыбнулся — все-таки я правильно сделал, не оставив все на самотек. Все-таки искать ее прямо перед танцами было бы крайне неудобно, и, самое главное, это было бы прямой ошибкой организатора. Конечно, никто таких полномочий мне не давал... Но если бы каждому руководителю их давали, то никакого Союза так никогда бы не получилось.

Осталось только понять, зачем я на самом деле начал всю эту историю. Не для того же, чтобы потанцевать с Алисой, верно ведь?

* * *

Вечер был теплым и томным. И я даже не знаю, что из этого меня радует больше. После того, как Шурик допаял светомузыку, стало понятно, что на этом украшения и закончатся. Не считать же за них деревья, в самом деле.

Я сидел, прислонившись лбом к прохладному зеркалу. Голова отчаянно ныла, будто в сосуды насыпали игл и хорошенько так встряхнули. Все-таки мои глаза получили многовато солнца за последние пару дней, и теперь сообщали мне об этом. Ничего, привыкнут и подстроятся. Конечно, под ребром тоже саднит... Но уже как-то плевать. Фантомная боль — не та вещь, с которой можно бороться.

'Все нормально, все с тобой нормально.'

Я вздохнул, и посмотрел в зеркало. Из глубин стеклянного мира на меня смотрело усталое, потрепанное лицо с заострившимися будто от недельного недосыпа скулами. Коротко постриженные волосы, светлые, но далеко не блондинистые, падали на лоб, регулярно забиваясь в глаза. Славный малый — не хватает только пустой бутылки на заднем плане.

Ладно. К дискотеке нужно подготовиться не только морально. Что там в шкафу? А, форму сразу к черту. Прийти танцевать в пионерской форме могла бы местная библиотекарша, но никак не я. А не идти... Что я, зря весь день носился, что ли? Да и Славя, опять же.

В шкафу висели джинсы, вроде даже с каким-то лейблом, пара рубашек, майка и что-то, похожее на рубашку, но уплотненное и с парой нашивок на плечах. Значит... Ай, плевать. Джинсы и белая рубашка, это, как минимум, удобно.

— Сереж? — в дверь осторожно постучали. — Ты готов?

Голос знакомый до дрожжи в ногах. Аккуратный, деликатный, но уверенный стук.

'А разве она не должна была собираться...'

Ах да. Это же Славя — с нее станется еще и самой пробежаться по домам всего отряда, проверяя готовность. Самое забавное — при таком уровне ответственности у нее еще остаются силы быть девушкой, а не надсмотрщиком неясной половой принадлежности. Или это я просто так загоняюсь, а на самом деле она пришла напомнить именно мне?

— Да. — я улыбнулся. Вымученно и слабо, но улыбнулся. — Когда танцы начнутся?

Девушка переплела две косы в одну, теперь мягко падающую на спину. И выглядело это... Интересно. Из одежды — легкомысленный голубой сарафанчик со странным растительным орнаментом, подпоясанный чуть более светлого оттенка поясом. Все это ей шло, разумеется. Просто есть такие люди, которые даже в мешке с дырками для рук и опоясанные веревкой будут выглядеть прекрасно.

— Уже начались. — девушка лукаво улыбнулась. — Но пока что там танцуют дети.

Я кивнул. Значит, часам к десяти мелочь разгонят спать, и последнему школьному году дадут отдохнуть. Забавно, но меня всегда расстаривала такая несправедливость — детишки специально готовились, примерно себя вели, чтобы им дали потанцевать, как взрослым, а тут гляди, какое разочарование.

На площади уже было шумно — созданная нашими стараниями светомузыка работала на полную мощность, а огромные, но удивительно низкокачественные для такого размера, колонки транслировали какую-то русскоязычную музыку. Новую для меня, но уже мне совершенно не нравящуюся.

— Не нравится музыка? — Славя улыбнулась.

Мы сели на скамейку у площади, скрытые листвой и кустами от чужих взглядов.

— Плохо понимаю, как под нее можно танцевать. — нет, я мог танцевать и под Manowar, и даже под Сабатон, смотря сколько и в каком порядке выпито, но тут ведь предлагали танцевать на трезвую голову. — Надеюсь, будет много медленных.

И что ведущему дискотеку дятлу хватит ума убраться вместе с подопечными, в конце-концов я верю в Ольгу. Она не допустит совсем уж кошмарной музыки — ей тоже ее слушать, в конце-концов.

— Детям нравится. — голос Слави был каким-то странно веселым, но в то же время меланхоличным.

Я кивнул. С этим и правда было сложно поспорить — детишки и правда радовались жизни, даже не пытясь танцевать попарно. Ничего, это придет — еще четыре года у них есть. А там... Кто его знает, чем это для них закончится. Не всем же умирать, в самом деле.

Наконец, прозвучал горн, и музыка затихла. Вожатые, явно радостные от того, что рабочий день закончился, мягко, но уверенно и почти пинками строили и уводили по домикам своих подопечных — вечер для них уже кончился. Оставили только избранных — как я понимаю, самых старших и снискавших доверие. Все равно вожатые вернутся на площадь через минут десять, как обьявят своим отбой — они тоже люди, и хотят отдохнуть.

Вскоре Мику проверила аппаратуру, глухо выматерившись, а иначе с такой интонацией не говорят, на японском, и поправила пару кабелей. Шурик перенастроил свою импровизированную светомузыку, и вечеринка продолжилась — хотя все еще без алкоголя, но став на порядок уютней и тише.

— Потанцуем? — первая же песня оказалась достаточно медленной, чтобы приглашение не казалось страным. Конечно, после полных ночных клубов, все это казалось тихим и даже слишком спокойным, но мне и не хотелось быстрой музыки.

Хотя джаз бы не помешал.

— Давай. — Славя улыбнулась, и вложила свою руку мне в ладонь. Та оказалась мягкой и теплой.

Мы вышли на площадь одними из первых, кроме нас танцевала только несколько пар вожатых других старших отрядов, и, судя по их взглядам, давно и крайне близко знакомых. Знакомых по отряду, кроме Шурика и Мику, пока не было. Хотя... На самом краю площади, у деревьев сидела... Черт. Как же ее зовут то... Лена, что ли.

— Знаешь, мне давно хотелось спросить... Как тебе в лагере? — я улыбнулся, смотря ей в глаза — хотя и было совершенно ясно, что под сарафаном нет ничего лишнего. — Я имею в виду, ты столько работаешь... Тебе не одиноко?

Черт, она ведь даже не накрашена. Так странно — девушка на дискотеке, и ни грама штукатурки. Но огромные синие глаза от этого глубины ничуть не потеряли. Парадокс. Да и само лицо... Загорелое, однозначно смпатичное. Маленькие губы. Нос средней курносости.

И — без макияжа. Дьявол, я залипаю.

— Немного. — девушка грустно улыбнулась. — Но тут хорошо.

Разумеется, после вечной мерзлоты и чуть-ли не кислотных осадков. Хотя... Только ли в этом дело?

— Понимаю. — я кивнул. Сердце колотилось все быстрее, безо всякого толка ускоренно перекачивая насыщенную выделевшейся химией кровь. Ноги дрожжали, и дьявол, я порой ненавижу свой организм. Просто человеческий организм. — А ты уже нашла себе кого-то?

Ну почему она не накрашена, а? Это такой трюк, чтобы отвлечь меня? Или она просто принципиально не красится?

— Я... — она покраснела. — Что ты имеешь в виду?

Я вздохнул. Ненавижу признания, ненавижу танцы, и как же меня бесит реакция собственного организма. А еще я не могу оторвать взгляда от чистых, без единой крупицы блеска или помады, губ.

Сергей, ты фетишист. Косметический. Ты видел девушек с полным макияжем, видел без. Ты всяких видел. Какого хрена тебе сдалось это лицо, а?

— Парня. Молодого человека. — я улыбнулся. Одними губами, как это совершенно профессионально делала Виола. — Или как это еще называется?

Я тороплю события. Но... Черт, если да — так будет лучше для нас обоих. Перестанем тратить время друг друга. В конце-концов, точки над и лучше расставить зарание.

— Я... — Славя покраснела. — Я думаю, мне еще рано. Сначала нужно отучится, и...

Кажется, я фыркнул. Кажется — потому что мне и вправду было смешно. Потому что это такой прекрасный, правильный, синечулочный ответ, что хочется смеятся. Потому что на мгновение я увидел себя — того, старого, еще не получившего в бок железку. Полгода сидевшего над учебниками, чтобы сдать экзамены и вылезти из ссылки, в которую сам себя и загнал. ' — Мне еще рано — сначала нужно...'. Ведь это чертовски верно.

Сначала закончить универ, попутно получая рабочий опыт, после этого первые годы впахивать, устраивая карьеру, потом научится искать выходные, и понять, что сил в них хватает только на сон. Безусловно правильная, корректная и верная социальная лестница, в которой, словно в аквариуме застывают люди до тридцати. А там уже и поздно, и другие дела появляются. Вот и ходят до тридцати одинокие мальчики и девочки, так ничего и не испытавшие, чтобы потом познакомиться, кого-то наспех родить и снова сесть за работу.

А те, кто плюет на карьеру, и останавливается, загребая впечатления, так и остаются ни с чем — потому что ты или работаешь, или живешь. А быт, скорее всего, так и разрушит несложившуюся ячейку общества.

Наверное, мне даже стоит быть благодарным будущему за то, что в нем нет и не может быть никакой стабильности. И бессмысленно цепляться за учебу или работу — все равно скоро рухнет вся система, а собирать осколки можно и на пару с кем-то.

— Можешь не беспокоится на этот счет. — я улыбнулся. — Прогуляемся к озеру?

Медленная мелодия кончилась, и на ее место пришла какая-то странная, похожая на помесь рока с попсой, мелодия. Судя по выражению лица Слави — танцевать под это ей тоже не хотелось.

— Пошли. — девушка кивнула, и почему-то ничуть не протестуя против моей руки, взявшей ее под локоть.

У озера было тихо. Переливающаяся серебром в лунном свете вода тихо набегала на берег, разбиваясь волнами о песок. Где-то за нашими спинами гремела музыка, тут уже едва слышимая и почти не мешающая. Я просто шел по берегу, аккуратно поддерживая под локоть Славю, и наслаждался теплым ветром, и волнами дрожжи, бегающими по спине.

— Красивый вечер. — я улыбнулся. — Знаешь, мне всегда казалось странным то, как быстро идет время. Только вчера еще была школа — а пройдет лето, и мы пойдем в институт. Как-то не верится даже.

Славя задумчиво кивнула.

— Да. Время летит. — она вздохнула, и с какой-то грустью посмотрела на меня. — Смена ведь закончится через пару недель.

И ты отправишься обратно домой, в вечную мерзлоту и тундру, к постоянным выбросам газа, и огромному количеству обязанностей в доме.

— Как ты выдерживаешь, Славь? — я прямо посмотрел ей в глаза. — В доме четверо детей, родители все время на работе... Ты вообще отдыхаешь?

Девушка вздохнула, и посмотрела мне в глаза. Уже без улыбки, искренней, но уже почти приросшей к лицу. Просто посмотрела — прямо, устало и с грустью.

— Как-то. — она вздохнула. — Знаешь, Сереж, здесь, в лагере, я не просто отдыхаю — здесь и дышется по другому. Тут ты свободен — от себя, от других... Даже Ольга не столько работает, сколько наслаждается. — а ты — работаешь, хотя можешь и отдыхать. И не нужно рассказывать, как все прекрасно в семье — не может не быть проблем среди пяти детей и двух родителей, особенно в таком городе.

Я вздохнул. Ничего ведь не станет проще, Славь — с университетом, готов поспорить, городским, к семейным проблемам добавится еще и усиленная учеба, которая так и останется бесполезной.

— Давай сделаем что-нибудь глупое? — я улыбнулся как-то даже неожиданно для себя.

— М? — Славя недоуменно посмотрела на меня.

Я только покачал головой. Мы сели у самого края озера, и волны разбивались прямо у наших ног, а головы как-то вдруг оказались рядом.

— Ты работаешь круглые сутки. Сначала дома, потом здесь. Учеба, помощь родителям, планы на жизнь... — я улыбнулся, и моя рука, и без того лежавшая на ее спине, поднялась выше. — Слишком много усталости для семнадцатилетней девушки. Расслабься — время летит — но у нас ведь еще есть целое лето.

Говорят, поцелуи переоценивают — ведь это просто прикосновение кожи. Но целовать Славю было... Сладко. Девушка, сначала замершая, обняла меня за спину, но не предпринимала больше никаких действий. А потом закашлялась — целоваться и при этом дышать носом она еще не умела.

Глава 3

Как и велела Виола, утром я пришел в медпункт. Тело было приятно расслаблено после хорошего сна, а воспоминания о вчерашнем вечере отдавались теплом. Хотя, в данной ситуации, это скорее минус — слишком легко уйти в приятные мысли, вместо того, чтобы сосоредоточится на деле. А оно, скорее всего, предстоит, и серьезное — вряд ли Виола стала бы вызывать просто так. Скорее всего устроит что-то вроде экзамена. Ну, я надеюсь — просто быть весь день мальчиком на побегушках отчаянно не хотелось. Вздохнув, постучался в дверь здания. Солнце, несмотря на раннее время, светило во всю, и росы почти не осталось. Впрочем, рубашка у меня промокла и так — хватило оставшихся капель.

— Заходи, пионер. — за дверью послышался приглушенныый голос Виолы.

Женщина в этот раз была во все том же форменном белом халате, только накинула его, похоже, прямо на спальную одежду, что заспанные глаза и кружка горячего кофе на столике только подтверждала. Женщина посмотрела на меня мутным взглядом и вздохнула.

— Типы ран? — она взяла с тарелки бутерброд, откусила и снова посмотрела на меня. — Ну?

У меня щелкнуло в голове.

— Рваные, резанные, колотые, колото-резаные, скальпированные, ушибленные, размноженные, рубленые, укушенные, отравленные... — заученное определение было высказанно, но Виола смотрела на меня так же прямо, устало и с легкой ехидицей. Во взгляде буквально читалось — 'Кто ты такой, и почему я трачу на тебя свое время?' — Термические?

Последнее слово прозвучало с ощутимой вопросительной интонацией. Женщина вздохнула, хотела что-то сказать, но оборвала себя, покачав головой.

— Допустим. — она встала с кресла, грустно посмотрев на недоеденный бутерброд, и резким движением повязала салфетку себе на ногу, чуть ниже колена. — Открытый перелом голени.

А, дьявол! Я вскочил, и кинулся к медицинскому столику за ее спиной, на ходу одевая перчатки, лежавшие до того в растворе. Хорошо бы помыть руки, хотя бы просто мылом, но времени нет. Так, дальше...

— Обезболивающего нет. — меланхоличный голос Виолы, спокойно наблюдающей за моими метаниями, будто ударил по ушам.

Я вернул шприц с вроде бы подходящей для иньекции иголкой на место, и схватил перевязочный материал — пачку бинтов, вроде бы даже достаточно толстых и марля. Так... Дальше — шина... Доска, стул. Сука, я идиот, это же медпункт!

Виола со скукой смотрела на меня, но была полностью расслаблена, кроме напряженной условно сломанной ноги. Осторожно снять со стула, уложив на пол... Лучше на кушетку перетащить, но время, время. И поддерживать за плечи... Дьявол, перчатки испортил, хорошо что захватил запасные стерильные. Переодеть — сука — помыть бы — время... Туфли — снять, или потом хрен снимешь, отек. Халат задрать, хорошо, что под ним не джинсы, а короткие шорты, пришлось бы разрезать. Дезинфекция — перикись, черт, кожа здоровая, ладно, потерпит.

Кровь есть? Сказано, перелом открытый, значит есть. Прекратить кровотечение, повязка... Тугая. Или жгут? Ладно, больше — не меньше. Значит, жгут. И сверху марлевую повязку, просто для успокоения. Лучше влажную... О, есть же раствор от стерильных перчаток!

Перелом голени, судя по месту — сломана малоберцовая, фиксировать и голеностоп, и коленный сустав. Про ступню не забыть. Значит — Крамер. Так, шина слева, шина снизу, хорошо, что не реальный перелом, не нужно ногу собирать, шина справа, подогнуть под ступню, носок снять, мешается, подложить марлю.

Теперь бинт, сверху, начать над концом голени, под шину, вверх, снова вниз, теперь вокруг стопы и верхней шины, снова над концом малобедренной, еще раз, теперь выше по ноге...

Выдохнув, я отошел от Виолы.

— Дальше только гипс. — пожав плечами, я наблюдал за ней, и только сейчас понял, что ситуация несколько двусмысленная — женщина лежала на полу в халате, задранном почти до коротких спальных шорт. Похоже, она вообще не ходила на завтрак, и накинула его прямо на спальную одежду.

— Допустим. — Виола отточенным движением ножа, взятого со стола, разрезала повязанный мной бинт и скинула шины. — На троечку. — э? Я же вроде бы все правильно сделал!

Женщина поправила халат, посмотрела на меня и вздохнула.

— Минус бал за медпункт. — логично. Вряд ли в нормальной ситуации у меня был бы под рукой и перевязочный материал, и шины. А второй балл? За то, что не пришлось ставить укол? — Перчатки.

Я почувствовал, что краснею. Вот знал ведь, знал, что собьюсь со стерильностью! А я в них за халат хватался. И была бы у Виолы потом чудесная инфекция на месте перелома. И если совсем не повезет — сепсис со столбняком в придачу. И гангрена сверху, ага. Просто прелестно, Сергей.

Женщина вздохнула, и все-таки допила остывший кофе.

— Ладно. Бинтовать и перевязывать умеешь, с ранами и кровотечением разберешься... Наверное. — она неуверенно покачала головой. — В общем, справишься. Посиди тут сегодня вечерок, мне отлучится надо.

Так вот в чем была вся соль! Похоже, ей очень хотелось куда-то уйти, но не было замены. А тут очень удачно подвернулся я... Удачно для нас обоих. Правда... Проверила она всего-ничего — ни ожоги, ни оказание помощи при ранении, ни реанимации. Кстати о ней. Интересно же, как они без дефибриллятора и аппарата для ИВЛ обходятся.

Конечно, хотелось бы провести время со Славей, но... Мне просто хочется попрактиковаться. В прошлой жизни, черт, как же дико это звучит, такого шанса никогда не было, но тут... Тут это вполне себе возможно и даже нужно.

— Не вопрос. — я улыбнулся. — А реанимацию проверять не будете?

Виола усмехнулась, и задумчиво посмотрела на меня.

— Тебе так хочется целоваться, пионэр? — не успел я покраснеть, как она покачала головой, тут же став серьезной. — Нет, сегодня это тебе точно не пригодится. Потом — может быть.

В принципе — логично. Если кого угораздит докатится до клинической смерти, то до медпункта его все равно вовремя не дотащат, да и нет тут нужного оборудования — только руки и соственные легкие. Но с каждой секундой снова запустить сердце шансов все меньше, так что да, бессмысленно.

— Хорошо. — я улыбнулся. — Но позже — проверьте.

На самом деле вопрос о целоваться мне даже не приходил в голову, но в собственных навыках я был не особенно уверен. А значит, их нужно проверить и улучшить, пока не стало поздно.

