Говорун и его команда

Лето 1966 года в Дубне выдалось жарким. По крайней мере, таким его запомнили участники последующих событий. Узкая полоска песка, которую у нас называют пляжем, по плотности отдыхающих не уступала Сочи. Дети плескались, не выходя из воды. В тени гостиницы "Дубна" вяло бил фонтан, больше похожий на небольшой родник. Продавщицы мороженого в несколько дней делали месячный план. А 50 серьёзных мужчин в пиджаках и галстуках заседали в Доме культуры "Мир". Решением июньского заседания Учёного совета ОИЯИ, пока ещё на бумаге, была создана Лаборатория вычислительной техники и автоматизации (ЛВТА), и теперь экспертам, заседавшим в ДК "Мир" предстояло придать новому проекту конкретные черты. Институт только что справил своё 10-летие. Структура его, казалось, определилась. В Институте существовал Вычислительный центр. Зачем потребовалась новая лаборатория?

Для ответа на этот вопрос обратимся к проблемам физики высоких энергий на рубеже 50-х — 60-х годов. Там тогда пролегал передовой фронт физической науки. Каждые 5 лет удваивалась мощность ускорителей. Стремительно развивались пузырьковые камеры. Луис Альварес, перехвативший у Дубны открытие резонансов, в своей нобелевской лекции 1968 года упомянул о пузырьковой камере 2,5 дюйма в диаметре: камеры совершенствовались так быстро, что её не успели даже сфотографировать в рабочем состоянии.

Эпоха Резерфорда, когда можно было, сидя в тёмной комнате, регистрировать невооружённым глазом сцинтилляции на экране, казалась беззаботным детством. Физические лаборатории превращались в промышленные предприятия. Измерительная техника достигла таких успехов, что физики не успевали обрабатывать результаты измерений. Обработку треков надо было ставить на промышленную основу.

Полуавтомат "Франкенштейн" (1957 г.), созданный в Радиационной лаборатории Калифорнийского университета и названный так по фамилии изобретателя Джека Франка, сразу ускорил обработку плёнок в 50 раз. Через год его сменил "Франкенштейн-2". Автоматическая обработка данных перешагнула океан и пришла в Европу. В 1960 году в ЦЕРН создали механическое сканирующее устройство HPD. В. Н. Шкунденков, конструктор сканирующего полуавтомата АЭЛТ-2 (1), поэт и романтик, вспоминает: "Это был красивый механизм, похожий на живое существо: внутри у него что-то вздыхало, когда он приступал к перемещению прецизионного измерительного столика с прижатой к его поверхности вакуумом фотоплёнкой, а в полутьме помещения что-то начинало светиться голубоватыми галогенными лучами". Соотношение было примерно такое: на миллион снимков — одно открытие. Поиск иголки в стоге сена. Между тем рулоны плёнок месяцами лежали на складе, пока до них, наконец, доходили руки. Создание быстрого и эффективного трекового сканера стало проблемой N 1.

Эти работы велись и в Дубне. В ЛЯП (сектор С. М. Коренченко) и в ЛВЭ (группа разработчиков под руководством Ю. А. Каржавина) были разработаны первые полуавтоматы. К середине 60-х стала очевидной необходимость ускорить работы в этом направлении, что зафиксировано, например, в констатирующей части решений XX сессии Учёного совета ОИЯИ (май — июнь 1966 г.): "Имеющиеся в настоящее время в ОИЯИ возможности обработки камерных снимков [...] не отвечают потребностям Института и тем более не соответствуют уровню зарубежных исследовательских центров...".

Известно, что ещё в конце 1965 года Юрий Александрович Каржавин предложил проект новой лаборатории, основной и единственной задачей которой была бы разработка и усовершенствование устройств автоматической оцифровки событий. Но у дирекции ОИЯИ, как известно, нашлась идея получше. Новая лаборатория была создана на базе уже существующего Вычислительного центра. Кто предложил объединить автоматизацию оцифровки треков с разработкой методов и программ математической обработки данных, собрать разрозненные силы в единый кулак и поставить всех под одно начало? Есть разные мнения на этот счёт, но почти все они носят устный характер, а то немногое, что промелькнуло в печати, являет собой высокий образец политкорректности.

Приказ об образовании новой лаборатории был подписан в августе 1966 года, но в действительности формирование ЛВТА растянулось по меньшей мере на год. Кто-то перешёл в новую лабораторию не без сопротивления, кто-то, напротив, вспоминает это событие как Юрьев день, однако почти все, кто занимался автоматизацией, оказались в ЛВТА и были приведены к присяге. Формально ВЦ исчез, но фактически он никуда не делся, а продолжал существовать на прежнем месте, и для самих вэцэшников мало что изменилось. С. А. Щелев, например, отвечавший в 80-е годы за всё "железо" ЛВТА, вспоминая о событиях 1966 года, флегматично замечает: "Вдруг сложилась революционная ситуация...".

Первый историограф ЛВТА разделил её историю на два периода: период славы и период бесславия. Имя этому историографу Геннадий Мазный. Период славы Геннадий Леонидович связал с созданием транслятора с фортрана и мониторной системы "Дубна" на БЭСМ-6, период бесславия — с ЕС ЭВМ, которыми накрыло Институт в начале 80-х годов. Транслятор ФОРТРАН-ДУБНА на БЭСМ-6 и в самом деле стал первым и, видимо, самым ярким достижением новой лаборатории. Инициатором и руководителем проекта был Николай Николаевич Говорун, в то время молодой кандидат наук. Как ему пришла в голову сама идея — об этом дальше, а пока перечислим всех разработчиков транслятора в алфавитном порядке: Зигмунд Бродцински, В. Ю. Веретёнов, А. И. Волков, Петер и Пирошка Гизе, Р. Гирр, Н. Н. Говорун, Н. С. Заикин, В. А. Загинайко, Дьюла Лёч, Э. Ловаш, Г. Л. Мазный, Р. В. Полякова, Г. Л. Семашко, И. Н. Силин, А. А. Хошенко, В. П. Шириков.

Как вспоминал Николай Николаевич по горячим следам, в самом конце 1968 года, всё началось с четырёх единомышленников, и ими были: Игорь Силин, Слава Шириков, Дьюла Лёч и главный единомышленник — сам Говорун. История ЛВТА запечатлена в приказах и распоряжениях, с одной стороны, в рассказах Ширикова — с другой, а между деловой прозой приказов и юмористической прозой Ширикова — мозаика воспоминаний, не образующая целостной картины. Есть и устная традиция, коллективная память вэцэшников, которую давно пора ввести в научный оборот. В Египте память о деяниях фараонов увековечивали в каменных стелах. Потом изобрели папирус, появилась Александрийская библиотека, пергамент, бумага, вселенная Гуттенберга и, наконец, — Интернет. С былинами и преданиями ЛВТА, казалось бы, дело простое: сесть и записать. Каждому внести свою лепту во всемирную историю ЛВТА. Я обратился к Ширикову: Владислав Павлович, если не Вы, то кто же? Должен признаться, я оказался очень наивным человеком. Владислав Павлович улыбнулся в ответ своей знаменитой улыбкой сфинкса и задумчиво сказал: видите ли, Саша, ветер воспоминаний не дует мне в спину, и вообще мемуары — это не мой жанр. Это меня сразу отрезвило. Боже, что я делаю? Какая чудовищная бестактность! Человек выглядит на пятьдесят, молодой человек, как сказал бы наш директор М. Г. Мещеряков, а я предлагаю ему садиться за мемуары! И тут у меня в голове что-то щёлкнуло. Эге! подумал я. Стоп машина. А ведь Шириков, кажется, уже садился за мемуары? И даже, кажется, написал? Память не подвела меня. Из хранилища стенгазеты "Импульс" я извлёк отпечатанный на пишущей машинке "Optima" (через полтора интервала, под копирку) следующий исторический документ.

