За широким окном кабинета вступал в силу очередной бесцветный, пасмурный день. Один из таких дней, когда не хочется ничего, лишь поудобнее устроиться в мягком кресле, укутать ноги шерстяным пледом и сжать в руках бокал теплого настоя из ароматных веточек цеи. И пусть подобное меланхоличное настроение редко посещало тринадцатого Императорского Миарона, и пусть сам он считал это неподобающим проявлением лени и слабости, кои не пристало испытывать настоящему воину, однако сегодня Вереш был особенно близок к тому, чтобы послать подальше сложившиеся стереотипы и принципы.

Миарон не любил снег, как не любил холод в любом проявлении. Вся его сознательная жизнь прошла в жарких песчаных степях пустынного Отольда, где даже в ночное время суток температура редко падала до десяти ринов, что в переводе на принятую в данной местности шкалу измерения равнялось пятнадцати градусам по Цельсию. Еще каких-то несколько лет назад Вереш со всей уверенностью полагал, что ночи родного мира можно счесть холодными. До того момента, как судьба привела его на Землю.

Миарон до сей поры с содроганием вспоминал первую зиму, проведенную близ руин Вашингтона. Помнил он и разброд в своей душе, что случился, когда из низко нависших туч посыпались впервые увиденные им хлопья снега. Они неторопливо порхали, невесомые, словно птичий пух. Опускались на крыши, зависали на ветках деревьев, смешивались с пылью и каменным крошевом на опустевших автомобильных шоссе. Помнил Вереш и свое оцепенение, туго спеленавшее озябшие члены. Как замер посреди улицы, широко раскрыв глаза, и надолго позабыл о своих прямых обязанностях. Как напрочь вылетел из реальности, боясь ненароком испортить это восхитительное волшебство, преображающее мир прямо на его глазах.

Ему было известно, что подобное состояние воды вовсе не редкость для голубого мира. Но одно дело прослушать подготовительную лекцию, и совершенно иное — увидеть собственными глазами. В тот памятный первый раз он пришел в себя лишь спустя полчаса. Ни один из многочисленных подчиненных не отважился окликнуть медитирующего на заснеженную улицу пише Миарона, занесенного белыми хлопьями и более похожего на снежный сугроб. В результате у него онемели пальцы, причем на обоих парах конечностей одновременно. Вспомнил Вереш и пришедший вслед за потерей чувствительности страх. Это сейчас былые заблуждения вызывают улыбку, а в тот день шикару было совсем не до смеха. Он едва не решил, что медленно спускающиеся с небес белые хлопья ядовиты! И на полном серьезе чуть не ввел для воинов строгий запрет покидать защищенные помещения. Ведь раньше бедняга императорский Миарон никогда еще по-настоящему не замерзал и не имел понятия, как должно телу реагировать на пониженную температуру. К счастью от конфуза его тогда уберег верный узаши, вовремя высмеявший беспокойство двуного друга...

При воспоминании о Кадоле высокий лоб Вереша расчертили глубокие вертикальные морщины. Сегодня узаши, его преданного товарища, снова не было рядом. Связь зверя со сбежавшей земной девчонкой оказалась куда более глубокой и сложной, чем предполагали они с Алтаэем. Его самочувствие ухудшалось, все чаща в поведении хищного друга фигурировали случаи беспочвенной агрессии и вспыльчивости. Не редко узаши погружался в тяжелую, мрачную апатию, становился абсолютно безразличен к Верешу и окружающему миру в целом. Опытнейшие связующие раз за разом разводили руками, от чего шикар все больше переживал за его душевное здоровье. Тревога Миарона не могла не передаться зверю, только усугубляя сложившееся положение. Кадол постоянно ощущал за собой вину, не справляясь с обязанностями звена связки. Волновался, нервничал, закрывался, злился на свою несостоятельность, но ничего не мог с этим поделать.

