И.В.С. Глава 4.

Глава 4

— Эх, Савелий, не понимаешь ты политику партии и правительства. Жрешь каждый день.

Рыжий котяра подставил свою мохнатую головенку под руку, выражая полное согласие и одобрение моим словам и действиям. Дай рыбки-и! Не понимает политики, крестьянин! После нашего официального переименования на съезде в коммунистическую партию у тех тоже ум за разум зашел от событий, навалившихся на кормящую посконную глубинку. Все дружно стояли за большевиков, если слыхали про таких, почти как за эсеров. Эсеров они одобряют, но слова такого не любят. А большевики — это те, что Ленин. Кто ж супротив благодетелей пойдет, которые землю барскую пахарю отдали, да по справедливости, хучь кого спроси. Вона, проклятых коммунистов, с их продотрядами, которые все подряд гребут, пьянствуют, развратничают, последнего хлебушка лишают — тех в землю вбить, брюхо вспороть, накормить вдоволь хлебушком, да на колу распять. Троцкий их главный. Еврей, вестимо, Русь святую извести хочет.

Я опять повернул голову и взглянул в мордочку кота. Вполне мультяшная физиономия, мог бы говорить. Неплохо бы так, покуривая трубочку и лежа на диване, беседовать с котом о судьбах революции, о времени, о стране. Мой знакомый матрос, в берлогу которого я опять улизнул, компанию мне не составит. Пьет опять. Так и существуем. Он не мешает мне мыслить о вечном, а я не мешаю ему вечно пить, довольны друг другом, хотя воблу я приношу коту, а не ему.

— Ыыы э-э-а...

Сулико, что ли, опять затянуть, поддержать компанию...

А что политика? Вещь простая, если не слушать объяснения для дураков. Тому же Савке я берусь за пять минут все по полочкам разложить.

Еще с царских времен повелось, что мечтала вся свободомыслящая Россия, в лице лучших своих представителей, о созыве Учредительного Собрания. В нем она видела избавление от всех напастей. Что-то вроде капель датского короля, по аглицкому образцу. Придуманные нами Совнарком и ВЦИК — для правления страной между съездами — ну ни как не годились, никто и слушать не хотел. Посему пообещали мы содействовать скорейшим выборам в этот так полюбившийся мечтателям привычный орган и, сразу, как только оно соберется, передать ему все властные полномочия. А пока — временными побудем, приглядим, если что. А дальше? Дальше трехходовка, если по шахматному выражаться. Или комбинация из трех пальцев, если по-простому. Выборы мы провели и проиграли. Но — выпустили постановление Совнаркома, что Собрание открывается, как только прибудут четыреста делегатов. Чуть больше половины. И, перед открытием, запретили всяческие волнения, демонстрации, прочие проявления беспокойства, чтобы наших дорогих делегатов от народного волеизъявления не отвлекать. Собравшиеся стотысячные демонстрации в Питере и Москве разогнали огнем из пулеметов, потому как воинские гарнизоны, матросня и иные боевые избиратели на фронтах Отечества были целиком на нашей стороне. Кто же еще даст такую волю человеку с ружьем — вдоволь поизгаляться над соотечественниками, пострелять офицерье, пограбить богатеньких, да и вообще — погулять без каких-либо правовых последствий за уголовные наклонности дезертирствующего организма? Это даже не примитивное "Грабь награбленное", тут — власть в кобуре. Силовики! Дальше история повторилась. Даже без опоздавших, большинство в Таврическом отказалось подтвердить законность наштампованных нами декретов и объявить Россию Республикой Советов, за что и были освистаны всей присутствующей публикой, состоящей из солдат и матросов из оцепления дворца, пока наша делегация, вместе с левыми эсерами, покидала зал. Без нас сидели до пяти утра, чего-то напринимали, пока Дыбенко не отдал Железнякову приказ закрыть заседание. И Железняков не подвел:

— Караул устал, расходитесь... Проветрить помещения!

