Поход семерых

ПОХОД СЕМЕРЫХ.

Правдивая история.

Часть 1.

Рыцарство со страхом и упреком.

— Вы готовы, — сказал неведомый. — Этого достаточно.

— Я не знаю занятия, — сказал Сайм, — для которого достаточно одной готовности.

— А я знаю, — сказал глава. — Мученики. Я приговариваю вас к смерти. До свидания.

Г.К.Честертон.

Рано или поздно мы опять будем вместе.

И то, что было боль, станет как пламя,

И пламя сожжет мне сердце;

И я повторю: "Спасибо за эту радость!"

И я повторяю: "Спасибо за эту радость!"

Б.Г.

Глава 1. 16 мая, четверг, 105 г. Реформации

Человек по имени Аллен Августин пришел домой в очень скверном расположении духа. Для этого у него, вопреки обыкновению, имелись веские причины. Во-первых, он только что провалил зачет по предмету со странным названием "психологическая антропология" и думал о рухнувших надеждах на стипендию, а стало быть, и на красно-золотую книгу, которую он давно хотел купить при первой же возможности. Во-вторых, он ужасно хотел есть, а десять марок в кармане (деньги на оставшийся месяц, ха-ха) к разносолам не располагали. И, наконец, в-третьих — и это было хуже всего — Аллен думал, что несмотря на юный возраст и прекрасную майскую погоду он, кажется, сходит с ума.

На четвертый этаж Аллен всполз, как старик, останавливаясь на каждой лестничной площадке, и всадил ключ в дверь, как убийца всаживает в тело жертвы нож. Бросил рюкзак с книжками, показал недружелюбному отражению в коридорном зеркале кулак. Брат домой еще не приходил.

Зеркало отразило хрупкую невысокую фигурку в линялых джинсах, светлые, торчащие в разные стороны волосы. Аллену сравнялось восемнадцать лет, и был он поэт и раздолбай.

Он даже не был коренным столичным жителем — приехал два года назад в Магнаборг учиться в Университете, приехал из Дольска — редкая дыра, пятьсот километров от столицы, тридцать тысяч жителей, считая "дезертира" Аллена и его маму, одинокую докторшу Елену Августину. Несколько лет назад, пока еще не умер Алленский отец, жителей, надо думать, было тридцать тысяч и один. Сейчас Аллен жил у "столичного" старшего брата, в его однокомнатной квартирке, на его зарплату медбрата в больнице и свою — весьма нерегулярную — стипендию. Потому что, как сказано выше, был он поэт и раздолбай, а у таких людей ничего регулярного быть не может.

Босиком Аллен прошлепал в кухню и открыл старый желтоватый холодильник. В дни безденежья братья частенько обсуждали, не сдать ли им этот агрегат в магазин антиквариата — останавливало их только то, что он все еще работал. В холодных глубинах мученик науки обнаружил плавленый сырок "Новость" в серебряной обертке, ждавший своего часа не первую неделю, и пакет проросшей картошки. С тяжким вздохом — голод не тетка, не дядька и не какой другой родственник — Аллен высыпал картошку в кастрюлю, залил водой и прямо так, не моя, грохнул на плиту. Сам он пошел в залитую майским солнцем очень чистую — Робертова работа, тот был большой ревнитель чистоты — комнату, где на стене висели шлемы и мечи, — упал на ковер с раскрытой тетрадкой в руке и решил с горя написать какое-нибудь великое стихотворение.

После получасовых бесплодных мучений, во время которых Аллен в раздумье рисовал в тетради чаши с восходящим из них солнцем и непропорциональных человечков с мечами, похожими на символы плодородия, в замке хрустнул ключ. Это пришел с ночной смены Роберт, напевающий, нагруженный сумкой с хлебом и как всегда несущий с собою ощущение радостного покоя и порядка.

— Привет, братик. Я хлеба купил. Ты пишешь? А еда у нас есть? Я здорово голодный.

Конец фразы долетел уже с кухни, где Роберт, насвистывая, чем-то звенел — похоже, крышкой от картофельной кастрюли.

— Нет у нас в доме еды! — мрачно оповестил его Аллен, густо зачеркивая очередного уродца в тетради. — Я пригласил десять детективов с ищейками, но и они ее не обнаружили... И вообще, день сегодня просто отвратительный.

— Да ладно, хороший день. А почему ж ты картошку не почистил? И еще вот сырок в холодильнике, отличную запеканку можно сделать. А ты — "нет еды", понимаешь ли...

