Кукушонок

Кукушонок. (Нулевая редакция.)

 

  Здравствуй, дорогой читатель, кем бы ты ни был. Так вышло, что однажды я решил описать все свои жизненные передряги: боюсь, что забуду детали уже через пару лет, и тогда повесть эта, безусловно поучительная, станет совершенно бесполезной и лживой из-за утраты важнейших деталей. Время терпит, неприятности не атакуют меня со всех сторон каждую секунду, и я могу уделить несколько часов своему старому дневнику. Вести его я начал незадолго до того, как оказался на Нибле, и это очень хорошо, в противном случае мне просто не хватило бы бумаги.

 

  День П.

 

  Некоторых книжных героев одолевает нестерпимая тяга к неприятностям. Одни геройствуют, другие попадают в смертельные случайности, третьи просто делают шаг не туда. Это не считая всяческих любителей устанавливать всевозможные контракты с потусторонними силами во всех видах. Иногда высшие силы действуют в стиле похитителей, не спрашивая мнения несчастных попаданцев. Со мной всё было совершенно иначе.

  Я не лез в порталы, туманы и воронки. У меня не было тревожных предчувствий, и странные совпадения не водили хоровод вокруг. Я шёл в плотной толпе распродажной очереди. Люди шли впереди и позади меня. Но попал я. Случайность. Меня никто не ждал. Не было ни чернокнижников с пентаграммами запретных обрядов, ни королей и королиц с ликами лживой радости, ни богов, или на худой конец зелёных горе-экспериментаторов в облегающих серебристых комбинезонах. Я просто рухнул в болото с высоты метров трёх. Удар выбил из меня весь воздух, а я сам с пугающей скоростью стал погружаться в трясину.

  В панике я хватался руками за всё, до чего мог дотянуться. Дорогие коллеги-попаданцы, знайте — пластиковые пакеты очень плохо тонут. Иногда — это огромный плюс. Сверху плавал мой рабочий рюкзак, упакованный в термоплёнку. Наверное, это выглядит по-детски, но я так и не смог отказаться от рюкзаков. Мне уже двадцать шесть лет, а я хожу на работу не с сумкой из кожзаменителя, не с портфелем, а с рюкзаком из дешёвой синтетики. Я — неудачник. И поэтому я жив. В результате борьбы за живучесть, пакеты я утопил, рюкзак же оказался отличным плотиком. Его как раз хватило для того, чтобы я смог дотянуться до хилой растительности на одной из кочек.

  Через пять минут барахтанья в болоте я смог выбраться. Так страшно мне не было никогда до того момента. От страха меня вырвало несколько раз. На счастье, в рюкзаке у меня была маленькая бутылочка с водой. Мокрый, грязный и уставший я сидел на кочке и предавался философским рассуждениям. Я попал. Это было очевидно, у меня не было рефлексий из серии: да я просто сошёл с ума, заснул, умер и т.д. Не менее очевидны были и проблемы с возвратом. Мне очень повезло, что я упал с трёх метров в болото, а не с тридцати на скалы. Или не закопался на два метра под землю. Даже если я найду возможность возврата, не факт, что не умру воспользовавшись ею. И ещё кое-что.

  Жизнь — одна. В обычных условиях мы даже не задумываемся об этом. Жизнь нормального человека защищена от внезапного прекращения массой барьеров: психологических, моральных, уголовных и физических. Стоит человеку выйти за пределы обжитой человечеством территории, и вероятность выживания падает катастрофически. Не столь важно где именно эта территория расположена: в глухой зимней тайге, или на крыше поезда. Там, где людей нет — там опасно. Это универсальное правило выживания. Запомнили?

  Когда, или если я смогу выбраться из болота, нужно будет искать людей. Такие мысли регулярно прокручивались в моей голове, а прямо сейчас предстояло решать примитивные и насущные проблемы. Хотелось есть, пить и жить. С кочкой подо мной вышла большая удача. На ней росло деревце вдвое выше меня, и у меня были на него виды. Минут за двадцать я смог его выдрать, сделав убогую слегу. Снова лезть в болото совершенно не хотелось, но сидеть на кочке вечно я не мог, а впереди маячил островок побольше, и я пошёл к нему, прощупывая дно брёвнышком.

  Считанные минуты усилий, и я смог добраться до заветного островка. На нём оказалось сухо, темно и страшно. Меня одновременно тянуло к центру, и отпугивало. Притяжение победило, и я пошёл подобно зомби к неизвестной мне цели. За очень колючими кустами оказалась полянка с фиолетовым цветочком в центре. Все мои мысли оставили меня: мне хотелось этот цветочек. Я подбежал к нему и откусил, а проглотив, понял, что мне срочно надо поесть. Не важно что, или кого, цветочку нужны друзья. По какой-то причине я знал, что если поддамся, то уже никогда не очнусь. Руки мои свело судорогой, кое-как я достал маркер и зажал его зубами. Через несколько секунд у меня заболело всё, что только могло. Я метался по земле, стонал и выл, изредка теряя сознание. Сколько это длилось, я не могу сказать. По ощущениям — вечность, но скорее всего меньше суток.

  Очнулся я в липком поту, ощущая ужасный жар, но без боли. Во рту хрустели остатки разгрызенного маркера. Жажда была столь нестерпимой, что от идеи напиться из болота меня сдержал только проснувшийся здравый смысл. Тело ощущалось как-то странно: ни усталости, ни боли не было, только какой-то дискомфорт, словно я оделся в севшие после стирки вещи, это тяжело передать словами. Я нашёл свою слегу, выбрал направление и пошёл, спотыкаясь через каждые три шага.

  Мне чудились странные растения и животные, мерещилась разная прочая ерунда, но стоило сосредоточиться, как она исчезала. Квакали лягушки, шумели на разные голоса насекомые и птицы, ухало и постанывало болото. Где-то по пути я потерял свою обувь и постоянно боялся поранить ногу. Донимала мошкара и пиявки. Дважды мне пришлось развернуться назад, чтобы не утонуть.

  Несколько раз делал привал, т. е. валился от усталости на кочку и дожидался того момента, пока дыхание и пульс хоть немного замедлятся. Было тяжело, долго и страшно, солнце успело направиться к закату, когда я добрёл до твёрдой земли. Помню, что из болот я выбрался совершенно измученным и обессилевшим, без единой человеческой мысли в голове. С трудом нашёл ручеёк и напился. Потом глаза сами закрылись, я не успел ни о чём подумать. Абсолютно. Бац, и я сплю. Только отметил, что я выжил. И этого было достаточно.

  Проснулся я в сумерках ближе к ночи, мне хочется думать, что я не провалялся у болота сутки, а вздремнул лишь на пару часов. Конечно, гулять по лесу ночью — та ещё идея, но я замёрз и очень хотел есть. На моё счастье впереди виднелся слабый огонёк. Крошечная точка светилась между стволов. На чугунных ногах я двинулся к спасительной искорке, к людям. Я шёл и шёл, медленно переставляя конечности, а точка росла и росла. К костерку я добрёл уже спокойным и довольным. Вокруг него сидели косари, варили немудрёную похлёбку, точили косы и травили байки. Меня заметили, подхватили под руки и подтащили к костру. Я перестал дрожать и с надеждой уставился на котелок. Косари поняли меня без слов, мне вручили большой ломоть хлеба и миску с кашей. Ничего вкуснее я в жизни не ел. Запить дали разбавленного вина. Я поблагодарил своих спасителей, как сумел, нашёл место для ночлега, и сразу же крепко и спокойно заснул.

 

  Разговор, о котором я узнал позже.

 

  Косари сидели перед костром, разглядывая незнакомца.

  Мужичок в дырявой верхней рубахе отхлебнул вина и сказал:

  — Это Замгри, лопнуть мне, если я вру.

  Его собеседник поднёс горящую щепку к лицу мальчика, посмотрел и ответил:

  — Да что ты такое болтаешь: Замгри неделю как сгинул. Был и не стало. Не похож он.

  Первый продолжил настаивать:

  — Пестри, тебе говорю: Замгри пошёл топиться, да не утоп. А в болоте можно долго плутать, вот и вышел парень только сегодня. А то, что зашёл одним, а вышел другим, так это в болоте не раз, и не два бывало. Сам знаешь, что про Чёрную Топь болтают.

  Второй ухмыльнулся, лёг на траву и возразил:

  — Смешной ты человек, Саурди. Столько лет живёшь, а в Чёрную Топь веришь. Замгри ума лишился ещё когда мать померла, кузнец Фамзди его учеником взял, да без толку. А как Фамзди преставился, так Замгри совсем без ума стал. Не мог он из топи выбраться. Тем более, что из Чёрной. Там королевские егеря без следа пропадали. Ты бы ещё сказал, что он калин-цвет нашёл, вот бы я посмеялся.

  Саурди передал вино и ткнул пальцем в мальчика:

  — Спорщик ты большой, Пестри, да спорить с тобой смысла нет. На вещи его посмотри. Не здешние вещички то. Такие только в болоте у грязнух сменять можно. И все в болотной тине. И пахнет от него болотом, да что я с тобой говорю. Замгри это, хоть и стукнутый, а всё из нашей деревни. Не по людски это, мальчонку бросать. Двенадцать годов ему всего, у меня Малка его на два года старше, а всё одно — ребёнок.

  Пестри нахмурился:

  — Завтра решим. Может он ещё оправится. Такой головастый парень раньше был... Ты мне другое скажи: вот на что он мог вещички сменять?

  — А на ночь любви, грязнухи страсть как молоденьких любят.

  — Ну ты сказал.

  И оба засмеялись.

 

День второй.

 

Проснулся я перед рассветом, от холодного утреннего тумана. Я вспоминал случившееся и думал о будущем. Тот факт, что это не Земля, стал ясен мне ещё на болотах. Самым простым образом: многие растения были не зелёных оттенков, а ярко пурпурных. На Земле тоже было время, когда растения использовали не зелёный светочувствительный пигмент, а пурпурный. Но это времена настолько седой древности, что споры о том было ли, не было ли, до сих пор занимают умы учёных мужей.

Мир Нибл был во многом более счастливым миром, чем Земля. Из-за огромного разнообразия условий, несравнимого с Землёй и часто контрастного, когда за жарким летом одной равнины следует лютая стужа другой, многообразие жизни намного ярче, чем дома, без всяких глобальных катастроф. Может быть в древности они и терзали Нибл, но в мои времена только разумные были причиной всех бед. Кажется я отвлёкся, ну да не беда.

Второй день начался для меня с осознания простых истин: цветочек явно сделал что-то большее, чем просто отравил меня. Я уже не чувствовал того жара, что пылал во мне вчера, только естественную усталость. Дискомфорт усиливался от засохшей колом одежды. Она явно требовала стирки. Небольшая речка обнаружилась буквально в сотне шагов. Я нашёл место поудобнее, разделся, и занялся стиркой. Засохшая слизь никак не желала отстирываться, должно быть я потратил час, или больше, чтобы отскрести её с вещей. К этому моменту солнце давало достаточно света, чтобы я смог разглядеть своё отражение. Это был я, тут никаких сомнений, только в возрасте лет двенадцати-тринадцати.

Я выкупался, оттёр болотную гниль с себя, выжал воду из полоскавшихся вещей, и отправился к костру. Теперь перед костром сидело уже трое. Новый человек был пастухом, заглянувшим на огонёк после моего ухода. Мне дали несколько жердей, и я пристроил одежду рядом с костром. Говорить со мной пытались, но я ничего не понимал, и постоянно кивал в знак поддержания разговора. Раз за разом повторяли слово "Замгри". Знал бы я ещё, что оно значит.

Завтрак перемежался с обсуждением моих вещей. Одежда их, конечно, интересовала, как и рюкзак, но меньше, чем содержимое рюкзака. Самой большой ценностью оказалась толстая тетрадь дневника в герметичном пакете. Вещей было не много: несколько погибших папок с документами, промокший детектив в мягкой обложке, контейнеры из-под обеда, отвёртка, ряд других мелочей. Там же был полиуретановый коврик, и пакет со спортивной формой. В нашей фирме, какая-то дикая вошь из японских манг укусила хозяйку, и мы каждое утро занимались спортивной гимнастикой. Естественно, в нерабочее время, т. е. бесплатно, но по её приказу. Должен признать, что моё выживание на болоте целиком и полностью заслуга хозяйки фирмы, и пусть в аду, куда она точно попадёт, демоны назначат ей наказание в два раза меньшее, чем она заслуживает. Спасение моей жизни делает меня щедрым.

Коврик был признан вещью интересной. Я подарил его своим спасителям, они тут же обнаружили, что он непромокаемый, тёплый, лёгкий и удобный. Разговоры закончились вместе с завтраком, но теперь нужно было что-то решать со мной. Пастух давно убежал, так что меня взял за руку мужик по имени Пестри, и повёл за собой. На вид Пестри было лет тридцать, совершенно не богатырского роста, блондин в замызганных обтягивающих штанах-чулках и не менее замызганной куртке-рубахе. До деревеньки мы дошли меньше, чем за час. Процессия наша с самых окраин начала пополняться народом, и путь по деревне занял намного больше времени. Крохотные глинобитные домики с тростниковой крышей соседствовали с большими деревянными домами под деревянной же черепицей, первые этажи которых, были сложены из камня. Без учёта кучи хозяйственных построек непонятного предназначения и произвольной архитектуры.

Когда Пестри довёл меня до большого дома, я успел наглядеться на средневековье во всей его красе. Было любопытно и самую малость страшненько. Очевидно ведь, что эти милые люди были гордыми носителями всех социальных болячек исторического прошлого, без учёта передающихся воздушно-капельным, или иным путём. И если мне нужно будет тут жить, то прогресс — это не желательная тяга к комфорту, а жизненная потребность, сравнимая с жаждой и голодом. Если, конечно, вы не считаете, что местный погост достаточно живописен. Пестри подождал пока галдящая разновозрастная толпа выстроится вокруг, и сказал:

— Замгри вернулся.

И клянусь вам чем угодно, но слово "вернулся" я понял сам. Это было первое слово, которое я "вспомнил" на языке каалди.

После собрания перед домом старосты меня отвели в небольшой домик возле кузницы. Как я понял, Замгри был учеником местного кузнеца, но что-то пошло не так. Теперь же мне, как заправскому идиоту, требовалось не только выучить язык, но и понять устройство местной жизни вообще. Пестри убежал на покос, оставив меня на попечении кудахчущих тётушек. Я же пытался понять происходящее, требуемое и возможное. Что вообще в деревне нужно? Не считая колки дров и ношения воды? И что может двенадцатилетний пацан? Грустно всё это, господа.

Моих "сверстников" почти не было на улице. Все были заняты. Я внимательно изучил своё новое жильё, осмотрел что тут, да как. Из интересного была только переносная керамическая печь. Утраченный средневековыми варварами предмет древней цивилизации. Нижняя часть — топка, верхняя — поверхность для жарки. Дома нашлось немного муки, масла, мёда и соли. Добрые соседи дали мне каравай хлеба, кувшин молока, да десяток яиц. Не пропаду. В огороде нашлись разные овощи, что-то похожее на лук.

Какая-то неведомая сила постоянно подзуживала меня испечь блины. Растопив переносную печку, я принялся за блины. Выходило не слишком хорошо, но через два часа я закончил. Осталось только свернуть в трубочки. Блины с луком и блины с мёдом. Было около полудня, солнце пекло нещадно, и я позвал тётушек в дом. Они не видели чем я занимался, и несколько оторопели, узрев блины на столе. Одна из них провела ладонью над сердцем, а вторая расплакалась, и принялась что-то лепетать, прижав меня к себе и гладя по голове. Старшая из тёток цыкнула на них, и через пару минут в дом зашли ещё четыре женщины, одна несла какой-то кувшин, двое других — посуду, а последняя странный гибрид полотенца и скатерти. Стол застелили, расставили посуду и блюда, после чего в странном молчании мы съели блины.

Тётки разлили содержимое кувшинчика, и принялись петь, или скорее плакать. Плеснули и мне, я хлебнул — крепкая брага. В один момент закончив, все они ушли, только старшая осталась рядом со мной, что-то мне втолковывая. Я кивал, как индюк. На прощанье она поцеловала меня в лоб, а я начал думать: "Что же я такое сделал?"

Чуть после.

Ална уже не сомневалась, что это Замгри вернулся с того света. Но вот про состояние его ума она ничего сказать не могла. Её очень печалило то, что после смерти матери Замгри так и не провёл поминальную церемонию. Мал, но традиция велела. После смерти кузнеца Замгри совсем замкнулся, люди думали, что он сошёл с ума. Потом он пропал, а теперь вернулся без памяти, немой, изменённый Чёрным Болотом. И только когда Замгри позвал их на поминки, у неё отлегло от сердца. Не совсем ещё пропащий малец.

Парень сам испёк поминальные солнца, как и полагается — мужчине с острым вагжу, женщине со сладким варом. Хоть и запоздалые поминки, всё лучше, чем без них. Теперь обе души найдут путь в царство покоя: и умершая после тяжёлой болезни мать, и сгоревший за три дня кузнец. Посторонним проводить поминки традиция не велела, не их горе, не им и выпроваживать.

Одно плохо: тяжко будет выходить парня. Знахарка не справится, тут городской маг нужен. Ална глубоко задумалась, и решила действовать. Жалко парня, пропадёт иначе. Мысленно, она попросила прощения у матери Замгри за то, что нарушит данное ей слово.

После ухода гостей.

Ближе к вечеру, ко мне пришла знахарка. Дремучая тётка, просто поражающая своим опытом в использовании помёта летучих мышей для лечения головной боли. Она оставила мне какие-то травки, и я сразу понял, что пить такое точно не стану. Здоровье дороже. Долго-долго мне объясняли про настойки и запаривание, я кивал и прикидывался веником. После её ухода, я аккуратно убрал адские травы. Я здоров, а лечить здорового — зло.

Мне надо погулять, выбрать себе занятие на ближайшее время, и о языке забывать не стоит. Язык даже на первом месте. Я выбрал двор, где было больше всего детей, и пошёл искать для себя учителя. Признаюсь сразу — это была моя лучшая идея на тот момент. Минут за двадцать я даже смог объяснить чего хочу. Несомненный успех.

Я указывал на разные вещи, мне говорили их названия, а я запоминал. Нет, не пытался запомнить, а запоминал. Часа через два младшая часть детей устала от такой игры и разбежалась. Троица самых упорных добилась того, что я стал понимать примерно каждое десятое слово, мог понять самые простые фразы, или сказать их.

Начали возвращаться взрослые, и я решил изучить быт деревни. Прогулка обогатила меня ещё несколькими словами, я посмотрел не только на бедную часть крестьян-землепашцев, но и на людей побогаче. Мельник, забойщик, скорняк. В деревне было довольно сложное хозяйство, но с потерей кузнеца, деревня неизбежно потеряет статус. Заняться кузнечным делом? Ковать — дело не хитрое, но вот расплавить что-то уже проблема. Большую часть сложных изделий крестьяне покупали, остальное — делали самостоятельно.

Уже позже я узнал, что денег в деревне было мало: серебра не водилось вовсе, медные деньги оставались редкостью, чаще пользовались глиняными (керамическими) монетами города Хегль. Натуральное хозяйство в собственном соку. Местного феодала звали граф Орёл, и жил он в замке в двадцати верстах от деревни Заболотной, враждовал с городом Хегль из-за налогов, а больше про него никто ничего не знал. Заболотная периодически становилась то очень богатой, то разорялась: сказывалось соседство с топью. Сейчас период упадка деревни приблизился к середине цикла. Лет через пять граф вспомнит о Заболотной, начнёт отправлять егерей и солдат, те в свою очередь начнут тратить деньги в местном тупичке, и т. д. Пока же топь дремала, не угрожая набегом диких тварей, и желающих лезть в неё было мало.

Приболотье — холодный край. Зерно здесь росло плохо, сажали его мало. Хорошо росли местные корнеплоды, да сено на корм скоту. В периоды расцвета, когда войска графства, или даже герцогства, брали под охрану большую часть приболотья, именно скотоводство было основным делом местных жителей. Травы в низинах было много, и если солдаты отлавливали тварей покрупнее белого медведя, то стадам почти ничего не угрожало. Пять лет назад в деревне был даже собственный сыровар, но после холодной зимы позапрошлого года он разорился, и уехал.

Ничего из этого я пока не знал, и во время прогулки заметил лишь частокол вокруг деревни, да общую бедность. Треть домов пустовала. Даже у лучших строений были поломки, в хорошем состоянии была лишь пятая часть построек. Это наводило на грустные мысли: местным и без меня тяжело прокормиться, так что моё (Замгри) возвращение обрадует далеко не всех.

Большая часть местных косилась явно не добрым взглядом. Уж не знаю, что Замгри им успел сделать, но разгребать эти авгиевы конюшни мне. Погода сменилась с солнечной на пасмурную, задул ветер, и я поспешил домой. Хорошо, что блуждать особо негде было.

До позднего вечера я черкался на подсохших бумагах, вспоминая услышанные слова. Тогда же решил вести дневник каждый день. Думал о жизни, пока у меня совсем не кончились лучины. Искать место для ночлега пришлось в темноте.

День третий.

Утро добрым не бывает. Слышали такое? Пробуждение в сухом и тёплом доме было несомненно более приятным, чем в предыдущие дни. По утрам я всегда хожу букой до завтрака. Сегодня я решил усугубить положение зарядкой, и пробежкой вокруг деревни. Здешняя природа была сказочно красива, но представить её человеку будет не просто. Как я уже говорил, пурпурные, фиолетовые и оранжевые растения здесь встречались не менее часто, чем зелёные. Когда-то давно я видел фотографии долины цветов в Индии. Так вот, здесь поярче будет, даже без цветов. Всё бы ничего, но такое буйство красок — ещё и отличная маскировка. Местные хищники, как я узнал позже, были очень пёстрой раскраски, как и всяческие дикари-кочевники.

В этот раз вроде обошлось, я вернулся с пробежки даже довольным. В планах на сегодня была муштра языковая, с робкой попыткой понять чего там с кузницей. Металлургический процесс — это не тайна за семью печатями, другое дело умение, но умение — дело наживное. Кузнец в такой деревне — это не только сытая жизнь, но и носитель тайных знаний, авторитет. Прогрессор, короче. Поймите, я не с жиру бешусь, а с голодухи. Как надо топить печь? Правильно: берёшь топор, колешь дрова и всего делов. Реальность средневековья немного грустнее. Берёшь что? Не дошло пока?

Половина из увиденных мной инструментов была каменной. Пятая часть — костяной, и другая пятая часть — керамической. Поверьте, керамический серп — это не смешно, а очень грустно. На металл приходилась десятая часть, и металл дрянной. Человечество уже переживало подобное, не надо удивляться тому, что в битве при Гастингсе английские ополченцы размахивали каменными топорами, надеясь прибить французских рыцарей. Да и в двадцатом веке хватало случаев, когда народ доходил до обработки полей деревянными мотыгами. Теперь к моей проблеме.

Топор — драгоценность, пила — драгоценность, любой нормальный инструмент — цены великой. В Заболотной дела обстояли ещё не так плохо, как могли. Уж я повидал глухих мест и деревень после прохода регулярных армий. С каменным топором у меня как-то сразу не заладилось. Он вроде бы раз в тридцать хуже металлического. Но я не стал проверять. Просить чужой инструмент сейчас норма, пусть я буду выглядеть изнеженным. Ещё успеется поиграть в древность. Так что судьба кузнечная моя, если не желаю махать отточенным булыжником.

Погрустив о взаимосвязи цивилизации и чёрной металлургии, я позавтракал, и пошёл искать общительную малышню для продолжения обучения. Сегодня общение шло намного лучше, тем более, что я смог совместить необходимое с неизбежным. Учиться мы пошли в кузницу. Там я смог о многом поговорить и многое узнать. Я был единственным учеником кузнеца Фамзди, подмастерья у него не было, и теперь кузница перешла ко мне. Святая простота хозяйственных отношений средневековья. Это уже было хорошо. Я смог разобраться с печью, инструментами. Кузнец был весьма крутым парнем, поскольку самолично варил кричный металл. Это когда руда, смешанная с углём не до конца расплавлялась, а спекалась в здоровый комок, из которого при помощи молота и какой-то там матери надо было выбить шлаки. Долго выбивать, многократно разогревая железную жвачку.

Можно было пойти и другим путём, но этим ходили все. Скорее всего и моя судьба такова. Пока же мне надо было сильно давить на жалость. И думать, как выкручиваться. Не осилю я ни высокую печь, ни что-то более серьёзное. А от постоянной работы с металлургическими газами портится цвет лица — вплоть до посинения. Я немного погрустил, и решил сосредоточиться на идее давления на жалость. Тем более, что есть хотелось всё сильнее, а нечего.

Доверчивых деревенских не встречалось, и я пошёл общаться со старшей из тёток. Кажется, её звали Алной. Тётка оказалась гостеприимной, и разговорчивой. Она была очень довольна, что я вспоминаю каалди. Через пень-колоду я смог объяснить ей, что не помню ничего, из прежней жизни. Моя новая жизнь начиналась с того, что я очнулся на краю болота. Так было правдоподобнее, и надёжнее. Я стал спрашивать о самых простых вещах, стараясь произвести впечатление нормального, но лишённого простейших знаний человека. На самом деле мне и нужны были простейшие знания, было бы странно, если бы я понимал, как работает человеческое общество, но не знал из кого оно состоит.

Мне объяснили, что дети моего возраста чаще всего работают на подхвате у родителей, или отдаются в ученики. Со смертью Фамзди в деревне не осталось никого с вакансией ученика, или подмастерья. Ална похвалила меня за желание заняться кузницей, подтвердив, однако, что выбить шлаки из крицы у меня не выйдет — это работа для крепкого взрослого организма, а не для такого сопляка, как я. С другой стороны, если я смогу ковать, то железо деревенская община купит. Кроме того, Ална убедила меня в том, что раз я вышел из болота живым, то больше оно меня не тронет. Странный предрассудок. Это открывало передо мной возможность брать у болота всё, что ему без надобности.

Дальше она рассказывала историю похожую на сказку.

— За Чёрным Болотом лежат земли грязнух. Хоть и прозвали их грязнухами, сами они вида чарующего. Раз глянешь — кочка в цветах, два глянешь — нагая девица красоты невиданной, а три глянешь — вроде и нет никого. Грязнухи — не чета людям, все насквозь волшебники. Не нужны им ни дома, ни одёжи. Коли захочет грязнуха есть, щёлкнет пальцами — перед ней резной стол синего дерева с нарядной скатертью, да со всеми разносолами, как поест — щёлкнет второй раз, и утопнет стол в трясине, будто его и не было. Захочет грязнуха к людям выйти, хлопнет в ладоши — и выходит из болота принцесса, али королевна. Одарит какого дурочка за то, что на дудочке красиво играл, так станет он красным молодцем со взором светлым, лицом чистым, в красном кафтане, да с зачарованной саблей на поясе. А уж если прогневается... Архимаги, как дети малые плачут, если гнев грязнухи вызовут.

Ална остановилась, хлебнула травяного настоя, и продолжила:

— Но грязнухам до людей чаще всего и дела нет. Бывает, сбежит у них из зверинца зверюшка, так окрестные деревни и целые графства слезами обливаются, да покойников хоронят. Охотники, что вглубь болота ходят, никогда не знают, что домой принесут: или два черепка, или мешок золота, или смерть для всей деревни. Рядом с Чёрной Топью твари живут. Твари к грязнухам привычные, повадки их знают, прячутся. Тоже крошки со стола грязнух собирают, и как наберут силы, так и прут на Заболотную. Тут уж граф наш Орёл просыпается, да посылает солдат тварей назад в болота загнать и перебить. Тысячи солдат в болото зайдут, а сколько выйдет — то никому не известно. Бывает, все выйдут, всех побьют, клад в топи найдут. А бывает, что из тысячи сотня, или не сотня, а десяток убогих, без света разума в глазах выйдет. Не раз, и не два проглатывала Топь целые армии.

Тётка внимательно посмотрела на меня, поправила платок на голове, и перешла к самому важному для меня:

— Вот охотники и ходят железо с павших воинов из топи таскать. Редко кто вглубь ходит, да вещи грязнух ищет. А уж к самим грязнухам, так то лишь самые рисковые охотники, да егеря могут осмелиться. Сдаётся мне, не топиться ты ходил, Замгри, а за железом болотным. Что нашёл на болоте, то мне неведомо. Думаю, глянулся ты грязнухам. Стёрли они твою жизнь старую, горестную, а уж какой новая будет — то от тебя зависит. Болото тебя теперь не тронет. Для тварей ты грязнухами меченый, но и к самим грязнухам не ходи. Они тебе уже один подарок дали — новую жизнь; за глупость, да за жадность накажут. В новую охоту не торопись, сил наберись, с кузницей разберись. И в первый раз далеко не ходи, железа на болоте много, только искать надо научиться. И не бойся голодным остаться, я со старостой поговорю: каждый кусок хлеба даст.

Мы ещё долго говорили с Алной, и я стал понимать каалди намного лучше. Она рассказывала мне о местных достопримечательностях, людях, легендах и обычаях, а я слушал и думал. История о болотах была красивой сказкой. Твари были реальностью. Ни с какими грязнухами я не встречался, и это грозит мне повышенным интересом со стороны тварей. Даже если грязнухи и существуют, мне они ничего не давали, всё своё ношу с собой. Да и вообще, пока не увижу магию, не готов поверить в её существование. Человечество тысячелетиями верило в колдовство, не имея совершенно никаких свидетельств его существования. Хотя и сегодня на Земле можно встретить искренне верующих в сверхъестественное, я — реалист и прагматик. Попал — это да, цветочек был странный, а больше ничего такого я не видел.

На самом деле это проблема. Мистическое сознание местных может материализовать всё, что угодно. Покушают хлебушка со спорыньёй, перережут друг-друга, а запишут, что из болота напали оборотни. Стрёмно. И не ясно как уберечься. Архаичное сознание — это реально лютая штука. В Индии, например, очень много народу умирает от укусов змей. Проломит муж жене голову в пьяной драке, тело на погребальный костёр, а в протокол причина смерти: "укус змеи". Или другой случай. Нарушит технолог литейного цеха технологию, выльется лужа шлака, сожжёт с десяток человек, и что? Повздыхает хозяин завода, повздыхает начальник полицейского участка: на всё воля Всевышнего. Нет, это не пример коррупции и беспредела, это пример дремучей отсталости. У нас на Земле семь миллиардов человек, новейшие технологии, прорва знаний и гора ресурсов, Индия — не самое бедное государство, но подобное продолжает происходить. А ведь есть уголки и похуже. Мне же, как чужаку, который не слишком хорошо разбирается в местных раскладах, всё это грозит большими неприятностями. Вот зачем Ална мне рассказывала о болоте? Чтобы я побыстрее побежал туда и утопился, или чтобы меня там твари схарчили? Может быть. А может и для того, чтобы неуёмного мальца, который уже один раз едва жизни не лишился, чудом выжил, остановить от попытки номер два хотя бы на время.

Мысли о том, что я крепко не понимаю эту действительность, разозлили меня до крайности. Я возился в кузнице до самого вечера. Ална не обманула, и дома меня ждал небольшой запас продуктов. Я поел, попил, нашёл постель, и завалился спать. Устал я от всей этой непонятности.

День четвёртый.

На четвёртый день произошло то, что должно было произойти обязательно. Я заболел. Средневековье — не время для людей с хлипким иммунитетом. Не стану торопиться, и расскажу обо всём по порядку. Встал я вполне бодрым и в хорошем настроении. Я пробежался вокруг деревни, сделал гимнастику, и приготовил себе простенький завтрак. Вот после еды меня и скрутило. Я не знал, как развивается эта хворь у местных, мне было очень худо и страшно. Меня бросало в жар, и в холод, накатывала волнами слабость.

Я не настолько стар, чтобы уметь рассказывать о своих болячках с таким же вдохновением, как это делают шестидесятилетние молодящиеся дедки и бабки, когда одновременно просто умирают во время скорбного рассказа, и хвастаются героическими даже для двадцатилетнего здоровья подвигами. Скажу только, что никакой грипп с этой болезнью сравниться не мог. Минуту я мог ощущать себя совершенно здоровым, а следующую — умирающим. Сердце билось в неровном темпе, кровь сдавливала голову, меня сильно лихорадило.

А ещё в голове ворочались всякие нехорошие мысли. Известно, что европейцы стали одними из самых страшных разносчиков заболеваний на планете. Из-за большой плотности населения, эпидемии и новые штаммы возникали чаще, чем где-либо. Европа бурлила заразой. Сегодня всё человечество болеет, как по расписанию. Но если какие-нибудь удалённые племена и поселения сталкиваются с нами, то очень часто мы приносим им ту же смерть, что и раньше. Семья Лыковых прожила в уединении менее пятидесяти лет. И когда советское человечество распахнуло объятья, трое из пяти умерло. Я боялся стать той самой песчинкой, которая добьёт нищающую Заболотную.

Всё это мешалось с мыслями о том, что если мне удастся выжить, то надо будет бежать прочь от людей. Мне казалось, что прямо сейчас в деревеньке начали заболевать люди. Кого прижмёт затесавшийся грипп, кто-то заразится грибком, герпесом, да мало ли одомашненной смерти мы носим в себе. Далее моя фантазия понеслась вскачь. Я уже видел, как в деревне начинали умирать жители. Пестри с чёрными невидящими глазами, больше напоминающий зомби, нёс свою дочь на кладбище. Ална задыхалась, харкала кровью, как больная туберкулёзом. И все дети, с которыми я общался, умирали в мучениях.

Я лежал в полубреду, мне становилось всё хуже, я на самом деле готовился к неминуемой смерти: по всему телу высыпали чёрные опухоли, известные, как бубоны. Я решил, что у меня чума, и тут же мысленно выкопал себе могилку. Сил позвать на помощь не было, но, что хуже, я боялся стать причиной эпидемии. Может быть именно во мне скрестились в противоестественном браке какие-нибудь наши и местные болезни, порождая новый ужас похлеще прошлых. Чума и оспа — два бича земного человечества, ныне почти забытые. Оспа сгубила больше людей, чем чума, но не стала бичом цивилизаций. Или Европе просто везло.

Роль убийцы отошла чуме. В 544-м году чума убила сорок процентов населения Константинополя, и приговорила Византию. Если бы не чума, то мир не познал бы всю глубину тёмных веков. Император Юстиниан Первый вернул под власть Восточной Римской Империи Италию и большую часть африканского побережья, подготовил плацдарм в Испании. Это был момент высшего триумфа Византии. Когда знания передаются устным путём, одномоментная гибель их носителей становится приговором цивилизации. Юстинианова чума отбросила Средиземноморье в пропасть зверства на многие столетия. Оспа была страшным соседом человечества, но чума не даром звалась чёрной смертью. Каждый её визит ставил цивилизацию на грань выживания.

Вот такие мысли развлекали меня, пока я готовился отойти в мир иной. В дверь постучали, и мои страхи стали сильнее, чем были до этой минуты. За дверью толпились ребятишки, удивлённые тем, что я сижу дома в такой погожий денёк. Мне удалось убедить их в том, что сегодня у меня дела по хозяйству, но завтра я постараюсь поиграть с ними. Дети купились на эту никудышную брехню, и я смог вздохнуть свободнее. С меня ручьями бежал пот, в груди даже не кололо, а жгло раскалённым прутом, мысли путались. Сил мне хватило только на то, чтобы выдуть из кувшина остатки молока, доползти до лежанки, и укрыться. Я провалился в мир болезненных сновидений.

Очаровательная русалка Василиса Агафоновна бойко стучала по печатной машинке. На мои попытки заговорить, она шикала на меня, и указывала на ряд стульев у стены. Стена была только одна, со всех прочих сторон открывался замечательный вид на болото. С потолка свисали точечные светильники модного дизайна, а под ногами хлюпало, бурлило и квакало болото. Русалка сидела на пеньке за огромным офисным столом с кучей всяческой огртехнической дребедени. Папки плавали вокруг, словно танцуя в каком-то спиральном хороводе.

Из-за закрытой двери, возникшей прямо в воздухе, раздалось повелительное:

— Замгри!

Я встал, и пошёл к двери.

— Замгри, сколько тебя можно ждать!

Я вошёл, поздоровался с Дарьей Верониковной Грязнухой, начальницей нашего попаданческого филиала. Она сдвинула очки со своего детского личика, взмахнула тряпичными крылышками, пожевала кончик волшебной палочки, оставлявший искрящийся след, и принялась меня отчитывать.

— Замгри, профсоюзные взносы кому по твоему нужны? Мне?

Я попытался кивнуть, но шея меня не слушалась.

Дарья Верониковна взлетела, и стала вышагивать в воздухе над своим рабочим столом. Стол был завален конфетами, пирожными и прочими сладостями.

— Ты неправильно понимаешь текущий политический момент: профсоюзные взносы — это не только бюджет кассы взаимопомощи, и деньги для поездок на Гоа для меня, но и страховка для каждого работника. Ты уже сколько дней работаешь попаданцем?

— Три, или четыре, — выдавил я.

— Вот видишь, уже четыре, или пять дней ты можешь творить любые глупости без малейшего риска. Так что с тебя пять золотых, и три штрафа, итого: восемь. Накинем два для отката наверх. Замгри, пойми: десять золотых для тебя погоды не сделают, скоро ты будешь в деньгах купаться. Профсоюзная касса предназначена для тех, кому повезло меньше тебя, это твой долг, как человека, как попаданца.

— Но у меня ничего нет, — сказал я, и вывернул карманы. В них было пусто. Только маленькая медная пуговка, и комочек пыли. Я не мог позволить Дарье Верониковне помыкать собой:

— Моё попадание — это нарушение трудового кодекса. А ведь я сейчас умираю.

Начальница ударила в маленький гонг, и в дверь вплыла русалка-секретарь с нужной папкой. Несколько минут было тихо. Затем ненастоящая фея подлетела ко мне, забрала медную пуговку, комочек пыли, и тыкая пальчиком мне в лицо, произнесла:

— Только в этот раз я согласна войти в твоё положение. Половина блина с мёдом, и десять золотых должен будешь. Свободен!

Я проснулся с головной болью и сильнейшей слабостью. Очень хотелось есть, я боялся новых посетителей, и решил дать им знать, что я жив, занят, прошу не беспокоить. Я растопил печь, подбрасывая не самые сухие поленья. Чёрные бубоны не уменьшились, но теперь хотя бы не болели. Я налил в горшочек воды, и от безделья стал что-то крошить. Даже не знаю, что я положил в горшок. Я поставил его прямо в топку, лёг на своё место, и снова уснул.

Когда я очнулся, меня лихорадило сильнее прежнего. К боли во всём теле прибавилось жжение под кожей. Желудок буквально жгло от голода. Я взял миску, навалил в неё своей бурды, и слопал содержимое не чувствуя вкуса и тепла пищи. После еды силы снова оставили меня, и я опять отправился в страну грёз.

Василиса Агафоновна обняла меня, и принялась нашёптывать мне на ухо разные нежности. Русалка была скорее раздета, чем одета, и это плохо сочеталось с моим офисным костюмом в мелкую полоску.

— Ты не переживай, что я при Грязнухе за тебя слова не замолвила. Пока у неё в крови сахар до двухсот единиц не поднимется даже начальство предпочитает не спорить. Половина блина с мёдом — это перебор, согласна. Так и быть, уломаю её на кусок хлеба. Тебе даже выгодно. Эта привереда съест только мякиш, корочки она не любит. Только и ты угости меня чем-нибудь. Сделаем вид, что мы на свидании. Покушай со мной, а то на этой работе я так и останусь водной девой.

К нам подплыли фарфоровая супница с половником внутри и две тонкие тарелки с ложками. Половник сам налил нам в тарелки остатки моего обеда, и мы начали стучать ложками о край тарелок. От каждого удара количество супа немного убывало. Мы доели, и Василиса уселась ко мне на колени.

— Эх, Замгри, душевный ты попаданец, но мне пора, — сказала она, чмокнув меня в губы.

Уже уплывая, она обернулась ко мне, и скороговоркой проговорила:

— Десять золотых будешь должен, и ещё помни, что демон золото просто так есть не станет. Дождись, пока он будет умирать.

Проснулся я просто выспавшимся. Солнце шло к закату, ничего не болело. На теле не осталось ни следа от чёрных пятен, меня не знобило, нигде не кололо. Я был здоров. Ощущалась только слабость, или скорее усталость. На столе стоял котелок, две грязные миски, и выгрызенный до корочки кусок хлеба. Я почесал в затылке, и до ночи занимался разными делами по дому и вокруг. Деревенский набат не созывал народ, люди проходили мимо. Постепенно даже моя усталость прошла.

Я сидел, и думал, что уже второй раз здоровье меня странным образом подводит. Впрочем, если поедание цветка и последующая трансформация были связаны, то сегодня я просто чем-то переболел. Может быть, местные этой болячкой каждый сезон болеют. Мои сомнения развеяла Ална. Она прошла мимо меня со слезами на глазах. Сегодня умерла её древняя тётка. Болела она почти год, а сегодня всё стало ясно. Как только на теле появились чёрные пятна, семья заревела горькими ручьями, и начала прощаться. Называлась эта болезнь просто и ясно: чёрный конец. Болели ею только старики, мучились обычно недолго. Редко кто страдал более дня.

До меня дошло, что зря я катил бочку на свой иммунитет. Мой организм расправился с неизвестной ему болезнью, обладавшей стопроцентной смертностью. С такими мыслями я догрыз корку хлеба, и стал раскладывать свои уцелевшие сокровища. Пора было подходить к изучению мира со всей серьёзностью. Пусть мне и не грозила смерть от местной версии чумы, но незнание простейших реалий местной жизни утомило меня не меньше, чем царившее вокруг варварство.

Бумаги было вдоволь, и я начал строить собственную империю на ней. Для начала следовало собрать знания этого мира, и объединить их со знаниями Земли. Даже если сегодня я не мог ковать металл, или лить его, нужно было записать мои знания. Скорее всего, меня пугала угроза того, что они исчезнут вместе со мной, стоит мне сгинуть в болоте. Может быть, это была чистая спесь современного человека. Плохо было только одно: я не знал пока письменного каалди. В любом случае, мои рисунки были бы понятны и без слов. Языковую проблему я собирался решить позже.

Я проработал до глубокой ночи, так и не заметив, что писал при блёклом свете звёзд. Это было странно и удивительно, но у меня выработалось стойкое наплевательство на странности. Заметив это, я лишь ускорился, понимая, что уже поздно. На утро у меня были большие планы. Деревенские спали в блаженном неведении о грядущих переменах.

День пятый.

Утром у меня не было лишней минуты, я навёрстывал потерянный день. Когда я разобрался с подготовкой к будущим подвигам, решил навестить травницу. Знахарка, как и полагается ведьме, жила на отшибе. Отношение к ней было одновременно почтительным и боязливым. Я решил заглянуть к ней. Травница должна была знать о болотах больше прочих.

Мой расчёт оправдался: Стола болтала без умолку. Большая часть её историй была сказками, остальные неровно делились на невнятные инструкции для лечения любой хвори корнем подорожника и действительно важные сведения. От силы десятую, а скорее двадцатую часть времени я впитывал заученную травницей с чужих слов истину. Отличить её было не сложно. Как ни старалась Стола украсить речь, боясь сбиться в зазубренном, количество шуток-прибауток падало до минимума. Зато появлялся намёк на рифмованную и ритмизированную речь. Древний приём для улучшения запоминания.

— Цвет калин уму печален. Лечит от хворей любых, жизнь проживёшь за двоих. Коли калин цвет увидал, так навеки пропал. Калин юный увидишь — срывай, а от старого — убегай. Не ешь, не пей, пред калином не робей.

Если перевести с деревенского на русский, выходило так: калин-цвет и был тем самым фиолетовым цветком. Приписывали ему много полезных свойств, был он очень редким и ценным трофеем болот. Растение накапливало силу, и старые калин-цветы становились смертельно опасными. Из сказок стало понятно, что это растение имеет способность менять живое существо в самой его сути. Люди становились чудовищами, а чудовища превращались в безумных химер. Я бы сомневался, но моё резкое омоложение наводило на мысль о правдоподобности этих сказок. Это растение умело взаимодействовать с ДНК. Странное тут средневековье.

От общительной Столы я узнал о многих растениях, ценных трофеях и опасностях болота. Стало понятно, что на болота не ходят, но вся деревня регулярно там бывает по разным надобностям. Не всегда эти походы заканчивались хорошо. Но и воспринимать поход на болота, как смертный приговор, не стоило. Человек с хорошей головой на плечах нигде не пропадёт. Сейчас был период сбора синей травянки, которую собирали в лесу рядом с болотом. Самая лучшая травянка росла прямо у болота. Вот и сегодня дети пойдут за травянкой ослушавшись родителей. Знахарка была твёрдо уверена, что дети пойдут несмотря на любые запреты и кары. Синяя травянка повышала иммунитет, и заменяла деревенским детям покупные сладости.

Я поблагодарил Столу, и решил присоединиться к походу. Искать добытчиков долго не пришлось, они играли на месте сбора всей детворы. Я уговорил их подождать меня, скидал самое нужное в рюкзак, прихватил на крайний случай каменный топор, и отправился с ними. Дети скорее шли на пикник со сладостями, чем в страшный лес рядом с опасным болотом. Ну, они местные, им виднее. Вглубь болота я им не дам залезть, а лес они лучше знают.

