Гулья

Гулья

Эванжелина Уилбур Блэшфилд

Перевел Борис Ветров

Это было возле Луксора. Тем лунным вечером мы сидели порядком развеселившейся компанией на палубе дахабии, принадлежавшей профессору. Однако история, рассказанная капитаном, поубавила легкомыслие, послужившее для нее поводом. Всеми овладело состояние одновременно и задумчивости и неловкости, которое каждый переживал по-своему. Последнее было вполне естественно поскольку наша компания представляла собой довольно пеструю коллекцию людей, оказавшихся рядом лишь по воле тех случайных обстоятельств, которые сводят вместе путешественников.

Среди нас была одна особа, которую те, кто знал ее ближе, звали Инспектором; для всех же остальных общения за обедом и последовавшего за ним короткого разговора на палубе оказалось достаточно, чтобы понять почему. Эта очаровательная девушка явно была жертвой информационной жажды, которую она утоляла, собирая разрозненные факты самого разного сорта. Предпочтение она, однако, отдавала всему чудесному, и в особенности, — сверхъестественному.

Нашим гостеприимным хозяином был профессор. Этот ученый с подкупающим налетом легкомыслия проводил зимы на Ниле. Развлекать он умел так же легко, как читать греческие прописи, и обед был отменным. Из остальных следует упомянуть герра доктора Виссенкрафта, всемирно известного специалиста по демотическому письму, капитана Эгертона, врача верблюжьего корпуса Герберта; Ахмеда Эфенди, араба, воспитанного в семье лорда Дадлея в Англии, характерного представителя англинизированного восточного человека и полковника Форестера Пашу, правителя Верхнего Египта, с droit de justice basse et haute над всеми его жителями. На прочих, включая нескольких женщин, нет нужды подробно останавливаться.

За обедом разговор шел, главным образом, об английской оккупации. Для Инспектора эта тема была слишком сложной, и поэтому, потерпев еще какое-то время ее продолжение за кофе, она с решительным видом повернулась к своему соседу, Ахмеду, и доверительно, начав с довольно общей фразы, спросила:

"Вы интересуетесь сверхъестественным?"

"Возможно, оно бы меня интересовало, если бы я хоть что-нибудь о нем знал", — ответил тот с чистейшим британским акцентом.

"О, неужели вы ничего не знаете?" — вздохнула она; "Я очень разочарована. Я думала я найду здесь разных духов — джиннов, ифритов и гульев. Не говорите мне, что они исчезли подобно лотосу и чубукам!" Лиловые глаза Инспектора выражали досаду.

"У нас есть истории о приведениях, подобные вашим, но, боюсь, все они лишены местного колорита", — сказал Ахмед вежливо, но без энтузиазма.

Но Инспектора было не так просто увести от избранной ею темы.

"Я уверена, что вы должны знать множество фантастических историй", — продолжала она. "Ведь даже матросы на дахабии рассказали нам полно небылиц о приключениях с джиннами. Они, правда, были ужасно похожи друг на друга, или, может быть, драгоман переводил их все на один лад. В них матросы всегда возвращаются домой или на корабль поздно ночью, и тут появляются джинны в виде верблюдов или бизонов; а иногда в виде котов с горящими глазами, наподобие кота из сказки о Трех Календерах, помните эту историю?"

"Мне очень жаль, но я не помню; впрочем, это ведь не имеет значения, не так ли?" — ответил Ахмед, стараясь в одно и то же время быть учтивым и оставаться на чеку. Ему уже давным-давно надоело дискутировать египетские идеи и верования с американскими бесприданницами.

"Конечно, имеет. Вам бы следовало знать Сказки 1001 ночи на память", сказала Инспектор, укоризненно. Ахмед явно не соответствовал ее представлению о том, каким должен быть египтянин, и потому она была строга к нему.

Тут капитан Эгертон, мысль которого работала неторопливо, как бы невзначай заметил:

"Вы говорили о гульях и спросили, видел ли их кто-либо из нас. Я видел. Это было после Тоски в 1889. Вы помните?" — добавил он, обращаясь к Сесилу Кэрью.

Адъютант сделал недовольное лицо. "Это длинная история — и вряд ли уместна за обеденным столом", — пробормотал он своему соседу.

"История? настоящая, правдивая история о гулье?! Какая прелесть! Мы все жаждем ее услышать, не правда ли?" — воскликнула Инспектор, сияющими глазами глядя на невозмутимое лицо капитана и совершенно не обращая внимания на то, что ее предложение было встречено компанией весьма сдержанно.

"Доктору она известна не хуже, чем мне", — сказал капитан, пытаясь переложить рассказ на доктора.

Доктор, человек явно неразговорчивый и до сей поры сохранявший молчание, внимательно обвел взглядом сидящих за столом, и, остановившись на Инспекторе, возразил:

"Лунный свет сегодня слишком красив, чтобы портить его чем-нибудь ужасным", — сказал он. "Этот вид — декорация для идиллии".

