|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 19. Все не так
Домой мы добрались к вечеру. Бабушка как будто бы ждала за калиткой. Выскочила, а в глазах слезы. И дед от порога:
— А вот и наш Сашка приехал!
Они всегда радовались моему появлению. Даже, когда я просто возвращался из школы. Если и есть на свете восьмое чувство, то это любовь. С уходом моих стариков, она умерла. Во всяком случае, я больше ее не видел. Но сейчас! Сейчас, в каком-то безотчетном порыве, я бросаюсь в объятия. Чуть не забыл на телеге фуфайку и свои железные прибамбасы.
Дед ушел помогать Екатерине Пимовне. Дождавшись его возвращения, Елена Акимовна тащит меня к столу:
— Проголодался, внучок?
— А то!
Сегодня на ужин фаршированный перец. И где они его только добыли в начале июня?
— Анька вчера из Натырбова привезла, — поясняет хозяйка, нарезая скибками хлеб, — из колхозной теплицы.
— Как она?
— Дык как? — бабушка застывает руками, удивленно глядит на меня. Такие вопросы я, на ее памяти, не задавал. — Анька как Анька, — она снова берется за нож. — Умотала с утра на первый автобус. Сон ей дурной приснился. Как будто она в церкве стоит, босиком и простоволосая. В той церкве ни единой иконы, а вместо купола звезды. Не случилось бы что.
— Тако-ое, — отзывается дед.
— Вот тебе и "такое", старый дурак! — ни с того ни с сего, вспыхивает Елена Акимовна. — Пашка сказала, что всё не к добру. Разрушенный храм это к бедности, страданиям и болезни.
— Тю на тебя!
Я поперхнулся, закашлялся. Уж больно дурной сон бабушки Ани перекликался с событиями минувшего утра. Неужели дошло? Взрослые прекратили словесную пикировку и принялись в две руки, колотить меня ладонями по спине.
Некоторое время, все ели молча. Начинка постная: капуста, лук, помидоры и, собственно, сам перец. Подлива насыщенная, густая. Бабушка еще не привыкла, что я теперь ем все подряд. А может быть, просто захотела побаловать. Специально для меня, четыре перчины набиты рисом, сдобреным мясным фаршем. Ну, еще бы, добытчик! В закрытой веранде одуряющее пахнет клубникой. На мой маломощный пай, Пимовна выделила полный эмалированный тазик:
— Куда мне? С позапрошлого года варенье стоить. Лешка не жгрёть. Я свое шелковицей выберу. Вы ж все равно не гоните...
Отсыпала, правда, и нам с половину ведра. На завтрашний день бабушка уже запланировала вареники. Так что, с утра как проснусь, нужно будет идти за сахаром.
За чаем пошли расспросы: что ел, где спал, как себя вел?
— Да вот, подраться пришлось...
Рассказываю в подробностях про Ваську, про бабку Глафиру. Типа того, что ели у них и спали. Там же, собирали клубнику. О колдуне, как договаривались, молчок.
— Рубин приезжал на своем дрындулете, — бабушка сладко зевает, хлопает ладошкой по рту. — Очень переживал, что дома тебя не застал. Обещал заглянуть завтра. — Это она о Рубене, моём будущем куме.
Украдкой, гляжу на численник. Ну да, послезавтра у него день рождения. И как я забыл? Хотел, наверное, пригласить. Настроение падает до нуля.
— О-хо-хо! — снова зевает бабушка. — Умаялась нонче. Легла бы, да солнышко не велит. Схожу ка я, дед, до Катьки. Поесть что-нибудь отнесу, да помогу по хозяйству. Заодно расспрошу, к чему этот Анькин сон. А вы ж не забудьте сажок да ставни закрыть!
Это моя обязанность. Поэтому киваю, угукаю и ухожу в свою комнату. У деда свои заботы, и они не кончаются никогда. Если честно, мне тоже хочется спать. Поднялся ни свет, ни заря, в дороге подрастрясло. Начхал бы на то солнце, сыграл ранний отбой, да только домашние новости не выходят из головы. Нет, нужно дождаться бабушку. Хочу собственными ушами услышать все, что по поводу "в церкве и босиком", поведает ей Екатерина Пимовна. Ну, это ладно. А вот, днюха у кума Рубена, она мне, как будто серпом по одному месту. Примерно в это же время, плюс минус один год, ходил я на его именины. Что гостил — что говна поел. Вернулся в слезах. До сих пор вспоминать тошно.
