Будь моим смыслом. Часть 2.

Как раз к обеду прибыла делегация Внешнего Кольца.

Как удобно иметь соседом Лорда. Тем более, Лорда, не стремящегося к ведению полномасштабной войны. Пограничные стычки с соседом-светлым не в счёт. Другие Лорды не идут на конфликт с Изменчивым. Во всяком случае, на открытый и осознанный. Деверли не прощает даже намёков на угрозу его территориям.

А то, как он наказывает непокорных, провинившихся и просто неугодных... Нет, напугать этим невозможно. Как можно напугать нормой жизни?

Глубокие ссадины на ладонях затянулись. Но в одном светлый оказался прав. От ощущения непонятного оттенка Силы на губах, и глубоко внутри, действительно можно было рехнуться. Не просто рехнуться...

Он проклинал светлого, вытянувшись на полу в своих покоях. Проклинал, прекрасно понимая, что столь сильные направленные эмоции тот не просто уловит и распознает, но остановиться мог лишь снова изменив себя. Проклинал, напрасно пытаясь удержать непослушное тело, выгибающееся мучительно жаждущее... до боли, до закушенных губ.

Он заменил болью тягучее биение пульса, и каждый шаг, каждый кивок, каждый вздох отдавался в теле эхом.

Он слушал... улыбался... подписал несколько дозволений на торговлю, несколько приказов на депортацию...

...она стонала хрипло, кусала губы, сжимала пальцы в кулаки, не решаясь прикоснуться к Лорду. Но даже её крик не заставил его забыть и перестать чувствовать. Он оборвал поцелуй. Потому что он был не таким. Просто не таким. По накалу, интенсивности, страсти, вкусу... Может, поэтому она дышала, когда он вышел из гостевых покоев...

Лишь вернувшись к себе поздно ночью, он отдал распоряжение — накормить, напоить и отмыть пленника.

Лорейн всегда легко восстанавливал убыль Силы, но... только в том случае, если она не убывала ниже определенного предела. И потому он не стал тратить и без того немногочисленные искры ее на то, чтобы восстановить собственное измученное тело. Лучше поберечь эту малость Силы. И Лорейн не пытался ее использовать. Он просто лежал на полу, то впадая в усталый и полный обрывочных видений сон, то приходя в себя для таких же обрывочных размышлений.

Деверли, Деверли... ты так ничего и не понял... а можешь ли понять? Можешь ли — если даже я не понимаю всего... нет — я понимаю тебя, но я не могу понять, зачем я сейчас сражаюсь? Зачем я сражаюсь с тобой за тебя самого? Ты щедро сеешь вокруг себя боль и страх, а я... а я ощущаю твои боль и твой страх. Они скоро окончательно сведут тебя с ума. И... и мне это не безразлично. Я думал, что дело только в том, что ты вытворяешь — и что единственный способ остановить этот ужас — это остановить твои боль и страх, сразиться с ними и победить... я начал битву — и увидел их в тебе, коснулся их, коснулся тебя... и теперь я сражаюсь не только против них, но и за тебя, потому что мне не все равно... и я не понял, как это случилось... а ты и вообще ничего не понимаешь, Лорд Итан Деверли... Деверли... Эрли...

Он пролежал так долго. Очень долго. Когда слуги пришли, чтобы умыть, накормить и напоить его, он был почти уверен, что Деверли забыл о нем, просто вытолкнул из памяти, как досадную помеху, и вспомнит не скоро. Что же... остается радоваться, что все-таки вспомнил...

Час или два. Потом сон оставил его, несмотря на попытки тела вернуться к покою. Покой бежал от него, не желая возвращаться в... боль.

Итан поднялся из постели, оделся и покинул свои покои. Четверть часа кружными коридорами, если не использовать лифт. Просто бездумно шагать, слушая только гулкое металлическое эхо. Это тоже хорошо. Ненадолго, но разум успокаивается. Перестаёт мучить тело воспоминаниями. Разными. С самых первых дней осознания до нынешнего момента.

Изменчивый никогда не знал родителей. А вся нежность, что получал ребёнком, была нежностью механизмов, бездушных и спокойных. Чтоб вырастить идеального Лорда, отбери у него жизнь.

