Волчий берег

Волчий берег

Глава первая

в которой даже старый страшный лес лучше некоторых других вещей

Всё, слушать бесконечное нытьё мне осточертело!

Я жутко устала, вымоталась и не могла больше скрывать от сестры правду. Не могла молчать о тяжком положении, в котором мы оказались. Нельзя дальше молчать — она меня изведёт, всю кровь выпьет!

— Смотри! — Я вывернула у Малинки под носом мешок и принялась изо всех сил трясти над землёй — оттуда вслед за вещами посыпались только крошки. — Видишь? Видишь, что ничего не осталось? Ты понимаешь, что у нас больше нет еды? И денег тоже нет ни копейки! Нам теперь только по миру идти, надеяться, что приютят и накормят, дадут работу, чтобы совсем с голоду не околеть!

Я, тяжело дыша, стояла и смотрела на Малинку сверху вниз, щёки пылали, как будто охваченные огнём. Неужели она думает, не понимаю? Разве я чувствую иначе? Всё то же самое! И голод мучает, и ноги идти отказываются, и ночью спать твёрдо и холодно. Неужели думает, я не знаю?

— Я вижу, Жгучка. Но туда...

Голос у Малинки срывался, не давал договорить. Произнести вслух название Тамракский лес — дурной знак, а уж собираться туда войти и подавно сродни самоубийству.

— Не начинай ныть, прошу. Не начинай!

Я повысила голос. Малинка считала меня строгой, иногда даже чересчур, вот и сейчас смотрит с укоризной, но она просто не понимает — я веду себя так от волнения. От страха. Я жутко боюсь, что всё бесполезно, что не выйдет ничего, как бы я ни старалась, вот что страшно! И сейчас ей придётся понять, для чего я нас мучаю, иначе никак. Я старшая, ответственная и должна держать себя в руках, да, должна оберегать сестру, да, не спорю, но оберегать того, кто не сопротивляется наверняка легче.

— Но зачем туда идти? Там, в лесу, люди исчезают! Там даже никто не живёт!

Надо же, голос обрела.

— Мы не собираемся селиться в чаще, нам бы только до деревень по ту сторону леса добраться.

— Ага! — Насупилась Малинка, губы задрожали, ресницы прозрачными слезами покрылись. Эти ресницы, все в слезах, я вижу куда чаще сухих.

— Ну, всё, не начинай. Ты просто трусиха, — я села на корточки и стала подбирать вещи обратно в котомку. Мятое полотенце, тонкое одеяло, две пары носков, бельё, вот и всё наше имущество. — Подумай лучше, что будет, если отчим нас догонит.

Боги, что будет, если он нас догонит. Что будет!

Я всё бросила и закрыла руками лицо. Сидеть на голой земле неудобно, особенно когда юбка задралась и щиколотки щекочет трава, но пошевелиться не было сил. Мы столько бежали. Столько старались уйти подальше, чтобы оказаться в безопасном месте и хотя бы на час забыть о преследователе! Спали урывками в сараях, в брошенных избах, даже в лесу под соснами! Шли куда глаза глядят, только бы идти.

А теперь, когда до деревни, которую я считала последним прибежищем, всего час пути, вон над деревьями вьётся дым, пришлось свернуть в сторону. Малинка даже не поняла вначале, что случилось, может, думала, я балуюсь, может, что решила перед встречей с людьми в тени отдохнуть. Потом пришлось сказать, конечно, что в обжитых людьми землях нам спасу нет и путь наш теперь лежит в Тамракские земли... и слушать возмущённые крики. Как будто других неприятностей мало!

Нос так жутко зачесался, что я всхлипнула. Малинка тут же упала рядом и заплакала:

— Если бы мама была жива...

Пришлось как обычно утирать чужие слёзы, обнимать её крепко-крепко за плечи и шептать на ушко что-то бессмысленное. Кроме друг друга у нас никого больше нет, сестра прижалась ко мне и замерла. Как же она боится, я чувствую каждый её испуганный вдох, как будто что-то грудь туго сдавливает. Я прошептала:

— Знаю, Малинка, всё знаю... Но мамы больше нет.