* * *
В прошлой жизни всё было не так. Рубен встретил меня в городе. Я выходил из кинотеатра, а он, в сопровождении тети Шуры и какой-то взрослой девчонки, шел к зубному врачу. Не помню уже, что за фильм я тогда смотрел. То ли "Неуловимых", то ли "Кавказскую пленницу".
Девчонка мне сразу же не понравилась. Во-первых, стара уже для меня, а во-вторых, на кума похожа. А как может нравиться особь противоположного пола, если она похожа на пацана? Только Рубен рыжий и нос в веснушках, а у нее лицо чистое, волосы густые и непослушные. Кудрявятся на концах, спадают на плечи густым черным воротником. Видно, что сестра, но не родная. Была бы родная, я б ее знал.
Короче, пригласил меня будущий кум. Как обычно, в детское время, под самый обед. Не знаю, почему пригласил? Не настолько дружны мы были тогда. Может, остановился, чтоб потянуть время, хоть с кем-то поговорить, а день рождения к слову пришелся? По глазам было видно, что страсть как не хочется ему идти к зубному врачу. И я его понимал. Бормашины были тогда с приводом, как у бабушкиной швейной машинки. Сидит стоматолог, правой ногой наяривает, а бор все равно в дупле застревает.
Я б, наверное, к Рубену и не пошел, если б не Сонька. Он долго рассказывал, кто из нашего класса будет присутствовать за столом. Назвал и её имя. Вот почему в назначенный час, я был уже десять минут как счастлив. Целый квартал прошагал рядом с предметом своих воздыханий. Ждал за углом, когда она выйдет из дома.
Мамочка ты моя! Как искренне, как беззаветно, любили мы Соньку — наше верховное божество! Я в неё врюхался с первого взгляда, еще даже не зная, что это отличница. Единственный раз отразился в шоколадного цвета глазищах, и остался там навсегда.
— Новенький, — сказала она, — и как же его зовут?
— Сашей его зовут, — ответила бабушка, державшая меня за руку. — Ну, пошла я. Дорогу назад найдешь? Если что, Витя Григорьев проводит. Он по соседству живет.
И я остался один. Далеко от дома. В окружении чужих пацанов. Они окружили меня, тащили в разные стороны, кричали наперебой: "Новенький, новенький!" А тут еще эти глазищи. Ну, как в них не утонуть? От переизбытка чувств, мне оставалось только заплакать.
С тех пор я смотрел на Соньку, как на икону: издали, исподволь и чтобы никто не заметил. А то ведь, можно и в лоб получить:
— Ты куда это вылупился?! Ну-ка пошли, выйдем! (это вызов один на один).
За почетное право не давать на Соньку смотреть, дрались до первой крови. Оно у нас было как переходящее красное знамя. Да что там смотреть! Попробуй ее распятнать, когда ты в ее команде бежишь за красных. Или встать на пути того, кто заслужил это кровью, когда за белых. Итог будет один: придешь домой с набитою мордой. А уж если, не приведи господь, она возьмет тебя за руку и выберет парой во время игры в ручеёк, тут уж никто не заступится.
Я, кстати, первым придумал набивать землю под ногти, когда подходила Сонькина очередь быть санитаркой. Тогда и приходило оно, тихое счастье. Ты оставался с богиней один на один. Сидел рядом с ней на скамейке, вдыхал запах ее волос. А она, положив твою руку себе на колени, пальчик за пальчиком, приводила ее в порядок.
Что оставалось Напрею? — только скрипеть зубами. Не будет же бить пацан пацана только за то, что он ковырялся в земле?
Случалось, что во время урока, нашей Екатерине Антоновне нужно было куда-нибудь отлучиться. За свой учительский стол, она сажала, конечно же, Соньку. И в классе стояла мертвая тишина, без всяких усилий и окриков с её стороны.
