Зажечь солнце. Книга 1

Пролог

Дурное утро пятого октября две тысячи седьмого года давило на психику. Что-то делалось в атмосфере или там в магнитном поле, или еще где. Вороны раскаркались. Душно, а холодно. Дождь всё никак не прольется. В автобусе женщина стояла себе спокойно, а потом возьми да и завопи, как ее жизнь достала. Выскочила на ближайшей остановке и понеслась сломя голову через дорогу. Попала под машину.

И везде воют собаки. Не к добру это.

А мимо библиотеки Рачиньского шел, ссутулившись, по-стариковски медленно, высокий мужчина со светлыми волосами и в полный голос, ни к кому обо не обращаясь, наговаривал монотонно и протяжно:

— Прокляяяятый Баланс! Прокляяяяятые выродки. Тьма видит, он сам напросился! Я тут не виноват! Тьма видит... Прокляяятый....

И тер, тер выпачканные в чем-то красном ладони о штанины черных брюк.

Прохожие оглядывались на неопрятного человека с широкой ссадиной через левую скулу и беспокойными светло-серыми глазами. Осень, вот психи и повылазили на улицы. Обострение. Кто-то уже вызвал наряд полиции.

Так мужчина добрел до фонтана Прозерпины и замер около.

— Прокляяяятые дни... Проклятый... сам напросился... Так и хотел, чтобы его... пришибли.... Сам хотел....

Всхлипнул, попробовал утереть мокрое лицо, но только размазал по нему красное с ладоней. Издалека подвывали уже ему в унисон сирены полицейской машины. Мужчина отнял руки от лица, прислушался. Скривился недовольно. Выло всё ближе. К полицейской сирене присоединился серый уличный кот — заорал как резаный. Мужчина зашипел, сжимая дрожащими пальцами виски, и... шагнул. В пустоту перед собой как в дверь. Миг — и нет его. Кот взвизгнул от неожиданности, а спешащая мимо девушка на высоченных шпильках замерла в изумлении, прикрыв ладошкой рот. Тут же стеной упал дождь, погнал прохожих под козырьки и крыши магазинов. Гроза загрохотала взрывами как на пороховых складах и побежали бурные реки по каменной мостовой. Едва не разом выпала месячная норма осадков, а с магазинов посмывало вывески. Приехавшая на вызов дежурная группа никакого странного молодого человека не обнаружила. Видимо, дождем слизнуло.

Остановились уже полстолетия без нареканий работающие часы с городской ратуши.

Дурное утро.

Что-то делалось в мире.

Мы жили быстро и умирали легко.

Мы шли напролом, разбивая души в кровь.

И думали,

что эта зима будет вечной.

Но наступило лето...

И если Ты велик,

скажи, как нам жить дальше.

Мы не умеем.

Глава 1.

10 сентября 2007 года.

Дверной звонок коротко ухнул и залился колокольчиковой трелью.

Пани Присцилла Горецки с явным неудовольствием подняла голову от вышивания и оглядела гостиную на предмет возможных беспорядков. Ничего не обнаружила — безукоризненная чистота. Приятная, опрятная гостиная небольшого уютного домика на западной окраине Старого Познатца в сторону холма святого Войцеха, где ещё до сих пор вкусно и чуть пыльно пахнет историей. За окнами — отдаленный шум Старого рынка, суета спешащих по своим делам хмурых, занятых по горло и безнадёжно утонувших в серой сутолоке людей, строгие и целомудренные фасады древних, еще, наверно, сотворение мира видевших домов, асфальтово-печальный дождик.

Внутри — мягкие, уютные диваны, глубокие добродушные кресла, изящный, лёгкий журнальный столик, бледно-палевый ворс большого ковра. Присцилла сама выбирала оформление и до сих пор годилась подбором цветов. Потеплела на приятных воспоминаниях, иголку аккуратно воткнула в край канвы, пригладила наполовину вышитую чайную розу и пошла всё-таки открывать, поскольку трели от двери сделались совсем уж нетерпеливыми.

На пороге стоял слегка подмоченный накрапывающим дождем новый работник из лавки, Янош Раевич. Ну, может, не такой уж новый... Месяца полтора уже работает, однако. Прис приветливо улыбнулась, впрочем, не испытывая особой радости от встречи.

— Добрый день, Ян.

Очень уж странный парень, не нравился он Присцилле. Даже не то, чтобы не нравился...

— Здравствуйте, пани Присцилла, — парнишка приветливо, но неуверенно улыбнулся в ответ. Молодой такой паренек, светлоглазый, темноволосый, ответственный работник, приятный в общем, только... — Я тут принес, Вы потеряли, кажется, вот эту вещицу.

Как есть, через порог протянул в горстью сложенной ладони золотинку, в которой Прис признала недавно потерянный крестик. Крестик мамин, вообще не католический, что-то там египетское, анкх, кажется, но дорог как память. Не считая того, что очень мощный светлый оберег.

— Ооо... — потянулась было за безделушкой, спохватилась. — Зайди, Ян, через порог не передают... Значит, нашли? Ты нашел?

— Ну, в общем, да...

Вот, вот за что Присцилла и находила парнишку странным и даже чуть неприятным — за такое выражение лица! Этакая робкая неуверенность, улыбка извиняющаяся сразу за все грехи мира, заставляющая подозревать, что парень только что ограбил банк, пристрелил полицейского, в придачу съел всё варенье без спросу, а теперь вот раскаивается. Нет, конечно, это он от стеснительности такой, робкий очень. Но вот глаза... Беспокойные, тоскливые, даже когда улыбается этой своей запинающейся улыбкой, и притом — ищуще-требовательные. Странный, чего и говорить. Полтора месяца уже, а всё ощущается новеньким. Так ничего про него и не узнала — ни откуда родом, ни кто родители, ни где учился. Даже какими способностями обладает, и то не докопалась. А Присцилла привыкла располагать куда большей информацией о своих работниках. Нет, никаких досье не собирала, но считала продавцов своих в некотором роде подопечными, что ли, некую ответственность за них ощущала, что за Марику — травницу из отдела лечебных составов, что за Эвана, он по части боевых и охранных артефактов, что за Юлю, скромную тихую мышку-счетовода. Ответственность требовала точного знания — когда и кто из подчиненных нуждается в деньгах, у кого проблемы в семье и кто чем недоволен. С Яном так не выходило. Слишком замкнутый, чересчур скрытный, очень скромный.

И давно бы оставила попытки разобраться в характере нынешнего подсобного работника лавки, да вот не шёл из головы. Жалко его иногда, неприкаянного, видать, не особо обласканного жизнью. Он когда только устроился, до первой зарплаты так и проходил в одной единственной клетчатой рубашке, после обзавелся еще одной и свитером. Прис подумала и подмахнула ему тогда премию просто так, ни за какие заслуги. Он наверняка жилье где-то снимает, а оно сейчас ой как недешево обходится.

— Тогда — спасибо. Может быть, зайдешь на чашечку чая? — не столько благодарность даже, сколько попытка утолить опять всколыхнувшееся любопытство. Знала, что откажется, как всегда отказывался. Не пришел даже на традиционный ужин для работников и хозяев лавки в день Войска Польского, не говоря уж...

Однако — согласился. Снег выпадет в середине сентября, вот точно.

Кивнула почти растерянно — дескать, не стой на пороге. Заходи, не бойся, никто тебя здесь не покусает, как ты, кажется, постоянно опасаешься. Чего бояться-то?

Милая, но обычная такая гостиная дома обычной чародейки. Никакой вам паутины по углам, никаких свешивающихся с низкого, как в гробу, потолка, метёлок колдовских трав (нет, травы, конечно, есть, но вполне так себе аккуратно разложенные по промаркированным бумажным пакетикам и спрятанные за плотно пригнанными дверцами кухонных шкафов), никаких огромных пауков и жаб. Даже никаких чёрных котов — присциллина давняя, привычная аллергия на кошачью шерсть, никакими простецкими и магическими средствами не выводимая. Уж конечно, никаких печей, куда всем уважающим себя колдунам полагается сажать наивных, даже придурковатых гостей. И совершенно определенно — ступы и помела, да и прочей сказочной дряни при всём старании в этом доме вы бы не отыскали. Разве журналы на столике не совсем обычные — 'Познаньский травник', 'Боевые Знаки', 'Вестник Баланса', 'Вампиры Трансильвании', 'Светлая Руна'... но мало ли, у кого какие увлечения. Так что хозяйка гостиной и всех прочих помещений уже и не боролась особо с привычкой любознательного младшего брата, любимца всего женского населения квартала от тослушки-булочницы пани Маришки до шестнадцатилетней соседки-красавицы Алисы, Анджея раскидывать по всему дому интересующую его литературу, раз уж немногочисленные гости к таким милым странностям хозяев относились вполне терпимо, а ещё более малочисленные друзья семьи Горецки в её секрет посвящены были давно, да и сами большей частью оккультных тайн не чуждались.

Итак, гостиная. По гостиной теперь уже плывет остренький мятный аромат, паренек при ближайшем рассмотрении оказался озябшим — видать, прогулялся под дождём пешочком. Хоть и не подает вида, но заметно порозовел в тепле, длинные пальцы вне зависимости от воли хозяина подрагивают и жадно впиваются в горячие бока чашки. И то сказать — очень уж резко на улице похолодало буквально пару дней назад, и сразу на десяток градусов, да ещё хляби небесные... разверзлись, это мягко говоря. Вчера вообще потоп был, но сегодня, может, распогодится?

Прис задумчиво поглядела в окно — в сером лоскуте неба проступила слабая голубенькая прореха, намекающая на смену небесного настроения. Чародейка вздохнула, припомнив, что малышу Лешеку пора покупать осенние ботиночки, поскольку из 'прошловесенних' он уже безнадёжно вырос, хотя, кажется, каким крохой был, таким и остался. Или просто пригляделись, не замечаем, что всё-таки — тянется вверх серебристый 'одуванчик'? Вздохнула — и перевела взгляд на гостя, делающего из фарфоровой чашечки первый осторожный глоток. Может, нужно было предложить позавтракать сразу уж? Худосочный он какой-то...

Удержалась, решила дальше не смущать, и так явно не в свой тарелке себя ощущает.

— Так что, Ян, где нашел-то мой крестик?

— За стойкой, которая в главном зале. Между половицами. Наверно, свалился, Вы когда к нам на прошлой неделе заходили с Лешеком, он еще расплакался, помните?

Опять он! Честное слово, ненормальный. Хороший парень, но ненормальный. Встрепенулся, отставил чашку в сторону, опять эти оправдывающиеся интонации, как на допросе, ей-Богу! Словно бы вот сейчас Присцилла возьмёт и уличит во лжи — и не между половицами нашел, и не в главном зале...

— Помню, — ободряюще улыбнулась. Ну чего он так, в самом деле? — В любом случае спасибо. Мне эта вещь дорога как память. Ну, знаешь, приятная милая вещица из детства, что-то вроде личного "счастливого предмета". Я с этим крестиком всегда в университете на экзамены ходила. Загадывала, что с ним получу высший балл. И получала, кстати. А у тебя есть такие талисманы?

Кивнул, покосился зачем-то на часы. Старые такие, тоже в своем роде раритет, настенные.

— У меня была одна книжка. По... — чуть заметно запнулся, уткнулся в чашку. — По пси-эм-воздействиям, короче, очень длинное название... Я ее... тоже с собой таскал года четыре, пока... Она у меня из дома... тоже вроде как память.

Первое упоминание о доме, ага... Значит, нынче работник Раевич размягчен и неровен, оттого и разговорчив.

— Понятно. Книжка, значит. Любишь читать?

— Ну... да...

Снова торопливый взгляд в сторону часов. Ждет, не дождется, когда уже можно будет уйти. Так и будем из него клещами по слову в час вытягивать? Занятно.

— Книжка по пси-эм? Ты, значит, пси-эм? Ты что-то говорил вроде...

Ничего он не говорил. Так, пробный камень.

И, оказалось, в яблочко. Порозовел сильней, вздохнул.

— Ну, вроде того. Но у меня очень слабые способности, пани, я обычно даже не говорю никому. Я вообще очень слабый маг.

— Ну, мы от тебя и не требуем высшего пилотажа. А с нынешней работой ты справляешься прекрасно. Давно, кстати, хотела с тобой поговорить. Я видела, как ты собирал состав для Марики... Как если бы.. — Хотела сказать, "как если бы рецепт писала я", поскольку, помнится, кроме пани Горецки никто еще не догадался соединить роговник и белую клейку в составе для повышения сенситивных способностей, а Ян вот сообразил. Этакое ощущение дежа вю. — Ты точно не учился в Колледже? Ни курса? Я бы назначила тебя в таком случае травником. Не хочешь повышения?

— Нет, пани. Вы не подумайте, я очень благодарен, и всё такое... Но... Я... я не учился... просто... Друзья показывали. Так, мельком. Ну, иногда у меня выходит нормально, а чаще всего очень скверно. Боюсь, я не гожусь Вам травником.

— Ладно, дело твое. А ты чай-то пей, пока не остыл. У тебя выходной сегодня?

Невнятно кивнул, послушно подхватывая чашку. Спрятался за её белизной, делая нервный неловкий глоток. Нервозность — вот чего не терпела Присцилла в первую очередь. В ее доме всё и всегда должно быть спокойно, ровно, размеренно. Наверно, всё дело в нервозности...

От входной двери заскребло, зашуршало в замочной скважине. Половина второго. Ага, пора. Это Анджей с учебы возвращается.

Джею двадцать, он высок, плечист, улыбчив до крайности и, как говорят старые друзья семьи, очень похож на отца. Ни согласиться, ни опровергнуть такое заявление Прис не сумела бы — отец погиб, когда Присцилле, старшей из отпрысков Горецки, едва исполнилось двенадцать. В память остались две миниатюры на библейский сюжет "Изгнание из Рая", пачка гадальных карт и хрустальные запонки. Ну и ассоциация — громогласный медведеподобный мужчина подхватывает Прис и младшую сестру Агнессу на руки, сразу двоих, словно две невесомые пушинки, и подбрасывает под потолок. Вот и всё. А Анджей... Джей отца вообще не помнит, разница в восемь лет.

— Я дома! Есть чего пожрать? Голодный, как... О, привет, Ян.

Ян кивнул вновь пришедшему — так же приветливо и так же напряженно, подскочил зачем-то, параноик. Бросилось в глаза — Анджей выше сантиметров на десять и куда мощней, хотя Янош старше. Джей естественней и уверенней в себе — чувствуется в осанке уже, в посадке головы, новый работник напряжен в каждой мышце, как гепард перед прыжком. Джей — образец торжествующего каждой клеткой тела здоровья, Ян худ, бледен, иногда чуть заметно прихрамывает. Джей открыт уже в жестах, Ян...

Дальше было стремительно, словно в 'перемотке'.

Прис толкнули — резко, грубо, без объяснения причин. Упала, больно стукнувшись ребрами о край журнального столика, больно — не продохнешь! Аж слезы на глазах выступили. В воздухе засмердело — тухлятина, сера, гниль. Перед глазами густой туман — собственных рук не видно! А в тумане дико захохотало, зарычало, завыло... Знакомо-знакомо, только вот откуда?... Ох, Свет!

Черноголовки! Твари из Подземки. Низшие. Тупые, как пробки. Очень опасные, когда голодны. Или когда сбиваются в стаи особей по шесть-семь. На слух их было приблизительно с пяток... Но сил подняться и попробовать как-то защититься, даже рукой пошевелить — и то не было, такой болью отозвались ребра. И голос Яноша, на удивление полнозвучный, странно уверенный, выкрикивающий какую-то глупость... Джея болезненный отклик. Нелепая смерть. Ни разу за жизнь ни в какие подозрительные истории не ввязывалась, даже Службу, как покойные родители, не проходила... А тут... Ограбление, наверно... Джея не слышно, жив ли?

Хорошо, Лех в яслях.

Хорошо, если только ограбление, если не убивать пришли.

Хорошо, если...

Рычание оборвалось испуганными криками, непонятным шипением — кажется, шарик сдулся, только откуда здесь взялись шарики? Или это Ян так шипит? Ян, значит, жив?

И стало очень тихо.

В этой же тишине из заметно редеющей дымной завесы вынырнул новый работник, даже и не видно, что чуток прихрамывает, молча кивнул, но подняться не помог, прошёл мимо. Туда, где Джей...

Младший брат лежал ничком. Как видно, без сознания. Или?... Испугаться не успела. Вообще ничего не успела — ни подумать, ни сообразить, только автоматически, придерживаясь охающих ребер, подняться и доковылять.

Янош оказался куда проворней. Уже бил бессознательного по щекам, требушил, подтянул посадить, снова шлепнул по щеке, содрал куртку, под ней — рубашка, рукав драный, уже мокрый от крови, по плечу ползет пятно. Обернулся:

— Его по голове еще долбанули. Не сильно, вроде. Приглядите за ним, я сейчас...

Джей сидел на полу, пялился в пустоту с видом отсутствующим и непонимающим и, кажется, намеревался снова сползти в обморок. На кухне гремел стеклом новый подсобный рабочий Янош Раевич, только что спасший жизнь своей начальнице. Прис сидела на полу рядом с братом без единой мысли в голове, вслушивалась в затихающую боль в ребрах. Подпирала Джея собственным плечом, чтобы не свалился кособоко на пол, подвернувшейся под руку тряпкой — вышивка, та самая, которую второй месяц вышивала, но сейчас совсем про это забыла — зажимала рану. Не рану даже, так, царапину. Наверно, ничего серьезного, с кем бы другим — сама бы сходила на кухню до аптечки, притащила бы бинтов и анестетика, йода и пластыря, да еще полушутливо ободрила бы пострадавшего, дескать, герои бы такой мелочи даже не заметил, не говоря уж — в обморок хлопаться, как барышня кисейная. Только Джей был своим, а Прис слишком многих "своих" уже потеряла.

Ян вернулся. Серьезный, сосредоточенный, уверенный в себе — нервозность пропала как и не было. В руках у Яна весь тот ворох, что принесла бы в ином случае сама Прис, а к вороху — плошка с чем-то, пахнущим пряно и колюче. Молча, старательно, сноровисто промыл царапину, солидно замотал под болезненное шипение Джея — словно бы всю жизнь только тем и занимался, что бил черноголовок и помогал раненым. Плошку поставил на столик. Руки обтер о тряпку — та самая вышивка. Поднялся и выжидательно замер.

— Ну, вроде... нормально, — Джей заметно порозовел, явно очухался и начинал соображать. — Спасибо. Слушай, ты нам жизни спас!

— Ага. Тогда... я пошел? — прежний заикающийся от смущения парнишка из подсобки возвратился. Парнишка имел вид помятый, по щеке расплывался солидных размеров синячище. уже начинающий багроветь. Сюда бы мяса сырого...

— Ты сам как, в порядке? — способность соображать возвратилась и к Присцилле. — Дай, погляжу щеку. Зубы-то целы?

— Нормально. Всё нормально, честное слово. Только я опаздываю. На одну важную встречу. Туда нельзя опаздывать. А вы промойте еще сегодня вечером рану отваром, а завтра уже подживать начнет. Я пошел, хорошо? — оттарабанил, схватил куртку и был таков.

Только и хлопнула дверь. Скромность, конечно, украшает человека. Только интересно, на какую-такую встречу он поперся в столь растрепанном виде?

— Джей, ты-то в порядке?

Уже убирая безобразие в комнате, горестно оплакав гибель вышивки и отправив брата отдыхать, подумала — и от мысли побежали мурашки по коже — а ведь парень оказался не так прост. Парень, как минимум, умеет драться. Причем на уровне, никак не соответствующем уровню человека, нигде не учившегося и поэтому способного работать исключительно подсобным рабочим в магической лавке средней руки. Если он уделал пятерых черноголовок в одиночку... Ну, пусть троих, а остальные смылись... Но — в одиночку! А это уровень, как минимум, боевого мага, возможно даже, Защитника из Верхнего Сияния. Защитника готовят лет десять, Защитника воспитывают с самого детства в Семинарии, Защитник не работает в подсобке у чародейки, которая демонстративно отказалась сотрудничать с Верхними пять лет назад! Защитник всегда спокоен и уверен в своих силах.

Ян Раевич не может быть Защитником. Ему от силы двадцать два года. И вообще...

Еще Ян Раевич делает перевязки со сноровкой опытного целителя, как если бы учился в Милосердном корпусе. И разбирается в травах не хуже закончившей курсы при Координаторской травницы, о чем можно судить по запаху состава, который он намешал для раненого Джея.

А самое главное, отчего, собственно, холодок и побежал, как только дошло до сознания — слишком уж хорошо Ян ориентируется в доме, в котором побывал фактически впервые. Все пакетики с травами на своих местах, словно бы он их и не трогал, все емкости использованы строго по назначению, даже ступка и пестик найдены, хоть и запрятаны обычно в самый дальний шкаф на самую дальнюю полку.

Был порыв поискать, не пропало ли чего.

Потом порыв — бежать куда-то и выяснять, кто и зачем следит за домиком скромной чародейки.

После — забиться в угол и обдумать внезапное нападение. Предварительно заперши все двери и зашторив окна.

Бред, бред и еще раз бред!

* * *

6 августа 2030 года, база М-16, Финляндия, район Корватунтури.

Худенькая, маленькая девушка с золотистыми волосами спала, уткнувшись лицом в руки, по-ученически сложенные на столе. В зале было шумно, накурено, хоть и предупреждали всех и каждого — курить в специально отведенном месте! Шиш. Слишком нервничают, чтобы помнить о запретах. В углу у печки ребята играли в карты, азартно переругивались и вообще вели себя, как если бы ничего не случилось. Бедлам.

И в этом бедламе Эллин Браун, она же боец Браун — спала мертвым сном. А командир стоял уже минут пять, смотрел, не делая попытки разбудить, хотя пришёл сказать — пора, начало через час. Однако же замер, боясь спугнуть очарование и жалея — устала очень, она последние месяцы спит через раз, а после ранения так и не оправилась еще. Но время.

— Эл, подъем, — ласково затормошил за плечо.

— А? Что? Я, кажется...

Из гнезда рук и волос вынырнуло заспанное лицо, которое можно было бы назвать красивым — бледная почти до синевы, но нежная кожа, ласково-голубые глаза, правильные, "греческие" черты лица, в меру крупные и выразительные. Красивая, если бы не алая полоса едва поджившего шрама от внешнего уголка левого глаза через всю щеку к подбородку. Безмерно его стесняется, была бы ее воля, чадру бы носила, лишь бы никто не видел. А так — перестала собирать волосы в пучок, прячет щеку за их густой завесой.

— Ничего страшного. Очень не хотел тебя будить. Но пора.

— Ага. Погоди, я только сбегаю, одну вещицу принесу, дождешься?

— Беги.

А у самого еще дела. Следующее — в кабинете. Кабинет маленький, захламленный бумагами, по совместительству оборудованный в арсенальную, да еще две койки втиснуты. На одной из них устало вытянулся грузный мужчина сильно за сорок, с совершенно седыми висками. Не спит, правда. Пружинисто подымается, заразительно зевает.

— Что, пора?

— Пора. Ты готов? Заклинание, амулет, камни... Еще разок проверь... Всё?

— Всё. Ты ненормальный. Ты меня сегодня уже десять раз проверить заставил.

— Я нервничаю, ты же понимаешь.

— Понимаю. Приляг, отдохни тоже. Ты хоть ночью-то сегодня спал?

— Было дело.

— Врешь.

Помолчали.

В кои-то веки никуда больше торопиться не нужно. Через час начнутся другие заботы и другая жизнь, а сейчас можно не спешить. Разведка сообщила, что основные удары планируются сегодня по областям Западной Европы и севера Африки, в Финляндию так никто и не лезет. Зимы тут хорошие. Тихие, сонные, морозные...

— Если ничего не получится, я пойду сдаваться.

— Если ничего не получится, мы всего лишь будем бороться до конца. К нему ты не возвратишься.

Тихо в кабинете, только потрескивает огонь в печке-буржуйке. Потом дверь скрипнула, сунулся Алек, сообщил, что группа готова, место проверено, ничего подозрительного не обнаружено.

Законных десять минут, после собирать группу, давать последние указания остающимся, жадно вглядываться в лица — больше не увидимся, даже если все получится. Не увидимся и не вспомним даже друг друга. Тоска такая...

Прибежала Эллин, протянула крохотный сверток. Развернул тряпицу, оказалось — крошечная фигурка дельфина из слоновой кости на золотой цепочке. Очень тонкая работа. Кажется, достался Эл от матери.

— Возьми. Держи всегда при себе. Универсальный накопитель энергии. Может и жизнь спасти в случае чего.

— Это же твоей мамы? Я не могу принять, слишком ценный подарок. Оставь, тебе больше пригодится.

— Бери.

Взял.

В зале царило гнетущее молчание, когда командир пытался сказать что-то на прощание, да вот никак не мог подобрать слов. Хоть бы кто помог, хоть тот же Питер. Ничего. Ладно, теперь уже поздно. Да и не так много их в зале собралось, провожающих. По старой привычке руководителя экса автоматически пересчитал по головам — двенадцать человек. Раньше на "М-16" меньше тридцати бойцов не случалось. Сейчас — не раньше, полный крах. Остался телепортист Джо, остался Алек, пять боевиков с соседней базы, отец Андрей, Питер, Эллин, психологиня Анна, беременная, животик уже большой, арбузиком, муж Анны Виктор — собственно, группа шестнадцать в полном составе. Вообще-то командир очень хотел сказать про надежду на лучшее, но только махнул рукой. Пятнадцать минут до.

Джо прищелкнул пальцами. Сиреневое окошко "прыжка" проглотило Питера, Эл, Алека и отца Андрея, самого Джо. Командир ушел последним, как и полагается... командиру...

Там, под Хайнанем, была совсем ночь уже. Пахло магнолиями — одуряюще до головокружения. Запах стоял такой густой, что захотелось замахать руками, разгоняя дурман. Весна. Пока готовили площадку для обряда — пентаграмма, по углам свечи, агаты пестро-полосатой расцветки, сто двадцать четыре штуки — только бы не выяснилось в последний момент, что один-два потеряли и обряд можно считать успешно проваленным. Но нет, все сто двадцать четыре.

Андрей шагнул в звезду. Андрей — бывший Патриарх, ему лет двести, наверно, но выглядит едва не ровесником своему молодому начальству. Говорил, возраст зависит от мироощущения. От былого патриаршества у Андрея остались только привычка осенять всех подряд символом Баланса и умение выходить самому и выводить других из любой горячей ситуации с наименьшими потерями. Всему остальному он практически с нуля обучился в Движении. И сейчас, значит, продемонстрирует...

Пентаграмма под ногами экс-Патриарха сиренево поблескивает разгорающейся магией.

Небо светлое, всё в звездах — больших, низких, каких никогда не бывало над Познатцем или Нов-Ажем.

Магнолии в полутьме — высокие неопрятные гиганты, улепленные розово-восковыми кляксами цветков. Запах еще как-будто усилился.

Андрей забормотал какие-то там формулы, по свечным огонькам, сделавшимся вдруг сиреневыми, побежала рябь. Через тошнотворную сладость запахло грозой. Начинается. Теперь времени до обнаружения — считанные минуты.

— Готовься...

— Ага...

Унести с собой можно только то, что в карманах, что попадает в пределы ауры. В правом нагрудном кармане поэтому толстая замусленная пачка денег, в левом записная книжка с необходимыми адресами и некоторыми полезными сведениями. В карманах брюк понапиханы всякие нужные мелочи — пара амулетов, флакончик блокатора, универсальный антидот...

— Сейчас... Сейчас... Еще минута...

В сиреневом колыхании лицо Андрея бледно, устало, руки дрожат. Питер всё порывается что-то сказать, но только закусывает губу, что, право, немного смешно и по-детский для такого солидного мужчины. Зато Эллин никаким сомнениями не утруждается. Ее обезображенная щека прячется в глубокой тени, поэтому сейчас Эл не стесняется и не сомневается. Порывисто вжимается в грудь, шепчет, шепчет полувнятно, что-то обещает, чего-то просит, на груди оставляет влажное пятно.

— Пора!

От неожиданности неловко оттолкнул Эл, метнулся к звезде.

Очень близко взвизгнул защитный полог, взметнулся ворох искорок, мгновенно заложило уши, как в самолете. Напоследок еще расслышалось — "Будь осторожен!" и еще одно, странное, которое просто не могло послышаться — "Люблю!"...

Звезда обняла темнотой и бесконечным падением.

1 августа 2007 года.

Он вывалился из портала переноса рано утром на задворках какого-то магазинчика, и, наверно, поэтому свидетелей появления из ничего, из воздуха и тумана, парня в затрёпанной клетчатой рубашке и затёртых до белизны джинсах не оказалось. Никто не визжал, не падал в обморок и не пытался заснять странное появление на камеру, никто пальцем не показывал и с воплями не убегал, как смутно опасался Ян, ввязываясь в эту межвременную авантюру. Парень просто выступил из воздуха, сделал два неуверенных шага по ещё качающейся под ногами после скачка земле, поправил ворот рубашки и пошёл... Пошёл, вдыхая такой родной, густо-пыльный, еще летний, но уже с едва ощутимой примесью осенней хляби и тоскливого птичьего пересвиста воздух Познатца. Как же давно у него всего этого не было! Не было коричневого кирпича зажимающих в тиски и этим дарящих уверенность и защиту стен зданий, не было высокого серого неба, не было даже грязи и чавканья под ногами — того, от чего ещё десять лет назад он пренебрежительно отказался бы, а сейчас — смотрел, вдыхал, впитывал всей кожей, пил, как росу с весенней травы, и всё никак не мог напиться.

А утренний туман оседал на щеках влагой и воспоминаниями, для которых, как ни крути, время ещё не настало. Свет, сколько ещё предстоит всего сделать! От одной только мысли в груди родилась дрожь — нутряная, мучительная, никак не находящая себе выхода, как глубокий нарыв. К чёрту!

Ян передёрнул плечами — изрядно поношенная фланелевая рубашка в считанные минуты пропиталась мелкой моросью насквозь, по плечам засновали юркие мурашки озноба. Так не годится, пора бы уже приодеться во что-нибудь более солидное, погода обязывает.

Но город был сер и кирпичен, и сурово-ласков, и одет флёром полузабытого детства, и думать о будущем не хотелось. Ян шёл, как одурманенный, машинально, не вдумываясь, читая вывески. Вот скромные псевдоготические буковки складываются в 'Antykwariat' — тёмненькие витрины, заваленные древним и не очень барахлом, а здесь — 'Cukiernia', в такую рань ещё закрытая, но за стеклом уже горит свет и мелькают узенькие силуэты продавщиц, там — магазинчик дисков и компьютерной литературы. Почти центр, рядом с площадью Равенства, надо же... Совсем рядом от... Рукой подать. Впрочем, так и было запланировано, когда настраивали временной портал. Нужно срочно узнать точные дату и время. Планировалось, что 'десантирован' парень будет в ранее утро двадцать пятого июля две тысячи седьмого, но, как скромно пояснил автор заклинания в примечании, 'допустимая погрешность действия заклинания составляет плюс-минус полгода — год от заданной временной точки'. И почему-то Яну не улыбалось оказаться, например, в десятом числе января две тысячи восьмого или в третьем мая две тысячи седьмого... Где бы узнать?

Знобкий туман исповдоль перетёк в мелкий, но густой дождик, и пора было уже позаботиться о соответствующей одежде на грядущий сезон — нужны куртка, тёплые рубашка и брюки. Да, и на ноги что-нибудь. В кармане мялась тугая, неопрятная, замусоленная стопочка злотых — заботливо выисканные ребятами разномастные купюры, в две тысячи тридцатом (то есть, простите, четвёртом году Эпохи) году уже ставшие раритетом. Курса валют и цен на две тысячи седьмой раздобыть не удалось, но по смутным воспоминаниям Яна выходило, что раздобытых денег должно хватить на год нормальной жизни. Срок, более чем достаточный — Ян планировал управиться куда раньше. Но если ребята просчитались... Неприятно.

Рассеянный взгляд выхватывал из постепенно наполняющейся утренним гулом бесконечности улиц подходящую вывеску — магазин мужской одежды 'Властимир'. Само то. Ян остановился у посеченной дождём витрины, ещё раз уверяясь, что магазин ему подходит — за стеклом красовались строго, но добротно одетые безликие мужские манекены. Интересно, дорогой это магазин или средний? Ян, если честно, предпочёл бы какой-нибудь подешевле — денег вроде достаточно, но лучше не шиковать. Прочем, напоследок, вжавшись в грудь командира, светловолосая Эллин шепнула: 'Не хватит денег — не стесняйся, используй магию. Знали бы люди, что ты для них делаешь, сами бы эти деньги предлагали...' Эллин, в своей слепой надежде не останавливающаяся ни перед чем.

Покинув магазин через полчаса, уже в плотной вязки джемпере и замшевой куртке, Ян глядел в будущее с оптимизмом — денег оказалось даже больше, чем нужно, а на выбитом продавцом чеке обнаружилась дата — первое августа, среда. Можно считать — стопроцентное попадание. Хорошее начало — доброе предзнаменование. Ну вот, можно и на Карола Либельта, 45, трудоустраиваться. Удобней было бы завернуть в какой-нибудь тёмный проулок да и "прыгнуть" напрямую, благо, способности позволяли — накануне отдохнул, а с утра хлебнул на всякий случай стимулятора. А всё равно хочется пройтись пешком, прогуляться мимо Библиотеки, поглядеть на статую Прозерпины, потрогать камень и чугун решеток оград, хоть издали полюбоваться холмом. Ян подумал, что, наверно, может позволить себе полчаса одиночества среди чужой суеты. А вот и библиотека — брал там 'Молот ведьм' для доклада по истории, вот здесь, на Третьего Мая, раньше был... то есть, ещё только будет, года через три откроется, уютный магазинчик канцелярии. Там — кинотеатр, куда изредка заглядывал с друзьями. И если завернуть за угол — там должно быть кафе 'У Марны'. Интересно, оно уже существует? Было большое искушение всё-таки зайти за угол и выяснить, но Ян удержался. Часы на городской ратуше издалека громогласно сообщили, что уже десять, а значит — не худо бы поторопиться.

Да, а сама городская ратуша рухнула в две тысячи двадцать седьмом, после второго восстания. К тому времени она была уже вся подкопченная, как мясо из пайка, подогретое над костром, и тоскливая, неуместная на фоне вымершего города, как гнилой клык в беззубой пасти старой собаки. Удивительно, что не обвалилась раньше. Простояла почти половину тысячелетия, пережила и ураганы, и войны, но излучатели её доконали. Грандиозное здание превратилось в не менее впечатляющие развалины, а те постепенно пошли трухой и крошевом, раскисли под дождями, были разворошены голодными бродячими собаками, охочими до мертвечины воронами и упырями, искавшими под кирпично-каменными завалами гниющие трупы погибших. Ян сам не видел, ему только рассказывали. Но, наверно, были смрад и тоскливый вой, и был август, как сейчас.

А вон в том задании устраивались неплохие авангардные выставки, туда Ян тоже изредка заглядывал, но очень уж изредка, весь погруженный в учёбу, просто забывавший о том, что на свете ещё остались развлечения.

Но именно здесь он однажды увидел небольшое полотно, которое его потрясло. Скромная деревянная рама, а за ней — хаос, пляска словно бездумных мазков цвета гари, побуревшей крови, дымки чего-то удушливо-фиолетового, вкрапления ядовито-зелёного. Не сразу удалось разглядеть в пугающем переплетении противоестественно-ломаных линий силуэты покореженных, сломленных неведомой силой безликих зданий. Но когда, наконец, удалось — горько отозвалось предчувствием ещё не свершившегося, но близкого — потянись, и дотронешься рукой. Но тогда Ян не мог этой близости знать, но несколько дней ходил под впечатлением — картина во всех подробностях, в каждом гротескном изломе вставала перед внутренним взором, стоило только прикрыть глаза. Даже приснилась. Потом и стала реальностью. Воистину, художнику дано иногда прозревать будущее и видеть нечто, недоступное взгляду обычного человека.

Ещё квартал, люди все насупленные, серьёзные, все спешат в своей мелкой, но очень важной (почти смысл жизни!) сиюминутности — не опоздать бы на работу, начальник за нарушение трудовой дисциплины по головке не погладит; не забыть заплатить деньги в страховую компанию; и встреча, встреча важная сегодня ведь!

А от чуть не столкнувшейся с Яном юной сероглазой панночки пахнуло таким напряженным пугливым ожиданием, что сразу стало ясно — экзамен идёт сдавать. Наверно, примерно так. Пси-эм даёт только общее ощущение эмоций. До чего нелепые, незначительные проблемы, поверхностные, неспособные подняться выше повседневности мысли... Эх, люди.

Чёрт.

А вот проблема Яна находилась всего в полуквартале отсюда, уже и окна в белых переплетениях рам разглядеть можно. Парень поймал себя на том, что всё замедлял непроизвольно шаг, а теперь вообще еле плетётся — минут десять ушло на преодоление предыдущего квартала, и такими темпами рискует попасть в пункт назначения разве что к вечеру. Сердито ускорил шаг — чему быть, того не миновать. Упрямо опустил глаза, не желая видеть этих тёмно-кремовых стен, этой набухшей дождём и раздумьями листвы декоративного плюща по деревянной решетке крыльца, этого коврика со старательно вывязанным, наивным 'Добро пожаловать!'. И вот короткий переливчатый звонок, и тёмно-коричневая дверь без скрипа в заботливо смазанных петлях распахивается. Молодая миловидная женщина с тяжелой копной темно-русых волос на голову ниже Яна смотрит внимательно, вежливо и чуть настороженно.

— Я пришел по объявлению, пани Горецки. Можно?

Глава 2.

Вечером в доме на Карола Либельта, сорок пять , случился скандал. Скандалом в этом доме обычно назывался выяснения отношений с незначительным повышением голоса и некоторой долей неприемлемых с точки зрения Света и Баланса выражений, оскорбляющих честь и достоинство присутствующих лиц. В вечернем скандале принимали участие все собранные на семейный совет домочадцы, как-то: супруг Присциллы Кристиан, её же брат Анджей, её по малолетству не столько говорливый, сколько шумный сын Лех и домашняя любимица черепаха Ойо. Впрочем, последняя участие в скандале принимала лишь номинальное, сидела в уголке и недоуменно поглядывала на столпотворение ног черными глазами-бусинами. Она, как и хозяйка, терпеть не могла нервозность и суету. Она любила покой и порядок. Ну и брюссельскую капусту.

— ... а тебя никогда не дозовешься! А дома ты бываешь три раза в год по большим праздникам! — темные присциллины глаза сверкали негодованием, из высокого узла выбились непослушные локоны и упали на красивый высокий лоб.

Мальчик на ее коленях солидно, басовито подтвердил:

— Дя! Папа!

Кристиан, по должности Наставник молодых, неопытных чародеев и прочих магически одаренных, мужчина внешности аристократической, холодной, голубоглазый и светловолосый — вздохнул. Он определенно не понимал сути обращенных к нему претензий. В конце концов, всё обошлось? Обошлось. Все живы и почти здоровы, дома порядок. Нет, определенно, никакой вины Крист за собой не ощущал. Хотя, было дело, пережил неприятное мгновение, когда жена на работу позвонила, прямо посреди занятия.

— Прис, послушай...

— Нет, это ты послушай...

Присцилла вдруг замолчала, закусила губу и поглядела на мужа так, как если бы впервые видела. Потом тряхнула головой и, пожалуй, слишком поспешно поднялась — Лешек недовольно крякнул, роняя на пол обслюнявленный пряник.

— Вот что. Джей, возьми у меня Лешека.... Иди к дяде, мой хороший. В машинки будешь играть? В машинки...

Дождалась, пока выйдут из кухни младший брат и уже бодро шпарящий на чуть кривоватых ножках, трогательный и пухленький сын. Прикрыла за ним дверь, поймала вскользь брошенный Джеем взгляд — думает, сестра решила поскандалить на полном серьезе. Нет, тут другое.

— Крист, я только сейчас подумала. Не тянет на обычное ограбление. Если грабить, они бы полезли в лавку. Я специально позвонила потом, узнала. Ничего подозрительного. Что им было нужно?

