Товарищ Пономаренко любит цитировать Самого — в особенности, его фразу 'У нас ухорезов хватает — у нас умные в дефиците'. Логика тут присутствует, ничего не могу сказать — действительно, требуется не просто положительный результат в виде энного количества 'сложивших сотни' врагов, но и возможность его развить, не говоря уже о том, что минусы операции не должны превышать плюсы, что весьма вероятно, если крошить всех супостатов подряд.

Что же, стоит сказать спасибо за конструктивную критику — и, сделать выводы. С одной стороны, в стремительно растущей системе, каковой является сталинский СССР, можно сделать стремительную карьеру, в чем я не вижу ничего плохого, помня крылатую фразу генерала Драгомирова — как это идет у меня, за одиннадцать лет взлетевшего из старлеев в полковники. Вот только и падать придется высоко, если не справлюсь. По закону Паркинсона — что тебя повышают, пока уровень свой не превысишь, а дальше закономерный провал, и вниз по баллистической траектории. Вот только у систем, переживающих взрывной рост, случается и обратная сторона стремительной карьеры, выражающаяся в очень высоком уровне персональной ответственности за результат — проще говоря, сталинский СССР, это не западная демократия, тут, в моей профессии, отправляют в совсем окончательную отставку, прямиком на тот свет.

Кстати, сейчас я уверен, что заговор в верхушке РККА в 1937 году был — в этом времени немало пообщавщись с живыми свидетелями тех событий. Другой вопрос, что Тухачевский явно не был марионеткой Троцкого, а вел свою игру, желая получить всю полноту власти, а не стать пусть и лидером одной из победивших группировок — что же, здравое зерно тут явно было, поскольку окажись он одним из победителей, например, 'на паях' с группировкой Ягоды, очень велика была вероятность того, что он отравится колбасой на второй день после победы или станет жертвой мести недобитых сторонников Сталина. Такова уж природа подобных игр — два медведя в одной берлоге категорически не уживаются. Вот он и пытался балансировать и угрожать — ох, дурак, нельзя в таких случаях даже пытаться играть на том поле, где противник заведомо сильнее, а следует навязывать ему свою игру, там, где у тебя есть все преимущества. Одним словом, по Высоцкому: 'Мы сыграли с Талем десять партий — в преферанс, очко, на бильярде'. А если серьезно, то прав был Ильич, сказавший, что "никогда нельзя играть с восстанием — а коль начал, надо с предельной решимостью идти до конца", по максимуму используя положительный для себя темп операции, отказ же от него равнозначен поражению. Вот что бывает, когда в политику лезешь, страстно желая увеличенной дозы самого сильного наркотика в мире — власти.

Хотя, вполне возможно, что сначала Михаил свет Николаевич по уши влез в игру — и, только потом осознал, что попал в цугцванг. Вот и начал метаться из стороны в сторону, пытаясь выкрутиться из заведомо проигрышного положения посредством блефа и торговли. Вот только таких игр не прощает ни одна власть в мире — и не надо мне рассказывать о 'зверствах кровавой гэбни'! Довелось мне читать и о методах, которыми де Голль наставлял на путь истинный месье из Национального совета сопротивления и ОАС; о том, как англичане, в начале XX века, объявляли награды за головы борцов за независимость Ирландии, не утруждая себя различиями между политиками и боевиками; как навстречу губернатору Луизианы Лонгу, претендовавшему на кресло президента США, с последующим переформатированием системы реальной власти — а в 1936 году такое могло пройти! — навстречу вывернулся одиночка-психопат с пистолетом.

Откровенно говоря, мне это не нужно, вполне достаточно нынешнего положения дел — если учесть, что, похоже, подвернулся шанс реабилитироваться за китайские вольности. Тем более что Иосиф Виссарионович (хотя, в отличие от нашего отца-Адмирала, я Вождя вблизи видел считанное число раз), показался мне вполне адекватным — может и прав Саня Князев, утверждая, что в той истории у Сталина два инсульта было, в 1945 и 1949, вкупе с возрастом на его психику повлиявшие очень отрицательно?

— Вам, товарищ Кунцевич, за границу после ваших китайских похождений путь заказан пока. Так что справляйтесь там, куда вас Партия поставит.

Пономаренко тоже понять можно. Кадровый голод — сейчас пока еще в СССР деревенского населения почти две трети. А с десятью классами — процент такой же, как в наше время с вузовским был. Я же по анкетным данным, для "партийной безопасности" подхожу идеально — москвич, образованный, с боевым опытом и проверенный в деле. Завидую Васе Гаврилову, с которым мы в 2012 в одних чинах были, старлеи — а теперь у него спокойнейшая (в сравнении с моей) должность командира бригады спецназа СФ (тех самых "песцов"). А у меня в глазах Пономаренко (и, наверное, кого-то повыше) репутация "интеллигента" — москвич, из профессорской семьи. Не объяснишь же, что в свое время в училище пошел, чтоб "ботаником"-рохлей не быть, играл крутого, вот маска и приросла. Диверсант я, при чем с упором именно на боевую составляющую, а не оперативную, это еще преподаватели в училище отмечали — уж никак не Шерлок Холмс местного розлива. Но ничего не поделать — падать тоже неохота, да и если просто выгонят, что я на гражданке умею? Это в двадцать первом веке с моим послужным списком было бы не проблема устроиться в службу безопасности какой-нибудь компании или банка — ну а тут даже в немаленьком частном, артельно-кооперативном секторе, все терки меж собой исключительно легальные, совершенно не принято собственные "гестапо" держать.