Дюжину дней тому назад на призыв о помощи потерявшему покой зверю откликнулся Имирк. В прошлом лучший связующий, основатель собственной теории, а ныне ушедший на покой шикар преклонных лет. Он давно не занимался проблемами связок, не имел дел с узаши и их седоками. Старик тихонько доживал отпущенное ему время в удаленной северной деревушке Отольда, занимался сельским хозяйством и содержал небольшую школу, где делился опытом с молодыми дарованиями. Услышав о трудностях между Верешем и Кадолом, пожилой связующий долго сомневался и задавал десятки уточняющих вопросов. Тем не менее, невиданный ранее случай не на шутку заинтересовал его, и Имирк согласился на встречу.

Первый же сеанс душевной терапии от мастера привнес некоторое облегчение в состояние узаши. Крошечная, но все же победа. В приватной беседе с Верешем Имирк так описал свои ощущения: доска, пребывающая в шатком равновесии на вершине горного пика. Стоит отметить, что связующие в разной степени обладали даром читать сознания своих зубастых пациентов. На некий неопределенный промежуток времени узаши полностью становились подконтрольными лекарям звериных душ. Связующие же имели возможность взглянуть на мир глазами нуждающихся в помощи хищников. Буквально 'побыть в их шкурах', как выражаются земляне. Сполна ощутить метания и нащупать корни возникшей проблемы и недопонимания. Именно это и проделал умудренный опытом прожитых лет связующий Имирк с растерянным Кадолом. Наложил полученные ощущения на изложенную Верешем предысторию и азартно заблестел выцветшими, старческими глазами.

Итогом шести сеансов у лекаря душ явилось вот такое вот туманное объяснение: узаши начал инициацию землянки, как будущего звена связки. Причем связь с Верешем он разорвать не захотел. Однако разум его избранницы защищает мощный щит против телепатического и эмпатического воздействий, что напрочь лишило зверя возможности слияния сознаний. Так и застопорился Кадол на развилке. Связь с землянкой возникла, но односторонняя. Узаши ощущает родство и ответственность, но не может донести это до выбранного объекта. Будь женщина рядом, — это снизило бы напряженность его восприятия. Но она далеко, не сном ни духом о проблемах несчастного зверя. Кадол же никак не может определиться с мучительным выбором: с одной стороны доски стоит землянка. Инстинкты велят ему немедленно отправляться на поиски непутевого половинчатого седока, ведь девчонка возможно в этот самый момент отчаянно нуждается в помощи. С обратной же стороны злополучной доски расположился Вереш, покинуть которого равноценно подлому предательству. Так и качается разрываемый сомнениями и ощущением вины зверь в центре шаткой, подгнившей досточки. Шаг в любую из сторон ознаменует неминуемый конец его личности.

Имирк не ведал случаев трехсторонней связи: не встречал в период собственной практики и никогда не натыкался в записях своих коллег. До встречи с Кадолом он вообще полагал, что подобное развитие отношений в принципе невозможно. Однако судьба горазда порой выкидывать этакие странные, не объяснимые фортели. Каким образом могла образоваться связка, если одно из звеньев эмпатически глухо? Что послужило сигналом к началу инициации? И каким образом теперь пресечь печальные последствия? Предотвратить распад личности зверя? Ничего этого мастер связующий не знал, но и отказываться от необычного пациента не спешил. Честно предупредил, что прогресса пообещать не в силах, и вообще сомневается насчет пользы от дальнейших сеансов.

Вереш понимал, что занятия Имирка — единственный оставшийся шанс для сохранения их с Кадолом связки, а потому после недолгих раздумий настоял на продолжении лечения. Увы, на сегодняшний день облегчение самочувствия узаши было столь незначительно, что в другой ситуации Миарон мог бы этого и не заметить. За всем тем душевный недуг замер, перестав прогрессировать, и то стало первой хорошей новостью за четыре месяца, минувших с момента триумфального побега земной сопротивленки.