— Ну да, сырок, — горестно отозвался младший брат. — Нужно его переименовать, он "Новостью" мог называться недели две назад, если не год... Он даже старше меня, наверное... И старше этого города... Он найден археологами при раскопках, его Хальен-Завоеватель привез. И есть его, заметь, он не захотел. Предлагаю название "Древность". Мы им оба отравимся и умрем в один день, глупо и бесславно...

Роберт уже чем-то вовсю звенел на кухне, не обращая на брюзжание брата никакого внимания. Похоже, он чистил сварившуюся картошку, под шум воды напевая какую-то белиберду:

— Иоанн-Креститель взошел на гору,

А толпа за ним, приоткрывши рты...

Он сказал: "О, я бы пошел в ваш город,

Но он слишком маленький с высоты...

Хэй-хо, о, я бы пошел в ваш город,

Но только я с детства боюсь тесноты... или темноты? — ладно, неважно—

Хэй-хо, я с детства боюсь тесноты...

Вот он Роберт, точнее, Роберт Рой. В прямом смысле слова они с Алленом братьями не были — скорее, тем, что называется "кузены": их матери приходились друг другу сводными сестрами. Роберта жизнь немало побила: его родители — оба сразу — погибли пять лет назад в какой-то катастрофе, Аллен точно не знал, в какой: об этом у них как-то не принято было спрашивать. Потому Роберту и пришлось бросать тот самый Университет, теперь ставший alma mater для Аллена, и приниматься за работу — и мест работы за эти годы он сменил немало. Прошлым летом Роберту исполнилось двадцать пять, и был он рыцарь — причем не только по призванию сердца, но и по документам — два года назад сдал нормы на рыцарское звание (по специализациям "конный бой" и "владение мечом"), и входил теперь в качестве младшего мастера в орден "Белое копье", а в личном листе его после имени стояло звание "сэр". Удовольствие от роскошной приписки в паспорте, правда, стоило некоторых денег — зарплата медбрата, для простого смертного вполне достаточная (даже для смертного, отягощенного безденежным младшим братом), по большей части уходила на орденские взносы, а также на тренировочный зал, верховую езду и все такое прочее... Плюс смутная перспектива, что в случае войны или стихийного бедствия обязательный военнообязанный, как всякий рыцарь, Роберт немедленно будет призван всех спасать. В качестве санитара, в соответствии с образованием, или же инструктора гражданской обороны — это уже в соответствии с Орденской спецификой. Но пока войн не случалось, из стихийных бедствий оставались только экзамены по социальной антропологии, и денег почти что хватало... А приятно все-таки, чума побери, иметь брата — рыцаря! В древние века такое сомнительное родство вряд ли помогло бы Аллену что-нибудь за братом унаследовать, но сейчас наследовать, кроме меча да антикварного холодильника, было особо нечего, а более близких родственников — тем более братьев — ни у одного из них не имелось. Зато имелась любовь, которая очень легко и просто укладывалась именно в слово "брат". И еще — история про то, как под большим деревом, в алленский день рождения... Но об этом потом, если сложится.

Просто Роберт был лучше всех — по стойкому убеждению Аллена. Честный, благородный, отважный, сильный (хотя и принадлежал к тому типу людей, чья сила в глаза не бросается — ничего общего с горой мускулов с рекламной картинки). С ним было хорошо и спокойно, он всегда знал, что делать, чтобы все шло как надо — в походе, на работе, дома, на тренировке ордена. Хотя на первый взгляд Роберт казался настолько обыкновенным, что им можно было бы проиллюстрировать словарную статью "человек". Не высокий, но и не низкий, с русыми волосами, скорее светлыми, чем темными, не длинными и не короткими — по мочки ушей. Еще у Роберта были жесткие усы и светло-светло-серые глаза, и чуть-чуть квадратные на концах пальцы с мозолями от меча. Пел он хорошо — не профессионально, а просто очень приятно, а вот в стихах не смыслил вообще ни-че-го. И сей отвратительный недостаток здорово мешал его любить. Вот, например, эта песня... Зачем бы человеку петь такую чушь? Затем, что у нее хорошая мелодия, Господи Боже мой...

— Роберт! Дорогой! Не пой, пожалуйста, этот ужас! Это ж... просто издевательство!..

— Да? А мне понравилось, особенно мелодия в припеве... Ну, хорошо, могу и другое что-нибудь. Сейчас запеканка будет.