BEGIN

{Из "Воспоминаний о системном математическом обеспечении", написанных В. П. Шириковым по случаю 25-летия ОИЯИ (спецвыпуск "Импульса", март 1981).}

— Я слушаю Вас! — голосом начинающего начальника отчеканил в трубке Тутышкин.

— Люсю позови! — грубо сказал я.

— Зачем? — заволновался ревнивый Тутышкин.

— Да мне надо узнать, была связь между Нейтронкой и Минском-2, или не была? Никто не помнит!

— Неправда... — прошептал Тутышкин и повесил трубку.

Написание воспоминаний оказалось под угрозой...

Меня всегда удивляло, как это в мемуарах пишут: "Помню, 17 сентября 1920 года к вечеру вышла наша бригада в расположение 25-го полка 179-й кавалерийской дивизии..." А тут прошло-то всего лет пятнадцать-семнадцать... Самому мне тогда ни до каких связей дела не было: мы с Евгением Петровичем Жидковым до поздней ночи долбали один нелинейный диффур. Первые машины меня по молодости лет как-то не коснулись: "Урал" я уже не застал, про "Киев" слышал только какие-то анекдоты от жены, которая вместе с Шелонцевым обрабатывала информацию, передававшуюся по кабелю из Нейтронки. А потом появилась М-20, и Николаю Николаевичу Говоруну (который уже был, конечно, начальником) стукнуло в голову связать "Киев" с М-20. Из рядовых за программу связи взялся Иосиф Иванченко, с этого начался его крестный он-лайновский путь, и с этого по-настоящему и начался так называемый вычислительный комплекс ОИЯИ с первыми "своими" работами по системному программному обеспечению. Ровно 15 лет назад была написана и запущена в работу первая Дубненская операционная система: программа-диспетчер для машины "Минск-2", пришедшей на смену "Киеву" и тоже потом увязанной с М-20. Делал этот диспетчер Владлен Шигаев. С тех пор и повелось, что для каждой новой машины хоть что-то да своё системное клепали. Возникла первая группа системных программистов во главе с Лидией Семёновной Нефедьевой, взявшаяся сделать Программирующую Программу, то есть, один из первых "собственных" трансляторов. Игорь Силин, которому надоело программировать в кодах, сделал вариант транслятора с автокода для М-20. На М-20 вовсю шла обработка экспериментальных данных, приехал транслятор с АЛГОЛа, но физики, конечно, были недовольны и на всех углах трезвонили, что на Западе лучше.

И тогда Говорун поехал на Запад. Вернулся он с большим запасом шариковых ручек и идеей внедрения ФОРТРАНа. Профессионалы как посмотрели — так и ахнули... И после этого начали набирать кого попало... Транслятор писали по более-менее готовым схемам, и в 1968 году вышли на отладку на машине БЭСМ-6 — сначала в Москве, потом у себя...

END {фрагмента из "Воспоминаний" В. П. Ширикова}.

Отладка! У какого программиста не дрогнет сердце при этом слове! Чем больше у вас ошибок, тем дольше вы ходите на отладку, чем дольше вы ходите на отладку, тем чаще о вас говорят: смотрите, да он настоящий работяга! А если у вас есть уже работающая программа, и в ней есть ошибки, да ещё и пользователи у этой программы есть, то вы — просто незаменимый человек...

Коль скоро речь зашла о профессионалах, уместно снова опереться на С. А. Щелева. Как пишет Сергей Александрович в своих воспоминаниях о Говоруне, один из ведущих сотрудников ИПМ (2), узнав, что Говорун замахнулся на транслятор, публично заявил: "Я готов прыгнуть на стол и прокричать три раза, что Говорун этого не сделает!". Для такого проекта нужны, иными словами, профессионалы. Вот какие страсти разгорелись в учёном мире, если говорить о страстях. Щелев тактично опустил фамилию ведущего сотрудника ИПМ. По экстравагантности поступка можно догадаться, что речь идёт о Михаиле Романовиче Шура-Бура (3), а может, это был кто-то из братьев Штаркманов — один из них потом написал ФОРЕКС (расширенный фортран).

Теперь о тех, "кто попало". Среди них, молодых специалистов, был выпускник мехмата МГУ Геннадий Мазный. Не он один окончил мехмат МГУ. Но кого-то в этих стенах учили программированию, а Мазный был чистый математик, алгебраист и думал, что всю жизнь будет доказывать теоремы. Не один Мазный в своей основе чистый математик. Загинайко, например, математик ещё почище Мазного: он по образованию тополог, а это, знаете ли, такая наука, которая не знает ни размеров, ни форм, одни окрестности точек и понятие смежности, и круг в топологии, извините за выражение, не отличается от квадрата. Но Загинайко пришёл раньше Мазного и, в отличие от него, успел вкусить программирования, даже сформулировал категорический императив: программировать надо тупо. А Мазный так не умел, ему только предстояло научиться искусству программирования. О проблемах ОИЯИ он тоже ничего не знал, да и что они были в сравнении его собственными: он был женат, готовился стать отцом, у него было свободное распределение, и в этом заключалась и своя радость, и своя печаль...

В нашем распоряжении есть ещё один надёжный источник. Двадцать лет назад я обратился к Мазному с просьбой выступить на семинаре молодых учёных — рассказать о том, как писали транслятор с фортрана на БЭСМ-6. Не случайно, конечно, именно к нему. Во-первых, Мазный сам участвовал в этой эпопее и много знает. Во-вторых, он человек слова, и слово это БЭСМ-6. Он написал две монографии о программировании на этой машине, и обе разошлись мгновенно. Вот почему для студентов университета "Дубна" Геннадий Леонидович — классик, сошедший со страниц учебной литературы. Вот что значит писать монографии. Пишите, люди!

К моему предложению Мазный отнесся, как и подобает классику: сказал, что идея, пожалуй, недурна, — и мы тут же договорились о дате семинара. Правда, как часто бывает в таких случаях, вместо молодых учёных на семинар пришли одни "старички", да и тех собралось немного, но какое это имеет значение, если сам лектор на месте и под рукой магнитофон?

