|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Как раз к обеду прибыла делегация Внешнего Кольца.
Как удобно иметь соседом Лорда. Тем более, Лорда, не стремящегося к ведению полномасштабной войны. Пограничные стычки с соседом-светлым не в счёт. Другие Лорды не идут на конфликт с Изменчивым. Во всяком случае, на открытый и осознанный. Деверли не прощает даже намёков на угрозу его территориям.
А то, как он наказывает непокорных, провинившихся и просто неугодных... Нет, напугать этим невозможно. Как можно напугать нормой жизни?
Глубокие ссадины на ладонях затянулись. Но в одном светлый оказался прав. От ощущения непонятного оттенка Силы на губах, и глубоко внутри, действительно можно было рехнуться. Не просто рехнуться...
Он проклинал светлого, вытянувшись на полу в своих покоях. Проклинал, прекрасно понимая, что столь сильные направленные эмоции тот не просто уловит и распознает, но остановиться мог лишь снова изменив себя. Проклинал, напрасно пытаясь удержать непослушное тело, выгибающееся мучительно жаждущее... до боли, до закушенных губ.
Он заменил болью тягучее биение пульса, и каждый шаг, каждый кивок, каждый вздох отдавался в теле эхом.
Он слушал... улыбался... подписал несколько дозволений на торговлю, несколько приказов на депортацию...
...она стонала хрипло, кусала губы, сжимала пальцы в кулаки, не решаясь прикоснуться к Лорду. Но даже её крик не заставил его забыть и перестать чувствовать. Он оборвал поцелуй. Потому что он был не таким. Просто не таким. По накалу, интенсивности, страсти, вкусу... Может, поэтому она дышала, когда он вышел из гостевых покоев...
Лишь вернувшись к себе поздно ночью, он отдал распоряжение — накормить, напоить и отмыть пленника.
Лорейн всегда легко восстанавливал убыль Силы, но... только в том случае, если она не убывала ниже определенного предела. И потому он не стал тратить и без того немногочисленные искры ее на то, чтобы восстановить собственное измученное тело. Лучше поберечь эту малость Силы. И Лорейн не пытался ее использовать. Он просто лежал на полу, то впадая в усталый и полный обрывочных видений сон, то приходя в себя для таких же обрывочных размышлений.
Деверли, Деверли... ты так ничего и не понял... а можешь ли понять? Можешь ли — если даже я не понимаю всего... нет — я понимаю тебя, но я не могу понять, зачем я сейчас сражаюсь? Зачем я сражаюсь с тобой за тебя самого? Ты щедро сеешь вокруг себя боль и страх, а я... а я ощущаю твои боль и твой страх. Они скоро окончательно сведут тебя с ума. И... и мне это не безразлично. Я думал, что дело только в том, что ты вытворяешь — и что единственный способ остановить этот ужас — это остановить твои боль и страх, сразиться с ними и победить... я начал битву — и увидел их в тебе, коснулся их, коснулся тебя... и теперь я сражаюсь не только против них, но и за тебя, потому что мне не все равно... и я не понял, как это случилось... а ты и вообще ничего не понимаешь, Лорд Итан Деверли... Деверли... Эрли...
Он пролежал так долго. Очень долго. Когда слуги пришли, чтобы умыть, накормить и напоить его, он был почти уверен, что Деверли забыл о нем, просто вытолкнул из памяти, как досадную помеху, и вспомнит не скоро. Что же... остается радоваться, что все-таки вспомнил...
Час или два. Потом сон оставил его, несмотря на попытки тела вернуться к покою. Покой бежал от него, не желая возвращаться в... боль.
Итан поднялся из постели, оделся и покинул свои покои. Четверть часа кружными коридорами, если не использовать лифт. Просто бездумно шагать, слушая только гулкое металлическое эхо. Это тоже хорошо. Ненадолго, но разум успокаивается. Перестаёт мучить тело воспоминаниями. Разными. С самых первых дней осознания до нынешнего момента.
Изменчивый никогда не знал родителей. А вся нежность, что получал ребёнком, была нежностью механизмов, бездушных и спокойных. Чтоб вырастить идеального Лорда, отбери у него жизнь.
Он начал присматриваться к детям, ища в каждом хоть искру Силы, чтоб однажды один из них получил имя Деверли. Но до того он потеряет и обретёт всё.
Кажется, после приёма ему доставили ещё несколько сортов вин. Не Капли, но тоже очень не дурных, и одна из плоских бутылочек покоилась в нагрудном кармане кителя. Зачем?
В теле разом вспыхнули искры, заставляя совсем по-кошачьи жмуриться от нахлынувшего жара. Это светлый... Это всё Лорейн... Ни одно изменение не приносит облегчения!
— Ты далеко зашёл... — проём закрылся, отрезая коридор от небольшой камеры. — Зачем тебе это, ответь? Тебе достаточно просто попросить, и я отпущу тебя.
Лорейн едва успел опустить ресницы, чтобы скрыть изумление во взгляде. ОТПУСТИШЬ? Если я попрошу — вот просто так возьму и попрошу, ты... ОТПУСТИШЬ?! Ты, Итан Деверли?!
