Потеряшка

Глава 1

"Русский физтех или всё-таки Масачусетский технологический, вот, в чём вопрос..." — задумчиво чесал я репу карандашом, рисуя на альбомном листе очередной портрет. Точнее, дорисовывая. Поняв, что проблема скорее в свете, переместил подушку на кровати и оперся спиной о стену. Теперь солнце падало почти под прямым углом на бумагу, в результате чего картина получалась изумительной.

— С одной стороны, физтех, наверное, всё-таки лучше, но это бабка надвое сказала. Из имеющейся у меня информации, он, разумеется, лучше, но вот престиж... Да и я мало о MITе знаю... Нет, МФТИ, конечно, котируется везде, ещё не настали те времена, когда зажравшиеся Европа с Америкой будут отказываться от светлых голов из Долгопрудного, но, с другой стороны, если подумать, то диплом того же MIT стоит всё-таки больше за границей РФ...

Внутри, наверное, тоже. Да и не только MIT, тот же Токийский государственный... Да чего я себя уговариваю? Придумываю отговорки... MIT всё-таки лучше. И Калтех — тоже... Просто хочится пожить в России какое-то время, — продолжаю рассуждать, но уже вслух, заканчивая последние штрихи. — А, может, во Францию? Или Германию? Англию? Кембридж тоже весьма ценится. Учиться за границей имеет смысл только чтобы выучить ещё один язык. Лучше тогда, всё-таки, Токийский... Или немецкий лучше японского? Чёрт, никак не могу выбрать...

Картина была закончена, и я смог полюбоваться на лицо мило смущающейся Ирмы, моей одноклассницы. Поглазев на рисунок с минуту, бережно прикрепил его на стену. К ещё полсотне таких же.

Когда я в первый раз нарисовал девочку из своего класса, приёмный родитель прямо таки засмущал шутками про любовь. Впрочем, "засмущал" — это слишком громко. Он попытался. Не вышло. Я не поддался на осаду своего несчастного мозга злобными словесами, игнорируя подначки и весёлый смех, вызванный моей надувшейся физиономией. Впрочем, за прошедшие два года с того времени на моей стене появилось огромное количество портретов различных людей, в основном, правда, девушек, точнее, девочек-одноклассниц, но зато всех. Приемный отец старался не заходить в мою комнату, зная, что у меня тут всегда чисто. Поэтому, когда спустя четыре месяца после первой увиденной тут картины он во второй раз за этот период посетил мою обитель, то был слегка шокирован почти фотографическими картинами девичих лиц двенадцати лет, глядевших на него с противоположной стены.

В тот момент он только слегка обескуражено заявил, что одна-две — это неплохо, три-четыре — совсем хорошо, но вот шесть и больше в таком возрасте — это перебор. Я ещё скривил моську, заявив, что не понимаю, о чём он.

Но вернёмся к университету. Я так и не решил, куда идти. Пожалуй, если бы в день, когда мне нужно будет поступать, на дворе бы был год эдак тринадцатый-пятнадцатый, то я выбрал МФТИ, но мне сейчас четырнадцать, на дворе две тысячи шестой год, и, когда я закончу школу, пойдёт славный две тысячи восьмой. Факультет инновационных технологий окажется только лишь создан и ещё не вылизан до идеала, остальные... Они очень сильные, но тематика от меня далековата. Разве что радиотехника и кибернетика... Но проще пойти в MIT. Всё-таки для американца, коим моя скромная персона сейчас является, плюсы физтеха не перевешивают минусов в одной корзинке с плюсами другого вуза. MIT же здесь, на западе, да и в остальном мире, очень престижен, а качество образования гарантируется первым местом в рейтинге технологических вузов планеты. Языки... Я и так знаю русский, английский и французский. Вполне достаточно, я же не на филолога иду.