— Иди уже, пинер. — Виола снова зевнула, с грустью посмотрев на пустую кружку. — Свободен.

Я кивнул, и вышел из домика. Все складывалось просто прекрасно — навыки, хоть и на заслуженную троечку, но подтвердил, возможно нашел себе крайне приятную халявку, да еще и учителя на пол ставки приобрел. Какой же, все-таки, прекрасный день.

* * *

Первым, что я почувствовал, когда вышел из леса, было удивление. И совсем чуть-чуть, на самой глубине — боль. Слабая, резкая и хлесткая. Отшвыривающая голову назад, прокатывающаяся короткой вспышкой по резко растянувшейся шее. Наверное, это логично, потому что мне только что залепили пощечину. Наверное, это странно, потому что я никак не ответил. Не перехватил руку, не рванулся, врезав плечом в грудь, не разорвал дистанцию. Даже не попытался отвести голову. А застыл, почему-то все еще спокойно смотря в пылающие бешенством янтарные глаза.

— Ты мудак! — Алиса кричала, и звук медленно, будто нехотя вливался в мои уши. — Да какого хера ты вообще...

От второй пощечины голову я все-таки убрал. Убрал, и оттолкнул Двачевскую спиной в стену. Слабо, чтобы не разбила затылок, но достаточно чувствительно, чтобы она, наконец, заткнулась.

— Ты рехнулась? — она даже не зашипела, хотя кирпич должен был больно врезаться в кожу. — Что, блять, происходит?

У меня кружилась голова, и ненавидящий взгляд Алисы врезался куда-то в мозг, легко минуя глаза. Меня трясло, и вовсе не от боли. Что-то произошло. Что-то, что я не смог просчитать.

— Ах, что происходит? — вот теперь Алиса шипела. Ее руки сжались в кулаки, а плечи совершенно явно тряслись. Наверное, так выглядит нервный срыв. Никогда не был силен в медицине. — Значит ты, мразь, сначала ебешь мне мозг, требуя, чтобы я организовала все по высшему классу, а потом уходишь с танцев, чтобы позажимать в уголке отличницу?

Что она несет? И почему я не чувствую никакой неправильности?

— Какую еще, блять, отличницу? — я выдохнул. Голова кружилась все сильнее, и почему-то вспоминалась Алиса, одетая в какое-то короткое красное платье, стоящая у высоких черных колонок. — Может тебе у психиатора проверится, Двачевская?

Девушка усмехнулась, и как-то странно на меня посмотрела. Разочарование, бешенство — все это было с самого начала, хотя я и не понимаю, чем они вызваны. А это... Удивление?

— Да брось, Белов. — Алиса смотрела на меня с какой-то отчаянной яростью, будто чего-то ожидая. А тон стал куда спокойнее, чем раньше. — Во всем лагере только и разговоров о том, как вы сосались у озера. Или скажешь, что им почудилось, а ты на самом деле узнавал, как свидание лучше провести?

Я поморщился. Уж очень явным был упрек к вчерашнему. Все-таки в прошлый раз этот подход сработал... И использовать его во второй раз я не собирался.

— Не понимаю, о чем ты. — я оперся о стену. Голова кружилась все сильнее, и мне пришлось прикрыть глаза, чтобы не свалится. Tausend Teufel, она ведь не могла ударить достаточно сильно, чтобы устроить сотрясение — не пропустил бы я такой удар, даже сейчас. Но... Я оперся на стену.

Я не понимаю, что происходит. Я не понимаю, где я просчитался. Я не понимаю, в чем была ошибка. И самое главное, я не понимаю, чего она хочет. Извинений? Бесполезно. Пустые извинения никогда не работают. А я... Виноват. Странно. Почему-то я уверен в том, что виноват. А в чем — не имею ни малейшего понятия.

И еще немного, и я просто сползу по стене.

— Не понимаешь? — Алиса откровенно смешалась. Похоже, она ожидала чего угодно — извинений, отговорок, уверений, но только не такого глупого отказа от всего. Ведь в первую очередь это — отказ продолжать разговор. — Да пошел ты.

Она развернулась и ушла, а я все-таки рухнул на землю, отчаянно пытаясь сдержать желудок от рвотных позывов. Мне было плохо, и, что на порядок отвратительнее, я ничего не понимал. Чем вызвана реакция еще вчера легко управляемой Алисы? Где я ошибся, и что сделал не так?

Хотя, вернее вопрос будет задать по-другому. А что я вообще сделал?

Тихие периливы гитары, переходящие в мужской голос, поюющий что-то про ночь. Красивая рыжеволосая девушка, более чем уверенно управляющая техникой и включающая хотя и не самую качественную, но однозначно лучшую музыку из того, что мы нашли в запасниках

А дальше... Mein gott, как же болит голова. И как мне хреново. Я ведь ничего не пил и это не отравление, оно чувствуется совершенно по другому. Мне просто... Мне просто нужно сесть. Хотя бы сесть. И попытаться не разбить о стену разрывающуюся в клочья от боли голову. Кажется, меня все-таки вырвало. Кажется, я отполз по стене влево. Кажется...

*no signal*

Первым, что я увидел, когда пришел в себя, был встревоженный взгляд обалденно зеленых глаз. Потом почувствовал подозрительную влажность, и убрал со лба влажную тряпку красного цвета. Гм. Похоже, в сознание меня приводили собственным галстуком.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — Мику судорожно дернула руками, похоже, не особенно понимая, куда их прикнуть. — В смысле, конечно, ты чувствуешь себя не очень, но ты ведь пришел в себя, значит тебе стало лучше, да?

Я вздохнул, пытаясь понять весь бесконечный вал вего ей сказанного. Мозги откроенно скрипели от напряжения, отказываясь работать. К тому же тело совершенно отчетливо болело, причем не столько в определенном месте, сколько целиком, будто я пробежал марафон — устало решительно все, но при этом ни один орган не выделялся особенно. Кроме головы, конечно.

— Мику... — из горла раздался не особенно внятный хрип, и закашлялся. — Да. Где ты меня нашла?

Если я правильно помню, ты вырубился я где-то рядом лесной опушкой. Не совсем понятно, почему Мику потащила меня к себе — хотя медпункт, все-таки, далековато, да и девочка могла просто растеряться.

— Я? — судя по самому что ни на есть искреннему удивлению на лице японки, она говорила без сарказма. Хотя вопрос, знает ли она вообще о таком понятии как сарказм остается открытым. — Я тебя не тащила, Сереженька, ты сам пришел к клубу, вошел и упал в дверях. Хотя лицо у тебя было белым-белым, и дышал совсем тяжело и редко, я хотела побежать за Виолой, но тебя стало тошнить, и...

И ты была вынуждена сидеть рядом. Понятно. Значит, я дополз до ближайшего человека на автопилоте — музыкальный клуб это ближайшее место к лесу. И, похоже, я серьезно задолжал Мику — в таком состоянии захлебнуться рвотой не просто, а очень просто.

— Понятно. — я вздохнул, и попробовал встать. Суставы напряглись, и я, кажется, даже почувствовал их скрип. Но все-таки, с горем пополам, будто переполненное усталостью тело поддалось. — Спасибо за все, Мику. Правда.

Девушка покраснела, и отвела глаза. Mein Gott, до чего же она стеснительная... Хотя дело вовсе не в стеснительности. Совсем не в ней. Она просто не привыкла к благодарностям — не рабочей похвале, а именно благодарности. Когда что-то делаешь для других, или другие делают для тебя. Именно то, чего стоило бы ожидать от девочки из золотой клетки. Девочки хорошей, доброй, но все-таки пришедшей из изоляции.

— Ой, Сереженька, ничего. Я просто хотела помочь, и не знала как, и... — я фыркнул.

'Сереженька'... Девочке обьяснили, как примерно переводится связка имя-именной суфикс, но нюансы она, как это обычно и бывает, сразу не поняла. Похоже, использовать отсраненно-формальное Сергей-сан в такой ситуации ей не захотелось, а о смягченной форме 'Сережа-кун' она не вспомнила, если вообще когда-либо знала. К тому же, сама манера построения фраз, регулярные ошибки в интонировании, постановке ударения, сбивающееся дыхание — все это было крайне характерными чертами иностранного языка. Мику знала русский хорошо, даже удивительно хорошо, но он был для нее иностранным, а не родным, и скорее всего даже третьим, после английского. Учитывая ситуацию в японии и количество текстов песен на английском это даже скорее вероятно. Эх, жаль для меня знакомство с японским закончилось кратким курсом, все было бы куда проще, если бы я его знал. Как минимум, во время разговора ошибался бы я, а не она, что сделало бы общение для нее в разы комфортней.

То, что девочка если не гений, то, как минимум, крайне талантлива уже давно понятно — четыре освоенных инструмента, вокал и два, возможно даже три языка свободного владения. И я плохо себе представляю, сколько труда было вложено в эти достижения. А труд — не красивое слово, это самые что ни есть живые человекочасы, которые были потрачены не на общение или развлечения, а на работу. А если вдобавок вспомнить про жесткость японской контрактной системы... Отсюда и проблемы с социализацией, и такие невероятные достижения к шестнадцати годам.

Достижения, которые так легко могут быть похерены именно из-за критического недостатка социализации. Потому что обезьяна, как ни крути, животное коллективное, а в ее случае пределы одиночной работы давно пройдены, иначе бы не цепялась она так за случайно забредшего в клуб парня.

— Ты не дала мне захлебнуться рвотой, этого хватило. — я широко улыбнулся, и все-таки сумел распрямится, не приваливаясь к стене. — Не знаешь, где тут можно помыться?

Вздохнув, я расстегнул заляпанную желчью рубашку. Похоже, придется или отстирывать, или просить новый комплект — предыдущий утрачен по уважительной причине. Вряд ли Ольга будет так уж протестовать.

Когда я снял рубашку, Мику покраснела еще сильнее, и только кивнула на дверь в правой части комнаты. Ах да, японцы и их понятия об личном пространстве, да и вряд ли Мику в свое время видела много голых мужчин... Их эстрада ведь, по большей части, женская. Хотя... Не знаю. Недостаточно информации для анализа. Но сделаем заметку — Мику крайне легко смутить. И этим она сильно напоминает одну мою старую, вечно икающую знакомую.

За дверью оказалася туалет, и по здравому размышлению рубашка все-таки отправилась в мусорку. Все равно она грязная настолько, что даже не жаль, хотя придется идти на поклон к вожатой. Кстати, а ведь мокрый галстучек, которым меня приводили в себя, вовсе не мой — мой уже в ведре, так как одевать его снова решительно невозможно.

Только сейчас я понял, что должно было показаться мне странным — на Мику не было пионерского галстука. Хотя он все равно смотрелся на ней настолько лишним, что за глаз не зацепилось. И это плохо — я потерял концентрацию. Так... Автопилот в сторону, значит — сколько было книг в шкафу, висевшим над головой Мику? Я напряг память. Семнадцать. Определенно Семнадцать. Какой формы была рукоятка на двери? Длинная, скошенная под углом к земле, рядом на косяке — магнитный замок. Сколько будет два плюс три? Эммм... кажется, пять. Да, точно пять.

Теперь осталось найти кого-то, готового провести серию вопросов для контроля состояния мозга. Но судя по тому, что разговаривал с Мику я в общем-то нормально, с этой стороны все если и не хорошо, то уж точно не плохо. Осталось только понять, что за херня со мной произошла. Это совершенно точно не сотрясение — Алиса била слишком слабо, да и не пропустил бы я удар такой силы, даже в том состоянии.

Воспоминания часовой давности были будто подернуты дымкой, и вспоминаться совершенно не хотели. Вроде бы психопатка Двачевская за что-то дала мне по морде. Вроде бы я даже не сопротивлялся. И, по словам Мику, после этого чуть ли не на коленях дополз до ее клуба. Раздолбаное в хлам тело и пятна рвоты на рубашке полностью подтверждают ее версию, так что вопрос — что я умудрился натворить в промежутке? И главное — что за херь вообще происходит.

Вздохнув, я засунул голову в раковину, под кран, и включил холодную воду. Это не особенно помогло, но хотя бы отчасти сняло начавшую возвращаться главную боль. Значит, сейчас мне нужно меньше думать, но при этом совсем не хочется спать. А значит...

Надеюсь, Мику будет не против того, чтобы поболтать пару часов.

* * *

— А расскажи, как ты впервые попала на сцену. У тебя родители ведь не связаны с этой индустрией? — я поощрительно улыбнулся, смотря в глаза девушке — все-таки Мику была и зажатой, и открытой одновременно.

Впрочем, это было не так уж сложно, и даже в каком-то смысле приятно — расчеты почти всегда сходились реальностью.

— Нет. — Мику улыбнулась, покачав головой. — Отец тогда еще работал в строительной компании... У нас, в Японии, есть такие конкурсы... — она задумалась. — прости, Сереж, не могу перевести, в общем, там заинтересованные люди, представители компаний, смотрят на молодых исполнителей, и отбирают себе на работу лучших.

Понятно. Начальный профессиональный отбор, он же конкурс талантов и как еще только не обзывают это мероприятие, суть всегда одна.

— И ты победила? — в том, что у нее были все шансы, я даже не сомневался. Такую внешность и голос даже в детском возрасте вряд ли пропустили бы.

Мику задумчиво, и как грустно улыбнулась.

— Там не было призовых мест — всем просто давали возможность показать себя. — девушка покачала головой. — Но мой случай несколько... Необычный. Ты ведь знаешь, что в Японии есть... проблемы с землетрясениями?

Фраза прозвучала довольно грустно и с отвращением. Так говорят о чем-то глубоко личном, но при этом открытым общественности и вполне себе бытовом. 'Да, это есть, это надоедает, это бесит, но ничего с этим не поделаешь.'

Да, пожалуй, японка действительно может так говорить о землетрясениях. А житель Альп — о лавинах.

— Да, Мику. — я внимательно, но с предельно ненавязчивым посмотрел на нее. Кто ее знает, чем в действительности закончилась та история.

Девушка вздохнула, и продолжила.

— Хорошо. — она покачала головой. Было видно, что ей неприятно об этом вспоминать, но уже появилась потребность поделится воспоминаниями. — В общем, в тот день тоже было землетрясение... — она вздохнула, и продолжила, побарабанив пальцами по столу. — Отец ожидал чего-то такого, и мы вместе посчитали сопротивляемость, так что я была уверена, что здание выстоит — его построили с хорошим запасом.

Я покачал головой. Звучало, как хреновая сказка, но в жизни бывает и не такое. Да и ее отец — японский инженер, кому как не ему быть параноиком в этом плане. К тому же о подземных толчках наверняка предупрждают заранее, хотя бы о самом факте вероятности их возникновения.

— Дай угадаю — оно случилось, когда ты выступала? — это было равно настолько маловероятно, чтобы оказаться правдой.

Мику только кивнула.

— Именно. Зал трясся, кресла ходили ходуном, на свет то появлялся, то пропадал, а я... — она вздохнула. — Мне было так жаль, что прическа и макияж, из-за которых мне пришлось просидеть в кресле несколько часов пропадут зря, что окажется, что я приходила на выступление просто так, что... — голос становился все грустнее и остраненее, но в конце-концов Мику все-таки продолжила. — В общем, я спела. Зал трясся, люди кричали, а я пела — что мне еще оставалось, в конце-концов?

Я даже представил эту картину. Сколько ей тогда было — семь лет? Восемь?

— Готов поспорить, после этого тебя завалили предложениями. — а если нет — то скаутов от местных организаций можно увольнять в массовом порядке.

Мику вздохнула, и как-то смущенно-радостно улыбнулась.

— Да... — она покачала головой. — После этого меня еще долго звали... эм, бесстрашной Мику.

Я вздохнул, покачав головой. Почему-то ни малейших сомнений в том, что все так и было, у меня не было.

— Жаль, что нельзя этого увидеть. — я улыбнулся. — Уверен, что ты пела великолепно.

Девушка снова покраснела, а мне стало как-то тепло. Все-таки не все в жизни так плохо, и даже телу постепенно становится лучше.

Эх, хороший все-таки день. А Алиса... А, пошла она к черту.

* * *

— Значит так, с Олей я уже договорилась. Все инструменты, которые могут понадобится, я отложила на стол, расходники там же. — стоило мне войти в медпункт, как на меня обрушился поток информации. Виола выглядела странно, лихорадочно возбужденной. Даже движения из плавных стали несколько рваными, почти дергаными. — Остальное оборудование не лапать, по ящикам не трогать, и быть хорошим пионэром. Ясно?

Женщина внимательно посмотрела на меня, и мне осталось только кивнуть. В конце-концов, у нее явно есть важные причины уйти на этот вечер.

— Да. — я улыбнулся. — Можете не беспокоится.

Женщина кивнула, слегка подозрительно посмотрев на меня, и вышла, осторожно закрыв дверь. А ведь зрачки то расширены... Впрочем, в медпункте было темно, так что вряд ли это говорит о чем-то особенном. Наркотики, конечно, штука интересная, но не стала бы она принимать дозу настолько открыто — в крайнем случае ушла бы раньше, или вообще не вызывала бы.

Вздохнув, я сел в кресло, приставленное к рабочеу столу. Оно было широким, кожанным и чертовски удобным. Не знаю, откуда Виола его стащила, но женщина явно умела обустраиваться с комфортом. Из освящения была включена только слабая настольная лампа — хотя на потолке было несколько хороших и ярких лампочек. В принципе, такой полумрак меня более чем устраивал — спать совершенно не хотелось. К тому же... Виола, безусловно, запретила даже притрагиваться к оборудованию, и я ее превосходно понимаю, но... Черт. Потом возвращать на места и снова стерилизовать геморроя не оберешься. И это не говоря о том что она все равно заметит — любому врачу бросится в глаза даже просто немного неровно лежащий инструмент. Ничего не поделаешь, профессиональная деформация. Хотя... Сказано — не лапать. А на счет смотреть ничего сказано не было. Все-таки я не в стрип-клубе, за посмотреть денег не берут. Главное руками не трогать.

А посмотреть, как ни крути, было на что. Виола собрала у себя, на мой дилетантский взгляд, полноценный хирургический набор, причем не малый. Все было любовно натерто, обработано и вообще было заметно, что за инструментами следили, и следили тщательно. В аптечке... Черт. А вот тут проблема. Я не знаю названий местных препаратов. Совершенно, ни одного — не говоря уже о том, в многократно использованной аптечке вообще нет названий, только обозначения. Похоже, Виоле все было понятно и так, а она была рассчитана на личное использование. А препараты в ящиках... Ну, марганцовка. Ну, перекись и прочая зеленка. Ну, какие-то таблетки, с опять же непонятными названиями. Черт, если сюда попадет кто с болью в животе или голове — я смогу помочь только с усыплением. Ну, или новокаина уколоть, хотя меня за это прибьет Виола. Как же неудачно то все складывается... И почему я не подумал о препаратах раньше?

Ладно, все равно тут ничего не поделаешь. Книги на полке, как я и думал, оказались беллетристикой, причем зачитанной до дыр. Похоже, хранить на рабочем месте справочники Виола считала ниже своего достоинства. Что, в общем-то, логично. Если помощь нужно оказывать срочно, то времени копаться в них не будет, а если есть время и что-то серьезное, то больного все равно отправят в городскую больницу.