— Да мало ли швали по Подземки шляется. Может, на спор или выслуживались перед кем-то. Ты ж понимаешь?

— Понимаю... А может, новая волна поднимается? Ты работе ничего такого не слышал?

— Нет. Откуда мне.

Встал, пошёл разливать чай. Высокий, Прис всегда любила, чтобы мужчина был выше. И намного выше. Приятное ощущение защищенности. Только всё равно обманка. Никакая не защищенность. Копятся, копятся обиды. Сегодня еще одна в копилочку. Мог бы хоть изобразить, что волнуется. Нет, всё, как заведенный, Свет защитит! Конечно, защитил Свет и отца, который по конфликту в Африку отправился в силовых, и с концами. И маму защитил, которая потом все глаза выплакала. А вот по конфликту девяносто седьмого её саму загребли на общих основаниях. Ничего, что трое детей. Тогда вообще что ни год, то конфликт случался. Светлых было слишком мало. Так что брали всех, кто Хартию подписывал и на службе хотя бы в резерве состоял. Еще с той поры, с девяносто седьмого, Прис каждый раз нехорошо делалось, когда слышала давнишнюю фразу "что-то будет". Нет, её не загребут. Она с Верхним не сотрудничает. Она сама по себе, Верхние сами по себе. А вот мужа могут. Или Агнессу, которая Куратором работает. Или брата, если года через три...

— Предчувствие у меня нехорошее. Как-будто что-то должно случиться вот-вот, а не случается, — почти жалобно пробормотала Прис, хватая свою чашку.

— Может быть, на твой амулет позарились? Или на книги?

Амулет мамин вспомнил. Мощный, это да. Древний, тоже верно. Ещё языческих времен. По наследству старшей женщине рода передается. Очень редкий. Только стоило ли ради него так открыто вламываться в дом всей толпой? В конце концов, цивилизованные времена, нужно что-то — вполне легальные аукционы и магазины работают. Могли бы прийти и предложить продать для начала. Если уж так сильно приспичило. По деньгам, наверно, даже дешевле бы вышло, чем толпу этих архаровцев вербовать. Нет, не сходится.

— Кому он нужен, мой амулет. Да и книги...

— Не знаю тогда. Я завтра с утра слажу, поставлю барьер. Хочешь?

— Хочу, — кивнула. И чуть было не добавила, что, дескать, лучше бы сейчас. Но нечего ему по темноте на крышу лазить. Зевнула. Время не то, чтобы позднее, но прошлой ночью плохо спалось... Нужно Лешека уложить и следом ложиться.

— Но как удачно Ян заглянул... И крестик вернул, и вот...

Про то, что Ян проявил поразительные для его возраста умения при своем удачном "заглядывании", решила умолчать. Даже сама не поняла, почему. То ли потому, что еще толком не разобралась, то ли чтобы не давать мужниной фантазии лишнего повода зацепиться. Яна Крист недолюбливал, и заметно так недолюбливал. Почему, сколько ни билась, понять Прис не смогла. Сначала думала, ревнует что ли? Да ну, какая ревность. Ян этот даром что старше Джея, а выглядит против него... В младшие братья, может быть, еще сошел бы, а вот в любовники — увольте. Так что непонятно, откуда неприязнь. Взаимная, причем. Хвала Балансу, дорожки этих двоих пересекаются редко. Раза четыре всего Крист заглядывал в лавку, два из которых едва с миролюбивым и скромным парнишкой едва не поцапался.

— Да уж, удачно. Премию ему выпиши, — сухо посоветовал Крист. — Так, а я спать. Если мне завтра барьер тянуть, то нужно будет часа на два раньше вставать.

— Я уложу Лешку и приду.

* * *

В окнах за рыжими шторами теплые пятна света и уюта.

За окнами темнота. Сентябрь, поздний вечер. Дождь ко всему. На мощеной дорожке еще ничего, а вот на узеньком газончике с высокими бортиками грязи по щиколотку. А что поделаешь? Полез.

За окнами, в темноте, воровато оглядываясь, тот, кого Присцилла Горецки называла Яншем Раевичем и кому намеревалась выписать премию, шарил в грязи, стоя на коленях. Черно-полосатый агат он, совершенно точно помнил, оставлял здесь. И сам неделю назад подымал барьер над домом. Теперь ни барьера, ни камешка. Паршиво. Вряд ли кто специально снял, скорее всего недавняя буря. Нет, никогда Янош не рассчитывал на мощь собственноручно возведенных защиток, но это уже издевательство какое-то! И оберег... Нет, вот он. Видать, какой случайный прохожий втоптал в грязь глубже. Агат номер раз.

Номер два — дешевенький сердолик — не нашел.

Номер три, аметист, оказался расколот в мелкое крошево. Обидно. Каждый такой камешек-оберег обошелся в три злотых, чистая обдираловка.

И номер четыре, тигровый глаз.

Всё.

Поднять защитку наново? Крыша скользкая, как бы не навернуться. Нет, пожалуй. Полный дом взрослых чародеев, ничего за ночь не сделается.

Ян брезгливо оглядел грязные свои колени, тихонько выматерился и решил пешком через город не ходить. Сегодня выложился, конечно, по самое не хочу, но на "прыжок" наскребется. Да, пожалуй. Завтра еще выходной, можно будет чуток отоспаться и кое-куда заглянуть под настроение. Но сначала отоспаться. Опасливо, длинными тенями домов, пробежался до удобного тупика, попутно глянул на часы городской ратуши — четверть двенадцатого.

А в комнате заметно подванивало. Ну да, разумеется. Дня три уже недоеденная курица на столе торчит, убрать руки не доходят. Результат если не на лицо, то уж на обоняние. И вообще-то сегодня Ян из своей "берлоги" выползать не собирался, не хотел встречаться с хозяином дома, но вот терпеть вонь в его планах тоже не было. Не сказать, чтобы к пану Гедемину Ян испытывал антипатию, какая иногда случается между домохозяином и жильцом, скорее наоборот. Пана Ян в некотором роде знал давно и очень близко. И даже считал своим другом.

Сегодня просто устал и не имел никаких моральных сил еще и с Гедемином языком чесать.

Не повезло.

На кухне горел свет, мерно позвякивала о стенки чашки ложечка. Пахло имбирем.

— Ян? Откуда ты такой... — неопределенный взмах рукой в сторону "живописности" одеяния.

Пан Гедемин тёмен, медведеобразен, смурён. Впрочем, за грязные колени стыдно не сделалось. Как-то атрофировалось давно это чувство. А что сделаешь, если джинсы — одни на всё про всё?

— Было... дело.

— Опять? Которое по счету на этой неделе?

— Не важно.

Буркнул себе под нос, давая понять — не настроен разговаривать.

— Угробишься, — скучно пояснил, швыркая чаем, Гедемин.

— Не исключено. Стимулятор новый сделали?

— Спросишь у Марты с утра, — зевнул. — Ну и сколько сегодня? Так, из спортивного интереса.

— Четверо. Шушера подземковская, черноголовки. Всё равно выложился.

Гедемин пожал плечами:

— Мне бы и одного хватило. А стимулятором постоянно накачиваться — не есть хорошо.

— А мне лишь бы дело до конца довести.

— Тебе видней. Но сейчас всё равно спать иди ложись. Это, кстати, что у тебя?

Вспомнил, зачем пришел. Аккуратно сгреб в мусорное ведро склизкие остатки.

— Не доел позавчера. Некогда вынести было.

Гедемин окинул любопытным взором — вот же неймется человеку около полуночи!

— Отвращение к еде? Тошнота? Голова не кружится?

Ян предпочел промолчать — настроение премерзкое. Уже в спину сообщили:

— Это из-за стимулятора. Делай перерывы на три дня хотя бы.

В комнате воняло по-прежнему. Нужно бы проветрить...

Будильник на одиннадцать.

* * *

Пан Гедемин поглядел вслед чуть прихрамывающему парнишке и покачал головой.

Парнишка ему в общем и целом нравился, только...

Больше всего на свете пан Гедемин ненавидел перемены. Жизнь свою строил таким образом, чтобы их ни в коем случае не допустить: в любой день недели вставал в половине восьмого, отправлялся в лабораторию и занимался первой партией товара, ровно в половине десятого завтракал и в десять шел открывать свой магазинчик, проверял наличие — отсутствие продавцов на рабочих местах и снова шёл в лабораторию. И так изо дня в день по накатанной колее. Все известно заранее, все четко и надёжно.

К шестидесятому году жизни уж можно себе позволить немного стабильности.

А вот появление Яна всю стабильность псу под хвост. Подчистую срезало. Месяца полтора назад.

...Когда в лавке появился этот мальчишка в клетчатой рубахе, пан Гедемин не обрадовался — он понял, что перемены все-таки будут, поскольку светлый щенок никоим образом на обычных клиенток Гедемина, темных клуш-чародеек не походил. Возможно, поэтому пану и изменила его обычная аристократично-изысканная любезность, и он гаркнул так, что едва переступивший порог светлый вздрогнул от неожиданности.

— Что угодно?!

Нервный юноша замер, напряженно вглядываясь в лицо хозяина магазина. По позднему времени в помещении уже было темно, свет горел только в бра над кассой — пан Гедемин собирался закрываться и сейчас вел подсчет дневной выручки. Наконец разглядев лицо хозяина, парень кивнул каким-то своим мыслям и утвердительно произнес:

— Пан Гедемин Загреба, я полагаю?

— Именно. Чем обязан столь лестному визиту? — пан Гедемин сощурился близоруко, хоть в этом и не было необходимости: чтобы посмотреть 'поверху', обычный свет совсем даже не нужен. И поверху вид открывался любопытнейший — пан собственным глазам не поверил! Светлый пси-эм, уровень приблизительно третий, второй даже по стандартной шкале.

Юноша качнул головой, ловко уходя от глубокого сканирования, более не позволяя разглядывать свою ауру:

— Есть одно дело.

— Любопытно, — недоверчиво нахмурился Гедемин, отодвигая в сторону большие деревянные счеты — все никак не мог привыкнуть к этим новомодным штучкам вроде калькуляторов, все предпочитая подсчитывать по старинке. А компьютеров вообще боялся как огня. — Не часто у меня бывают светлые. А уж тем более пси-эмы, — нахмурился Гедемин.

Ощущение близящейся неприятности не исчезало. Пси-эмы вообще не любят тёмное, случаются у них от близости такого рода энергий тошнота, всяческие припадки, и вообще, тонко организованные эстетствующие псионы чураются водиться со "всякой швалью". Индюки. И снова вспомнил, что он прежде всего продавец, несмотря на всю странность нынешнего покупателя.

— Так чем могу быть полезен? Составы? Отдельные ингредиенты? Или, может быть, книги? У нас как раз новое поступление...

Юноша наконец преодолел отделяющие его от стойки кассы метры, оперся о стол, несколько мгновений вглядываясь в лицо нахваливающего товар торговца, потом решительно прервал потоки рекламы доверительным:

— Мне нужна ваша помощь, пан Гедемин. А свои составы вы мне покажете позже, хорошо?

И снова Гедемин изумился, а изумление было второй после перемен ненавистной магу вещью. Юноша начинал его раздражать...

— Вам нужно... что, молодой человек? Помощь, я не ослышался?

— Именно, любезный пан, вы не ослышались. — Кивнул светлый и веско добавил. — Серьёзная помощь.

— Эээ... — светлые редко заглядывали в 'Полезные штучки' пана Загребы, темного чародея, специалиста по зельям со стопятидесятилетним стажем, все ещё видного собой мужчины без единого седого волоска в темной густой шевелюре. Ещё реже пан Загреба встречал пси-эмов. Их вообще мало. И совсем никогда за все сто семьдесят лет свое жизни пан им не помогал. У него вообще было правило — светлым не мешать, но и помощи не оказывать (разве что в выборе покупки, как и остальным своим клиентам). И тут заявляется мальчишка, которому навскидку пан не дал бы и двадцати пяти лет, и заявляет просьбу о помощи. Вот вы бы как поступили на месте пана Гедемина? Растерялись бы? Вот и пан растерялся... Только поэтому не выставил странного псиона из магазинчика, а вступил с ним в ненужные переговоры. — Какого рода помощь Вам необходима? И почему Вы считаете, что я стану вам её оказывать? И что Вы можете предложить мне в ответ?

Похоже, юноша чувствует себя в лавке свободно, как у себя дома. Отошел от кассы и прогуливается вдоль книжных шкафов с видом вышедшего на променад гуляки, и совсем даже не похож на светлого, настолько остро нуждающегося в помощи, что уже и к своему классовому врагу, значит, не брезгует обратиться. Остановился у одного из стеллажей, бережно провел пальцем по корешкам драгоценных фолиантов по магии трансгрессии и обрядах Сделок и поинтересовался невпопад:

— А что 'Основы теоретической крионики' Анджея Раньского, пан Гедемин? Уже продали той чародейке-менталистке? Или ещё нет? Хотелось поглядеть снова, но, видимо, я уже опоздал, а в следующий раз увижу теперь нескоро... И где 'Календы' Претёмного Феокрита? Или в этом времени они не появились ещё у вас? Или пока держите под замком? А самый любимый экземпляр вашей коллекции, амулет Четырех Огней, почему не выставлен на обозрение? Это привлекло бы клиентов...

Юноша бродил по залу, переходил от стеллажа к стеллажу и все говорил. Говорил вещи невероятные и местами даже безумные, и при этом не лишенные рационального зерна и намекающие на знания, которыми первый раз переступивший порог лавки парень — а иначе бы Гедемин запомнил, как помнил почти всех своих клиентов — обладать ну никак не может! Ох, не зря светлый пану не понравился сразу — нюх никогда не подведет лисицу. А мальчишка болтал без умолку — и про 'Книгу Сокрытого' в двух томах, проданную одной преклонного возраста ведьме буквально позавчера, и про Локон Горгоны, который Гедемин мечтал бы видеть в своей коллекции, да все никак не мог сойтись в цене в её нынешним владельцем. А по словам мальчишки выходило, что все же сойдётся и приобретет Локон уже в ближайшее время. Спрашивал про 'Анатомию нейтральных сопряжений' — Гедемин отвечал на автомате, слишком выбитый из колеи, чтобы сообразить, как этот фарс пугающий прекратить. На 'Море удовольствие' Гедемина проняло — догадка пришла так внезапно, словно настоящий инсайд все же существует и как раз почтил пана своим вниманием. Ну конечно! Псион — стихийный Прорицатель, те совершенно не контролируют свои способности и читать будущее с прошлым могут начать в любой момент, как только 'накатит'. Летом-осенью у них, кажется, периоды обострений случаются. Существа редкие, напрочь сумасшедшие, но в целом безобидные. Правда, после припадков прорицании у них, помнится, следом могут случаться эпилептические ... неприятно. Впрочем, всё равно закрываться уже.

— Кто вы? Прорицатель? — резко, требовательно перебил заикнувшегося было про 'Зеркало Адели' парня Гедемин.

— Нет, что вы, — легко, спокойно, убедительно усмехнулся светлый, глядя на пана абсолютно нормальными, не одурманенными будущим, а только полными иронии светлыми, как его рубашка, глазами. — Я не Прорицатель, но только и я кое-что о вас знаю, пан. Вот например, лет тридцать назад ваша вторая супругу Ангулема решила...

— Довольно! — взорвался Гедемин, вскакивая со стула. — Отвечайте, кто вы и откуда, или проваливайте из моего магазина! Мне надоело это представление!

Юноша посерьёзнел.

— Извините. Действительно, наверно, не нужно было заставлять вас так нервничать, но иначе вы и слушать бы не стали, — кивнул. Будто это что-то объясняло, представился. — Я Ян. Я пришёл из будущего.

— Что?! — басовитый пан Гедемин вдруг сошёл на сочное контральто, ошарашено опускаясь обратно на не успевший ещё остыть стул. Псион-шизофреник? Небось, из психушки сбежал. Угораздило же напороться!

— Не верите? — огорчился юноша, закусывая губу. Гедемин напрягся — когда псих, лучше не нервировать. В помещении очень ценные предметы. Но юноша, кажется, не собирается коллекцию громить... — Чего бы вам ещё рассказать, чтобы вы мне поверили? Ну, хотите про вашу первую женитьбу и не большую ошибочку в ритуале, из-за чего обряд пришлось проводить дважды? Или про мечту вашей жизни, талисман этот, Четырех Огней который? Или про покупку вот, скажем, 'Саги об Элендре', вашей любимой книги? Ну, верите?

Гедемин шумно выдохнул, во все глаза разглядывая такого безобидного на вид юношу со способностями неплохого пси-эма и, что куда невероятней, боевика. Чародей очень хорошо разглядел это по линиям на ауре, пока сканировал мальчишку. Такой и двоих Гедеминов в один присест уделает... лет через двадцать, сейчас пока не насобирал столько сил. Птенец пока. Гедемин выдохнул и полез в карман за платком — вытереть разом взмокший лоб. Бред... Бред!

— Чего вы от меня хотите?

— Помощи, пан. Всего лишь помощи. Мне нужны ориентировки на некоторых высших из Подземки, некоторые редкие ингредиенты для зелий и кое-какая литература из вашей замечательной библиотеки. Разумеется, только попользоваться, книги я верну. И еще мне негде жить, а ваша комната для гостей меня вполне устроила бы. Как видите, ничего фатального.

От такой наглости Гедемин на миг потерял дар речи, но быстро взял себя в руки. Если псих-прорицатель, то нужно тянуть время, незаметно сообщить в соответствующий орган.

— Даже если я вам поверю — а это полный бред — то почему я должен вам помогать? Что вы предлагаете взамен? — и все-таки пан Гедемин считал себя хорошим торговцем, а хороший торговец никогда не упустит выгоды. Если парень говорит, что пришёл из будущего — да даже если и не пришёл, просто 'читает'! — это ж такай уйма информации! О конкурентах, о новых составах, об артефактах! Нет, упускать плывущую в руки удачу никак нельзя! Чародею уже грезились великолепные 'навары' с эксклюзивных составов и толпы клиентов с утра до вечера. Ведь всё равно нужно пока зубы заговаривать

— Взамен? — приподнял брови этот Ян. — Видите ли, я пришёл из будущего и предложить деньги или иные ценности не могу. Но вы все равно поможете мне, пан. И знаете, почему? — юноша вдруг оказался совсем рядом, перегнулся через стойку и тихо, интимно-доверительно сообщил. — Потому что не любите перемен, пан. А если вы мне не поможете, они обязательно будут. И очень, очень для вас неприятные. Когда вы последний раз гадали? Долгосрочно?

— Долгосрочно? Года три назад... — припомнил все ещё ошарашенный и оттого честный, как ребёнок на первой исповеди, Гедемин. — Но время было неподходящее, спонтанные природные всплески Сил, все ерунда выходила. Я больше ближнесрочным балуюсь...

— А вот вы попробуйте, если мне не верите. Скажем, на ближайшие двадцать лет... На чём вы обычно гадаете? На внутренностях, на картах, на золе? Или что-то более профессиональное?

— Зеркала и кровь жертвенного животного...

— Отлично. Так попробуем?

— Прямо сейчас? — Да, и кстати, третьей ненавистной пану Загребе вещью были неожиданные, сбивающие с толку предложения и нечто, что нужно сделать срочно, вопреки плану.

— А вам что-то мешает? Это ведь не займет много времени.

— Но... Нужно вычислить подходящее время, подобрать жертву... — у пана Загребы от пережитого волнения слегка звенело в ушах и вообще было как-то неприятно и мерзенько, честно говоря. Особенно от обещаний перемен. И еще оттого, что против воли он начинал птенцу верить. Было в нем нечто... искреннее. И не похож на шизофреника совсем.

— Жертва не понадобится... Кровь я вам предоставлю. При чем такую, что и время вычислять не нужно — все пойдет, как по маслу. Ну, как?

Пан Гедемин птенцу верил, пан Гедемин ненавидел перемены и к тому же подумал, что и правда давно не гадал, а уж когда кровь какую-то особенную предлагают — грех не попробовать! Наконец-то проснувшееся любопытство и страсть к строгому распорядку вступили в конфликт, передрались, аж перья полетели, истоптали и пережгли друг друга — в пепел компромисса:

— Хорошо, я согласен. Только сначала мне нужно закончить с бумагами. Вам придётся подождать минут десять.

— Я не тороплюсь, — кивнул защитник Ян, отходя от стола хозяина магазинчика. Может, придложить ему стул? Чтоб был на виду? Ладно..

Пан Загреба еле заметно с облегчением выдохнул и вновь нацепил на нос очки — в последнее время с этими подсчётами у него совсем село зрение. Значит, продано сегодня: сушеного драконьего корня — пятьдесят унций почти на двести злотых. Молодцы, очень удачно. Так же купили таки год почти провалявшийся в витрине осиновый с серебряной отделкой антикварный кол. Ещё сотня злотых. Плюс — обычных каждодневных покупок — имбиря, мандрагоры, страстоцвета, царевой травы, льдянки и прочих травок для примитивных ведьминских составов — на семьдесят восемь злотых. Неплохо, неплохо... Удачный день.

Чародей быстро, уверенно раскидывал закорючки букв и цифр по столбикам, искоса поглядывая на гостя — во избежание. Тот бездеятельным ожиданием не маялся — ходил себе вдоль шкафов, распахивая то одну, то другую застекленную дверцу и ласково проводя по золоченым или скромно-коричневым, а то и аляповато-красным, травянисто зеленым и даже глухо-черным корешкам книг. Иные доставал, бережно пролистывал... Пану Гедемину казалось — с видом мечтательным и задумчивым. За сохранность коллекции чародей не тревожился — псион никогда не опустится до банального воровства. Разве что так мозги промоет, что сам всё отдашь. Пана напрягало иное — умелая маскировка псиона, весьма необычная для этих показушных созданий, вечно стремящихся продемонстрировать всем и вся не только свою светлую сущность, но и уровнем способностей прихвастнуть. Этот же глух и непробиваем, как бетонная стена, теперь уже и сущности не видно, поверху — простец простецом, ни намека на искру способностей Единожды 'закрывшись', щитов парень больше не опускал, лишив пана Загребу возможности узнать о себе хоть чуточку больше. Теперь юноша видится в 'верхнем' смазанным светлым пятном, и осторожные попытки мимоходом за щиты проскользнуть никаких результатов не дают. Он их словно бы не замечает, но щиты и на йоту не поддаются — это же надо еще суметь такой барьер не только поднять, но и удержать!

Ян докочевал уже до самого последнего, купающегося в комнатно-густом сумраке шкафа и там уткнулся в новое исследование мага из Новой Зеландии по временным искажениям. И что мальчишка в такой темени разглядит, уму непостижимо. Однако вроде как читает. Но колонки, а вместе с ними и цифры подошли к концу, пан захлопнул раздувшийся злобной жабой гроссбух и снял очки, заботливо уложил в футляр.

— Я закончил, молодой человек!

В лаборатории пана Гедемина Загребы (которой он гордился — и заслуженно!) можно было обнаружить все, от заботливо собранной в первой фазе луны серебряной росы в хрустальных флакончиках с туго притёртыми пробками, до перегонного куба с булькающим в нем древесным спиртом. Оттого лаборатория казалась маленькой, неряшливой и захламленной. Но только казалась — на самом деле у каждого предмета в ней было свое неизменное место и свое строго определенное назначение, и сам чародей прекрасно в этом многообразии ориентировался. Поэтому подготовка стандартного ритуала гадания не заняла у него много времени. Два одинаковых овальных зеркала, натертый до идеального блеска серебряный поднос, семь конусов свечей и пепел алой розы в черной фарфоровой чаше. Все сборы заняли от силы две минуты.

Ян удовлетворенно оглядел принадлежности и неопределенно пожал плечами... Гедемин снова мысленно удивился, в какую дрянь позволил себя втянуть, только вздохнул. Позвать господ из неврологии он всегда успеет.

И вот идеально направленные зеркала образовали таинственные бесконечно отраженные тоннели анфилад, готовый принять в себя кровь жертвы глубокий поднос забликовал пляшущими огоньками свечей.

— Ну, где же обещанная вами кровь с уникальными свойствами, Ян? — поинтересовался пан, оглядывая куртку мага — из какого кармана появится таинственная фляжка?

— Нужны бритва или остро наточенный нож.

Значит, вот что за кровь имелась ввиду. Любопытно. Впрочем, человеческая кровь всегда предпочтительней, только Хартия не позволяет... Додумать не успел.

Очень быстро и решительно мальчишка перехватил в правой ладони ритуальный кинжал поудобней, левое запястье обнажил, рядом с подносом лёг чистый носовой платок. Парень закусил губу и неуловимо-быстрым движением вспорол нежную кожу руки. Та послушно разошлась, выпуская жирную струйку алой жидкости, тяжелыми каплями застучавшей по серебряному дну подноса. Кап-кап. Кап-кап. А дно затягивалось красной пленкой медленно, томительно — поднос был большой и глубокий. Если бы пан знал, что за кровь предложит пси-эм, выбрал бы что-нибудь поменьше — у парня под конец побелели скулы. Не рассчитали сил, Ян? Как бы в обморок не грохнулся — молодежь нынче малокровная пошла. Но вот тревожно-красная лужица разрослась до бортиков, пальцы мальчишки затряслись, когда пан Гедемин торопливо кивнул:

— Хватит. Себе оставьте — кровь вам ещё пригодится.

Юноша потянулсяк платку и туго прижал ткань к порезу:

— Вы начинаете?

— Да.

Гортанно-чеканные фразы ритуального текста призвания Силы, запрыгали в нетерпении язычки над свечками, мелко завибрировали, издавая еле слышный звон, зеркала, и взметнулась над миской пепельная буря — Сила явилась на удивление быстро и с аппетитом набросилась на теплую, живую пока кровь, на вкусные её эманации жизни и магической энергии. А пан Гедемин прикипел взглядом к нутру центрального из зеркал — там суетливо, марионеточно-нелепо бегали, прыгали, метались крошечные фигурки. Менялись картины, сцены, разыгрывались целые спектакли. Кое-где пан узнавал и себя. И тогда он снова и снова нервно промакивал лоб белым платочным батистом — если это будущее. То он такого не хотел! Не хочет! Чтобы вместо ещё минимум пятидесяти лет размеренной, спокойной жизни такое вот... безобразие. Его драгоценная библиотека! С таким трудом собранные коллекции оберегов и амулетов! Его одна из самых обширных в Европе коллекций трав! Его....

Пан Гедемин напугался того будущего, что показали ему алое озерцо в серебре подноса и гладкая равнодушная зеркальная поверхность. Пан хотел закончить жизнь в своем доме, в кругу детей и внуков, передать любимое дело самому толковому из них, он не стал бы... вот точно... бегать по каким-то складам в толпе желторотых юнцов с файерболлами и кинжалами наперевес! И совершенно точно он не хотел бы сидеть в какой-то грязной конуре, в полной антисанитарии и пыли возиться с зельями — без вдумчивости, без удовольствия, только бы быстрей и больше. И, однако, марионетка-Гедемин в зеркале тем и занимался. Да он лучше руки бы себе по локоть откусил, чем... Травоведение -высокая наука!

На том Гедемине были заношенная коричневая футболка и ...джинсы, одежда отребья и плебса. И тот Гедемин, несмотря ни на что, выглядел удовлетворенным, хоть и усталым, когда подавал сразу десяток пробирок с составами ещё одной марионетке — ее пан разглядывал с особым подозрением. Не отказывает ли севшее вконец зрение! — мальчишке Яну, выглядящему ещё моложе и зеленее. И ненормальней. Пан Загреба устрашился обещанных Яном чудовищных перемен. Настолько, что...

Вздохнул. Комната Яна по коридору до конца, завернуть направо.

* * *

Ощущал он себя хозяином мира. Ну, может, не мира, но этой вот конкретной забегаловки — вполне.

В окружении подобострастных "шестерок", с весьма затасканной шлюшкой на коленях — просто млел от удовольствия. Со сцены девица с большой грудью и тяжелым задом бросила "владыке жизни" томный взгляд из-под густо прокрашенных ресниц и — весьма умело, точно ему же на столик — последнюю деталь своего одеяния, бюстгальтер в блёстках и перьях. Сама осталась в первородной своей красоте, значит. Пару раз качнула бедрами — опять же, кажется, исключительно господину за первым столиком — и скрылась за тряпкой кулис.

Этот самодовольно усмехнулся и легким кивком отпустил "шестерок". Шлюшка на его коленях заерзала, прижалась к покровителю всем телом.

Горан а-Эрре, будущий глава клана Ассасинов, будущий же Пражский душитель, а пока всего лишь первый заместить главы изволил отдыхать. Забавно, у него законная супруга имеется. Впрочем, у Нижнего свои законы. Вряд ли женушка станет слишком ревновать.

Ян наблюдал за Гораном уже часа полтора, ждал подходящего момента — аж зудело в кончиках пальцев от нетерпения. Еще чуть-чуть. Шлюшка не должна ничего заподозрить. Легкая маскировка, конечно, имеется, но именно что легкая. В любом случае запомнится высокий худой парень с темными волосами.

В стрип-баре народу почти не осталось. То ли поработала охрана Горана, то ли естественный отток. Время-то неурочное уже — третий час пополудни. Первая волна любителей оттянуться уже наоттягивалась до такой степени, что тихо-мирно почивает по кроваткам и кустам, прилив второй начнется только к пяти...

Когда Ян сюда только заглянул в четверть одиннадцатого утра, как раз к началу "первой вахты", и народу было не продохнуть. И народ этот не сказать, чтобы сплошь обладал врожденной интеллигентностью, природным тактом и широтой кругозора. Народ в основном обладал шкафообразной комплекцией (что кольнуло острой опасностью и желанием расшвырять файеры направо и налево), обширной мускулатурой и прискорбно малым и скудным содержимым 'антресолек', венчающих столь капитальные сооружения. Поэтому пришедший несколько раньше времени Ян, рассчитывавший разжиться кое-какой информацией, надежды вскоре оставил — все разговоры вились вокруг трех извечных тем: выпивки, междусобойных разборок и секса. Негусто.

Так и просидел почти три часа над стаканом слабенького коктейля, отмахиваясь от "...эта шлюха опять развела меня, как лоха!... А я ему и говорю: 'А не пошел бы ты, а то ща...'... "Десять заказов, и

* * *

ть я хотел эту сучку!... Сматывать пора, говорю. Чую, че-то будет!... " и прочих жизненных историй. Изредка ловил подозрительно-презрительные взгляды. Изображал слегка хмельного и сонного, дабы не нарываться.

Очень не любил торчать в подобных местах. Нарываться не любил тоже. И время зря терять.

У входа двое — горанова охрана. Еще один скучающий товарищ за два столика от объекта. Телохранитель или нет, не разобрать. Но со счетов не сбрасывать...

Наконец, пошло дело. Горан шлёпнул девицу по задику, та бодренько вскочила и скрылась за теми же кулисами, что и стриптизерша. Само то.

Ян отодвинул стакан, поднялся, мимоходом еще раз оглядел диспозицию. Норма.

Разом ссутулившись, всем своим видом изображая подобострастное желание угодить, приблизился к столику а-Эрре. Низко пригнувшись, таинственным шепотом сообщил:

— Господин, у меня есть дельше... для Вас... заинтересует... Очень выгодное.

И побольше приниженности в выражение лица.

Горан отставил бокал. Поднял на вторженца тяжелый и цепкий взгляд садиста-психопата со стажем. Горан видит перед собой крысу и вот как раз решает, что с ней делать — прибить или позволить ей побегать в колесике?

— Чего тебе, щенок?

В роль Ян уже вошел — по старой памяти легко. Мелкая сошка, урвавшая где-то кроху информации и надеющаяся на щедрую подачку.

— Дельце, мой господин. Информация.

— Что за информация? — кустистые брови сдвинулись — без интереса по-прежнему. Так, с некоторым вниманием. — Если ты от Конрада или Домбрувки, можешь сразу проваливать. Меня их предложения больше не интересуют. Могут их хоть в задницу засунуть, так и передай.

— Простите, мой господин, но я не работаю на Домбрувку или Конрада. У меня для Вас совершенно особая информация. Она касается...

Рисковал. Очень скользкий момент.

Охранники на входе подняпряглись, переглянулись с товарищем за соседним столом.

Чуть было не зашарил рукой на боку в поисках "пэшки". Одернул себя — любой жест объекта подозрений господа телохранители сейчас воспримут однозначно. Привычка у них такая — сначала стрелять, а потом разбираться.

— ... вашего будущего, мой господин. Оно сейчас еще не определено, но в скором времени...

— Ты прорицатель, что ли? — Горан одарил насмешкой напополам с гадливостью.

Ну да, половина прорицателей — юродивые, вечно вшивые создания. Но почему бы и нет? Абсолютно безвредные существа, к тому же. Этих даже не опасаются.

К тому же в некотором роде Ян и был прорицателем.

Торопливо кивнул.

— Ну и что сулит мне грядущее?

— О, многое, господин... — и интимно-доверительный шепоток. — Например, возможность в ближайшее время занять сделаться главой Сейма...

— Любопытно.

Горан откинулся на спинку кресла и задумался. Надолго. И было о чем.

Только что ему пообещали власть. Может быть, не над всей Подземкой, только польскоязычной, только той, что подчиняется Сейму, но в сравнении с должностью главы клана убийц... Было о чем подумать.

— А не заливаешь ли ты, шваль?

— Тьмой клянусь, господин! Не вру! — пылко возразил Ян. Пылкость давалась ему труднее всего — устал как собака. И скучно уже. — Только, умоляю, ни кому ни слова... Нельзя ли приватно, мой господин?

Вот. Сейчас всё и решится. На виду у охраны можно было бы попробовать, да потом костей не соберешь.

Горан поглядел на "шваль" с некоторым сомнением. Даже не поленился Поверху глянуть — пробежались холодные коготки под кожей. Но маскировка держалась. Никакой опасности. Так, мелочишка подземковская, прорицатель с боевыми способностями на зачаточном уровне, никаких мощных амулетов, аура восторженная, обожающая.

Горан беглым оглядыванием удовлетворился, кивнул официанту:

— Приват нам!

— Да, пан, секундочку. В привычном месте устроит?

— Вполне.

Охрана зашевелилась. Горан опять с сомнением поглядел на прорицателя, но опять ничего опасного не обнаружил, махнул рукой и охрана расслабилась.

"Приват" оказался подстать заведению — помпезно-крикливый, сумрачный и безвкусный, зато барьер от прослушки — ого-го, Ян отметил на уровне рефлекса. Вероятно, а-Эрре уже привык общаться с клиентами, или с кем он там общается тет-а-тет, поскольку обстановкой не заинтересовался — уверенно уместился в темном черном кресле... Яну присесть не предложил.

Оно и к лучшему.

Стоя легче оценить обстановку.

Заглушка. Объект в кресле. Не ожидает подвоха. Расслаблен. Жаль только, неизвестно, на что способен. На что может быть способен ассасин, пусть и на отдыхе?

— Рассказывай! — потребовал ассасин.

— Вас ждет власть, мой господин! — возгласил Ян. — Только... исключительно чтобы подтвердить окончательно... линии на вашей ладони... позволите?

Никогда ни один профессиональный убийца не подпустит так близко постороннего в общем человека, не позволит к себе прикоснуться — это уже рефлекс. Ян вот тоже...

Но Горан предвкушал предстоящее величие и не посчитал Яна за серьезную опасность.

Ян ударил наверняка. Снизу вверх, вспарывая жирное брюхо будущего Пражского душителя.

Но Ян его действительно недооценил.

Дикого кабана нельзя ранить — он от этого только звереет. Его нужно убивать. Наверняка.

Ударил, да не вышло.

И если испугался, то не того, что тяжелая туша натужно поднялась и тут же опала, подминая под себя, коленом грудь... что-то хрустнуло... обливая кровью.... а широкие лапищи сжали яново горло. Испугался звериного горанова рева — сейчас охрана сбежится. Ах да, звукоизоляция.... Стремительно темнело в глазах. Пальцы, по прежнему сжимающие кинжал, начали неметь.

Но и Горан допустил ошибку. Непростительную. Вместо того, чтобы всего лишь подождать, чтобы хрипящая жертва мирно задохнулась, зачем-то полез за своим оружием. Видать, получает удовольствие от вида крови.

Заминки Яну хватило. Чиркнул по жирной шее наверняка.

Морщась от боли, выполз из-под туши. Кажется, пара ребер треснула. Вся одежда в крови. Жалко. Зато минус одно имя в записной книжке.

"Прыгнул". Попытался, то есть. Попался, как сопляк зеленый. Под мощной звуковой защиткой стоял барьер на "прыжки". Непонятно, зачем. За дверью — охрана. Интересно, барьер и там? Да вряд...

Ян знал, что выглядит, как мясник после трудового дня.

Распахнул дверь, радостно улыбнулся бугаю, тому, что справа, сказал:

— Привет.

И теперь уже "прыгнул". Каскадно. В Лешно, на главную площадь, потом в Ядрице, после к фонтану, и только потом — к Гедемину. И не очень аккуратно прыгнул — прямо в магазин. Завизжала покупательница, женщина лет этак пятидесяти, седеющая и благообразная. У продавца за стойкой отвисла челюсть.

В общем, засветился, где только мог.

На визг выбежал пан Гедемин. Нервную даму быстро выпроводили, на двери повисла табличка "Закрыто". Впрочем, зря. Нужно было ее притормозить и попросить сильно об увиденном не трепаться. Что-что, а убеждать Ян умел.

— Со мной всё в порядке.

— Кровь?

Качнул головой — не здесь и не сейчас. На лаборатории стоит заглушка...

* * *

В лаборатории кроме заглушки стоял тошнотворный запашок молотого драконьего корня. И булькала в громадной реторте бурая мерзенькая смесь.

— Судя по тому, как ты бодренько приковылял, кровь не твоя.

За что Яну Гедемин нравился, так это за умение чувствовать момент. И не говорить в этот момент лишнего.

— Клиента. У меня только ребра. Возможно, треснули. Поглядите?

— Ага.

— Да, и еще — попросите работников не болтать.

— Разумеется.

— И еще мне нужен серебряный поднос. И зеркала.

— Опять? Послушай, парень, ты сегодня явно не в форме. Тебе бы отоспаться...

— Поднос и зеркала. Потом сразу лягу спать. Завтра мне на работу.

— Еще эта работа твоя. Ты сумасшедший.

Но требуемое принес.

И долго еще Ян сидел, вглядываясь в алую лужицу на подносе. Бормотал под нос ругательства, под конец возжелал разбить долбаные зеркала к чертовой матери. Да чужое имущество портить пожалел. Ушёл спать.

Сегодня еще не придут по душу.

Через пару дней ждать.

А потом постучат в двери...

/...Однажды в двери постучали. Было это столь дико, нелепо и неожиданно, что Ян подскочил со своей импровизированной лежанки как ужаленный. Ну никто, никто не мог постучать в дверь давно заброшенного домишки на самом краю земли посреди глухой зимы! Могли выбить дверь ногой, могли внезапно появиться из ничего прямо посреди комнаты. Сигнализация стоит, конечно, но толку с корявой поделочки криворукого пси-эма?

В дверь же обыденно постучали. Ян к ней в изумлении полошёл, совершенно по-глупому чуть было не окликнул: "Кто там?" Вместо этого достал "пэшку".

Постучали и вновь. Определенно, ломать дверь не собирались. Ян потянулся поверху и почти испугался. За дверью явно прощупывался человек, мужчина, но был он абсолютно никакой... пустой, что ли. Как тень. Ни мыслей, ни эмоций, ни намека на искру Способностей. И всё-таки человек.

— Эээээээээ! Паря! Я знаю, что ты тута! Открой, а?!

Голос зато оказался сочный, звучный и глубокий, с простецким львовским выговором. Ян соображал, не снился ли ему.

Однако стучать кому-то там с выговором надоело, в нетерпении долбанули ногой по хлипкой двери. Стало ясно, что еще через удар она снимется с петель и рухнет внутрь. А Яну здесь еще четыре дня перекантоваться.

Пришлось открывать. Аккуратно, приготовившись стрелять. На пороге стоял мужик лет тридцати с небольшим, заросший бородой чуть не по брови, в видавшей виды "аляске" и катанках. Ян настороженно замер, яркий полуденный свет слепил глаза, мешая как следует разглядеть гостя.

