Кукушонок

Кукушонок. (Нулевая редакция.)

  Здравствуй, дорогой читатель, кем бы ты ни был. Так вышло, что однажды я решил описать все свои жизненные передряги: боюсь, что забуду детали уже через пару лет, и тогда повесть эта, безусловно поучительная, станет совершенно бесполезной и лживой из-за утраты важнейших деталей. Время терпит, неприятности не атакуют меня со всех сторон каждую секунду, и я могу уделить несколько часов своему старому дневнику. Вести его я начал незадолго до того, как оказался на Нибле, и это очень хорошо, в противном случае мне просто не хватило бы бумаги.

  День П.

  Некоторых книжных героев одолевает нестерпимая тяга к неприятностям. Одни геройствуют, другие попадают в смертельные случайности, третьи просто делают шаг не туда. Это не считая всяческих любителей устанавливать всевозможные контракты с потусторонними силами во всех видах. Иногда высшие силы действуют в стиле похитителей, не спрашивая мнения несчастных попаданцев. Со мной всё было совершенно иначе.

  Я не лез в порталы, туманы и воронки. У меня не было тревожных предчувствий, и странные совпадения не водили хоровод вокруг. Я шёл в плотной толпе распродажной очереди. Люди шли впереди и позади меня. Но попал я. Случайность. Меня никто не ждал. Не было ни чернокнижников с пентаграммами запретных обрядов, ни королей и королиц с ликами лживой радости, ни богов, или на худой конец зелёных горе-экспериментаторов в облегающих серебристых комбинезонах. Я просто рухнул в болото с высоты метров трёх. Удар выбил из меня весь воздух, а я сам с пугающей скоростью стал погружаться в трясину.

  В панике я хватался руками за всё, до чего мог дотянуться. Дорогие коллеги-попаданцы, знайте — пластиковые пакеты очень плохо тонут. Иногда — это огромный плюс. Сверху плавал мой рабочий рюкзак, упакованный в термоплёнку. Наверное, это выглядит по-детски, но я так и не смог отказаться от рюкзаков. Мне уже двадцать шесть лет, а я хожу на работу не с сумкой из кожзаменителя, не с портфелем, а с рюкзаком из дешёвой синтетики. Я — неудачник. И поэтому я жив. В результате борьбы за живучесть, пакеты я утопил, рюкзак же оказался отличным плотиком. Его как раз хватило для того, чтобы я смог дотянуться до хилой растительности на одной из кочек.

  Через пять минут барахтанья в болоте я смог выбраться. Так страшно мне не было никогда до того момента. От страха меня вырвало несколько раз. На счастье, в рюкзаке у меня была маленькая бутылочка с водой. Мокрый, грязный и уставший я сидел на кочке и предавался философским рассуждениям. Я попал. Это было очевидно, у меня не было рефлексий из серии: да я просто сошёл с ума, заснул, умер и т.д. Не менее очевидны были и проблемы с возвратом. Мне очень повезло, что я упал с трёх метров в болото, а не с тридцати на скалы. Или не закопался на два метра под землю. Даже если я найду возможность возврата, не факт, что не умру воспользовавшись ею. И ещё кое-что.

  Жизнь — одна. В обычных условиях мы даже не задумываемся об этом. Жизнь нормального человека защищена от внезапного прекращения массой барьеров: психологических, моральных, уголовных и физических. Стоит человеку выйти за пределы обжитой человечеством территории, и вероятность выживания падает катастрофически. Не столь важно где именно эта территория расположена: в глухой зимней тайге, или на крыше поезда. Там, где людей нет — там опасно. Это универсальное правило выживания. Запомнили?

  Когда, или если я смогу выбраться из болота, нужно будет искать людей. Такие мысли регулярно прокручивались в моей голове, а прямо сейчас предстояло решать примитивные и насущные проблемы. Хотелось есть, пить и жить. С кочкой подо мной вышла большая удача. На ней росло деревце вдвое выше меня, и у меня были на него виды. Минут за двадцать я смог его выдрать, сделав убогую слегу. Снова лезть в болото совершенно не хотелось, но сидеть на кочке вечно я не мог, а впереди маячил островок побольше, и я пошёл к нему, прощупывая дно брёвнышком.

