Жила-была девочка Маша2(Осколки былого)

Пролог

За широким окном кабинета вступал в силу очередной бесцветный, пасмурный день. Один из таких дней, когда не хочется ничего, лишь поудобнее устроиться в мягком кресле, укутать ноги шерстяным пледом и сжать в руках бокал теплого настоя из ароматных веточек цеи. И пусть подобное меланхоличное настроение редко посещало тринадцатого Императорского Миарона, и пусть сам он считал это неподобающим проявлением лени и слабости, кои не пристало испытывать настоящему воину, однако сегодня Вереш был особенно близок к тому, чтобы послать подальше сложившиеся стереотипы и принципы.

Миарон не любил снег, как не любил холод в любом проявлении. Вся его сознательная жизнь прошла в жарких песчаных степях пустынного Отольда, где даже в ночное время суток температура редко падала до десяти ринов, что в переводе на принятую в данной местности шкалу измерения равнялось пятнадцати градусам по Цельсию. Еще каких-то несколько лет назад Вереш со всей уверенностью полагал, что ночи родного мира можно счесть холодными. До того момента, как судьба привела его на Землю.

Миарон до сей поры с содроганием вспоминал первую зиму, проведенную близ руин Вашингтона. Помнил он и разброд в своей душе, что случился, когда из низко нависших туч посыпались впервые увиденные им хлопья снега. Они неторопливо порхали, невесомые, словно птичий пух. Опускались на крыши, зависали на ветках деревьев, смешивались с пылью и каменным крошевом на опустевших автомобильных шоссе. Помнил Вереш и свое оцепенение, туго спеленавшее озябшие члены. Как замер посреди улицы, широко раскрыв глаза, и надолго позабыл о своих прямых обязанностях. Как напрочь вылетел из реальности, боясь ненароком испортить это восхитительное волшебство, преображающее мир прямо на его глазах.

Ему было известно, что подобное состояние воды вовсе не редкость для голубого мира. Но одно дело прослушать подготовительную лекцию, и совершенно иное — увидеть собственными глазами. В тот памятный первый раз он пришел в себя лишь спустя полчаса. Ни один из многочисленных подчиненных не отважился окликнуть медитирующего на заснеженную улицу пише Миарона, занесенного белыми хлопьями и более похожего на снежный сугроб. В результате у него онемели пальцы, причем на обоих парах конечностей одновременно. Вспомнил Вереш и пришедший вслед за потерей чувствительности страх. Это сейчас былые заблуждения вызывают улыбку, а в тот день шикару было совсем не до смеха. Он едва не решил, что медленно спускающиеся с небес белые хлопья ядовиты! И на полном серьезе чуть не ввел для воинов строгий запрет покидать защищенные помещения. Ведь раньше бедняга императорский Миарон никогда еще по-настоящему не замерзал и не имел понятия, как должно телу реагировать на пониженную температуру. К счастью от конфуза его тогда уберег верный узаши, вовремя высмеявший беспокойство двуного друга...

При воспоминании о Кадоле высокий лоб Вереша расчертили глубокие вертикальные морщины. Сегодня узаши, его преданного товарища, снова не было рядом. Связь зверя со сбежавшей земной девчонкой оказалась куда более глубокой и сложной, чем предполагали они с Алтаэем. Его самочувствие ухудшалось, все чаща в поведении хищного друга фигурировали случаи беспочвенной агрессии и вспыльчивости. Не редко узаши погружался в тяжелую, мрачную апатию, становился абсолютно безразличен к Верешу и окружающему миру в целом. Опытнейшие связующие раз за разом разводили руками, от чего шикар все больше переживал за его душевное здоровье. Тревога Миарона не могла не передаться зверю, только усугубляя сложившееся положение. Кадол постоянно ощущал за собой вину, не справляясь с обязанностями звена связки. Волновался, нервничал, закрывался, злился на свою несостоятельность, но ничего не мог с этим поделать.

Дюжину дней тому назад на призыв о помощи потерявшему покой зверю откликнулся Имирк. В прошлом лучший связующий, основатель собственной теории, а ныне ушедший на покой шикар преклонных лет. Он давно не занимался проблемами связок, не имел дел с узаши и их седоками. Старик тихонько доживал отпущенное ему время в удаленной северной деревушке Отольда, занимался сельским хозяйством и содержал небольшую школу, где делился опытом с молодыми дарованиями. Услышав о трудностях между Верешем и Кадолом, пожилой связующий долго сомневался и задавал десятки уточняющих вопросов. Тем не менее, невиданный ранее случай не на шутку заинтересовал его, и Имирк согласился на встречу.

Первый же сеанс душевной терапии от мастера привнес некоторое облегчение в состояние узаши. Крошечная, но все же победа. В приватной беседе с Верешем Имирк так описал свои ощущения: доска, пребывающая в шатком равновесии на вершине горного пика. Стоит отметить, что связующие в разной степени обладали даром читать сознания своих зубастых пациентов. На некий неопределенный промежуток времени узаши полностью становились подконтрольными лекарям звериных душ. Связующие же имели возможность взглянуть на мир глазами нуждающихся в помощи хищников. Буквально 'побыть в их шкурах', как выражаются земляне. Сполна ощутить метания и нащупать корни возникшей проблемы и недопонимания. Именно это и проделал умудренный опытом прожитых лет связующий Имирк с растерянным Кадолом. Наложил полученные ощущения на изложенную Верешем предысторию и азартно заблестел выцветшими, старческими глазами.

Итогом шести сеансов у лекаря душ явилось вот такое вот туманное объяснение: узаши начал инициацию землянки, как будущего звена связки. Причем связь с Верешем он разорвать не захотел. Однако разум его избранницы защищает мощный щит против телепатического и эмпатического воздействий, что напрочь лишило зверя возможности слияния сознаний. Так и застопорился Кадол на развилке. Связь с землянкой возникла, но односторонняя. Узаши ощущает родство и ответственность, но не может донести это до выбранного объекта. Будь женщина рядом, — это снизило бы напряженность его восприятия. Но она далеко, не сном ни духом о проблемах несчастного зверя. Кадол же никак не может определиться с мучительным выбором: с одной стороны доски стоит землянка. Инстинкты велят ему немедленно отправляться на поиски непутевого половинчатого седока, ведь девчонка возможно в этот самый момент отчаянно нуждается в помощи. С обратной же стороны злополучной доски расположился Вереш, покинуть которого равноценно подлому предательству. Так и качается разрываемый сомнениями и ощущением вины зверь в центре шаткой, подгнившей досточки. Шаг в любую из сторон ознаменует неминуемый конец его личности.

Имирк не ведал случаев трехсторонней связи: не встречал в период собственной практики и никогда не натыкался в записях своих коллег. До встречи с Кадолом он вообще полагал, что подобное развитие отношений в принципе невозможно. Однако судьба горазда порой выкидывать этакие странные, не объяснимые фортели. Каким образом могла образоваться связка, если одно из звеньев эмпатически глухо? Что послужило сигналом к началу инициации? И каким образом теперь пресечь печальные последствия? Предотвратить распад личности зверя? Ничего этого мастер связующий не знал, но и отказываться от необычного пациента не спешил. Честно предупредил, что прогресса пообещать не в силах, и вообще сомневается насчет пользы от дальнейших сеансов.

Вереш понимал, что занятия Имирка — единственный оставшийся шанс для сохранения их с Кадолом связки, а потому после недолгих раздумий настоял на продолжении лечения. Увы, на сегодняшний день облегчение самочувствия узаши было столь незначительно, что в другой ситуации Миарон мог бы этого и не заметить. За всем тем душевный недуг замер, перестав прогрессировать, и то стало первой хорошей новостью за четыре месяца, минувших с момента триумфального побега земной сопротивленки.

Вереш часто замечал, как мысли то и дело возвращаются к взбалмошной человеческой девчонке. Первое время он пытался всячески пресекать возникающие при этом чувства. Некая неопределенная смесь тревоги, любопытства и сожаления поселилась где-то глубоко в душе. Суровый Миарон раз за разом гнал от себя прочь странную, щемящую ностальгию, недостойную истинного воина, но она настойчиво возвращалась каждый раз, как мысли освобождались от гнета дневных забот. Чаще всего глубокой, темной ночью, и тогда сон упорно не желал приходить к смятенному шикару. Но постепенно Вереш перестал воспринимать свою эмоциональность в отношении девчонки как изъян и несовершенство. Раздражение улеглось, прекратив подниматься волной каждый раз, как он вновь ловил себя на воспоминаниях о сумасшедшей сопротивленке. Вместо гнева и недовольства на сердце осталась только сладковатая теплота, из-за которой ему почему-то хотелось улыбаться. Не пожелав отказывать себе в удовольствии, Миарон рассудил так: если не выходит перебороть, стоит обратить это себе во благо. Может же и у него быть одна маленькая, но очень теплая тайна? Та, что в любое время заставляет думать о хорошем и придает дополнительных сил?

Однако и здесь не обошлось без сложностей. Смирившись с тем, что маленькая землянка прочно поселилась в груди и не желает покидать удобное местечко, Вереш и не подозревал, какими тревогами это обернется. Где она сейчас? Выбралась ли? Не нуждается ли в помощи? Следов вздорной девицы так и не было обнаружено, хотя подчиненные Раффина Вияхоша не оставляли поисков в течение двух долгих месяцев. Сопротивленка исчезла, словно и не было ее. Растворилась, будто видение, призрак, тень. Ни одного упоминания в нейтральных поселениях, ни единого случайного попутчика не отыскалось с тех пор. Не всплыли похищенные ею документы, и не была потревожена ни одна из расставленных ловушек. Почему-то вполне логичная мысль, что девчонка попросту не выбралась из топи, была Верешу до крайности неприятна. При всем том данный вариант оставался передовым в десятках представленных поисковыми отрядами версий. То было справедливо: топи — не место для одинокой, слабой женщины, имеющей большие проблемы со здоровьем. К тому же с собой у нее было только то, что удалось снять с одного незадачливого Миарона. А именно: одежда неподходящего размера, обувь, которую она скинула на границе с топью, и четыре метательных ножа с ладонь в длину.

Один неосторожный шаг, один голодный хищник — и беглянке пришел бы конец. Хотя утонуть в трясине или быть разорванной зверем все же не самые страшные из возможных участей. Быстрая смерть без мучений. Но стоило Верешу представить, как она медленно погибает от голода, не в силах подняться на ноги... Как ее худое тельце дрожит на холодном ветру... Как она лежит свернувшись клубочком, пытается прикрыться его собственным плащом и тихо плачет от усталости и отчаяния...

Пише Миарон повел плечами и сглотнул, потревожив стянутое спазмом горло. В такие моменты он хорошо понимал своего узаши. Это действительно мучительно, ежедневно корить себя за беспомощность и в бессилии сжимать кулаки. Не ведая, жива ли она, или уже давно не дышит воздухом голубого мира. Девчонка ведь даже к людям выйти не может! В нейтральное поселение не пустит метка классификации, и к бывшим товарищам по оружию нельзя — дезертирство везде карается одинаково жестко.

Так и проходят дни. Слепая надежда на лучшее беспрестанно конкурирует со здравым смыслом, а разум бессмысленно пытается постигнуть причину, по которой Вереш впустил в свою душу странную и сумасбродную человеческую девчонку. Друг? Нет, он не мог воспринимать ее другом в том самом смысле, каковым ощущал Алтаэя. Любимая? Бред. Абсурд полнейший, ибо основополагающим фактором данных отношений между мужчиной и женщиной является физическое влечение, которого он за собой совершенно не замечал. Да и способен ли Императорский Миарон на чувство, что среди его соплеменников принято считать постыдным проявлением слабости духа? Вереш не знал. Возможно, поделись он своей проблемой с более раскрепощенным Алтаэем, тот смог бы объяснить не ясную тягу к земной беглянке. Но что-то мешало Миарону признаться другу в своей маленькой, теплой слабости. Слишком она была личная, сокровенная, да и не умел Вереш говорить о подобных вещах.

— Пише Миарон! Воронка перехода готова к открытию.

Замерший у окна воин вздрогнул, застигнутый врасплох раскатистым басом Рата Приша. Несколько секунд ему пришлось потратить, чтобы отогнать неуместную задумчивость и переключиться на более насущные вещи. Такие, как визит с проверкой в вотчину к Миарону Алтаэю и последующий отчет перед Раффом Императором, для чего часом ранее он отдал приказ магам готовить прямой переход. В самом деле, не время заниматься самокопанием.

Встряхнувшись, Вереш обернулся к терпеливо ожидающему ответа шикару и кивнул:

— Ты услышан, Рат. Я иду.

Глава 1

Наблюдая за суетой шестерки штатных магов, Вереш думал, что в последнее время осечки случаются слишком часто. Началось все около года назад, и если на первых порах возмущения магического фона списывали на временные аномалии, то сейчас тревогу забили даже императорские Слышащие. Верешу было известно об этом немного больше, нежели остальным, вот только как распорядиться своим знанием и догадками он пока еще не представлял. Проверить их все никак не выходило, а являться пред мудрые очи, будучи вооруженным только основанными непонятно на чем домыслами и непоколебимой уверенностью, значит полностью потерять доверие и расположение Раффа Максуоша. Этого Вереш никак не мог себе позволить. Не сейчас, когда неумолимо назревает нечто, насквозь пропитавшее тревогой весь голубой мир.

Ежедневно Миарону приходили сообщения из разных точек планеты о тех или иных отклонениях: сбоях работы магических сетей, приступах временной 'глухоты' у магов, возмущениях магического поля. Вереш и сам чувствовал приближающуюся угрозу. Один из сильнейших магов своего племени, отныне он был не способен даже на такую мелочь, как открытие стабильной переходной воронки. Ощущение неясной опасности крепло с каждым прожитым днем, а причина происходящего все еще маячила вдалеке, густо скрытая клочьями непроницаемого тумана. И лишь в одном не сомневался Миарон. А именно в личностях виновных.

Ни для кого не было секретом, что в последний год Палата Советов под предводительством наследного Раффина Вияхоша усиленно занималась расширением сфер своего влияния. Император уже передал своему наследнику полномочия на освоение северных земель крупнейшего континента и руководство над экспериментальными сельскохозяйственными общинами, где энтузиасты пытались адаптировать к холодному климату привычные каждому шикару культуры. Однако беспокойство Миарона Вереша вызвал иной факт, а именно настойчивое стремление Раффина Вияхоша прибрать к рукам северные рудники и нейтральные поселения. Зная о непримиримости Палаты в отношении людского племени, Вереш никак не мог понять причин такого рвения. Палата Советов активно пропагандировала идею о сокращении численности землян за счет уничтожения недееспособных особей, а так же присвоении остальным статуса рабов. По их мнению, необучаемые, непримиримые земляне только и годны, что на выполнение черной работы. Однако хуже всего то, что все большее количество шикаров прислушивались к античеловеческой пропаганде Палаты. Задумывались, стоит ли жертвовать своим временем, дабы понять коренных обитателей голубой планеты? И нужно ли менять привычный образ жизни, чтобы обеспечить людям комфортное существование? Не проще ли последовать совету наследника, непревзойденного мастера ораторского искусства? Раффину Вияхошу, которому удалось представить геноцид справедливым возмездием?

Сама мысль о превращении в бесправных рабов разумных существ Верешу была отвратительна. За всем тем даже он не мог не отметить справедливости некоторых предложений Раффина.

Люди до сих пор вырубают леса. Прекрасные зеленые леса, дарящие миру жизнь и надежду на очищение. Рафф Император проявил милосердие и пошел навстречу человеческим привычкам есть горячую пищу и обогревать жилища варварским способом: сжигая в очагах древесину. А ведь могли бы прожить и без этого. Добровольные отряды приспособленцев готовы предоставить каждому из желающих огненный пороб, источник чистого магического пламени, но люди отчего-то не спешат выстраиваться в очередь. А многострадальный зеленый мир из-за странной прихоти своих неблагодарных детей вынужден задыхаться в дыму и жертвовать сотнями тысяч деревьев ежегодно. Здесь Вереш был абсолютно согласен с Палатой. Запрет на использование древесины в качестве топлива следовало ввести безотлагательно.

Весьма нервировало Миарона и пристрастие людей к мясу животных. От одной мысли о таком обеде у Вереша к горлу подкатывала тошнота. Человеческие лекари продолжают утверждать, что без мяса рацион людей неполон и несовершенен. Дескать, для оптимального развития организму человека просто необходимы животные белки. Подобные высказывания вызывали у Вереша негодование, ибо Миарон, в жизни своей не съевший и крошечного кусочка чужой плоти, вовсе не чувствовал себя недоразвитым дохляком. За всем тем и в этом вопросе Император вынес решение в пользу людей. Пусть потребление животной пищи и было ограниченно множеством рамок, однако не возбранялось полностью. Сотни цехов по убою скота продолжали лить кровь неспособных постоять за себя животных, дабы насытить извращенные человеческие аппетиты.

И все же Вереш понимал, что путь угнетения человеческой расы обманчиво легок. Не этому учили мудрые джеджиеры, противники насилия и циничной жестокости. Не потому ли Учителя отвернулись от детей своих и все настойчивей ищут контактов с землянами? Не от того ли, что в погоне за надуманными идеалами детеныши презрели все советы и заповеди любящих родителей? Джеджиеры ушли. Отвергнутые, не услышанные, проигнорированные собственными воспитанниками, затаились в заповедной Лазурной долине. В скорбном молчании слушают слова неразумных детенышей, пытающихся убедить Учителей в своей правоте. Слушают и молчат. И эту громкую тишину каждый волен расценивать по-своему...

— Пише Миарон! Портал стабилизирован.

Вереш кивнул окликнувшему его магу и без лишних слов шагнул в молочное марево перехода. А мгновением позже пришло понимание, что сделал он это зря...

Чуждое его сознанию возбуждение целиком поглотило оторопевшего шикара. Ожидание чего-то страшного, ожидание боли, страданий... Вереш ощутил себя лишним, помехой, которую попытались стряхнуть. Горстью песка в волосах, паразитом на теле собаки, острым камушком в ботинке. Крошечным, несущественным, но тревожащим. Еще более раздражающим взволнованное нутро. Сквозь призрачный стон Миарон остро ощутил чужой страх. 'Прочь! Прочь! Назад!' — шептала молочная дымка. Вместо осторожных объятий шикар угодил в мощные тиски. Его тело сдавило с чудовищной силой. Боль пронзила грудную клетку, и Миарон услышал, как с жалобным треском ломаются ребра. Перед глазами заплясали алые пятна, на языке прочно обосновался едкий металлический привкус. 'Вот и все...' — мелькнуло в голове Вереша. Однако он ошибся и на сей раз.

Мир вздрогнул. Сперва едва заметно, а после сильней. Давление схлынуло с тела Миарона одной сплоченной волной. Если бы здесь, в таинственном царстве подпространства, правили бы обычные физические законы, едва не расплющенный Вереш обязательно упал бы от накатившего болезненного облегчения. Но здесь не было понятий 'гравитация', 'верх' и 'низ', а потому помятый маг просто расслабил мышцы. И снова сделал это зря.

Иррациональное чувство не его ужаса накатило внезапно. Просто в один миг на теле шикара поднялись дыбом все до единого волоски. От чудовищной, невероятной жути мага затошнило. Ноги его ослабли, обратившись в ватные столбы. А следом молочная дымка взорвалась мириадами слепящих оранжевых вспышек. Вереша смяло, словно невесомый шелковый платок. Растянуло и снова смяло. Сознание покинуло его в тот момент, когда шикар осознал себя стремительно падающим вниз, а исковерканное тело его со всех сторон хлестали колючие ветви.

...

Глава 2

Вереш.

Когда в освободившееся от небытия сознание вторглась всепоглощающая боль, я понял, что жив. Это казалось столь невероятным после того гигантского пресса, в который превратили подпространство не известной природы возмущения, что я далеко не сразу поверил. Выжить после таких перегрузок... Немыслимо. Никак не ожидал я очнуться живым, в последние мгновения до бесчувствия успев увериться в своей анекдотичной кончине. Происшествие казалось мне еще более нелепым, так как я был предупрежден о нем заранее. Знал, что в ближайшее время желательно воздержаться от путешествий сквозь портальные искривления, но пренебрег советом Слышащих. И теперь мне придется заплатить за свою самоуверенность.

Слипшиеся веки открываться не пожелали. Что ж, пока я вполне смогу обойтись и без зрения. В настоящее время передо мной стояли две первоочередные задачи: изучить целостность собственного тела и попытаться понять, куда я угодил благодаря возмущению подпространства.

Ноги и руки не потеряли чувствительности, а значит все не так уж и плохо. Грудь горит огнем и при каждом вздохе оглушает приступами острой боли. Наверняка тому виной сломанные ребра. Кровь во рту свидетельствует о повреждении легкого. Так же сильная боль ощущается в правом бедре. Стучит и давит в висках. Все не так уж и плохо, как могло бы выйти. Но для более точного вердикта необходимо открыть глаза.