— Стойте! — приказал. И выразительно повел "пэшкой".

Впрочем, "пэшка" не произвел на странного мужика никакого впечатления. Тот спокойно шагнул в избёнку, стразу рванул к столу, где восторженно возгласил:

— Ё-моё! Консервы! Ей-богу, консервы! Паря, да ты мажор!

Ян полусерьезно подумал было пальнуть в мужика, да не смог. Похоже, помешенный. Психов Ян всегда жалел, а их в последнее время изрядно развелось, после Переворота многие простецы тронулись умом от одного только вида шествующих по улицам "мусорщиков". Такие если в первые дни не попали под раздачу, то потом либо пополняли собой многочисленную армию уличных "беспризорников", либо "спецконтингента" лабораторий. Если же всё-таки прибредали к Яну, старался приткнуть в безопасное место. Ребята, правда, ворчали сперва, дескать, самим жрать нечего, а от психов толку всё равно никакого. Оно, конечно, так, но вот тоже же люди. И жалко их. Приходилось пристраивать. Некоторые потом даже в норму приходили.

Вот и сейчас, когда псих без всяких угрызений совести жрал приглянувшуюся консерву, которых, между прочим, у Яна оставалось строго по счету на четыре дня, никакого желания напугать и отогнать его не появилось. Да и не факт, что удастся такого лося напугать. "Пэшку" тот совершенно не боится, словно бы никогда в жизни не видал. Насчет магии непонятно, но сам псих явно простец, иначе бы почувствовалось уже. Странный он даже для помешенного. Словно чего-то в нем недостает.

Псих меж тем прикончил консерву, сыто рыгнул и с явным сожалением в последний раз скребанул ложкой по дну банки.

— Хорошо устроился... — вздохнул.

Ян поглядел на него теперь уже при привычном свете диодной лампы и решил, что с диагнозом поторопился. Пожалуй, мужик психом не был — глаза уж больно нормальные.

— Хорошо, — согласился Ян. — А ты кто? И откуда здесь?

— А хрен его знает. Шел-шел и пришёл. И как звать — не знаю. Вот ей-Богу! Веришь, нет? Просто помню, что откуда-то сбежал, а потом уже здесь.

Неопределенно махнул рукой. Где это, здесь, Ян не знал, поскольку за три предыдущих дня так и не сунул носа за порог своего временного убежища. Насчет амнезии понятно — такое довольно часто теперь встречается. Тоже. Люди не хотят помнить. Или, может, виноваты излучатели, которыми глушили "мятежников" сопротивлявшихся городов?

— И давно? И кто-нибудь еще здесь?

— Около года. Неа, никого кроме меня. Ты не представляешь! Я тут совсем озверел, чуть с тоски не вою! Лес, лес, а по ночам знаешь как тихо?!

— Догадываюсь. — Кивнул. На самом деле знал, как ночью может быть громко, а вот насчёт тихо — не очень представлял. С мужиком никак не мог сообразить. То вроде нормальный, а всё равно суетливый какой-то. И поверху тоже странно — пустое пятно вместо человека. — А как же Вы выжили?

— Ну... По первости у меня был вот типа твоего пистолетик и к нему некоторый запасец. Места тут дикие, то белка, то вот лисица, еще крысы... были. Осень рыбачил. Еще тут ежи есть. Они на вкус дерьмо, псиной отдает, и вообще, но когда жрать хочется, еще и не такое слопаешь. А потом, прикинь, козу завалил. Огроменную С черной шертью. Шерсть так и не нашел, куда приспособить, а выкинуть жалко. Мясо заморозил, теперь до весны хватит. Слушай, а меняться давай? Ты мне консервы, а я тебе мясо? Много их у тебя? Банок?

— Много, — Ян опять кивнул, закусывая губу. Он наконец понял, что с мужиком не так. Алчно-безумные искорки, изредка вспыхивающие в глазах и суетливые, не знающие, куда себя девать, руки. И еще одно — мужику ни на грамм не интересно, откуда здесь взялся Ян. Про количество консервов интересно, а вот про происхождение и цели чужака — нисколько. И пистолета не боится, опять же.

— Поменяешься? — мужик нервно сжимал-разжимал кулаки, словно бы примериваясь к чьей-то шее.

Ян потихоньку сдвинулся к углу стола. Какая-никакая, а безопасность. А с психами спорить не нужно.

— Поменяюсь.

Если сейчас связаться с базой, попросить приготовить местечко для ненормального? Ага, на базу всё равно сейчас нельзя, пока "засвеченный" в сто слоёв. И как продержаться с психом оставшиеся четыре дня?

— Пойдем, покажу? Козу? От неё задница осталась и еще передние копыта. Ты что хочешь? Впрочем, пошли сначала глянем. Я же всё понимаю. Тебе тоже надо жить и жрать чего-то. А у меня эта коза уже в горле комом встает. Так много у тебя банок?

— Очень, — колебался. Идти смотреть козу он не хотел. Выставить бы психа за дверь, самому связаться базой, забаррикадировать дверь и пересидеть. Ну его к чертовой матушке, мужика. Вроде с голоду не помирает, никого не трогает, живет себе, чего вмешиваться? — А далеко к тебе идти?

— Неа. Если по прямой, через лес, то километр, если обогнуть, то полтора, кажись. Слуш, ну пошли, а? Я живого человека год не видел, вот ей-Богу!

Ян "пэшку" так и не спрятал, разве что на предохранитель поставил. Идти было не столько далеко, сколько трудно. Зима, снега по колено, под снегом чахлый кустарничек дерет штанины брюк. И всё-таки красота вокруг. Сосны высоченные, "корабельные", облака ловят лапами, всё чистое вокруг, белое до такой степени, что Яну почти совестно сделалось за свой неопрятный вид. До этих мест Новый режим еще не дотянулся и дай Бог, чтобы не дотянулся вообще. Лисы и козы, надо же. Неужели козерога мужик завалил?

Псих болтал без умолку, мешая сосредоточиться на собственных мыслях. Мужик трепался обо всем подряд, размахивал в возбуждении руками, чуть не в любви Яну признавался. Видно было, нежданному собеседнику рад. Поэтому Ян кивал в такт обильной жестикуляции, сам всё оглядывался по сторонам. Сто лет в лесу не был. Забыл уже, какой воздух бывает в сосновом бору в разгар зимы. Впрочем, бор закончился очень быстро. Высокая стена почти отвесных скал. Карпаты, такой уж рельеф.

— Ну, пришли! Во, видишь?! Это мой дом. Сам нашёл пещеру, сам обустроил. Я всё лето возился. у меня тут даже печка есть. Ты заходи, заходи, не стой на пороге. Заходи. Чуешь, как тепло? Вот тут я сплю, вот тут у меня...

В жилище психа действительно было тепло и по-своему уютно. Темновато, грязновато, зато очаг в углу выложен почти профессионально и лежанка в углу опрятная, свежее сено еще даже пахнет. Нашёл себе норку и обустроил. Нет, пожалуй, никакая помощь полунищих партизан ему и не нужна. Сам прекрасно приспособился. Пусть себе живет.

— Идем, — достал тонкую лучину, разжег от огня очага. — Тут у меня кладовка. Смотри, тут я снега набросал, мясо заморозил. Вот, гляди. Будешь меняться? Что возьмешь? Задницу или лапу?

Мужик склонился над своим "ледником", зашарил в грубо сколоченном ларе. Ян с любопытством склонился рядом, заглянул.

Сначала не понял.

"Козлиная задница" в ларе оказалась совсем даже не задницей, а филейной частью. И не козлиной.

Ян отшатнулся, едва сдерживая рвотный позыв, затряс головой, надеясь, что ошибся, что чего только в неверном огоньке лучины не привидится... Мужик выпрямился, доставая из ледника это свое "мясо", повертел замерзшее, как продавец на рынке, дескать, гляди, какой кусочек хороший, и кость маленькая, и не сильно жирное. Раздвинул губы в нехорошей, плотоядной улыбке...

Ян выстрелил. Без всяких сожалений.

И сбежал, не оглядываясь.

Оставшиеся четыре дня прошли как в тумане. Вот так вот люди с ума сходят. Перестают быть людьми.../

Глава 3.

Во все времена Присцилла Горецки была уверена — от самочувствия и настроения работников благосостояние их хозяйки зависит напрямую. Простая и незамысловатая арифметика — расстроенный, больной продавец отпугнет большее количество посетителей, чем обслужит. При условии, что вообще сумеет обслужить. Короче, явный рассчёт и полная оптимизация. С другой стороны, Прис нравилось делать добро. На самом деле женщина и не знала, насколько в ней сострадания к людям, а насколько — практичности. И, конечно, Прис не подозревала даже, что за глаза полушутя работники называют ее — "мамочка". Это после случая, когда в кладовке взорвалась по недосмотру перебродившая настойка, бутыль разлетелась осколками и поранила Марику. Лицо, руки — у Прис всё внутри оборвалось, когда прибежала и увидела. Вызвала доктора, оплатила лечение, вообще с ума сходила от беспокойства — лицо девушке испортить! Ничего, обошлось.

Но, видимо, отношение почувствовали.

Сегодня Прис, как обычно, отвела Лешека в ясли, сама пробежалась по привычному маршруту "булочная — газеты — молочный магазин", полюбовалась фонтаном, парящими в небе воздушными шарами — синими небесными, красными клубничными, желтыми с кислинкой, серебристыми, как ртуть. Соревнования какие-то. Вздохнула полузавистливо-полувосхищенно — вот бы тоже. Высоко-высоко, и всё внизу как на ладони...

Заглянула в лавку. Эван насвистывал "Саламанку", шуровал метлой во внутреннем дворике, пользуясь моментом: дождь ушел, на неопределенное время установилась сухая и даже солнечная погода. Воробьи чирикали, клевали хлеб, трепыхали в лужах крылышками. В воздухе летели первые паутинки.

Марика в отделе трав, вполне довольная жизнью, стирала пыль с витрин. Её круглое, свежее лицо сияло радостным предвкушением чего-то, о чем Прис еще не знала, но намеревалась узнать. В лавке отчаянно пахло Востоком, геранью и апельсинами. Курилась палочка благовоний у кассы.

— Какой-то праздник?

Марика вздрогнула, выбираясь из приятных своих мыслей, улыбнулась:

— Да нет, пани Горецки, просто настроение хорошее.

— Славно. А как дела в лавке? Пришли порошки уже?

— Сегодня позвонили, пообещали к полудню завезти. Еще звонил владелец "Темных штучек", спрашивал насчёт сотрудничества. Он хотел бы зайти, обсудить с вами какой-то договор. Я дала ему ваш домашний телефон. Да, пани, еще... А можно сегодня немножко пораньше уйти? На полчасика? — закончила застенчиво.

— Ну... это зависит от того, зачем... — очень серьезно и строго сообщила Прис, едва сдерживая улыбку. У нее и самой сегодня настроение было воробьиное — шаловливое и легкое.

Марика мучительно покраснела, вцепилась в тряпку и принялась тереть витрину с удвоенным усердием.

— Я... ладно... Ладно, не нужно, наверно.

Присцилле сделалось стыдно за свою невольную жестокость. Она действительно всего лишь пошутила и в любом случае отпустила бы девушку. Даже если бы та требовала отгула для полета на Марс.

— Свидание? — предположила, исходя из счастливого вида и благовоний.

— Ну... в общем, да... Я...

— Ну, иди тогда. Есть, кому тебя подменить? Эван приглядит за отделом?

— Сегодня Ян работает. Он в подсобке сейчас.

— Ну и хорошо. В подсобке, значит...

— Да, пани. Спасибо вам!

— Ага... — Марика хорошая девочка, только вот в личной жизни никак не клеится. Фатальное невезение, тем более удивительное, что девчонка красивая и весьма неглупая. — И как он? Твой молодой человек? Нравится?

Марикино лицо просияло рождественскими огнями:

— Он такой, такой!...

Яна нашла уже не в подсобке — выволакивал во внутренний дворик пустые коробки. Издали показалось — хромота сделалась заметней, вблизи — очень бледный, даже с зеленцой. Болеет, что ли? Может, слишком сильно досталось в позавчерашней свалке?

— Ян? — окликнула.

Тот тоже вздрогнул. День такой — погруженный в мысли. Но хороший. А вот Ян Присцилле, сегодня готовой весь мир обласкать, не понравился.

— Ян, подойдите, пожалуйста!

— Да, пани Присцилла?

Подошел своей усталой и неровной походкой, дежурно улыбнулся. Впрочем, дежурности ему еще учиться и учиться. Небрит.

— Вы нездоровы, Ян?

— Плохо спал.

Мучительно прикинула — прогнать с работы отдыхать? Но тогда лавка к вечеру останется на одном Эване.

— Оно и видно. Может, возьмёте отгул?

— Спасибо, не нужно.

Ну, вот и поговорили — теперь даже изобразить благодарную улыбку не попробовал. Мнется на месте — отпустите уже работать, или еще чего надо? Не мешали бы уже...

— Я вообще-то хотела насчёт инцидента поговорить.

Моментально напрягся, обдал напряжением, как-будто больше ссутулился.

— Что именно вас интересует?

Интересовало многое. Только почему-то смутилась, чего с Прис давненько не случалось. Неприятный у этого Яна взгляд, пронзительный и тревожный.

— Хотела поблагодарить. Вы всё-таки рисковали жизнью. Но вы так быстро убежали...

— Не стоило благодарностей. Я поступил бы так в любом случае. Да, и кстати — особо я не рисковал.

Зевнул. Нет, на самом деле выглядел усталым.

Почему-то возникло ощущение — носом в грязь. И разозлило это ощущение. Сухо кинула:

— Я выпишу вам премию. А сейчас уходите домой и ложитесь спать.

Он поднял странные свои глаза, одарил изумлением и растерянностью. Усмехнулся. Кивнул. Развернулся и ушёл.

Хорошее настроение испарилось как и не было. Гадко сделалось на душе и тоскливо, а вот так разу и не сообразишь, отчего. Заглянула к Юле, проглядела отчетность, задавала вопросы невпопад. Юля, впрочем, тоже витала в облаках, сильно хозяйкиной рассеянности не удивлялась. Зато Присцилла наконец поняла, за что Яноша Раевича так не любит Крист.

Сообразила — Ян чужак, никаким образом в привычный уклад магазина и вообще нынешней жизни не вписывающийся. Не поняла только, что под этой чуждостью следует понимать.

Настроение прежним не стало.

* * *

Янош Раевич, однако, вопреки приказанию прямого начальства, домой спать отправился далеко не сразу. Едва пропав из виду, направился в подсобку. Там, воровато оглядываясь и прислушиваясь, пошуршал в углу за ящиками, вынул крошечный сверток, сунул в карман. В другом углу на стене скоро и незаметно черкнул мелком закорючку.

После этого успокоился, с видом равнодушным и скучающим прошёл через зал магазина, кивнул Марике и вышел из лавки. На крыльце задержался, пощурился на солнце. Солнце оказалось осеннее, тусклое и простуженное. Небо — бледное. В небе плыл одинокий воздушный шар, слишком маленький и слишком высоко, чтобы разглядеть подробно. Небо Яна откровенно пугало. Не до желания упасть на землю и сжаться в комок, конечно, но всё равно ощутимо. Слишком высокое и слишком чистое, видимость стопроцентная, что чревато. Ближайшие укрытия — налево козырек подъезда, подземный переход и подвальное помещение книжного магазинчика. Козырек так себе, хлипкий, но первый момент сойдет, потом пробежать стеной и до подвальчика.

С раздражением тряхнул головой — идиотская привычка на ходу соображать планы эвакуаций!

Больше в небо решил не смотреть, ссутулился, уткнулся взглядом себе под ноги и двинулся по направлению к библиотеке. Рыжая листва плавала в лужах разноцветными кляксами, окурки раскисали табаком.

Ян, к сожалению, не курил, а то бы тоже добавил.

Торопливо преодолел площадь, на голой девице с рыбьим хвостом, льющей воду из кувшина, внимания не задержал. Дама итак пользовалась популярностью — ее фотографировала во всех ракурсах и закидывала монетками группа туристов из солнечной Африки, судя по их внешнему виду.

Туристов Ян тоже не любил, но это к делу не относилось.

Делать сегодня было ну абсолютно нечего. Вчера "оторвался" по полной и осторожность велела залечь на дно.

Нетерпение же требовало срочно что-то делать.

Жизнь, если разобраться, слишком хорошая здесь. До неправдоподобия. Ночью тихо и темно, днём суетливо и безопасно, город как большой муравейник. Нормальная вода, нормальная еда и вполне себе тепло. В магазинах прилавки ломятся, улицы блестят стеклом и неоном, женщины красивые как на подбор, броские и уверенные. И тут та же фигня, что и с небом. Идешь и хочется втянуть голову в плечи. Мало ли чего сверху свалится. Мало ли, кто идет сзади. Мало ли, что вон та миловидная девушка прячет в бумажном пакете.

Поэтому Ян тщательно обдумал, кое-что припомнил и всё-таки спать решил не ложиться. Теперь уже спокойно, без лишней спешки догулял до "Темных штучек", зашел со двора, у себя в комнате распахнул шторы, подошёл к зеркалу и долго придирчиво разглядывал себя в зеркале. Чёлка отросла. На будущее — отпустить лохмы. Побриться забыл три дня как. Тоже хорошо. Но, черт побери, глаза — светлые, запоминающиеся. Черты лица правильные, нетипичные для обитателя Подземки. Посадка головы и строение черепа — видно издали, как ни сутулься.

Морок? Бабьи сказки. Можно напялить какую угодно личину, хоть в зеленого гоблина, хоть в блондинку с ногами от ушей превратиться. Простец вам поверит. Мало-мальски приличный маг — ни за что. Унюхает за версту. Поэтому натягивать серьезную личину, отправляясь в Подземку — всё равно, что, надев рыжий парик и фиолетовые очки, надеяться остаться незамеченным в музее. Игра не стоит свеч — затраченные усилия будут сведены на нет одним только привкусом магической фальшивки. С простецами, кстати, тоже. Простецу легче внушить, что ты блондинка из мечты, чем кропотливо лепить образ. А уж пси-эму янова уровня внушение — плёвое дело.

Нет, мороком разве что шрамы маскировать да смазливости мордашке добавлять.

Не годится.

Ну так и что?

Куртка с капюшоном. Капюшон на глаза. Торчит нечесаная, криво стриженная чёлка. Губы бледные, морда сероватая после вчерашнего. Ладони спрятать в длинных рукавах, руки сложить на груди. Затем — трясёт. иногда аж колотит. Плохо — помираю. Ни у кого деньжат лишних не найдется? Мужик, хоть допить дай, а? Помру же. Ой, б

* * *

, как мне плохо! Аж ломает. Слушай, ну хоть мелочевку? Насобираю на уколоться... Ты бы, на..., как я пошатался... на...

Ага, приблизительно.

Зеркало отражало конченого наркомана. Может быть, относительно чистого, не завшивевшего еще и пока не вонючего. Возможно, есть родственники, которые периодически отлавливают и приводят в божеский вид. Но наркомана. Таких в Подземке тьма-тьмущая, их привыкли не замечать в упор. На кой вообще обращать внимание на шваль, которая не сегодня, так завтра отдаст концы?

Ян аккуратно задернул шторы, по привычке сунул "чрезвычайный" набор в карман, вздохнул, мысленно вживаясь в роль, и "прыгнул". Его сейчас колотило, он только и мечтал о дозе, и вообще... В самом крайнем случае будет эпилептический припадок, который всех любопытных разгоняет мигом.

/... Яна трясло в ознобе, но это еще ничего. Вчера после экса вся группа блевала. Эти уроды пустили на складах какой-то газ. Пришлось улепетывать, поджав хвосты. Первый час сидели на базе в горах, но база в три слоя засвеченная. Разбежались по квартирам сочувствующих. Яну выпало отсиживаться три дня в квартирке весьма благонадежной пожилой вдовы, простячки. Квартира стандартная, с подселением, когда-то двухэтажная, теперь же весь первый уровень отдали семье зооморфов, поэтому снизу постоянно гремело, рычало, стеклянно звякало и взвизгивало возмущенно. На каждый звук пани Эфа (так звали вдову) истово крестилась, возводила очи горе и тяжко вздыхала. У нее и осталось-то всего под конец жизни — герань на подоконнике, две комнатки, в одной из которых пришлось устроить кухню, настоящую-то "поганцы" заняли, и головизор, по которому пани, избегая официальщины, круглые сутки смотрела "Вокруг света". Был еще пекинес, Хэй Лин, по-домашнему Луша. Про Лушу к вечеру первого же дня жизни у Эфы Ян знал всё. И его уже, ей-Богу, опять тянуло блевать от одной только пёсьей клички. Хотя пани Эфа милая, конечно, и во всех смыслах замечательная женщина.

Внизу гремело, Ян, стуча зубами, гадал, когда же эти твари хвостатые спят, пани страдальчески вздыхала и крестилась. По головизору распинались о красотах южного побережья Новой Индонезии, пекинес Луша где-то в памяти хозяйки "глядел, как человек совсем, так жааалостиво, что аж прям жааалко", Ян про себя тихонько мечтал пристрелить соседей снизу, а потом заснул. И это было хорошо.

Проблемы начались с утра. В половине седьмого взвыла сирена. Пани Эфа в темноте заметалась, опрокинула стул, опять приплела к событию Господа, затрясла Яна:

— Вставайте! Быстро! Пора бежать! Собрание! Они по квартирам шмонают в наше отсутствие!

Ян спросонья никак не мог сообразить, потом вспомнил "славный" обычай Новой Эпохи — начинать день с совместной "политпятиминутки", натянул куртку и побежал за семенящей по лестнице Эфой. Зевающие граждане новой империи нескончаемыми потоками изливались на улицу. Так, что показалось — раздавят к чертовой матушке. Но нужно было делать вид, что всё в порядке, даже улыбаться и стараться не сильно стучать зубами. Опять мутило. Но нельзя и вида подать. Примут за наркомана — загребут сразу. Сейчас с торчками особо не церемонятся, сразу на исправительные, а то и в Сточную. Эфа крепко держала под руку, чтобы не отстал, громко и старательно называла племянником и делано бодро читала лекцию по истории архитектуры города. Шли и шли. И в сером предутреннем свете казалось — сонно-возбужденному шествию не будет конца. Тысячи лиц, тысячи приглушенных голосов, ярко мигают маячки -указатели.

Дошли внезапно.

Трибуна. На трибуне мужичонка вида несолидного, хлипкого, брызгал слюной, махал руками. Рассказывал про политические права свободного гражданина империи. Прав выходило дохрена, гражданин, похоже, был счастливее даже Императора, к концу речи у Яна осталось только одно желание — увидать того счастливого гражданина воочию. Потом ожил огромный монитор за спиной мужичка. Читали Кодекс Империи, слушали гимн. У Эфы и девушки слева от Яна в слабом предутреннем сиянии на щеках блестели дорожки слёз. Вероятно, психокоды. В музыку заложены психокоды, точно! Только почему же на пси-эма...

Немного погодя и Ян заливался слезами умиления и счастья наравне с остальными. Всхлипывал, растирал слезы рукавом куртки, теперь уже его ознобная тряска вполне сходила за истерические рыдания. Вдруг поймал себя на готовности вот сей же час, если бы не ребята... если бы не они и еще не... Он с радостью пошёл бы за Императором, куда бы тот не позвал.

А потом вдруг вспомнил, кто он и что он — и отпустило. Стоял, никак не мог отдышаться.

Только блесетли маячки и в динамиках журчало что-то спокойное и мелодичное. Народ расходился в умиротворенной тишине. Уже дома Эфа пояснила, что после такой побудки редко кто ложится досыпать.

Ян заявил себя большим оригиналом, завалившись обратно в койку. И снилось ему, что он бесконечно долго, под взглядами одинаковых людей поднимает на флагшток черно-золотое знамя Империи.

Говорят, на таких утренних собраниях граждан якобы "просвечивают" на предмет лояльности режиму. Лично Ян ничего такого не приметил, а если и приметил бы, то сильно удивился. Это же какой мощности должен быть пси-эм, чтобы походя считывать эмоции тысяч людей одновременно? Нет, просто пугают. Тут другое.

Люди устали, нужен какой-то зримый выход их загнанным глубоко внутрь эмоциям. Они много боялись, они долго страдали, они голодают. Им очень не хватает возможности любить.

Именно поэтому во сне командир Ян с гордостью подымал флаг империи высоко-высоко в небо, и там черно-золотой шёлк трепетал на ветру. И от его великолепия сердце щемило от восторга ../

* * *

"Долина убогих", если заглянуть на улицу вечерком, часиков в восемь, напоминает муравейник — суетливая, кипучая жизнь. Если заглянуть в восемь утра — улицу вымершего города. Где-то в середине дня — вялое шевеление, редкие пробуждения и хрюканья во сне. "Долина" живет наплывами, циклами, волнами, меняется в зависимости от времени суток и политической конъюнктуры в Подземке. Если хотите, то Долина убогих — это Уолл-стрит по-подземковски. Тут всегда можно разжиться информацией, продать услугу и купить редкую вещицу, поиграть на своеобразной бирже, самому, в конце концов, запустить "утку", а потом наблюдать за разбегающимися по воде кругами.

Ян оказался в Долине около половины второго и сразу почувствовал — что-то произошло. Долина замерла в напряженном ожидании. Во-первых, было непривычно людно. Разномастные субъекты кучковались в группки, шептались, махали руками. В целом чем-то напоминали политические фракции Сейма на обеденном перерыве. Иногда от одной группки откалывался какой-нибудь "резидент" и втискивался в другую, порождая короткие всплески оживления. Вот, кстати, и во-вторых. Для такой людности слишком уж спокойно. Обычно такая масса народу уже является критической и ведет к взрыву в виде драк стенка на стенку и битья стекол. Тут же тишь. Воистину Уолл-стрит, только "белых воротничков" не достает. Ну а в-третьих, Яну показалось — обитатели Долины пребывают в полнейшей растерянности. Ждут чего-то, а оно не происходит.

Прошёлся заплетающейся походкой мимо первой группы, поймал обрывок: "А нехрен, бля, ваще лезть было!... Они же теперь не успокоятся, суки, пока всех не уроют!" Ничего не понял. Зато маскировка работала — на еле бредущего "нарика" внимания не обращали. Около следующей группы осмелел, задержался подольше. Услыхал имя — "Анаитис". Что-то знакомое, но никак не хотело припоминаться. Решил покопаться в записной книжке. ребята туда записали кто что вспомнил. Глядишь, сообразится.

Тут на "нарика" зашипели, чтобы проваливал, пришлось уходить. Пооколачивался у особо шумных "партий" еще, узнал, что "политический кризис" вызван назревающим конфликтом между основными кланами. Вроде как случился конфликт, Сейм распущен, чтобы созвать новый, нужно как-то разрядить обстановку, и вот сейчас где-то на верхах лидеры пытаются "перетереть ситуёвину", а рядовые "граждане" ждут.

Какой-такой конфликт, чем вызван, кто такая Анаитис, про которую все говорят, но никто ничего толком, а только намёками, словно бы побаиваются? От вопросов голова шла кругом. Пошёл в бар искать разъяснений.

Там просидел около часа над стаканом самого дешевого пойла, изображая состояние крайнего опьянения. Так и не услышал пока ничего полезного, думал даже сваливать и отправляться искать местечко поинформативней. Забегаловка постепенно заполнялась страждущими, к четырем случился внеочередной прилив — не хуже обычного восьмичасового. Только всё так же тихо. Сидят и ждут. Конфликт зреет, а они, значит, морально готовятся. Так может, они сами друг друга поубивают и ничего делать не придется? Хорошо бы. И всё же непонятно, чего вдруг такой... кхм... политический кризис...

Этот господин заглянул в бар в половине пятого, когда тлпина собралась — яблоку упасть некуда. Был господин очень представителен, грузен и знаком Яношу даже лучше, чем покойный Горан. Лет через двадцать он ничуть не изменится, разве что самую малость постареет.

Господин Руткевич вошёл, взрезая толпу, как нож масло. В обступающей его ватой тишине ожидания выдвинулся на середину зала. Вокруг тут же образовалось пустое пространство, от Руткевича уже сейчас шарахались, как от зачумленного. Господин окинул толпу тяжелым, усталым взглядом и официально сообщил:

— Клан Ассасинов в лице его новой главы Анаитис а-Эрре выдвигает ультиматум объединенным кланам. Она требует выдачи убийцы своего супруга и своего отца в ближайшие сорок восемь часов, в противном случае объявляет войну кланов...

Ян сначала сообразил только, что Анаитис — та самая жена. Возможно, захмелел больше, чем намеревался, усердно "притворяясь", что пьёт. Потом дошло, чуть не вскричал: "Я же только Горана...!". Впрочем, всего лишь подавленный порыв. Еще позже — чуть не подавился выпивкой. Понятно тогда. Всё понятно. Ну, убил заместителя главы клана — ничего, случается. Эта братия вообще долго в своем статусе не живет. Но вот совпало — одновременно убили и самого главу, а это уже серьезней. И совсем серьезно — у власти оказалась истеричная магичка, только что потерявшая двух вроде как близких людей. Ой, что бывает в таких случаях. И, самое неприятное, два трупа на одного человека подвесили. По умолчанию, так сказать. Но интересно, кто же у нас второй "герой"?

— ...Объединенные кланы поклялись в своей непричастности к убийствам и взяли на себя обязанность найти нарушителя и передать его главе Ассасинов. Кланы попросили увеличение срока до семидесяти двух часов, но просьба была отклонена.

Толпа глухо загомонила, кто-то грязно, зло выругался. Руткевич вздохнул и, отбросив казенный тон, почти просяще закончил:

— Ребята, мы должны найти этого урода и передать сучке а-Эрре. Война нам не нужна, у нас нет сил сейчас вести войну. Особенно если вмешаются мудаки из Верхнего. Поэтому — кто что знает, кто что видел, сразу сообщаем! Вознаграждение гарантирую. А-Эрре дала ориентировки и ментальный образ. Значит, так. Рост что-то около метра восьмидесяти, комплекция средняя, по способностям — явно выраженный боевик, что еще, неясно. Отлично маскируется, охраной был принят за сектанта-провидца. Умеет прыгать каскадно, хорошо заметает следы. Оторвался от хвоста в Лешно, куда делся потом, никаких наводок. Образ — вот. Ознакомьтесь.

На стойку упал кубик проекции. Руткевич вздохнул еще раз, кивнул — дескать, смотрите, панове, очень на вас рассчитываю. Вышел, снова взрезав толпу. После его ухода бар буквально взорвало возмущением и паникой. Кубик незамедлительно запустили, обступили. Ян успел мельком глянуть на зависший в воздухе голо-образ. Поморщился. Образы формируют по воспоминаниям очевидцев, и по этим воспоминаниям Ян выходил весьма страшен. Смазанная широкая фигура (очевидцы явно польстили), залитая кровью одежда, черт лица не разобрать, зато глаза — бешеные. Зверь прямо. Нет, пора сматывать отсюда.

На зверей обычно ходят вооруженными до зубов. А уж если проследили до Лешно, то и остальную часть ниточки распутают.

* * *

Пан Виктор Руткевич ненавидел Анаитис а-Эрре за то же, за что ненавидел и всех остальных сук такого рода — за привычку делать бл....ва тогда, когда для их разгребания нет ни времени, ни сил. Вот, например, сейчас. Ну, убили мужиков. И что? Ну, падла Горан уже давно просил свинца, глава клана, пусть нижнее пламя будет к нему благосклонно, мужик толковый был, но сволочной. Туда им обоим и дорога, как говорится. А эта-то чего? Сиди и радуйся, дура! В одночасье вскарабкалась на вершину, к которой при других обстоятельствах и близко бы не подползла! Когда у нас главой клана в последний раз баба становилась? Нет, корчит из себя убитую горем вдову-сироту, бля. Шекспир отдыхает. Да вся подземка в курсах, что покойный муженек мало того, что направо и налево изменял — даже, поговаривают, его и убийца с какой-то шлюхи стащил — так еще и поколачивал своевольную женушку. А папенька в пьяном виде всё грозился пришибить. Нет, нужна ей месть. Другая бы на ее месте вообще устроила из похорон развеселое гульбище, а киллеру-благодетелю в ножки бы кланялась.

А этой вынь да положь.

А кого ей найдешь за сорок восемь часов, из которых шесть уже прошло?!

Сплюнул.

"Может, найти ей какого-нибудь зачуханного, только чтобы мордахой походил, прибить и труп принести? Типа, при задержании перестарались, приносим свои извинения? А потом тихонько поразнюхать, кто такой смельчак, и, может быть, на свою сторону перетянуть? " — вдохновенно подумалось.

Нет, не годится. Виктор дёрнул плечом, сам свою рациональную и замечательную идею зарубил на корню. Во-первых, очень легко выяснить реальную личность трупа. И понять, что ну никак зачуханный не тянет на киллера высокого класса. Во-вторых, Анаитис требует живого. На мертвого может и обидеться. И начать войну. А нам сейчас только войны не доставало.

Верхнее совсем оборзело, уже открыто пытается на Сейм давить. Знают, гады, как Нижнее сейчас от них зависит. А всё предыдущий конфликт. Который девяносто седьмого. Тоже войной кланов начался. Потом втянули зооморфов. Собственно, Виктор даже знал, кто втянул. Виктор этому нехорошему магу потом лично забил в горло кляп, а потом наблюдал, как тот подыхает. Правда, от этого ничего не изменилось. До сей поры, спустя десять лет, Сейм решения принимает... то есть принимал, вчера самораспустился... с оглядкой на Верхнее сияние. Там такие мудаки...

А уж сколько народу в конфликте перебили, это вам ни в каком кошмарном сне не снилось. Те же Ассасины потеряли до четверти состава, два паттерна зооморфов вообще вымерли — неясыти и рыси, а уж остальные кланы... Пришлось объединить. Нет, если начнётся война, то Ассасисны подомнут под себя все объединенные кланы вместе взятые.

"Войны допустить никак нельзя. Проиграем. Верхнее раздавит. Баба у власти — не к добру. Истеричка хренова. Устроит нам... ежемесячные политические кризисы. Пора, пора уже совсем разгонять сейм и избирать короля, как в старые добрые времена. Поиграли, вашу мамашу, в демократию. Херово", — лицо пана Руткевича аж нехорошими пятнами пошло. Он действительно очень нервничал каждый раз, когда задумывался о судьбах отечества. И еще он очень хотел соорудить в польском секторе престол и на него вскарабкаться. Ну, если не самому, так хоть кого посговорчивее подсадить. Потому что бардак уже надоел.

Только, вот беда, трона в ближайшее время не вырисовывалось даже в проектах. Клан наемных убийц много воли себе взял, глава вел себя нагло. Может, поэтому и пришили. Кто же думал, что истеричная баба войну развязывать примется?

— Вик, его засекли после Лешно в Познатце. На площади Свободы. Дальше пока не пронюхали. Скорее всего, он еще в парочку мест успел прыгнуть.

Заглянул братец. Братец на десять лет младше и бестолочь, каких еще поискать. Но оно и к лучшему, можно хоть за свою спину не опасаться. По глупости братишка имеет совершенно собачью преданность старшему.

— Молодцы. Пообещай сто злотых тому, кто первым полностью проложит маршрут. А наводку сейчас же отправьте Анаитис. Может быть, это заставит её слегка поостыть. Если успокоится, попробуем потянуть время.

— Ага. Сделаю.

Братец хлопнул дверью. Пан Руткевич посидел еще за столом, потом скинул сапоги и улегся на маленький кабинетный диванчик. Тот обиженно всхлипнул под грузным телом. Пан решил вздремнуть. Время еще есть. Если будем категорически не успевать, то пару тысяч бойцов собрать и за пару часов успеем. Рано еще на матрасы перекладываться.

* * *

Мерзко испорченное утро завершилось тоже странно. Закончив дела в лавке, Прис узнала время, обнаружила, что у нее есть еще приблизительно два свободных часа, что с ней случалось крайне редко, и решила пройтись по магазинам. Давненько не заглядывала в Клуб вышивальщиц и один замечательный, уютный магазинчик тканей и ниток на Мая.

Ради хорошей погоды решила пробежаться пешком, подышать воздухом. Уже в районе площади почувствовала на себе чей-то взгляд. Заинтересованный, напряженный, но вроде бы доброжелательный. Осторожно обернулась. Мужчина. Высокий. Незнакомый. Вздохнула. Пожалела, что принципиально не носит обручального кольца.

Отвернулась, почти тут же забыла.

Продавщицы в Клубе работали совершенно очаровательные, они вечно щебетали над своими пяльцами, иногда помогали дельным советом и всегда были готовы поохать, повосхищаться вышивками покупательниц. Воистину Клуб. Прис даже пожалела, что не принесла показать свою новую картину — вазу с незабудками. Просто повыбирала нитки, полюбовалась наборами, вышла на улицу...

А он стоит и ждёт. Тот мужчина, про которого уже и думать забыла.

Растерялась. Не потому, что стоит и ждёт. Потому, что на Криста похож, словно брат родной. Примерно того же роста, глаза того же нежно-голубого оттенка, правда, не блондин... Но лепка головы, посадка ее, разворот плеч, вообще фигура... Породистость, аристократизм, вот что. Только этот теплее, живее Кристиана, солнечней, что ли... "То, чем Крист мог бы стать", — мелькнуло.

И он, конечно, начал разговор какой-то глупой фразой про погоду. А Прис ответила. Хотя вроде бы не хотела. Наверно, просто растерялась.

Внезапно Присциллу охватили слабость, легкое головокружение, какой-то паралич воли — она со всем соглашалась, всему улыбалась, позволила взять себя под локоть и отвести в какое-то кафе, где они с Радославом (очень ему шло имя его, такое наощупь приятное...) ели мороженое и почему-то разговаривали так, словно всю жизнь другу друга знают.

И еще он держал за руку, а Прис, замужняя серьезная женщина с ребенком, её не отдергивала. Ей вообще казалось, что никакая это не измена. Просто мироздание наконец сжалилось, сообразило, чего Присцилле в жизни не достает — недоставало, ей-Богу, малого, всего лишь легкости и тепла — и щедрой рукой швырнуло запоздалую кость голодной собаке. Словно бы сидел за столиком напротив именно тот, настоящий Крист, которого Прис когда-то разглядела за сияющим фасадом холодной аристократическойсдержанности, и который теперь опять спрятался...

И если Кристиан ощущался на уровне подсознания этакой великолепной красоты ледяной глыбой, то этот, который держал присциллину от волнения холодную ладошку в своей теплой — обволакивал слегка хмельное сознание теплым оранжевым светом.

— ,... и, Прис, вы ведь очень необычная женщина... Знаете, как вы выглядите Поверху?

Прис едва заметно вздрогнула — пси-эм, конечно же! Маг... Оттого и хорошо так... С пси-эмами, говорят, вообще хорошо, только вот по Яну никак не скажешь...

— Как? — слабо отозвалась, понимая, что летит в пропасть, что теперь уже не остановиться, а солнечные зайчики на стене прыгали в такт подрагиваниям "поющих ветерков".

— Поверху вы такая ярко-синяя звездочка, бархатная, а по краю лучики золотистые.... Чёрт, даже не знаю, как объяснить! Хотите, лучше покажу?

— Я не умею Поверху... — дремотная слабость длилась, текла по телу, но это была хорошая слабость, как отдых после долгого пути.

Радослав, когда напряженно обдумывал, забавно морщил лоб.

— Вы, кажется, чародейка-травница? Немножко боевая? И с целительскими способностями? Уровня приблизительно третьего?

— Второго.

— Тогда за глаза хватит. Просто расслабьтесь.

Он взял и вторую руку. Прикрыл глаза, подавая пример. Прис послушно "нырнула" вслед за ним, ожидая, что же будет дальше.

Дальше подхватили, мягко встряхнули, обдали теплым и свежим, снова перетряхнули и бросили... Куда-то.

Темнота, через которую яркой разноцветной проволочкой — какие-то узоры, колючими мазками — геометрические фигуры, огоньки, цепочки... Просто невообразимые цвет и глубина. Запахи — разные и почему-то видятся колечками дымков, а вот звуков нет вообще. Только собственные присциллины дыхание и тяжелый бой сердца.

