Гулья

Гулья

Эванжелина Уилбур Блэшфилд

Перевел Борис Ветров

Это было возле Луксора. Тем лунным вечером мы сидели порядком развеселившейся компанией на палубе дахабии, принадлежавшей профессору. Однако история, рассказанная капитаном, поубавила легкомыслие, послужившее для нее поводом. Всеми овладело состояние одновременно и задумчивости и неловкости, которое каждый переживал по-своему. Последнее было вполне естественно поскольку наша компания представляла собой довольно пеструю коллекцию людей, оказавшихся рядом лишь по воле тех случайных обстоятельств, которые сводят вместе путешественников.

Среди нас была одна особа, которую те, кто знал ее ближе, звали Инспектором; для всех же остальных общения за обедом и последовавшего за ним короткого разговора на палубе оказалось достаточно, чтобы понять почему. Эта очаровательная девушка явно была жертвой информационной жажды, которую она утоляла, собирая разрозненные факты самого разного сорта. Предпочтение она, однако, отдавала всему чудесному, и в особенности, — сверхъестественному.

Нашим гостеприимным хозяином был профессор. Этот ученый с подкупающим налетом легкомыслия проводил зимы на Ниле. Развлекать он умел так же легко, как читать греческие прописи, и обед был отменным. Из остальных следует упомянуть герра доктора Виссенкрафта, всемирно известного специалиста по демотическому письму, капитана Эгертона, врача верблюжьего корпуса Герберта; Ахмеда Эфенди, араба, воспитанного в семье лорда Дадлея в Англии, характерного представителя англинизированного восточного человека и полковника Форестера Пашу, правителя Верхнего Египта, с droit de justice basse et haute над всеми его жителями. На прочих, включая нескольких женщин, нет нужды подробно останавливаться.

За обедом разговор шел, главным образом, об английской оккупации. Для Инспектора эта тема была слишком сложной, и поэтому, потерпев еще какое-то время ее продолжение за кофе, она с решительным видом повернулась к своему соседу, Ахмеду, и доверительно, начав с довольно общей фразы, спросила:

"Вы интересуетесь сверхъестественным?"

"Возможно, оно бы меня интересовало, если бы я хоть что-нибудь о нем знал", — ответил тот с чистейшим британским акцентом.

"О, неужели вы ничего не знаете?" — вздохнула она; "Я очень разочарована. Я думала я найду здесь разных духов — джиннов, ифритов и гульев. Не говорите мне, что они исчезли подобно лотосу и чубукам!" Лиловые глаза Инспектора выражали досаду.

"У нас есть истории о приведениях, подобные вашим, но, боюсь, все они лишены местного колорита", — сказал Ахмед вежливо, но без энтузиазма.

Но Инспектора было не так просто увести от избранной ею темы.

"Я уверена, что вы должны знать множество фантастических историй", — продолжала она. "Ведь даже матросы на дахабии рассказали нам полно небылиц о приключениях с джиннами. Они, правда, были ужасно похожи друг на друга, или, может быть, драгоман переводил их все на один лад. В них матросы всегда возвращаются домой или на корабль поздно ночью, и тут появляются джинны в виде верблюдов или бизонов; а иногда в виде котов с горящими глазами, наподобие кота из сказки о Трех Календерах, помните эту историю?"

"Мне очень жаль, но я не помню; впрочем, это ведь не имеет значения, не так ли?" — ответил Ахмед, стараясь в одно и то же время быть учтивым и оставаться на чеку. Ему уже давным-давно надоело дискутировать египетские идеи и верования с американскими бесприданницами.

"Конечно, имеет. Вам бы следовало знать Сказки 1001 ночи на память", сказала Инспектор, укоризненно. Ахмед явно не соответствовал ее представлению о том, каким должен быть египтянин, и потому она была строга к нему.

Тут капитан Эгертон, мысль которого работала неторопливо, как бы невзначай заметил:

"Вы говорили о гульях и спросили, видел ли их кто-либо из нас. Я видел. Это было после Тоски в 1889. Вы помните?" — добавил он, обращаясь к Сесилу Кэрью.

Адъютант сделал недовольное лицо. "Это длинная история — и вряд ли уместна за обеденным столом", — пробормотал он своему соседу.

"История? настоящая, правдивая история о гулье?! Какая прелесть! Мы все жаждем ее услышать, не правда ли?" — воскликнула Инспектор, сияющими глазами глядя на невозмутимое лицо капитана и совершенно не обращая внимания на то, что ее предложение было встречено компанией весьма сдержанно.

"Доктору она известна не хуже, чем мне", — сказал капитан, пытаясь переложить рассказ на доктора.

Доктор, человек явно неразговорчивый и до сей поры сохранявший молчание, внимательно обвел взглядом сидящих за столом, и, остановившись на Инспекторе, возразил:

"Лунный свет сегодня слишком красив, чтобы портить его чем-нибудь ужасным", — сказал он. "Этот вид — декорация для идиллии".