"Скажи мне, что вынуждает тебя заниматься жизнью?

Скажи мне, что побуждает тебя заниматься жизнью?

Если это просто привычка, оттого, что так уж сложилось —

То это ведь не причина для смелого человека...

Но может быть, у тебя есть какая-нибудь другая,

Но может быть, у тебя есть какая-нибудь надежда...

— Роберт! А это что?

— Группа "Паранойя". Нравится?

— Конечно же, нет. Пошлость какая... Правильно эта группа называется.

Как Роберт обладал патологической глухотой к стихам, так Аллену в детстве целое семейство медведей наступило на часть уха, ответственную за музыкальный слух. Увы, никто не совершенен.

— Раньше они назывались "Крестоносцы", братик, так что не огорчайся. Хватит брюзжать, иди запеканку есть. Кстати, как твой зачет?

Ну вот, я так и знал, началось, обреченно подумал Аллен и поплелся на кухню, заправляя короткие светлые прядки за уши. Он все никак не мог привыкнуть, что сделать "хвостик" на затылке с новой длиной волос невозможно. Раньше волосы достигали середины спины, и Аллен ими очень гордился, но не так давно случилась неприятность, из-за которой пришлось постричься...

За столом младший брат потянулся и снял с плеча старшего длинный белый волос.

— С Ларой встречался? — показывая улику, спросил он.

Лара была дама его брата, на следы присутствия которой вроде шпильки на ковре или вот этого волоса он периодически натыкался, но саму ее так до сих пор и не видел — при том что с Робертом она общалась уже года полтора, но что-то у них там не ладилось, никак они не могли расстаться или пожениться, и брат иногда возвращался вечером пришибленный и непривычно тихий, и ничего не хотел рассказывать, и Аллен остервенело махал тренировочным мечом в прихожей в виде вечерней зарядки и думал, что если эта женщина что-нибудь плохое Роберту сделает, как-нибудь его обманет — он тогда ее, он тогда... Эту подлую изменницу... Но бывало и иначе — Роберт радостно брился в ванной, крича оттуда, что скоро всех ждет большой, очень хороший сюрприз, что у них в доме явно не хватает хозяйки, ты так не думаешь, а, братик? Женская рука, тюлевые занавески в кухне и суп вместо пельменей? И Аллен покладисто соглашался, довольно искренне радуясь за брата, и только маленький темный человечек у него в голове грыз губы от обиды, что кто-то претендует на его, Аллена, собственность, на его личного Роберта, какая-то незнакомая девица, которой нельзя доверять... Еще иногда Аллен с Ларой говорил по телефону — "Да, Роберт дома" или "Позвоните попозже, вечером". Кажется, все дело было в том, что она Роберта любила, но считала необязательным, несостоявшимся и необеспеченным, и не— еще каким-нибудь; наверно, у нее имелись к тому причины, но в итоге, чтобы разозлить Роберта, достаточно было у него просто спросить, скоро ли он женится, и изо всех близких только Алленская провинциальная матушка все еще осведомлялась порой по телефону, не женился ли Роберт — не зная, что этот вопрос имеет значение полуметафорическое, вроде "не близится ли конец света".

— Ты с Ларой виделся, да? Как у нее дела?

— Нормально. Лучше скажи, ты когда будешь пересдавать свой зачет?

— Ох, завтра. Запеканка очень хорошая, кто бы мог подумать, что это прогнившая "Новость"...

Младший брат, по примеру старшего, тоже попробовал сменить тему с неприятной на нейтральную. Но ему это не удалось.

— Завтра? Тогда не ходи сегодня на тренировку, сиди готовься.

— Как! — горестно возопил Аллен, вскакивая и убегая от возмущения обратно в комнату. — Это же просто арест! Я не согласен, я весь день мечтал — вот вечером помашу мечом! Я же не сдал не потому, что ничего не знал... А просто профессор был завистник!

— Чему же это он завидовал? — спокойно осведомился Роберт, складывая в раковину грязные тарелки. — Твоему таланту болтать без умолку или манере опаздывать на его занятия?

— Моим другим талантам! Или моему острому уму! Не знаю уж, чему именно! Ну, Роберт, я сегодня весь день в депрессии, если я не потренируюсь, я просто с ума сойду, — и это было уже чистой правдой. Только тяжесть меча в руке, ощущение себя стоящим в кругу рыцарей, только пот... только друзья могли разогнать эти черные облака, которые собирались и клубились в Алленской голове.

