Спасение 21-22

XXI

Адель очень скоро стали воспринимать как своего человека. Она всегда была спокойна и сдержанна и это помогало ей оставаться в стороне от любых споров и ссор. Она не лезла в чужие дела и никогда не позволяла себе обсуждать кого бы то ни было, но так же пресекала любые попытки вызвать себя на откровенность. Эту сдержанность она смягчала приветливой улыбкой, ласковым тоном и неизменно хорошим настроением.

Гримо не опасался, что Адель может наговорить лишнего и был прав. От нее Жоржетта узнала только то, о чем уже сказал ей Гримо — бедному сельскому кюре подбросили младенца, граф случайно оказался рядом и пожалел сироту.

За графом раньше не замечали особой сердобольности и его поступок удивил всех, но Жоржетта, гордая своим умом и догадливостью, не уставала объяснять, что удивляться нечему. Граф одинок, а мальчишка может составить ему компанию, его можно учить чисто мужским забавам. Конюх попытался возразить, что если так, то графу стоило взять кого-нибудь постарше, лет 10-12, но кухарка подняла его на смех:

— Вот уж истинно мужская глупость! Да где ты, дурень, видал, чтоб подкидывали 10-летних? Такого чтоб подкинуть, связать придется — убегёт!

Женщины стали смеяться, и конюх был вынужден согласиться, что сказал ерунду. К тому же все сошлись на том, что претендовать этот подкидыш ни на что не может и потому будет всю жизнь благодарен графу, что тоже приятно.

На следующий день после приезда Адель пошла к графу, чтоб отчитаться в том, как чувствует себя Рауль. Гримо не хотел ее пускать, но она настаивала:

— Гримо, я знаю свои обязанности и господин граф вправе требовать у меня отчета. Если ты не хочешь меня пускать, тогда передай ему...

Дальше последовал такой подробный рассказ, что Гримо только судорожно вздохнул — он за весь последний год сказал меньше слов.

Они стояли в коридоре, перед дверью графского кабинета, и Гримо не без оснований опасался, что граф услышит шум.

Граф услышал и выглянул сам:

— Адель? Что Вы здесь делаете?

— Доброе утро, Ваше сиятельство. Рауль...

Граф жестом показал, чтоб она вошла. Адель остановилась на пороге и теперь уже графу рассказала все, что считала нужным довести до его сведения. Скорее всего она просто постеснялась войти, но у Гримо было неприятное чувство, что Адели неловко видеть то, что представлял собой граф после ночной попойки. Она пришла очень рано и Гримо еще не успел привести графа в порядок, как и убрать пустые бутылки.

— Хорошо, Адель. О питании поговорите с Жоржеттой, пусть она дает Вам все, что требуется. Нужные вещи докупит Гримо. Я дам деньги — съездите в Блуа. И вот что... не надо сюда больше ходить. Я сам буду заходить к Раулю. Когда он просыпается?

— Около пяти. Кушает и опять спит до семи. А вечером его можно проведать в девять.

— Хорошо. Я буду заходить сам. Идите.

Как только Адель скрылась за дверью, граф нервным жестом провел по подбородку: "Бриться, Гримо, и немедленно".

Вечером граф, как и обещал, зашел к Раулю. Адель, быстро пересказав последние новости о малыше, нашла себе срочное дело и оставила их вдвоем.

Так она стала поступать каждый раз, когда граф заглядывал к сыну и потому ли, что он мог не стесняться посторонних глаз или по какой другой причине, но с тех пор он неукоснительно появлялся у колыбельки по утрам и вечерам.

Скоро Рауль стал узнавать графа. Если Адель он приветствовал радостным гулением, то на отца он смотрел серьезно и требовательно и улыбаться начинал только тогда, когда граф брал его на руки. Атос не мог понять причин такого поведения, пока Адель не объяснила:

— Вы высоко поднимаете его и ему сверху удобнее все рассматривать. Поэтому он и радуется. Он очень любознательный.