На протяжении нескольких следующих минут я тер и массировал прочно склеенные запекшейся кровью веки. Руки тряслись и скверно слушались моих команд, однако кости в них уцелели, и это главное. Наконец-то кровяная корка поддалась, и я смог осмотреться. Как выяснилось, посмотреть было на что.

Некоторое время я слепо моргал слезящимися глазами, пытаясь сориентироваться. Мне никак не удавалось понять, от чего над головой такое странное небо. Затем в памяти мелькнула запечатленная до падения картина, и пришло узнавание. Надо мной простирался вовсе не зеленый небосвод, а густые и колючие ветви ели, широко распространенного в этом мире вечнозеленого растения. Лежать же мне выдалось на куче древесных обломков — видимо, остатков некоего строения, которому не посчастливилось смягчить падение незадачливому шикару. Благо, что дощатая кровля обветшала от сырости и рассыпалась в щепки под свалившимся на нее грузом. Все же Отоль не оставил меня своей милостью.

Осторожно приподняв тяжелую голову, я попытался оценить повреждения правой ноги. Мир тут же пошатнулся, а к горлу подкатила тошнота. Сдаться так легко? Нет уж. Более всего я страшился серьезного перелома. Тогда для восстановления двигательной функции понадобилось бы слишком много времени и, скорее всего, означало бы мой конец. Потому зрелище окровавленной древесной щепки, пробившей насквозь мягкие ткани чуть выше колена, показалось мне подарком судьбы. Если я до сих пор жив, значит, крупные жилы не задеты. Для успешной регенерации мне нужно всего лишь извлечь из раны щепу. Не плохо бы было обработать снадобьем против местных агрессивных микроорганизмов, но увы, императорскому Миарону не положено иметь при себе такового. Миарон ведет войско в бой, ему не пристало задумываться о мелочах вроде лекарских примочек на самый скверный случай. Этим и без него есть кому заняться. Упершись ладонями в осклизлые доски, я собрал воедино скудные остатки сил и предпринял попытку согнуть в колене раненную ногу. Не готовый к ошеломительной вспышке боли, самым позорным образом вновь потерял сознание.

Очнувшись, я долго вглядывался в серый полумрак над головой, силясь понять, сколько минуло времени. Во рту было сухо и горько, в висках пульсировало с удвоенной мощью. Воздух пах сыростью, затхлостью и гнилью. Никто не потревожил меня за время беспамятства, и это все больше настораживало. Если меня занесло в лесную чащу, от чего рядом нет привлеченных запахом пролитой крови хищников? И вообще, как-то тихо ведут себя хозяева здешних мест, кем бы они ни были. Никаких присущих этому шумному миру звуков, только изредка повторяющийся клекот далекой птицы да мое частое с присвистом дыхание. Неправдоподобно тихо.

За всем тем нога беспокоила меня еще интенсивнее. Между лохмотьев порванной штанины я видел распухшую, воспаленную плоть. Скверно, очень скверно... Рана сочилась кровью при каждом движении, а в глазах расцветали огненные цветы. Жизнь моя зависела от того, смогу ли я сесть и освободить нанизанную на острую щепу ногу. Еще одной попытки у меня не будет — слишком стремительно утекают вместе с кровью мои силы.

Принять вертикальное положение оказалось не так сложно, как я предполагал. Хватаясь за торчащие кверху обломки прогнивших стен, я, не спеша, по сантиметру подтягивал туловище. Мог бы сделать это и быстрей, но не стал рисковать, ведь потерять сознание сейчас значит потерять жизнь. В следующее пробуждение я уже буду не способен к активным действиям. Смогу только лежать и думать о скорой кончине.

Отдышавшись и вставив меж челюстей крепкий обломок доски, найденный рядом, я приступил к выполнению следующего шага. Изогнувшись, как можно крепче обхватил обеими руками широкий конец окровавленной щепы, глубоко вздохнул и, что было сил, рванулся назад всем корпусом. Тело пронзила адская боль, зубы впились в закушенную доску, а спина выгнулась дугой. В следующую секунду мой разум милостиво отключился.

По пробуждению я ощутил себя лучше, однако, осмотрев страдавшую ногу, понял, что радость моя преждевременна. Рана выглядела скверно. В бедре и нижней части спины поселилось жаркое пламя вкупе с вязкой, тянущей, отдающей в руку болью. Если в ближайшее время я не получу помощи лекаря, дни мои сочтены. А значит не стоит дожидаться, пока недуг выпустит яды в кровь. Нужно действовать, пока силы окончательно меня не покинули. Возможно, мне удастся обнаружить нейтральное поселение или наткнуться на собирателя или полевого работника. В этом мире не так уж и много диких уголков.

Для начала следовало выбраться из кучи древесных обломков, в которые при падении я превратил ветхое строение. Перевернувшись на живот, в несколько усилий я подтянул туловище к остаткам стены и изумленно выдохнул. Как это возможно? Кому в голову могла прийти подобная идея? И с какой целью строить жилище в нескольких метрах над землей? А главное, каким образом мне спуститься?!

Некоторое время я только потерянно моргал, будучи совсем не готовым к подобному повороту. Затем свесил голову, дабы опровергнуть худшие подозрения, но увы... Сие странное строение действительно расположилось меж мощных древесных ветвей, плотно прилегая к исполинскому стволу в четырех-пяти метрах над землей. Причем нижние ветви быль тщательно обрублены вровень с поверхностью. Даже крошечного сука не выдавалось, чтобы облегчить мне спуск. Похоже хозяева дома на дереве использовали для спуска и подъема какое-то приспособление: веревочную лестницу или подъемник. Стоит поискать среди обломков. Будь моя нога не повреждена, я с легкостью преодолел бы расстояние до земли. Но в настоящем положении спрыгнуть, а вернее успешно приземлиться, не смогу. И не сумею спуститься по стволу.

Как минимум час мне понадобился, чтобы переворошить полуистлевшие доски и найти среди них хлипкую веревочную лестницу. Глядя на этот шедевр неизвестного мастера, я едва не застонал. Сея осклизлая, едва не расползающаяся от сырости конструкция должно быть и в лучшие свои дни не отличалась надежностью. Сейчас же лестница и подавно не смогла бы исполнить заложенную конструктором миссию. И как же мне быть? Я взвыл от гнева и презрения к собственной немощи. Подумать только! Сижу в пяти шагах над землей и не имею способа спуститься! И это тринадцатый Императорский Миарон! Один из сильнейших магов Отольда!

Рыкнув от бессильной ярости и приласкав кулаком почерневший от времени брус, я решился. Сбросил вниз лестницу и, проследив за ней взглядом, невесело хмыкнул. Может быть, Отоль ниспошлет еще одно чудо? Одарит меня еще одной крошечной каплей везения? Если канаты выдержат меня хотя бы до середины, тогда при приземлении мне удастся снизить нагрузку на повреждённую ногу. Рана не откроется, и у меня останется шанс спастись. Как мне не хватает моих способностей! Иногда я чувствую себя даже не голым, нет...я ощущаю себя ни на что не годным. Ничтожеством. Очень мудро, что воинов-магов изначально учат обходиться без данной природой силы. Муштруют, жестко наказывают за нецелесообразный расход магической энергии. В Виялиле мне это казалось глупым. Позднее, в учениках у мудрейшего Рошина, это выводило меня из себя. Казалось, что старик одержим, что закостенел, застрял в прошлом, не желая замечать прогресса. А в первой же боевой схватке и в течение последовавших за ней шестнадцати нелегких дней все встало на свои места. Я понял, насколько был глуп и не дальновиден. Что зря сомневался в словах своего опытного, наученного непростой жизнью учителя. Жаль, что испросить прощения уже было не у кого...

Медленно и очень бережно я свесил в воздух нижние конечности, держась за выпирающий край доски руками. Нащупал здоровой ногой ступень подвесной лестницы и осторожно перенес на нее часть своего веса. Веревки выдержали. Тогда, набравшись смелости, я ступил увереннее. Сделал пару рывков в стороны — лестница заскрипела, но вытерпела и это. Прикрыв глаза, я мысленно взмолился о милости Отолю и начал спуск. Действовал неторопливо, размеренно, стараясь совершать как можно меньше резких движений, чтобы не искушать свою фортуну.

Уже стоя на земле, я все никак не мог поверить, что мне удалось. Видно путь мой еще не завершен, и я по-прежнему за чем-то нужен в этом мире. Пусть меня слегка мутило и с каждым вздохом в груди распускался огненный бутон, я сохранил ногу в относительном покое. Рана не открылась, и у меня есть надежда выбраться живым из этой скверной ситуации.

Быстро осмотревшись, из кучи обломков я выбрал жердь в четыре пальца толщиной. Она показалась достаточно крепкой, чтобы выдержать часть моего веса. Я не хочу рисковать зря и перетруждать поврежденную ногу — кто знает, сколько мне придется идти? Ну вот, теперь, заимев надежную опору, я могу заняться более важными делами. И основное из них — выбор направления. Самое важное и увы, самое сложное... Да, я знаю, что земное солнце встает на востоке и садится на западе. Знаю так же, что в полдень светило всегда находится на юге, соответственно, повернись ты к нему лицом, и север обязательно окажется у тебя за спиной. Все эти сведения я получил по прохождении краткого курса ознакомления с зеленым миром. Каждый воин закончил вводный курс. Однако при натаскивании Улия и Рата обучающие делали акцент на выживании в различных ситуациях, объясняли, как найти питьевую воду, обеспечить себя пищей, оказать помощь товарищу, используя местные травы, и, конечно же, как определить верное направление движения.

Но мы, Миароны и Окоши, получили иные знания. В большем объеме, за всем тем преимущество нашей обучающей программы было отдано населению зеленого мира. Особенности менталитетов людей из разных стран, основы вероисповедания, формы правления — все, что могло стать стратегически и тактически важным. Облегчить подавление сопротивления и свести к минимуму потери. Разве могло прийти в головы обучающим, что тринадцатому Императорскому Миарону вздумается заплутать в лесу? Без войска, без отряда и даже без верного узаши в сопровождении? Нет, мой случай не смог бы предвидеть и самый изощренный ум.

Если бы только сквозь колючие ветви мне увидеть небо... Тогда (теоретически) я сумел бы определить хотя бы примерное направление. Но еловые ветви сомкнулись над головой плотным куполом. Лишь редкие солнечные лучики умудрялись пробить дорогу сквозь густой слой игольчатых листьев. Здесь, в чаще, не зеленели кустарники, не цвели цветы, не жужжали насекомые и даже для вездесущей травы не хватило света. Мягкий ковер опавшей хвои, гниющие сучья, прелые шишки и сырость. Неприятная, затхлая сырость, затрудняющая дыхание и упорно лезущая под одежду. Не слышно возни мелких грызунов, молчат птицы. Что не так с этим лесом? Или же просто я никогда еще не бывал в настоящем лесу?

Еще несколько минут я стоял на месте, не решаясь сдвинуться ни в одну из сторон. Тщательно переворошил все пыльные уголки своего мозга в поисках каких-либо сведений по ориентированию на местности. Не найдя ничего полезного, пытался применить логический подход и изобрести правила с нуля. В итоге тяжело вздохнул и отдался на милость интуиции, которая советовала не стоять статуей, а заняться делом. Для начала разыскать воду, так как после обильной кровопотери меня терзала сильная жажда. Сосредоточившись и призвав на помощь ветер, я скептически поджал губы. Было бы глупо надеяться, что сегодня стихия мне отзовется. Ветер зеленого мира молчал последние пол года, не собирался он заговаривать и сейчас. Что ж, я уже почти смирился со своей глухотой...

Привалившись спиной к пахнущему смолой стволу, вымотавшийся и опустошенный, я сполз на хвойную подстилку. Сколько времени прошло в бесплотных скитаниях? Час или сутки? По моим ощущениям минула целая вечность. Здоровая нога гудела от усталости, больная разрывалась пульсирующей болью, а в грудь при каждом вздохе впивались десятки острых кольев. Вдобавок последнее время я начал замечать неладное со зрением: однообразный пейзаж из древесных стволов и мрачных теней стал раскачиваться из стороны в сторону и расплываться серыми пятнами. Ко всему во рту поселился устойчивый металлический привкус, а в ушах звенело и бухало.

За всю свою продолжительную прогулку я не встретил и крохотной лужицы, чтобы приглушить терзающую нутро жажду. В неглубоком овраге мне встретилось несколько кустов странных, угольно-черных, сладковатых на вкус ягод. Мысль о том, что они могут быть ядовитыми, пришла после того, как внутри возникли крайне неприятные ощущения. Чтобы предотвратить последствия необдуманной трапезы, мне пришлось опорожнить желудок, — большего для себя я все одно сделать не мог. Часть зловредных соков все же успела усвоиться, и ко всем неприятностям добавилось сильнейшее расстройство живота.

Судя по тому, что вокруг стремительно сгущались тени, близилась долгая осенняя ночь. Воздух стал заметно прохладнее, кончики пальцев озябли до бесчувствия. С ужасом представляя себе грядущую ночевку, я благодарил Отоля за то, что вокруг меня не лежат полуметровые снежные сугробы. Ночевать на снегу — худшее из возможных бедствий. Подышав на сжатые в замок руки, я невольно подумал о северной части Евразии — крупнейшего континента голубого мира. А вернее о людях, которые отважились там поселиться. Нужно быть сумасшедшим, чтобы добровольно согласиться жить в месте, где за пятнадцать минут на улице можно заполучить серьезные обморожения. Где воздух настолько холодный, что больно дышать, а лицо при выдохе моментально обрастает колючим белым инеем. Нужно быть очень отважным, упорным и гениальным, чтобы суметь выжить в подобных условиях. Да не просто выжить, а радоваться жизни...

Шикары не любят холод. Мне никогда не понять землян, а в особенности жителей бывшей России. Они купаются в реках, когда кругом от лютого мороза трещат деревья. Просто вскрывают полуметровый лед и с криками восторга бросаются в воду. Они выстругивают длинные плоские дощечки и скатываются на них с заснеженных холмов. Даже человеческие дети, изолированные от сумасшедших родителей в воспитательных питомниках Виялилах, и те при любой возможности стараются поваляться в снегу. Это так...необычно. Для нас, жителей песчаного мира, такая любовь к холоду выглядит ненормальной, противоестественной. Снег прекрасен. Зрелище падающих с неба хлопьев и выбеленных улиц завораживает, восхищает. Но только лишь при одном крохотном условии — любоваться на него стоит через окно хорошо натопленной комнаты.

Интересно, любит ли зиму маленькая беглянка? Резко тряхнув спутанными волосами, я нахмурился. Снова мысли непроизвольно свернули в сторону земной девчонки, что загадочным образом умудрилась оставить глубокий след в моей душе. Следуя давней привычке, я тут же предпринял попытку если не выбросить их вон, то хотя бы приглушить. Но вдруг мне подумалось: почему бы и нет? А если приятная теплота, которая неминуемо разгорается в груди вместе с воспоминаниями, сможет согреть озябшие члены? Хоть ненадолго отвлечь, изолировать от неприглядной реальности? Сделать чуть ярче мои, скорее всего, последние часы? Подавив саркастический смешок, я откинулся спиной на шершавый еловый ствол и прикрыл глаза. Снаружи остались неутихающая боль, тошнота и холод, когда как внутри наглая, бесстрашная и очень смелая землянка ловила крошечными ладошками кружащиеся в небе снежинки...

* * *

Глава 3

Против ожиданий ночь в лесу прошла спокойно. Даже слишком. Никто не побеспокоил меня. Ни один хищник (если таковые здесь все же имеются) не пришел поинтересоваться полуживым чужаком, что порцией желе растекся под еловыми ветвями. Лес словно вымер: ни звука, ни мелькнувшего во тьме силуэта. Поначалу эта громкая тишина нервировала меня, заставляла беспрестанно озираться, всматриваться в густую, непроглядную черноту до рези в глазах. Я едва не научился вращать ушными раковинами по примеру узаши. Но, не смотря на все мои усилия, лес не желал пробуждаться и наполняться обычными звуками живой природы.

Мало— помалу я устал от тревог. Мне надоело каждый миг ждать подвоха и готовиться к нападению. Вымотанный дневными приключениями, я, наконец, позволил себе полностью расслабиться. Ну, почти полностью... Я смог примириться с болью, стерпелся с действием зловредных ягод, из-за которых был вынужден по понятным причинам каждые пол часа посещать соседние кусты, но зубодробильный холод едва не доконал меня. Ледяной воздух проникал в остатки испорченной одежды, кусал и пощипывал задубевшую кожу, заставлял ежиться и трястись словно в лихорадке, звонко выстукивать зубами. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками, которые моментально растворялись во тьме, унося с собой такое нужное мне тепло.

Десятки раз за эту долгую ночь я взывал к огню силился выжать из себя хотя бы крошечную магическую искру, более всего на свете мечтая о жарком костре. Но зелёный мир не откликался, оставаясь безразличным к стенаниям приемного дитя. Угодив в неисправный портал, я многое услышал и понял. Липкий, неуправляемый страх поселился глубоко в темном уголке души. Неистово гонимое вон подозрение, что в этот раз магическая 'глухота' одолела меня надолго. Вслед же за страхами и догадками явилось ощущение незащищенности. Понимание того, что отныне у меня больше нет преимуществ.

Я прожил долгую жизнь и никогда не стоял на месте. Без перерывов совершенствовал себя и улучшал владение собственным телом. Сфаи стали неотъемлемым продолжением моих рук. Мало кто способен выстоять против меня в честном поединке. За всем тем, служба императорским Миароном научила меня смотреть на вещи реально. Что значат клинки в искусных руках, когда ноги не могут держать тебя прямо, а мир перед глазами плывет и ежесекундно меняет очертания? Что я могу противопоставить вооруженному варварским огнестрельным орудием землянину? Поможет ли мне бесшумная маньефа здесь, в дремучем ночном лесу, где сопротивленцы дадут фору даже неутомимому узаши с его легендарным чутьем? Как ни горько признавать, но без возможности пользоваться энергией мира я теряю всю свою исключительность. Отныне я не один из лучших воинов-магов, а обыкновенный замерзший, голодный, терзаемый жаждой калека, неспособный постоять за себя и, как никогда раньше, нуждающийся в помощи.

Во второй половине ночи мне удалось забыться беспокойным сном. Тело вконец окоченело от холода, что немного притупило боль в искалеченной ноге. Это сомнительное благо и позволило мне чуть отдохнуть. А разбудили меня тяжелые дождевые капли, срывавшиеся с зеленых иголок и падающие на разгоряченное лихорадкой лицо. С трудом разомкнув веки, я понял, что за время сна самочувствие сильно усугубилось. Очертания древесных стволов плясали перед мутным взором, тонули в густой серой дымке. Дыхание вырывалось из саднящей груди с хрипом и присвистом, сердце билось в рваном, бешеном ритме. Руки ослабли, превратившись в мягкое сдобное тесто. И речи не шло о том, чтобы подняться и продолжить путь. В воспаленном, затуманенном болезнью мозгу вспыхнуло осознание — это конец. Не думал, что погибну так: в одиночестве сидя под дождем среди земного хвойного леса. Где никто и никогда не станет искать мое тело.

Забавно, но как только мысль о близком конце удобно улеглась и из гипотетической переросла во вполне очевидную, мне сразу стало легче. Не нужно больше заставлять себя бороться, насиловать истерзанный, вымотанный до крайности организм, изыскивать скрытые возможности, выдавливать несуществующие силы. Можно просто откинуть голову вот так, разомкнуть потрескавшиеся губы и ловить прохладные дождевые капли. Просто смотреть, как они медленно растут. Как миниатюрные брызги напитываются влагой и, обратившись полновесной каплей, скатываются с печатьюострых еловых иголок. Слушать, как вода мягко ударяется о толстый хвойный матрас. Представлять, как высоко в небе, там, наверху, деревья прокалывают макушками низко нависшие темные тучи. И как ярится свободный осенний ветер, пытаясь пригнуть к земле этих непокорных, гордых лесных гигантов. Как скрипят и качаются хвойные пики: вправо-влево...вправо-влево...

— Эй! Аккуратней своими сапожищами!

— А ты шевели живее поршнями!

— Тебе глаза-то на что? Не видишь, куда прешь?!

— Да ты..!

— Живо маски на морды, пока зубы целы!

Сперва я счел приглушенные расстоянием голоса шуткой разыгравшегося воображения. Мало ли, что может пригрезиться в предсмертном бреду? К тому же и стих разговор так же внезапно, как зазвучал. Однако же мягкий шелест ног по скрадывающей звуки лесной подстилке никуда не делся. Более того, шаги явно приближались. Волевым усилием я заставил себя сесть прямо. У этой неожиданной встречи может быть только два финала, но в любом из них я хочу выглядеть достойно. Что ждет меня? Спасение или быстрый конец без мучений? Я буду рад любому из них. А тревожный шелест хвои был уже совсем рядом. Сплетя на груди немощные руки, я стал ждать решающего вердикта судьбы.