Даже люди, оградившие себя от окружающего мира плотной ширмой своих личных интересов, не могли не заметить редкую красоту ночи и очарование этого странного ландшафта. Молодой месяц с рогами, повернутыми на восток, изысканным серебряным челном Исиды плыл по безоблачному небу. В неподвижном лишенном влаги эфире огромные созвездия пылали огнем неведомым северному глазу. Чужие звезды, затмевая светильники Клеопатры, низко раскачивались над своими мерцающими отражениями в плавно текущей реке. На левом берегу, от которого летели к нам благоуханные посланники жасмина и мимоз садов Луксора, высились три пирамидальные вершины Аравийской гряды, неясно выступавшие на фоне темного прозрачного неба. Смутные очертания западного берега, преобразились под волшебством лунного света, приняв свой истинный облик загадочного и священного царства, населенного богами и душами почитаемых мертвых. А под нерушимым великолепием согласного движения планет и умиротворяющим ласковым воздухом плавно и безмолвно текли залитые лунным светом воды, от которых исходило отрадное ощущение жизни и движения.

Инспектор, для которой погоня за новыми эмоциями посредством собирания фактов не притупила способность испытывать их непосредственно, перевела взгляд с реки на небо, с неба на горы и вздохнула быстро и прерывисто. Ее любопытство на какое-то время улеглось, и она была согласна просто наслаждаться этой ночью. Однако, капитан Эгертон, чье воображение не было его сильной стороной, и чья щепетильность довольно быстро улетучивалась, упорствовал. Если у доктора нет желания рассказывать эту историю, то он расскажет ее сам.

"Это было сразу после Тоски", — начал он.

"Что это — Тоска?" — поинтересовалась Инспектор, словно готовясь добавить к своей коллекции еще один новый факт.

"Так ведь, видите ли, летом 89-го, Ваад-эль-Негуми, один из самых способных генералов Махди, вторгся в Египет."

"Не тот ли это генерал, который разбил Хикса?" — вмешался профессор, который хоть и был подданным Британии, но не страдал шовинизмом.

"Он самый", — сдержанно ответил капитан Эгертон. "Это был отважный плут и недюжинного ума. Вы же понимаете, чтобы стоять во главе армии в пять тысяч человек, плюс еще столько же женщин, детей, и примкнувших..."

"И тех несчастных пленников, которых он выгонял из разрушенных деревень", — добавил Ахмед.

"Без снабжения и только с небольшим количеством обозных верблюдов", — продолжил, неожиданно вмешавшись, Кэрью, — "сто миль по безводной пустыне, перед тем как вступить в сражение, было безумной идеей; но планом Негуми было обойти стороной Вади-Халфу, где стояли наши войска, и пробиться через пустыню к селению Бурибан, чтобы дать бой там. И здесь он допустил ошибку. Он ожидал найти открытую местность и безоружных феллахов. Но вместо этого наткнулся на половину гарнизона Вади-Халфы под командованием полковника Вудхауза, преграждавшего ему путь к реке и уничтожавшего урожай фиников в селениях, чтобы они не достались его дервишам".

"Практически их морили голодом, перед тем как вступить с ними в бой и, между прочим, морили также голодом тех несчастных феллахов, которые были лояльны к нам", — воскликнул профессор.

"О, неужели вы были так жестоки к этим бедным людям?" — спросила Инспектор с тревогой в голосе.

"А как иначе! Таков был приказ. Господи, помилуй! Я же солдат королевы..."

"Но платил фам, отнако, вице-король", пробормотал герр доктор.

"и мой первейший долг подчиняться моему командиру", — поторопился закончить объяснение капитан Эгертон, подстрекаемый чувством несправедливого укора.

"На самом деле мы действительно сознавали себя ужасными скотами", признался благородный Сесил. "В первой же деревне, где мы приказали им оборвать и сжечь все финики, один старик Шейх-эль-Белед пришел в палатку к Эгертону и предложил ему двести фунтов, если тот пощадит урожай. "Мои люди умрут от голода", — стонал он, и был похож на этого пророка из Старого Завета, Иеху или..."

"Иеремию", — пробормотал профессор, удивленный этим неожиданным вторжением в сферу его компетенции.

"Что же вы сделали?" — поинтересовалась Инспектор.

"Сказал им, что приказ должен быть выполнен, и пообещал целый пароход продуктовых пайков для их селения после сражения. Но он не поверил мне. Они никогда не верят нам", — добавил капитан задумчиво.

"Ну, когда", продолжал он, -"тот отказался, сказав, что Аллах запрещает ему морить голодом людей, мне пришлось применить koorbag". Старик бы его не выдержал, но у него был сын 35 лет, и мы как следует приложились к нему, пока, наконец, шейх не приказал уничтожить финики. В следующей деревне уже было известно о наших действиях, и они не чинили нам никаких препятствий. Но в еще одном селении у шейха не было детей, и нам пришлось поджечь водяные мельницы, прежде чем эти бедняки сдались. Так, пока половина нашего летучего отряда лишала Негуми провианта, другая его половина, двигаясь между ним и Нилом, отрезала ему доступ к воде. Вскоре его армия начала таять; женщины и дети первые, конечно. Тут они начали убивать для еды вьючных животных, и, естественно, уже передвигались медленнее; каждый день мы пристреливали полдюжины дервишей, которые лезли прямо под пули, чтобы добраться до Нила и напиться из него. Их много погибло тогда. Я видел, как они с продырявленными телами ползли к реке и умирали в ней, лакая кровавую воду. Ну вот. Так мы продвигались вдоль реки, пока Сирдар..."