Лектор строго осмотрел собравшихся, сосчитал их число, окинул взглядом пространство конференц-зала, в котором ему предстояло читать лекцию, сказал, что чувствует себя здесь неуютно, и позвал к себе, в свои апартаменты — уютную комнатушку на четвёртом этаже, своеобразный дом творчества, который он делил тогда с Н. С. Заикиным. С первого же взгляда можно было понять: здесь сидят люди труда. Да, интеллектуального, да, креативного — но именно труда. Трудами и папками были забиты полки шкафов, завалены столешницы. Здесь были и классические труды, и распечатки-однодневки — но такие толстые, что ими можно было не только муху прибить, но и забить пресловутый гвоздь Дюма-отца. Здесь, в родных стенах, Мазный мог говорить, ни в чём себе не отказывая. И Николай Семёнович, надо отдать ему должное, ни разу не перебил Мазного, хотя ему тоже было что сказать.

Мы вошли в эту комнату, каждый со своим стулом, и свободного места не осталось. Мазный скрылся за стопкой листингов и выжидающе замолчал. Я нажал волшебную клавишу play. Что-то неладное было с магнитофоном: прослушивая потом плёнку, я слышал сплошное: "Бу-бу-бу... Га-га-га!". "Бу-бу-бу", какие мог, я расшифровал, а "га-га-га" опустил.

— Я только что пришёл с научно-производственной комиссии, которую не забуду никогда, — начал Мазный. И замолчал — минут на пять. Хороший актёр может держать паузу и дольше, но я на всякий случай уточнил: "Ты к лекции готовился?".

— Я стесняюсь, — объявил Мазный. — Меня смущает Семашко. Которая и так всё знает. Кому рассказывать?

— Мне заткнуть уши? — развеселилась Галина Львовна.

Пока я размышлял, стоит ли надавить на Мазного (и как?), или, может быть, пустить всё на самотёк, выяснилось, что один молодой учёный, точнее, учёная, всё-таки есть. Она-то и предложила:

— Расскажите мне, Геннадий Леонидович.

— Тогда придётся начать с самого начала, — сказал Мазный, посмотрел на молодую учёную, и глаза его потеплели. Точнее, сначала глаза у него потеплели, а потом он сказал: — Я приехал сюда летом 1966 года. Это было интересное время. Только что сменилось руководство страны, но в магазинах ещё всё было. Дубна была самым замечательным городом Земли. Улица 50-летия комсомола ещё ничем не кончалась, а на Чёрной речке росли белые грибы...

Мазный лирик. Он смотрит на Дубну через призму поэзии, призму музыки, призму любви, как сказал один из бардов 60-х годов. Но он же и учёный, и в его рассказах есть и поэзия, и проза, и фантазия, и факты, и наука, и производственная деятельность, и реальность, и мечты об идеальной реальности, и живое дыхание иных миров, и история для него — это знаменитый гвоздь Дюма-отца, на который великий француз вешал свои романы. Будем как археологи: удалось силой воображения воссоздать правдоподобную и непротиворечивую картину событий — значит, так и было на самом деле! В конце концов, белые грибы на Чёрной речке растут и сейчас, а этим летом, в самом центре города, можно сказать, прямо у крылечка Музея истории науки и техники ОИЯИ из-под земли выросла дружная семейка маслят... Нас же интересуют не грибы и не транслятор даже как таковой, а становление молодого специалиста. Нас интересует, в конечном счёте, школа Говоруна.

— В Административном корпусе меня спросили, кто я такой и что умею делать. Я сказал, что я молодой алгебраист, защитил дипломную работу у Куроша, и после этого меня направили к теоретикам. Там тогда работали два опытных алгебраиста, но оба оказались в отпусках. Добрые люди посоветовали мне обратиться в ВЦ: может быть, там вам найдут применение. И потащился я в ВЦ...

— Там сидел Петрович, — продолжал Мазный, почувствовал оживление аудитории и с удовольствием рассмеялся. — Встретил он меня радостно. Мы здесь, сказал, алгеброй, вообще-то, не занимаемся, зато у нас много программистов. Недавно Алгол внедрили, вы знаете Алгол? Хотя Алгол — это для вас слишком сложно, вы будете программировать в кодах... Попрограммируете какое-то количество лет, зарекомендуете себя, тогда, может быть... Хотя, вы знаете, и на кодах защищаются. Просто надо программировать, программировать, много программировать... Вы программируете, число программных кодов растёт, накапливается, и когда их накопится достаточно много, можно выходить на защиту...

Надо ли уточнять, что Евгений Петрович так не говорил, а если говорил, то не так? Видимо, надо. Хотя в словах о том, что надо работать, есть много правды. Как сказал бы Чехов, люди работают, просто работают, а в это время складываются их научные карьеры и защищаются кандидатские и докторские диссертации.

Почему-то считается, что Евгений Петрович не разбирается в программировании. Это, конечно, не так. Смотрит на программирование свысока — это да. Одна математика для него царица наук. А программирование вообще не наука, хотя и относится к высшей нервной деятельности. Евгений Петрович как-то сказал с сожалением: вот Шириков, хороший математик, а занимается чёрти чем. А программировать Евгений Петрович программировал, ещё в кодах, когда машины были большими. Достоверно установленный факт: один раз он написал программу для "Стрелы", и она "пошла" сразу, без всякой отладки. А это, между прочим, высший пилотаж.

Кстати, тут у Мазного выпала история с помидорами, которую он сам когда-то, в порыве откровенности (ох уж эти наши порывы!), поведал на дружеской вечеринке в общаге на улице Мира. Казус вышел такой. Перед встречей с Евгением Петровичем Мазный решил перекусить. Первый же помидор, который он перекусил, лопнул, и во все стороны по закону Паскаля полетели брызги, а Мазный стал думать, что делать с пятном на рубашке. Как бы на его месте поступил настоящий математик? Мазный так и поступил. Он купил газету и при разговоре с Евгением Петровичем прикрывался газетой. Газета оказалась "Правдой", и это произвело на Евгения Петровича благоприятное впечатление, но помешало Мазному спросить, какая у него будет зарплата. Зато не помешало тут же попросить отпуск.

Через месяц, когда он вернулся, ВЦ уже не было, а на его месте стояло ЛВТА. Это только в волшебных сказках за ночь может вырасти дворец. С точки зрения архитектуры и производственных площадей за этот месяц ровным счётом ничего не изменилось. Зато за месяц выросло новое начальство, и это уже без всякого волшебства.

— Когда я вернулся, — продолжал Мазный, — то долго не мог поймать Евгения Петровича на проходной. Умные люди подсказали: ему сейчас не до тебя, иди-ка ты к Говоруну! Мне стало не по себе. Наградил же, думаю, Бог фамилией!

С фамилией у Говоруна было много историй. Одна из них случилась на картошке. Николай Николаевич вместе со всеми ездил на шефские работы в совхоз "Талдомский": мы работали на так называемом КСП (4). Был в ЛВТА болгарин Дима Шишков. Высокий, представительный, общительный человек, он охотно вступал в разговоры с совхозными рабочими. Подходит бригадир. Кто у вас начальство? спрашивает. Говорун. Бригадир покосился на Шишкова и говорит: оно и видно!

— Говорун почему-то сидел в Доме культуры...