Он начал присматриваться к детям, ища в каждом хоть искру Силы, чтоб однажды один из них получил имя Деверли. Но до того он потеряет и обретёт всё.

Кажется, после приёма ему доставили ещё несколько сортов вин. Не Капли, но тоже очень не дурных, и одна из плоских бутылочек покоилась в нагрудном кармане кителя. Зачем?

В теле разом вспыхнули искры, заставляя совсем по-кошачьи жмуриться от нахлынувшего жара. Это светлый... Это всё Лорейн... Ни одно изменение не приносит облегчения!

— Ты далеко зашёл... — проём закрылся, отрезая коридор от небольшой камеры. — Зачем тебе это, ответь? Тебе достаточно просто попросить, и я отпущу тебя.

Лорейн едва успел опустить ресницы, чтобы скрыть изумление во взгляде. ОТПУСТИШЬ? Если я попрошу — вот просто так возьму и попрошу, ты... ОТПУСТИШЬ?! Ты, Итан Деверли?!

Это звучит невероятной издевкой. А самое невероятное — что это, похоже, правда. И вправду ведь отпустишь. Это единственный способ вычеркнуть меня из памяти. Убить не значит заставить замолчать — если ты меня просто убьешь, то из ночи в ночь будешь выплевывать мне в лицо один и того же вопрос — "Зачем?!" — и я даже не знаю, что милосерднее — если ты сойдешь с ума от неполученного ответа или если сойдешь с ума оттого, что получишь его, поняв себя, но будет уже поздно, непоправимо поздно...

А отпустить меня — это твой шанс забыть...

— Потому что мне не все равно, — ответил Лорейн, пролуопираясь на локоть.

Он снова поднял ресницы и почти улыбнулся.

— Попросить тебя, Деверли? Это единственная просьба, которую ты готов исполнить?

— У тебя могут быть иные желания, кроме как выйти отсюда или получить Силу? — Итан выгнул бровь, рассматривая пленного Лорда. — Всё любопытнее. Это единственная просьба, в которой я хотел бы тебе отказать. Все прочие не так важны. Хотя, было бы весьма занятно узнать о том, чего ты хочешь и о том, почему так безрассудно нарываешься на неприятности.

...не всё равно. ЧТО тебе не всё равно? Лорейн? Вот чего я не могу понять, это раздражает, это заставляет беспокоиться, и это переходит из одного изменения в другое. Это то, что не способна избыть даже боль. Ни чья-либо, ни моя собственная...

Могут ли у меня быть другие желания? Могут и есть. Выйти отсюда я хотел в самом начале... но желания и цели меняются вместе с обстоятельствами... неужели ты не понимаешь этого — ты, Изменчивый?

Нет... не понимаешь... потому что не можешь понять и поверить, что я...

Как же ты запутался, Деверли...

— А в остальных просьбах не откажешь? — улыбнулся Лорейн. — Тогда прошу тебя... — он снова улыбнулся, — сядь рядом со мной. Здесь жестко, но это не так уж важно...

Итан передёрнул плечами и молча присел на пол, вытянув ноги. Скрестил на груди руки, и снова ощутил, как оттягивает карман плоская бутылочка.

— По поводу прочих — обещаю над ними подумать. Но не гарантирую их исполнения.

Пушистая белая прядь упала на глаза, и Лорд сдул её, чуть раздражённо.

— Но на вопрос ты не ответил. Да, тебе не всё равно. Но ЧТО тебе не всё равно? Что тебе не безразлично? О, я знаю эту манеру, не говорить всего. Но за полноту — полноту. Ответишь всё, взамен получишь свободу. За твоё "не всё равно" ты выйдешь самостоятельно разве что в уборную.

А если я скажу тебе правду, ты запаникуешь — и это в лучшем случае. Но я не умею говорить ничего, кроме правды...

— Это не называется "сесть РЯДОМ", — улыбнулся Лорейн со странной даже для него самого бесшабашной беспечностью.

Он чуть подвинулся — и его голова оказалась на коленях Деверли. Лорейн смотрел Темному Лорду в глаза... смотрел или смотрелся, видя свое отражение в серебряном взгляде? Он не мог бы сказать...