По пути мы болтали обо всём, чем продолжали пополнять мой словарный запас. Я часто бахвалюсь, говорю, что в то время понимал многое, но это не так. Язык как следует я выучил намного позже. Тогда я общался с людьми, и производил впечатление сильно одарённого слабоумного. Не выше. Может быть этим и объяснялось их добродушие. Общительность то точно. Считая меня за тумбочку с ушами, мне доверяли страшные детские и деревенские тайны. Знал их в деревне каждый, но тайнами они от этого не переставали быть.

Мы углубились в лес, дошли до большой полянки, и стали собирать синюю травянку. Обдирая листья, оставляли только ярко синий стебель, напоминающий сахарный тростник. Травянка была небольшим растением — примерно по грудь, сбор её превращался в игру: стебли оставляли яркие синие следы на всём, чего касались. Нарвав по пучку каждый, мы вылезли из зарослей, и принялись грызть сочные сладкие стебли. Деревенские даже не грызли, а скорее прожёвывали их, выдавливая сок, и выплёвывая жёсткую мякоть. Сок имел сладкий, слегка кисловатый вкус с травянистым ароматом и острым послевкусием. Тяжело описать. Ближе всего, наверное, кресс-салат, только очень сладкий.

Два, или три раза мы повторили набег на заросли, пока не наелись от пуза. Пора было собирать лакомство для домашних, тогда, может быть, уши не надерут. Мы набивали корзины сладким позабыв всё на свете, пока нас не привлёк какой-то шорох. Когда мы обернулись, бежать было уже поздно. Девочки упали, и заплакали, да все были на грани того, чтобы разреветься. Один я держался молодцом. Ровно до той поры, пока это чудовище не зарычало, или что оно там делало. Признаюсь сразу, я хотел сбежать, бросив всех. Это не красит меня как человека, но лучше описывает тот ужас, который смотрел на нас. Как только он зарычал, я думал, что обделаюсь. На нас смотрело нечто, более всего напоминающее гигантского ленивца мегатерия. Высотой зверюшка была метров в шесть, и я сильно сомневался в её исключительной травоядности.

У плана побега было несколько препятствий. Мы сильно объелись, и бегуны из нас были бы аховые. Плюхнувшись на задницу, я стал ближе к каменному топору. Инстинктивно схватил его, и начал одну из эпичнейших битв в моей жизни. Ленивец думал, что со мной сделать. Я же не знал зачем, я взялся за этот проклятый топор. В конечном счёте, я размахнулся, закрыл глаза, и швырнул его куда-то в сторону мегатерия. Рёв боли, или ярости был мне ответом. Мегатерий рванул ко мне, вдохнул у самой моей головы воздух, резко замер, и скуля, бросился бежать. Поле боя осталось за мной, так что формально я был победителем. Это очень обрадовало бы меня, если бы не дрожь в руках и ногах.

Мы не кинулись сломя голову домой. Вместо этого дети чинно собрали требуемое количество стеблей, привели себя в порядок, нашли мой топор, и двинулись назад, поклявшись никому не рассказывать о случившемся. Совершенно напрасная предосторожность: детские тайны весьма недолго остаются тайнами. Уже через несколько часов родители знали о случившемся всё. Решено было хорошенько нас выпороть. Я не стал бороться за права детей, да и пороли меня, как полоумного и героя, в двойном ослабленном режиме. Сидеть было больно, но можно. Пригодился один из отваров травницы. С ним жизнь и вовсе пошла на лад.

Пришлось признать, что истории про Чёрную топь — правда, если не от начала и до конца, то по большей части. Гигантские твари жили на болоте и рядом с ним, болото хранило в себе самые разные ценности и сокровища. Калин-цвет изменил меня настолько, что мной можно было пугать шестиметровых чудищ. А ещё я понял, почему никто в деревне не заболел. Вся зараза во мне сдохла ещё на болоте, когда меня первый раз колбасило. Я сидел за столом, черкал в бумагах, и грыз травянку.

Подвиг мне задним числом засчитали. Матери спасённых детей стали по одной приходить ко мне с чем-нибудь вкусненьким. Я не стал скромничать, да и не поняли бы здесь этого притворства. Еды мне натаскали на неделю, не меньше. В относительно благодушном состоянии я начал придумывать, как организовал бы несколько рейдов на болота. Я истреблял чудовищ гигантскими арбалетами, ловил их в ямы и силки, охотился на них с дротиками и пиками. Исключительно на бумаге. Честно говоря, желание лезть в болота было настолько незначительным, что я не сунулся бы туда ни за какие коврижки.

Мне очень повезло в этот раз. Нельзя рассчитывать на везение каждый день. Между тем я влез в водоворот страстей и событий, о которых не мог даже догадываться. Не знаю, что бы я сделал, если бы узнал. Может быть убежал бы из деревни куда глаза глядят. Но я сидел за столом, подложив под зад сена в мешковине, писал в дневнике, и думал, что смогу месяц-другой готовиться к будущим решительным действиям. Святая простота.

Ночью пятого дня. Т.е. технически это пятый день.

Граф Орёл просматривал письма. В первом из них дурёха из деревни Заболотной спешила обрадовать графа, что у него нашёлся двенадцатилетний сынок. Граф думал даже рассердиться, но крестьянка сочинила такую запутанную историю, что её впору было ставить в королевском театре. Он стал читать историю, как пьесу.

Акт первый. Вот мать мальчика запрещает Алне говорить о том, кто истинный отец героя по имени Замгри. Мальчик вырастает, думая, что его папу скушали на болоте. Далее драматическая сцена. После смерти матери от тяжёлой болезни ребёнка берёт на обучение кузнец, и мальчик начинает потихоньку осваивать ремесло. Ещё один драматический момент: кузнец умирает внезапной смертью, и герой бросается в болота.

Второй акт был мистическим. Замгри выживает на болотах, проходит сквозь Чёрную топь, и встречается с грязнухами. Те одаривают его, отпускают живым, но не в своём уме. Полоумный герой пробирается сквозь болота, и возвращается в деревню. Мальчик добрый и почтительный, но старая Ална не сможет вернуть его. Мальчику нужен хороший маг, и она решается нарушить обещание.

Далее предполагался третий акт, в котором глупый граф Орёл прибегает за чужим ребёнком, лечит его у лучшего столичного мага, чтобы узнать все таинства выращивания свиней. Граф уже думал о том, что такую глупую бабу надо примерно наказать, но взгляд его уткнулся в следующее письмо.

Из той же Заболотной писал староста. И о том же мальчике. Он не утверждал, что деревенский дурачок Замгри его сын, и на том спасибо. Но слух, что мальчик пропал на неделю, а потом вышел из болот со странными находками подтверждался. Этот самый Замгри и правда потерял память, но староста не сказал, что он был идиотом.

Граф Орёл отвлёкся. Мальчик, выживший на болоте. Дело принимало скверный оборот. По закону он был обязан отдать его герцогу, или королю: кто первый прознает. Это было грустно. С проводником на болоте егеря могли добыть что-то ценное. Несколько ходок, и казна графства заметно потяжелеет. Знать бы только, что он на самом деле приглянулся Хозяйкам Топи.

Ещё одно письмо из Заболотной было совсем свежим. Тот же староста сообщал о сегодняшних новостях. Стало понятно, почему на ночь глядя в замок послали верхового. История подтвердилась самым неожиданным способом. Глупые деревенские дети полезли в болото, наткнулись на Скрежетателя, едва не умерли от его когтей, и только Замгри спас их. Не такой уж он и сумасшедший, если смог отогнать Скрежетателя. Тварь страшная даже для конного рыцаря в латном доспехе. Его когти не пробивают сталь, но проминают её. Если же коготь попадёт на место, прикрытое кольчугой, или найдёт щель в сочленении, тогда от тела рыцаря мало что останется.

Терять такой куш не хотелось совершенно, и граф Орёл стал перечитывать письма, думая о разных лазейках. Объявиться после стольких лет, и назвать себя его отцом? Это было бы глупо, никто бы не поверил, и его слабоумие только усложняло дело. С другой стороны, если он усыновит деревенского мальчика, оставшегося сиротой, да ещё и калеку... Сплошная забота о подданных. И уж точно ни герцог, ни король не смогут отобрать у отца сына. Эта уловка оставляла в его руках очень ценный ресурс. Если подумать, то парень стоил всей проклятой Заболотной, а если он научится добывать для него деньги, то граф расщедрится, и включит его в список наследников. Когда убогий растеряет удачу вместе с частями тела, его не выбросят на улицу. Он будет ещё долго смердеть в залах замка.

День шестой.

Утром меня разбудили удары в дверь. Долбили сильно, с некоторой хозяйской уверенностью. Открыв дверь, я увидел очень крупных мужчин в доспехах и с оружием. Один из них, что стоял ближе всех ко мне, выглядел настоящим одноглазым разбойником. Никогда прежде я не видел таких серьёзных и жестоких черт лица, такого расстрельного взгляда:

— Ты Замгри, — он не спрашивал, а утверждал, загоняя свой взгляд мне под подбородок, как отточенную сталь.

— Ты поедешь с нами.

Я ничего не понимал, кроме того, что мне не стоит спорить с ними. Но выторговать себе хоть лишний вздох стоило попытаться. В сумраке я заметил Алну, несколько других селян, и понял, что меня не похищают бандиты. Возможно, дело было даже хуже, но пока стоит хоть что-то сделать:

— Мне надо собрать вещи.

— Не нужно, в замке тебе дадут новые вещи, крестьянский хлам там никому не надобен.

— Господин Денкель, у него есть вещи из болота. Может быть, стоит собрать их, — встряла в разговор Ална:

— Я пока помогу ему собраться, а Вы откушайте. С ночи ведь в седле, и не спали вовсе.

Одноглазый Денкель ухмыльнулся:

— Сейчас есть некогда. Вещи помоги ему собрать, а поесть нам с собой дайте. Рыцарь в седле рождается, в седле живёт и помирает. Так в седле и поедим.

Ална схватила меня за руку, и потащила в дом. Пока мы собирались, за нами смотрел один из солдат. Ална начала быстро шептать мне на ухо:

— Запомни, Замгри, твой настоящий отец — граф Орёл. Я написала ему письмо, и его люди повезут тебя в замок. Не робей, отец тебя не бросит, но и не дерзи ему. Ты для него пока ещё холоп, вот проверят тебя на волшебном камне, тогда может признает. Не бойся, к отцу едешь, не к тварям болотным на ужин. Человек он хороший, люди его не лютуют. Справедливый он.

Она поцеловала меня в лоб и разревелась. Я сунул в рюкзак пару кусков хлеба и пучок местного лука. К этому моменту рыцари разобрали припасы, их командир приторочил рюкзак к седлу, сел на коня, и посадил меня перед собой. Солнце только готовилось выбраться из-за горизонта, окрашивая весь мир в дикое сочетание цветов. Ехали мы молча, а я думал.

Когда в дверь только постучались, и мордовороты пришли по мою душу, я уж решил, что моя песенка спета. Бросят меня в тюрьму за нарушение какого-нибудь запрета на сбор синей травянки в сезон цветения бабочкокрыла, или сожгут на костре за выход из болота с недостаточно восторженным образом мысли. Несколько секунд и слов отделяли ужас страшной неопределённости от неясности туманной перспективы.

Рыцари были элитой общества. Они были рослыми и крепкими, у них была добротная одежда, их лошади не походили на рабочий деревенский скот, поражая силой и красотой. А уж сколько на них было железа... В сравнении с жителями Заболотной рыцари жили в другой эпохе. Средневековье во всей его красе оказалось намного гнуснее, чем придуманные пасквили и рассказы о разнообразных феодальных ужасах. Плохо здесь было не то, что могло произойти, а то, что случалось постоянно, и считалось нормой жизни. Бесправие.

Когда-то давно меня учили, что на смену рабовладельческому строю древности, когда большая часть работников — это имущество, приходит средневековье. И средневековье — это время, когда свободные люди подневольно трудятся. Теперь мне кажется, что это просто усовершенствованная версия рабовладения, более рабовладельцу не надо думать о пропитании, одежде и крове для раба. Его работник — свободный человек, пусть сам себе всё достаёт. Труд ничуть не изменился. Раба стали несколько меньше урабатывать, чтобы он жил и работал подольше. Теперь забота о неспособном более к труду рабе ложилась на плечи его родственников. А от вредных мыслей крестьянина, или ремесленника всегда спасало бесправие.

Заболотная осталась за спиной, и я мог насладиться истинной пасторалью. На холмиках пасся скот, в долинках крестьяне выращивали овощи и зерно, радостные крестьяне счастливо улыбались проезжающим рыцарям. Стоило нам проехать, как лица крестьян разительно менялись. Те, кто стояли подальше от дороги, даже не думали корчить верноподданнические рожи. Их жизнь была тяжёлой, и эти защитники-грабители делали её только тяжелее. Деревни их были намного богаче, чем Заболотная, но ярмо феодализма висело и над ними тяжким грузом. Крестьяне трудились в поте лица, отдавая время и плоды своего труда феодалу в обмен на сомнительные обещания.

И всё же здешние виды были намного приятнее прежних. Дома были больше и аккуратнее, было какое-то единство облика. Я решил, что это связано с большей плотностью населения и его платёжеспособностью: при строительстве чаще пользовались услугами профессионалов в этом деле. Поля были похожи на лоскутное одеяло. Тут клочок одного крестьянина, а там другого. На этом фоне выделялась земля феодала. Крупные ровные куски лучшей земли с лучшими растениями. В средневековье не нужно иметь большого ума, чтобы держать людей под контролем, достаточно несколько раз в год объезжать свои земли.

На окраинах я замечал работников грязных профессий: кожевенников и красильщиков. Их скорее чувствуешь носом, чем замечаешь. В деревнях были отдельные мастера разных профессий, или скорее опытных в чём-то любителей. Большую часть времени, они работали в поле, как и вся деревня, занимаясь ремеслом от случая к случаю. Постепенно, поля слились в единое море зеленого, жёлтого, оранжевого, синего, пурпурного и фиолетового. Среди этого моря торчали островки отдельных рощ и лесов, но их было совсем немного. Лес стеной жался ближе к горизонту, прячась от недоброго взгляда лесоруба.

Мы поели. Рыцари ели ту же простую пищу, что и все крестьяне, только разбавляли её большим количеством вяленого мяса и запивали все водой с привкусом уксуса из кожаного бурдюка. Я тоже сгрыз свои запасы и хлебнул воды. Мяса мне не предлагали. Кони устали сильнее людей, и все попытки ускориться заканчивались безрезультатно. Мы ехали почти шагом. Рыцари решили сжалиться над животными и повели их в поводу. Денкель ругался на дурня-конюха, не давшего сменных лошадей. Мы шли, поднимая облачка желтоватой пыли.

Через час, или около того, утоптанный грунт сменился камнем. Мы снова сели верхом, и с этой высоты я увидел серое пятно города Хегль. Город рос в размерах, но из-за высокой стены я видел только крыши самых высоких зданий. Никакого посада за стенами не было. Мы проехали мимо, и у моих сопровождающих резко испортилось настроение. Я даже догадывался почему: скорее всего из-за местного аналога магдебургского права. Только усилием воли я смог не улыбнуться. Стена производила впечатление своей монументальностью: в ней было не меньше восьми метров, и она была сложена из аккуратных каменных блоков тёмно-серого цвета, скреплённых раствором. Думаю, даже для артиллерии такие стены стали бы определённой преградой.

Разминувшись с вольным городом, рыцари затянули песню. Такой унылой средневековой попсы я не ожидал. Песня была очень долгой, возможно, из тех бесконечных песен, которые иногда напевают в пути. Когда этим чувственным мужчинам с лицами головорезов надоело плакать о жизни, они спели пару песен пободрее. Мне показалось, что эти песни им просто ближе по духу: все они рассказывали о том, как круто и весело воевать. Я же рассматривал окрестности и продолжал сравнивать.

Скажу честно: результат был не в пользу графа Орла. Если земли вокруг города Хегль были в прекрасном состоянии и выглядели примерно одинаково ухоженными, то владения феодала разнились друг от друга весьма значительно. Граф забирал себе лучшие крестьянские земли, заставлял работать на них бесплатно, но не мог соперничать с городом в результатах. Для меня это стало первым знаком того, что у графа большие неприятности. Если всё пойдёт так и дальше, то город и феодал неизбежно схлестнутся в драке за нечестно нажитое. Сколько бы я не пытался, я не мог заставить себя болеть за команду графа: все мои симпатии были отданы трудолюбивым бюргерам. Сам же я был заочно зачислен в силы графа, и это не могло радовать. Надо было сбежать в город ещё несколько дней назад.

Мы проехали густой лес, и я смог разглядеть твердыню Орла на холме. Классическая крепость скромных размеров с поместьем внизу. Большая часть хозяйственных нужд крепости удовлетворялась в поместье: там стояли кузницы, там жили и работали самые разные мастера. Замок был большой военной казармой, складом и резиденцией Орла. Должен признать, это позволило Орлам когда-то хорошо сэкономить, но сегодня такая скромная и изолированная твердыня оставляла графа не у дел. Он не мог властвовать над городом, и окрестные деревни не видели военной мощи графа. Его власть в поместье была абсолютной, и на этом она почти заканчивалась. Будь я на его месте, непременно расставил бы пикеты и башни повсюду.

Вблизи крепость смотрелась не такой игрушечной. Стены её были намного выше, чем у города, башни больше, и общее впечатление от замка Орла было весьма почтительное. Если у Орла ещё и хорошее войско из двух-трёх сотен рыцарей, то оспаривать его власть на равнине никто не решится. Ни для лучников, ни для пехоты в его владениях не подходил рельеф местности. Мы проехали сквозь арку врат, и я смог оценить толщину стен: метров десять, не меньше. Изнутри замок впечатлял ещё больше. Всюду кипела работа, и сотни людей трудились на благо своего сюзерена. Толстая башня донжона вблизи смотрелась очень величественно: не хуже какого-нибудь небоскрёба. Она была не такой здоровой, но понимание того, что всё это создано руками из камня и извести, делало её величественной.

Мы спешились, и меня провели внутрь. Я заблудился в этом нагромождении камня через пять шагов. Было темно, и проход освещали лишь факелы да редкие окна. Меня крепко стиснули за руку и потащили вперёд. В некоторых помещениях горели свечи, освещая залы и их убранство. В других никого не было, и властвовала тьма. На стенах висели гобелены, о них я узнавал на ощупь, ведя рукой вдоль стены. Мы поднимались по одним винтовым лестницам и спускались по другим, я совершенно запутался и смотрел только себе под ноги. Наконец, мы пришли. Короткий коридор упирался в массивную деревянную дверь, окованную железом. Четыре факела давали достаточно света, а два воина — безопасности.

Денкель постучался в дверь, и ему разрешили войти. Через минуту он вышел назад, схватил меня за руку и затащил в новую жизнь. После всех этих полутёмных залов и коридоров, я ожидал увидеть мрачное помещение. Моим опасениям не было суждено сбыться. Кабинет графа освещало солнце. Вся фигура этого массивного человека как бы светилась. Он улыбался мне, но я не видел искренности в этой улыбке. Глаза его смотрели пронзительно расчётливо, даже оценивающе.

Мы обменивались взглядами ещё минуту, или две. Я не мог заговорить первым. Всё во мне и вовне меня требовало молчания. Викор Орёл не считал нужным облекать свои мысли в звуки. Он рассматривал что-то и лицо его менялось. В какой-то момент мне почудился даже ужас, но он очень быстро взял эмоции под контроль. Скорее всего, мне показалось. Он прикусил губу, потом щёки его задвигались вправо и влево, увлекая за собой крупный прямой нос. Серые глаза перестали рыскать вокруг, и уставились в пол. Наконец, он отпустил Денкеля кивком и шагнул ко мне:

— Здравствуй, сын.

Несмотря на то, что Викор Орёл назвал себя моим отцом, я не торопился бросаться в объятия. Да и он не спешил подойти. Вместо этого я поклонился, и начал лепетать что-то противоположное роли нахлебника:

— Ваше Сиятельство, Вы верно обознались. Я — Замгри, дурень из Заболотной.

Граф поморщился, но только для виду:

— Нет, Замгри, с этого дня я твой отец.

Я решил играть в несознанку до конца:

— Ваше Сиятельство, мой отец умер когда я был ещё маленьким.

— Я усыновляю тебя, и теперь ты мой приёмный сын. Ты понял?

Ха, это становилось интересным. Викор Орёл не собирался признавать бастарда. У него были причины для сомнений: мы с ним не слишком похожи. Может быть, Ална ошиблась? Или тут что-то иное? Я не верю в простоту и доброту средневековых людей. Они были глупыми и необразованными, но не простыми, они были верующими и традиционалистами, но не добрыми. Власть силы и необходимость её поддерживать лишали их возможности лишний раз подумать, набраться знаний, не использовать клише религии и традиций. Феодализм был очень гармоничной системой варварства. И уж кем не мог быть граф Орёл, так это добреньким доверчивым простаком. Если бы он признал Замгри, то сделал бы это исходя из своих планов. Но он отказался, и это означало новые проблемы.

— Да, Ваше Сиятельство.

Он не возражал против такого обращения. И в этом нет ничего удивительного. Если законные кровные родственники требовали друг от друга подчинения и формального самоуничижения, то чего оставалось ждать мне? Граф чего-то хотел от Замгри. Это становилось очевидным. Но я не двенадцатилетний пацан, и если физически я не мог тягаться с десятником Денкелем, то в умственной борьбе он мне не ровня. Да и ты, граф.

— Каковы будут мои обязанности?

Зря я раньше ругал Ярослава Гашека. В условиях средневекового бесправия практически во всех странах появился комедийный персонаж: махо. Это театральная маска, амплуа плута. Не важно как его звали: Ходжой Насреддином, или адвокатом Пьером Патленом, Иваном-дураком, или Тилем Уленшпигелем. Возможность добиться хитростью того, чего нельзя было добиться никаким иным образом, объединяла этих выдуманных народных защитников. Бравый солдат Швейк — это такой же плут, только декорации сменились с варварского бесправия феодализма на правовое бесправие Первой Мировой. Можно быть семи пядей во лбу, но сталкиваясь с превосходящей силой, ум чувствует себя бесполезным. Спасает лишь хитрость, и хитрый ум — её самое результативное воплощение. Не нужно заблуждаться: хитрый ум — это не идеал ума, это идеал хитрости. В делах сложных, где нужно проделать большую работу, хитрость бесполезна. Но там, где жизнь висит на волоске из-за чуждой и неумолимой силы, только хитрость и сможет тебя спасти. Я весь превратился в слух, во взгляд, в хитрость. Твой ход, граф.

— Замгри, не слишком у тебя благозвучное имя для дворянина. Хоть ты и приёмный, я не хочу, чтобы на тебя косо смотрели. Твоё имя означает 'сын высокого', но теперь ты сам стал выше многих. Отныне тебя будут звать иначе — 'Инизамгор', значит 'отец высоких'. Ты довольно высок для своего возраста, хотя и тощий, как палка. Думаю, это имя принесёт тебе удачу.

Он юлит, но всё бестолку. Спасибо папе за новое имя, но я не куплюсь. Швейк был прав: быть дураком очень удобно.

— Каковы будут мои обязанности, Ваше Сиятельство?

Он на долю секунды поднял глаза вверх, призывая небесные силы в свидетели моего упрямства.

— Обживайся в замке, ешь-пей, привыкай к новой жизни. Потом ты будешь учиться, ну чему сможешь. Никто тебя неволить не станет. Не сможешь, так не сможешь.

Ручей слов кристально чистый. Значит, как только меня не смогут научить каким-то трюкам, сразу пустят в оборот. Интересно, куда? И у меня уже были подозрения.

— Потом с рыцарями будешь ездить на охоту, скакать на лошадях, ловить зверей и птиц, собирать цветы и ягоды. Ты же любишь ягоды?

— Не знаю, но мне очень понравилась синяя травянка.

А ещё я в жизни не ел ничего слаще морковки. Куда он клонит стало понятно. Болото. Подыграть? Пожалуй.

— На болотах очень красивые цветы растут.

Глотай, рыбка, не думай.

— Нет, сразу на болота вы не пойдёте. Сначала тренировки, потом с хорошими егерями будешь учиться, а я подберу тебе достойных товарищей. И если захочешь, то сходите на болота...

Спасибо, папа, но я постараюсь слинять отсюда пораньше. Встреча с шестиметровым чудовищем научила меня лучше понимать свои чувства. И вот, что говорили мои чувства: я не хочу напороться на восьмиметровое чудище. Сразу сбежать не получится. И не сразу. Раз уж граф предлагал мне учиться, то я должен выучиться всему, чему возможно. Нас разделяла пропасть, и в эту пропасть требовалось срочно накидать соломки: знаний и навыков, денег и связей. А теперь смертельный номер. Я прогибаюсь вперёд в очень низком поклоне и замираю так. Прелесть самоуничижения, как оружия, в том, что если всё делать правильно, то можно перегнуть палку чужого самомнения, унизившись ниже того уровня, на который рассчитывал собеседник. В нашем мире воспользоваться этим сложно: слишком легко убедить собеседника в том, что ты над ним издеваешься. Здесь проще: я — дурак и деревенщина. Теперь главное — это реакция графа.

Викор Орёл пару секунд думал о том, как ему поступить, но потом подошёл и помог мне разогнуться. Для этого Его Сиятельству пришлось взять меня за плечи. Первый тактильный контакт. И вот мы стоим, а он обнимает меня за плечи. Какой будет реакция двенадцатилетнего мальчика, оставшегося без опекунов, и несколько раз едва не лишившегося жизни? Правильно. Шаг вперёд, ещё, я обнимаю его, и чётко проговариваю, уткнувшись головой в грудь:

— Папочка...

Занавес. При расставании, взгляд Викора Орла был намного мягче. Я смог выдавить из себя слёзы, и покидал логово интригана вполне довольным. С этого момента граф был уверен в моей полной беззащитности, глупости, преданности. Оставалось проявить себя перед родственниками и слугами. Назад Денкель вёл меня намного медленнее, и я успел осмотреться. Внутренние помещения были меньше, чем мне показалось, просто путь к кабинету графа был очень извилистым. Пример средневековой доверчивости и добропорядочности. Феодалы знали, что их могут зарезать в любой миг, поэтому их владения были устроены так, чтобы зарезать их было максимально сложно.

Мне выделили комнату в господском крыле. Не слишком близко к прочим членам семьи, но и не слишком далеко. Самое место для бедного родственника. Дворцом бы я это помещение не назвал, но и швабры здесь прежде не хранили. Как и везде в замке, в комнате холодно. Думаю, что в жаркую погоду здесь душно, а в промозглую сыро. Поэтому то все здесь ходят в большом числе одёжек, спят одетыми, под толстыми одеялами, и в ноги кладут грелку. Средневековье — это сплошные бытовые неудобства. Например, бельё. Оно всё одного размера. Или обувь: ещё нет понятия правого и левого башмака, ты просто растаптываешь обувь под себя. Если большой прогресс мне не потянуть, то возможности для улучшения быта теперь появились. Сомнительный статус наделял меня огромными правами над челядью, и глупо было бы этим не пользоваться.

Мне помогал переодеться мальчик примерно моего возраста. Нужно сдружиться с ним, обязательно. Но при этом сохранить дистанцию. Так я думал в тот момент. Должен признать, что шестой день надолго врезался мне в память. Стоит только закрыть глаза, и я снова там. Решения того дня направляли меня довольно долго, и спустя длительное время, я ни о чём не жалею. Ошибки и заблуждения оказались для меня не менее ценными, чем все удачные догадки. Но я заболтался. После разговора с отцом, мне предстояло научиться вести себя со слугами. Это была не простая задача, скажу я вам.

Я совершенно не знал повадок знати. 'Семью' мне рано, или поздно представили бы, так что я мог и дальше играть дурачка, или же создать задел на будущее. Это было сложнее, открывало большие перспективы. Слуги никогда не будут искренни с хозяевами. У них совершенно иная жизнь, в которую нет пути знати. Я же мог стать своим для всех. Моё положение давало мне возможностей больше, чем власть любого из домочадцев графа. Я был простым деревенским парнем, с которым произошли некоторые странные вещи, а потом его сам граф Орёл усыновил. Идеальная сказка.

— Меня зовут Замгри, нет, граф назвал меня Инизамгором. Он сказал, что усыновляет меня. Признаться честно, я сбит с толку. Ещё вчера я был простым деревенским мальчишкой. А как тебя зовут?

Глаза ребёнка светились любопытством. В нескольких фразах я поместил хороший капкан для пытливого детского ума: он просто не мог остаться в стороне от такой новости.

— Я Херви, сударь. Если Вам что-то понадобится, только скажите, сударь.

Парень был опытен в делах общения со знатью, что мне и требовалось. Я рассказал укороченную и приукрашенную версию своих приключений. Детский восторг и желание посплетничать бурлили в ребёнке, и я не стал его задерживать, попросив только проводить меня на кухню. Нет, не было, и не будет больших сплетниц, чем кухарки и поварихи. Через кухню проходит множество людей, ещё больше слухов, и совсем много слов. Херви убежал делиться тайной со сверстниками, а я остался на кухне.

Я рассказал свою историю три, или четыре раза, постепенно уменьшая своё вмешательство в рассказ, обраставший новыми шокирующими подробностями. Отныне на болота я пошёл не за железом, не за сокровищами, и не для того, чтобы утопиться. Я хотел вернуть с того света свою мать. Среди Чёрной Топи я встретил юную грязнуху, которая полюбила меня и заманила к себе, обещая воскресить мою матушку. Хозяйка желала, чтобы я навсегда остался с ней, обещала все сокровища мира и свою любовь, но я вырвался из её колдовских пут, и вернулся к людям. Тоскующая грязнуха прокляла меня, и лишила памяти. Она всё ещё надеется, что я вернусь к ней, для чего и дала мне метку Хозяек. Колдовская страсть съедала меня, и я каждый день бегал на болото, пока не наткнулся на детей, собиравших синюю травянку. Скрежетателей в истории стало уже трое. Причём одному я отрубил голову, после чего твари набросились на своего павшего товарища, что и дало нам всем возможность убежать.

Признаюсь, что эта версия произошедшего была куда драматичнее и динамичнее. Я даже прикинул, какой силы должен был быть удар каменного топора, чтобы отрубить голову Скрежетателю. Я сидел и слушал разговоры, с большим удовольствием поглощая куски разных блюд и выучивая новые понятия. Кухарка Ылга готовила просто изумительно, а тараторила со скоростью пулемёта. Я напрягал весь свой слух, чтобы разбирать слова и фразы. Люди приходили и уходили: так всего за несколько часов я познакомился с большей частью слуг, и даже сходил за дневником, чтобы всех записать и никого не забыть. Дневник и ручка были признаны вещами Хозяек Топи, и не подлежали захвату жадным взглядом. Свою грамотность я объяснил простейшим образом: когда я о чём-то думал взяв эту волшебную ручку, слова сами превращались в непонятные закорючки на бумаге. Как многого лишилось человечество, когда перестало верить в мистические объяснения событий.

Своего я добился. Слуги одновременно воспринимали меня, как своего, с кем можно было что-то обсудить на равных, и нового господина, которого нужно слушаться. Конечно, если бы я поинтересовался деталями, могли всплыть разные сомнительные подробности, но для начала это было очень выгодное положение. Это пригодилось мне не раз, и не два впоследствии. Я слушал слуг, понимая, что крестьяне в сравнении с ними совершеннейшие молчуны, которые и двух слов связать не могут. Признаться, я заслушался и совсем потерял счёт времени. Если меня и искали, то не слишком усердно, но к ужину мне велели явиться при всём параде. Херви помог мне переодеться в подобающий костюм, и я направился в большой зал.

В тот день я так и не успел изучить замок, хотя меня дважды протащили через него. А вот на внутренние интерьеры насмотрелся: они были на редкость однообразными. Я не обману читателя, если назову замки казармами. Дух военного минимализма царил во всём. Никаких украшений, всё предельно простое. Основной предмет мебели — сундук, работающий и столом, и стулом, иногда и кроватью. Самая большая ценность — свечи. Они были только в господских помещениях. Описать замок довольно сложно, ведь в нём всё оказывалось не так, как я привык думать. И если раньше мне требовалось привыкнуть к совершенно дикому быту замка Орла, то теперь нужно вспоминать обычаи Земли. Пока ещё подробности припоминаются, стоит только начать рассказывать о тех днях.

В большой зал на ужин набилась целая толпа народу. Семья Орлов в полном составе, командиры войска, и старшие слуги сидели за большим столом на возвышении. Это был единственный нормальный стол в моём понимании. Остальные были разборными: столешница на козлах. Места за столами быстро занимали слуги рангом поменьше, рассаживаясь по лавкам. Пол был застелен чистой соломой, что обеспечивало хоть какую-то гигиену в зале, куда набилось человек пятьсот. Я сидел на стуле за главным столом и взирал на средневековое общество. Таким большим составом ужинали не всегда. Обычно в большой зал приглашали человек двести. Это столпотворение было вызвано изменениями в семье графа.

Когда разнесли еду и напитки, граф обратился к собравшимся:

— Как хозяин и защитник земель графства, я обязан заботиться о тех сирых и убогих, коих укусила судьба. Инизамгор за краткий срок лишился матери и наставника. Едва не погиб на болотах, а вчера спас из когтей Скрежетателя детей Заболотной. И если судьба наказала его, то я могу вознаградить. С этой минуты Инизамгор мой сын для всех и каждого.

Эта простенькая формула была юридически достаточной. Графу ответил одобрительный рёв воинов, стук ногами и кулаками. За нашим столом царила более сдержанная радость. Лицо моей новоприобретённой матушки Валотии на долю секунды перекосила любовь к новому родственнику, сменившись более приличествующей моменту благосклонной улыбкой: для неё произошедшее было сюрпризом, и я был готов поставить все свои богатства против крысиного хвостика, что ночью Викору Орлу предстоит долго объясняться с супругой. Валотия подняла в мою честь кубок. Признание, если не сложившегося положения, то определённых заслуг.

Старший сын одобрительно улыбнулся. Отец рассказал шестнадцатилетнему Лагруму о своих планах, и он нисколько не был удивлён. Рослый и крепкий — настоящий образчик рыцаря, он уже сейчас подменял своего отца во множестве дел. Умный парень, не склонный к интригам: образцовый старший сын. Как и его сестра Амаис, он был ребёнком от первого брака графа. Его мать умерла, рожая третье дитя. Повитуху повесили за убийство жены и дочери графа, но чем это могло утешить годовалого Лагрума и двухлетнюю Амаис? Недостаток любви навсегда пропитал этих детей. Валотия была добра к детям, но особо их не любила. Лагрум искал одобрения отца, проводя всё свободное время на тренировках воинского искусства, Амаис же превратилась в холодную и расчётливую принцессу.

Про неё стоит рассказать подробнее. Впервые увидав Амаис за столом, я на пару мгновений сбился с мыслей. Она была чудо, как хороша. Не удивительно, что эта сладкоголосая фея с золотыми волосами очаровывала молодых и стариков. Необъяснимым было другое: она была так умна и колка, что бежали от неё столь же быстро, как до этого стремились к ней. Думаю, что главной причиной её вредности был возраст: трижды её помолвка отменялась из-за того, что Орёл не смог собрать приданое. Её взяли бы и с одним сундуком, но Орёл был графом, и статус требовал соблюдения приличий. Денег на них не было. Орёл состоял личным вассалом короля, но это не делало его богаче. Наоборот, из-за постоянных конфликтов с герцогом, он нёс непомерно большие траты. Амаис услышала отца, лицо её побелело, она почти заплакала, наклонившись вниз, потом рассердилась, снова посмотрела на меня и озорно улыбнулась. Я понял, что ничего хорошего такая радость мне не обещает.

Младшие Орлы таращились на меня согласно возрасту. Шестилетний Хитор был в восторге. Десятилетний Даклун переглядывался со старшим братом, переходя от удивления к подозрительности. Векер был сверстником Замгри, и смотрел на него с явным неодобрением, с каким-то презрением. За нашим столом было не так много людей, и я успел посмотреть реакцию всех. Она была разная. Старшая служанка Одра пыталась соответствовать своей хозяйке, а главный конюх Маати погрузился в размышления. Он в уме пытался представить себе перестановки в своём хозяйстве из-за нового лица. Чем-то таким же был занят и казначей, воспринимая меня, как ещё одну строку расходов.

Командир правой руки Кыстор, наоборот, понимал зачем я понадобился графу, и надеялся на рост доходов. Личный слуга Викора Орла давно разобрался в хитросплетениях его характера, и умел предсказывать желания и мысли хозяина, что для слуги — великое подспорье. Хранитель замка Эфиш был рад увеличению военной силы, но с сомнением относился к моим способностям. В замке он отвечал за обучение детей всем полезным наукам, и боялся, что граф не просто так помянул убогих. Командир гарнизона Денкель тихонько попивал, стараясь не вникать в интриги. Его удивила история со Скрежетателем, но он не знал насколько она правдива. Дворецкий Клоти, которого я про себя назвал завхозом, уже всё знал, и просто улыбался.

За столом было ещё несколько человек, но я их тогда не запомнил. Они сидели тихо, и мало общались. Только герольд Слинти привлекал внимание своим громоподобным хохотом. Все ели и пили, обсуждали дела и планы. Кухня была относительно простой. Мясо, овощи. Мясо с овощами, и овощи с мясом. Два больших пирога. Густой соус, или суп. Каша из неизвестного злака. Затвердевший бледно серый кисель, нарезанный кусками. Хлеб и разбавленное вино. На десерт сыры, мёд, засахаренные фрукты. На пирах могли подать и что-то более изысканное, но у нас был ужин в узком семейном кругу. Признаюсь, что керамическая печь в деревне натолкнула меня на мысль о том, что с кулинарией здесь не так грустно, как было в тёмные века на Земле. Я был прав, но только отчасти. Развитая кулинария ещё не имела своего клиента, а без него не могла развиваться. Этот провал таил огромные возможности для меня.

С виду всё просто: люди кушают вместе. Нет. Совместная трапеза — это основа любой общности. Счастливые и несчастливые события мы отмечаем вместе. Делим между собой радость и горе. Граф Орёл придерживался старых традиций, устраивая подобные банкеты довольно регулярно. Ценой личных неудобств и некоторого увеличения расходов, он демонстрировал единение с войском и слугами. Личную преданность этих людей графу трудно представить. Так работает экономика дарения. Одаривая человека, даритель получает негласный кредит. Это не только основа коррупции, но и древняя суть единства. Воинского братства, корпоративной этики, семейных традиций. В этом случае послание предельно просто: все блага от феодала — вот его суть.

Средневековье — это период жёсткой иерархии в обществе. Человек прикован к своему происхождению, месту, хозяину. Извернуться и залезть куда повыше практически невозможно. Единение с хозяином стирает эти рамки. Именно по этой причине все так любят корпоративы, особенно большие начальники. Совместное застолье с выпивкой рождает мнимое чувство общности. Умом человек понимает, что между ним и начальником — пропасть, но пьяная обезьяна внутри пытается убедить в обратном. Древние римляне устраивали в конце года праздники 'сатурналии', когда хозяева прислуживали рабам за столом. Пять дней в году можно было и потерпеть.

Я был сыт в тот момент, когда садился за стол, и это обжорство грозило разорвать мою тушку. После ужина, обмена любезностями и словами искренней преданности, я был свободен. Половину разговоров за столом я не понимал, зато вторая позволила мне составить некоторое впечатление о людях замка. Всё это хорошо было бы записать, но мне требовалось растрясти брюшко. Я вышел на свежий воздух. Шёл мелкий дождик, из-за клочков туч проглядывала луна. У неё красивое имя — Нара, и она раза в полтора больше нашей.

Я погулял с четверть часа, и пошёл к себе. Ужин Орла позволил понять, что граф хорошо держит бразды власти. Искать себе помощников для организации бегства было практически бесполезно. Обмануть их можно, но если они что-то заподозрят, то сдадут меня мгновенно. Люди графа останутся ему верны в любой ситуации. Если и есть здесь паршивые овцы, то они достаточно умны, и платят им недруги графа. Голодранцу вроде меня остаётся только его собственная голова, друзья-приятели, да всё, что можно получить от графа. Любой местный ребёнок после такого обходительного обращения превратился бы в верного слугу графа, но я не был ни ребёнком, ни местным.

Нужно было ещё многое сделать, обдумать, постараться изменить, но я устал. Гулять по замку не хотелось. Я взял свой дневник и стал записывать события шестого дня. В спокойной обстановке уединения я смог набросать примерный план. Из всего, что я слышал прежде был один вывод: только город Хегль мог укрыть меня. Мне предстояло стать кем-то нужным для города, одновременно, не всполошив никого в замке. Задача не из простых. Все мои возможные контакты с городом отсекались старшими слугами. Первым делом понадобится возможность выбраться из замка. Не для бегства, для того, чтобы поболтать с купцами. Когда научусь писать, можно будет отправить сообщение кому-то из недружественной графу верхушки города. Сначала надо заинтересовать, потом завести совместные денежные дела, и только после этого можно просить об убежище. Иначе я сменяю один ошейник на другой. С такими мыслями я лёг спать. Снилось мне что-то хорошее, кажется, свобода.

За несколькими стенами из камня.

— Викор, ты не думаешь, что слишком рискуешь? Гнев герцога будет безудержным. Вы и так с ним на ножах, а теперь он сможет настроить против тебя и Его Величество.

Граф обнял жену, и ответил:

— Валотия, не будь такой пугливой. И король, и герцог могут не узнать о мальчике до первой экспедиции. Если егеря вместе с Замгри найдут что-то ценное, то мы сразу сможем выплатить отступные. Я послал Денкеля сразу же, как получил известия. А он успел объяснить всё старосте. Из замка наша маленькая тайна не выскользнет, я верю своим людям.

— Но зачем так рисковать?

— Смотри сама: хорошо обученные егеря ходят на болото три, или четыре раза. После не возвращаются. Если они найдут хоть что-то один раз, то окупят всю подготовку. Дважды — принесут большой доход. Те, на ком метка Хозяйки, ходят туда десятки раз, и гораздо глубже в Топь. Они словно чувствуют, когда болото их ждёт. За пару лет Замгри принесёт нам такой же доход, какой должны бы платить смутьяны из Хегля. С такими деньгами я без малейшего труда подкуплю чернь города и верну его себе.

Валотия прижалась к мужу:

— А он не помрёт на болотах? Слишком хлипкий, взгляд дурной, не знает, как себя вести надо.

— Помрёт, значит такова Их воля. Выживет — будет у нас и Хегль, и торговля с половиной королевства. Его Величество не любит болота, но весьма благожелателен к подношениям.

Об этом разговоре я узнал много позже от личных слуг графа и графини. Согласно традиции, они ночевали в спальне своих господ, правда без удобств.

День седьмой — День двадцать первый.

С утра я понял — пора подводить итоги недели. Я был жив, здоров и в относительной безопасности, что не могло не радовать. Вместе с тем, я оказался в самом центре средневекового бардака, ошибочно принимаемого за порядок. Пока мне просто везло. Повезло не убиться, не сдохнуть на болоте, не умереть от местной чумки, не стать кормом для монстра. А вчера мне выпал джекпот — преодолев бездну социальной пропасти, я приземлился в мягкое тёплое место родственника графа. Местные и мечтать о таком не смели, а я всё ныл. Правда местные и живут мало. Может эти мысли пришли мне не на седьмой день, но я помню их хорошо. Отношение к жизни пришлось менять.

Мой скептицизм нельзя считать плохой чертой характера: я жив и пишу эти строки только потому, что не стал вживаться в роль средневекового человека. Я всегда помнил о долгом пути человечества, и путь этот был преодолён не благодаря приспособлению к окружающей среде, вовсе нет. Мы всегда подстраивали среду под себя. Огонь души полезен, когда ведёт вперёд. Теперь мне нужен был чёткий план, позитивный настрой, и выверенный путь прочь от излишнего риска. Грузовик с дополнительными жизнями перевернулся на другой улице, и мою единственную, мне нужно защищать изо всех сил. Очень скоро меня буквально ткнули мордой во все мои недостатки.

С раннего утра под присмотром графа Денкель проверял мои навыки. Я поднимал тяжести, бегал, прыгал. Лицо графа постепенно становилось всё более хмурым. Денкель озвучил его опасения:

— Больно тощий. Три месяца откармливать надо.

Признаюсь, я специально делал всё хуже, чем мог, но притворялся не слишком сильно: сказывались последствия вчерашней конной прогулки. Понять меня не сложно: граф не рискнул бы послать на болото добытчика, которого может пристукнуть поварёнок, а я не стремился снова встретиться с чудовищами. Оставив в стороне мою немощь, воители решили проверить мои навыки с оружием. Тут мне даже притворяться не пришлось. Под хохот братцев Векера и Даклуна я опозорился с мечом и с копьём. Как со щитом, так и без. Из лука я стрелял ещё хуже, чем фехтовал. Кто-то предложил даже попробовать дать мне дубину, но подзатыльник быстро прекратил эти разговоры.