В общем, все было крайне неблагосклонно к новичку. А значит... Ничерта это не значит. Буду выкручиваться, может и пронесет — меня оставили всего на одну ночь. А пока никого нет — почитаю что-нибудь полезное. Например, про советскую экономику.

Которая, кстати, оказалась банальнейшим, почти попсовым государственным капитализмом. И это... Разочаровывало. После всего того пиара и рассказов в книгах про вторую экономику мира я ожидал чего-то большего, чем просто одну огромную сверх-компанию с единственным держателем акций. Совершенно альтернативную экономику, что-ли. А оказалось — обычнейший капитализм, в котором впечатляют только масштабы.

Правда, как оказалось, я изначально исходил из неверных предпосылок, принимая за самостоятельную единицу экономики предприятие. Все оказалось на порядок... Даже не сложнее, а страннее и не будь учебника у меня в руках, то сказал бы, что нереалистичнее. Эти извращенцы в правительстве приравняли предприятия к банальному станку, на котором изготавливается продукция. Директор, по сути, стал просто менеджером по персоналу — за него решали, что ему производить, и кому сбывать товар. Ни пиар-отдела, ничего — предельно урезанный функционал. Впрочем, судя по тому, что развалится все это только через четыре года, это даже как-то работает. С трудом представляю себе как, но факт есть факт — работает. Точнее, работало на протяжении сорока лет. Невероятно.

В дверь постучали. Черт. Закон подлости, как и всегда, на высоте.

— Входите. — я включил верхний свет, и зажмурился от резкой перемены в яркости. А ведь был такой уютый полумрак. И даже не смотря на вошедших... — Я заменяю Виолу Александровну.

Такс. Два парня, на вид — на четыре года младше меня, по тринадцать-четырнадцать, и мужчина лет двадцти. Понятно, вожатый. Один задрал голову, но текущая по подбородку кровь сказала все за него. Угадай с одного раза — перелом или просто поправили личико? Второй... Такс, на под правым глазом совершенно недвусмысленная припухлость впечатляющих размеров, да еще и подбородок синеват... И руки припухли, да и зубы ты не сжимаешь. Ого. А пропустил ты неплохо, парень. Даже интересно, как до сотрясения не дошло.

Похоже, первый хорошо выучил правило: 'Лежачего — лупи ногами, пока не встал'. В принципе, я даже могу себе представить, как проходили события — сначала они ругались, после этого второй дал первому по лице, тут же разбив, или сломав, сейчас узнаем, нос, а после этого отхватил от озверевшего от боли парня. Учитывая, что первый даже на вид куда лучше накачан, да и голову запрокинул умело, второй поступил разумно, ударив первым. Хотя это ему не особенно помогло.

— Так, с разбитым носом — садись на стул. Голову и корпус наклонить, только не сильно. — хрен его знает, может там и правда перелом — не хотелось бы, чтобы кровь в пищевод затекла. — Второй — ложись на кушетку, сейчас компресс дам.

Парни, тихо шипя от боли, послушались, а повернулся к вожатому. Мужчина выглядел усталым и откровенно задолбавшимся — похоже, день возни с гиперактивными подростками неплохо его утомил. — Упали с лестницы?

Вожатый усмехнулся.

— Да. Очень крутой и высокой. — он покачал головой. — Что делать знаешь?

Я улыбнулся. Этот парень мне уже нравится — никаких претензий из-за малого возраста... Хотя у нас и разницы то три года от силы.

— Иначе Виола бы не оставила заменять. — я кивнул. — Эти херои сегодня ночевать будут тут, но завтра, наверное, их все-таки выпишут. Ждите на построении.

Мужчина кивнул, и ушел, на последок кивнув мне — удачи, мол. Везет ему — дотащил идиотов до медпункта, и все, только начальство мозги поимеет. А мне их еще лечить. Хотя опять же, а кто меня, собственно, заставлял?

— Рот открой. — я подошел к парню с разбитым носом, и задрал ему голову так, чтобы свет четко освещал горло. Хрен с ним, с возможным переломом, но если там внутренне кровотечение, то разбираться в первую очередь нужно с ним. А то схватит еще отравление от слишком большого количества проглоченной со слюной крови, а рвота мне тут не нужна, или вообще отхватит воспаление легких, если совсем не повезет, и я протуплю. Вроде кровотечения нет, да и ликвора не наблюдается — и это просто прекрасно. — Голова кружится или болит? Тошнит?

Так, теперь на ватку нормальный йод, и мягко обработать нос. Перелома точно нет — ни следа деформации. Просто раскровили и передавили сосуды внутри. Повезло, ничего не скажешь.

— Нет. — парень выдохнул. — На все вопросы.

Вот и отлично, значит, похоже, обошлось и без сотрясения. Ну просто идеальный пациент! Значит, осталось только затампонировать, как раз и марля есть, и теперь повязка.

— Все, сиди и терпи. Голову не задирать, затычки из носа не доставать, если почувствуешь, что кровь остановилась — все равно не двигайся, но позови меня.

Второй парень уже давно тихо лежал на кушетке на спине, похоже, чуть не плача. Эх, ну что за тряпка. Сам первый ударил — так и беги, что ли, если удара не хватила. И не жалуйся, что пинают ногами. Ему, пожалуй, повезло еще, что у первого на ногах обычные пионерские сандалии, а не утяжеленные ботинки или кросовки. Да и по зубам ему не били, опять же. Можно сказать, что погладили.

— Рубашку и майку — снять. — ого. А неплохо, неплохо по ребрам постучали. Всего пару раз, слабенько, похоже парня уже оттаскивали, но все равно, судя по припухлости, будут первоклассные синяки на половину грудины.

Такс, компресы, компрессы... Пару на фейс, еще несколько на живот. Теперь повязки, но не сильно давящие... Готово. Минимум работы, максимум эффекта.

— Лежать и не двигаться, через полчаса позвать меня. — парень кивнул, и я отошел назад, вернувшись в свое кресло. Парни тихо шипели, иногда постанывая, но даже не пытались пнуть друг друга, хотя их разделяло всего пара метров. Похоже, пыл кончился. — А из-за чего подрались то, кстати?

Сначала было тихо, но потом парень с кровоточащим носом все-таки ответил:

— Да Ленка, сука, за моей спиной с этим муда... — я усмехнулся.

Если опустить отборный мат взбешенного парня, то он узнал, что его девушка за его спиной увлекательно проводит время с более смазливым, но на порядок менее одаренным физически пионером, и предложил тому разобраться по мужски. Итог — смазливая мордашка оказалась не из трусливых, и решила, что hit and run — хорошая, годная тактика. Но после первого удара, как я и думал, уже семь лет занимающийся боксом парень совершенно четко и недвусмысленно доказал, что бить первым не стоило.

Эх, история старая, словно жизнь. Впрочем, чего он еще ожидал, гуляя с чужой девушкой? Я бы... Гм. Ну вот окажется, что у Слави есть кто-то еще. И я... Даже думать об этом неприятно. Но, в конце-концов, всегда можно поговорить с ней прямо. Хотя поправить фейс сопернику, разумеется, проще и приятнее. Эх...

Мда. Веселая ночь. Интересно, у Виолы всегда так?

* * *

Сегодня я с самого утра пошел к Мику. Не столько потому, что мне от нее было что-то нужно, сколько потому что просто хотелось. Девушка была живым магнитом чудовищной силы: к ней влекло. Просто так. Как на отца не получалось смотреть, не распрямляя при этом плечи и не вытягиваясь стрункой, так хотелось говорить с Мику — необъяснимо, алогично, но так бывает. К сожалению или счастью, она сама не имела об этой своей черте ни малейшего понятия, и просто не умела использовать, из-за чего и сидела все время в клубе одна.

— Значит, у тебя никогда никого не было? — сегодня мы сидели внутри клуба — снаружи уже начинался дождь, и по прогнозу погоды ожидали сильный шторм, так что все мероприятия отменили. — Ты же красивейшая девушка. Как так?

Мику покраснела. Смущать ее, в общем-то, было даже приятно — и тем приятнее, что я совершенно не преувеличивал. Девушка действительно была красива, и умела ухаживать за собой — причем, похоже, просто по привычке. Профессиональная черта всех актеров и певиц, почти деформация.

— Ты же понимаешь, Сереж. Работа. — она вздохнула. — Люди никогда не видят в тебе... Тебя?! — она, похоже, не смогла подобрать перевода, потому что интонация снова сбилась. — Они видят сценический образ, внешность, голос, что угодно, но не тебя саму. Какая тут любовь.

Я кивнул. Проблема была очень и очень знакомая — и в профессиональном, и просто жизненном плане. Очень многие создают себе внешний образ, прячась за ним, но только у людей вроде меня и Мику он становится настоящей частью личности. Потому что работа есть работа.

— Понимаю. — я вздохнул, и остатавил кружку с чаем. К счастью, в музыкальном клубе оказался и чай, и кипятильник, так что сидеть в здании, окруженном дождем, было крайне приятно. — Кстати, я ведь так и не видел тебя поющей. Не покажешь?

Точнее, видел, в первый день, когда зашел вместе с Алисой, но это совершенно не то. Я не верю, что девушке не захочется похвастаться навыками, да и интересно мне посмотреть.

Мику задумалась, спустя мгновение радостно вскочила из-за стола, и унеслась куда-то вглубь домика, на склад с костюмами. Через пару минут она вернулась, уже переодевшись в сценический костюм, который она, похоже привеза с собой — сомневаюсь, что [подобное] могло оказаться на складе пионерского лагеря. Обтягивающие черные перчатки с ультрамариновыми вставками, подобие белой блузы с обрезанными руками, открывающее плечи, огромный бант такого же цвета на месте галстука, черная уж очень мини юбка, и, господи, даже чулки. Да кто ее вообще в такое одел?!

Не знаю, кто именно, но он был мастером своего дела, потому что созданный одеждой образ прекрасно сочетался с внешностью самой Мику, создавая совершенно сногсшибательную комбинацию.

— Мику, ты выглядишь... — я выдохнул. Все-таки это было даже слишком сильно. — Великолепно.

Она кивнула, и улыбнулась — похоже, именно такой реакции она ожидала, и скорее всего именно ее добивалась.

В стоящий рядом магнитофон отправилась тонкая, дико смотрящаяся на фоне огромного аппарата, кассета. Судя по тому, как осторожно Мику вкладывала ее в магнитофон, похоже, она уже была в курсе его привычке зажевывать и ломать все, что в него попадало. Тем более такие тонкие носители. Но все прошло удачно, и поначалу тихо, а потом все громче заиграла музыка, и Мику запела, начиная танец.

В ту секунду же пропали и ошибки, и сбивчивость, и рваная интонация. Девушка пела легко и умело, без особых усилий вытягивая даже самые сложные ноты, и текст лился совершенно без ошибок и фальши, было видно, что японский для нее — родной.

Я не мог оторвать глаз от танцующей фигуры. Девушка была оружием массового поражения — во всем, от фигуры и отточенных движений, до великолепного, пронизывающего насквозь сопрано. В танце было все — от радости от того, что на нее смотрят с восхищением, до грусти и одиночества. Подспудного, но совершенно очевидно пробивавшегося даже сквозь натренированные рефлексы — чтобы плечи смогли поникнуть, а осканка просесть у опытной певицы должны быть сильнейшие причины.

Я вздохнул. Девушка не просто выполняла свою работу — она жила музыкой, легко сливаясь с ней. Было совершенно очевидно, что для нее музыка всегда будет на первом месте, останется важнее не то что личных отношений, но даже ее самой — бросить Мику просто не сможет, даже если захочет. От этого не получится избавится и это невозможно приобрести — с этим можно только родится, это или есть, или нет. И Мику была одной из тех редчайших людей, которым повезло, или не повезло, родится с настоящим, полноценным талантом, переходящим в своей области грань гениальности.

Я слушал, всматривался, и в полной мере осознавал размеры бездны, которая отделяет Мику от всех остальных. Отделяет, но не защищает, не изменяет, и создает огромное количество проблем.

Ведь Мику, как крути, не музыкальный дух, а человек. И как и любому человеку ей требуется простое человеческое общение, пусть и в меньших количествах, чем другим — в ее случае умеренная сублимация это норма. Общение, которое она не получает и не имеет возможности получить именно из-за того количества времени и труда, которое уходит на достижение и поддержание такого уровня. И это — проблема, которую нужно решать.

А значит, я ее решу. В конце-концов, у меня еще есть на это целых две недели.

* * *

Мику... Не талант, но гений. Теперь я это понимал четко — слишком явной была разница между нормой и показанным ей уровнем. Она ведь не билингва, с детства ее учили только японскому, потом сверху добавился ангийский, и только в самом конце, буквально три года назад — русский. Нормальный человек знал бы самый минимум слов, в районе пятисот. Она только иногда путается в окончаниях и в переводе именных суффиксов, которые адекватному переносу с японского на русских вообще едва ли поддаются. Четыре инструмента, каждый освоен крайне хорошо, хотя скорее отлично. Вокал, танцы, хотя каждый отдельно ставил хареограф. И все это — в шестнадцать лет.

Ее отец, или кто там занимался воспитанием, сделал все совершенно правильно — по ее словам програма была составлена идеально, и результаты это подтверждают. Конечно, просела социализация, но даже ее почти нашли способ поправить, причем дико рискуя условиями контракта — отправив ее в лагерь совершенно оторванный от привычной жизни. Судя по ее поведению на сцене и отточеному образу, они были уверены, что она справится.

К сожалению, они ошиблись. Мику не справилась. Вместо того, чтобы равномерно и плавно социализироваться, она заперлась в последнем осколке привычного мира, музыкальном клубе, в который, как на зло, никто не заходит. Будь на этой смене кто-то кроме нее, профессионально занимающийся музыкой, это стработало бы — компания бы нашлась сама. Но сейчас в лагере сходного возраста только Алиса, а ее музыка интересует исключительно как дополнение к ее собственной гитаре, и забредает она в клуб только чтобы поправить струны.

Mein Gott, такая обыденная, такая распространенная ошибка — и такие последствия. Мику ведь любит музыку — по настоящему, а не как единственное, что она умеет в жизни. Только вот эта самая музыка, в которой и состоит ее гениальность, резко перестала приносить ей удовольствие и какую-то отдачу.

Гениальные музыканты ломаются именно в таких ситуациях — когда выходят из консерватории в реальную жизнь, не будучи способными обратить навыки себе на пользу.

А значит, мне придется исправить этот недочет ее воспитателей — дать гениальной девочке то общение, в котором она так нуждается. Правда, есть одна проблема. Привязанности.

Я не подхожу для этой роли. Мику — девушка шестандцати лет, физически не способная не вызывать симпатию. Девушка, настолько изголодавшаяся по общению и любви, что любому контакту станет придавать огромное значение. И я не могу гарантировать, что смогу удержать себя в рамках, и не пойти на встречу.

Мику — гений, и для нее главное это музыка. Мужчина, который станет перетягивать на себя большую часть ее внимания, станет для нее опорой только на первое время, а после этого — жесткими цепями. К тому же... Она японская певица на контракте. Что автоматически означает, что никаких публичных романов у нее быть не может, это враз уничтожит карьеру.

А если подумать головой, то станет понятно, что я уехать в Японию не смогу. Слишком многое нужно сделать тут — и слишком много у меня обязанностей. Через десять лет — возможно. Но не сейчас.

А значит, действительно серьезный роман невозможен для меня, и будет губителен для нее. Простая арифметика, и разожми зубы, Сергей, твои чувства тут ничего не меняют. Мику нужно общение, нужна первая любовь, раз уж ее официально разрешил ее работодатель, дав разрешение на отправку в лагерь. Нужна... Но именно первая. Неловкая, неуверенная, нежная и всегда быстро заканчивающаяся.

Ей нужен достаточно нежный и преданный парень, который сможет дать ей то, в чем она нуждается, и тихо исчезнуть после этого, чтобы уже ничего не отвлекало от карьеры и музыки в целом. Короткая передышка, а не уход со сцены. А раз парень в задаче — функция, то исчезнуть мы ему поможем.

Мику — японка, и после окончания смены вернется на родину. Я мог бы сохранить связи, переключившись и всеми силами продавливая этот вопрос. Потеряв милиарды возможностей, но сохранив этот роман. И это именно то, чего я не могу себе позволить.

Нужен тот, у кого этой дилемы даже не возникнет. Для которого уехать в другую страну, за пределы Союза — все равно что умереть. Но при этом — достаточно наивный или импульсивный, чтобы не щадить себя и не загонять себя в несчастную любовь. И кажется, я знаю такого человека.

Сыроежкин — голубоглазый блондин, чью первую любовь буквально вчера разбили. Ходящий по уши в депрессии, обходящий библиотеку широким кругом, и даже на обеды почти не приходящий. Сын учительницы и врача, с самого рождения знавший, что за пределы страны ему дороги нет. А еще в добавок к тому не питающий особенных иллюзий на счет материального положения — спасибо Жене, раскатавшей его на тему 'что он может ей дать'. Ты, Женя, та еще стервозная сука, но пришедшаяся очень к месту.

Сыроежкин — грустный, смазливый паренек, все еще сидящий в депрессии. Парень, которого я смогу контролировать, и которым мне не нужно будет управлять — иногда не нужно садится за руль машины, когда можно просто поставить ее на прямую дорогу. Паренек, чьи слабые места я прекрасно знаю, и которого смогу сломать за несколько минут и пару фраз. Прекрасная кандидатура для двухнедельной подстилки под Мику. Гениальная девочка получит свою нежную первую любовь, грустный, недавно брошенный мальчик — восстановленную уверенность в себе и такую нужную взаимность. А я проконтролирую процесс, иногда внося свои корректировки.

Я вздохнул. Все складывается настолько хорошо, что я уже ненавижу Сыроежкина.

* * *

— Сыроежкин... Садись. — я кивнул на стоящий передо мной стул. Очень неудобный, и вдобавок на пару пальцев ниже моего. Я и так был выше парня примерно на половину головы, но так эффект становился несколько сильнее. Конечно, всегда можно было просто оставить его стоять, словно школяра, но это будет лишним. — В себя пришел?

На столе — стакан с водой, отчаянно бликующий в пробивающемся сквозь жалюзи солнечном свете. Он вовсе не светит в глаза, но привлекает взгляд, заставляя терять концентрацию. Мне не нужен сосредоточенный Сыроежкин, а неудобный стул, почти до боли врезающийся в спину, этому поможет.

— А... Что ты имеешь в виду? — парень действительно недоумевает. Впрочем, он и без того оставляет не лучшее впечатление — вялое, депрессивное лицо, грустные голубые глаза, немытые, слежавшиеся волосы, падающие на глаза — ну просто конфетка. Хороший материал.

— Женя. — короткое слово — а какая реакция. И надевно поставленный уверенной женской рукой синячок под глазом выделился, и зубы сжались, и в глазах смесь обиды и ненависти — ну что за чудо. Мальчик, ты ведь даже не стараешься. — Ты пришел в себя?

