|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 13. Во власти воды
Утро ворвалось в полумрак комнаты отсветом близкой молнии. Так громыхнуло, что дрогнула шипка. Дождь, всей своей тяжестью, топтался по крыше, выпрыгивал из водостока и рисовал за окном толстые вертикальные линии.
Сегодня я встал позже обычного. Очень уж крепко спалось под древнюю музыку непогоды. Дед был во дворе. Его брезентовый плащ мелькнул сквозь разводы воды, льющейся по стеклу, когда он открывал саж.
В маленькой комнате гремела плита. Пахло сырыми дровами. Шлепая босыми ступнями, я побежал на веранду. Там тоже тускло, промозгло. Весь двор в потоках воды. Над поникшими листьями провисло черное небо. Транзитом через сарай, сбегал в сортир. На обратном пути обронил:
— Доброе утро!
— Доброе-то оно, доброе, — хмуро сказала бабушка, распуская ножом на лучины, березовое полено, — только вона как затянуло! Эдак, и пол у курей к обеду зальет. А ну, загляни в подпол, не сыро еще?
Подполом у нас называлась неглубокая ниша под полом, в тупике "колидорчика", где висел на стене электрический счетчик. Там, на полочках и "приступочках", хранились бабушкины закатки и бутыль с молодым вином в плетеной корзине.
Я взялся за кольцо сразу двумя руками, дернул и чуть не упал. Деревянная крышка еще не успела разбухнуть, и легко поддалась.
— Куды ж ты, поперэд батьки?! — Дед поддержал меня за спину, и мягко отстранил в сторону. Был он в вязанных теплых носках, но уже без плаща. Только руки холодные.
Из подвала пахнуло сыростью. По центру бетонного пола проступило большое пятно.
— Ну что там? — забеспокоилась бабушка. — Мы завтракать будем сегодня? Где ваши дрова?
Через полчаса все устаканилось. Корзину с вином и закатки, стоявшие в самом низу, дед убрал в безопасное место. В печке занялся огонь. По комнатам осязаемо разливалось ласковое тепло. На плите закипал чайник, шкворчала яичница с салом и вчерашней толчонкой. Да и ватрушки бабушки Кати пришлись, как нельзя, кстати.
— И откуда такая напасть? — с тревогой спросила бабушка, поглядывая в окно, — вечером было вёдро, а ночью уже — страх господень! Как всё одно, небеса прохудились.
— Снег растаял в горах, — пояснил дед. — Пора бы уже ему. Вот увидишь, к обеду развиднеется, и пойдет по реке большая вода.
После ложки лекарства, он заметно повеселел. Мне казалось, а может, хотелось казаться, что оно ему шло на пользу.
В годы моего детства всю улицу не топило. Проблемными были только дома, граничащие с островком. При строительстве железной дороги, с этих участков брали землю на насыпь, и они оказались в низине. Грунтовка, проходящая мимо смолы, была выше уровня нашего огорода метра на полтора.
Наводнение начиналось с лужи. Она вырастала в районе сортира, или, как говорила бабушка, отхожего места. По мере её растекания до всего участка земли, вода появлялась в подвале. К вечеру она поднималась сантиметров на сорок, иногда больше, в зависимости от того, насколько снежной была зима. Речка бурлила и всегда выходила из берегов в самом начале улицы, перед двором Раздабариных. Её сопровождали всем обществом, расчищая и углубляя кювет, до самой протоки, ведущей на островок. Он тоже покрывался водой. Течение уносило картофельные кусты, и ветки гибкого ивняка кланялись им вслед, как будто прощались.
Так случалось с периодичностью в четыре — пять лет. Иногда река подходила почти к порогу. Но подтапливала нас не она, а грунтовые воды. Тяжелей всех приходилось бабушке Кате. Она каждое лето "бросалась под танк": огораживала стены листами шифера, а низкий порог — мешками с песком.
К концу завтрака ливень начал стихать. Посветлело. Отголоски грома уже перекатывались где-то у горизонта. Пятно влаги в подвале превратилось в прозрачную лужицу.
— Пойду, на речку взгляну. — Дед надел сухие носки, облачился в плащ и нырнул в сапоги.