Это звучит невероятной издевкой. А самое невероятное — что это, похоже, правда. И вправду ведь отпустишь. Это единственный способ вычеркнуть меня из памяти. Убить не значит заставить замолчать — если ты меня просто убьешь, то из ночи в ночь будешь выплевывать мне в лицо один и того же вопрос — "Зачем?!" — и я даже не знаю, что милосерднее — если ты сойдешь с ума от неполученного ответа или если сойдешь с ума оттого, что получишь его, поняв себя, но будет уже поздно, непоправимо поздно...
А отпустить меня — это твой шанс забыть...
— Потому что мне не все равно, — ответил Лорейн, пролуопираясь на локоть.
Он снова поднял ресницы и почти улыбнулся.
— Попросить тебя, Деверли? Это единственная просьба, которую ты готов исполнить?
— У тебя могут быть иные желания, кроме как выйти отсюда или получить Силу? — Итан выгнул бровь, рассматривая пленного Лорда. — Всё любопытнее. Это единственная просьба, в которой я хотел бы тебе отказать. Все прочие не так важны. Хотя, было бы весьма занятно узнать о том, чего ты хочешь и о том, почему так безрассудно нарываешься на неприятности.
...не всё равно. ЧТО тебе не всё равно? Лорейн? Вот чего я не могу понять, это раздражает, это заставляет беспокоиться, и это переходит из одного изменения в другое. Это то, что не способна избыть даже боль. Ни чья-либо, ни моя собственная...
Могут ли у меня быть другие желания? Могут и есть. Выйти отсюда я хотел в самом начале... но желания и цели меняются вместе с обстоятельствами... неужели ты не понимаешь этого — ты, Изменчивый?
Нет... не понимаешь... потому что не можешь понять и поверить, что я...
Как же ты запутался, Деверли...
— А в остальных просьбах не откажешь? — улыбнулся Лорейн. — Тогда прошу тебя... — он снова улыбнулся, — сядь рядом со мной. Здесь жестко, но это не так уж важно...
Итан передёрнул плечами и молча присел на пол, вытянув ноги. Скрестил на груди руки, и снова ощутил, как оттягивает карман плоская бутылочка.
— По поводу прочих — обещаю над ними подумать. Но не гарантирую их исполнения.
Пушистая белая прядь упала на глаза, и Лорд сдул её, чуть раздражённо.
— Но на вопрос ты не ответил. Да, тебе не всё равно. Но ЧТО тебе не всё равно? Что тебе не безразлично? О, я знаю эту манеру, не говорить всего. Но за полноту — полноту. Ответишь всё, взамен получишь свободу. За твоё "не всё равно" ты выйдешь самостоятельно разве что в уборную.
А если я скажу тебе правду, ты запаникуешь — и это в лучшем случае. Но я не умею говорить ничего, кроме правды...
— Это не называется "сесть РЯДОМ", — улыбнулся Лорейн со странной даже для него самого бесшабашной беспечностью.
Он чуть подвинулся — и его голова оказалась на коленях Деверли. Лорейн смотрел Темному Лорду в глаза... смотрел или смотрелся, видя свое отражение в серебряном взгляде? Он не мог бы сказать...
— Мне не все равно, что ты делаешь с собой, Деверли — вот тебе правда, которой ты хочешь. Мне не все равно, когда я вижу, что ты сводишь себя с ума и убиваешь себя только потому, что лжешь себе. Этого нельзя, невозможно не увидеть. Мне не все равно, когда драгоценный камень разбивают в прах, наступив на него, а ведь это ты с собой и делаешь. Я не могу видеть такую неутоленную жажду... а ты даже замечать ее в себе не хочешь... но если закрывать на что-то глаза, оно от этого не исчезнет — скорее уж поглотит тебя... мне не все равно, Деверли...
Потому что ты поцеловал меня, забирая Силу? Да — именно поэтому...
Он отшатнулся бы, если б не стена за спиной. Если бы не удерживающий его светлый. Если бы не... Он как ребёнок уговаривал себя, что его не берут на "слабо". Не вскочит. Не сбежит, признавая правоту светлого.
Это похоже... похоже на целую серию ударов, на то, как больно врезается рука в грудь, будто пробивают насквозь каркас их мускулов, ребёр и силы, выкручивая, сжимая трепещущий комок плоти под названием "сердце". Хотя... есть ли в Изменчивом сердце?
Тело сводит от напряжения.
В сжатых кулаках бьются искры, слившиеся в пульсирующие шары.
Именно в них — жизнь и смерть. Именно так он убивает, даже не касаясь.
Как громко... этот пульс в ушах, в висках, в горле. Можно заставить себя не мигать. Только взгляд от этого снова не станет зелёным. А светлый не перестанет пробиваться внутрь него.
Откуда эта боль в груди? Если запустить изменение она уйдёт?..
Кожа стала смуглой, и от этого ещё более диким кажется контраст: белого с почти шоколадным, и прозрачно-серебрянных глаз.