Сыроежкин нахмурился, а зубы то как сжал. И белые пальцы по подлокотнику скребут. Его можно было бы вытащить на прогулку по лесу или берегу озера — мирно, почти радушно поболтать, послушно поругать злобную суку, разбившую искреннейшие чувства, но... Проблема в том, что я вовсе не собираюсь занимать место облажавшегося Шурика. У тебя уже есть друг, парень. А я в данном случае — функционер.

— Да какое тебе вообще дело?! — это прозвучало настолько искренне, что я даже улыбнулся в уме. Потому что он мог проигнорировать, а мог и уйти в демонстративный подростковый цинизм. Хорошо, что он такой открытый и жалостливый — не нужно быть мной, чтобы понять, что ему дико хочется кому-то пожаловаться. Конечно, я мог бы сейчас ошибится, и продолжить давить, выставив себя идиотом. Но, к твоему сожалению, я — не Шурик, и понимаю людей, а не машины.

Тихий звон — и на стол падает обычный столовой нож. Не слишком острый, скорее даже тупой, и до одури типичный — даже маркировка сбилась. Разумеется, я не лазал по его вещам, и не пытался украсть именно тот нож. Достаточно было просто заметить, как некий парень в расстроенных чувствах забыл оставить приборы в столовой, случайно опустив их себе в рукав.

Mein Gott, я так люблю детскую непосредственность. Интересно, сколько вечеров он романтично просидел, пялясь на лезвие?

— Убийство или самоубийство? — я не улыбался, а спокойно смотрел на него. На забегавшие между моим лицом и очень удобно, маркировкой вниз упавшим ножом глаза, на резко впившиеся еще глубже в подлокотник пальцы, на тяжелые веки, глубокие морщинки, поры и прочие прелести нормальной кожи нормального человека, которые для Виолы были бы дерматологической картой, а для меня — святой правдой, чистой, словно прошедший десятикратную прогонку спирт.

— Я... Я не... — разумеется ты 'не'. Крушение первой любви в сочетании со стандартным подростковым стремлением к суициду это, конечно, хороший коктейль, но без пинка ты бы так и сидел с ножиком, мечтая о том, как после твоей смерти все будут горевать, и как она поймет, но будет поздно, и...

Я покачал головой.

— О да, ты — не. Просто родители передали колбасы, и ее внезапно оказалось нечем резать. А наточил ты нож на станке просто так, чтобы резать было спордручнее. — на самом деле я не был уверен в том, что он это сделал, но в клубе радиолюбителей у него было достаточно оборудования, так что это более чем хорошая догадка. А нож, так неудобно лежащий на столе... И судя по сверкнувшим глазам — бинго. Да, малыш, натачивать нож и попутно рефлексировать это очень, очень типичное решение. Я очень рад, что ты такой понятный. — Ольга попросила присмотреть за тобой. Понимаешь, что это значит?

Сыроежкин нахмурился. Да, твои небольшие тайны нашли и выволокли на всеобщее обозрение, а о страданиях по несчастной любви давно ходят анекдоты.

— Что меня выгонят из лагеря? — я покачал головой. Хороший вывод, правильный, и совсем даже не циничный.

— Нет. Что сейчас ты пойдешь со мной. — я улыбнулся, и накинул куртку — за окном шел сильнейший дождь, и все мероприятия отменили. — А ножик отнесешь завтра в столовую, как потерявшийся.

Знаю я одну девушку, которая даже в такую погоду будет сидеть одна в музыкальном клубе, потому что в комнате ей будет еще хуже. Так что придется тебе отложить романтику суицида на некоторое время. Как минимум — на две недели, во время которых ты еще будешь мне нужен.

А дальше — посмотрим на твое поведение.

* * *

Бывают вечера, когда тебе хочется забиться в угол, и чтобы никто не беспокоил. На тело наваливается озноб, сердце колотит, будто перед смертью, а на душе не просто скребут кошки, но хочется напиться.

Мне — хотелось. И я не имел ни малейших причин отказывать себе в этом. Два к трем, лить спирт в воду — для чистого спирта тело было, все-таки, не готово. К счастью, очищенную воду и медицинский спирт можно было взять в медпункте даже не спрашивая, да и плевать Виоле на расходники. Наверное, если бы я предожил, она бы даже присоединилась.

Но компании не хотелось. Хотелось просто надраться до рвоты, чтобы упасть под стол и ни о чем не думать. Конечно, алкоголь ничего в жизни не меняет. Но с ним — проще.

А еще с ним получалось не думать.

— Так и знала, что найду тебя тут. — дверь открылась, и внутрь вошла Алиса. Рыжие, почти красные волосы, неприятно короткие. Янтарные глаза, усталые, но уж очень острые. — Пьешь?

Я вздохнул, и отставил стул, кивнув на него. Понятно, как она меня нашла. Хотя, оставался вопрос — зачем. Или, говоря иначе, нахрена.

— И чего тебе надо, Двачевская? — я устало посмотрел на нее, и поднес стакан ко рту. Горячая жидкость привычно проскользнула по горлу, почти заставив закашлятся. Почти — потому что привычка иногда сильнее рефлексов.

А еще я один раз водил машину под снежком. Не далеко, не долго, и не особенно успешно — но вот тогда удержаться было действительно сложно.

— Знаешь, самодовольным мудаком ты мне нравился больше. — Алиса вздохнула, и села на стол, сдвинув бедром бутылки в сторону. Что-то было в ее взгляде — странное, понимающие, и до отвращения неуловимое.

Хотя, наверное, дело в том, что я слишком устал, чтобы что-то там ловить.

— Рад за тебя. — я покачал головой и еще один глоток. Разбавленный спирт пился как вода, разве что горячая до ожогов. — Чего пришла?

Алиса снова вздохнула, и внимательно посмотрела на меня. Мы не видели друг друга уже... Долго. И будь моя воля — не виделись бы еще столько же.

— Захотелось. — она резко взмахнула рукой, и стакан, в котором еще оставалось что-то на дне, улетел в стену. — Хватит бухать, Белов.

Я посмотрел на отодвинутые бутылки. Смешивать снова было чертовски лень, да и руки уже налились характерной тяжестью. На место усталости медленно, но верно приходила пьяная апатия.

— Тебе-то что? — я вздохнул. — Хочу — и пью.

Злости, как ни странно, не было. Был пофигизм. Такой хороший, добротный, и немного хмельной. С таким хорошо садится за руль — чтобы вдавить педаль в пол, чтобы руки чувствовали кожанную обивку руля, а каждый новый километр на спидометре вдавливался в пульс. А еще с таким хорошо врезаться в стену, потому что рефлексы еще остались, а мозги — уже нет.

— Мику сейчас гуляет с Электроником по пляжу. — Алиса внимательно наблюдала за моим лицом, всматриваясь в каждую черточку. Хотя смотрела она, все-таки, не совсем туда, и не совсем так. Но это придет с опытом. Или не придет никогда. — Когда я уходила, они сосались под деревом.

Слова девушки отозвались каким-то удовлетворенным хрустом глубоко внутри. Значит, я все рассчитал верно. Значит, я снова оказался прав — я, а вовсе не они. Обе глупые фигурки сделали именно то, что от них требовалось, и через пару часов в своей сумке и карманах Сыроежкин обнаружит презервативы — хотя не уверен, пригодятся ли они ему сегодня. Но пригодятся — не сегодня, так завтра или через неделю. Внушение все равно уже сделано.

А значит — я снова оказался прав. И одна 'девочка-даун' получит то, чего так хотела, а малолетний придурок с поломанной первой любовью получит свою взаимность. И все у них будет хорошо — не долго, но хорошо. А потом оба повзрослеют, прийдут в себя и перерастут эту болезненную влюбленность. И у кого-то останется в памяти это лето — приятное, грустное, слегка терпкое лето первой любви.

Алиса вздохнула, и с какой-то грустью посмотрела на меня.

— Если ты такой умный, то почему ты такой дурак? — она подняла бутылку, и отхлебнула — прямо из горла, тут же закашлявшись. Все-таки чистый медицинский спирт даже для меня был бы крепковатым. — Ты же любил ее.

Я вздохнул, и отхлебнул из той же бутылки — немного меньше, но так же ощутимо, чтобы в голове зашумело, а пищевод охватило пламенем.

— Любил. — признание далось легко. Потому что... Вирусная любовь — она такая. Щекочащая язык, пробивающаяся глубоко в горло, отдающаяся болью в мозгу. Мику нельзя было не любить — слишком много в ней наивной искренности, открытости и... голода. По общению, но особенно — по любви.

— Я не мог бы дать ей то, в чем она нуждалась. — я вздохнул, и прямо посмотрел на Алису. — Ты не хуже меня знаешь, сколько общения у нее было с десяти лет. Ни нормальной социализации, ни первых друзей, ни первой любви. Только музыка и талант.

И ей требовалось все это, дико, до безумия требовалось. Сублимация ведь тоже имеет свои пределы, и здесь они уже давно были пройдены, перейдя в комплексы. Ей нужен человек, который сможет стать и другом, и любовником, при этом не будучи способным претендовать на что-то большее, чтобы не испортить карьеру. Сын инженера с только недавно пославшей его первой любовью подошел как нельзя лучше.

— И ты подложил ее под Электроника. — Алиса вздохнула, и на глубине янтарных глаз было что-то странное. Понимание и неприянь, переходящая чуть ли не в ненависть. — Слабак.

[Длинные, шелковые рыжие волосы, волной скатывающиеся по плечам. Багровые заколки, слегка сбившиеся влево. Янтарные глаза, слегка пьяные, но все-еще яркие. Слабый разговор в комнате рядом...]

— ЗАТКНИСЬ! — кажется, это закричал я. Кажется — потому что бутылки улетели вместе со столом, а Алиса болталась в моих руках, прижимающих ее к стене, не делая попыток вырваться. — Ты нихуя не знаешь, Двачевская.

Она ухмылялась. Она, черт побери, ухмылялась, хотя вокруг ее горла сжимались мои руки, а дне глаз сверкало только презрение. Презрение — и крупицы понимания. За которые она, кажется, ненавидела себя едва ли не сильнее, чем меня сейчас. Какая же ты все-таки сука, Алиса.

И я — не лучше.

Вздохнув, я опустил руки, и коротким рывком вернул стол на место — под ним была горка битого стекла, но убираться я буду еще скоро. Или вообще не буду, как вариант.

— А ты сама чем лучше? — я вздохнул. — Чего себе еще никого не завела?

С ее внешностью она могла бы найти себе парня за пять минут — хоть на ночь, хоть на всю жизнь, пока не надоест. Даже такого, кто будет с радостью терпеть ее остренький язычок, и благодарно улыбаться, когда его будут обливать дерьмом. Ведь их так много — парней, готовых на все, ради легких и приятных постельных приключений.

Алиса положила обе ладони себе на груди.

— А вот поэтому. Их всех больше ничего не интересует.

Занятное зрелище, решил я. С руками, слегка сжимающими приятный бюст, Двачевская выглядела довольно противоречиво. Возбуждающе — но грубо-возбуждающе. Странное отношение к своему телу, как к станку. Словно у нее опыта и опыта. С другой стороны — мне откуда это знать? Да, аналогии я мог провести —

повидал немало шальных девок, которые заводили схожие повадки, но что-то тут было не так.

Только спустя мгновение я понял, что именно тут не так. Она презирала не парней — хотя, пожалуй, не только парней, но и свое тело. Шлюхи, которые им зарабатывают, так к нему не относятся — кто же презирает то, что тебя кормит. Алисе же... Ей было противно. Из-за собственной красоты, вызывающей только похоть, из-за чужих взглядов, из-за...

И с каких это пор я стал таким понимающим? Вопрос был туп, ответ лежал на поверхности, но настроение я себе изгадил и без того слишком сильно, чтобы заниматься чем-то кроме невероятно остроумных подколок.

— Неприятно ежедневно в дерьме купаться, Двачевская? — мне было плохо, я был слишком пьян, и от того понимал весь мир. Хотя как-раз понимаю я его обычно трезвым. А сейчас он, в кои то веки, не вызывает у меня отвращения. Просто удивительно.

— Вот видишь... — Алиса вздохнула, и коротким, отработанным, бесконечно привычным движением закурила от спички. За неимением пепельницы первый пепел упал на столешницу. Впрочем, не плевать ли. — Сам все понимаешь.

Я понимал, и поэтому, вместо ответа, сам закурил, жестом попросив сигарету. Табак был крепким, дешевым и откровенно дерьмовым, но он был — и этого оказалось достаточно. Терпкий дым забивал легкие, кругами вырываясь изо рта, а мне внезапно стало как-то пусто — пусто, и легко. В конце-концов, не произошло ведь ничего такого уж странного — ну сдал я Мику мной же подобранному человеку, ну напился, словно последний влюбленный мудак, что тут теперь.

Хотя, если так подумать... Пьяный парень, чуть менее пьяная, и октровенно слабоодетая девушка...

— Знаешь, учитывая, как мы с тобой набрались, и какие темы поднимаем, удивительно, что мы еще не переспали. — под конец фразы я закашлялся.

Алиса фыркнула, но только покачала головой.

— А оно нам надо, Белов? — девушка вздохнула, и покачала головой. Я согласно кивнул — не надо.

В кои то веки меня тянуло поговорить. Да и ее, судя по выражению лица, тоже.

— Знаешь, Мику рассказывала мне то, что ты ей говорил. — она усмехнулась. — Значит, рыжеволосая, недоебаная фурия?

Я вздохнул. Когда-то мне хотелось этим ее позлить... Интересно, в какой момент мы начали передавать оскорбления через Мику?

— Чего ты еще хотела от тупого мудака-манипулятора? — я тоже усмехнулся. Все-таки это было довольно весело. — Может, продолжим вечер откровений?

Я встал. Водки в шкафу, как и ожидалось, не оказалось, но она и не была нужна — мы оба набрались достаточно, чтобы сложно было даже стоять. Спирт — есть спирт, как ни крути.

— Чего хотел узнать? — Алиса швырнула остаток сигареты на стол, и закинула на него ноги, так, что почти легла. Судя по ее взгляду — то, что я не стал пялится на показавшиеся из-под юбки трусы, ее даже не удивило. Ну и ладно.

— Мику рассказывала про тебя многое... — я улыбнулся. Хмель, наконец накативший и набравшийся сил, ударил в голову. — Но не Лену. Что у вас с ней за дела? — я усмехнулся. — Ольга кричала что, ты чуть ли не гнобишь 'бедную девочку'.

На счет ее бедности у меня уже были неслабые сомнения — уж очень характерным было поведение, но почему-бы не зацепить Двачевскую посильнее.

— Бедную? — девушка поперхнулась, и расхохоталась. — Эта сука. — она усмехнулась, но все-таки оборвала себя. — Тебе то какое дело, Белов? Мику пропустил, так на новую юбку нацелился?

Я расхохатался. Алиса была так откровенно наивна и пряма в своей ревности, почти перешедшей в ненависть, что мне стало смешно. Все-таки у всех нас есть свои слабые места. И я — не исключение.

Но Mein Gott, ревнующая Двачевская — это то, на что стоит посмотреть.

— Хотел бы задрать ей юбку — задрал бы, не переживай. — я усмехнулся. Такое простое, почти детское бахвальство освежало. — Мне больше интересно, как ботаничка умудрилась переиграть тебя.

А она ведь переиграла — и не раз. Слишком характерно ты ее ненавидишь, и даже сейчас, в пьяном состоянии, я не спутаю уязвленную гордость с чем-то другим. Уж слишком хорошо вы на поруганную гордость ловитесь. И мальчики, и девочки. Да даже зверушки.

— Ботаничка... — Алиса ощерилась, смотря на меня, и облизнула губы. Похоже, я ее взбесил — и могу поставить себе зачет, потому что не мне одному сегодня швырять столы. — Все вы так думаете. А потом мягкая и уступчивая шлюшка оказывается слишком удобной и доступной, чтобы смотреть на кого-то еще.

Я расхохотался. По настоящему, искренне и чисто. Потому что мне было смешно, и я не видел смысла скрывать это.

— Сколько парней она у тебя отбила, Двачевская? — я усмехнулся, и продолжил. — Хотя не отвечай. Готов поспорить, никому из них она так и не дала.

Потому что если бы дала — рухнул бы образ, и мягко-уступчивая девушка превратилась бы в заурядную. Кажущаяся доступность дразнит, но только пока ты первый. А значит — так и ходит Лена одна. Такая же одинокая, но вряд ли столь же озлобленная на весь мир.

— Да что ты... — она осеклась и рассмеялась, не закончив фразу. Потому что ровно то же самое, хотя и другими словами, сказал я пару минут назад. Один — один, Двачевская. — Да пошел ты.

Я усмехнулся, и нагло забрал из пачки еще одну сигарету.

— Я то пойду. — резко затянувшись, выброси целый клуб дыма — сигарета прогорела на треть, упав на порядочно уже прожженый и засыпанный пеплом стол. — Но же пойдешь со мной.

Моя рука давно уже лежала на ее ноге, и Двачевская смотрела как-то странно, со смесью веселья и какой-то странной эмоции на дне глаз.

— Я? — она усмехнулась, и ничего не сделала, когда я продвинул руку чуть-чуть выше колена.

Я улыбнулся, и покачал головой.

— Ты ведь больше всего боишься, что тебе изменят. — я вздохнул, и резко встал, сметя пепел на пол, к осколкам бутылок.

Двачевская ухмыльнулась, но не стала спорить. Только внимательно посмотрела на меня.

— А ты, Белов? — и тон такой откровенно-прямой, что я даже не смог соврать.

— Я устал, и совершенно заебался бегать. — я вздохнул, и покачал головой. — Пошли. Будем делать так, чтобы у меня не было причин изменять.

Двачевская встала, и схватила меня за подбородок, ухмыльнувшись.

— Думаешь, у нас что-то выйдет?

Тон деушки был каким-то остраненным, и почти трезвым. К сожалению, я тоже запьянел недостаточно.

— Я просрал Мику, ты — всех остальных. — я покачал головой. Она боялась, что от нее убегут к мягкой и доступной девушке, но свою я уже отпустил. Так что... — Так что нам остается?

Она усмехнулась, и больше не спорила. Дверь в спальню открылась как-то слишком легко.

Да, мы оба оказались дикообразами с самыми длинными иголками. Да, мы лишились всех партнеров с короткими, я — не желая причинять боль, она — насадив всех на иглы. Но в конечном счете результат один. И у нас обоих нет ни малейшего желания искать кого-то еще. В конце-концов, по странной прихоти судьбы в одном месте оказалось сразу два дикообраза с самыми длинными иголками.

А значит — хорошо, что я не отдал Электронику все запасы.

Глава 4

Меня разбудил стук. И право слово, лучше бы он этого не делал.

Отвратительно громкий звук буквально ввинчивался в мозг раскаленным сверлом, заставляя вжаться лицом в подушку, всеми силами закрывая уши. Голова не просто раскалывалась — она горела, отчаянно и зло. Я практически не чувствовал подушку, настолько хреново мне было. Спустя какое-то время стук, наконец, прекратился, и я облегченно выдохнул. Впрочем, спустя секунду громко щелкнул в замке повернувшийся ключ, хлопнула о стену открывшаяся дверь и я услышал чей-то кашель. Кажется, я услышал чей-то голос, но совершенно не понял, что именно сказали. С шелестом убрали в стороны шторы, открыли окна, и меня чуть не вырвало — слишком ярко стало в помещении, даже подушка, плотно прижатая к глазам, уже не спасала. Отчаянно болела и кружилась голова, во рту было сухо, и казалось, что меня сейчас вырвет.

