Говорун и его команда

Лето 1966 года в Дубне выдалось жарким. По крайней мере, таким его запомнили участники последующих событий. Узкая полоска песка, которую у нас называют пляжем, по плотности отдыхающих не уступала Сочи. Дети плескались, не выходя из воды. В тени гостиницы "Дубна" вяло бил фонтан, больше похожий на небольшой родник. Продавщицы мороженого в несколько дней делали месячный план. А 50 серьёзных мужчин в пиджаках и галстуках заседали в Доме культуры "Мир". Решением июньского заседания Учёного совета ОИЯИ, пока ещё на бумаге, была создана Лаборатория вычислительной техники и автоматизации (ЛВТА), и теперь экспертам, заседавшим в ДК "Мир" предстояло придать новому проекту конкретные черты. Институт только что справил своё 10-летие. Структура его, казалось, определилась. В Институте существовал Вычислительный центр. Зачем потребовалась новая лаборатория?

Для ответа на этот вопрос обратимся к проблемам физики высоких энергий на рубеже 50-х — 60-х годов. Там тогда пролегал передовой фронт физической науки. Каждые 5 лет удваивалась мощность ускорителей. Стремительно развивались пузырьковые камеры. Луис Альварес, перехвативший у Дубны открытие резонансов, в своей нобелевской лекции 1968 года упомянул о пузырьковой камере 2,5 дюйма в диаметре: камеры совершенствовались так быстро, что её не успели даже сфотографировать в рабочем состоянии.

Эпоха Резерфорда, когда можно было, сидя в тёмной комнате, регистрировать невооружённым глазом сцинтилляции на экране, казалась беззаботным детством. Физические лаборатории превращались в промышленные предприятия. Измерительная техника достигла таких успехов, что физики не успевали обрабатывать результаты измерений. Обработку треков надо было ставить на промышленную основу.

Полуавтомат "Франкенштейн" (1957 г.), созданный в Радиационной лаборатории Калифорнийского университета и названный так по фамилии изобретателя Джека Франка, сразу ускорил обработку плёнок в 50 раз. Через год его сменил "Франкенштейн-2". Автоматическая обработка данных перешагнула океан и пришла в Европу. В 1960 году в ЦЕРН создали механическое сканирующее устройство HPD. В. Н. Шкунденков, конструктор сканирующего полуавтомата АЭЛТ-2 (1), поэт и романтик, вспоминает: "Это был красивый механизм, похожий на живое существо: внутри у него что-то вздыхало, когда он приступал к перемещению прецизионного измерительного столика с прижатой к его поверхности вакуумом фотоплёнкой, а в полутьме помещения что-то начинало светиться голубоватыми галогенными лучами". Соотношение было примерно такое: на миллион снимков — одно открытие. Поиск иголки в стоге сена. Между тем рулоны плёнок месяцами лежали на складе, пока до них, наконец, доходили руки. Создание быстрого и эффективного трекового сканера стало проблемой N 1.

Эти работы велись и в Дубне. В ЛЯП (сектор С. М. Коренченко) и в ЛВЭ (группа разработчиков под руководством Ю. А. Каржавина) были разработаны первые полуавтоматы. К середине 60-х стала очевидной необходимость ускорить работы в этом направлении, что зафиксировано, например, в констатирующей части решений XX сессии Учёного совета ОИЯИ (май — июнь 1966 г.): "Имеющиеся в настоящее время в ОИЯИ возможности обработки камерных снимков [...] не отвечают потребностям Института и тем более не соответствуют уровню зарубежных исследовательских центров...".

Известно, что ещё в конце 1965 года Юрий Александрович Каржавин предложил проект новой лаборатории, основной и единственной задачей которой была бы разработка и усовершенствование устройств автоматической оцифровки событий. Но у дирекции ОИЯИ, как известно, нашлась идея получше. Новая лаборатория была создана на базе уже существующего Вычислительного центра. Кто предложил объединить автоматизацию оцифровки треков с разработкой методов и программ математической обработки данных, собрать разрозненные силы в единый кулак и поставить всех под одно начало? Есть разные мнения на этот счёт, но почти все они носят устный характер, а то немногое, что промелькнуло в печати, являет собой высокий образец политкорректности.