Даже люди, оградившие себя от окружающего мира плотной ширмой своих личных интересов, не могли не заметить редкую красоту ночи и очарование этого странного ландшафта. Молодой месяц с рогами, повернутыми на восток, изысканным серебряным челном Исиды плыл по безоблачному небу. В неподвижном лишенном влаги эфире огромные созвездия пылали огнем неведомым северному глазу. Чужие звезды, затмевая светильники Клеопатры, низко раскачивались над своими мерцающими отражениями в плавно текущей реке. На левом берегу, от которого летели к нам благоуханные посланники жасмина и мимоз садов Луксора, высились три пирамидальные вершины Аравийской гряды, неясно выступавшие на фоне темного прозрачного неба. Смутные очертания западного берега, преобразились под волшебством лунного света, приняв свой истинный облик загадочного и священного царства, населенного богами и душами почитаемых мертвых. А под нерушимым великолепием согласного движения планет и умиротворяющим ласковым воздухом плавно и безмолвно текли залитые лунным светом воды, от которых исходило отрадное ощущение жизни и движения.

Инспектор, для которой погоня за новыми эмоциями посредством собирания фактов не притупила способность испытывать их непосредственно, перевела взгляд с реки на небо, с неба на горы и вздохнула быстро и прерывисто. Ее любопытство на какое-то время улеглось, и она была согласна просто наслаждаться этой ночью. Однако, капитан Эгертон, чье воображение не было его сильной стороной, и чья щепетильность довольно быстро улетучивалась, упорствовал. Если у доктора нет желания рассказывать эту историю, то он расскажет ее сам.

"Это было сразу после Тоски", — начал он.

"Что это — Тоска?" — поинтересовалась Инспектор, словно готовясь добавить к своей коллекции еще один новый факт.

"Так ведь, видите ли, летом 89-го, Ваад-эль-Негуми, один из самых способных генералов Махди, вторгся в Египет."

"Не тот ли это генерал, который разбил Хикса?" — вмешался профессор, который хоть и был подданным Британии, но не страдал шовинизмом.

"Он самый", — сдержанно ответил капитан Эгертон. "Это был отважный плут и недюжинного ума. Вы же понимаете, чтобы стоять во главе армии в пять тысяч человек, плюс еще столько же женщин, детей, и примкнувших..."

"И тех несчастных пленников, которых он выгонял из разрушенных деревень", — добавил Ахмед.

"Без снабжения и только с небольшим количеством обозных верблюдов", — продолжил, неожиданно вмешавшись, Кэрью, — "сто миль по безводной пустыне, перед тем как вступить в сражение, было безумной идеей; но планом Негуми было обойти стороной Вади-Халфу, где стояли наши войска, и пробиться через пустыню к селению Бурибан, чтобы дать бой там. И здесь он допустил ошибку. Он ожидал найти открытую местность и безоружных феллахов. Но вместо этого наткнулся на половину гарнизона Вади-Халфы под командованием полковника Вудхауза, преграждавшего ему путь к реке и уничтожавшего урожай фиников в селениях, чтобы они не достались его дервишам".

"Практически их морили голодом, перед тем как вступить с ними в бой и, между прочим, морили также голодом тех несчастных феллахов, которые были лояльны к нам", — воскликнул профессор.

"О, неужели вы были так жестоки к этим бедным людям?" — спросила Инспектор с тревогой в голосе.

"А как иначе! Таков был приказ. Господи, помилуй! Я же солдат королевы..."

"Но платил фам, отнако, вице-король", пробормотал герр доктор.

"и мой первейший долг подчиняться моему командиру", — поторопился закончить объяснение капитан Эгертон, подстрекаемый чувством несправедливого укора.

"На самом деле мы действительно сознавали себя ужасными скотами", признался благородный Сесил. "В первой же деревне, где мы приказали им оборвать и сжечь все финики, один старик Шейх-эль-Белед пришел в палатку к Эгертону и предложил ему двести фунтов, если тот пощадит урожай. "Мои люди умрут от голода", — стонал он, и был похож на этого пророка из Старого Завета, Иеху или..."

"Иеремию", — пробормотал профессор, удивленный этим неожиданным вторжением в сферу его компетенции.

"Что же вы сделали?" — поинтересовалась Инспектор.

"Сказал им, что приказ должен быть выполнен, и пообещал целый пароход продуктовых пайков для их селения после сражения. Но он не поверил мне. Они никогда не верят нам", — добавил капитан задумчиво.