Граф ничего не сказал, но сделал выводы. Теперь Гримо каждый день выносил малыша на руках во двор и ходил, показывая деревья, людей, лошадей и все, что ни попадалось на глаза. Адель очень тревожили эти выходы — стоял ноябрь и прехолодный, но возражать графу она не решилась и только следила, чтоб мальчик был как следует укутан и прогулки были не слишком долгими.

Гримо вообще очень много возился с ребенком. Он с удивлением осознавал, что ему это нравится. Каждый день с малышом происходило что-то новое и Гримо никогда не скучал. Рауль очень любил засыпать у него на руках и даже Адель признавала, что никто лучше Гримо не может успокоить младенца, если тот капризничал.

Малыш отнимал у Гримо очень много времени. Графу приходилось с этим считаться, он терпел, но время от времени недовольство давало себя знать. После одной из подобных вспышек Адель не выдержала и храбро бросилась на защиту Гримо и малыша:

— Ваше сиятельство, Гримо никак не мог отойти — Рауль плохо себя чувствует. У него легкая простуда и он капризничает.

— Заниматься ребенком — Ваша обязанность.

— Но Рауль хочет, чтоб его на руках носил Гримо, а не я. Наверное, ему так спокойнее.

— Рауль хочет? Он что-то понимает?

— Он чувствует себя защищенным, когда его держат мужские руки. Он еще так мал и сейчас болен!

Гримо потихоньку бросил взгляд на графа — тот кусал губы, стараясь сохранить спокойствие.

— Хорошо. Я подожду. Когда мальчик уснет, пусть Гримо немедленно идет ко мне.

Адель склонилась чуть не до земли, выражая покорность господской воле.

Гримо невольно посмотрел на виновника ссоры — Рауль поглядывал вокруг, недовольно выпятив губку.

"Да, Ваше сиятельство — младенцу не очень-то прикажешь".

Гримо был прав, дня не проходило, чтоб из-за Рауля планы графа не шли прахом. То Гримо не мог отойти от захворавшего младенца, то нужно было срочно ехать в Блуа за вещами, то Адель просила помощи при обустройстве комнаты, потому что Рауль вырос из колыбельки и нуждался в новом спальном месте.

Граф скрипел зубами, но терпел.

В дополнение ко всему Рауль начал болеть. Зима выдалась невероятно холодной и графу приходилось тратить уйму средств, чтоб обеспечить тепло в замке, но все равно Рауль умудрялся постоянно простужаться. К счастью, до серьезных болезней дело не доходило, но бесконечный насморк нервировал ребенка и он не скрывал своего недовольства миром. Его вопли слышались с утра до ночи и молчал он только когда спал.

Граф никуда не мог деться — другого дома у него не было, а в гости он не ездил. Пару раз он выбирался на охоту, но вернулся ни с чем. В такой холод все живое попряталось и граф добился только того, что сам промерз до костей.

Единственной "добычей" после одной из поездок оказался маркиз де Лавальер.

Он тоже искал повода быть подальше от дома, но если графа де Ла Фер "гнало" прочь присутствие младенца, то маркиза де Лавальер отсутствие таковых.

Он женился в основном с целью продолжить род и получить наследника. Титул и какое-никакое состояние у него были свои, оставалось выполнить долг перед семьей, а вот с этим вышла загвоздка. Новоявленная маркиза прилежно беременела, но ни одного ребенка не сумела доносить до срока. С каждой потерей характер маркизы портился все больше и на голову Лавальера сыпались бесконечные упреки и обвинения. Его лишили всех удовольствий в жизни, заставляя с утра до ночи молиться и выстаивать бесконечные службы. Время от времени ему удавалось сбежать, но супруга успела изучить вкусы ветреного маркиза и прекрасно знала, где именно предпочитает напиваться ее муж. Бедолага болтался по окрестностям в надежде найди сердобольного собутыльника, потому что ходить в трактир одному он считал ниже своего достоинства, а соседи, после нескольких скандалов, предпочитали не принимать его без жены.