Как по нотам. Мне песня про Железняка нравится:

В степи под Херсоном высокие травы,

В степи под Херсоном курган.

Лежит под курганом, обросшим бурьяном,

Матрос Железняк — партизан.

Каждому свое. А Учредительного Собрания я не фанат. Исторически нежизнеспособная структура.

На другой день запретили караулу пускать делегатов и приняли Декрет о роспуске Учредительного собрания. Важно — не кто голосует, а кто считает. И как. А на очередном третьем съезде Советов, совместно с левыми эсерами, большинством, одобрили эту резолюцию. Приставка — "временные" ушла в небытие. Эсерам — за все про все — перепало несколько второстепенных постов во ВЦИК и Совнаркоме.

Так закалялась власть. Савва, я уложился?

А вот теперь, морда, я тебе вопрос задам. Я — власть?

С 29-го ноября я в новом бюро ЦК, вместе с Лениным, Свердловым и Троцким. Имеем право единолично принимать экстренные решения, правда, с обязательным привлечением всех членов ЦК, находящихся в Смольном. Ну, и? Все мои решения должны утверждаться сверху, согласовываться с политикой партии. А она такая, что... Когда Ленин рядом, то и вообще вопросов нет, у кого власть. А в его отсутствие все, что в Смольном, на вороту виснет — в бесконечных согласованиях, как бы чего не вышло, не прогневить бы вождя. Назначен отвечающим за все при минимуме возможности что-либо изменить. Но — информация идет потоком и это плюс.

С 23 декабря утвержден ЦК и.о. председателя Совнаркома, замещал Ильича. Слышишь, поросенок, кто тебе воблу носит? Экс-глава страны, министр и член Политбюро. К самому Ленину — без вызова — только я и Троцкий в кабинет зайти можем! Свердлов под дверью трется, пока не позовут, со всем своим ВЦИКом. Дурак ты, Савка, зря мурчишь, наивная ты головенка.

Так вот. Никакая я не власть. Ноль самостоятельности, все только в проложенном русле. Так Ильич меня флажками обставил. Или действую по заявленным правилам, или выбываю из игры. Без партии я — никто, а, точнее, — без Ленина, партия же поддерживает вождя. А вождь!.. Нет, вождь — не шпион. Вождь наймит! У вождя совпали цели с намерениями германского генштаба и он взял деньги за предложенную работу. Отрабатывает. Оба ненавидят Россию,... нет, не так: оба равнодушны к проблемам России, до смерти равнодушны. Про генштаб, конечно, это мои домыслы, а Ильич своих чувств особо не скрывает. Как это он сказал-то:

— Для меня Россия — это случайная территория, где мы пока находимся. Нам нужны — прежде всего, более или менее прочный кров, а затем — деньги, как можно больше денег. Для того чтобы получить денежки, мы не только оберем, но и распродадим ее оптом и в розницу.

Один на один сказал, к делу не подошьешь. И мое постоянное, непонятное упрямство в вопросах, касающихся сохранения территориальной целостности страны и жизней наших сограждан, его все больше настораживает. Классовое самосознание у выращенного им индивидуума должно быть выше частных государственных интересов. Соглашаюсь, но спорю слишком часто. Похоже, что мой предшественник этим не грешил. Все чаще поднимаю лапу на хозяина, заманал его объяснениями. Пока пряниками кормит — карьера растет, как на дрожжах, доверие мне демонстрирует. Но демонстрирует так, что за самостоятельного политического деятеля никто меня не держит. Не будет самого — и пойду я ко дну, пуская пузыри. Троцкий меня просто грохнет, всех постреляет, кто рядом с Ильичом болтался. Единокровных не пожалеет. До чего же пакостный путь я выбрал.