Они появились все вместе, вынырнули из-за шершавых стволов, не потревожив ни одной ветки. На миг замерли, увидев меня, и тут же рассредоточились, ощетинившись оружием. Шесть расплывчатых фигур с уродливыми мордами вместо человеческих лиц. Тот, что стоял посередине, что-то приглушенно пробормотал и красноречиво дернул рукой с зажатым оружием. Затем сообразил, что речь звучит невнятно, и быстро сорвал с лица уродующую его маску. Теперь я, наконец, понял — передо мной обычные земляне, по какой-то причине решившие закрыть лица. Тем временем мужчина выругался и с великим подозрением в звучном голосе вопросил:

— Ты кто такой и что тут делаешь?!

Они не могли не узнать во мне шикара — у моего народа слишком приметная внешность. Да и несмотря на плачевный вид, форма все еще сохранила часть знаков отличия. Нужно срочно что-то придумать...что-то сказать... Мысли заметались в голове, периодически сталкиваясь друг с другом. К горлу поднялась тошнота, язык отнялся. Остатками свободного еще разума я отметил, что меня вот-вот поглотит самая настоящая паника. Чувство омерзения к себе и своей слабости отрезвляющей волной прокатилось по жилам, на корню удушив зачатки надвигающейся истерики. Вот ведь! Как же мне перебороть этот постыдный, рефлекторный страх, что поднимается в душе при малейшей угрозе неволи? Неужели после того случая я так никогда и не научусь контролировать свою главную, позорящую звание Миарона слабость? Впору попросить отставки, обратиться к Лекарям Душ, забиться в тихий отдаленный уголок Отольда и с головой уйти в сельское хозяйство, чередуя это полезное занятие с упражнениями по укреплению силы духа....

— Я задал вопрос! — ворчливо напомнил о себе человек. Меньше всего я ожидал услышать в его голосе сочувствие. Однако мое молчание против ожиданий не разгневало его и не оскорбило. Человек хотел, чтобы слова звучали сурово и веско, но рвущаяся наружу, неприятная жалость портила желаемое впечатление.

Нужно было что-то сказать, дать знать, что я его слышу и понимаю... Часть меня, измученная и все еще хорошо помнящая неприятные впечатления от того незабываемого, двухмесячного общения с людьми, молила просить о немедленной смерти, не желая снова познать всю гамму их гостеприимства. Но вторая половина, часть именуемая здравым смыслом, твердила о жизни. Укоряла соседку за недостойную слабость и трусость, припоминала о недопустимости судить землян по худшим представителям их расы. Здравый смысл советовал просить помощи и обещать вознаграждение. Материальное или правовое поощрение. В моей власти наградить шестерку сопротивленцев особым статусом, невзирая на классовый уровень метки, если только та не перешагнула смертный порог. Посодействовать с помощью родственникам, ведь среди землян очень ценятся кровные связи. И проще всего отблагодарить золотом или провизией... Передо мной обычные люди: оголодавшие, одичавшие, гонимые режимом. Я же могу предложить им стабильность в обмен на крошечную услугу — помочь раненному Императорскому Миарону добраться до ближайшего нейтрального поселения. Разве найдут они силы отказать? Ведь все перечисленное — исключительно в их интересах.

Похоже, сомнения терзали меня слишком долго, так как человеку надоело стоять и ждать. Приблизившись, он присел на корточки в шаге от меня и больше не старался скрыть жалости за мнимой угрозой:

— Дружище, сколько ж времени ты тут уже бродишь?

С трудом разомкнув губы, я изготовился к ответу, но меня снова опередили. От пятерки оставшихся поодаль людей отделился еще один крупный мужчина. Его мутный силуэт тягуче приблизился и замер, нависнув прямо надо мной:

— Слышь, капитан... Это ж Миарон...

Чужие пальцы бесцеремонно пробежались по отвороту воротника. Я хотел перехватить наглую руку, возмутиться, пригрозить, но изо рта вырвался только сиплый хрип. Сидеть прямо уже было подвигом, потому мне осталось лишь униженно сносить все, что задумали эти люди.

-Ну, точно — Миарон! Ты посмотри на узор! И клепки есть! Ни хрена себе!! — возбужденно воскликнул нагловатый тип.

— Как он тут очутился-то..? — донеслось от сбившейся в стайку четверки.

— Императорский Миарон, в одиночестве чахнущий посреди мертвого леса... Каких чудес в жизни только не бывает!

— А с чего это ты, Пирожок, взял, что он тут один..? — задумчиво протянул тот, кого тыкающий в меня пальцами наглец окрестил капитаном.

— Не называй меня так!! — взвился наклонившийся надо мной мужчина и порывисто выпрямился. Но сразу же сбавил обороты: — Всем ведь известно, что пришельцы за Миаронов своих грудью стоят. Пока все до одного не полягут, и не доберешься...

— И до многих Миаронов ты добрался? -насмешливо поинтересовался капитан.

— Так ведь это... — стушевался Пирожок, — не я, но...люди говорят...

— Мм... — неопределенно промычал собеседник, наклоняясь ближе. — Ваня, Золотко — проверьте. Не нужны нам сейчас сюрпризы. А ты, эксперт шикарских повадок, морду спрячь и запасную маску тащи. Да аптечку с собой прихвати. Живой Миарон — вещь в хозяйстве полезная.

Уязвленный землянин водрузил на лицо свою чуднУю маску и сосредоточенно зарылся в недра заплечного мешка. Капитан последовал его примеру, а двое оставшихся людей разошлись по сторонам, чутко следя за окружающим лесом. Глаза мои неуклонно слипались, очень хотелось поспать. Почти поддавшись одолевшей меня слабости, я сомкнул веки и тут же вздрогнул от хлесткого удара по щеке.

— Ты чего? Не можешь еще три минуты подождать? — Губ коснулось что-то холодное. — Пей, Миарон, давай-давай!

Ощутив на языке горьковатую влагу, я полностью отдался инстинктам и накрепко присосался к узкому горлышку. Иногда и за один единственный глоток воды можно отдать половину жизни.

* * *

Глава 4

— Гляди не захлебнись! Обидно будет: в мертвом лесу без респиратора выжил, а во фляжке утонул! Хотя я тогда героем стану... Прикинь, иду по лагерю, а мне в спину пальцем показывают: 'Это тот, который Императорского Миарона в собственной фляжке утопил'! Девчонки обалдеют. Ты пей, пей... Воды у нас хватит, с запасом брали. И откуда ты тут взялся?

— С неба свалился, товарищ капитан! — весело доложил молоденький парнишка, выныривая из-под низко нависших еловых лап.

— Истинно так, — басовито вторил ему низкорослый крепыш, материализовавшись с другой стороны.

— Чего городите? Почему так быстро? — проворчал капитан, сдвинув брови.

— Так ведь все, отследили! — с широкой ухмылкой на пухлых губах откликнулся юнец.

— Подтверждаю. Этот изувер лежку разворотил, один настил токмо и остался. — Прогудел крепыш, усаживаясь на землю.

— Так, ребятки... Давайте-ка по порядку, — устало выдохнул капитан, натягивая на шикара респиратор. — Вань, начинай.

Крепыш пожал плечами:

— Да тут и рассказывать особо нечего. Пошли мы с Золотцем по его следам...

— Ага, пошли мы с Иванушкой по следам... — вклинился юноша с мечтательным выражением лица.

— Антон, помолчи! — поморщился капитан, будто от зубной боли.

— Шли мы в общем со Златовлаской, шли... — как ни в чем не бывало продолжил крепыш.

— И тут гнилозубый вдруг выдал... — снова встрял мальчишка с наигранно серьезным выражением лица.

— Это кто гнилозубый?! Слышь ты! Вошь патлатая! — вскинулся низкорослый, плотно сбитый разведчик.

— А ну прекратили! — прикрикнул капитан, гневно мотнув головой.

Тот, которого все знали под именем Иван, сейчас же опустился на землю и обиженно насупился. Юнец же, напротив, растянул во всю ширь свою неповторимую улыбку и заговорил:

— Мы пошли по его следам. Спустя несколько минут поняли, что шикар ходил кругами, причем медленно и с костылем. Иван предложил разделиться: сам пошел дальше по следам, а я пробежался до лежки (до нее тут, кстати, рукой подать). Подошел, удивился, Ивана кликнул. Удивились вместе. Шалаш в руинах, лестница свешана, кровищи — словно с порося, а следы именно оттуда и начинаются.

— Посему выходит, что Миарон и правда с неба свалился, — примирительно пробурчал крепыш Ваня. — Грохнулся с высоты на лежку. Пол не пробил, но навес со стенами разворотил капитально. Придется нам сегодня помокнуть, до точки все одно дойти не успеем. Как пришелец?

— Шут его знает, — пожал плечами капитан, искоса глядя на тяжело дышащего шикара. — Живой. Надышался, правда, порядочно, но с их регенерацией может и оклемается. Кровью вроде не харкает, воды напился, к утру может и очухается. Помяло его знатно... Вон, глянь, вся грудина синяя. Видать ребра переломал или, может, ушиб просто. А вот нога плохая. Был бы человеком, я б по самые яйца отсек, только так может и выжил бы. А как оно с шикаром быть, не знаю. Может, ты чего подскажешь?

— Откуда мне-то знать? Я шикаров не врачевал, — задумчиво протянул Иван. — И к чему возиться? Только лекарство да время переводить. Без ноги он все равно Миароном останется.

— Не по-людски как-то... — вставил один из дозорных.

— А ты чего уши развесил?! — напустился на него Иван. — Лес слушай, а не чужие разговоры!

— Прав Русик — не по-людски, — подключился второй дозорный, обладатель рокочущего баса и длинной кудрявой бороды. Пирожок рядом с капитаном согласно закивал.

— Думаешь, он бы стал за твою ногу беспокоиться?! — огрызнулся Иван, указав пальцем на сомлевшего иномирянина.

— Я ж не он! — хмыкнул бородатый дозорный. — И ты тоже не он.

— Ну ты, Ванюша, даешь! — протянул вдруг юноша, изумленно качнув головой. — Никогда не думал, что в тебе столько яду! Вот ты бы мне ногу отрубил?

— Тебе б я обе отрубил! — буркнул крепыш.

— Ладно, — покладисто согласился мальчишка, указав ладонью на капитана, — а ему бы отрубил?

— Глупости не болтай! Кто капитан, а кто...этот!

— А кто этот? Что он лично тебе сделал плохого, что ты для него порцию антибиотика зажал?

— Золотко, не нарывайся! — прошипел Иван, в то же время отводя глаза.

— И не думаю. Своей аптечкой пожертвую, вижу же, что шансы есть, тем более для шикара, — паренек на карачках подполз к бесчувственному иномирянину и заглянул в распоротую штанину. — Вскрыть надо, почистить, где-то у меня одна баночка завалялась... Антибиотиком наколоть. Сам сделаю, а то вам, мясникам, и поручить страшно! Мужик поцарапался, а вам сразу ногу рубить по самые я...до самого паха! Особенно ты, Ванюша. Я с тобой в разведку больше не пойду, слышь, гнилозубый? Вон, с Лопатой иди.

— А чего это сразу со мной? Мне ноги еще пригодятся! — возмутился бородатый дозорный, украдкой косясь за спину.

Капитан внимательно взглянул на Ивана, беспокоясь, как бы бойкий юнец не перегнул палку. И только удивленно моргнул. Мясистые щеки крепыша пылали, но не гнев стал тому виной. Старательно отворачивая горящее лицо в сторону от готовящегося к врачеванию мальчишки, Иван старательно точил длинный охотничий нож, хотя орудие в этом не очень-то нуждалось.

Капитан Воля мысленно усмехнулся. Не смотря на юные года и несерьезную внешность, Золотого ценили. К нему тянулись, ему пытались подражать. Он словно легкий ветерок: освежал своим прикосновением, поощрительно трепал волосы и вселял сил для новых свершений. Мальчишка безошибочно определял, когда уместно ввернуть скабрезную шуточку, когда нужно пристыдить, а когда достаточно просто молча выслушать. Без лишних слов подставлял не по возрасту крепкое плечо любому, кто в этом нуждался. К нему прислушивались командиры, ему прощали все шалости и проступки. Посторонний мог бы счесть златокудрого раздолбая баловнем судьбы, а свои хорошо знали, с какой тоской и неизбывной болью умеют смотреть смешливые карие глаза.

— О, глядите на этого маньяка! ТочИт ножи булатные, чужая нога покою не дает! — проворчал юнец, стрельнув хитрым прищуром через плечо.

— Антон! — раздраженно рыкнул Иван и сейчас же смущенно добавил: — Ты бы это...возьми мою аптечку, что ли..?

— Так давай, чего сидишь? И иди сюда — поможешь.

Губы капитана Воли дернулись в улыбке. Вот паршивец! Добился своего! Этот вылечит, с его легкой руки всякая рана затянется.

* * *

— Все, опускай потихоньку.

— Ну и тяжеленный! Видать по десять кило капусты за день жрет!

— Ты на себя погляди, Ванюша! У него хоть в мышцы пошло, а у тебя в пузо!

— Ты что городишь, ирод?! Где ты пузо увидал?!

— Да вот же, глянь! Пузыречек ты наш!

— Куда руки тянешь, извращенец патлатый?!

— Да прекратите вы!! — рявкнул Воля, утерев мокрое лицо. — Тащите своего Миарона молча!

— Вы, капитан, сначала собственного заведите, а потом указывайте, как нам со своим обращаться, — назидательно задрав палец, парировал юнец.

— Тьфу, комедиант! — сплюнул промокший до нитки Воля. — Как ты его на елку потащишь? Лестница прогнила, одного с трудом выдержит!

— А зачем он там нужен? Крыши-то все равно нет. Какая разница, где мокнуть? На елке или под ней? -резонно заметил мальчишка, выжимая правый рукав.

— Маску надень, — раздраженно буркнул Иван, неодобрительно глядя на молодого товарища.

— Да пожалуйста! — фыркнул негодник, озорно блеснув глазами, на что крепыш недовольно нахмурил кустистые брови.

— По большому счету и нам туда лезть без надобности, — выдал плечистый гигант с простоватым лицом.

— Особенно тебе, Пирожок! Тебя никакая лестница не удержит, — хмыкнул Иван, на что златовласый мальчишка оттопырил большой палец в известном всякому поощрительном жесте.

— Не называй меня пирожком! — фальцетом воскликнул Михаил.

Капитан Воля сокрушенно помотал головой, глядя на довольного сверх меры Ивана:

— Набрался, да? С кем поведешься? А ну надень маску!

Крепыш ухмыльнулся и, под гневным взглядом поддетого Пирожка, натянул на лицо респиратор.

— На земле заночуем, — озвучил капитан свое решение и первым влез под раскидистые лапы ели.

Сразу за ним отправился грузный Михаил по прозвищу Пирожок, бородатый и всегда сдержанный Анатолий Лопата, застенчивый и бледнокожий Руслан Зорька. Иван с Золотцем переглянулись и, подхватив бессознательного шикара, полезли последними.

Ели в этом лесу росли часто, толи от нехватки света, толи от неблагоприятной среды в большинстве своем были сплошь кривые и чахлые. Но здесь, вокруг скрытой среди ветвей лежки, за счет обрубленных понизу ветвей, образовался небольшой солнечный пятачок. Потому ближайшие ели окрепли и распушились, прекрасно скрыв лежку от посторонних глаз и подарив практически сухое место для ночлега шестерым землянам и одному случайно затесавшемуся в эту компанию полумертвому шикару. Спать, увы, придется в респираторах. И все-таки лучше так, нежели качаться среди ветвей под проливным дождем. Здесь хотя бы относительно сухо.

Лес недаром зовется мертвым: еще до конфликта здесь неподалеку был закрытый военный городок. На поверхности стояло небольшое поселение с приземистыми неприметными домами и населением не больше пяти тысяч человек. Главная же достопримечательность тщательно хранилась от посторонних глаз глубоко под землей. Разветвленная сеть строений и замысловатых ходов, в том числе вместительное убежище вип-класса на всякий непредвиденный случай. Запутанные лабиринты шахт и комнат, о назначении которых теперь уже мало кто вспомнит. И самое неприятное — это хранилище какой-то химической дряни. Когда сюда вторглись пришельцы, военные в панике обрушили все ходы, что вели к убежищу. От взрывов повредилось хранилище сжиженного газа, пошли трещинами стенки бетонного короба. Ядовитая гадость устремилась наружу и непосредственно внутрь неприступного убежища. Люди оказались заперты в ловушке, которую сами же для себя и создали. Погибли все, кто пытался укрыться от войны под землей. Вот уже девять лет загазованные подземные лабиринты по чуть-чуть отравляют здешнюю землю, из коей произрастает упомянутый ельник. Газ неспешно просачивается сквозь вентиляционные шахты и воздухозаборники на поверхность, и никто не может сказать, сколько будет продолжаться это безобразие. Запас какого объема хранили в недрах предприимчивые военные.

Лесок покинули птицы, звери и насекомые. А кто не успел сбежать, — просто погиб, выкашляв разложившиеся легкие. Редко здесь можно было встретить кусты или травы. Остались только ели, переросшие порог в четыре метра высоты, и неспроста. Газ, который бережно хранили военные, по плотности тяжелее воздуха и оседает внизу. Редко когда поднимается на высоту более двух метров. Этим активно пользуются высоченные деревья и...сопротивленцы. Последние не просто так начали строить лежки в ветвях кособоких елок. Вовсе не потому, что в зодчие затесался толкиеновский эльф, как пошучивали некоторые. Это делалось для того, чтобы люди могли отдохнуть и поесть, не боясь расстаться с респираторами и противогазами. Или же дождаться дождливой погоды, если вдруг кончились сменные фильтры, так как в дождь действие газа на живой организм снижалось до минимума.

Нужно отметить, что плачевными последствиями чреват лишь длительный контакт с отравленным воздухом, начиная от трех дней и более. Но рисковать никому не хотелось, а потому редкие путники из числа сопротивленцев все одно предпочитали ночевать под крышами еловых шалашей. За исключением случаев, когда эти самые крыши оказывались развороченными на части крепкой спиной свалившегося с неба Императорского Миарона. К счастью, происходило то не очень часто.

— Ну что, ребятки? Удобно уложили? — поинтересовался капитан Воля, глядя на то, как Золотко аккуратно подсунул под голову шикара вещмешок.

Иван подозрительно прищурил глаза, а златокудрый мальчишка глубоко и тяжко вздохнул.

Капитан даже не стал скрывать злорадной ухмылки:

— Тогда отправляйтесь в дозор, юмористы! Я устал от ваших бескостных языков.

Двое разведчиков переглянулись и понуро поплелись в ночную тьму. На сей раз без пререканий. Дождавшись, пока потревоженные еловые лапы перестанут покачиваться, Воля расслабленно прислонился к смолянисто пахнущему стволу. Здесь, под колючими ветвями, было на удивление сухо, а шелест дождя едва доносился. Это было бы просто восхитительно, не порть дело вымокшая до нитки одежда и обувь. У каждого из шестерки в заплечном мешке из водоотталкивающей ткани томилась смена белья, но мокрых курток и замерших ног это не отменяло. Костер развести нельзя: хоть и говорят, что в дождливую погоду здешние газы не опасны, проверять на себе мужчинам от чего-то совсем не хотелось: в высокой концентрации посмертный подарок военных легко воспламеняем. Взлететь на воздух, чтобы погреть окоченевшие ноги? Нет уж, лучше потерпеть. Есть не хотелось, они все успели перекусить, пока Золотой занимался иномирянской ногой. А потому, не теряя времени даром, будущая смена дозорных в лице Пирожка и Зорьки завернулись в легкие флисовые одеяла, немедленно засопев. Воля лишь подивился слаженности их действий.

Его не так давно назначили ответственным за пятеркой этих ребят. Они — все, что осталось от успешной в прошлом оперативной группы 'луч'. Не повезло парням, угодили прямиком в расставленные сети, пятеро всего и уцелели. Воля до сих пор не привык к некоторым их причудам. Они все такие разные, вечно грызущиеся между собой, и одновременно сплоченные как единоутробные братья. Настоящая семья, где никто не останется в трудный час без поддержки и помощи. Каждый со своими тараканами, но работать с ними настоящее удовольствие. Потрясающие ребята.

Анатолий Лопата по характеру сдержанный, незлобивый, мягкосердечный человек. Прозвище свое вопреки мнению некоторых скалозубов, получил вовсе не за уровень развития интеллекта и не за успехи в земляных работах. Товарищи прозвали так бывшего священника за излюбленную им форму бороды. Анатолий тщательно заботился о своем курчавом сокровище и аккуратно подстригал полукругом, точно по форме одноименного инструмента. Лопата никогда не рассказывал о мотивах, что побудили священнослужителя поступить на службу к сопротивленцам, да капитан и не спрашивал. Каждый имеет право на молчание.