И так продолжалось вплоть до десятого класса. Мы росли, гены играли. Каждый из нас обзаводился персональной симпатией, право смотреть на которую, мог отстоять кулаками. Только что такое они, все, вместе взятые? — пыль у ее ног.
Так вот, и жил наш класс, под недосягаемым солнцем, которое светило для всех. Мы даже не знали, что Сонька — азербайджанка, Рубен — армянин, Генка Пеньковский — еврей. А если б и знали, то что бы это меняло?
В общем, вы понимаете, почему я в то утро был счастлив. Шел проглотив язык, и усиленно думал, что бы такое вытворить, чтоб заслужить с Сонькиной стороны, хоть какой-нибудь знак внимания. Думал, думал и не успел. На углу нас догнал Босяра. Потом Плут и Мекезя, другие пацаны с этой улицы, с которыми я был не знаком.
Дом у Рубена как у меня. Две хаты под одной крышей. Только фундамент высокий. В другой половине живет его "дяхан Пашка".
Это младший брат тети Шуры, будущий депутат, делегат, почетный гражданин нашего города, а по совместительству — директор Горэлектросетей. Тот самый Павел Петрович, который когда-то примет меня на работу. Но это будет потом, в смысле, давно. А пока он полгода, как отгулял свадьбу и еще учится в институте.
Именинник ждал у калитки. Мы вломились во двор шумной оравой. Кто незнаком — знакомились, вручали Рубену подарки, а взрослые готовились к торжеству. Сонька, как принято у девчонок, напросилась им помогать, а мы стояли и ждали, когда позовут.
Еще во дворе я почувствовал себя неуютно. Пацаны тесной стайкой столпились у входа в сарай, где у Рубена была мастерская. Он демонстрировал разобранные движки от турчков, рассказывал, что из чего состоит, какие детали чаще всего ломаются. Мне это было неинтересно. Я стоял чуть в стороне и, время от времени, ловил на себе чей-то тяжелый, давящий взгляд. Несколько раз оборачивался, но ничего подозрительного на веранде не замечал. Тетя Шура с с родственницей-соседкой украшали трехцветный пирог, а Сонька с девчонкой, которую я вчера видел в городе рядом с Рубеном, были у них на подхвате.
Стоял я, стоял под этими взглядами, как голый на людной площади, и в душе закипала обида. Показалось, что кто-то меня попрекает еще не съеденным. Спросил я у кума, где у него сортир, закрылся в нем изнутри и стоял до тех пор, пока все не ушли в дом.
Понятное дело, имениннику было не до меня. Не подошёл, не разрулил непонятки. Это задело еще сильней. Значит, ни хрен и гость, подумаешь, книжку какую то подарил!
Выбрался я из укрытия, скользнул, пригибаясь, под окнами, махнул через низкий штакетник — и Митькой меня звать. На обратном пути, шёл по тропинке по-над дворами. Прятал лицо за ветвями деревьев, чтобы никто не увидел моих слез. Дома сказал, что плохо себя чувствую, одетым, завалился в постель, а на следующий день, и действительно, заболел.
Будущий кум прикатил тем же вечером на турчке. Я не хотел к нему выходить, да бабушка настояла. Он, типа того, что тоже обиделся, наезжал: "Почему ушел?!"
Хотел я соврать что-нибудь, да не думала голова. Честно все рассказал. Думал, Рубен не поверит, будет смеяться. Нет, выслушал очень серьезно и мрачно сказал:
— Вот сучка, просил же её! — и опять на меня наезд, — А ты почему молчал? Мы бы с мамкой ее приструнили.
— Да ты это про кого?
— Про Женьку. Это моя троюродная сестра. Она с детства у нас какая-то прибабахнутая. Не понравится кто-нибудь, смотрит бычком. В селе, где она живет, ее за глаза ведьмой зовут... на вот, мамка передала...
Кум спешился и стал доставать из хозяйственной сумки судки, баночки и пакеты, с гордостью перечисляя названия экзотических блюд. Одно из них я запомнил — "долма д-тарпы" — потому, что звучало как д-Артанян.