Не по Сеньке шапка: не справляюсь я с политической игрой и опыт Чингисхана мне не помогает. Никакой команды собрать не смог, нет у меня своей идеологии, на базе которой в теперешние времена можно призвать единомышленников. Да и какие единомышленники, здесь каждый сам за себя, все карьеру строят. А моя идеология — спасение Отчизны — ну совсем не популярна, стыдно такое и сказать при здешнем интернационале. Шовинизм — так, кажется, это называется. Имперскость. Пока не обзывали, но и не подставлялся. Похоже, запорол я свою миссию, с самого начала запорол, и не проверить — не помню ничего, и не поправить уже. Что-то часто я матросскому коту стал передачки носить, нельзя мне в депрессняк впадать. Бороться, до последнего, пусть — без надежды, но никогда я не признаю поражения своей страны. Пока жив.

— Ыыы о-о-о ее-а...

Это, кажется, он за борт ее бросает в набежавшую волну?

Нет, так не пойдет.

Долго я бродил среди скал,

Я могилку милой искал,

Но ее найти нелегко...

Где же ты моя Сулико...

Мой голос легко овладел пьяными массами и хорошая песня заполнила каморку папы Карло. За что люблю матроса — быстро схватывает, вне зависимости от глубины состояния. Теперь, до следующего полстакана, тонкая лиричная мелодия Сулико будет нашим местным гимном. Неплохой у Федотыча слух, тональность выдерживает. Баритон, ему бы учиться. Хорошо, что слова никогда не запомнит. Это моя Сулико, не надо никому ее слышать. Хулан...

С самого начала костью в горле встала Декларация прав народов. Воодушевленный победой над Красновым, Ильич продолжил запланированную серию разрушающих страну декретов. Господи, как не хотелось писать, как выкручивался, пытался хоть что-то изменить в надвигающейся неотвратимости. Забыть. Промолчать. Свобода — она ж для всех свобода, раз объявили — и для личностей, и для наций, хошь декларируй ее, хошь нет. Сколько не бился, но за двумя подписями — моей и Ильича пришлось распустить народ по самоопределению. Тема старая, много раз обсуждаемая и до моего вселения. Продекларирована вождем, моя подпись — только по должности. Я могу признать за нацией право отделиться, но это еще не значит, что я обязан это сделать. А этим только дай. Везде сидят местечковые князья — беззаветные борцы с прогнившим режимом, всю жизнь тайно радевшие о национальных интересах своих подданных, которые тут же начинают образовывать новую страну на землях своего малочисленного народца, мечтая править тем, что удалось оторвать. На жизнь хватит, даже — если лет на двадцать жизнь растянется.

Попытался убедить Ильича предпринять хотя бы попытку удержать Польшу. Дзержинский и Менжинский, с которыми до этого обсуждали вопросы становления ЧК, услышав тему, нас не покинули, молча сверля меня горящими польскими взгядами, пока я распинался, объясняя, что такие страны, выделившиеся из России, не имея после разрыва торговых связей своего достаточного экономического потенциала, способны выжить лишь при крупномасштабной поддержке супостата в обмен на превращение в буферную зону — плацдарм для агрессии капиталистического окружения против молодой неокрепшей Республики Советов. Не убедил — ждет мировой революции, "пролетариат не допустит" и т.д. Поляки продолжали сверлить во мне дыры, пока Ленин не закрыл вопрос волевым решением. Польша — по умолчанию плата Ленина за их поддержку, ишь, сколько пшеков набежало на Русь — строить царство светлого будущего на земле. Соратники Ильича! 14 ноября бился в Хельсинки за Финляндию, уговоривал тамошних социал-демократов. Но — не помогло. Ленин настоял — и отпустили. Скоро эти два добрых соседа начнут нас грызть по указанию своих новых экономических гарантов. Дорогая штука свобода, денег стоит, придется и им отрабатывать.

Прибалты выменяли свою свободу на латышских стрелков. В бронеотряд набили международной швали, не продохнуть. Мусульмане получили отдельный декрет. Все мое сопротивление и объяснения никого не волнуют. Заткнись и дуй в партийную дуду.

Разваливается страна. На глазах.