— Мне не все равно, что ты делаешь с собой, Деверли — вот тебе правда, которой ты хочешь. Мне не все равно, когда я вижу, что ты сводишь себя с ума и убиваешь себя только потому, что лжешь себе. Этого нельзя, невозможно не увидеть. Мне не все равно, когда драгоценный камень разбивают в прах, наступив на него, а ведь это ты с собой и делаешь. Я не могу видеть такую неутоленную жажду... а ты даже замечать ее в себе не хочешь... но если закрывать на что-то глаза, оно от этого не исчезнет — скорее уж поглотит тебя... мне не все равно, Деверли...

Потому что ты поцеловал меня, забирая Силу? Да — именно поэтому...

Он отшатнулся бы, если б не стена за спиной. Если бы не удерживающий его светлый. Если бы не... Он как ребёнок уговаривал себя, что его не берут на "слабо". Не вскочит. Не сбежит, признавая правоту светлого.

Это похоже... похоже на целую серию ударов, на то, как больно врезается рука в грудь, будто пробивают насквозь каркас их мускулов, ребёр и силы, выкручивая, сжимая трепещущий комок плоти под названием "сердце". Хотя... есть ли в Изменчивом сердце?

Тело сводит от напряжения.

В сжатых кулаках бьются искры, слившиеся в пульсирующие шары.

Именно в них — жизнь и смерть. Именно так он убивает, даже не касаясь.

Как громко... этот пульс в ушах, в висках, в горле. Можно заставить себя не мигать. Только взгляд от этого снова не станет зелёным. А светлый не перестанет пробиваться внутрь него.

Откуда эта боль в груди? Если запустить изменение она уйдёт?..

Кожа стала смуглой, и от этого ещё более диким кажется контраст: белого с почти шоколадным, и прозрачно-серебрянных глаз.

— Нет никакой жажды, Лорейн. Не обманывайся

Нет? Это говоришь мне — ты? Это ты говоришь — мне? Глядя в глаза? Телом к телу? Моя голова лежит на твоих коленях — и каждый твой мускул взрывным напряжением безмолвно кричит — "это ложь!" Глаза в глаза, телом к телу — кому ты лжешь, Деверли, мне или себе?

— Нет никакой жажды? — чуть грустно улыбнулся Лорейн.

Лорейн протянул руку, и его пальцы сплелись с пальцами Итана.

— Деверли... что ты такое говоришь... ведь есть сотни способов получать Силу от другого, забирать ее... и большая часть из них вообще не требует прикосновения... Деверли — так отчего ты отнимаешь силу поцелуем? — Оттого, что нуждаешься в поцелуе... так горько, так отчаянно нуждаешься, что лжешь себе... — И Силу ли ты хочешь при этом получить? Или... что-то совсем другое? Ответь себе, Деверли... — Не мне. Себе. Ответь...

— А если завтра захочу выпить тебя...поставив тебя на колени, ты и в этом будешь искать глубокий философский смысл?.. Убирайся... пока я добрый убирайся к чертям... В следующий раз, если будешь иметь неосторожность появится в пределах досягаемости — ты умрёшь... — Толчок. На кончиках пальцев пляшут искры, замирают на расстоянии тепла и перетекают в руку светлого. Сущая благотворительность. Только от этого боль становится тише. Вот эта самая проклятущая боль в груди. Угасает, притупляется до тихой фоновой капели. Она есть, она никуда не делась, только её можно стерпеть и не закричать в лицо наглецу, возомнившему себя спасителем.

— Убираться?

Как же глубоко я задел тебя, если ты готов и в самом деле выставить ценного пленника — лишь бы лгать себе и дальше... как же я прав, как жестоко прав...

Осталось ли от тебя хоть что-нибудь, Деверли? Или только твоя боль и твоя ложь, а тебя нет больше и вовсе?

— Ты меня отпускаешь?

Рывок — и руки Лорейна оплетают шею Деверли, притягивают его ближе, одно-единственное движение, и Деверли непонятным для себя образом оказывается сверху, подминая под себя Лорейна.

— Отпускаешь? Эрли... но я тебя... не отпускаю...

Поцелуй — задыхающийся, отчаянный...

— Эрли... я... тебя... не отпущу... мне... не все равно...