Нос зачесался ещё сильнее и выдержка подвела. Реветь белугой девице, которой уже девятнадцать стукнуло просто позор, но что поделать. В смысле, что ещё делать-то?

— Не реви. — Возмущённо сказала Малинка, отпрянула и сама подобрала сумку. Стала её завязывать. А руки-то дрожат!

— Почему не реви? Тебе же можно!

Иногда я перестаю быть взрослой и веду себя как ребёнок, но тут, в лесу, этого никто не увидит, а сестре я могу показаться любой. Только вот не любит Малинка, когда я раскисаю и плачу. Понятное дело, самой-то плакать приятнее, да ещё когда со всех ног утешать бросаются!

— Может, у Великого князя помощи попросим? — Её голос словно разбух от слёз и гундосил. — Расскажем, что отчим хочет нас извести, чтобы всё хозяйство себе забрать. Может, заступится?

— Ага, как же. И кто нам поверит?

— А почему нет?

— Малинка, — Боги, ей всего шестнадцать, а придётся становиться взрослой наравне со мной. — Наш отчим князю дальний родственник, понимаешь? Ты понимаешь?

— Ну, может... — Упрямо насупилась она.

— Я не хотела тебе говорить!

Чего это у неё лицо такое сердитое?

— Почему не хотела? Зачем ты всё время всё скрываешь? Говори!

— Теперь-то скажу, конечно. Малинка, помнишь Серёдку, с которой мы вместе в столице учились? Ну, пока отчим не запретил? Серёдка часто потом приезжала, родственники у неё неподалёку жили.

— Не очень...

— Ты маленькая еще была. А я с ней крепко дружила.

— А, это та, которая в синем сарафане с белой лентой? С которой ты всё время от меня прочь убегала? Не хотела со мной играть, говорила я мелкая пигалица и ничего не понимаю?

— Да, — нетерпеливо прервала я, потому что воспоминания больно отозвались в сердце. — Она недавно тоже умерла, понимаешь?

Рот у Малинки открылся и стал круглым.

— Как? Отчего? Она же одних со мной лет...

Серёдка-то? Да, она всего на год старше Малинки. Такая молодая.

— Как мама...

Проще всего было снова расплакаться, но сколько можно слёзы лить? Они не помогают! Малинка, правда, ещё этого не знает, поэтому и ревёт по любому поводу.

— Серёдка умерла от болезни?

— Да.

— И что общего-то?

— Как что? А откуда вообще эта странная болезнь взялась? Ничего, кроме слабости — ни жара, ни сыпи, ни тошноты, ни кашля. Ничегошеньки! Ты не понимаешь?

— Хватит спрашивать! — опять она как всегда — не слышу, значит, ничего не было. — Просто скажи!

— Малинка, ну что же ты... Что за болезнь эта и откуда взялась, никто не знает. К маме сколько лекарей приглашали — и всё зря! А когда последний ляпнул, что мол, наколдованная она, болезнь эта страшная, отчим того со скандалом выгнал и денег ни копейки не заплатил. Болезнь никак нельзя наколдовать, сказал. Может и нельзя, кто знает, мы же не маги! Но я написала письмо ещё одной нашей подруге и она ответила. Серёдку как раз замуж перед этим выдали и богатое приданное за ней дали. Знаешь за кого? За троюродного княжеского племянника! Царейко, слышала? Он же княжеский воевода. Ему и тридцати нет, а это уже его третья вдова — и каждая наследство после себя оставляет.

— Не понимаю... И что?

— Разве ты не слышала, что Великий князь собирается воевать? Хочет расширить свои владения в северную сторону, там сейчас беспорядки в землях, откуда дивы ушли, самое время всех взять врасплох. Только казна пустая! Не слышала разве?

— Что-то слышала такое вроде бы.

— Как можно было не услышать? Весь город гудел. Каждый пьянчужка язык чесал!

— Это когда? После побега? Это когда мы в той харчевне ужинали?..

— Да! Где у нас, куриц, все деньги вынули. Где эти, разбойного вида, всё пытались к нам подсесть да вином угостить. И хорошо, что так вышло, что мы отказывали да отказывали, а когда пора за ночлег платить пришла, денег не оказалось... А то остались бы ночевать... кто ж знал, что это натуральный притон... Как свет погасили бы, то и дверь бы не спасла! И всё, искали бы нас потом.