Теперь-то мы знаем, почему. Там заседала международная комиссия экспертов, которой предстояло разработать концепцию новой лаборатории, и Говорун принимал в этом заседании самое непосредственное участие. Главный кадровый вопрос был уже решён свыше: 12 апреля 1966 года член-корреспондент Академии наук М. Г. Мещеряков получил предложение от академика Н. Н. Боголюбова, вступившего в должность директора ОИЯИ, возглавить принципиально новую для физического института лабораторию вычислительной техники и автоматизации — но для начала, конечно, её создать. Определились и кандидатуры заместителей по научной работе. Одним из них стал 36-летний кандидат физико-математических наук Николай Николаевич Говорун. Его рекомендовал акад. А. Н. Тихонов, и для акад. Н. Н. Боголюбова этого было достаточно. Боголюбов рекомендовал Н. Н. Говоруна М. Г. Мещерякову. И Мещеряков воспользовался этой рекомендацией. Он тоже поставил на Говоруна. Тогда этот выбор не казался таким очевидным, как сейчас. И даже встретил известное сопротивление "снизу". К директору ОИЯИ отправились ходоки из ВЦ с ходатайством за начальника ВЦ, но успеха эта депутация не имела и ничего, кроме директорского гнева, не добилась; ходоки вернулись шокированные, расстроенные, смущённые и сбитые с толку. Кадровое назначение вступило в силу. Н. Н. Говорун был утверждён заместителем директора ЛВТА. Будущее показало, что академики не ошибались.

— Говорун сидел в комнате, которая досталась ему от театрального коллектива. На стене висело большое зеркало, то тут, то там взгляд натыкался на предметы театрального реквизита. В этой комнате Говорун меня и принял. При нашем разговоре присутствовала дама, которая то и дело перебивала Говоруна, махала руками... "Коля! Не порти молодому человеку жизнь! Молодой человек! Езжайте в Серпухов! Всё молодое, всё прогрессивное уже там! Дубна — это болото! Мы все здесь буквально загниваем!" А Говорун сконфуженно возражал: "Ну Лид, ну почему, и у нас ещё кое-что можно сделать...". Я вспомнил свои мытарства с устройством на работу и решил: ну на фиг! Ещё не устроился, а уже переезжать! И сказал, довольно твёрдо, что в Дубне мне понравилось, и я никуда отсюда не уеду. Пророческие, надо сказать, слова. Говорун повеселел. Должно быть, я ему сразу приглянулся. Видит, хлопчик с Украины, а он сам с Украины, только я из небольшого городка Казатин, что за Киевом, если смотреть отсюда, а он с Донбасса, там у них своя епархия. Посмотрел на меня ещё раз. Алгебраист! Земляк! И стал предлагать: вот есть у нас водородные камеры, можно программировать для них, и ещё какие-то есть, для них тоже можно, и есть ещё транслятор с фортрана... Камеры меня не заинтересовали, физику я не любил отродясь (закон Паскаля!), а о трансляторах нам что-то рассказывали на последнем курсе, и это меня тоже не взволновало. Я сказал, что я молодой алгебраист, учился у Куроша... Где я могу применить свои знания? "Выбирайте фортран, — сказал Ник-Ник. — Там тоже есть буквы!".

Мазный — рассказчик милостью Божьей, он всегда говорит разно. У нас так и говорят: разный Мазный. Тут у него выпала одна деталь. Когда Говорун посоветовал молодому алгебраисту заняться фортраном, тот спросил, а что это такое. Надо сказать, что до первой поездки в ЦЕРН Говорун скептически относился к алгоритмическим языкам. Он говорил: а я вот сейчас сяду и напишу быстрее и лучше в кодах! И в самом деле, писал быстрее и лучше. Было в этом что-то от задора ковбоев Дикого Запада, обгонявших первые паровозы Америки. А после той поездки все увидели другого Говоруна. В Европе с ним что-то случилось. Теперь-то мы знаем, что. Он уже не соревновался с трансляторами. Он был увлечён новой идеей и, подобно вихрю, вовлекал в своё движение всё новые и новые массы людей. Он жил фортраном. Всё вокруг для него в то время было фортран. Он не знает, что такое фортран! — засмеялся Николай Николаевич. Вот это замечание, брошенное мимоходом, и подтолкнула Мазного к окончательному решению.

А произошло с Николаем Николаевичем вот что. В ОИЯИ были математики, которые писали программы по заданиям физиков. А в ЦЕРН физики сами писали программы. На фортране. Говорун был человеком действия, как следствие, он не был философом. Его больше интересовала не теория, а древо жизни. Он увидел: это работает. И работает эффективно. Значит, это будет работать у нас. Как вспоминает его правая рука на поприще ЦВК ОИЯИ и правая рука М. Г. Мещерякова на поприще строительства нового корпуса ЛВТА С. А. Щелев, любимой фразой Говоруна было: "А разве это трудно?". У Николая Николаевича был дар располагать к себе людей. Ему было присуще умение видеть в людях прежде всего хорошее. И люди при виде его открытой, солнечной улыбки раскрывали перед ним самые свои лучшие качества. Ему передали всю документацию по транслятору. Фортран-66 писали здесь, в ЦЕРН, и этот стандарт фортрана впоследствии был реализован на БЭСМ-6. Все программы обработки, написанные на фортране, всю свою фортранную библиотеку ЦЕРН передал ОИЯИ. Остальное, как говорится, было делом техники. И такая техника в СССР была. В 1965 году, когда Говорун поехал в ЦЕРН, в ИТМиВТ (5) группой инженеров под руководством С. А. Лебедева была разработана новая мощная ЭВМ, не уступавшая в быстродействии западным компьютерам того времени. В 1967 году завод САМ (6) начал её производство, а в 1968-м один из первых экземпляров БЭСМ-6 появился в ОИЯИ — большой дефицит по тем временам, как с гордостью вспоминал М. Г. Мещеряков. Вот почему нужен был фортран, транслятор с фортрана на БЭСМ-6, поэтому и транслятор писали по более-менее готовым схемам. В 1968 году ОИЯИ купил морально устаревшую американскую машину CDC-1604, 1958 года рождения, которую фирма CDC к тому времени уже перестала производить. Программы обработки данных, которые "шли" на этой машине, должны были "идти" и на БЭСМ-6. И, конечно, давать те же результаты. Проверка транслятора с фортрана на БЭСМ-6, таким образом, проводилась на самом высоком уровне...

— Ну вот, — продолжал Мазный. — Собрали нас, молодых специалистов, в 308-й комнате в пристройке к ЛТФ — и на полгода забыли. Мы не знали, чем заняться, и занимались обсуждением девушек, которые стайками пробегали по коридору, и разгадывали кроссворды; к Новому году нам надоело разгадывать кроссворды, и мы стали их составлять...

Их было четверо тогда: Мазный, Володя Гоман, его тёзка Бондаренко, Саша Дёмичев и его тёзка Хошенко. О Хошенко в последнее время стараются не упоминать, а ведь он тоже делал транслятор; таких людей, как сказал Юрий Домбровский в романе "Хранитель древностей", из эпохи не выкинешь. Молодые специалисты все, как на подбор, были мехматяне. Двое из Московского университета, двое — из Петрозаводского. Гомана вскоре взяли в армию, а Дёмичева сманила Лидия Семёновна Нефедьева — та самая молодая энергичная дама, которая советовала Мазному ехать в Серпухов. Мазный уже прошёл испытание и укрепился в вере, а Дёмичев не устоял. Лидия Семёновна, выражаясь современным языком, в то время выиграла тендер на математическую обработку спектров в ЛНФ; работы было море, и ей было что предложить молодому специалисту. До Л. С. Нефедьевой с людьми, напомню, математической обработкой спектров занимались другие люди (тоже из ВЦ). В данном случае сошлёмся на малоизвестный широкой публике исторический источник — "Спектрометрические мемуары" Виктора Злоказова: "Он и Ширикова Нелли / В ЛНФ до нас сидели...". "Он" в данном случае, уточним, это не Виктор Злоказов, а Июлий Иванович Шелонцев, который, как пишет Злоказов там же, "не имел больших червонцев".