— Где...

От одного только короткого слова по темноте пошла рябь, сложилась в ветер. Ветер прошуршал над ухом:

— Так выглядит мир Поверху. Я так вижу, — и улетел. Рябь прошла глубже, узоры пришли в движение, как стекляшки в перетряхиваемом калейдоскопе запрыгали мазки.

— А это ты. Правда, красиво?

Через проволоку навстречу плыла некрупная мягкая, добродушная каракатица. Сама густая, почти индиго, глубокая, а беспрестанно шевелящиеся щупальца — золотистые, прозрачные, как сосульки.

— Я?

Каракатица едва заметно подрагивала в такт зачастившему присциллинму сердцу, отозвалась — я...

— Красиво....

Целую вечность впитывала в себя целиком...

Вздрогнула, возвращаясь назад, часто заморгала.

Темнота исчезла. Звуки реального мира, те зайчики и те ветерки возвратились. Долго сидели в молчании, под кофе с мороженым приходить в себя было приятно и уютно. Наконец, Радослав интимно так, искренне признался:

— Я вас едва Поверху разглядел — влюбился. Понял, что не сумею просто так отпустить...

Прис догадалась, что он скажет дальше, и заранее испугалась, и смутилась, и, кажется, покраснела, хотела подскочить и убежать... Спас зазвонивший визгливо в сумочке телефон.

— Пани Горецки, вы собираетесь забирать вашего ребенка из яслей?!

— Ой...

Подскочила, схватила кофту, сумку...

— Я сейчас! Полчасика! — запихнула телефон в карман.

Радослав тоже подскочил:

— Что-то случилось?

Почувствовала, что на глазах выступают слёзы. Как у обиженной девочки. Волшебство закончилось. Торопливо отвернулась.

— Мне... Мне нужно ребенка из яслей забирать. Знаете, Рад, я зря согласилась с вами пойти. У меня вообще-то муж и ребенок. Сын, ему два года. Нужно было сразу сказать... Ничего у нас не выйдет. Простите меня, пожалуйста...

Выпалила, а у самой щеки горят, комок к горлу подступил. И понимала, что виновата, что нет теперь прощения, что нельзя было... И уходить не хочется. Словно магнитом тянет. Может, это какое-то воздействие? Тогда можно было бы оправдать себя и больше не вспоминать... В крайнем случае попросить знакомую пси-эм-магичку подчистить потом ауру. А еще — Рад сейчас обидится, скажет...

А он всего лишь грустно улыбнулся:

— Я знаю. Я же Поверху глядел. Бегите. Мне было очень приятно с вами посидеть. И знаете что? Если надумаете, приходите сюда завтра в это же время, я буду ждать. Мне просто приятно на вас смотреть.

На улице уже поняла — теперь совершенно точно погибла. Заноза в груди. Длинная такая, болезненная — забирают недополученное. Но и приятная — хотя бы показали, как бывает.

Погибла, погибла, нельзя вообще больше сюда соваться, в эти магазины, в это кафе. Взять, завтра с утра договориться с няней, а самой — в соседний Пневян. Прибиться к какой-нибудь экскурсионной группе и целый день до изнеможения топтаться по разным историческим площадям, дворцам, проспектам... Чтобы возвратиться домой усталой и уже ни на что не годной.

Да, так и поступить.

Только вот уже знала заранее, что никуда завтра не поедет, ни на какую экскурсию. В два часа всё равно окажется в кафе "Ундина" и в потонет окончательно.

Вечером Кристиан пришёл с работы усталый и злой, но всё-таки требовательно потянулся к жене, в постели придавил собой и любил грубо, жадно, словно уже про женину "неверность" знает, заранее наказывает. Никогда еще Присцилле не было так страшно и так тоскливо, и одновременно — так хорошо от одних только воспоминаний.

Глава 4.

Адриан любил свою семью. Настолько, что при иных обстоятельствах это могло бы вызвать насмешки и обвинения в слюнявости, еще один повод к унижениям, но при нынешних... Хозяин, пан Гедемин, весьма трепетно относился к институту кровнородственных отношений. Он и принял-то Адриана, зеленого юнца без опыта работы, да еще с явными признаками некоторого увлечения легкой наркотой, подсобным рабочим только по одной причине — Адриан почти слезно вымаливал это место: нечем кормить мать и двух сестер-малолеток. Сказал, хоть раз застукает под "пудрой", пеняй на себя, тут же вылетишь с треском, но ведь принял. А в пяти местах до "Темных штучек" отказывали. И не из-за наркоты. Из-за сестрёнок. Типа, нефиг тут со всякой мелюзгой, ты еще молока за вредность и пособие на несовершеннолетних попроси. Младшей, Анельке, всего пять сейчас. Вырастет, станет такая же стерва, как все прочие темные демонички — мама приблудила с черноголовкой — а сейчас Анелька еще сущая прелесть. Даже раскосые темные глазенки-щелочки не портят круглой мордашки. Криське уже восемь, характером вся в отца, того же черноголовку, но мила. Мордочкой лучше вышла, чем Анелька, и не скажешь, что метиска. Даже скулы, и то вполне человеческие. На мать похожа. А мать красивая, только больная.

Собственно, Адриан поэтому и устроился на легальное местечко. Нужны были деньги на лекарства, а не на "пудру", нужен был постоянный доход.

Работал Адриан уже третий год, из подсобного дослужился до продавца-консультанта, денег хватало, опять же, обстановка вполне себе приятная — нормальное отношение, из-за каждого куска собачиться, как в Подземке, не приходится, никто не бьёт и ноги лизать не заставляет, хозяин обещал даже оплатить курсы. Диплом будет. А значит — гарантированное место, какое-никакое, а уважение. Хотя учиться Адриан всё равно не любил.

И, в общем, всё Адриану в его жизни нравилось, всё устраивало...

Пока не начали происходить странные вещи. Адриан даже подумывал, что пора бы дать дёру. У пана Гедемина завелся подозрительный то ли клиент, то ли родственник, то ли постоялец... Парень на вид примерно ровесник Адриану, очень странный. Еще и кроме того, что светлый. Откуда взялся, никто не знал, что делает у хозяина — тоже. Вообще видели его редко, только если по вечерам, когда прошмыгивал вглубь магазина, к спальням. Кажется, зовут Яном. Сам Адриан встречал пару раз в подсобке, однажды в лаборатории. Адриану парень показался знакомым, но не внешностью там, лицом, а повадками. Адриан уже с такими сталкивался — крепко битые в Подземке собаки, так не разучившиеся огрызаться. Обычно долго не живут, а парень и выглядел не особо здоровым или там довольным жизнью. С поселением у хозяина этого Яна начали появляться странные заказы. То чуть не в промышленных масштабах натолочь драконьего корня, то вынь да положь через час пол-литра состава для рабочих трансов... А это мерзко попахивало контрабандой и незаконным оборотом психотропных веществ. Не то, чтобы Адриан по жизни такой правильный — правильным всегда был хозяин, и такое резкое изменение политики... может, этот Ян его чем-то шантажирует?

Адриану нужно было совершенно точно знать — а вдруг пришьют хозяина, а у Адриана семья. Или уже сейчас подыскивать новое место?

Впрочем, случай разобраться представился довольно скоро...

* * *

У Яна болела голова. Пан Гедемин об этом догадывался, но нервы ни к черту — никак не мог успокоиться и перестать мотыляться по лаборатории. Мальчишка. Вляпался. По полной программе.

— Что ты теперь будешь делать? — в который раз трагически вопросил пан, изо всех сил стараясь не впадать в излишнюю патетику.

— На дно залягу, — страдальчески поморщился Ян, сжимая пальцами виски. — Я предупредить и кое-какие вещи взять пришёл. Через час уже хочу быть на другом континенте. Знаю несколько надежных мест.

— Если тебя не найдут, начнётся война.

Покладисто согласился:

— Ага. Начнётся.

— Ты рехнулся?!

— Сами друг друга порежут, мне же легче.

Привычный уклад жизни пана рассыпался в труху. Уже в который раз после появления в жизни пана это проклятого мальчишки. Пан боялся войны. Не один раз проходили — учёные, знаем. А вот как может не знать Ян и, больше того, не бояться — не понимал пан определенно. Идиот.

— Ты точно рехнулся! Обвалится же всё! Только сейчас начали более или менее нормально жить, нет, приперся и....! Слушай, у меня магазин...

— Знаю-знаю. Тридцать раз грабили, одиннадцать — похищали книги, в двух войнах разваливали под фундамент... Всё знаю, пан, — устало прикрыл глаза. — И еще я знаю, что делаю. Если не хотите помочь, так хоть не мешайте. Не орите, а то голова разорвётся.

Пан сдулся, как шарик. Нервничать устал за сегодня.

— Я помогу, конечно. Куда я теперь денусь, раз обещал. Что делать нужно?

— Ну, так-то лучше, — Ян зевнул, зябко повёл плечами. — Так... Тут надёжно? Говорить можно?

— Позавчера переустанавливал барьер.

— Ладно. Тогда слушайте. Исключительно на всякий случай. Если вечером не свяжусь, значит, надолго. Зайдёте предупредить... Адрес... Площадь Свободы, магазин в тупике. Знаете? Пани Горецки. Соврёте что-нибудь. Заболел, умер, вознесся... Неважно. Чтобы только не искали.

— Горецки? "Лавка древностей"? Забавно... как раз собирался зайти на днях, предложить заключить договор..

— Ну вот, заодно...

* * *

Присцилле казалось — попала под волну. Большую, тяжелую, громыхающую, океанскую... Такую, из фильмов про сёрфинг. Волна оказалась невозможная, Прис захлебнулась, разлетелась на клочки, почти потерялась, расплескалась брызгами, но было это чертовски приятно. Так вдруг исчезнуть.

Это потому, что Рад пси-эм. Наверно.

На вывеске русалка чесала длинные волосы, голуби на тротуаре клевали хлебные крошки, пихались и курлыкали, в небе продолжали бултыхаться воздушные шары. Радослав легко, мягко обнимал за талию. Фонтан шумел, в него летели разномастные монетки, на дне сквозь прозрачную воду просвечивало целое богатство. И сновали золотистые рыбки.

В гостинице сняли номер на два часа, записались супругами какими-то там. Ни на грамм не поверила регистраторша. Наверно, должно было быть стыдно, но вот не было. Всё продолжало идти так, как и должно — мироздание отдавало долги. А насчёт остального она подумает позже.

Запомнились светлые кудряшки горничной,большой пегий ковер и слишком мягкая кровать. Рад и без одежды оказался совершенно такой, каким Прис и представляла — правильный, красивый. А он сам, кажется, вообще с ума сходил от нагой, освобожденной от бесформенной кофты и двух десятков шпилек Присциллы. Осторожно и восхищенно погладил фамильную татуировку на плече , кончиками пальцев очертил зеленую гирлянду листвы, виноградные грозди, буковку "G" в переплетении веточек. Вырисовал губами: "Красивая"...

Кровать, стены, потолок перестали существовать, мир опять сделался черным с яркими мазками верхнего зрения, когда переплелись... тела, мысли, дыхание. Один невозможный терпкий клубок шорохов, вкусов, запахов и цветов... Сначала тягучий, почти мучительный и вдруг — слишком короткий.

Часы лениво отщелкивали секунды, глядели со стены задумчиво.

Она лежала, наблюдала за секундной стрелкой, дышала, как после заплыва в море в самый шторм, медленно, старательно распутывала влажные волосы Рада. Как же приятно было ощущать себя женщиной — усталой и телесно сытой. Почему-то давно не...

Радослав тоже смотрел на часы. Тик и так. Так и тик.

— Еще пятнадцать минут... — беспомощно прошептала. А хотела сказать — твёрдо и прямо. Ошибка. Не нужно было... Расстаемся. Никаких телефонов, писем, гостиниц и безделушек на память. Всё, что можно было, и даже больше — уже друг другу дали.

— Я знаю. Пятнадцать минут. И всё.

И снова было. Но уже стремительно, как в пропасть, даже страшно слегка. Летишь и ухватиться не за что. Только пятна, росчерки молний за плотно зажмуренными веками, цветные круги, и еще раз — хорошо.

— ... и всё.

Еще минут пять помолчали у фонтана. Прис знала, что теперь будет бежать этого фонтана как самого страшного морока. И всё-таки швырнула в него целую пригоршню мелочевки. Та прошлёпала дождиком и утонула. Любопытные рыбешки метнулись в тень бортиков.

Рад поцеловал в макушку — уже без всяких телесных подтекстов, словно сестру, и отпустил.

Она кивнула, поправила волосы и ушла, не оборачиваясь. Спиной ощущала, что он тоже ни разу не обернулся.

Шла, шла и шла. Не разбирая дороги. Пару раз с кем-то здоровалась, с кем, не поняла. Ноги дрожали и подкашивались. Навалилось изнеможение. Часы на городской ратуше вроде бы пробили три раза. Домой идти боялась. Теперь уже боялась. Через два часа забирать Лешека из яслей — и тоже было страшно.

У витрины какого-то магазина одежды остановилась, невидяще пялилась в стекло. Так ничего и не придумала, ничего не сообразила, только захотелось найти Рада снова и... что "и" — тоже не знала. Снова отправилась бродить по городу, глядя в булыжную мостовую, думая, как бы сейчас не разреветься. Ноги сами вынесли, кажется.

Унылое панельное здание, новостройка, пятый подъезд, какой сегодня день недели?... Пятница?... Выходной... пусть у неё будет выходной. Достать телефон и позвонить почему-то не пришло в голову. Чисто, аккуратно, цветы в горшках, консьержка, высокие стрельчатые окна. Пятый этаж. Вишневого дерева дверь.

— Прис? Что-то случилась?

Сестра, Гнес, в цветочном ярком халате, испугалась, впустила в квартиру, подхватила сумочку, кивнула на кухню. Там поставила чайник, достала заварник, чашки, какое-то печенье.

— Ну? Прис, что-то серьезное?

Кивнула, с трудом выдавила:

— Я Кристу изменила. Переспала с другим мужчиной. Только что.

Агнесса аж своим чаем поперхнулась.

— Ты... что? Ооо...

Тут же оправилась от изумления, поставила чашку, поглядела внимательно. Деловито поинтересовалась, начисто отбивая желание заламывать пальцы и раскаиваться.

— Ты предохранялась?

А Гнес, она всегда такая была. Прежде всего трезвый деловой подход.

— Ага. Таблетки.

— Уже хорошо. — Закусила губу. Привычно склонила голову на бок, одарила внимательным взглядом — это у нее еще детская привычка так вот наклоняться. Только сейчас заметила, что сестра как-будто похудела за неделю, что не виделись, и вроде бы побледнела. Тоже, кажется, неприятности. — Теперь следующее. Это у тебя серьезно? Будешь уходить от Криста? Или так, случайно?

Больше всего Прис всегда поражала полная неразборчивость младшей сестры в вопросах морали. Ну ничего криминального не видит сестренка в самом факте измены. По выражению лица понятно — просчитывает в уме возможные варианты развития событий, но не более того. Странно, но сейчас — успокаивало.

— Случайно. Мы с ним сразу разбежались. Больше не встретимся.

— Понятно. Ну, дела... Правильная Присцилла...

Прис надрывно вздохнула — да, правильная. Всегда была. А вот теперь оказалось, что и нет никакой правильности. Слетела шелухой.

Сестра давала советы. Разные. Старательные. Утешала, уверяла, что со всеми случается. Вытянула про странного парня всё от внешности до стиля одежды. Велела проверить кошелек и сохранность украшений. А потом Прис всё-таки разревелась, как малолетка, которой мама запретила встречаться с мальчиком. Чего ревет, сама не понимала — или оттого, что стыдно, или оттого, что больше не увидит никогда Рада, или наоборот, оттого, что вообще встретились?

— Только не вздумай ни в чем признаваться. Слышишь? Я тебя, честную, знаю — возьмешь и выложишь всё. А твой Крист, ты только не обижайся... ему же если шлея под хвост попадет... В общем, ему не рассказывай. И вот еще что — обязательно сегодня же затащи его в постель. Тебе же самой потом легче станет. Так быстрее своего Рада забудешь. Слушай, но, между нами, что, такой красивый? Или в постели хорош? И как, намного лучше Криста? Ой, не плачь только, солнышко... Присси, ну, что ты? Ну, не плачь, моя хорошая...

* * *

Анаитис а-Эрре дурой себя не считала ни в коем разе. Она всегда гордилась своей способностью ясно и адекватно оценивать ситуацию вне зависимости от всяких тупых заморочек типа "хорошо" — "плохо", "прилично" — "неприлично". В её бесконфликтном мироощущении существовали только две категории — "выгодно" и "невыгодно" — разом снимая все противоречия. Например, очень выгодно было выйти замуж, поскольку в клане незамужняя женщина, да и вообще женщина — существо униженное и угнетаемое, а наличие мужа дает какую-никакую, а защиту. Грамотно подобранным муженьком можно очень даже неплохо пользоваться.

Ну и выскочила за самого подходящего.

Пользоваться и вправду поначалу было неплохо. Пока жёнины прелести Горана прельщали. Только он, скотина и паскуда, чуть не со дня свадьбы начал гулять по бабам. Сначала потихоньку, незаметно — он же всё-таки не из клана, так, с боку припека — опасался. Потом закорешился, поглядел, кто и как со своими женщинами обходится, сообразил, что папочка, тоже сволочь порядочная, но и глава клана — с дочкой не церемонится — и осмелел. И начались проблемы. Иногда Анаитис думала, что уж лучше было вообще в эти брачные игры не лезть, но как получилось, так и вышло.

И удачно всё-таки получилось — довыпендривался муженек. Скорее всего, "благородный мститель", только теперь уже поди пойми, кто и за что. Горан милосердием не отличался, если выполнял заказ, то до конца, да еще с "переработкой". Кроме заказанного на тот свет отправлял и всех, кто рядом окажется. Не любил оставлять следы.

Но очень удобно. В принципе, Анаитис предполагала, что и сама скоро не выдержит, у нее и яд подходящий завалялся. Новенький, недавно соорудила. Нужно же на ком-то испытывать. Долго терпела. Даже слишком. Опасалась, что пронюхают и приговорят. Клановый закон обещает долгую и мучительную казнь мужеубийце.

Зато под шумок и переполох заодно завернула к папеньке. Папенька давно уже как-то недобро поглядывал, ждала пакости, никуда без парочки защиток не ходила. Папеньке, конечно, нужен наследник, потому что Горану он вдруг расхотел руководство кланом передавать, но Анаитис папиных надежд не оправдала — бесплодие. Довольно распространенная штука у полукровок, зря папенька с простячками якшался. Но и понимал папенька — в любом случае наследование пойдет по старшей женской лини. Такая традиция. Правят мужики, зато наследуют по бабам. Нашёл тогда себе какую-то шлюху, она вроде как брюхатая ходит. Видать, надеялся, что родит еще ему наследничка. Только вот Анаитис мешала, ой, как мешала. И понимала это. И всего лишь ударила первой, чего в этом странного? Она и бабу эту брюхатую найдет, дайте только время.

А времени как раз и не было. Завертелось. После смерти главы и законного кандидата сделалась главой сама. Впервые за сколько-то там веков — женщина. Столько формальностей, столько необходимых ритуалов сразу — с ума сойти. И самое главное — необходимость отомстить. Тоже чертова дурацкая традиция. Новый глава обязан отомстить за смерть прежнего. Но Анаитис себя бы не уважала, если бы не сумела разрулить ситуацию в свою пользу. Убийцу она, конечно, найдет. И пришьет по-тихому. Никто не должен знать, что к смерти папеньки парень непричастен. Это одно. А второе — объединенные кланы носами землю рыть будут, лишь бы выполнить условия ультиматума. Боятся войны.

Идиоты. Они еще не знают, что война начнётся в любом случае, не зря папенька всё-таки организовал вполне боеспособное войско. Несмотря на постоянный мелочный контроль Верхнего сумел. Семь тысяч отличнейших наемников, арсенал самый солидный. Покойный Веселовский, имевший свое мнение насчёт политического устройства польской подземки, славно поработал на дочкино светлое будущее.

Война будет. Анаитис улыбнулась широко и радостно, как давно не улыбалась. Перед зеркалом крутанулась в последний раз, проверяя маскировку, и отправилась на охоту.

Она уже почти взяла след.

* * *

Ян ушёл уже приблизительно через полчаса и налегке. Рюкзак с консервами и парой необходимых амулетов, кое-что из одежды и аптечка.

Оказалось жарко и душно. Наверно, недавно прошёл дождь. Перекликались над головой попугайчики — сами зелененькие, а грудки красные, как угли, да на хвостах желтые полоски. Солнце висело высоко и через листву роняло яркие радостные лучики.

Тут же сбросил рубашку, оставшись в майке. Контраст со свежей прохладцей Познатца разительный. Зато наконец-то согрелся. Чёрт его знает, может, потеря крови... даже скорее всего кровопотеря... морозило последние дни, нехорошо так было. Или предчувствие? Впрочем, своим предчувствиям Ян не особо доверял и в лучшие времена, когда еще ни разу не выгорал и когда всё было просто и легко в мире. А сейчас мир ярится. Внизу наливается яростью затаенное, тяжелое, неповоротливое, наверху всё застыло в шатком равновесии, изо всех сил пытаясь это равновесие удержать — на усилия уходят все ресурсы. Трудно. Мир посередине шатается из крайности в крайность. Нет в нем ни достаточного стремления к гармонии, чтобы уже выбрать, ни настоящего желания раз и навсегда утонуть в грязи. Слаб мир, непостоянен, вот-вот разлетится вдребезги.

Ян тоже ощущал сейчас себя слабым и беспомощным. Но хоть согрелся. Листва под ногами мягко пружинила, прелая, идти по давно заброшенной тропинке оказалось сложновато, правее, шагах в двухстах, шумел крошечный водопадик. Вода хорошая, пресная, и там же заросли каких-то кустарников со вполне съедобными ягодами. Будут, во всяком случае. И немного вперед, как раз по тропинке — пещера. Там организуется вторая по счету М-16, когда первую, которая в Венгрии, разгромят. Вот здесь проложим границу защитного контура, тут расчистим полянку и будем проводить учебки, туда дальше девушки будут уходить постирать и позаниматься своими женскими делами. Левее Анна взрыхлит небольшую грядочку для лекарственных травок, Питер побурчит и сам примется охаживать какую-то там на диво ценную и капризную травку...

Да, местечко что надо. Перекантоваться пару дней можно. Ян вообще относил себя к категории живучих как кошка, и ближайшие два дня предвкушал как долгожданный отпуск. А уж знал бы кто, в каких скверных дырах приходилось обитать раньше...

/... — Mum, mummy... Mummy, help... — страдал в бреду молоденький совсем мальчишка, едва ли Яну ровесник, рядом, на расстоянии руки. Черная имперская форма в иное время очень шла бы к его холодноватому, правильному лицу, да только сейчас лицо исказила гримаса боли, залила кровь из рассеченного лба. Кровь же заливала мальчишкину грудь, какие-то потроха виднелись из-под драной куртки, он явно был уже не жилец, а не умирал, продолжал страдать. Ян очнулся от его запинающихся просьб и теперь лежал, соображая, как он сам — сможет ли дальше, или всё, конец. Голова кружилась, в ней звенело и щелкало, пить хотелось невообразимо, болела, кажется, каждая косточка в теле, но Ян в отличие от имперца умирать вроде бы не собирался. Тогда он полежал еще, собрался с силами и попробовал подняться. Попытки с третьей ему это удалось, пошатался, но устоял. С высоты в полный рост вид открывался, как на картине. Той, что "Грюнвальдская битва" Яна Матейко. Когда взорвалось, осколки полетели во все стороны, досталось каждому. Яна спасло только то, что защитку он не снимал даже во сне, научился держать автоматически, без всяких усилий со стороны сознания. Ну и чуток заслонило. Остальные не успели сориентироваться. Свои и чужие вперемешку. Прикрыл глаза ладонью, смотреть больше не мог, да еще яркий свет резал. Отнял ладонь — мокрая и грязная, под волосами кровоточит ссадина. Под ногами валялась фляжка с водой, целая, потому что собой закрыл, когда падал. Рюкзак с "цветками" — странно, что не сдетонировали — и концентратами тут же. Прислушался — кроме страданий случайного соседа ни звука, очень тихо. Да, вот ворона каркнула. Падальщица.

Но нужно было уходить. С сомнением поглядел на далекий барак шарашки — вряд ли там хоть кто живой остался. К тому же минут через двадцать явится бригада зачистки, основательно пошарит серди трупов — понятно, кого будет искать. Наметил цель — пролесок в полукилометре от побоища, дальше за ним, знал, река. У реки можно будет привести себя в порядок и попробовать "прыгнуть". Здесь не удастся, здесь столько всего в верхнем понамешано после взрыва...

— Mummy, help... To drink... I ask... — простонали под ногами. Ян поморщился — он и сам мог вот так вот лежать, просить у кого-то воды. И плевать, что парень Темный. Полчаса назад Ян бы ему хоть зубами бы глотку перегрыз, если бы возникла надобность, теперь же никакого значения этот факт не имел. После драки кулаками не машут.

С трудом присел рядом, положил голову имперца к себе на колени, развинтил фляжку, прижал к бескровным губам. Если что, на реке можно будет еще воды набрать. Раненый жадно глотнул, не раскрывая глаз, присосался к фляге, как вампир к жертве. Рана на животе выглядела скверно, Ян убедился окончательно, что парень помрёт. Только мучиться будет очень долго. Наконец, раненый отпустил флягу, всхрапнул — простонал и захныкал, опять зовя мать и кого-то ругая. Ян достал кинжал, отодвинулся и быстро, глубоко вспорол мальчишке горло. Тот булькнул и умер. Ну, вот и всё. Чем мог, тем помог.

Забрызгался, но и сам по себе, наверно, смотрелся мясником... Удивительно, но в пролеске пахло вполне себе мирно. Грибами, гнилой листвой и смолой пахло, по-летнему жарко и лениво. Теперь, когда шумы перестрелки умолкли, зачирикали воробьи — бестолково, суетливо, но тоже, в общем, мирно... И река не сделалась кровью, как полагалось бы. Просто журчала себе по камням, очень некрупная оказалась река, скорее ручеек.

На берегу сидела, сжавшись в комок, девушка. Почему-то показалось в первый момент, что или мертвая, или манекен. Нащупав пальцами кинжал, приблизился.

— Эй?...

— Эй... — согласилась, оборачиваясь. Взъерошенная, несчастная, но вроде целая. И светлая. А больше ничего не разглядел.

— Ты откуда? — не очень рассчитывал, что по-польски поймет, но на английский памяти не осталось.

А она поняла и даже ответила. Но Ян почему-то сейчас не удивился.

— Оттуда... — неопределенный кивок за спину Яну. Ага, светлая. Значит, из шарашки. А думал, там всех... Значит, не всех.

— Ты как?

Улыбнулась, дрожащими руками попыталась собрать встрепанные волосы в узел, но рыжие лохмотки никак не хотели ложиться ровно, так и норовили залезть в глаза. Видимо, их когда-то обстригли по-тюремному под корешок, на продажу, а обросли они так себе.

— Нормально. Нет, правда, нормально. Только у меня шок. Я сама знаю, только... это... в общем... они придут, наверно, скоро, а я здесь сижу и никак не могу заставить себя спрятаться. Только куда прятаться? Тут везде учуют. А я "прыгать" не умею... И вообще я ногу подвернула...

— Скверно.

Поморщился — у нее на самом деле шок. Начала говорить и, кажется, остановиться уже не может. А Ян тоже, конечно, пребывал в некотором раздрае, поэтому его вдруг начала эта крошечная худая девушка раздражать.

— ... А ты из тех, которые пришли нас спасать? А мы сначала не поняли, Мария думала, что нас убивать станут. А я почувствовала еще с утра, что сегодня будет что-то одновременно плохое и хорошее, представь. А я тебя видела из окна. Честное слово. Только куртка у тебя была чистая, а сейчас грязная. Ты сам-то в порядке? А наши все... того? Нет, правда? Знаешь, мы просто испугались. А они когда поняли, решили всё сжечь на фиг, а на нас же им плевать, когда вы пробили стену, они пытались всех перестрелять и испортить лекарства...

— Послушай... э... тебя как звать?

— Эллин... Эллин Браун. А тебя?

— Ян. Так вот, Эллин, послушай... помолчи пять минут и я придумаю, как нам отсюда выбраться.

— Хорошо.

Сжала губы в полосочку решительно, принялась растирать вывихнутую лодыжку.

— Ты хоть сколько-нибудь пройти сможешь? Я "прыгать" умею, только у меня мало сил, а здесь поле слишком нестабильное, чтобы рисковать.

— Могу. Так ты умеешь "прыгать"?! Ой, слава Свету! Ты так здорово дрался! Я всё видела! И у тебя после этого еще силы остались "прыгать"? Знаешь, все стояли и смотрели, как бараны, а я спряталась в одной из кабинок и переждала, потом в дыру и...

— Эллин...

— Всё-всё, я молчу.

С сомнением поглядел на эту Эллин — и по части ее умения молчать, и по части ее способности пройти приблизительно километр... Должна же эта полоса отчуждения закончиться когда-нибудь?

А она всё-таки болтала всю дорогу, а дорога была долгой и трудной, и, наверно, поэтому Ян ее больше не перебивал. Просто поддерживал, подставлял плечо, не позволял упасть, тянул почти волоком и ни о чем особо не думал. Только полубессознательно зудело — скорее бы домой, скорее бы...

— ... Это я, кажется, виновата. Нужно было им как-то сказать, чтобы не носились как сумасшедшие и не орали, а спокойно сидели и ждали, вот как я. Тогда бы их не перестреляли и они были бы живы. Нет, у меня точно шок. Ты меня прости, ладно? Я и взаправду не могу заткнуться. Нет, я понимаю... Чёрт. Знаешь, чем мы там занимались? Мы ведь не настоящая шарашка, вот в настоящих, говорят, ученые работают. А мы так. Мария вот была продавцом до Эпохи, а я вообще только готовилась поступать в универ. Я у подруги в гостях была... Я так и не знаю, что с мамой и папой. Я тут четыре месяца работаю уже. Мы составы готовили. Которые попроще, нам давали, которые посложнее — старшие делали. С нами так обращались... ой... Если бы не Мария... Что бы со мной сейчас...

Зона отчуждения оборвалась резко. На полушаге обрушилось, аж запнулся — свободное, неиспоганенное остаточными эманациями смертоносных заклятий поле.

— Готова?

На каскадность прыжка сил не хватило, только аккурат до М-16. И то спасибо всем богам, которые то ли существуют, то ли....

Богов не было. Света тоже. Чёрт его знает, как но... Если бы бог существовал, он бы не допустил такого облома! Не допустил бы! Он бы пожалел в конце концов! Нет, это на самом деле издевательство какое-то! В первый момент не испугался даже, а только разозлился и в небо бы плюнул, если бы сумел до него доплюнуть. М-16 как таковой не было. Руины. И после сегодняшнего побоища Ян бы ни за что не перепутал — базу обработали "цветками". Ничего не осталось. Люди? Питер?! Энтони?!

— Где это мы ока...

Тихо ойкнула и отпустила.

Оставшиеся метров триста бежал так, если бы крылья за спиной выросли. Про возможные ловушки, про группу зачистки забыл абсолютно. Про оставленную за спиной девушку не помнил.

Специфического запаха палёного мяса не обнаружилось. Две стены обвалились начисто, в две стояли почти целые, кое-где даже окна с промасленной бумагой сохранились. Среди обломков — с таким трудом раздобытая домашняя утварь, нежно любимые немками Мартой и Эммой котлы, теплые вещи. Болезненно сжалось в груди — два м-визора вдребезги. Никогда Энтони не расстался бы по доброй воле с милыми его сердцу "прибамбасами". Если ребята живы, то уходили в большой спешке. Конечно, при условии, что их не отловили в Распределитель.

Яном обуяла паника. Только паника у Яна обычно проявлялась специфическим образом — его "клинило". Замыкало на чем-то и дальше мозги начинали, что называется, тормозить. На этот раз замкнуло на коммутаторе. На каждой базе обязательно должен быть стационарный передатчик — такая громоздкая штуковина, изобретение Энди, которой, по идее, и прямое попадание "цветка" нипочем. Только не было его там! Всё обыскал — даже осколков не было.

— Ян? Ян, ты чего?

Ян перебрался в разрушенную кухню, там пинал горы трухлявого мусора, нет его! И в "кабинете" нет.

— Тут передатчик был! Такая черная коробочка, тяжелая, с кнопками! Ищи тоже!

— Ооо... А по нему мы свяжемся с твоими друзьями? Нас спасут? — захромала к ближайшей горке хлама.

— Надеюсь.

Да знал он, что передатчика здесь быть не может. Когда случается нападение, зачистка все средства и стационарные телепорты изымает в первую очередь. Дурак, одним словом. А заклинило. Ну и не нашли.

Сумерки наползли очень быстро. Потянулись тени через клыки порушенных стен, поволокло холодом и сыростью из леса, зазвенели комары. Эллин давно уже устала искать непонятный коробок, привалилась к стене в изнеможении и только вяло отмахивалась от назойливых кровопийц. Небо порыжело, потом посерело болезненно, а после и вовсе посинело гангреной и обвалилось на головы чернотой.

А Ян всё никак не мог успокоиться.

Мимоходом наковырял несколько банок тушеной говядины и бутылку воды, драное одеяло и грязный спальный мешок, рваную куртку — на ком-то из ребят ее видел. Чёрт. Благоразумия хватило утащить находки поглубже в лес, на площадку для тренировок, и только там уже развести костёр.

Эллин глотала свою порцию жадно, торопливо, явственно смущаясь, но ничего, как видно, поделать с собой не могла, виновато пояснила:

— Нас в шарашке только концентратами кормили. А они знаешь какие мерзкие?

— Знаю.

Хорошенько поскоблив дно банки ложкой, окинула внимательным, требовательным взглядом. Нахмурилась.

— Слушай, а я тебя раньше видела. Только ты иначе выглядел... У тебя волосы были короче и ты сам вроде младше... Ты откуда? Я вот из Кополица. Никогда у нас не бывал?

— Нет. Познатец.

Лицо девушки выражало мучительную работу мысли — нахмуренные брови, глубокая складка над переносицей. Тоже старательно разглядывал — приятное такое личико, свеженькое, лет семнадцать-восемнадцать, намёк на веснушки, резко очерченный на фоне костра профиль правилен классической, холодноватой красотой. Смутно знакомой. Она могла быть, пожалуй, сестрой тому с утра прирезанному парнишке... Но не была, конечно. Нет, определенно, раньше с ней Ян не встречался. Не сумел бы забыть. Немного пригладить, подмазать и хоть на конкурс красоты.

— А как фамилия? Фамилия у тебя какая? — она, кажется, до чего-то додумалась, сделалась похожей на испуганного ежонка — иголки торчком, фыркнуть позвонче и в лес бегом. — Я вспомнила. Ты... Чёрт... Уграздило же! Тебя же в розыск объявили! Нам показывали — на кристалле приносили фотографии. Давно. Месяца четыре назад. Сказали, помилование любому, кто про тебя что-то знает. А за укрывательство — сразу в Сточную. Значит, это ты... Тот самый?

Пожал плечами — вот так всегда. Сначала наслушаются небылиц, потом напугаются всех кар, а потом доказывай, что ты не верблюд. Некоторые при первом знакомстве даже руки не пожимают. Эта хоть, спасибо, не убегает, хотя и не прочь дать деру от страшного командира Яна.

— Тот самый. Пойдешь сдавать? Тебя тогда помилуют и даже денег заплатят. Хочешь?

Облизала губы. Насупилась. Коротко и решительно мотнула головой — слева направо.

— Не дождёшься. Просто я думала, что ты... ну, как он... Тоже псих. А ты нормальный...

Журчал вдалеке ручеек, комары звенели кусались, заразы, чесались шея, ладони, лицо... Костерок трещал, лес молчал. Молчала и порушенная база. Эллин Браун тоже сидела тихо, думала о чем-то своем, малоприятном, кусала губы, а потом завернулась в одеяло и заснула. Ян тоже лег, но сон не шел, а какой-то острый корешок всё донимал, мешал расслабиться. Ян обдумывал план. /

Так что настроение у Яна было самое радужное, а погода — сама распрекрасная. Поэтому нашёл местечко посуше и посолнечней, расстелил куртку и завалился спать. Если и понадобится куда идти, то не раньше семи вечера. Пусть они теперь сами там собачатся, жилы друг другу рвут. А мы понаблюдаем со стороны.

Глава 5.

В первую очередь Анаитис, как полагается, отправилась к Георгу.

К нему все реальные авторитеты ходят за информацией. Потому что само по себе обращение к Георгу — даже за самым мелким пустячком — показатель статуса. А вновь приобретенный статус так и зудело продемонстрировать.

Ну и, конечно, идут к Георгу не зря. Он знает всегда и всё. А если и не знает чего — разузнает.

Откуда и какими методами Георг раздобывает информацию, никому не интересно. У него столько осведомителей, что кажется — чихнул кто в Подземке, зевнул, а Георгу уже доложили. Паук, стягивающий в своё логово паутинки компроматов, крючков, зацепок. По одним только кругам на воде поймет, что за булыжник в нее зашвырнули.

Выглядел Георг соответственно бытующему о нем мнению — тощий, вертлявый, из всего облика больше всего запоминаются нос, этакий шнобель, одним только видом обреченный вынюхивать и выискивать, да, может быть, хитрые темные глазенки. Вечная бесформенная, бурая от времени куртка, сальные лохмы и умеренная сутулость дополняли образ мрачного жадного паука, у которого есть "всё и на всех". Под стать обустроил себе и логово — крохотную конторку на Третьем ярусе, в самом бросовом районе, среди отребья и вонючих помоек, самых дешевых борделей... в общем, там, где и кипит настоящая подземковская жизнь, где нанимают убийц, где приторговывают наркотой и женщинами и обдумывают самые отчаянные преступления — там, где и должен плести свои сети паук темного мира.

Анаитис заглянула к главному осведомителю Подземки в неурочное время, когда Георг намеревался уже закрывать контору на обед. Завидев на пороге черноволосую невысокую женщину, сощурился подслеповато, скривился разочарованно — обеденный перерыв откладывался на неопределенное время, но тут же передернул выражение своего подвижного лица на радушно-уважительное.

— Госпожа а-Эрре? — уже знает, конечно, про новую главу клана Ассасинов. И пламенный её норов тоже знает. Подобострастно кланяется, выбегает из-за бюро, подталкивает кресло. — Присаживайтесь, присаживайтесь, благородная госпожа! Чем обязан столь лестному визиту?

— Старый лис, — рассмеялась Анаитис. Может быть, неискренне, чрезмерно наигранно, но польстила "серому". — Как-будто сам не знаешь.

— Ах да, да... Конечно, госпожа, — расплылся в улыбке. — Конечно. Госпожу интересует личность убийцы драгоценных родственников...

Насчёт "драгоценных" он, конечно, перегнул, дермовенькие были родственники, ноde mortuis, как известно, aut bene, aut nihil.

— Совершенно верно. Знаешь что-нибудь?

— Может быть и знаю, госпожа... — хитро ухмыльнулся. Скрипуче начал. — Чего только не знает старый Георг, ой-ой. Много жил, много видел...

По всему, сейчас Георг и намеревался поведать, где именно жил, и что именно видел, только Анаитис было сейчас не до сказочек для малышни.

— Сколько?

— Зависит от срока исполнения. Если завтра с утра — сто злотых, — нацепил очки и уселся за стол.

— Завтра будет поздно. Мне нужно сегодня. Мне нужно опередить Виктора, как ты понимаешь.

— Значит, война будет? — большой нос шумно, возбужденно втянул воздух. Оценивает уже, небось, кому и за сколько можно новость продать.

— Будет.

— Тогда тысячу злотых.

— Странный вывод. Загнул ты, старый лис.

— Ничуть, уважаемая госпожа. Нужно же мне на что-то отсюда сваливать, устраиваться в новом месте, заново собирать дело? А тысячи на первое время подняться хватит.