  Считанные минуты усилий, и я смог добраться до заветного островка. На нём оказалось сухо, темно и страшно. Меня одновременно тянуло к центру, и отпугивало. Притяжение победило, и я пошёл подобно зомби к неизвестной мне цели. За очень колючими кустами оказалась полянка с фиолетовым цветочком в центре. Все мои мысли оставили меня: мне хотелось этот цветочек. Я подбежал к нему и откусил, а проглотив, понял, что мне срочно надо поесть. Не важно что, или кого, цветочку нужны друзья. По какой-то причине я знал, что если поддамся, то уже никогда не очнусь. Руки мои свело судорогой, кое-как я достал маркер и зажал его зубами. Через несколько секунд у меня заболело всё, что только могло. Я метался по земле, стонал и выл, изредка теряя сознание. Сколько это длилось, я не могу сказать. По ощущениям — вечность, но скорее всего меньше суток.

  Очнулся я в липком поту, ощущая ужасный жар, но без боли. Во рту хрустели остатки разгрызенного маркера. Жажда была столь нестерпимой, что от идеи напиться из болота меня сдержал только проснувшийся здравый смысл. Тело ощущалось как-то странно: ни усталости, ни боли не было, только какой-то дискомфорт, словно я оделся в севшие после стирки вещи, это тяжело передать словами. Я нашёл свою слегу, выбрал направление и пошёл, спотыкаясь через каждые три шага.

  Мне чудились странные растения и животные, мерещилась разная прочая ерунда, но стоило сосредоточиться, как она исчезала. Квакали лягушки, шумели на разные голоса насекомые и птицы, ухало и постанывало болото. Где-то по пути я потерял свою обувь и постоянно боялся поранить ногу. Донимала мошкара и пиявки. Дважды мне пришлось развернуться назад, чтобы не утонуть.

  Несколько раз делал привал, т. е. валился от усталости на кочку и дожидался того момента, пока дыхание и пульс хоть немного замедлятся. Было тяжело, долго и страшно, солнце успело направиться к закату, когда я добрёл до твёрдой земли. Помню, что из болот я выбрался совершенно измученным и обессилевшим, без единой человеческой мысли в голове. С трудом нашёл ручеёк и напился. Потом глаза сами закрылись, я не успел ни о чём подумать. Абсолютно. Бац, и я сплю. Только отметил, что я выжил. И этого было достаточно.

  Проснулся я в сумерках ближе к ночи, мне хочется думать, что я не провалялся у болота сутки, а вздремнул лишь на пару часов. Конечно, гулять по лесу ночью — та ещё идея, но я замёрз и очень хотел есть. На моё счастье впереди виднелся слабый огонёк. Крошечная точка светилась между стволов. На чугунных ногах я двинулся к спасительной искорке, к людям. Я шёл и шёл, медленно переставляя конечности, а точка росла и росла. К костерку я добрёл уже спокойным и довольным. Вокруг него сидели косари, варили немудрёную похлёбку, точили косы и травили байки. Меня заметили, подхватили под руки и подтащили к костру. Я перестал дрожать и с надеждой уставился на котелок. Косари поняли меня без слов, мне вручили большой ломоть хлеба и миску с кашей. Ничего вкуснее я в жизни не ел. Запить дали разбавленного вина. Я поблагодарил своих спасителей, как сумел, нашёл место для ночлега, и сразу же крепко и спокойно заснул.

  Разговор, о котором я узнал позже.

  Косари сидели перед костром, разглядывая незнакомца.

  Мужичок в дырявой верхней рубахе отхлебнул вина и сказал:

  — Это Замгри, лопнуть мне, если я вру.

  Его собеседник поднёс горящую щепку к лицу мальчика, посмотрел и ответил:

  — Да что ты такое болтаешь: Замгри неделю как сгинул. Был и не стало. Не похож он.