Вереш часто замечал, как мысли то и дело возвращаются к взбалмошной человеческой девчонке. Первое время он пытался всячески пресекать возникающие при этом чувства. Некая неопределенная смесь тревоги, любопытства и сожаления поселилась где-то глубоко в душе. Суровый Миарон раз за разом гнал от себя прочь странную, щемящую ностальгию, недостойную истинного воина, но она настойчиво возвращалась каждый раз, как мысли освобождались от гнета дневных забот. Чаще всего глубокой, темной ночью, и тогда сон упорно не желал приходить к смятенному шикару. Но постепенно Вереш перестал воспринимать свою эмоциональность в отношении девчонки как изъян и несовершенство. Раздражение улеглось, прекратив подниматься волной каждый раз, как он вновь ловил себя на воспоминаниях о сумасшедшей сопротивленке. Вместо гнева и недовольства на сердце осталась только сладковатая теплота, из-за которой ему почему-то хотелось улыбаться. Не пожелав отказывать себе в удовольствии, Миарон рассудил так: если не выходит перебороть, стоит обратить это себе во благо. Может же и у него быть одна маленькая, но очень теплая тайна? Та, что в любое время заставляет думать о хорошем и придает дополнительных сил?

Однако и здесь не обошлось без сложностей. Смирившись с тем, что маленькая землянка прочно поселилась в груди и не желает покидать удобное местечко, Вереш и не подозревал, какими тревогами это обернется. Где она сейчас? Выбралась ли? Не нуждается ли в помощи? Следов вздорной девицы так и не было обнаружено, хотя подчиненные Раффина Вияхоша не оставляли поисков в течение двух долгих месяцев. Сопротивленка исчезла, словно и не было ее. Растворилась, будто видение, призрак, тень. Ни одного упоминания в нейтральных поселениях, ни единого случайного попутчика не отыскалось с тех пор. Не всплыли похищенные ею документы, и не была потревожена ни одна из расставленных ловушек. Почему-то вполне логичная мысль, что девчонка попросту не выбралась из топи, была Верешу до крайности неприятна. При всем том данный вариант оставался передовым в десятках представленных поисковыми отрядами версий. То было справедливо: топи — не место для одинокой, слабой женщины, имеющей большие проблемы со здоровьем. К тому же с собой у нее было только то, что удалось снять с одного незадачливого Миарона. А именно: одежда неподходящего размера, обувь, которую она скинула на границе с топью, и четыре метательных ножа с ладонь в длину.

Один неосторожный шаг, один голодный хищник — и беглянке пришел бы конец. Хотя утонуть в трясине или быть разорванной зверем все же не самые страшные из возможных участей. Быстрая смерть без мучений. Но стоило Верешу представить, как она медленно погибает от голода, не в силах подняться на ноги... Как ее худое тельце дрожит на холодном ветру... Как она лежит свернувшись клубочком, пытается прикрыться его собственным плащом и тихо плачет от усталости и отчаяния...

Пише Миарон повел плечами и сглотнул, потревожив стянутое спазмом горло. В такие моменты он хорошо понимал своего узаши. Это действительно мучительно, ежедневно корить себя за беспомощность и в бессилии сжимать кулаки. Не ведая, жива ли она, или уже давно не дышит воздухом голубого мира. Девчонка ведь даже к людям выйти не может! В нейтральное поселение не пустит метка классификации, и к бывшим товарищам по оружию нельзя — дезертирство везде карается одинаково жестко.