— Почему-то мне кажется, что у тебя и без моей тысячи достаточно золотишка в сундуках, — с другим Анаитис и разговаривать бы не стала, пришибла бы на месте. С Георгом она себе позволить такой роскоши не могла. Её за лиса свои же и порешат. Слишком Георг нужен в Подземке. Приходилось миндальничать, улыбаться и притворяться, что всем довольна. — Ты же миллионер уже наверняка. Так зачем жадничать?

— Ээээ, госпожа! Обижаете! Плох тот миллионер, который не желает стать миллиардером. А мне, — скромно потупился. — Еще и до миллиона далековато. Так что госпожа решила с оплатой? Дождётся завтрашнего утра или хочет сведения уже сегодня?

Мысленно выматерилась, улыбаясь ослепительно.

— Сегодня. Мне нужно сегодня. Я готова платить.

И тогда колесо завертелось. Словно бы по мановению волшебной палочки засуетились вокруг серые. неприметные личности, засверкали гранями одноразовые м-кристаллы, зашелестели листочки с приметами и отчетами, шкафоподобный черноголовка высунулся из подвала, блестя складным ножиком, тут же исчез, а возвратился, довольный, уляпанный кровью, через полчаса, сунул хозяину еще один кристалл, скрылся опять в подвале.

Анаитис пила терпкий тамерисковый чай, остро мечтая о чем-нибудь покрепче, листала какой-то деловой еженедельник и ждала. Но заскучать не успела. Георг пошептался по углам, пролистнул стопочку отчетов, пощелкал по кристаллам, с кем-то посоветовался, по телефону ответил на звонок таинственного содержания, минут десять посидел, вперив взгляд в пустоту перед собой, довольно прицокнул и выдал пополам сложенный листок бумаги.

— Госпожа может получить свой заказ.

Недоверчиво покосилась на листик, свела брови, но, конечно, Георга не напугала. Знает, поганец, что Анаитис а-Эрре хватает разборок и кроме последствий невинного убиения главной базы данных Подземки.

— Будьте уверены, госпожа, здесь всё, что вам требуется!

— Поверю на слово. Держи! — швырнула увесистый кошелек на стол и жадно пробежала глазами три размашистые строчки. — Интересно... Очень интересно. Молодец, старый лис...

* * *

Ситуация напрягала пана Гедемина все больше и больше, а напрягаться пан не любил.

После исчезновения в неизвестном направлении — "на другой континент" — мальчишки Яна нервы у пана Гедемина сделались окончательно ни к черту. А когда пан понял, что вечером Ян подавать весточку не намерен ни в каком виде, то сделал закономерный вывод — нужно будет как-то известить хозяйку "Лавки древностей" на предмет исчезновения ее работника. Скорее всег, придется врать насчёт тяжкой затяжной болезни...

Но в тот же вечер извещать пани Присциллу Горецки, даму серьезную, конечно, весьма занятую, пану Гедемину показалось весьма неудобным. И он даже обрадовался, когда в половине седьмого вечера трубку в магазине не взяли. Решил перезвонить с утра.

Напрягала шумиха, ко всему. Пока еще, правда, было относительно спокойно, сейчас ведется тихая, подковерная "охота на ведьм" и чистка рядов косит эти самые ряды, но скоро... скоро...

Пан Гедемин прекрасно знал, что рано или поздно к нему придут с угрозами, с предложениями, отказаться от которых будет очень непросто. И пан до сих пор не решил, как ему поступить. Очень заманчиво и правильно во всех отношениях было бы без затей отделаться от мальчишки, выдав его первому попавшемуся "мстителю". Тем самым пан избавился бы одновременно от напряжения, всяческих жизненных неудобств и мог бы забыть историю с Гораном а-Эрре и парнем из будущего как страшный сон. Кроме того, Гедемин разом освободился бы от кучи проблем в лице всех интересующихся личностью убийцы и угрозы войны, что, согласитесь было весьма заманчиво.

Только пан Гедемин Загреба знал, что легким путем не пойдет. По нескольким обстоятельствам, одно другого неприятней. Во-первых, пан Гедемин пообещал парню помощь и поддержку, а обманывать в обещаниях было не в привычках Загребы. Со своими клиентами пан был предельно честен. Во-вторых, пан все еще находился под впечатлением показанных Яном картин будущего. Сомнения и недоверие возникали — куда уж без них? — но большую часть информации Гедемин принял безоговорочно... И третье, самое паршивое обстоятельство — парень Гедемину начинал нравиться. Нравиться совершенно против воли, вопреки рассудку и нормальной логике. Пан и сам до конца не мог понять, чего это ради этот отмороженный, мрачный, неприятный субъект, хлопоты приносящий неприятные и страшные, вызывает ... Тьма, почти дружеское участие?!До такой степени, что от самой мысли о том, чтобы его сдать, противно?!

В общем, как пан и предполагал, к нему пришли. Только несколько раньше, чем пан мог подумать. В половине восьмого, когда пан уже подсчитал дневную выручку и собирался прятать деньги в сейф, в подсобке шуршали и перекликались, а в запертую дверь с крупной табличкой "Закрыто" постучали. И, надо сказать, нетерпеливо и напористо постучали.

Пан Гедемин, досадуя и дивясь неизвестному посетителю, поплелся открывать, уже предчувствуя, что ничего хорошего поздний визит не сулит. За дверью было темно, хоть глаз выколи, пахло дождем и раскисшей грязью, а крохотная лампочка над крыльцом едва-едва выхватывала из ночной хмари невысокую женскую фигурку, с ног до головы закутанную в мокро облепивший плащ. Женщина дернула плечами, фыркнула и, не дожидаясь приглашения, почти ворвалась в магазин. На середине зала встряхнулась всем телом, как мокрая сердитая кошка — у ее ног образовалась целая лужа, и стянула капюшон. Поглядела на пана Загребу чуть раскосыми темными глазами. улыбнулась змеёй.

Та самая Анаитис а-Эрре — стерва, решившая развязать войну. И, конечно, разыскивает Яна, который совсем даже не против помочь в ее начинании. Развязать войну, в смысле.

— Пани а-Эрре? — изумился Гедемин настолько искренне, что даже сам своему таланту подивился. — Чем могу быть полезен прекрасной госпоже в столь поздний час?

А ведь госпожа действительно была хороша. Теперь, когда она небрежно скинула плащ на стойку кассы, пан сумел по достоинству оценить представившиеся виды. Пани а-Эрре относилась именно к тому типу женщин, который пан уважал во все времена — не по-нынешнему крепкие, широкие и округлые, есть, за что приобнять, где ухватиться и по чему пройтись довольным взглядом. Надежный костяк, ладная фигура, тяжелая грудь, под стать бедра... Положив по-хозяйски руку на талию такой, начинаешь ощущать себя настоящим мужчиной. Правда, вдова Горана вряд ли позволила бы какому-то торговцу хватать себя за крутые бока. Да уж, надежно сложенная, черноволосая Анаитис нравилась Гедемину всем — кроме своего змеиного нрава.

— А то вы не знаете, пан Гедемин.

— Простите, пани? — на этот раз изумление далось еще лучше.

Женщина усмехнулась — полные губы скривились неприятно, в темных глазах — ни намека на улыбку. Качнула головой, отвечая каким-то своим мыслям. Пара шагов, и Анаитис уже сидит в глубоком удобном кресле для посетителей и смотрит на пана с иронией:

— Можете не притворяться. Все вы прекрасно знаете. Отвечайте, кому вы заказали моего мужа?

— Откуда такая удивительная нелепица, любезная госпожа?

Пан прекрасно помнил из шепотков обслуживающего персонала магазина — унизанные перстнями холеные пальчики а-Эрре таят страшную мощь огненной стихии, а движение соболиных бровок вполне способно снести дубовую стойку к чертовой бабушке в Преисподнюю. Но и мы не так просты, пани. И эти орнаменты на паркете декоративны, но при этом исключительно функциональны. Стоит только нажать пяткой в нужном месте, и защитный контур замкнется. Контур вокруг вас, пани. Хорошо, что обычно посетители лавочки не имеют привычки внимательно смотреть себе под ноги.... Пан не боялся. И Анаитис это поняла. И правила игры приняла — Гедемин на своей территории и в своем праве. Это, впрочем, не означало, что в случае необходимости Анаитис не решится прибегнуть к крайним мерам. А у Гедемина тут, в конце концов, редчайшая коллекция книг пятнадцатого — шестнадцатого веков и, в сейфе, залог безбедного существования на десять лет вперед. Система сдержек и противовесов.

Поэтому Гедемин улыбнулся вежливо — покупатель всегда прав — и спокойно уселся за стол.

— Георг, как вам известно, пан, никогда не ошибается.

Гедемин внутренне поежился. О, какие шестеренки заворочались! Кивнул, продолжая улыбаться:

— Его сыскные способности вне всякого сомнения изумительны. Только, извините, смерть вашего уважаемого супруга мне не выгодна. Я его не заказывал.

Пальчики в перстнях не случайно нервно побежали по подлокотникам кресла. В них уже жарко забилась магия. Впрочем, ничто больше не выдает полной боевой готовности пани а-Эрре. И сейчас она еще не нападет пока.

— В любом случае, вы замешаны в этом деле, пан. Рассказывайте!

— А что вы мне можете предложить взамен информации, моя госпожа? — еще можно поторговаться для видимости... Или уже нельзя? Аметистовые, густо подведенные черными тенями глаза прищурились зло. Сделалось не по себе.

— Взамен, пан, раз уж вы так любите торговаться, я не разнесу ваше вшивое заведение под основание и не украшу вашей головой стену над камином в своей гостиной!

Пан Загреба сглотнул. Шутки в строну. Между лопатками побежал неприятный, липкий пот, сразу вспомнилось, что и сердце уже пошаливает, и форма уже не та, что лет двадцать назад. И драться пан давно уже разучился. И от пана Загребы, укуси Эрре какая муха, ведь горстки пепла не останется! А наследство — внуку Юстесу, разгильдяю, гуляке и оболтусу. И библиотека, и коллекция трав, и редкие артефакты.

— Ну, зачем же так сразу, прекрасная госпожа? Все понял! Только вряд ли я сумею существенно помочь вам в вашем расследовании...

— Говори!

Представив, как, едва похоронив дядюшку, племянник-разгильдяй распродает коллекции, отправляет псу под хвост все пятидесятилетние усилия, ощутил пан вдруг злость и необычайное вдохновение. И, на этой вдохновении припомнив скудные обрывки разговоров, обмолвки яновы и от себя чуть приукрасив, на одном дыхании, честно глядя в темные глазищи, оттарабанил:

— Молодой Темный, Прорицатель, высокий, темноволосый, аура — ничего особенного, не за что зацепиться. Пришел ко мне позавчера с утра, до этого я его у себя не встречал. Купил пару дешевых кинжалов, два порошка для обработки ран и четыре флакона стимулятора. Попросил ориентировки на пана а-Эрре. Сказал, хочет сделать заказ. Я просто отправил его на Второй Ярус.

Злые глаза сверлят подозрением.

— Это все?

— Всё, пани. Он приходил всего однажды. Я и подумать не мог, чем это закончится! Я бы его не запомнил, если он не купил кинжалы. которые у меня уже два года лежат, никто не покупает — такая дешевка! Не ожидал... Я так вам сочувствую, пани! Примите мои соболезнования...

— Полно вам, пан! Горан был скотиной, и уж о ком-ком, а о нем, между нами говоря, я не сожалею нисколько.... Но задета фамильная честь. — Поморщилась Анаитис. — Вот, приходится возиться. Так, значит, видели всего единожды? Какие-нибудь приметы?

— Не заметил, извините...

— Зашел через дверь или прыгнул?

— Зашел через дверь.

— Темный? Прорицатель? Клан? Темные Огни или Авгуры?

— Не могу знать....

— Хорошо. Живите пока, пан Загреба. Но смотрите, если вы мне солгали...

Подлокотник под узкой ручкой вдруг задымился, затрещал лопающимся лаком покрытия. Ещё один обжигающий взгляд, и каскад аметистовой росы....

Гедемин вздохнул, отирая потный лоб. Да, эта дамочка вполне может спалить "Темные штучки" в головешки — на подлокотниках коричневеют пятерни отпечатков. Такая — может. И во что же ты ввязался, глупый мальчишка? И во что ввязал старого, глупого осла Загребу?

Пан Гедемин в изнеможении опустился на свой стул — немолод, ох, немолод, в таком возрасте нужно поберечь себя. Что-то опять сердце пошаливает. И печень... Не забыть выпить настойку. А потом заглянуть-таки к пани Присцилле Горецки. Лично.

В темноте проулка за "Темными штучками" воняло мочой и блевотиной, высились необъятные, эверестоподобные горы мусора. К тому же дождь лился весь вечер, не переставая, давно уже промочил хороший, из индийского кашемира плащ. Анаитис с тоской поглядывала на свои дорогие, безнадежно заляпанные туфли и ждала. Вот сейчас, уже скоро кто-то из прислуги Гедемина должен появиться. Во сколько они расходятся по домам? В восемь? В половине девятого?

И появился. Не прошло и четверти часа.

Торопливо, не глядя по сторонам, глубоко, ознобно спрятав нос за поднятым воротником пальто, мимо проулка прошлепал белобрысый, которого Анаитис уже как-то встречала за прилавком гедеминова заведения. Продрогшая до последнего, злая до чертиков, обрадовалась белобрысому как родному.

Ты-то нам и нужен, голубчик! Ты-то и нужен, мой хороший! Сейчас мы тебя...

Давно уже въевшийся в нутро первейший навык ассасина сработал почти без вмешательства разума. Папочка, хоть и был гнидой, дочь выдрессировал отменно. Анаитис хватило полминуты.

"Прыжок" к объекту, паралитические чары, "прыжок" обратно в вонючую глубь проулка. И вот белобрысый, надежно прикованный к стене импровизированной, наспех сотворенной "растяжкой", смотрит на Анаитис с обожаемым ей выражением безмерного ужаса. Только — немо, но мы ему развяжем язычок. Иногда даже простой, банальный стилет может творить чудеса. Мимолетные паралитические чары слабеют, объект придушенно кудахтает...

Анаитис было хорошо, когда она занималась любимым делом. Ласково погладила драгоценный стилет. Драконья сталь, уникальная чеканка, зачарован три века назад.... Парень как раз перестал хрипеть и уставился на Анаитис во все свои белесо-рыбьи глаза.

— Ну, поговорим? — Нежно-нежно выдохнула профессиональная убийца в перепуганное лицо. Она знала, как выглядит, когда капюшон низко надвинут на лоб, когда растрепавшиеся волосы мокрыми кольцами легли на плечи, а глаза сверкают предчувствием крови. Почти что демон смерти.

Парень нервно сглотнул. Анаитис сочла это знаком согласия.

— Как тебя зовут, ничтожество?

— А...а... Адриан, госпожа, молю...

— Адриан, значит. — Насмешливо перебила Анаитис. — А скажи мне, Адриан, вчера или позавчера — необычные покупатели в магазине были?

— Н-нет, госпожа. Госпожа, пустите, я ничего не знаю! Я ничего не делал, честное слово! Пожалуйста!

— Неправильный ответ... — почти пропела Анаитис. Она любила "ломать". Стилет ловко взрезал пальто и рубаху объекта, обнажил узкую грудную клетку с росчерком царапины от лезвия. Совсем дохляк, так неинтересно. — Ну и? Будешь говорить?

— Милостивая госпожа, пожалуйста Я всего лишь младший продавец! Я ничего не знаю!

— Это я уже слышала, — острый кончик кинжала обрисовал алый узор на тощих ребрах, объект опять болезненно закудахтал. — Еще раз спрашиваю: были у Гедемина странные посетители?

— Нет, прекрасная пани... Тьмой клянусь!

— А вот пан говорит — были. Сейчас проверим, кто из вас врет. — Кинжал взлетел птицей и вонзился в вялую адрианову ладонь. Вопли жертв доставляли Анаитис ни с чем не сравнимое удовольствие, но сейчас она не могла позволить себе такой роскоши. — А ну молчать, сучонок! Говори! Кто приходил?

— Никто не приходил, пани! Ей-Богу! Но у нас уже второй месяц странный парень живет! Чудик! — отчаянно выпалил объект на одном дыхании и жалобно заскулил.

— Вот молодец. — Анаитис поощрительно кивнула, кинжал демонстративно отняла от адриановой ладони. — Значит, парень. Когда ты видел его в последний раз?

Кинжал отняла зря, ибо поток откровенности у объекта иссяк. Тот продолжал слюняво скулить и бормотать о пощаде.

— Когда?! Отвечай!

— Сегодня. Сегодня госпожа! С утра, ближе к полудню!

— Умница. А говоришь, не знаешь ничего. Что за парень? Ты его хорошо знаешь? Есть какие-нибудь особые приметы?

— Милостивая госпожа... — рыбьи глазенки повлажнели, наполняясь слезами. И где он здесь увидал "милостивую госпожу"? — Пустите, Тьмой прошу! Пан меня убьет, если скажу. Он велел молчать!

— Говори, тварь!

— Госпожа...

Анаитис досадливо поджала губы — объект своей слюнявостью начинал ее изрядно раздражать.

— Слушай меня внимательно, Адриан. Мой основной профиль — заказные убийства. А еще у меня имеется парочка некромантов под рукой. Поэтому мне легче тебя убить, а потом поднять и расспросить уже тогда. Нравится перспектива? Ну? Выбирай!

— Госпожа...

— Значит, выбрал? — что ж, даже проще. Анаитис холодно улыбнулась кинжалу. И не возиться уже....

— Нет! — парень зажмурился. Затрясся... — Я скажу, скажу! Только не убивайте! Он Светлый! У хозяина живет Светлый! Давно живет! В комнате для гостей! Уходит рано утром, приходит поздно вечером, когда мы уже расходимся по домам! Иногда не приходит!

Анаитис задумчиво опустила кинжал. Что за бред? Чистоплюй-чистокровка Гедемин якшается со Светлыми? Совсем дед из ума под старость лет выжил.

— Светлый? Интересно. И кто же он такой? Ты никогда его с паном разговоры не подслушивал?

Адриан истерично всхлипнул:

— Нет! Прекрасная госпожа.... У пана везде барьеры стоят! Не убивайте!

— Сейчас этот парень у Гедемина? Или ушёл?

— Ушел, госпожа! Ушел, честное слово! Нет его!

— А куда ушёл?

— Он не говорит никогда!

Анаитис оценивающе прищурилась.

— Верю. Хорошо. Вот что, Адриан. Я тебя отпущу, но при одном условии. Сейчас ты возвратишься назад, проберешься в комнату к парню и принесешь мне что-то из его шмоток. Желательно, белье или что-то поближе к телу.

— Но... Вы чтобы его по вещи отыскать? Пан Гедемин меня...

— Адриан, у тебя родственники есть? Сестренки, братишки? Мамочка любимая?— задушевно поинтересовалась Анаитис. Кинжал приник к горлу парня, как нежная возлюбленная.

— М-мама... Сестры... М-маленькие...

— Заботишься о них? Любишь? Лююююбишь... — мурлыкнула чародейка. По расширившимся зрачкам объекта поняла, что ткнула в слабое местечко — на самом деле любит родственничков. Надо же, какой заботливый. Прямо раритет. Холодно, зло закончила. — Не принесешь — начну с мамочки. Затем приласкаю твоих сестер. Да так, что им смерть медом покажется... А тебя — под занавес. Так что, договорились?

— Д...Да... Госпожа, только сестренок с мамой не трогайте!

Анаитис довольно кивнула, аккуратно отерла безобразно изгвазданное кровью лезвие о пальто "собеседника" и отступила в тень.

— Жду пятнадцать минут.

Растяжка тут же подернулась дымкой и истаяла. А Адриан, лишившись опоры, медленно сполз по стеночке — в свежую лужу. Наверно, в переулке не зря воняло мочой.

* * *

Блаженная лень разлилась по телу вместе с тропической жарой.

Солнце здесь особенное. Яркое, большое, почти на полнеба, но ласковое, через древесную листву высоко над головой не обжигающее, а только греющее. Растянувшись на песке, Ян прикрыл глаза и вот так, в полудреме, лежал уже часа три. Свернутая куртка под головой, раскрытая на середине книжка — заставить себя прилежно читать Яну не удалось. Запахи леса после дождя, каких-то дурманных цветов и чириканье птиц. Лень. И полная расслабленность. И заслуженный отдых хотя бы до завтрашнего утра.

Пожалуй, только ребят не хватает. Живых, здоровых и веселых. Особенно Эллин и Пита, но Тони, Анны и Энди для полного счастья тоже недоставало...

А пан Гедемин, пока еще живой, остался в далеком Познатце. Но на него можно рассчитывать.

Только целая история с ним, с паном Гедемином...

Перекликнулись в последний раз какие-то цветастые пичужки над головой и снялись с места — только удаляющийся шум крыльев да, через веки, мятущиеся тени ветвей.

/... Хрупкая светловолосая Эллин — освоившаяся уже в отряде, давно забывшая и шок, и неловкость первого времени в сплошь мужском отряде — в чуть великоватой пятнистой "защитной" безрукавке поверх черного джемпера и в свободных темных брюках склонилась над котелком. Котелок над костром — старый, алюминиево-подкопченный — булькал и плевался горячим варевом, источал вкусные до одурения запахи картошки и свиных консервов. Эллин сосредоточенно помешивала "кашесуп", основное блюдо партизанского рациона вот уж полгода, и хмуро молчала. Идеальный, намекающий на античные эталоны профиль в ореоле золотистых растрепанных волос, брови сердито съехались к переносице, у губ залегли складки недовольства. Девушка молчала, говорил устало-расслабленный, откинувшийся на расстеленный спальник и созерцающий темное ночное небо парень в куртке из той же пятнистой ткани. Слишком молодой даже по нынешним меркам командир. Ян.

— Эл, ты не понимаешь! Ну, Свет, почему же ты никак не можешь понять?! Нам нужны эти склады! Запас пищевых концентратов на три месяца для двадцати пяти групп и просто необходимые антидоты, и ещё какая-то медицинская хрень! Вон, Пит подтвердит.

Девушка ничего не ответила, ложка раздраженно заскребла по дну котелка. Зато ответили — невнятно пробормотали — с противоположного конца небольшой полянки в тисках густых, темных по ночному времени кустов:

— Ян, медикаменты нужны. Но не до такой степени пока, чтобы рисковать жизнями ради какого-то "экса".

Теперь уже Ян раздраженно нахмурился — ну что ты поделаешь, когда тебя не слушается собственная группа? Ещё и Питер уперся.... Да, рискованно, но оно того стоит! Вот Ян прям чувствовал — все получится, нужно только с умом взяться! Да ещё запах от котелка просто с ума сводит — пустой со вчерашнего утра желудок подводит и чуть не в узел перекручивает.

— Питер, ну хоть ты не начинай! На мне триста человек голодных, и это только в нашем квадрате. И их нужно чем-то кормить, и я уже ума не приложу, где ещё раздобыть еду!

— Я понимаю... — зевнул Пит, садясь на своем спальнике. Мощный, медведеподобный черноглазый и темноволосый мужчина сильно за тридцать, снисходительный и добродушный. До тех пор, пока не обидится. А обижается он обычно за своих "детишек" — в группе М-16 он самый старший, при чем со значительным отрывом, если уж его командиру и начальнику всего двадцать... Поэтому остальных членов группы именует на правах "старика" "ребятками" и считает своим долгом за ними "приглядывать". Что очертания приобретает иногда весьма гротескные, учитывая исполнение Питером Барретом в группе функции полевого доктора. Постоянные приставания то к одной, то к другой безвинной жертве его служебного рвения с предложениями одеться потеплей, поберечься и выпить чаю с ромашкой, или вот — постоянные взывания к благоразумию командира. Ян поморщился — ждет ещё одна нотация на тему разумного и оправданного риска. Но Пит решил, по всей видимости, все же отложить проповедь — шумно втянул полный сытных ароматов воздух и заметил. — Кстати, о еде. Эл, ты решила голодом всех заморить или дашь таки пожрать?

— Безжалостная женщина, — фыркнули с соседней лежанки. Это проснулся задремавший было специалист по магическим примочкам и особо изощренным ловушкам, ломовик Энди. Тоже сел, осовело оглядывая поляну — ещё полтора десятка спальников, спящие или просто отдыхающие, пользуясь целой ночью затишья бойцы. — Так что, фармакис, накормишь, наконец?

— Сейчас. Уже почти готово. Можете доставать миски, — Кивнула Эллин Браун. Тяжело быть главным кашеваром группы молодых, здоровых, темпераментных магов. Да ещё когда завтраки отменены из экономии, обеды — излишняя, вредная роскошь и потакание низменным слабостям, а ужины случаются через раз. Вот сегодня — двадцать один человек на десять банок тушенки и четыре с половиной килограмма картошки. А на завтра лучше вообще не загадывать. Да, дела у сопротивленцевне сказать, что очень уж хорошо идут. Чертова Эпоха, чертова поляна, чертов дневной дождь, из-за которого никак не удавалось разжечь костер, пока дрова не подсушили магически. И чертов упрямый Ян! Жратва нужна и, видит Свет, Эллин страдала от голода не меньше, чем все остальные... Вот прошлой ночью проснулась оттого, что очень хотелось есть. Долго лежала, не могла заснуть и все думала, то за тарелку ненавистной в детстве каши или даже за шпинат душу бы дьяволу запродала... Только вот не спешил Рогатый предлагать сделку. Похоже, про партизан позабыли и Бог, и черт. Эх.

Но это же не значит, что нужно вот прям завтра срываться с места и лезть на недавно обнаруженные императорские склады грабить! Нужно возвратиться на базу, запастись оружием, хорошенько все обдумать... Но мнение бойца Браун командира Яна мало интересует. Может, хоть Пита послушается? Хотя... Да раньше рак на горе свистнет, чем Ян откажется от своих рисково-безумных планов, один же пойдёт, сумасшедший! С другой стороны, его планы при всех их ненадежности обычно удачно осуществляются на практике. Что, впрочем, не означает, что так будет всегда...

Дважды приглашать ребят на ужин нужды не было — бойцы поднимались со своих футонов, позевывая и потягиваясь, рылись в рюкзаках. И нетерпеливо подставляли миски под половник не очень щедрой Эллин — экономия, жесткая экономия! — весело переговаривались и смеялись, обжигаясь ещё слишком горячим варевом. А Ян погрузился в мрачные раздумья, что означало предстоящие споры до посинения...

Когда небо голубое в сетке высоких сосновых лап, когда под ногами — рыжие по осени хвойные иглы, а воздух хрустально чист и прян, и морозен — до хрустальной сладковатости на губах — тогда кажется, что все будет хорошо, все получится. Просто потому, что провал операции был бы слишком несправедлив и предательски вероломен, чтобы всерьез в него верить. И умом-то Ян понимал, что шансов на благополучный исход не так много, но вот звонкие синицы в ветвях над головой утверждали обратное. Они знай себе тренькали, шуршали корой и роняли на головы затаившихся по кустам бойцов сосновую шелуху и иглы.... И все это — сосновый бор, синицы и головокружительно-чистый воздух — исключительно красноречивой убедительностью командира М-16, сломившего-таки упертое сопротивление Пита и Эллин. Тихая задумчивая роща, а в её глубине, за густой еловой завесой и тройным темным барьером — три длинных ангара складов. В первом расположены посты охраны и лаборатории — делать в нем лигистам нечего. Во втором склады с продовольствием, а в третьем — продовольствие плюс медикаменты. Вот он-то лигистов и интересует в настоящий момент.

Группа захвата — сорок пять человек, из которых телепортистов целых пятнадцать, собрали по всему квадрату, да ещё сам Ян, обладающий магией прыжка. Кстати, Эллин сейчас чуть левее, за группкой молоденьких пушистых сосенок в компании Акселя и Питера. Склады в двухстах метрах впереди, уже видно, как на ладони. Сейчас отрад диверсантов-ломовиков — Энди, Мирослав и Зо — должны уже подобраться совсем близко и заниматься барьером. Обрушить его, после чего начнется отсчет. И, собственно, "экс"... Ян до сих пор не знал, прав ли он был, так на операции настаивая. Но полуголодное существование не слишком хорошо сказывается на умственных способностях... так что... Воздух над ангарами затрясся холодным голубым студнем-маревом, тонко запело в ушах, миг ослепительной белизны освобожденных сил — барьер снят. Пора!

Раз — бойцы групп по трое-четверо "прыгают" непосредственно в третий ангар. Конечно, можно бы эти метры по старинке ножками преодолеть, но так безопасней. Территория перед базой наверняка не только находится под наблюдением видеокамер, но и прекрасно обстреливается. Кусты в округе расцвечивают всполохи телепорталов, в первом ангаре суматошно ревет сигнализация. Ян переносится в пункт назначения последним. Выполнено.

Два. Группа поддержки — боевики, пятнадцать ребят-пирокинетиков и природников — рассредоточивается по периметру, замыкая внутренний защитный контур. В амбаре, оказывается, все не так просто — куча перегородок и дверей зачем-то. Ребята торопливо дергают за ручки, распахивая комнаты-ячейки, заставленные ящиками. Телепортисты особенно не разбираются, хватают и скидывают в порты все подряд, что попало под руку. Время разбираться придет позже. Выполнено.

Три — "периметр" наливается голубизной, за стенами чужие голоса. Ругань, первые перестуки разбивающихся о контур файеров. Ещё четыре минуты, и домой, на базу. Ян торопливо дергает предпоследнюю дверь, замок не поддается — парень помогает себе магией, дверь жалобно стонет, распахиваясь, и... Ян нос к носу сталкивается мужчиной — высоким, немолодым и крепко Тёмным брюнетом с горстью склянок темной жидкости. А гул за спиной нарастает, и вот уже главный подгруппы боевиком Алессандер орет, что больше минуты, хоть режь, они не продержатся. И барьер искрит, сыплет острыми иглами остаточной энергии.

А файер на ладони Яна растет слишком медленно. Тёмный не должен был здесь оказаться! И вторая рука тянется к серебряному кинжалу. Ян понимает, что ещё целую секунду, пока файер не созреет полностью, он совсем беззащитен. А барьер трещит по швам, и кто-то стонет, когда от контура перепадает по касательной. И Ян открывает рот, чтобы предупредить об опасности, но не кричит. Темный ведёт себя странно, не спешит воспользоваться временной уязвимостью противника, вместо этого поднимает руки примиряющее и торопливо сообщает:

— Я помогу! Я помогу вам, только возьмите меня к себе! Хорошо?

И Яну ничего не остается, как потрясенно кивнуть — даже не в знак согласия, а просто общей сбитости с толку. И тогда тёмный спихивает какие-то флакончики в карман, хватает бумажный сверток под мышку, выскакивает, захлопывает за собой дверь и дергает спрятанную за ней красную ручку, и... За стенами, снаружи что-то взрывается, слышатся невнятные, сходящие на странную тишину стоны — и давление на контур исчезает. Последние ящики исчезают в порталах... Три — тоже выполнено.

Четыре — убираться восвояси. Ребята по двое-трое шагают в голубые прорехи пространства, и темный — тоже прыгает, в компании изумленного Энди. Но задумываться некогда.

Ян занят — подсчитывает уходящих... Четыре... Восемь... Энди и тот сбрендивший тёмный... Великий Свет... Тринадцать.... И вон там ещё... Алессандро и Зо... Благополучно все с ними... А там и Мирослав. И сестры Таня и Эмма...Двадцать восемь... И сразу три телепорта... Девять человек. Остаются восемь, не считая самого Яна. Анита бережно поддерживает под локоть пошатывающегося Сирила — это его, кажется, задело рикошетом. Не страшно, скоро пройдет, как онемение после слабого удара током. Ну, скорее же! Наверняка уже вызвали подкрепление. Ещё два "прыжка".

Ян огляделся по сторонам — вроде никого и ничего не забыли. Кивнул последним двоим, чтобы уходили, а сам методично расшвырял по ячейкам полтора десятка склянок с зажигательной смесью, убедился, что склад занялся как надо, добавил пару файеров и, когда стало совсем горячо и душно, а волосы от жара затрещали, перенесся вслед группе.

На шестнадцатой базе шумели, грохотали, смеялись и ругались, а самое главное — бессмысленно тыкались, как слепые щенки, не зная, чем заняться. И явно нуждались в руководстве прямого начальства. Ян потряс головой — перенос ударил прежде всего по барабанным перепонкам. Привыкая к гвалту, привычно оглядел помещение: обшарпанные дощатые стены, лежаки в два яруса, земляной утоптанный пол, четыре печки по углам — барак бараком, об уюте и речи не шло, когда строили базу. За неделю подняли длинный мрачный сарай, законопатили щели, укрепили полки лежанок, сложили очаги для обогрева и приготовления пищи. Ещё сутки ушли на наложение маскировки, протягивание сигнализации и системы ловушек. Теперь вот живем.

Ребята суются к ящикам, но открывать без разрешения и проверки ломовиков не рискуют — по статистике на одну партию таких запасов с имперских баз приходится два-три "сюрприза": бомбы или "жучки", или "маячки". А тёмный оказался на отшибе и во всеобщем возбуждении позабылся. Совсем бойцы бдительность потеряли. Пора было наводить порядок.

— Группа М-16! М-16! Слушать мои распоряжения! — На самом деле Ян не любил кричать и редко когда повышал голос, но когда даже благоразумный и солидный Питер отплясывает нечто невообразимое перед горкой картонных ящиков, иных вариантов наведения порядка не остается. Все слишком рады, что остались живы. — Ребята! Бойцы! Тихо! Вот так... хорошо. Энди, Слава, Зо, Эмма — проверьте ящики. Сирил и Антон займутся сигнализацией. Остальные — вскрываем принесенное и вписываем в блокноты. Полная опись. Всем все ясно?

Нестройные "да" со всех сторон, и яново напряженное возбуждение немного спадает. Питер с Эл в общей деловитости участие не принимают — вспомнили про чужого на базе. Теперь выяснить про диковинный курьез — темного, спасшего светлых. Он как раз направляется к командиру Шестнадцатой, конвоируемый хмуро-недоверчивыми ребятами с обоих сторон.

— Ян, что все это значит?! Он говорит, ты его взял в наш отряд?! — с крайним недоумением поинтересовалась Эллин, не отводя от тёмного серо-голубого сурового взгляда. Хороший вопросик, командир Ян. Что все это означает, скажите на милость!

— Сам ничего не понял. — Честно пожал плечами маг. И обратился непосредственно к "курьезу". — Может, объяснитесь? Кто вы такой? И что вам от нас нужно?

Темный с достоинством кивнул, неспешно поправил загнувшийся воротничок мешковатого мундира серой, из плохого сукна формы, перехватил узел с чем-то явно тяжеленьким поудобней и только тогда, уверившись, что с его костюмом все более или менее благополучно, спокойно сообщил:

— Чародей пятого уровня Гедемин Загреба, бывший владелец лавки "Темные штучки" в Познани, к вашим услугам. Желаю служить в вашем отряде.

Пока Эллин онемело разглядывала тёмного, "желающего служить" в подполье, Пит кашлянул, словно поперхнувшись, и приглушенно от изумления вопросил:

— Э... Ян... где ты его откопал, такое диво дивное?

Вот Ян и попытался сообразить, как объяснить, где он "диво" откопал, а заодно осознать, что вопль-просьба "Возьмите к себе!" означала именно желание "служить". Ничего толкового в голову не пришло, недостаточно информации.

— Может, присядем? И ...это... чаю? Эл, поставь котелок. Пожалуйста.

Бойцы вели себя на удивление тихо — были полностью погружены в работу. Вскрытие ящиков, сортировка по отделениям кладовки, опись и мечтательные вздохи — еды оказалось не просто много, а очень много. Не на месяц, а, пожалуй, на все два — сто шестьдесят ящиков концентратов и десять ящиков медикаментов и антидотов, разбиранием которых позже займется Питер. Концентраты — вещь мерзкая и неаппетитная, но одной стограммовой упаковки хватает взрослому человеку на день — все необходимые белки, жиры и углеводы и даже витаминный комплекс. Разбавляешь водой и ешь получившуюся безвкусную желеобразную массу. Не "кашесуп", конечно, но с голоду точно не помрёшь. И сюрприз — десять ящиков овощных консервов. Вода забурлила, Эл споро забросила заварку — смесь из листьев дикой малины, шиповника, мяты и ромашки... И пары щепотей пустырника, тихонько подкинутых недрогнувшей рукой медика и так никем и не замеченных. Разлила напиток по пластиковым кружкам и подсела к столу напротив Яна. Гедемин вежливо пригубил свой чай, благодарно кивнул магичке и начал:

— Позвольте пояснить. Понимаю, со стороны моя просьба выглядит несколько странно, и оснований доверять у вас нет, но я сейчас расскажу. Только... — Ещё один деликатный глоток. Во всех движениях темного проступает нечто, что Ян сначала принял за манерность, и только потом сообразил — редко встречающееся теперь безупречно-изысканное воспитание. В сопротивлении такого и не найдёшь, вот парень и позабыл, что такое бывает. — Разрешите уточнить: вы и есть тот самый командир Ян? Просто я вашу фотографию видел очень давно и плохо разглядел...

— Именно, командир Ян. Что вам нужно? — напряженно, как гончая, учуявшая добычу, подался вперед Ян. Подсадная утка? Шпион Императора?

— Сейчас объясню. Это хорошо, что я к вам попал, Ян... — тонко улыбнулся тёмный и без связи с темой разговора добавил то, от чего Ян поморщился недовольно. — Вы очень похожи на Его величество...

Парень терпеть не мог, когда его с нынешним властелином мира сравнивали — вот пришла же кому-то в голову глупость! И поехало! И мимика общая, и "что-то во взгляде", и "гениальность стратегий"... И ничего, что тот сероглазый блондин метр девяносто два истинно атлетического сложения, а в темноволосом Яне еле-еле метр восемьдесят наскребется. И хвастаться стальными мускулами культуриста, увы, тоже не приходится. Просто, наверно, людям нравится сравнивать двух лидеров — Императора и все никак не сдающегося его оппонента, главу Сопротивления. И находить что-то общее. Разумеется. Или людям просто заняться нечем! Оно понятно, когда коту делать нечего, он..

— ... Но неважно, — перебил сам себя Тёмный, заметив реакцию собеседника. — Видите ли, я очень хотел попасть в ваше подполье...

— Зачем это? Или плохо на императорской службе? Мало платят? — едко и с нескрываемой враждебностью поинтересовался медик. По выражению лица Питера Ян понял — у того тоже мысль о шпионаже и "подсадке" была и остается единственным вариантом объяснения ситуации. Плюс пресловутый инстинкт наседки — защита "ребяток" от любой опасности.

— Я не на службе... Я из "шарашки", — стыдливо признался Гедемин. — Знаете про такие?

— Разумеется...

За горячим терпко-мятным чаем постепенно выяснилось — у этого самого Гедемина Загребы, владельца "Темных штучек", имеется неприятная черта характера, при иных обстоятельствах и не замеченная бы, но полтора года назад сыгравшая с паном злую шутку. А именно — нелюбовь к переменам, граничащая с кайрофобией, и полная удовлетворенность существующим положением вещей. Именно поэтому наступление Новой Эпохи — полную победу Тьмы (пресловутые сдержки и противовесы полетели в тартарары, про существование Света большинство граждан новорожденной Империи теперь и не вспоминают) и последовавший за ней передел власти он встретил без типичного для темных восторга. Естественно, и поддерживать не спешил. Ему нравилась его тихая размеренная жизнь, собирание составов постоянным клиентам, чародейкам и ведьмакам всех мастей, неторопливые обдумывания планов на будущее, прогулки за два квартала до пекарни за булочками к обеду. Пану Гедемину оказались не нужны предложенные новой властью рабы из бывших соседей-простецов, редкостные зелья на сердцах однодневных младенцев и прочие "права свободного гражданина Империи". И обязательную государственную службу в Распределителях, временных концентрационных лагерях для повстанцев, сопротивленцев и остальных несогласных с произошедшими в мире переменами, он тоже проходить не хотел. Он хотел... ага... чтобы все оставалось по-прежнему. Какое-то время, до восстания в Познатце, пытался делать вид, что ничего не замечает. Спокойно торговал, придумывал составы для заметно осмелевшей, но и проредившейся клиентуры — с половины восьмого до половины десятого утра, затем с двенадцати до четырех, по вечерам считал прибыль и убытки...