Случайную встречу с графом де Ла Фер маркиз де Лавальер принял за манну небесную. Он ужасно замерз и если бы не граф, ему пришлось бы возвращаться домой, где, как он знал, его ждал чересчур "горячий" приём.

Морозная погода не способствует распространению сплетен — все предпочитают отсиживаться дома, но, тем не менее, кое-какие слухи о графском капризе дошли и до маркиза. Его жена близко к сердцу принимала тему младенцев и потому постаралась разузнать все, что можно.

Сам маркиз не очень верил тому, что говорили. Он никак не мог представить, чтоб граф ни с того ни с сего принес в дом первого попавшегося подкидыша. Скорее всего, это ребенок прислуги, мать родила его подальше от дома, чтоб не позорить имя, а после граф разрешил забрать дитя под видом подкидыша. Непонятная сентиментальность, но, в конце концов, каждый имеет право на причуды.

Во всяком случае, встрече с графом Лавальер был искренне рад:

— Милый граф! Вы ли это? На охоту в такой мороз? Что Вам дома не сидится?

— Маркиз! Не ожидал увидеть Вас одного, без супруги.

Лавальер помрачнел:

— Она занята, а я решил прокатиться. Чертов мороз! Замерз — сил нет.

Граф усмехнулся — намек был более чем прозрачен.

— Да, сегодня холодно, я уже пожалел, что выехал. Собак только измучил. Пожалуй, стоит вернуться. Вы тоже — домой?

Лавальер тяжело вздохнул и с тоской поглядел в сторону Бражелона:

— К Вам ближе. Не подумайте, что я напрашиваюсь, я знаю Ваши обстоятельства.

Граф поднял брови:

— Вы о чем?

Маркиз пожал плечами:

— В сущности, не мое дело, но говорят... — Он развел руками, показывая, что не отвечает за слова других, а всего лишь повторяет их, — говорят, что Вам нынче не сидится дома из-за того, что у Вас гость, и гость беспокойный.

— Полагаете, я перестал быть хозяином в своем доме?

— Граф, я сто раз говорил жене, что этот ребенок не имеет к Вам никакого отношения.

— Могу я узнать, что именно говорила Ваша жена?

— Помилуйте, пересказывать женские глупости! Вам нет до него дела, это же ясно! Было бы странно и подозрительно, если бы Вы стали считаться с каким-то младенцем. Не будете же Вы...

— Вы правы — не буду. Маркиз, мы давно не виделись, могу я пригласить Вас к себе?

Лавальер облегченно вздохнул:

— С удовольствием! Если я не помешаю Вашему гостю...

— Маркиз! Пока еще я хозяин Бражелона.

— Не сомневаюсь.

Господа пришпорили коней и через десять минут уже въезжали во двор графского замка.

Гримо сначала не поверил своим глазам, увидев Лавальера. Граф давно приказал не принимать его и под любым предлогом не открывать дверей. И вдруг — сам привез!

Жоржетта тоже наблюдала за гостем с нескрываемым недовольством — ей несколько раз попадало, когда она пустила его в замок.

Адель, которой Лавальер был совершенно незнаком, была удивлена такой реакцией слуг.

— Кто это?

— Маркиз де Лавальер, сосед.

— Он часто бывает здесь?

Жоржетта фыркнула:

— Бывал раньше. Теперь опять начнется.

— Что начнется? — не поняла Адель.

— Пить будут! — отрезала Жоржетта. — Он только за этим и ездил.

— А граф? — неуверенно спросила Адель.

— Граф... — кухарка вздохнула и бросила взгляд на Гримо.

Выражение его лица было красноречиво — "Только посмей открыть рот!"

— Граф гостя принимать будет, — буркнула Жоржетта, — как положено.

Очень скоро Адель объяснили, что значило это "как положено". Гримо отдали безапелляционный приказ оставить все и заниматься только гостем. Жоржетта спешно готовила закуски, а сама Адель получила распоряжение делать что угодно, но чтоб Рауля не было ни видно, ни слышно.

Граф наверняка отдал бы какое-нибудь распоряжение и Раулю, но мальчик спал.