Денкель повторил:

— Больно тощий. И не умеет ничего. Три месяца — не меньше.

В этот момент я ощутил себя победителем. Задача минимум была достигнута, и я спокойно пережил избиение деревянным мечом, оформленное, как поединок с Векером. Он не особенно старался, больше выделывался, а я защищал только голову. Я хорошо понимал, что мне не тягаться с опытным пользователем меча, даже игрушечного, поэтому собирался не подпускать любителей махать острыми железяками близко. Здесь не знали ни арбалетов, ни двуручного оружия пехоты. Да и с доспехами беда.

После избиения меня направили на первую тренировку. Описывать этот долгий и изнурительный процесс не стоит. Просто запомните: трёхразовые тренировки — залог здорового сна и дикого голода. Опыта у приставленного ко мне сержанта было не занимать, гонял он меня жёстко, но аккуратно. Литеви был воякой лет с десяти, и к тридцати успел прожить в войске целую жизнь. Он был наёмником, городским стражником и телохранителем, а сейчас стал сержантом-наставником в войске графа. Прибыл он недавно, и не успел прикипеть ни к месту, ни к людям. Этим он запомнился мне особо. Солдаты боялись его, как огня, считая злыднем. Я же помню его добрым малым, отлично игравшим злобного сержанта для своих подчинённых, и навсегда останусь благодарен ему за военную науку.

После завтрака я не смог бы сбежать от хранителя замка при всём желании. Эфиш производил сложное впечатление. С одной стороны, он был умнейшим человеком из всех безземельных рыцарей, каких я видел. С другой стороны, такого пьяницу и головореза нужно ещё поискать. Эфиш был предан не Орлу, а замку Орла. Иногда казалось, что он играет в какую-то игру, где все фигурки в замке должны быть на местах. По пьяни он становился чрезмерно обидчив и драчлив, а в бою стоил десятка. Он так часто объяснял разным людям тонкости военного искусства и благородного фехтования, что и сам понял. Характер его подошёл бы какому-нибудь учёному, но не рыцарю: скрупулёзный наблюдатель и талантливый педагог-самоучка. Пока трезвый.

Буквально в пять минут разговора он выяснил, что я не такой дурень, каким кажусь. Простыми вопросами он умудрился обнаружить во мне глубокие знания не по чину. Я ещё раз поблагодарил легенду о добрых Хозяйках Топи. Поверил ли он? Я не знаю. Но с этого момента мы устроили эдакий интеллектуальный бартер. Он рассказывал что-то мне, а я ему. Он ничего никогда не записывал, и было не похоже, что он стремится передать эти знания кому-то. Для него они являлись ценностью сами по себе, Эфиш хранил их так же, как стрелы и щиты, лес и зерно, соль и графскую казну. Он понимал бесполезность большей части этих знаний для себя, но поражался мощи цивилизации, стоявшей за ними.

От него я узнал, что у Мальвикии наступил период упадка, а её соседи с плохо скрываемым аппетитом смотрели на многие земли вдоль границ. Экономика страдала от серии кризисов, природы которых никто не понимал. Бардак дополнялся казнокрадством, дрязгами с союзниками из даклитских племён, и болотом. Близость Чёрной Топи оказалась не локальной проблемой. За всю историю королевства трижды правители забывали о необходимости следить за болотом. Дважды оттуда приходила чума, а один раз армия чудовищ, заставившая объединиться все королевства вокруг.

Но винить во всех бедах болото было нельзя. Эфиш рассказал, что из болота добывались ценнейшие предметы, вещества с необычайными свойствами, уникальные животные и растения. Пять раз короли пытались поставить мощь болота под свою руку. Не вышло, но Эфиш отказывался верить в невозможность такого результата. Он сам бывал на Чёрном болоте, сравнивал его с обычными топями, и пришёл к выводу, что люди ошибаются. Хранитель замка считал, что болото имеет искусственное происхождение, и не верил в сказки о Хозяйках Топи.

Владения графа Орла узкой полосой отделяли Чёрную Топь от остального королевства. Дедушка Викора Орла добился того, что стал личным вассалом короля. С тех пор у Орлов плохие отношения с Вепрями. Герцог Вепрь правил самым большим герцогством в королевстве, и независимое графство сильно било его по престижу, не считая кармана. Остальное королевство отрезалось от этих земель бурной Арной. Арна и Станка текли из болота, принося городам Хегль и Арнакталь большие доходы и беды. В самом начале правления Викора Орла город Хегль отпал от графства, получив статус вольного города. Его Величество чихать хотел на проблемы болотного края, беспокоясь о разорении торговли и военной угрозе со стороны скомптонов.

Я упросил его научить меня читать и писать на каалди. Он согласился, потребовав взамен научить его чему-нибудь полезному из математики. Это было не сложно, ведь саму идею современного алгебраического уравнения человечество придумало достаточно недавно. Так начался наш обмен знаниями. Я узнавал о мире, экономике Мальвикии, фехтовании и этикете, охоте и общественном устройстве. Хранитель замка радовался квадратным корням и степенным записям, формулам сокращённого умножения и тригонометрии. Если он и подозревал меня, то всегда держал эти мысли за семью замками.

Мои занятия прерывались тренировками и приёмами пищи, выматывавшими меня без остатка. Первые две недели было очень тяжело, сил хватало только на крошечные записи. Я продумывал свой план, но не решался записать его. Постепенно он вызрел в довольно запутанную последовательность действий.

Начало ему положила трезвая оценка моих возможностей: на моих плечах покачивалось состояние. Я знал множество бесполезных вещей, например, иностранные языки, или устройство электродвигателя. Но вместе с тем, среди разной ерунды находились и сокровища. Законы Менделя, идея водяной мельницы, или доменной печи, знания по химии и экономике — всё это можно было превратить в звонкую монету в городе Хегль. Начинать стоило с малого. Я решил составить список всего, что можно было изменить в замке Орла, намечая пути решения проблем. Вместе с тем, строил планы побега на экстренный случай. Пока эти планы не внушали мне большого доверия, но у меня было ещё время. Я успел примелькаться в замке и пообщаться со всеми его обитателями. Первые две недели не запомнились мне скорее от усталости, а не от того, что запоминать было нечего. Пора было устанавливать полезные знакомства. Устный язык к тому моменту я освоил достаточно хорошо. Будь у меня в запасе ещё два-три месяца... События никогда не спрашивали меня, готов ли я к ним.

Примерно в эти дни, Арнакталь.

Хифус Вепрь слушал своего советника. Из города Хегль писали о слухах из деревни на границе с болотом. Какой-то деревенский житель пропал на болоте, после чего вернулся в деревню с меткой Хозяек. Ещё более нелепый слух приписывал ему победу в схватке с тремя Скрежетателями. Всё это, скорее всего, было чепухой и глупостями, но всё, что касалось болота, всегда значилось на особом учёте.

Хифус с трудом поднялся из постели. Подагра мучила его уже больше года, и этот богатейший человек всё чаще замечал за собой, что отдал бы все свои богатства за избавление от напасти. Вепрь привык считать любую крупицу золота и каплю власти. Раньше это имело смысл, но его дети умерли два года назад вместе с женой: наследник, две дочери, младший сын. Сам он переболел и выжил лишь для того, чтобы всей грудью вдохнуть запах одиночества. Хифус стал сварливым без меры, много пил и пытался заесть горе. А ещё он стал очень обидчив и мстителен. После его смерти герцогство отойдёт королю, и достанется одному из принцев. Он хотел передать дела в лучшем виде.

— Надо проверить, Арти. Иногда слухи оказываются правдивее вымысла. Иногда вымысел несёт каплю тайны.

Советник приказал, и люди герцога начали тщательную проверку слуха. Десятки человек были опрошены, подкуплены и переправлены к герцогу.

В те же сроки, Хегль.

Бургомистр города Хегль с грустью перелистывал бухгалтерские отчёты. Доходы города упали, и вернуть их могло только чудо. Бургомистр Телти со злостью захлопнул книги, и решил напиться. Он спустился в кабак при винном погребе ратуши. Дома ждала семья, но Телти не мог показаться им на глаза в таком виде. Ему нужно было скрыть бледность и растерянность за пьяной краской и буйностью. Вино для этого подходило хуже, чем пиво.

Телти заказал порцию жареной колбасы, хлеба, да кувшин пива. Пока бургомистр накачивался, он слушал горожан. Большая часть из них проклинала свою несчастную жизнь и городской совет, некоторые веселились, а самые трезвые травили байки. Бургомистр подсел к относительно дружелюбной компании. Люди за столом переглянулись, но возражать не стали. Телти страдал от проблем города, а не наживался на них. Это все знали.

Первая история касалась дочери мельника из деревни Каменный столб. Её Телти уже слышал и не верил в то, что почтенная мельничиха ведьма. Он и в ведьм то не верил, сталкиваясь с магами на каждой неделе. Для занятий магией женщины были слишком глупы и сварливы. Демоны такого не любят.

Вторая байка была интереснее. Рассказывали о том, что Его Величество на охоте встретил гигантского оленя. Собравшиеся спорили: мог ли гигантский олень водиться в лесах южной излучины. Большая часть спорщиков утверждала, что там гигантов не ловили уже лет двести, и всё было подстроено. Какой-то дворянчик поймал оленя, тайно провёз его на королевскую охоту и подставил под удар королевского копья.

Третью он не дослушал. Болтали о том, что граф нашёл мальчика, выжившего на болотах. Телти расплатился и убежал к себе. Он быстро набросал приказ своему шпиону в замке Орла. Если всё подтвердится, то у города есть шанс на сытую жизнь! Всего несколько успешных экспедиций в топь, и Хегль снова станет местом радости посреди болотного края. Под это дело он сам денег даст, и из совета выбьет. Только бы это оказалось правдой!

День двадцать второй.

Утро началось с драки. Векер пытался огреть меня деревянным мечом, но у него ничего не получалось. В силе я ему уже не уступал: моё новое тело превращало белки в мышцы какими-то бешеными темпами. Что же до навыков, то с фехтованием всё достаточно сложно: уроки Эфиша не проходили даром, но мне недоставало практики, да и за зрелищностью я не гнался. С одной стороны есть множество разнообразных приёмов, очень красивых на турнирах и в поединках, а с другой существует проверенная тысячелетиями формула 'удар-защита'. Применяя простейшие приёмы чётко, с хорошей силой и верным ритмом, можно истощить своего противника и воспользоваться его усталостью. Финты и приёмы хороши только в исполнении полного сил и опытного рубаки. От моих ударов и жёстких блоков у Векера тряслись руки, и без моей помощи у него не было шансов. Кроме того, я должен был проиграть любой ценой, и так думали мы оба.

Удар, Векер блокирует, теперь он рубит, я отхожу, мы пытаемся вырваться из чужого ритма. Снова подход и удар, ложный выпад, останавливаю замах, перевожу его в блок. Я несколько сбавил темп, потом заметил начало очередного приёма, и допустил намеренную ошибку. Левая рука получила свою порцию тупой древесины, я начал пропускать удары, и Векер успешно зарубил меня насмерть. Аплодисменты. Со стороны это должно было смотреться, как последовательность из недостаточной силы, выучки и опыта. Только сержант Литеви цыкнул и зло на меня посмотрел. Догадался? Денкель похлопал по плечу:

— Ещё месяц тренировок, и ты научишься неплохо махать деревяшкой.

Он не знал, что Литеви в принципе не признавал тренировочных мечей, полагаясь на свою реакцию, и требуя от меня того же.

Векер вёл себя столь же нагло, как и всегда:

— Деревенщина, знай своё место.

— Моё место подле ног графа.

И понимай, как знаешь. Мы с ним уже пару раз общались, после каждой беседы меня снедало желание выбить из него дурь. Иногда я стал замечать за собой совершенно детские реакции, скорее свойственные подростку, чем такой фальшивке, как я. Только человек, переживающий половое созревание по второму кругу, может оценить как тяжко мне становилось в присутствии Амаис. Она была прекрасна и умна, но её характеру позавидовал бы любой кактус. В первую неделю она просто выбирала меня мишенью своих острот. Во вторую что-то изменилось, и она стала чередовать остроты с довольно милой болтовнёй.

После завтрака, вкушаемого в одиночестве, я любил прогуляться по крепостной стене. Замок Орла выглядел неровным шестиугольником стен с башнями разной высоты и диаметра. Снаружи замок окружал глубокий ров. Вместо подъемного моста был узенький каменный мостик и караулка на другой стороне. В случае угрозы, мост успели бы разрушить: прямо над ним на стене был припасён огромный валун. Промахнуться не имелось никакой возможности, что делало штурм врат заданием для самоубийц. Разрушенный мост в считанные минуты можно было заменить временным деревянным, что хранился в замке вместе с разборными конструкциями для защиты стен. Изнутри замок был застроен и заставлен почти полностью. Деревянные сооружения разного назначения жались к каменным стенам внутреннего и внешнего дворов, оставляя пустыми совсем крошечные пятачки. В случае необходимости все внутренние строения предполагалось порубить на дрова, или взять с собой в поход. Внутренняя стена разделяла замок на две части, и лишала противника малейших шансов взять замок Орла одним штурмом без длительной осады. Последней линией обороны возвышалось центральное здание с огромной прямоугольной башней, в нём же хранились основные запасы. Замок Орла был хорошо подготовлен и для отражения штурма, и для выдерживания длительной осады. Я рассматривал замок с совершенно непредусмотренной его создателями стороны: думал, как из него сбежать и не переполошить весь гарнизон. Мои размышления прервала Амаис:

— Матушка велела позвать тебя, Инизамгор.

Хозяйка замка — это не девица с вечным вышиванием. В отсутствие мужа она вела все дела. Ещё вчера граф со старшим сыном уехал на охоту, и до его возвращения Валотия имела право казнить и миловать. С ней отношения не заладились, она пыталась изображать искреннюю приязнь, но не слишком усердно. Если младшие Орлы были ещё балбесами, подстёгиваемыми товарищами и самолюбием, то Валотия просто не желала растрачивать тепло на такое временное семейное недоразумение, как я.

Мы с Амаис болтали, и я удивлялся её любопытству. Ей явно некуда было девать энергию. Половина её сверстниц уже нянчила детей, а вторая готовилась стать матерями, но не Амаис. Её голова была занята наставлениями Эфиша, чтением, ведением хозяйства и массой других вещей, которые не должны были интересовать ни женщину, ни девушку её возраста. Признаюсь, я думал, что если найдётся на свете мужчина, способный вытерпеть уколы этой розы, то в награду он получит не только прекрасный бутон, но и золото души, скрытое в её корнях. И пока мы не дошли до комнаты Валотии, все шипы были предназначены мне.

— Инизамгор, иногда я думаю, что ты притворяешься. Ты научился читать за несколько дней, машешь мечом не хуже настоящего солдата, Эфиш постоянно пропадает с тобой и мало пьёт. Но ты не знаешь самых элементарных вещей, ты с луны свалился?

— Я ходил на Болото и потерял память.

— Знаю, но не верю. Из болот часто безумные выходят, ты не такой. Тебе прибавили ума. Если бы я верила в Хозяек, то решила бы, что ты сам один из них.

От нервного тика у меня задёргался глаз.

— Ты думай, что говоришь. Ещё ляпнешь такое при мелких.

— Векер и Даклун — два балбеса, а Хитор ещё слишком маленький. Они даже если услышат, не поймут о чём мы говорили. Считают, что я с придурью.

Амаис надулась и некоторое время шла молча.

— Будь осторожнее с Валотией. Она умнее отца, хоть и моложе, вертит им, как хочет.

— Спасибо за заботу, Амаис, но не думаю, что матушка может что-то изменить в моей жизни. Всё в руках отца.

На этой ноте меня передали с рук на руки. Валотия Орёл была занята чисто женским делом: вышивала. Приходно-расходные книги стыдливо выглядывали из-под наброшенной ткани, но я делал вид, что ничего не замечал. Матушка редко баловала меня своим вниманием, и мне следовало быть с ней очень аккуратным. Она велела слугам выйти за дверь.

— Денкель сказал, что ты делаешь успехи, Инизамгор. Это хорошо. Эфиш тоже доволен тобой.

Она дала знак подойти ближе.

— Когда ты начнёшь заниматься с главным егерем?

— Как только отец с братом вернутся с охоты.

— Очень хорошо, Инизамгор. Скажи, тебя никто не обижает?

Она искренне беспокоилась за меня.

— Нет, все добры и вежливы ко мне.

— Ты согласен помочь своему новому дому, своим родным?

— Да, конечно.

— Хорошо. Ты ведь понимаешь, что отец часто бывает занят, и если тебе что-то понадобится, приходи ко мне.

Валотия отложила вышивание и достала какую-то книгу.

— Сейчас ты начнёшь учиться у главного егеря. Отец хочет, чтобы ты сходил в Чёрную Топь. Я думаю, что тебе ещё рано так рисковать, но он не слушает. В этой книге ты найдёшь много полезного.

Она отдала книгу мне, после чего поцеловала в лоб.

— Ничего не бойся, продолжай усердно учиться, и всё будет хорошо.

— Спасибо, матушка.

Валотия проводила меня до двери, я вышел, продолжая сжимать в руках этот гадкий том. Настроение было испорчено. Стало понятно, что трёх месяцев мне не дадут, и всю подготовку надо ускорить. На кухне Ылга продолжала сыпать весёлыми историями, одарила меня парой лепёшек, и рассказала свежие сплетни. Слуги воспринимали меня, как равного, и я узнавал многое из того, о чём не подозревали Орлы. Например, я точно знал, что в замке есть лазутчик бургомистра. Слуги гадали: кто это может быть? После недолгих размышлений, я принял участие в этой охоте. В своё время я играл в одну игру, где люди должны были ловко врать и убеждать других в своей честности. Я слегка изменил правила и научил играть в неё своего приятеля Херви. Мальчик научил других, те рассказали взрослым, и вот уже третий день весь замок резался в 'Поджигателя'.

Сегодня в зале сыграют победители отборочных этапов. Странным образом, в финал попали все подозреваемые. Я подогрел интерес, выставив в качестве главного приза несколько ярких флаеров. Шпион просто не сможет упустить такую возможность заполучить 'вещь из Болота'. Приготовления были завершены, и я принялся сочинять письмо для бургомистра. Мне требовалось убедить его, что моя голова ценнее любых артефактов, но при этом не слишком подставиться. Я писал левой рукой, не упоминал ничего о себе, замке и Орле, только предлагал новый выгодный бизнес. Одновременно, я перебирал в уме возможности. Было бы хорошо построить плотину, но долго. Итоговое письмо рассказывало историю о силе воды, способной произвести настоящую революцию в кузнечном ремесле. Мелкими намёками автор давал понять, что у него ещё много интересных знаний, и если бургомистр пожелает договориться, то все эти тайны станут достоянием города Хегль.

Я успел к началу игры. Главный конюх Маати раздавал выкрашенные в чёрный деревянные таблички с ролями. Сержант Литеви взглянул на свою табличку хмыкнул, и приготовился врать. Врал он совершенно бесподобно, как умеют только прирождённые военные. Байки и острые словечки сыпались из него, как из плохо завязанного мешка с жизненным опытом. Дворецкий Клоти взглянул на свою табличку. Понять смысл выражения его лица было совершенно невозможно, если он не начинал гримасничать, придавая ему то одну, то другую эмоцию. Он неплохо изображал и мелкие детали, вроде постукивания по столу, или чесания носа и ушей. Герольд Слинти и старшая служанка Одра казались людьми простыми и искренними, но умение личных слуг хранить господские тайны развивало в них многие задатки. Конюх взял нижнюю табличку и уселся за стол к остальным. Хозяйство Маати вынуждало его регулярно врать, но не корысти для, а радея о деле. Лошадей Маати любил больше, чем людей, потому регулярно отстаивал права четвероногих в ущерб двуногим. Били его редко, а это своеобразное достижение.

— Посмотрите на эту рожу, клянусь, прошлой ночью, я увидел его из окна. Он — поджигатель! — обвинял Литеви конюха.

— Врёте вы всё, как честный бюргер, я спал. А вот вы вечером лыка не вязали, — отбрёхивался Маати.

— Обоих бы вздёрнул, — пробормотал Слинти.

Клоти молчал, поглядывая на Одру.

Играли азартно и весело. В итоге 'поджигатель' всё же спалил весь город. Победителем вышел конюх, он заграбастал красивые бумажки и ушёл. Проигравшие получили от Ылги утешительные призы и разошлись вместе со зрителями. Я не торопясь доел очередной перекус и дождался Херви, тот кивнул и вышел. Уже не скрываясь, я достал из-под рубахи письмо и протянул его Ылге.

— Передай бургомистру.

Шпионка хорошо держала удар. Она улыбнулась и сказала:

— А ты не дурак. Он тоже тобой интересовался. Письмо передам только дня через два.

Оставшийся вечер я листал труд озаглавленный просто и без претензий: 'О Болоте'. Если всё выйдет, как надо, то я успею исчезнуть из замка через месяц, или чуть раньше. Ылгу я начал подозревать едва ли не сразу. Такая сплетница, как она, обязательно будет в курсе всех дел в замке. Подкупить её дешевле, чем любого из старших слуг, а знает она больше. Сплошная экономия. Засыпал я вполне довольный жизнью. Последней мыслью была такая: 'Только бы не начали сниться эротические сны с Амаис.'

День двадцать третий.

Вместо Амаис мне снилась кавалерийская атака. Чудовищно огромные кони несли вооружённых всадников вперёд. Тысяча кавалеристов летела на несколько сотен пехотинцев, вооружённых копьями. Рыцари и лошади нападавших закованы в кольчужную броню, под ней многослойная ткань для смягчения ударов и увеличения защиты. Всадники вооружены копьями и дротиками, щитами и мечами, за спиной луки, но главная сила рыцаря — это конь весом до тонны. Стоит этому зверю врезаться в строй, и он опрокинет десять рядов пехотинцев. Главная задача такого кавалериста в бою — направлять это безумное животное и защищать от врагов, остальное эта боевая машина сделает сама.

Сразить коня в броне сложно, добить рыцаря — ещё сложнее. Рыцарская кольчуга превосходно держит удар любого оружия, а её хозяин в пару взмахов меча лишает жизни пехотинца. Мне снилось, что я стою в рядах пехоты, и на нас налетает кавалерия Орла. Во сне многое можно изменить одним желанием. Теперь на месте тощего жгута франкской фаланги возник плотный квадрат швейцарской баталии. Лес пик пронзает небо, по команде мы упираем их в землю, следующий ряд готовится колоть, за ними алебардисты, снова пикинёры, ряды, ряды, ряды. Отстрелявшись, в строй бегут наши арбалетчики. Вот-вот кавалерия нанесёт удар, баталия гильдии горшечников рычит в едином порыве. Задние ряды напирают на нас, чтобы сдержать удар. Справа и слева наши маневры повторяют баталии скобельщиков и каменщиков. Я проснулся в холодном поту за мгновение до удара.

Двадцать третий день встретил меня утренним сумраком и дождём. Холод задувал в щели и проникал в сны. Я размялся и мир потерял прежнюю угрюмость. Сегодня мне было не сложно фехтовать, бегать и поднимать тяжести. Радость от того, что скоро я сменю эти казематы на уютный домик в Хегле переполняла меня. В уме я прокручивал разные варианты переговоров с бургомистром, совместные коммерческие предприятия, мечтал о тихой и спокойной жизни под крылом здравомыслящей власти. Как всегда, этим надеждам не суждено было сбыться.

После завтрака я почитал Валотии вслух, поцапался с мелкими орлятами и пошёл в замковую кузню. Какой попаданец не пытается реализовать земные технологии в чуждых условиях? Умный. В деревне я мог только смотреть на инструменты, тут же я видел их за работой, сравнивая результаты труда профессионала с собственными желаниями. Замковый кузнец занимался только ремонтом, ведь всю основную работу выполняли в поместье, но и этого мне хватало для выводов.

Основной рыцарской бронёй в королевстве Мальвикия продолжала оставаться кольчуга. Хорошая кольчуга давала владельцу надёжную защиту и не стесняла движения, но у неё оставался один небольшой недостаток — она была достаточно тяжёлой. Пластинчатые доспехи встречались крайне редко, только столичные кузнецы могли гарантировать качество металла. Мелкие пластинки умел отковать любой деревенский кузнец, и уже из них делались самые разные усиленные виды брони: из пришитых к ткани получали чешуйчатые панцири; связанные стык в стык, или идущие внахлёст пластины рождали ламеллярный и ламинарный доспехи. Чаще всего пластинками просто усиливали кольчугу.

Я разглядывал клёпаные колечки кольчуги, ужасаясь необходимому количеству труда. Сначала кузнец отковывал проволоку, потом эту проволоку рубил на ровные отдельные кусочки, соединял колечки внахлёст, а затем вплетал их в кольчугу, плющил концы и ставил заклёпку. Море тяжёлого ручного труда направленного на защиту одного угнетателя от оружия другого, пустая растрата дорогостоящего металла, и убогость технологии.

Без привода от водяного колеса создание мощных молотов, или прокатных станов оставалось несбыточной мечтой. Латные доспехи невозможно выковать без этих инструментов, с ними же я смог бы не беспокоиться: солдаты города Хегль будут защищены и вооружены лучше, чем ратники Орла. Я помогал кузнецу уже раза три, или четыре, и он охотно делился со мной знаниями. Тлефти жил в замке второй десяток лет, и опыта у этого грузного мужчины, разговаривавшего языком портового грузчика, хватало. Он ремонтировал броню и оружие, правил чужие ошибки и переделывал трофеи под новых хозяев.

— Кольчуга — вещь хорошая, но ухода требует: каждое колечко от ржавчины почисти, маслом смажь, насухо вытри. Если за ней следить, да поддоспешник хороший носить, то никогда не убьют. Стрелы застрянут, копьё не пробьёт, меч не разрубит.

Тлефти подгонял под меня кольчугу и весело болтал, перемежая речь огромным числом ругательств.

— Пластинки — баловство. Под сильный удар нужно щит подставлять, а не грудь. Пара ударов по щиту, и кольчугу враг сегодня не пробьёт. А почему? Меч затупится.

Кузнец осмотрел результат и улыбнулся.

— Супротив болотных тварей кольчуга слабовата, да против них и крепостные стены слабы. Но я скажу тебе, Инизамгор, что щит и кольчуга с поддоспешником на болоте лучше, чем пластинки. Твари — они шустрые, сильные, злые. Их ни стрелы не берут, ни мечи. Верное копьё — вот последняя надежда. А если Камнеплюйка тебя бить начнёт, только щит и спасёт. Лучше совсем без брони идти, но на болоте хватает кусачей мелочи, и укусы у них ядовитые.

Мастер продолжал разговаривать со мной: я молчал и кивал, говорил только он. Искусное владение бранным словом у Тлефти скорее завораживало, чем оскорбляло. Как-то раз он даже научил меня дозволенной дворянской ругани. Заковыристо, но послабее его воображения.

Викор Орёл вернулся с охоты к обеду. Только я поздоровался, как меня подозвал к себе старший сын Орла — Лагрум, и мы покинули графа. Лагрум устроил мне подобие экзамена, выспрашивая одно и другое, потом проверил меня в поединке, кивнул сам себе и сказал:

— С завтрашнего дня тебя будет учить егерь. Жаль, что в этот раз ты не съездил на охоту, но ничего. Ещё успеется.

Лагрум честно пытался стать мне старшим братом. Он не задирал меня, исправлял ошибки и старался подбадривать всякий раз, когда я терпел неудачу. Казалось, что ему стыдно за планы своего отца, и он хотел помочь подготовиться к предстоящим испытаниям. Однажды, я слышал, как он просил Викора Орла отправить его на болота вместе с егерской командой. Сдержанность Лагрума всегда вызывала во мне зависть, и в тот раз он явно не искал приключений, осознавая опасность болот.

С ним было легко и приятно разговаривать. Юношеские порывы в нём уживались со строгим внутренним маленьким феодалом. Отец относился к его воспитанию достаточно небрежно, чередуя периоды добродушия и наставничества с наказаниями и изоляцией. Всю жизнь сам Викор Орёл делал то, что хотел, но требовал от остальных того, что должно. Старшая дочь давно упала в цене, и сам Викор не находил за собой никакой вины в том, что не может выдать её замуж. Наследник вынужден был существовать в тех рамках, где ему дозволялось быть, и только к младшим детям граф проявлял отеческие чувства, скорее из-за присмотра со стороны Валотии, чем от чистого сердца. Про его интрижки и отношение к бастардам я сказать ничего не могу, просто не знаю.

К позднему роскошному обеду вся семья собралась вместе, дабы очередной раз выказать почтение умелым охотникам. Расписывать все перемены блюд и разнообразную дичь я не вижу смысла. Всё было обильно, шумно, грубо и весело. Именно та обстановка, которая рождается при мыслях о средневековом застолье. От вина ли, или от невыветрившихся из крови гормонов, но Викор Орёл впервые честно признал, что я в ближайшие месяцы пойду в Чёрную Топь. Будь я деревенским мальчишкой, то не смел бы и пикнуть слово против, имея такой моральный долг перед Его Сиятельством. Моё молчание было вызвано другими причинами: я хорошо понимал, что сбегу от жутковатой разговорчивости графа быстрее, если буду послушным. Эфиш напился. Мне показалось, что из всей местной компании только этому задире стало за меня страшно. Да у Денкеля нехорошо лицо перекосило от этой новости. Он уже видел себя в качестве командира всей экспедиции.

Испортив мне настроение, Орёл вышел подышать свежим воздухом, и через пару минут я поверил в кармическое воздаяние: в замок прибыли те, кого он вовсе не ждал увидеть так скоро. Рыцари герцога Вепря с оруженосцами и прочим обозом. Викор с большим удовольствием закрыл бы перед ними ворота, но не имел права. Три десятка рыцарей герцога были в праве под флагом господина объезжать все земли Болотного края. У них был и флаг, и трое пойманных разбойников. Люди герцога приехали по делу.

Граф постоянно сбивался с поведения полновластного хозяина и господина в какую-то смесь из повадок добродушного соседа-мельника и услужливого младшего сына. Даже слепой заметил бы эту странность, а рыцари герцога были не слепы. Главным над ними стоял барон Салатир Раскер, чем-то напоминавший свой герб: метрового в холке хищного ящера с необычайной проворностью и кровожадностью. Раскер соблюдал молчание во время суда над разбойниками, посматривая на графа. Суд прошёл быстро и без проволочек: разбойникам зачитали обвинения, спросили, что те могут сказать в свою защиту, после чего вынесли приговор. За это время писцы успели оформить все бумаги должным образом, к моему удивлению, бюрократия оказалась реальной силой и в дремучем феодализме. Приговорённых увезли из замка рыцари: в назидание для черни их предстояло вздёрнуть на перекрёстках дорог.

Как радушный хозяин, Викор пригласил незваных гостей на ужин, а до этого непрерывно хвастался удачной охотой. Меня пытались спрятать от приезжих, но несколько неуклюже. Думаю, они могли заметить, как меня повели до моей комнаты под конвоем. Зная графа, я рисую себе такую картину: он хвастался своими солдатами, своим оружием, своими охотничьими достижениями. Из всех доступных ему занятий, Орёл любил только войну и охоту. Войны пока не было, и он сосредоточился на охоте. Аристократия столетиями истребляла мелкую и крупную живность на охотах. И надо признать, что делалось это не случайно. В мирное время именно охота поддерживала воинские навыки рыцарства. Выезд на охоту заменял феодалу учения с боевыми стрельбами, показывая сильные и слабые места войск и тыла: от логистики до личной выучки солдат. Трезво переосмысливая этот факт, я утверждаю, что на самом деле Орёл любил только одно дело — войну.

Салатир Раскер, напротив, был скорее ищейкой герцога, чем боевым командиром. В собственном баронстве ему было скучно, и он проводил в Арнактале намного больше времени, чем положенные сорок дней службы в год. В Болотном краю вся жизнь жалась либо к поместьям феодалов, либо к двум городам. Поместья всегда ограничены в ресурсах для удовлетворения собственных желаний хозяев и не имели шансов тягаться с городами в скорости жизни. В Арнактале собирались сторонники герцога и карьеристы, а в Хегль стекались все мелкие дворяне, мнившие себя независимыми. Раскер, как не трудно догадаться, слыл преданным слугой герцога, что не мешало ему иметь особняк в Хегле и регулярно приезжать в город по делам.

Объясняться со мной послали Лагрума вместе с остатками ужина.

— Понимаешь, по королевскому указу ходить на Болото имеют право только егеря герцога и короля. Всех, кто пойдёт на Болото своевольно, велено заковывать в железо, и отправлять на суд герцога.

Я слегка вздрогнул:

— И что же суд?

Лагрум прошёлся вдоль моей комнаты и ответил:

— Скорее всего, герцог просто включит тебя в свой отряд егерей без права отставки. Будешь таскать для него болотные диковины пока не помрёшь, или не искалечишься.

Нет, такая перспектива меня не устраивала.

— А как же отец собирается болотными диковинами торговать?

Лагрум ухмыльнулся:

— Тут всё хитрее. Для торговли нужен лишь привилей. Он у нас есть. Как вассалы Его Величества, мы не нарушаем указа напрямую. Ты член семьи, и формально, имеешь право искать в Чёрной Топи.

— А как же герцог?

— Всё зависит от того, насколько удачной будет экспедиция. Если найдёте что-то ценное, то король прикажет, и Его Светлость будет вести себя тихо. Другое дело, если он раньше прознает. Может потребовать твоей выдачи.

— Но я же сын графа.

— Имеешь шансы стать почётным заложником со всеми обязанностями егеря.

Настроение у меня совсем испортилось, есть не хотелось, чтобы занять голову, я черкал в бумагах и читал книгу о болотах до тех пор, пока не стали слипаться глаза.

День двадцать четвёртый.

Если что-то может случиться, то оно обязательно произойдёт. Ищейка герцога оказался умнее Орла, ведь он захватил с собой мага. Это было моё первое столкновение с магией, заставившее серьёзно пересмотреть взгляды на местную нечисть. До этого момента я думал, что магия — это выдумка малограмотных дураков и впечатлительных девиц. Жители Нибла считали иначе и имели на то все основания.

Только я успел протереть глаза, как ко мне вошёл Херви с приказом графа спускаться вниз да побыстрее. Я не стал себя накручивать прежде времени, решив разбираться с проблемами по мере возникновения. Если Викор решил выдать меня герцогу, то это его проблемы, я ничего не знаю про Арнакталь, но затеряться в городе мне намного проще, чем в лесах и полях. Мысленно проклиная все эти чулки и убогие балахоны, я мечтал о нормальной одежде. Отсутствие привычного белья и туалетной бумаги только кажется мелкой проблемой, изводя медленно, но верно. Херви проводил меня в небольшой кабинет, где уже сидел порядком пьяненький маг.

От остальных смертных он не отличался ни одеждой, ни внешним видом. Чуть смуглее, черноволосый, с тонкими пальцами в перстнях. Я ещё не понимал, что стал свидетелем средневековой борьбы спецслужб. Салатир Раскер захватил с собой мага. Все маги стояли вне привычной мне феодальной системы. Было их очень мало, большей частью происходили они из племён веджей и на самом деле умели творить чудеса. Делали это волшебники редко и неохотно, ссылаясь на какие-то там условия, но когда мага удавалось подкупить, или уболтать, он мог многое. Привычные законы мироздания рассыпались в прах по его воле. Щелчком пальцев маг был способен развалить крепость, или сжечь армию, вылечить смертельную болезнь, или вернуть память. Не считая всяких мелочей, вроде чтения мыслей. Права магов признавали все страны, и права эти были необычайны: никто не мог препятствовать магу, кроме королей и других чародеев.

Магистр Хоргал практиковал в городе Арнакталь, и согласился по пути в Хегль заглянуть к скучающему без волшебства Викору Орлу. Чародей требовался в качестве замены детектору лжи. Прознав об этом, граф не стал сходить с ума: он приказал подпоить мага. Магистр оказался крепче, чем выглядел, и только добродушно ухмылялся, поглядывая на храпящих собутыльников. Сам он опьянел до того состояния, когда ходить уже не мог, говорил с трудом, но соображал. Чародей повелел, и меня усадили перед ним для всевозможных проверок.

С магией у него не ладилось, и он громко бранился.

— Ленивый демон, вылезай, кому говорю.

Ничего не происходило, и маг начинал злиться.

— Все силы выпущу, скормлю чужим демонам.

Что-то слабо зазвенело. Хоргал приказал мне сесть рядом, коснулся моей головы ладонями, и я перестал веселиться. Боли не было, лишь какое-то оцепенение, сменившееся странным ощущением невесомости. Хоргал стоял напротив меня, рассматривая мои воспоминания, как картинки и видеоролики. Стены, потолок и пол состояли из кусочков моей жизни. Хоргал ничего не понимал, и сосредоточил внимание на последних днях. Когда он дошёл до болота и увидел мои приключения там, то с облегчением прекратил мучить и меня, и себя. Мы снова были в небольшом зале, магистр отпыхивался и вытирал пот со лба, а я с трудом мог сидеть, заваливаясь в стороны.

— Теперь надо выпить. Обязательно.

Маг налил два кубка вина, и мы выпили.

— Лазать в чужую голову — та ещё работёнка. Если никто не сопротивляется, ещё ничего, а когда надо преступника допросить, то и сам без сил валишься, и злодея убить можешь. Демоны, они выпивку не любят, хулиганят, не слушаются. Но если надо в голову лезть, то потом обязательно выпить, а лучше и до!

Хоргал захохотал. Настроение волшебника постепенно улучшалось, он не пьянел, и не трезвел, сохраняя избранную степень опьянения и разговорчивости.

— Занятные у тебя в голове картинки. Хозяйки — большие выдумщицы. Я знаю все языки мира, но такого никогда не слышал. Оплатите проезд, Спартак! — магистр очень чётко произнёс непонятные ему слова.

На некоторое время чародей погрузился в размышления.

— На Болоте ты был. Демон это и так почуял. Не любят демоны Болота, боятся.

Я набрался смелости, и спросил:

— А кто такие демоны?

— Никто не знает. Призывать их мы умеем. Кормить научились, использовать. Вся магия от демонов. Но этого никому знать не положено.

Маг закатал рукав. Руку у локтя опоясывала татуировка свернувшейся змеи. Я попытался коснуться её пальцем, и змея шарахнулась в сторону.

— Во всём мире есть три типа людей: в одних демоны не видят никакой пользы, их мы зовём обычными людьми; другие помогают демонам, и демоны помогают им, делая волшебниками; а третьих демоны боятся и избегают, но если попадут в услужение, то служат верно, это меченные Хозяйками.

Чудо перед моими глазами лишило меня всяческой осторожности:

— А откуда берутся демоны?

— Из воздуха, из воды. Старшие колдуны знают ритуалы призыва и подчинения. Это почти всё, что мы знаем о них.

Магия плохо укладывалась в моей рациональной голове:

— Зачем же демонам служить магам?

Хоргал налил себе вина.

— Взаимная польза. Демоны постоянно жрут друг-друга. Слабые становятся добычей сильных. Если же маг призывает демона, то самый слабый демон сможет поглотить сильного, и сам стать сильнее. Волшебная сила — это сила мага и его демона. После ворожбы и колдун, и демон должны хорошо питаться, или погибнут. Колдуны кормят демонов, а демоны кормят магов, творя волшебство по приказу.

Маг улыбнулся, покивал головой, потом помотал ею. Змейка на его руке подползла к кубку по его руке и коснулась вина. Маг отхлебнул и поморщился:

— Я люблю выпить, но эта зараза превращает вино в уксус. Управлять демонами очень сложно. Нужно уметь одновременно желать чего-то изо всех сил и повторять в уме определённые магические формулы. Тогда демон услышит тебя. Как ты можешь заметить, сами демоны не ограничены такими костылями, и творят, что вздумается.

— Неужели эта змейка разумна?

— Её зовут Сиринка, она не глупее тебя, или меня, и ей уже двести лет. Мне доверила её магистр Теттикса, упокой тени достойную душу.

Хоргал пожевал острой закуски, и продолжил:

— Меченные Хозяйками могут приказать демону, и он отдаст всю свою силу до капли по приказу. Вот Сиринка и боится тебя.

— Прямо так взять и приказать.

— Нет, конечно, — маг улыбнулся:

— Сначала надо выучиться магии, но меченным всё проще даётся, потом поймать себе демона, или забрать чужого. Забирать только меченные и могут. Самые сильные маги из меченных, но в Мальвикии сидят дураки, использующие вас для того, чтобы безделушки из Топи вытаскивать. Угробят тебя, парень.

Волшебник надолго замолчал, я уже решил, что он заснул, когда его взгляд упёрся в меня:

— Забрать бы тебя, или выкупить. Я постараюсь поговорить с Советом. А пока знай: желание меченного Топь может исполнить, но и плату возьмёт большую. Не трать его понапрасну. И ещё. У меченных бывают вещие сны.

Опьянение победило мага, и он захрапел. Сиринка проползла по коже до ладони, высунула голову наружу, оскалилась и зашипела на меня. Я тихонько проскользнул к себе, избегая людей герцога. По мою душу явились новые покупатели, и меня это не радовало. Весь день я просидел у себя, дочитывая болотный трактат. Настроение после встречи с магом застыло в тревожном состоянии непрерывного беспокойства: доложит он людям герцога, или нет? Магия всё меняет. Это совершенно ясно, и мои планы на сытую жизнь вне опеки Викора Орла становились глупостями самоуверенного подростка. Если бы я мог выбирать между жизнью в Хегле, или среди магов, то ещё утром мой ответ был бы очевиден. Жизнь городского изобретателя и прогрессора манила сильнее, чем тайны астрологии и очковтирательства.

Теперь же я растерялся. Что может маг, и чего он не может? Если демон легко превращает вино в уксус, не станет ли он заменой химическому и металлургическому заводу сам по себе? Статус магов гарантировал независимость и высокое положение. Волшебник подтвердил, что я меченный, и открыл передо мной два пути. Один вёл на службу к сильным мира сего, другой предоставлял неведомые возможности и большие права. Мой побег теперь выглядел не столь привлекательно. Я находил доводы за и против, ходил из угла в угол, прервавшись только на обед. Моя нервотрёпка закончилась, когда кто-то с силой открыл дверь.

На пороге стоял граф Раскер. Он как-то странно замер, потом поджал губы, приобретая всё более озлобленное выражение лица.

— Кретин! — рявкнул он непонятно кому.

Я не успел обидеться, как люди герцога прогремели назад по коридору и устроили скандал с криками внизу. Скрываться было уже поздно, и я вышел: решалась моя судьба.

— Орёл, ты ополоумел?!

От такого напора Викор закусил удела:

— Он мой сын, и герцог не посмеет его забрать! Я призываю весь замок в свидетели — две декады назад я усыновил его!

Салатир Раскер ходил вокруг Викора Орла, как хищник вокруг добычи.

— Я не смогу замять это! Герцог взбеленится, и Его Величество станет на его сторону.

— Это мы ещё посмотрим, — хорохорился Орёл.

Раскер подошёл к стулу и устало плюхнулся на него.

— Какой же ты кретин. Покуситься на права герцога, да ещё так! Мой тебе совет. Когда герцог пришлёт своё войско, выполни все его требования.

Слуги герцога Вепря спешно собрались и уехали. Граф смотрел на них из окна. Вся его натура требовала немедленно кинуться в погоню, найти, догнать и порубить досадную помеху своим планам. Дважды он что-то решал для себя, и дважды отказывался от этого. Визит Раскера с чёртовым магом закончился наихудшим образом. Теперь время поджимало, и подготовку юного егеря нужно ускорить. Самое большее за неделю Салатир доберётся до Арнакталя. Через несколько дней из столицы герцогства выступит сильная армия. Не позже, чем через месяц она прибудет к стенам замка Орла. К этому времени Инизамгор должен сходить на болото, добыть что-нибудь ценное, чтобы угодить королю. Викор обменяет подарок на милость монарха, и армия герцога развернётся назад. Уголовно-политический расклад был столь прост и ясен, что всё читалось на лице графа.

Граф Орёл довольно сильно ошибся в расчётах. Раскер уложился в трое суток дикой скачки, но герцог не стал собирать армию. Это происшествие оскорбило одинокого и больного Вепря намного сильнее, чем мог подумать Орёл. Как я уже замечал, Викор мыслил категориями войны и охоты, плохо понимая политику. Герцог сразу же известил о произошедшем Его Величество, и тут сыграла свою роль сила первого доклада. Король прежде симпатизировал Орлу, собираясь передать герцогство после смерти Хифуса Вепря одному из принцев. Новому герцогу Болотного Края преданный и опытный пограничный граф стал бы опорой. Самоуправство Викора разозлило короля, и он решил не вмешиваться. Если бы Викор доложил ранее, его слова текли бы из уст короля, но первым прибыло письмо герцога, составленное лучшим бюрократом всей Мальвикии — советником Арти. Ненужные королю мелкие детали были опущены, а все требуемые герцогу факты выставлены на показ в таком свете, что король не смог бы выступить на стороне Орла без большой смуты среди дворян. Вепрь дал Орлу времени испугаться, а потом начал действовать.