Вообще, было удивительно переродиться из две тысячи двадцатого в девяносто втором году. Правда, понял я это позже. Первые годы стали весьма тяжёлыми в первую очередь для моего тела. Мозг, видимо, просто не выдерживал нагрузки. Очень сложно было постоянно держать голову очищенной, ибо более-менее связные мысли уже минут через десять вызывали носовое кровотечение. Родители сначала пробовали, судя по всему, ходить со мной в больницу. Затем... Затем отнесли в какое-то место и больше не появлялись. В общем-то, мне было очень сложно это понять, хотя, с точки зрения логики, всё было вполне ясно: жильё не сильно богатое, рядом в соседней кроватке спал второй младенец... Но, с другой стороны, расфокусированное детское зрение вполне могло уловить в ушах матери приличных размеров серьги, а малюсенькая, еле заметная полуовальная щербинка явно указывала на взятие пробы. Значит, настоящее золото. Не знаю... моя старая семья, наверное, продала бы квартиру, переехала в съёмную комнату, переоделась бы в обноски, но своего ребёнка не отдала, поэтому мне было тяжело принять такое отношение. Но не настолько тяжело, как можно было бы подумать, всё-таки мне сложно было воспринимать этих людей в качестве родителей или близких. Расставание для меня прошло достаточно легко.

В здешнем приюте было весьма неплохо... на удивление. Впрочем, когда я всё-таки понял, что оказался в Америке, а на дворе сейчас девяносто третий, всё стало на свои места. Союз распался, для запада настали сытые годы.

Дальше... Дальше я постепенно начал приходить в норму. К возрасту одного года всё в том же девяносто третьем, мне стало чуть лучше. Ранее окружающие взрослые считали, что я вообще не доживу до даже двух лет. С носа постоянно текла кровь, я был тихим...

Однако кровотечения к первому дню рождения словно отрезало. Голова всё ещё часто болела от кровяного давления при серьёзных размышлениях, но не сильно. А главное — сознание. В первые дни, недели, месяцы оно чувствовало себя, будто в тесной клетке, которая постепенно расширялась. К одному году мой разум стал несколько более... свободен. И чем дальше, тем больше шёл этот процесс.

Когда другие дети только лишь старались выговорить своё первое слово, я болтал без умолку. Когда все учились ходить, я без проблем... тоже учился ходить, но на руках. Видимо, взрослая личность накладывает свои отпечатки на младенческий орган мысли. Уж не знаю, как эта недоразвитая штука вообще позволила мне думать, а не пускать слюни, но она выдержала напряжение и приспособилась к нему. Большой объём информации, старые рефлексы, постоянные попытки нормально шевелить телом и развивать мелкую моторику сделали своё дело: мозги развивались, при этом они по какой-то причине не собирались останавливаться, что сделало меня почти гением. Видимо, разум от природы должен двигаться вперёд с каждым годом замедляя естественное движение, но в моём случае он прошёл ещё в первые дни своей жизни путь в сорок лик вместо ста метров (образно выражаясь). Взяв такой хороший старт, мозги просто не могли остановиться.

Лет с четырёх мне не требовалось спать больше пяти часов в сутки, а в голове были знания двух языков. Почерк как английский, так и русский, я тоже выработал. Тело слушалось превосходно, а мысли были настолько чисты и ясны, что мне можно было только завидовать. Скорость работы мозга также оказалась выше всяких похвал. Во всяком случае складывать четырёхзначные числа в уме трудностей не вызывало никаких абсолютно.

Разумеется, такое быстрое развитие не могло быть незамеченным, после чего меня перевели в приют для одарённых детей, но даже там я сильно выделялся, поэтому мою несчастную головушку постарались максимально загрузить. Разумеется, дозируя нагрузку. Но, видя, что я не особо устаю, это дозирование товарищи взрослые стали делать по очень расплывчатым стандартам. Здесь-то я и упал в яму, которую сам себе вырыл.

Зная, что образование на западе дорогое, а о бюджетниках, даже если они и есть, я не слышал, моя скромная персона решила ухватить всё, что только можно. Как говорится, пока дают — не отказывайся, а уж понятие халявы для русского человека вообще святое.

Только вот я слегка переборщил. Понял, что зашиваюсь (П. А. Не ошибка), где-то годам к девяти. Хотелось схватить всего и побольше. В первую очередь того, что я не знал и не имел. Физике и программированию, приборостроению я и сам мог поучить здешних ребят. Не слишком многому научу, конечно, но всё-таки дам немало. А вот музыка или языки для меня тёмный лес. В прошлой жизни и на относительно неплохом уровне владел английским, что позволило здесь очень быстро освоиться с языком.