Михаил Пирожок — личность колоритная и известная. Огромный и неуклюжий как настоящий лесной медведь, притом страшно стесняющийся своих габаритов и неловкости. Богатырь, что в силах голыми руками быка наземь опрокинуть. Открытое и простоватое лицо потомственного земледельца и ясные, восторженно глядящие на мир голубые глаза. Пирожком его окрестила любимая девушка Люся, что каждый раз ураганом неслась навстречу уставшему мужчине и оповещала о его возвращении весь лагерь: 'Мой пирожок вернулся'! Михаил сиял как начищенное блюдо и, широко улыбаясь, подхватывал девушку на руки. Терпеть же это прозвище из уст товарищей считал форменным кощунством и всегда реагировал на подначки шумным, искренним возмущением. Будь иначе, вряд ли гиганта стали бы дразнить. Но на беду Михаила, он никак не мог научиться игнорировать дружеские подтрунивания. Посему выходило, что от 'пирожка' ему не отделаться никогда.

Руслан Зорька слыл самым ярким членом группы. В прямом смысле слова. Его молочная, не подвластная солнечному загару кожа изумительно контрастировала с морковного цвета веснушками, ресницами и бровями. А уж как смотрелась густая копна красновато-оранжевых, вечно стоящих торчком волос! Капитан не сразу понял, от чего парня назвали Зорькой, а не, к примеру, огоньком или искрой. Но при первой же личной беседе все встало на свои места. Руслан был неповторим в своем смущении. Его бледная кожа мгновенно вспыхивала алым с первых сказанных капитаном слов и оставалась таковой в течение получаса после окончания разговора. Настоящая Зорька!

Один Иван не нуждался в выдуманном прозвище. Его имя подходило ему так же, как пятая нога собаке. Плотно сбитый, приземистый Ванюша был урожденным грузином, с малых лет воспитанным русской семьей. Как так получилось, объяснить Иван не мог — был слишком мал на момент усыновления. Но эффект превзошел все ожидания. Типичная внешность вкупе с образцово правильной русской речью и исконным именем смотрелась восхитительно. Дразнили Ванюшу без устали с самых юных лет, но воспринимал он чужие насмешки всегда одинаково: страшно ругался и лез в драку. Количество и качество противников его заботило мало, потому крепыш Ванюша частенько мог похвастаться выбитым зубом или свежим 'фонарем' под глазом. Единственному существу дозволялось смеяться над Иванушкой безнаказанно. В отношении Антона Золотникова грозный крепыш ограничивался лишь злобным ворчанием и руганью.

Этих двоих связывали странные отношения. Были они людьми совершенно разными и непримиримыми в своем постоянном соперничестве и грызне. За всем тем настоящую, крепкую, нерушимую дружбу между ними не видел только слепой. Хотя сами они утверждали, что их связывает взаимная ненависть. Что на самом деле объединяло их и позволяло уже не один год мириться с недостатками друг друга, Воля мог лишь догадываться.

И, конечно же, самая выдающаяся персона не только их отряда, но и всей сопротивленческой базы за номером двадцать семь, — это неподражаемый юноша Антоша Золотко. Единственный, кому позывной подходил аж по нескольким причинам, а так же крайне лаконично и правдиво характеризовал личность в целом. У Антона золотым было абсолютно все: волосы, руки, ум и сердце. И даже фамилия, что значилась в документах, гласила: Золотников. Никогда ранее Воле не приходилось встречаться с юношей, настолько легко располагающим к себе всех без исключения людей. К мальчишке одинаково тянулись и едва оперившиеся ребята, и бывалые ветераны. Женщины сходили с ума при виде его золотистых вихров. Число слухов о шалопутных выходках Антона превышали только рассказы о его доблести и находчивости в бою. А еще за спиной некоторые поговаривали, что мальчишка участвовал в последней битве, да не абы где, а в составе нашумевшего четыреста второго мотострелкового... Под командованием той самой Смородины. Впрочем, когда капитан спросил его об этом прямо, ответом ему стало гробовое молчание и прямой взгляд исподлобья, под тяжестью которого Воля едва не переломился пополам. Да и остальная четверка ребят вдруг сделалась чернее грозовой тучи. Наученный горьким опытом, о военном прошлом капитан больше не заговаривал.

— О чем думаешь, капитан? — тихонько опустился за левым плечом Лопата.

— О многом, Анатолий. Почему не спишь?

— Не спится. Что намереваешься делать с шикаром?

Из нагрудного кармана куртки бывший священник извлек тонкий деревянный гребешок. Аккуратно придержав свое густое, вьющееся сокровище у основания, принялся легонько чесать спутавшиеся витые кончики. За время, что Воля руководил этим маленьким отрядом, он хорошо усвоил смысл ритуала вычесывания бороды. То делалось лишь в моменты крайней задумчивости или сосредоточенности и никогда в результате прямой надобности. Капитан нервозно подергал себя за мочку уха. Что он собирается делать? Одобрив короткий маршрут сквозь мертвый лес, который предложили Золотой и Иван, мужчина и предположить не мог, чем это обернется. А теперь у него на иждивении полумертвый Императорский Миарон. Шикара придется нести на руках, тратить на него запасы воды и потрошить бесценные на сегодняшние нелегкие времена медикаменты. Скорость движения упадет, и отряд Воли рискует опоздать к месту сбора. С другой же стороны возможность привести на базу всамделишного живого Императорского Миарона! Да такого еще никто за десять лет не сумел! Миарона! Императорского! Живого! Не способного к сопротивлению! Люди этого долго не забудут.

— А разве есть варианты? — проговорил капитан, внимательно глядя на проницательного сверх меры подчиненного.

В ответ Лопата неопределенно хмыкнул. Руки его двигались в привычном, размеренном ритме, раскладывая курчавую бороду на опрятные пряди. Из-под кустистых бровей яркой искрой сверкнул лукавый взгляд:

— Интересно, — протянул экс-священник, словно ни к кому не обращаясь, — может ли статься, что один из Тридцати Шести окажется магом?

Воля вздрогнул. Магом... Императорский Миарон. Да они же все как на подбор маги! Вот ведь сэмова печень! Как он не подумал! Но тогда...

— Почему же он не пытался сопротивляться? — Капитан передернул плечами, чтобы прогнать со спины неприятные мурашки. — Ведь шикар был в сознании, когда мы на него наткнулись.

— Как сказать... Он и пошевелиться-то не мог, только зрачки туда-сюда бегали. Не до ворожбы, видать, было. — С меланхолично-отрешенным видом заметил Анатолий. — Но ты бы, капитан, поосторожнее с желаниями. Я понимаю, изловить шикара само по себе великое везение, о Миароне и речи нейдет. Да как бы не аукнулось нам.

Воля перевел встревоженный взгляд на мерно вздымающуюся грудь пришельца. Все же у мальчишки золотые руки. Впрочем, как и он сам. И шести часов не прошло, а шикар выглядит намного лучше: со скул сошла болезненная бледность, исчезла ненормальная потливость, а из-под ребер уже почти не слышны хрипы и бульканье. Скоро Миарон придет в себя и тогда... А что тогда? Просто иномирянин наконец разглядит, в чью компанию умудрился затесаться. Разглядев, соответственно расстроится да и жахнет, недолго думая, огненной волной! Или еще чем похлеще. У них, магов, фантазия недюжинная и силища под стать. Как же поступить? Добить неожиданную находку прямо сейчас? Не смотря на то, что уже сделано? Пристрелить во сне, как паршивую шавку? От одной мысли об этом Воле стало противно. Но тогда что? Оставить? Как на него товарищи с базы смотреть станут? Нашел в лесу ничейного Императорского Миарона, испугался до колик и удрал, бросив посреди леса ценнейшую находку, стоимостью превышающую все клады мира. Не дело это, не дело. Вот если бы...

— Анатолий!

— Мм..? — дернул Лопата бровями.

— А что если мы продержим его без сознания до самой базы? А там уж сдадим начальству, и пусть сами разбираются?

Мужчина отложил гребень, пригладил ладонью встопорщившиеся волоски и серьезно кивнул:

— Разумно мыслишь, капитан. Я согласен.

Глава 5

В узких коридорах убежища царила шумная суета. Люди весело переговаривались и стайками спешили на обеденную раздачу в столовый отсек. Лица заливал ровный белый свет потолочных ламп, от чего мужчины и женщины казались восставшими мертвецами из голливудских страшилок. Впрочем, сопротивленцев это мало волновало. За многие годы они свыклись с некоторыми неудобствами жизни в подземельях. Привыкли. Те же, кому не посчастливилось проводить здесь свое детство, и вовсе не мыслили, что может быть иначе. Вот уж точно 'дети подземелья'... Антон, как и все, жалел их. Да только что проку от пустого сочувствия? Вот если бы он мог подарить им иную жизнь. Увы, на поверхности их ждала судьба во сто крат худшая: изоляция в детских питомниках и качественная промывка неокрепших мозгов. Рано или поздно, но детям все одно придется отправится туда. Антон не был пессимистом, он просто трезво смотрел на вещи. Год, может быть два — больше так называемое сопротивление не протянет. Все в этом мире имеет тенденцию заканчиваться: и оружие, и провизия, и везение. Глупо закрывать глаза и отворачиваться. Глупо надеется на чудо. Чуда не случилось за десять лет, не случится и теперь, когда от успешного в прошлом движения остались лишь жалкие крохи вечно недоедающих оборванцев. Реальность давно отучила Антона Золотникова верить в лучшее.

Впрочем, он и не утверждал, что стоит понуро сложить лапки и покорно дожидаться финала. Гораздо приятнее скрасить отведенное до него время шуткой и постараться помочь тем, кому протянутая дружественная рука нужна сегодня. Именно с такой мыслью юноша и притаился в темной нише подземного коридора. Он ждал, и объект устроенной им засады уже показался на горизонте.

Валентина всегда была чуточку странной, 'не от мира сего', как шептали за ее спиной товарищи по оружию. Компаний женщина сторонилась, в посиделках и групповых развлечениях не участвовала. На интерес со стороны мужского пола всегда реагировала неадекватно, сыпля угрозами и бранью. Свободное время Валя предпочитала проводить, запершись изнутри в тесной комнатенке, бывшем хранилище для хозинвентаря, собственноручно переделанном под жилое помещение. Товарищи разводили руками и строили нелепые предположения, чем Валя занимается за запертыми дверьми, из-за которых бывало не появлялась сутками. Но Антону гадать было не нужно, парень был единственным, кого Валя изредка терпела рядом, и, так уж вышло, знал приведшую к затворничеству молодой еще, симпатичной женщины историю.

На момент начала конфликта Валентине только что исполнилось восемнадцать. Отец с братом записались рекрутами в ряды объединенной армии. Больше она их никогда не видела. Спустя три года мать Вали пыталась вступиться за соседских детей, которых силой отправляли в Виялил. За неподчинение режиму соседка погибла на месте, а мать девушки получила метку А класса. С тех пор Валентина не видела и ее. Время шло, жизнь в нейтральном поселении потихоньку входила в колею. Люди приноравливались к свежим законам, привыкали к новому миру. Смирилась и Валя. Вот тогда-то ей и повстречался тот шикар. Девушка влюбилась с первого взгляда. Многим покажется диким то, что она прониклась чувством к врагу. Как-никак, а по милости пришельцев Валентина лишилась семьи... Увы, в жизни порой не все так однозначно.

Как бы то ни было, шикар ответил взаимностью. Ну, или тем, что Валя по наивности и романтичной слепоте сочла за взаимность. Связь их была недолгой — до того мгновения, пока не выяснилось, что неприлично счастливая молодая девушка ждет ребенка. Позор для любого воина-шикара зачать ребенка землянке. Не ясно как, но возлюбленному Валентины удалось утаить вопиющий факт от своего начальства. Наказав девушке ждать, на время беременности иномирянин перевелся на службу в соседнее нейтральное поселение. Почему-то летавшую в облаках от свалившегося на нее счастья Валентину это не насторожило.

Она ждала ровно восемь месяцев и шесть дней, а в седьмой на свет появился младенец. Крохотный, крикливый и точная до мелочей копия отца. Молодая мать все никак не могла налюбоваться на свое маленькое счастье и даже имя ему не давала без ведома любимого, хотя про себя звала малыша Алешенькой. Отец появился на третьи сутки. Не слова не говоря, он положил сверток в корзину и отправился к выходу. Валентина опешила: совсем не этого она ждала от своего фанатично любимого воина.

Девушка, конечно, слышала, что у пришельцев не принято воспитывать детей в семье. Да и семьи у них не приняты... Но ее избранник ведь не такой! Он особенный! Исключение! Он любит ее и обязательно полюбит сына, лишь взглянув на его сморщенное младенческое личико! Однако шикар рассудил иначе, потомству место в питомнике и точка. От ужаса происходящего Валентина ударилась в истерику. Она ползла за любимым на коленях, хватала за ноги, рыдала, умоляла. А когда поняла, что шикар глух к ее стенаниям, перешла к угрозам и проклятиям. Тогда иномирянин обернулся и, окинув зареванную девушку брезгливым взглядом, ушел, оставив корзину с младенцем на столе. Сердце несчастной матери затопило облегчение, но ненадолго. Любимый вернулся и не один. Шикар привел с собой посыльных комиссии переаттестации, ведь это ненормально, когда земная женщина угрожает убийством воину Отольда. И повторная аттестация доказала — да, не нормально. Во время тестирования Валентина впала в неуправляемую ярость, едва не задушив помощника мага. Через неделю, оцепеневшая от горя и оглушенная предательством, девушка ехала на рудники. А по дороге обоз угодил в расставленную сопротивленцами ловушку...

Вот так, весьма поучительная история преданной любви и обманутого доверия. Как ни печально, но Валентина совсем не одинока в своем горе. Сотни молодых девушек поддавались и, наверняка, поддаются впредь харизматичному обаянию и романтичной притягательности шикаров. В этом нет ничего странного, достаточно поставить рядом среднестатистического земного мужчину и воина-иномирца. Причина сразу станет ясна. Уроженец Отольда красив, физически развит, уверен в себе — типичный герой классического женского романа. Мало кто из молодых девчонок задумывается, к чему приведет подобная связь. Влюбленность меняет всякую женщину отнюдь не в лучшую сторону, не прибавляет ума, внимательности и подозрительности. Каждая из них видит объект своих нежных чувств этаким Каем, обладателем замершего сердца, которое требуется обогреть. Окружи его нежность и заботой, лед растает. К несчастью, они ошибаются и зря надеются перевоспитать того, кто в принципе не восприимчив к светлому чувству влюбленности. Более того, считающий это постыдной слабостью, не достойной настоящего воина.

Тем делом женщина уже поравнялась с укрытием Золотого. Быстрым выпадом юноша обхватил ее поперек туловища и, предусмотрительно зажав рот ладонью, втащил в неосвещенную нишу. Некоторое время прижатая к стене Валентина пробовала вырваться, но, различив в полутьме знакомые черты, расслабилась.

— Сюрприз! — шепнул парень, не убирая рук.

Деморализованная сопротивленка что-то яростно замычала в ладонь похитителю.

— Ладно-ладно, только не ругайся! — Золотко осторожно выпустил свою жертву, на всякий случай отступив на пол шага.

— Чтоб тебя, Антон!! — прорычала Валентина, шумно дыша. — Какого хрена?!

— Соскучился, — широко ухмыльнулся шутник.

— Да чтоб тебе с Сэмом в одном котле вариться! Нельзя нормально подойти?! — Не унималась плененная, поправляя одежду.

— Нормально — не интересно. Нам бы поговорить...

— Да кто бы сомневался! Нашел, тоже, себе осведомителя! Я тебе кто? Мата Харри?!

— Нееет, — весело протянул Антон, — ты, Валюша, гораздо талантливее.

— Уймись, подхалим, — строго осадила женщина. — Я в столовую собиралась.

— Да ладно...ну, пропустишь разок... — не сдался юноша.

— Я и так завтрак пропустила, — ярость Валентины уже сходила на нет. Обаяние Антона и тут действовало безотказно — как всякая девушка, Ворона тоже не могла на него долго злиться.

— Ну, пожалуйста, Валечка! Очень надо, правда! — дожимал Золотников, и усилия его не пропали даром.

— Хрен с тобой, уговорил, — вздохнула женщина, — пойдем ко мне в берлогу.

Упомянутая 'берлога' Валентины способна была вывести из равновесия любого. Антон хорошо помнил, в каком ступоре пребывал первый раз, когда женщина пригласила его в гости. Дело в том, что в свободное от работы время Ворона рисовала. Все стены и мебель ее комнаты были густо увешаны ее карандашными набросками в стиле сюрреализма. Зрелище впечатляющее и незабываемое. Антон не был ценителем подобного вида искусства, и вообще старался как можно меньше вглядываться в изображения на белых листках. Мало ли? Вдруг это вредно для его неокрепшей психики? А еще он каждый раз со страхом ждал того момента, как Ворона попросит оценить очередное свое творение. Вроде, и врать нехорошо, но и правду сказать самому дороже будет...

Тем временем женщина раздобыла в тумбочке несколько протеиновых батончиков, выпускаемых для нужд армии еще в том, старом мире. Небрежно плюхнувшись на узкую койку, женщина гостеприимно указала юноше на трехногий табурет. Золотников не стал возмущаться, сегодня Валентина и без того проявляла чудеса такта и жертвенности. Осторожно примостившись на предложенное сиденье, Антон кивнул на сладости, горкой лежащие у бедра Вороны:

— Не угостишь?

— Нет, — мотнула та головой. — О чем ты хотел меня спросить?

Рассеянно потерев затылок, Золотко вздохнул:

— Да, собственно, о том же...

— Конкретней, — отозвалась хозяйка жилища, разворачивая батончик.

— Что нового по поводу Смородины? — Парень подавил волну неуместного раздражения. В целом непосредственная, грубоватая Ворона ему нравилась, но порой ее несговорчивость слегка сердила.

— Ничего, — пожала плечами Валентина.

— Конкретней! — передразнил Антон.

— Вот ведь зануда... Все без изменений. Окончательное решение не принято, ждем Зотова с группой. Вот придет, скажет свое веское, тогда и станет ясно, где запятая: 'казнить нельзя помиловать'.

— А содержание не изменили? — нахмурился парень.

— Нет, Антоша, ничего не меняли, — с безмятежным видом Ворона пережевывала свой нехитрый обед, изредка кидая на юношу задумчивый взгляд из-под опущенных ресниц. — Но мне есть, чем тебя порадовать.

Золотников вопросительно дернул бровями, прекрасно зная, что эта женщина не привыкла сотрясать воздух попусту.

— Разрешили посещения. Из девчонки вытрясли все, что могли. Вернее, — Валентина хмыкнула, — то, что она согласилась рассказать. Не глупа твоя Смородина!

Юноша широко улыбнулся:

— Не глупа.

— Слушай, Златовласка! А чего ты за нее хлопочешь? — Хитро прищурилась Ворона. — Уж не запал ли?

Вопрос застал Антона врасплох. Сперва он так растерялся, что даже запоздал с возмущениями:

— Ты что, женщина, батончиков переела?! Да ты ее видела вообще?!

— И видела, и поболтала. Чего разволновался-то? — усмехнулась Валя во всю ширину рта. — Видать, правда запал! Вот это новость! Золотко влюбился!

— Что ты городишь, Ворона?! — в возмущении юноша вскочил с табурета и сжал в кулаки руки.

— Ну и ну! Чего дергаешься? Любовь — это хорошо. Давно пора, а то всем девчонкам головы вскружил, может, теперь остепенишься!

— Ворона! — рыкнул Антон, к своему стыду заливаясь ярким румянцем.

— Ну, Ворона, и что? Обалдеть! Такое надо отметить! На шоколадку! — Женщина протянула смущенному Золотникову протеиновый батончик.

— Да иди ты...со своей шоколадкой! — в сердцах бросил юноша и выскочил в коридор.

Если бы он не был настолько выведен из себя, если бы кровь не стучала в висках, а шаги были чуть покороче, парень услышал бы заливистый хохот из-за пластиковой двери. Но Антон слишком торопился убраться прочь и привести в порядок расшалившиеся чувства. Тем временем Ворона сидя на своей койке изумленно покачала головой:

— Н-да, малыш...ну ты и влип..!

* * *

Глава 6

Вереш

Лежа на чем-то твердом, я бездумно смотрел в потолок. Вернее, это мое предположение, что там, наверху потолок: в кромешной тьме, плотно спеленавшей мир черными щупальцами, невидимыми оставались даже пальцы, поднесенные вплотную к лицу. Двигаться не хотелось, мыслить тоже. Апатия поглотила меня, едва разум посетило понимание прескверного оборота, в который мне выдалось угодить. Мерзко... Снова тесный каменный мешок. Снова унизительная беспомощность. Хотя в этот раз она ощущается несколько по-иному. Тогда это чувство не было столь поглощающим, беспросветным. Тогда зеленый мир еще не отказался от меня и до конца питал силой и надеждой на избавление. Теперь все по-другому.