Я пребывал в блаженном неведении, зная только о том, что меня поджимают сроки. Занятия с наставниками сменились выездами на охоту. Одна нагрузка до изнеможения заменилась другой. Я с трудом мог ходить после многих часов на коне, спотыкаясь в лесу и шумя, как стадо коров. Теперь все занятия были групповыми, где мне отводилась роль важного, но не единственного элемента. Наш отряд натаскивали сражаться с болотными тварями, выживать в Топи, одновременно с обучением разным дурацким приметам. Пару раз я думал сбежать, но обстоятельства были против меня. Тем не менее, никаких причин унывать я не видел: у меня появились деньги, кое-какие вещи и связи. В самое ближайшее время, я готовился исчезнуть из рук дворян. Стоит рассказать об этом подробнее, чтобы читатель этого дневника понимал, сколь тщетны человеческие приготовления и надежды.

Вечер двадцать четвёртого дня и несколько следующих дней.

Кажется, после спешного отъезда герцогских посланников и некоторого колебания граф сосредоточил своё внимание на мне. Он понял, что сейчас самое время.

— Инизамгор, надеюсь, ты понимаешь, что герцог постарается оторвать тебя от семьи?

— Да, отец.

Он смотрит на меня, сравнивает с чем-то.

— Хорошо маг тебе голову поправил.

Я киваю. Мне же проще, когда он сам находит объяснения любым странностям. При всей невзрачности моего положения, есть кое-что весёлое: у нас с графом одинаковая проблема — недостаток времени. Но для разных целей. Ему нужно быстрее закинуть меня в Болото, а мне успеть смыться до этого. Если бы он мог знать, что я выживу, то отправил бы в Топь прямо сейчас.

— Чтобы выбраться из этих проблем, нам нужно сходить на Болота, добыть там ценный трофей и поднести его королю. Тогда герцог не сможет ничего тебе сделать.

Меня интересуют лишь ограничения по времени.

— Когда мы должны быть готовы?

— Неделя, или полторы — это наибольший срок, что даст нам герцог.

Сердце пропускает удар. Слишком быстро! Я не успеваю подготовить побег!

— Наши егеря — лучшие во всей Мальвикии. Королевские — прекрасные охотники, но они редко бывают на Болоте. У герцога хорошо организованные отряды, ставящие главной целью истребление монстров, но добытчики из них так себе. Арна течёт из дальнего от Чёрной Топи края Болота. Находки там дешёвые, хоть их и много. В Чёрную Топь ходят только мои люди.

Граф умолчал, что посылал осуждённых в Топь. Повешенные вчера разбойники могли бы стать отличным источником разового дохода, но суд проходил под пристальным взором Раскера, и казнь привели в исполнение немедленно. Мало кто возвращался из Болота после того, как солдаты пиками загоняли его в чёрную жижу, хотя определённый шанс был. Находки выживших пополняли казну графа, правда слишком нерегулярно. Топь словно сама решала, когда она выдаст порцию чудес, а когда проглотит жертву вместе с охраной. Меченные Хозяйками могли как-то предугадывать удачные дни. Граф ещё что-то говорил, но запомнил я только жгучее желание отправить меня в Болото поскорее.

Маг напился, Эфиш составил ему компанию. Поговорить стало не с кем. Долго грустить в одиночестве мне не дал Викор. О привёл старшего егеря. Сколько я не искал в своих записях, так и не нашёл его имени, этот невысокий и жилистый однорукий мужчина сохранился в моей памяти только, как старший егерь. Молчаливый бирюк с трудом справился с обязанностями экзаменатора, подтвердив моё знание 'болотной теории'. Он больше присматривался, и вроде как принюхивался ко мне, чем спрашивал. Закончив с опросом, сам начал рассказывать да показывать, довольно путано объясняя банальности. Из-за потери руки, откушенной удачливым раскером, советы старшего пояснял на практике его ученик — Бокли. Так феодальный бардак создал достаточно сложную систему взаимоотношений в будущем егерском отряде.

Теоретически, я был главой этого отряда, как Инизамгор Орёл, доверенным лицом графа стал начальник над воинами — Денкель, а егерями командовал Бокли. Если в поле, или посреди леса Бокли выполнял работу проводника и организатора охоты, то в Болоте — он командовал. Денкель, как опытный воин, составлял основную силу нашей экспедиции. А я должен был просто одарить всех своей удачей меченного. Егеря занимаются разведкой и прокладывают путь, воины защищают всех, а сынишка графа стоит в сторонке. Как это было бы прекрасно. Только меченный мог проложить безопасный для всех путь в Топи. Подобную ценность требовалось защищать воинам, а егеря мало чем могли помочь. Полнейшая путаница, характерная для тех дней.

Наша егерская команда выехала в лес сразу, как граф и старший егерь утвердили состав. Шестеро егерей, четверо воинов и я. Из всей этой толпы в саму Топь ходил только Денкель, остальные воины сопровождали осуждённых до границ Топи, не далее. Егеря заходили в Топь случайно, зная её только в теории, зато умели отлично слушать и смотреть в лесу и на Болоте. С нашими копьями и щитами мы могли справиться только с самыми простыми врагами, от всех прочих предлагалось героически драпать. Это крайне разумный совет из уст старшего егеря. Главной идеей рейда назначили скрытность. Не шумя, мы собирались пробраться мимо тварей, добыть ценности из болота и вернуться назад, избегая больших стычек и быстро побеждая в мелких. Всё наше обучение оказалось сосредоточено на доведении до автоматизма такого образа действий.

Всего за один день я успел возненавидеть грядущее предприятие. Двадцать пятый день прошёл утомительно, глупо и неприятно. В лесу я шумел за десятерых, и никак не мог сосредоточиться. Мы вернулись в замок на ночь, и я успел застать мага перед отъездом. Трезвый магистр производил совершенно иное впечатление. Подтянутый и аккуратный, с внимательным взглядом и точным расчётом. Все мои колебания о том, чтобы сбежать к волшебникам он отмёл одной фразой.

— Инизамгор, Совет постарается тебе помочь, но законы не на твоей стороне. Если бы ты нашёл где-то демона...

Колдуны стояли вне феодальной системы власти, но варились в том же денежном котле, что и все. Крупная аристократия — главный источник дохода, и ссориться с ней из-за одного мальчишки никто не желал. Я решил ходить с козырей.

— Хозяйки дали мне много странных знаний.

Хоргал ухмыльнулся, что-то нарисовал на столе, и звуки вокруг нас стихли.

— Верю. Верю, что Хозяйки даровали тебе красочные видения. Что-то из этого окажется ложью, что-то — правдой. Совет мог бы рискнуть, но не сейчас, не сразу. И уж точно не теперь.

— Почему? — я вышагивал взад и вперёд, откровенно паникуя. Болото таило чудовищные опасности и по мнению егерей, и по опыту авторов книги. Денкель отказывался говорить о своём походе в Чёрную Топь, лицо его в эти моменты обретало мертвенную бледность, и откровенный ужас читался на нём, сколь бы смелым человеком не был опытнейший из рыцарей.

— Вокруг тебя слишком много политики. Маги вне политики, если она не называется войной. На войне волшебники — это очень высокооплачиваемые наёмники. Своих прав мы добились отказавшись от собственных политических амбиций.

— Я не понимаю, о какой политике речь? Конфликт графа Орла и герцога Вепря — это просто борьба за власть и ресурсы второсортного региона.

Магистр разразился смехом, из глаз его брызнули слёзы.

— Второсортного! Иногда я забываю, что ты ещё ребёнок.

Он успокоился, достал из своих вещей карту и стал показывать.

— Болотный Край и правда — бедный и холодный регион. Живёт здесь горстка народу. Так ты думаешь. Герцогства Рыбы, Оленя и Медведя — сытые и населённые плодородные земли, герцогство Льва — лучшие леса и поля, самое удобное место для торговли. Горный Крот копает хребет Ульса, Морской Змей плавает от Мальвикии до даклитов, достаёт из воды жемчуг и кораллы. Что же тогда есть у Вепря?

Я не понимал его загадок.

— Посмотри внимательно. Станка связывает Мальвикию с землями веджей. Арна отрезает герцогство от других частей королевства. Большая часть руды, мрамора и каменной соли идёт через Арнакталь. Но всё это совершенно не важно. Главная ценность — Болото. Здесь оно отмечено, как ничейное. Уверяю тебя, герцог Вепрь считает его своей территорией, и не оставляет попыток захватить. Что же даёт Болото?

— Сокровища, роскошь, безделушки, — вырвалось у меня.

Маг захохотал ещё громче.

— Верю, что деревенские так и думают, и Орёл в это верит. Простая душа.

Хоргал достал из своей куртки стеклянный пузырёк.

— Вот.

Внутри пузырька плавал какой-то комочек чёрной слизи.

— Это болотная плоть. Приносят её воды Арны и Станки. Именно она делает Арнакталь и Хегль богатыми, а Мальвикию — независимой, не сокровища. Артефакты — очень полезные предметы, но торговля ими не может быть постоянной. Сегодня они есть, а завтра их нет, и нельзя сказать, когда появятся новые. Находятся умники, бросающие в Болото, или в саму Чёрную Топь вещи, чтобы потом достать их обновлёнными. Привязывают верёвку, вбивают кол, а после нескольких дней вытаскивают. Два раза достанут играющие светом одежды, третий раз — откушенную верёвку, а в четвёртый сами пропадут.

Магистр поболтал слизь в пузырьке.

— Магам артефакты очень нужны. Зачарования на них легко ложатся. Демоны их любят, многие ритуалы без болотных сокровищ не провести. Но изменённые вещи, животные и растения — диковины и редкости. Кто только не пытался поставить это дело на широкую ногу, да ничего не вышло.

Хоргал развязал один из кошельков, вытащил кусочек сахара и капнул на него из пузырька. За пару минут сахар полностью почернел и начал собираться в плотный шарик.

— Болотная плоть превращает многие обычные вещи в необычные. Каменная соль обретает свойство предохранять пищу от порчи, дерево перестаёт гнить, одежда не мокнет под дождём. Лучшие лекарства — из болотной плоти, сильнейшие яды — из болотной плоти. В Арнактале и в Хегле целые кварталы сборщиков и алхимиков. А уж какие чудеса творят с ней демоны!

Чародей снова развернул карту.

— Даклиты, скомптоны и веджи давно победили бы каалри, если бы не сила Болота.

Мне стало интересно.

— Если они так могущественны, что же они не захватят Болотный Край себе?

— Империя Скомптонов несколько раз пыталась. Несколько капель болотного яда, и колодец отравлен, да так отравлен, что местным ничего не грозит, а войско скомптонов начинает губить чума. Капля огненного зелья на наконечник стрелы, и железо горит, сыпля искрами от которых вспыхивает и мокрая ткань, и кожа. У Его Величества много разных средств запасено.

Малонаселённый край в моём представлении быстро набирал очки, но я всё ещё не понимал: как я со всем этим связан?

Маг улыбнулся.

— Ты угодил в самый неподходящий момент в большую политику. После смерти Хифуса Вепря герцогство достанется первому принцу. Он станет новым хозяином Болотного Края и господином Арнакталя. Хегль подчиняется короне, как и Орёл. Если же Орёл вернёт себе Хегль, то обретёт слишком много силы. Не случайно же он лишился города! Викор Орёл слишком самоуверенный и боевитый. Ему кажется, что стоит подкопить сил, как город к нему вернётся. На самом деле Его Величеству нужен контроль и над одним из двух источников болотной плоти, и над границей с Болотом. Усиливать ни принца, ни Орла он не намерен.

Магист Хоргал собрал вещи, оставив на столике шарик и карту.

— Твой случай — это прекрасная возможность для герцога. Он может разгромить Орла, или захватить Хегль. При удаче — и то, и другое. Хифус не может передать герцогскую корону наследнику, и ему остаётся только покрыть себя неувядающей славой. Скоро в бою сойдутся два упрямца, и оба будут лишь фигурами в политической игре столицы. Совет не рискнёт вмешиваться в такие дела. Снадобье — мой подарок. Оно защитит тебя от любого яда. Если сможешь обрести демона, то Совет тебя поддержит.

Волшебник встал, хлопнул в ладоши и попрощался. Передо мной лежали глянцевый чёрный шарик и целый мир, помещённый на бумагу. Я немного помедитировал над ними и ушёл к себе. Одна возможность закрылась, оставалась другая. В ближайшие дни мне предстояло договориться с бургомистром Хегля и создать все требуемые условия для побега. Охота казалась удобным вариантом, но меня никогда не оставляли одного. Всё время вне замка я находился под надзором. Следующие дни пронеслись галопом, я проводил на охоте дни и ночи, выматываясь физически и морально. Меня учили различать животных и растения, следы и пути. Мы ходили по обычным болотам графства, готовясь к штурму Чёрной Топи, слушали советы, отрабатывали групповые упражнения. Время сыпалось у меня меж пальцев. Прошла неделя, мы заночевали в замке, когда в мою дверь тихонько постучался Херви. Мальчик стал надёжным связным между мной и Ылгой, избавлявшим меня от необходимости проводить на кухне слишком много времени. Прибыл посланник от бургомистра.

Дни с тридцать первого по тридцать третий.

Замок Орла стал преградой только для меня. Шпионы герцога и бургомистра, короля и первого министра проникали в замок без особого труда, делали свои чёрные дела и покидали его в тот же вечер. Кто угодно мог войти и выйти, но не я. Проверить это удалось простейшим образом ещё в первые дни, отправившись погулять с младшими Орлами. Их выпустили, а меня — нет. Мой путь наружу лежал через стену, и только так.

Ылга нашла для переговоров укромное место и стала на страже. Посланец бургомистра передал письмо от начальника. Мне удалось его сохранить. Опасаясь разоблачения, он писал экивоками. В некотором смысле образец шпионской литературы.

'Дорогой братец,

спешу заверить Вас, что предложение Ваше понравилось и невесте, и её отцу. С их стороны нет никаких препятствий для брака. Невеста уже начала прихорашиваться к Вашему возвращению. Работы по дому много, но такой труд нам только в радость. Вам остаётся указать дату своего возвращения, и через пару дней все приготовления к свадьбе будут готовы.

Касательно денежного вопроса нет никаких сомнений, что Вашего наследства будет достаточно и для свадьбы, и для безбедной жизни в нашей деревне. Замечу так же, что вода Станки и правда творит чудеса, как Вы и писали, мельнику стало лучше, сейчас он вместе с плотником подбирает место для новой мельницы.

Передаю письмо с соседским мальчишкой, которому полностью доверяю. Можете обговорить с ним все забытые мною вопросы и приготовления.

Ирма.'

Соседскому мальчишке было лет сорок пять, он был честным торговцем, с негласными приработками. Ылга расставила на столе разной снеди, и случайный посетитель принял бы нас за тайных выпивох и разорителей винных подвалов графа, не более.

— Бургомистр будет рад принять у себя Меченного Хозяйками Топи.

Я немного поморщился. Меченным меня называли те, кто желал отправить назад в Топь. Если вся разница между графом, герцогом и бургомистром лишь в том, кому я буду таскать каштаны из огня, то граф выглядел не худшим вариантом.

— Бургомистр хочет, чтобы я ходил на Болота?

— Это было бы желательно, но не обязательно. Лишая графа добытчика, город защищает себя. Как мне объяснил господин Телти, у Вас в голове Хозяйки оставили ценностей не менее, чем можно добыть руками. Возможно, Вы сможете подсказывать другим добытчикам.

Осторожная сладковатая радость стала заполнять мою грудь: только бы не ошибиться. Если кто-то оценит мои знания выше способностей к ориентированию в Топи, то это успех.

— Всё упирается в деньги, не буду от Вас скрывать. Подготовка к походам, выплаты участникам, компенсации родственникам раненых и умерших — всё это расходы. Кроме того, продать артефакт за хорошую цену не просто и не быстро, а сама добыча для города незаконна. Риски, сроки и расходы. Если знания, которыми одарили Вас Хозяйки, смогут приносить больше, городу нет никакой выгоды от экспедиций.

Я решил поинтересоваться.

— О какой сумме идёт речь?

— Примерно тысяча золотых в месяц.

А у бургомистра губа не дура. Двенадцать тысяч серебром. Я даже дышать перестал. Теперь ещё одно уточнение.

— Фунтов?

— Побойтесь богов, конечно, нет. Денег.

За Ричарда Львиное Сердце император Священной Римской Империи потребовал выкуп в сто тысяч марок серебром, т. е. примерно двадцать тонн металла. Деньги и весовые единицы всегда соотносились примерно один к сотне, шатаясь в разные стороны, согласно экономической необходимости и политическому произволу. С меня требовали не две-три сотни килограмм золота в месяц, соответствовавшие нескольким тоннам серебра, а в сто раз меньше. Ещё одно уточнение.

— Полновесных?

— Да. Но это верхняя граница оценки. Обычно добытчики приносят намного меньше, и не забывайте о расходах, сроках, или рисках.

Бургомистр продавал отдых в очень дорогой гостинице. За месяц мне предлагалось платить от тридцати до семидесяти килограмм серебра. Хороший наёмный рыцарь зарабатывал в месяц до двух с половиной килограммов. Одного меня бургомистр оценил, как двадцать восемь рыцарей. И будь я проклят, если не стою их всех. Я нахмурился, но больше для вида. Заработать такие деньги будет очень сложно. Доходы Новгорода за год ограничивались тремя тысячами гривен, что составляло примерно шестьсот килограмм серебра. Болотный Край богаче и многолюднее, и я не собираюсь ограничивать себя технологиями средневековья.

— Хорошо, я согласен, но сразу столько платить я не смогу.

Теперь поперхнулся резидент.

— Платить? Нет, речь шла о казне города...

Он понял, что сболтнул лишнего, но было уже поздно. Бургомистр не требовал платить, он хотел увеличить доходы города на эту сумму. Я засмеялся, с моих плеч упала огромная тяжесть. Город Хегль готов рискнуть, чтобы заработать. Это обнадёживало, и я решил подбодрить городской совет.

— Если всё пойдёт, как надо, то есть шанс, что через два-три года Хегль сможет получить указанную сумму ежемесячного дохода не в деньгах, а в фунтах.

Мой собеседник покачнулся, но быстро взял себя в руки. Да, я только что пообещал небольшому городу заработать за год несколько выкупов за пленного короля Англии. Его супруга тогда обобрала страну до нитки, собирая деньги непомерными налогами, а я обещал их заработать. Пусть мой читатель простит эту нескромную шутку. Сперва из-за недопонимания посланник градоначальника напугал меня, теперь я просто возвращал ему долг. Кроме того, у меня не было никакого желания его обманывать, две вещи заставляли меня верить в свой прогноз: озвученные мною цифры совпадали с примерными доходами Венецианской Республики, а прялка 'Дженни' заменяла пять прядильщиков. Судьба хотела, чтобы я стал авантюристом? Быть посему.

Наша беседа перешла от экономики и политики к уголовщине: требовалось организовать побег с минимумом свидетелей и потенциальных преследователей. Мой собеседник не видел ничего плохого в том, чтобы отравить с десяток стражников, или зарезать пару часовых. Я же страдал от чесотки человечности, и не мог решиться на такие действия. Возможно, согласись я с ним тогда, и жертв стало бы меньше, но все мы крепки задним умом, пытаясь переписать прошлое набело. Мы составили неплохой, но излишне сложный план, зависевший от большого количества переменных.

Резидент выдал мне на подкуп десяток золотых. Столько же получила Ылга. Я думал отдать деньги ей, как более подготовленной, но человек бургомистра отрезал:

— Это на крайний случай, если нужно будет выкупить свою жизнь.

Мы разошлись по своим комнатам. Кухарка подкупала людей, Херви таскал ко мне нужные для побега вещи. Препятствием к моему побегу были патрули. И на стенах, и вокруг рва дежурили солдаты. Моя задача осложнялась тем, что за считанные минуты я должен был прошмыгнуть между солдат, закрепить верёвку, спуститься по ней, переплыть ров и взобраться наверх. Желательно, не оставляя следов вроде верёвки, или мокрых отпечатков, в противном случае, за мной пошлют конный отряд преследователей, и всё закончится довольно быстро.

Подготовка побега осложнялась тем, что в замке мы бывали только утром и вечером. Весь тридцать второй день я провёл на нервах. Мне казалось, что сейчас прискачет человек графа и разоблачит наши приготовления, или отправит в поход прямо отсюда. Тяжёлые тренировки не смогли избавить меня от нервотрёпки. Я давил переживания злостью: на Орла, на магов, на герцога, на весь чёртов Нибл. Сжимая копьё, я наносил укол, прикрывался щитом, метал копьё в мишень, и всё повторялось. Тренировочные копья и щиты весили в два раза больше настоящих, но моим новым мышцам такая нагрузка была нипочём. К вечеру я думал дать отмашку побегу, сдерживали всякие мелочи. Мне ничего не оставалось, кроме как гулять, пытаясь успокоиться.

Я столкнулся с Амаис. Они с братом обсуждали поездку в Хегль. Лагрум вернулся из города, рассказывая о том, какая жизнь там течёт. Я слушал, и постепенно моя нервозность проходила. Очень скоро всё решится. Если не сегодня, то завтра. Ылга успешно вербовала людей из тех, кто не был обязан Викору Орлу всем. Граф задерживал жалование, платил не слишком много, и его характер обесценивал выгоды постоянного места службы. Меня всегда удивлял тот факт, что у этого злого и жестокого человека родились такие дети. В мать пошли, это точно.

Утром тридцать третьего дня Викор Орёл обрадовал меня тем, что по докладам его шпионов герцог ещё не начал собирать войско. Это давало нам немного времени. Я понял, что если бы соглядатаи сообщили иное, то сидеть мне в седле уже сейчас. Удар судьбы пролетел мимо, ещё чуть-чуть, и следующий раздавит меня, как букашку. Ничего удивительного, рано, или поздно любой запас везения подходит к концу. Улыбающийся граф действовал на нервы, и я был очень рад уехать вместе с егерским отрядом в очередной поход. Мы тренировались в болоте, промокли, изгваздались, всё наше снаряжение теперь требовало ухода, и в этот день вернулись назад пораньше. Чистя кольчугу, я понял, что ещё одного дня просто не выдержу.

Я начал собирать вещи. Книгу 'О Болоте' решил взять с собой, как компенсацию за все переживания. Оставалось дождаться глубокой ночи. Я не чувствовал холода, сердце колотилось, как безумное. Херви занёс мне продуктов на случай, если не удастся добраться до города сразу. Как всякий гражданский человек, половину своего неприкосновенного запаса я съел за пару часов ожидания. Передо мной лежали нехитрые преступные инструменты: дубинка, если нужно будет избавиться от стражника, заранее отрезанная для него же верёвка, готовый кляп. Моток верёвки с петлёй, чтобы забросить на зубец и спуститься вниз по стене. После чего Херви затащит её назад, избавляясь от улик. Пара железных крючьев, которые должны были помочь мне выбраться из рва. Остальное будет зависеть от удачи и скорости.

На небе ни облачка, и Нара светит, заменяя прожектор. Я выбрал не слишком удачный момент для побега. Стража постепенно начинает уставать. Теперь, или никогда. Скрыться из главного здания удалось через неохраняемую дверь в кухню. Проскальзываю на стену. Херви уже тут, кухарка готова помочь, и вдруг раздаётся какой-то шум. Я успеваю скользнуть вниз до того, как поднимают тревогу. Назад, быстрее, через кухню. Топот ног и крики. Скрываюсь в своей комнате за секунду до того, как стража выбегает из-за угла. Прячу рюкзак, ложусь под одеяло прямо в одежде. Дверь на секунду распахивается, кто-то светит, и снова закрывает дверь.

Побег провалился. Я не понимаю как, но что-то пошло не по плану. Возможно, прикормленный стражник решил получить деньги от графа, или кто-то случайно увидел то, что ему показалось странным. Теперь мне надо переживать не только за себя: мальчик и повариха остались там, я не уверен, что они успели сбежать. Если их станут допрашивать, они не станут молчать. Что же мне делать? Властные шаги гремят по замку. Я переодеваюсь в менее подозрительную одежду и жду катастрофы.

Некоторые события следует рассказать до того, как я продолжу свою историю. Они происходили не со мной, но в этот же период времени, и были связаны со всем, что случилось позже. Читатели должно быть заметили, что я слишком много внимания уделяю себе, но это моя история, в ходе которой у меня редко выдавалась возможность узнать чужие мысли, приходилось их додумывать. Некоторая зацикленность на себе объясняется ещё и тем, что Нибл раз за разом умудрялся перевернуть всё с ног на голову. Я просто не успевал смотреть по сторонам, напоминая лыжника-любителя, спускающегося с горы на скромной скорости, но считающего себя едва ли не летящим. Пришло время уделить внимание окружавшим меня людям, поступки, мысли и чувства которых я совершенно не понимал.

История Лагрума.

Лагрум Орёл в свои молодые годы действовал, как взрослый и рассудительный человек. В нём не буйствовал неукротимый дух его отца, усмирённый холодностью родителя и мачехи, или же умом Эфиша. Наивность проявлялась в нём редко и с достаточно чувственной пылкостью, он не прекращал попыток завоевать любовь своего отца, стараясь обратить на себя внимание успехами. Он достиг бы хороших результатов во всех феодальных дисциплинах, вздумай король Игнис Лев провести такие соревнования. Лагрум умел сражаться, опираясь не на силу и ловкость (их ему хватало), а на точный расчёт и опыт, что можно назвать редким даром для рыцаря. За три года до моего появления, Лагрум уже прекрасно разбирался в хозяйстве. Я читал его мысли об улучшении земледелия в графстве, о необходимости поощрять торговлю и вкладываться в предприятия Хегля, а не конфликтовать с городом. Все эти соображения остались безответными со стороны графа. Викор Орёл горел реваншем, причём его силовым вариантом. Интерес к делам города он не разделял, ограничиваясь сбором военных сведений. Наследник графа мог бы принести всем владениям Орлов большую пользу, прояви Викор хоть каплю понимания, но отец держал его в вечном сомнении, чередуя наказания с пьяными приступами сентиментальности. Вслед за отцом, Лагрум добился больших успехов как охотник. Наследник графа вёл дневник, читал и писал на всех четырёх языках Великого Полумесяца. Говорили, что он писал стихи и пьесы. Свободного времени у него почти не оставалось, Лагрум стремился взять тренировками то, чего не дал ему талант. Возможно, Викор видел, что его сын прилежный исполнитель его воли, не отличающийся требуемой графу самостоятельностью. Слишком серьёзными оказались различия между отцом и сыном, чтобы они понимали друг-друга и принимали собственные различия. Лагрум соглашался с отцом, но не одобрял его методов. Конфликт меж ними не разгорелся до моего появления только по той причине, что Лагрум привык к своему распорядку, и сила привычки удерживала его от бунта. Не появись я, причиной стала бы женитьба, и не важно, что именно спровоцировало бы конфликт: выбор невесты, или стремление молодых к обособленности. Я стал спусковым крючком к переменам. Лагрум общался со мной, но чаще с сестрой, постоянно выведывавшей у меня то одно, то другое. Они с Амаис проводили целые вечера перемывая кости каждому в замке. Дневник Лагрума тоже попал ко мне через Амаис, и вот выдержки из него о тех днях. Я не стану дополнять его собственными воспоминаниями и воображением.

В день моего появления в замке.

Сегодня отец начал достаточно опасную авантюру. Один житель деревни Заболотной в нарушение закона ходил в Чёрную Топь и выжил в там. Отец собирается обмануть герцога и короля, объявив его своим сыном. У него есть письмо какой-то бабы из этой деревни, где она называет его отцом мальчика. Я успел посмотреть на него днём и не заметил никакого фамильного сходства. Вся эта авантюра затевается из-за плана по возвращению города Хегль под нашу власть. Он упрям, и слушать не желает о том, что вернуть его силой невозможно. Нет, сил то нам может и хватит, чтобы взять его, но удержать не получится. Вмешаются либо король, либо герцог. А может и оба сразу. Я родился уже после потери, и никогда не чувствовал себя в Хегле хозяином, а отец каждый раз напивается после поездки. Для него положение дел унизительнее некуда. Боюсь, мы не усилим свой лен, а потерпим поражение. Вместо того, чтобы устроить между герцогом и королём торг за будущего егеря, мы решили его присвоить. Слышал, к меченным Хозяйками проявляют интерес маги. Чистые средства без проблем и ухудшения отношений. Думаю, что торг устроить никогда не поздно. Сам этот Замгри несколько не от мира сего, как мне рассказывали. Вечером надо хорошенько его разглядеть. Амаис будет в бешенстве, если отец и правда усыновит деревенского дурачка.

Пару дней спустя.

Вернулся с охоты. И егерь, и Эфиш мной довольны, но отмечают, что я не прикладываю всех сил. А мне скучно. Удел аристократа — скакать по полю и сечь головы, а в мирное время дневать и ночевать на охоте. Я же больше люблю интересную беседу и хорошую книгу. Всё одно к важным делам отец меня не подпускает. Когда же он поймёт, что я намного способнее его помощников. Валотия хоть и умна, но транжира ведь. Познакомился с Инизамгором. Непростое у него имя и было, и теперь подобрал отец. Думаю, что в Заболотной перебывало множество аристократов в годы отражения очередного нашествия тварей. По возрасту всё сходится, отцом Инизамгора может оказаться человек благородного происхождения. По поведению он деревня-деревней, а иногда такое завернёт, что я и в книгах не читал. Откуда что берётся? Может и правда Хозяйки одарили. Облик... Самый простой деревенский. Может я наговариваю на него? Амаис вцепилась в Инизамгора намертво, сперва она изводила его, натравила троицу младших, а теперь ходит чернее тучи. Стыдно ей что-ли? Сказала, что он совсем не такой, как она думала. Я грешным делом подумал, уж не влюбилась ли она. Спрашивать не стал, рука у неё тяжёлая. Изредка в глазах этого мальчишки проскакивает какая-то взрослая искра, кажется, что он старше всех нас, а эти дурацкие игры с герцогом и королём для него просты и понятны. Потом, как брякнет что-нибудь, и наваждение спадает. Говорят, Хозяйки столь могущественны и мудры, что всякий, кто их встретит, изменится навсегда. Почему мне нельзя на Болото? Я знаю все объяснения, но мне хочется приключений.

Декаду спустя.

Я снова ношусь на охоту, езжу с поручениями в Хегль. Бургомистр вежлив, но наше общение ему неприятно. Отец требует соблюдения отменённых прав, грозится организовать сложности торговле Хегля. И ему не скажешь, что мы будем пилить тот сук, на котором сидим. По просьбе отца подыскиваю мага для Инизамгора. Отец хочет поправить ему голову, но не желает заплатить лишней медной монеты. Маги все заняты и цены ломят приличные. С городскими магами мы поссорились лет пять назад, и до сего дня не помирились. Наше графство, думаю, единственное, без собственного мага. Амаис пыталась распрашивать про Инизамгора у Эфиша. Хитрый пьяница отшучивается, хвалит ученика за старательность, но утверждает, что ничего особенного за ним не замечал. Врёт. Все знают, что если Эфиш перестаёт сыпать цветастыми оборотами, то он врёт, или пишет доклад. Сама сестрёнка теперь решила защитить нового родственника от младших. Тем понравилось шпынять деревенщину, и они продолжают развлекаться. Отцу следовало бы уделять их воспитанию немного больше времени. Валотия балует их. От этой мысли немного грустно. Со мной и Амаис она всегда подчёркнуто вежлива, но очень редко мачеха бывает добра к нам. Отец сейчас занят составлением списков закупок для дружины, на случай, если походы в Топь будут удачны. Инизамгор ничего не замечает, или старательно делает вид. Может быть, ему просто всё равно. Он уже ходил топиться на Болото, верит в свою защиту? Зря. Хозяйки — непостоянные покровители. Он вовсе не глуп, должен признать. Судя по уму, и по тому, как он пытается его скрыть, благородная кровь в нём точно есть. Хочу попроситься с ним. Однажды мне предстоит вести войска в Топь, тренировка с меченным — самый безопасный вариант. Не гарантия, но хороший шанс на возвращение целым и невредимым. Пойду к отцу. Раз уж он возлагает большие надежды на экспедиции, моё участие — это разумный ход. Я опытнее большей части егерей и воинов.

Ещё декаду спустя.

Отец не разрешил мне сходить с Инизамгором в топь. Он постоянно увеличивает тяжесть тренировок, не давая тому передышки. Для хорошей подготовки егеря нужно два-три месяца. Зачем так торопиться? Хочет успеть раньше слухов о меченном? Глупо. Три дня назад я был в Хегле. Там болтают об Инизамгоре на каждом углу.

После визита Раскера и мага.

Как я и думал, мы влипли. Раскер уехал весь красный от злости. Не знаю, что отец ему наговорил, но вышло плохо. Суматошная подготовка похода стала ещё более безумной. Хороший отряд насчитывает человек пятьдесят, из них тридцать нужны для того, чтобы два десятка вошли в Болото, а десяток смог добраться до топи и вернуться назад. Сама экспедиция длится от недели до трёх, ведь Болото постоянно меняется. Проходимый месяц назад путь, где вода не доходила и до щиколотки, превращается в топь глубиной в два человеческих роста. Меченные могут чувствовать верные пути. Но их силы не беспредельны. Хозяйки даруют им некую меру своего расположения, вычерпав которую, они становятся куда притягательнее обычных людей для неприятностей и чудовищ. Отец хочет послать дюжину. Остальные нужны ему на случай визита войск герцога. Все свободные средства сейчас идут на найм войска. Наши нищие деревни мы обложили ещё одной данью — выставить конного ратника с оружием на каждую сотню душ. А откуда их взять? Половина этой сотни — дети. Половина оставшихся — женщины. Пятая доля — хворые и старые. Среди двух десятков крестьяне должны выбрать кого не жалко, отдав все деньги на коня, оружие и броню. Тут думать нужно о том, как бы нас на вилы не подняли, а не о победе над рыцарями герцога.

За пару дней по попытки побега.

Съездил в Хегль. Город собирается продать свою силу тому, кто дороже заплатит. И это будем не мы. Отец упирается, считая, что это город должен ему платить за защиту, а не он. Пять тысяч городского ополчения, городские маги, некоторые дворяне со своими копьями. С этой силой мы смогли бы отмахиваться от герцога до тех пор, пока не вмешается Его Величество. Планы отца слишком прямолинейны. На одного из рекрутёров напали в деревне Дальней. И нет бы наши дурни догадались смутьянов выпороть, разгорячённые солдаты повесили троих. Двое из них пытались удержать третьего, когда он полез в драку с вербовщиком. Повесили за то, что они не смогли сдержать бугая-кузнеца. Теперь в Дальней нет кузнеца, трёх мужчин и никакого почтения к нашей власти. Отец приказал выпороть всех участников расправы. А толку? Из таких маленьких историй складывается большой бунт. Не считая того, что крестьяне просто утаивают часть доходов. Из Дальней до земель Вепря ближе, чем до нашего замка.

В день побега.

Ещё раз посетил Хегль. Город словно ожил. Последние пару лет горожане ходили вялые, жаловались на жизнь, а все мои знакомые торговцы сетовали на то, что доходы падают. Ещё месяц назад в городе разговоры шли лишь о том, как бы аккуратно сократить расходы. Всё переменилось в считанные дни. Похоже, Хегль собирается поучаствовать в нашем конфликте с герцогом. Ничего удивительного. Если Вепрь нас измотает, для бургомистра настанет время собирать сливки. Выступит ли город, и если выступит, то на чьей стороне? Отец мог бы всё прояснить за один день, но он не станет. С другой стороны, не слишком похоже, чтобы Хегль хотел воевать. В городе начали большое строительство. Что строят? Непонятно. И под хорошей охраной. Ни строители, ни горожане не знают. Городской совет лоснится от удовольствия, жалуется на безденежье, но как-то неубедительно. Город рассчитывает на скорое и значительное увеличение доходов. Если всё так, то затея отца становится просто бессмысленной. Иногда стоит признавать поражение до того, как оно произойдёт в действительности. Позволяет экономить время и силы. Попытаюсь поговорить с отцом, но уже знаю его ответ: 'Трусливый щенок, как ты смеешь меня учить!' И всё же я обязан донести свои опасения, и как сын, и как верный слуга семьи. Как выпутываться будем?

Будни Хегля.

В замке я нашёл понимание немногих: Амаис и Лагрум, Денкель и Эфиш, Херви и Ылга. У каждого из них были собственные причины для сближения со мной. В Хегле всё вышло немного иначе. Город жил общей душой, и связавшись с бургомистром, я обрёл внимание всего города. Никто не смог бы рассказать о тех событиях лучше Телти. Я предоставлю слово этому воображаемому бургомистру.

Город переживал трудные дни, и само небо плакало над его мостовыми. Серость с унынием наполняли улицы до получения первых вестей из замка Орла. Про Хозяек рассказывают разное, больше врут, но бывает и правда. Старожилы говорят о том, что знания их безмерны, и с теми, кто им особо мил, они могут поделиться своей мудростью. Бургомистр прочёл письмо из замка заново и задумался. Городу нужны деньги. Молодой Инизамгор слишком уверенно писал о вещах неизвестных простым смертным.

Под окнами ратуши кричали торговцы-лоточники, дальше гремели молотками ремесленники и шипели своими смесями алхимики, за ними спорил на сотни голосов городской рынок, примыкающий к речному порту. В трёх местах через Станку город перебросил мосты, а ещё в шести действовали переправы. Набережную застроили состоятельные горожане. Пустого места на ней почти не осталось. Последний крупный пустырь у самой крепостной стены сейчас застраивался по приказу градоначальника в согласии с идеям Инизамгора Орла, и было у Телти большей головной боли, как от переживаний о приёмном сыне графа.

Сын разбогатевшего торговца рассуждал несколько грубовато, просто и точно: 'На Болоте Инизамгор рано, или поздно, сгинет, а вместе с ним всё то, что он описал. Бурные воды Станки не будут крутить колёса, не приведут в движение молоты и прокатные станы.' Первоначальная идея организации экспедиций уже не выглядела столь заманчиво. В краткой перспективе город может выгадать, организовав несколько экспедиций. Но в долгосрочной... Если прознает король, то он может лишить город привилегий. Герцог направит свой гнев не на Орла, а на город. Вместе они весьма сильны и город возьмут.

Телти отвлекался на рутину, из которой периодически всплывала тревожащая необходимость скорого принятия решения.

— Магистр Хоргал собирается посетить город в этом месяце. Будет переманивать городских волшебников, — докладывал помощник.

— Двое из них слишком богаты и стары, чтобы сорваться с места. Ученики — другое дело. Сообщите магам, пусть сами думают.

— Разбойники из западного леса напали на торговца Седри. Наша торговля с западными землями графства и без того незначительна, а теперь купцы грозятся прекратить там всяческую деятельность.

— Напиши письмо графу с просьбой зачистить западные земли от банд. А я подготовлю письмо королю с жалобой на бездействие Орла.

Викор Орёл регулярно доставлял проблемы городу, превратно понимая свой долг хозяина графства. В глазах многих Болото — это источник чудес и диковин. Волшебство Хозяек Топи выкованное в металле и дарованное героям воспевалось в легендах. Жители Хегля сталкивались с более простыми и надёжными сокровищами. Нельзя сказать, что горожане не желали наложить свои руки на диковины: в Хегле регулярно появлялись разные мелочи, выловленные из речной воды рыбаками и ловцами плоти, или выуженные из самого Болота самыми рисковыми из крестьян. Глава города давно хотел организовать регулярные и хорошо оснащённые экспедиции в Болото. По Станке экспедиция могла подойти к Топи на лодках достаточно близко, чтобы надеяться на успешное возвращение. Два-три десятка лодок с четвёркой хороших лучников и копейщиков на каждой, и город получит свою долю чудес из Болот.

Какое распространённое и опасное заблуждение! Коварство этого места не знало границ. Пустая лодка камнем уходила на дно, а перегруженная добычей и авантюристами едва не вылетала из мутных вод Болота. Опытнейшие егеря умирали от крошечных укусов пауков и мух, забравшихся сквозь бреши в защите, в то время, как голые полусумасшедшие выходили без единой царапины. Так бывало не всегда, но так заканчивалось всегда. Только это твёрдое правило останавливало горожан от самостоятельных походов в Топь. С меченным хозяйками всё могло пойти удачнее.

Стоит ли серьёзный риск мизерного шанса на быстрое обогащение, если в голове Инизамгора не меньше богатства сокрыто? Телти приказал принести обед, продолжая работать. Жареные овощи с бобами источали приятнейший аромат. Он спросил трактирного мальчика, отличавшегося редкой наблюдательностью для своего возраста:

— Что говорят про новую стройку?

Мальчик начал повторять услышанное:

— Сначала горожане испугались, что городской совет совсем из ума выжил, заказывая новые общественные здания. Потом, сударь, Вы приказали охранять стройку и окружить её забором. Раз за забором, значит тайна, а не какой-нибудь дворец. Третьего дня кто-то заметил, что в мастерские поступили необычные заказы. Тогда уж все начали поминать Вас и совет добрым словом, утверждают, что скоро город станет богаче прежнего.

— Мне бы их оптимизм, — буркнул Телти.

Самые обычные болота в округе служили надёжным источником руд — железо из них выходило дрянным, но обильным. С машинами Инизамгора появлялся шанс выправить худое болотное железо. Если у города будет в достатке оружия и доспехов, то Викор Орёл перестанет чинить препоны делам. Одно это сразу оживит торговлю. После можно и на Болото сходить, но не сотней другой, а несколькими тысячами. Такие отряды выходили из Топи живыми, если не пытались покорить само Болото. Подготовленной экспедиции не будут чинить препон ни Орёл, ни Вепрь, такие предприятия одобряет сам король. Но всё это в дальней перспективе, теперь же важны машины графского сына.

Городские зодчие и механики подтвердили, что похожие машины есть, но никто не пробовал сделать их такими большими, чтобы у них хватало силы и раздувать меха, и прокатывать слитки, и проковывать железо. Телти рассказал городскому совету о мальчике из Болота сразу же, как только смог подтвердить слухи. Это моментально взбодрило всех грандов города. Они развязали свои кошельки, планируя вложиться в экспедиции и необходимый подкуп.

Письмо подстегнуло их ещё сильнее. Гильдия бронников и оружейников в Хегле страдала от недостатка заказов уже который год, для неё появление новой технологии означало возможность продавать свой товар по всей Мальвикии с большой выгодой. Торговцы скобяными изделиями радовались не меньше. Может показаться странным, что эти солидные люди, умудрённые опытом участия в бесконечных городских интригах, поверили двенадцатилетнему мальчишке, вернувшемуся с того света со странными мыслями в голове. На самом деле всё довольно просто: мы считаем себя твёрдыми в убеждениях, уверенными в себе, трезво глядящими на мир, ровно до того момента, пока несчастья не оглушат наш рассудок чередой нелепейших совпадений и мелких трагедий.

Город Хегль шёл к своему закату. Об этом не знал Викор Орёл, не ведали простые горожане, но именно этого боялись члены городского совета. Арнакталь медленно, но верно выдавливал Хегль из торговли. Столица герцогства была больше и многолюднее. В Арнактале давно не знали голода ещё и потому, что алхимические кварталы вотчины Вепря за минувшие десять лет стали вдвое больше и вчетверо оснащённее, чем в Хегле. Арнакталевские алхимические товары пользовались большим спросом, заставляя торговцев Хегля продавать дары Болота всё дешевле и дешевле с каждым годом.

Горожане мало понимали проблемы городской верхушки, справедливо обвиняя в своих бедах Орла, эту самую верхушку, снег, дождь и само Болото. Недовольство копилось вместе с безработицей. В чистом виде безработных в городе не насчиталось бы и десятка, но разве можно считать занятым человека, который трудится раз в три дня, или справляется с работой за треть дня? В более поздние времена всех их давно выгнали бы на улицу, но средневековье жило общинностью. Страдали все, разделяя тяготы согласно обычаям феодального мира.

В таких условиях каждый уцепится и за соломинку. Дни закрутились в хороводе вокруг градоначальника, Телти не успевал поесть днём и выспаться ночью. Мерный стук каменщиков приближал закат целой эпохи, но об этом не знал ни бургомистр Телти, ни кто-либо из горожан. Городская стена постепенно превращалась в плотину будущего завода, а вместе с ней нарастала потребность в том, кто стоял у начала этого рискового предприятия. Идею выкупа Инизамгора отвергли на первом же заседании совета. Оставалась только организация побега. Днём кавалерия Орла не позволяла надеяться на успех, но ночью небольшой отряд всадников имел хорошие шансы. Спешно готовили три десятка кавалерии, два из которых должны были отвлечь преследователей от убегающего приёмного сына графа.

Шпиону бургомистра выдали деньги, и тот отправился в замок под благовидным предлогом. Вернулся он немного ошалевшим, рассказывая небылицы о меченном. Каждый в городском совете похихикал в кулак при всех, стремясь не дать другим заметить, как дёргаются его уголки рта, чтобы украсить лицо самой наивной и блаженной улыбкой, на которую он способен. Обещания были невероятны, и в них хотелось верить. Строительство в городе закрутилось с огромной скоростью. Трубы печей тянулись вверх, отражая рост надежд горожан и стремительное опустошение их карманов.

Настроение грандов передавалось и жителям. Все дышали надеждами, оптимизмом и молодецким ухарством. Не остались в стороне и посланные за Инизамгором всадники.