  Первый продолжил настаивать:

  — Пестри, тебе говорю: Замгри пошёл топиться, да не утоп. А в болоте можно долго плутать, вот и вышел парень только сегодня. А то, что зашёл одним, а вышел другим, так это в болоте не раз, и не два бывало. Сам знаешь, что про Чёрную Топь болтают.

  Второй ухмыльнулся, лёг на траву и возразил:

  — Смешной ты человек, Саурди. Столько лет живёшь, а в Чёрную Топь веришь. Замгри ума лишился ещё когда мать померла, кузнец Фамзди его учеником взял, да без толку. А как Фамзди преставился, так Замгри совсем без ума стал. Не мог он из топи выбраться. Тем более, что из Чёрной. Там королевские егеря без следа пропадали. Ты бы ещё сказал, что он калин-цвет нашёл, вот бы я посмеялся.

  Саурди передал вино и ткнул пальцем в мальчика:

  — Спорщик ты большой, Пестри, да спорить с тобой смысла нет. На вещи его посмотри. Не здешние вещички то. Такие только в болоте у грязнух сменять можно. И все в болотной тине. И пахнет от него болотом, да что я с тобой говорю. Замгри это, хоть и стукнутый, а всё из нашей деревни. Не по людски это, мальчонку бросать. Двенадцать годов ему всего, у меня Малка его на два года старше, а всё одно — ребёнок.

  Пестри нахмурился:

  — Завтра решим. Может он ещё оправится. Такой головастый парень раньше был... Ты мне другое скажи: вот на что он мог вещички сменять?

  — А на ночь любви, грязнухи страсть как молоденьких любят.

  — Ну ты сказал.

  И оба засмеялись.

День второй.

Проснулся я перед рассветом, от холодного утреннего тумана. Я вспоминал случившееся и думал о будущем. Тот факт, что это не Земля, стал ясен мне ещё на болотах. Самым простым образом: многие растения были не зелёных оттенков, а ярко пурпурных. На Земле тоже было время, когда растения использовали не зелёный светочувствительный пигмент, а пурпурный. Но это времена настолько седой древности, что споры о том было ли, не было ли, до сих пор занимают умы учёных мужей.

Мир Нибл был во многом более счастливым миром, чем Земля. Из-за огромного разнообразия условий, несравнимого с Землёй и часто контрастного, когда за жарким летом одной равнины следует лютая стужа другой, многообразие жизни намного ярче, чем дома, без всяких глобальных катастроф. Может быть в древности они и терзали Нибл, но в мои времена только разумные были причиной всех бед. Кажется я отвлёкся, ну да не беда.

Второй день начался для меня с осознания простых истин: цветочек явно сделал что-то большее, чем просто отравил меня. Я уже не чувствовал того жара, что пылал во мне вчера, только естественную усталость. Дискомфорт усиливался от засохшей колом одежды. Она явно требовала стирки. Небольшая речка обнаружилась буквально в сотне шагов. Я нашёл место поудобнее, разделся, и занялся стиркой. Засохшая слизь никак не желала отстирываться, должно быть я потратил час, или больше, чтобы отскрести её с вещей. К этому моменту солнце давало достаточно света, чтобы я смог разглядеть своё отражение. Это был я, тут никаких сомнений, только в возрасте лет двенадцати-тринадцати.

Я выкупался, оттёр болотную гниль с себя, выжал воду из полоскавшихся вещей, и отправился к костру. Теперь перед костром сидело уже трое. Новый человек был пастухом, заглянувшим на огонёк после моего ухода. Мне дали несколько жердей, и я пристроил одежду рядом с костром. Говорить со мной пытались, но я ничего не понимал, и постоянно кивал в знак поддержания разговора. Раз за разом повторяли слово "Замгри". Знал бы я ещё, что оно значит.