Богатый у Рубена был стол. Одна только бутылка "Крем-соды" стоила двадцать девять копеек, не считая шоколадных конфет. Попробовал, кстати, я ту "долму д-тарпу". Обыкновенные голубцы. Только с виноградными листьями. И чеснока много.
* * *
На улице начинало темнеть, а бабушка ещё не вернулась. В комнату заглянул дед, сделал погромче радио, расклинился на пороге, между притолоками дверного проема и, тем самым, прервал мои размышления.
Вечерние новости начинались на трагической ноте:
"В Москве скончался советский военачальник, маршал авиации Жаворонков".
Диктор коротко пересказал биографию, заслуги покойного перед Отечеством.
После короткой, но емкой паузы, очень напоминающей полноценную минуту молчания, последовал переход к другим новостям. Он был таким плавным, что я мысленно зааплодировал
выпускающему редактору. Умели же, падлы, работать!
"В Кремле вручена медаль "За отвагу" гражданину Чехословакии Александру Галлеру". И краткое пояснение: "за личное мужество и героизм в годы Великой Отечественной войны".
После буфера последовал суконный официоз:
"Вступило в силу Постановление Совета Министров СССР "О состоянии и мерах по дальнейшему улучшению книжной торговли в РСФСР". А следом еще один перл:
"Берн. Подписано соглашение между Правительством СССР и Федеральным Советом Швейцарии, регламентирующее воздушное сообщение между двумя странами".
Насколько я понял, это опять был буфер, плавный переход к обзору мировых новостей. Начались они с неожиданности:
"Президент Египта Гамаль Абдель Насер заявил о своей отставке и передаче власти своему первому заместителю Закарии Мохиэддину".
А уж потом, как кувалдой по голове:
"В ходе американо-израильского военного инцидента, над Средиземным морем сбито два самолета "Мистэр" армии обороны Израиля. Еще пять уничтожены на земле. Потоплено четыре торпедных катера. Потери американской стороны остаются прежними: 34 человека убито, 171 ранен".
"Совет безопасности ООН призывает все стороны конфликта на Ближнем Востоке к переговорам".
"Израиль принес официальные извинения правительству США за ошибочную атаку американского корабля".
"Советский эскадренный миноносец "Настойчивый" продолжает сопровождение аварийного судна радиоэлектронной разведки ВМС США "Либерти" в направлении Гибралтарского пролива".
"Герцогиня Виндзорская, супруга отрекшегося короля Эдуарда восьмого..."
Дед, косолапя, осторожно прошлепал в столу, опустился на стул.
— Что там хоть было? — спросил я не менее осторожно.
— Оно тебе надо? — усмехнувшись, ответил он. — Нехай они там чертуются, это не страшно. А вот, поднимется китаЕц, тогда и свиту конец. Пойдем, подсобишь...
И зашоркал, не оборачиваясь. Ну да, я же у него маленький.
Солнце еще не утратило силу, но перекрой-месяц тоже нашел себе нишу в дальнем углу небосвода, кокетливо обозначив свой узенький серп над крышею элеватора.
Подсобление требовалось минимальное: щелкнуть два раза по краям черновой доски натянутою веревкой, густо надраевнной куском природного мела. Я фиксировал край в указанных точках, дед со своей стороны корректировал: "Левее... еще чутка... вот так, а теперь держи..." — плямк, плямк! — и свободен. А какой с меня толк, будь я даже в своем натуральном возрасте? Ни станка под рукой, ни электролобзика. Работать плотницким топором — та еще наука и мука. В наше время этого уже никто не умел. Любить по всамделешнему — до слез, до бессонницы — и то разучились.
Судя по заготовкам, стоявшим в углу сарая по левую сторону от верстака, дед мастерил уже третий поддон с формочками для литья тротуарной плитки. В каждом по девять штук. Сподобился-таки дядька Петро делать вибрационный стол. То-то я и гляжу, нержавейка ушла со двора. Надо будет ему подсказать, чтобы подкладывал под решётку толстое резное стекло. Наподобие того, что стоит в окошке сортира на железнодорожном вокзале. С рельефным рисунком на лицевой стороне, плитка получится типа фабричной. И ноги зимой будут не так скользить. А если ещё добавить в раствор краситель...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