"Ну, когда", продолжал он, -"тот отказался, сказав, что Аллах запрещает ему морить голодом людей, мне пришлось применить koorbag". Старик бы его не выдержал, но у него был сын 35 лет, и мы как следует приложились к нему, пока, наконец, шейх не приказал уничтожить финики. В следующей деревне уже было известно о наших действиях, и они не чинили нам никаких препятствий. Но в еще одном селении у шейха не было детей, и нам пришлось поджечь водяные мельницы, прежде чем эти бедняки сдались. Так, пока половина нашего летучего отряда лишала Негуми провианта, другая его половина, двигаясь между ним и Нилом, отрезала ему доступ к воде. Вскоре его армия начала таять; женщины и дети первые, конечно. Тут они начали убивать для еды вьючных животных, и, естественно, уже передвигались медленнее; каждый день мы пристреливали полдюжины дервишей, которые лезли прямо под пули, чтобы добраться до Нила и напиться из него. Их много погибло тогда. Я видел, как они с продырявленными телами ползли к реке и умирали в ней, лакая кровавую воду. Ну вот. Так мы продвигались вдоль реки, пока Сирдар..."

"Это генерал Гренфелл на англо-арабском", — пояснил профессор.

"который двигался с севера, не соединился с нами у Тоски, вынудив Негуми дать сражение".

"Который уже и так был почти мертфый от голота", — добавил герр доктор.

"Я знаю", — продолжил капитан, — "но дервиши лезли на рожон; выглядели они как скелеты, но сражались как дьяволы."

"Все это не было похоже на сражение, однако", — возразил Сесил Кэрью, — "а скорее напоминало большую свалку; наподобие того, когда половина главной цепи улан не знает своего маневра и поворачивает не в том направлении. Я плохо помню, как все это было, за исключением единственной мысли, стучавшей у меня в голове, что когда все это закончится, я должен что-нибудь выпить".

"Если прежде того не застрелят", — мрачно предположил профессор.

"Я был изможден еще до начала битвы", — добавил капитан. "Чернокожие так рвались в драку, что мне приходилось ездить перед линией взад и вперед и отпускать им затрещины, чтобы как-то сдерживать их до получения приказа атаковать. М-да... но как бы то ни было", — вдруг осекся капитан, — "все это не имеет никакого отношения к истории, которую вы хотите услышать. Когда все закончилось, у нас в руках оказалось довольно много пленных. Дервишей пришлось расстрелять — конечно, неофициально, вы же понимаете. Но что нам было с ними делать? Еды для них у нас не было и это было великодушнее, чем оставить их умирать от голода...некоторым из них удалось скрыться..."

"Например, старику, которого вы прятали у себя в палатке и за которым все время ухаживали", — сказал Кэрью.

"Это потому, что я не мог от него избавиться", — ответил, слегка покраснев, воин, уличенный в акте милосердия. "Мы поделили женщин между черными солдатами. Среди них была одна высокая девушка с большими глазами, выделявшаяся своей красотой, хотя она и была черной..."

"Sed Formosa", — процитировал профессор, но никто его не понял, за исключением герра доктора, который знал свою Вульгату.

"Другие женщины выглядели ужасно; когда мы привели их в лагерь, они стенали, посыпали волосы песком, эта же была очень тиха — и казалась мне или ошеломленной или отупевшей".

"Да вы что, это была королева варваров среди скотов", — запротестовал Кэрью, в котором иногда просыпались задатки эстета. "Кто знает? Она могла быть знатной дамой в своем народе, кто бы он ни был. У нее были изящные руки, не знавшие труда. И бедняжка, естественно, не знала над собой владельцев..."

"Кого?!" — открыла от удивления рот Инспектор.

"Ну,...мужей, если так вам больше нравится".

"Я не знаю или мне это нравится. Поясните, пожалуйста".

"Видите ли, мисс Исинг. У чернокожих солдат есть привычка жениться. Они не станут воевать без своего hareemat. В лагере мы им не разрешали иметь больше одной жены, но также и не могли запретить довольно часто обмениваться ими. Существовало нечто вроде неофициального брачного обмена по пятницам, который так шокировал наших миссионеров, а они уже воспламенили моралистов в Англии. Мы запросили муллу из Каира для наших негров, которого прозвали туземным капелланом, и он произносил молитву над ними всякий раз, когда они меняли партнера. Это не было идеальным решением, и оно не удовлетворило бы либералов из Бирмингема, но это было лучшее из того, что мы могли сделать".

После того, как это объяснение, во время которого мужчины сдерживали улыбки, скорее удивленные, чем пристыженные необходимостью прятать грубую дикость под мантию британской пристойности, было выслушано ошеломленным Инспектором, посреди тишины, наступившей от замешательства, рассказ, наконец, перешел полностью в руки капитана.

Похоже, что из-за Жасмин, таково было очаровательное имя высокой девушки, неприятности начались сразу в нескольких семействах. Ее внешность мгновенно вскружила головы нескольким мужьям и отцам, и так уже имевшим многочисленные семейные связи. После тщетных попыток разрешить свои притязания на нее, они решили тянуть жребий, который достался солдату Верблюжьего корпуса.