Итак, следственное дело, номер такой-то. Горьковский Игорь Антонович, 1924 г.р. (так в документах — точная дата неизвестна). Бывший беспризорник, воспитанник трудкоммуны имени Дзержинского. Анкета чиста — не был, не привлекался, комсомолец, затем кандидат в члены ВКП(б), тогда еще не КПСС. После ранения на фронте и излечения, служба в милиции, затем в ГБ. Сержант госбезопасности (чин, равный армейскому летехе), однако в личном деле данных об образовании нет. Сейчас — один из главных подозреваемых, за отсутствием пока что прочих. И "свой", пусть и заблуждающийся — с бандеровской, или иной вражеской сволочью, было бы намного проще.

Но это только первый слой, не более того. Прослушивание квартиры гражданина Линника неопровержимо выявило второй слой — или, то, что Горьковский является никак не одиночкой, а членом организованной группы. Из беседы Линника с последователями стало ясно, что группа эта сектантского типа, пусть и оформлена как политический кружок — есть мудрый учитель-'гуру', есть и последователи, смотрящие ему в рот.

Еще в училище мне доходчиво объяснили, что любая секта является не более чем средством решения проблем ее руководителя. Любых проблем, которые у него есть: психологических, материальных, сексуальных. Конечно, мы еще и не начали разрабатывать 'кружок Линника', так что подробностей знать не могли — это могла быть и потребность в самоутверждении посредством перехода от роли скромного преподавателя общественных наук к роли мудрого гуру, бросившего интеллектуальный вызов самому Сталину, это могло быть и желание стареющего мужика создать себе гарем из молоденьких студенток, с гарантией сохранения этого в тайне, это мог быть и некий комплекс из нескольких желаний.

Начиналось все, с вероятностью, близкой к ста процентам, с присущей нашей интеллигенции, прежде всего гуманитарной, страсти объединяться в касту, или, что чаще, совокупность сект, исповедующих крайнюю идеологию. Вот только не надо кричать о 'зверствах и фальсификациях сталинской гэбни' — у нас в училище был хороший преподаватель истории, который давал много чего сверх обязательной программы; в частности, он приказал нам прочитать трилогию Пайпса 'Русская революция' (в РеИ издана на русском языке в 2005 году — В.Т.). Потом он вдумчиво разобрал с нами все книги, начиная с первой части 'Агония старого режима'.

И американский профессор истории Пайпс, один из крупнейших в мире специалистов по новейшей истории России и СССР, именно об этом и писал, проведя аналогию между предреволюционными Францией и Россией (здесь и далее соответствует реальному содержанию книги — В.Т.)! Ссылался он при этом, как ни странно, не на специалистов тайной войны, служивших Бурбонам и Романовым, а на Алексиса де Токвиля, Огюстена Кошена, других историков и философов, исследовавших феномен деструктивного влияния интеллигенции на общество, точнее, сталкивавшей его из неидеальной жизни в форменный кошмар.

Кое-какие цитаты из Пайпса я помню до сих пор. Например, такие:

'Поиск якобинской родословной привел его (О. Кошена) к общественным и культурным кружкам, образовавшимся во Франции в 60-е и 70-е годы XVIII столетия с целью проповедования 'передовых' идей. Эти кружки, которые Кошен назвал 'societes de pensee', сложились из масонских лож, академий, сообществ литераторов, а также разнообразных 'патриотических' и культурных клубов. 'Societes de pensee' проникли в общество, когда там полным ходом шло разрушение традиционных сословных уз. Приобщающемуся к этим кружкам следовало порвать все связи со своей социальной группой, растворив свою сословную принадлежность в сообществе, скрепляемом исключительно приверженностью к некой общей идее. Якобинство явилось естественным результатом этого феномена: во Франции, в противоположность Англии, стремление к переменам исходило не из парламентских институтов, а из литературных и философских клубов.

Эти кружки, в которых исследователь России может увидеть много общего с объединениями русской интеллигенции столетие спустя, свое главное назначение видели в установлении единомыслия. Единства они добивались не тем, что разделяли общие заботы, а тем, что разделяли общие идеи, которые жестко навязывали своим членам, подвергая яростным нападкам всех, кто мыслил иначе: 'Кровавому террору 93-го года предшествовал 'бескровный' террор 1765-1780 годов в 'литературной республике', где Энциклопедия играла роль Комитета общественного спасения, а Д'Аламбер был Робеспьером. Она рубила добрые имена, как тот другой рубил головы: ее гильотиной была клевета...'