— Нет никакой жажды, Лорейн. Не обманывайся
Нет? Это говоришь мне — ты? Это ты говоришь — мне? Глядя в глаза? Телом к телу? Моя голова лежит на твоих коленях — и каждый твой мускул взрывным напряжением безмолвно кричит — "это ложь!" Глаза в глаза, телом к телу — кому ты лжешь, Деверли, мне или себе?
— Нет никакой жажды? — чуть грустно улыбнулся Лорейн.
Лорейн протянул руку, и его пальцы сплелись с пальцами Итана.
— Деверли... что ты такое говоришь... ведь есть сотни способов получать Силу от другого, забирать ее... и большая часть из них вообще не требует прикосновения... Деверли — так отчего ты отнимаешь силу поцелуем? — Оттого, что нуждаешься в поцелуе... так горько, так отчаянно нуждаешься, что лжешь себе... — И Силу ли ты хочешь при этом получить? Или... что-то совсем другое? Ответь себе, Деверли... — Не мне. Себе. Ответь...
— А если завтра захочу выпить тебя...поставив тебя на колени, ты и в этом будешь искать глубокий философский смысл?.. Убирайся... пока я добрый убирайся к чертям... В следующий раз, если будешь иметь неосторожность появится в пределах досягаемости — ты умрёшь... — Толчок. На кончиках пальцев пляшут искры, замирают на расстоянии тепла и перетекают в руку светлого. Сущая благотворительность. Только от этого боль становится тише. Вот эта самая проклятущая боль в груди. Угасает, притупляется до тихой фоновой капели. Она есть, она никуда не делась, только её можно стерпеть и не закричать в лицо наглецу, возомнившему себя спасителем.
— Убираться?
Как же глубоко я задел тебя, если ты готов и в самом деле выставить ценного пленника — лишь бы лгать себе и дальше... как же я прав, как жестоко прав...
Осталось ли от тебя хоть что-нибудь, Деверли? Или только твоя боль и твоя ложь, а тебя нет больше и вовсе?
— Ты меня отпускаешь?
Рывок — и руки Лорейна оплетают шею Деверли, притягивают его ближе, одно-единственное движение, и Деверли непонятным для себя образом оказывается сверху, подминая под себя Лорейна.
— Отпускаешь? Эрли... но я тебя... не отпускаю...
Поцелуй — задыхающийся, отчаянный...
— Эрли... я... тебя... не отпущу... мне... не все равно...
И еще один поцелуй...
Он едва не потерял дар речи. Только изумлённо вздохнул, забыв противиться. Но потом, придя в себя, тихо рассмеялся, в ласкающие губы.
— Ты же знаешь... великолепно знаешь, что никто не уходил живым... Хватает одного поцелуя, чтобы убить... — ноги чуть раздвинулись, и крепко сжали бёдра светлого. — Уходи. С меня достаточно трупов. Я не питаюсь падалью.
Он хотел рывком подняться. Перед глазами всё плясало, а от накатившей слабости зазвенело в ушах. Нет. Не Сила тому причиной. Причиной всему — боль.
— Но я же целовал тебя сейчас — и не умер, — выдохнул Лорейн в губы, еще горячие от его поцелуя.
Ты говоришь "уходи" — а сам так оседлал мои бедра и стиснул, что и захоти я, встать не смог бы... Эрли, ну что же делать, если ты сам с собой не в ладах...
Деверли попытался то ли подняться, то ли просто устроиться поудобнее — но Лорейн снова рванул его на себя, притянул, обнял.
— Эрли... не убивать — это нетрудно...
Это проще, чем ты думаешь, когда смотришь на меня сейчас вот этими вот шалыми глазами... от боли они у тебя шалые... и это такая боль, что у меня сердце разрывается, на тебя глядя...
— Поцелуй меня, Эрли... ну же!
Лорейн не стал дожидаться, пока Деверли то ли поцелует его, то ли снова оттолкнет — он сам прильнул ртом к его губам... и одна-единственная искра скользнула изнутри него в этот поцелуй — но не затем, чтобы бесследно исчезнуть во мраке Деверли... нет — она замерла, дожидаясь встречной... она ждала, звала — и дождалась... и Лорейн замкнул Силу в кольцо, не разрывая поцелуя... совсем небольшое кольцо, всего две искры... но оно одно на двоих, и никто никого не убьет... Сила пляшет на наших губах, разгоняясь, ускоряясь — и набирая мощь... одна на двоих... одна... не твоя и не моя... никто никого не убьет, и я целую тебя, и еще раз, и твои ноги сжимают мои бедра, а мои руки обвивают твою шею... Эрли... не убивать — это просто, так просто, если знать — как...
Это холодно. Когда боль выжигает внутри всё. Когда ледяное пламя вырывается наружу, белыми языками стелется по полу и стенам, оседает инеем на пластике и металле. Остаётся только упираться в пол ладонями и чувствовать, как кожа примерзает к полу, и как глубоко внутри бушует ледяной пожар.
Уходи... уходи... убирайся к чертям... ненавижу тебя... ненавижу... Отпусти меня... сейчас же отпусти... мне больно...
А поцелуй всё длится. И невозможно прервать и сказать, сказать, что урывками путается в сознании.