Завтрак перемежался с обсуждением моих вещей. Одежда их, конечно, интересовала, как и рюкзак, но меньше, чем содержимое рюкзака. Самой большой ценностью оказалась толстая тетрадь дневника в герметичном пакете. Вещей было не много: несколько погибших папок с документами, промокший детектив в мягкой обложке, контейнеры из-под обеда, отвёртка, ряд других мелочей. Там же был полиуретановый коврик, и пакет со спортивной формой. В нашей фирме, какая-то дикая вошь из японских манг укусила хозяйку, и мы каждое утро занимались спортивной гимнастикой. Естественно, в нерабочее время, т. е. бесплатно, но по её приказу. Должен признать, что моё выживание на болоте целиком и полностью заслуга хозяйки фирмы, и пусть в аду, куда она точно попадёт, демоны назначат ей наказание в два раза меньшее, чем она заслуживает. Спасение моей жизни делает меня щедрым.

Коврик был признан вещью интересной. Я подарил его своим спасителям, они тут же обнаружили, что он непромокаемый, тёплый, лёгкий и удобный. Разговоры закончились вместе с завтраком, но теперь нужно было что-то решать со мной. Пастух давно убежал, так что меня взял за руку мужик по имени Пестри, и повёл за собой. На вид Пестри было лет тридцать, совершенно не богатырского роста, блондин в замызганных обтягивающих штанах-чулках и не менее замызганной куртке-рубахе. До деревеньки мы дошли меньше, чем за час. Процессия наша с самых окраин начала пополняться народом, и путь по деревне занял намного больше времени. Крохотные глинобитные домики с тростниковой крышей соседствовали с большими деревянными домами под деревянной же черепицей, первые этажи которых, были сложены из камня. Без учёта кучи хозяйственных построек непонятного предназначения и произвольной архитектуры.

Когда Пестри довёл меня до большого дома, я успел наглядеться на средневековье во всей его красе. Было любопытно и самую малость страшненько. Очевидно ведь, что эти милые люди были гордыми носителями всех социальных болячек исторического прошлого, без учёта передающихся воздушно-капельным, или иным путём. И если мне нужно будет тут жить, то прогресс — это не желательная тяга к комфорту, а жизненная потребность, сравнимая с жаждой и голодом. Если, конечно, вы не считаете, что местный погост достаточно живописен. Пестри подождал пока галдящая разновозрастная толпа выстроится вокруг, и сказал:

— Замгри вернулся.

И клянусь вам чем угодно, но слово "вернулся" я понял сам. Это было первое слово, которое я "вспомнил" на языке каалди.

После собрания перед домом старосты меня отвели в небольшой домик возле кузницы. Как я понял, Замгри был учеником местного кузнеца, но что-то пошло не так. Теперь же мне, как заправскому идиоту, требовалось не только выучить язык, но и понять устройство местной жизни вообще. Пестри убежал на покос, оставив меня на попечении кудахчущих тётушек. Я же пытался понять происходящее, требуемое и возможное. Что вообще в деревне нужно? Не считая колки дров и ношения воды? И что может двенадцатилетний пацан? Грустно всё это, господа.

Моих "сверстников" почти не было на улице. Все были заняты. Я внимательно изучил своё новое жильё, осмотрел что тут, да как. Из интересного была только переносная керамическая печь. Утраченный средневековыми варварами предмет древней цивилизации. Нижняя часть — топка, верхняя — поверхность для жарки. Дома нашлось немного муки, масла, мёда и соли. Добрые соседи дали мне каравай хлеба, кувшин молока, да десяток яиц. Не пропаду. В огороде нашлись разные овощи, что-то похожее на лук.

Какая-то неведомая сила постоянно подзуживала меня испечь блины. Растопив переносную печку, я принялся за блины. Выходило не слишком хорошо, но через два часа я закончил. Осталось только свернуть в трубочки. Блины с луком и блины с мёдом. Было около полудня, солнце пекло нещадно, и я позвал тётушек в дом. Они не видели чем я занимался, и несколько оторопели, узрев блины на столе. Одна из них провела ладонью над сердцем, а вторая расплакалась, и принялась что-то лепетать, прижав меня к себе и гладя по голове. Старшая из тёток цыкнула на них, и через пару минут в дом зашли ещё четыре женщины, одна несла какой-то кувшин, двое других — посуду, а последняя странный гибрид полотенца и скатерти. Стол застелили, расставили посуду и блюда, после чего в странном молчании мы съели блины.