— Граф взял чужое, а мы перепрячем.

— Понадобится, сами через стену перелезем.

Между отчаянной смелостью авантюристов, которая творит чудеса, даруя победу в самых безнадёжных схватках против превосходящего противника, и ухарством перевозбуждённых искателей приключений лежит крайне узкая граница. Возможно, если бы кто-то в городе встряхнул этих парней, выбив из них лишнюю самоуверенность, и вернув трезвую оценку опасности, всё закончилось бы не так. Я понимаю, что мне легко судить этих людей, и не считаю себя последней инстанцией истины: все мы люди, а людям свойственно ошибаться. Но почему же мои ошибки стоили такой крови?

Ночь на тридцать четвёртый день. Провал. (Предупреждение. Эта и следующая глава достаточно тяжёлые. Без излишеств и подробностей, но имейте ввиду. Эта история не про весёлых МС.)

 

  Много позже мне удалось собрать из мелких кусочков картину произошедшего. Сложные планы имеют слишком большие шансы на провал. Первым препятствием была ночная стража замка. Ылга подкупила одного стражника, поэтому то мы и смогли собраться на стене без опаски. Мы выбрали дальний от ворот участок стены для побега по двум причинам: во-первых, там было меньше всего охраны из-за большой высоты стены; во-вторых, этот участок был дальше всех от караулки и начальства. Нара светила не только нам, но и солдатам, маявшимся от скуки. Споить стражу не удалось, хотя кухарка и попыталась. Единственный плюс от их бодрости состоял в том, что уставшие от безделья солдаты собирались вместе поболтать. Опасаясь начальства, они делали это не слишком часто. Ночью было прекрасно слышно, как они переговариваются даже шёпотом.

  — Что за проклятущая ночь. Ни днём покоя, ни ночью. Ещё и в рожу получил от командира.

  — За дело получил. Он Зестри порол, а ты полез его оправдывать.

  — Так он же не виноват.

  — Дурья твоя башка. Командир не может ошибаться. Если порют, значит виноват. Это раз. Не перечь командиру — это два. Подошёл бы в уголочке сказал бы, а так нарушение этой самой — дисциплины. И субординации. Да не огорчайся ты. Послужишь с моё, выучишь всю науку.

  Первым этапом побега мы собирались накинуть петлю на зубец и спустить вниз верёвку. С этим вышла заминка: я опасался, что такой моток верёвки, если его найдут у слуг, вызовет подозрения. Себе я выдумал такое оправдание: мол, хотел научиться кидать аркан на зверей Болота. Идиотизм, но ничего опасного. Сперва я задержался во дворе, дожидаясь момента, пока охрана развернётся в другую сторону, а затем мы терпеливо выбирали удобный момент после прохода патрульных за стенами. Нужно было сделать всё быстро и за один раз, так что мы слегка замешкались. Стоило нам накинуть петлю на зубец, как начался переполох.

  С нашей стороны, хоть мы и действовали предельно неорганизованно, всё шло успешно. Что же случилось? Рядом со рвом за стеной всю ночь в противоположных направлениях ходили солдаты, регулярно пересекаясь на маршруте. Как я сказал прежде, ночь была светлая, и стража патрулировала без факелов. Пара солдат накануне чем-то проштрафилась, и теперь горела желанием выслужиться, а потому была предельно собранной и внимательной. Впервые за долгое время эти двое вспомнили свои обязанности, пунктуально исполняя каждое мелкое требование и правило поведения в патруле.

  Согласно плану после моего спуска со стены Ылга подала бы знак посланникам градоначальника, а те подхватили бы меня у рва, или чуть дальше. В крайнем случае, я мог ухватиться за верёвку притороченную к седлу, чтобы изо рва меня выдернула лошадь, но этот вариант означал преследование. Всего было четыре сигнала. Первый означал готовность, второй начало действий, третий необходимость помощи, а четвёртый отмену всей операции. Согласно предварительной договорённости, кавалеристы Хегля в сумерках подъехали примерно на полкилометра к замку и остановились в ожидании первого сигнала. Огонь на стене всегда означал успешное предательство. Была такая лампа и у Ылки. Зачернённая со всех сторон, кроме узкой щели. Маяк моего бегства.

  Несколько всадников, утомлённые пустым ожиданием, или спутавшие сигнал готовности с просьбой о помощи, решили подъехать поближе. Я не знаю точно, чем именно они выдали себя. Возможно, чья-то лошадь всхрапнула, или блеснула в свете Нары металлическая пряжка. Ночная стража отличается сонливостью только в те дни, когда ничего не происходит. Яркий небесный свет мешал спать в ту ночь не только людям, но и скотине, шумевшей на разные голоса. Растревоженные этими шумами стражники насторожились и решили проверить то, что вызвало их подозрения. Они направились в сторону от рва, всё ещё не зажигая огня, быстрым шагом приближая трагический перелом.

  Кавалеристы могли бы скрыться, но они предпочли напасть на заплутавшую стражу. Можно сказать, что они добились успеха. Солдаты не успели позвать на помощь, как всадники зарубили их богатырскими ударами. Возможно, если бы план предусматривал убийство четырёх человек, то побег и удался бы, моё чистоплюйство обернулось куда больше кровью. После ситуация развивалась стремительно. Не встретив патруль в положенном месте, стражники другого патруля бросились поднимать тревогу: они добежали до караулки и разбудили дежурный отряд. Через несколько минут незваных гостей ловили три десятка тяжело вооружённых всадников из замка. Должно быть, в этот момент я что-то и услышал, моя паника оказалась уместной: через минуту на стене начался переполох. Выслушав стражника, командир дежурного отряда поднял войска на стену. Ылгу и Херви взяли с поличным, пока они сматывали верёвку. Они было попытались скрыться через дверь подкупленного стража, но тот быстро сообразил что к чему и заперся.

  Небо затянуло облаками, и на окрестности замка обрушился непроглядный мрак. Рыцари вылетели из ночной тьмы внезапно и с ходу атаковали людей бургомистра. Разгорелась жестокое и суматошное сражение: сталь звенела о сталь, факелы выхватывали из черноты то одну фигуру, то другую, разобраться в происходящем не могли сами участники. Городские замешкались с побегом, да и не могли лошади нестись во весь опор в такой темноте, сыграло свою роль и то, что невозможно было подсчитать нападавших. Лошади графа предназначались для боя, а его люди успели облачиться в кольчуги. Понадеявшиеся на скрытность и внезапность городские кавалеристы не смогли оказать должного отпора и очень скоро были рассеяны. В стычке погибли пятеро, и ещё троих удалось взять живыми, остальные смогли ускакать прочь. Троим солдатам графа ночной бой стоил жизни, не считая убитых ранее.

  Эту ночь я буду вспоминать до самой смерти. Бывали со мной моменты и страшнее, и опаснее, но никогда прежде и никогда после я не ощущал себя столь же беспомощным. Голоса и топот грохотали по замку, заставляя меня вздрагивать до тех пор, пока Викор Орёл не ворвался в комнату, бдительно всё осмотрел, не нашёл ничего подозрительного и вышел, приказав мне одеться и спуститься к нему.

  На удивление, я не видел прежде этой части замка. Даже в шутку молодые орлята не играли в тюрьме и в пыточной. Пройдут ещё десятки лет, если не сотни, прежде чем по этим залам начнут водить туристов, пугая сытых свободных и защищённых законом горожан костюмированными представлениями с бутафорскими изуверствами. Пыточную узнаёшь не по крикам и стонам, в первую очередь пыточная — это непередаваемый запах страданий, страха и смерти. Думаю, что в высокотехнологичных застенках спецслужб, где пытают ради высшего блага, царит тот же запах. Конечно, он значительно слабее, и его можно даже перебить вонью хлорки, или ароматизатором 'ёлочка', но он никуда не денется.

  Пятерым кавалеристам Хегля повезло — они умерли в схватке, но ещё трое попались живыми. Первыми пытали их. Оказалось, что в замке весьма умелый палач. Уверенные в себе люди перед смертью теряли всяческий человеческий облик, они были готовы на всё. Я стоял ни жив ни мёртв, выслушивая признания всадников. На моё счастье, они были уверены, что едут меня похищать. Все трое пересказали эту историю с разными деталями прежде, чем их измученные души покинули изуродованные тела. В пыточную набилось много народу. Помимо графа и его старших слуг здесь были старшие дети. Векер смотрел на крайне длительную пытку со сложным набором сменявшихся эмоций: от страха до радости, от безразличия до воодушевления заядлого театрала во время хорошего спектакля. Должен признать, что точно так же смотрели на происходящее и остальные с некоторыми исключениями.

  Денкелю пытки были очевидно неприятны. Он понимал их необходимость и неизбежность, но не одобрял. Вояка предпочитал вершить дело скоро, и его можно было понять. Думаю, он бы предпочёл угрозу смерти с приведением её в исполнение, этого хватило бы для получения признания от пленников. Эфиш больше был раздосадован слабостью защиты замка и самим фактом измены, потому на его лице застыла задумчивость. Он явно пребывал где-то в другом месте, где крики и стоны, сменявшиеся монотонными вопросами, не могли помешать его мыслительному процессу.

  На лице Лагрума застыло смятение. Позже я понял, что он счёл провал побега досадной именно для Орлов случайностью. Зная теперь о его наблюдательности, рискну предположить, что он мог догадаться о планируемом побеге. Исчезновение виновника конфликта между Орлом и Вепрем из замка могло поставить жирную точку в намечавшейся войне. Род Орлов понёс бы некоторые потери, но скорее моральные, чем настоящие. Он вовсе не считал, что несколько погибших — это страшная плата за скорое избавление от проблем. Всё же, он лучше знал нравы и порядки Мальвикии.

  Я же застыл в полнейшем недоумении и страхе. Задай Викор хоть один вопрос мне, я бы тут же во всём признался. В некотором роде, эта пытка была и надо мной. Помимо страха меня терзало ещё и чувство вины за гибель тринадцати человек и скорую смерть ещё троих. Пот тёк по мне ручьями, я дрожал, забившись в самый тёмный угол. На моё счастье Викор счёл такое поведение доказательством ужаса от мысли о том, что меня могли похитить. Кроме того, граф сам себя перехитрил несколько раз, подсказывая ответы во время допроса, или отвергая правдивые ответы, как ложные.

  К концу первого допроса граф знал, что напали люди герцога, решившие похитить меня, раз он отказался отдать меня добровольно. Город Викор Орёл не рассматривал в качестве противника совершенно. Прямо в пыточную по требованию графа принесли вино и закуски. Граф шутил и радовал хорошим настроением. Провал затеи герцога давал ему ещё немного драгоценного времени на его собственные планы, не считая возможности наябедничать королю. Рыцарские правила ведения войны были достаточно запутанными, и когда можно воевать ночью, а когда нельзя мог понять не каждый. Тоже касалось и дозволения на диверсии.

  — Гадкая ночь, но не без пользы. Вепрю по морде дали, шпионов его поймали. Какая бы ни была, а победа.

  Эфиш прервал свои размышления:

  — Надо сменить систему патрулей и сигналов.

  — Ну так и займись этим. Дозволяю.

  Векер, пытаясь показать, что ему совсем не страшно, и он сам готов рвать врагов на части, хорохорился:

  — Видели, какое у последнего лицо было жалостливое. А не ходи против Орлов, не ходи! Лагрум бормотал что-то про себя.

  Командир правой руки только-только вернулся в замок, закончив поиски нападавших, и с жадностью набросился на еду, проговаривая с набитым ртом:

  — Человек тридцать, или сорок их было. Сюрко без гербов, клейма везде самые разные — наёмники. Как мы не пытались их преследовать, ушли.

  — Кыстор, ты внятно отвечай. Почему, как ушли?

  — До Станки доехали по их следам, а где уж они вышли из воды, то нам неведомо. Если по камням ушли, так и не узнаем.

  Наконец, Викор решил обратить внимание на меня:

  — Ну что, страшно было?

  И я честно ответил:

  — Страшно очень.

  Под редкий смех Викор продолжил:

  — Запомни, Инизамгор, бояться нужно не болотных тварей, а людей.

  А затем в пыточную ввели Ылгу, Херви и одного из стражников. Последнего взяли из подозрения в соучастии. Начали с него.

 

  День тридцать четвёртый. Херви. (Предупреждение. Очень тяжёлая глава.)

  Солдат ничего не знал и пытался отрицать все обвинения. От этого Орёл становился всё злее, а пытки всё страшнее. Я потерял счёт времени, и мог только ждать неизбежной смерти солдата. Один раз кто-то попытался убедить Орла, что солдат и правда ничего не знает, но, получив кулаком в лицо, замолчал. Бадья с холодной водой для приведения подозреваемых в чувства успела опустеть, и пока её наполняли заново молоденький стражник окончательно затих.

  Затем пыткам подвергли Ылгу. Защитников у неё не нашлось, кухарку взяли вместе с инструментами, и кого-то требовалось наказать за гибель солдат. У меня душа ушла в пятки, я пошатывался из стороны в сторону, и два страха боролись во мне в эту секунду. С одной стороны, я боялся, что она выдаст меня, с другой же ещё больше я желал остановить чужие мучения. Только страх, столь презираемый многими, как недостойное чувство, заставил меня сжать зубы и молчать. И Ылга.

  Она понимала, что её смерть неизбежна. Я не знаю причину её ненависти к Викору Орлу, но это чувство ощущалось столь явственно, будто висело в воздухе тонкой дымкой. Повариха поняла из расспросов стражника опасения графа и постаралась их усугубить. Она легко подтверждала собственные мысли графа.

  — Я служу герцогу Вепрю уже десять лет. Прознав о Меченном Хозяйками Топи, я сообщила ему. Герцог приказал похитить мальчишку. Я подготовила всё, чтобы люди Вепря смогли подняться по стене и выкрасть Инизамгора Орла.

  Ылга спасла меня своей ложью, и попыталась вытащить из петли голову Херви:

  — Мальчик ничего не знал, я обманула его, пообещав угостить вкусным, если он поможет мне размять старые кости. А до того рассказывала всякие небылицы, убеждая в том, что я ведьма. На самом деле, я взяла с собой, чтобы выдать за предателя. Если бы всё прошло, как надо, то я перерезала бы ему глотку, и все подумали бы, что так налётчики расплатились с тем, кто им помог. Когда поднялся переполох, и стража полезла на стену вместо людей герцога, я замешкалась и не успела зарезать Херви. Я думала поднять крик, чтобы без помех спуститься с его телом вниз. Но он оказался прытким малым, ещё и темень наступила. Не хочу перед смертью губить невинную душу.

  Викор Орёл колебался. Он хотел поверить кухарке, но его подозрительность требовала довершить начатое. Когда стража подвела к пыточному арсеналу Херви, Лагрум подошёл к отцу и начал что-то шептать ему на ухо.

  Викор взбеленился и попытался ударить сына, выкрикивая:

  — Калёным железом измену выжгу!

  Лагрум схватил его за руку, чего не позволяли себе слуги, и заговорил уже громче:

  — Отец, ему всего двенадцать. Не сможешь поверить — прости, не сумеешь простить — прогони, не захочешь прогонять — брось в темницу. Не губи его и себя.

  Викор ударил сына левой рукой и вырвал правую из его ладоней:

  — Сопляк, мягкотелый дурачок. С глаз моих!

  Лагрум вышел из пыточной, и всё началось заново. Херви удивил меня. Человечество успело накопить множество сомнительных и страшных знаний за свою долгую историю. Например, согласно статистике, от пыток ломаются двое из трёх. Херви мог бы подтвердить слова шпионки, но он с самого начала взял всю вину на себя. Если Ылга ненавидела Викора Орла, то Херви презирал. Он выдумывал разные истории, распаляя графа всё больше. Под конец тот сам схватился за пыточный инструмент. Я думал, что сойду с ума, но накатывала только усталость и опустошение. Страха уже не было. Ни во мне, ни в Херви. Мальчик оказался удивительно живучим и решительным. Очнувшись после побоев, он посмотрел на графа и сказал ему в лицо так громко, как мог:

  — Тебе не терпится узнать причину моего предательства? Всё довольно просто. За свободу Замгри я хотел купить свободу Херви. Уверен, герцог не оставил бы меня в беде. Жаль, что ничего не вышло. Но я не отчаялся. Я знаю, что однажды, пусть пройдёт хоть сотня лет, и такие, как ты исчезнут. Люди будут равны меж собой.

  Железный прут выпал из пальцев Орла. Возможно, так с ним разговаривали впервые в жизни. Он уже хотел наброситься на ребёнка, но тот снова потерял сознание. Потеряв всякий интерес, Викор вышел из пыточной, ему требовалось оформить суд над изменниками. Мрачная процессия покинула подземелье. Мне показалось, что Херви подмигнул мне. Я вышел на свет живым и здоровым, но это совершенно меня не радовало.

  Не помню, что делал до самой казни.

  Герольд Слинти прокашлялся и закричал:

  'Согласно старинному закону о наказании соглядатаев, граф Викор Орёл постановил отнять у подлых изменников предательские инструменты.'

  Приговор означал, что перед повешением их ослепят, лишат слуха, отрежут носы, вырвут языки и отрубят кисти рук. Всё это глашатай в подробностях расписывал, объясняя что и почему будет проделано. Считается, что в средневековье казни были чем-то вроде развлечения для народа. Не знаю, кто придумал эту глупость, но всё совершенно не так. Конечно, в городах на места казни собирались разные бездельники, одобрение которых легко покупалось деньгами и копеечными подарками. Если казнили преступника, то на казнь приходили обрадованные этим лица самого разного толка. Но большинство никогда не одобряло расправы. Понять это достаточно просто: в современном мире от этой практики почти повсеместно отказались. А уж когда казнят твоих знакомых...

  После казни необычайно бодрый Викор Орёл повернулся ко мне и сказал:

  — Жаль, что у нас нет времени в запасе. Ты отправляешься на Болото завтра. Нужно подготовить отряд.

  А мне в уши будто ваты набили. И лицо застыло ничего не выражающей маской. Убитых солдат вывезли из замка и похоронили. Я что-то делал на автомате, разговаривал, может быть даже шутил. Когда я вернулся к себе в комнату, то застал Амаис. Глаза её были красны от слёз, она молча передала мне небольшой кинжал в ножнах и отмахнулась от моих попыток поговорить. Кинжал ощущался, как слабый артефакт. На столе лежало письмо. Видимо, она не хотела прощаться со мной лично.

  'Дорогой Инизамгор, завтра ты отправляешься в Топь, и не в моих силах это изменить, но я очень прошу тебя выжить. Без тебя в замке станет совершенно невыносимо. Надеюсь, что этот кинжал поможет тебе выжить. Говорят, что это вещь из Болота, но она такая старая, что мало чем отличается от обычного ножа. Амаис.'

  Позже я узнал, что кинжал достался ей от матери, и был самой ценной её вещью во всех смыслах. Семейство Орлов никогда не было для меня чем-то монолитным и мрачным. В давящей тени отца вырастали совсем не похожие на него дети.

  За сборами пролетел остаток дня.

  Я не спал вторые сутки. Для меня всё продолжался гнетущий тридцать третий день. Я разделяю его в своих воспоминаниях только потому, что мне самому тяжело рассказывать об этом моменте. Утром наши сборы были завершены и мы отправились в путь. Настроение у всех было неважнецкое, и Денкель думал остановиться в Заболотной, но поглядев на нас, он решил сделать привал раньше. Мы нашли удобную опушку подальше от крестьянских полей и устроили там лагерь. Денкель разворошил запасы и выудил на свет несколько бурдюков с вином и бочонок спирта. Я очень быстро напился до беспамятства. Из тридцать пятого дня я помню только то, как возвращался цвет на лица моих бледных собратьев по несчастью, и как меня пробило на истерику с криками и слезами. Не знаю, что я им там нарассказывал, тот день, как корова языком слизнула, но на следующий день мы выдвинулись в путь в полном порядке. Никто не говорил о произошедшем. Обогнув Заболотную, мы направились к охотничьему домику, готовя там лагерь для похода на Болото. Оставив лошадей на попечение младшего конюха, экспедиция вошла в лес. Все молчали, то ли стремясь сохранять незаметность, то ли пытаясь заглушить мрачные думы.

  Когда Херви затих, голову мою заполнил целый шквал мыслей. Почему он так твёрдо держался? Зачем признал свою вину? Почему не выдал меня? Сотни зачем и почему. Существенно позже я узнал правду: Херви был бастардом Викора Орла. В замке об этом знали всего несколько человек: сам Херви, граф, графиня, старшие дети. Остальные могли догадываться, но не знать. Добросердечный папаша пригрел ребёнка на груди, назначил его слугой и окружил вниманием наравне с прочими слугами. А потом жестоко пытал и убил.

  Конец первой части книги.

 

  День тридцать шестой.

 

  Мы вошли в лес, только изображая слаженную команду, но опасности сразу же заставили нас сосредоточиться и забыть всё, что было до этой минуты. Признаюсь, что я несколько исказил действительность, хоть и ненамеренно. Мой страх в то время так заслонял мне всё остальное, окрасив всё в собственные серо-зелёные цвета в воспоминаниях, что моя история выглядит несколько однобокой. Думаю, что сам я вёл себя намного бодрее, чем об этом рассказываю. Видели ли окружающие мой страх? У них было вдосталь собственного. Все мои спутники боялись этой экспедиции, и от этого чувства мы сильнее сжимали оружие — нашу единственную надежду на спасение.

  Все мы были вооружены копьями и щитами. Егеря несли дротики, воины дополнительно вооружались мечами и кольчугами. Спины всех участников экспедиции сдавливали коробы с имуществом, обшитые вываренной в воске кожей. Такая кожа не пропускала воду, не гнила. Из похожего материала нам пошили и одежду. Признаюсь, что я чувствовал себя под всей этой сбруей не слишком хорошо, но идею придать нам повышенную плавучесть я одобрял.

  Как бы мы не пытались двигаться тихо, лес хрустел и скрипел под нашими ногами. Каждый звук заставлял нас вздрагивать, но от минуты к минуте всё меньше. Страх и ожидание опасности — очень выматывающие чувства. Примерно через половину часа мы перестали озираться от малейшего шороха. Я шёл в серёдке нашего построения рядом с Денкелем. Егеря рассыпались полукругом спереди, а воины встали за нами. Экспедиция тихо переговаривалась между собой. Компания — это великая сила, в коллективе любые неприятности переносятся проще, если горе и радости делятся вместе.

  В пёстрой растительности показались первые разрывы — мы пришли к Болоту. Вода редкими лужицами проглядывала сквозь заросли камышей и лиан, отдельные мохнатые кочки и мангровые деревья. Из прочитанного фолианта я знал, что половина местных растений — ценнейшие ингредиенты для алхимиков. Прямо здесь мы могли набить свои карманы золотом, но нас послали за сокровищами Топи, и это всё усложняло. Егеря споро нарубили слег и раздали нам что-то вроде широких лыж на толстой подошве. Защита из болотоступов и плотной проваренной одежды предназначалась для того, чтобы свести к минимуму контакты тела с плававшими вокруг комьями болотной плоти. В сравнении с тем, что показывал маг, эта субстанция была исключительно активной. На моих глазах неосторожная цапля задела комок лапкой. В несколько мгновений эта дрянь сожрала её.

  — Страшное дело, — пробормотал Бокли.

  Мы забросили щиты и копья на спины, сохраняя возможность вооружиться за секунду, или две, и вошли в болото. Егерь вёл нас запутанными путями, но довольно быстро. Когда он терялся, мы доставали бумаги и прокладывали путь между островками, руководствуясь примерно десятком карт, сравнивая изменения глубин и перемещения островков в разное время с нынешним моментом. Только увидев плывущий в болоте островок, я понял, что наше положение существенно хуже, чем кажется. Ещё на Земле я слышал байки о многослойных болотах, где слои ила и влажного грунта чередовались со слоями воды. Все местные островки просто плавали на поверхности до тех пор, пока не становились слишком тяжёлыми. И тогда они тонули. Это объяснение нисколько меня не успокоило. Все мы привыкли ходить по твёрдой земле, и подозрение в том, что под нами километр пирога из воды и ила я оставил при себе. Большая часть островов казалась твёрдой частью суши, дрейфуя слишком медленно и слишком высоко, чтобы местные могли понять истинную природу Болота.

  В прошлый раз я не заметил большого количества живности, но теперь Болото шумело непрерывно. На кочках квакали лягушки и стрекотали насекомые, выше шумели птицы, а в мутной воде, покрытой ряской плескалась разная живность от рыб и змей до совершенно немыслимых на Земле видов. Мы прошли несколько островов без неприятностей в пути, если не считать облака мошкары над нами. С собой мы взяли очень эффективный репеллент, и я впервые искренне восхитился местным алхимикам. Дойдя до крупного островка, мы решили сделать привал.

  Бокли с егерями искал что-то рядом с берегом. За время пути мы добыли какую-то целебную плесень и несколько семян ядовитого растения, но ничего особо ценного. Экспедиция не тратила время на сбор растений, мы настойчиво продвигались вперёд. Теперь же егеря решили воспользоваться моментом и собрать все более-менее ценные растения и грибы. Пока остальные разводили костёр, я успел переодеться в сухое и стал прогуливаться по нашему острову, правда, не выпуская из рук оружия.

  Солдаты негромко переговаривались:

  — Чего это он?

  — Молчи, не видишь почуял что.

  — А меченные они все так?

  — Мне почём знать?!

  — Лучше приглядеть за ним.

  — И то правда.

  Меня что-то влекло к восточному краю нашего пристанища. Тяжело описать это чувство. Какой-то компас внутри, действующий на эмоции. Повернёшься на запад, чувствуешь какое-то раздражение, на север, или на юг — нетерпение, а лицом на восток ощущаешь умиротворённость. Я проследовал за внутренним ориентиром и под большими листьями куста обнаружил с десяток жёлтых шаров на тонких ножках. Из справочника я знал это растение. 'Солнце радости' — сильнейший антидепрессант. Каждый шарик шёл по десятку золотых, превращаясь в руках умелого алхимика в снадобье стоимостью в сто-двести золотых. Будь мы свободными людьми, с такой находкой развернулись бы на месте и потопали домой. Я показал шары Денкелю, он вздохнул и сказал, что без артефакта граф не успокоится.

  Подошли егеря, они тоже насобирали разной всячины.

  — Хороший улов.

  Бокли разложил находки и принялся считать. Вышло на три сотни золотых, не меньше. Все понимали, что с таким уловом мы уже выполнили задачу минимум, но нас послали за сокровищами.

  Мы высушились, привели снаряжение в порядок и поели. Под удивлённые взгляды я разрезал одно из солнц. Из него брызнул сок, который мы тут же добавили в своё питьё. Толика оптимизма нам сейчас не повредит. Остатки я залил спиртом, чтобы ценный продукт не испортился. Чуть более бодрые, чем были до того, мы пошли дальше. Дважды на нас нападали мелкие и не слишком хищники. Первый раз из воды выпрыгнула какая-то помесь змеи и рыбы, но ловкий егерь с криком 'берегись!' нанизал её на копьё, а во втором случае из кустов набросился необычайно крупный раскер. Его убили несколькими ударами копий и дротиков.

  Я узнал, что болотные твари — сами по себе источники ценностей. Из рыбозмеи егеря надоили яда, после чего осторожно вырезали зубы, ядовитые железы и желчный пузырь. Раскеру срубили голову и взяли печень. Я продолжал идти в центре, окружаемый в широких местах солдатами, или идущий в связке у края омута. Чаще всего, глубины не превышали колена и единственной неприятностью оставались насекомые и крайне злобные, но безвредные болотные пиявки. Пиявки тоже ценились, и мы собирали их в маленькие кувшинчики живьём. Пару раз мы шли по грудь в воде. Однажды вода подступила мне к горлу и я запаниковал. По счастью через несколько шагов начался подъём.

  По пути мы нашли ещё несколько ценных растений и грибов, выудили несколько комьев болотной плоти. Набрав её примерно с ведро. Всё это были ценные находки, но экспедицию посылали не за ними, а за Дарами Хозяек. С этим у нас обстояло плохо: артефакты вне Топи почти не встречаются. Выбравшись на очередной остров, я ощутил изменение в воздухе. Если до этого Болото разрешало нам погулять, то теперь явственно чувствовался запрет. Живое и весёлое Болото заканчивалось. Вместо красок и буйства жизни дальше шла мёртвая чёрная вода, местами бурлившая, с теми же кочками, камышами и манграми, что и прежде, но теперь всё казалось, безжизненным, почерневшим, бесцветным. Я будто смотрел чёрно-белый фильм. Отчаявшись понять, что происходит впереди, я решил жить сегодняшним днём и подошёл к костру.

  Мои спутники останавливались на этом острове прежде, и примерно представляли дальнейший путь из рассказов тех несчастных, кто против своей воли ходил на Болота. Чёрная Топь была всё тем же Болотом, только злее и смертоноснее. Я спрашивал их, но они ничего такого не видели. Для них топь выглядела продолжением Болота.

  — Среди Чёрной Топи островов и кочек не меньше, но многие тонут. Был человек рядом, мгновение назад ты с ним разговаривал, а теперь он бредёт в самый омут и никого не слышит.

  Я поворошил угли в костре. Дальше мне предстояло идти первым, сталкиваясь со всеми опасностями. Денкель буркнул, и разговоры сменились на обычный набор солдатских и охотничьих баек пополам с мечтами и хотелками.

  — Если достанем из Топи артефакт, то часть трофеев себе возьмём, — сказал Бокли, и Денкель кивнул в знак согласия.

  Солдаты затянули песню. Впервые за долгое время мне захотелось просто поговорить.

  — Денкель, я за этот месяц со многими успел поговорить, но не с тобой. Как вышло, что ты служишь Викору Орлу? — спросил я, отпивая из бурдюка.

  Вояка поморщился и ответил:

  — Всё из-за этой Топи проклятущей. Викор сюда узников посылает, как и его отец делал. А я ходил с ними на Болото. Однажды, когда удачливый смертник почти вернулся, я решил ему помочь. Тащил он что-то очень тяжёлое. Слышно его было хорошо, я и пошёл к нему. Дурак был.

  Денкель прервался на секунду, собираясь с духом:

  — И сотни шагов в Топь не прошёл, а его твари болотные схватили. Я бежать, твари — за мной. На самом острове отбиться смог, ранили меня, — он прикоснулся к отсутствующему глазу — и тогда прежний Орёл меня спас. Службы не лишил, лекаря нашёл. Сайгир Орёл человеком был, не то, что сынок его. Но мот большой. Уж прости, если я папашу твоего хаю, только нет у меня никакого желания возвращаться в Топь. Не для людей это место.

  — Ну его в пекло, — ответил я.

  Я вытащил из своего короба дневник и принялся записывать историю прошедших дней в неровном свете костра. Для окружающих это выглядело какой-то причудой на грани чародейства, а колдовство здесь ценили и уважали. Мне предстояло заполнить подробностями гнетущий пробел, чтобы окончательно похоронить прошлое. Путь через Болото оказался проще, чем мне виделось, и я смел надеяться на удачный поход в Чёрную Топь. Впервые за этот месяц, не кто-то решал моё будущее, а я сам. Если же быть к себе строже, то срок этот можно существенно увеличить. Угодив в трясину жизненных обстоятельств, привыкнув к нашему развитому обществу, где всё требует планов, согласований и договорённостей, я забыл простую истину: спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

 

  День тридцать седьмой.

 

  Ночью мне снилась какая-то белиберда, я тревожно просыпался лишь затем, чтобы убедиться в относительной безопасности и снова заснуть.

  Ещё до восхода солнца мы начали сворачивать лагерь.

  Бокли подошёл ко мне, чтобы напомнить о поведении в Топи.

  — Теперь ты идёшь первым, остальные за тобой. Чуть что не так, останавливайся, замирай и выбирай путь, куда хочешь идти: там безопасно.

  — А если никуда не хочу?

  — Тогда тот путь, где меньше всего неприятностей.

  Он собирался уйти, когда я остановил его сам:

  — Вчера мы убили змеюку и раскера. Я видел их в книгах по охоте — обычные животные Мальвикии, но все называют их болотными тварями и не уточняют. Почему?

  Бокли удивился моей неосведомлённости, он достал клыки рыбозмеи и показал мне:

  — У обычной озёрной змеи пасть раз в десять меньше, но эту Болото не сильно изменило. Она просто стала больше, как и тот раскер. Если же тварь получила какой Дар от Хозяйки, она сильнее меняется. И уже не важно, чем она была до того. Потому и болотные твари.

  Он огляделся вокруг, и сказал мне на ухо:

  — По слухам, скрежетатели — это бывшие люди, злые на весь род людской.

  Наш разговор сам собою прервался, и мы продолжили грызть мясо, запивая его уксусной водой.

  Идти первым оказалось намного сложнее. Я постоянно проверял дно перед собой, погружая слегу в черноватую воду. Моё наваждение никуда не делось, я с большим трудом смог переступить невидимую для других границу. Рука сама потянулась к мошне на поясе. Я так и ходил с деньгами хеглевского градоначальника, сперва просто забыл, а потом решил оставить на удачу. В вещие сны я не очень верил, но как говорится: в окопах не бывает атеистов. Странным образом мы избежали столкновений с голодным зверьём.

  Топь была нам не рада, и это чувствовали все. За следующие три часа мы не нашли ничего, но предельно вымотались. Мышцы горели огнём, и всем была нужна передышка. Я вывел экспедицию на крошечный островок, где мы смогли сесть спина к спине, оставляя ноги в болотной жиже. Усталость была не единственным нашим врагом. Какая-то неестественная апатия захватила всех. Нам уже всё равно было куда идти, дойдём ли мы, или останемся где-то здесь навсегда. Я вытащил настойку Солнца Радости и разлил всем по чайной ложке. Мы сидели на кочке, пока нахлынувшее безразличие не покинуло нас без остатка. Сил хватало только на болтовню.

  — Надо возвращаться, Денкель, — умолял егерь рыцаря.

  — Ты без семьи, что-ли? — спросил командир отряда.

  За минувшую пару дней я слышал, как люди переговаривались за моей спиной. Если я не ошибся, то граф взял семьи участников экспедиции в заложники.

  — Мы рискуем увидеть своих детей в тюрьме, или на виселице, — отрезал один из воинов.

  — Будем искать пока не найдём, или не сдохнем, — добавил другой, кажется его звали Квинти. Тогда я знал их всех по именам, а сейчас с трудом вспоминаю лица.

  Остальные разговоры вертелись вокруг надежд на безопасное возвращение, и я пропускал их мимо ушей. Кое-что интересовало меня сильнее представлений Денкеля о добром отдыхе после тяжёлого ратного труда.

  Я достал кинжал Амаис. Фигуры людей выглядели нелепым цветным коллажем на сером фоне. Наши вещи тоже были наполнены цветом, но приглушённым. Стоило отложить предмет на несколько метров, как он медленно терял свои цвета, превращаясь в такие же чёрно-белые декорации. Но не артефакт. Кинжал сохранял цвета, как бы далеко я от него не уходил. Горькая догадка рассмешила меня, и я хохотал несколько минут, пугая своих сопровождающих истерикой. Сил смеяться больше не было, и я попытался объяснить произошедшее:

  — Теперь я знаю, как нам добыть артефакт. И почему их редко находят в Болоте.

  Пришлось рассказать остальным, как именно я вижу Топь. Мы перестали бессмысленно шататься по заколдованному болоту. Я выбирал только самые высокие островки с крепкими деревьями. Мне требовалась возвышенность с хорошим обзором. Артефакты, как и прежде, не появлялись подобно грибам после дождя. Я залез на очередное дерево и всматривался в черноту до рези в глазах, но всё без толку. Моё упорство окупилось иначе. Я заметил один интересный гриб, использовавшийся для лечения болезней глаз.

  Стоило выдавить едкий сок этого гриба в глаза, как зрение моё резко обострилось. Цвета стали глубже, а вся картина детальнее. Я увидел какое-то шевеление в воде и почувствовал чужие желания. Целая смесь чувств: скрываемую злобу, раздражение, обиду, но самым сильным оказалось желание избавиться от нас поскорее. Хозяйки Топи предложили нам отступные. Я спустился вниз и прикинул место, где лежало сокровище. Примерно с полчаса я искал его, не подпуская остальных, чувствовал, что им нельзя. Наконец, в мою руку лёг тяжёлый металлический шарик чуть меньше куриного яйца.

  Посчитав это правильным, я развязал кошелёк и бросил в воду десяток золотых. Кругляшки долго отказывались тонуть и водили хоровод вокруг меня. Постепенно они стали по одному опускаться вниз. Стоило последнему исчезнуть, как я ощутил укол в палец. Вытащив руку из воды, заметил, что из небольшой ранки идёт кровь. Я решил не привлекать внимание местной живности и быстро вылез на берег. В моих руках лежал синий шар, остававшийся таким же синим в любых условиях. Мы добыли графу его артефакт.

  Все обрадовались прекращению поисков.

  — С меченным и в Топь можно сходить, — сдержанно обрадовался егерь Бокли.

  Мои товарищи хлопали меня по плечам, кто-то даже обнял на радостях и прослезился. Экспедиции редко выбирались без больших потерь.

  Назад мы шли намного быстрее. Сама Чёрная Топь выталкивала нас прочь, словно занозу из своего тела. Я чувствовал дозволенные и лёгкие пути, мы прошли половину пути до выхода из Топи, когда я ощутил небольшое недомогание. Длилось это всего пару секунд, и я бодро продолжил путь. Вдруг, за моей спиной раздались крики. Один из егерей с безумными глазами шёл прочь от нас к какому-то деревцу. Он всё повторял:

  — Это моё, только моё.

  Чувство нарастающей опасности заполнило меня от пяток до макушки. Кожа начала зудеть и чесаться с каждым шагом егеря и я закричал:

  — Стой! Нам нельзя больше ничего брать!

  Егерь не слушал и продолжал идти вперёд. Я перестал колебаться, вспомнил командные нотки графа и рявкнул:

  — Не дайте ему дойти, он погубит нас всех!

  Денкель не растерялся и схватил дротики. Рыцарь успел бросить копья трижды перед тем, как наш обезумевший собрат добрался до своей цели. С победным рёвом тот выдернул что-то из корней и стал показывать нам. В ту же секунду Топь словно вздрогнула, начала пузыриться и ухать. Ответом стал далёкий, но злобный звериный рёв. Четвёртый дротик Денкеля пригвоздил нарушителя к кочке вместе с трофеем, но было уже поздно. Окружающий нас мир теперь дышал жаждой нашей крови.

  Я первым пришёл в себя и крикнул:

  — Отступаем, быстро!

  Участники вылазки пришли в себя и двинулись вперёд. Мы почти дошли до очередного острова, когда на воде появились первые всплески. Вынырнувшее чудовище было похоже на огромного кальмара, только спрятавшего своё тело в панцире. Узнать его было не сложно, но вместо положенных двух метров эта камнеплюйка достигала всех четырёх. Новые всплески со всех сторон. Нам пришлось принять бой с десятком тварей, стоя по колено в воде. В нашу сторону полетели первые камни, а мы судорожно хватались за щиты и пучки дротиков.

  — Сомкнуть строй! — скомандовал Денкель.

  Нам не нужно было говорить лишних слов. Мы сбились в кучу, стремясь закрыться щитами со всех сторон. Первые камни выбили дробь на щитах, заставив нас стиснуть зубы от боли. Удары были очень сильны, и почти отсушивали руки. В ответ мы кидали дротики. Ближе к нам камнеплюйки не подплывали, ограничиваясь обстрелом, и не давая себя заколоть копьём. Первая кровь осталась за нами, когда Бокли смог ранить одну из тварей. Но в ответ обстрел только усилился. Мы снова сомкнули строй и стали медленно пятиться в сторону острова под прикрытием этой стены из щитов.

  Наши противники не походили на безмозглых животных, постоянно меняя тактику. Я держал щит, пока камнеплюйки пытались разбить его плотным сосредоточенным обстрелом. Бокли получил камень в висок, когда попробовал повторить свой успех, застонал и потерял сознание, а несколько минут спустя — умер. Не всегда удавалось закрыться щитом, а поддоспешник от камней защищал плохо. Да и метали камнеплюйки довольно массивные булыжники. Бронированные кальмары Топи не кидали камни щупальцами, как могло показаться. Они выплёвывали кристаллизовавшиеся соли вместо чернил. Древнее средство защиты превратилось в орудие нападения и охоты. В разгар битвы я успевал делать и такие наблюдения, с грустью отмечая, как мой щит превращается в деревянные лохмотья. В этот момент мне казалось, что песенка моя спета, и мои бренные кости лягут на дно Чёрной Топи.

  Каким-то чудом нам удалось подловить камнеплюек ещё дважды, прежде чем мы смогли отступить. Наши потери ограничились умершим Бокли и тремя егерями с переломами, что было большой удачей, ведь синяками мы были усыпаны все. Час спустя наше побитое войско выбралось из средоточия Болота и выползло на тот же остров, где мы заночевали прежде. Только здесь мы смогли заняться ранеными и перевести дух. Нам хотелось бежать прочь из Болота, но желания не совпадали с возможностями. Мы зализывали раны в тишине. Лишившись двух рук и одной ноги, наша экспедиция приблизилась к той черте, когда каждая новая потеря означает неминуемую гибель всех. Думать об этом никто не хотел, а говорить — тем более. После еды Денкель разделил дежурства, и я сам не заметил, как уснул.

  Под утро меня растолкал часовой. Нас осталось слишком мало, чтобы выделять мне какой-то привилегированный статус. Я подбросил дров в костёр и решил осмотреть себя. Выглядел я неважно, как и чувствовал. Камнеплюйки попали в меня примерно с десяток раз. Если утром мы не встретим никаких опасных тварей, то всё будет хорошо. Я чувствовал, что гнев Болота уже уменьшился, и оно не против выпустить нас. Как бы нелепо это не звучало, именно так я думал в тот момент, приписывая Болоту чувства и мысли. Чтобы скоротать время я погрузился в свои записи. Новый день встречал нас туманом.

 

  День тридцать восьмой.

 

  Свет окрасил верхушки деревьев и облака, лагерь экспедиции зашумел готовясь самым основательным образом. Мы очень плотно поели и выкинули остатки пищи. Разобрали вещи, оставляя только самый минимум жизненно необходимого. Всё остальное отдали Болоту, надеясь его задобрить, но серебро камнем шло на дно, а золота у нас не осталось. Денкель достал короткий жезл с алхимическими символами и прицепил его на пояс.

  За ночь ранения стали только тяжелее. Переломы и ушибы опухли, лишая наших инвалидов возможности самостоятельного передвижения. Из команды в одиннадцать человек двое мертвы, трое ранены, ещё двое должны теперь нести лежачего: даже с костылём он шёл слишком медленно. Для одной руки слега была слишком тяжела и очень неудобна, из-за чего ходячим раненым тоже требовались сопровождающие. От всего нашего отряда остались только я и Денкель. Я прокладывал путь, а рыцарь шёл замыкающим. Мы двигались в полнейшей тишине, не общаясь и вполголоса.

  Утренний туман мешал тварям найти нас, но и мы ориентировались не слишком хорошо. Четыре раза я сбивался с пути и нам приходилось разворачиваться. Постепенно мы переходили от одного островка к другому, протискиваясь через лес и кусты. Первую группу тварей мы легко заметили и обошли. Потом я увидел одиночного раскера, остатки нашего войска подкрались к нему с подветренной стороны и закололи в считанные секунды. Мы двинулись дальше.

  Не все местные животные стремились напасть на нас. Дважды мы проходили мимо стад травоядных ящеров небольшого роста безо всякого шума. Нашим раненым постепенно становилось всё хуже. Мы не могли облегчить ни их боль, ни жар, потратив невеликие запасы лекарств ещё накануне. Чтобы отвлечь их солдаты начали тихонько разговаривать. Стонали те всё равно громче.

  — Потерпи, дойдём до деревни, пошлём в замок за лекарем. Тут уже не долго осталось, — успокаивал один.

  — Выберемся из Болота — отмоюсь в баньке, справлю себе знатный костюм, какой видел у одного щёголя из герцогской свиты, да пойду в нём гулять в Хегле. Ох и напьюсь тогда... — пробовал уболтать приятеля другой.

  Раненые храбрились:

  — Так то она и не болит вовсе, но стоит чуть задеть, выть хочется. Скорее бы уж выбраться из этих проклятых кустов.

  Правда никто не шутил. Все шутки остались во вчерашнем дне вместе с надеждами на лёгкую прогулку по Топи.

  После небольшого привала мы с Денкелем вышли разведать путь сквозь заросли. Мы услышали равномерные всплески и осторожно раздвинули высокую траву. Метрах в десяти от нас плавала одинокая камнеплюйка. Мы подготовились.

  — Раз, два, три, — шептал Денкель.

  Мы метнули дротики очень удачно: камнеплюйка дёрнулась разок-другой и перестала. Раздался какой-то шум и из зарослей напротив вышла огромная птица: страус, или цапля, может быть птица-секретарь, я не слишком их различаю, тем более мутировавших переростков. Птица увидела камнеплюйку, пощёлкала клювом и направилась к своему обеду. Вода не доходила ей и до колена там, где мы с Денкелем ушли бы с головой. Камнеплюйка ей понравилась, и она позвала подружек. На крик стали подходить другие птицы, а мы благоразумно решили отползти.