Так, собственно, я смог освоить на хорошем уровне французский уже здесь, хорошо научился играть на фортепьяно, скрипке и гитаре, танцевать, несколько раз занял первое место на первенстве сначала города, а потом и штата, затем занялся боксом, вызвав шок у всех учителей музыки и одобрительную улыбку у "дяди Бена", который физкультурник... В общем, хватал всё, что только было, пользуясь тем, что попал в место, где мне все едва ли задницу не вылизывали. Америка, я тебя полюбил... почти. Во всяком случае, "одарённых" детей тут явно приветствовали и серьёзно.

А в один прекрасный день в моём мозгу вспыхнула мысль: "Товарищ, а не перегрузил ли ты себя. У тебя ведь, придурок, всего четыре свободных часа в день! ЧЕТЫРЕ, мать твою!" Это было мало, очень мало, потому что сон занимал порядка пяти с половиной часов, приёмы пищи и гигиенические процедуры в сумме брали около часа, а остальные тринадцать с лишком я учился.

И здесь, словно какой супермен, за мной пришёл товарищ Грей, который предложил меня усыновить. Я же мигом согласился, ибо мужчина был одет очень прилично, приехал на феррари... Блин, и почему в мою голову лезет мысль о том, что девушки парней часто по тем же критериям выбирают? Впрочем, мысль весьма правильная, потому что я, почти как девушка, думал о том, что неплохо было бы иметь в этом бренном мире неплохой денежный старт. Хотя бы минимальный. Правда, девушки думают не о старте, а о постоянном источнике, так сказать, но тут у нас просто разные цели.

В общем, бумажная волокита заняла приличное количество времени, после чего я оказался в очень классном пентхаусе со всеми удобствами. Сначала, конечно, вёл себя скромненько, затем вжился.

Как выяснилось позже, пара Грей взяла меня к себе по одной простой причине: миссис Грей была бесплодной. Мне это никто не говорил, но уши на макушке я держал постоянно, а великолепная, пусть и не абсолютная память, давала неплохие возможности для дедукции.

В общем-то, Питер Грей не был каким-то миллионером. Он просто владел весьма крупной фирмой и считался в городе достаточно уважаемым человеком. А затем... А затем авария. И вот приёмный отец становится вдовцом, а я, Алан Грей — сиротой. Или смерть приёмной матери — это не сиротство? Не важно. Грустно было тогда по-настоящему. Всё-таки, к этой женщине я сильно привязался. Отец вообще не мог из депрессии выйти с неделю, да и потом замкнулся в себе надолго. Жену он любил сильно. Да оно и понятно, в конце концов, он весьма уважаемый человек, обеспеченный: мог бы и развестись с бесплодной-то, если б не любил.

Ещё порядка полугода мы жили на старом месте, разговаривали мало, отец ходил угрюмый, я старался больше времени уделять занятиям. В школу меня не отправляли, сидел на домашнем обучении.

В конце концов, родитель разразился решением: валим. Ну, мы и свалили. В другой город. Чтобы не напоминало ничего об утрате. К тому моменту я тоже "слегка" посмурнел. Всё-таки, атмосфера вокруг влияет на людей. Отец, взявшийся за ум и несколько сбросивший с себя длительное оцепенение, а заодно успевший продать фирму и пентхауз, закупив вместо этого дела акции каких-то компаний, взялся за меня. Психолог был "прекрасной" идеей. Так я тогда думал.

Собственно, добрый дядя мозгоправ, побеседовав со мной с часик и выслушав семейную историю, посоветовал... Точно! Отдать меня в местную школу! Не единым знанием сыт ты будешь отрок, но и общением... Как-то так, да. В общем, дядя заявил, что все идиоты, что ребёнок должен социализироваться, ибо гением он побыть успеет, а детство бывает только одно. Забил, в общем, отцу этим мозги, взял деньги и отправил нас в закат.

Что я мог сказать об этом решении? О! Это было ужасно! Куча детей в возрасте десяти-одиннадцати лет. Куча ДЕТЕЙ!!! Да, полностью взрослым человеком я тогда не был, детское бытие всё-таки брало надо мной верх, но от того становилось только хуже. Я... я словно был парнем лет шестнадцати, отправленным в детский сад! Впрочем, а почему словно? Психологически на тот момент мне было примерно шестнадцать! И что делать?! Эти... эти чёртовы тварёныши... Они верещали, они доставали, они выпендривались, в конце концов, поняв, что затащить меня в свою тусовку у них не выйдет, а на подначки и даже явные попытки доказать, что я лох педальный, а они тут самые крутые, выражавшиеся в выходках вроде затеи промчаться мимо меня на скейтбордах, выкрикивая что-нибудь обидное вроде "ботаника", мою скромную персону попытались избить. Ага, это человека с молниеносной реакцией, великолепной координацией, чувством равновесия и третьим местом на соревнованиях по боксу на первенстве штата...