Так и проходят дни. Слепая надежда на лучшее беспрестанно конкурирует со здравым смыслом, а разум бессмысленно пытается постигнуть причину, по которой Вереш впустил в свою душу странную и сумасбродную человеческую девчонку. Друг? Нет, он не мог воспринимать ее другом в том самом смысле, каковым ощущал Алтаэя. Любимая? Бред. Абсурд полнейший, ибо основополагающим фактором данных отношений между мужчиной и женщиной является физическое влечение, которого он за собой совершенно не замечал. Да и способен ли Императорский Миарон на чувство, что среди его соплеменников принято считать постыдным проявлением слабости духа? Вереш не знал. Возможно, поделись он своей проблемой с более раскрепощенным Алтаэем, тот смог бы объяснить не ясную тягу к земной беглянке. Но что-то мешало Миарону признаться другу в своей маленькой, теплой слабости. Слишком она была личная, сокровенная, да и не умел Вереш говорить о подобных вещах.

— Пише Миарон! Воронка перехода готова к открытию.

Замерший у окна воин вздрогнул, застигнутый врасплох раскатистым басом Рата Приша. Несколько секунд ему пришлось потратить, чтобы отогнать неуместную задумчивость и переключиться на более насущные вещи. Такие, как визит с проверкой в вотчину к Миарону Алтаэю и последующий отчет перед Раффом Императором, для чего часом ранее он отдал приказ магам готовить прямой переход. В самом деле, не время заниматься самокопанием.

Встряхнувшись, Вереш обернулся к терпеливо ожидающему ответа шикару и кивнул:

— Ты услышан, Рат. Я иду.

Глава 1

Наблюдая за суетой шестерки штатных магов, Вереш думал, что в последнее время осечки случаются слишком часто. Началось все около года назад, и если на первых порах возмущения магического фона списывали на временные аномалии, то сейчас тревогу забили даже императорские Слышащие. Верешу было известно об этом немного больше, нежели остальным, вот только как распорядиться своим знанием и догадками он пока еще не представлял. Проверить их все никак не выходило, а являться пред мудрые очи, будучи вооруженным только основанными непонятно на чем домыслами и непоколебимой уверенностью, значит полностью потерять доверие и расположение Раффа Максуоша. Этого Вереш никак не мог себе позволить. Не сейчас, когда неумолимо назревает нечто, насквозь пропитавшее тревогой весь голубой мир.

Ежедневно Миарону приходили сообщения из разных точек планеты о тех или иных отклонениях: сбоях работы магических сетей, приступах временной 'глухоты' у магов, возмущениях магического поля. Вереш и сам чувствовал приближающуюся угрозу. Один из сильнейших магов своего племени, отныне он был не способен даже на такую мелочь, как открытие стабильной переходной воронки. Ощущение неясной опасности крепло с каждым прожитым днем, а причина происходящего все еще маячила вдалеке, густо скрытая клочьями непроницаемого тумана. И лишь в одном не сомневался Миарон. А именно в личностях виновных.

Ни для кого не было секретом, что в последний год Палата Советов под предводительством наследного Раффина Вияхоша усиленно занималась расширением сфер своего влияния. Император уже передал своему наследнику полномочия на освоение северных земель крупнейшего континента и руководство над экспериментальными сельскохозяйственными общинами, где энтузиасты пытались адаптировать к холодному климату привычные каждому шикару культуры. Однако беспокойство Миарона Вереша вызвал иной факт, а именно настойчивое стремление Раффина Вияхоша прибрать к рукам северные рудники и нейтральные поселения. Зная о непримиримости Палаты в отношении людского племени, Вереш никак не мог понять причин такого рвения. Палата Советов активно пропагандировала идею о сокращении численности землян за счет уничтожения недееспособных особей, а так же присвоении остальным статуса рабов. По их мнению, необучаемые, непримиримые земляне только и годны, что на выполнение черной работы. Однако хуже всего то, что все большее количество шикаров прислушивались к античеловеческой пропаганде Палаты. Задумывались, стоит ли жертвовать своим временем, дабы понять коренных обитателей голубой планеты? И нужно ли менять привычный образ жизни, чтобы обеспечить людям комфортное существование? Не проще ли последовать совету наследника, непревзойденного мастера ораторского искусства? Раффину Вияхошу, которому удалось представить геноцид справедливым возмездием?

123 ... 91011

↓ Содержание ↓