Меньше чем через неделю она опять была свободна. Спрос на нее упал, после того как ее бывший владелец заявил, что в ней сидит дьявол, что она пугала его своим взглядом, и, что она его околдовала и ночью исчезла из палатки и не возвращалась до утра, наверняка занимаясь чем-то ужасным. Более смелый или, может, менее доверчивый солдат занял его место, но еще быстрее разошелся с ней, потом еще один, и еще.

И все они находились под каким-то парализующим заклятием; все испытывали вялость и оцепенение под воздействием странной силы, которая высасывала душу из тела и сковывала ее. Все рассказывали одно и то же, как превращались в камень под ее взглядом; как беспомощно лежали, когда она ускользала из палатки, и как она возвращалась на рассвете изможденная, с разодранными руками и с покрытой пылью головой.

Доктор, которого, несмотря на то, что он был искусным и опытным военным врачом, подозревали состоящим в Обществе Психических Исследований, проявлял к ней глубокий интерес. Он заявил, что она заставила его поверить в старые истории об одержимости дьяволом, и многое объяснил в отношении этого феномена. Но он не мог растолковать ее поведение другим женщинам в лагере, которые одновременно ревновали к ней и безумно ее боялись. Ходили ужасные слухи про то, что она заползала к ним в палатки. Ее считали не только колдуньей, но и вампиром — гульей. Перепуганный до смерти часовой при лунном свете видел как она, крадучись, как шакал, покидала лагерь и бежала в сторону поля битвы, где все еще лежали не погребенные тела. Возвращалась она на следующее утро с окровавленными руками.

Постепенно о ней распространились настолько ужасные слухи, что английские офицеры были вынуждены поместить ее в отдельную палатку и приставить к ней белого часового для охраны. Что касается туземных офицеров, то они считали, что она гулья и сжимали свои hegab, проходя мимо ее палатки. Они даже просили, чтобы военный суд рассмотрел этот странный случай, который сами они, будь на то их воля, решили бы более простым способом — камень на шею и в Нил. Подобные предложения вскоре стали многочисленными, и на первый взгляд пустячная неприятность довольно скоро приобрела зловещий характер.

Было совершенно не принято вмешиваться в дела hareemat. Туземные женщины находились за пределами военной дисциплины, и, по сути, какой-либо дисциплины вообще, за исключением той, что была связана с домашним укладом. Закон ислама, скрупулезно уважаемый Английским Протекторатом, определял женщину как существо, неспособное отвечать за свои поступки. Мужчины из ее семьи несли ответственность за поведение женщины, и закон оставлял за ними право наказывать ее за провинности и даже за преступления. Хорошо воспитанный мужчина должен был полностью игнорировать присутствие женщины. И все же, английские джентльмены не могли допустить, чтобы несчастная была растерзана этой стаей волчиц, которые до сих пор лишь рычали на нее, сдерживаемые твердой верой в ее пагубное могущество, способное защитить ее от ужасной смерти.

Капитан Эгертон и Махмуд Бей, самый скептичный из египетских офицеров, который, несмотря на свое англо-французское образование, и сильную на словах приверженность к современным идеям, продолжал верить в сглаз и одержимость дьяволом, однажды ночью озабоченно совещались по этому с виду пустячному, но, на самом деле, серьезному вопросу. Весь день дул "отравленный ветер", неся песок и обжигая жаром. Самум расшатал их нервы, и голоса их звучали как провисшие струны арфы; он наполнил их лихорадочным нетерпением, посылая по их венам странные электрические импульсы. К рассвету ветер немного поутих, но все еще был порывист, и один из его вихрей бесцеремонно влетел в палатку вместе с рядовым Паркинсом, прервавшим их совещание.

Рядовой Паркинс был часовым, охранявшим Жасмин, миловидный английский мальчик с льняными волосами. В эту самую ночь нечто посерьезнее, чем невыносимая жара стерла здоровый кирпичного цвета румянец с его щек, которые имели теперь бледный серый вид. Взбуждение солдата рвалось из под узды дисциплины, когда он, отдав честь, отвечал на короткое вопросительное "ну?" капитана Эгертона

"Она только что отправилась в сторону Тоски с лопатой, которую украла у рядового Купера", — тяжело дыша, сказал Паркинс. "Как вы и приказывали, я прибежал к вам сразу после того, как она ушла..."

"Как она прошла через заставу?" — резко спросил капитан.

Паркинс не смог сдержать улыбку, несмотря на свой встревоженный вид.

"Она так посмотрела на него, что он, чуть не выронил винтовку, а потом с воем бросился прочь".

"Когда она ушла?"

"Пять минут назад", — ответил Паркинс, чья мокрая форма и грохочущее сердце свидетельствовали о времени, понадобившемся ему, чтобы прибыть с донесением.