— Ааа! — лицо и тело обожгла ледяная вода. Я дернулся, и рухнул с кровати, запутавшись в одеяле.

Надо мной стояла не просто взбешенная, но доведенная до крайней степени ярости синеглазая девушка с пустым ведром в руках. Растрепанная золотая коса падала на плечи, а дыхание было прерывистым. Взгляд был ошарашенным, неверящим, но одновременно понимающим. Так выглядит человек, столкнувшийся с чем-то, абсолютно выпадающим из привычной реальности, но при этом теоретически понятным.

А комната... Я присвистнул. Стол был перевернут, причем левая ножка сломалась. Вокруг него была целая груда битого бутылочного стекла, а от сильнейшего запаха, хотя скорее даже вонь чистого спирта, меня чуть не стошнило. Плюс к тому, столик был обожжен в нескольких местах, серый пепел был рассыпан по всему полу, так что сильнейшая табачная вонь, смешиваясь со спиртовой, давала просто убойный эффект. Плюс к тому, пара полок на стенах была сбита, дверь в спальню висела на одной петле, а одеяло было не только влажным, но еще и крайне специфически воняло. Кажется, вчера была ну очень веселая вечеринка. И даже не удивительно, что я о ней помню примерно ничего. С таким похмельем странно то, что я вообще могу относительно связно думать. Но... Только сейчас я заметил небольшой кусочек желтовато-белой резины, наполненный чем-то клейким. Ох, блять.

— Белов, ты ничего не хочешь мне рассказать? — 'мразь'. Она этого не сказала, но слово повисло в воздухе.

Я выдохнул. Голова раскалывалась, а вдобавок путались воспоминания. Вот я сажусь за стол, вот я зачем-то, будто в полусне, мешаю медицинский спирт с водой... И все. Дальше — окутанная спиртовой дымкой пустота.

— Я... — я начал говорить, и в этот момент к и без того идущей кругом голове подкатил ком, и меня вывернуло на пол. С трудом удержался на локтях, не упав лицом в собственную желчь, но на этом силы в трясущихся мышцах закончились. Кажется, я даже потерял на миг сознание, слишком сильной оказалась интоксикация. Медицинский спирт, да еще и без закуски... Как я это вообще пережил? Окажись я чуть менее везучим, и оказался бы я в коме, из которой выход в этом лагере только один — вперед ногами.

Пока я валялся на полу, Славя, невыносимо громко цокая каблуками по полу, подошла к кровати, прикрыв нос. Двумя пальцами подняла резиновое изделие, похоже, не совсем понимая, что это, а затем... Черт. Затем она нашла красные женские трусы, валявшиеся где-то на краю постели.

Что же я вчера ночью творил то? И с кем? И...

Глаза застывшей Слави сверкнули влагой, а в следующую секунду я рухнул в лужу собственной желчи с разрывающейся от боли головой — кажется, по ней пнули до сих пор находившимся в руках девушки ведром. Дверь хлопнула о дверной косяк, закрывшись за выбежавшей девушкой, а я...

А я лежал на полу и даже не пытался как-то ее остановить. Потому что все признаки на лицо, а измена — это, как ни крути, измена. И сказать ей мне нечего.

Я вздохнул, но все-таки встал. Для начала, в комнате нужно убраться. Хотя бы вытереть обе лужи рвоты, вторая — слева от кровати, похоже девушка, после того, как проснулась, тоже не выдержала. Противно, разумеется, но кто тебя, мудака, заставлял пить? И зачем вообще было пить столько, причем такого откровенного дерьма?

Так, рвоту вытереть, благо вода рядом, чистой тряпкой промыть пол. Дальше — собрать весь пепел, дверь и окна открыть, пусть прокуренность выветривается. Плевать, что степень интоксикации почти смертельная, от слабости в теле хочется просто рухнуть, а солнечный свет почти выжигает глаза. Светобоязнь, слабость, сухость во рту, головокружение, главная боль — пять из пяти признаков, если вони от спирта тебе недостаточно. Вот и терпи, мудак.

Что еще... Женское белье и изгаженную форму — в мусорку, все равно не пригодится, да и не представляю я, с кем переспал. Запасных комплектов нет, второй куда-то делся, так что переоденусь в обычную одежду. Так, теперь... Убрать все стекло, вернуть на место сбитую спиной полку, собрать и выкинуть все использованные презервативы. Постельное белье — туда же, слишком много на нем пятен.

Я все-таки сполз по спинке кровати. В комнате отчаянно воняло смесью пота, курева, спирта и чего-то странного. Несмотря на открытую дверь и окна выветривалась эта смесь медленно, но сидеть внутри не было сил. А ведь еще перед Виолой за украденный спирт и презервативы извиняться...

Из дома я не вышел — выполз. Меня в буквальном смысле пошатывало, а солнце, почти сжигающее глаза, совершенно ослепляло. Настолько, что я почти рухнул в воду, даже не скидывая одежду, тут же уйдя под воду.

Мне было плохо, мне было противно, и я чувствовал себя мразью. А еще вода оказалась ледяной, и всплывать не было ни малейшего желания. Мышцы, ослабшие из-за интоксикации, почти не держали, а глотать воду было даже приятно, пусть даже легкие уже горели от недостатка кислорода.

Резко выдохнув, я вспылил, и закашлялся. Хватит заниматься глупостями. Я уже умер один раз — легче не стало. К тому же... Перед Славей нужно извинится — не исправить произошедшее, так хотя бы объяснить, что я действительно сожалею, хоть и мудак. Вряд ли ей от этого станет лучше, но нет ничего хуже недосказанности. Мда. А ведь достаточно было просто держать член в штанах.

Вздохнув, я привалился к дереву. Вода в озере была умерено чистая, влажная одежда приятно холодила мышцы, и последствия интоксикации постепенно проходили. Значит, пока досижу, а как станет легче — схожу в медпункт, у Виолы должен быть аспирин.

Очнулся я от похлопывания по плечу. Забавно, но я даже не дернулся — настолько хреново мне было. До того, как все-таки заснуть, меня вырвало еще два раза, а выпил я воды из озера, наверное, литра два в общей сложности. Воды сырой, и как бы мне потом не оказаться на койке в медпункте с отравлением, но слишком сильно хотелось пить — организм требовал. Не знаю, сколько я проспал, но солнце стояло уже достаточно высоко.

— Ау! Ты меня вообще слушаешь?! — у меня перед глазами помахал рукой. Похоже, пока я тупил, мне что-то говорили.

— А? — я наконец сфокусировался на стоящей передо мной рыжей девушке четырнадцати лет. — Что?

Она вздохнула, и развела руками. Похоже, она рассказывала что-то действительно долго.

— Тебя Ольга вызывает. — она покачала головой. — Орет на всех, Алису ни за что кухню убирать отправила.

Ольга это... А, да. Значит, про мой загул уже узнали. Прекрасно.

— А до этого мной не интересовалась? — я вздохнул. Все-таки мне дали какое-то время привести себя в порядок, ну, или Ольге просто было не до того.

Девочка, черт, как же ее зовут... Ульяна, что ли, задумалась.

— Не, ей не до тебя было. — она легкомысленно махнула рукой. — Родительский день же.

Ого. Значит, сейчас в лагерь приперлись целые делегации из соскучившихся по своим отпрыскам взрослых, которых нужно проконтролировать, плюс там наверняка затесалась пара проверяющих... А тут ко всему этому такой красивый я. Ну просто прелестно.

— А сейчас время, значит, появилось? — я улыбнулся, покачав головой. — И кто родителям лагерь показывает?

Ульяна задумалась.

— Должна была Славя, но она куда-то пропала. Не знаю, нашли кого-то. — я вздохнул. Похоже, сегодня я испоганил не только первые отношения Слави, но и чуть не сорвал план проверки Ольги.

Даже интересно, что мне за это будет. Вернее, даже так — хотя бы вещи собрать дадут?

* * *

Лагерь шумел десятками голосов. Дети, которых в первый раз за последние несколько недель, навестили родители, пылали энтузиазмом, и все дорожки были забиты. У домика вожатой было пусто, а дверь закрыта — похоже, Ольгу выдернули по одному из пары тысяч невероятно срочных дел, имеющих свойство внезапно возникать каждый раз, как нагрянет проверка. Вздохнув, сел на скамейку, стоящую совсем рядом с шикарным кустом сирени, раскинувшимся у дома. Было тепло, немного душно, хотелось пить и голова снова начала кружиться. С таким отравлением хорошо бы улечься на койку в медпункте на денек-два, но хрен мне. Сам заварил, самому и разруливать.

Хотя Славю жалко, конечно. К такому она, девочка толком нецелованная, была совершенно не готова. К тому же...

Никто не согласится делить партнера с другим. Для нее найти меня в постели какой-то девки все-равно, что мне найти ее под каким-то другим парнем.

— Сидишь, значит? — до меня донесся женский голос. Ольга, явно усталая, несмотря на то, что сейчас только полдень, зло смотрела на меня. — Заходи.

Судя по тону и взгляду — она меня презирает. Забавно. Не особенно оправданно, но вполне себе неплохо. Вздохнув, я вошел в дом. Он ничуть не изменился с прошлого раза — даже белье так же было разбросано вокруг кровати. Сев на стул, я внимательно посмотрел на нее.

— Вы что-то хотели? — почему-то мне было смешно. Да, я мудак, да, я фееричный мудак, но какое ей вообще до этого дело? — Мне казалось, сегодня родительский день.

'У вас других дел нет?' — так и повисло в воздухе.

— Не хами. — женщина покачала головой. Было видно, что она устала, заколебалась и совершенно не рада этому разговору. Что ж, это взаимно. — Белов... Сегодня ко мне прибежала Славя, с нервным срывом. Бедную девочку пришлось положить к Виоле. Как ты думаешь, кто в этом виноват?

Я выдохнул. Все-таки слышать это было очень и очень болезненно. Хотя бы потому, что я тут уже ничего не исправлю. Все-таки Славя, похоже, впервые в жизни влюбилась, дав себе отдых от бесконечных дел и поверив, что отдых может быть приятным. А получилось...

— Потому что я — мудак. — я вздохнул, и открыто посмотрел ей в глаза. — Чего вы от меня хотите? Покаяния и объяснительной в трех экземплярах?

Ольга покачала головой. Похоже, она с трудом сдерживалась от того, чтобы начать кричать.

— Оставь ее в покое, Белов! — мою фамилию она выговорила с явным оттенком нецензурности. — Сначала ты вертишься у Двачевской, потом ломаешь жизнь Славе, а кто завтра? Хацуне? Или я пишу заявление об аморалке, или...

Это было, словно удар по голове. Я выдохнул, разогнав накатившую на глаза багровую пелену. Она может сколько угодно материть меня, эту блондинку, шлюху-Двачевскую... Но Мику она упоминает очень, очень зря. Эта сука всерьез решила, что имеет право шантажировать меня. Кажется, я услышал треск — подлокотник треснул от резкого усилия. В голову ударила кровь. Я ненавижу, когда меня упрекают, когда я сам осознаю свою вину. Я ненавижу, когда кто-то считает себя умнее меня, когда это не так. И я очень, очень не люблю, когда мне пытаются угрожать.

— И что тогда? — я улыбнулся. Широко, открыто — хотя больше всего мне сейчас хотелось впечатать ее лицом в столешницу. — Пишите. Прямо сейчас. О том, как допустили, что пионерка у вах ходит как последняя блядь, с блузой, из которой вываливается грудь, и юбкой короче, чем мои трусы. О том, как чуть не допустили долбанный суицид одного из членов вверенного отряда. Mein Gott, да хоть бы и о том, как вверенная золотая девочка почти замкнулась в тяжелейшей депрессии, игнорируя все лагерные мероприятия. Давайте, пишите. Расскажите начальству, как облажались по всем пунктам. И посмотрим, кто из нас первым вылетит отсюда. — я ухмылялся — эта комбинация карт буквально просилась в руки, и я не собирался отказываться от ее использования. Ты ведь в жопе, Ольга. — Не вам решать, кого и когда мне трахать.

Давление всегда вызывает агрессию. В этот раз — у нас обоих.

— Ах, вот как? — женщина улыбнулась. — Может мне тогда Двачевскую выгнать, раз ты так настаиваешь?

Я покачал головой. Ольга не паниковала — она методично прощупывала меня, перебирая в голове аргументы. Это было заметно по наклону головы, по взгляду, да и просто опыт говорил мне, что она не сдалась и не отвалила. Пока.

— И оставите золотую девочку без единственной подруги? — говорить о Мику было... Больно. Но что еще остается. — Терпели ее две недели, выдержите еще две. Испорченные отношения с Масаси Хацуне все равно повесят на вас.

Угроза так себе, на самом деле, Мику полностью поглощена первым в жизни романом, и дела до Алисы ей, в общем-то, нет — да и проблем у нее в оставшиеся две недели в любом случае не будет. Если Сыроежкин хотя бы подумает о том, чтобы последовать моему примеру, я оторву ему яйца, и он это знает.

Вздохнув, я встал. Этот разговор был бессмысленным. Она хотела отпугнуть меня от своей блондинки, даже отдаленно не понимая, что я и без того собираюсь это сделать.

— Я буду делать то, что считаю нужным. — я положил руку на ручку двери, и вздохнул. — А вы идите и поваляйтесь на пляже. Или чем вы там еще обычно занимаетесь.

Дверь хлопнула, заглушив ответ Ольги, но мне было уже глубоко плевать. Она облажалась и с Сырежкиным, и с Двачевской, и, единственное, что я не готов ей простить, с Мику. Я — с блондинкой, как ее там зовут. Этот вопрос я решу, так или иначе. А остальные... Плевать. Разберусь. Вздохнув, я пошел куда-то вперед — голова уже почти не болела, но было как-то муторно и противно. Так бывает, когда вляпаешься в дерьмо.

А еще, когда оказывается, что дерьмо — это ты сам.

* * *

Не знаю, почему меня понесло на пляж. Просто голова, забитая мыслями и самобичеванием, оказалась слишком перегружена, чтобы принимать какие-то решения, и ноги просто несли куда-то вперед, пока я не уперся в воду, рухнув на горячий песок. Разговор, похмелье — голова шла кругом, и я даже не до конца понимал, от интоксикации или просто от количества произошедшего. Слишком много событий за слишком короткий промежуток времени. Господи, я в лагере всего четвертый год — и когда успел вляпаться в вот это вот все?

Пляж был переполнен — дети, пользующиеся прекрасной погодой, вожатые, расслабляющиеся на песке, посматривая в сторону подопечных... Но все это было довольно далеко от меня, благо, небольшой пятачок пространства у лодочного домика был пуст.

Вздохнув, привалился к стене. Мне было... Плохо. И физически, и морально — наверное, в таких случаях и лезут в петлю. Просто в один момент накапливается такое количество проблем, нерешенных вопросов, недомолвок и открытых вопросов, что желание в них разбираться просто исчезает, и вместо этого хочется просто сбежать, бросив весь этот ворох. Сбежать в другой город, страну, а если этого не хватает — то и на тот свет.

Правда, мне бежать дальше некуда. И без того уже рекордсмен по побегам.

Покачав головой, я присмотрелся к воде. Что-то меня беспокоило. Ныло, подергивалось, упрямо возилось в висках, не давая расслабиться, и заставляя раз за разом обшаривать озерную гладь в поисках чего-то. Чего-то? ТВОЮ МАТЬ!

В следующий миг по ушам ударила вода, и я медленно развел руки, застыв, чтобы от разницы температур не начались судороги. Ожидание — рывок вперед, гребок, вынырнуть, оттолкнуть в сторону оказавшегося на пути пионера, быстрее, сука, быстрее! Линия буйков проскользнула мимо. Теперь вздох — нырнуть, не закрывая глаза. Пара гребков — плевать, что жжет глаза, подплыву спереди — могу не уплыть вообще, рефлексы не дадут. Вынырнуть сзади. Так, парень, хотя скорее мальчик лет двенадцати. Еще немного барахтается, хорошо, не перестал, пока я плыл. Под руки тебя, на спину — поплыли. Сука, ну почему этот берег так далеко?

На пляже уже разбежались и место освободили, отлично. Теперь положить на ногу животом, голову поднять, рот открыть — рукой надавить между лопаток...

— НЕ МЕШАЙТЕ, БЛЯТЬ! — протянутая рука какого-то вожатого резко отдернулась.

Пять — десять — хватит, воды вылилось достаточно. Без сознания. Дыхание — нет. Пульс — нет. БЛЯТЬ! Где мой дефибриллятор? Нет дефибриллятора. Время идет, дергаться он перестал на середине озера, секунд сорок остановки сердца. Чем больше — тем меньше шансов его снова запустить. Рот в рот — поработаю твоими легкими. На спину — нижняя треть грудной клетки — тридцать сантиметров примерно — удар. Еще раз. Сонная артерия? Нет. Еще раз, для верности. Нет.

Сорок пять секунд остановки. Сорок шесть.

Подойдем справа, ноги парню поднять, на колени — руки на грудину, вдох — нажать — нажать — нажать — вдох. Еще раз. Сука, ну хоть шприц адреналина бы! Еще раз. Давай уже, запускайся, я пока за тебя подышу. Еще раз. Еще раз.

Минута остановки. Шансы... Да плевать на шансы. Кто-то прикасается к плечу, открывая рот и показывая на него — хорошо, теперь дыши ты. Раз — раз — раз — раз — раз. Пять компрессий, один вдох. Еще раз. Грудина дернулась. Еще раз. Палец к сонной артерии — пульс есть. Судорога — парень содрогнулся, закашлялся, и я мягко наклонил голову, может захлебнутся в рвотных массах. Выдохнув, я встал и отошел в сторону.

Так и хотелось дать вожатому, допустившему заплыв подопечного за буйки, по лицу, но он тут не особенно виноват — парень вряд ли стал тонуть просто так, скорее всего случился какой-то спазм.

Я почти рухнул у стены — дико хотелось закурить, а накатившая усталость после стресса заставляла дрожать. Забавно, но нервничать я стал только сейчас. Люди на пляже толпились вокруг спасенного, вожатые организовали импровизированные носилки, а из медпункта уже бежала Виола. Скользнув взглядом по больному, и раздав пару указаний, она резко влепила мне пощечину.

— А? — от резкой боли я дернулся и недоуменно посмотрел на нее. Чего бьет то?

Женщина усмехнулась.

— В себя пришел? — она покачала головой. — Молодец. Впрочем... Пошли. Расскажешь по дороге.

Она кивнула на дорогу к медпункту, и я после некоторой задержки пошел за ней. Все-таки ударила она не зря — это действительно помогло прийти в себя. Вздохнув, я начал рассказывать.

— И все-таки, ты тот еще отморозок. — Виола улыбнулась. — Как ты понял, что мальчик тонет?