Приказ об образовании новой лаборатории был подписан в августе 1966 года, но в действительности формирование ЛВТА растянулось по меньшей мере на год. Кто-то перешёл в новую лабораторию не без сопротивления, кто-то, напротив, вспоминает это событие как Юрьев день, однако почти все, кто занимался автоматизацией, оказались в ЛВТА и были приведены к присяге. Формально ВЦ исчез, но фактически он никуда не делся, а продолжал существовать на прежнем месте, и для самих вэцэшников мало что изменилось. С. А. Щелев, например, отвечавший в 80-е годы за всё "железо" ЛВТА, вспоминая о событиях 1966 года, флегматично замечает: "Вдруг сложилась революционная ситуация...".

Первый историограф ЛВТА разделил её историю на два периода: период славы и период бесславия. Имя этому историографу Геннадий Мазный. Период славы Геннадий Леонидович связал с созданием транслятора с фортрана и мониторной системы "Дубна" на БЭСМ-6, период бесславия — с ЕС ЭВМ, которыми накрыло Институт в начале 80-х годов. Транслятор ФОРТРАН-ДУБНА на БЭСМ-6 и в самом деле стал первым и, видимо, самым ярким достижением новой лаборатории. Инициатором и руководителем проекта был Николай Николаевич Говорун, в то время молодой кандидат наук. Как ему пришла в голову сама идея — об этом дальше, а пока перечислим всех разработчиков транслятора в алфавитном порядке: Зигмунд Бродцински, В. Ю. Веретёнов, А. И. Волков, Петер и Пирошка Гизе, Р. Гирр, Н. Н. Говорун, Н. С. Заикин, В. А. Загинайко, Дьюла Лёч, Э. Ловаш, Г. Л. Мазный, Р. В. Полякова, Г. Л. Семашко, И. Н. Силин, А. А. Хошенко, В. П. Шириков.

Как вспоминал Николай Николаевич по горячим следам, в самом конце 1968 года, всё началось с четырёх единомышленников, и ими были: Игорь Силин, Слава Шириков, Дьюла Лёч и главный единомышленник — сам Говорун. История ЛВТА запечатлена в приказах и распоряжениях, с одной стороны, в рассказах Ширикова — с другой, а между деловой прозой приказов и юмористической прозой Ширикова — мозаика воспоминаний, не образующая целостной картины. Есть и устная традиция, коллективная память вэцэшников, которую давно пора ввести в научный оборот. В Египте память о деяниях фараонов увековечивали в каменных стелах. Потом изобрели папирус, появилась Александрийская библиотека, пергамент, бумага, вселенная Гуттенберга и, наконец, — Интернет. С былинами и преданиями ЛВТА, казалось бы, дело простое: сесть и записать. Каждому внести свою лепту во всемирную историю ЛВТА. Я обратился к Ширикову: Владислав Павлович, если не Вы, то кто же? Должен признаться, я оказался очень наивным человеком. Владислав Павлович улыбнулся в ответ своей знаменитой улыбкой сфинкса и задумчиво сказал: видите ли, Саша, ветер воспоминаний не дует мне в спину, и вообще мемуары — это не мой жанр. Это меня сразу отрезвило. Боже, что я делаю? Какая чудовищная бестактность! Человек выглядит на пятьдесят, молодой человек, как сказал бы наш директор М. Г. Мещеряков, а я предлагаю ему садиться за мемуары! И тут у меня в голове что-то щёлкнуло. Эге! подумал я. Стоп машина. А ведь Шириков, кажется, уже садился за мемуары? И даже, кажется, написал? Память не подвела меня. Из хранилища стенгазеты "Импульс" я извлёк отпечатанный на пишущей машинке "Optima" (через полтора интервала, под копирку) следующий исторический документ.

BEGIN

{Из "Воспоминаний о системном математическом обеспечении", написанных В. П. Шириковым по случаю 25-летия ОИЯИ (спецвыпуск "Импульса", март 1981).}

— Я слушаю Вас! — голосом начинающего начальника отчеканил в трубке Тутышкин.

— Люсю позови! — грубо сказал я.