Разум сам разрывает себя на кусочки, заботливо пряча клочки-ошмётки в слоях памяти, сознания, подсознания. Прячет, чтоб потом, после странного безумия снова собрать себя по кусочкам, по осколкам воспоминаний.
...отпусти...
Пальцы сжимаются, и он чувствует, как по щекам из распахнутых немигающих глаз текут слёзы. Он стонет, жестокий металл не щадит плоти.
...ты делаешь мне... больно...
Эрли... Эрли, что же ты творишь...
Ледяное пламя так и бьется вокруг, и все покрывается изморозью... и в глазах твоих лед, и вокруг лед, как же холодно, это уже не холод, а боль, твои руки уже не оторвать от пола, не сорвав кожи... но ты, метаморф, Изменчивый, переполненный Силой, исцелишься быстро — а меня всего от этого пола оторвать получится только оставив на нем вместе с кителем мою шкуру — и вот этого мне с ходу не исцелить, я не Изменчивый, я Летящий... трудно лететь, когда крылья заледенели... сколько я смогу залечить, Деверли? Что же ты творишь... мой бедный... что же ты творишь... как же тебе страшно не убивать, до боли страшно... Эрли — что же ты делаешь, я предложил тебе дар — всего себя, так открылся, как только возможно... и ты не можешь... не можешь принять его... не можешь не сломать... меня и себя... что ты делаешь...
Лорейн напрягся, разгоняя кольцо Силы — этим двум искрам предстоит поработать за две сотни... растопить хотя бы этот лед, который приковал их к полу... хотя бы его... потому что лед, сковавший твое сердце... неужели мне это не под силу? Неужели я должен оставить тебя гибнуть во льду?
Лед тает, иней отступает, металл отпускает плоть...
— Эрли... Эрли, прошу тебя...
И теплые губы сцеловывают слезы боли с лица Изменчивого, и шепчут тихо и ласково, и никому нет дела до того, что холод проник до костей в тело Лорейна, даже самому Лорейну... потому что он не имеет права замерзнуть... он не вправе замерзнуть — потому что обязан согреть...
— Кто ты?.. — горько, больно и холодно. Так больно и холодно, что слёзы сами текут по щекам. Кто ты, и почему я с тобой? Почему цепляюсь за тебя, почему прижимаюсь всем телом, почему ищу у тебя защиты?
Почему дыхание срывается с губ облачком пара? Почему каждый поцелуй, каждое нежное касание будит в теле волны всё новой и новой боли? И почему за эту боль он готов... отдать всю память, все осколки разума, каждый, до последней крупинки?
— Кто... — он боится прижаться губами к губам, потому что это... уничтожит его. Последнее изменение было слишком на грани, слишком острым, слишком поспешным, точно он пытался избежать чего-то. Или попросту сбежать. И не сбежал. Не смог, не успел, а может не захотел.
Он закрывает глаза, чтоб не видеть болезненной нежности в глазах другого и чтоб не дать собственному страху просочиться вовне, и чтоб просто чувствовать, всем телом чувствовать тепло. Отчего-то само собой напрашивалось — всем, что ещё в нём осталось. Но если он ещё способен бояться не-бытия, значит... боится он?
Закрывает глаза, и губами находит тёплые нежные губы.
— ...забирай что хочешь...
Больно, Эрли, как же больно... нам обоим... моя нежность взламывает твою боль, и ее обломки вбиваются в тебя, впиваются в тебя, раздирая, терзая... твоя боль вспарывает мою нежность, и она истекает кровью... больно, Эрли — словно две кровавые раны соприкасаются в поцелуе, а не губы... больно... значит, мы живы... это у мертвых ничего не болит... мы живы, Эрли, пойми же... там, в глубине себя, ты еще жив...
Нежные губы касаются губ, целуют щеки, глаза, греют прикосновением... согреть тебя, Эрли... сейчас, когда лед с такой болью дал трещину, когда можно, пусть и изорвавшись в кровь, пройти... туда, в глубину, где ты еще жив... туда, где ТЫ... согреть, обнять, прижать к сердцу это невыносимое страдание, это раздирающее одиночество... как прижимают в сказках каленое железо к живой плоти, чтобы не дать ему остаться заколдованным... прижать и не выпускать... и целовать мокрые от слез ресницы, шептать ласковые слова, Эрли, я не оставлю тебя, не бойся ничего, слышишь, никогда, ничего больше не бойся...
Кто я? Что я? Почему с такой отчаянной радостью окунаюсь в боль и нежность поцелуев, и почему всем телом чувствую почти-шёпот, которого на самом деле не слышно?
...не оставлю... не бойся...
Если положить голову на плечо, можно думать, что бояться впрямь нечего, и этот человек, так щедро одаривающий теплом, действительно всегда будет рядом. Никогда ничего не бояться...
— Скажи мне... чего ты хочешь?.. Я сделаю всё... о чём ты попросишь... — глаза открываются, и в глазах другого отражается... радуга. Как рябь по радужке, из тёмно-синего в фиолетовый, который стремительно перетекает в ярко-красный.