  Из-за птиц пришлось изменить маршрут, увеличивая его на три перехода по глубоким участкам. На наше счастье мы никого в пути не встретили. Птицы очень громко шумели: дрались между собой, охотились, или просто общались на свой птичий манер. Туман совершенно исчез, и это было досадно. Пока мы шли в обход, нам удалось обойти каких-то болотных монстров ещё раз, лишь издали посмотрев на хищников. Мы вышли на заросший островок передохнуть и выпить воды. Оставалось совсем немного, когда мы услышали громкое рычание.

  Худшие наши опасения материализовались. Трое скрежетателей поймали цаплю-переростка и обедали. Они рычали друг на друга, отбирая куски, чем серьёзно упростили нам задачу. Ветер нёс запахи от них к нам, все заметили запах мокрой псины, идущий от скрежетателей. До них было метров пятьдесят, и мы рискнули прокрасться мимо занятых обедом хищников. Кровь стучала в висках громче, чем ползла экспедиция. Мы прошли через заросли камыша и скрылись от скрежетателей. Все облегчённо выдохнули.

  Мы отошли достаточно далеко, чтобы не опасаться быть услышанными. Адреналин схлынул и всех захватило беспричинное веселье.

  — А как ты приказал: все в воду! Я такого злющего шёпота в жизни не слышал!

  — Вовремя нырнули. Та тварь что-то почуяла, и давай головой вертеть. Я из кустов смотрел.

  Потом что-то незаметно изменилось и прежняя тревожность вернулась сама собой. Запах! Мы перестали ощущать запах этих вонючек. Ветер переменился и грозный рёв местного господина заставил нас вздрогнуть. Неужели нас заметили. Мы тут же бросились вперёд, но всё оказалось напрасным. Чудовища окружали отряд с трёх сторон. Они пока не видели нас, постепенно сближаясь, как делают опытные загонщики. Мысль об их разумности возникала сама собой. Высотой больше четырёх метров, эти пародии на йети белого окраса медленно приближались к нам. Мы рассмотрели их в малейших деталях: от продолговатых пастей со здоровыми клыками до последней шерстинки. Огромные когти издавали противный скрежет, когда эти твари сжимали и разжимали лапы.

  У нас оставалось два варианта: затаиться, или напасть из засады. Наш островок был слишком мал, чтобы спрятаться, и мы решили принять бой. Все взяли копья и дротики, прячась от взгляда хищников. Время тянулось очень медленно, пока эти неторопливые не неумолимые охотники сближались с нами. Мы выбрали целью самого рослого, надеясь вывести его из строя, или ослабить до того, как на нас набросятся остальные. Денкель отсчитывал мгновения, пока не произнёс:

  — Давай.

  Он не кричал, опасаясь спугнуть зверя до того, как наши дротики его пронзят. Мы бросили заточенное железо и тут же услышали ответный гнев. Нам не удалось убить эту тварь: большая часть наших снарядов не попала, или не пробила его шерсть и шкуру, но из левого предплечья теперь торчали целых два дротика. Твари бросились вперёд избавляя нас от сомнений в их способности к молниеносным рывкам. Мы успели сменить дротики на копья, как начался неравный бой. Двоих наших твари сразу же зацепили и швырнули о земь. Денкель ловко увернулся, перекатился и направил жезл на двух тварей поменьше.

  Из трубки в его руке вырвалась десятиметровая струя необычайно яркого пламени. Денкель направил её на одно чудовище и на второе, но третье успело отскочить. Поражённые огнём скрежеталели погибли в считанные секунды, сгорая в этом противоестественном огне. Оставшийся монстр был ранен, что совершенно не мешало ему убивать нас одного за другим. Я выдержал три удара. Первый сломал моё копьё, и я судорожно выхватил кинжал, скорее, чтобы умереть с оружием, чем причинить ему хоть какой-то вред. Второй удар задел мою спину и разломал короб. Возможно, и моей голове досталось, после я ощущал себя не вполне здоровым, и не могу поклясться точно. Третий выпад чудовища распорол мне бедро и отшвырнул за десяток с лишним метров в болото. Кинжал выпал из моих пальцев.

  Потерял ли я сознание в тот момент, или же это было только моё воображение, но я утратил ощущение присутствие. Всё происходящее стало для меня чем-то вроде весёлого фантастического фильма, где бодрые парни рубятся заточенными кусками света на фоне космических линкоров с бластерами мощностью в несколько петаджоулей. Ирреальность этой схватки окончательно поглотила меня. 'Вот бы у меня был какой-нибудь огненный меч', — думалось мне. Сколько длилась эта заторможенность я не знаю, но закончилась она тем, что я повернул голову на бок и увидел медленно всплывающий из глубины меч.

  На вид это был классический извилистый фламберг, подобный огромному языку пламени. Ладонь сама потянулась к нему и сжалась на рукояти. В тот же миг меч окутался пламенем, а меня наполнило небывалое чувство всемогущества. Моё тело могло выполнить самую безумную команду, например, выпрыгнуть из болота одним движением, или без устали рубить сталь, как тёплое масло. Вместо топкого ила под ногами ощущалась прочная железобетонная твердь. Я не стал медлить и стремительно побежал по воде к острову, где ещё не стихли звуки схватки.

  К этому времени весь наш отряд был разбит. Люди валялись изломанными куклами, на ногах стоял только Денкель, сжимая меч. Левая рука его висела плетью, отведав когтя скрежетателя, а правой он всё ещё пытался достать злобную тварь. Скрежетатель заработал ещё несколько ударов копьями и дротиками. Из его шкуры торчали обломки древка, и кое-где были видны пятна крови — следы остальных попаданий. Оба противника сражались из последних сил, но в этот момент у Денкеля уже не было никаких шансов выжить: тварь замахивалась, чтобы нанести решающий удар.

  Я прыгнул вперёд, как не прыгал никогда прежде. Преодолев за одно мгновение не меньше пяти метров, я оказался в удобной позиции для удара. Полыхающий огнём клинок без малейшего труда отсёк лапу скрежетателя, и та пролетела мимо моего последнего товарища. Следующим движением я подсёк ногу чудовища, отпрыгнул из-под заваливающейся громадины, и последним ударом закончил эту схватку.

  Проделав всё это, я ощутил небывалое опустошение. Рядом с нами дымились угли, оставшиеся от двух скрежетателей, и валялась голова третьего. В живых остались только трое: я, Денкель и егерь Салди. Распоротая нога просто полыхала огнём. Я промыл её, как сумел, но она так никогда полностью и не зажила, продолжая доставлять мне мучения при смене погоды, и раздражая хромотой каждый день. Заматывая ногу, я слишком сильно её сжал и лишился чувств. Или это случилось из-за большой кровопотери. Я не уверен. Дальнейшие события известны мне только с чужих слов. Убедившись в том, что кроме нас никто не выжил, Денкель взял пламенеющий меч, забросил меня себе на плечо и понёс, придерживая Однорукого Салди. Руку у Салди оттяпали через несколько дней, когда лекарь сказал, что срастить кости уже не получится. В одноруких солдатах у графа не возникало надобности, и двумя неделями спустя Салди пополнил ряды нищих Хегля.

  Вытащив нас из Болота, Денкель послал за подмогой. Граф явился со свитой, только думается мне, что не из-за заботы о приёмыше, а ради того, чтобы быстрее ухватиться за рукоять 'Пламенеющего'. Тут его ждал грандиозный облом. Меч покрывался пламенем только в моих руках, признавая меня единственным хозяином. Для остальных — это был просто очень острый двуручник. Хорошее оружие, но не более. Откупиться таким подарком от короля можно было только вместе со мной. Возможно, на секунду такая мысль посетила графа. Всё это происходило пока я валялся в беспамятстве. Только на третий день я открыл глаза.

 

  Дни с сорок первого по сорок восьмой.

 

  Первым, кого я увидел, был Денкель. Выглядел он отлично, словно и не проходил на днях по тонкой грани между жизнью и смертью. Левая рука оказалась только вывихнута, и они с Салди вправили её прямо на Болоте, а к синякам и ссадинам он привык. Впервые я смотрел на этого рыцаря, как на друга, и он отвечал мне тем же, широко улыбаясь:

  — Я не знаю, кто ты на самом деле, но могу поклясться, что теперь у тебя появились двое верных товарищей. Не по своей воле тебя забрали из деревни, не ты послал нас в Топь, не из-за тебя на нас напали чудовища, но именно ты спас меня от смерти. Такие долги я привык возвращать. Помни об этом.

  В Мальвикии бедные рыцари могли быть либо разбойниками безо всякой чести, либо очень щепетильными в этом вопросе людьми. Никогда бы не подумал, что Денкель относился ко вторым. Вместе с Денкелем пришла Амаис. Она порывалась стать сиделкой при мне, ей не разрешила Валотия, дозволив лишь навещать меня почаще. Прежде мне никогда не доводилось столько скучать и лениться. Слабость после ранения превращала даже чтение в утомительное занятие. И я предпочитал, чтобы Амаис читала мне вслух.

  Граф пришёл навестить меня только вечером, желая дать мне проникнуться всем неудовольствием Викора Орла. Честно говоря, мне стал совершенно безразличен его гнев.

  — Я дал тебе лучших своих людей и отличное снаряжение, а ты притащил мне только горсточку травок и меч-переросток.

  Ради приличия стоило позащищаться:

  — Всё шло хорошо, покуда один из егерей не спятил.

  У Викора была своя правда:

  — Но ведь и до этого всё, что вы нашли — это маленький шарик. Зачем ушли из Топи без трофеев? Я уже понял, что ты научился искать артефакты. Чего тебе стоило взять ещё несколько? А теперь я и не знаю, как буду объяснять всё Его Величеству...

  — Топь была против, — пробормотал я в спину уходящего Викора.

  Граф потерял десять человек, лишился меченного, а в качестве возмещения получил никуда негодную игрушку. Я хорошо понимал его. Искалеченный вояка с отличным оружием — это какое-то издевательство над мечтами Викора. Авантюра стоила всё дороже, а дохода с неё не было. Большая часть находок так и осталась в болоте, включая синий шар. Последние события несколько поколебали уверенность Его Сиятельства в собственной непогрешимости, и предательские мыслишки о завершении конфликта с герцогом любой ценой посещали графа всё чаще. Гордость не позволяла смириться с поражением, и Викор решил залезть в долги, но вернуть себе Хегль. Я часто видел людей, не понимающих разницу между реальной ценностью их труда и его восприятием. Граф угодил в ловушку переоценки вложенных ресурсов: потратив на свою затею значительное количество денег, рассорившись со многими влиятельными людьми, он просто не мог списать все эти траты в убытки. Ему требовался несомненный успех, который окупит всё и подтвердит его правоту.

  Больше он ко мне не заходил. Я лежал, скучал и проводил время между тревожными снами, в которых продолжал рубиться на болоте, и тягуче ленивой , похожей на кисель бодростью. Все мои планы пошли прахом, и составлять новые не было ни сил, ни желания. Кто-то подбросил мне письмо от бургомистра, в котором он сетовал на постигшую нас неудачу, надеялся на моё скорое выздоровление и новую попытку. Запах крови пропитал действительность. Если раньше я думал только о спасении собственной жизни, и никто не смеет ставить мне в упрёк это желание, то теперь я видел, что вне зависимости от моих планов вокруг льётся кровь. Попытка бегства стоила шестнадцати жизней, покорность судьбе — восьми. Где-то на горизонте маячили события посерьёзнее: столкновение Вепря и Орла убьёт и искалечит десятки, или сотни, если же граф возьмёт Хегль, то число жертв пойдёт на тысячи. Я не имел никакого права сидеть сложа руки, помимо того, что моя жизнь всё ещё оставалась мне нужна.

  О хрупкости человеческой жизни мне постоянно напоминала рана на ноге. Одно время я боялся, что она загноится, очень уж сильно болела нога. Лекарь успокаивал меня. Раз кость цела, и нога не посинела, значит отрезать её пока нет никакого смысла. Врач предпочитал навещать меня пореже: как и прочие слуги, он меня боялся. Я оценил местные обезболивающие средства, и всего за несколько дней смог собрать из них действенный коктейль, как бывалый наркоман. Столь же большим гурманом я стал и по части боли: оказывается, у неё столько самых разных оттенков, о которых не догадываются здоровые люди... Временами хотелось выть, грызть мебель и лезть на стенку. И тогда меня навещала златовласая фея замка.

  Амаис рассказала мне о том, что Лагрум после возвращения отряда из Топи посмотрел на нас, крепко выругался и уехал из замка с несколькими слугами. Викор ходит бешеный после побега сына и грозит сменить наследника. Не придумав ничего лучшего, он стал пропадать на охоте вместе с детьми Валотии, заезжая лишь для кратких инспекций войска и замка. Мачеха озадачена внезапным ожесточением мужа и слуги уже дважды видели её плачущей. Семейство Орла начало рушиться, отчего я ещё сильнее чувствовал себя вестником недобрых перемен.

  — Я боюсь войны, — призналась графская дочь.

  Она сидела под лучами солнца и вышивала. Я любовался ею и не мешал вопросами.

  — Отец много раз бывал на войне, и я каждый раз боялась за него. Но эти войны были далеко, а сейчас бойня подбирается к моему дому. Кажется, даже слуги на кухне готовятся сражаться. Новый повар готовит не так вкусно, как Ылга. Везде шмыгают солдаты, вынюхивают крамолу, а на самом деле боятся оказаться в следующей экспедиции в Топь.

  Я сглотнул подступивший к горлу комок.

  — Война и Болото. Теперь в замке только об этом и говорят. Войны боятся даже меньше, чем Болота. А я боюсь войны. Отец, когда напьётся, любит рассказывать о войне, а у меня кровь в жилах стынет от этих ужасов.

  Амаис искала утешения, или поддержки, но не могла получить его от своих знакомых и подруг. Бравада молодых рыцарей и смазливых солдат закрывала от девиц горькую правду: война состоит не из картинок геройского сшибания чужих голов, а из периодов мужества пред угрозой неминуемой гибели, чередуемых с лишениями самого разного толка.

  — Я постараюсь не допустить этой войны, — пробормотал кто-то моими губами. Этот кто-то был явно смелее меня, раз легко давал такие обещания и собирался их выполнить.

  Амаис услышала и очень серьёзно ответила:

  — Пожалуйста, сделай это, если сможешь.

  Я задремал, и она вышла.

  Без брата Амаис оказалась совершенно одна, уделяя мне всё свободное время. Я стал меньше скрываться и начал рассказывать о Земле, называя её землёй Хозяек. После второго посещения Болота я мог рассказывать любые небылицы, и вряд ли нашёл бы человека, который осмелился бы назвать меня лжецом. Мой прежний собеседник, с которым я делился тайнами, напивался день ото дня всё сильнее. Помимо острого ума у Эфиша было не менее выдающееся чутьё: он понимал, что сдержанность Вепря может смениться бурным гневом в любой миг. Пока же мы видели только два посольства от герцога. В первом приехал один из сановников герцогской короны, а второе возглавлял Раскер. Принял граф их весьма нелюбезно.

  Читая исторические книги Мальвикии, я начал понимать, что грядущий конфликт неизбежно примет самые страшные формы. Это убедило меня в необходимости остановить войну в зародыше, до того, как стороны начнут жечь посевы и деревни, принуждая противника к решительным действиям. Римляне называли свою стратегию 'огнём и мечом', предавая мечу всё, что не могло быть сожжено и наоборот. Дисциплинированные римские легионы почти всегда действовали в связке с полубандитсткими иррегулярными силами. В истории Мальвикии оказалось слишком много отголосков земных событий и символов, связанных с древней империей. Если бы время не поджимало меня, я с удовольствием занялся бы разгадкой этой тайны. Вместо этого я думал о том, как остановить войну. Моё бесследное исчезновение — лучшее, что я смог надумать. Приняв решение, я поделился с Амаис.

  — Мне нельзя оставаться в замке.

  Амаис кивнула скорее соглашаясь с самим утверждением, чем понимая его истинный смысл.

  — Если я не сбегу, герцог нападёт на твоего отца.

  Послушная дочь и подумать не могла о том, чтобы нарушить волю отца. А слишком умная для окружающих девушка понимала необходимость побега. Боролись они не долго, и личность очередной раз победила социальную машину внутри:

  — Я помогу тебе.

  Так мы стали сообщниками. Не затевая ничего конкретного, просто общались без любых преград, понимая, что строить дальние планы пока рановато. Амаис рассказывала мне важные мелочи о жизни замка. Потом нашим общением заинтересовалась Валотия. Не знаю, что она себе напридумывала, но Амаис стала приходить только вместе со служанкой. Через пять, или шесть дней ко мне заглянула сама хозяйка замка. Выглядела она откровенно плохо. Лицо осунулось, под глазами мешки, губы все искусаны. Валотия пришла поговорить, или скорее бросить мне обвинения:

  — Кукушонок!

  Сперва я не понял, что она обращается ко мне.

  — Ты кукушонок в гнезде Орла! Ты уже выкинул двоих птенцов из гнезда, но я не отдам тебе своих орляток.

  Валотия подошла ближе, и я заметил, что она пьяна. Мачеха молча и злобно смотрела на меня минуту, или две, потом развернулась и ушла.

  А я подумал, что в некотором роде она права. Земля, эдакая мать-кукушка подбросила меня на Нибл, где я вынужден выживать так, как только могу. Чужак. Инопланетянин. Разрушающий прежнее благолепие одним фактом своего существования. Более того, я стремлюсь превратить своё воздействие в нечто значительное: переделать Хегль в промышленный центр, одарить средневековье новыми знаниями и технологиями. Вот тогда то головы феодалов посыплются с вершин, как горох из переполненной миски. И всё это будет заслугой, или виной, тут уж кому что нравится, одного кукушонка, барахтающегося в болотно-феодальном зловонии.

  Мой дневник каким-то чудом не погиб на Болоте. Салди вытащил его из воды после схватки. Я превратился в страстного писателя, заполняя бумагу своими переживаниями и надеждами, планами и сомнениями. Сам спаситель дневника чувствовал себе препаршиво. Я намекнул ему, что если граф выкинет его прочь, то он всегда найдёт мою поддержку. Он внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак согласия.

  Постепенно я окреп, и к собственному удивлению на седьмой день смог сам встать с постели. Ужасная рана на бедре затянулась, но я сильно хромал при ходьбе, а нога продолжала болеть. Трость стала вечным спутником моей жизни, помогая мне передвигаться если не быстро, то достаточно шустро. Бегать и танцевать я так и не научился, но при ходьбе бывало заставлял людей догонять себя. Теперь я ждал пока хоть немного окрепну, чтобы попытаться сбежать из замка. Сам, или с чьей-то помощью — это более не играло никакой роли.

 

  Дни с сорок девятого по пятьдесят восьмой.

 

  Лагрум покинул замок, отправляя домой только письма. Граф отказывался отвечать сыну и требовал немедленного возвращения наследника. О жизни старшего птенца Орла мы узнавали от случайных людей и агентов бургомистра. Лагрум поселился в Хегле, занимаясь делами семейства Орлов, охотой и выполнением мелких поручений. За несколько дней в городе ему удалось примирить графа с магами города.

  Я слонялся по дворам и залам, не находя себе дела. Граф позволил мне тренироваться с Пламенеющим, как я назвал меч, но каждый раз выдавал его только сам. Какими бы дефектами не наделили Хозяйки Топи мой меч, он оставался одним из сильнейших артефактов королевства. За пару раз я научился экономить силы, не выдыхаясь после первой минуты. Кроме того, я смог 'убедить' меч слушаться Викора. Взяв его в руки, граф ощутил всю скрытую мощь, и решил, что такую находку он точно не станет передавать в руки короля. Тем более, что Его Величество Игнис Лев до сих пор не ответил ни на одно письмо.

  Жизнь текла плавно и размеренно. Когда бывали в замке, орлята старались не попадаться мне на глаза. Векер пробовал поиздеваться над моей хромотой, но увидев, как я дерусь с Пламенеющим, решил, что со мной выгоднее дружить. Его попытки сдружиться выглядели не менее неуклюжими, чем нападки до этого. Я сделал вид, что меня всё устраивает. Продолжая изображать верного сына и слугу, я общался с Валотией и графом.

  К этому моменту я уже понял многое из того, о чём не догадывался прежде. Например, я и правда вёл себя, как идиот. Феодальные порядки — это не просто жёсткая и непреодолимая сословная дисциплина. Это ещё и лицемерие. В современном мире такую неискренность тяжело встретить, везде всё будет не совсем тем, чем является здесь. Начальственное и карьеристское лицемерие — это просто способ управления. Управления другими через управление собой. Торговое — лишь борьба за продажи и поведение во время переговоров. Только в Японии сегодня есть что-то похожее, с их умениями чувствовать обстановку и говорить то, что от тебя желают услышать. Но и там это лишь отголоски средневековья, используемые для прекращения войн, волнений и озлобления в обществе. Дым феодализма.

  Я же был одарён социальной глупостью на высший балл. Возможно, деревенщина Замгри так и вёл бы себя, но поклясться в этом не могу. Сколько я не общался с крестьянами позже, среди них попадались без счёта и простаки, и крайне умелые переговорщики. Лицемерие здесь стало в некотором роде фундаментом, на который сваливался каркас из набора правил, обтягивавшийся традициями, суевериями, привычками и просто опытом столетий. Средневековье не слишком доверяло знаниям. Я не видел никаких притеснителей мудрости вроде заскорузлых христианских священников, странным образом создавших в Европе университеты и монастырские школы. С религией в Мальвикии как-то не сложилось.

  Я видел храмы, служившие одновременно и философскими школами, но так и не получил чёткого ответа насчёт местных богов. Возможно, в других странах это было не так, но в Мальвикии философия властвовала без авторитетных посредников. Выучив примерно две сотни богов, я так и не понял кто и за что в ответе на Нибле и в головах верующих. Застой в знаниях поначалу удивил меня, но за ним стояли довольно глубокие философские рассуждения, жаль, что ошибочные. Кажется, я отвлёкся. Особая философия, хозяйственный уклад, или просто жестокая манера управления, я не знаю, что вызвало в людях такие изменения. Все врали всем.

  Услышать искреннее мнение человека мог либо близкий товарищ, либо родственник. Влюблённые не врали друг-другу. Всё остальное общество пребывало погружённым во лжи. Не зная об этом, я принимал слова людей за чистую монету. Эту повязку слепца помогла снять Амаис. Она говорила мне правду, без неё я продолжил бы молотить головой о стену окружающего вранья. Люди Мальвикии почти всегда врали тем, кто выше их по положению, питая их и без того разжиревшее эго, регулярно лгали равным себе, стремясь добиться от собеседника необходимого именно им результата, не менее беззастенчиво и постоянно они обманывали тех, кто ниже их.

  Проще было перечислить те случаи, когда они говорили правду: не лгали в договорах, предпочитая иные способы обмана, не лгали о том, что было общеизвестным, или легко выясняемым, не лгали в тех случаях, когда правда сулила больший барыш. Обман пропитал общество Мальвикии сверху донизу. Мои читатели всё ещё не понимают, как именно связаны ложь и лицемерие каалри с их образом жизни? Это очень весёлый вопрос, и я отвечу на него с удовольствием.

  Сунь Цзы сказал: 'Война — путь обмана.' Средневековье — это не прелестные картинки деревенской жизни, сменяющиеся криками 'Deus vult!' Вовсе нет. Феодальные войны — это самые малокровные войны в истории человечества, но вовсе не из-за особого милосердия, или миролюбия мордоворотов в кольчугах и доспехах. Просто война в средневековье идёт круглосуточно, всех со всеми. И первое правило выживания в этой войне гласит: 'Умей лгать и понимать чужую ложь'. Большая часть этой войны бескровна, что не делает её менее жестокой.

  Куда бы не пошёл далее 'кукушонок' с Земли, он всюду будет вынужден воевать. Бедный, бедный кукушонок. Это открытие на пару дней оглушило меня. Причина такого противостояния лежит на поверхности, ведь ресурсы натурального хозяйства мизерны. Без товарного производства только то, что ты сам можешь создать — это твоё. Всё, что больше этого, ты можешь только похитить у другого человека тем, или иным способом.

  Те крохи, которыми распоряжаются торговцы, это и есть все ресурсы выше натурального хозяйства. Но и здесь была проблема: местные хозяйства напоминали матрёшку, изолируясь с каждым новым уровнем всё сильнее. Обычный крестьянин кормил себя и свою семью, сам делал простые инструменты, носил одежду из домотканой материи. Деревня таких крестьян могла похвастаться тем, что сама делала инструменты посложнее, ковала железо, делала горшки, варила сыр. Город мог произвести и продать только то, чего крестьянин не мог сделать сам.

  Примерно так же обстояли дела и в замке. Замок с поместьем не нуждался в существовании окружающего мира. Хозяйственная и информационная изоляция рождает вражду. На низовом уровне каждый обеспечивал свою семью сам. Он не нуждался в других. Это было базовым пределом враждебности. Более сложные работы требовали подключения группы, которая обеспечивала всех участников, только их, и никого более. Для такой группы любой человек извне — посторонний. Ему не будет жалости и пощады. Постепенно, уровень за уровнем, горькая луковица ксенофобии становилась всё более едкой и плотной.

  Конечно, я слегка сгустил краски, чтобы мои читатели смогли понять сколь пропитана ядом недоверия и враждебности жизнь в обществе, перекроенном границами сословной и хозяйственной замкнутости. Как я уже сказал, это открытие выбило меня на несколько дней из колеи.

  Будучи чужаком, я плохо понимал сколь нелепо и одновременно притягательно моё поведение. Я погрузился в тренировки с головой, чтобы отвлечься от непонимания того, как теперь доверять людям. Я не поставил крест на них, и не собирался погрузиться в горечь бегства от общества и собственного страха перед ним. Тренировки изнуряли моё тело, а размышления — разум. Единственной отдушиной стала Амаис.

  Лагрум регулярно присылал ей письма, раз отец не желал ему отвечать, он общался с сестрой. Стройка в городе набирала обороты, бургомистр рассказал ему о больших планах Хегля, желая через него заинтересовать Викора Орла. Если бы граф согласился участвовать в предприятиях города, а не вредить ему, то доходы графства увеличились бы, и существенно. Амаис догадалась, что я стоял за этими событиями, пришлось рассказать ей о плотине и заводе.

  Мои перемещения теперь ограничивались ещё строже. Валотия день изо дня напивалась, молилась, плакала, избивала слуг и пыталась закатывать скандалы Викору в те редкие дни, когда он бывал в замке. Дважды она пыталась связаться с Лагрумом, умоляя его вернуться, чтобы успокоить отца. Получила ли она ответ, я не знаю. Дух войны, лжи и грядущего бедствия пропитал замок. Герцог не присылал новых людей на переговоры.

 

  В это же время кое-что произошло неподалёку от замка.

 

  Лагрум Орёл с друзьями и слугами возвращался с охоты. Взять кабанчика оказалось достаточно сложно, и сейчас компания наслаждалась спокойным возвращением домой. После проливного дождя солнце палило нещадно, наполняя воздух влажным жаром. Свита уже воображала себе, как уплетает жареную кабанину с половинками луковичек и чёрным хлебом, запивая всё это дело добрым пивом из подвалов Ратуши.

  В шею одной из лошадей вонзилась стрела с чёрным оперением. Всадники поехали на охоту развлечься, и ничего кроме мечей на кабана и коротких кинжалов у них с собой не было. Охотничий меч не слишком удобное оружие против человека. Из придорожных кустов отряд обстреляли из луков. Ещё несколько залпов, и они окажутся без лошадей. Лагрум выкрикнул боевой клич и первым бросился в атаку.

  Выскочившие разбойники в два раза превосходили свиту Лагрума в числе, но вояками их мог бы назвать только слепой. Вооружённые чем попало, без малейшей защиты, они совершенно не умели обращаться с оружием, или действовать слаженной группой. Всадники быстро рассеяли их, а часть перебили. Раненых оказалось немного: не считая пяти лошадей, в бою пострадали трое: сам Лагрум и двое его приятелей.

  — Этот негодяй успел ударить тебя кинжалом, жаловался первый Лагруму, показывая расплывающееся кровавое пятно.

  Сам графский сын не заметил ранения. Пустяковый порез, не сильно глубокий. Остальные раны были нанесены стрелами, и их хорошенько обработали, зная гнусную привычку лучников втыкать стрелы в землю. Такие ранения могли воспалиться, обрекая человека на медленную гибель.

  — Пустяки, — усмехнулся Лагрум.

  Чувствовал он себя отлично, мелкая стычка для рыцаря не несла никакой опасности. Разбойники надеялись схватить их живыми, для чего запасли арканы и верёвки. Придорожные кусты оказались дальше, чем они рассчитывали. Небольшая ошибка сделала их затею гибельной. Было очевидно, что за попыткой похищения стояли люди герцога, о чём Лагрум и решил отписать отцу. Он всё ещё оставался верен их дому, но теперь желал лишь скорейшего прекращения вражды с Хифусом Вепрем.

  Друзья вернулись в Хегль, Лагрум засел за письмо, пытаясь соединить в нём твёрдость, убедительность и необходимый уровень сыновней почтительности. Давалось это ему не просто. До вечера наследник шутил и пил вино, сидя в кресле, но к ночи у него поднялся сильный жар. Послали за лекарем и магом.

  Прибыв к постели больного, специалисты только разводили руками. Они ничем не могли помочь, не понимая причины. Рана опухла, а Лагрум лишился всякой надежды выжить, и стал больше похож на статую из грязного серого воска, а не на того бодрого молодого человека, которым все видели его ещё несколько часов назад. До утра за его жизнь боролись совместными усилиями врач и чародей.

  В полдень пятьдесят восьмого дня в замок въехали слуги Лагрума с телом хозяина.

 

  Заговоры шестидесятой ночи.

 

  Гибель брата в один миг выбила жизнь из Амаис. Что чувствовал граф? Никто из нас не знал. Он очень умело прятал свои мысли и чувства, скрывая ото всех голоса из бездны безумия, начавшие шептать ему на ухо. Много позже Амаис попросила меня узнать всё о гибели брата. Моих возможностей не хватило для допроса мертвецов, но я узнал очень много нового о тех заговорах, переменах планов под мерный перестук костяшек политических счёт, что возникли после смерти Лагрума Орла. Его похоронили в полнейшей тишине пятьдесят девятого дня моей жизни на Нибле, только ветер свистел над костром, да шипели и трещали обильно политые маслом брёвна. И пока все жители замка горевали, вокруг нас летели тени изменений.

 

  Замок Орла.

 

  Валотия сидела у окна, уставившись в одну точку. После смерти Лагрума всё изменилось. Теперь Векер Орёл — наследник. И это не сулило ничего хорошего. Как мать, её раздирали противоречивые чувства, как жену... Она не знала этой роли. Ещё вчера жизнь текла просто и размеренно, потом появился этот 'кукушонок', люди начали творить безумные вещи: думать, говорить, действовать иначе, чем прежде. Она знала это на своём примере. Она должна что-то сделать.

  Валотия смотрела в одну точку, туда, где тлели угли. Она смотрела и сжимала в руке пузырёк с ядом. Когда-то давно, она добыла его для себя. Свадьба с Викором Орлом не стала для неё счастьем, обещанная другому, пусть и ниже родом, она воспринимала Викора, как победителя на невольничьем рынке, и не собиралась отдаваться ему живой.

  Потом она утратила решимость, согласившись с предложенной ей ролью жены, а после и матери. Графом оказалось не так сложно управлять, если дело не касалось его безумной страсти к этому проклятому городу. Валотия не знала, для кого именно она достала яд, лишь сжимая пузырёк. Служанка со страхом взирала на злобные гримасы на лице нетрезвой и одинокой графини.

 

  Хегль.

 

  Раньше всех о смерти наследника узнали в Хегле. Бургомистр собрал городской совет и огорошил всех новой бедой. Надежда на мир с графом испарилась в погребальном костре. Город не успевал ни достроить плотину с прежними темпами, ни нанять себе наёмных солдат. Одна надежда на участие магов. Чародеи на Совет не пришли, и все сочли это недобрым знаком.

  Бургомистр прокашлялся и начал:

  — Как знает уважаемый совет, с гибелью Лагрума Орла война между графством и герцогством становится неизбежной, а мы будем главным блюдом победителя. Есть надежда на то, что стороны достаточно ослабнут в войне, но я бы не стал вверять свою судьбу случаю.

  Все согласились.

  — Мы получили новое письмо от Инизамгора, с подробностями. Из-за страсти графа к Болоту мы потеряли две недели. Если раньше оставалась надежда, что после исчезновения Меченного Хозяйками Топи герцог не решится напасть, то теперь Викор Орёл точно решит разорять земли герцога, а тот в свою очередь ударит по графству.

  Градоначальник прервался, чтобы промочить горло:

  — Город просто не успеет подготовиться, у нас нет денег для наёмников, а завод и плотина ещё не завершены. Я думал подкупить графа хорошей подачкой, чтобы он не торопился, но без Лагрума затея обречена. Граф продолжает сколачивать войско угрожающих размеров. За нашими стенами не отсидеться. Остаются только крайние меры.

  — Телти, заканчивай своё стонотство. У нас не только серебро и золото есть, но и глина.

  Говоривший был совершенно прав. Глиняные деньги по большей части использовались только для расчётов внутри города и его окрестностей, контрабандой попадая в графство Орла. И если денег из благородных металлов в казне Хегля было маловато, то глина всегда лежала в избытке, придерживаемая на чёрный день.

  Телти кивнул:

  — Кто за то, чтобы пустить нашу глиняную казну в дело для найма новых работников на достройку завода?

  Все присутствующие члены городского совета подняли руки. Они ещё долго спорили о разных мелочах, перекрикивая друг-друга, но главное решение уже приняли, окончательно связав своё будущее с безумным проектом приёмного сына графа. Чем бы не закончилась схватка Вепря и Орла, город подготовится к ней.

  Через пару часов крепкие парни из городской стражи принялись вытаскивать из подвалов ратуши тысячи ящиков с керамической монетой. Город Хегль всегда честно расплачивался с долгами, меняя глину на полновесное серебро, именно поэтому эти кусочки запечённой твёрдости слова стоили намного больше, чем вся казна города.

  К концу дня на строительстве плотины и завода уже работала половина города. Люди из деревень начали подходить на следующий день. Этот поток без остановок втекал в городские ворота более недели. Из города новость о смерти Лагрума отправилась во многие стороны. Корабли повезли её в Столицу, голубь понёс весть в Арнакталь, а из дома городского мага выскочила с сторону в Академии чёрная точка.

 

  Арнакталь.

 

  Быстрее всего новость достигла ушей герцога Вепря. Выслушав её, Хифус приказал повесить организатора неудачного похищения. Ему был нужен униженный граф, а не взбешённый. Теперь же Арти и Хифус придумывали новые планы, и каждый из них был дикой импровизацией, в чём они сильны никогда не были, предпочитая смелым авантюрам хороший расчёт.

  — Арти, теперь он точно не отдаст нам мальчишку. Даже калекой Меченный может многое.

  — Парень вытащил какой-то артефакт, но орудовать им может только он сам.

  Хифус налил себе вина. Он пил прямо с самого утра, любуясь на лицо висельника. Трёх смертей такому дураку мало!

  Арти сохранял трезвость, отказываясь от выпивки. Пьяные планы ещё хуже случайных и провальных. Он замер на секунду, потом посмотрел на Хифуса, и сказал:

  — Повысим ставки в этой игре!

  Вепрь трезвел прямо на глазах.

  — Ты предлагаешь?

  — Именно.

  Они давно знали друг-друга, не нуждаясь в лишних словах. Война между Вепрем и Орлом стала делом решённым в тот момент, когда Викор отправил восвояси второе посольство. Герцога оскорбило и унизило подобное поведение: он выказал негодяю невероятное уважение, предложил отступные, чтобы избежать войны, а тот швырялся обвинениями вперемежку с оскорблениями.

  — Для такого мне надо крепко напиться, — сказал Хифус Вепрь и потянулся за новым кувшином.

  Арти присоединился к нему:

  — Совершенно согласен.

  Торговцы и голуби понесли вести дальше, тревожа людей куда более знатных и властных, чем те, из-за кого всё началось.

 

  Совет магов.

 

  Очевидно, маги обладали собственным способом связи. В дебри земель веджей новость о гибели Лагрума долетела чуть позже, чем добралась до герцога почтовым голубем из Хегля. Совет заинтересовался Инизамгором с того дня, как узнал о травме мальчика. Бракованный проводник в Топь — малоценный ресурс. Если Викор Орёл согласится, то волшебники с удовольствием обменяют потенциального архимага на свои услуги. Он желает город? Будет ему. Сражается с Вепрем? Совет может лишить магов Арнакталя права помогать войскам герцога.

 

  Независимость чародеев от властей достигалась строгим соблюдением дисциплины внутри организации. В конфликты магов между собой Совет не вмешивался, ограничиваясь созданием общих правил поведения и специальных постановлений. Вторые появлялись редко, но соблюдались неукоснительно. Смерть наследника спутала все планы договориться с графом. В связи с этим Совет вернул имя мальчика в список потенциально недоступных целей. Отменять отданные прежде распоряжения никто не стал, ведь подобная работа стоила усилий людей и демонов, не принося ничего взамен. Маги же старались соблюдать баланс расходов и доходов в колдовстве.

 

  В королевском дворце Мальвикии.

 

  Существенно позже трагические подробности достигли ушей короля и Верховного Дознавателя. Его Величество Игнис Лев имел особые планы на войну Вепря и Орла, теперь же он выстраивал их заново, размышляя. Он не оставил идеи сделать принца Секунду герцогом Болотного края, но и вручать ему Хегль не желал. Квестор Сойка предложил хороший план действий, Игнис кивнул, приводя в движение бесчисленные шестерёнки государственного аппарата. Викор Орёл утратил всяческое доверие, да и все Орлы более не были интересны. Если сейчас избавиться от упрямца Викора, то Валотия Орёл будет объявлена регентом при малолетнем сыне. На пять лет эта проблема будет решена, точнее отдана в руки того, кто станет тенью Валотии. Слабая женщина не сможет ничего предпринять против его воли.

  Убийство Лагрума делало войну между Вепрем и Орлом неизбежной. Прячь подобное среди подобного. Война — это организованное убийство множества лиц, идеальное прикрытие для заказного убийства. Люди Верховного Дознавателя достаточно умелы, чтобы не оставлять следов. И скоро Валотия станет вдовой. Ей потребуется опытный военачальник, чтобы защититься от нападок Вепря, и милосердный Игнис ей его предоставит. Доживёт ли Векер Орёл до своего пятнадцатилетия, Его Величество ещё не решил.

  Что же до Вепря? Хифус и прежде не отличался крепким здоровьем, а с началом войны его нервы и вовсе расшатаются. Война очень вредна для здоровья крепких людей, что уж говорить про такие развалины, как герцог Вепрь. Совершенно очевидно, что он не доживёт до её конца. Сначала у него начнутся проблемы с пищеварением, потом начнут отказывать почки, и через пару недель, или месяцев, в зависимости от военных успехов и дозировки, Арнакталь вывесит траурные полотнища. Игнис не помнил, сколько должен длиться траур, чтобы появление принца Секунды в качестве нового герцога вызвало только радость подданных, а не огорчение. Впрочем, всё это легко можно поправить тысячей золотых в нужные руки. Казна королевства скрывала лишь запустение, и под эти планы Игнис опять будет должен вымаливать деньги у Мешка.

 

  Не далее трёх тысяч шагов от королевского дворца.

 

  Глава торговой гильдии Максимус Мешок с грустью смотрел на листы пергамента перед собой. Такие отчёты всегда писались на пергаменте. Город Хегль спешно строил большую плотину, и всемогущий Мешок отправил несколько человек, чтобы узнать с какой целью беднеющий город решил вложиться в затратное предприятие. Ответ его шокировал. Эти болотники, недостойные звания истинного коммерсанта, научились у своих болотных ведьм каким-то образом делать хороший металл.

  Гильдиец оглянулся на древнюю лорикану — броню неведомых прародителей Мальвикии. В таких доспехах ходили только самые богатые графы и герцоги, да гвардия короля, и каждый воин в лорикане стоил десятка в кольчуге. Только в королевских кузницах знали тайны изготовления лорикан и лучших мечей королевства. Пользуясь огромной властью гильдейского золота, Мешок проковырял себе лазейку в королевский арсенал, приторговывая доспехами и оружием.

  Хегль обещал наводнить Мальвикию хорошим металлом, но это не радовало Максимуса. Лорикану за спиной он собирался продать не менее, чем за тысячу золотых, если же в Хегле научатся делать их, то её не продать и за десяток. В свои пятьдесят лет Мешок научился отделять личные интересны, от интересов гильдии и любых других. Кто-то мог бы посетовать ему, что он совсем не печётся о благе государства, на что тот пожал бы плечами и согласился, а может и ухмыльнулся, добавляя: 'Государство — это я!'

  Максимус видел в местном конфликте не только возможность выбить после войны пару новых привилеев для своих людей, открывающих поиздержавшийся Арнакталь, как устрицу. Если Вепрь желает город, пусть он его получит. Пусть устроит в Хегле кровавую расправу, вырезая всех, кто окажет сопротивление, а потом всех их пособников: от пекарей и лекарей, до бронников и оружейников. Мешок долго думал об избавлении от угрозы, и решил действовать таким образом. Для его планов оставалось небольшое препятствие — силы Орла были слишком малы для такой задачи. Он написал два письма: одно графу с предложением щедрого кредита под захват Хегля, второе — вожаку сильнейшего наёмного отряда 'Красных щитов'. Максимус хотел и сохранить свою торговлю доспехами из арсеналов гвардии, и нажиться на разграблении города, и получить заветные тайны болотных ведьм. Не испытывая никаких добрых чувств к мерзостям Топи, он очень любил деньги и всё, что может их принести.

 

  В трёх днях пути от Столицы.

 

  Через несколько дней Кнотли-Древкоруб получил из Столицы очень интересное письмо. Один старый знакомый предлагал поучаствовать в небольшой войне. Кнотли слышал о конфликте Вепря и Орла, но не думал, что всё дойдёт до драки. Болотники — они горячие, но трусливые: стоит только ухнуть их Болоту погромче, как они теряя портки побегут мириться, чтобы встречать десяток раскеров тысячей рыцарских копий. Знакомому своему он привык доверять, и если тот писал, что граф будет грабить город, то ему стоило верить. Он собрал своих людей, и они отправились к берегам Станки, чтобы найти несколько кораблей для отряда. 'Красные щиты' вступили в игру.

 

  Дни с шестидесятого по семидесятый.

 

  Я пишу, что Викор отправил своих людей в шестидесятый день. Это условный срок. Зная его характер, я мог бы предположить, что первые диверсанты покинули замок двумя днями ранее, или давно сидели на землях герцога в ожидании приказа. Именно в этот день я увидел, как Викор Орёл отправлял свои войска на грабёж.

  Война вступила в свои права. То, что было преступлением вчера, превратилось в подвиг сегодня. Я всегда удивлялся, почему поджигателей в мирное время казнят самым жестоким образом, а в военное чествуют сильнее прочих. Не проще ли было бы держать этот стратегический резерв сумасшедших в казармах особого режима? Как минимум, можно избежать превращения в пироманов обычных солдат, чтобы после войны не возникало нужды в новых казнях.

  За конными и пешими бандами потянулись тонкие нити крови и слёз. Нет такого преступления, на которое не способен солдат. Лишённый домашнего надзора родных и знакомых, предоставленный худшим из инстинктов, дополненный жесткостью приказов, которым он не может противиться ни словом, ни делом, человеческий индивид мгновенно становится силой стихийного разрушения. В герцогстве запылали первые поля и деревни, стали гибнуть крестьяне и торговцы.

  Викор всегда виделся мне талантливым военачальником, сочетающим упорство и изобретательность, хитрость и расчёт, способность действовать грубой силой и тонкой манипуляцией противником. Если бы все свои таланты он не растратил на войну, то мог стать прекрасным правителем. Чтобы озадачить Вепря, он направил крупный отряд в набег по Станке. Десятки кораблей обрушились на побережье герцогства смертоносным прибоем, поднимаясь по притокам вглубь земель Хифуса Вепря.

  Все эти силы были лишь приманкой для войск герцога. Настоящий набег граф готовил сам, тщательно подбирая людей, коней, оружие и всё, что необходимо в походе. Две сотни всадников требовали большого обоза, кучи оруженосцев и прочих боевых слуг. Викор планировал в один набег разорить не менее трети земель герцогства. Ответные действия Хифуса его волновали мало, он уже жил в какой-то другой реальности, где именно он станет следующим герцогом, после того, как собственноручно казнит Вепря. Как-то раз я услышал слова об этом из его собственного рта. Клинок изменил Орла, придавая ему сил и некий ореол властности, которого я не замечал прежде. Мне хочется думать, что на него оказал влияние Пламенеющий, а не иссушило до дна сердца внезапное горе. Я вовсе не хочу сочувствовать Викору Орлу.

  Замок зажил сборами. Всё, что могло пригодиться в войне, солдаты разбирали и сносили в обоз. Викор хотел вынудить герцога распылить свои войска, чтобы бить их по частям. К решающей битве он собирался выставить армию вчетверо большее, чем у герцога. Качество этих сил оставляло желать лучшего, но удача всегда была на стороне больших батальонов. Зная военные таланты графа, его офицеров и сержантов, я склонен оценивать надежды Викора на победу обоснованными.

