Пролог
Дурное утро пятого октября две тысячи седьмого года давило на психику. Что-то делалось в атмосфере или там в магнитном поле, или еще где. Вороны раскаркались. Душно, а холодно. Дождь всё никак не прольется. В автобусе женщина стояла себе спокойно, а потом возьми да и завопи, как ее жизнь достала. Выскочила на ближайшей остановке и понеслась сломя голову через дорогу. Попала под машину.
И везде воют собаки. Не к добру это.
А мимо библиотеки Рачиньского шел, ссутулившись, по-стариковски медленно, высокий мужчина со светлыми волосами и в полный голос, ни к кому обо не обращаясь, наговаривал монотонно и протяжно:
— Прокляяяятый Баланс! Прокляяяяятые выродки. Тьма видит, он сам напросился! Я тут не виноват! Тьма видит... Прокляяятый....
И тер, тер выпачканные в чем-то красном ладони о штанины черных брюк.
Прохожие оглядывались на неопрятного человека с широкой ссадиной через левую скулу и беспокойными светло-серыми глазами. Осень, вот психи и повылазили на улицы. Обострение. Кто-то уже вызвал наряд полиции.
Так мужчина добрел до фонтана Прозерпины и замер около.
— Прокляяяятые дни... Проклятый... сам напросился... Так и хотел, чтобы его... пришибли.... Сам хотел....
Всхлипнул, попробовал утереть мокрое лицо, но только размазал по нему красное с ладоней. Издалека подвывали уже ему в унисон сирены полицейской машины. Мужчина отнял руки от лица, прислушался. Скривился недовольно. Выло всё ближе. К полицейской сирене присоединился серый уличный кот — заорал как резаный. Мужчина зашипел, сжимая дрожащими пальцами виски, и... шагнул. В пустоту перед собой как в дверь. Миг — и нет его. Кот взвизгнул от неожиданности, а спешащая мимо девушка на высоченных шпильках замерла в изумлении, прикрыв ладошкой рот. Тут же стеной упал дождь, погнал прохожих под козырьки и крыши магазинов. Гроза загрохотала взрывами как на пороховых складах и побежали бурные реки по каменной мостовой. Едва не разом выпала месячная норма осадков, а с магазинов посмывало вывески. Приехавшая на вызов дежурная группа никакого странного молодого человека не обнаружила. Видимо, дождем слизнуло.
Остановились уже полстолетия без нареканий работающие часы с городской ратуши.
Дурное утро.
Что-то делалось в мире.
Мы жили быстро и умирали легко.
Мы шли напролом, разбивая души в кровь.
И думали,
что эта зима будет вечной.
Но наступило лето...
И если Ты велик,
скажи, как нам жить дальше.
Мы не умеем.
Глава 1.
10 сентября 2007 года.
Дверной звонок коротко ухнул и залился колокольчиковой трелью.
Пани Присцилла Горецки с явным неудовольствием подняла голову от вышивания и оглядела гостиную на предмет возможных беспорядков. Ничего не обнаружила — безукоризненная чистота. Приятная, опрятная гостиная небольшого уютного домика на западной окраине Старого Познатца в сторону холма святого Войцеха, где ещё до сих пор вкусно и чуть пыльно пахнет историей. За окнами — отдаленный шум Старого рынка, суета спешащих по своим делам хмурых, занятых по горло и безнадёжно утонувших в серой сутолоке людей, строгие и целомудренные фасады древних, еще, наверно, сотворение мира видевших домов, асфальтово-печальный дождик.
Внутри — мягкие, уютные диваны, глубокие добродушные кресла, изящный, лёгкий журнальный столик, бледно-палевый ворс большого ковра. Присцилла сама выбирала оформление и до сих пор годилась подбором цветов. Потеплела на приятных воспоминаниях, иголку аккуратно воткнула в край канвы, пригладила наполовину вышитую чайную розу и пошла всё-таки открывать, поскольку трели от двери сделались совсем уж нетерпеливыми.