Я задумался, вспоминая. И почему это отморозок?

— Голова и рот были ниже уровня воды, он почти стоял в воде, ноги только бессмысленно дергались, и он пытался перевернутся на спину, откидываясь назад... — что же еще. — К тому же волосы лежали на глазах, он не пытался их убрать.

Все это сейчас я понимал как-то постфактум. Тогда я не столько понял, что происходит — мысли шли за действиями. Вроде бы я заметил, что-то странное, и тело среагировало до того, как сознание подогнало обоснование.

— И сколько секунд ты думал перед тем, как бросится в воду? — женщина покачала головой. — Как я и говорила — отморозок. Хороший, правильный, но отморозок. Нулевой момент рефлексии.

Я вздохнул.

— Это плохо? — все-таки она была, судя по всему, права.

Женщина покачала головой.

— Не плохо и не хорошо... Просто факт. — она задумалась, и пошла вперед — проверить парня на носилках.

Я вздохнул. Факт — ну и пусть. В конце-концов, это не худшее, что могло со мной случится.

— Садись. — Виола кивнула мне на ее стол. Стул был не просто отставлен — он валялся у стены. Похоже, крики об утопающем выдернули ее прямо с рабочего места. Женщина достала из стопки листов один, и положила на стол. — Хрен его знает, в порядке ты или нет, так что заполни тест.

Она кивнула на стол, и ушла к больному — его уже уложили на койку, и сейчас он увлеченно блевал в подставленное ведерко. Вряд ли от утопления — похоже, что-то с ним не так. Но ладно, уже не мое дело. Тест был, похоже, чисто психологическим, для контроля состояния. Учитывая, что я сегодня впервые спас человека и вообще применил знания на практике — это логично.

Вопросы были написаны от руки, но почерк у Виолы оказался более чем читабельным — назло всем байкам о врачебном почерке. Итак, начнем.

1. Расположите эти слова от самого приятного к наименее приятному: 'Меч, сон, улыбка, машина.'

Такс... Ну, меч — это забавно, но насилие я не люблю, машину водить не умею, сон — приятно... Окей. Значит — улыбка, сон, машина, меч.

2. Вам показывают ролик боя быков. Ваша реакция?

Огромные быки, дерущиеся так, что громыхает земля. Мощные туши, длинные рога, жгущий кончик языка железный прикус крови, застывший в воздухе... Азарт и интерес.

3.Вы видите, как умирает человек. Его смерть естественна. Ваши действия?

Умирает... Да не бывает естественных смертей. Попробую провести реанимационные мероприятия и вызвать квалифицированную медицинскую помощь.

4. — Вам приснилось, что вы стали птицей. Это очень яркий сон, вы парите над землей и видите мир, которого никогда не знали. Он прекрасен. Что именно вы видите внизу

Хм... Ну, наверное, что-то... Не знаю. Космодром... Огромные здания из металла и стекла, сверкающие голограммы, ангар для истребителей. Город, выгнутой линзой — город-амфитеатр. Да, наверное, что-то такое.

5. Когда вы в первый раз совершили (полноценный) половой акт?

Ну... Вчера? Нет. Не знаю. Не уверен, что первый.

6. Вы ведете машину по горному серпантину. У машины отказывают тормоза и вы вот-вот сорветесь в пропасть

Это чтобы я рухнул в машине, у которой еще есть двигатель? Да я вожу все, что может ездить! Значит — делаю все возможное, чтобы исправить кризисную ситуацию. Торможение радиатором, решеткой радиатора, да хоть бы и двигателем.

Вопросы кончились, и я отложил бумагу. Виола была занята, так что просто вышел из медпункта — найдет потом тест.

Впрочем, далеко от медпункта я не ушел — слишком быстро я уперся в площадь. Хотя это, на самом деле, было более чем ожидаемо — все дороги лагеря сходятся на центральной площади. И все бы неплохо, если бы на этой самой площади не стояло золотоволосый фигуры с метлой. Похоже, девушка решила снять стресс привычной, не требующей умственной деятельности, работой. А тут я вылез. Снова.

Я застыл, и осторожно отошел назад — может не заметит. Да, я поступаю дико неправильно, да, нужно объяснится, но черт... Как же это сложно!

— Белов, стоять! — за спиной раздался уверенный голос, и я послушно застыл. Что тут еще поделать?

Девушка подошла, положив у памятника метлу, и только покачала головой, смотря на меня. У нее были покрасневшие, натертые глаза, лицо неосознанно кривилось при взгляде на меня, а в глазах... В глазах стояло что-то странное. Боль, какое-то странное понимание и... Черт. Это что, сочувствие? Да что тут вообще происходит? Почему она еще не влепила мне по лицу?

— Я виноват. — я решил разбить молчания. Не извинятся — толку то, словами тут уже не поможешь. Просто спокойное признание факта.

Девушка вздохнула, и покачала головой.

— Виноват. — она кивнула, напрягшись. О да, ей хотелось дать мне по лицу, стереть это виноватое выражение с лица, но... Она этого не делала. — Белов... Чем ты болен?

Э...

— Прости, что? — я переспросил на чистой автоматике.

Это было настолько неожиданно, что я не просто растерялся — мысли просто исчезли. Да... С какой стати, собственно, она так думает? И в каком смысле я болен? И с чего, черт побери, она это взяла?

— Не придуривайся. — она вздохнула. — Чем ты болеешь? Скажи уже, черт побери!

На конце фразы она почти сорвалась на крик. Похоже, она была в этом уверена. В какой-то моей болезни... Почему-то. С чего она сделала такой вывод?

— Славя... — я покачал головой. — Что ты... О чем ты говоришь? Какая еще болезнь?

Девушка напрягалась. Похоже, она ожидала другой реакции.

— Ну смотри. — она вздохнула. — Каждый раз, когда разговор касается будущего, ты резко мрачнеешь и почти впадаешь в депрессию. Увлекаешься медициной, но уверен, что не сможешь ее изучать. Вчера напился, какой-то невкусной дрянью, причем один — Алиса пришла сама. Просто так в запой не впадают, Сереж. К тому же Виола только отмалчивается и отнекивается, когда я спрашиваю ее о твоем здоровье. Что еще я могу подумать?

Что? Но...

Кажется, я засмеялся. Кажется, я все-таки закричал. Потому что...

Черт побери... Она ведь долбанная святая. После того, как ей изменили, она все-таки нашла в себе силы включить мозг и проанализировать происходящее. Пусть даже неправильно интерпретировав, но для правильных выводов у нее не было нужной информации. Ведь...

Черт побери. Это ведь не я — это вы все сдохнете. И ты тоже, золотая девочка. Пятеро детей в семье в Норильске — это приговор. Ольга... Она может и вырвется, смотря как пойдет работа и успеет ли закончить университет. Эта рыжая, как ее — сторчится и сопьется даже не тогда, когда станет модно, но тогда, когда станет можно. А я... А я знаю, как выжить, а то и подняться во времена крушения. Я то выживу — или поймаю пулю, но шансов у меня в любом случае на порядок выше, чем у кого-либо другого тут.

Будто со стороны я услышал странный всхлип, смешанный со смехом. Она ведь, черт побери, действительно за меня беспокоится! После всего, несмотря на то, что мы знакомы всего четыре дня... 'Советская медицина лечит все, Сереж.' — я почти видел, как она произносит это, даже не подозревая о том, что происходит в реальности. Она сделала нужные выводы, проанализировала ситуацию, отбросила чувства — и была, черт побери, готова помочь. А я...

— Прости. — я выдохнул. — Прости!

Кажется, я куда-то шел. Кажется, я... Мне было больно. И больнее всего от того, что я потерял, пожалуй, лучшего человека из всех, когда-либо встречавшихся мне за обе жизни. А я... Я...

Я не знаю. Но я сделаю для нее все, что смогу.

* * *

Ноги вынесли меня к музыкальному клубу. Не знаю, почему — наверное, после тяжелого разговора с Ольгой мне захотелось тепла, и Мику была первым человеком, который с ним ассоциировался.

В клубе было тепло, светло и играла музыка. Как всегда — живая и высококлассная. Что-то такое неуловимо азиатское, даже японское — и безупречно красивое. И, кстати, удивительно веселое — в первый раз на моей памяти Мику пела не грустную песню. Вздохнув, я постучался и вошел.

Мику как раз закончила петь, и повернулась. Улыбнулась — но в глазах проскользнул кроме радости отблеск разочарования. Значит, я провернул эту комбинацию правильно. Только почему-то теперь мне ничуть от этого не радостно.

— Привет, Мику. — я улыбнулся, и сел на подоконник. — Я тебе не сильно мешаю?

Девушка покачала головой.

— Нет конечно, Сереж! — она улыбнулась. — Как вечер прошел?

Мику даже слегка покраснела. Похоже, сплетни до нее уже дошли. Понятно.

— Приятно. — я вздохнул. Все-таки выпитое до сих пор отдавалось в теле, а воспоминания — в штанах. — А у тебя?

Девушка смутилась. Почти напоказ, искренне наслаждаясь тем, что теперь ей есть, от чего смущаться, и с кем поговорить. Насколько все-таки мало ей было нужно для счастья.

— Хорошо. — Мику улыбнулась.

Она была радостна, мила... И совершенно отчуждена. В один миг мне стало просто не о чем с ней говорить — теперь ей просто не до меня. Тот период ее жизни, в который я мог на нее влиять прямо, без манипуляция, прошел вчера. Теперь у нас могут быть любые отношения — дружеские, соседские, рабочие... Но любовных уже не будет. Может быть через пару или десяток лет, когда она изменится — но здесь и сейчас поезд уже был безнадежно упущен.

Повисло неловкое молчание. О чем говорить? Что сказать? Не знаю. Конечно, еще можно раздавить Сыроежкина, переиграть происходящее... Mein Gott, попросту увести ее... Но первой любви уже не будет. И у меня, и, что куда важнее — у нее. А ломать ей еще и это я, наверное, уже не способен.

Молчание разбил стук в дверь. Неловкий и не уверенный, но достаточный, чтобы мы отвлеклись. После короткого промедления внутрь зашел Сыроежкин. Посвежевший, со слетевшей с глаз пленкой депрессии. Впрочем, он очень и очень забавно напрягся, когда увидел меня рядом с Мику. Вьюнош почувствовал угрозу своим отношениям с девушкой, и решил посопротивляться. Я бы даже умилился искренностью и чистотой эмоции, если бы это была не Мику.

— Ну ладно. — я улыбнулся. — Давай тогда. Увидимся.

Я кивнул Мику, и встал с подоконника, подойдя к Сыроежкину. Судя по взглядам, которыми они смотрят друг на друга — все у них пока будет хорошо, и я тут лишний. А значит... Я чисто по-дружески хлопнул Сыроежкина по плечу, и прошептал ему на ухо.

'Обидишь ее — оторву яйца'

Парень слегка побледнел — совсем чуть-чуть, на долю градуса, но для меня его лицо читать проще, чем многие книги. А значит — я выдержал тон, взгляд и выражение лица. А значит — последнее внушение сделано.

Мику демонстративно отвела глаза, сделав вид, что ничего не услышала, Сыроежкин слабо кивнул в ответ, и я вышел на улицу. Мне было грустно, но я был уверен, что все сделал правильно. И пусть у них все будет хорошо — хотя бы оставшиеся лагерные две недели.

А я... А я пойду к Алисе. Надо бы узнать, оправилась ли она после вчерашнего.

'А где она?'

Хороший вопрос. Даже очень хороший, если так подумать. Она куда-то пропала сразу после сегодняшнего утра, и, скорее всего, так и лежит пропитым полутрупом. Точнее, лежала бы, если бы не проснулась раньше меня, и бодро ускакала к себе, предварительно облевав пол и демонстративно оставив трусы на одеяле. Значит, сейчас она где-то бродит, и мне не о чем беспокоится... Если бы я знал таких девушек чуть-чуть хуже.

— Ульян? — я окликнул рыжеволосую девочку, выходящую из столовой. У меня, после всех сегодняшних приключений, и кусок в горло не лез, так что заходить особого смысла не было.

— Да? — девочка обернулась, посмотрев на меня. Кожа на коленках у нее была содранной, похоже, игра в футбол прошла даже слишком хорошо.

— Не знаешь, где Алиса? — после того, как как мы поругались, она вряд ли пошла плакаться старшей подруге — не тот типаж. К тому же, нет у нее подруг.

— Алиса? — девочка задумалась. — Ну, она говорила, что к малому камню пойдет. Ей поиграть на гитаре захотелось, наверное.

Mein Gott, конечно. Что же еще делать в месте, скрытом от глаз всего лагеря, как не играть на гитаре для себя — хотя в это время даже эстрада стоит пустая. Scheiße!

— Спасибо. — я кивнул девочке и пошел в сторону малого камня, быстро переходя на бег.

Камень — это ближайшая костровая яма к лагерю, до которого идти около двадцати минут по лесу. Вожатых там не бывает, и зная Алису — забралась она совсем не просто так. Конечно, удивляют подобные способности к реставрации от выпитого, даже по моему организму такое количество спирта ударило крайне сильно, но она и выпила то на порядок меньше меня. Так что... Так что если мои подозрения оправдаются — я ей совсем не завидую.

Минут через десять бега послышались тихие, но становящиеся все громче переливы гитары и пение. Сначала я увидел отблески костра — не слишком умело разожженного, но яркого и весело потрескивающего сухими витками. Затем — троих парней, может быть на год младше меня. Двое из них о чем-то переговаривались, третий — пил из поблескивающей бутылки. Алиса уже не играла, а положила кому-то голову на плечо. Мой взгляд сфокусировался и расфокусировался, почти независимо от меня проходясь по пикантной картине. Раз — осторожно, неуверенно поглаживающая женскую задницу ладонь. Два — разлитая бутылка водки, выпавшая из рук и размазавшаяся жирными пятнами на красной майке. Три — расстегнутые штаны, на которых уже посверкивает в свете костра пятнышко предэякулята. Четыре... На четвертом пункте я оказался слишком близко, чтобы думать или смотреть.

Короткие рыжие волосы и веселая, зажигательная улыбка. Мы только познакомились — случайно пересеклись на улице, когда я уже взял такси, чтобы уехать домой. Она спешила на тренировку по ледяному катанию, и красные насадки на лезвиях коньков забавно сверкали на солнце.

Тогда на тренировку она так и не дошла — слишком близко был парк, слишком ярко сияло солнце, а мороженое оказалось слишком вкусным. И где-то далеко остались мои обязанности и занятия, и даже товарищ Ленин с памятника смотрел уже не с укором, а пониманием.

Он даже попытался дернутся. Подумать только, но этот перевозбужденный парнишка с голым членом почти успел заметить мое приближение. Открывая глаза за миллисекунду до удара, он попытался увернуться. Не физически, конечно — черта с два он успел бы уклониться от броска бойца вроде меня, но он успел понять, что его атакуют, и по аксонам-нейронам отправился сигнал: 'Врассыпную!' Это дорогого стоит, скажу я вам. Правда, это ему не помогло. Потому что основанием ладони — в верхнюю треть грудины. Нежно, чтобы бронхи не вынуть. Убрать голову, потому что он сейчас отмахнется вслепую. Шагнуть вперед — и носком в щиколотку.

Подыши-ка своей кровью.

Кажется, он закричал. Кажется — потому что совершенно точно закричал второй, когда в его голову врезалась совсем кстати оказавшаяся рядом бутылка. Аккуратно, чтобы это не стало смертельным. Резкий удар болью отдался в кисти, а резкий звон скрипнул по ушам. Кажется, парень потерял сознания. Почти уверен, что он получил сотрясение мозга. Не важно — стеклянная пародия на нож, залитая спиртом и кровью, уткнулась в горло третьему. Не входя, только слегка оцарапав шею, чтобы не дергался. Он успел даже отойти — всего на шаг, но...

'Я расслабился'

Не нужно резать — достаточно легонько пнуть, чтобы он согнулся и забыл, что такое дышать. Наверное, бой занял всего несколько секунд — они были слишком увлечены, чтобы оказать сопротивление. К тому же... Я просто оказался сильнее. Разницу в возрасте и семи годах боевой подготовки не смогло покрыть количество.

К счастью, речка совсем рядом — наверное, потому и расположили эту костровую яму именно здесь. Никому не захочется носить воду издалека. Миг — и голова полураздетой рыжеволосой девушки исчезает под водой. Раз — она только успела закашляться, как это происходит снова. Она нужна мне протрезвевшей, насколько это возможно. Потому что...

Нет. Нельзя об этом думать. Просто нельзя. Слишком болит в висках, и вовсе не от похмелья.

Вскоре я позволил ей встать. Пойманные с поличным пионеры уже сбежали, даже оставив рюкзак у костра, так что помешать на все равно никто не мог. Вот и хорошо. Вот и прекрасно. Я присмотрелся. Загорелая кожа, красивая, не по возрасту развитая грудь, безо всякого намека на белье. Потрясающе длинные ноги, на которых совершенно неуместно смотрится юбка. Парней легко понять — девушка не выдержит больше двух с половиной стаканов. Слишком малый опыт, и не та комплекция А после этого ее можно будет раскладывать прямо тут, если сама не разденется. Бери голыми руками. И взяли бы, если бы я не оказался рядом вовремя. И если бы ей вдруг не захотелось поиграть в ревность.

Резкий звон — так бьется о деревно стекло. Разлетается на осколки бутылка и отброшенный на нее стакан. Так хрипит малолетняя идиотка, чье горло плотно сжимают чужие пальцы, уперев голову в древесный стол.

— Алиса. — я почти шиплю. Странно — я не чувствую ставших неожиданно сильными рук, и девчонка даже почти не сопротивляется, хотя я и почти держу ее на весу. — Если ты хочешь поиграть в ревность — выбери более безопасные методы.

Улыбка, больше похожая на оскал. Пальцы, на миг сжавшиеся еще сильнее в ответ на попытку что-то прохрипеть.

— Если тебе кто-нибудь, когда-нибудь, пусть даже хороший друг, предложит закурить, нюхнуть или уколоться, даже совершенно безвредно, из чистого эксперимента или чтобы забыться — ты тут же пошлешь его нахуй, и дашь по ебалу, если будет настаивать. Это ясно? — я улыбался. Черт побери, я улыбался, совершенно открыто и легко, и только пальцы сжимались все сильнее, балансируя на грани с удушением. А девушка даже не отбивалась, откровенно ухмыляясь. Будто она знает что-то важное. Что-то, рядом с чем это сорвавшееся пьяное изнасилование даже не заслуживает упоминания.

Вздохнув, я убрал руки — и она, закашлявшись, рухнула на землю. А потом встала, и совершенно спокойно посмотрела на меня.

— Как ее звали? — это было словно удар в челюсть. Хорошо поставленный, правильно выполненный и рассчитанный, такой, чтобы достать до мозжечка, чтобы сбить ориентацию, чтобы дальше — только пинать рухнувшее тело. Так, как умеет только человек, по-настоящему хорошо меня изучивший. — Как звали ту девчонку, которую ты напоил и изнасиловал?

— Как думаешь, что будет дальше? — мы сидим все в том же парке, но уже вечереет. Детишки с родителями уже разошлись по домам, и настало время парочек.