Хлопнула дверь. Такое оно, раннее лето. Хорошо хоть, ему на дежурство не сегодня, а завтра в ночь. Все выходные пробудет дома.
Наконец проглянуло солнце. У калитки зауркал Витька Григорьев. Я постоял над своими сандалиями, подумал, и вышел на улицу босиком. Земля была теплой. Между пальцами ног, сочилась жидкая грязь.
— Ну, кто там опять помер? — спросил я, вместо приветствия.
— Почему обязательно помер? — обиделся Витька и спрятал руку в карман. Ну, типа, передумал здороваться. — Мамка ходила в новую школу. Буду учиться в 6-м "Б". Из нашего класса туда переходят одни девчонки: Тарасиха, да Бараненчиха с Дылдой. Из пацанов пока никого. Вот я и пришел разведать насчёт тебя. Скучно же одному!
— Не знаю пока, — честно признался я. — К нам не приходили еще. Да и сегодня вряд ли придут. Тут видишь, какая пасека... мне кажется, как мамка приедет, она разбираться будет: кто из нас с братом в какую школу пойдет.
— Кто ты сказал? Гля! И действительно, похоже на пасеку. полная дорога людей, только что не жужжат. А мамка твоя, когда приезжает?
— Нескоро. Она ведь в вечерней школе работает. Надо ещё экзамены принять у людей, квартиру сдать государству, вещи собрать и отправить сюда контейнером. Да и дорога неблизкая: почти через всю страну, поездом "Владивосток — Адлер". Я по ней раза четыре ездил, поэтому знаю.
— А-а-а! Ну ладно, я побежал. Там еще Сашку Жохаря из параллельного класса, тоже в 6-й "Б" записали. Схожу, обрадую, если дома застану...
Я вымыл ноги в ближайшей луже и отправился на поиски деда.
Брезентовый плащ висел на заборе в конце огорода, а сам он стоял по центру протоки и выбрасывал на берег заилившиеся карчи. Наш островок еще не затопило, но между рядками картошки проступила вода. Напротив смолы, где протоки сливались в единое русло, вскипали высокие буруны. Там было уже выше пояса взрослому мужику. Склонив ухо к течению, у дальнего берега стоял дядька Петро и, как будто, к чему-то прислушивался.
— Есть!!! — ликующе, выкрикнул он и стал выпрямляться.
Это ему давалось с трудом. Сначала из воды показались вибрирующие деревянные дуги, потом ячея двухметровой хватки и, наконец, мотня, с запутавшимся в ней крупным зеркальным карпом.
— Смотри, падла, не упусти! — заорал Василий Кузьмич, на глаз оценив размеры добычи. — Осторожнее выгребай! Я сейчас кину веревку!
Он ходил по высокому берегу с сеткой-авоськой, набитой только что пойманной рыбой. Меня, естественно, никто из мужиков не заметил. Им сейчас не до таких мелочей. Опять, как всегда, прорвало дамбу в пруду, и колхозная рыба стала бесхозной.
— Ты что это, Сашка, оглох, или памороки отшибло? — Дед взял меня за оба плеча и развернул к себе. — Я ему, главное, ору-надрываюсь, а он хоть бы хны! Ты почему босиком, когда столько
стекла под водой? Пятку пропорешь и будет тебе лето! Сейчас же иди, достань сапоги с чердака. Плащ, заодно, занесешь в хату. Я тут скоро управлюсь. Будем звать дядю Колю Митрохина, и все вместе пойдем помогать бабушке Кате. Зря, что ль, она кормила тебя ватрушками?
Пимовна была на ногах. Стояла в позе орла, смотрящего вдаль с высокой горы, вцепившись двумя руками в крапивный чувал с плотным лежалым песком. Он у неё хранился с прошлого года. Сквозь ряднину, кое-где проступили блеклые волокна травы.
— Храни вас господь! — прослезилась хозяйка, завидя нас у своей калитки и поняв, что мы к ней. — А я тут... в будку пошел, чтоб вы повыздыхали!.. с ночи не сплю. Поминки по нашей улице разнесла, у подруги часок погостила. Вернулась домой, только собралась поужинать... и тут оно началось!
Дед с дядей Колей вручную трелевали мешки, а я помогал выставлять шифер. Век полиэтилена в наш город ещё не пришел.