Замкнутое пространство — уже само по себе сложное испытание для каждого мага. Но все-таки малость по сравнению с тем, что мне еще выдастся стерпеть от пленивших меня землян. Вот когда они развернуться на полную в своей извращенной фантазии! Ведь в прошлый раз я еще не был Миароном. Все, что я могу сделать — это принять свою участь с честью и смирением перед волей Отоля. Никто не станет меня искать, а будь иначе, место открытия сбившегося портала определить практически невозможно. Есть небольшая возможность, что земляне, если, конечно, в лесу я не ошибся, и передо мной были сопротивленцы, захотят обменять меня на своих пленных. Но это вряд ли, скорее они постараются выжать из меня информацию. А методы у них...не очень гуманны.

Как мне вести себя? В прошлый раз я тянул время, но сейчас в том нет смысла. Никто не придет за мной. Попытаться натолкнуть землян на мысль об обмене? Бесполезно. Второй раз за десять лет в руки людям угодил Императорский Миарон. Сопротивленцы никогда не отличались рациональностью и не слишком любили продумывать последствия собственных действий. Надо думать, за прошедшие с прошлого раза годы их ненависть к захватчикам достигла апогея. А тут, наконец, представился шанс поглумиться над беспомощным, истощенным Миароном... Откажут ли они себе в удовольствии?

Жаль, что раны мои уже затянулись. Я мог бы значительно ускорить конец, отказавшись от регенерации. Хотя... в прошлый раз люди церемониться не стали. Просто заштопали меня нитками, как изорванную рубаху. Увы, но над естественными физиологическими процессами шикары не властны. Ткани срослись независимо от моего на то желания. И теперь повторилось бы то же самое. Но от чего так темно?

Забавно, стоило мне проговорить про себя последнюю мысль, как неприятное слуху гудение ознаменовало начало работы нескольких необычных человеческих осветительных шаров. Точнее, в моем случае то были не шары, а трубки примерно с локоть длинной. Свет разгорался не спеша, словно раздумывая и давая привыкнуть уставшим от темноты глазам. Постепенно я убеждался, что мрачные предчувствия оправдываются. Комната на шесть шагов, стены из искусственного земного материала, каменный пол и толстые прутья решетки. Хм...что-то новенькое. В прошлый раз на месте зарешеченного хода была массивная металлическая дверь с крохотным смотровым окошком. А тут сквозь прутья видно узкий коридор и даже камеру напротив, что ощутимо снижает ощущение замкнутости. И посетителей я смогу встречать лицом к лицу, а не только лишь слушать. Приятная перемена, если можно таким образом выразиться в данной ситуации.

— С добрым утром, соня!

Я вздрогнул от пробежавшей по спине горячей волны. Неужели?! Не может быть! Только не это! Отоль, пусть этот голос окажется миражом! Словно в тумане ноги сами перенесли меня к частым прутьям решетки. Сердце заколотилось чаще в страстной надежде пополам с холодной, удушающей яростью. Снова она, строптивая, удачливая, отчаянная девчонка. Моя маленькая тайна, что поселилась в самом укромном уголке души. Вот она, живая, совсем близко. Какую же роль землянка выбрала для себя на этот раз? Тюремщика? Палача? Дознавателя? Точно в бреду, я с силой сжал пальцами прохладные металлические прутья, жадно всматриваясь в полутьму прохода, лихорадочно шаря взглядом по стенам, ища знакомое лицо.

— Да тут я, тут! — Проворчала девчонка, привлекая к себе внимание. — Эх ты, Миарон... и чего ж тебе на этот раз дома-то не сиделось?

Судорожно сглотнув, я впился глазами в скорченную фигурку землянки. Девочка сидела на полу, привалившись боком к решетке камеры напротив. Сгорбившись, обняв тонкими руками колени, она грустно глядела на меня блестящими фиолетовыми очами, отливавшими яркой синевой в искусственном свете ламп.

— Что ты...что ты тут делаешь?! — Мой хриплый голос неожиданно дрогнул, выдав тщательно укрываемое от землянки волнение.

Девчонка мрачно хмыкнула:

— Судя по всему, то же самое, что и ты, Миарон. — Тонкие бледные пальцы легко пробежали по решетке, будто по струнам изысканного музыкального инструмента. Проводив их расширившимся взглядом, я оцепенел. Внезапное понимание отозвалось неприятным холодком внизу живота: землянка находится не снаружи, а изнутри тесной, запертой камеры. Не палач и не тюремщик. Пленница, вот кто она такая.

— Шикар, а поделись секретом, чего тебе стоит? Зачем ты в одиночку гулял по мертвому лесу? Природой любовался или так, воздухом дышал?

Отоль... Как это возможно? Чему равна вероятность того, что случай повторно сведет вместе двух существ, которые при обычных обстоятельствах не встретились бы никогда вовсе? Императорский Миарон, командующий тринадцатой частью могучей армии, в повседневной жизни он никогда бы не повстречал рядовую земную сопротивленку из малой кучки ныне раздробленной и разобщенной организации, члены которой упорно не желают признавать поражения и одичавшим зверьем снуют в глухих лесах этого континента. Он никогда бы не повстречал ее, если бы не то неприятное происшествие с обозом. Если бы не множество крошечных совпадений и сложная сеть сплетенных другими интриг, что привели к непредсказуемым результатам: один из лучших магов своего народа задолжал человеческой женщине целых две жизни. Да, в иной ситуации, без вмешательства в их судьбы беспощадного рока, у двух столь не похожих друг на друга созданий просто таки не нашлось бы точек соприкосновения. Единственным местом свидания Миарона и сопротивленки могла бы стать лишь желтоватая бумага кратких отчетов тестирующих комиссий да списки расстрелянных в 'кольце последнего вздоха' земных партизан. Но едва ли Императорский Миарон удостоил бы вниманием короткую запись в документах об одной из тысяч выловленных сопротивленок. У пише командующего хватает проблем. Не его дело задумываться о скорбных участях безмозглых упрямцев, гордыня которых до сих пор не позволяет им сложить оружие в абсолютно бесперспективной борьбе.

Однако Отолю от чего-то вздумалось повторно столкнуть настырными лбами неразумных чад своих. Еще раз позволить суровому Миарону заглянуть в нереальные, фантастичные глаза маленькой девчонки. Ощутить странный трепет в растревоженной груди. Испытать уже успевшую стать привычной ярость от ее непосредственности и несдержанности на язык. В очередной раз со злым восхищением отметить ее потрясающую любовь к жизни и неунывающий нрав, что даже за решеткой тюремной камеры позволял ей хитро скалить в улыбке мелкие белые зубки. Еще раз задуматься: а так уж случайны ли эти встречи?

Прикрыв веки, я заставил себя расслабиться. Опустил напряженные плечи и глубоко вздохнул. Теперь я хотя бы знаю, что хитрая беглянка жива.

— Молчишь, — землянка недовольно поджала губы. — Как твоя нога? Ты здорово надышался гадости в мертвом лесу и это ослабило регенерацию тканей. Да и рана была скверная. Как тебя только угораздило... Ребятам пришлось знатно распотрошить свои аптечки. Как себя чувствуешь?

Запоздало вспомнив о плачевном состоянии своего здоровья, я внимательно прислушался к себе. Бегло осмотрел пострадавшую конечность, и с огорчением отметил, что смерть от заражения мне больше не грозит. Увы, беспамятство мое было слишком глубоким, чтобы взять под контроль и затормозить процесс выздоровления. Жаль, я действительно рассчитывал на скорую смерть — все лучше, нежели отдаться на милость обозленных человеческих костоломов без малейшей надежды на избавление.

— Эхх... — девчонка со вкусом потянулась. — Вот так рушатся девичьи надежды. Две недели сижу тут в одиночестве, щербинки на потолке считаю. Думаю, хоть бы подсели кого, вместе то веселее... А привели тебя, молчаливого шикара не в себе. Снова приходится с собой любимой разговаривать. Ты по мне хотя бы скучал?

Немного отойдя от первого шока, я сцепил руки за спиной и чуть дернул бровью. Что ей ответить? Что мысли о сумасбродной человеческой девчонки не покидали моей головы и даже в моменты высшей сосредоточенности возвращались с завидной регулярностью? Что даже во сне образ ее не покидал моего сознания? Что в черствой душе наконец-то поселились собственные чувства, и теперь мне не нужно заимствовать их у верного узаши? Что волнующий взгляд фиолетовых глаз заставляет мое сердце биться чаще? Что я с нуля создал целую агентурную сеть, лишь бы выяснить ее местонахождение и самочувствие? Скажи я что-то подобное, и землянка окончательно убедится в моей полнейшей ненормальности и ущербности. В лучшем случае рассмеется удачной шутке. Не пристало воину выносить на обозрение свои слабости.

— Тьфу на тебя, шикар! Совести у тебя нет! Ни капли сочувствия к несчастной узнице, страдающей от дефицита общения! — Возмутилась землянка и перевела взгляд на слабо мерцающий светильник. Однако надолго ее молчание не затянулось. — Шикар, а Кадол-то как? Не очень расстроился? И почему ты по лесу без него гулял?

— Узаши все ещё проходит реабилитацию на Отольде, — произнес я, тщательно следя за своим голосом.

— Ох ты ж..! -Оживилась девчонка, сверкнув неправдоподобно яркими глазами. — Не верю ушам: он разговаривает! Миарон, а...стой, погоди...

Извернувшись, землянка ухватилась обеими руками за прутья и споро подтянулась. Встав на колени, взволнованно заговорила:

— Погоди, погоди... Какая еще реабилитация? До сих пор?!

Я нахмурился. Что значит 'до сих пор'? А затем запоздало вспомнил, что на момент бегства девчонки с узаши занимались лекари, так как зверь едва не выгорел от чрезмерной эмпатической нагрузки, которую ему не с кем было разделить. Отрицательно качнул головой:

— Нет, с ним занимается Связующий, Лекарь Душ.

— Ты что с ним опять сотворил, ванькин сын? — Прищурив глаза, змеёй прошипела землянка.

Я чуть сморщился, выражая недовольство по поводу прозвучавшего оскорбления, но вслух предъявлять претензии не стал. За время, проведенное в обществе девчонки, мной неоднократно подмечалась несдержанность ее языка в мгновенья крайней эмоциональной напряженности. Увы, но попытки указать землянке на неприемлемость подобного поведения приводили лишь к насмешкам и подтруниваниям с ее стороны. Сейчас же мне абсолютно не хотелось провоцировать девчонку, непосредственность которой порой доводила меня до состояния неконтролируемого бешенства. Если раньше я был хозяином положения и мог заставить ее замолчать с помощью угроз, то теперь условия не позволяют мне заткнуть ее маленький ротик грубостью. Правда, я вполне могу отказаться от разговора в аналогичном тоне, но тогда и мне не выведать у нее ничего полезного. Стоит ли портить отношения с единственно возможным источником информации, или разумнее станет не замечать некоторых несовершенств такового?

Решительно усмирив недовольство, я заговорил:

— Часть моей вины, несомненно, присутствует. Тем не менее, и ты не безгрешна, женщина. Кадолу не дает покоя начатая инициация, которую ему не удалось завершить. Невозможность окончить образование новой связки неуклонно сводит его с ума. А что именно послужило тому причиной, моя невнимательность и отстраненность или же твоя эмпатическая глухота и неосмотрительное проявление заботы, — уже не играет роли.

Некоторое время землянка молчала, буравя меня задумчивым взглядом фиолетовых глаз. Не ведаю, что творилось в ее взлохмаченной головке. Мне не дано постичь образ мышления людей, а этой конкретной представительницы человеческой расы особенно. Но спустя пару минут тишины она все же ответила:

— Теперь то же самое, только в упрощенном варианте. Что ты имеешь в виду, Миарон?

Я глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух через нос, стараясь вернуть покой в смятенную душу:

— Что ты знаешь об отношениях между двумя звеньями связки?

Девчонка пожала напряженными плечами:

— Достаточно, мне Гровшиш рассказал. Но какое это ко мне отношение имеет? Я же не шикар, да и связаны вы уже...или нет?

— Да, так и есть, — рассеянно отозвался я.

Воспитание не позволяет мне выведывать содержание той удивительной беседы, состоявшейся по велению Учителя. Кто я, чтобы судить о решениях джеджиеров? Но все же слышать истинное имя наставника из уст землянки, которая не представляет, какая великая честь была ей оказана и не стремится проявить даже малой крохи положенного почтения, до сих пор остается для меня дико. Стал бы Учитель называть свое имя, зная, что неразумная землянка станет швыряться им налево и направо? Или же все действительно проще, нежели я привык верить? Личные имена наставников не известны нам только потому, что мы попросту не отваживаемся спросить? 'Им нужно просто задать вопрос и получить ответ,' — произнес тогда мудрый джеджиер. Неужели Учитель прав, и в своем слепом почитании мы перестали замечать нелепость собственного поведения? Ведь это так просто, спросить и получить ответ. Но почему я только сейчас начал понимать это? Почему для того, чтобы осознать очевидное, понадобилось вмешательство бесцеремонной девчонки? Неужели мы и впрямь настолько закостенели в установленных собою рамках?

— Я не Связующий, не могу назвать причин. Однако случилось так, что Кадол начал формирование новой связи, при этом не отказываясь от существующей. Такого еще не было. Моральные терзания, разрешить которые он не в силах, с каждым днем все ближе подводят его к безумию. Узаши не может отправится на твои поиски, ведь для этого ему требуется покинуть меня. Но и нахождение рядом со мной, не ведая, где и что с тобой, причиняет ему не меньше страданий. Он ежечасно отправляет зов, но разум твой надежно защищен рунами, глух к его крику. Зверь мечется среди двух огней, не имея достаточно воли отказаться от одного в пользу другого. Теперь тебе понятно?

Девочка молча кивнула, не сводя с меня растерянного взгляда, а ее руки беспрестанно теребили пуговицу мятой рубашки. Я видел, как в ее остановившемся взоре мелькали отголоски мечущихся в голове мыслей. Она искала выход и не находила его. Подавил рвущийся с губ мрачный смешок: в течение этих долгих месяцев я сполна осознал всю тщетность поисков решения, что устроило бы каждого из нас. Однажды попытался дать узаши свободу, отпустить, подарить согласие на расторжение связки. Увы, мои действия, сколь не казались мне оправданными и верными, Кадол расценил иначе. Зверь решил, что он вынудил меня. Что я устал от сложностей, которые привнесли в нашу жизнь его терзания и самобичевание. Что не желаю видеть рядом с собой в связке бракованное звено, от которого больше вреда, нежели помощи. И хуже всего, что частично он был прав и отлично чувствовал свою правоту. Чувствовал мои невысказанные желания, что я упорно старался не выпускать из потаенных закоулков разума. Прятал, втаптывал на самое дно, прекрасно отдавая отчет, что для звена собственной связки они очевидны, равно как содержание страниц много раз перечитанной книги...

Да, я переживал за целостность личности, здоровье и благополучие узаши. Но постоянно угнетенное состояние его души, что нам волей-неволей приходилось делить поровну, нередко мешали продуктивной работе и, что в несколько раз неприятнее, порой вынуждали срывать раздражение на подчиненных. Конечно, я мог отгородиться от наплыва нежеланных эмоций, обречь зверя в одиночестве переживать свалившиеся на него невзгоды, перекрыть канал для оттока негатива. Но воспоминания о том разе, когда моя отчужденность едва не стоила Кадолу жизни, не давали пойти на крайние меры. Приходилось терпеть. Стискивать зубы и ждать, пока в душе узаши улягутся особо острые приступы подступающего безумства. В эти моменты я не мог думать о работе, только зажмуриваться, сжимать пальцами пульсирующие от боли виски, и глухо порыкивать, давя внутри навязчивое желание покончить со всем раз и навсегда. Причиненные мне мучения приводили зверя в настоящее исступление, троекратно усиленное собственной беспомощностью и неспособностью это прекратить.

— Что мне делать, шикар? -Тихо спросила девчонка, сжав побелевшими пальцами несчастную пуговицу. — Вернуться с тобой? Нейтрализовать защитные руны? Как ты себе это представляешь? Спрячешь меня в чулан? Пересадишь кожу на спине? Воскресишь Миарона, что заговаривал мою защиту? А знакомым будешь представлять меня как комнатную собачку экспериментальной породы? Скажи, как я могу помочь, и я помогу.

На сей раз настала моя очередь понуро молчать. Мне легко обвинять землянку в том, что своими действиями она спровоцировала узаши на беспрецедентную инициацию. Конечно, ведь это гораздо проще, нежели целиком и полностью признать вину за собой. Отоль, как же глупо все это! Как мерзко от гнетущего ощущения бессмысленности, ненадобности этого разговора!

Внезапно блестящие глаза девчонки чуть расширились:

— Ох ты ж..! А не меня ли ты искал в мертвом лесу? Мне, конечно, лестно внимание Императорского Миарона, но блин! Не могла ведь я в тебе так ошибиться?! В одиночку, без защиты, по мертвому лесу...нет! Миарон, скажи, что я ошибаюсь!

— Ты ошибаешься, — сухо уронил я. — Мое нахождение там просто случайность.

— Ага, — ядовито хмыкнула землянка. — Приступ лунатизма. Пошел ночью водички попить и на те! В мертвом лесу проснулся! Эх ты, Миарон, умеешь же настроение изгадить... Чего хоть не сбежал? Не наколдовал светящуюся дырку да не ушел? Почему не наколдуешь сейчас? Ты же маг!

Уже набрав в грудь воздуха для ответа, я осекся. Со стороны коридора, оттуда, куда не дотягивался мой взгляд, послышались тихие шаги, а вслед за ними неразборчивый разговор и скрежет отворяемого запора. Не мешкая, я отступил в тень, тогда как девчонка споро поднялась на ноги.

— К нам гости, — озвучила она очевидное и торопливой скороговоркой добавила: — Для завтрака еще рано, так что это наверняка по чью-то душу. Надеюсь, по твою. Не делай глупостей, шикар. Даже если ты нейтрализуешь охрану у двери, наружу тебя не выпустят. Да ты и сам не сообразишь, куда идти. Как я понимаю, с магией у тебя не все гладко. Не дергайся сам и не подставляй меня.

Приглушенные шаги мягко прошелестели по каменному полу и замерли напротив. Вопреки ожиданиям, пришелец уделил мне лишь мимолетный косой взгляд, настороженный и полный неприязни, а затем обернулся к напряженной девчонке. По спине тут же пробежала волна неприятной дрожи. Это будет не просто: одно дело вынести дозу положенных измывательств вкупе с унизительными насмешками на своей шкуре, но совершенно иное видеть, как то же самое проделают с ней. Смотреть, не имея возможности помочь, облегчить боль, утешить. Отоль, за что ты так с нами? Быть может, я заслужил твою немилость, на моей совести много поступков, о которых не хочется вспоминать. Продиктованные долгом и волей Раффа Императора, совершенные во имя блага нации и будущего зеленого мира. Есть и те, что касаются исключительно меня, моих представлений о возмездии и справедливости. Но за что ты испытываешь ее?

До боли сжав кулаки, я приготовился к самому страшному испытанию в своей долгой жизни. За всем тем мне вновь пришлось удивиться.

— Машенька? — Чуть слышно шепнул стоящий спиной ко мне мужчина, и столько нежности и потаенной грусти было вложено в это короткое слово. В душе моей кольнуло острой иглой и неприятно заныло. Нахмурившись, я попытался проанализировать незнакомое чувство. Откуда оно взялось? Почему мне вдруг стало неприятно слышать неподдельную заботу к девочке в голосе постороннего мужчины?

Мария потрясенно застыла:

— Антон? Ты что здесь делаешь?!

Глава 7

— Антон? Ты что здесь делаешь?! — Изумленно выдохнула землянка и подалась ближе к решетке.

Мужчина мягко рассмеялся:

— Я до последнего не верил, что это действительно ты, Маша!

Девочка не ответила, лишь подозрительно хлюпнула носом и суетливо утерла рукавом повлажневшую щеку.

— Ну-ну, перестань... Перестань, слышишь? Все будет хорошо. — Мужчина неловко погладил ее сомкнутые на решетке пальцы. — Мы вытащим тебя отсюда, веришь?

— Конечно верю, дурачок! — Сквозь слезы рассмеялась землянка. — Решил, что я отчаялась вконец? Я просто очень рада тебя видеть, Антоша! Живым, здоровым, все таким же красавцем как раньше...

— Что ж мне сделается? — Смущенно усмехнулся юноша.

Да, теперь я определился с ощущениями. Передо мной стоял все же юноша, а не заматеревший мужчина в годах. О том недвусмысленно намекала его нервозность и дрожащий, словно от старательно сдерживаемых чувств голос. Похоже, юноша испытывал к хитрой девчонке отнюдь не дружескую нежность, и она прекрасно о том знала. По крайней мере, не отстранилась от несмелого касания, а, напротив, с готовностью прильнула щекой к подставленной ладони. Где-то глубоко мелькнула крамольная мысль, что я хочу сейчас быть на месте этого робкого юноши. Утешить расчувствовавшуюся девочку, успокоить, погладить по растрепавшимся волосам. Именно так, как часто представлял себе в самых смелых мечтаниях, лежа без сна в темной, пустой комнате...