Мазный задумался. Перебили его. Что-то у него там было по вертикали...

— Мы их узнали на самодеятельности (7), — штопая прервавшуюся ткань повествования, растроганно сказала Галина Львовна. — Все они у нас там были волками: и Коля, и Гена, и Витюша...

Что там делали эти волки, и где это "там", установить не удалось.

Галина Львовна продолжала:

— И потом летом, на островах. Мазный тогда был таким спортивным...

— Спортивным я никогда не был, — возразил Мазный, возвращая себе дар речи.

— Был, был. Ночевал в палатке. Участвовал в соревнованиях на матрасах...

— На матрасах? — переспросил Мазный, представил себя на матрасе и задумчиво сказал: — Может быть...

Дверь отворилась, и в дверном проёме показалась голова научного сотрудника В. А. Ростовцева; туловище и ноги при этом оставались в коридоре. Его появление выглядело так естественно, как будто ружьё, висевшее на стене в первом акте, должно вот-вот выстрелить.

— Мазный, — проворчал Виталий Александрович, заполняя внезапно образовавшуюся акустическую пустыню, — ты в МИРЭА собираешься?

Он ещё не знал, что входит в историческую литературу.

— Виталий, — предупредил Мазный. — Имей в виду, твои слова записываются. Ты говоришь в микрофон.

Виталий Александрович пробрался в комнату, выкроил себе местечко и обратился в слух. Воспользуемся тем, что он зашёл, и дадим крупными мазками его портрет. Виталий Александрович из тех людей, с кем нестрашно ходить в разведку. Душа компании, костяк коллектива. Кадровый офицер в отставке, в молодости он служил на Камчатке и был в общем-то доволен размеренной провинциальной жизнью военного городка, простодушными камчадалами, очарован необыкновенной природой края и его целебными источниками; однажды, уже в Дубне, ему приснилось, что у нас в долине реки Сестры забили гейзеры, и он проснулся в приподнятом настроении, как после хересу...

У него был свой путь в Дубну. В начале 60-х, не без усилий со своей стороны, Виталий Александрович попал под хрущёвское сокращение армии и после демобилизации работал сначала в КБ Лавочкина, а потом в каком-то другом "ящике", где разрабатывали некий фортраноподобный язык (8). Поворотным событием в его судьбе явился семинар Шуры-Буры, на котором стало известно, что в Дубне взялись писать транслятор с фортрана для БЭСМ-6, и Говорун собирает для этой цели команду энтузиастов. И Ростовцев отправился на разведку. Дубна для него началась с отдела кадров. Начальником отдела в то время был Н. П. Терёхин. Николай Павлович внимательно выслушал разведчика и направил его к Н. А. Ошибкиной. Нина Афанасьевна сказала: свяжитесь с Говоруном. Связь с Говоруном состоялась в ставшей потом знаменитой комнате N 225. Там же сидел Шигаев. Роль его осталась неясной. Может быть, у него и не было никакой роли. Во всяком случае, в тот момент. Говорун сказал: сейчас у нас неразбериха, неясно, кто кому подчиняется, приезжайте позже, мы вас возьмём, нам такие люди нужны. Я как-то спросил Ростовцева, какое у него осталось первое впечатление от Говоруна? Виталий Александрович ответил: а никакого впечатления. Он произвёл на меня впечатление потом, когда я вернулся в Москву и стал ждать своего часа. Мой час пробил в марте, я как раз взял отпуск и отдохнул с семьёй по полной программе; прихожу на работу, а мне говорят: звонили из Дубны, сказали, что ты с понедельника выходишь на работу. А уже понедельник! Вот тогда Говорун и произвёл на меня впечатление. Ёлки-палки! думаю. Я же ещё не уволился! И начал увольняться...

У него с самого начала сложились товарищеские, доверительные отношения с Говоруном. Он думал, его пригласили в качестве программиста. Так он себя позиционировал. Заблуждаться на этот счёт ему пришлось недолго... Сейчас старший, я бы даже сказал, народный научный сотрудник ОИЯИ Виталий Александрович Ростовцев хорошо известен среди лиспачей, любителей компьютерной алгебры и энтузиастов искусственного интеллекта. Знают его и в местных университетских кругах. Вы спросите, что он там делает? Однажды я сам спросил его об этом. И услышал в ответ притчу. Бедного портного спросили, что бы он делал, если бы стал королём. О, я бы жил ещё лучше, чем король! сказал портной. Как это? Я бы ещё немножечко шил! Вот и я, сказал Виталий Александрович, добродушно усмехнувшись, немножечко шью... Иными словами, Виталий Александрович по-прежнему работает в ОИЯИ, а в университете "Дубна" шьёт... Кому-то, может быть, это лирическое отступление покажется излишне затянутым. Однако оно мне дорого как повесть о капитане Копейкине.

Мазный, между тем, продолжал свой рассказ:

— После Нового года о нас вспомнили... Оказалось, что реорганизация закончилась, и начались систематические семинары. Сначала выступали асы: Силин, Шириков, Веретёнов и Загинайко. Потом выступали мы. Весь транслятор был разбит на блоки, и каждый докладывал свой блок... Списывали, по правде говоря, с транслятора на CDC-1604. Но для нас, конечно, не нюхавших программирования, тем более, системного, это была работа творческая...

В этом месте "бу-бу-бу" расшифровать не удалось, но я помню, что Мазный рассказывал о том, как докладывал на семинаре свой блок. У него был общий план, и он его изложил. И тут же получил вопрос "в лоб", а как он собирается это реализовать. Об этом молодой специалист ещё не думал. Ответил в общем виде, как это можно сделать, и тут же попал под огонь дружеской, но обидной критики. Оказалось, что надо было не в общем виде, а конкретном. Характерная черта школы Говоруна. Так молодой специалист понял, чем абстрактные алгебры отличаются от ремесла программиста. Больше таких ошибок он не допускал. Он быстро учился. Рос как специалист вместе со своим куском транслятора. Это было становление мастера. Сам Мазный говорит о себе скромнее: у меня были сильные учителя. Прежде он стоял на плечах Куроша. Теперь он стоял на плечах Силина, Ширикова, Загинайко...

А потом начались поездки в Москву: там, в ВЦ Академии наук, работала одна из первых (а может, первая) БЭСМ-6. Как и М-20, БЭСМ-6 сначала была машиной секретной. А может, быть, просто не подготовили документацию, руки до неё не доходили. Во всяком случае, первая документация, полученная из Москвы, представляла собой систему команд, переписанную Говоруном от руки на тетрадных листочках в клеточку.