— Ты прости меня, Сашка, — сказала бабушка Катя, когда мы с ней перешли к тыльной стороне дома. — Я ведь тебе вчера до конца не поверила насчет сестёр Фёдоровны. Их у неё и впрямь шестеро. И младшей племяннице четырнадцать с половиной годов, и зовут её Лиза. А я, грешным делом, подумала давеча, ты голову мне морочишь, чтоб я скорее за мамку твою взялась. Прости. И зла не держи.
Уж чего-чего, а такого я, честное слово, не ожидал. Ещё не хватало, чтобы Пимовна начала меня опасаться.
— Бабушка! — чуть не заплакал я. — Нет у меня к тебе ничего, кроме благодарности. Честное слово, не буду на тебя обижаться, даже если ты отхлещешь меня жигукой.
Она сразу же потеплела глазами.
Работу закончили быстро. Хозяйка, как принято в наших краях, еще раз рассыпалась в благодарностях, стала рассказывать, какие мы все хорошие и приглашать к столу, "чтобы сырость не приставала".
— Нет! — отрезал дядя Коля. — Надо ещё к Зойке зайти. Мужик у нее что есть, что его уже нет.
— Была вчера там, — вздохнула бабушка Катя. — Все глаза, бедная, выплакала. Как ей, с тремя-то детьми? — А Ванька плохой. Лежит, доходит. Зубы во все лицо...
Я вздрогнул. Детей у Погребняков было действительно трое. Но рожали они их вразнобой. Как будто назло мне, чтобы отсечь возможную дружбу между нашими семьями. Младший, Сашка, был на целых четыре года младше меня, средний, Валерка — настолько же старше, а Витька — тот вообще, ровесник Петьки Григорьева.
Когда дядька Ванька умрёт, он будет лежать под окнами, что выходят на улицу, оскалившись в страшной улыбке, сжимая в зубах намагниченную иголку. Ночь перед похоронами, "младшенький Сасик" переночует у нас. Он будет спать на моей кровати, а я на полу, под круглым столом. Дед зайдёт в комнату и, перед тем, как выключить свет, скажет: "Жмуритесь!". Сашка беспомощно улыбнется, и я увижу точно такие же зубы, как у его отца. Один к одному. Какая уж тут дружба, когда я его улыбку на дух не переносил?
В общем, идти к тёте Зое я отказался, страшно. Вернулся домой и вытащил из подвала закатки, что стояли на средней полке. Вода прибывала. К обеду она уже заливала дорогу у дома Погребняков. Сразу же появилось городское начальство. Прислали грейдер. Он два раза прошелся по кювету вдоль нашего огорода, а толку? Островок уже полностью затопило. Вода в нашем колодце обрела коричневый цвет, её можно было черпать ведром, без всякого журавля. Лужа, с которой все начиналось, с одной стороны подпирала фундамент, а с другой — простиралась до дальних грядок.
Екатерина Пимовна геройствовала у своего порога. Собирала тряпкою воду, просочившуюся сквозь мешки, и выплескивала во двор полные вёдра. Лишенный ошейника "кобелюка", очень культурно бегал по улице, всех сторонился, ни на кого не гавкал, а лишь обсыкал заборы соседских дворов.
Мы с бабушкой пообедали без аппетита. Дед вообще домой не явился. Они с мужиками перекусывали по-походному, не отходя от лопат. Там, где вода из кювета прорывалась сквозь насыпь с жилой стороны, её останавливали гуртом, то есть, всем обществом.
Летнее солнце проглядывало сквозь белые кудрявые облака, давило влажной духотой и, как будто, ехидно посмеивалось: "Моё дело обеспечить температуру, которую обещали синоптики, а что там еще происходит? — это касается только вас".
Последний аврал случился возле двора Жохаревых. Я относил деду фляжку с охлажденным компотом и видел, как мутный поток в кювете, вдруг, закружился воронкой и нашел себе новое русло — неудержимо хлынул из-под нижнего ряда мешков. Дядька Трофим приволок из сарая лист кровельного железа, отдал на растерзание кучу деловой глины, приготовленной для штукатурки внешних стен нового дома. А Жох сидел верхом на заборе, беззаботно болтая ногами, и делал вид, что всеобщая суета его не касается. Меня он принципиально не замечал. Старательно отворачивался.