На пороге стоял слегка подмоченный накрапывающим дождем новый работник из лавки, Янош Раевич. Ну, может, не такой уж новый... Месяца полтора уже работает, однако. Прис приветливо улыбнулась, впрочем, не испытывая особой радости от встречи.
— Добрый день, Ян.
Очень уж странный парень, не нравился он Присцилле. Даже не то, чтобы не нравился...
— Здравствуйте, пани Присцилла, — парнишка приветливо, но неуверенно улыбнулся в ответ. Молодой такой паренек, светлоглазый, темноволосый, ответственный работник, приятный в общем, только... — Я тут принес, Вы потеряли, кажется, вот эту вещицу.
Как есть, через порог протянул в горстью сложенной ладони золотинку, в которой Прис признала недавно потерянный крестик. Крестик мамин, вообще не католический, что-то там египетское, анкх, кажется, но дорог как память. Не считая того, что очень мощный светлый оберег.
— Ооо... — потянулась было за безделушкой, спохватилась. — Зайди, Ян, через порог не передают... Значит, нашли? Ты нашел?
— Ну, в общем, да...
Вот, вот за что Присцилла и находила парнишку странным и даже чуть неприятным — за такое выражение лица! Этакая робкая неуверенность, улыбка извиняющаяся сразу за все грехи мира, заставляющая подозревать, что парень только что ограбил банк, пристрелил полицейского, в придачу съел всё варенье без спросу, а теперь вот раскаивается. Нет, конечно, это он от стеснительности такой, робкий очень. Но вот глаза... Беспокойные, тоскливые, даже когда улыбается этой своей запинающейся улыбкой, и притом — ищуще-требовательные. Странный, чего и говорить. Полтора месяца уже, а всё ощущается новеньким. Так ничего про него и не узнала — ни откуда родом, ни кто родители, ни где учился. Даже какими способностями обладает, и то не докопалась. А Присцилла привыкла располагать куда большей информацией о своих работниках. Нет, никаких досье не собирала, но считала продавцов своих в некотором роде подопечными, что ли, некую ответственность за них ощущала, что за Марику — травницу из отдела лечебных составов, что за Эвана, он по части боевых и охранных артефактов, что за Юлю, скромную тихую мышку-счетовода. Ответственность требовала точного знания — когда и кто из подчиненных нуждается в деньгах, у кого проблемы в семье и кто чем недоволен. С Яном так не выходило. Слишком замкнутый, чересчур скрытный, очень скромный.
И давно бы оставила попытки разобраться в характере нынешнего подсобного работника лавки, да вот не шёл из головы. Жалко его иногда, неприкаянного, видать, не особо обласканного жизнью. Он когда только устроился, до первой зарплаты так и проходил в одной единственной клетчатой рубашке, после обзавелся еще одной и свитером. Прис подумала и подмахнула ему тогда премию просто так, ни за какие заслуги. Он наверняка жилье где-то снимает, а оно сейчас ой как недешево обходится.
— Тогда — спасибо. Может быть, зайдешь на чашечку чая? — не столько благодарность даже, сколько попытка утолить опять всколыхнувшееся любопытство. Знала, что откажется, как всегда отказывался. Не пришел даже на традиционный ужин для работников и хозяев лавки в день Войска Польского, не говоря уж...
Однако — согласился. Снег выпадет в середине сентября, вот точно.
Кивнула почти растерянно — дескать, не стой на пороге. Заходи, не бойся, никто тебя здесь не покусает, как ты, кажется, постоянно опасаешься. Чего бояться-то?