Но затем, в какие-то сутки, все изменилось. В девять тридцать к пану не заглянула привычная клиентка, к десяти не подошел один из работников магазина. И вообще за последующие два часа никто не заглянул в темненькое пыльное нутро лавочки — ни покупатели, ни новые соседи, ни работники второй смены. И отрубилось м-виденье. Хрустальный шар основного средства связи, м-визора, траурно молчал, только плавали в его глубине неясные серые тени, ленивые и неопределенные, как морская рыба скат. В магазинчике начиналось брожение, даже паника, уже и наличествующий обслуживающий персонал принялся повально отпрашиваться по домам. Отпустив последнюю работницу, магичку Марну, пан Гедемин крепко призадумался, ещё немного поколдовал над визором, но тот и не думал начинать вещание. Пан надел кожаный весенний плащ, взял на всякий случай бумажник и пару амулетов — тоже на всякий случай — и смело вышагнул за пределы своего мрачно-уютного жилища, не подозревая, что возвратиться обратно у него уже не получится.

На улице царил хаос. Толпы народу — люди с нашивками рабов и без таковых, Темные и даже, повылазившие — Гедемин сначала глазам не поверил — откуда-то Светлые... Они что-то скандировали, размахивая транспарантами, а отдельные особо буйные выбивали стекла во встающих на пути зданиях. Гедемин немного постоял в проулке между двумя ставшими жертвами митингующих жилыми домами, теперь уже зияющими темнотой высаженных с рамами окон. Пришел к выводу, что чем дальше, тем больше накаляются страсти, вон уже двое молодых Светлых чдерутся с "серым" в форме Службы государственной безопасности, да с таким остервенением, что бедняга зовет подмогу... Понаблюдал и решил возвращаться домой — его беспорядки не касаются. Ему бы незаметно добраться до магазина и запереть покрепче все двери... Тихонько, осторожно направился к площади Свободы. И вот тогда-то началось настоящее "веселье" — толпы словно взбесились, круша все на своем пути, включая киоски, лавки и стенды официального м-виденья. Ярость и озлобление достигли апогея... Неосторожно вынырнувшего из закоулка пана подхватил и понес один из серых обезличенных ненавистью потоков. И Гедемин сам не заметил, в какой момент и его голос влился в нестройную многоголосицу тысяч других — чужих, хриплых и требовательных. Загреба и не вдумывался особо в то, что горланил вместе с остальными, его захлестнуло чужими эмоциями с головой. Он почти забыл себя. Ещё помнилось, что откуда-то взявшимися бутылками с зажигательной смесью закидывал полицейский участок, и вроде бы забрасывал выскочивших оттуда, как мыши из залитой водой норы, СГБшников файерами и коротенькими злыми молниями. Те забавно вскрикивали, широко размахивали руками, словно собираясь улететь, и заваливались на спины... Человек десять. Кажется, наповал, а может, и выживут, Гедемина это не интересовало.

И было опьянение свободой и вседозволенностью, каких пан ещё ни разу за всю свою немалую жизнь не испытывал. А потом вроде собрались идти громить телевышку, но тут опять все внезапно переменилось. Серых с шокерами, дубинками и поставленными на максимальную мощность нейронными плетями оказалось слишком много, а в небе обнаружились вертолеты, там и здесь обваливающими на головы бунтующих липкие сети-блокаторы, да и запал начал помаленьку угасать. Гедемин изумился несказанно, устыдился и напугался своего недостойного высокого происхождения и древнего рода поведения и решил далее в безобразиях не участвовать. Ему удалось ещё выбраться из толпы, ускользнуть от невнимательного серого и добраться до магазина. То есть того, что от него осталось — за каких-то пару часов выгорел весь квартал, и на месте "Темных штучек" высилась целая гора черной трухи, крошева и ещё светящихся алым изнутри, подспудно, головешек. Словно по дому "огненным валом" прокатило. Но оплакать дом Гедемин уже не успел — спину ожгло плетью и пепелище исчезло за опустившейся завесой внезапной ночи...

А следующим, что Гедемин перед собой обнаружил, были стены того самого Распределителя, в котором пан Загреба так не хотел проходить службу. И так как новое гражданство пан получить не озаботился, дальше события развивались стремительно — обвинение по статье четвертой Кодекса Империи "Участие в деятельности незаконных формирований, имеющих целью смену существующего законного режима", скорый "специальный" трибунал для "подпольщиков", которых Гедемин и в глаза-то не видел... И замена смертной казни ввиду полезности талантливого мага для Империи пожизненным заключением в трудовой лагерь особого режима при исследовательском институте прикладной магии, в просторечье именуемый "шарашкой". К моменту уже нечаянного освобождения Гедемин в шарашке отбыл чуть больше полугода, за это время разработал три десятка заведомо неосуществимых планов побега, раз пять едва не начал методично и уверенно, как он делал все и всегда, вскрывать вены, а заодно наварил тысяч десять склянок уникальных составов — прелести пятнадцатичасового рабочего дня. И нападение на базу стало для него настоящим подарком судьбы, шансом, выпадающим раз в жизни. Он подхватил все самое ценное, что нашлось в его скромной казенной лаборатории — книжки и составы, и кое-что из необходимого на первое время — белья, предметов гигиены (жил он все в той же лаборатории, на узкой койке в углы, "у станка", значит...).

Ну, дальше Ян уже знал — просьба о помощи, активация внешнего защитного периметра и бомб против своих же... И вот Гедемин сидит, прихлёбывает вкусный травяной чай — вкусный уже хотя бы потому, то не та привычная бурда из шарашки — и снова просит принять его в сопротивление.

— Что скажете? — приподнял брови Ян, обращаясь большей частью к Питеру, у того чутье на всякого рода подвохи и подставы. Но Питер насуплено молчал — здесь его нюх пасовал, настолько правдоподобной казалась рассказанная история. И если Питер составлял мнение, ориентируясь только на обширный опыт общения с очень непростыми личностями, да ещё умение разбираться в людях, то у Яна "арсенал" побогаче — пси-эм, способность чувствовать чужие эмоции и легко, непринужденно считывать чужие ауры... Так вот, эти способности тоже утверждали, что тёмный не врет. Но слишком смущала аура — линяло-черная, словно бы усталая, выцветшая, да ещё с непонятными вкраплениями зелени и яичной желтизны. И командира М-16 такая расцветка настораживала. В Сопротивлении есть Тёмные, вступившие в Светлое движение по тем или иным, чаще всего сугубо прагматическим и даже меркантильным побуждениям — при смене режима потеряли влияние или, например, попавшие опалу бывшие придворные, элементарно спасавшие свою шкуру. Есть и те, что изначально не нашли своего места в Темном мире, новые маргиналы, аутсайдеры, решившие попытать удачу "с другой стороны". И ещё есть третья категория — просто недовольные режимом, вне зависимости от того, выгоден он им или нет. Таких пока всего двое. Один, Кирк, служит Врачевателем при Дворе и частенько "сливает" необходимую информацию о намечающихся облавах и "развлечениях". Другая,... как же её? Впрочем, какая разница — хозяйка магазинчика темных амулетов в Нов-Аже, а по совместительству — одной из "точек связи" сопротивленцев.

Так вот, Ян особенно не доверял ни первой, ни второй из своих условно выделенных категорий, а третья пока слишком малочисленна, чтобы делать какие-то обобщения. Но Гедемин этой своей аурой заявляет себя претендентом именно в третью группку. Более того, поверху кажется идеально правдивым. Но аура... ненормальная для тёмного. Так не бывает.

— Мне кажется, не врет... — неуверенно предположила Эл, отставляя пустую кружку.

— Похоже на то, — вынес, наконец, свой вердикт Питер.

Ян кивнул, еще раз оценивающе оглядывая ауру темного.

— Вы знаете, что за подпольную деятельность смертная казнь вне всякого сомнения? Что, если поймают, на помилование можете не рассчитывать? Что нынешняя цена за голову любого из ребят — триста злотых, а основной вид казни — колесование?

— Знаю.

— И готовы рискнуть? Вы, кажется, еще могли бы сдаться...

— И не подумаю. Я уе давно всё для себя решил.

И опять Темный честен до безобразия — в такт словам аура прыгала зеленью откровенности.

— Так что — берете? Я вам пригожусь — у меня большой опыт...

Ага. Около двухсот лет...

— Если вы возвратитесь и сообщите мое местонахождение...

— Вы не поняли, молодой человек, — снисходительно усмехнулся Гедемин, позволяя себе первую за весь разговор "вольность" — расслабленно откинулся на спинку стула. И Ян понял — собеседник считает, что дело уже в кармане. — Мне недостаточно просто получить свободу. Я не хочу жить при Новом режиме. Я хочу Баланса и спокойствия на старость лет.

Ага, значит, третья категория. Ну, в смысле — ещё один недовольный Новой эпохой. Может, и не врет.

— И оригинальным образом вы этот покой решили искать... В сопротивлении, надо же. Но это к делу не относится. Хорошо, уговорили. Отныне вы боец группы М-16. Месяц карантина — запрет покидать стены базы и сообщаться с кем бы то ни было за ее пределами. Вещи и одежду отдадите ломовикам — они проверят на наличие "прослушек", — хмуро распорядился Ян, поднимаясь из-за стола. "Утка" или не "утка", но хлопот теперь прибавится. На кого бы спихнуть адаптацию нового бойца группы? Гедемин сдвинул брови непонимающе и чуть обиженно — пришлось ободряюще улыбаться. — Стандартная процедура. Если уж вы жили в "шарашке", вас, скорее всего, "пометили".

Следом подхватились и Эл с Питером. У всех свои дела, некогда рассиживаться. Девушку ждут шифровки, а медик спешит к своим законным десяти ящикам всякой медицинской дряни. Они уже выяснили все для себя необходимое, и более странный новый член группы их не интересует..../

В конце концов Ян заснул. Пригрелся окончательно. Снилось нечто не в пример обычным кошмарам приятное. легкое и воздушное. Кажется, море и чайки на волнах. А может, просто море, без всяких чаек...

Только под конец сна сделалось неуютно, словно бы за шиворот насыпали песка или насовали чертополоха. Ян нахмурился, во сне же пытаясь разобраться с неприятным ощущением, обиженно простонал, когда под кожей побежали иголочки озноба, дернулся...

И проснулся, вскрикнул непонимающе — сунулась к лицу тряпка, не тряпка ли... пахнущая сладко и тошнотворно. Грубо ткнули в эту тряпку носом, еще ткнули под ребра, подцепили на ноги, приказав не дергаться и...

* * *

Пан Загреба, весь в растрепанных чувствах, сидел на кухне и глотал настойку напополам валериановым чаем. Только что ушел последний работник, Адриан, в доме сделалось пусто и одиноко. Не по себе сделалось, хотя в трусости пан себя никогда раньше и заподозрить не мог. Нервы. Настоящая старость надвигается. Настойка уже не помогает.

Когда дверь со стороны заднего двора позвонили, почти с облегчение пошёл открывать — кто-то из работников опять что-то забыл. Они вечно то телефоны, то ключи, то какие-нибудь пакеты оставляют, а пан потом бегай тысячу раз — открывай, закрывай. Оказалось, Адриан. Белобрысый младший продавец основательно продрог — синие губешки тряслись, кутался в старенькое свое пальто и всем видом демонстрировал глубочайшее раскаяние.

— П-простите, пан, я т-телефон где-то п-потерял. Я.. Я сейчас... быстро.

— Конечно. Ключи от лабораторий и подсобки нужны?

— Б-буду б-благодарен, — Адриан суетливо кивнул, вцепился в связку ключей как в спасительную соломинку, непонятно скособочился... Весь какой-то невозможно суетливый и истеричный, пояснил. — У-ужасно холодно. Замерз. Я сейчас...

— Не торопись. Хочешь чаю? Согреться?

— Нет, с-спасибо. Меня дома ждут. Просто забыл телефон.

— Твое дело. Ключи потом положи на стойку.

Возился продавец минут десять, было слышно — хлопает дверью и шуршит шагами в коридоре. Потом позвякал в зале. Задняя дверь захлопнулась. Пан Гедемин, помыв чашки и почувствовав себя в относительно удовлетворительном самочувствии, отправился в последний раз обойти магазин и поставить помещения на сигнализацию. Ключи лежали, где и должны были лежать, зал уже кутался в полутьме, только голубовато светились витрины с ценными фолиантами и артефактами. В окна постукивал дождь. Гедемин окончательно успокоился под его барабанный шорох.

Ключи оказались влажные наощупь, липкие — мальчишка даже не удосужился обтереть руки. Не глядя, Гедемин сунул ключи в карман и пошёл по магазину дальше. В подсобке задержался, проверил барьер. В лаборатории убрал пачку лакмусовой бумаги в стол, запер шкафы с реагентами. В коридоре притушил свет, оставил ночники. Задравшуюся ковровую дорожку поправил. С неудовольствием отметил мокрые отпечатки сапог на алом ворсе. Завтра придет уборщица...

Дверь в гостевую комнату оказалась почему-то незаперта. Свет — включен. Что за...? Разом проснулось прежнее беспокойство. Гедемин заглянул в приоткрытую дверь. Ян что ли возвратился? Хорошо бы. Нужно бы рассказать про любопытный визит...

Но комната была пуста, вещи, обычно в полном порядке разложенные — переворошены, словно бы свинья носом перерыла. Ничего не понимая, Гедемин поднял с полу какую-то книжку, с недоумением уставился на красное пятно, оставленное на бумаге собственной пана ладонью. От пята этого пану сделалось на миг нехорошо, он начал разглядывать руки, ощупывать одежду в поисках... Наткнулся на ключи.

И всё сообразил.

Как-то разом, интуитивно. Не замерзший, а почти до смерти напуганный Адриан. Кровь на ключах. Переворошенные вещи Яна. Покладистая Анаитис, пану Гедемину поверившая легко и без дополнительных спецэффектов. Вечернее беспокойство. Плохие предчувствия. Продавцы, которым велено молчать и приплачено даже за молчание, но которые, конечно, за хозяина умирать не намерены.

Гедемин, даже не удосужившись накинуть пальто, выскочил во внутренний двор, под ледяной дождь и пронзительный ветер. Но, конечно, на заднем дворе никого уже не было.

Пан Загреба возвратился домой, тяжко сел на тумбу в прихожей и принялся думать. Посидел, сообразил с неотвратимостью, что нужно делать дальше, собрался и отправился в ночь. Докладываться. Бедняга Ян светлый. Вот пусть господа из Верхнего его и спасают. Очень нехорошо сделалось пану Гедемину от мысли, что придется общаться с этими чистоплюями, но парня бросить он уже не мог.

* * *

Темно было. Только через решетку высоко под потолком просунулась настырная полоса блеклого света, упала на лицо и этим привела в чувства.

Еще было холодно, и причину такой неприятности Ян сообразил не сразу. Пока сел, пока напрягся, вспоминая последние перед отключкой события, пока глаза привыкли к темноте, пока машинально пробовал пространство на магическую проницаемость, пока обнаружил надежный барьер, да пока дошло окончательно... А как дошло, переждал первую реакцию, обычную и, конечно, позорную — с некоторых пор Ян опасался настолько кардинально замкнутых помещений.

Затем была досада: "Вот же подонки. Каждый раз одно и то же! Никакой фантазии! Ублюдки, а..."

Потому что раздели полностью, даже, пардон, трусы забрали. И все амулеты, защитки, составы, разумеется. Ничего, привычные, знаем. И знаем, что будет дальше. Промаринуют тут в темноте и холоде часиков пять, так сказать, подготовят психологически, а потом начнётся уже настоящая обработка. Уточнения требовали только некоторые детали. Для разъяснения прошёлся из угла в угол, миски с водой не обнаружил. Тут же чертовски захотелось пить — как на заказ.

Ничего, ничего, это они специально. Это они чтобы напугать. Если не убили сразу, значит, нужен им. Скорее всего, чтобы устроить из казни шоу, это понятно, но еще, не исключено, и информацию могут потянуть. Сердце ушло в горло...

Будут ломать. А если будут ломать?!

Спокойно. Спокойно — время есть. Жив, а дальше дело техники. А дальше мы что-нибудь придумаем. Только не мы. Я. "Нас" здесь нет. Два месяца уже, а всё не привык. Некому прикрыть. Гедемин не поможет. Он всего лишь торговец, не боевик. Хотя потом... Ох, потом. Вы, пан, еще сами себе удивляться будете. Будете по вечерам курить в коммунальнике и рассуждать о превратностях судьбы. А потом вы попадетесь на той чертовой карточке. А я — спустя три месяца. А я, знаете, вас видел. Потом.

Застонал сквозь зубы. Никто сейчас не поможет. Если бы не сняли рубашку, еще можно было бы рассчитывать на удачу — лезвие в воротнике и нитка-отмычка. А теперь — ничего. Уроды. Даже свет пропал за щелью. Я же тут с ума сойду!

Спокойно. Отставить панику. Подумаешь, темно. Бывало, в такую задницу попадешь, где-нибудь лежишь в засаде перед эксом, небо чёрное, ни звездочки, и ничего. Или вон Подземка — один сплошной гроб. Так что темнота — еще не повод. Но если будут ломать? И ничего не придумается? Сколько-то удастся продержаться. Сколько? "Я же всё выболтаю! Всё провалю! Идиот. Тогда выболтал и сейчас выболтаю. Ей-Богу. Если очень долго. Если не очень, то еще можно попробовать...."

Ян был трусом, никогда и ни от кого этого факта не скрывал. По крайней мере, после... Ян боялся боли, боялся замкнутого пространства и боялся темноты. Питер говорил, все боятся. Но Ян... Ян был трусом.

А еще Ян знал — в одиночке дольше трёх часов не продержится, крышу снесет. Еще и одежду забрали. Падлы! Уроды! Подонки!

А ну прекратить истерику! Вот придут ломать, тогда и будет повод. Будешь терпеть и стараться держать лицо. Тогда терпел... неделю, кажется... а если у них принято закалывать убийцу на похоронах убитого, то Анаитис неделю ломать не будет. Максимум сутки.

Подтянул колени к подбородку, ощущая собственную беззащитность всей кожей, закусил запястье и принялся считать секунды. Обычно помогало.

Раз — где-то наследил. Где? Прыгал каскадно. В Долине Убогих приметили? Или... пересохло во рту... Гедемин сдал? Это он только через двадцать лет весь из себя хороший и правильный станет, после шарашки, а какой он сейчас, поди разбери.

Два — лишь бы не добрались до Присциллы и не придумали шантажировать. Она ж такая, она даже собаку бездомную не оставит.

Три — нужно было всё-таки уже прятать камешек. Розовый турмалин, не из лучших, оправлен в золото далеко не высшей пробы, ничего примечательного. Из-за него Анджея убили. То есть — убили бы.

Четыре...

Пришли на миллион шестьдесят седьмой секунде. Вовремя пришли, вот уж никогда бы не подумал, что палач может быть кстати. Однако, Ян уже начинал вести себя недостойно — тихо поскуливать в ладони. Просто отвык, он бы еще взял себя в руки и ...

Зажегся свет. Яркий, колючий и холодный. Невесть откуда взявшаяся посреди камеры магичка с раскосыми нездешними глазами неприятно скривила губы, кивнула двоим спутникам-бугаям, те подобрались.

Чувствуя себя донельзя глупо перед ними, хозяевами здесь, затянутыми в традиционные кожу, сидел и ждал. Она, Анаитис а-Эрре — теперь хорошо разглядел — похожа на своих двоих детенышей поразительно. Особенно на младшенького, заразу Патрика. Глаза те же и хищные скулы. Ну и норов, видимо. Старшенькая, Зие, тоже похожа, только жестче линии, угловатей.

Под внимательным, оценивающим взглядом сверху вниз, на интересную разновидность отребья подземковского, много стоило не съежиться, не попытаться прикрыть наготу. А она всё смотрела глазищами своими темными, презрительными. Наверно, пришла к каким-то выводам, поскольку плотоядно улыбнулась и наконец нарушила тишину:

— Кто ты? На кого работаешь?

Что ответить, Ян не придумал, поскольку принялся рассматривать камеру и прикидывать расстояние до двери. Тщетно. Двери как таковой и нет. Панель, утопленная в стену до полной невидимости, даже пазов не разглядишь. Ну и два амбала на заслоне.

— Ну?! Отвечай!

Для начала в познавательных еще целях пнули под ребра. Слегка, предупреждающе. Но настоящего имени Ян назвать не мог, а ввернуть что-нибудь остроумное не сумел. И началось уже официальное, без всякой жалости.

Она задавала разные вопросы. Интересные и не очень. Ян в ответ читал магичке стихи и ждал, когда наступит окончательное отупение и соображалка отключится.

— Еще раз, мразь! Имя!...

— Кто нанял! Отвечай! Гедемин?! Это он тебя?! Ну?!...

— Или Верхнее?! Опять вмешиваетесь в нашу жизнь, падлы?! Ребят, поддайте-ка...

Два раза приводили в себя ледяной водой. Окончательно замерз, до колотуна, руку попортили, когда пытался заслониться, а лицо, кажется, вообще в маску превратили. Но Ян всё еще держался — он знал, что может продержаться неделю, а тут вообще без выдумки, примитив... И снова были вопросы и незатейливые тупые носы сапогов. А потом Ян отключился по-настоящему и его на некоторое время оставили в покое.

Очнулся в следующий раз в странном спокойствии и, непонятно, совсем не болели синяки и ссадины. Чувствовал, что с рукой не того, но опять же не болела. И очнулся под одеялом на койке. Когда и как на ней оказался, не помнил, но и это обстоятельство сейчас не тревожило. Совсем не удивляли и кресло у койки, и сидящая в нем женщина. Сидела себе и листала какой-то журнальчик, будто так и должно быть. Сквозь расслабленность разглядывал её и даже находил привлекательной. Она почувствовала взгляд, оторвалась от журнала. Улыбнулась мягкой, материнской улыбкой.

— Проснулся? Помнишь меня?

Поморщился.

— Анаитис а-Эрре, — с трудом разлепил сухие, чужие словно губы. Она поняла. Качнулась в кресле:

— Пить хочешь?

Анаитис была чем-то опасна, почему-то из ее рук стакан принимать не следовало бы. У воды был сладковатый привкус, и вообще она оказалась теплая и невкусная.

— Еще хочешь? Нет? Ну и хорошо, — почти проворковала а-Эрре. — А теперь давай поговорим, Ян. Ведь тебя Ян зовут?

Говорить с этой, пусть и привлекательной, женщиной не хотелось.

— Ну же, Ян, давай поговорим? И тебе, и мне будет лучше. Ты же спать хочешь? Хооочешь, мой хороший, я же вииижу.... И будешь спать... Когда я уйду. Поговорим и я уйду, обещаю.

Смотрел на нее, темноволосую, отдаленно сейчас напоминающую другую женщину из не здесь и не сейчас. И никак не мог сообразить. С трудом припомнил, что били, но кто бил и зачем...Может, оттого провалы в памяти?

— Так поговорим? Поговорим, Ян? — в пальцах женщина вертела откуда-то взявшуюся безделушку, серебряный цепочку с бегающими по ней жемчужными бусинами, мерно раскачивала её в такт словам.

— Поговорим, — согласился Ян, не в силах оторваться от украшения.

— Так зачем ты убил моего мужа, Ян?

— Хотел... хотел... — очень трудно было собраться с мыслями, вертлявые шарики отвлекали и сбивали с мысли. — Он должен был стать главой пражской СК. Из-за него пятнадцать тысяч человек попало в Отстойник.

Вздрогнул от воспоминаний, вдруг сделалось тех пятнадцати тысяч и себя самого жалко до слёз. Анаитис ласково шепнула:

— Всё хорошо, Ян, я на тебя не сержусь. А в каком году Горан должен был стать главой СК? И что такое СК?

— Служба Контроля. Две тысячи двадцать шестой. Первый год Новой Эпохи.

— Очень хорошо. А ты сам, Ян, из какого года? Откуда ты знаешь про моего мужа?

— Из тридцатого.

Каждый раз, когда отвечал на вопрос, из глубины подымалось какое-то внутреннее сопротивление, отвечать казалось неправильным, но Анаитис внушала всё большее доверие. Жемчужные бусины слабо шуршали...

— Выпей еще воды. Вот. Молодец. Расскажешь про будущее? Мне, знаешь, очень интересно всегда было узнать, как и что нас ждёт.

Промолчал, потому что не понял вопроса. Она яновы затруднения расшифровала верно, терпеливо переспросила:

— Расскажи, как там, в будущем? Кто в Подземке главный? А кто Наверху?

Несмотря на упрощение, всё равно вопросами поставила в тупик. Как она может не знать таких простых вещей?

— Но... Нет главных. Только император.

— Интересно. И кто у нас император?

Про императора совершенно точно нельзя было, поэтому промолчал. Анаитис не настаивала. Она улыбалась, вертела свою цепочку и мурлыкала какую-то песенку.

— А как там вообще? В будущем? Много изменений? Наверно, кучу всякого изобрели? Какие-нибудь новые рецепты? Оружие?

Анаитис спрашивала, Ян отвечал, как мог. Она осталась довольна. Тепло улыбнулась на прощание, пообещала, что накормят. Не обманула. После тарелки какой-то безвкусной массы неудержимо потянуло в сон. И Ян поддался. И был абсолютно счастлив. Почти как дома, на базе.

/...Суетились, бегали, размахивали листами с выкладками и расчетами. Яну были рады, это чувствовалось хотя бы по тому, как улыбался, натыкаясь в очередной раз на шатающегося без дела командира, кто-то из ребят. Глупо растягивал губы, обдавал восхищением, почти на бегу пожимая руку, снова утыкался в бумажки. Но дел навалилось — выше крыши, а Ян только час как возвратился и просто еще не "въехал" в ситуацию. Пока что он успел сходить на кухню перекусить, забросить вещи в свою комнату и теперь гулял по базе, выясняя обстановку. За месяц отсутствия мелких изменений, по отдельности незаметных, накопилось столько, что все вместе они ошеломляли. Появились новые лица — прибыло пополнение от боевиков с двадцать второй базы. В связи с этим поменялись расположение жилых боков и "нормы" заселения. Дождались своих жильцов пустующие комнаты в третьем блоке, ребят из первых двух "уплотнили" до трех человек на помещение, спальные мешки валяются даже в гостиной. Трогательным образом изменения не коснулись только обиталища командира, даже на столе канцелярские принадлежности раскиданы, словно никуда не уезжал. И ждёт Казимир. Подскочил со своей подстилки, обслюнявил с ног до головы и теперь ходит по пятам, как хвост. На кухне все сплошь новенькие, и поболтать в общем не с кем, психолог Анна ушла в отдельный кабинет в медблоке и теперь с утра до ночи занимается адаптацией беженцев и бывших пленных, так просто не зайдешь. Опять же эти переселенцы везде и всюду — шумные, раздраженные, нервные, усталые и путающиеся под ногами. Бывших пленных тоже видно за версту, хотя эти товарищи, наоборот, стремятся слиться фоном и быть как можно незаметней. Тщетно — глухое, тусклое выражение их глаз, одно на всех, лично Яна повергало в уныние надолго и надёжно.

Ну и совсем уж мелкие приметы прошедшего месяца — пятнадцать новых терминалов у связистов, у аналитиков с десяток свежих ориентировок на командира Яна, обещающих уже непокорному лидеру не просто казнь, а четвертование на главной площади Нов-Ажа. Командир радостно зацапал их в свою коллекцию и пошёл дальше. В медблоке Питера не оказалось, его вызвали к раненым на соседнюю семнадцатую базу, а за главного остался Ирвин. Эллин тоже в отсутствии, но должна возвратиться через полчаса. Тогда он снова заглянул к аналитикам и, хотя работать не хотелось категорически — ну имеет же он право на один выходной? — взялся за разгребание дел.

Первой появилась Эл. Прибежала, бросилась на шею, измазала какой-то грязью, смутилась, отстранилась и жадно вгляделась в лицо.

— Ну?

— Не вышло. Как видишь. Я думал, ты уже знаешь.

— Да я не об этом! Я о... — запнулась и покраснела. — Ты как, нормально?

Криво ухмыльнулся — ага, значит, Пит проболтался. А ведь просил держать язык за зубами. Вот же!...

— Нормально. А вы тут что?

— Тоже нормально. Последнюю неделю было сложно, полетели явки в Европе и сорвались три агитки в Киншасе, Сан-Пол и Нариве. Группу С чуть не взяли, но парни успели уйти в последний момент на резервные адреса.

— Мне сегодня вечером пусть доложатся. Что еще?

— Что еще, у Питера спросишь. Он к утру возвратится. А пока отдыхай. У тебя сегодня еще выходной. Ложись спать.

Ага, значит — точно. Пит — болтун. Ну кто его за язык тянул?!

— Я его просил промолчать, — процедил сквозь зубы. — А он кому ни попадя...

— Ну почему же кому ни попадя? Только мне и Энтони. Мы — члены чрезвычайки. Мы имеем право знать. — Голос подруги опасно дрогнул. Да уж, Эллин-еж. Сейчас будет фыркать, топать ногами и заставит-таки почувствовать себя глубоко виноватым. А еще полным идиотом для комплектности.

Но не стала. Печально вздохнула.

— Ян, ты дурак. Или герой. Или дурак и герой одновременно. Очень плохо было? Ох, нет, погоди... Я схожу умоюсь и перекушу. Мы сегодня весь день по болотам. Ты сам ел уже?

— Да. Я уже час как на базе. Ты иди, а я пока с бумагами разбираться буду.

Омыла сострадательно-заботливым сиянием усталых глаз, как это умеют только девушки в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет, чуточку влюбленные, строго кивнула:

— Я быстро. А потом ты мне всё расскажешь.

— Всё не могу, там не только от меня зависело...

— Расскажешь, сколько сможешь, — непреклонно поджала губы.

Знала бы, о чем просит... Ох и вымотал этот последний месяц. И, самое главное, Ян ведь с самого начала знал — не справится. Всё равно полез, потому что не попробовать не имел права. Неделю подстраивались друг под друга — двадцать пси-эмов высочайших уровней и Янош, пси-эм-недоучка. Они должны были держать, а Ян — шарить у императора в мозгах, дергая за ниточки мотиваций, пробовать эти самые со всех катушек съехавшие мозги выправить. Следующую неделю готовились ломать защиту незаметно, по кирпичику, чтобы никто не догадался до самого последнего момента. Третью неделю повторяли рабочие трансы, до изнеможения твердили формулы и морально готовились. Собственно нападение назначили на четырнадцатое октября, полночь по Нов-Ажу. И за окном недорогой квартиры на окраине столицы сверкали фейерверки, подвывали пьяными голосами какие-то нелюди, очень мешая сосредоточиться, да дождь барабанил. Почему-то на этом дожде Ян позже и застрял, и всё пошло вкривь и вкось.

Защиту-то они взломали. И силёнок вполне достаточно оставалось. Но вот... завяз Ян в чужих мозгах, затянуло его в такие чуждые, но такие знакомые мысли. Темные, болезненные — от них стало физически плохо, но липкие, как болото. Отдача получилась феноменальная. А император с его непомерной мощью и полностью расшатанной психикой и не мог выдать другой реакции. Наверно, он и сам заработал частичное выгорание, но уж Яну, оператору, досталось по самое не балуй. Причем сначала не сообразил, закончил даже несколько начатых формул на автомате, еще переговаривался с ребятами, неладное почуял, объявил отбой, по м-визору сообщил Питеру про провал, на всякий случай передал временно руководство и велел лишний раз Эллин не волновать. И только потом, сказав классическое: "Что-то мне нехорошо", — съехал в дождь и фейерверки. И вынырнул в реальность только позавчера, вареный, что ваши раки.

Зато, как выяснилось, отдача и императора краешком задела — три дня не появлялся на публике, везде его заместитель вертелся. Потом ребята из обслуги Двора сообщали, что его величество вообще из покоев не высовывался. Видать, болел. Соответственно, отменили празднование Дня согласия и посвященные ему публичные казни "врагов режима". И то польза.

— Да какая теперь разница. Всё равно не вышло.

— Может быть и нет никакой разницы. Даже скорее всего. Просто я очень волновалась и мне полагается некоторая компенсация, ты не находишь?

— Наверное, — но как представил, что придется объяснять, рассказывать, делиться тем, чем противно делиться — в голос застонал. — Ох, сколько всякой мерзости! Понимаешь, не могу я рассказать! Тонешь, тонешь в этом дерьме, и уцепиться не за что. И никто не удержит. Я там чуть с ума не сошёл, пока...

Подошла, погладила по плечу. Заглянула в лицо:

— Понимаю... Зато теперь ты дома.

— Да. Зато теперь я дома.

И от осознания того факта, что вся вот эта огромная М-16, в три этажа и пять блоков — наконец-то обретенный дом, где всегда Яну рады, где можно расслабиться и хоть ненадолго перестать бояться, сладко защемило в груди. Отпустило весь день давящее напряжение. И захотелось спать.../

* * *

По Долине убогих словно торнадо прокатилось.

Бары щерились выбитыми стеклами, пробоинами в стенах и пугали абсолютной тишиной. Покореженные вывески сорваны, какой-то хлам и тряпье усыпали широкий проспект. И ни души. Только трупы неудачливых завсегдатаев баров, не успевших сориентироваться и вовремя смыться, там и сям развалены в причудливых позах. Первые плоды четыре часа назад объявленной войны.

Пан Виктор Руткевич полюбовался панорамой в целом и подошёл к одному из неудачников. Тот, выпучив мертвые глаза, пялился куда-то мимо Виктора в неизъяснимом ужасе. Видимых повреждений Вик на теле не приметил. Та же картина, он знал, и в Адской трубе — насмерть напуганные, словно бы от страха и умершие, разбросаны по переулку ребята из лучшего викторова подразделения. На каждом индивидуальная защитка, каждый при полном боевом комплекте. И ни единой живой души, ни одного свидетеля. Пси-эм-магия? Да, похоже, только тогда откуда разрушения? Если не пси-эм, а что-то вполне материальное — "двойная волна" или "пепельный ветер" — тогда почему трупы? Почему не бесформенные обуглившиеся остовы? Специалисты разводят руками — никто не знает, что за оружием воспользовалась а-Эрре. Эксперты Тьмой клянутся, что такое оружие вообще в природе существовать не может, однако вот оно во всей красе. Похоже, на сучку работает настоящий гений.

И нужно этого гения хоть из-под земли достать... Подергать за веревочки, потрепать связи, попробовать заслать в стан врага, значица, парочку шпионов. Вынюхать и обезопасить.

Теперь, когда война началась, плевать пан Руткевич хотел на таинственного убийцу Горана а-Эрре, конечно, только вот грыз червячок не то, чтобы сомнений... Шестое чувство, если хотите. Ну очень уж странным казалось пану, как всё удивительно на руку Анаитис вышло. Как на подбор. Очень аккуратные убийства, выполненные в разных стилях, тогда как обычно опытный киллер работает по одной намертво затверженной беспроигрышной схеме, ну, может, с некоторыми отступлениями по обстоятельствам. У каждого ассасина, например, есть своя специализация — удушение, огрестрелка, яды или чары. Очень немногие специалисты высокого класса способны не выдавать фирменного почерка. И если бы Анаитис не заявила, что ищет именно убийцу — не убийц! — при трезвом измышлении Виктор искал бы двух совершенно разных людей. Первого, на котором Горан, он счёл бы торопливым самоучкой, даже, может быть, просто случайным мстителем... Главу клана порешил кто-то куда более ловкий и дерзкий. Твердая рука, умело подобранный момент... Кто-то, подобравшийся очень близко. Ну и кто у нас такой гений убийства? Заметьте, не найденный силами всех Объединенных кланов. Поговаривают даже, что — внимание! — сама же вдовушка и нашла киллера первой, а теперь прячет. Зачем?

И — что мы имеем? Внезапная смена статуса одной нервной особы — раз. Два — истерика этой нервной особы со смехотворным поводом к войне. Три — ненайденный убийца. Четыре — новое оружие госпожи а-Эрре.

Мысли Виктора заметались, что горячие борзые в предчувствии охоты. Общая картина мозаики вертелась в мозгу, никак не желая показаться целиком...

А если?... У ног мертвый полукровка скалился ужасом напополам с глумливым изумлением — что, мужик, мозги ломаешь? А я вот лежу и мне уже совсем ничего не нужно. А еще я мертвый, и поэтому помогать тебе тоже не буду.

Но если...

— Вик, ты чего? Я тебя так долго искал! Вот же ж*па! Пошли отсюда! Опять много наших боевиков захерачили! — братец возник из воздуха, возбужденно замахал руками, отчего захотелось врезать, и покрепче, чтобы не сбивал с мысли. Только никогда еще Виктор не поднимал руку на брата.

— Погоди... Заткнись, твою ж!..

Предположим, Анаитис нанимает некоего специалиста очень широкого профиля. А может быть, даже и не сейчас нанимает, а давно уже наняла, очень уж хорошо акция спланирована... Этот специалист занимается разработкой оружия массового поражения. Затем в один прекрасный день Анаитис отдает некое приказание — не исключено, что тому же специалисту... Хотя нет, вряд ли она станет рисковать таким ценным экземпляром. Скорее всего, кто-то из своих же... Так вот, некое указание. Это указание исполняется быстро и аккуратно, двумя разными людьми. Для снятия подозрений подкидывается даже утка — пацанёнок зверской внешности, которого потом тщательно прячут — и начинается война. Из которой клан Ассасинов такими темпами выйдет победителем.

И всё-таки чутье подсказывало пану Виктору — самый главный узелок в дельце тот пацаненок. Если его не убрали уже по-тихому.

— Значит так. Поиски киллера продолжить. Хочу иметь перед собой результат... скажем, в течение ближайших двух часов.

Братец преданно заглянул в глаза:

— Ты думаешь, что войны тогда не будет? Отдашь киллера, и они перестанут? Ой, бл*, хорошо бы...

— Идиот... — устало вздохнул Виктор. Уже без злобы, потому что сердиться на почти до подобострастия предупредительного младшего брата по-настоящему никогда толком не выходило. Ну не злятся на дебилов! А Денис дебил, хотя это и не бросается теперь уже в глаза. Выровнялся, выучил "взрослые словечки" и вворачивает, где ни попадя. А мозгов все равно не прибавилось. Почти тридцать дурню. Раздельно, выразительно пояснил. — Просто мне нужен этот парень. Мне. Лично. Живой. Ты понял?

— Понял. Я тогда пойду, скажу им?

— Иди.

Исключительно к таким поручениям Дениска и пригоден — слово в слово повторять приказания старшего брата. Природа на нем отдохнула, сказывается кровосмесительная связь маменьки с собственным отцом. Виктор вздохнул — единственный человек, на которого только и можно рассчитывать в этом мире, слабоумен. И, черт побери, как тоскливо сознавать, что единственный человек, которого Вик сумел принять и полюбить, так никогда этого не поймет и не оценит.

Очень редко, исключительно в качестве игры ума, пан Виктор Руткевич развлекал себя мыслью — а что, если Денис преданный не потому, что идиот, а потому, что любит и уважает старшего брата? Вот и сегодня...

Впрочем, не до сантиментов сегодня. Найти того добра молодца...

* * *

— Сумасшедший дом, бедлам! — причитала, схватившись за голову, бухгалтерша Юля. Она стояла в углу своего рабочего кабинета, обессиленно прислонившись к стене, и наблюдала, как деловитые, не по-хорошему спокойные мужчины в одинаковых серых куртках выворачивают ящики шкафов, вываливают бумаги в поисках только им известного... чего-то. Они даже не сказали, что ищут! Просто пришли с утра с ордером на обыск и хозяйкой, панной Присциллой. Панна была бледна, спокойна, совсем как эти мужчины, велела делать всё, что скажут, показывать всё, что пожелают, а сама ушла.