"Это генерал Гренфелл на англо-арабском", — пояснил профессор.

"который двигался с севера, не соединился с нами у Тоски, вынудив Негуми дать сражение".

"Который уже и так был почти мертфый от голота", — добавил герр доктор.

"Я знаю", — продолжил капитан, — "но дервиши лезли на рожон; выглядели они как скелеты, но сражались как дьяволы."

"Все это не было похоже на сражение, однако", — возразил Сесил Кэрью, — "а скорее напоминало большую свалку; наподобие того, когда половина главной цепи улан не знает своего маневра и поворачивает не в том направлении. Я плохо помню, как все это было, за исключением единственной мысли, стучавшей у меня в голове, что когда все это закончится, я должен что-нибудь выпить".

"Если прежде того не застрелят", — мрачно предположил профессор.

"Я был изможден еще до начала битвы", — добавил капитан. "Чернокожие так рвались в драку, что мне приходилось ездить перед линией взад и вперед и отпускать им затрещины, чтобы как-то сдерживать их до получения приказа атаковать. М-да... но как бы то ни было", — вдруг осекся капитан, — "все это не имеет никакого отношения к истории, которую вы хотите услышать. Когда все закончилось, у нас в руках оказалось довольно много пленных. Дервишей пришлось расстрелять — конечно, неофициально, вы же понимаете. Но что нам было с ними делать? Еды для них у нас не было и это было великодушнее, чем оставить их умирать от голода...некоторым из них удалось скрыться..."

"Например, старику, которого вы прятали у себя в палатке и за которым все время ухаживали", — сказал Кэрью.

"Это потому, что я не мог от него избавиться", — ответил, слегка покраснев, воин, уличенный в акте милосердия. "Мы поделили женщин между черными солдатами. Среди них была одна высокая девушка с большими глазами, выделявшаяся своей красотой, хотя она и была черной..."

"Sed Formosa", — процитировал профессор, но никто его не понял, за исключением герра доктора, который знал свою Вульгату.

"Другие женщины выглядели ужасно; когда мы привели их в лагерь, они стенали, посыпали волосы песком, эта же была очень тиха — и казалась мне или ошеломленной или отупевшей".

"Да вы что, это была королева варваров среди скотов", — запротестовал Кэрью, в котором иногда просыпались задатки эстета. "Кто знает? Она могла быть знатной дамой в своем народе, кто бы он ни был. У нее были изящные руки, не знавшие труда. И бедняжка, естественно, не знала над собой владельцев..."

"Кого?!" — открыла от удивления рот Инспектор.

"Ну,...мужей, если так вам больше нравится".

"Я не знаю или мне это нравится. Поясните, пожалуйста".

"Видите ли, мисс Исинг. У чернокожих солдат есть привычка жениться. Они не станут воевать без своего hareemat. В лагере мы им не разрешали иметь больше одной жены, но также и не могли запретить довольно часто обмениваться ими. Существовало нечто вроде неофициального брачного обмена по пятницам, который так шокировал наших миссионеров, а они уже воспламенили моралистов в Англии. Мы запросили муллу из Каира для наших негров, которого прозвали туземным капелланом, и он произносил молитву над ними всякий раз, когда они меняли партнера. Это не было идеальным решением, и оно не удовлетворило бы либералов из Бирмингема, но это было лучшее из того, что мы могли сделать".

После того, как это объяснение, во время которого мужчины сдерживали улыбки, скорее удивленные, чем пристыженные необходимостью прятать грубую дикость под мантию британской пристойности, было выслушано ошеломленным Инспектором, посреди тишины, наступившей от замешательства, рассказ, наконец, перешел полностью в руки капитана.

Похоже, что из-за Жасмин, таково было очаровательное имя высокой девушки, неприятности начались сразу в нескольких семействах. Ее внешность мгновенно вскружила головы нескольким мужьям и отцам, и так уже имевшим многочисленные семейные связи. После тщетных попыток разрешить свои притязания на нее, они решили тянуть жребий, который достался солдату Верблюжьего корпуса.

Меньше чем через неделю она опять была свободна. Спрос на нее упал, после того как ее бывший владелец заявил, что в ней сидит дьявол, что она пугала его своим взглядом, и, что она его околдовала и ночью исчезла из палатки и не возвращалась до утра, наверняка занимаясь чем-то ужасным. Более смелый или, может, менее доверчивый солдат занял его место, но еще быстрее разошелся с ней, потом еще один, и еще.

И все они находились под каким-то парализующим заклятием; все испытывали вялость и оцепенение под воздействием странной силы, которая высасывала душу из тела и сковывала ее. Все рассказывали одно и то же, как превращались в камень под ее взглядом; как беспомощно лежали, когда она ускользала из палатки, и как она возвращалась на рассвете изможденная, с разодранными руками и с покрытой пылью головой.