  Через два дня сборы завершились. Замок Орла превратился в военную фабрику, которая будет поставлять сотни солдат в армию каждую неделю, а сам граф выезжал в составе основных сил, чтобы изматывать силы герцога до тех пор, пока перевес в силах не станет абсолютным. Уверенности графу придавали вести от пеших отрядов. Деревни горели с опережением графика, наводняя земли Хифуса Вепря беженцами и страхом.

  Я уже приготовился поучаствовать в этой войне, но граф считал иначе:

  — Инизамгор, ты ещё не восстановился после ранения. Не торопись, ещё успеешь помахать мечом вдоволь.

  Я удивился, но не стал возражать.

  — Понимаешь, в походе мы будем всё время в седле, боюсь, что твоя рана может снова стать причиной беспокойства.

  Викор шагнул ко мне, похлопал меня по плечу:

  — Не грусти, присматривай за замком, развлекай девочек. Мы скоро вернёмся с победой и заживём лучше прежнего. А я подумаю над твоими предложениями.

  Признаюсь, по моему лицу пробежала судорогой паника. Граф определённо принимал меня за кого-то другого. Думаю, что мой образ слился в его сознании с памятью о Лагруме. Примерно так же разделили её и орлята, наделённые воображением графа большим возрастом. Сейчас мне легко даются такие объяснения, но в тот момент я недоумевал.

  Отъезд войска из замка я наблюдал с крепостной стены. Викор решил взять детей с собой, пристроив их в обозе. Он хотел показать им настоящую войну, не подвергая большой опасности. Похвальное желание для рыцаря, если не учитывать, что младшему не исполнилось и семи лет. Валотия попыталась устроить истерику, и тогда Викор впервые на моих глазах её ударил. Подошла Амаис.

  — В этом месте становится всё труднее сохранять здравомыслие. Я завидую тебе, ты скоро покинешь этот скорбный холм. Жаль только, что войну уже не остановить. На днях Эфиш просился в войско: решил умереть в походе, а не оказаться на виселице из-за растраты последних денег.

  Я хмыкнул.

  — Очень изощрённый способ самоубийства. Неужели даже медь закончилась?

  — Шутишь? А зря. Графство на грани разорения.

  Амаис достала бурый диск, блестевший глазурью.

  — Это глиняные деньги Хегля. Город наводнил окрестные земли этими деньгами, теперь и мы их принимаем.

  Оставшись одна, Валотия перестала пить, но выглядела страшнее прежнего: она сильно осунулась и характер её стал менее сдержанным. Только через неделю она смогла взять себя в руки, снова превратившись для окружающих в добрую и внимательную хозяйку замка, которая живёт беззаботной жизнью.

  Новости из города удивляли стахановскими темпами работы. Вестей от ушедшего войска не было, все мы ждали голубей и вестовых, буквально сидя на иголках. Мы не знали ни об успехах, ни о поражениях, пребывая в полнейшем неведении. Наша тревожность только нарастала.

 

  Арнакталь.

 

  Хифус Вепрь ждал вестей не меньше нашего. Но интересовали его не войска графа, не передвижения разорителей, и не планы Викора. Он ждал подтверждения того, что граф выехал вместе с войском.

  Арти вошёл в кабинет герцога с донесением.

  — Что там? — спросил нетерпеливый властитель.

  — Доклад соглядатаев. Всё подтвердилось. Мы можем начинать.

  — Выступаем, — ответил герцог, и взгляд его снова стал тревожно сосредоточенным. Хифус не собирался скакать в бой. Не с его подагрой и титулом, но война на карте представлялась чем-то совершенно иным. Тихой перестановкой фигурок, направляемых в бой движением одного пальца, а не жаром схваток и тяжестью маршей в броне. Да и жертвы этой войны всегда могли воскреснуть под новым именем, пребывая до этого в ларце с прочими ветеранами. Пять чёрных фигурок выдвинулись к десяти красным.

  Голуби и верховые понесли приказы войскам.

 

  Армия Викора Орла.

 

  Отряд в две сотни рыцарей и четыреста слуг топтал и жёг посевы вотчины Вепря уже шесть дней. За это время армия Викора встретила десятка четыре осатаневших крестьян, да пяток дураков, решившихся сражаться с передовым дозором. Противника нигде не было. Трижды они находили следы большого числа боевых коней, но ни единого раза не видели врага. Это начинало раздражать. Каждый день они сжигали по деревушке, в надежде спровоцировать людей Вепря, без какой-либо реакции. Крестьяне сбегали в лес вместе со скотиной, зачастую, успев перепрятать зерно.

  Лёгкие конники разведки Арнакталя висели над силами Орла, как мухи над забродившим пивом. Дозоры отгоняли их, но разведчики появлялись снова и снова. Припасы отряда без пополнения фуражом из деревень начали таять. Герцог терял посевы, деревни, отдельных людей, разменивая их на фураж. Обычная лошадка может всю жизнь питаться не слишком калорийной кашкой из перемолотых стеблей и листьев. Такое животное никогда не сможет весить более четырёхсот килограмм. Выращивание и эксплуатация боевой машины в восемьсот и более килограмм требуют регулярного кормления фуражным зерном.

  Ресурсы Викора таяли с каждым днём. Орёл выбрал стратегию провокации, а Вепрь ответил войной на истощение, перехватывая всех гонцов и припасы, отправляемые для нужд армии вторжения. К этому дню Викор мог выбрать один из двух путей: либо с позором отступить, либо продолжить, надеясь на удачу и постепенный перелом. Людям, знакомым с характером Орла, ничего не стоит предсказать его выбор.

  В надежде на успех он решил пробиться так глубоко, как только мог, принуждая армию герцога к более решительным действиям. Деревушка 'Долгопрудная' попала под удар шестисот всадников и без малого двух тысяч лошадей. Крестьяне не успели сбежать и теперь их припасы пополняли армейские в обстановке безудержного грабежа и насилия. Викор улыбался: удача всегда на стороне настойчивых.

  — Векер, смотри внимательно и вынеси для себя урок. Человек — это грязное и мерзкое животное, которое при малейшей опасности превращается либо в труса, готового продать своих ближних, либо в жестокого хищника, способного пожрать всех и каждого.

  Поначалу мальчик воспринимал войну, как новую учёбу, или забаву, но постепенно он проникался серьёзностью происходящего. Он видел войну, всё ещё не понимая её сути, пропитывался духом творящегося насилия. Реплика отца слегка отрезвила его. Он должен быть выше всех: его не тронут ни стенания жертв, ни зверства собственных солдат.

  — Да, отец, — произнёс мальчик.

  Младшие орлята тоже были здесь, но Викор щадил их, позволяя смотреть только на последствия, а не на сам процесс. К их группе подъехал воин из дозора.

  — Ваше Сиятельство, мы заметили рядом с лесом конницу Вепря. Человек сто, не меньше.

  Улыбка Викора засияла раньше прежнего.

  — Наконец-то! Сегодня отличный день, два в одном: и фураж, и один из отрядов этого труса. Обоз оставляем здесь с сотней слуг.

  Векер рванулся к отцу.

  — Рано тебе ещё в бой. Отсюда посмотришь.

  Пятьсот всадников выскочили из Долгопрудной в поисках сражения. Дозорные не подвели, небольшой кавалерийский отряд строился для боя с Викором. Граф решил атаковать с ходу. Он выхватил Пламенеющий и принялся рубить врагов направо и налево, размахивая невесомым двухметровым клинком. Ни одно из копий, направленное в его сторону, не смогло коснуться Орла, или его лошади. Викор перерубал древки раньше, чем враг успевал нанести удар. Краем глаза граф заметил, как из леса выскочили ещё две группы кавалерии герцога и изменил направление атаки.

  Ужасающая огненная мельница разбросала в стороны несколько десятков человек, прокладывая путь остальному воинству, впавшему в неистовство. Врагов оказалось несколько больше: почти три сотни всадников погибли во время стремительной и неотвратимой атаки. Сбежавших не было вовсе. Викор и сам не заметил того, как объехал вражеский отряд кругом, настигая каждого, кто пытался спастись. Неимоверная усталость навалилась на него, и он решил остановиться. Тотчас конь под ним захрипел, зашатался и упал замертво, Викор Орёл еле успел выпрыгнуть из седла. Пламенеющий воздействовал не только на графа, но и на его боевого коня.

  — А эта штука сильна... — пробормотал Викор, осматривая последствия скоротечного боя.

  Потери среди войска оказались совершенно смешными: погиб всего с десяток рыцарей, да три десятка получили раны, что же до слуг, то и у них лишь пять десятков убитых и столько же ранеными. Уставшие, но довольные рыцари возвращались в деревню, оставив слуг собирать трофеи. В Долгопрудной их ждали худые вести. Всех обозных слуг графа кто-то перебил, а коней увёл, оставив в деревне одну лошадь с запиской, приколотой к седлу: 'Ты взял не своё, я тоже беру кое-что твоё. Захочешь вернуть, ты знаешь, что надо делать. Вепрь.'

  Преследовать оказалось некого и некому: кони во время боя устали сильнее людей и требовали отдыха. Деревенский фураж оказался с сюрпризом. Слуги успели покормить чуть больше сотни коней к тому моменту, как первый из них начал вести себя странно. Отравленные животные умирали долго и мучительно, Викор приказал их добить. Ему предстояло трудное возвращение домой: с трофеями и без собственного обоза, после большой победы и с вестями о полном разгроме. Война застыла в хрупкой скорлупе нерешительности.

 

  День семьдесят четвёртый. (Первое редактирование)

 

  Я пропускаю несколько дней, заполненных совершенно несущественными делами. Моё ранение исключало побег прежним путём, оставалась надежда на удачу и возможность покинуть замок вместе с войсками. В ближайшее время из замка отправлялся подготовленный отряд, и мне удалось устроить себе место в обозе. Обошлось оно совсем недорого: всего пять золотых из казны города. В Хегле строительство плотины превратилась в какой-то культ с тысячами рабочих и десятками строительных машин. Город, и до того удививший меня темпами стройки, после отъезда Орла увеличил скорость строительства на порядок.

  Наша с градоначальником переписка стала такой интенсивной, что у меня почти закончились благовидные поводы для визитов к его шпионам. Амаис замкнулась в себе, просиживая целые дни у себя в комнате — она не устраивала истерик, не топила горе в вине, и не обвиняла всех вокруг. В случившемся с братом она считала виновным только отца, да и то лишь косвенно. Хоть Вепрь и отнял у неё брата, он был в своём изуверском праве: именно так обращаются с детьми врагов и преступников в Мальвикии. И уж конечно, она не считала виновным меня.

  Дождливым утром семьдесят четвёртого дня потрёпанное войско Викора въехало в замок. Один вид этих людей говорил о том, что с ними случилась какая-то беда. Валотия первой поняла, что именно не так. Она подбежала к графу и стала бить его кулаками по груди:

  — Где мои мальчики, Викор?

  На Орла невозможно было взглянуть без жалости: он что-то говорил, прижимая жену к груди, а она не слушала, продолжая колотить его, постепенно слабея. Наконец силы покинули её, и она упала на колени. Викор попытался подхватить жену, но действовал неуклюже, будто сам мог упасть в обморок каждую секунду. Слуги споро увели хозяев в их покои под раскаты начинающейся грозы.

  Обед подали всего на шестерых: граф с графиней не желали видеть никого, кроме семьи и двух старших слуг замка. Сказавшись больными, слуги спрятались от назревавшей бури. Викор был похож на мертвеца, который возвращает себе жизнь выпивкой. Он напился ещё до обеда и продолжал вливать в себя вино весь наш разговор: только огромным опытом я могу объяснить его способность поддерживать беседу, будучи пьяным. Что же до Валотии, то меня и ранее удивляла её собранность, теперь же стала очевидна причина: на коже под её глазами засохли бледно-розовые капельки не самого безвредного старомальвикийского возбуждающего средства. Во время обеда она добавила к этому зелью ещё и выпивку. Все ели молча, но стоило дойти до десерта, как графиня принялась за меня.

  — Скажи мне, муж мой, много славы, богатства и власти стяжал ты проклятым подарком из Болота? Ты так и не разгадал его секрета?

  Амаис поняла к чему идёт дело и попыталась оборвать разговор до того момента, как он превратится в скандал:

  — Отец, сегодня был тяжёлый для всех день, матушка устала, разрешите проводить её?

  Она опоздала, зерно подозрения попало в хорошо унавоженную неудачами почву:

  — О чём она говорит, Инизамгор?

  — И правда, о чём Вы, госпожа графиня? — попробовал отшутиться я:

  — Признаться честно, Ваше Сиятельство, я понятия не имею, о чём изволила упомянуть моя мачеха. Амаис, может быть, ты знаешь?

  Валотия вцепилась в меня намертво:

  — Ты ведь скрыл от графа те условия, на которых Хозяйки Топи согласились оставить тебе жизнь. За первое сокровище ты заплатил Хозяйкам золотом. Не отпирайся, я слышала это собственными ушами. Денкель молчалив только до тех пор, пока не напьётся. Откуда у тебя золото?

  Ни одна тайна не существует вечно. Валотия торжествовала, а я покрывался холодным потом.

  — Амаис дала вместе с фамильным кинжалом. Перед отъездом у меня был вещий сон, в котором Хозяйки потребовали плату за проход в Топь, — почти не соврал я.

  Валотия продолжила:

  — И ты, Амаис, безропотно отдала ему все свои ценности? Может и не только эти?

  — Валотия! — графская дочь в один миг стала пунцовой.

  — Пока мой дорогой муж скачет по полям и отдаёт врагу собственных детей, кое-кто в замке слишком часто навещает свою 'сестру'. Если у них до сего дня ничего и не было, то очень скоро этот гряземес обрюхатит твою дорогую дочь и покроет тебя позором. Только это ему и осталось, — мачеха злобно посмотрела на девушку.

  — Я не намерена терпеть оскорбления, — сказала Амаис и попыталась уйти.

  — Останься, — сказал Викор тоном, не допускавшим сомнений в том, что это не просьба:

  — Дослушаем её до конца.

  — Шаг за шагом он прокладывает себе путь к власти, — утверждала Валотия:

  — Сначала Херви, потом Лагрум, теперь мои птенчики. Ему осталось лишь убить нас с тобой, Викор, и жениться на Амаис. Тогда никто во всём графстве не посмеет возразить ему. Ты пригрел на своей груди змею, впустил его в наш дом... Хозяйки одарили его проклятым мечом не просто так! Он поклялся истребить весь твой род, мешающий им захватить Болотный край.

  Лицо моё сделалось красным от гнева — эта стерва решила убить меня руками Викора, я пару раз шумно вдохнул и выдохнул, унимая злость:

  — Только глубокое почтение к матушке не позволяет мне употребить те слова, которыми я хочу назвать все эти нелепые обвинения. Я и правда стал чаще видеться с Амаис после отъезда Лагрума, но лишь с целью отвлечь её от скуки и повеселить немного в дни печали, — оттарабанил я, отплёвываясь от пены во рту.

  Мне показалось, что Викор Орёл улыбался, подобно некоторым любителям теорий заговоров, которые не верят в них, но любят смотреть на человеческую глупость, ощущая себя значительнее. Впрочем, я не берусь судить, не стала ли эта картина лишь игрой воображения, придуманной мною самим по прошествии времени, чтобы уложить всё произошедшее в прокрустово ложе моего собственного видения событий. С этими весёлыми любителями чужой глупости та же проблема: их реальность постепенно искажается под тысячами мельчайших ударов бредовых аргументов. Я опять отвлёкся.

  Амаис пребывала в нерешительности: с одной стороны она хотела напиться, чтобы не воспринимать всё это всерьёз, а с другой она желала возразить Валотии, для чего ей требовалось сохранить ясность мыслей. Девушка так и стояла с наполненным до краёв кубком, пока я пытался придумать хоть что-то ещё. Мне удалось отвлечь внимание графа от несомненной улики — десятка золотых из Хегля, но ситуация оставалась очень опасной. Покушение на власть — это такое обвинение, из-за которого правители легко убивали, если успевали, даже собственных детей.

  — Ваше Сиятельство, отец, Вы вытащили меня из смертельной опасности, когда я лишился памяти и шатался у Болота, рискуя сгинуть в нём навеки, или умереть с голоду. Вы дали мне кров, пищу, заботу, семью и высокое положение. За всё это я буду благодарен Вам по гроб жизни. Вспомните, как я был напуган в тот день, когда негодяи Вепря и предатели попытались забрать меня от Вас.

  — Это да, видела бы ты его лицо, Валотия, — усмехнулся Викор. Возможно, графу для счастья недоставало семейных битв, где он смог бы одерживать победы, и будь графиня сварливее, все мы избежали бы своей участи.

  — Я думаю, что и похищение он сам себе организовал. Если бы ты так не спешил, дорогой, мы могли бы это узнать, — сказала графиня.

  Мне вдруг стало очень душно и тесно, но я продолжил:

  — Из-за Вепря нашу семью стали преследовать неудачи. Вепрь стал угрожать нам войной, и мы пошли в Топь слишком малым и недостаточно слаженным отрядом. В итоге целым вернулся лишь Денкель.

  — Ты отправил с ним лучшую команду егерей. Он погубил их всех, сам сделался калекой, лишь бы не служить тебе. И притащил этот проклятый меч, высасывающий из тебя силы и разум.

  — Валотия, ты перегибаешь палку. Пламенеющий — это самое могучее оружие из всех, что я видел. С ним можно выигрывать целые войны, — вступился за свою любимую игрушку граф.

  — Так почему же ты проиграл?! — воскликнула Валотия.

  — Война ещё не закончена! — взревел Викор.

  — Ах так! Скажи мне, как ты собираешься воевать с герцогом и сохранить жизни наших детей?

  — Глупая баба! Заложники — это удерживаемые силой гости, а не военнопленные. Его Величество не допустит их убийства, ведь это нарушение законов гостеприимства. Тут не только Топь забурлит, боги с небес спустятся, чтобы наказать преступника.

  — Хифус Вепрь не боится смерти, коль ему не мила жизнь. Он пойдёт на всё, лишь бы наказать нас, — твердила графиня, но муж её уже не слушал:

  — Из-за него мы воюем с герцогом, терпим лишения и хороним покойников. Из-за него убили Лагрума, из-за него похитили Векера, Даклуна и Хитора.

  Она плакала, как стенала бы всякая мать, лишённая возможности предпринять хоть какие-то действия для спасения детей. Я почувствовал себя отвратительно, будто бы подглядываю сквозь замочную скважину вглубь чужого сердца, мне стало стыдно за свой прежний гнев на неё. Сколько бы лжи не сказала в тот вечер Валотия, какими бы словами она не бросалась, я не чувствовал себя способным винить её. Она говорила слишком много правды среди своих страшных и выдуманных обвинений.

  Викор встал со своего места, подошёл к жене, взял её за подбородок и проговорил ей прямо в лицо:

  — Король Игнис Лев станет гарантом жизни наших детей, а если нет, я верну их любым способом. Любым! Ты слышишь меня?

  — Он безродный кукушонок, пригретый в гнезде орла, выкидывающий наших птенчиков! Избавься от него. Отдай его Вепрю, заставь его признаться! Верни мне моих детей, — скорее прорыдала, чем проговорила Валотия.

  — Это же бред, отец, ты видишь — она пьяна! — Амаис не прекратила попыток меня защитить.

  — Довольно! — вскрикнул Викор Орёл и продолжил тише, но не менее властно:

  — Оставьте меня...

  На подгибающихся ногах я вышел из большого зала, хромая сильнее, чем обычно: руки дрожали, и трость не сильно помогала. Вся моя одежда промокла от пота, и я ушёл переодеться, с трудом переставляя ноги. Амаис проводила меня хмурым взглядом: помочь она ничем более не могла, но и бессильно смотреть на подготовку к ещё одной семейной трагедии не желала. Валотия быстрым шагом покинула нас. Она привыкла верить своему мужу. Граф остался сидеть на своём месте, но напиваться до беспамятства не стал. Ему было над чем подумать.

  За стенами замка ревела буря, наполняя мрачный день особой тоскливостью. Чтобы хоть как-то отвлечь Амаис от горестных мыслей, смешавшихся в её сознании с жгучей жаждой мщения, я решил сделать ей подарок. Из всех моих вещей хоть какая-то ценность была только у чёрной жемчужины противоядия.

  — Недавно ты отдала мне самую ценную вещь из тех, что у тебя были. Теперь я дарю тебе самое ценное, что есть у меня.

  Я протянул ей противоядие. Амаис удивилась. Она не стала ничего спрашивать. Такие пилюли были известны среди знати, но оставались редкостью. Маги не любили работать с чистой болотной плотью. Алхимики делали таблетки похуже, их противоядие было рыхлым и коричневым, с существенно меньшими шансами выживания, но и этот товар расхватывался дворянами: отравителями и их жертвами.

  — А как же ты? — спросила она, не понимая, что я уже всё решил.

  Я улыбнулся ей:

  — В городе меня смогут и отравить, и исцелить. Ты же остаёшься совсем одна.

  Амаис хотела отмщения, но это была не сиюминутная прихоть, а твёрдая убеждённость в том, что старые порядки должны исчезнуть. С таким взглядом на мир она неизбежно столкнулась бы с интересами тех, кого всё устраивало. Последнее время поговорить нам удавалось редко. Ещё недели две назад Валотия всерьёз решила следить за мной, или за Амаис, или за чем-то, что она себе выдумала. Вот и тогда наш разговор прервался из-за визита служанки.

  Та очень мило улыбнулась, и прежний я счёл бы её улыбку искренней. К счастью, уроки Амаис не прошли даром, теперь я видел на лице служанки совершенно иные эмоции: нетерпение, раздражение, усталость от дежурной улыбки. А ещё в ней было что-то кладбищенское. Так улыбаются на похоронах. И поняв, что время пришло, не в силах сидеть на месте, я гулял по замку до позднего вечера. Все слуги вели себя исключительно вежливо, бесконечно улыбались мне и говорили слова одобрения. Они не особенно старались, их лицемерие чувствовалось в каждой фразе: меня уже вычеркнули из списка живых и полезных. Гроза продолжала греметь, периодически стихая и усиливаясь. К себе я вернулся совсем поздно, складывая в уме полнейшую неподготовленность побега с его необходимостью.

  Викор дважды врывался в мою комнату, на что-то смотрел, грозил мне пальцем и уходил обратно. После первого визита мою дверь стали охранять два дюжих молодца, а после второго он забрал их с собой. Характер Викора я изучил достаточно и понял, что главная его черта — непредсказуемость. Уже утром я мог оказаться в пыточном подвале на месте Херви, или и того хуже — стать товаром для обмена на жизнь его детей. Ничего хорошего от убийцы и похитителя я не ожидал: только иную форму мучительной смерти в Топи. Можете винить меня сколько угодно, но я не желал платить своей жизнью за свободу детей Орла. Под мерный перестук очередного ливня я вышел на двор подышать. Какая-то сумасшедшая решимость принялась жечь меня изнутри. Я понял: либо сбегу прямо сейчас, либо никогда. Прихрамывая, взбежал на пустую в ненастье стену, забрался на зубец при свете молнии и прыгнул, предпочитая рискнуть и умереть свободным, чем давиться страхом дальше. Грянувший гром заглушил звук моего падения в воду крепостного рва.

 

  День семьдесят пятый.

 

  Несколько минут я барахтался у края рва и пытался выбраться. Это оказалось совсем не простым делом: облицованные камнем стены под дождём стали слишком скользкими и не давали зацепиться. Кое как мне удалось расковырять тростью отверстие, чтобы вставить её между камней. Самодельная ступенька помогла выбраться, но сломалась в процессе. Я просидел на берегу несколько минут, ничего не делая, только наслаждаясь нахлынувшим ощущением свободы.

  Потом я собрался и пошёл вперёд, кряхтя, как старый дед. Когда за мной вышлют погоню, лишь пройденные метры смогут превратиться в дополнительные секунды. Гроза не стихала ни на секунду, освещая небо редкими вспышками. В неровном свете молний я смог примерно выбрать направление на Хегль. Путь по дороге стал бы быстрее, но не только для меня. Через лес мне предстояло хромать часов пять, если я нигде не заплутаю во тьме.

  На опушке я выломал небольшое деревце, ободрал его от мелких веток и приспособил вместо посоха. В лесу моё необычное зрение помогло сохранить голову целой и не заплутать в трёх соснах, но без ориентиров о том, чтобы выдерживать направление оставалось только мечтать. Говорили ли мне егеря, с какой стороны у местных деревьев мох, или нет, не могу ручаться. К утру я признался себе, что заблудился. Белые облака низко висели над землёй, хоть и прекратив изливать влагу, они всё ещё не давали просохнуть ни мне, ни лесу. Я залез на дерево повыше и попытался сориентироваться.

  Предо мной расстилалось сплошное зелёное море без разрывов. Минут через пять мне удалось определиться с выбором, когда я заметил нечто похожее на границу леса. Яркое пятно на месте солнца послужило дополнительным ориентиром. Лес ожил после ненастья: птицы наполнили воздух звуками, растения — запахами, а звери — чувством опасности. Кое-что из уроков егеря я ещё помнил, обходя опасные звериные тропы стороной. Хищников мне удалось обойти стороной, везению ли я обязан, собственной ли осторожности — не скажу. Несколько часов я шёл к границе леса, периодически залезая на деревья, чтобы не заблудиться.

  Дойдя до края леса, мне пришлось остановиться и подумать. К этому времени погоня должна была опередить меня во всех направлениях. Если люди Викора сделают всё правильно, то мышеловка захлопнется, и я попадусь к ним в руки, так я рассуждал. Выбор был невелик: прорываться, или прятаться. Найти слабое место в оцеплении, выбрать удачный момент и прорваться наружу. При этом нельзя оставить новых следов, чтобы собаки не взяли. Спрятаться ещё сложнее, особенно от собак. Чтобы запутать животных, я сделал пару петель дважды обходя небольшие холмы по широкому кругу. Это отняло у меня не меньше часа, но добавило хоть какую-то надежду обмануть охотников.

  В очередной раз выжав одежду, я пошёл вдоль опушки. Приходилось постоянно смотреть по сторонам, надеяться заметить поисковую команду раньше, чем она найдёт меня. По пути мне встретился бурлящий от свежей воды ручей, я вошёл в него, поднялся по течению метров на двести, вышел по камням и вернулся к краю леса. Ночная прогулка увела меня довольно сильно в сторону, возможно, без ориентиров я сам не заметил, как сделал хороший круг, хромая в темноте шесть часов подряд. Увидев поле, я решил проверить свои соображения привычным способом. Хегль поманил меня здоровым грязно-серым пятном у горизонта, а вдоль дороги ехал конный разъезд графа.

  С другой стороны поля стали лагерем крестьяне. Я решил осторожно сблизиться с ними, чтобы выяснить их намерения: при удаче я смог бы добыть у них и одежду, и пищу, и компанию на пути к Хеглю. Пробираться через мокрое поле выше моего роста оказалось плохой идеей. Я вымок сильнее прежнего, по пути за мной оставалась хорошо заметная просека, да и шума создавал изрядно. Крестьяне что-то обсуждали, разговаривая громче обычного, и я смог подойти к ним очень близко.

  — Стародубовских мужиков граф через одного в солдаты забрал, а они на хорошем счету были. И из Верхнекаменки. Граф гребёт всех крепких мужиков. Не сможем устроиться в городе — сбежим к Вепрю! Авось, во время войны нас не хватятся. Устроимся сами, семьи заберём к себе, — атлетичный бородач втолковывал что-то стоящим рядом мужикам.

  — Нельзя нам бежать! Орёл лютовать станет. Мы и без того в бунтовщиках числимся! Сбежим — он на семьях отыграется, — отвечал самый старший из собравшихся.

  — Согласен с резчиком. Граф на нашу работу в городе потому глаза закрывает, что ему деньги очень нужны, да и город он взять хочет со всем, что мы настроим. Если не сможем устроиться в городе — значит выбора нет: будем тянуть лямку в армии, — кивал невысокий, но крепкий мужичок.

  — Ай, какой умный! Лямку он тянуть станет! Да мы для войска герцога — тьфу и растереть. Послужит он! Тебя убьют, граф о твоей семье заботиться станет?! Нельзя нам назад возвращаться, — распалялся высокий и тощий парень лет двадцати пяти.

  Крестьяне вздохнули: их положение казалось безвыходным. Из-за долгих сборов и удалённости деревни от Хегля они опоздали, вчера на этом месте они встретили артель, возвращавшуюся от ворот города несолоно хлебавши, и теперь боялись повторения подобной истории. Граф набирал в свои разраставшиеся войска самых здоровых крестьян, совершенно не заботясь об их семьях. Сбившись в артель, они хотели пересидеть опасные времена в городе, зарабатывая звонкую монету, но теперь их надежды висели на волоске. Некоторые предлагали вернуться отсюда домой и так выиграть себе день пути, раз уж в городе им ничего не светит, другие предлагали пуститься в бега. Я вылез из зарослей сразу же, как услышал о серьёзности проблем этой артели и безвыходности положения.

  — Если поможете мне попасть в город, то работу в нём вы все найдёте.

  Я не стал клясться честью, хотя и мог бы. Мой разодранный и промокший костюм всё ещё оставался одеждой знати, падкой на разные громкие обещания. Правда я не был уверен, что об этом знают крестьяне. Из толпы вышел необычайно рослый и могучий мужчина лет сорока с небольшим.

  — Если есть что сказать, говори со мной. Я их предводитель.

  Мы с ним отошли на несколько шагов и принялись торговаться. Такого упрямого переговорщика нужно в жизни не встречал. Он смог вытрясти из меня обещание лично поговорить с бургомистром об их судьбе. Я получил от компаньона штаны, рубаху и шляпу. Бонусом мне достался чёрствый кусок хлеба.

  Окрылённые некоторыми шансами на успех, крестьяне толпой пошли в сторону города. Первый поисковый отряд догнал нас всего через несколько минут после ухода. Поговорив с предводителем крестьян, всадники утратили интерес к жалким травоедам. Собак с собой они не взяли, лица рассматривать не стали, поверив честным глазам вожака.

  Он подошёл ко мне:

  — Тебя ищут?

  — Меня, — не стал отпираться я. Врать в таком положении глупо и опасно. Ведь если я лгу своим партнёрам в одном, могу попытаться обмануть и в другом.

  — Не боялся, что я тебя выдам?

  Я кивнул:

  — Конечно, боялся. Но тебе невыгодно, и людям твоим. Графская милость — сегодня есть, а завтра опять в солдаты призовут. А город — он каменный, и слово его прочное.

  Предводитель улыбнулся:

  — Не бойся, не выдадим. Нам и правда хода назад нет.

  Мы пересекли ещё с дюжину полей, прошли через одну деревеньку, после чего вышли к просторам городских фермеров. Крестьяне даже дышали через раз, так их пробрала зависть к тем, кто жил и работал на этой земле.

  — Красиво? — спросил я.

  — Не то слово, — ответил предводитель, вздохнул и продолжил:

  — Половина земли в нашей деревне принадлежит графу, четверть — рыцарю Окфиру. Мы работаем на их землях большую часть времени, на лоскуты своих полей сил не остаётся, живём огородами. С рабочей скотиной большая беда у нас. Сильные лошади пали в прошлом году от бескормицы, а остальные заболели. А тут люди на себя работают, артелью пашут. У них поди инструментов разных не счесть...

  — Если в город войдём, жизнь выправится.

  — Хорошо бы, — без всякой веры ответил предводитель.

  Второй разъезд был более внимательным. Они долго расспрашивали крестьянского предводителя, думали строить нас в шеренгу, или нет. Мне снова улыбнулась удача: к разъезду подъехал ещё один всадник, что-то сказал, и все охотники на двуногую дичь умчались прочь.

  Ближе к вечеру мы подошли к самому Хеглю, но войти не смогли: солдаты Орла стояли рядом с городом и досматривали всех входящих. Уж не знаю, что они сказали городским, и каким правом воспользовались, для меня все эти мелочи законов, традиций и норм так и остались китайской грамотой. Среди досматривающих я увидел Денкеля, и наши взгляды встретились. Он нахмурился, покивал головой и отвернулся, затем развернул коня в другую сторону и громко сказал:

  — Эти крестьяне смердят на тысячу шагов. Не хочу, чтобы у наших собак нюх пропал.

  Люди Викора отъехали подальше, и мы смогли приблизиться к воротам города без досмотра. Стража не горела желанием нас впускать.

  — Вам же вчера сказано было: опоздали вы, город более не принимает новых работников, — ругал нас командир.

  Я вышел вперёд и поманил стражника. Своей манерой держаться я совершенно не походил на крестьянских детей, да ещё и набрался у семейки Орлов повелительных ноток. Одного этого оказалось достаточно, чтобы солдат подошёл ко мне.

  — Передай бургомистру, что жених прибыл на свадьбу. Если сделаешь всё быстро, то получишь от него золотой.

  Стражник попытался усмехнуться, но я взглянул на него фирменным взглядом Викора и добавил:

  — Ступай.

  Озадаченный солдат ушёл к своим. Они немного посовещались и решили проверить: всыпать нам плетей всегда успеется, а золотой и на пятерых — хорошие деньги. Пока стража бегала к ратуше и обратно, мы по традиции всех кочевников разожгли костры и принялись варить обед. Стража вернулась раньше, чем твёрдая крупа разварилась, так я снова остался без еды. Остальным моим спутникам повезло больше: их впустили в город уже после моего ухода.

  — Удачи тебе, орлёнок, — подбодрил меня предводитель.

  Признаться, я надеялся, что останусь безымянным, но слухи обо мне разошлись достаточно далеко. За воротами меня ждал Телти. Я представлял себе бургомистра несколько иначе. Эдаким жизнерадостным колобком с хорошим аппетитом. Вместо этого передо мной стоял уставший от работы и недосыпа чиновник средних лет.

  — Рад приветствовать Вас в Хегле, — сказал он.

  — Счастлив увидеть Ваш город, господин Телти, — ответил я и, не дав ему возможности продолжить, добавил:

  — Не могли бы Вы одолжить мне свою трость? Я уже больше суток на ногах, и сил терпеть боль совершенно не осталось.

  Да, добравшись до желанной цели своего долгого путешествия, я мог думать только о том, что у меня адски сильно болела нога. Легкомыслие? Возможно, или признание того, что на тот момент именно боль в ноге оставалась моей единственной серьёзной проблемой. Я был жив, почти здоров, свободен и весьма близок к редкому состоянию полного счастья. Впереди меня ждала ванна с горячей водой, не менее горячий обед и тепло дружеской встречи. Впервые за два с половиной месяца холод неминуемой смерти перестал морозить меня каждую секунду.

 

  День семьдесят шестой. Никогда так не высыпался.

 

  День семьдесят седьмой.

 

  Пока я отсыпался, весть о моём исчезновении начала распространяться со скоростью лесного пожара и с такими же последствиями. Граф узнал о побеге своего приёмного сына ещё утром семьдесят пятого дня. К произошедшему он сразу отнёсся со всей серьёзностью, предполагая, однако, возможность удачного похищения. При свете дня солдаты облазили всю окрестную грязь, выискивая следы копыт, но ничего не нашли. Кроме моих собственных следов ничего не было. К тому моменту, граф разослал своих конных во все стороны, куда мог бы скрыться отряд похитителей. Тщетная предосторожность позволила мне выскользнуть из кольца поисковых отрядов, если бы Викор сразу бросил все силы на поимку беглеца, то меня точно поймали бы.

  Обитатели замка разделились на несколько групп: одни порицали меня за побег, другие были рады избавиться от причины войны и символа могущества грязнух, третьи восхищались моей дерзостью, а четвёртые завидовали мне. Правда четвёртая группа состояла из одного человека: Амаис. Валотия впала в неистовство: когда графу и графине доложили о том, что поиски ничего не дали, она схватила кочергу и избила ею гонца, злобно сверкая на Викора глазами. Мне повезло по многим причинам. Собаки не смогли взять верный след из-за того, что ливень смыл почти все запахи и следы в лесу, а оголодавшие животные довершили начатое и затоптали остатки, разыскивая пищу. Кроме того, нервозность поисков не способствовала успеху: раз пять охотники успешно находили меня, или мои останки, отвлекая других от поисков. Граф бесчинствовал ещё с неделю, потихоньку затухая. Теперь он мог с чистой совестью писать герцогу о том, что в его руках нет никаких мальчиков из Топи. Войну это предотвратить не могло, граф сам её желал, но позволяло оговорить условия торговли за жизни детей, или же лучше подготовиться к следующему раунду схватки. Думаю, что мои читатели уже безошибочно назовут истинную цель Викора Орла.

 

  Вторым получателем этой новости стал бургомистр Телти, когда к нему прибежал запыхавшийся страж ворот. Но о нём я расскажу подробнее. Третьим человеком высокого положения, узнавшим обо всём, стал не Хифус Вепрь и не его вездесущий Арти. Арнакталь всё ещё пребывал в блаженном неведении, когда на стол Верховного Дознавателя Сойки легло донесение одного из шпионов. Пробежав по нему глазами, Квестор решил без промедления доложить Его Величеству. Игнис Лев вкушал сладости и разглядывал карту. Он чувствовал, что дела в стране плохи, и уже настраивался отдать приказ портить монету, подменяя одну проблему сегодня тремя завтра. Его настроение Квестор Сойка только ухудшил. Король сел на диван, стряхнул с шёлковых кистей халата остатки фруктов, вытер руки батистовым платком и взял у Квестора донесение.

  — Ну и зачем ты понапрасну тревожишь меня, Квестор? — резюмировал свою реакцию Игнис Лев:

  — Сбежал мальчишка, или Викор его зарезал, теперь это не имеет никакого значения. Войну уже не остановить. Мы не будем отменять приготовления. Так даже веселей.

  Сойка кивнул и вышел прочь из комнаты, оставляя Его Величество наедине с хандрой. Властелин Мальвикии думал то о финансах страны и стоимости содержания своей молоденькой любовницы, то об угрозе со стороны Империи Скомптонов, то о проблемах в семье. Король был любвеобилен и бесплоден. Все его сыновья и дочери вышли из чужих чресл. Во дворце это оставалось страшной тайной, отчего каждая новая фаворитка короля считала своим долгом обрадовать Игниса рождением ребёнка от кого-то другого. Игнис улыбался и отсылал опальную женщину прочь, одновременно с этим Квестор принимался искать посягнувшего на собственность короля. Вот и новая любовница принялась жаловаться на тошноту по утрам. Пока Игнис надеялся, что это у неё от нервов, пытался уверить себя, что в этот то раз ребёнок точно от него, бывают ведь чудеса, и даже раздумывал о том, чтобы закрыть на всё глаза: Игнис Лев впервые испытывал чувство столь похожее на любовь. Так эту историю рассказывали мне. Верить, или нет — дело ваше. Лично я верил.

 

  Не всегда правда способна достучаться до адресата. В Арнактале новость о моём побеге объявили вражеской дезинформацией с целью отсрочить столкновение с армией герцогства. Отчасти так и было. Маги получили эту новость одновременной с Вепрем, но решили не вмешиваться без моего собственного желания. Я же желания не проявлял. Волшебство виделось мне чем-то слишком странным и несколько опасным. Признаюсь честно, я никогда не жалел того, что не скрылся от мира в Академии. Маги очень разочаровали меня, стоило мне пообщаться с ними поближе в Хегле.

 

  В городе всё шло своим чередом, вернее бежало. Бургомистр успел устроить мне настоящий допрос за ужином, спрашивая меня об одном и другом с горящими глазами, мне это ничего не стоило, я и сам искал способ стать наиболее полезным городу. После всех событий продрых почти сутки: до ужина семьдесят шестого дня. После ужина и до поздней ночи мы с Телти записывали всё, что казалось ему интересным. Я рассказывал о технологиях позднего средневековья и промышленной эры, должно быть, у него в голове всё капитально перемешалось. Ранним утром семьдесят седьмого дня я встал, чувствуя себя необычайно бодрым, после нескольких часов дрёмы. Рядом с кроватью я нашёл подарок бургомистра — прекрасную трость с набалдашником в форме птенца кукушки. Одевшись, я спустился вниз к завтраку.

  — Что будете кушать, мастер Саурди? — спросила меня жена градоначальника.

  Я не стал выпендриваться и сказал, что отлично разделю трапезу со всеми. Чтобы подольше сохранять мою анонимность, меня теперь называли мастером Саурди, как звали бы сына магната первой руки. Мне было всё равно: хоть горшком назови, только в печь не ставь. Сословности не удалось проникнуть в моё сердце, она будто скользила по коже, не находя для себя никакой пищи: ни голубой крови, ни въевшейся в плоть и кости грязи. Мы позавтракали под весёлый щебет детей Телти, пожелали всем удачного дня и пошли работать.

  Город Хегль с населением в десяток тысяч жителей производил странное впечатление. С одной стороны — это типичный город средневековья. С другой же... Всё оказывалось не столь просто. Для пятидесяти тысяч жителей графства город был крупноват. И это мягко сказано. Город не только жил за счёт торговли, уповая на привозное продовольствие, но и сам по себе содержал загадку. Хегль был слишком велик чисто геометрически для столь скромного числа жителей. Я заметил это сразу, но не предал значения. Теперь же мне стало интересно:

  — Господин бургомистр, за две минуты мы проходим уже пятый пустырь и шестые развалины. Неужели раньше у города было больше жителей?

  — От Вас ничего не укроется, мастер Саурди, настоящее название города Хегль Арпата.

  Для меня это ничего не значило, и Телти решил устыдить меня:

  — Мастер Саурди, для жителя Столицы не знать её названия слишком странно...

  И тут я понял, о чём он хотел сказать:

  — Столица — Новирпата!

  — Именно, искажённое 'Новая Столица' по-старокаалдийски. А наш город ещё три сотни лет назад называли 'Древней Столицей'. Всё это времена минувших дней, от которых нам достались и руины, и пустыри на месте разобранных руин. Но спешу Вас заверить, камни и кирпич из руин не хуже новых.

  Когда мы дошли до следующих развалин, я понял его. Горожане и нанятые работники разбирали древнее здание, чтобы отправить материалы на стройку завода. Город переваривал сам себя, перестраивая следы былого величия в надежду на светлое будущее. Не рушил бесцельно, а изменял. Хегль всё больше удивлял меня: все новые здания были построены из камня и дерева, в то время, как прежние сложены из кирпича. Высота старых зданий достигала двадцати метров. На мой вопрос Телти вздохнул:

  — Очень уж дорого. Хороший и дешёвый кирпич теперь нигде не умеют делать. Лет сто назад в городе решили возродить производство дешёвого кирпича: наняли лучших алхимиков и магов, самых опытных гончаров и скульпторов. Результат плачевен. Мы научились делать керамику с глазурью, наши глиняные деньги, но не дешёвый кирпич. Боюсь, что сегодня мы можем только разбирать старые здания да лепить в Хегле потихоньку, чтобы продать в Столицу. Во всём городе не сыскать и пяти новых зданий из кирпича.

  Мы продолжили дальнейший путь в молчании. Градоначальник грустил, а мне требовалось подумать. В средневековой Европе с её романским стилем камень вытеснил кирпич: строили из глины, дерева и камня. Для бедных кирпич был слишком дорогим, а для богатых слишком дешёвым. Непредсказуемость свойств природного материала заставляла использовать массивные куски, а работа с ними была слишком сложной и тяжёлой. Если я смогу производить в Хегле дешёвый кирпич, то город возродится в считанные годы.

  — Господин Телти, можно мне почитать отчёты о тех неудачных изысканиях? — спросил я исключительно для того, чтобы услышать бормотание о том, что за прошедшие годы ничего не осталось.

  Но меня ждал иной ответ:

  — Конечно, все важнейшие документы за последние пятьсот лет у нас в целости!

  Я не стал обнадёживать Телти, но пообещал самому себе разобраться с кирпичной проблемой. Мы дошли до набережной. Любая большая река прекрасна, не стала исключением и Станка. Набережная не была забрана в камень, и река разливала свои воды по пляжу. Я снял обувь и решил немного погулять по береговой гальке. Рядом плескались дети, чуть поодаль полоскали бельё прачки. Город жил в некотором напряжении из-за войны и грандиозной стройки, но его темп подходил мне куда больше, чем суматошное безделье замка.

  Мы дошли до плотины, я облазил всю стройку, восхищаясь изобретательностью местных инженеров, затем мы с ними обговорили все неясные детали и остались очень довольны друг-другом. Такими темпами город сможет закончить стройку за месяц. С водяными колёсами, дешёвым кирпичом и высокими печами Хегль очень быстро станет самым развитым городом Мальвикии. А чуть позже — и самым богатым.

  Всё это не давало мне покоя. Мы дошли до Ратуши, Телти вызвал членов городского совета, мне принесли документы о кирпичном провале, и мы начали работать. Я вспоминал всё полезное, что только знал. Мне задавали массу вопросов, и только на некоторые я мог ответить. Но я не оставался в долгу: на мои вопросы отвечали ещё реже. Постепенно мы смогли обрисовать возможные и невозможные вещи, достижимые и недостижимые, близкие и дальние.