И вокруг тишина, над головой колышется зелень, и я так до одури, невероятно счастлив, что даже нахожу в звездном небе какой-то смысл.

— Закончится школа, я поступлю в МГИМО, ты — пройдешь свои отборочные. — что-то там Союзное, со спортивными лагерями, медалями и славой партии. Где клятвы, гимны и разные страны, сливающиеся в один большой стадион. В кусочке совсем другой, но такой понятной жизни.

— И все у нас будет хорошо. — голос девушки звучит даже мягче, чем обычно, и я позорно млею, когда нежная рука осторожно чешет мою голову, уютно расположившуюся на ее коленях.

Удар. Легкий, смазанный — прекрасно ощутимый. Катящийся каплями по лицу, смешиваясь с кровью, льющейся из царапин. Алиса легко ушла от толчка — шаг назад, и моя рука скользнула по шершавому стволу.

Умная, слишком умная сука.

— Она ведь бросила тебя? — взгляд. Прямой, жесткий — и я застреваю в нем, словно сонная муха, по весне проснувшаяся в янтаре.

Это был вечер пятницы. Такой тихий, до отвращения мирный вечер, в который тебе мучительно тошно от ожидания, потому что подсознательно ты знаешь — что-то обязательно произойдет.

— Прости, но нам нужно расстаться. — она сказала это с трудом, не смотря мне в глаза. Уверен, будь возможность, она бы отправила это по почте — и останавливает ее только то, что у меня нет почтового ящика.

Она отводит глаза, ей не больно — неприятно. Потому что...

— Это ведь из-за Игоря, верно? — мне почти не больно и уже даже не страшно. Иногда так бывает: когда тебя долго что-то пугает, долго подбирает к тебе ключики, подносит к лицу баллончик с кислотой, водит над кожей потрескивающим шокером — ты перестаешь бояться.

У вас так не было? Подите вон из партии.

Я все еще здесь — и моя рука хватает уже не сопротивляющуюся Алису за горло, впечатывая спиной в стену. Девушка только весело скалится, смотря мне в глаза — она знает, что мне плохо, что я почти опустел.

Она ломает меня об колено, так же легко, как совсем недавно ее ломал я.

— Она верила тебе?

Вечерний сбор — иначе и не назовешь. Дети всех старших боссов, министров, их замов и прочих бонзов собирались в одном месте, чтобы познакомиться и навести контакты. Где-то далеко, почти незаметно гуляют сами старшие товарищи, обсуждая свои дела, но все мы уже ушли от этого — молодость любит веселье. Столы, уставленные едой и выпивкой, которую захотелось — служебная дача все стерпит, особенно если важные товарищи уехали в другую. Все здесь почти равны. Почти — но некоторые равнее других. Десять человек, не считая сопровождения, и десять гектаров в полном владении на весь вечер.

Меня интересовал только один — парень примерно моих лет, с длинными светлыми волосами и слишком мягким лицом, чтобы оно было искренним. Я читал его, словно открытую книгу.

Игорь Соболев — сын председателя спорткомитета. Почти коллега — совсем чуть-чуть выше меня, на какую-то одну должность.

Он был смазлив, неумело понтовался, и в общем и в целом был приятным и простым в управлении парнем. Жаль только, что она оказалась так глупа.

От меня потребовалось только чуть-чуть умения и две бутылки хорошей водки, подлитой в бокал вместе с соком. Он достаточно долго задержался на улице, охотясь вместе с охраной на зайцев. Она достаточно легко оказалась без белья — хотя так ни разу мне и не позволила зайти так далеко, пока мы были вместе.

А когда он вдоволь настрелялся, то оказалось, что все это время мы были в его комнате.

— Заткнись! — кажется, я кричал это ей в лицо. Кажется, она шипела от слишком сильно, до синяков сжатых рук. — Ты нихуя не знаешь!

Я вопил, но янтарные глаза только смеялись. Она видела меня насквозь — а я видел то, что хотел забыть. То, зачем убежал в маленький мирок своих кошмаров.

— Ты ведь поэтому так обозлился. — она улыбалась. Она, черт побери, улыбалась, хотя мои пальцы до синяков сжимали ее горло. — Когда увидел, что не только ты так можешь. Кстати, что с ней было потом?

'Ее вышвырнули со всех турниров и соревнований, и она вскрыла вены'

Я выдохнул. У меня тряслись руки. У меня кружилась голова. Я тонул — снова.

Что дальше, Белов? Ты ведь уже сошел с ума. Погрузился в свои мелкие кошмары, уехал в лагерь, чтобы забыть. Нашел себе вторую личность, слишком уютную, чтобы вылезать. И тут, экая неприятность, наткнулся на Алису, оказавшуюся слишком умной, чтобы догадаться, и достаточной сукой, чтобы сказать вслух.

Куда дальше, Белов?

Я не знаю. Я, черт побери, не знаю. Я...

*No signal*

* * *

Когда я пришел в себя, то первым, что я увидел, были белые стены и приглушенные лампы верхнего освящения. Койка была жесткой, а одеяло — мягким. Раздевать меня, похоже, не стали. Мне было не просто плохо — такое чувство, будто меня вывернули, порубили на куски, и небрежно собрали обратно. Так, что куски внутренностей так и остались снаружи, пронзенные трубками артерий. Я просто лежал на спине, и край одеяла неприятно щекотал нос, но не было сил даже поднять руку. И слышались только тихие голоса, а сквозь щель полуоткрытых глаз я видел двух взволнованных девушек. Золотоволосая и рыжая, сейчас внимательно слушающие молодую женщину. Я прислушался — Виола говорила тихо, но, судя по лицам девушек, отчетливо. Я прислушался, и понял, что говорила она на самом деле громко — просто звук вернулся только сейчас. Будто до этой секунды его просто выключили.

— Значит так, девочки. Вы точно хотите это знать? — голос Виолы был смущенным. — Я сама не уверена в диагнозе.

Алиса напряглась.

— Говорите уже! — она почти рявкнула. — Мы притаскиваем его белым, как бумага, с кровью, текущей даже из глаз и ушей, а вы спрашиваете, хотим ли мы знать? Конечно, хотим, черт подери!

Значит с кровью из ушей и глаз. Если даже — значит изо рта и носа тоже. Это что, инфаркт был? Откуда? И почему?

Женщина вздохнула.

— Ладно. Что вы знаете о диссоциативном расстройстве идентичности? — она поморщилась, и поправилась. — О раздвоении личности.

Э? Что? Какое еще раздвоение личности?

— Когда в голове человека две личности? — гениальный в своей простоте ответ растерянной Слави вызывал у Виолы улыбку.

Женщина покачала головой, и вздохнула.

— Значит так... Раздвоение личности — крайне редкая болячка, никак не связанная с шизофренией. Как ты правильно сказала, пионерка, у пациента происходит диссоциация — он перестает воспринимать происходящее так, будто это происходит с ним. Обычно такое случается после сильных эмоциональных травм, насилия и всякого такого — я думаю, вы поняли. — женщина покачала головой.

Алиса дернулась. Похоже, вспомнив наш последний разговор. А я... Я лежал, и смотрел в потолок. Иначе бы я дернулся. Возможно — закричал.

Нет. Нет-нет-нет-нет-НЕТ!

Я не мог докатится до такого. Я...

— У больного в определённые моменты происходит 'переключение', и одна личность сменяет другую. Эти личности могут иметь разный пол, возраст, национальность, темперамент, умственные способности, мировоззрение, по-разному реагировать на одни и те же ситуации. — Виола вздохнула, и продолжила. — После 'переключения' активная в данный момент личность не может вспомнить, что происходило, пока была активна другая личность.

Девушки снова переглянулись. Они... Не могли видеть. Сталкивались с последствиями.

Как же мне плохо.

— Это все красиво, конечно, но как это связано с кровью из глаз? — Славя, похоже, не поверила. — Можете как-то доказать диагноз?

Виола вздохнула.

— Кроме собственных наблюдений, пионерка? — она покачала головой. — Как вы уже поняли, Белов — отморозок. Хороший, правильный, интересующийся медициной, без секунды на размышление бросившийся за человеком, показавшим признаки утопления, но... — она вздохнула. — Если ты думаешь, что я не знаю о тех трех парнях с побоями, или ослепла и не вижу отпечатки на твоей шее — ты ошибаешься.

Спасать? Что? Когда это я нырял за...

'Ты — отморозок, Белов.'

Я...

Алиса дернулась, судорожно прикрывая отпечатки моих рук на своей шее.

— Кроме того, готова поспорить, что переключателем для него работали вы обе. — Виола покачала головой. — Каждый раз после встречи с вами он был другим. Особенно вне медпункта.

'Интерес к врачебному делу против тяги к насилию. Неспособность даже завести машину против прекрасных навыков езды. Любовь к экономике против навыков управления.'

Я...

Мне плохо.

— Из-за нас? Но... — Славя застыла. Похоже, она поняла, что я ей не изменял. Или изменял?

Не знаю. Кто я? Что...

— Взгляните. — Виола отодвинулась от стола. — Все это писал он.

Раздались два удивленных вздоха, и я все-таки привстал, подняв корпус. Только чтобы застыть. Чтобы голова вспыхнула еще сильнее, чем раньше. Потому что...

Потому что на столе Виолы лежали вырезки и записей, что я делал сегодня. Написанные двумя разными почерками, не имеющими между собой ничего общего.

А еще я заметил подмигнувшую Виолу, давно уже заметившую, что я очнулся. Возможно, даже раньше, чем это понял я.

Иногда бывает такое чувство, будто ты падаешь. Что-то в животе резко обрывается, по ушам бьет тихим свистом, а голова начинает кружится. Не предчувствие опасности, даже не эмоция — просто состояние, сопровождающее стресс и нервные потрясения. Хорошо, что я в свободное время читал википедию. Смотреть на то, как рассыпается твое сознание, куда увлекательнее, когда понимаешь физику процесса.

Снова посмотрел на записку, которую нашел прилепленной ко лбу. Слова на ней, к сожалению, от этого не поменялись.

Извинись перед своей блондинкой, пока есть время — скорее всего Виола донесет. Постарайся не показываться на глаза Ольге и Алисе — это выбросит тебя обратно. Алиса — рыжеволосая девушка, одетая, как отельная проститутка. Ольга — вожатая.

Почерк был интересным — быстрым, рваным, с заостренными петлями в буквах. Еще интереснее было то, что я отчетливо помнил Ольгу, но вот на счет Алисы в памяти сиял зиящий провал, при попытке заглянуть в который наваливалось головокружение. Подозреваю, это значит, что первоначальный хозяин тела возвращался.

А ведь если так подумать, то человеческая личность — это совокупность нейронных связей в мозгу. Души нет, так как у нее банально нет физического носителя. Таким образом меня не существует. Ну, или существую, но в виде самого настоящего диссоциативного расстройства идентичности. Эх, сходить бы к толковому психоаналитику, чтобы проанализировал со всех сторон и меня, и Белова, и дал потом почитать заметки. Да только где его найти то?

— Виола Александровна, у вас ручки не найдется? — я встал с койки и посмотрел на женщину, работающую с бумагами. Как оказалось, меня не раздевали.

Медсестра посмотрела на меня со странным, эдаким зоологическим интересом. Не злобным, просто изучающим и слегка насмешливым. Наверное, так микробиолог смотрит на особенно забавный микроб.

— Записки себе писать будешь? — и ведь ни капли ехидности во взгляде. Сочувствия, впрочем, тоже. Скорее, она искренне, от души веселилась.

— Да. — я покачал головой. — Или вы передатчиком поработаете?

Мда. Какой же, все-таки, странно-жуткий разговор — передавать самому себе записки... Как бы меня действительно не заперли в доме с желтыми стенами. Хотя... По мнению Белова это и без того произойдет, раз уж он так уверен, что Виола донесет. Это ее профессиональная обязанность, в конце-концов.

— И потом снова обьяснять твоему альтер-эго, чем инфаркт отличается от гипертонии? — она покачала головой. — На, пиши. Только не потеряй.

Женщина протянула ручку с листком, и я задумался — а что, собственно, писать? И куда потом это, собственно, прятать так, чтобы Белов записку заметил?

Быстро накропав краткую информацию о себе, я засунул записку за пазуху, так, чтобы кололо в бок сквозь ткань, и вышел из медпункта, оставив ручку на столе. Виола не протестовала — похоже, она меня все-таки выписала.

Озеро сверкало в лучах заходящего солнца. Похоже, я провалялся без сознания весь день — и даже хорошо, что меня не стали будить. По крайней мере, теперь я мог поплавать в почти пустом озере — вожатые увели всех на ужин. Мне есть не хотелось. А видеть кого-то из отряда тем более.

— Как ты? — мягкий женский голос раздался за спиной. Обернувшись, я без особого удивления увидел Славю — девушка сочувственно, но без лишней жалости смотрела на меня, протягивая что-то, завернутое в салфетку.

Как оказалось — бутерброды. Причем, судя по виду и запаху, довольно вкусные.

— Так себе. — so-so. Английское слово выражало мое состояние куда лучше, чем грубый русский перевод. — Тебе еще не хочется убежать?

Я говорил спокойно, но внутренне я напрягся. Даже сильнее, чем думал.

— Почему я должна хотеть убежать? — в глазах Слави стояли смешинки.

Я вздохнул. Кажется, у меня дрожали руки.

— Ну, я могу наброситься на тебя с топором. Или задушить. — по словам Виолы, с какой-то рыжеволосой девчонкой я чуть так не поступил. Понятия не имею, чем она так разозлила настоящего хозяина тела.

Девушка деликатно рассмеялась, и села рядом, положив голову мне на плечо. Я как-то резко успокоился — даже руки расслабились, перестав подрагивать. Ровное, мягкое тепло девушки будто передалось мне.

— Я верю, что ты не будешь, — она покачала головой, устраиваясь поудобнее на моем совсем не широком плече.

Вздохнув, я все-таки сделал то, чего так хотел — поцеловал ее в макушку. Верит она. Хотя, если так подумать — все, что происходило рядом с ней, я помню в мельчайших деталях. Значит, и правда, не сорвусь — слишком сильно она меня держит на поверхности, чтобы наружу мог вылезти второй я.

— И что мы будем делать? — 'мы' — не я. Не знаю, в какой момент это стало так, но теперь уже поздно было об этом думать. — Между прочим, я тебе изменил.

Я сказал как-то невпопад, и Славя молча покачала головой.

— Не ты. Не думай об этом, — я вздохнул. Совет был хорошим, но мне от одного воспоминания о прокуренном доме и запачканном засохшим эякулятом и спермой становилось противно.

— Хорошо. — я покачал головой. Страшно хотелось закурить — хотя я никогда и не курил. Почувствовать пальцами белую бумагу сигареты, щелкнуть крышкой зажигалки, пижонски открыв рывком — и поднести тонкий язычок пламени к краешку, затянувшись горьким дымом. — Так... Сегодня я уеду из лагеря.

В этом у меня не было сомнений. После всего, устроенного мной, Ольга зубами вцепится в возможность сплавить подальше проблемного пионера. Не говоря уже о том, что Виола не станет молчать о диагнозе, и за мной вполне могут приехать на белом микроавтобусе, чтобы увести в дом с мягкими стенами. Славя в эту картину чудесного будущего никак не всписывалась. Сказал бы 'на ее счастье' — да только скоро в Норильске станет куда хуже, чем в любой психической больнице. А значит, от этого придется как-то отмазаться — хотя бы ради нее.

— Знаю. — она покачала головой. — Оля говорила.

Я кивнул. Даже не сомневаюсь, что она в том числе провела с лучшей ученицей воспитательную беседу о том, почему от меня лучше держаться подальше. Закончилось это, впрочем, так же, как и все подобные беседы.

— Хорошо. — и правда хорошо. Не нужно лишних обьяснений. — Мы еще встретимся в универе, Славь.

Девушка улыбнулась, и прикусила меня за ухо.

— Помолчи, а? — я улыбнулся, и замолчал.

Мы сидели на берегу озера, смотря, как солнце медленно закатывается за водную гладь, раскрашивая небо во все оттенки оранжевого и красного. Нам было хорошо.

* * *

У реки было людно, недавний разговор оставил смутные эмоции и тень воспоминаний. Я помнил, что говорил с кем-то, но не помнил, ни о чем, ни как он велся. Понятно. Мое второе я говорило со своей блондинкой, больше не с кем. Других собеседников я, хоть и с трудом, обрывками, но вспоминаю. А вот ее... Ее будто и не существует. Ну и ладно. Все равно пообщаться нам вряд ли когда-нибудь удастся. Остается надеяться, что я не наделаю с ней ошибок. Или хотя бы слишком много ошибок. Пока я думал, ноги привычно несли меня к дому. Мне нужно было собрать вещи, искупаться и просто побыть одному. Не в лесу, в котором всегда рядом есть кто-то еще, не в медпункте, в который кто-то может зайти — по-настоящему одному. Привести себя в порядок, и хорошенько подумать над произошедшим. Я — сумасшедший. Теперь это факт, и не то, что можно подвергнуть сомнению. Общаться самому с собой записочками — не выход. Это работает сейчас, но резко перестанет в тот миг, когда я выйду из отпуска.

Тогда что? Лечение — крайне трудоемко, и займет очень много времени. Того самого времени, которое стоит дороже золота. У меня есть четыре года на то, чтобы упрочнить отношения и завести контакты с нужными людьми. Если, конечно, мое сумасшествие — и правда предвидение. Но нужно сравнивать, узнавать... А это снова время.

Виола уже предложила способ, хотя он и самоочевиден. Не пытаться лечить заболевание, а научиться им управлять. Найти и обозначить тригеры, написать краткое руководство для обоих личностей, возможно даже завести универсальный ключ на смену. Это все не дает никакой гарантии, но поможет если не полностью управлять собой, то хотя бы не допустить того, что происходило эту неделю. Мне еще повезло, что противоречие между мной и мной оказались только в девушках — все могло бы оказаться куда хуже. Например, я мог бы сначала нахамить Ольге, а потом прийти к ней с просьбой. Ну, или все-таки изнасиловать Алису, и открыто заявиться после этого в лагерь. Не помнить того, что делал пару часов подряд — опасно настолько, что даже переоценить не выходит. Особенно для меня.

— Живой? — знакомый, слегка ехидный голос раздался входа. Та, о ком я только что думал, все-таки пришла. И это хорошо — пора расставить все точки над и. — И даже на людей не бросаешься.

Я вздохнул, и молча кивнул ей на стул напротив — садись, мол.

— Ты хотела что-то сказать? — я внимательно посмотрел на нее. — Если да — говори быстрее, не знаю, как долго я еще буду здесь.

Виола не станет прятать от отца диагноз. А если и станет, то первая же проверка у психиатора обнаружит мое раздвоение личности. Такие вещи не спрятать, они будто шило в мешке. Впрочем... Возможно, что о моем диагнозе и без того знали, но решили, что на природе я приду в норму. Не пришел, сорвался. И так рисковать репутацией отец не будет.

— Значит, ты уедешь? — кажется, ее это удивило. — Так просто?