"Возьми с собой этот маленький фонарь — нет, незажженный — и подай мне вон ту флягу", — сказал капитан, осматривая револьвер.

"Ты, конечно, не собираешься преследовать ее?" — воскликнул с тревогой Махмуд Бей.

"Конечно, собираюсь", — кратко ответил капитан.

Махмуд положил свою ладонь на руку капитана

"Не делай этого! Оставь. Ты не знаешь, с чем ты имеешь дело. Пойми, вы знаете много, но вы не знаете всего. Существуют непонятные силы, которых вы не видели в действии. Согласись, это неумно не верить в них, лишь потому, что их никто не изучал и не может объяснить. Не так ли доктор?"

"Совершенно верно, Махмуд-Бей. Я такого же мнения. Существует множество любопытных явлений, на исследование которых у нас до сей поры не было времени. Но, конечно, наш долг исследовать их, когда они встречаются на нашем пути. И сегодня, например, именно тот посланный судьбой случай, поэтому я тоже, если можно, присоединяюсь к экспедиции".

Махмуд пожал плечами и коснулся серебряного keheba под кителем.

"Вы оба сумасшедшие. Неужели ради всего этого стоит идти на риск оказаться недвижными и бессловесными среди волков и шакалов, или того хуже ощутить, что ты или то, что от тебя осталось, на четырех лапах в шкуре гиены, глодает падаль?"

"Послушай!" — воскликнул капитан. "Прекрати".

И англичане поспешно двинулись в путь; за ними, продолжая их увещевать, шел Махмуд.

"Мы никогда не догоним ее, если будем идти в таком темпе", — проворчал капитан.

"Я думаю, догоним, капитан, ее ноги так плохи — порезанные, опухшие — что это будет нетрудно", — переведя дыхание, почтительно заверил капитана Паркинс.

Пока они торопились через лагерь, Махмуд безуспешно предпринял еще одну, последнюю попытку воззвать, как он выразился, "к их разуму", и затем с сожалением отстал от них, предоставив их судьбе.

Приводящие в трепет предсказания этой Кассандры в феске сильно пошатнули смелость молодого Паркинса, который, тем не менее, плелся за капитаном, стараясь не отставать. На его круглом мальчишеском лице застыло выражение решимости довести дело до конца чего бы это ни стоило. По натуре смельчак, он был заражен невидимыми миазмами паники, в которые, как в малярийный туман, лагерь был погружен уже много дней. Страх заразителен, и даже нервы капитана стали реагировать на состояние его подчиненного.

"Послушайте, доктор, вам лучше было бы вернуться", — произнес он, когда они начали пробираться по глубокому горячему песку пустыни, шелковистому и рыжевато-коричневому, как покровы тех тварей, которые сделали пустыню своим домом.

"Вернуться? Для чего? Чтобы нянчить Махмуда? Ему пока не нужны ни я, ни валерьянка. Разве вы забыли, что я обещал Скальпелю две статьи — одну о слоновой болезни, другую о ликантропии? До сих пор мне не везло с первой — я видел только два случая с тех пор как прибыл сюда; и сейчас мне представился шанс для другой, или же я, возможно, смогу сделать что-нибудь другое. Знаете, сейчас огромный спрос на сенсационные научные статьи. и, кроме того, какого дьявола я должен возвращаться?"

"Потому что вы им нужны больше, чем я. Предположим, что-то случится, что-то настоящее, конечно? Эта девчонка, может быть, идет на встречу с какими-нибудь парнями, которые сбежали, — почему бы им не болтаться там? Если нас только трое, то возможно..."

"Было бы безопаснее, если бы было только двое? Вы хороший парень Эгертон, но логик из вас никудышный. Возвращайтесь, если хотите, но я не вернусь. Клянусь Юпитером! Вот она!"

Сквозь дымку песка, поднятого неугомонным ветром, колыхалась высокая фигура, ее просторные одежды развевались позади нее, как огромные черные крылья.

"Вот ваш вампир; она и впрямь смотрится как большая летучая мышь — одна из тех кровопийц, которые водятся в Южной Америке. И так же волочит за собой крылья... О! вот она упала"

"Ее ноги так порезаны, что она едва может ходить", — снова объяснил Паркинс.

"Тогда она, видно, ведьма третьего сорта, или, может, на время войны отложила метлу и теперь своровала лопату, чтобы летать на ней, да заклинания не сработали. Вот она поднялась".

"И может нас услышать, если мы не будем помалкивать", — сказал Эгертон.

"Не услышит", — возразил доктор, — "при таких порывах ветра никакой звук ее не достигнет".