  Они ещё продолжали спорить, когда я погрузился в детальное изучение отчётов о кирпиче. Признаюсь, что моих знаний было недостаточно. Даже сегодня производство кирпича — весьма сложная техническая магия. Но в целом я понял, что у них возник целый пласт проблем: от формовки до обжига. Механизация производства кирпича виделась естественным шагом после механизации ковки и дутья. Все эти вопросы проглотили день без остатка

  Уставшие, но довольные мы спустились в подвал Ратуши только к полуночи.

  — Так Вы, мастер Саурди, обещаете нам не только хорошее железо в больших количествах и дешёвый кирпич, но и разные алхимические приборы и знания? — спросил мгновенно захмелевший глава городской гильдии алхимиков.

  Старик и без литровой кружки пива ходил с трудом, а уж после стал совсем нетранспортабелен. Я ждал этого разговора. За последние дни никто так и не задал некоторых вопросов. Видимо, алхимик привык быть заводилой. Ходил то он с трудом, но головой оставался трезв.

  — Всё это очень хорошо, мастер Саурди, я и сам голосовал за Ваше вызволение, и плотину считаю огромным достижением Хегля, но...

  — Всегда есть 'но', — пробормотал Телти.

  Я решил не прятать голову в песок:

  — Думаю, все понимают, что город очень рискует. Особенно сейчас, когда между Вепрем и Орлом война. Городу нужны солдаты, а не новые заводы; городу нужно оружие, а не кирпич, так, гильдмастер?

  — Если бы у нас был год, я сам вручил бы тебе все наши деньги и свою внучку в придачу, но у нас нет года. Боюсь, у нас нет и трёх месяцев.

  Я хлебнул из кружки, откусил поджаристую колбаску, брызнувшую жирным соком, и заел всё ломтём свежего хлеба с острой зеленью. Признаюсь, меня потянуло на театральные эффекты. Слишком уж серьёзные вопросы они затронули, требовалось срочно сменить настрой:

  — Предлагаю всем повторить, чтобы не остаться голодными. У меня есть новости, о которых вы ещё не знаете.

  Пока остальные ели, я рассказал о том, что дети графа находятся в заложниках в Арнактале:

  — Одно это даёт нам неделю, или две, а может и месяц до их схватки. Моё исчезновение тоже добавит путаницы. Вы постоянно спрашивали меня про товары, способы производства, торговли, учёта и управления, но кое о чём Вы забыли спросить.

  Телти аж подавился, пытаясь вспомнить все интересные городу темы:

  — О чём же?

  Я улыбнулся:

  — Что Хозяйки Топи знают о войне?

  Не углубляясь в подробности применения огнестрельного оружия и атомных бомб, хотя алхимик просто ел меня глазами во время рассказа, я рассказал убедительную сказку. В моей версии Хозяйки Топи были сведущи в тактике и стратегии, военной логистике и картографии. Мне не пришлось сильно врать: организация войск графа была безупречна для феодальной системы, но я видел плохо обученную и кое-как вооружённую толпу, способную воевать фалангой, или шилтроном, но не более. Я хотел зажечь в их глазах огонь надежды, которой горел сам.

  Телти потёр под глазами и сказал:

  — Времени у нас очень мало, но оно есть.

  Гильдийские мастера согласились:

  — Завод даст новое оружие и много.

  Старый интриган-алхимик добавил:

  — Если в свару Орла и Вепря осторожно подлить масла, то они вцепятся не в нас, а друг в друга.

  — Всё это надо хорошенько обдумать, — завершил прения глава городских магов.

  Мы быстро забросали внутрь остатки пищи и вернулись назад. Предстояло решить массу вопросов и увязать вместе все детали: от сроков запуска завода до массы засапожного ножа солдата. Городская бюрократическая машина начала медленно перемалывать новые проблемы.

 

  Дни с семьдесят восьмого по девяностый.

 

  Переговорная заминка растянулась надолго. Герцог не верил отговоркам мятежного графа и требовал выдать ему проводника в Топь ещё до начала торговли за детей. Викор просто тянул время, дожидаясь новых войск и оружия из столицы. Ему пришлось пойти на кабальную сделку со столичными торгашами, чтобы запустить руки в их кошельки и арсеналы. Купцы требовали направить все силы на город Хегль. Викор сначала думал воспротивиться, но потом решил махнуть на всё рукой. Разорённый Хегль под его флагом лучше процветающего и свободного города. Кроме того, он уже решил, что ведёт войну не за Хегль, а за герцогскую корону. Взяв город, он поправил бы свои дела, избавился от угрозы в тылу и смог бы двинуться на герцога вместе с наёмниками и представителем короля. На днях в замок должен был прибыть прославленный полководец Его Величества, ответившего на мольбы Викора и словом, и делом.

  Вспоминая эти дни, никак не могу избавиться от ощущения, что всё это какая-то сказка. Мы работали, как проклятые, распространяя вокруг некую ауру трудового безумия и веры в успех. Постоянные расспросы не прекращались, но из всего богатства земных знаний лишь некоторые могли стать полезными Хеглю прямо сейчас. Мы сосредоточились на самых простых задачах. Одной из важнейших проблем оказался свет. Признаться честно, я не слишком хорошо разбирался в эволюции источников света, созданных до электрической лампы накаливания. Я знал, что огонь — это свет, и мне этого хватало. Оказалось, что все сложности в яркости огня, чистоте сгорания и стоимости топлива.

  Одновременно с металлургическим производством постепенная механизация по моей мысли начала бы просачиваться в другие области хозяйства, например, на лесопилки. Удешевление производства досок и бруса оказало бы на город не меньшее влияние, чем все прежние идеи. Ухватившись за эту мысль, я сделал наброски нескольких десятков станков, только примерно представляя себе, как они должны выглядеть, и зачем нужны. В моих планах эти станки уже оставляли за собой горы опила и стружки, заставляя меня думать об их утилизации. Я задал вопрос Телти, он нахмурился и стал рассуждать:

  — Что обычно с опилками делают? Кто-то выкидывает, другие набивают ими игрушки, можно добавлять в известковый раствор для строительства, или в глину. Иногда алхимики берут, но им не много надо. В клей кладут. Отходы.

  Я же пытался вспомнить хоть что-то о пиролизе. Простым нагревом при недостатке воздуха, мы могли получить ценные вещества для алхимиков и светильный газ. Мысль о светильном газе сразу же вспыхнула предо мной ярким образом газовых фонарей. Я в нескольких фразах рассказал градоначальнику о возможностях газового освещения. В то время, как сам я отвлёкся на мираж освещённой набережной, Телти опередил меня в более прагматичном ведении:

  — Если поставить мощный фонарь, то можно продолжить стройку ночью.

  Всего через три дня первый газовый прожектор был готов. Проработал он с перебоями всего две ночи, но ему на смену тут же пришли более надёжные машины. Свет позволял работать и воевать ночью. Один из капитанов стражи сказал, что с такой штукой он смог бы со своей сотней напасть на втрое большие силы врага и успеть утыкать половину беззащитных солдат противника стрелами раньше, чем они хоть что-то сообразят. Я поспешил остудить вояку, но идея ночных диверсий уже успела укорениться в головах с моей же подачи, теперь к ней добавилась мысль об использовании прожекторов.

  Газовый свет начал наполнять важнейшие точки города, радуя и тревожа непривычных к круглосуточной жизни горожан. Во всём этом я не принимал уже никакого участия, сосредоточившись на прежних задачах. Металл. Металл в первую очередь. От идеи массового производства кирпича мы пока отказались, отложив её в папку 'важно, но не срочно'. Достижения современной бюрократии укоренялись в городской верхушке с ужасающей скоростью. Уже на пятый день подрядчик и член городского совета ругались, размахивая бумагами, в которых ровными колоннами двойной записи стояли арабские цифры.

  Почти каждый день я общался с городскими магами и их учениками. Поначалу они хотели воспользоваться моими знаниями, не давая ничего взамен. Из Академии им пришёл приказ не вмешиваться в конфликт города и Орла. Рассказали они об этом случайно.

  Телти ещё вздохнул:

  — Что-то такое я и думал.

  Присутствовавшие члены городского совета подняли шум, ведь они рассчитывали на поддержку волшебников в войне. Складывалась неприятная ситуация, понять которую я смог только пригрозив колдунам отобрать у них демонов. Оказалось, что дисциплина перед Советом достигалась очень простым путём. Полноценно накормить демона можно было лишь другим демоном, а ритуал призыва оставался под полным контролем Совета. Всё остальное могло лишь отсрочить гибель ослабленного колдовством демона, зачастую вместе с магом. Было решено, что городские маги не станут участвовать в войне прямо, но примут самое деятельное участие в городской промышленной революции. На это запретов не было, и волшебники согласились, существенно облегчив нам жизнь.

  Магия могла всё и ничего. Колдуны хорошо справлялись с заказами, если речь шла об уникальных изделиях, хуже, если требовались десятки, и уж совсем не могли дать нам сотни. Опираясь на заимствованные силы, колдуны помогали исправлять ошибки и снижали цену прогресса. Не могу сказать, что я не хотел увидеть какой-нибудь огненный шар, вылетающий из руки, или молнию, но мне пояснили, что такое волшебство очень затратно, и применять его могут либо колдуны из верхушки Совета, либо глупые позёры, рискующие собой. Можно сказать, мир для меня не пошатнулся: волшебство в очередной раз оказалось с толикой жульничества, просто не там, где я ожидал.

  На самом деле, волшебники нам очень помогли, и моё брюзжание в их сторону — это не более, чем своеобразное бахвальство: они столетиями собирали знания о мире, а я обошёлся без них. И это тоже неправда. Без их способностей у нас вряд ли что вышло бы. В конечном итоге маги так выдохлись, помогая нам, что отправились в Академию, не спросив разрешения у Совета. Мы пожелали им удачи, а позже послали им дополнительную плату, чтобы они смогли быстрее убедить Совет в своей безгрешности. Как уж там вышло, я не знаю, но вернулись они только после войны. Нам они оставили несколько полезнейших артефактов, кое-какие запасы лучших алхимических смесей и знания о ведении войны с помощью магии. К несчастью, лишь знания: волшебные арсеналы Хегля были пусты, по закону боевыми артефактами могли владеть только дворяне.

  С алхимией вышло интереснее. Изготовление чего-то вроде 'Белого пламени', применённого Денкелем на болоте, не составляло большого секрета, но требовало значительных усилий и благоприятных случайностей. Была ли речь только о случайностях, или же алхимикам недоставало глубоких знаний мироустройства, а шансы на успешное получение нужных артефактных смесей оставались ничтожными даже при использовании болотной плоти и усилий мага. Прочие изделия с меньшей чудесностью действия более походили на привычные человечеству химические реакции, и с ними у алхимиков не возникало особенных проблем.

  Расщедрившись, городской совет постановил, что вся болотная плоть в городе до конца войны отправляется к алхимикам. Это било по карману, и давало надежду пересилить преимущество знати в магическом вооружении. Я же не спешил доставать из кармана рецепт напалма, и не только потому, что нафтеновую и пальмитиновую кислоту представлял себе только в виде названия, или из-за отсутствия под рукой жидких углеводородов. Просто я не верил в возможность массового производства хоть чего-то сложнее чёрного пороха. Его получили довольно быстро, хоть и в мизерных количествах. А у меня возникла проблема хранения, ну не домой же тащить небольшой бочонок зелья.

  Я продолжил жить в доме бургомистра: мы решили, что это наиболее безопасно для меня. Викор не оставил поисков, сменив солдат на шпионов. Мне нашли хороший парик и изменили фигуру при помощи накладного животика. Фальшивый образ завершили перстни, браслеты и другие побрякушки из личных запасов городского совета. Под личиной сына очень важного столичного торговца я стал почти незаметен для лазутчиков, искавших глупого проводника среди городской бедноты.

  Сам дом бургомистра выглядел типичным особняком Хегля: над каменным первым этажом нависал второй из дерева, выдаваясь вперёд почти на метр. Таким же манером над ним возвышался третий. Косые чёрные балки смотрелись очень красиво в контрасте с белыми стенами. Таких домов в Хегле было множество. Очень немногие общественные здания были сложены из камня, или кирпича, как ратуша. Из-за большого количества пустырей и руин защищать город изнутри не представлялось возможным, по той же причине не прижились в Хегле и узкие улочки.

  Война витала над городом невесомой, но неотвратимой угрозой. Я постоянно возвращался к мыслям военного применения своих знаний, но без завода не мог предложить ничего существенного. Деревянные колья против кавалерии, да траншеи? Я настойчиво гнал от себя эти мысли, только поздними вечерами пытаясь изложить на бумаге ту самую действительно эффективную стратегию. Пока что ничего лучше полого внутри композитного кавалерийского копья и пехотной пики не выдумывалось. Мне нужны были образцы.

  На девятый, или на десятый день Телти принёс подарок — первый фонарь с газовым резервуаром. Мои бдения приобрели законченность, теперь я вёл новый дневник при свете лампы. Старый остался в замке. Должно быть, эта привычка успела накрепко приклеиться ко мне, ведь с тех пор я ни на один день не прекращал прятать свои мысли в бумагу. Упорядоченность этого процесса вселяла толику спокойствия и в меня. Со стороны окружающим могло казаться, что я главный генератор идей и надежд, но на самом деле дикая гонка к войне изматывала меня и иссушала. Улыбался я через силу.

  Я вновь погрузился в сложные вопросы реализации идей без полноценных знаний и на основе убогой местной техники. Все мы были рыбами, выброшенными приливом на берег, которые пытались научиться дышать воздухом, чтобы выжить: и я, и лучшие городские мастера. Мы пробовали, терпели неудачи и пробовали снова. Что-то удавалось с третьей попытки, что-то с десятой, но чаще требовалось под сотню неудач. Цена наших опытов была не столь важна, как время. Оно текло у нас между пальцев. Вспоминая этот период жизни, я могу сказать, что никогда до и никогда после не работал ни так тяжело, ни так много. Перебрав массу возможностей, проверив их на практике, мы смогли оставить лишь некоторые. Те, что не требовали чудес, или диких случайностей.

  Завод постепенно разрастался, цех за цехом скелет несущих конструкций скрывался за стенами и крышами. Плотину почти завершили, стремясь сделать хороший шлюз, чтобы сохранить судоходность Станки к веджам. Работники из крестьян ждали конца строительства с большим страхом: они боялись того, что им не заплатят, но ещё больше страшились возвращаться назад. Уже в двух деревнях графства вспыхивал крестьянский бунт. Викор споро расправлялся с мятежниками, развешивая их на страх другим, но ожесточение только увеличивалось. Все понимали, что новому заводу будут нужны рабочие руки, но мест на всех не хватит. Я поговорил с Телти, и он согласился: сейчас мы не могли отпускать крестьян, Орёл наверняка забреет их в солдаты и пошлёт против нас же. Сформировать из них ополчение против графа — идея более здравая, но их требовалось вооружить не только каким-то оружием, но и прочной крепкой идеей. Пока я не решался разжечь огонь крестьянской войны, опасаясь того, что он потеряет всякую управляемость и станет подобен кровавому наводнению в Мальвикии.

  Завод завершили менее, чем за две недели неимоверным напряжением сил, но и в недостроенном виде он работал с самого моего появления в городе. Водяные колёса пока только набирали силу вместе с дождями и уровнем воды, но печи уже начали работу, превращая поток Станки в дыхание мехов, а затем и в слитки металла. Пока я занимался мирными трудами, любуясь на новый завод, война медленно, но неизбежно подбиралась к нам, как прилив. На закате девяностого дня молот нового завода нанёс свой первый звонкий удар металла о металл.

  В тот же день в Арнактале герцог Болотного края Хифус Вепрь размышлял о грядущей схватке.

  'Красные щиты' прибыли в полдень девяностого дня. Две тысячи отборных головорезов, живущих войной, грабежом и убийствами. Когда герцогу доложили о высадке наёмников, он приказал своей армии немедленно выступать, опасаясь прибытия новых сил. Хифус Вепрь до последнего надеялся, что Викор Орёл одумается и признает поражение. Но тот нашёл где-то денег и нанял на них самую крупную банду наёмников во всём королевстве. Военная фортуна — вещь переменчивая. Сперва Орёл разбил его малый отряд, потом он смог увести у зарвавшегося графа обоз вместе с детьми, теперь его враг смог серьёзно усилить свою армию, а ему предстоит снова сократить её. На его стороне всё ещё оставалось превосходство в качестве. Да и стоит ли верить наёмным мечам?

 

  Дни с девяносто первого по девяносто шестой. (Глава слегка кривоватая, третий раз переписываю, и ещё буду)

 

  Должно быть, я совершенно запутал своего читателя, если он не любитель архаичной металлургии. Высокие печи в своё время произвели настоящий переворот в металлургии, существенно увеличив количество производимого металла и снизив его стоимость. Применявшиеся прежде сыродутные печи создавались на один раз: печь складывали перед работой и ломали после, доставая комок шлаков и восстановленного из руды железа — крицу. Высокие печи уже не требовалось каждый раз ломать и строить заново, часть металла они плавили, превращая в плохой зашлакованный чугун, а остальное шло в дело. За сутки высокая печь давала двести-двести пятьдесят килограмм железа и стали. На Земле это привело к тому, что камень окончательно перестал быть рабочим инструментом, а производство железа на душу населения увеличилось в двадцать раз.

  В этих скупых цифрах всё отличие тёмных веков от цивилизованной эпохи, разница между голодом и процветанием, нищетой и изобилием потребительской экономики. Как только от водяного колеса заработал первый молот, мир неожиданно для себя вступил в совершенно иную эру. Прокатный стан принялся крутить валки три дня спустя, окончательно закончив средневековую эпоху в Мальвикии. Высокие печи включились в работу ещё раньше, подготавливая грядущую технологическую революцию. Хегль в одночасье смог производить больше металла, чем мог переработать. Слитки железа начали расходиться во все стороны, насыщая металлом обиход.

  Но и это было лишь началом. Через некоторое время мы планировали пустить в дело доменные печи, которые залили бы всё королевство дешёвым качественным чугуном и передельной сталью. Чугунное литьё для меня и сегодня означает только одно: артиллерию. Я знал, что пушки уничтожат замки вместе с феодалами, рыцарями и самим средневековьем. Но город просто не успевал. Мы отказались от создания доменных печей только из-за того, что такую прорву руды и топлива пока просто не могли достать в срок. Меня не даром интересовали нанятые городом строители: я уже видел их лесорубами и углежогами, или рудокопами. К несчастью, всё шло слишком быстро, все понимали, что встречать графа придётся только тем, что мы смогли произвести.

  Пятьдесят печей работали уже второй десяток дней, исправно выдавая крицу. У нас скопилось чуть меньше сотни тонн железа. Два десятка молотов пока не успевали всё это богатство ковать. Прокатный стан мы устроили лишь один, но и его мощностей нам хватало. Вокруг главных машин работали десятки кузниц, где опытные мастера продолжали работать вручную до тех пор, пока у нас не завершился аврал. Между молотов и кузниц в кажущемся беспорядке были разбросаны пять десятков горнов для подогрева металла и науглероживания железа до стали. Все кузнечные машины, мехи печей и горнов приводились в действие от одного огромного водяного колеса. Благодаря газовому свету завод работал круглосуточно, прерываясь лишь для тушения вспыхивавших больших и малых пожаров: соседство дерева с огнём неизбежно приводило к происшествиям.

  Несколько раз я оставался ночевать на заводе, заполняя дневник записями под несмолкающий шум работы. Бургомистр регулярно знакомил меня и членов городского совета с донесениями шпионов. Аристократы Болотного края словно с цепи сорвались: война позволяла им сводить счёты, наживать состояния и продвигаться по службе. Граф не скрывал от своих вассалов, что город будет разграблен. Одно это вызвало у многих острое желание поддержать законные требования Викора оружием. Несколько сглаживался энтузиазм грабителей бегством крестьян и угрозой бунта. Слухи о поражении от герцогского отряда опровергали богатые трофеи, хвастались добычей и вернувшиеся на днях отряды речного разбоя. Викор с видимым удовольствием демонстрировал мощь боевого артефакта, жалуясь только на нездоровье семьи: дети графа болели и не показывались на людях. Не забыл Викор и обо мне, на своём столе в один из дней я нашёл письмо с намёком на скорую встречу. В целом графу Орлу хватало дураков, готовых вымостить своими телами дорогу к Арнакталю, у герцога дела шли куда хуже.

  Хифусу Вепрю припомнили, что он позволил врагу разграбить часть земель, планируя поймать графа в ловушку, но авантюра сорвалась, и тот смог вернуться с победой, разгромив сильный отряд кавалерии герцогства. Вепрь стремился не афишировать то, что дети графа оказались у него в заложниках, не напрасно считая, что использовать для шантажа их не выйдет, а позволить казнить кого-то из них он не мог, даже если бы захотел: письмо из Новирпаты твёрдо предписывало не нарушать законов и обычаев войны. Арти подходил по одному к разгневанным аристократам и что-то им втолковывал. Не всегда умелому политику удавалось добиться результата, ведь все знали, что после смерти герцога, а здоровье его ухудшалось день ото дня, земли отойдут принцу Секунде. Многие рассчитывали просто переждать, другие и вовсе желали того, чтобы герцогством правил победоносный Викор Орёл, а не дряхлеющий неудачник, или столичный щёголь. Хифус Вепрь всегда был больше политиком, чем воителем, считая, что бесполезно бороться с инакомыслием, и проще держать под контролем реальную власть. Сейчас это привело к тому, что под рукой герцога оказалось слишком мало войск. Появление наёмников заставило его действовать раньше, чем он собирался. Война — это всегда гонка со временем, и пока в ней побеждал Викор.

  Металлургический завод щедро раздавал железные слитки в старые городские кузницы, где отныне властвовали подмастерья, а город вывозил железо в наименее верные графу деревни, сея там вооружённое зерно мятежа. Сто тонн железа — это огромная сила. Мы могли заковать в сталь с головы до ног не менее тысячи человек, но предпочли действовать иначе. Признаюсь честно, я мало смыслю в ковке и сварке, мне не удалось запустить штамповочный пресс и половину из задуманных станков, но я кое-что помнил из истории. Конечно, мне хотелось выпустить на поле боя свою версию испанской терции, или швейцарской баталии, но реальная подготовка городского ополчения оказалась столь низка, что ничего хорошего из такой идеи не могло выйти. Пикинёры имели шанс сдержать удар рыцарской конницы, но первые ряды точно бы смяли, после чего горожане в панике разбегутся. Первая же тренировка подтвердила это.

  В качестве временной меры защиты я предложил выкопать траншеи и наколотить рогаток с острыми кольями. На меня очень неодобрительно посмотрели солдаты, присутствовавшие при разговоре.

  — Без тебя знаем, — суммировал раздражение один из них:

  — Работы слишком много.

  Стальная штыковая лопата стала откровением для Нибла. Никто и представить себе не мог столь расточительного использования металла. Я решил ограничить свой прогрессорский зуд, лишь предложив выдать лопаты крестьянам: как инструмент, и как плату. Эта идея нашла поддержку, тем большую, чем больше крестьян к нам стекалось. Теперь уже не только работники. К нам бежали целыми семьями от войны, опасаясь ответного грабежа деревень графства.

  Видя, что я не ухожу, солдат сплюнул и решил объяснить подробнее:

  — Меня Номи звать. Без охраны ров засыпать можно, колья выкопать, а рогатки разобрать. Всюду нам не поспеть. У графа солдат больше. Только зря поработаем.

  Мы с ним принялись спорить. Крестьяне могли выкопать ров и набить кольев, но у города не хватало сил защитить первую линию обороны. Сосредоточив войска на участке прорыва, армия противника легко сметала любой заслон из наших сил, растянутых по периметру. С другой стороны, даже минутная заминка врага в бою стоила затраченных усилий.

  — А если кавалерией сбивать назад в ров всех, кто прорвётся? — спросил я.

  — Мысль дельная, но слишком мало её у нас. Ладно, попытайся. Если этим рвом графские крестьяне займутся, я даже за, — наконец, я получил благословение этого упрямого спорщика.

  Город не мог рассчитывать на кавалерию. Пригодных для рыцарского конного боя лошадей в городе набиралось с сотню. Если поискать, нашлись бы ещё две сотни тяжеловозов, но даже такие силы нас не могли спасти. Лёгкая кавалерия требовала от воина иной психологии, и нам не удалось найти для неё больше сотни человек. Волей-неволей приходилось опираться на пехоту из городского ополчения и нанятых крестьян. Проблема состояла в том, что под ударом рыцарской конницы наши силы не обладали необходимой устойчивостью. Пехотинец перестал проигрывать конному только после того, как научился уничтожать его безопасно, т. е. дистанционно. Прославившиеся в ходе столетней войны английские луки относились к оружию весьма неудачному для нас. Мало того, что лук требовал значительной силы, а лучник во время боя выдыхался, но и выучка лучника занимала значительно больше времени. Арбалет в качестве оружия ополчения подходил куда лучше. Прочная стальная дуга у нас теперь была, довольно сложный спусковой механизм могли изготовить опытные мастера. Моё участие в разработке свелось к тому, что я сразу предложил использовать ружейный приклад, а не зажимать арбалет под мышкой. Бонусом к нему стала крепостная версия, но её придумали без меня, я совершенно забыл о такой возможности.

  С появлением мощного арбалета, заряжаемого рычагом, городская элита смогла избавиться от липкого страха. Я не разделял их преждевременной радости. Конечно, мы смогли бы в скором времени защитить город несколькими тысячами арбалетов и начать нападения на мелкие военные отряды, но всё это могло не сработать. Город обрёл независимость от Викора в ходе успешной политической и хозяйственной борьбы, прежде ему не приходилось защищаться от нападений. Если это и бывало, то очень давно.

  Я снова разговорился с Номи.

  — Самострелы — это хорошо. Арбалетчики за рвом и позади рогаток могут многое, но это только защита, — вздыхал мой знакомый.

  Войны не выигрываются в обороне, тут он был прав. Нам требовалось что-то посерьёзнее, чтобы сражаться с армиями графа и герцога не под своими стенами, а под их. Мы могли вооружить крестьян, но это оставалось крайней мерой: слишком ненадёжны поднявшие на господина руку холопы. Вчера смелые, а сегодня найдут кого выдать за вожака, чтобы его, а не их растерзал озверевший хозяин, да побегут в ножки кланяться.

  — Так ты не веришь в городскую пехоту? — спросил я Номи, когда мы сидели на ступенях ратуши.

  — Нет. Ты просто никогда не видел атаку сотни рыцарей. Это такой ужас, что вообразить страшно. Люди словно яблоки в стороны разлетаются.

  Всё это я понимал, но никогда не видел.

  — Выдержать удар пехота может лишь если все как один. Одного смяли, другой отомстил. Наёмники там, или просто смельчаки, как на подбор. Конь, он ведь глупый — ему не страшно, вот люди и пользуются.

  Нами вернулся на свой пост, а я остался думать.

  Вал арбалетов, болтов и наконечников начал заполнять пропасть разрыва военной мощи города и Орла. Арбалет хорошо подходил для обороны городских стен. В этом было его неоспоримое преимущество, но я не собирался голодать взаперти, пока граф будет разорять поля и фермы, принадлежащие городу. Хегль принял слишком много людей, проедавших запасы с огромной скоростью: мы просто не выдержали бы планомерную осаду. К тому же, любые стены можно взять, для чего в арсеналах Викора хватало осадных машин, а в армии — пехоты. Для победы в поле нам требовалось иное оружие: способное защитить и от рыцарских копий, и стрел противника, и от натиска наёмной пехоты. Вариантов было два, но я никак не мог остановиться на чём-то одном, потом махнул рукой и решил использовать оба: гуляй-город и вагенбург. Разница между ними была не велика: отдельные стены из досок на колёсах, или укреплённые такими стенами телеги.

  В подвижной крепости мы могли не опасаться нападения Орла: его рыцари и пехота сначала подвергнутся жесточайшему обстрелу, а потом схлестнутся с нашими алебардистами в попытках пробиться сквозь деревянные стены. Последним рубежом защиты станут пластинчатые доспехи и короткие мечи солдат. Я так увлёкся этим вариантом ведения войны, что почти забыл о городском войске. Стража, кавалерия города, личные дружины городской знати, и некоторое число наёмников. Из них вышла отличная гвардия.

  Городской совет поддержал военную реформу: с обычными силами у Города не было никаких шансов.

  — Значит без алхимиков, магов и артефактов? Только дерево и сталь? — предводитель дворянства выглядел довольным, он недолюбливал то, чего не мог понять.

  Я позволил себе некоторую надменность:

  — Только честная сталь.

  Все хитрости и фокусы не стоили ничего, если мы не сможем выдержать прямой удар врага. В конечном итоге, мы ограничились лишь алхимическим составом на болтах и щитах вагенбурга. Большая часть непонятных мне зелий ушла лекарям, остатки забрали себе гильдии.

  — Кондотьер Аспри, вы поведёте в бой такие силы? — спросил бургомистр у городского воеводы.

  Бородач улыбнулся и ответил:

  — С удовольствием, господин Телти.

  Как только я расписал все военные приготовления, мою игрушку у меня отобрали. Войсками командовал опытный военный, я смог лишь добиться того, что он стал точно понимать план военных действий. Нет, я не в претензии, командовать людьми во время напряжённой битвы и рисовать войнушку в тиши отдельного кабинета на листке бумаги — это совершенно разные вещи. Будь у нас месяц, мы смогли бы сразиться с Викором где угодно и разгромить независимо от того, сколько волшебников он с собой захватит. Но за всё время городское ополчение успело провести лишь несколько тренировок. Наши солдаты упражнялись после работы, и приходилось выбирать: больше занятий, или больше оружия.

  Мы с Телти пересматривали отчёты, когда к нам прибежал мальчик-посыльный.

  — Там, армия, много, — проговорил он, глотая слова.

  Мы быстрым шагом направились в сторону ворот: в мирное время бегущий генерал вызывает смех, а в военное — панику. Вызвали нас ненапрасно. Грязным многоцветным пятном по дороге двигалось нечто.

  — Как же их много, — пробормотал Телти.

  Я молчал, не зная что сказать.

  Вечером девяносто пятого дня Викор подступил к городу и взял его в осаду. Мы оказались совершенно не готовы к огромной численности его армии. Почти три с половиной тысячи человек против наших двух. Сам Орёл считал своё войско слишком малым: он планировал набрать в армию не меньше пяти тысяч крестьян, но они скрывались от него в городе. Если бы всё пошло по его плану, то с наёмниками и вассалами графа численность армии графства достигла бы девяти тысяч. Но и тех войск, что смог собрать граф, хватало для штурма Хегля. Мы были не готовы, нам требовалось время, чтобы довести армию хотя бы до четырёх тысяч, ставя под ружьё почти всё взрослое население города и часть крестьян. Целый день мы готовились к худшему, наблюдая за тем, как силы Орла собирают осадные машины в лагере, когда удача улыбнулась нам. К Хеглю прибыли войска герцога Вепря. Полторы тысячи рыцарей.

 

  День девяносто седьмой. (Эта глава всё никак не получалась. Надеюсь, вышло интересно и понятно. Если нет — требуйте пояснений.)

 

  Удавка блокады ещё не стянула шею города полностью. Орёл пока опасался разделять силы и не перекрыл Станку. Корабли ходили по реке в город и обратно, хоть и с большим риском. Только поэтому разведчики Хегля обнаружили приближение передового отряда герцогской армии. Заминка со сборами привела к тому, что войска Хифуса Вепря растянулись вдоль дорог на добрую половину герцогства. Пехота безнадёжно отстала от конных. Кавалерия обогнула неприступный замок Орла и укреплённое частоколом поместье, чтобы помешать графу взять Хегль до прибытия армии Герцога.

  Командовал передовым отрядом амбициозный барон Дегуль Пиявка из незнатного рода полунищего герба. Половину его баронства занимали болота совершенно не годившиеся ни для земледелия, ни для скотоводства. Предки барона давно смекнули, что их род может прокормить себя лишь с мечом. Все деревни баронства напоминали маленькие крепости, а дома — казармы.

  Крестьяне поставляли барону не скудные свои урожаи, а крепких и бесстрашных солдат. Бросовая земля принадлежала отставникам и инвалидам, чьи дети продолжали путь предков и становились солдатами в армии барона. Дегуль Пиявка, как и его предки до него, торговал кровью. Болота обильно снабжали его хозяйство худой рудой и топливом для печей, питая силу баронской конницы и пехоты, а всё остальное солдаты брали силой и платой за службу. Так и жили они среди болот сотни лет: не хуже, чем на изобильных землях. Пиявки могли с гордостью сказать, что мечом они пашут, мечом сеют и жнут, мечом выделывают вино. Теперь же Дегуль Пиявка прибыл на войну во главе кавалерии герцогства, и мы принялись спорить о том, чего ожидать от барона.

 

  Городской совет в полном составе завтракал на крепостной стене, разложив вокруг броню и с оружие в странном полевом натюрморте с бутылками вина, свежим хлебом и окороками. Проку в бою от большинства из нас вовсе не было бы, но мы изображали единство с народом.

  — Мы видели герб Пиявки, — докладывали городскому совету соглядатаи.

  Телти улыбнулся и похлопал кондотьера по плечу:

  — Пиявка — это серьёзная заноза в заднице у Викора. Если ударим вместе с ним, сможем отбросить графа прочь.

  — Сразу видно, господин бургомистр, что Вы человек невоенный. Рыцари без армии, что молот без наковальни, — возразил Аспри.

  — Но ведь у нас новое оружие, и они не готовы к его появлению, — настаивал градоначальник.

  — Шпионы есть не только у города. И об арбалетах, и о боевых возах граф уже знает. Два дня назад мы поймали двух человек в поле. Одеты они были в простое платье, но глаза их выдали лазутчиков. После обыска мы нашли рисунки: они зарисовывали в подробностях наши укрепления.

  — И что вы с ними сделали? — спросил гильдмастер алхимиков.

  — Как что? Повесили, что ещё с врагами делать, — ответил Аспри и засмеялся, но потом прекратил своё показное веселье и резко сказал:

  — Рыцари обменяются парой ударов и разойдутся. Армия Викора никуда не уйдёт, вот увидите, пока силы герцога не подойдут, ничего не выйдет.

  Алхимик потёр подбородок и сказал:

  — С этой войной всё наперекосяк. Сначала герцог вместо того, чтобы вдарить пятью-шестью сотнями рыцарей, тянет время, потом позволяет Викору разорять свои земли. В это время Викор где-то находит огромные деньги на армию и наёмников, опустошает свои земли, а теперь решает сражаться за город, вместо того, чтобы вцепиться в глотку Вепрю.

  — Всё из-за Арнакталя, каждый хочет сидеть на троне герцогства, — ответил Телти.

  — Викор? В герцоги? Да кто же ему позволит. Я скорее поверю, что Пиявка метит в короли, — снова рассмеялся воевода.

  Я помню, как слушал этот спор, как неуютно мне было снова ощущать тяжесть кольчуги. Без моей воли взгляд то и дело возвращался к арбалету и запасу болтов. Город мог пасть. Это знали и завтракавшие со мной диванные генералы.

 

  Пока в городе ещё думали о внезапном изменении положения, пока Телти спорил с воеводой Аспри, Дегуль Пиявка уже всё решил. Он отослал командующему армией Раскеру свой доклад и тут же приказал атаковать. Сплочённая масса рыцарей без труда раздавила жиденький заслон из солдат Орла, встреченный по пути. Не меньше трёх сотен пехотинцев графства перебили люди барона. Пленных они не брали из-за спешки. Проведя успешный рейд в обход лагеря графа, рыцари отступили прежним путём. Пиявка отрезал армию от связи с графством так же, как до этого Орёл поступил с городом.

  Дегуль Пиявка хотел истощить силы графа последовательными атаками, пользуясь двукратным превосходством в кавалерии. Раз уж он опоздал ударить по обозу Викора, то теперь собирался сковать неприятеля и выслужиться перед Раскером. Вопрос о смене власти в герцогстве его не волновал, в этой войне Дегуль хотел лишь подтвердить свой авторитет воителя и взять все доступные трофеи. Пока Пиявка думал о нанесении нового удара, в ставке Орла обсуждались планы его отражения. Прежде, чем барон оседлал дороги, Викор успел выслать в замок приказ о выступлении своего резерва — когорты из пятисот пехотинцев и сотни кавалерии, и теперь ему было выгодно промедление. Лагерь уже оброс частоколом и стал надёжной позицией для обороны.

 

  — Кавалерия герцога сильнее моей. Его рыцари без труда сомнут мою пехоту, раздавят кавалерию, но не всех вместе, — Викор Орёл вслух продумывал план своих действий.

  Решительная атака Пиявки стоила ему людей и внесла определённое смятение в его планы. Граф переставлял фигурки на макете.

  — Ваше Сиятельство, — прервал размышления графа Кнотли-Древкоруб:

  — В сражении с кавалерией мои ребята хороши. Пустите нас вперёд, и мы порубим конницу Пиявки, а потом и Ваши рыцари ударят.

  Не стоило труда понять мотивы Кнотли: наёмник надеялся на лучшие трофеи и самых ценных пленников. Не меньше раззадоривала его азарт воинская слава солдат болотного баронства. Кавалерии наёмник не боялся, не без причин считая своих солдат опытными вояками с массой грязных трюков за пазухой.

  Королевский полководец высказался за:

  — У нас удобная позиция. Но ждать слишком долго нам нельзя. Мы можем разбить армию герцога по частям. У нас недостаток кавалерии, и в столкновении лоб в лоб мы проиграем, но если принять удар рыцарей на силы 'Красных щитов', а потом добавить своей кавалерией с тыла, то мы сломим их.

  Воевода Гомат поставил фигурки пехотинцев справа и слева.

  — Если вывести на правый фланг пехоту Его Сиятельства она останется под защитой лагеря, и рыцари её атаковать сами не смогут. Зато пехотинцам будет удобно ударить во фланг пока идёт свалка. У Пиявки останется один путь к отступлению. Мы погоним его.

  Он пододвинул фигурку.

  — Как только прибудет запасный полк, ловушка закроется. Истребим их, или возьмём в плен. Нужно лишь дождаться его подхода.

  Викор улыбнулся:

  — Слишком много если. Нет, я задумал кое-что другое. Древкоруб, выводи своих людей после полудня вот сюда.

  Перст графа указывал в сторону города, будто он собирался атаковать город.

  — Мы идём на приступ.

 

  В полдень из лагеря вышли пехотинцы графа. Эта когорта была чуть больше погибшей на копьях рыцарей утром. Она слегка оторвалась от вышедших следом за ней четырёх когорт наёмников. Следом за пехотой показались кавалерийские сотни наёмников: одна, две, три. Мы смотрели на подготавливающийся штурм и не верили своим глазам. Граф собирался атаковать нас на виду у Пиявки, словно презирая его. Нам от этого легче не становилось, с самого утра почти все горожане дежурили у стены в ожидании новостей.

  Пехота графа приближалась, наш воевода решил вывести войска и неорганизованная толпа наших арбалетчиков выбежала из ворот города. Уже за стенами толпа начала превращаться в войско на виду у подходящего к городу врага. Гвардейцы растащили в стороны рогатки, и мы хлынули за линию траншеи и кольев прикрывавших городские ворота. Вагенбурги и гуляй-город мы умудрились забыть внутри, возможно, так и задумывалось, к тому моменту я окончательно утратил понимание происходящего и превратился в обычного зрителя только с арбалетом в руках. Никто не собирался пускать меня в бой, но я сам увязался, поддавшись общему настрою. Хорошо ещё, что профессиональные солдаты города не вели себя так же бестолково, как и ополчение. У них царил полный порядок. Мы взвели арбалеты и стали ждать приближения строя вражеских щитов и копий. В этот момент терпение Дегуля Пиявки закончилось.

  Его рыцари построились тремя клиньями для атаки. Викор сам подставился под удар. Игнорируя Дегуля, он растянул свою пехоту по полю и сделал её идеальной добычей тяжёлой кавалерии. Я с удивлением наблюдал за кровавым представлением. Словно оправившись, маршевые коробки когорт начали перестраиваться в линию. Аспри кричал что-то про сигнал готовности к атаке. До пехоты графа было ещё далеко, а мы не хотели подставляться под удар кавалерии. Хотелось думать, что Дегуль Пиявка выступит нашим союзником, но верилось в это с трудом. Я мало что соображал, только таращился, выпучив глаза, на происходящее.

  Топот тысячи боевых коней гремел в воздухе и сотрясал землю. Не будь всё это так страшно, я сказал бы, что рыцарская атака по своему красива. Шеренга за шеренгой кавалерия начинала разбег, превращаясь в молот из железа и плоти, готовый вдарить по строю вражеских щитов. Перед самой атакой пехотинцы Вепря сделали десять шагов назад, и всё изменилось. Перед кавалерией возникло заграждение из кольев. Всего за минуту солдаты вбили подготовленные колья в землю, превратившись из добычи в хищника. Разогнавшиеся кавалеристы не успевали остановиться и теперь летели прямо на колья. Те, кому удавалось остановиться, сталкивались со следующими рядами, не видевшими препятствий.

  Началась давка и неразбериха. Строй пехоты и кавалерии смешался. Кто-то из рыцарей спешился сам, другие вылетели из сёдел. Тут и там вспыхивали артефакты и алхимические зелья: рыцари не собирались терпеть поражение. Всё смешалось, и мы с трудом могли отличить пехоту от рыцарей. Воинское мастерство рыцарей склоняло ход боя в их пользу, но пехоты здесь оказалось просто больше. Задние ряды кавалеристов из слуг и оруженосцев не имели возможности вступить в бой. Всё, что им оставалось — поддерживать атаку стрельбой из луков. Отступить назад они тоже не могли: кавалерия Орла повисла в тылу в ожидании удобного момента для атаки. Бой шёл с переменным успехом, но постепенно рыцари выдыхались. Предвидя это, ополченцы начали строиться в косую линию, заходящую в тыл графской пехоты. Наша кавалерия в этот момент пыталась атаковать фланги противника, но без особой инициативы.

  Чтобы довершить разгром, Викор решился на атаку. Он сам с 'Пламенеющим' в руке возглавил её. Кавалерия била вдоль строя, сминая всё на своём пути, каждого, кто пытался бежать, настигали. Рыцари окончательно дрогнули, и тогда Аспри приказал нам атаковать. Мы мало чем могли помочь им ранее, слишком быстро и непредсказуемо всё происходило. Быстрым шагом мы сблизились, и дали залп строй противника. Не нужно думать, что нас никто не видел, и арбалетчики стреляли в спины. Это было бы слишком удобно. Противник развернул к нам одну, или две шеренги, но не мог двинуться вперёд, чтобы не снижать натиск на рыцарей.

  Первый залп арбалетчиков ударил в гущу сражающихся. За ним второй, третий. Арбалет не оказался сверхоружием. Болты успешно пробивали кольчуги и шлемы, но наши враги прикрывались щитами и часть болтов отрикошетила. Оставляла желать лучшего и наша подготовка. Ополченцы медленно перезаряжали и мазали. Тем не менее, наш обстрел позволил рыцарям довершить разгром правофланговой когорты и вырваться из окружения. Огрызаясь залпами, мы стали отходить в город вместе с остатками рыцарей. Викор не смог, или не посчитал нужным преследовать нас.

  Дегуль Пиявка был одним из немногих, кто смог сохранить коня. Он проехал мимо, кивнул Аспри, принимая свой не совсем ясный статус: пленник, заложник, союзник, или гость без права и возможности вернуться домой. Поражение ударило его в самое сердце, он пил, пытаясь забыть произошедшее, но хмельное забвение сторонилось его. На утро Дегуль Пиявка был трезв и собран. Первым делом, он предложил свои услуги городу от лица герцога, затем долго изучал наши арбалеты, доспехи и боевые возы. Аспри нисколько не обиделся на него. Действуй мы более организованно, Орёл, несомненно, потерпел бы самое постыдное поражение. С того дня Дегуль не потерпел ни одного поражения, научившись воевать исключительно расчётливо. Но я опять забегаю вперёд.

  Для нас бой закончился почти без потерь, всего человек двадцать убитыми и ранеными. Наша контратака спасла больше половины рыцарского отряда. Человек с восемьсот-девятьсот. Точнее сказать не могу, две трети из них были ранены, и не все пережили ближайшую ночь. Потери Викора составили человек четыреста, всего же за день он лишился семисот пехотинцев. Несмотря на потери, граф серьёзно укрепил своё положение: из замка прибыло запоздалое подкрепление; конные разъезды отловили несколько сотен беглых крестьян; а по Станке приплыли ещё две сотни наёмников. Устрашив город, Викор собирался взять его со дня на день, действуя страхом и милостью, силой и подкупом.

  Пока выжившие рыцари герцога зализывали раны в Хегле, Викор Орёл не терял времени. Его солдаты перекрыли Станку и полностью окружили нас с суши. Кольцо блокады замкнулось, и Хегль охватило уныние. Всё это я решил хорошенько обдумать. Я снял доспехи, стянул кольчугу и промокшую от пота рубаху. Потом напился воды, пожевал кусок хлеба и заснул, прислонившись к стене гуляй-города. Какая-то добрая душа укрыла меня толстым шерстяным одеялом.