— Кто?

Глупо как-то вопрос прозвучал, вон Малинка сама ответ поняла, аж глаза потемнели.

— В том-то и дело, что никто! Нет у нас с тобой больше никого.

Голова такая тяжелая стала, вот я её лучше ладонями обхвачу и посижу с закрытыми глазами. Однако, раз начала, нужно выложить всё, на другой такой разговор я не скоро решусь.

— Но нас найдут, Малинка, найдут люди отчима, потому что мы богатые наследницы. И убьют. А если не убьют, выдадут замуж, а потом всё равно результат один...

— Зачем? Он и так всем имуществом распоряжается! Я не помню, когда в последний раз нас с тобой кормили досыта, а про платья вообще молчу. Как мама умерла, живём у чёрного хода под лестницей. Какие мы с тобой богатые наследницы?

— Мама оставила всё имущество нам. Тебе и мне поровну. Если одна из нас умрёт, вторая получит её долю. А отчиму всё отойдёт только в случаи гибели обеих.

Малинка сглотнула, но я уже не могла остановиться.

— Вот и смотри. Меня давно пора замуж выдавать, но тогда придётся мою долю наследства отдать. А теперь и ты подросла! Отчиму сейчас или людям объяснять, почему он нас не хочет пристраивать, или приданое наше возвращать. Как он объяснит, что мамины деньги ему самому нужны? Люди в деревне уже шушукались, отчего мы с тобой взаперти всё время, со двора носа не кажем. А ко мне когда Василь сватался, отчим ему отказал и нас тогда же отправил на дальнее пастбище.

— Это когда мы с тобой всё лето там провели?

Молодец, быстро сообразила!

— Да. Там конечно, хорошо было, молока и хлеба много, приволье... Но держать нас вечно на пастбище нельзя. А после возвращения отчим следил, чтобы мы женихов не нашли, потому что каждому отказывать нельзя. Причины-то нет. Ну, Василю отказал, тот недолго думал — на другой женился. А вдруг упрямый жених попадётся, станет разбираться, что к чему? Одно время отчим врал, что мы больные с тобой. А кто-то из местных тебя случайно увидел, как ты по двору весёлая бегала и кружилась, ну, когда отчим надолго уехал и мы одни остались. Увидел и возмутился — как больные? Здоровые, румяные девки, хоть сейчас под венец. Потом ему пришлось врать, что мы с тобой головой больные.

— Безумные? — В светло-карих глазах, так похожих на мои, дрожит обида.

— Да! Но лучше бы пусть так о нас и думали!

— Почему?

— Потому что, Малинка, пока мы жили взаперти и отчим деньги наши тратил, мы хотя бы в безопасности были. Нас никуда не пускали, но хотя бы берегли. А теперь ему все деньги нужны, до последней монетки. Он хочет имущество продать и потратить полученное на свои дела. В войне участвовать, чтобы свою долю награбленного получить. Теперь мы, Малинка, ему мешаем.

Сестра сглотнула.

— Ты правда так думаешь?

В горле словно комок сразу встал.

— Прости. Я не просто думаю, я слышала. И про войну, и про наследство наше. Перед тем как сбежать, гости к нему приехали, помнишь? Три всадника, один толстый такой, что чуть с коня не скатился, когда спешивался.

Малинка захихикала. Катрина была потешной — здоровый тучный мужчина, кряхтя, лез с коня и ноги у него подкосились так, что он чуть не грохнулся об землю.

— Жалко коня было, — шепнула Малинка.

— Да! Тем вечером они говорили.

— А ты подслушивала? — Восхитилась Малинка.

— Да! Этот толстый выбирал, какую из нас двоих замуж возьмёт.

Смех пропал, как и не бывало. Тихо стало просто до жути. Слишком много жестокого было в моём голосе, не знаю, сестру мне хотелось напугать или себя подстегнуть, чтобы не смела раскисать — однако нас обеих словно водой холодной облили. Малинка молчала, только глазами хлопала оглушено, будто не поняла. А мне теперь стыдно слово произнести.