Он готов был молить о малости. Просто о желании. Чтоб тихий почти-шёпот снова стал голосом. Красивым, сильным, уверенным голосом, который разрушил бы шелестящую тишину камеры.
— Дотронься до меня, Эрли...
Лорейн взял руку Деверли и поднес к своему лицу, так, что кончики пальцев Темного коснулись его.
— Дотронься — вот так...
И провести этой рукой — от уголка глаза вдоль четко очерченной скулы... по щеке... вниз, к шее, туда, где такая нежная кожа... медленно и ласково...
— Эрли... — Сделай это, Эрли... так, как не касался никогда, так, как касаешься впервые... ты совсем не знаешь ласки, мой одинокий измученный мальчик, совсем... не ласкали тебя никогда, и ты сам не ласкал... ты и не знаешь еще, как это волшебно, когда твои пальцы касаются кого-то с лаской, не знаешь, что творится с телом и как сладко замирает сердце, когда и ты ласкаешь, а не только тебя... коснись меня, как не касался никогда и никого, узнай, узнай...
Губы Лорейна коснулись запястья тёмного — там, где бьется пульс, коснулись ласково и нежно...
— Дотронься до меня — так... Эрли...
Он вздрогнул, потому что в момент касания губ — боль... или что-то иное заставили его застонать. И коснуться в ответ, раскрытой ладонью провести по щеке, пальцем очертить контур губ, и снова губы в губы.
...скажи мне... что мне сделать?..
Губы уже не касаются губ. Следуют за пальцами, узнавая и не узнавая правильный овал лица, такую гладкую, как шёлк, кожу, тёплую, нежную, она так легко согревается, когда её касается дыхание.
Рубашка и китель кажутся грубыми. Такими грубыми, что хочется сорвать и отбросить прочь, чтоб ничто не мешало прикосновениям и странной не-боли. Если это не боль... тогда что? Такое мучительное, что хочется кричать. Там, глубоко внутри, оно сжимается, когда я касаюсь обнажённого тела, когда смотрю в глаза, когда целую... Оно кричит во мне, заходится криком, сам я не мог бы так, никакого дыхания бы не хватило...
— Что ты делаешь со мной?..
Стон, срывающий с твоих губ... это уже не стон боли... боль не в нем, а в твоих словах...
Что я делаю с тобой, Эрли... вытаскиваю тебя из-под развалин, здание лжи и боли рухнуло, но там, под развалинами — живой ТЫ, и я вытаскиваю тебя... что я делаю — ответить тебе?
— Занимаюсь с тобой любовью... — таким же стоном...
Люблю. И это... правда.
Сначала я хотел уцелеть... потом — помочь и спасти... и зашел слишком глубоко... сам вошел так глубоко, сам... сам прижал тебя к себе... сам не выпустил раскаленное холодом железо, сам выжег тебя в моем сердце... мой изболевшийся мальчик, моя одинокая нежность... ты даже не знаешь, какой ты на самом деле... Эрли... я люблю тебя — вот что я делаю... с тобой и с собой... я сам выжег тебя в себе, и возврата нет...
— Эрли... — Руки справляются с застежками, прочь твой китель и рубашку, вот так, Эрли — тело к телу, тепло к теплу... целовать твою грудь — вот здесь, где сердце так безумно бьется-заходится, Эрли, звал ли кто-нибудь тебя так, нет, никто, никогда, никто не знал, что тебя зовут именно так, ты и сам не знал, а я знаю, Эрли, слышишь, я называю тебя, зову тебя, Эрли, любимый, Эрли...
— Нельзя меня любить... — Да, его нельзя любить. Более того, его хотят убить. Его жаждут убивать снова и снова, все те, кто знает его как господина, как хозяина системы Внутреннего Кольца. Потому что бОльшей ненависти, направленной на него быть попросту не может.
Нельзя любить. Потому что его любовь — яд, который убивает иногда быстро, иногда медленно... Его любовь — огромная мишень, по которой невозможно промахнуться. Потому что те, кого он пытается любить — умирают. Кто не выдерживает сам, кто пытается сбежать, а кого убивают. Иногда из милосердия.
И того, кто зовёт его так нежно, его тоже убьют. Может — он сам, может...
А руки всё равно обнимают, всё равно гладят, ни на миг не прекращая ласки. Только губы шепчут. Потому что таким важным кажется предупреждение.
— Не люби меня...
— Не бойся, Эрли... — Не бойся... не для того я разбудил тебя, чтобы позволить случиться чему-то плохому... Эрли, я не брошу, не оставлю тебя... не оставлю на растерзание ненависти — ни твоей, ни чужой... Эрли, вокруг тебя ненависть и страх, и они только и ждут, чтобы наброситься... ты и не представляешь, что может натворить осатаневший страх... или представляешь?... но я все равно не позволю этому случиться, Эрли, этого не будет, потому что есть я... у тебя есть я, а у меня ты, и мы справимся... — Ничего дурного... с тобой не случится... не позволю... Эрли... — И со мной тоже — потому что если со мной случится, кто же заслонит тебя от ненависти, страха и боли... а значит, со мной не случится ничего и никогда... — И со мной... тоже... я ведь сказал... я тебя не оставлю... никогда...