Юноша шевельнул рукой, стирая влагу с фарфоровой щеки. Тем самым жестом, какой никогда не разрешу себе я. Так, как никогда не позволит мне поступить долг, здравый смысл и понимание, что земная девочка в жизни не примет подобного жеста от 'иномирянского сухаря'. Она совершенно права: мои соплеменники не одобрят подобных отношений, да что там! Даже я испытываю стыд и неприятие, когда эти грязные, несвойственные настоящему воину-шикару мысли посещают меня. Это неправильно, неестественно. Настоящий воин никогда не позволит женщине править его душой, сердцем, поступками. Не впустит в себя слабость. Но если уж и доведется ему оступиться, о промахе его никогда и никто не узнает. Не заподозрит, что отныне в черствой душе уже не так пусто. Ни словом, ни жестом, ни взглядом он не выдаст ту крошечную теплую тайну, что поселилась внутри. Не уронит лица, не опорочит имени своего Императора.

А два человека стояли молча, тесно прильнув друг к другу, насколько позволяла металлическая преграда между ними. Они ни капли не стеснялись своих чувств, плещущихся в звенящей тишине, накатывающих волнами, отражающихся от стен. Я был здесь лишним, нежеланным свидетелем, каковому посчастливилось наблюдать сцену единения двух родственных сердец, не предназначенную для чужих глаз. И пусть в груди стало тесно, пусть уже не одна, а десяток иголок впивались в то потаенное местечко, где жил самый сокровенный мой секрет, что грел и питал меня силой, я не имею ни малейшего права мешать. Не должен смотреть и осквернять своим взором нечто, невольно открывшееся мне. Ведь я не могу предложить ничего взамен этой странной девочке со сказочными глазами, чью судьбу исковеркала война.

Как не сложно признавать, но ее слова больно резанули по саднящей ране. Не знаю, что двигает мною и что послужило толчком к росту противоестественной симпатии, но я хотел бы укрыть ее от невзгод, забрать туда, где никто больше не причинит девчонке вреда, не заставит струиться по лицу горькие слезы. Вот только где оно, это место? На Отольде? Там мне не скрыть ее метки, не оградить от пренебрежения, насмешек и ненависти соплеменников. Запереть за крепкими дверьми своего дома? Запретить выходить на улицу? Сомневаюсь, что это решение придется по вкусу свободолюбивой землянке. Как она сказала? Собачка экспериментальной породы? Именно так девчонка и будет чувствовать себя взаперти, сидя в одиночестве, пребывая в постоянной тревоге, что рано или поздно обман раскроется. А ведь он раскроется... Сложно утаить Миароновы руны и метку класса смертника в мире, где каждый шикар имеет полномочия требовать предъявления таковых у встречного человека. Я не смогу уберечь ее от всех случайностей, то не в моей власти. Обман раскроется и тогда мне придется смотреть, как алая кровь моей маленькой теплой тайны испачкает песок 'кольца последнего вздоха'. И я никак не смогу этого изменить, а если вдруг посмею вмешаться, то стану следующим в очереди.

Закон строг. На кратковременные связи с земными женщинами воинов низших рангов глядят сквозь пальцы. Иначе нельзя -игнорирование первейших их физических потребностей приведет к недовольству, сомнениям и бунтам. Как не сильна в воинах преданность Раффу Императору, однако нужды собственного тела для многих из них все одно остаются на первом месте. За всем тем прочная связь между шикаром и человеческой женщиной под строжайшим запретом, дабы избежать нежелательного для общества кровосмешения. Наказание для переступившего закон едино. Будь ты Ратом, Окошем или Миароном, за несоблюдение прямого указа Императора тебе грозит смерть.

Я Миарон, и мне не дано поблажек. Я веду за собой людей, я их кумир и вдохновитель. На меня равняются тысячи, верят, стремятся быть похожими и не посрамить мои знамена. Я никак не вправе позволить себе того, что дозволено обычному воину. У меня нет потребностей, зато есть долг верой и правдой служить Раффу Императору, воспитать для него правильных защитников. Я не боюсь смерти, как не боюсь посмертного позора на своем имени. Я боюсь другого... Боюсь, что рано или поздно мои желания и стремления возобладают над здравым смыслом. Если когда-нибудь у меня хватит духу предложить, а ей согласиться... Я боюсь стать причиной ее смерти, публичной расправы в 'кольце последнего вздоха'. Забавно, насколько переменились мои мысли и ощущения за эти долгих четыре месяца. Узнай я о последствиях раньше, о той сумятице, что привнесет в мою жизнь знакомство с необычной земной девочкой, никогда бы не позволил этому произойти. Отстранился бы, растворился в тени. Но какой смысл размышлять о несбыточном?

Мотнув головой, я отвел взгляд в сторону и мягко отступил вглубь камеры, не желая мешать своим присутствием двум замершим в молчании людям. Однако мое стремление к самоустранению дало обратный эффект. Тихий шорох шагов отразился от стен с троекратным усилением, словно я двигался не по камню, а по вороху сухих листьев. Девочка вздрогнула и, опомнившись, плавно отступила от решетки. А светловолосый юноша сверкнул в мою сторону яростным взглядом блестящих глаз.

— А этот что тут делает? — недовольно буркнул он, неопределенно махнув рукой.

Девочка весело фыркнула:

— Компанию мне решил составить.

— Как они додумались?! — Прошипел молодой сопротивленец. — Почему не в карцере?! А если он что-нибудь...

— Я попросила, — коротко бросила девочка, обрывая гневные возмущения товарища. — Скучно мне было. А так сплошные плюсы: и мне разнообразие, и шикар под присмотром.

— Мария! — Воскликнул тот, кого землянка назвала Антоном, на что девочка прижала к губам указательный палец, призывая его быть тише. Юноша исправился, перейдя на взволнованный шепот: — Это опасно! От иномирянина в звании Миарона всего что угодно ожидать можно! Это сейчас у него с магией перебои, а через пять минут оправится и решит себе путь на свободу пробить.

— Вот потому и попросила. Мне даже сигналку дали, — улыбнулась девчонка, указав на прямоугольный предмет с крупной красной кнопкой в центре. — Сказали, при первом подозрении поднимать тревогу. Но я думаю, этого не понадобиться. Правда, шикар? Ты же существо разумное, прагматичное, рациональное, к необдуманным поступкам не склонное. Верно?

На меня изучающе уставились две пары глаз: лукавые, искрящиеся неуместным весельем, а с ними полные явного подозрения и неприязни. Я промолчал, не желая снова быть осмеянным хамоватой девчонкой, да еще и в присутствии третьего лица.

— Видишь,— кивнула она, не дождавшись ответа, — молчание знак согласия.

— Маша, Наумов со своей шайкой открыто обвиняет тебя в сговоре с пришельцами. Зная о ваших с ним разногласиях, никто пока не принимает его заявлений всерьез, но это, — снова недобрый взгляд в мою сторону, — может посеять сомнения...

Лязг дверного засова не дал мне услышать мнение девчонки на этот счет. Юноша вмиг подобрался, отступив от решетки.

— Злат, завязывай! — окликнул мужской голос от входа. — Завтрак через пять минут принесут.

— Хорошо, сейчас... — отозвался юноша и, обернувшись к землянке, горячо зашептал: — Машенька, ты только не унывай! Мы тебя тут не оставим! Зотов с отрядом уже в пути, как появится, проведут еще одно слушанье.

— Я тебе верю, Антоша, иди, — тепло улыбнулась девчонка. — Ступай, иначе у меня на еще одного соседа прибавится.

— Зотов будет где-то через неделю. Все разрешится!

— Спасибо, Антон. Иди...

— Все будет хорошо! — юноша попятился к двери. Ненадолго задержался, кинув на землянку красноречивый взгляд, затем резко развернулся на пятках и уверенно зашагал к выходу. Скрипнула дверь, отсекая звук удаляющихся шагов, лязгнул запор. В наступившей тишине я отчетливо различил едва слышную фразу сопротивленки:

— Значит, Зотов... Видно пришел твой конец, Машенька...

* * *

Глава 8

Мария.

— Ну все, отчалили, — вздохнула я, заслышав лязг задвинутого засова.

Как я и предполагала, ответственные за раздачу пищи Славик с товарищами не упустили случая поглумиться над беспомощным пленным иномирянином. Было бы удивительно, поступи они иначе. С одной стороны действия их можно было бы счесть закономерными — десять лет томилась в их душах злоба. Десять лет они жили в постоянном страхе за себя и своих друзей. Как выплеснуть накопленный негатив, когда враг практически недосягаем? Да к тому же превосходит людей по всем известным критериям, что только подстегивает завистливую ненависть? За всем тем, изо дня в день изучая троих этих конкретных образчиков сопротивления, я пришла к мнению, что вовсе не беспомощность и отчаяние явилось причиной унижений, которым они охотно подвергли пленного Миарона.

Головы их вскружил отнюдь не триумф победителей, впервые за долгие года захвативших иномирянского чародея (пусть и временно ущербного), к тому же еще всамделишного императорского военачальника.Нет, жестокостью Славика двигает иная причина, гораздо более прозаичная и отвратительно простая. Ему нравится делать людям больно. Он испытывает некое изощренное удовольствие, унижая и втаптывая в грязь любого, не способного за себя постоять. Самоутверждается за счет чужой слабости и умиляется, когда ему удается сломать чью-то волю к сопротивлению, заставить пресмыкаться перед его надуманным величием. Со мной ему не повезло, хотя он и попытался. В том не было моей заслуги, ибо сверхъестественной стойкостью я не отличаюсь. Однако сложилось так, что моя судьба многим небезразлична — Славик был заранее предупрежден о наказании, последующем за попыткой покуражиться над некой Марией. Но шикар... Все, что он может сделать, — это игнорировать провокации в свой адрес. Стискивать пальцы, сжимать зубы и терпеть, надеясь, что в один прекрасный день сумеет отплатить мучителям той же монетой. Впрочем, этим маг и занимался последние пол часа.

— Шикар, отомри, — позвала я, прильнув к решетке и прищурилась, напрягая зрение. Выпрямив спину, Миарон стоял в глубине своей камеры и степенно застегивал пуговицы робы. Приятное разнообразие, ведь всего тремя минутами ранее он вовсе напоминал собой выдолбленное в камне изваяние, замершее в позе вынужденного смирения. В этой стойке он встретил раздачу пайков и не совершил ни единого движения вплоть до ее ухода. Молча маг выслушал едкие речи мужчин. Стерпел устроенный в качестве издевки обыск, будучи бесцеремонно раздетым донага и жестким образом осмеянным. Лицо его хранило непроницаемое выражение, а серые глаза отрешенно глядели в одну неизменную точку на противоположной стене. Лишь чуть прищуренные веки да побелевшие скулы выдавали бурю, творящуюся в глубине души пришельца. Только благодаря близкому знакомству мне удалось заметить, сколько сил он потратил на то, чтобы сдержаться.

Не торопясь Миарон натянул на себя выданное взамен отобранной формы тряпье, и лишь на миг прикрытые веки да медленный, словно с принуждением выпущенный из легких воздух свидетельствовали об облегчении, что доставил ему уход негодяев. Любопытно, представлял ли когда-нибудь Славик, как выглядят его нападки со стороны? Ведь он словно брешущая собачонка, пытающаяся обратить на себя внимание левиафана. Вот только надолго ли у последнего хватит терпения, сколько продержится гигант, прежде чем раздавить надоедливую шавку в лепешку?

— Ладно тебе... Не принимай близко к сердцу.

Странно, но глядя на этого иномирянского мужчину мне стало не по себе. Стыд окрасил в пунцовый щеки. Ведь Славик со своими подпевалами — часть той организации, которой я присягала на верность. Они мой народ, мои соплеменники и товарищи по общему делу. Не лучшие из них, но и далеко не худшие. Может поэтому мне особенно неприятно наблюдать сцены мелочной злобы в отношении неспособного защититься? Что поделать, мне двадцать пять лет, из которых десять я провела в гуще военных событий. Не смотря на это, романтичная притягательность таких понятий как мораль, благородство и честь все еще бродят на задворках сознания. Отчасти им не дает погибнуть памятный визит в шахту рудника. Если даже обреченные на смерть узники, томящиеся в вечной темноте, полуголодные и замученные работой, не дают себе забыть о главных ценностях рода людского, почему мы здесь на поверхности ведем себя словно звери? От подобных размышлений на душе всегда становится мерзко.

Между тем шикар справился с последней застежкой и, внезапно развернувшись, впился в меня острым, неприятным взглядом. От неожиданности я даже вздрогнула.

— Почему ты здесь?— Слова прозвучали резко и отрывисто, а в хриплом голосе мне почудился лязг металла.

— Эээ...потому что решетка железная и запор на двери..? — неуверенно протянула я.

— Ты ведь понимаешь, о чем я, — сухо выговорил Миарон, и я поежилась под его пронизывающим взглядом. -Ты ушла из Дворца Советов императорских Миаронов, обведя вокруг пальца двоих из них, сбежала оттуда, откуда невозможно сбежать. Так почему сейчас ты заперта в этом подвале?

— Не поверишь, шикар, сама пришла. — Пожала плечами я, впечатленная горячностью иномирянина.

— Почему, женщина? — не унимался тот.

— А что мне было делать? Тратить скудные остатки отпущенных дней на игру в прятки в вонючих болотах? — Дернула я подбородком.

Шикар досадливо дернул изуродованной шрамом щекой и отвернулся. Но я рано обрадовалась, решив, что допрос на сегодня закончен. Устало привалившись к стене, маг уперся хмурым взглядом в скрещенные на массивной груди руки. Немного помолчав, глухо уронил:

— Кто такой Зотов?

Тяжко вздохнув, сетуя на чужое любопытство, я последовала примеру Миарона и приняла более удобную позу: уселась на пол, привычно обняв колени. Если иномирянский зануда оседлал своего любимого конька, от него просто не отвяжешься. Уж чем-чем, а настойчивостью частенько упоминаемый Отоль его не обделил. Лучше сразу выдать магу минимум информации, нежели часами отбрехиваться от дотошных расспросов.

— Зотов — это командир базы, на которой мне довелось жить до встречи с твоим обозом, шикар. — Смиренно проговорила я, упершись подбородком в ямку между острыми выпуклостями коленок.

— Он объявил тебя дезертиром? — не удовлетворился собеседник.

— Ага.

— Ты знала, что тебе грозит трибунал. Знала, что Зотова пригласят свидетельствовать против тебя.

— Ага.

— Знала и все равно сдалась.

— Ага.

— Почему?! — В голосе шикара послышалась та неподражаемая интонация, с которой говорят люди, расписавшиеся в полнейшем непонимании, отчаявшиеся постичь логику того или иного события. Маг вскинул растрепанную голову и впился в мое лицо взглядом расширенных глаз. Наверное,находясь под влиянием его неподдельного, искреннего непонимания, я решила ответить максимально честно, попытаться объяснить:

— Видишь ли, шикар... В мире осталось не так много людей, чье мнение для меня чего-то стоит. Зотов один из них. Он мое незаконченное дело, то, что изо дня в день держит в напряжении, не дает забыться, неотступно преследует каждую мысль. Я виновата перед ним. Так виновата, что вовек не отмыться. Я не жду прощения — за такое невозможно простить. Но я должна просто заглянуть в его глаза и сказать, как мне паршиво. Пусть, посыпав голову пеплом, я все одно не смогу изменить содеянного, я просто обязана это сказать в память обо всем, что нас когда-то связывало. Зотов не бог. Он обычный человек со своими слабостями и недостатками. Но для меня не осталось ничего более важного, нежели умолять его об отпущении грехов. Ибо только количество добра, привнесенного им в мою жизнь, может соперничать с размерами содеянной мною подлости.

— В чем твоя вина? — Вкрадчивым тоном осведомился маг.

От нахлынувшей вновь вины стало горько, на глаза навернулись слезы. Сглотнув, я несколько раз глубоко выдохнула, медленно пропуская воздух сквозь стиснутые зубы. Еще не хватало перед ним тут в истерику удариться!

— Я ослушалась приказа, шикар, — услышала словно со стороны свой размеренный голос.

— И только? — шевельнул бровью иномирянин, чувствуя недосказанность.

— Нет, не только, — согласилась я и порывисто отвернулась, не желая продолжать неприятную для себя беседу.

Однако шикар не сдался так просто:

— Что еще?

Обернулась вновь, прилепив к лицу выражение легкого удивления, на что шикар вопросительно дернул подбородком. В следующей жизни я обязательно напишу оду о его упрямстве.

— Ну и дотошный ты тип! — в тоне моем прорезались нотки мрачного веселья.

— Я жду ответа, — не сдавался собеседник.

— А ты не забыл, что отныне мы с тобой находимся в равных условиях, шикар, и я не обязана отвечать на вопросы? — Ядовито прошипела я. Похоже, этот мужчина просто создан для того, чтобы каждый раз выводить меня из равновесия.

— Я помню. — Спокойно парировал маг, ничем не выказав, что заметил мое раздражение. — Именно поэтому не приказываю, а прошу. Мне просто нужно тебя понять.

Я молчала долго, раздираемая на части водоворотом противоречивых стремлений. С одной стороны меня отчаянно подмывало накричать на нахала, послать далеко и надолго, продиктовав общеизвестный адрес. Но сдругой... Я так устала носить это в себе. Так хотела выпустить наружу хотя бы часть той боли и тоски, что ежедневно терзали сердце. В смятении взлохматив рукой короткие волосы, вдруг расслабилась. А почему бы и нет? Губы мои искривила болезненная улыбка:

— Что ж...ты хочешь знать, и я отвечу. Моя вина в том, что в результате проявленного своеволия я обрекла на смерть семерых хороших людей, которые верили мне безгранично. Пусть разумом я понимаю, что тот день я вряд ли могла бы изменить, но сердце, шикар...оно несогласно. Мне нужно было быть там, с ними, ведь это мой недосмотр заставил командира отдать приказ, отправивший их насмерть. Возможно, хоть кто-то из них смог бы уцелеть. И юная дочь Зотова не осталась лежать под лещиной в глубине безымянной могилы. Знаешь, шикар, командир всегда был слишком добр ко мне. На протяжении нескольких лет знакомства мы были очень близки. Он вытаскивал меня из таких переделок, где мне бы никто уже не помог. Но главное, он спас мою душу. Выловил из глубокого темного омута и пинком отправил к свету. Вернул надежду и веру, вновь заставил светить солнце. Я же в благодарность погубила ту единственную, что светила ему. Глупостью своей и самонадеянностью, не со зла, однако то ни в коей мере не умоляет моей вины. Достаточно тебе такого объяснения?

* * *

Глава 9

Вереш.

— Ты не ешь, — выдернул меня из задумчивости полувопрос девчонки. С отвращением покосившись на содержимое металлической миски, я отрицательно мотнул головой.

— Мясо? — отстраненно спросила она, потроша тряпичный сверток на узкой подвесной койке. — Можешь не отвечать, и так чую, что мясное принесли. Нужно ведь доказать, что ты ничем не лучше их. Дескать, недельку поголодает и начнет жрать что дают. Сейчас, погоди...

Странная девочка. Никак не могу определиться с ее отношением ко мне. Частота перемен ее поведения заводит в тупик все мои логически выверенные измышления. Землянка верно заметила — мы находимся в равных условиях. Отныне мое плохое настроение ничем ей не угрожает. Девочка может выводить меня из себя сколь угодно ее загадочной, переменчивой земной натуре, но отчего-то она не торопится отыгрываться за старые обиды. В очередной раз я убеждаюсь в ее полной неадекватности. Несколько долгих месяцев назад, находясь в полной зависимости от моего доброго расположения, не проходило и дня, чтобы любая наша беседа не заканчивалась взаимным скрежетом зубов и пунцовыми от ярости скулами. Землянку не пугало возможное возмездие с моей стороны. Она не боялась моего гнева и последствий, которые вполне могли за ним последовать. За всем тем сегодня, имея безграничные возможности снова и снова доводить меня до белого каления, прощупывать границы терпения без риска получить наказание, девчонка будто и вовсе утратила к этому интерес.

— Готово, — заключила сопротивленка, взвешивая на руке небольшой сверток и подступая к решетке. — Иди-ка сюда, шикар.

Движимый любопытством, я покорно приблизился. Что эта маленькая женщина придумала на сей раз?

— Как там говорится-то..? Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу, во. Мы с тобой не те и не другие, скорее просто товарищи по несчастью. Нам не грех и перефразировать. Лови!

Просунув тонкую руку меж прутьев решетки, она размахнулась, насколько то стало возможным, и отправила в полет сооруженный ранее сверток. Вычертив ровную дугу, тот шлепнулся аккурат напротив моих сапог. Возникни вдруг у меня желание, я мог бы легко дотянуться до него рукой, на манер землянки высунув ее наружу.

— Что это? — неохотно шевельнул губами, уже предвидя ответ.

