Первая месса

Первая месса

Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?

Иов 7.17-18

* * *

Вечеринка уже сходила на нет. Родители удалились первыми — хотя отец и мог перепить кого угодно, он за два дня сплошного торжества устал пьянствовать и хотел завтра сплавать с мужиками поохотиться. Поэтому произошло долгожданное — на кухне осталась одна молодежь.

Перед тем, как уйти, отец постоял, пошатываясь и держась за столешницу, и изрек распоследний тост — впрочем, такой же точно, как и первый, и второй, и все остальные: "Ну, сынок, за тебя! Вот кто прославит семейство Конрадов!" Впрочем, на этот раз последовало оригинальное добавление: "Ты, парень, высоко лететь собрался. Значит, главное-то что? Главное — это не сорваться!" Из уст отца — одного из самых богатых людей на острове, содержателя магазина, человека, у которого полдеревни ходит в должниках — похвала звучала серьезно. Как, впрочем, и предостережение.

Младший сын восторженно покивал. Он все сегодня делал восторженно, ведь сегодня был его день. Отец вышел, а он прижался разгоряченной щекой к пустой холодной бутылке. Брат жестом фокусника — алле-гоп! — извлек из-под стола новую бутылищу, опасно прозрачную (значит, водка, наливка-то кончилась), но на сей раз, кажется, последнюю.

Праздновали событие, даже более значительное, нежели чья-нибудь свадьба или удачное разрешение от родов. Более значительное — в силу своей редкости. Пожалуй, на острове Серая Луда, что непонятно каким образом держится посреди холодных вод Северного Моря, это случилось первый раз — по крайней мере, никто из жителей ничего подобного не помнил. Младший сын семейства Конрадов, Абель, уезжал на материк — учиться. Нет, с острова, конечно, часто уезжали "на берег" — и мало кто из молодежи возвращался, оседая в городах, находя работу повыгодней, чем бесконечная рыбная ловля, охота и возня в огородах. Хотя некоторые приезжали обратно — через много лет, как пьяница мэтр Роман, школьный учитель, или как электротехник со звучным именем Цезарь Балдуин, вернувшийся на остров после того, как его изгнала за дверь его городская жена. Некоторые уезжали, кое-кто навсегда, другие — на время. Но ни разу еще не случалось, чтобы тутошний уроженец выучивался на настоящего священника. В настоящей семинарии.