Это мучительно-нежное, отчаянно-нужное... Эта жажда касаний, и желание слышать голос — шёпот или тихие слова, сказанные на ухо. Он ждал их. Кажется, целую жизнь ждал. А когда дождался — едва не уничтожил всё собственными руками.
На кончиках пальцев танцуют искры. Ладонь ложится на чуть заживленную рану, и льётся, льётся в измученное тело Сила. Та, что сводила его с ума, не находя выхода.
...ты лучше меня распорядишься ею... ты лучше меня понял меня самого...
И когда в следующий раз губы раскрыли поцелуем губы — нерастраченная чистая энергия потоком устремилась в иной сосуд.
Губы к губам, дыхание в дыхание... и поток силы ...
Так это и было давным-давно — двое любящих, и Сила льется потоком навстречу бестрепетной любви... только сейчас принимает ее не простой смертный и даже не просто Лорд, а Источник...
Мы редко рождаемся, нам трудно получить доступ к той самой Силе, что составляет наше существо, трудно — потому что открыть источник можно только приложив Силу, много Силы... до сих пор мне удавалось разве что иногда приподнимать в себе тяжелую печать, впустить в себя только малую долю того, что таится во мне же самом... меня было так же просто убить, выпив, как и любого другого, даже проще — с Источниками всегда так... ты даже не знаешь, насколько я был ближе к смерти, чем тебе казалось... но сейчас ты влил в меня столько Силы, что печать теперь в моих руках, и моя Сила полностью моя... и твоя, Эрли — ты никогда не пожалеешь о том, что сделал сейчас, отдавая мне свою Силу...
... боль утихает, раны исцеляются — и следом под моими ладонями растворяется твоя боль, растворяется и уходит бесследно, это в моей власти... теперь — в моей... и долой остатки наших одежд, прочь их... как же ты красив, любимый... какая у тебя гибкая талия, как ты изгибаешь ее, как откидываешь голову с любовным стоном, и твоя шея открывается для моих поцелуев...
— Эрли... ты хочешь... дать мне себя?
Уже отдал мне свою силу — и она вернется к тебе промытой от мути, свободной от боли... хочешь ли ты отдать себя? Хочешь ли?
По телу волна. Мышцы под кожей — как клубок змей, а бархатистый покров тела вновь меняется, точно тёмный шоколад кто-то щедро разбавляет тёплым молоком. И волосы из снежно-белых становятся шоколадными. Только в глазах по-прежнему потерявшаяся радуга.
— Хочу... А тебе хватит сил взять? — Так легче. Когда почти не осталось сил. Когда всего несколько искорок поддерживают иллюзию всесильности Лорда. Да... Я — Лорд. Всегда был им, от самого рождения. Только долг заставил моих родителей отдать меня на воспитание Лорду обученному. И что?.. они всё равно погибли, потом что ничто не должно связывать Лорда с его прошлым.
Никто и никогда не решался.
Ты зашёл очень далеко... Но, кажется, я говорил тебе это.
Наверное, впервые увидев тебя я, даже не понимая того, начал надеяться. Не зная на что, просто надеяться. На тебя. А ты сможешь... ты всё сможешь.
— Да, Эрли...
Мне хватит сил. НАМ хватит. Хватило бы — даже если бы ты не перелил свою силу в меня... потому что ты сам этого хочешь, а то, что дается своей волей, нуждается не в силе, а просто в любви... у меня хватит силы любить тебя, мой измученный неласканный мальчик... мой Эрли...
Как же клубятся мышцы в твоем теле, подставляясь под ласку... первую настоящую ласку за всю твою жизнь... как они подкатываются под мои руки — сердце мое рвется от боли и нежности... как немного нужно Силы, чтобы вода капельками осела на мои пальцы и сгустилась... как жарко отзывается твое тело, когда они начинают ласкать тебя внутри...
Если я кричу... то не от боли.
Кричу, потому что тело не вмещает всех эмоций, что вспыхнули во мне, и всех чувств. Тело — слишком хрупкое вместилище, чтоб сохранять что-то долго. От Силы — мы сходим с ума, особо же, если нет никого рядом, способного сделать нас простыми смертными. А ты... ты заставляешь меня забыть, что я — Лорд. О нет... я — просто я, человек, который откажется от всего, лишь бы увидеть в небесного оттенка глазах свет. Свет, способный отогреть мой лёд, растопить его в прозрачный весенний ручей.
Откуда я знаю, какой он, этот ручей? Просто знаю... оказывается, просто знаю...
И потому — кричу.
Я иссушен, а ты — мой дождь. И только с тобой мой ручей станет полноводной рекой... Теперь я знаю, о чём я буду тебя просить.
Забери меня отсюда. А если не сможешь — сотри меня... потому что узнав всё, что показал мне ты, я не смогу жить так, как жил. А без тебя не смогу быть таким, каким ты заново собрал меня из осколков.