— Как что? — фальшиво удивилась девчонка. — Конечно завтрак, который я по доброте душевной решила разделить с одним иномирянским вегетарианцем, через-чур щепетильным в области гастрономических пристрастий. Там хлеб и пара яблок. Можешь не благодарить.

Я не двинулся с места. Отоль, хотела она того или нет, но ее неуместная щедрость унизила меня гораздо больше, нежели все скабрезные высказывания давешних стражей вместе взятые. Худая, бледная до синевы землянка делится скудным тюремным пайком с императорским Миароном, едва не отправившим в 'кольцо последнего вздоха' и, пусть косвенно, виновным во всех ее настоящих неприятностях. Это было бы смешно, не будь оно так печально. Плечи мои напряглись, а губы непроизвольно вытянулись в тонкую нитку, что не осталось незамеченным со стороны женщины.

— Шикар, — сухо окликнула она, — я могла бы сейчас обидеться на твое пренебрежение моей помощью, накричать, потопать ногами или просто отвернуться. Не скрою, мне очень хочется. Но я не стану, так как примерно представляю ход твоих закостенелых мыслей. Возможно тебе, магу и военачальнику, впрямь представляется унизительным принимать якобы подачку от земной сопротивленки. Однако через неделю принципиальной, высокомерной голодовки ты даже не сумеешь подняться на ноги, чтобы встретить врагов как и подобает воину. Будешь понуро сидеть в углу своей камеры, до отвращения слабый и безучастный. Не хотелось бы мне это наблюдать... А потому запихни свою гордость куда подальше и пользуйся случаем. Не дай трем идиотам повода позлорадствовать, и не дай повода мне усомниться в твоем трезвомыслии.

То было нелегкое решение, и я остался беззаветно благодарен девчонке за возможность принять его в одиночестве. Находясь в плену изучающего, цепкого взгляда, я никогда не решился бы опуститься на корточки и подтянуть к себе сверток с пищей. К счастью, произнеся свою короткую речь, она отступила вглубь камеры, занявшись чтением потрепанной книги. Но еще более я был благодарен за отсутствие всяких комментариев с ее стороны. Ни насмешек, ни поощрения — землянка осталась спасительно безучастна.

Медленно жуя подсохшую корку хлеба, я чувствовал себя оплеванным. Большего позора мне не доводилось переживать в своей насыщенной жизни. Я понимал разумность приведенных доводов, что никоим образом не помогало в борьбе с отвращением к себе, к своей ущербности и никчемности. Захлебываясь презрением и горячим стыдом пополам с искренней признательностью, я вздрогнул от неожиданно донесшихся слов:

— Шикар, а давай я тебе почитаю?

Не дождавшись, пока я проглочу пищу и восстановлю способность говорить, девчонка пустилась в объяснения:

— Просто я тут уже каждую страничку наизусть успела вызубрить, а ты наверняка не читал. Откуда у вас, Миаронов, время на земную поэзию? Я ее и сама-то не слишком жалую, да чем еще тут заняться? Ты послушай, вдруг понравится..? По небу в полуночи ангел летел и тихую песню он пел; и месяц, и звезды, и тучи толпой...

* * *

— Смородина, гости к тебе!

Захлопнув свою книгу, девочка резво соскочила с койки и широко улыбнулась. За минувшие шестеро суток мы много говорили. Она читала вслух стихи или, задумчиво глядя в потолок, пересказывала истории, почерпнутые из разных книг. Однако, стоило мне задать личный вопрос, она тут же переводила тему. Порой ей приходилось уточнять некоторые моменты повествования, кои я не мог понять в силу принадлежности к другому миру. Делала девочка это неохотно, словно не желая лишний раз вспоминать о моем происхождении. Я же, следуя молчаливому договору, старался реже акцентировать на том ее внимание. Просто наслаждался, спокойствием, мирным журчанием хрипловатого голоса девочки и редким ощущением близости к своей теплой, маленькой тайне.

Она говорила много. О космических кораблях, вымышленных мирах, людях, не стеснявшихся проявлений эмоций. Для меня не было секретом, что таким образом девочка стремится отгородиться от реальности, забыться, хотя бы мысленно покинуть тесную камеру. И я не мешал.

Дважды землянку посещал золотоволосый приятель, с которым она оставалась неизменно мила и приветлива. При этом бледное лицо в моменты его появления озарялось искренней, лучезарной улыбкой. Вот и сейчас девчонка словно засветилась изнутри, а взгляд фиолетовых глаз потеплел в предвкушении встречи. При виде этого глубоко в моей груди что-то зашевелилось и неприятно кольнулотонким острием.

Быстро переместившись к решетке, землянка обхватила тонкими пальцами прутья. Гулкий звук шагов приближался, а с ним нарастало и наше обоюдное волнение. Вот только причины на него у каждого были свои... Я смотрел на девочку безотрывно, а потому не упустил переломного момента, когда все вдруг переменилось. Веселость вмиг покинула выражение ее лица: с розовых губ сползла улыбка, а глаза испуганно расширились, копьем впившись в приближающуюся рослую фигуру.

Визитер был высок, подтянут и необычайно для землянина широк в плечах. В коротко стриженных волосах отчетливо серебрились нити седины, а у плотно сомкнутых губ залегли глубокие горькие складки. Не удостоив меня и полувзгляда, мужчина замер против оцепеневшей от неожиданности девочки. Меловая кожа последней покрылась болезненными серыми пятнами. Нижняя губа уже начала мелко подрагивать, с головой выдавая душевное смятение, пришедшее на замену шаткому равновесию. В сравнении с крепко сложенным гостем, всеми силами стремящимся демонстрировать ледяное самообладание, Мария выглядела пугающе беззащитной, слабой и как никогда открытой. И все-таки со стороны мне было отлично видно, каким чудовищным трудом дается посетителю показная невозмутимость. Заведя руки за спину, он чрезмерно сжал пальцы, отчего ногти впились в правое запястье, повредив эпителий. По фалангам вяло и неохотно струилась темная кровь. Собираясь в рубиновые капли, жидкость срывалась на пол и замирала на камне маслянистыми пятнами.

'Должно быть, это и есть Зотов...' — услужливо шепнула интуиция. 'Да, скорее всего...' -согласился я, чувствуя, как в груди поднимается волна прохладного беспокойства. Тем не менее немая сцена, разыгравшаяся на моих глазах, и не думала заканчиваться. Хотя, полностью немой назвать ее никак было нельзя. Пусть выражение лица визитера мне было недоступно, зато с лихвой хватало в трепете расширенных глаз девочки, которую я видел вполне отчетливо. До самого этого мига я смутно представлял себе смысл выражения 'говорящий взгляд'. Истина открылась мне только теперь: каскад полыхающих в нем чувств даже не говорил, кричал о том, чего обычными словами выразить невозможно. Отголоски неповторимой комбинации боли, вины, стыда, сожаления, апатии и горечи тяжким грузом ложились на дне моей души. Отчаянно захотелось подойти, утешить, снять с девочки это тяжкое бремя. Но я остался на месте, сторонним наблюдателем чужого горя, нежеланным зрителем мучений двух не безразличных друг другу людей, которых буквально рвала на части отравившая дух боль и обида. Где одно сердце отчаянно рвалось навстречу, но не в силах было перебороть горечь вины, а второе тянула назад слишком глубоко укоренившаяся боль потери с привкусом надуманного предательства.

— Андрей...я... — отважилась девочка первой нарушить гнетущую, искрящую от напряжения тишину. Голос ее дрогнул и сорвался.

Мужчина, которого я про себя называл Зотовым, не шелохнулся.

— Прости... — едва слышно пролепетала землянка, опустив лицо, по которому обильно струились блестящие слезы. — Я...

Но он не стал слушать. Круто развернувшись на пятках, визитер уверенно устремился вон. Колени девочки подломились. Закрыв лицо ладонями, она сползла на пол, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Все внутри меня сжалось от этого зрелища. Скрипнув зубами, я сделал шаг на встречу и похолодел, услышав сухо брошенное слово дошедшего до дверей Зотова:

— Выводите.

Следом за леденящим ужасом пришла злость. Слепая, бессильная, яростная. Что толку быть Миароном, магом и воином, если я не могу даже приблизиться?! Зачем все это, если я не могу вступиться, защитить?! Если все, что мне остается, — задыхаясь от ненависти и страха за свою маленькую тайну, провожать подернутым кровавой поволокой взглядом, как двое стражей вытаскивают ее заплаканную фигурку из недр камеры?! Глухое рычание вырвалось из пересохшей глотки, но на него никто не обратил внимания. И правильно, чем может угрожать это шикарское недоразумение, запертое в затхлой клетушке?!

Лязгнул засов входной двери, навсегда скрыв от меня ту, что по нелепому повороту судьбы стала для меня особенной. Грузно осев на каменный пол, захлебываясь острым презрением к самому факту своего существования, я погрузился в вялую, дурманящую апатию. Вот и все. Стоило ли мне вообще рождаться на свет? Отоль, за что ты так с нею..?

* * *

Глава 10

Вереш.

Ночная тьма обволакивала плотным коконом, такая же густая и беспросветная, как и та, что поселилась в раненом сердце. Чернота, тишина и удушье — вот то, чем в моих роскошных покоях ночь разнилась с днем. На ночь люди отключают источник искусственного света, постоянное мерцание которого раздражает зрение и заставляет глаза слезиться. Стихает сползающий по стенам гул сотен шагов и разговоров. Останавливается и без того негодное вентилирование камер, в отсутствии которого сын ветра в моем лице чувствует себя словно вытащенная из воды рыба. Каждый вдох мертвого воздуха приближал мой скорый конец, от чего в душе плотно обосновалась угрюмая благодарность к мучителям.

Я не считал больше время, проведенное 'в гостях' у землян. Дни и ночи сливались воедино, превратились в серую мешанину часов, делимых лишь посредством горящего либо потушенного освещения и интенсивности доносящихся сверху звуков. Изредка потопившую меня апатию разбавляло посещение неизменной троицы мужчин с очередной порцией унижений. Но отныне и они не волновали меня. Их мелочные нападки не тревожили ни единого чувства, не рождали и самого крохотного отклика в опустошенной душе. Что значит их ничтожная злоба в сравнении с этим всеобъемлющим, гнетущим вакуумом, образовавшимся в сердце? Я просто подчинялся, без тени недовольства проделывая все, чего они требовали. Становился к стене, безропотно пережидал бессмысленный обыск, тычки, плевки и оскорбления, перемежающиеся с язвительными, злыми насмешками. Затем получал порцию мясной похлебки в грязной, пренебрежительно брошенной на пол миске, и вновь отдавался во владение обманчивому покою.

Действия тюремщиков неизменно направлялись на то, чтобы растоптать, деморализовать мою волю к сопротивлению. Глупцы! Все хитрят, напирают, пытаются понять, что дает мне силу держаться, заставляет оставаться холодным взор, что не позволяет спине согнуться. Истина оказалась слишком сложна для их изъеденных ржавчиной умов: нельзя сломать уже сломанную ветвь, нельзя втоптать в грязь уже скрывшейся в ней листок, нельзя потушить уже остывший костер.Я же ощущал себя именно так. Кажется, это происходит с узаши, когда звери не успевают сбрасывать лишние эмоции. Плещущийся внутри пожар сжигает все без остатка, оставляя лишь липкий, бесцветный пепел. У меня не осталось опоры, за которую я мог бы ухватиться, а мысли, лениво ползущие в гудящей голове, только усложняли положение.

— Пс..!Пс..! — донеслось из тьмы невнятное шипение. Сперва я принял его за происки расшалившегося от нехватки кислорода воображения. Но насторожился, когда звук повторился с новой силой.

— Пс..! Да пс же, шикар! Ты где?!

Нет! Это невозможно! Такого просто не бывает! Неужели..?

Сглотнув образовавшийся в горле ком, я сполз с узкой лежанки. Разум отказывался верить, а сердце заполошно трепыхалось, норовя пробить себе путь наружу. У самой решетки, в локте от влажно поблескивающего пола, плясало еле различимое пятно голубоватого света. С усилием отер ладонью лицо с целью отогнать наваждение. Призрак не исчез, и я медленно подался вперед. Свет и теперь не думал пропадать. Более того, нетерпеливо дернулся, сопроводив движение раздраженным шепотом:

— Ну, шевелись, гусыня! Подойди!

— Как ты... — начал я и осекся, испугавшись собственного надтреснутого голоса.

— Тшш! — зашипела девочка с новой силой. — Чего раскаркался? Тише давай и иди сюда!

Приблизившись, я скорее упал, нежели опустился на колени. Так и есть, слух не обманул меня: в неверном свете обмотанного тканью фонаря ухмылялось до боли знакомое лицо. Голубоватые отсветы придали бледной коже потусторонний синеватый оттенок, но то было единственное несоответствие.

— Это ты! — на миг прикрыл я веки от неимоверного облегчения, растекшегося по телу горячей рекой. Отоль! Не знаю, как тебе удалось, но прими мою неподдельную благодарность! До конца своей недолгой уже жизни не устану повторять 'спасибо'!

— Я, — отозвалась моя маленькая, теплая тайна. Живая и невредимая. — Кто бы еще к тебе посреди ночи поперся?

Я не нашелся с ответом, просто сидел, не в силах оторвать от нее глаз. Хитрая, изворотливая, упрямая девочка. Снова выжила, снова обманула рок и хмурит тонкие брови, недовольная моим молчанием. Но что мне ей сказать?

— Паршиво выглядишь... — передернула землянка плечами под моим пристальным взглядом и потупилась. — Я тебе тут перекусить принесла, водички. А то вон один скелет кожей обтянутый остался.

Девочка зарылась в недрах стоящего рядом мешка, вытягивая сверток за свертком. А мой вялый разум все никак не мог уместить в себе простую мысль: она жива. Пришла сюда по доброй воле, судя по поведению, прокралась тайком мимо стражи с одной лишь целью — подкормить пленного иномирянского мага. И снова меня будто острой стрелой пронзило беспокойство: что будет, если ее заметят? Однозначно ничего хорошего, иначе она не пришла бы украдкой. Скорее отправить ее назад, пока не заметила стража, пока эта ненормальная девочка опять не нажила себе проблем из-за лишней сердобольности и сострадательности к тем, кто того совершенно не достоин.

— Не нужно, — тихо произнес я, слегка коснувшись пальцами ее спрятанного под неизменной мешковатой курткой предплечья.

Девочка вздрогнула всем телом и отпрянула, выронив от неожиданности фонарь.

— Ополоумел, шикар?! Чего руки тянешь?! — рассерженной гадюкой зашипела она.

Губы сами растянулись в окрашенную налетом горечи улыбку. А подсознание так не вовремя подкинуло запомнившуюся картинку того, как охотно прильнула она к ладони золотоволосого приятеля, ища покоя и утешения. Смогу ли я когда-нибудь удостоиться хотя бы толики схожего доверия со стороны своей маленькой тайны? Нет, не стоит и мечтать.

— Этого не нужно, — пояснил я, жестом указав на разложенные у решетки свертки.

Девочка недоверчиво прищурилась:

— Это еще почему?

— Стражи могут заметить. Возвращайся назад и больше не приходи. — Ровно выговорил я.

— С чего вдруг, Миарон? — Землянка заняла излюбленную для спора позу, чуть склонив растрепанную голову и уперев стиснутые кулачки в бока. По опыту знаю, — лучше согласиться сразу. Если разовью дискуссию, то просто зря потрачу время, придя к тому же результату. Чтобы убедить в своей правоте девчонку, нужно нечто большее, нежели одно голое желание. Некогда придумывать для нее реалистичные причины, гораздо целесообразнее поделиться правдой, пусть и не очень-то радужной. Не расходуя более времени на раздумья, я заговорил:

— Я уже мертвец, Мария...

При звуке собственного имени, вылетевшего из моих уст, девочка снова вздрогнула. Мысленно хмыкнул: знала бы она, что стоит в корне причины, из-за которой я отказываю себе в удовольствии даже в фантазиях произносить его! Хотя, мои предосторожности несколько запоздали. Согласитесь, трудно не допустить привязанности, когда она уже сформировалась и плотно укоренилась в самом потаенном уголке души.

— В смысле? — Нахмурилась землянка, отчего меж бровями залегли две вертикальные морщинки. Внутри снова потеплело. Желание прикоснуться и разгладить бледную кожу стало почти непреодолимым. Не знаю, как мне удалось сдержаться. Наверное, только мысль о том, что подобный порыв опять испугает девочку, остановила меня.

— Постой-ка, шикар... Чего это тебя знобит? — Протянула девочка с долей подозрения в хрипловатом шепоте. Сунула руку с зажатым фонарем сквозь прутья, поднеся его вплотную к моему лицу. — Ого! В гроб краше кладут!

— Мария, выслушай, — я мягко отвел в сторону от лица ее напряженную руку. — Ты зря рискуешь, приходя сюда. Мне осталось недолго, через неделю я уже не смогу подняться, перестану тебя узнавать.

— Но, — попыталась возразить девочка.

— Не перебивай! Тебе нужно уйти! Не просто из подземелья, тебе нужно уйти как можно дальше от этого места. Предупреди всех, кто тебе здесь дорог. Выходите немедленно и не останавливайтесь. Я маг, сын ветров. Мертвый воздух и мертвый камень вкруг меня блокируют силу мира, за счет которой я существую. Скоро тело мое погибнет, и эту смерть почувствует и отследит каждый Слышащий моего народа. Сюда придут воины, много. Никто из людей не уцелеет!

— А чего ж ты, ванькин сын, раньше молчал?! — Пораженно выдохнула девчонка, глядя на меня расширившимися глазами.

— А что бы изменилось? — голос мой звучал устало.

— Ну, знаешь! — Мотнула она головой и принялась быстро собираться. — Я услышала тебя, шикар. Кушай, и размышляй о хорошем, а я что-нибудь придумаю. На этой базе ютятся многие, в том числе женщины и дети. Я не отдам их на растерзание твоим бойцам, никто из них не погибнет.

* * *

Мария.

— Как ты сюда попала?! — вскинулся Анисьев, командующий базы под номером четырнадцать. За счет своей полноты и вспыльчивости мужчина подчас выглядел довольно комично. Меня Анисьев побаивался, а потому недолюбливал. Но если раньше ему приходилось считаться с моими словами, то сегодня, после понижения в звании до рядовой, он с полным правом мог просто отмахнуться, словно от надоедливой мушки, выставить незваную гостью за дверь. Судя по выражению лица, именно это он и готовился предпринять. Мне нужно действовать осторожно, взвешивать каждую фразу. Когда командующий едва сдерживает искушение послать тебя подальше от самого порога, стоит трижды задуматься над формулировкой доклада.

— Доброе утро, товарищ полковник! — вытянувшись по стойке смирно, я дождалась быстрого подозрительного кивка. — Как спалось?

— Зубы мне не заговаривай. Чего приперлась? — Чуть более расслабленно отозвался Анисьев, вновь устраиваясь в мягком кресле, с которого подскочил при виде моей надоевшей персоны, нарисовавшейся в проеме открытой двери.

— Да я, в общем-то, спросить пришла, ну и рассказать кое-что... — осторожно начала я, присев на краешек предложенного гостеприимным жестом стула.

— Валяй, — махнул полковник пухлой кистью, отрешенно глядя в пожелтевшие от времени бумаги на письменном столе.

— Мне просто любопытно, а как Вы собираетесь дальше распорядиться пленным шикаром? — произнесла я и инстинктивно втянула голову в плечи, ожидая в ответ гневной вспышки. Интуиция не подвела.

— Ты опять о нем?! — Вмиг утратив все свое показное равнодушие, мужчина взвился на ноги и несколько раз в раздражении шлепнул раскрытой ладонью по крышке стола. — Тебе мало?! Мало, да?! Я пошел навстречу Зотову, снял с тебя обвинения, позволил остаться, но ты никак не можешь успокоиться! Снова хлопочешь за своего недобитого говнюка! И что? Я должен и дальше верить в широту твоей души и гуманность помыслов?

— Товарищ полковник, тут вот какое дело... — я нервно взлохматила волосы на затылке. М-да уж... То, что я собираюсь сказать, звучит и впрямь не слишком правдоподобно. — Пленный шикар маг. Сейчас он не может пользоваться своими способностями в силу неких обстоятельств, о которых я тоже не очень-то осведомлена. Но маг, я уже подробно изложила причины своих выводов в рапорте. Мы практически ничего не знаем о способностях пришельцев. Прибывая в тюремном блоке, мне удалось выяснить, что замкнутое пространство подземелья в большей мере влияет на шикара, нежели на обычных людей. Он умирает. Вы можете не верить мне на слово, товарищ полковник, но в том легко убедиться, оценив его паршивый вид.