— Зачем? — заволновался ревнивый Тутышкин.

— Да мне надо узнать, была связь между Нейтронкой и Минском-2, или не была? Никто не помнит!

— Неправда... — прошептал Тутышкин и повесил трубку.

Написание воспоминаний оказалось под угрозой...

Меня всегда удивляло, как это в мемуарах пишут: "Помню, 17 сентября 1920 года к вечеру вышла наша бригада в расположение 25-го полка 179-й кавалерийской дивизии..." А тут прошло-то всего лет пятнадцать-семнадцать... Самому мне тогда ни до каких связей дела не было: мы с Евгением Петровичем Жидковым до поздней ночи долбали один нелинейный диффур. Первые машины меня по молодости лет как-то не коснулись: "Урал" я уже не застал, про "Киев" слышал только какие-то анекдоты от жены, которая вместе с Шелонцевым обрабатывала информацию, передававшуюся по кабелю из Нейтронки. А потом появилась М-20, и Николаю Николаевичу Говоруну (который уже был, конечно, начальником) стукнуло в голову связать "Киев" с М-20. Из рядовых за программу связи взялся Иосиф Иванченко, с этого начался его крестный он-лайновский путь, и с этого по-настоящему и начался так называемый вычислительный комплекс ОИЯИ с первыми "своими" работами по системному программному обеспечению. Ровно 15 лет назад была написана и запущена в работу первая Дубненская операционная система: программа-диспетчер для машины "Минск-2", пришедшей на смену "Киеву" и тоже потом увязанной с М-20. Делал этот диспетчер Владлен Шигаев. С тех пор и повелось, что для каждой новой машины хоть что-то да своё системное клепали. Возникла первая группа системных программистов во главе с Лидией Семёновной Нефедьевой, взявшаяся сделать Программирующую Программу, то есть, один из первых "собственных" трансляторов. Игорь Силин, которому надоело программировать в кодах, сделал вариант транслятора с автокода для М-20. На М-20 вовсю шла обработка экспериментальных данных, приехал транслятор с АЛГОЛа, но физики, конечно, были недовольны и на всех углах трезвонили, что на Западе лучше.

И тогда Говорун поехал на Запад. Вернулся он с большим запасом шариковых ручек и идеей внедрения ФОРТРАНа. Профессионалы как посмотрели — так и ахнули... И после этого начали набирать кого попало... Транслятор писали по более-менее готовым схемам, и в 1968 году вышли на отладку на машине БЭСМ-6 — сначала в Москве, потом у себя...

END {фрагмента из "Воспоминаний" В. П. Ширикова}.

Отладка! У какого программиста не дрогнет сердце при этом слове! Чем больше у вас ошибок, тем дольше вы ходите на отладку, чем дольше вы ходите на отладку, тем чаще о вас говорят: смотрите, да он настоящий работяга! А если у вас есть уже работающая программа, и в ней есть ошибки, да ещё и пользователи у этой программы есть, то вы — просто незаменимый человек...

Коль скоро речь зашла о профессионалах, уместно снова опереться на С. А. Щелева. Как пишет Сергей Александрович в своих воспоминаниях о Говоруне, один из ведущих сотрудников ИПМ (2), узнав, что Говорун замахнулся на транслятор, публично заявил: "Я готов прыгнуть на стол и прокричать три раза, что Говорун этого не сделает!". Для такого проекта нужны, иными словами, профессионалы. Вот какие страсти разгорелись в учёном мире, если говорить о страстях. Щелев тактично опустил фамилию ведущего сотрудника ИПМ. По экстравагантности поступка можно догадаться, что речь идёт о Михаиле Романовиче Шура-Бура (3), а может, это был кто-то из братьев Штаркманов — один из них потом написал ФОРЕКС (расширенный фортран).