Старший брат, Адам, в желтоватом сорокаваттовом свете смотрел на лицо виновника торжества и в который раз дивился. Он дивился уже неделю подряд — как же так получилось, что из них двоих поразил весь остров именно младший, все детство и юность бывший его послушной тенью. Изрядно пьяного Адама распирало сильное чувство — нечто среднее между завистью и восхищением. Теперь ему казалось, что он всегда это знал, давно предвидел — в его маленьком, хилом, ни на что не годном братишке, из милости принимаемом в компанию, невнимательном рыбаке и никудышном охотнике, которого воротило от вида крови — в нем сокрыта некая золотая, неуправляемая и прекрасная сила. Нет, нет, без дураков — в самом деле, бывали моменты, когда Адаму так казалось... Например, когда пятнадцатилетний Абель потерялся чуть ли не на сутки, и вся семья помирала от страха, мать рыдала, а отец с мужиками прочесывал на моторке всю береговую линию, и только один старший брат догадался, куда идти. Церкви на Серой Луде не было — но имелась часовенка, серая, выцветшая до серебра под частыми дождями, зимой зараставшая снегом до самых окошек. Часовенка без алтаря, конечно, с амвоном на березовых ножках и покровами, нашитыми местными старушками из цветастых полотенец. Священник, приезжая пару раз в год, устанавливал там переносной алтарик — в основном на Рождество и на Пасху, а в остальное время туда разве что бабульки забегали, подмести, стряхнуть паутину из углов и заодно почитать молитвенное правило. Пока не завелся новый молельщик — обнаруженный старшим братом в тот несчастливый день на деревянном полу, согнувшийся маленьким холмиком в земном поклоне. Почти двадцать часов беспрерывной молитвы — хотя кто знает, сколько он там провел и почему не чувствовал голода, и давно ли заснул в неудобной позе, от которой затекли и с трудом разгибались ноги... Разбуженный братом Абель толком не понимал, где находится и давно ли сюда пришел; из руки его, затекшей и никак не хотевшей по первости разжимать пальцы, свешивались деревянные четки, подарок отца Киприана, приходского священника. Того самого, что жил на берегу в деревне Медвежий Лог и порой приезжал на остров служить мессу. Как раз в тот год Абель и получил эти четки в подарок. Впрочем, молитвенное оправдание парня — "Читал Розарий и забыл о времени" — не помешало отцу его как следует отстегать по заду — и за дело, мать едва со страху не спятила! Отец не меньше сотни километров намотал на моторке, разыскивая вдоль берега труп негодного отпрыска! Однако даже порол его отец с уважением, приговаривая едва ли не почтительно: "Тоже ведь святоша нашелся". И хотя многие смеялись над дикой историей, Адам в первый раз подумал — а что, если его никчемный брат, такой тощий, веснушчатый, бегающий даже медленнее Хелены, пригоден на что-то иное, большее? Что, если Абель — это его, Адама, пропуск... в Рай? Сам-то он в глубине души всегда знал, что останется собой, обычным парнем, хотя и лучшим из обычных, самым удачливым и сильным, и единственным, с кем соглашалась целоваться Хйлена, красивейшая девушка в округе. Но он все-таки — парень из рыбацкой деревни Серая Луда, что на одноименном острове, и таковым останется до смерти. Разве что превратится из парня — в зрелого дядьку, а потом постареет. А как измениться, во что превратиться способен его странный братец — Бог весть...

И вот — его день, день Абеля, он принят в семинарию, он уезжает — с ума сойти можно — через какие-то четыре дня, 30-го августа, он уплывает на материк, или, как говорят островные жители, "на берег". Сперва в город Североморск, а потом на поезде — в Норд-Антоненборг, центр департамента. Учиться. Будет жить в общежитии с другими будущими священниками, получать стипендию, сидеть в библиотеке. Приезжать летом на каникулы в такой же черной рубашке с воротничком-стоечкой, какую носит во внеслужебное время отец Киприан. И воротничок-стоечка, смешно торчащий из-за расхристанного ворота рыбацкой штормовки, все равно внушает уважение. Он станет важным, будет носить в сумке книги, какие Адаму и в руки-то не дадут, и разговаривать с местным священником почти на равных. Теперь ему восемнадцать, а исполнится и двадцать, и двадцать пять — сперва его рукоположат в диаконы, потом — в пресвитеры, и будут его называть — вот от чего голова-то кругом идет! — отец Абель, и просить благословения!

— Опупеть все-таки можно, — в тысячный раз сказал один из их сотрапезников, Петер — второй парень на деревне, лучший друг Адама и брат Хелены. — Ведь нам придется тебя звать "отец"!

Абель смотрел блестящими глазами куда-то мимо, в огненное жерло печки, которое кто-то приоткрыл, чтобы прикурить. Лицо его — все то же самое, носатенькое и худое — казалось почти красивым. Он улыбнулся и стал еще лучше, чувствуя, что все смотрят на него, но никому не отвечая взглядом.

— Вы, ребята, когда-нибудь придете ко мне исповедаться, — сказал он тихо, улыбаясь углами губ. И не будь он так счастлив, его слова могли бы прозвучать обидно. А так все рассмеялись, и Адам с Петером, и Хелена, и Карл, который раньше не называл атаманова брата иначе, чем "этот сопляк". И Карлова юная сестренка. И сам Абель. Если столько пить — практически двое суток подряд, с короткими перерывами — то все подряд кажется смешным. Но как можно пить меньше, если твой единственный брат уезжает на целый год через каких-то три дня?

Адам встал, сияя еще не ушедшим смехом.

— У меня тост!