Я замолчала, ожидая комментариев Анисьева. От того, что он ответит, будут зависеть мои следующие слова. А мужчина молчал, буравя меня сузившимися глазами. Упираясь в столешницу костяшками согнутых пальцев, он нависал надо мною как горный уступ, такой же внушительный и непоколебимый. Да, чего было не отнять у командующего четырнадцатой базы, так это уверенности в себе и упрямства. Поверила бы я на его месте? Девчонке, что пусть и не по своей вине угробила оперативную группу, вернулась из плена с клеймом смертника на спине, близко знакома с Миароном армии противника... Я отлично понимаю, какие мысли бродят у него в голове. Что если все это спланированно? Если о предстоящей гибели отряда я знала заранее и отстала намеренно? Вдруг сговор с врагом все же имел место? Как в противном случае я умудрилась сбежать? А все те события, перечисленные в моем рапорте, просто-напросто моя буйная фантазия, имеющая целью прикрыть предательство товарищей и родины? Как увязать вместе мое триумфальное возвращение с ворохом ценных бумаг и появление в мертвом лесу одиноко(!) бродящего Миарона? Как объяснить мое трепетное отношение к шикару? Почему я опекаю его, словно собственного непутевого сынишку? Чрезмерно длинная цепь случайностей, слишком сложно, чтобы быть правдой. В глазах командующего отчетливо мерцали отголоски опасных для меня мыслей. И все же он решил выслушать мою версию до конца:

— И что мне с того, что шикар подыхает? Почему меня должно заботить его здоровье?

— Смерть мага сопровождается выбросом силы, который могут почувствовать Слышащие. Смерть же Миарона они способны отследить, так как пленный — один из лучших чародеев своего народа. Мы не успеем и пикнуть, как пришельцы перебросят сюда карательные отряды. Вот почему я спрашиваю, что Вы намерены предпринять в отношении пленника.

— И как, позволь узнать, к тебе попали эти сведения? — чуть склонил голову командующий.

Я проиграла, то было крупными буквами написано на лице мужчины. Так смотрит кошка на нелепое барахтанье загнанной в угол мыши. Сказать правду? Что императорский Миарон добровольно сообщил о своей кончине и последующих за ней неприятностях? Но какова причина его откровений с рядовой сопротивленкой? Нужно срочно что-то придумать. Солгать так, чтобы это выглядело правдиво. Зря я пришла сюда сама. Стоило послать того, кому Анисьев доверяет.

Боюсь, скептически настроенный разум полковника автоматически проставит ярлык 'вранье' на любое произнесённое мною слово. Да и что мне сказать? 'Шикар предупредил меня, потому что я несколько раз спасала ему жизнь'? За такое меня немедля поставят к стенке. 'Шикар предупредил меня, потому как я его любимый враг'? Глупость какая! Я и сама себе не верю. 'Шикар не хочет лишних смертей'? Ха! Все равно что: 'Апостол Петр спустился с небес и раздает бесплатное пиво'! Тьфу ты! Хорошо, пусть будет так:

— Я случайно услышала об этом в плену. Шикар полагал, что я без сознания, и потому не стеснялся говорить вслух о важном.

-Что, так просто? — деланно удивилсяполковник. — Я-то думал, ради этих сведений ты голыми руками задушила три сотни пришельцев, прошла пять километров босиком по раскаленным углям, а затем спрыгнула с Эвереста и чудом осталась жива...

Скрипнув зубами от унижения, я несколько раз глубоко вдохнула. Анисьев недвусмысленно намекал на невероятность изложенных мною в рапорте событий. Конечно, сомнения в достоверности пережитых мною приключений в стане врага неизбежны. Что поделать, если даже в кратком и весьма урезанном варианте рапорт напоминает собой сценарий для голливудского экшена? Но как же неприятно выслушивать обвинения, высказанные в столь грубой форме!

— Что Вы имеете в виду? — прохладно осведомилась я, хоть и не нуждалась в пояснениях. Намерения Анисьева были кристально ясны. Он надеялся спровоцировать скандал, заставить с пеной у рта отстаивать свою правду, доказать которую не в моих силах. Без свидетельских показаний и документальных подтверждений исцарапанные кривыми буковками бумажки — всего-навсего филькина грамота, а не причина четырехмесячного отсутствия. Но скандалить нет смысла. Колотя кулаком в грудь, я только лишний раз повеселю мужчину, ничего в итоге не добившись.

— Да то и имею! — ухмыльнулся полковник, скрестив на груди руки. — Завралась ты, Маша. В конец завралась. Пусть Зотову и удалось убедить комиссию в твоей лояльности, но я то тебя успел хорошо изучить. Вечно ты лезешь, куда не просят! Болтаешь, что не следует! Вот и доигралась. Я давно заметил, что с тобой не все гладко. Пропадаешь где-то сутками, знакомства странные водишь... Ну да ничего! Я выведу тебя на чистую воду. Теперь, когда Зотов во всеуслышание от тебя отказался, некому больше прикрывать твою задницу, некому пропихивать в верха смороженную тобой бредятину. Вот и поглядим, долго ли ты проскачешь без своего покровителя!

Я молча поджала губы. А что здесь возразишь, если полковник прав по всем пунктам? Ведь я действительно до сих пор жива только потому, что Андрей прикрывал мои многочисленные причуды. Где бы я сейчас была вместе со своими взглядами, свободолюбием и своенравием, если бы не старый друг? Ведь это авторитет его слова позволял мне раз за разом выкручиваться из скверно попахивающих ситуаций. Даже военное прошлое — и то характеризует меня с невыгодной стороны. Слышали-то обо мне многие, но в основном не делающие чести слухи. Лишь единицы в курсе реального расклада, да и те начинают сомневаться...

А Зотов...ему сейчас паршиво. Я для него являюсь живым напоминанием. Несу на себе печать косвенной, но все же вины. Глядя на меня он каждый раз задумывается: а что если бы настоял? Если бы не доверился по привычке, а лично перепроверил данные от осведомителей? Если бы отложил операцию, как и советовало мудрое нутро? Понятно, что он решил устранить из своей жизни ту, что будит в нем болезненное чувство вины. Накручивает себя, мучает, гадает, хотя лучше всех осознает произошедшее. Я могла бы потушить пожар скорби в его душе. Долгими разговорами или же просто молчанием, как много лет назад он помог мне. Но Андрей мужчина, а не молоденькая запутавшаяся девчонка. Он хочет справиться с этим сам. Не мне осуждать его стремление к одиночеству. Может когда-нибудь он созреет и хотя бы выслушает меня, но это случится не скоро. Пока же я удостоилась только четырех слов, сцеженных сквозь сжатые зубы: 'Прочь из моей жизни'. Думаете, это больно? Ничуть! Какой вес имеют злые слова в сравнении с тем, что старый друг не бросил меня, не оставил, не махнул рукой в то время, когда я остро нуждалась? А так...он просто растерян, запутался, оглушен потерей и черной тоской. И я бы многое отдала, чтобы в этот период находится с ним рядом. Но мне ли не знать, как порой ранит ненужное сочувствие?

— Молчишь? То-то же... — вкрадчиво шепнул Анисьев прямо у меня над ухом. Поглощенная невеселыми мыслями я и не заметила, как полковник обогнул стол и зашел сзади, довольно интимно склонившись над моим плечом. Инстинктивно отклонившись, я заерзала на краешке жесткого сиденья.

— Хочешь, я скажу, что сделаю с твоим драгоценным шикаром? — Обманчиво ласково проворковал Анисьев, огладив ребром ладони мою щеку. Я сглотнула. — Завтра на рассвете объявлю общий сбор и торжественно пущу в лоб пришельца пулю. Своей рукой, из собственного именного револьвера. Как тебе такой расклад? По вкусу?

— Верха одобряют? — сипло выдавила я, не смея поверить в то, что трезвомыслящие люди в штабе могли допустить подобное.

— Завтра и узнаем! — зловеще прошипел полковник. Что-то в его настроении поменялось. Видно, сама того не желая, я наступила мужчине на больную мозоль. Анисьев резко рванул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову и посмотреть в его искрящиеся гневом глаза. — Гребанные подонки! Засели в своем бункере и носа боятся высунуть! Лижут задницы пришельцам, пока те глумятся над нами в трудовых лагерях! Плевал я на их приказы, слышишь?! И на твои бредни тоже плевал! Каким бы ветром сюда не занесло этого шикара, он сдохнет, и точка! Я убью его сам и объявлю об этом на открытой радиоволне! Пусть каждый человек на планете знает, как настоящие сопротивленцы поступают с иномирянской швалью! А штабные крысы пусть дальше лижут волосатые шикарскиезадницы! Меня это не касается! Я все сказал! Долин, выпроводи отсюда эту красотку и не больше даже на порог не пускай! Видеть ее не желаю!

* * *

Глава 11

— Други, наше дело дрянь... — флегматично подвел итог моей эмоциональной тирады Анатолий.

Пересказ встречи с полоумным командующим базы не занял много времени, гораздо больше я потратила на щедрое перечисление многоярусных ругательств. Меня выслушали внимательно и не перебивая. Только Антон то и дело дергал меня за рукав, призывая следить за громкостью изложения. Ребята были единственными, в чьем доверии я теперь могла быть уверенна. С Золотым, Лопатой и Пирожком нас связывало многое. За Ивана, с которым лично я познакомилась совсем недавно, поручился Антон, который на моей памяти еще ни разу не ошибался в выборе друзей. Капитан оперативной группы и рыжий мальчишка отсутствовали, и это к лучшему, потому как их реакцию на мои слова не брался предсказать никто.

— Что предпримем, господа? -Золотников как всегда взял на себя функцию 'пинателя мозгов', настраивая всех на деловой лад.

— Хрен его знает! — буркнула я, увернувшись от руки друга, собиравшейся растрепать куцые остатки моих волос.

— Хрен вообще мудрый овощ — все знает, но никому не говорит. — Философски отметил Лопата, наблюдая за нами из-под кустистых бровей.

— Говоришь, штаб не в курсе о нашей находке? — задумчиво почесывая подбородок, спросил Иван.

— Нет, иначе бы уже давно делегацию прислали, — за меня ответил Антон.

— И в том, что шикар не сбрехал, уверенна? — сощурился смуглый приятель Золотникова. В принципе, я понимала его колебания. С чего он должен верить на слово девчонке, которую и видит-то четвертый раз в своей жизни? Однако подозрения уже до того меня утомили, что с губ едва не слетела резкость. Уберег опять же Антоша, — не знаю, как бы мы вообще уживались без его таланта миротворца. Подтянув за шею к широкому плечу, он с улыбкой растрепал-таки мои короткие волосы:

— Ты в нашей Смородинке не сомневайся, она попусту воздух сотрясать не станет. Это ничего, что маленькая да противная, зато жизнью не раз ученая.

Вырвавшись из захвата, я раздраженно пригладила шевелюру:

— Жену свою так хватать будешь!

— Пфф! На что мне жена, когда такая девушка рядом? — подмигнул негодник.

— Так, детишки...пути у нас всего два, — на корню подавил Анатолий зарождающуюся перепалку. Все взгляды разом устремились на его морщинистое лицо. -Наиважнейший наш долг оповестить о происходящем штаб. Как бы там все в дальнейшем не сложилось, а командованию нужно знать, откуда у проблемы ноги растут. Затем мы можем попробовать провести частичную эвакуацию, правда ровно до того момента, пока весть о самодеятельности не дойдет до Анисьева. Да и не успеем мы такое за ночь провернуть...

— И пойдут ли люди? — вставил Иван. — Не забывай, Мария в опале, соответственно и мы вместес ней.

— Вполне возможно, что благими намерениями мы только разожжём панику и спровоцируем полковника на поспешные действия. — Пожала я плечами.

— Вооот! — назидательно воздел палец Антон. — Дело говоришь.

— Есть еще третий вариант, — заметил Иван. — Мы можем заняться своими делами, и будь оно, что будет.

— Ну ты, Ванюша, как всегда! — развел руками Золотце. -То тебе ногу Миарону отхватить, то не в свое дело не встревать, то судьбу базы, а может и не ее одной, на самотек пустить! Нет в тебе авантюрной жилки.

Мужчина уязвленно запыхтел.

— Жилки — не жилки, а штаб оповестить надо, — весомо заключил Анатолий. — Глядишь, они чего дельного присоветуют.

— На этом и остановимся! — хлопнул в ладоши Антон. — Об одном только не упомянули: как с капитаном нашим быть? Воля вроде мужик путевый, понимающий, но как на нарушение субординации смотрит, не знаю.

— А вы у меня попробуйте спросить. — Неожиданно донеслось из-за приоткрытой двери. — Я вот не пойму — вроде и путевый, и понимающий, а на совет все равно не позвали. Мне оскорбиться или не стоит?

Пока мы втроем виновато шарили глазами по сторонам, Золотко не растерялся. В один прыжок взвившись на ноги, он лихо козырнул появившемуся в проеме мужчине и отбарабанил:

— Здрав желаю, товарищ капитан!

— Уймись! — поморщился Воля. — Что обсуждаем, заговорщики? Смотрю, и разведчик новый здесь...

Последнее было явно адресовано мне. Взгляд, вскользь брошенный на меня капитаном, был далек от доброжелательного.

— Разведчик? — удивленно переспросил Антон, озорно сверкнув глазами. — Добро пожаловать в коллектив, Машка!

Не успела я и глазом моргнуть, как этот белобрысый нахал вытянул меня из укромного, темного уголка и, снова зажав в локте многострадальную шею, весело отрапортовал:

— Товарищ капитан, разрешите доложить! Разведчик Смородинка к месту прохождения службы прибыла! А пока прибывала, уже кой-чего разведала... Давай, Мася, выкладывай все по новой. Начальство наше — мужик путевый и понимающий. Как скажет, так и будет!

* * *

В темном кабинете командующего четырнадцатой базой царила разруха. Вечером прошлого дня своим наглым вторжением Смородина настолько вывела его из себя, что полковник до поздней ночи метался по тесной комнатушке, раздраженно расшвыривая вокруг вещи и бумаги. Под ногами обуреваемого злостью мужчины, меряющего шагами погруженный вхаос кабинет, хрупнули осколки графина. С чувством выругавшись, полковник шаркнул тяжелым ботинком. Тот час из-под подошвы в разные стороны брызнул звенящий водопад.

Подумать только! Какова наглость! Требовать у него отчета! Она никто, просто невмеру самоуверенная девица, ради карьеры которой отказался хлопотать даже единственный приятель! Как нужно было допечь уважаемого человека, заступничество которого за взбалмошную Смородину давно стало легендой среди руководства сопротивления, чтобы он в ультимативной форме потребовал для подчиненной максимального понижения в звании?! Но ничего! Теперь, когда девчонка поступила в полное распоряжение полковника, он быстро поставит ее на место! Выведет на чистую воду! Научит уважать себя и соблюдать субординацию! Она еще смеет указывать ему?! Грязная шикарская подстилка! Как раз под стать лизоблюдам из штаба! Пусть они в своем бункере делают, что заблагорассудится, но он, полковник, под дудку пришельцев плясать не намерен. Это его священный долг — избавить родину от шикарских подонков! И начнет он немедленно... Сама судьба сделала ему знак, подарила шанс на отмщение, прислав в здешние леса императорского Миарона. Хотя бы от него он избавится точно, и никто не смеет упрекать его за это! Уж точно не сопливая девчонка и штабные крысы, трясущиеся от страха в своем подвале.

Протяжно скрипнули дверные петли, и в разоренный кабинет просунулась всклокоченная голова радиста. На его взволнованном лице смешались воедино испуг уважение и неуверенность.

— Товарищ полковник! Вызов из штаба! — голос радиста возбужденно подрагивал.

В душе Анисьева зашевелились нехорошие предчувствия:

— Что им нужно?

В вопросе явно прозвучала гневная нотка. Мальчишка-радист дернулся и вытянулся по струнке.

— Не могу знать, товарищ полковник! Требуют Вас лично! Поповоду пленного шикара!

— Спасибо, лейтенант, сейчас подойду, — сухо бросил мужчина и скрипнул зубами от досады.

Вот оно что... Значит, прознали. Какая-то трусливая вошь в обход его приказа воспользовалась передатчиком, закрепленным за оперативной группой. И, кажется, он даже знает имя этой паршивки.

Она возомнила, будто умнее его. Снюхалась с иномирянскими подонками! Стоило пристрелить ее еще в тот момент, когда она сдалась патрулю у поста охраны! Он ведь печенкой чувствовал, что с ней вместе пришли проблемы! Не поверил ни в одну из ее фантастических баек! Без чьей либо помощи сбежала из дворца Советов, прихватив пачку секретных документов с императорской печатью, выжила с меткой 6А класса — чушь! Она, как и штабные подхалимы, продалась врагу! Явилась шпионить на его, Анисьева, базе!

Он сам накажет девчонку за предательство родины. Если она так печется за шкуру драгоценного шикара, пусть подыхает вместе с ним.

Морщинистое лицо Анисьева разрезала надвое предвкушающая ухмылка. Рванув на себя ящик письменного стола, он торопливо вынул резную дубовую шкатулку. Тихий щелчок замка, и доказательство его доблести, призывно мерцая начищенным до блеска металлом, удобно легло в мозолистую ладонь. Полковник получил это прекрасное и смертоносное оружие давно. Еще в те безвозвратно далекие времена, когда мир не имел ни малейшего понятия о том, кто такие шикары. С той поры много утекло воды...и именной револьвер не раз спасал хозяину жизнь. Теперь же он сослужит еще одну, не менее почетную службу.

Покинув кабинет решительным, размашистым шагом, полковник вышел в скудно освещенный коридор. Тусклая люминесцентная лампа над его головой мигнула, на что мужчина зло скрипнул зубами. Подонки! Их вина в том, что мы вынуждены ютиться в этом вонючем муравейнике, сутками не видя солнечного света! Скоро...скоро они ответят за все! Прошагав мимо ожидавшего радиста, командир не удостоил юношу и взгляда. Растерянный мальчишка оторопело хлопнул глазами и кинулся в след:

— Товарищ полковник! А как же вызов..?

— Отменить. — Твердо бросил на ходу Анисьев. Ему некогда трепаться о пустом с подпевалами из штаба. Его ждет по-настоящему важное дело.

— Но, товарищ полковник! Так же нельзя...штаб... -не унимался радист, семеня следом. Юноша решительно не понимал, что случилось с командиром. От чего на лице Анисьева цветет страшная, перекошенная улыбка, а руки крепко сжимают готовый к стрельбе револьвер. Но полковник не желал тратить на объяснения ни единого лишнего мгновения. У него была цель — никто не смеет мешать ему вершить справедливый суд.

Уровень вниз, коридор, лестница... Подчиненные расступаются перед ним, провожают недоуменными взглядами. Сейчас Анисьву нет дела до чужого мнения, он уже близок. Впереди остался последний коридор, отделяющий его от гнусного сэмова отродья. Внезапно на пути выросла серая тень:

— Товарищ полковник, утро сегодня чудесное! Погода — закачаешься! Не правда ли?

Кровавая пелена застлала глаза мужчины. Командующий не сразу узнал наглеца, посмевшего заступить ему дорогу. Но стоило лишь узнаванию коснуться захлебывающегося жаждой мести ума, Анисьев гневно рыкнул:

— Прочь!!!

Златокудрый юноша, разведчик оперативной группы Алексея Воли, и не подумал убраться в сторону. Широко улыбнувшись попытке полковника обойти себя с боку, с присущей ему непосредственностью как ни в чем небывало пропел:

— А куда это Вы так торопитесь? Неужто заплутали? Так столовая в другой стороне!

— Пошел вон, щенок!!! — захлебываясь своей яростью, полковник красноречиво щелкнул предохранителем револьвера. Зло усмехнулся, глядя на то, как самоуверенная улыбка медленно сползает с лица юноши.

— Товарищ командир, вернитесь, пожалуйста, к себе. Вам нужно отдохнуть и успокоиться. Я вызову врача. — Пятясь назад, осторожно предложил Золотников. Рука его будто бы невзначай переместилась к правому бедру, на котором болталась кожаная кобура. Вот только зря он надеялся, что Анисьев последует его совету. Он скорее пустит наглецу в лоб первую пулю, но не отступиться от цели. Мальчишка сам виноват — не нужно было мешать.

Сверкая безумными глазами, полковник растянул губы в холодной усмешке и вскинул оружие. Его палец уже побелел на спусковом крючке. Миг, и он сможет отправиться дальше, переступив через обмякшее тело белобрысого пацана. Однако выстрела так и не последовало. Глухой удар сзади, и одержимый жаждой убийства мужчина кулем осел на пол.

Проводив его взглядом, Антон облегченно выдохнул:

— Вань, ты чего так долго-то?

— Да поворот попутал, крюк пришлось делать, — досадливо поморщился Иван, возвращая на место пистолет, рукоять которого послужила успокоительным средством для командира базы.

— Ну ты и..! — эмоционально выдохнул Золотко.

— Ладно тебе, успел ведь. Давай-ка побыстрей полковника отсюда уберем,пока кто не заметил. Заходи справа.

Беззлобно переругиваясь, товарищи подхватили бесчувственного Анисьева под руки и заспешили прочь.

* * *