Сначала мужчины сохраняли еще видимость порядка, спрашивали разрешения, предупреждали, но через два часа, кажется, терпение и любезность у них иссякли, и они словно с цепи сорвались. Двигали шкафы, не заботясь о сохранности их содержимого, топтались по с таким трудом выведенным Юлей отчетам и балансам, а когда беззастенчиво свалили с юлиного стола все принадлежности, а сам стол сдвинули, девушка поняла, что дальше так не выдержит, заглотила сразу всю пачку успокоительного и намеревалась уйти домой спать, не позволили.

Отправили в хозяйкин кабинет, где за столом панны сидел человек с льдистыми глазами, чем-то напоминающий пана Кристиана, хозяйкиного мужа. На робкое юлино "Здрасьте!" он никак не отреагировал, даже не кивнул, а сразу приказал:

— Сядьте! Руки на стол! Смотрите мне в глаза!

И принялся задавать вопросы. Очень быстро, напористо — у Юли даже возникло ощущение, что её в чем-то обвиняют, хотя никаких грехов за собой она не знала. Сидела, словно завороженная, примагниченная тяжелым взглядом неприятного человека, и чувствовала, что даже если и захочет, соврать не сумеет.

— Давно вы здесь работаете? — звякал человек.

— Третий год, — сами собой шевелились губы.

— Место работы устраивает? — интереса в глазах человека Юля пока не обнаруживала. "Просто проверка на вшивость, — догадалась. — Проверяет, могу ли я соврать, или нет."

— Да.

— Имели конфликты с начальницей? — "Очная ставка прямо какая-то. Он всё это у панны Присциллы мог совершенно точно узнать!"

— Нет.

— С коллегами?

— Нет.

— В каких отношениях вы находились с Яношем Раевичем?

"А этот-то здесь причем?" — замотала головой. Слишком личное. И ведь придется рассказать.

— Он мне нравился.

— Нравился как мужчина? Он был вашим любовником?

Замотала головой — ох, как хотела, чтобы был. Ни разу в ее сторону не посмотрел. И чем околдовал, хромоногий?! Ну чем, что аж по ночам снится?!

— Смотрите мне в глаза, когда отвечаете! Так да или нет? — в голосе следователя зазвенела сталь.

— Нет.

— Он ухаживал за вами?

— Нет.

— Когда вы видели его в последний раз? Он был один? Видели ли вы его с кем-то еще кроме сотрудников магазина? Казалось ли вам его поведение странным? Как он вел себя в последнее время? Не казалось ли вам, что ему кто-то угрожает? — вопросы посыпались горохом из стручка, успевай только "да-нет" бормотать, Юля их даже запоминать перестала. Только общее ощущение — катящегося и растущего снежного кома. Потом вопросы стали совсем уж оскорбительно-интимные, помимо воли глаза наполнились слезами и Юлю отпустили в уборную приводить себя в порядок. Когда она выходила, к двери уже направлялся Эван. Вид он имел понурый, подавленный. В подсобке что-то грохнуло, стеклянно задребезжало.

Юле было страшно — и этот обыск, и еще в новостях сказали, что в Подземке началась война. А девушка жила одна на окраине города в коттеджике, и по вечерам ей бывало страшно не по себе в пустом домашнем молчании. А уж сегодня, когда пропал Ян, да еще взорвали банк в соседнем районе — уходить с работы не хотелось. И оставаться тоже уже нельзя... Смотреть, как гробят с такой любовью выполненную работу? Юля закусила губу, но не удержалась и разревелась прямо перед зеркалом в уборной, глядя, как расползается по щекам косметика. Почему-то ей казалось, что мир рушится и прежним станет теперь очень нескоро.

Она старательно умылась, вытерла побледневшее без косметики лицо и решила дождаться Эвана. Хотя бы до остановки с ним дойти.

* * *

— ... По версии официального источника, вчера в банке "Имперо" произошёл конфликт между двумя бандитскими группировками, результатом которого стал взрыв. По данным того же источника, в общей сложности насчитывается около трехсот пострадавших, из них ранеными — пятьдесят четыре человека, погибшими — двести тридцать, двадцать шесть числятся пропавшими без вести. Под развалинами продолжаются поисковые операции. И вот как прокомментировал трагедию мэр города пан Владислав Козецкий...

Очень сложный листик попался. Пять цветов, шелк на прожилки, а сама вышивка — мулине гладью, в одну нить. Прис тяжело вздохнула и воткнула иголку в край вышивки. Сегодня рукоделие не помогало успокоиться и расслабиться. Еще вчера взвинченная до предела, Присцилла уже места себе не находила, но пока еще держала лицо. О том, насколько она действительно возбуждена и расстроена, можно было догадаться только легкому дрожанию ловкой руки над пяльцами, да по тому, как магичка периодически закусывала губу, разглядывая свое незавершенное творение. Но, конечно, наметанному взгляду младшей сестры эти и прочие мельчайшие нервические приметы были видны как на ладони.

Сама Агнесса вышивать не любила — терпения не доставало даже каемку на салфетке крестиком вывести — зато любила смотреть, как вышивает сестра. Очень уж уютно и ласково, что ли, у Прис оно выходит. Сидишь, бывало, вечером, часиков в восемь, зимой, за окнами уже темно, бесятся снежинки в фонарных оранжевых пятнах, на кухне вздыхает чайник, малыш Лешек возится с машинками на ковре, позёвывает... Крист читает книгу под бра в глубоком кресле. Жасминовый с медом чай пахнет тонко и сладко. Остается только сидеть, лениво перелистывать журналы и прислушиваться к деловитому бормотанию малыша и подвыванию ветра, изредка поглядывая на сестренку, сосредоточенно тянущую длинную цветастую нить через полотно канвы. И век бы так сидеть, забыв про нервотрепку на работе, утреннюю ссору с Андрашем и порванные в автобусе колготки. Хорошо...

Сегодня оказалось иначе. Сегодня тишины и уюта из совместных посиделок не вышло. Воздух в гостиной словно наэлектризовали, взмахни неосторожно рукой — посыплется сухими щелчками искр. И это еще Крист с работы не возвратился, пыхая огнем, аки горгона. Кристиан, Гнес знала, терпеть не может всякого рода порочащие его честь и достоинство дрязги и разбирательства. Это он еще... про этого присциллиного Радослава не знает... И не узнает, даст Свет. Криста нет, зато с утра не умолкает телевизор, а полчаса назад ушел последний из следователей. А эти ребята своими постными мордами какое угодно настроение подпортят.

— Как думаешь, найдут они Яна? — Прис окончательно сдалась, отложила вышивку и теперь преувеличенно внимательно глядела в "ящик".

— Найдут. Хоть из-под земли достанут, ты же знаешь ребят из особого подразделения. Потом, правда, душу вынут и нервы потреплют изрядно, — "утешила" Гнес. — А вообще-то, что тебе так этот Ян?

Прис задумчиво повертела на пальце выбившуюся из узла темную прядку волос.

— Неспокойно мне. Он, конечно, странный малый, но я знаю, что пареь Ян хороший. Хотя и нелюдимый. И работает у меня уже второй месяц без единого нарекания...

— Ты всегда так возишься со своим персоналом как с принцессками, а они же обслуга. Иногда мне кажется, что они тебе семья, а не просто наемные работники...

— А тебе что, завидно? Заводи свой магазинчик, тоже будешь так со своим персоналом возюкаться.

— Да не в этом дело! — махнула рукой.

Присцилла поджала губы и снова взялась за пяльца. Надолго замолчали. Уюта как и не было. Прис низко склонилась к проступающим из полувышитой листвы нежным фиалкам. Тихо, словно бы извиняясь, пояснила:

— Понимаешь, Гнес... Ян... Жалко, если его где-нибудь под шумок ухайдокают. Хороший парень. Еще. знаешь, на Рада чем-то похож. Уж не знаю, чем.

И с такой непонятной тоской пояснила, что Агнесса аж задохнулась:

— Ты... ты только не говори мне... что собиралась закрутить с этим мальчиком интрижку!

Слово "мальчик" до того вышло возмущенно-осуждающе, что Прис воззрилась на сестру с непередаваемым изумлением, а потом натянуто рассмеялась:

— Вечно у тебя мысли в одну сторону. Это именно ведь мальчик. Сколько ему там? Двадцать два, кажется. Это же всё равно, что Полем, который приятель Джея — вот с ним спать! Ну неужели мне не может быть его просто жаль? В конце концов, он нас спас.

— А... Ага. Знаю, знаю. Ты у нас правильная. Но вот то, какую кашу твой Ян заварил...

В детской заплакал ребенок. Присцилла с видимым облегчением кивнула — дескать, и рада бы чего ответить, да, видишь, некогда — и ушла. Агнесс выключила телевизор, поглядела на часы и решила, что еще полчасика посидит и пойдет спать. Сегодня решила заночевать у сестры. Домой не хотелось категорически. Андраш, паразит, всю душу вымотал.

В стекла опять барабанил дождь, сентябрь во всей красе. Позавчера, кажется, выдался последний приличный денек в этом сезоне. Чай давно остыл, дамские журнальчики ничего столько же интересного в сравнении с последней новостишкой про войну — сообщить не могли. Банк вон взорвали. Криминальные авторитеты. Ага. Пришли боевики от ассасинов, навели порядок в офисе клана Темных огней. Потом замели следы. То, что пострадали простецы, человек двадцать случайных посетителей — никому не интересно. Тут дай Свет со своими проблемами разобраться. Прис вон Джея на занятия в университет не пустила, сказала, сиди дома, друг любезный. "Болеть" будешь хоть полгода, но на улицу в такой ситуации я тебя не выпущу. Нужно сказать, пропуск лекций парня не слишком огорчил. Гораздо больше расстроился, когда осознал, что все свидания, которых у этого дамского угодника было назначено, что у собаки блох, придется отменить. Теперь дуется у себя в комнате, монстриков компьютерных гоняет.

В половине десятого возвратился с работы Крист, раздраженный и усталый. Сбросил куртку,швырнул папку с бумагами на стол в гостиной, только после изволил заметить свояченицу:

— О, привет, Гнес. В гости заглянула? А где Присцилла?

— В детской.

До чего странно смотреть на Криста, когда... Ну, скажем так, в свете некоторых обстоятельств. Красивый такой мужчина. Весьма неглупый. С блестящими перспективами карьерного роста. Очень правильный и порядочный. Не удивительно, что Прис на него сразу запала, когда он, весть яркий, как павлин, вдруг оказался их с Агнессой наставником. Но, черт возьми, он же никакой оказался! Пустой изнутри, словно чего-то в нем недостает. Чего-то неуловимого, но очень важного. А иначе.... ну не стала бы от такого мужика жена бегать на сторону, будь он... Ох, дурак.

— Ну и что там? — неопределенно махнула рукой, но Кристиан понял.

— Кризис там. Мобилизация. У меня сегодня троих студентов выдернули прямо с занятий. Двух боевиков и одну целительницу. Всех преподавателей допоздна на курсах медподготовки мурыжили. Нда... Сразу мне этот Ян не понравился. Вот как чувствовал!

Ишь ты, не понравился ему "сразу". Да, рассказывала Прис. Не в ту сторону глядел, дурень, вот жену и проглядел.

— Ясно. А что говорят Наверху?

— А что они могут сказать? Молчат. Яна ищут. У Прис в магазине с обыском уже были? А, ну да. Она же звонила с утра. Ладно, пойду ужинать и сразу спать. Устал, как собака. А ты у нас нынче ночуешь?

* * *

У Яна были хорошие, несложные дела, полностью занимающие руки и не особенно нагружающие мозги. А мозги нагружать очень не хотелось. Вообще ничего не хотелось. В просторной лаборатории ему нравилось — светло и тепло, если что напрягает, так это постоянно снующие туда-сюда посторонние, которых при других обстоятельствах Ян бы и близко лаборатории не подпустил. Они постоянно отвлекали своим мельтешением и непрекращающейся сменой лиц, сбивали с мысли и ритма привычной последовательности действий. Раздражали. И потом еще рядом, где-то за спиной вечно отирался серый, неопределенной внешности мужичок. Под внимательно-недоуменным взглядом Яна он окончательно блек, сникал и задвигался в угол, стараясь слиться обстановкой. Но раздражение нарастало, периодически обваливающийся с потолка гул вводил в ступор и уныние.

Тогда Ян замирал, уткнувшись взглядом в белую стену, усиленно старался вспомнить, как он здесь оказался и что должен делать. Мужичок из угла выдвигался, совал в руку стакан с водой. Но нет, это было совсем не то, что Яну требовалось, он отмахивался и снова буравил взглядом стену. К сожалению, огненные или какие иные письмена на ней не проступали, ничего не разъяснялось.

Через некоторое время приходила ласковая женщина, начинала тормошить, уговаривать, явственно кого-то напоминая. И Янош под напором сдавался. Вспоминал нужные формулы, перечерчивал по памяти схемы, выдумывал планы эксов. В заданных условиях и с заданными ресурсами планы на бумаге выходили хорошо и легко, а как они там будут в реальности, Яна не трогало. Катастрофически недоставало привычных боеприпасов, туповатым людям без лиц приходилось объяснять элементарные вещи — что такое "цветки", как их делать и как ими пользоваться, как выплетать "моровое поветрие" и объединять с "предупредилкой", как правильно ставить защитки... Особой усталости Ян не ощущал, хотя, кажется, работает уже давно, очень давно, и должна была уже наступить ночь.

Впрочем, его всё устраивало. Яну было честным образом хорошо и правильно.

Посторонних становилось всё меньше. Наконец, вечно задвинутый в угол мужичонка остался с Яном тет-а-тет и мешать уже робел. Зато через ровное умиротворение потекла чужая и терпкая как пот паника. Но Ян работал. Когда в следующий раз гул над головой вывел из равновесия, пережидал, тупо разглядывая карандаш в руке. Простой грифельный, остро заточенный, дешевенький, ценой в два гроша, твердо-мягкий. Такие карандаши целыми ящиками притаскивали на базу, когда находили на складах. А один раз нашли толстые, твёрдые, выкрашенные в синий цвет, с надписью "СССР". Писать ими было неудобно, поскольку острые ребра карандашей больно впивались в пальцы, если задумаешься и начнешь такой вертеть и жать... Нынешний был слишком дешев, чтобы еще чем-то его еще дополнительно помечать. Зато за карандаш мысль зацепилась, перекинулась на план экса, на белые стены, какими никогда не бывали стены баз, обычно грубые дощатые. И стакан с неприятной, сладкой водой...

Шум над головой раздражал, понукал встряхнуться и срочно действовать по плану. "План-Б", запасные адреса, уничтожение документов, база засвечена в три слоя, уходить, повторите явки! Да, черт возьми, на зубок каждый свою знать должен! Среди ночи проснуться и сказать!...

Ян застонал сквозь зубы — свою-то явку и позабыл. Шум нарастал, вместе с ним сочащаяся от мужичка паника становилась гуще. Тот выцвел окончательно, тревожно косился уже не на Яна, а на дверь и больше не предпринимал попыток напоить всякой дрянью. Когда с потолка посыпалась белая пуда, громко бабахнуло, мужичок затравленно огляделся и сунулся было за дверь, да тут же захлопнул и заложил засовом. Замахал руками, сбрасывая с ладоней голубые искорки барьера. Только мужичок больше потел и истекал ужасом, чем на самом деле поднимал барьер, тогда за защитку взялся Ян, у него это прилично выходило. Но не в этот раз.

Грохот и рев за дверью сделались оглушительными, и тогда мужичок бросил свое бесполезное занятие, зарычал на дверь по-волчьи, выплюнул любимое яново ругательство и оскалился. Не на дверь. На Яна. И в руке у него невесть каким образом оказался ножик из тех, которыми удобно перерезать горло.

Сообразить Ян ничего не успел.

Дверь упала вовнутрь.

Мужичок тоже упал. Лицом в пол, между лопаток обнаружилась глубокая красная ямища. Тяжелая густая волна захлестнула белую лабораторию. Здоровенные мужики в бронежилетах и касках затерли в толпу, загомонили и затопали. Кто-то из них пребольно ткнул под ребра, а второй нанес расчетливый удар, по затылку, прекратив цепь странных и непонятных событий.

Глава 6.

Виктор догадывался, что война — дело скверное, но до сей поры счастливо избегал возможности убедиться в этом на собственном опыте. Теперь случай представился.

Паника. Информационный шок. Полная неспособность к выработке адекватной стратегии. Вот что такое эта ваша война, для которой в ближайших планах Виктора просто не было места.

На чрезвычайном собрании глав объединенных кланов вместо сильных и спокойных лидеров Виктор увидал брызжущих слюной напуганных баб и впавших в маразм старикашек. Через пятнадцать минут после начала заседания пан Руткевич понял, что Анаитис уже победила, только еще не успела сюда заявиться и перестрелять этих кретинов. Тогда пан Руткевич любезно выполнил за эту шалаву ее работу — достал свою элегантную "Беретту" и методично перебахал баранов в упор. Охрана традиционно осталась за дверями зала заседаний и поэтому никак помочь своим хозяевам не сумела. Сопротивление оказать попытался только пан Гурава, предсказатель. Значит, такой херовый предсказатель, раз вообще заявился на заседание.

Денису преставление, устроенное старшим братом, понравилось, он захлопал в ладоши и ввернул что-то про "ж*пу" и "крутое мочилово". А пан Виктор Руткевич вышел из конференц-зала Сейма главой Объединенных кланов Польши. И сейчас ему предстояло поставить на место одну зарвавшуюся девку, из-за которой Виктор потерял половину своей лейб-гвардии и не высыпался вот уже четвертый день.

Для начала пану потребовалась вся информация. Георг не успел слинять в свою солнечную Италию, как намеревался. Был отловлен почти на границе и деликатно сопровожден к главе несуществующего Сейма Виктору. По пути он обронил пару зубов, неудачно запнувшись, переломал руки и, страдая от болей, сделался сговорчив. Он охотно поделился с Виктором всей собранной информацией об Атенаис а-Эрре и ее таинственном гении.

Через два часа после наведения порядка в Сейме Виктор уже узнал всё необходимое и был настроен действовать быстро и решительно. Начал он, правда, с оригинального шага, а именно — отозвал самоотверженно отражающих атаки неприятеля боевиков с основных постов. Собрал всех, пересчитал, пришел к неутешительным выводам — с таким трудом набранное войско ополовинилось. Но унывать не стал.

Через два с половиной часа войска Виктора ворвались в резиденцию Анаитис. Самой хозяйки они дома не застали, зато она не успела или не сумела прихватить с собой эту свою ценность, гениального мальчишку. Правда, приставленный к парню охранник едва не порешил парня по принципу "Так не доставайся же ты никому", но ребята успели в последний момент. Объект требовался Виктору живым. Вику мало было раздавить Ассасинов раз и навсегда. Мечты о Великопольской Подземке еще с отроческих лет кружили голову.

Короче, парня отбили, резиденцию разгромили к чертям собачьим, потом хорошенько прижгли, и всех делов-то оказалось на полчаса. Может, потому она и не успела своё сокровище утащить, что была ошарашена внезапностью и наглостью происходящего.

Боевиков опять рассредоточили, снова возвратили на прежние позиции и сделали вид, что совершенно ничего не произошло. Военные действия к вечеру сделались вялыми, противник медлил — этакая окопная война, не хотите ли? Обстоятельство это устраивало Виктора, ибо давало ему возможность разобраться с добытой вещицей. По результатам, так сказать, первого освидетельствования пан пришел в бешенство и изумление.

Изумление — парень оказался светлым. То есть абсолютно и до мельчайших подробностей ауры, этакий теленок-ангелочек, только крылышек недостает. И этот вот придумал штуку, из-за которой в пять минут выморило всю Долину убогих?! Чудны дела Тьмы и Света.

Взбешен же пан сделался даже больше, чем удивлен. Светлого дуболомы из гвардии слишком крепко по головке приласкали, по всей видимости. Парень очухался, но тупой... Ох, тупой. Сидит и глазами хлопает. В стену пялится. Ничего не требует, не боится, не пытается сбежать, вопросов не задает, от "профилактических" оплеух не уворачивается... Сплошные "не"... В общем, ничего этот чудо-мальчишка не делает. Совсем. И, кажется, даже не думает.

И принялся пан ломать голову над странным приобретением, которому даже под ребра сапогом — хоть бы хны. И чудилось Вику в парнишке нечто дико знакомое, только что, сообразить пока не сумел. Более того, он даже понять не мог, с какого боку подступаться к этому идиоту! Ну ни чем парень не напоминал то полубезумное, одержимое только что совершенным убийством существо с м-кристалла. А напоминал...

Затишьем всяк пользовался в меру своего разумения. Лейб-дуболомы, Виктор слышал, в коридоре разложили картишки и где-то, подонки, раздобыли бормотухи. Идти устраивать разгон пан поленился. Тут же, под боком, братец собирает-разбирает свои пистолетики. Любимейшее его занятие наряду с компьютерными игрушками и бабами. Этих последних Дениска любит особенно, только чревато такое увлечение... Дебил, что с него возмёшь. Вечно каких-то болячек нацепляет, а потом мучайся с ним.

Виктор окинул оценивающе-подозрительным взглядом напряженно-сосредоточенную спину братца. Попробовал наугад:

— Денис, ты где шлялся, пока меня не было?

Плечи поникли. Засопел виновато. Ага, ясно всё.

— Ну?

— К панне Люпине ходил.

— А я тебе чего велел? — панна эта — первейшее развлечение Дениса Руткевича. Владелица публичного дома, дама, интересная во всех отношениях, но, к сожалению, совсем не следит за своими девочками, сплошь рассадники заразы. Одно хорошо — место спокойное, надежно охраняемое, и за Денисом там всегда приглядят.

— Дома сидеть, — печально и виновато вздохнул.

— И почему ты не сидел?

— Скучно. Ты же меня с собой не взял.

— Идиот. Придурок адов! О тебе же забочусь! Сейчас опасно, ты это понимаешь? А панну Люпину твою прибью к чертовой матери, если еще хоть раз к ней без разрешения сунешься. Со всеми ее девочками. Понял?

— Да.

Ни черта он не понял. При первой же возможности снова попрётся. Вот что с ним делать? В детстве не били, а теперь вымахал лоб здоровый. Сидит, виноватый весь и раскаивающийся, а через пять минут уже забыл и снова с пистолетами возится. Опять промелькнуло ощущение дежа вю. Промелькнуло, обросло подробностями и превратилось стойкую догадку.

* * *

Стоял серый туман. Вчера еще лил дождь, но было тепло, как это бывает в конце сентября. Сегодня резко похолодало, кое-где лужи даже подмерзли. И этот туман. Густой и жирный, как сметана, но пыльный, грязный, городской, пахнущий не свежестью и влагой, а только бензином и почему-то мылом. В его мятых клубах терялись очертания магазинчика напротив, громады супермаркетов превратились в бесформенных доисторических чудищ, остальное перемешалось в кашу и навалилось на спешащих людей тяжело, пугающе и безысходно. Туман принес в себе тоску и необъяснимое ощущение тревоги.

И жизнь в тумане сделалась интересной. На манер известного китайского проклятья. Например, скромная владелица магазина Присцилла Горецки оказалась вдруг в центре событий в состоянии самом подвешенном, совершенно без гарантий наступления даже завтрашнего дня, не говоря уж — светлого будущего.

Измордованная обысками, исполосканная морально на допросах, она совершенно утратила почву под ногами и самой себе казалась теперь маленькой и никчемной. Ничего не успевала, ни с чем не справлялась, а торговля стояла. В магазине словно стадо свиней прогулялось. Убытков от обыска — недельная выручка. И ладно бы отыскали чего, так нет же, из всех находок пара охранительных знаков на стенах подсобки, да полосатый агат, стандартный оберег.

Еще этот туман... угнетал.

— Пани Присцилла, а они... — приходила бледная расстроенная Юлия или заглядывал хмурый Эван, или Марика притаскивала опись, и все вместе жаловались на "них", трясли бумагами, демонстрировали осколки дорогущей реторты из "драконьего" стекла... "Они" превратились во врага, ответственного за все неприятности, включая туман, заразили самый воздух в лавке испугом и унынием. Присцилла никогда не любила господ из Верхнего, только официальных причин для своей нелюбви подобрать не могла. Теперь повод у нее появился.

А тихая Юля, как выяснилось, молча и смиренно страдала влюбленностью и тревогой за исчезнувшего Яна Раевича, у нее всё валилось из рук. К понесенным убыткам добавилась пара упаковок мензурок и напольная ваза. Каждую потерю она сопровождала тихим тоскливым стоном, словно бы подтверждением бесцельности и ненужности своего существования, извинялась срывающимся голоском. Обстановка в магазине сделалась окончательно тоскливая.

Прис закончила приведение в порядок своего рабочего кабинета, надавала распоряжений, утешила Юлю, пообещала работникам премии и могла бы уже идти домой, подальше от суеты и разора. Только, вот незадача, домой идти хотелось еще меньше, чем оставаться в лавке. Выходить в сырость и непредсказуемость, а потом дома вспоминать и нервничать, что Криста, наверно, мобилизуют, а Джею почти двадцать и в случае серьезного конфликта... Интересно, а... Рад? Нет, про Рада думать Прис себе запретила. Всё, нет его в жизни Присциллы. И не было никогда.

Но вообще с самого утра нехорошо как-то было, знобко, и подташнивало. Стресс, наверно. Отвратительно так все события друг на друга напластовались. Нужно бы забрать Лешку, попросить Агнессу с ним посидеть, а самой спать лечь, вот точно. Выпить чаю с пустырником и мятой, залезть под плед... Клетчатый, красно-черный, старый уже, но тёплый и совсем мягкий от старости. И даже, скорее всего, ни о чем не думать перед сном, а только провалиться в черноту.

За окном, в тумане, явственно что-то делалось. Какие-то тени то появлялись, то исчезали, сновали в тупике между бронтозавром "Пятерочка — всегда удачные покупки!" и "Осторожно, автоматический шлагбаум". Странная суета Присциллу озадачила, но каким-то дежурным, не достигающим уровня настоящих мыслей образом. Она поглядывала на тени, на часы, потикивающие немощно с бюро, предавалась тоске и унынию и еще одновременно подсчитывала убытки, оценивала их результат в форме не купленного на нынешний сезон того милого костюмчика из "Мадам де..." И всё механически, по инерции.

Прохожие залезли под зонты, стали походить на большие темные грибы, но было их немного для такого времени, для обеденного перерыва, когда офисные работники голодны и по-здоровому злы...

Юля опять что-то обронила, оно шмякнулось с деревянным стуком, глухо отдалось в кабинете. Прис выглянула, убедилась, что это всего лишь ящик с мусором, а когда возвратилась к окну, всех прохожих с улицы уже или ветром сдуло, или разъело в странном тумане. Рыжая облезлая кошка перебежала клумбу, брезгливо, но за стеклом беззвучно мявкнула и растворилась в подворотне. Присцилла опять без интереса понаблюдала за тремя... нет, четырьмя... или пятью? шестью?... впрочем, без разницы — тенями, потому что тот костюмчик, ясное дело, плакал...

Громыхнуло!

Так, что на миг даже туман расступился, давая дорогу этому невероятному грохоту, что заорали сигнализации машин, что стёкла затряслись в судорогах, что тени вздёрнулись марионетками и повалились без сил на землю!.. Присцилла взвизгнула, но сама своего визга не услышала, оглохла. И вообще больше пока ничего не услышала, вата забила уши...

Главное, Прис совершенно не поняла, что и откуда, и зачем происходит, и могла дальше только обессиленно наблюдать, немея где-то внутри.

А туман распался мечущимися клочьями, взорвался грохотом поменьше, всполохами синими и оранжевыми, как в фейерверке, но было это не красиво, а только страшно. Прис не знала, но уже плакала, а отойти от окна всё равно никак не могла догадаться. И клочья бесились, и сигнализации выли реанимационными автомобилями, и кошка в диком ужасе шарахнулась из подворотни на дорогу, но тут оранжевый всполох ее настиг, на месте облезлого создания обнаружилась черная требуха, а следующим из тумана выскочило нечто двуногое и безголовое, беспорядочно машущее руками, пробежало метров пятнадцать, до клумбы с требухой кошки, упало кулем... Прис догадалась, что человек, и, всё так же подсчитывая убыток, мягко, медленно и плавно осела на пол. Следом бесшумно побежали паутинкой трещин стекла и опали сверкающими осколками.

В кабинет ворвались туман и гарью пахнущий ветер.

* * *

/... Из в тот день с утра принесенного буклета-ликбеза по политической обстановке в Империи Ян почерпнул уйму полезных сведений и на время чтения даже засомневался, что он — это он, а не какой-нибудь Рупхерт-разбойник из сказки. Очень уж талантливо и зло неизвестный борзописец обличал лидера движения Сопротивления, в таких густых красках, что Ян сам вдруг захотел этому подлецу — себе, то есть — врезать в тупую дегенератскую морду. И для полноты образа народного врага Яну не хватало только черной колтунами бороды, одноглазости и кривого ятагана. Или что там полагается разбойнику — палаш, секира? Ну, что-то около, и, как только появятся — тут же и на костер, ибо терпеть это исчадие ада долго земля не сумеет. Сведения Яна рассмешили, особенно понравилась емкая характеристика — "опасный идеализм сторонников подпольного рая" — относительно какой-то там идеологии ребят из движения. Никакой идеологии на самом деле не было, и почему-то Ян подозревал, что Император это знает прекрасно, но "подпольный рай" привел в восторг.

— Мы живем в раю! Подпольном! — возгласил он вошедшей с целым подносом полезных и нужных вещей Эллин. Та нахмурилась, соображая, потом заулыбалась, но шутки не поняла. Читала брошюрку с нескрываемым, веселым интересом, а потом волне серьезно заявила, что ничего смешного, что рай — он и в подполье рай, а Ян в нем, значит, архангел.

— Неее, никакой я не архангел... Разве что Пит... — усомнился Ян.

Почему-то в воображении грузный, придавленный большими белыми крыльями Питер в его невозможной драной безрукавке, но всегда с безупречно чистыми руками показался так смешон, что Эллин звонко расхохоталась. Порешили на том, что все вокруг ангелята, такие недоделанные, недовылепленные, еще неощипанные, но уже без нимбов. Нимбы, знаете ли, растеряли, пока по подпольным раям лазили.

И все это хорошо и замечательно.

Да, а было это двадцать девятого июня, в день рождения янов, и выпили много. А кто немного — хватило и тем. В половине первого ночи один Пит, архангел без парадных крыльев, но в драных носках, сидел наедине с бутылкой, на спальнике рядом храпел в поверженный в неравном бою с водкой Тони.

Пит сидел и смотрел совершенно трезвыми глазами — такая уж у него особенность: чем он больше выпьет, тем трезвее выглядит. Сегодня, кажется, Пит выпил много. Дурацкая, если вдуматься, черта. Это как если бы в лицо врали.

— И вот хоть плюй им в глаза — ничего не изменится, — горько сообщил Пит так, словно бы они с Яном тут уже часа два сидят, на двоих бутылку раздавили. — Так-то. Понимаешь, Ян, им, сколько про хорошее не рассказывай — не поверят. Не помнят они хорошего и не знают. И думают, что вообще хорошее невозможно, а если возможно — то только относительное. Вот как у них сейчас. Чтобы было чего жрать и где спать, и чтобы не трогали. Понимаешь?

Понимал Ян не особо, он всё-таки был уже весьма пьян и искал местечко, где можно упасть и спастись от равномерных эволюций земли под ногами.

Честно признался:

— Я пьяный. Совсем.

— Это потому что пить не умеешь, — авторитетно пояснил Пит, глотнул водки прямо из горла, сделавшись еще чуточку трезвее. — Так вот, слушай. Вот мы тут ползаем по норам, пыхтим, как-то пыжимся. А для чего, спрашивается? Я две недели жил на квартире в Леставе. У моей хозяйки телевизор, м-визор, гражданство, пособие в сотню злотых, две комнаты и шелковое белье. Ну, в смысле...

— Ага, — по крайней мере про белье Ян понимал. Очень даже хорошо.

— Не важно, — смешался Пит, за поддержкой обратился к бутылке. — Так вот, я о чем? Еще у хозяйки сын призывного возраста и дочка группу не получила. А дочка красивенькая такая, куколка. Как думаешь, куда ее определят?

Ян хмыкнул. Спать хотел очень. Рядом с Тони рухнуть и спать. Голова уже начинала поскрипывать будущим похмельем. Жаль, что пси-эмам нельзя пить даже в день рождения.

— А я тебе скажу. Куда бы ее не определили, она всё равно довольная будет. Хоть в борделе служить, хоть в Сточной убирать. Лишь бы не было хуже. Им платят их жалкие злотые, их каждое утро таскают на политпятиминутки, им сунули Кодекс, как собаке кость, и всё, все довольны и счастливы. Да ни хрена им не нужно больше! Они в двадцатом году ишачили на две сотки в месяц, а в тридцатом на сотку. В двадцатом году у них было пять комнат, теперь две. Ну и по улицам теперь странные личности шляются. А больше никакой разницы. Разве что книжки некоторые читать запретили, так они и раньше их не особо читали. Вообще про такие не слышали! Зато теперь они просто писаются от восторга, что выжили. А всё благодаря кому? Благодаря императору, мать его за ногу! Это он отец и благодетель, это по его милости у них есть две комнаты и шелковое белье, не по твоей и не по моей! Так нужен ты им?! Да как корове пятая нога! Ничего ты им не можешь предложить, вообще никто ты для них!

— Он псих. Император псих, — сейчас Ян сказать мог не так много, но по существу.

— А мы с тобой нормальные? Как думаешь? Хозяйка передо мной вертится в этом своем шелковом белье, а мне хоть бы в одном глазу. Мне уже как-то давно поровну, кто там передо мной и в какой степени одетости. Я вчера на трех базах двадцать человек обработал, из них половина девушки куда моложе и симпатичней хозяйки.

— Шарашки. Сточная. Казематы. Распределители, — хватало бравого лидера движения только на такие короткие, пережеванные как бумага, слова.

— А, ну разве что. Сколько там процентов населения Земли? Пятнадцать? Двадцать? А в двадцатом году какая часть населения голодала?

— Ну... Тогда и населения было побольше...

— Теперь поменьше. Пропорции сохраняются. Никакой разницы. Никакой... Всё без толку...

А вот теперь Пит и окосел. Зараз, сделавшись сразу мягким, оплывшим, как свечной огарок, бесформенным. Тони всхрапнул во сне, потребовал подлить ему еще, и, наверно, во сне ему налили, поскольку на лице спящего расплылась пьяно-довольная улыбка. Пит тоже угостился. Наяву.

— Всё без толку... Ох, без толку. Не нужны мы никому. Как есть, не нужны. Горстка идиотов... Я бы нашел себе симпатичную вампирочку, она бы пила у меня кровушку, нарожала бы мне упырят. Или бы нашел свою бывшую. У меня дочка есть. Или была. Не знаю. Примерно как ты... Ты бы... Ох, ты бы... Слушай, тебе сколько? Ой, черт, прости, забыл. Двадцать один. Ты же совершеннолетний! Теперь ты можешь пить, курить и материться! — коротко хохотнул. — А мне уже под сорок и на хозяйкино шелковое белье мне плевать...

— Пит, а может, и ну его? Белье? Спать будем? — аккуратно предложил Ян, пытаясь сообразить — это Пита покачивает от количества выпитого, или это всё же земля? Она, когда вокруг солнца вертится... Туда и сюда, туда и сюда...

— Спи! — щедро и торжественно разрешил Питер. — Спи, пока можно! А я еще посижу, подумаю. Мне кажется, я почти понял...

Чего он там понял, Яну было уже интересно примерно в той же степени, как и точное число звезд на небосводе. То есть никак. И, наверно, в ту ночь Питер добрался до кристальной трезвости просветления, потому что утром бутылка была пуста, а сам полевой медик — болен и тосклив. И неприятно, заупокойно раскаивался./

Ян жил почти в раю. Времени здесь не было. Лица менялись постоянно, запомнить их не находилось никакой возможности. Яна кормили и почти не били. В определенном роде это позволяло расслабиться и перестать волноваться окончательно.

Глава 7.

Неделю назад. 15 сентября.

Пришли среди ночи. Ворвались в дом. Разбудили Лешку и он заплакал тоненько и испуганно, как умеют плакать только дети, не понимающие, за что среди уютного их детского сна приходит вдруг кошмар. Оказалось, пропал Янош Раевич. Но ладно бы пропал... Это в больших городах случается — Прис поежилась под накинутым наспех халатом — но, выяснилось, из-за Яна будет война. И еще куча всего выяснилась. Такого, что и в сонной, тяжелой голове не укладывалось. Будущее, какие-то мстители и защитники униженных, ей— Богу! Клановые войны. Война начнется со дня на день... Нарушение временной структуры! Пространственно-временной континуум — бла-бла-бла... Бледные спокойные молодые люди из службы безопасности при Координаторской Верхнего. Чем-то отдаленно напоминают Криста, но безэмоциональны окончательно и бесповоротно. Они не спрашивают разрешения. Они предъявляют ордер. Они до самого утра задают вопросы — всем от и до. Они протоптали грязную дорожку от двери на кухню, где пили кофе. Они сами усталые и от усталости серые, но их не жаль, а только страшно. Очень хотелось спросить — а с Яном-то что? Что вы с ним сделаете, когда найдёте?

Шесть дней назад. 16 сентября.

Отоспаться не дали — с утра отправились в магазин. Там рыли и копали, и ковыряли. Хорошенько промариновав хозяйку, велев работникам не расходиться, принялись громить лавку. Искали опять же следы Яна. Хозяйку отпустили домой. Крист, как был не выспавшийся и не накормленный завтраком — ушел на работу. Сегодня у него, кажется, практика по травоведению.

Присцилла Горецки весь день нервничала. Настолько, что суп забыла посолить, а кофе выкипел.

Пять дней назад. 17 сентября.

Обыски ничего не дали. Допросы по второму кругу. Познакомилась с паном Гедемином Загребой. Тем самым, владельцем широко известных в узких кругах "Темных штучек". Пан показался Присцилле тяжеловесной, здоровенной глыбой мяса, громогласным наплывом острого взгляда и сурово сдвинутых бровей. Он рассказал про дурака и предателя Адриана — что за Адриан, Прис так и не поняла толком. Узнала только, что этот самый Адриан отдал какой-то колдунье, новой главе клана наемных убийц, какую-то вещь Яна. И эта колдунья без труда выискала Яна то ли в Африке, то ли в Индонезии... Что характерно, информатора своего она отпустила, здраво рассудив, что Верхние с предателем разберутся куда более интересных образом, чем она сама. Адриан ударился в бега. Впрочем, и без него понятно, что произошло... Локальная война переросла в глобальную. Выплеснулась на улицы. Простецы в панике. Они не понимают, что происходит. Они, как и Прис, жутко напуганы и ведут себя, как одуревшее стадо.

Да, а после того обморока обнаружилась интересная новость. Сначала на уровне догадки, потом подтвердил один из Координаторов. Они такие вещи чуть не в первые же сутки видят.

Четыре дня назад. 18 сентября.

Подтвердилось окончательно. Прис обуяла паника. Таблетки оказались просроченными. Крист не хочет и не любит детей. А если... если ребенок не от него? А на аборт Верхнее разрешения не даст никогда. Аборты у светлых магичек запрещены с тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда война основательно проредила кланы чародеев. Аборт не позволят ни в коем случае. Если бы они не знали... Нет, Прис бы и сама не смогла. Прис ребенка хотела. Но сейчас у нее было ощущение — украла из недозволенного. Отхватила там, где вообще оказаться не должна была...

Криста мобилизовали, а Присцилла, вместо того, чтобы испугаться, сказала себе: "Хвала Свету!" Еще сколько-то дней отсрочки.

Три дня назад. 19 сентября.

Рассказала Агнессе. Та натурально зашлась в истерике — нужно было быть аккуратней!.. и.т.д... и т.п... А потом: "Слушай, а это от кого? От Криста или от этого твоего... Рада?" Да если бы Прис знала! Если бы еще порасспрашивать Верхних... Они бы, конечно, ответили. Чудотворцы, блин. Ну и что бы это изменило? Погодите, погодите... Но, позвольте... Это ведь еще не настоящее. Это же еще так хрупко и ненадежно. Оно же еще от силы восемь дней... Это же еще и не беременность вовсе! Всякие там самопроизвольные... выкидыши. Возьмет и исчезнет? "Ага, рассосется само", — всплыло ехидное.