Все сразу умолкли, воззрились на него. Хотя чего тут ожидать нового — очередное "за тебя". Но Адаму смутно не нравилось, что Хелена, со своими ямочками на щеках, с пьяным блеском в глазах, смотрит все время на его брата, и так смотрит, будто раньше его никогда не видела. Потому он и встал, привлекая к себе внимание — красивый, в самом деле красивый, высоченный, как Хальен Завоеватель, или еще какой вайкингский вождь... Какие уж тут вайкинги — все они тут были карелы, ну, может, с малой примесью тевтонской крови, да какая еще намешалась за века Империи, а потом за десятилетия Республики; но все-таки широкое лицо Адама, блестящие светлые волосы, вся его охотничья и пиратская стать вполне сошла бы за норманнскую. Недаром его и звали "атаманом" с малых лет, даже когда не играли в пиратов.

— Брат!

— А? — глупо отозвался тот, тоже глядя на Хелену. Хелена, Хелена. Не всем она нравилась, а вот Адаму — очень. Белая, как сметана, и немного пухлая, может быть, даже немного слишком пухлая — по крайней мере, так считали все девчонки, например, карлова сестра Лилия. Но Лилии, худой, как подросток, и угловатой, сама природа велела завидовать. Потому что когда Хелена, мягкая и плавная, с волнистыми светлыми волосами, не надевала под платье лифчик — об этом знали все, кто ее встречал, и тщетно старались смотреть ей в лицо, а не на грудь; а сама Лилия, кажется, в жизни не носила такой штуки, как лифчик, просто потому, что не нашлось на что его надевать. Хелена красила свои светлые, почти белые ресницы черной тушью — она единственная из девушек на острове так поступала, и Адам даже жалел, что она красится: ему нравилось, как есть. Совсем светлый облик, без единого черного пятнышка. Но Хелена хотела красить ресницы и брови, и всякий раз, когда старший Конрад отправлялся в город, он по просьбе сына привозил оттуда длинный патрончик с тушью. Адам ей все дарил, что она только просила. И вовсе не было ей причин сейчас смотреть на остроносого Абеля, а не на своего жениха.

— Брат, хочу попросить тебя кое о чем. Обещай, что сделаешь это для меня... И для нас всех.

— Конечно, сделаю, — быстро сказал Абель, любивший сейчас всех на свете. Он был удивительно счастлив сегодня — так же счастлив, как в тот день, когда объявляли результаты экзаменов, и выяснилось, что он поступил-таки в семинарию. Когда он сидел, обалдевший, сияющий, вцепившись в подлокотники кресла, чтобы не улететь под потолок от переполнявших его пузырьков счастья, собравшихся в шумящей, еще не верящей голове. А потом к нему подошел сам отец Давид, первым подошел и обнял его, и сказал — "Ну, слава Богу за все, сынок, я знал, что ты справишься". И Абель даже не смог ему ответить — так боялся расплескать в словах редчайшее трепетное чувство, что он настоящий человек, он на что-то годен, он нужен Господу. И у Господа для него есть особый, именно для Абеля уготованный путь... Единственный путь. Служение. "Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает Господин его... Но называю друзьями, потому что сказал вам, что слышал от Отца Моего" Ин.15.15. Это знаете что такое? Это соучастие в искуплении, каждого — на своем месте, кому быть мужьями и отцами, охотниками и рыбаками, и смотрителями маяков, а кому — священниками. Абель, друг Бога, вот как звучит его титул в свете евангельских событий. И сейчас Абель был готов сделать для брата что угодно, чтобы послужить ему. Все, что тот попросит.

Адам едва не попросил его не смотреть больше в сторону Хелены. Но вовремя опомнился. Что за чушь, нужна этому святоше адамова девушка. Точно так же он мог бы уставиться на Петера или Карла, или вообще на неплотно прикрытую заслонку печи. Он, будущий священник, улыбался всем и ни для кого в отдельности, ведь священники никогда не женятся, а кроме того, Абель скоро уезжает.