Все замыкается на национальный вопрос. И международка, и внутренняя политика, и война. Весь мой наркомат состоит из трех человек: меня, Пестковского и Ленина, негласной черной тенью витающего на любым документом, выходящим из наших недр. Пестковский тянет на себе всю текучку, пока я, завернувшись в шинель, покуривая, валяюсь на старом кожаном диване в укромном закутке Смольного, в гостях у кота и матроса. Поляк помощник толковый. Через день после моего назначения явился в кабинет Ленина, где я дневал и ночевал первые недели, и предложил взяться за организацию нового наркомата. Тут же раздобыл пол-комнаты и стол. Много таких, опоздавших на революцию старых революционеров, бродит по коридорам новой власти, предлагая свои услуги, пытаясь зацепиться. Сам придумал себе дело и рьяно его выполняет, пока я подвизаюсь в поручных у Ильича по всем текущим вопросам, возникающим у новой власти. Не помню такой фамилии, потому и взял. Меняется история, не может не меняться — благодаря моему вопиющему невежеству и полной неспособности к политическим играм. Вот и Пестковский возник. Чингисхан я настоящий, жил в своем теле, все логично вписывалось в теорию временного провала. А Сталин липовый! Другой временной поток, чужое тело, вселенное сознание. Наверно, следующее за нами отражение. Нет во мне его прозорливости, гениальности. Да много чего нет. Есть только желание спасти свою страну, сохранить народ, поднять державу. А пока въезжаем в Брестский мир, а чем этот мир здесь закончится — мне и представить страшно. Можно еще пристрелить Ильича, но этим делу уже не поможешь.

Пригрелся, Савелий? Подожди, не бойся, не сгоняю я тебя. Сейчас трубку почищу и лежи себе, мурчи на здоровье. Поверишь, Савка, никогда не курил, а здесь начал. Тянет. Организм. И как-то естественно все получилось, только одна проблема была, когда с названием табака разбирался. Вот — нашел, от других воротит, дискомфорт, а этот, английский, не чувствую — естественный вкус. Пахнет приятно. Доживу ли до Герцеговины Флор, интересно бы попробовать? Смешно будет, если дрянью окажется. Выйду из образа — точно тебе говорю!

Ну ладно, не выходит с политикой, но с армией — что мешает? Сам бог велел. Кавалерия еще есть. Пару корпусов — и сам Европу должен завоевать, что расстонался-то? Вопрос — иде их взять?

Сразу, еще в октябре, разослали своих комиссаров по всем частям — менять старых, временных, брать командование в свои руки. Верховного главнокомандующего, Духонина, отказавшегося начать переговоры с немцами, заменили Крыленкой, да и убили заодно, чтобы Ильичу не перечил, (Крыленко, по прибытию в Ставку, использовал революционный порыв привычных ко всему такому солдатских масс, намекнул). И — ничего! Полностью разложившаяся, ничего не желающая знать, кисельная структура. Толпы мародеров бродят в прифронтовой зоне. Пытался по телефону управлять нашими и само-выдвиженцами, ориентированными на Питер и Москву, возглавившими вооруженную борьбу за Советы в отдельных очагах на просторах России. Ползая по карте с Ильичом, старался использовать его стремление к захвату власти на всей территории и, под эту сурдинку, собрать страну в единый кулак для отражения внешнего врага. Что-то получалось, но — все везде крайне непрофессионально, по-дурацки. Типичная пьяная драка в кабаке, никто ни на что не способен, всех надо уговаривать, дисциплина отсутствует, полнейшая анархия, центр не имеет власти приказывать вождям и полководцам на местах. Слушают, когда хотят. Вел переговоры с представителями украинской Рады. Глухо. Местные кадры, ведомые большевистской идеей, смогли, кое-как, отвоевать власть во взбунтовавшихся казачьих округах, утвердить Советы, везде кровь и полнейшая неразбериха. Ленину достаточно удержаться в столичных городах. Кто что от России себе отхватит — ему без разницы — все равно придут к нему подписывать соглашение о закреплении за собой потерянных Россией территорий. Кто в центре — тот и должен официально признать поражение страны, это уже необходимое для Ленина условие.