Программировали на автокоде, а самого автокода, как выяснилось, ещё не было, и поначалу приходилось транслировать вручную. Были и другие приключения. В перфораторную не пускали — там работали профессионалы, то есть, перфораторщицы. Для программистов это было страшно неудобно, и они как-то выкручивались: заклеивали лишние дырочки на перфокарте бумагой, а недостающие вырезали бритовкой. Конечно, такие перфокарты не отвечали требованиям ГОСТ (9), и когда чью-то колоду замяло на одной из таких карт, разразился жуткий скандал...

В 1968 году в ОИЯИ появилась своя БЭСМ-6. Проект ФОРТРАН-ДУБНА близился к завершению. Работали героически, не считаясь со временем. Для Силина, Веретёнова и некоторых других вчера на работе незаметно переходило в завтра. Хотя суровой необходимости в этом не было. Зигмунд Бродцински, например, математик из ГДР, работал только в установленные контрактом часы. Он приходил на работу в девять, а в пять складывал инструменты и уходил домой. У него была молодая жена. Он, кстати, первым закончил свой блок. Без авралов работал и Дьюла Лёч. Может быть, дело в том, что у них уже был опыт системного программирования, а может, всё дело в немецкой аккуратности, хотя Дьюла венгр.

— Когда заработал транслятор и операционная система "Дубна", на нас свалилась слава... ЛВТА стала фирмой, известной на весь Союз, к нам приезжали, Дубна превратилась во всесоюзный центр программирования, а мы стали нарасхват. Нас стали переманивать в разные места, и я удивляюсь, как не сманили всех...

Ушёл Веретёнов. Из молодых он был лучшим. Он мог сравняться с Силиным. Ему не дали квартиру, не обещали в ближайшем будущем, а у него была семья, маленький ребёнок, и негде было жить, и он ушёл в Курчатовский институт, где ему сразу дали всё.

А триумфальное шествие транслятора ФОРТРАН-ДУБНА и мониторной системы "Дубна" по вычислительным центрам Советского Союза только начиналось. Вопрос о "главном" алгоритмическом языке на БЭСМ-6 отпал сам собой. Правда, в МГУ долго ещё исповедовали Алгол. Читатель, далёкий от великих битв прошлого, только пожмёт плечами: Фортран, Алгол — какая разница? А тогда было важно, физики в ЦЕРН писали программы обработки именно на фортране.

Раньше были программисты, они же математики, был ВЦ, заказчики из других лабораторий. Заказы поступали в обезличенной форме. Н. Н. Говорун в качестве курьёза приводил случай, когда кандидат физико-математических наук И. Н. Силин выполнял заказ из ЛТФ для студента-дипломника. Фортранная революция расставила всё по местам. Программы обработки стали писать сами физики. Программировать стали хуже, но больше. Разработчики транслятора превратились в системных программистов и толкователей фортрана. И когда на БЭСМ-6 навалились физики со своими программами, полными ошибок, это нашествие было кому отразить. Появились приёмные часы, консультанты. Ширикову удалось отбояриться от консультаций: он читал лекции по фортрану. Правда, ему быстро отбила охоту к лекционной деятельности строгая дама из ЛВЭ, сделавшая ему замечание в тот момент, когда он вдохновенно объяснял назначение и сущность оператора IF на доходчивом, как ему показалось, примере из жизни американского фермера эпохи первых поселенцев: "Если ты увидел индейца на своём ранчо...". А ещё Шириков написал исторически первую книжечку по фортрану, выпущенную в СССР. Она славилась своей лаконичностью и принципом умолчания, и когда приходили юзеры, вооружённые его книжкой, толкователи фортрана превращались в толкователей Ширикова...

Не избежал славы и Николай Николаевич Говорун. В тот же год, когда был закончен транслятор, он защитил докторскую, а ещё через три года был избран членом-корреспондентом АН СССР. Впечатление это произвело на всех ошеломляющее. Как сказал однажды Шириков, ситуация была как при известии о повышении цен на водку: очевидно, что это имеет место, а всё не верится! Ещё вчера он был просто Коля Говорун... Ну доктор, ну фортран, ну молодец, — но где же здесь наука? Академик А. Н. Тихонов посоветовал своему ученику: расскажите о своём вычислительном центре. Николай Николаевич так и сделал. На фоне набивших оскомину дискуссий о том, может ли машина мыслить, его выступление оказалось ярким и эффектным. Известный советский математик И. М. Гельфанд задал вопрос: в чём заслуга Николая Николаевича? И сам же на него ответил: другие привозят из-за границы колготки жене, а Николай Николаевич привёз фортран! Израиль Моисеевич был деликатный человек. Возражение оказалось слишком тонким, и было воспринято как поддержка.

Нельзя сказать, что транслятор вышел безупречным. Глюки были, как не быть. Через десять лет могло вдруг оказаться, например, что единице можно присвоить ноль, и транслятор это скушает, по-своему поймёт и сформирует исполняемый машинный код. Глюки везде есть. Даже Windows, бывает, глючит, а это мировая империя Майкрософт. Значение транслятора ФОРТРАН-ДУБНА в другом. Он сыграл роль той "времянки" на БЭСМ-6, которая дала время другим коллективам написать транслятор построже. Так появился ФОРТРАН-ГДР. А сам фортран, как язык, похоже, давно уже перешагнул ту временную черту, за которой обретается бессмертие. В следующем году ему исполнится 50 лет. Последний стандарт его был утверждён в 2004 году, а будущий намечен на 2009 год. Язык, конечно, сильно отличается от того, чем был когда-то, но название он сохранил, а это всё равно что сохранить знамя полка. Фортран по-прежнему узнаваем. В нём учтены уроки структурного программирования, но объектно-ориентированным, по-настоящему современным языком программирования он так и не стал: это по-прежнему старый добрый язык операторов и процедур.

— А Виталию Говорун готовил судьбу непростую, — сказал Мазный, посмотрел на Ростовцева и засмеялся. — Слава о нём опередила его. Говорун время от времени предупреждал: ну ничего, скоро я вам выпишу начальника из Москвы... он наведёт здесь порядок! И когда появился Виталий, в народе прошёл гул!

— А я, чтобы приструнить некоторых зарвавшихся орлов, — довольный, добавил Ростовцев, — пытался применить тактику Говоруна: вот погодите, вернётся Шириков (10), он порядок любит, он вас приведёт в чувство!

— Но это не действовало, — хмыкнул Мазный.

— Это не действовало, — скорбно согласился Виталий Александрович.

— Мы знали, что такое Шириков. Шириков был человек мягкий, обходительный, деликатный...

Владислав Павлович всегда относился к Мазному с особым тактом. Понимал его особенности. Если ругал, то от всего сердца, а если ругали другие, брал под защиту. Было в этом какое-то нерастраченное отцовское чувство, честное слово. Крёстный отец программирования, вот кто он был для Мазного, Владислав Палыч-то. Он однажды так и сказал: "Что же вы хотите? Мазный — это большое дитя".

— Боялись мы на самом деле Силина, причём, боялись как огня...

— А это правда, что Ширикова заставили возглавить отдел?

Виталий Александрович приосанился. Затронули дорогую для него тему.