Ох, лучше бы я тогда поддался. С тех пор, как троица главных хулиганов пулучила фингалы под глазами и пендюлей, я стал не только ботаником, но и крутым. А ещё зазнайкой, ибо не желал дружить с личинусами.

Доведённый до белого каления этими чертями, я стал демонстрировать дома жуткую активность, дружелюбность, всеми силами сигнализируя отцу, что, блин, социальный эксперимент пора прекратить. На повторном приёме у психолога я весело общался, рассказывал о делах в школе, сильно приукрашивают некоторые моменты, отвечал на многочисленные вопросы... И чем же всё закончилось?! О! Дорогой отец сердечно поблагодарил дядю за помощь, дяде заплатили двойную сумму, дядя посоветовал... ТАК ВСЁ И ОСТАВИТЬ, ПОТОМУ ЧТО РЕЗУЛЬТАТ ЕСТЬ, А МНЕ ПРОСТО НЕ ХВАТАЛО ОБЩЕНИЯ!!!

Пришлось смириться и даже постараться подружиться с товарищами из класса. С женской частью этих товарищей, ибо мужская мне не могла предложить вообще ничего, а женская через пару лет хотя бы обещала стать интересной. этакие инвестиции в будущее.

На грани сознания постоянно мелькала некая странная ассоциация при виде наиболее крупной компании девчонок, с которыми я часто общался: Ирмой, Корнелией, Тарани и Хай Лин. Последняя, кстати, появилась всего за пару месяцев до меня. Вот вертелось что-то в голове, но сообразить никак не мог.

А потом... Потом пришло осознание. Осознание того, что этот грёбаный дядя в очках был прав! Прав, чёрт его дери! Мне, как бы смешно это ни было, действительно не хватало общения. Во всяком случае, жизнь потекла более размеренно, я стал постоянно чувствовать себя бодрым, лёгким... Пожалуй, такое чувство мною испытывалось только во время прыжка с парашютом, но тогда оно было всё-таки сильнее.

Сниженная нагрузка также дала свои плоды. Фактически, хоть как-то работать мне требовалось лишь на уроках истории, изобразительного искусства, физкультуры и ещё парочки. Плюс — приходивший француз, который за чашкой чая болтал со мной на родном языке на совершенно различные весьма сложные темы, ибо другого обучения в данном направлении, кроме практики, мне на тот момент уже не требовалось.

Что касается школьных учителей, то все перечисленные выше давали мне что-то индивидуально, так как стандартную школьную программу, а также здешнюю углублёнку, которую в Америке давали способным детям, я давно уже знал и сдал. Собственно, меня в школу-то взяли только по рекомендации психолога. Директор самого престижного учебного заведения данного небольшого города, разумеется, пытался поддержать честь школы и дать способному ученику что-нибудь новое для него, но учителя математики и физики так ничего и не смогли придумать, что и понятно, ибо знал я больше них самих. Вот и остались только те, чьи науки серьезно я учил уже здесь, в этой жизни. Был, правда, ещё один товарищ. Учитель... русского языка. В этой чудной школе учили по выбору французский или русский в качестве иностранного, ибо данный язык даже после развала Союза был ходовым на всём пространстве СНГ. Но мужчина обломался, поняв, что болтаю на русском я лучше него самого, это стало сюрпризом и для моего отца в том числе, ему пришлось состроить удивлённое лицо и заявить, что, дескать, понравился, вот и выучил ещё в приюте сам. Однако дорогой учитель "иностранного" всё равно не успокоился, достал кошмар всей моей прошлой школьной жизни — классику, и дал читать с пересказом на всё том же русском. Из классических книг я раньше любил только произведения Булгакова, так что это было непросто, хотя, с удивлением мне пришлось отметить, что написано-то очень красивым языком. Великолепным, я бы сказал. Но всё равно классика почему-то меня не сильно привлекала.