Фигура продолжала идти, прихрамывая и наклонив голову. Время от времени она падала в песок и вставала опять, продолжая путь. Иногда она оглядывалась, но этим трем охотникам доводилось выслеживать гораздо более остроглазую и осторожную добычу, чем была эта — хромая и наполовину слепая. Прежде чем она успевала отбросить назад тяжелую чадру и обернуться, тревожно всматриваясь во тьму, они уже лежали, распластавшись на песке, или успевали спрятаться за какой-нибудь холмик. Так они продолжали идти, истекая потом, испытывая жажду и с трудом переводя дух. Испепеляющее дыхание пустыни выжигало влагу из кожи и облепляло их мелкой пылью, от которой они становились похожи на тех мрачных призраков бури, которых арабы представляют летящими на серых клубах песка.

После часа изнурительной ходьбы, ветер, который хотя и сушил горло, и заставлял трескаться губы, но до сих пор был чистым и благотворным, каким только может быть девственный ветер пустыни, теперь достигал их, наполненный неописуемым трупным зловоньем.

Они молча переглянулись и прибавили шагу, поскольку колышущемуся перед ними призраку, похоже, это дыхание преисподней лишь придало бодрости, и он устремился вперед с удвоенной энергией. Смутное чувство ужаса овладело преследователями. Рядовой Паркинс вспомнил как Жасмин едва прикасалась к пайкам, которые он ей приносил, слегка поковырявшись в рисе точно так же, как Аминех, гулья-невеста из Тысяча и одной ночи, знакомая ему со времен его не столь еще далекого детства. Капитану вспомнился магнетический взгляд ее глубоко посаженных глаз, которые, казалось, единственные оживляли ее безучастное лицо. Доктор, будучи человеком начитанным и обладавший воображением, находился под тягостным воздействием всякого рода жутких предположений. Изучение нервных расстройств объяснило и доказало обоснованность некоторых древних верований, и дюжина ужасающих картин пронеслась в голове доктора в то время как он, тяжело ступая, неуклонно шел вперед.

Теперь они достигли поля битвы, и требовалась осторожность, чтобы обходить застывшие трупы с невидящими осклабившимися лицами, освещенными тусклым светом кроваво-красной луны, укутанной дымкой. Очень скоро англичане почувствовали присутствие живых среди мертвых: чьи-то черные тени крадучись возникали и исчезали перед ними. Эгертон остановился, чтобы осмотреть следы, многократно пересекавшие их путь.

"Волки или гиены", — заключил он, обращаясь как бы к самому себе; и затем, словно в ответ на его догадку, смрадный ветер донес до них какой-то сверхъестественный звук — звук, от которого их сердца забились, как охваченные паникой кони — смех, резкий, нечеловеческий, лишенный веселья или какого-либо смысла, крик гульи. Между тем объект преследования добрался до середины поля. Словно гигантский жнец прошел по нему, безрассудно пожиная свой богатый урожай: здесь мертвые лежали рядами, там — образуя завитки и разорванные круги, а в другом месте по его непредсказуемой прихоти были расточительно свалены в бесформенные груды. Это было наводящее ужас зрелище, от которого следует уберечь всех, кроме зачинщиков войны, но пустыня милосердно набросила на него свой саван. Она послала к своим сынам трех самых древних и умелых бальзамировщиков — ветер, солнце и песок — чтобы очистить и забальзамировать обесчещенных мертвых, и они хорошо сделали свое дело. Но крылатые охранители воздуха, часовые земли, пернатые и пушные санитары дикой природы тоже делали свое дело и делали его так, что живые содрогнулись перед мертвыми.

Жасмин, прямая как струна, подошла к бесформенной груде трупов; здесь она остановилась, откинула назад чадру, закатила дрожащие от ветра рукава и к вящему ужасу тех, кто, прижавшись к земле, наблюдал за ней, начала сбрасывать трупы в сторону, пока не добралась до тела высокого дервиша. В этот момент исчезла пелена, закрывающая луну, и луна, красная и зловещая, ярко осветила поле сражения. В жутком, нереальном свете три наблюдателя видели, как после многих попыток она вытянула мертвое тело из страшной груды и выволокла его на свободное место.

Жасмин тащила мертвеца по земле довольно неуклюже и грубо, но теперь обняла его и, плавно опустившись на землю, мягко положила его погибшую голову на свое плечо. Затем грациозным широким жестом, ограждающим и нежным, словно большим крылом она укрыла свою возлюбленную ношу длинной чадрой и стала раскачиваться с ней вперед и назад, не издавая ни всхлипа, ни стона. Потом она склонила голову к тому, что лежало у нее на груди, и начала целовать, сопровождая поцелуи прерывистым дыханием, бесслезными рыданиями и глупыми любящими словами: "О Сильный мой! О мой Повелитель! Верблюд мой! Любимый мой!" И вскоре волна ее чувств поднялась и поглотила слова, предоставив ее невнятному языку страсти — невыразимым словами нежностям, глухим стонам и бессловесному бормотанью.