— Когда меня спросили, нужен ли отдел, я сказал: нужен. А когда спросили, кто его должен возглавить, сказал: конечно, Владислав Павлович! Вообще-то лучше Игорь Николаевич, но он, говорят, наотрез отказывается.

— Силин отказывался от отдела?

— Отказывались все!

— Отказывались все, — подтвердил Виталий Александрович. — Но Шириков отказывался как-то мягко, интеллигентно, а Силин сказал: да пошли вы!

— Это была эпоха повального равенства, — пояснил Мазный. — Мы стремились выделиться знаниями, опытом, талантом, числом написанных кодов... Быть начальником считалось делом позорным.

— Да, административная иерархия ещё не закостенела, — философически заметил Ростовцев.

— Да и остепенённых, в общем-то, почти не было. Горстка кандидатов и один доктор на всю Лабораторию, он же членкор — Михал Григорьич Мещеряков, который почти всегда отсутствовал...

— А Говорун?

— А с Говоруном была другая ситуация. Он ведь никогда не был начальником в традиционном смысле этого слова. Мы пользовались всем, что было у него. Мы отдыхали в его кабинете в его отсутствие, сидели на диване, писали на доске, макали перья в его чернильницу...

— Курили! — напомнил Ростовцев.

— Курили, — с сожалением сознался Мазный.

Когда Говорун переехал, кабинет отошёл к системщикам. Чернильницу Николай Николаевич взял с собой, а диван оставил. Кто только не спал на этом историческом диване (а проспавшись, ругал за жёсткость). Силин спал. Веретёнов спал. Мазный спал. Один раз захожу — на диване спит, поджав ноги, ученик Силина, будущий главный инженер Лаборатории Александр Павлович Сапожников. В самый разгар рабочего дня. Нужен — можно будить. Нет у него никаких границ рабочего дня. Круглые сутки нон-стоп (сутки вообще круглые). Во рту у Александра Павловича живописно (и очень крепко) зажата погасшая папироса системы "Беломор". Это правильно. Папиросы быстро гаснут. Поэтому настоящие программисты курят исключительно папиросы.

— Это было время установления всяческих свобод... Именно тогда перестали серьёзно относиться к росписи в журнале. Установилось достаточно произвольное хождение на работу...

— И ещё одна черта того времени: никто не хотел защищаться, — добавил Ростовцев. — На первой конференции по программированию товарищ Шура-Бура сказал: программисты работают как рабочие, предлагаю считать их рабочим классом... и платить соответственно! У рабочих тогда как раз зарплата в гору пошла...

— Такая была эпоха, — сказал Мазный.

— Ну, всё? — спросил Ростовцев.

— Всё, — подтвердил я, выключая магнитофон.

— Сейчас шёл на площадку, чуть с лосем не столкнулся. Прёт прямо на меня. Вот такой! — восторженно сообщил Ростовцев.

— Виталий Александрович, вы чай будете?

— Буду.

— Давайте вашу чашку...

— Вы мне не верите? Честное офицерское!

— Мы тебе верим, Виталий, — нежно сказал Мазный.

— Я на всякий случай за дерево спрятался, — довольно ухмыльнулся Виталий Александрович. — Кто его знает! Весна, идёт лось, рога ещё не сбросил, намерения его неясны...

— Виталию Александровичу хорошо. Его за деревом не видно...

Транслятор был закончен, фортранная команда распущена. Советские сотрудники остались на сверхсрочной, а их коллеги из прочих стран-участниц, работавшие по контракту, разъехались по домам. Однако команда Говоруна не только не распалась, но и продолжала расти. Осталось и фортранное братство. Выиграл от этого В. А. Ростовцев. Он ездил по странам-участницам в порядке служебных командировок, и везде у него были друзья. Однажды он был в ГДР и 1 мая оказался в Берлине. Это событие следовало отметить, и Виталий Александрович как следует отметил его в кабаке с правильным названием "Москва". Хорошо зная, что порции у немцев маленькие, Виталий Александрович заказал "цвай коньяк". Знатоки немецкого языка уже догадались, в чём дело. Двойной коньяк, на который рассчитывал Ростовцев, по-немецки — "дёпль коньяк", а "цвай коньяк" — это "два коньяка". И официант принёс две рюмки коньяка. Виталий Александрович не стал углубляться в подробности жизни, ведь суть заказа была схвачена верно, и не мешкая, но и не спеша, приступил к делу. Обычно официант, выполнив заказ, сразу удаляется — а тут продолжает стоять в выжидательной позе. Виталий Александрович, чувствуя некоторое неудобство, выпил первую рюмку, за ней сразу вторую, и официант ушёл. А Виталий Александрович подумал: что-то тут не так. Когда думаешь медленно, поток сознания распадается на отдельные мысли, и замечаешь, как одна мысль приходит на место другой. Виталий Александрович думал быстро и ничего не заметил. Зато вспомнил, что в Берлине у него есть друг — Зигмунд Бродцински, и после ресторана сразу позвонил Зигмунду. Тот оказался дома и встретил гостя с истинным немецким гостеприимством. Слушай, Зигмунд, сказал Ростовцев. Тот внимательно выслушал, при словах "цвай коньяк" улыбнулся, а когда дошло до официанта, принялся неудержимо хохотать. Оказывается, фраза Ростовцева прозвучала так, как если бы он предлагал официанту выпить вдвоём, что правилами и обычаями заведения не возбранялось. Тут юмор ситуации дошёл и до Ростовцева, и он с удовольствием присоединился к Зигмунду...

О Говоруне получилось мало. Это неслучайно. Таким он был. Не стремился к внешним эффектам. Не нуждался в каких-то особых манерах и не возводил их вокруг себя в виде каких-то баррикад. А как Говорун раздавал награды? Это надо было видеть! МГ устроил бы из этой церемонии великолепное шоу. А Н. Н. свёл всё к тому, что раскрыл коробку с наградами, щедро улыбнулся и предложил всем, кто удостоился этой чести, подойти и взять то, что ему причитается...

Николая Николаевича стали забывать. Нет, старая гвардия, конечно, его помнит. Речь о молодом поколении. А. П. Сапожников был поражён, когда его молодой коллега при упоминании Говоруна спросил: а кто это? Надо не только сказать, кто это. В конце концов, вышла книжка воспоминаний о Говоруне. Надо донести это до программистов XXI века. Надо брать пример с Новосибирска. Ученики А. П. Ершова обнародовали на сайте архив Андрея Петровича (http:/ershov.iis.nsk.su/archive/eaindex.asp?lang=1&did=7971). Вот школа Ершова. А ведь есть ещё и школа Говоруна...

Когда люди начинают писать историю, то, на что раньше не обращали никакого внимания, нередко вдруг выходит на первый план. Именно так случилось с транслятором с фортрана. В Дубне никогда особенно не задумывались над тем, где был написан первый отечественный транслятор с фортрана. Здесь, в Дубне! Первым, у кого зародилось сомнение на этот счёт, стал В. П. Шириков. Он вдруг вспомнил, что в Протвино, практически в то же время делали транслятор с фортрана для "Минска-2", и руководитель группы разработчиков Скиф Соколов заявил тогда, что закончат раньше. В сентябре этого года сомнение Владислава Павловича самым решительным образом подтвердились. В Петрозаводске, где проходила очередная международная конференция, Владиславу Павловичу попался на глаза документ, в котором он прочитал, что первый транслятор с фортрана в Советском Союзе появился в 1967 году в Протвино. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, с удивлением подумал Владислав Павлович: значит, Скиф Соколов обскакал нас тогда, а я и не знал...