Милая, но обычная такая гостиная дома обычной чародейки. Никакой вам паутины по углам, никаких свешивающихся с низкого, как в гробу, потолка, метёлок колдовских трав (нет, травы, конечно, есть, но вполне так себе аккуратно разложенные по промаркированным бумажным пакетикам и спрятанные за плотно пригнанными дверцами кухонных шкафов), никаких огромных пауков и жаб. Даже никаких чёрных котов — присциллина давняя, привычная аллергия на кошачью шерсть, никакими простецкими и магическими средствами не выводимая. Уж конечно, никаких печей, куда всем уважающим себя колдунам полагается сажать наивных, даже придурковатых гостей. И совершенно определенно — ступы и помела, да и прочей сказочной дряни при всём старании в этом доме вы бы не отыскали. Разве журналы на столике не совсем обычные — 'Познаньский травник', 'Боевые Знаки', 'Вестник Баланса', 'Вампиры Трансильвании', 'Светлая Руна'... но мало ли, у кого какие увлечения. Так что хозяйка гостиной и всех прочих помещений уже и не боролась особо с привычкой любознательного младшего брата, любимца всего женского населения квартала от тослушки-булочницы пани Маришки до шестнадцатилетней соседки-красавицы Алисы, Анджея раскидывать по всему дому интересующую его литературу, раз уж немногочисленные гости к таким милым странностям хозяев относились вполне терпимо, а ещё более малочисленные друзья семьи Горецки в её секрет посвящены были давно, да и сами большей частью оккультных тайн не чуждались.
Итак, гостиная. По гостиной теперь уже плывет остренький мятный аромат, паренек при ближайшем рассмотрении оказался озябшим — видать, прогулялся под дождём пешочком. Хоть и не подает вида, но заметно порозовел в тепле, длинные пальцы вне зависимости от воли хозяина подрагивают и жадно впиваются в горячие бока чашки. И то сказать — очень уж резко на улице похолодало буквально пару дней назад, и сразу на десяток градусов, да ещё хляби небесные... разверзлись, это мягко говоря. Вчера вообще потоп был, но сегодня, может, распогодится?
Прис задумчиво поглядела в окно — в сером лоскуте неба проступила слабая голубенькая прореха, намекающая на смену небесного настроения. Чародейка вздохнула, припомнив, что малышу Лешеку пора покупать осенние ботиночки, поскольку из 'прошловесенних' он уже безнадёжно вырос, хотя, кажется, каким крохой был, таким и остался. Или просто пригляделись, не замечаем, что всё-таки — тянется вверх серебристый 'одуванчик'? Вздохнула — и перевела взгляд на гостя, делающего из фарфоровой чашечки первый осторожный глоток. Может, нужно было предложить позавтракать сразу уж? Худосочный он какой-то...
Удержалась, решила дальше не смущать, и так явно не в свой тарелке себя ощущает.
— Так что, Ян, где нашел-то мой крестик?
— За стойкой, которая в главном зале. Между половицами. Наверно, свалился, Вы когда к нам на прошлой неделе заходили с Лешеком, он еще расплакался, помните?
Опять он! Честное слово, ненормальный. Хороший парень, но ненормальный. Встрепенулся, отставил чашку в сторону, опять эти оправдывающиеся интонации, как на допросе, ей-Богу! Словно бы вот сейчас Присцилла возьмёт и уличит во лжи — и не между половицами нашел, и не в главном зале...
— Помню, — ободряюще улыбнулась. Ну чего он так, в самом деле? — В любом случае спасибо. Мне эта вещь дорога как память. Ну, знаешь, приятная милая вещица из детства, что-то вроде личного "счастливого предмета". Я с этим крестиком всегда в университете на экзамены ходила. Загадывала, что с ним получу высший балл. И получала, кстати. А у тебя есть такие талисманы?
Кивнул, покосился зачем-то на часы. Старые такие, тоже в своем роде раритет, настенные.
— У меня была одна книжка. По... — чуть заметно запнулся, уткнулся в чашку. — По пси-эм-воздействиям, короче, очень длинное название... Я ее... тоже с собой таскал года четыре, пока... Она у меня из дома... тоже вроде как память.
Первое упоминание о доме, ага... Значит, нынче работник Раевич размягчен и неровен, оттого и разговорчив.
— Понятно. Книжка, значит. Любишь читать?
— Ну... да...
Снова торопливый взгляд в сторону часов. Ждет, не дождется, когда уже можно будет уйти. Так и будем из него клещами по слову в час вытягивать? Занятно.
— Книжка по пси-эм? Ты, значит, пси-эм? Ты что-то говорил вроде...
Ничего он не говорил. Так, пробный камень.