Я вздохнул. Меня трясло, монета в любой миг могла перевернуться. Алиса, еще недавно бывшая стопроцентным тригером, стремительно срывалась с крючка. Да, красива. Да, от одного взгляда на нее хочется завалить ее на кровать. Да, мы неплохо поладили.

Только вот Аня мертва, и заменять ее еще более смазливой копией я не собираюсь.

— Твой адрес я знаю. Если я захочу тебя увидеть — тебе сообщат, — вряд ли. Мы хорошо провели эту неделю — я почти полюбил. Не уверен, ее, или тот образ, который нашли в ванной со вскрытыми венами и почти тайком закопали на ближайшем кладбище, с официальной версией — смертельной болезнью. Советские спортсменки не кончают с собой. Особенно молодые и талантливые.

Я снова чувствовал себя в своей стихии. Да, я схожу с ума. Да, скорее всего меня удавят или запрут на какой-нибудь партийной даче до того момента, как я смогу пройти десять базовых психических тестов. Но я все еще Сергей Белов, сын первого зама министра нефтяной и газовой промышленности Советского Союза.

С тихим шлепком моя голова мотнулась назад. Щеку обожгло резкой, хлесткой болью. Алиса, кажется, сама сразу не поняла, что пощечину дала она.

— Ты за кого меня принимаешь, мудак? — янтарные глаза девушки пылали, словно угли. Кажется, я только что сильно ошибся. Хотя... Ошибся я в тот миг, в который перестал считать. — Я что, по-твоему, шлюха, которая прибежит, если ее поманить пальцем?

Я вздохнул, прикрыв глаза. Алиса... Взбешена — не столько моими словами, сколько всей ситуацией. Вымотана. Глубоко запуталась во всем происходящем. Набросаем на пальцах. Ее жизнь до лагеря — много парней, каждый из которых после пары недель убегает к более домашней знакомой. Она — приемная, отношения с родителями не складываются. Дефицит общения, социальную жизнь заменяют попойки, импровизированные концерты на чужих квартирах и пьяный секс. Комплексы — и от такой компании, и от необходимости все время доминировать, держа себя в пьяной компании, и просто зарождающееся мужененавистничество от постоянных предательств. А дальше — лагерь. Первая пара недель, в которых были только редкие посиделки с Мику, споры с придирающейся вожатой и Славей. А потом — я, сразу и четко в ней заинтересовавшейся. Подумать только, а ведь и прошло то всего меньше семи дней со дня знакомства.

Ладно. Я... А что — я? Сначала я проявлял интерес к ней, потом я же нагло и открыто изменил ей с блондинкой, прямо подтвердив застарелый страх того, что ей все равно предпочтут другую. А потом оказалось, что предпочел то не я... Если она в это действительно поверила, конечно.

— Прости, — я вздохнул. — Но ты ведь уже все поняла?

Смотреть на нее было просто больно. Все-таки она была очень похожа на Аню — но совершенно не умела притворяться. Будь она чуть менее или чуть более похожей, я бы смирился. Возможно, смог бы не обращать на сходство внимание или, наоборот, стер границу между ними. Но она стояла на границе, и один взгляд на нее причинял боль. Когда я запер для себя эту часть памяти, меня все равно неосознанно тянуло к ней. А точнее — к рыжим волосам, янтарным глазам и загорелой коже. Теперь же... Прости, Алиса. Это был интересный опыт.

— То, что ты искал замену своей подружке? — она покачала головой. — Давно. А что не поняла, то Ольга подсказала.

Я кивнул. Ольга знала про меня не так уж мало, слишком характерные у нее были реакции и ожидания. А значит мое происхождение — секрет Полишиннеля, все, кому интересно, давно уже знают.

— Тогда... — я почувствовал себя неловко. Слишком неловко, чтобы продолжать мяться — иначе дам себе еще одну отсрочку, а потом не выдержу, и заеду к ней по адресу, с цветами и шампанским. А значит... — Спасибо за все, Алис. Это было хорошее время.

Пусть не безбрежное, пусть не без огрехов, но цельное. Она оказалась в нужном месте в нужное время, достаточно удачно, чтобы окончательно расцепить обе мои личности. На ту, что была до смерти Ани, и ту, что появилась, когда я решил о ней забыть. Спасибо ей за это.

— Тебе тоже, Сергей. Тебе тоже. — девушка повернулась и ушла, а я даже не стал смотреть ей вслед. У меня еще оставались вещи, которые нужно собрать, и дела, которые нужно сделать.

Тем более, что каким-то сто пятьдесят шестым чувством я ощущал, что время кончается, и прямо сейчас из верхней чашки песочного хронометра улетают последние песчинки.

Наверное, именно поэтому я не удивился, когда дверь в домик без стука открылась, и внутрь вошла Ольга. С серьезными, пасмурными глазами и моим паспортом в руках.

Пора.

* * *

Машина оказалась черной, и какой-то уж очень 'ретро'. Кожанный салон, кондиционер — машина была неплоха, но для меня, жителя двадцать первого века, была все-таки совершенно неудобной. Мне бы джип, с полным приводом, подогревом кресел, радио, климатконтролем и прочими мелкими жизненными радостями, по которым так скучаешь. Водитель был молчаливым мужчиной средних лет славянской внешности, даже не попытавшимся поздороваться. Я тоже не стал навязываться. Сумка — в багажнике, паспорт — во внутреннем кармане, голова — прижата к прохладному стеклу. Все-таки хорошо, что я успел попрощаться. И хорошо, что пришлось уйти — желание остаться могло стать слишком сильным. Деревья пролетали перед глазами, машина слегка подрагивала, и я постепенно стал погружаться в сон...

Почти сон. Все-таки во сне обычно нет темного помещения, разделенного невидимой, но нерушимой преградой, и двух стульев, стоящих напротив друг друга. Простых деревянных, лакированных стульев, какими завалена любая школа. А кроме них не было ничего — ни стен, ни потолка, теряющегося во тьме. Только я и человек, развалившийся на стуле напротив.

Парень семнадцати лет, выглядящий чуть старше своего возраста. Короткие светло-русые волосы, овальное лицо, тонкий нос и серые глаза — умеренно смазлив, умеренно крепок. Белов Сергей Александрович, владелец тела, в котором меня угораздило оказаться и куда более талантливый человек, чем я.

— Что будем делать? — я посмотрел ему в глаза. Обычно светло-серые, здесь они напоминали мокрый асфальт. — Ты не хуже меня знаешь, что у нас осталось только четыре года.

'У нас' — я и правда считал его частью себя. Совершенно полноправной и равноценной. Наверное, окажись я сейчас в собственном теле, спасенном врачами — я бы сошел с ума от одиночества. Конечно, двум душам тесно в одном теле, но после того, как привыкнешь, другой жизни уже не представить.

— Если твои знания правдивы. — он не улыбался. Чуть ли не впервые в жизни он не подстраивался под собеседника, не использовал чудовищную врожденную эмпатию. Он даже не пытался меня читать — это просто не имело смысла. Здесь и сейчас мы знали друг друга лучше, чем старые любовники или братья-близнецы.

Я кивнул.

— Да. Если они правдивы. — а это, скорее всего, так. Страна катилась в пропасть уже третий десяток лет, и спасти подошедшее к концу срока эксплуатации колесо было уже невозможно. Экономика, построенная для войны, так и не переведенная на мирные рельсы, должна была рухнуть. А вместе с ней — и все остальное. Точка невозврата давно пройдена, в СССР не будет своего Таньамэня. Это понимают высшие чины, об этом догадываются средние, и с кристально чистой ясностью это вижу я. — В любом случае, как потратим это время?

Можно не рисковать, и пойти по дипломатической линии. Это безопасно, со связями отца я всегда обеспечу себе нормальную жизнь и теплое место в новом МИДе — в конце-концов почти восемьдесят пять процентов старых чиновников при новой власти своих мест не потеряют. А можно рискнуть, и выиграть джек-пот. Девяностые — эпоха, в которой делались состояния. А я знаю много, очень много. Только методами Мавроди, имея мое положение, можно заработать сотни миллионов. А если задавить частные пирамиды, и действовать от лица Семьи — то и миллиарды. А потом придет время залогово-кредитных аукционов, на которых можно будет приобрести себе небольшую страну из бывших республик.

Конечно, есть огромная вероятность, что меня убьют. Но... Куда сильнее меня волнует Славя. Даже не смогу ли я смотреть ей в глаза — это не важно. Охрану и средства ей и ее семье я в любом случае обеспечу. Но... В стране миллионы таких Славь. Совершенно невинных девушек и девочек, спасти которых нет никакой возможности.

— Ты ведь понимаешь — страну придется высосать до капли. — Сергей вторил моим мыслям. Девяностые — потерянное время и поколение. Это время, в которое бесполезно что-то спасать — можно только разрушить, и построить на осколках новое. А для того, чтобы что-то строить, нужно иметь деньги на постройку. То есть высосать бывший союз — не как было в моем мире, где неумелые люди дорвались до власти, и часто ошибались, проводя крайне противоречивую политику. Нет, в этот раз, если у меня все получится, реформы будут проведены профессионально. Как минимум профессиональнее, чем проводили те, кто учил экономику в советском обществе. Страну придется сломать об колено — сломать, и забрать все, что она сможет дать. И смертность будет не миллион в год, а пять. Хотя... Смертность то как раз может и не скакнуть, если карточные системы провести.

— Придется. — я кивнул. Другого выхода не осталось — для того, чтобы нулевые могли породить новую страну, девяностые должны умереть. В конце-концов, всегда есть пример Сингапура. — У нас есть четыре года на то, чтобы доучится и завести нужные знакомства.

Я буду заниматься экономикой, он — политикой. Все-таки один человек никогда не сможет добиться мастерства в двух областях — а вот двое могут.

— Значит, поступим в МГУ. — он кивнул своим мыслям, и, внезапно улыбнувшись, хитро посмотрел на меня. — Твоей блондинке тоже обеспечим местечко?

Я задумался. Тянуть Славю в эту грязь и грядущую мясорубку не хотелось, но ей будет полезно. Как минимум для взрослой жизни.

— Да. — я задумался. Куда она там хотела? На биофак? — Но не в МГУ. Пусть сама выберет.

Сергей кивнул, и уткнулся лбом в разделяющую нас границу. Когда я только перенесся в его тело — граница лежала хрустальными осколками на полу, а сознания смешались. Отсюда и проблемы первых дней, когда мы действительно были единой личностью.

К счастью, все возвращается на круги своя. И мы — снова разные.

Я видел его, и слышал, как заглушается двигатель, как с щелчком открывается дверь, и чувствовал взгляд женщины, убирающей партийную дачу — и это было хорошо. Потому что Сергей чувстовал то же самое. А значит взять контроль могли мы оба — или не брать вообще. Пусть тело поспит. А мы... А нам есть, о чем подумать и поговорить.

В конце-концов, все только начинается. Все только начинается.

Эпилог

Радио Свобода. "Смерть Белова. "Открытый" вердикт". 23 июня 2013 года.

23 марта 2013 года в Великобритании умер Сергей Белов. Официальное расследование не определило причину

Слухи и домыслы о смерти российского олигарха и некогда председателя

правительства РФ Сергея Белова до сих пор в ходу. Убийство или самоубийство — это главный вопрос. Он остался открытым и после официального расследования, которое не привело к пониманию причины смерти. Белов жил в Великобритании с начала 2000-х годов, в России обвинялся в многочисленных преступлениях (мошенничестве, отмывании денег, попытке насильственного захвата власти) и был заочно приговорен к тюремному заключению. Эмиграция его совпала по времени с уходом в оппозицию Владимиру Путину, которого до 2000 года Белов поддерживал.

23 марта 2013 года в 15 часов 18 минут в службу скорой помощи городка Аскот в графстве Беркшир поступил телефонный звонок охранника Сергея Белова. Прибывшие врачи и полицейские обнаружили его мертвым в ванной комнате с обрывком шнура на шее, другой конец шнура свисал с перекладины душа. Признаков насилия на теле не было обнаружено. Все это произошло в доме, формально принадлежащем жене 'оппозиционного' олигарха Славяне Феокистовой.

В случае смерти при невыясненных обстоятельствах в Великобритании проводится так называемый инквест — судебные слушания, цель которых — выяснение причин смерти и выявление причастных к ней лиц. Инквест по делу о Белова проводил судья-коронер Питер Бедфорд. Подготовка к слушаниям продолжалась год. Они проходили 26 и 27 марта 2014 года. На них были заслушаны показания полиции, судмедэкспертов, друзей и родственников Белова. Рассматривались две версии: самоубийство и убийство. Взвесив все факты, результаты экспертиз и улики, судья-коронер объявил, что не смог прийти к однозначному окончательному определению причины смерти и что его вердикт остается открытым. Британское право рассматривает открытый вердикт как доказательство того, что расследуемая смерть продолжает оставаться подозрительной, а ее причину невозможно на данный момент с достоверностью определить.

Сергей Белов был похоронен 8 мая 2013 года на кладбище

Бруквуд в графстве Суррей. После отпевания в кладбищенской часовне по

православному обряду на могиле был установлен стелла с табличкой, на которой обозначены два имени: Сергей Белов и Платон Еленин — под последним именем Белов значился в своем британском паспорте; под этим же именем он фигурировал в полицейском расследовании. В день похорон лондонская "Таймс" (The Timеs) назвала Белова "мастером интриги" и "одним из русских реформаторов-рыночников", отметив, что "даже после смерти он не смог найти успокоения". Насколько все же реалистична и психологически достоверна версия самоубийства Белова? Говорит его соратник, бывший глава основанного Беловым "Фонда гражданских свобод" Александр Гольдфарб.

Сергей Александрович Белов был членом команды "младореформаторов", проводивших экономические и политические реформы в России в начале 90-х. Он занимал посты министра экономики и финансов РСФСР, министра финансов РФ, первого заместителя и, позднее, исполняющего обязанности председателя правительства РФ до "новогоднего кризиса" 1992 года.

* * *

*

Сегодня.UA. 'Феокистовой отказали в помиловании'. 29 Апреля 2012 года.

Комиссия при президенте отклонила обращение 20 депутатов-женщин к Виктору Ющенко с просьбой отпустить экс-премьера. 'Поскольку расследование уголовных дел по обвинению Славяны Феокистовой в совершении тяжелых и особо тяжелых преступлений еще не завершено, суды не приняли соответствующие решения, вопрос о помиловании является преждевременным', — заявили в комиссии. Следующее подобное прошение о помиловании комиссия сможет рассмотреть только через год. Такое правило прописано в пункте 15 Положения о порядке осуществления помилования: рассматривать один и тот же вопрос комиссия может только раз в год. 'Во-первых, президент не может пренебречь решением комиссии. Во-вторых, чтобы помиловать человека, нужно его письменное заявление с чистосердечным признанием и раскаянием в содеянном. И в третьих, в Положении о помиловании действительно написано о невозможности отпустить человека, если тот подозревается в совершении других преступлений', — рассказал нам экс-председатель Печерского райсуда столицы Николай Замковенко.

Адвокат экс-премьера уверен в обратном. 'Комиссия только рекомендует. Они сослались на то, что не завершены все судебные производства. Это бред. У нас действует презумпция невиновности. Тем более, окончательное решение принимает президент. Он имеет все права не согласиться с комиссией', — считает защитник экс-премьера Сергей Власенко.

Три пути. Выйти на свободу Славяна Феокистова сможет (если так решит комиссия) только спустя год. Но есть и другие варианты. 'Кто бы ни стал президентом, ее могут выпустить после президентских выборов. Если победит регионал, Феокистова может выйти на свободу сразу после избирательной кампании. Если выиграет про-западный политик, то, скорее всего, выпустят экс-премьера через несколько месяцев. Да и на руку Славе сыграет факт того, что она отсидела больше половины срока. Плюс ко всему, суды вынесут приговоры по другим уголовным делам. Кстати, могут быть и пожизненные вердикты, связанные именно с делом об убийстве Евгения Щербаня', — считает политолог Владимир Фесенко. По мнению бывших заключенных, независимо от срока пребывания в тюрьме, на свободу выйдет совершенно другая Славяна Феокистова.

Напоминаем читателям, что 'газовая принцесса' Славяна Николаевна Феокистова резко поднялась на многомиллиардных сделками по поставкам российского газа на Украину в первой половине 90-х годов. Глубокие связи Славяны в русском политическом эстеблишмнете предопределили и ее прорусскую политическую позицию. Многие помнят Феокистову по броскому лозунгу ее президентской компании 'Славя — Украине!'. После Оранжевой революции, многочисленные уголовные дела против Феокистовой пришли к логическому завершению. Она была осуждена на 9 лет тюремного заключения по обвиненям в коррупции и превешении служебных полномочий незадолго до президентских выборов 2008 года. Феокистова была замужем за печально известным российским реформатором и олигархом Сергеем Беловым, однако как минимум с 2005 года они проживают раздельно.

* * *

Spletik.ru, отрывки из первого интевью Алисы за последние 5 лет, 23

декабря 2015 года.

О ЗВЕЗДНОСТИ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА

"С детства мне казалось, что во мне есть что-то большее, чем в моих

сверстниках. В подростковом возрасте это ощущение пропало, но когда я

занялась музыкальной карьерой, то снова поняла, что я лучше."

О МУЗЫКАЛЬНЫХ СТИЛЯХ

"Сейчас я нахожусь в таком состоянии, что мне нравятся, когда меня

называют рок-певицей. Я делаю рок. Я чувствую в себе протест. При этом я — успешна и небедна. Но я не

конформист. Я независима, я сражаюсь за свою независимость."

О ЧЕМ ВЫ СОЖАЛЕЕТЕ

"У меня очень двойственное чувство к одному моему давнему

знакомому. Он несколько лет назад умер. С одной стороны, Сергей удержал меня на плаву в самые тяжелые дни моей

жизни. Когда-то, девочкой-подростком, я думала, как все плохо. И он

меня жутко бесил своим отношением... ко мне, к другим... ко всему! Но

я ему благодарна, да. И он был прав, я это теперь совершенно четко

понимаю. С другой стороны — я его ненавижу. Ненавижу так, как только

может ненавидеть женщина, которой предпочли другую.

У меня нет никаких отношений с власть имущими людьми. Они мне не делали предложений, о которых стоило бы говорить всерьез. У меня нет потребности приближаться к власти. Политики — опасные люди. "

О СЛАВЯНЕ ФЕОКСИСТОВОЙ

"Она — бешеная сука со стальными челюстями. Сначала она была самой мягкой девочкой в коллективе, но я и обернуться не успела, как она сожрала всех, кроме Сергея. Мне жаль украинцев — она воспользуется ими, и вышвырнет на помойку."

О МУКАХ СОЦИОФОБИИ

"Не люблю высовываться. Это моя дилемма: не люблю привлекать внимание,

при этом я на сцене. Это личный внутренний конфликт."

ЖАЛЕЕТЕ ЛИ ВЫ О ЧЕМ-ЛИБО?

"Конечно! Я совершила миллиард ошибок."

Уважаемые читатели, спасибо, что прочитали эту историю. Она была написана залпом, за месяц, и мне интересно, насколько плохо она вышла. И помните, комментарии — еда и воздух автора.

Я буду очень благодарен за пиар, чем больше людей читает — тем сильнее мотивация писать