Успех проекта ФОРТРАН-ДУБНА подвёл черту под первыми годами ЛВТА: стало ясно, что Лаборатория состоялась. Правда, всё можно было сделать и в рамках ВЦ. Но тут важен статус и возможности. Статус ВЦ был не слишком высок. Отсюда невелики и возможности. Как вспоминает Г. А. Ососков, к ВЦ относились как к азотному цеху, который должен вовремя поставлять продукцию. А ЛВТА началась с создания Учёного совета. И тут исключительно велика роль М. Г. Мещерякова. Говорун этого бы не смог. Это МГ, пользуясь своим влиянием, возвёл Лабораторию в ранг научного подразделения, имеющего право на отрицательный результат. Он и потом заботился о том, чтобы это была именно научная лаборатория, не хуже, чем у Джелепова. У него было имя, были связи, он мог быть жёстким, чего не было у Говоруна. Именно он оттяпал у Джелепова новый корпус, только что построенный для Лаборатории ядерных проблем. Говорун так бы не смог. Он не раз говорил, что чувствует себя за МГ как за каменной стеной. И так, по-видимому, оно и было...

Что же с первой проблемой? спросит любознательный читатель, который ещё помнит, ради чего всё затевалось. А тем, кто забыл, напомним, что речь шла о создании эффективных трековых сканеров. Решением Учёного совета ОИЯИ в июне 1966 года одним из приоритетных направлений ЛВТА было избрано конструирование и совершенствование сканирующего автомата HPD. Начальником отдела автоматизации был утверждён Ю. А. Каржавин. Юрий Александрович Каржавин обладал удивительным даром зажигать людей новыми идея ми. Как Говорун. Новые идеи у него рождались постоянно. По вечерам с HPD экспериментировали, а к утру возвращали в первобытное состояние. Но, видимо, не всегда успевали, а иногда и забывали что-то поставить на место. Развитие вступило в жестокий конфликт с эксплуатацией. Начальник отдела обработки фильмовой информации повесил замок на двери в зал HPD. МГ принял его сторону. В результате конфликта Ю. А. Каржавин вернулся в ЛВЭ. Между тем, как вспоминает В. Н. Шигаев, была реальная возможность развивать HPD дальше. Для этого достаточно было приобрести оборудование для ещё одного HPD. Например, можно было выкупить то, что стояло без пользы дела в Ереване. Так, кстати, и собирались сделать, но... Деньги ушли на спиральный измеритель.

Говорун привёз из-за границы фортран. МГ после своего утверждения в должности совершил научное турне по ведущим физическим центрам Запада, и тоже вернулся не с пустыми руками. Во время посещения Радиационной лаборатории он получил от Луиса Альвареса в подарок схему спирального измерителя. СИ был в то время последним словом науки и техники, но кто знает, может, лучше бы Альварес сразу подарил Михаилу Григорьевичу троянского коня. Формула "значит, будет работать у нас" в случае с СИ оказалась непригодна. Спиральный измеритель прекрасно зарекомендовал себя в США, хорошо работал в Европе, а по другую сторону железного занавеса с ним были одни проблемы. Инженеры видели причину череды неудач в программистах, программисты — в инженерах и отечественной промышленности. Вышло как с ЕС ЭВМ: схема та же, но на другой элементной базе, и оказалось, что не работает, или работает ненадёжно, потому что, как говорил Антон Павлович Чехов, всё дело в деталях.

Мечты об идеальном сканере, который обрабатывал бы плёнку без вмешательства человека, и делал это быстро и качественно, так и остались мечтами. То, на что способен средний человек, всё ещё недоступно самому совершенному автомату. Тут, если хотите, есть философский аспект. Открытие — явление уникальное, единичное, штучное, оно несёт на себе отпечаток творца, а обработка — это производство, и в этом, как ни крути, заключается некоторое противоречие. Со временем проблема обработки фильмовой информации, как говорят экспериментаторы, "рассосалась": пропорциональные и дрейфовые камеры избавили физиков от плёнки. Появилась возможность обрабатывать данные в ходе самого эксперимента. Это был большой шаг вперёд. Но обработка фильмовой информации продолжалась. Кто-то должен был оставаться и в арьергарде. Плёнки в XX веке накопилось столько, что её обрабатывают до сих пор, в надежде наткнуться на эффект, который перевернёт физику XXI века.

Примечания

1 АЭЛТ-1 и АЭЛТ-2 — полуавтоматы на основе электронно-лучевой трубки.

2 ИПМ — Институт прикладной математики (Москва).

3 Михаил Романович Шура-Бура — знаменитый программист и выдающийся острослов, автор популярной Интерпретирующей Системы ИС-2 на М-20. Патриарх отечественного программирования. В сороковых годах в студенческий фольклор вошло четверостишье: "На уроках физкультуры / Не бывало Шуры-Буры / И за это Шуре-Буре / Не бывать в аспирантуре". Отсюда, кстати, следует, что Михаил Романович, при его проблемах с физкультурой, не мог прыгнуть на стол и прокричать, что Говорун не сделает транслятор, — скорее всего, это пообещал сделать кто-то из братьев Штаркманов.

4 КСП — картофелесортировочный пункт (у деревни Квашёнки).

5 ИТМиВТ — Институт точной механики и вычислительной техники (Москва).

6 САМ — завод счётно-аналитических машин (Москва).

7 По-видимому, здесь имеется в виду выступление художественной самодеятельности ЛВТА, приуроченное к 50-летию Советской власти.

8 Один такой язык — автокод "Инженер" в СССР к тому времени уже был реализован на малой машине "Минск-2". Помимо средств, входящих в джентльменский набор всякого автокода, автокод "Инженер" предоставлял возможность писать формулы. Formula Translator в чистом виде. У этого языка был шанс стать вторым фортраном. Похож он был на бейсик, и всё в нём было на русском языке.

9 ГОСТ — Государственный Стандарт.

10 Как вспоминает Владислав Павлович, с октября 1966 года по апрель 1967-го он находился в служебной командировке в ЦЕРН (по обмену опытом). Написал там много полезных программ, два юмористических рассказа, обменялся опытом и, как и Говорун, вернулся в Дубну с большим запасом шариковых авторучек. На вопрос: "Как там, у них?" — ответил с нескрываемым восхищением: "Красиво загнивают, собаки!". И, как следствие, на несколько лет стал невыездным.

Считаю своим приятным долгом поблагодарить В. И. Никитину за подробный комментарий к первому варианту очерка, Ж. Ж. Мусульманбекова, В. А. Ростовцева и В. П. Ширикова — за внесённые замечания, исправления и дополнения, В. Н. Шигаева — за луч света, пролитый на "тёмные века" истории ЛВТА, А. А. Корнейчука — за плодотворные обсуждения и моральную поддержку, Г. Л. Мазного — за убедительную рекомендацию срочно публиковать написанное.

Александр Расторгуев,

18 октября 2006 г.