И, оказалось, в яблочко. Порозовел сильней, вздохнул.
— Ну, вроде того. Но у меня очень слабые способности, пани, я обычно даже не говорю никому. Я вообще очень слабый маг.
— Ну, мы от тебя и не требуем высшего пилотажа. А с нынешней работой ты справляешься прекрасно. Давно, кстати, хотела с тобой поговорить. Я видела, как ты собирал состав для Марики... Как если бы.. — Хотела сказать, "как если бы рецепт писала я", поскольку, помнится, кроме пани Горецки никто еще не догадался соединить роговник и белую клейку в составе для повышения сенситивных способностей, а Ян вот сообразил. Этакое ощущение дежа вю. — Ты точно не учился в Колледже? Ни курса? Я бы назначила тебя в таком случае травником. Не хочешь повышения?
— Нет, пани. Вы не подумайте, я очень благодарен, и всё такое... Но... Я... я не учился... просто... Друзья показывали. Так, мельком. Ну, иногда у меня выходит нормально, а чаще всего очень скверно. Боюсь, я не гожусь Вам травником.
— Ладно, дело твое. А ты чай-то пей, пока не остыл. У тебя выходной сегодня?
Невнятно кивнул, послушно подхватывая чашку. Спрятался за её белизной, делая нервный неловкий глоток. Нервозность — вот чего не терпела Присцилла в первую очередь. В ее доме всё и всегда должно быть спокойно, ровно, размеренно. Наверно, всё дело в нервозности...
От входной двери заскребло, зашуршало в замочной скважине. Половина второго. Ага, пора. Это Анджей с учебы возвращается.
Джею двадцать, он высок, плечист, улыбчив до крайности и, как говорят старые друзья семьи, очень похож на отца. Ни согласиться, ни опровергнуть такое заявление Прис не сумела бы — отец погиб, когда Присцилле, старшей из отпрысков Горецки, едва исполнилось двенадцать. В память остались две миниатюры на библейский сюжет "Изгнание из Рая", пачка гадальных карт и хрустальные запонки. Ну и ассоциация — громогласный медведеподобный мужчина подхватывает Прис и младшую сестру Агнессу на руки, сразу двоих, словно две невесомые пушинки, и подбрасывает под потолок. Вот и всё. А Анджей... Джей отца вообще не помнит, разница в восемь лет.
— Я дома! Есть чего пожрать? Голодный, как... О, привет, Ян.
Ян кивнул вновь пришедшему — так же приветливо и так же напряженно, подскочил зачем-то, параноик. Бросилось в глаза — Анджей выше сантиметров на десять и куда мощней, хотя Янош старше. Джей естественней и уверенней в себе — чувствуется в осанке уже, в посадке головы, новый работник напряжен в каждой мышце, как гепард перед прыжком. Джей — образец торжествующего каждой клеткой тела здоровья, Ян худ, бледен, иногда чуть заметно прихрамывает. Джей открыт уже в жестах, Ян...
Дальше было стремительно, словно в 'перемотке'.
Прис толкнули — резко, грубо, без объяснения причин. Упала, больно стукнувшись ребрами о край журнального столика, больно — не продохнешь! Аж слезы на глазах выступили. В воздухе засмердело — тухлятина, сера, гниль. Перед глазами густой туман — собственных рук не видно! А в тумане дико захохотало, зарычало, завыло... Знакомо-знакомо, только вот откуда?... Ох, Свет!
Черноголовки! Твари из Подземки. Низшие. Тупые, как пробки. Очень опасные, когда голодны. Или когда сбиваются в стаи особей по шесть-семь. На слух их было приблизительно с пяток... Но сил подняться и попробовать как-то защититься, даже рукой пошевелить — и то не было, такой болью отозвались ребра. И голос Яноша, на удивление полнозвучный, странно уверенный, выкрикивающий какую-то глупость... Джея болезненный отклик. Нелепая смерть. Ни разу за жизнь ни в какие подозрительные истории не ввязывалась, даже Службу, как покойные родители, не проходила... А тут... Ограбление, наверно... Джея не слышно, жив ли?