Кричи, Эрли... еще... сколько же в твоем крике восторга, жажды и изумления... ты сам их слышишь?... и только боли в нем нет... потому что ее нет, ее не будет, я не сделаю тебе больно... как же ты прекрасен сейчас, когда тебе наконец-то не больно... стоило пройти через всё, стоило побывать в опасности, перетерпеть боль, чуть не помереть — тысячу раз стоило, чтобы увидеть тебя таким, чтобы услышать такой твой крик...
— Эрли...
Приподнять тебя — и снова, придерживая, опустить на себя, входя в твое измученное жаждой тело... так осторожно и бережно, как только можно, чтобы и тень боли не коснулась тебя... как же ты прекрасен, когда тебе не больно... когда ты — настоящий... как ты прекрасен, любовь моя... никому, никогда не позволю больше сделать тебе больно, даже самому тебе не позволю, увезу тебя отсюда, насовсем, не отдам, никому, никогда, не отпущу, тебе больше не будет больно... и мои руки ласкают твои бедра, гладят шелк твоей кожи... Эрли... мой...
Как в старых сказках, когда проходят прекрасные принцы испытания, чтоб найти самое дорогое, что только есть на свете. Я не принцесса, нет... мой Лорд выбрал меня, потому что из всех, в кого он вливал свою силу выжил только я... во мне нет благородных кровей... но принц всё равно пришёл...
И снова изменение...
Багровые разводы на металлических стенах коридора... Алое на плитах в воздуховоде... Алое в шахте... Это тоже я...
Слёзы текут по щекам, но я улыбаюсь. Сильнее... Я расплачусь сполна. И за то, что сотворил с тобой, за каждую минуту, за каждый твой болезненный вздох.
Мне не больно, мне слишком хорошо, я не заслужил ни секунды этого восторга, но я выгибаюсь в твоих руках. Мой дождь... мой замечательный тёплый дождь...
Ты стонешь с таким изумлением и восторгом, так счастливо выгибаешься в моих руках... и твой крик сливается с моим стоном... и я подхватываю тебя, изнемогающего от любовного содрогания, и целую тебя, еще и еще раз, и губами снимаю слезы с твоих щек, и целую твои мокрые от слез ресницы, и глажу твои плечи, снова и снова...
— Эрли... нежный мой... нам нельзя тут оставаться...
Нельзя... я увезу тебя прочь от страха и ненависти... от памяти о них...
Лорейн помогал Деверли одеться, кое-как одевался сам — дело продвигалось не быстро, потому что все время Лорейн прерывался, чтобы коснуться, погладить, приласкать, поцеловать... не отпускать, не отпускать ни на миг...
— Я могу телепортировать нас отсюда... обоих, теперь у меня хватит на это сил... обними меня, прижмись ко мне теснее...
Ты дал мне столько силы, что печать полностью в моей власти — и я могу сейчас спокойно снять ее и взять столько, сколько нужно, чтобы исчезнуть отсюда вместе с тобой и появиться там, где я задумал... там, где никто уже не причинит тебе боли...
— Тогда сделай это... — Итан Деверли должен исчезнуть. Навсегда исчезнуть. Чтоб память о нём стёрлась из памяти людей, рассыпалась пеплом. Чтоб никто и никогда не вспоминал изменчивого безумца, для которого жизнь была чередой кровавых изменений и всплесков Силы.
Молодой человек обнял за талию светлого и очень серьёзно посмотрел ему в глаза. Цвет его глаз замер где-то между лиловым и шоколадным. И больше не менялся.
— Обещай только, что при первых признаках нового излома... Если я снова начну... если ты только почувствуешь, что я схожу с ума, ты не должен колебаться...
Изменчивый глубоко вздохнул, успокаивая тело и разум. Больше изменений не будет. Никогда.
— Ты не сойдешь с ума, — твердо произнес Лорейн. — Обещаю.
Вот только для тебя это — обещание уничтожить тебя, если это случится, а для меня — твердое знание, что это не будет. Этого не будет, Эрли, мой бедный замученный мальчик... и именно для того, чтобы этого не было, я обещаю тебе не колебаться, если это будет. Обещаю — чтобы ты не боялся безумия. Не боялся — и не впустил его больше в себя. Потому что твое безумие — это страх и боль, Эрли...
Лорейн крепко обнял любовника за талию и поцеловал.
— Закрой глаза, Эрли... чтобы голова не закружилась. — Зачем закрывать глаза, если можно просто спрятать лицо на груди, и всем телом вжаться в знакомое и тёплое, не пожелавшее оставить в холоде, отогревшее после... долгого ледяного сна.
Одно-единственное мгновение... и той Силой, что ты мне отдал, я срываю печать со своей... ослепительная вспышка Силы, пронзающая пространство насквозь, оно осыпается с нас, как брызги с листвы, и мы оказываемся...
... в кают-компании корабля.
Нет — не того, который принял на борт недавних пленников. Они-то не узнАют — не все они видели лорда в лицо, да и поди узнай в лицо метаморфа, если оно всякий раз другое — но главное даже не это, главное то, что выражение лица у него теперь другое, настолько другое, что прежнего Деверли не узнать нипочем... нет, они не узнАют — но Эрли может узнать их, а светлый не желал ему этой боли... ненужной, лишней, бессмысленной боли...
Он выбрал другой корабль.
— Лорейн!