Теперь о тех, "кто попало". Среди них, молодых специалистов, был выпускник мехмата МГУ Геннадий Мазный. Не он один окончил мехмат МГУ. Но кого-то в этих стенах учили программированию, а Мазный был чистый математик, алгебраист и думал, что всю жизнь будет доказывать теоремы. Не один Мазный в своей основе чистый математик. Загинайко, например, математик ещё почище Мазного: он по образованию тополог, а это, знаете ли, такая наука, которая не знает ни размеров, ни форм, одни окрестности точек и понятие смежности, и круг в топологии, извините за выражение, не отличается от квадрата. Но Загинайко пришёл раньше Мазного и, в отличие от него, успел вкусить программирования, даже сформулировал категорический императив: программировать надо тупо. А Мазный так не умел, ему только предстояло научиться искусству программирования. О проблемах ОИЯИ он тоже ничего не знал, да и что они были в сравнении его собственными: он был женат, готовился стать отцом, у него было свободное распределение, и в этом заключалась и своя радость, и своя печаль...

В нашем распоряжении есть ещё один надёжный источник. Двадцать лет назад я обратился к Мазному с просьбой выступить на семинаре молодых учёных — рассказать о том, как писали транслятор с фортрана на БЭСМ-6. Не случайно, конечно, именно к нему. Во-первых, Мазный сам участвовал в этой эпопее и много знает. Во-вторых, он человек слова, и слово это БЭСМ-6. Он написал две монографии о программировании на этой машине, и обе разошлись мгновенно. Вот почему для студентов университета "Дубна" Геннадий Леонидович — классик, сошедший со страниц учебной литературы. Вот что значит писать монографии. Пишите, люди!

К моему предложению Мазный отнесся, как и подобает классику: сказал, что идея, пожалуй, недурна, — и мы тут же договорились о дате семинара. Правда, как часто бывает в таких случаях, вместо молодых учёных на семинар пришли одни "старички", да и тех собралось немного, но какое это имеет значение, если сам лектор на месте и под рукой магнитофон?

Лектор строго осмотрел собравшихся, сосчитал их число, окинул взглядом пространство конференц-зала, в котором ему предстояло читать лекцию, сказал, что чувствует себя здесь неуютно, и позвал к себе, в свои апартаменты — уютную комнатушку на четвёртом этаже, своеобразный дом творчества, который он делил тогда с Н. С. Заикиным. С первого же взгляда можно было понять: здесь сидят люди труда. Да, интеллектуального, да, креативного — но именно труда. Трудами и папками были забиты полки шкафов, завалены столешницы. Здесь были и классические труды, и распечатки-однодневки — но такие толстые, что ими можно было не только муху прибить, но и забить пресловутый гвоздь Дюма-отца. Здесь, в родных стенах, Мазный мог говорить, ни в чём себе не отказывая. И Николай Семёнович, надо отдать ему должное, ни разу не перебил Мазного, хотя ему тоже было что сказать.

Мы вошли в эту комнату, каждый со своим стулом, и свободного места не осталось. Мазный скрылся за стопкой листингов и выжидающе замолчал. Я нажал волшебную клавишу play. Что-то неладное было с магнитофоном: прослушивая потом плёнку, я слышал сплошное: "Бу-бу-бу... Га-га-га!". "Бу-бу-бу", какие мог, я расшифровал, а "га-га-га" опустил.

— Я только что пришёл с научно-производственной комиссии, которую не забуду никогда, — начал Мазный. И замолчал — минут на пять. Хороший актёр может держать паузу и дольше, но я на всякий случай уточнил: "Ты к лекции готовился?".

— Я стесняюсь, — объявил Мазный. — Меня смущает Семашко. Которая и так всё знает. Кому рассказывать?

— Мне заткнуть уши? — развеселилась Галина Львовна.

Пока я размышлял, стоит ли надавить на Мазного (и как?), или, может быть, пустить всё на самотёк, выяснилось, что один молодой учёный, точнее, учёная, всё-таки есть. Она-то и предложила:

— Расскажите мне, Геннадий Леонидович.

— Тогда придётся начать с самого начала, — сказал Мазный, посмотрел на молодую учёную, и глаза его потеплели. Точнее, сначала глаза у него потеплели, а потом он сказал: — Я приехал сюда летом 1966 года. Это было интересное время. Только что сменилось руководство страны, но в магазинах ещё всё было. Дубна была самым замечательным городом Земли. Улица 50-летия комсомола ещё ничем не кончалась, а на Чёрной речке росли белые грибы...