— Нет, братик, — Роберт уже помыл посуду и теперь стоял в дверях с полотенцем в руках. — Ты сам знаешь, что так будет лучше. Выпей кофе, позанимайся — а потом я вернусь и вечерком тебя потренирую один на один.

Аллен схватил свой тренировочный меч, стоявший в углу, и сделал несколько кругов по комнате, как тигр по тесной клетке.

— Это ты завистник! Взирая на мои успехи, хочешь устранить восходящую звезду фехтования со своей дороги! Я как несчастный сэр Гарет, которого мать чуть ли не к кровати привязывала, только бы он не стал рыцарем! Не будь как Моргауза, это... неблагородно и даже низко!

Пожалуй, Роберт все же не был подобен ревнивой королеве Моргаузе, матери сэра Гарета. Собственно говоря, это он и привел своего брата прошлой весной с собою в Орден, попросил за него мастера. Аллен остался в ордене как один из младших, из тех, кто не носил еще рыцарского звания: особыми успехами он вовсе не блистал, зато его любили за восторженность и за стихи, которыми он усердно потчевал товарищей по оружию. Он нравился даже мастеру ордена — грозному чернобородому Эйхарту Юлию сорока с лишним лет; вообще Аллен принадлежал к счастливому типу людей, которых другие любят, хотя и считают раздолбаями (обычно не без оснований...) Правда, Аллен Эйхарта все равно боялся (Эйхарта почти все боялись, хоть и любили); впрочем, это не мешало ему придумывать изумительные истории про Круглый стол и братьев-рыцарей (в этих историях сам он, конечно же, носил рыцарское звание) или испытывать сравнимое только со стихами упоение перед началом тренировки, когда все салютовали друг другу тяжелыми учебными мечами. Роберт, самый молодой из трех младших мастеров, привел своего брата в орден сразу после очень неприятной истории, приключившейся с Алленом одним весенним вечером.

Привыкший к тихому Дольску Аллен возвращался от друга, и недалеко от дома к нему пристали две подвыпившие личности в спортивных куртках. Наверно, они бы им ни за что не заинтересовались при свете дня; но в сумерках они приняли маленького и худого Аллена за девушку и захотели познакомиться, на что их подвигли его замечательные длинные волосы, блестящие под фонарем. Все могло бы кончиться вполне невинно, если бы Аллен не любил так сильно книги про рыцарей. Слово "негодяй" и пощечина были ровно тем, что нельзя делать в подобной ситуации; после этого Аллена стали бить. Били его вполне умело, и он испытал на себе затягивание в некий черный круг кошмарного сна, из чьей наплывами катящейся неимоверной реальности почему-то никак не удается вырваться. Вечерние пешеходы столицы, привычные ко всему, деловито шли по домам, отворачиваясь от темного дворика, из которого доносились то придушенные, то булькающие крики; потом (через сто лет, через новые вязкие три круга ада, Господи, Господи, меня же убивают, помогите, Господи, они же меня убьют сейчас) раздался свисток полицейского — и Аллена, который почему-то в своем черном закруглившемся мире сейчас звался Анфортас, и был он Увечным Королем — поволокли добивать подальше от полиции в ближайший подъезд. Там он вдруг обрел на миг объективную реальность и понял, что это ЕГО СОБСТВЕННЫЙ подъезд, и с редкой находчивостью изо всех сил заорал. С четвертого этажа на вопль прибежал Роберт с тренировочным мечом, и все кончилось хорошо — за исключением того, что Аллен думал, что ему переломали все кости, и Роберт ночью спускался вниз с ведром и тряпкой, чтобы вымыть с лестницы кровь. Все зубы и кости, включая распухшие отдавленные пальцы, у Аллена оказались, как ни странно, целы, самыми большими травмами были вывихнутая челюсть да с корнем вырванный клок волос. Ну, и лицо, конечно же, лицо — пару недель после этого бедняга походил на некое фильмовое чудовище. Потом Аллен по совету брата и начал новую жизнь — отрезал волосы покороче (вырванная в драке прядка до сих пор не отросла до пристойной длины и слегка топорщилась надо лбом короткой метелкой) и отправился с ним постигать боевое искусство в тренировочный зал ордена "Белое копье". С первой же стипендии купили кожаный шлем и наручи, тренировочный меч приобрели у Робертова друга — тяжелый, как кусок рельса, весь в рубленых отметинах прежних боев по краю...