Было нечто столь впечатляющее в этом открытом проявлении целиком овладевшего ею чувства, что трое мужчин, лежавшие распластанными на песке, инстинктивно обнажили головы. Рядовой Паркинс, столь прискорбно обманутый лагерными слухами, ошеломленно смотрел на своих командиров. Доктор посчитал необходимым объяснить очевидное.

"Она приходила сюда все эти ночи, чтобы найти его, а когда нашла, то прятала его от ворон, шакалов и прочих. Она пришла теперь, чтобы совершить погребение — и мы поможем ей".

"Ш-ш! Она опять затихла", — тревожно остановил его капитан. Жасмин положила голову мертвеца себе на колени и застыла с воздетыми к небу руками и запрокинутым вверх лицом. Так сидела она, вызывая в памяти смутные образы Матери Долоросы, едва различимой за пылающими алтарными свечами, или тех скорбящих египетских. Богинь, что в темных глубинах священного храма были на минуту выхвачены из мрака факелами туристов и для которых Арийская Мадонна с ее скорбью не более чем вновь прибывший. Минуту Жасмин сидела, немо взывая к безответным небесам, а потом дрожащим голосом испустила в след ветру такие стенания по умершему, которые, услышав однажды, не забудешь уже никогда. Словно невыносимое отчаяние расставания обрело дар речи в этом продолжительном пронзительном тремоло, которое если не хватало за сердце, то ударяло по нервам; словно горькая эссенция, выжатая из скорби всех тяжелых утрат, словно обретшее язык горе от неизлечимого недуга. Это была самая старая и самая печальная погребальная песнь. Она уже была древней, когда избивали младенцев, почтенной, когда Исида и Нефтида пронзительно пели ее над телом убитого Осириса; и кто знает, ее эхо могло звучать на водных путях озерных городов и отражаться от стен темных пещер, накрепко забаррикадированных от пещерных львов.

Долгий, жалобный плач набрал силу, потом дрогнул, ослабел, и внезапно оборвался на низкой ноте. Тогда плакальщица, поднялась, развязала чадру и, тщательно укрыв ею мертвого, начала рыть ему могилу.

"Теперь наша очередь", — прошептал доктор.

Они подошли к Жасмин раньше, чем она их успела заметить. Быстро, как молния, она выпрямилась и стала в защитную позу, словно свирепая самка какого-нибудь зверя пустыни. Ее высокая фигура стала крупнее и похожие на драгоценные камни глаза, чужие на ее узком печальном лице, казалось излучали свет.

Доктор, чье знание местного диалекта было лучше, чем у его спутников, взял на себя функцию представителя.

"О женщина", — начал он, касаясь своей груди, бровей и губ, как положено в восточном приветствии, — "мы пришли, чтобы похоронить твоего господина. Сильный муж и великий воин достоин могилы лучшей, чем могут вырыть женские руки".

Ее вид дикарки сразу смягчился; закрывая лицо прядями растрепанных волос, она царственным жестом отдала лопату доктору. Трое мужчин по очереди, сменяя друг друга, работали до тех пор, пока не вырыли могилу глубиной, достаточной, чтобы провести шакала или гиену. Потом они отошли в сторону, оставив Жасмин ненадолго наедине с тем, кто был прежде ее любимым; и когда вернулись, то она без слез, с плотно сжатыми губами, помогла им засыпать песком яму. Затем она бросилась на могильный холмик и лежала так тихо, сотрясаемая охватившей все ее тело дрожью, пока доктор не попросил ее вернуться с ним в лагерь. Тогда она поднялась и последовала за англичанами, как послушный ребенок, тщательно укрывая лицо своими густыми волосами и держась от своих спутников на расстоянии, предписанном Кораном.

Бесстрашный дух, пугавший ее мужей, а ее наделявший решимостью действовать вопреки кошмарам, сопутствовавшим ее поискам, ставший источником тех вымышленных страхов, которыми африканское воображение населяет мрак и одиночество, покинул ее. Та, кто еще полчаса назад была исключительной личностью, отважной и обладавшей желанием и волей, освобожденной от ограничивающих уз своего пола высокой целью, теперь снова стала восточной женщиной, существом таинственным и замкнутым. Чадра, отброшенная страданием, теперь еще более непроницаемая упала на лицо. И пропасть между Востоком и Западом разверзлась вновь. Она отвечала на вопросы доктора наполовину смущенно, наполовину угрюмо и односложно. Она то ли не могла, то ли не хотела объяснить тайну ее гипнотической силы; колдунья была изгнана из нее. У входа в палатку она с достоинством императрицы, посвящающей в рыцари, поцеловала руки сопровождавшим ее и попрощалась с ними с покорным достоинством.

Капитан замолчал, и некоторое время стояла тишина.

"Что стало с Жасмин?" — нарушила, наконец, молчание Инспектор и обратила свое серьезно-очаровательное лицо к рассказчику. "Она умерла?"