Самое интересное в наводнении — это его спад. Люди устали стоять на ногах. Они рассаживаются по скамейкам у близлежащих дворов. Изредка, то один, то другой, выходят к обочине, чтобы проверить, всё ли в порядке. А у меня еще силы невпроворот и работа не бей лежачего. Максимум, что попросят, это сбегать за куревом, или справиться, как там дела у бабушки Кати. А остальное время я торчу на дороге. Здесь у меня свои ориентиры. Я первым увижу, когда неприметный камешек высунет из-под воды серую плешь, стремительно подсыхающую в лучах вечернего солнца. Потом, где-то рядом, обнажится другой, третий. Это значит, пик паводка уже позади. Можно обрадовать деда.
— Да ну! — недоверчиво хмыкает он. — Не может такого быть. Тебе наверное показалось.
Не хочет вставать. Ноги отказываются идти. У него там рана на ране. И кулаки поднимали на вилы, и финны стреляли пулями, и немцы осколками рвали. Я тоже в сопоставимые годы не шибким-то был марафонцем. Ох, и крутило на непогоду мою ходовую! Нет,
нас, стариков, время не лечит, а учит беречь силы. Впрочем, какой я сейчас старик? — только душой...
— А ведь правду сказал мальчонка, спадает вода, — кто-то из взрослых не выдержал, сходил на дорогу. — Наша взяла, мужики!
Дед встает, тяжело опираясь на штыковую лопату:
— Пошли Сашка домой. Отвоевались!
Река будет отступать по три сантиметра в час, и успокоится в русле ближе к утру, когда стая голодных ворон закружится над островком, вылавливая из луж зазевавшихся пескарей. За водой для питья придется ходить к железной дороге. Там, за железным баком, у смотровой ямы, стоит технический кран. С него навсегда снимут ручку, когда в нашем депо не останется ни одного паровоза.
"Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем".
А солнце ещё не село. После домашнего ужина, всех мужиков с Железнодорожной улицы, опять ожидает аврал. Нужно будет убрать с обочин мешки с песком, кое-где выровнять грунт, да привести в порядок дворы, где живут старики да вдовы.
Закончится всё у бабушки Кати. Она вымоет пол последним ведром воды, принесенным стихией, накроет на стол и позовет всё общество в хату. Каждому персональный поклон. Только я туда уже не пойду. Усталость на глаза давит. Да и негоже слушать мальчишке пьяные разговоры.
А дед уже думает о завтрашнем дне. Как изловчиться и выкроить время для полевых работ.
— Что мы, Сашка, с тобой пололи, что в носу ковыряли. После такого ливня ох, и попрет сорняк! К субботе все заплетет...
Ну, это он, конечно, преувеличивает. Работы там, на полдня, если взяться втроем. Или на пару часов, при наличии велоблока. Главное, добить кукурузу, не смахнув ничего лишнего. С вениками, даже думать не надо. Тупо прошел вдоль рядка: на тяпку прополол слева, на тяпку справа. За пару недель, беспомощные ростки наберут силу, укоренятся, сами начнут давить сорняки и более слабых сородичей. Вот тогда-то, через пару недель, и надо за них браться: безжалостно проредить, оставив для урожая самые жизнеспособные.
Дед размышлял вслух, а меня потянуло в сон, стало знобить.
Каждый глоток чая проникал в горло через тупую боль. Наверно
опять воспалились гланды. Их ведь ещё не вырезали. Как водится, в нашей семье, первая простуда моя.
— Квёлый ты, Сашка какой-то, — озаботилась бабушка. — Ну-ка, давай, померяем температуру...
Облачившись в сухую рубаху, дед ушел со двора, а я еще долго сидел, прислонившись спиной к остывающей печке. Стараясь не обронить, нянчил подмышкой градусник и жаждал наступления ночи. Плескалась вода, гремела посуда, доносились слова:
— Горе ты моё луковое! Сколько ж тебе говорить можно: не ходи по улице босиком, лета дождись. — Смена времен года, в понимании стариков того поколения, была легитимной только по старому стилю.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