Интеллектуалам такого склада жизнь не представлялась критерием истины: они создавали собственную реальность, или, скорее, 'сюрреальность', подлинность которой определялась лишь соответствием мнениям, ими одобряемым. Свидетельства обратного не учитывались: всякий, кто проявлял к ним интерес, безжалостно изгонялся. Подобный образ мыслей вел ко все большему отстранению от жизни. Атмосфера во французских 'societes de pensee', описанная Кошеном, очень походит на атмосферу, царившую в кругах русской интеллигенции столетие спустя: 'Если в реальном мире судией всякой мысли выступает доказательство, а целью — производимый ею результат, то в этом мире судьей выступает мнение о ней других, а целью — ее признание... Всякая мысль, всякая интеллектуальная деятельность возможна здесь, лишь если находится в согласии с их мыслью. Здесь суждения определяют существование. Реально то, что они видят, правда то, что они говорят, хорошо то, что они одобряют. Так поставлен с ног на голову естественный порядок вещей: мнение здесь есть причина, а не следствие, как в реальной жизни. Вместо быть, говорить, делать, здесь — казаться, мниться. И цель... этой пассивной работы — разрушение. Вся она сводится в конечном итоге к уничтожению, умалению. Мысль, которая подчиняется этим правилам, сначала теряет интерес к реальному, а затем постепенно — и чувство реальности. И именно этой потере она обязана своей свободой. Но и свобода, и порядок, и ясность обретаются лишь потерей ее истинного содержания, ее власти над всем сущим'.' (реальный отрывок из книги Р. Пайпса — В.Т.).

Проще говоря, Ричард Пайпс и те историки, на которых он ссылается, описывают классические объединения сектантов, только не с религиозным, а политическим оттенком. А так все тоже самое: нет места для фактов и логики, противоречащих 'единственно верному учению'; 'познание невозможно размышлением и наблюдением — оно возможно только личным наставлением имама' (принцип исмаилитов — В.Т.), и все в том же духе.

Как умеют промывать мозги в сектах, комментировать излишне — бедняга Овертон нервно курит в сторонке, осознавая преимущество индивидуальной работы перед массовым, так сказать, продуктом. 'На выходе' получаются фанатики, биороботы — примеры и вспоминать лень, их столько, что вспотеешь вспоминать все.

И тут уместно вспомнить беседу с шефом Штази, генерал-оберстом народной полиции Рудински, с которым мне довелось пересечься.

Бывший группенфюрер, блестящий следователь и аналитик, сказал мне:

' -Хороший следователь должен быть психологом. Определить у клиента слабое место. Понять, когда он готов сломаться, пойти на сотрудничество. Пытка и избиение вовсе не панацея — но могут быть полезны, когда надо показать клиенту, что он не венец творения, а всего лишь мясо. А оттого, хорошо действует на людей с высоким общественным положением и самооценкой — если только он не идейный фанатик. Простонародье в этом отношении часто оказывается более трудным объектом. Но при должном умении, сломать можно любого. Только совет вам, герр Кунцевич — если решились на физическое воздействие, то перед процессом и во время него желательно присутствие врача. Чтобы сначала определить допустимую меру, а затем следить, чтоб пациент не умер преждевременно'.

Рудински давал хорошие советы, не могу этого не признать — вот только в данном случае явно имело смысл воспользоваться теми, в которых указывалось о малой эффективности пыток применительно к фанатикам. Хотя, сломать можно и такого — нам в училище рассказывали, как в пятом управлении де Голля, службе 'Аксьон', с помощью пыток электрическим током ломали отловленных оасовцев, среди которых хватало настоящих фанатиков. Вот только, в данном случае это нежелательно — и дело не только в том, что Горьковский является 'своим', пусть и с промытыми мозгами, но и тем, что на это уйдет несколько суток, а знает рядовой исполнитель явно очень мало.

Тут следует напрягать 'мозговую мышцу', вычисляя векторы интересов Линника и тех, кто, по всей видимости, стоит за ним.

Проще говоря, следует прикинуть третий слой 'луковицы'. Не секрет, что все и всяческие секты, объединения сектантского типа, являются одними из любимейших объектов работы спецслужб. Причина проста — любой сектант представляет собой практически готового 'слепого' агента, который выполнит любой приказ. Завербовать же 'гуру' — дело техники, слабых мест у подобной публики столько, что хватит на полдюжины вербовок.

Какой настрой нынче у львовской гуманитарной интеллигенции, стало ясно после визита к ректору местного университета. Было бы смешно — это ведь даже не 'Галантерейщик и кардинал — это сила!', это, скорее, 'Мы, крепостное быдло, с нашими панами — настоящие европейцы!' — если бы за этими декларациями не попахивало чьей-то игрой.

Понятно, что пешек, от рядовых студентов до ректора и его кураторов в местном ЦК, игроки спишут без малейшего душевного содрогания, лишь бы был достигнут требуемый результат. И черт бы с ними — лично я без сомнений отдам приказ расстрелять университет вместе со студентами и профессорско-преподавательским составом из тяжелых орудий — если это будет оптимальным решением проблемы. Вот только задача состоит не в нагромождении горы трупов расходного материала игры — а в том, чтобы переиграть оппонентов по другую сторону шахматной доски.

123

↓ Содержание ↓