"Да... Она утонула в Ниле два дня спустя. Было сильное течение, и вода в реке поднялась; возможно, кто-то из женщин столкнул ее. Мы так и не узнали. Никогда ничего толком неизвестно, когда дело касается этих туземных hareemat, и мы не вмешиваемся в их дела".

Примечания переводчика:

Луксор — город в Египте, в среднем течении р. Нил. На западной окраине Луксора (часть территории древних Фив) — древнеегипетский храм (15-13 вв. до н. э.), статуи-колоссы, аллея сфинксов.

Дахабия — пассажирская лодка типа баржи с двумя или больше парусами, используемая на реке Нил в Египте.

Демотическое письмо (от греч. demotikos — народный) скорописная форма египетского письма, возникшая в 8-7 вв. до н. э.

droit de justice basse et haute (франц). — (букв.) право высокого и низкого суда, т.е. обладал полной властью над жителями этого региона.

Речь идет об английской оккупации при формальном сохранении прав Турции на эту территорию, начавшейся в 1882 году. Такое положение сохранялось до 1914 года, когда Египет стал протекторатом Великобритании.

Джинн, джинны — в мусульманской мифологии духи, часто злые. В Аравии известны ещё в доисламскую эпоху как неперсонифицированные божества, которых мекканцы считали родственными аллаху (Коран 37:158) и ставили рядом с ним (6:100); Д. приносили жертву, к ним обращались за помощью (72:6). Согласно мусульманской традиции, Д. созданы аллахом из бездымного огня и представляют собой воздушные или огненные тела, обладающие разумом. Они могут приобретать любую форму и выполнять любые приказания.

Ифрит — в мусульманской мифологии вид джиннов, отличающихся особой силой. В Коране "ифрит из джиннов" берётся принести Сулейману трон царицы Савской (Билки-с; 27:39). В фольклоре арабских народов И. иногда считаются душами умерших.

Гулья — в мусульманской мифологии джинны женского рода, особо враждебные к людям. Г. заманивают путников, меняя свой внешний вид, убивают их и съедают. Представления о Г. восходят к домусульманским мифологическим представлениям древних арабов; Г. упоминается, в частности, в поэме Тааббаты Шаррана (6 в. н. э.). Образ Г. получил широкое распространение в фольклоре. Мужской аналог Г. носит название "кутруб"; в русской демонологии аналогом гульи является упырь или вурдалак.

Драгоман (франц. dragoman, от араб. тарджуман — переводчик) (устар.)переводчик при дипломатических представительствах и консульствах, преимущественно в странах Востока.

Сказка из Тысяча и одной ночи.

Имеется ввиду вице-король Египта, или хедив, который пользовался автономией, но управлял от имени султана.

Sed Formosa (лат.) — черная мадонна; http://grgoddess.esohost.ru/stat/madonna.htm

Вульгата — латинский перевод Библии, сделанный Иеронимом Стридонским.

Hareemat (араб.) — маленького гарема.

Moalem — (араб.) — мулла

Лондонское Общество Психических Исследований занималось изучением паранормальных явлений.

Hegab (араб.) — амулет.

"Отравленный ветер" — самум. Самум — ветер весьма жаркий, сухой и крайне неприятный тем, что наносит массы мелкого песка. Самум всегда предшествуют известные признаки: небо на той стороне, откуда он дует, становится красным, в воздухе замечается своеобразное движение, издали доносится сильный шум. Ветер никогда не дует вплотную к земле, вследствие чего от вредного влияния его люди и животные ограждаются тем, что расстилаются по земле; пыль и песок носятся высоко по воздуху, который в зависимости от цвета песка принимает красноватый, голубоватый или желтоватый оттенок. Самум дует несколько часов без перерыва, но свирепствует он собственно лишь несколько минут, и тогда жар превышает 40R. При этой высокой температуре испарения организма до крайней степени усиливаются, вследствие чего в горле пересыхает и является невыразимая жажда и тошнота. Обыкновенно Самум дует в течение двух-трех дней подряд, а затем на некоторое время прекращается.

Британский медицинский журнал.

Ликантропия — редко встречающийся симптом психического расстройства, при котором человек верит, что может превратиться в волка.

Исида — в древнеегипетской мифологии супруга и сестра Осириса, мать Гора, олицетворение супружеской верности и материнства; богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания, охранительница умерших. Изображалась женщиной с головой или рогами коровы.

Нефтида — (Небтот, др.-егип. владычица дома), в египетской мифологии богиня, дочь Геба и Нут. Изображалась в виде женщины с иероглифом своего имени на голове (дом со строительной корзиной наверху). Нефтида являлась спутницей Ра во время его ночного плавания по подземным водам; вместе с Исидой, Нейт и Селкет изображалась с распростертыми крыльями на саркофагах как защитница умерших.