— Аб, когда примешь сан — ты знаешь что? Свою первую мессу служи у нас. У нас на острове, а не где-нибудь. Сделаешь?

— Я постараюсь. Обещаю, что... сделаю все возможное.

Да уж сделает, непременно сделает! Отучится в семинарии шесть лет, с отличием ее окончит, и станет диаконом, и будет сослужить где-нибудь в городской церкви, а то и в соборе, и сделается заправским городским жителем — при этом оставаясь благочестивым и добрым, так что все будут его любить... Он не возьмет в рот спиртного, разве что немного, по праздникам, чтобы не смущать друзей-мирян; и будет каждый день читать полный розарий, не пропуская ни единой тайны. А потом епископ рукоположит его во священники, и тогда он, новоиспеченный отец Абель, попросит — кротко попросит ради Христа, чтобы куда его ни определили на пастырское служение, но позволили бы ему отслужить свою первую мессу на родном острове. Это будет правильно. Так хорошо, для любой истории, даже для сказки. И...

— И знаете что, ребята? — радостно продолжил Абель. — Когда новый священник, ну, свежерукоположенный, первую мессу служит — это такое удивительное дело! Считается, что все интенции, в которых он будет служить, непременно сбываются. А потом он дает особое благословение. Возложением рук на голову, как... как епископ.

Вот так он теперь выражался, его брат — "интенции". Говорил важными священническими словечками. Нет бы по-простому — "намерение" там, или "пожелание". Адам словно увидел брата через много лет — как тот возлагает ему руки на голову, и руки у него теплые и слегка дрожащие в широких рукавах альбы, и Абель становится старшим, другим, совсем незнакомым. На миг Адаму стало жалко такого брата, как он есть — маленького дурака, у которого борода и не думала расти до восемнадцати лет, которого он всегда дразнил и всегда любил. И колотил иногда. А иногда — наоборот: однажды, к примеру, хорошенько врезал Петеру промеж глаз, когда он толкнул Абеля в полосу отлива на берегу, и тот полетел прямо в тинную кашицу со скользкого камня... Старший сказал тогда — "Не смей трогать моего брата". Абель поднялся на ноги, размазывая по щекам жидкую морскую грязь, и Адам запомнил, какое у него было лицо — изумленно-счастливое, как будто он не верил, что можно так сказать о нем. Заступиться перед всеми, назвать... да, назвать своим братом. Адам тогда даже отвернулся, не в силах вынести незаслуженную любовь его взгляда. Интересно, он сам-то до сих пор помнит, как Адам о нем сказал? И будет ли помнить, когда... вернется сюда служить свою первую мессу?

Адам хотел, чтобы брат помнил.

— Здорово, — сказал он вслух. — Я тогда такое загадаю! Ну, такую интенцию, что все просто обалдеют. Чтобы у нас с Хеленой было десять детей, и чтобы мы стали очень богатые, в город бы переселились... Или нет, переселяться на самом деле неохота. А вот десять детей — это да. Здоровенных парней.

Хелена засмеялась — но не кокетливо, а очень хорошо, потому что она разучивалась кокетничать, когда выпивала. Она любила, когда жених так говорил. Тогда ей верилось, что она однажды станет женой и матерью, взрослой умной женщиной, хозяйкой большого дома. Потому что глядя на раздолбая Адама, она иногда в этом сомневалась.

— Ты мне перед мессой записочку подай, — согласился брат. — Брак — дело Божье, за плодовитость в браке молиться вполне естественно. И вы все, ребята, тоже не забудьте — перед мессой подайте мне записочки с интенциями.

И такое смешное, важное слово было "интенции", и так казалось смешно, что они сидят и планируют еще несуществующую мессу, да что там — и детей в еще несуществующем браке, что Абель стал смеяться, а за ним и старший брат, и Хелена, и все друзья — уже забыв, о чем они смеются, хохоча, хлопая друг друга по плечам от возникшего между ними чувства небывалого, теплого единения. Как будто они дружили всю жизнь, или наоборот — только что познакомились и не знали друг от друга никакого зла и печали.