— Рейни, сумасшедший! Ты все-таки живой!
— А кто сказал, что я собирался умирать? — смеется Лорейн, прижимая к груди свое сокровище.
...Рейни... дождинка... удивительно подходящее имя. Настолько, что его можно пить, как Солнечные капли. Нет, куда лучше, потому что ни одна капля не сравнится со вкусом имени на губах. И смех такой... лёгкий, как капель. Та самая весенняя капель, которой Итан никогда не знал, но которую обязательно услышит Эрли.
— Жаль я не догадался спросить, каким бы ты хотел меня увидеть... А теперь придётся остаться таким... — Шёпот едва слышный, но он надеялся, что Лорейн услышит его. Хотя бы потому, что важно было знать. Но его люди запомнят нечто расхристанное, встрёпанное, отчаянно жмущееся к их Лорду. И вряд ли кто-то сумеет сопоставить явление кого-то совершенно уж непонятного с пропажей тёмного Лорда Итана Деверли. Хотя... идиотов на свете хватает, но очень сомнительно, что среди людей Лорейна таковые в наличии. — Спасибо тебе, Рейни...
Никто не спрашивает, кого привел с собой Лорд Лорейн, кого он обнимает так крепко... сам со временем скажет. Привел — значит, это правильно. Обнимает — значит, ему дорог этот незнакомец. А остальное... всему свое время.
Люди Лорда Лорейна доверяют ему. И его выбору — тоже. И не станут тревожить его лишними расспросами, когда Лорейну и тому, кто пришел с ним, не расспросы нужны, а отдых.
— Эрли... — тихо прошептал Лорейн на ухо, — я хочу тебя видеть любым и узнаю тебя всяким... это облик, в котором ты ушел со мной — и он дорог мне...
А потом за ними закрывается дверь каюты, и можно уже не шептать, а говорить...
— Эрли... мой нежный... ты же и сам не знаешь, как ты красив...
В любом облике. Сейчас, когда боль покинула тебя — ты прекрасен...
— Ты действительно умеешь летать... — он боится отпустить. Боится отойти далеко, даже в этой уютной каюте боится, что его собственные покои даже через сотни тысяч километров притянут его туда, назад, в холодные мёртвые объятия. Он боится этого. И потому — продолжает обнимать, и немного натянуто улыбаться.
На первый взгляд — метаморфы неуязвимы. На второй и третий — тоже. Но если хорошо знать стержень каждого, уничтожить его проще, чем обычного человека.
Каждый взращивает внутри себя нечто. Какую-либо уверенность, стержень, вокруг которого вращается целая вселенная образов, мыслей, форм, которые делают изменчивого — Изменчивым. Если стержень разбить, метаморф неминуемо сходит с ума, и погибает, раздавленный собственными изменениями. Потому что не к чему возвращаться. Потому что потеряна точка отсчёта.
Знал ли Лорейн, что уничтожил его стержень?
Знал ли, что теперь, глядя в небесные глаза, Итан наново выстроил себя?
— Понятия не имею, — пожал плечами Эрли. — Но ведь ты мне покажешь...
— Покажу, — улыбнулся Лорейн. — Смотри в мои глаза — и увидишь. Это самое лучшее зеркало.
Самое лучшее, самое верное — любящий взгляд. Смотри в мои глаза, Эрли... смотри, чтобы не забыть себя...
— Оно никогда не врет... и никогда не даст тебе заблудиться... не даст потеряться...
Не даст... и я не дам, не позволю... видишь, как крепко я держу тебя, любимый? Теперь, когда ты смог уцелеть под развалинами прежнего себя, когда ты пересоздал, пересотворил себя моей любовью — разве я позволю хоть чему-то плохому случиться с тобой?
Метаморф сощурился, чуть склонив голову на бок, к плечу.
— Лучше будь мне опорой. Будь мне якорем. Без тебя я снова потеряю смысл, и уйду в изменения, из которых вынырнуть уже не сумею.
...просто будь. Держи меня за руку, люби меня, ругай меня, веди, спи со мной... Только будь моим смыслом, потому что без тебя — мне не жить. В этом тоже ужас жизни метаморфа. Но для того, кто станет его точкой опоры — изменчивый сделает всё, и даже больше.
Однажды, пусть даже очень не скоро Эрли скажет "я тебя люблю"... И это будет правдой. Той самой опорой, что будет держать обоих. Но покуда... эта опора ещё только должна прорасти.
— Всегда, любимый... — тихо отозвался Лорейн, ласково сжимая пальцы метаморфа.
Всегда.
Твоей опорой, твоей защитой, твоим якорем. Тем, кто удержит тебя в бесконечности изменений неизменным. Я уже изменил тебя — нет, мы оба это сделали, ты и я... и я буду твоим якорем. Как бы ни ярилась буря, какой бы ни был ураган — я удержу тебя... удержу — вот так, в своих объятиях...
— Не бойся, любимый... никогда больше не бойся...
Я не отдам тебя страху... не отдам боли и ненависти... ты не принадлежишь им... ты мой... мой любовник, мой любимый, мой нежный мальчик... мой... Эрли...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