И еще один поцелуй...

Он едва не потерял дар речи. Только изумлённо вздохнул, забыв противиться. Но потом, придя в себя, тихо рассмеялся, в ласкающие губы.

— Ты же знаешь... великолепно знаешь, что никто не уходил живым... Хватает одного поцелуя, чтобы убить... — ноги чуть раздвинулись, и крепко сжали бёдра светлого. — Уходи. С меня достаточно трупов. Я не питаюсь падалью.

Он хотел рывком подняться. Перед глазами всё плясало, а от накатившей слабости зазвенело в ушах. Нет. Не Сила тому причиной. Причиной всему — боль.

— Но я же целовал тебя сейчас — и не умер, — выдохнул Лорейн в губы, еще горячие от его поцелуя.

Ты говоришь "уходи" — а сам так оседлал мои бедра и стиснул, что и захоти я, встать не смог бы... Эрли, ну что же делать, если ты сам с собой не в ладах...

Деверли попытался то ли подняться, то ли просто устроиться поудобнее — но Лорейн снова рванул его на себя, притянул, обнял.

— Эрли... не убивать — это нетрудно...

Это проще, чем ты думаешь, когда смотришь на меня сейчас вот этими вот шалыми глазами... от боли они у тебя шалые... и это такая боль, что у меня сердце разрывается, на тебя глядя...

— Поцелуй меня, Эрли... ну же!

Лорейн не стал дожидаться, пока Деверли то ли поцелует его, то ли снова оттолкнет — он сам прильнул ртом к его губам... и одна-единственная искра скользнула изнутри него в этот поцелуй — но не затем, чтобы бесследно исчезнуть во мраке Деверли... нет — она замерла, дожидаясь встречной... она ждала, звала — и дождалась... и Лорейн замкнул Силу в кольцо, не разрывая поцелуя... совсем небольшое кольцо, всего две искры... но оно одно на двоих, и никто никого не убьет... Сила пляшет на наших губах, разгоняясь, ускоряясь — и набирая мощь... одна на двоих... одна... не твоя и не моя... никто никого не убьет, и я целую тебя, и еще раз, и твои ноги сжимают мои бедра, а мои руки обвивают твою шею... Эрли... не убивать — это просто, так просто, если знать — как...

Это холодно. Когда боль выжигает внутри всё. Когда ледяное пламя вырывается наружу, белыми языками стелется по полу и стенам, оседает инеем на пластике и металле. Остаётся только упираться в пол ладонями и чувствовать, как кожа примерзает к полу, и как глубоко внутри бушует ледяной пожар.

Уходи... уходи... убирайся к чертям... ненавижу тебя... ненавижу... Отпусти меня... сейчас же отпусти... мне больно...

А поцелуй всё длится. И невозможно прервать и сказать, сказать, что урывками путается в сознании.

Разум сам разрывает себя на кусочки, заботливо пряча клочки-ошмётки в слоях памяти, сознания, подсознания. Прячет, чтоб потом, после странного безумия снова собрать себя по кусочкам, по осколкам воспоминаний.

...отпусти...

Пальцы сжимаются, и он чувствует, как по щекам из распахнутых немигающих глаз текут слёзы. Он стонет, жестокий металл не щадит плоти.

...ты делаешь мне... больно...

Эрли... Эрли, что же ты творишь...

Ледяное пламя так и бьется вокруг, и все покрывается изморозью... и в глазах твоих лед, и вокруг лед, как же холодно, это уже не холод, а боль, твои руки уже не оторвать от пола, не сорвав кожи... но ты, метаморф, Изменчивый, переполненный Силой, исцелишься быстро — а меня всего от этого пола оторвать получится только оставив на нем вместе с кителем мою шкуру — и вот этого мне с ходу не исцелить, я не Изменчивый, я Летящий... трудно лететь, когда крылья заледенели... сколько я смогу залечить, Деверли? Что же ты творишь... мой бедный... что же ты творишь... как же тебе страшно не убивать, до боли страшно... Эрли — что же ты делаешь, я предложил тебе дар — всего себя, так открылся, как только возможно... и ты не можешь... не можешь принять его... не можешь не сломать... меня и себя... что ты делаешь...