Следующие несколько часов Гримо бегал из кухни и обратно таская еду и вино. Жоржетта помогала ему, как могла, и с ее лица не сходило выражение недовольства:

— Чисто в трактире сидит, это ж пропасть еды! Дома что ли не кормят? Хотя оно понятно, тут задаром, так он скорее лопнет, чем откажется.

Адель вызвалась ей помочь, пока Рауль спит, но Жоржетта отказалась:

— Сами управимся. Тебе туда лучше вовсе не ходить — пьяные они. Мало ли что в голову взбредет. Графу — нет, он порядочный, а тот... прости Господи! Как бы Рауль не проснулся — тогда беда будет. Он голосистый, по всему дому слыхать, а граф осерчает.

Рауль таки проснулся. Собственно в этом не было большой беды, если бы он молчал. Но он был болен, к насморку добавились колики. Ему не нравилась кутерьма вокруг, не нравилось, что нервничала кормилица, что нет рядом Гримо...

Адель тщетно пыталась успокоить его. Малыш отталкивал грудь и кричал все громче и громче. Гримо улучил минуту и заскочил в спальню. Но Рауль разошелся не на шутку — он сердился, что его любимая "нянька" не явилась по первому зову и теперь его невозможно было унять.

На помощь пришла Жоржетта:

— Что ж такое — вопит на весь дом.

— Я не могу его успокоить.

— Бери мальца и пошли в кухню — там подальше будет, авось не так слышно. Все одно теперь пока не выкричится, не замолчит. Ишь, разошелся.

Гримо взял Рауля, Адель — одежду, а Жоржетта прихватила одеяло и тряпок, из которых можно было соорудить временную постель для ребенка.

Но они не успели дойти до кухни, как их остановил язвительный голос:

— Так-так! Вот почему мы должны ждать! Все изволят ходить вокруг этого сопляка, словно он король! Граф! Вы все еще считаете себя хозяином? А, по-моему, Ваши слуги уже нашли себе нового!

Маркиз де Лавальер, несмотря на уговоры графа, пожелал пойти узнать, куда запропастился Гримо, посланный за вином, какого, как уверял граф, маркиз еще в жизни не пил.

Степень его опьянения не вызывала вопросов — мертвецки. Он не столько шел по коридору, сколько "полз" по стене, не в силах отойти от нее даже на полшага.

— Как Вы смеете! — вспыхнула Адель.

Лавальер уставился на нее мутным взглядом:

— Это что — мамаша? К-кто такая? Не видел раньше.

Он поочередно смотрел на Адель, Гримо и Рауля и на лице его появилась двусмысленная улыбка:

— Теперь понятно, чьи грешки граф прикрывал.

Адель шагнула вперед, закрывая собой Гримо и малыша:

— Сейчас же замолчите!

Маркиз вытянул руку и поддел ее под подбородок:

— Ты... не кричи... достаточно, что твой щенок вопит так, что уши закладывает.

Атос уже успел выйти в коридор и прекрасно все слышал.

— Щенок? Да будет Вам известно, маркиз, это мой воспитанник. Я его опекун! Слышите — я!

Граф тоже был пьян, но его опьянение было совершенно отличным от того, в котором пребывал маркиз.

Лицо Атоса стало белым, а глаза темными и страшными.

Маркиз инстинктивно прикрылся рукой:

— Граф... я не знал. Простите.

— Он будет крещен в родовой часовне и герцог де Барбье будет его восприемником. Я уверен — герцог мне не откажет.

— Простите, граф, простите!

Атос кивнул головой в сторону Лавальера:

— Гримо!

Гримо все понял. Он передал все еще всхлипывающего Рауля Адель и подхватил маркиза.

При гробовом молчании он дотащил пьяного Лавальера до ближайшей комнаты и свалил его на кровать, которую не приводили в порядок лет пять. Маркиз и не подумал протестовать.

Гримо вернулся в коридор к Атосу, но тот отвернулся от слуги:

— Сам.

Идти ему было трудно, но он умудрился почти не шататься, только шаг был тяжелым и медленным.