Она шумно сглотнула.

— Ты права. Мы хорошо сделали, что сбежали. Но Тамракский лес?! А земли ничейные? — воскликнула Малинка с отчаянием. — Что там с нами будет? Мы же не знаем, что там с нами случится! Может, ещё хуже...

— Маленькая моя, иди сюда.

Если бы я могла её утешить! Хоть немного поддержать. Но как, если я и сама этих Тамракских земель до одури боюсь. Будь моя воля, я бы лучше отшельницей в лесу жила, но у нас ни еды, ни денег. Нам только к людям выходить, а на ту сторону леса люди отчима в объезд когда ещё доберуться! И доберутся ли вообще?

И вот сидим мы, Малинка уткнулась в мой пыльный плащ носом, а я качаю её, как маленькую и сама словно на волнах плыву. Тихо признаюсь, потому что иначе нельзя.

— Сегодня мы свернули, потому что я увидела на дороге группу всадников в княжеской охранной броне. Думаю, нас ждут. Что ещё забыла княжеская охрана в такой глуши? Точно такая отчима последнее время сопровождает. Я не хотела говорить, но они прямо у взъезда схоронились, даже кони те же — один там приметный, в белых звёздах. Они следят, кто проезжает, я так их и заметила — телегу, что сбоку заехала, сразу остановили, окружили и давай ворошить.

— Так вот почему ты меня как схватила и потащила! Чуть руку не оторвала!

— Да, Малинка. Некогда было толком объяснять. Но если в деревню пойдём — сразу попадёмся. Так что нам теперь одна дорога — сквозь лес да в Тамракские земли.

— Но у нас нет еды.

— Ничего. Найдём в лесу ягоды и орехи. Не пропадём.

— Несколько дней! Нам несколько дней идти.

— Ничего. Нам многого не нужно.

— Но там какие-то ужасные звери. Они нас сожрут!

— Нет. Мы будем очень, очень осторожны. Малинка, пойми же — нет у нас иного выхода. Нет...

Она поднимает на меня огромные глазища, в которых небо отражается, дрожит.

— Жгучка... мне страшно.

— И мне, милая. — Вот я и призналась. — Ты не представляешь, как мне страшно! И не только за себя. Я как будто в мышеловке, в тесной коробке заперта — и ты со мной. И где грызть, чтобы наружу выбраться, не знаю.

Какой у меня плащ сказочный, прижимается Малинка к нему лицом со всей силы, и пахнет ткань не очень, и грязная местами, но всё равно отодвигаться не спешит.

Значит, мы обе боимся.

— Вдруг княжеская стража вовсе и не нас ждёт? — с надеждой спрашивает она. — Может, разбойников каких ловят, а про нас ни слухом, ни духом?

Я молча вздохнула.

В ней словно зародилась надежда. Она вскинула голову.

— Ну так что, Жгучка? Может, не нас ждут?

— Помнишь, мы с мамой к Ототьму ходили? За тайной?

— И что?

— Знаешь, что мне голос тогда сказал?

— Откуда? Ты не признавалась! Это тайна только твоя, чужие уши слышать не должны.

— Сейчас скажу, уже можно. Голос велел, когда в целом мире мы останемся вдвоём и некуда будет обратиться за помощью, бежать от беды далеко, через самое страшное место — бежать и никуда не сворачивать. Иначе мучительная смерть ждёт меня и моих родных. А послушавшись, рано или поздно я выйду к своей судьбе. Я тогда не поняла, к чему бежать и про страшное место тоже не поняла. Но только что у деревни, куда мы войти собирались, а пришлось снова убегать, словно в голове загадка сложилась! Мы же будто по линеечке шли! И теперь нельзя сворачивать, дальше нужно идти.

— Ничего себе! — у Малинки даже челюсть отвалилась.

— Видишь? Ототень раньше нас знал.

— Но с чего ты решила, что он про сейчас говорил?

— А как же! Все сходится. Да и что кого другого у деревни ждут — а кого? Чтобы княжеская стража под деревенскими заборами разбойников караулила, да в телеги со старым сеном заглядывала? Самой не смешно?