И после таких мыслей сделалось плохо. Так плохо, как, кажется, никогда еще не было. Тоскливо и слабость... И потерянность, и головокружение... Словно бы то, что живет всего неделю, которое и эмбрионом-то не назовешь, так, оплодотворенная яйцеклетка — почувствовало общий по отношению к себе настрой и всем своим немногим естеством воспротивилось своему едва начавшемуся существованию. И сделалось оттого, какие мысли бродят в голове, Присцилле совсем дурно — желать смерти собственному ребенку?! Свет...

Два дня назад. 20 сентября.

Ничего не прояснилось, а стало как будто еще хуже. Росла паника, до простецких властей начало доходить, что в городах: Познатце, Гдыне, в каких-то Козелках, в Кислице и где-то еще — это не обострившиеся противоречия между бандитскими группировками. А поняв это, власти повели себя относительно логично. Истерично возопили об атаках международного терроризма и тут же объявили военное положение. Впрочем, дальше объявления у них не пошло, поскольку с кем бороться и кого ловить, они не знали. А тут уже и мировое сообщество интересуется, что там и как в добрососедской Польше, и не нужно ли чем помочь? Войска миротворческие ввести, например? Власти напряженно, испуганно отнекивались, но так и не могли ничего сделать. А затем...

Затем, кажется, начинался хаос.

Впрочем, Присцилла редко включала телевизор и знать ничего не хотела.

Вчера. 21 сентября.

Те же серые усталые люди пришли в магазин. Извинились и посоветовали Присцилле в дальнейшем быть более разборчивой в выборе персонала. Прис отчего-то показалось, что они издеваются, но она смолчала. Забрали когда-то потерянный и не найденный Яном амулет. Звонил Крист. В трубке шуршало от помех, язык у мужа заплетался от усталости. Прис только одно поняла — горячо. Очень горячо. За окном с самого утра шли толпы. Толпы стекались к площади у городской ратуши и там, под бодающимися козлятами древних часов, растягивали транспаранты и выкрикивали какие-то лозунги. К обеду взвыли сирены полицейских автомобилей, вслед толпам высыпали люди в темно-синей форме, вооруженные резиновыми дубинками и прикрытые пластиковыми щитами. Крики сделались громче, потом прозвучали автоматные очереди. Присцилле сделалось дурно, она еле дотащилась до постели и в ней лежала до конца дня. Анджей, по каким-то непонятным причинам так и рвущийся на улицу, сидел с Лешкой и грустно вздыхал. К вечеру стрельба и вопли стихли, стеночками, темными переулками и отводом глаз пробралась в дом Агнесса. Сказала, что с Андрашем покончено и ей опять некуда идти. Оно и к лучшему. В такое время лучше держаться вместе...

Да, нашли черепаху. Она куда-то уползла дня три назад, когда по дому сновали люди в серой форме. Наверно, забилась в щель и там пережидала суету. А сейчас выползла и принялась выпрашивать еду. Лешек возвращенке обрадовался безмерно, взвизгнул и прижал любимую игрушку к груди. Черепаху отняли, покормили и отпустили на вольную волю.

Ночь с 21 на 22 сентября 2007 года.

Жгли автомобили. Орали сигнализации. За два дома от Либельта — сорок пять били стекла. Присцилла нашла в себе силы встать, собрать вещи — свои, брата и сына. На всякий случай. Электричество вырубилось, Агнесса в белой ночной рубахе до пят ходила по дому со свечой, как призрак, напугала Прис едва не до заикания. К окнам Присцилла подходить боялась, пробежала по дому — задернула тугие портьеры, опустила, где можно, металлические жалюзи, проверила, все ли двери заперты. Потом всё-таки легла, долго лежала, в темноте болезненно прислушиваясь к уличным звонам и пьяным выкрикам. Ждала...

Так и заснула в ожидании, и приснился, конечно, кошмар. В кошмаре пылали огни, кто-то хрипел страшным образом в спину, нужно было бежать, но ноги подгибались, к тому же что-то мешало, тянуло к земле. Прис опустила взгляд и обнаружила свой непомерно раздутый живот. Он мешал бежать, он обрекал Прис на смерть от неведомой опасности и она отчаянно хотела, чтобы живот исчез, а он вроде как сделался еще больше. И Прис, переломившись, упала...

И проснулась. За шторами стало беззвучно и сонно, город наконец заснул. И тихо гудел в кухне холодильник. Дали электричество.

22 сентября 2007 года.

С утра Присцилла чувствовала себя еще хуже, чем вчера. Кружилась голова, во рту пересохло, постоянно хнычущий и тянущий на утреннюю прогулку Лех спровоцировал мигрень, от которой периодически темнело в глазах.

Волнения возобновились только в одиннадцать. Напротив дома торчал черный остов по неосторожности вчера в неположенном месте припаркованного автомобиля. Присциллой с любовью вывязанный коврик "Добро пожаловать!" валялся на затоптанной клумбе. Открытая форточка впустила в дом запахи гари и паленых покрышек. Анджей, насмелившись, сбегал в булочную и супермаркет, купил детского питания с запасом, всяких консервов и прочих "осадных" продуктов. Сообщил, что цены выросли почти вдвое, в супермаркете выбиты все стекла, а по улицам шатаются темные личности, которых раньше разве что на Ярусах можно было встретить. До магазина парень добрался без особых приключений, а вот обратно пришлось возвращаться дворами и проулками, потому что на площади опять что-то зрело, какая-то заварушка, и, видит Свет, всё это скверно!

Присцилла не могла не согласиться. По телевизору сообщили, что, якобы, второй день на главной площади города собирается демонстрация рабочих автомобильного завода, недовольных политикой сокращений, предпринятой руководством. Рабочие требуют гарантий и компенсаций. Затем сразу перепрыгнули на новости культуры и искусства. Посмотрела бы Прис на того ненормального, который отправился бы сегодня глазеть на картины экспозиции "Любовь, что движет..." По напряженному лицу и растерянному голосу молоденькой дикторши Присцилла поняла, что правду девчонка всё же знает и прилагает большие усилия, чтобы не проболтаться.

К обеду, когда опять потекли серые возбужденные толпы и полицейские автомобили выставили мегафоны, домой вломился Крист, шальной от усталости. Стандартный портал переноса выплюнул его за домом, прямо на мусорный бачок, и Крист был изрядно рассержен. Он вымылся, поел и завалился спать, оставив разговоры на потом. Прис, третий день живущая на взводе, еле заставила себя взять в руки пяльцы и терпеливо подождать еще сколько-то часов. Нитки путались, ложились узелками, приходилось их подрезать, а под конец вообще раздергивать зубами. Вышивка была загублена.

К вечеру Крист слега очухался, поглядел на страдающую жену и как-то сразу всё понял. И, главное, Прис сразу увидела, что понял, и замерла, как кролик перед удавом.

— Прис... Что это значит? Мы же договаривались? — тяжело, потемнев лицом, вопросил Кристиан, подымаясь с постели. Недоверчиво прищурился, опять вглядываясь куда-то в самую глубину жены.

— Таблетки... просроченные... оказались... — только и сумела выдавить Присцилла.

Нет, кричать, ругаться, топать ногами и швырять вещи Кристиан не стал. Просто в доме разом похолодало. Женщине вдруг со страшной силой захотелось или сгореть на месте, или... нет, она даже думать не хотела!

Это будущее материнство никакой радости не предвещало.

22 сентября 2007 года.

Если однажды поехал бы потолок или разошлись ровные белые стены — глазу не за что зацепиться — Ян бы не удивился. Не удивился бы он, даже если бы стены и потолок вообще к чертовой бабушке снесло бы. Он вообще не удивлялся. Долгое, долгое время. Его куда-то перевозили, перемещали, переставляли, как вещь, тыкали и чего-то требовали. В серой грязной комнате, где были только матрас и кружка с водой, его держали столько, что он успел проголодаться и озябнуть. Затем бежал длинными коридорами в гуще толпы — здоровенных мужиков в бронежилетах и с яркими огнями в лапищах. Зачем и куда бежал? Не интересовало.

Через площадь, заваленную бетонным крошевом и осколками мраморного фонтана, бежали уже в меньшем составе — мужиков осталось всего пять, зато присоединился тот, периодически мелькающий Темный с голубыми глазами. Когда Ян запнулся о подвернувшийся под ноги чей-то труп, этот голубоглазый поддержал, не позволил пропахать асфальт носом.

Вдали невзрачным призраком, полунамеком маячила темноволосая женщина. Она воздела руки, но уронила их вдоль тела в бессильной ярости и выпала из видимости.

В белой комнате, внушающей медицинский страх, за стопкой чистой бумаги и коробкой грифельных карандашей начали возникать некие беспокоящие фрагменты — как "потайные" чернила под воздействием проявителя. Сначала Яну вспомнилось — в связи с карандашами и затянутой в лубок левой рукой — что вообще-то он командир. Затем, опять же из-за карандашей, что командир бывший, а сейчас всего лишь Янош Раевич, подсобный работник лавки... магазина... как же? Ах, да, "Лавка древностей"! Ну а потом и просто вспомнил. А, вспомнив, огляделся по сторонам, пришел к выводу, что барьер-глушилка, окна отсутствуют, дверь глухо утоплена в стену — не выбраться. Потом просмотрел в помутнении сделанные записи, сообразил, чем занимался последние черт знает сколько дней, и похолодел. Потому что собственноручно писал планы каких-то операций, нападений и захватов, и, кажется, но твердой уверенности не было — собирал составы и писал формулы, каких в этом времени еще не придумали! О каких здесь еще и помыслить не могли! Свет! И "цветки"... "Цветки" тоже делал. А что такое обыкновенный "цветок" в условиях, когда ни у кого еще нет специальных защиток, когда никто вообще не сталкивался с пси-эм-телекинетическим оружием?! Когда незащищенное сознание просто сходит с ума от ужаса, а сердце, конечно, не выдерживает...

Ян вспомнил почти всё. И у него мурашки по коже побежали оттого, сколько он мог уже выболтать и что от этого могло получиться. Воображение рисовало картины одна страшней другой, и бахромчатая, неровная память последних дней немало способствовала воображению, подсовывая кусок за куском — тот переломанный фонтан и те люди на земле, ласковый, терпеливый голос, задающий вопрос за вопросом...

Ян простонал в голос. На вопросы он отвечал — честно и подобно, как кающийся грешник на исповеди. Подскочил, забегал по комнате, но тут же взял в себя в руки, приметив глазок видеокамеры. Сел за стол, просмотрел исписанные листы и принялся лихорадочно рвать их на мельчайшие клочки — со старанием первоклассника.

Кто бы там ни был за дверью, на кого бы ни работал — среагировали очень споро. Долго тяжестью свершенного мучиться не пришлось. Вбежали двое — высокие и тяжеловесные из числа мужиков в бронежилетах. Одного из них Ян попытался долбануть загипсованной рукой, но второй легко как ребенка скрутил, прижал к стене. Первый, слегка ошалевший, из-за пазухи вынул пузырек и, зажав Яну нос, влил в глотку вязкую горечь.

После горечи всё возвратилось на круги своя и больше уже Яна не тревожило. Он спал детским крепким сном, чтобы часа через полтора проснуться и приступить к ровной, старательной, любимой работе. Ян снова сделался счастлив и спокоен.

* * *

Юля третий день сидела дома, носа за дверь не высовывая. До магазина она сбегать боялась, потому что регулярно проезжали автомобили, битком набитые людьми в камуфляже и периодически из соседнего тупика выпрыгивали затянутые в тот же хаки мускулистые парни — хотя им в тупике взяться было не откуда, разве что они в там сидели как семечки в подсолнухе или сельди в бочке. Третьего дня рано утром пани Присцилла обзвонила всех своих работников и велела в магазин не приходить, пока не станет поспокойнее. Сначала Юля обрадовалась, потому что ехать через весь охваченный волнениями город ей было страшно. Во второй день вынужденного отпуска она радоваться перестала, поскольку вместо прекращения беспорядков стало еще хуже. Постоянно скакало электричество, ночью повыбивали все уличные фонари, а квартал словно вымер — кроме демонстрантов-террористов-хулиганов на улицу не смел сунуться больше никто. На третий день Юля уже выть от страха и неизвестности готова была. Что происходит, так никто и не объяснил, а когда Юля пыталась позвонить к пани Прис, противный механический голос раз за разом сообщал, что "телефон абонента не подключен..." С самого раннего утра — не спалось, мучили кошмары — Юля уговаривала себя сегодня нацепить побольше амулетов от всего-всего и сбегать в магазин за продуктами. Но так и не заставила ни к обеду, ни к вечеру. Меж тем из еды осталась лапша быстрого приготовления, с неизвестного лохматого года завалявшийся полуфабрикат — котлеты. Что будет делать, когда и эти "удовольствия" закончатся, Юля не знала. Она еще раз выглянула в окно и решила, что, может, еще и ничего. Можно и сходить.

И даже начала собираться. Долго в задумчивости перебирала амулеты-побрякушки в шкатулке, выискивая из них самый подходящий к случаю. Поймала себя на том, что просто оттягивает пугающий момент выхода из дома. Всё-таки выбрала бабушкин гематит на шнурке — "кровавый" камень сейчас, кажется, кстати. Уже натягивала пальто, когда в дверь затрезвонили.

Никого сегодня — равно как и завтра, и вчера — в гости к себе Юля не звала и в первый момент испугалась. Вспомнила про черный ход. Тут же отругала себя за глупость и трусость.

Заглянула в глазок.

На пороге — не поверила — стоял Эван. Который из отдела боевых амулетов. Который коллега. Недоумевая и разом теплея, открыла. Он ждал, почти чечетку отбивая в напряжении, воровато оглядываясь по сторонам. Улыбнулся натянуто.

— Привет. Запустишь?

В прихожей сунул в руки недоумевающей, но радостной хозяйке пакет. В пакете обнаружились консервы, в том числе почему-то кошачьи, печенье, хлеб и двухкилограммовый брикет лапши. По приблизительной оценке — паек на неделю автономного существования.

Уже позже, на кухне, под кудахтанье чайника, гудение холодильника и голодный блеск в глазах гостя всё разъяснилось.

— В городе — швах. Полный. Ты давно была на улице? Ну вот, это нечто. Вчера на окраине, от меня недалеко, была целая перестрелка. Магическая. Ты такое себе представить можешь?! Это они, значит, совсем уже не прячутся — файерами посреди улицы швыряются. А уж что простецы вытворяют! Они же обезумели просто! Я пока в очереди стоял вчера, компашка чуть не перегрызлась! Натурально! Это на них близость темных энергий так действует, конечно. Но это мерзость. Теперь насчет телефонов. Я три дня до вас всех дозвониться не мог, потому что обрывало линию. А сотовый просто с ума сходил. Ну, сама понимаешь, в зоне нестабильных энергий электроника со страшной силой косячит.

— Да, конечно, — теперь уже, когда страх одиночества и оторванности от мира отпустил, Юля начала соображать, а не только пугаться. И вспомнила — а действительно, электроника-то сходит с ума! И всё вполне объяснимо... И вообще, чем бояться, можно было поднатужиться, и поставить простейший барьер над домом или там отвод глаз нацепить. — А что власти?

— Ты про которые? Если про простецкие, то... Ну что власти? Они сейчас в упор не желают видеть проблемы магического характера, зато пытаются какими-то заплатками и полумерами прекратить хаос. Например, ввели военное положение, на места конфликтов направляют оперативные группы, пытаются ввести систему талонов... Да это всё равно, что канцелярским клеем латать пробоины на Титанике!

— А что Верхние?

— Точно не уверен. Судя по некоторым ощущениям, что делать, они не знают. Стреляют из пушек по воробьям. Например, сейчас все силы вроде бы брошены на поиски нашего Яна. И чего он им всем сдался?! Вот же влип бедняга! Еще говорят, что Верхнее вынашивает проект согласительной комиссии между воюющими кланами. Ну а по существу — не знаю. Они, конечно, активно работают. Только результатов нет. Я, чтобы до тебя добраться, через весь город пешедралом, потому что транспорт почти не работает. И раза три чуть крупно не влипал.

— Нда. — И опять новости Эван не сообщил. Юля, если бы дала труд задуматься, уж про ситуацию в городе догадалась бы. Материала к размышлению и она накопила достаточно. Например, зачем Эвану было идти через весь город, попадая в неприятности? Ради чего? Почему не к пани Присцилле, которая и информацией поделится, и защитит? Совершенно почему-то оттаяв от страха, Юля легко поинтересовалась. — А зачем ты ко мне добирался? Что-то нужно?

И тут Эван смутился.

— Ну... проверить, всё ли с тобой в норме. А то дозвониться не мог.

— А пани Присцилла? А Марика? До них дозвонился?

Но ответ прочелся и без слов. Плевал Эван и на пани, и на Марику. И, наверно, такими глазами влюбленная и стеснительная Юля смотрела на странного Яна. Но у Эвана обнаружились глаза темные, карие с легкой горчинкой на дне, глядящие с симпатичного открытого лица. И по глазам Юля прочла уже всё и без сомнений.

И весь оставшийся вечер они болтали, пили чай в неумеренных количествах и пытались смотреть через помехи телевизор — нельзя же отпускать человека домой одного в столь опасное время?

И всё сложилось в эту ночь тихо, мирно, а гоготать и бахать за окном принялись только к утру, но Юля уже не сердилась и почти не боялась — за стеной спал человек, которому юлина судьба была небезразлична.

А утром...

* * *

Утром двадцать третьего сентября Анаитис поняла, что момент настал. Что пора показать мозгляку, кто в Подземке хозяин. Вон уже и международное сообщество начинает интересоваться обстановкой, поскольку ему, мировому сообществу, так и грезится захапать кусочек пожирнее. Верхнее суетится, везде суется, предлагает себя в качестве рефери. Наивные. Нужны Анаитис рефери?

Ха!

Да она просто раздавит червяка Руткевича и наведет порядок. И всё, господа, больше никаких интересов и предложений. Вы хотите порядка в польском секторе, и порядок будет. Уж будьте уверены.

Утром двадцать третьего сентября Анаитис узнала наконец, где у господина Руткевича слабое место, а "цветки" еще не подошли к концу. По всем позициям теснили боевики Объединенных кланов, и, откровенно говоря, на первый взгляд диспозиция сложилась абсолютно для асассинов проигрышная. Но это только на первый взгляд. Анаитис всё продумала, всё взвесила и намеренно отступала. Чтобы не тратить силы перед решающим ударом.

Оказалось, светлого без лишних мудрствований Руткевич держал у себя в поместье, но охрана там — комар не пролетит. И козёл постоянно наращивает свой военный потенциал. В одном только поместье около пятиста отборных "гвардейцев", вооруженных "цветками". Нет, здесь ловить нечего.

Только умный в гору не пойдет. Умный отличается способностью видеть обходные пути. Анаитис всегда — и не без оснований — умом своим гордилась.

Она еще расставит всех по местам.

— Госпожа! Всё готово! Группа благополучно заняла позиции! Связь установлена! Брать можем в любой момент!

Анаитис поглядела на запыхавшегося "адьютанта" — молоденький подмастерье, лет двадцати всего мальчишечка. Очень хочет выслужиться. Тот же жадный огонек в глазах, что и у прочей клановой шушеры. Ноги лизать будет, лишь бы добиться расположения хозяйки.

— Замечательно. Через двадцать минут начнем, пожалуй.

Нужно было еще уладить вопросик с представителем Верхних. Прирезать поганца нельзя, потому что Хартия и Баланс пока в силе, и карательные мероприятия со стороны небесных крыс сейчас некстати.

— Скажи там, что я готова беседовать отцом Ансельмо. Пусть заходит.

— Есть, госпожа!

Прицокнув отсутствующим каблуком, мотнув головой в полупоклоне, адьютантик скрылся за дверью. Анаитис хмыкнула, подумав, что адьютантик хорош, особенно эти его буйные кудри и взгляд. Пусть жадный, но и пылкий, намекающий на бурный темперамент... Хочешь выслужиться, красавчик? Пожалуй, поглядим, на что ты способен. Позже, в непринужденной обстановке.

Дверь скрипнула, впуская деликатного, аристократичного, подтянутого и весьма моложавого Патриарха. Патриарх дипломатично улыбнулся и поинтересовался:

— Госпожа Анаитис?

* * *

Подход к странному светлому Виктор всё-таки нашел. Помог дебил Дениска, как ни странно. Виктор вдруг понял, как следует разговаривать с ненормальным светлым. И явилась еще догадка — почему именно так. Не даром с Дениской возился уже двадцатый год. Специалисты догадку пана Виктора полностью подтвердили — в крови ценного приобретения гуляет такая безумная смесь транквилизаторов и "сыворотки" правды, что ни в сказке сказать... Тут же был составлен из подручных средств удачный аналог, и дальше сделалось легко. Главное — придумывать вопросы попроще и повторять их ласково, терпеливо раза по три. Представить, что еще один братишка-идиот объявился.

— Ян. Ян, погляди на меня. Я-ан... Ну же! Так расскажи мне, Ян, откуда ты такой взялся. Ян, откуда ты пришёл? Эпоха? Что за Эпоха? Ян, расскажи мне про оружие твоей Эпохи. Расскажи, мой хороший... Расскажи, командир Ян...

И светлый выкладывал всё как на духу. И показывал. И делал образцы. Те самые "цветки", результаты применения которых в Долине убогих так впечатлили пана Виктора.

Теперь пан Виктор ощущал себя если не Господом Богом, то уж властелином Подземки — точно. Нужно только это чудо удержать при себе и предотвратить его превращение в полностью тупое, покорное животное, что почти неизбежно при подсаживании на "сыворотку правды". Поэтому Виктор задавал вопросы, торопливо пополнял свой арсенал новыми штучками, мечтал задавить гадину Анаитис, а после идти с соседними немцами воевать, и всё думал, думал...

Еще Верхнее влезло не вовремя. Явились, не запылились. Взывать к гласу рассудка. Один вон... "настоятельно рекомендует спокойно обсудить сложившуюся ситуацию". Виктор пришиб бы Иерарха одной левой, только возможности воевать на два фронта у Виктора пока не было. Пока. Но мы еще и до Верхних дотянемся, дайте только срок. С мальчишкой-светлым мы непобедимы. Потому что и про господ Верхних он сообщил множество любопытных фактов.

— Пусть входит! — гаркнул Виктор опять разложившим за дверью картишки "гвардейцам".

Координатор от Верхнего оказался низкорослый, щуплый и слегка сутуловатый. Зато от порога принялся давить Виктора своей снисходительной, высокомерной доброжелательностью. Этакий, знаете, снисходительный добрый пастырь, по долгу службы вынужденный посетить гнездо порока. А таких господ, считающих себя самыми умными, Виктор на дух не переносил. И сразу понял, что диалога не получится.

— Здравствуйте, отец...

— Отец Карол, — преувеличенно сердечно подсказал Верхний, протягивая руку для пожатия. — Здравствуйте, пан Виктор.

— Чем обязан? — сухо поинтересовался Виктор, всем видом выражая готовность поскорее разобраться с делом Координатора и спровадить того куда подальше. Рука у Координатора оказалась потная, нервная.

— А то не знаете! — опять с добросердечной укоризной воскликнул Верхний и без приглашения бухнулся в кресло. Кресло оказалось не по размеру и в нем Иерарх просто-напросто утонул. — Эти ваши клановые войны... Знаете ли, беспокоят Верхний Круг...

— Попейте валерьяны. И не беспокойтесь. Скоро всё закончится.

— Что? Эээ... — в голосе тощего буквально на секунду промелькнуло замешательство и даже нечто вроде раздражения, но тут же заровнялось под маской доброжелательного долготерпения. — Понимаете ли, пан Виктор... Клановые войны в круг нашей компетенции на самом деле не входят... Но у нас есть основания полагать, что для военных нужд вы держите при себе некий об... некоего субъекта, который, кажется, не является частью нынешней реальности и тем самым нарушает баланс пространственно-временного континуума. Как такое могло получиться, мы можем только догадываться, но на настоящий момент Янош Раевич — серьезный дестабилизирующий фактор. У аналитиков сложилось впечатление, что он обладает способностью менять естественный ход истории... Что, как вы понимаете, запрещено пунктами 1.3 — 1.5 действующей Хартии и карается в зависимости от тяжести причиненного вреда... А пункт 1.6 предполагает ответственность соучастников и Трибунал... Ну, вы понимаете, о чем я, пан?

О чем этот мозгляк — пан понимал. И понимание не то, чтобы пану не нравилось... пана оно нервировало до почти полной невозможности удержать себя в руках. Этот... еще и угрожает? Нет, пока он на Иерарха руки не поднимет. Пока он улыбнется сладко...

— Понимаю, отец Карол. Только, к сожалению, вас неверно информировали. Указанный субъект действительно имеет место быть. Но не у меня. Насколько мне известно, он у главы клана асассинов. Если она еще не свернула ему шею. Так что извините. Я сейчас как раз тем и занят, чтобы как-то стабилизировать обстановку в Подземке, пока она не сделалась критической...

Ни на грош Координатор не поверил. А доказательств у него нет. И еще — он всё-таки боится. Наверно, истинные мечтания пана Виктора некоторым образом просочились в выражение лица. Каким-то чутьем Виктор унюхал, что за маской уверенности — мерзенький страх смерти и чего-то еще... Какой-то там святой в яме со львами ощущал себя наверно так же, как ощущает себя в кресле пана Руткевича этот правильный и умный до отвращения тощий Координатор. И он, как тот святой, уверен в возможности львов приручить... Иначе бы не пошёл. Но всё равно боится.

— Пан Виктор, мы уверены, что вы трезвомыслящий, полностью отдающий себе в своих действиях отчет человек. Именно поэтому мы обратились...

— Пан! Пан Виктор! Хозяин! Вам сообщение от сучки... — гаркнули по-молодецки еще в коридоре, с грохотом отваливая тяжелую дверь начальственного кабинета.

У "гвардейцев" имелась нехорошая привычка вбегать в кабинет начальника без стука и начинать горланить с порога. Это они от Дениски переняли. Знают, стервецы, что за такую мелочь их не прибьют, а если новость важная — еще и похвалят.

Координатор тактично примолк. Примолк и "курьер" — замер на пороге с видом борзой, загнавшей зайца и не знающей, как с ним поступать: то ли хозяину тащить, то ли самому съесть. Только язык не вывалил. Ждет значит, можно ли говорить.

— Давай сообщение!

Неужели запросила мира? Ну-ну...

— Отец Карол, извольте... Немного подождать в приемной...

Координатор понимающе кивнул, вывалился из кресла и с достоинством удалился за дверь. Полупьяный гогот там опасно примолк. Кажется, "гвардейцы" обдумывают, что именно можно сделать с поступившим в их распоряжение Координатором. Нет, до членовредительства, конечно, не дойдут... Но зло пошутить могут. Знают, что здесь Координатор практически беззащитен, что если убить, Круг, отомстит, и всё такое. А вот пошутить... От шуток не умирают. И ни один нормальный Координатор никогда не признается, что не сумел дать отпора каким-то низшим... Стервецы.

Ну-с? Что у нас там?

В неверном кубике света над кристаллом девица с раскосыми глазами полукровки хищно улыбнулась, кивнула Виктору и мурлыкнула:

— Пан Руткевич? У меня к вам деловое предложение, — облизнула алые губки и подмигнула, словно бы и вправду заигрывает. — Совершенно случайным образом у меня оказалась одна очень ценная вещица. А у вас, в свою очередь, есть вещь, представляющая интерес для меня. Догадались, о чем я? Впрочем, дам вам время на обдумывание. До пяти часов дня по Гринвичу. Думаю, времени будет достаточно. В пять жду вас в бывшей Долине убогих. Будем меняться. Как вам идея? А чтобы вам легче думалось, намекну — вещица ваша весьма занятная. И очень любит шлюх. У меня ей будет скучно. А после пяти часов — еще и очень больно... Ну, до встречи, пан! Надеюсь, ваши размышления будут плодотворны.

Виктор дважды запускал просмотр записи, постепенно подмечая детали — Анаитис явно в форме, так и светится уверенностью и силой. Фон нестабильный, скачет и периодически линяет — значит, рядом с каким-то энергетическим ключом или полем... Но к делу это не относится. Что за ценная вещица попалась в наманикюренные лапки это твари? Что за...

Виктор выключил кристалл, еще раз проговорил вопрос про себя... И как ошпаренный подскочил.

— Твою же в задницу! Твою же в

* * *

*! Ах ты тварь поганая! Ах ты... — в приемной побледнели даже стены. И мелко затрясся игральный стол. — Кто отвечает за безопасность Дениса?! Ну?! Где Денис, я спрашиваю! Где Денис, уроды?!

В наступившей оглушительной тишине стало слышно, как судорожно выдохнул один из "гвардейцев", набираясь смелости. А потом робко, неуверенно сообщил:

— Они с Люсом ушли час назад. Сказали, к вечеру возвратятся.... А что, что-то случилось?

____________

Времени у Виктора было предостаточно. Целых пять часов на "размышления". И не отвлекали даже военные действия — прекратились стычки на фронтах. Совсем. Противник вяло отбрехивался в ответ на робкие выступления отдельных непонятливых групп, но ничего серьезного. Анаитис дала срок, а в мелочах она оказалась пунктуальна.

И всё-таки... У пана Виктора только-только начала сбываться его большая мечта... Нет, на самом деле. Ведь в жизни Виктору необходимо было не так уж много вещей — одна мечта, одно любимое дело, одна женщина, бессменная любовница Аника, блеклая и неинтересная, но привычная... Один брат. Пусть и дебил. И вот внезапно две важнейшие потребности вступили между собой в конфликт. Мальчишка нужен для исполнения главной цели, это ясно. Но Анаитис убьет Дениса, не пожалеет, не поглядит, что дурак. Садистка чертова.

Но как нужна, как близка уже была грёза о великопольской Подземке, Тьма побери! Сначала придушить остальные кланы. Потом если немножко расширить владения, потеснить немцев... русских... австрияков попугать... Нет, много Виктору не нужно... Всего лишь восстановить историческую справедливость. Всего лишь поквитаться со всякой дрянью. Всего лишь навести порядок и поставить Верхнее на место. И всё. Он очень долго ждал. И вот наконец судьба подкинула подходящий инструмент. Сама судьба избрала Виктора Руткевича для исполнения великой цели!

И тут эта стерва.

И тут же Денис.

Ненормальный братишка, любезной маменькой подброшенный в возрасте десяти лет, когда он только и умел ссать где попало, кое-как одеваться и строить какие-то корявые башенки из кубиков. Маменька притащила это старшему сыну и так капризно заявила, что отродье ее уже бесит, что она уже устала с этим возюкаться, что она это едва не пришибла — и вот нате, делайте, что хотите. Сначала Виктора Дениска тоже бесил... Тянуло даже отдать "гвардейцам" в качестве развлечения. А потом как-то пообвыкли оба, пристроились друг к дружке, и начал Вик замечать, что братишка в общем и не так бестолков. По крайней мере, как выпросить конфет и прочих радостей жизни, соображает, а значит, выдрессировать можно. А где выдрессировать, там и поучить... Медленно, сложно... Но теперь Дениска — целиком и полностью творение Виктора. Далеко не самый умный, уровня последнего Низшего черноголовки с Третьего Яруса. Далеко не самый послушный — ушёл ведь, несмотря на запрет. Зато верный и привычный вот уже двадцать лет как. Взять и отдать на растерзание?

Вспомнилось вдруг ни с того, ни с сего, как давно... лет пятнадцать назад... или даже больше... Денис, конечно, не помнит... он тогда еще совсем бестолочь был... Что-то там по своей тупости никак не мог выучить, сильно разозлил своего нетерпеливого дрессировщика... еще что-то по-крупному обломилось... в общем, долбанул Вик братца... Вернее даже — просто подзатыльник отвесил. Как тот ревел! Маменька его, кажись, частенько била, но вот от брата Денис такой подлянки не ожидал. С тех пор Вик ни разу на брата руки не подымал. А сейчас только представить, что эта сучка.... Ууууу!

Виктор со всего маху швырнул последнюю бутылку, понаблюдал, как расползается по стене сырое пятно водки...

Ууууу! Тварь!...

И отправился в лабораторию. В последний раз взглянуть на ценную вещицу и решить окончательно...

В помещении по позднему времени было уже спокойно, пустынно, лабораторные крысы разбежались по норкам, попрятались от пыхающего гневом хозяина. И правильно сделали. Сегодня Виктор точно прибил бы кого-нибудь — иногда на Виктора находило. Мог и самого ценного работника в ярости придушить, а потом жалеть. Правильно сделали, подонки.

Объект будущей сделки, впрочем, в лаборатории остался. Ему кинули в углу матрас и одеяло, поставили тарелку с какой-то бурдой и посчитали, что светлый пристроен. И теперь он, всеми оставленный в покое, тихо сидел в углу, подтянув колени к подбородку, обняв их руками, и глядел в пустоту. На лице светлого бродила нежная, мечтательная улыбка, какой пан Виктор никогда у опоенного транками объекта никогда не замечал. Мелькнуло даже желание узнать, что ему там грезится, но это всё была чушь.

Пан подошел к чисто убранному столу. Переворошил стопочку бумаг с чертежами, рецептами и планами. Решил, что их хватит как минимум на то, чтобы довести заварушку до конца и надрать Анаитис задницу. При прочих равных. А там поглядим.

Довольно ухмыльнулся — план созрел молниеносно. Как только она отдаст Дениса, пришибить светлого. И улепетывать. И всё. Элементарно, господа. И можешь, дура, локти кусать...

* * *

/...Мёд и конфеты. И еще кое-что, но мёд и конфеты, конечно, оказались самым главным в нынешней вылазке. Ребята залезли на небольшой складик, всё как обычно. Четверо охранников, все сплошь черноголовки, еще один не охранник, кто-то разрядом повыше, но справились и с этим. Похватали ящики, поснимали следящие контуры — всё в хозяйстве пригодится, — а склад взорвали. Уже на базе вскрыли ящики, в двух нашли стандартные концентраты. Еще четыре — слабенькие "цветки". А в шести... не поверили глазам. Плоские пластиковые контейнеры с медом и большие пакеты конфет. Зачем это всё на складах какого-то мелкого пограничного отряда, Ян, сколько не ломал голову, догадаться не сумел. В голове не укладывалось, что сладкое может входить в стандартный паек темного "погранца".

Но Эллин над добычей просто млела. Взяла один контейнер, осторожно сняла пластиковую крышку и надолго замерла над янтарной гущиной. Мед пах знойным, жарким, мирным летом, напоенным шмелиным звоном и трескотней кузнечиков, пах густо, нежно — луговыми травами, мычанием коров и влагой далекой реки. Чудилось — всё недополученное, выстраданное, голодное и усталое может смыть один только медовый запах. Но только чудилось, конечно. Эллин Браун, девятнадцатилетней девчонке с рыжими кудрями и веснушками, в куртке цвета хаки, с обгрызенными грязными ногтями и совсем не по возрасту — усталостью в глазах. Все они, столпившиеся у коробок с удивительным содержимым, парни и девушки голодного и злого времени — глядели на богатство это, мёд и конфеты, как дети полными восторга глазами глядят на подарки Санта-Клауса под елкой.

Раньше Ян к меду был равнодушен. Конфеты уважал только с орехами. Нынче еле сдержался, чтобы не последовать примеру Эллин. И, в общем, наверно, глупо... Но получился целый праздник из нынешнего экса. Всеобщее дружное "Ух тыыыыы!" пронеслось над базой. "Какие же мы все еще дети... иногда бываем", — подумал Ян, украдкой любуясь красивыми от радости лицами бывших однокурсников и не менее красивыми их аурами — золотисто-теплыми, как сам мёд.

— Ребята, а слушайте....

— Похоже, черненькие-то на сладенькое западают! Слышь, Ян, так, может, их подманивать на мед? Типа, намазать ловушку, и всех делов! Как мух!

— Поверить не могу... Честное слово, я думала, без сладкого с ума сойду. Ян, а можно, мы сейчас попробуем? Ну хоть чуть-чуть? По паре конфет!

Эллин наконец решилась выпустить добычу из рук — только чтобы поставить на стол и найти ложку. Потом обернулась к Яну, смущенно пожала плечами — дескать, не могу удержаться, ты уж извини. Ян пожал плечами в безмолвном ответе: "Заслужили. Ничего такого..."

В общем, всего лишь мед и конфеты. Шел второй год Эпохи, совсем близко подступил голод, перебои с продуктами сделались систематическими.

Горячая, милая Эл, сытая и довольная, вечером у огня — на улице за стенами базы подвывала вьюга, а поленце в печке трещало уютно, интимно — рассказала анекдот про Императора и его любовницу, полный всякого рода подробностей, от которых у Анны запылали уши и щеки, а Питер густо расхохотался. И потом уже, когда все раскладывались по спальникам, Эл что-то такое прошептала Яну, что-то вроде "Ян, слушай, а я тебя...", но Ян не расслышал, переспросил, тупица... Эл смутилась. Уже позже, в плену, Ян всё вспоминал, боясь поверить.../

* * *

С утра над Познатцем серым пологом растянулась тишина.

Тишина пришла внезапно, вместе с густой моросью дождя. Смолкли крики и гогот, стёкла бить прекратили, затихли далекие всполохи взрывов, мимо окон домика Юли машины с мужчинами-хаки тарахтеть перестали. Но город пока не доверял внезапному затишью. Город был еще безлюден. Юля с недоумением выглядывала из окна, всё пытаясь приметить причины странной передышки, но причин не находились. На кухне брякал посудой Эван. Он, бодрый и свежий, поднялся еще, кажется, затемно, долго плескался в ванне, затем ушел на кухню. Сейчас оттуда тянулись сытные запахи яичницы и кофе.

Умиротворенная, Юля еще постояла, наслаждаясь безлюдьем, и ушла на кухню узнавать, что сытные запахи означают конкретно для нее.

Маленький телевизор в углу вещал негромко и в кои-то веки без помех. Диктор в строгой синей форме службы новостей ликующим голосом сообщал последние новости — органы внутренних дел наконец-то сумели взять ситуацию под контроль и более безопасности граждан ничто не угрожает.

— Выспалась? Завтракать будешь? — смотрелся Эван на юлиной кухне правильно и органично, словно бы так и должно быть — тихое утро, осень, яичница и мужчина в линялой футболке.

— Буду. А что всё это означает? — неопределенно кивнула в окно, в это серое спокойствие. — Всё, закончилось?

— Не уверен. Скорее всего, перемирие или что-то вроде. Сдается мне, так просто не выйдет...

— Ох... Мне почему-то тоже так кажется. У кого бы узнать...

— Позавтракаем и я попробую добраться до пани Присциллы.

— Ой. А может, лучше не надо? Мало ли?

— У меня есть пистолет и два боевых амулета. Хотя, возможно, ты и права... Подождем до вечера.

И сонное настроение в городе длилось. Почему-то никто из граждан, несмотря на то, что их "безопасности ничто не угрожает", покидать дома не спешил. Кажется, покой после хаоса последней недели пугал куда больше стрельбы. Словно готовилось еще что-то, куда более страшное и масштабное.

И тишина казалась обманчивой — словно город замер в ожидании.

Глава 8.

Трупов в Долине убогих, как брезгливо опасался Виктор, уже не было. Видимо, растащили родственники и любители мертвечины. Но общий разгром, конечно, никуда не делся. От бара "Пьяный зомби" осталась только стена с постером — смазливая голая блондиночка развратно и призывно облизывает губы.

Собственно, под этой самой стеной с блондиночкой пан Виктор своего "золотого мальчика" на каком-то ящике и пристроил. Смотрелось умилительно — тупенькое созданьице с маячащей за плечом шлюшкой. Картина маслом, блин. Выставка. Но диспозицию такую пан выбрал не из чистой любви к искусству. Сугубо по стратегическим соображениям. Анаитис не указала — по рассеянности или умышленно — в каком именно месте будет ждать Виктора для обмена, поэтому пан счёл себя вольным выбрать место поудобней. Здесь же на его взгляд место выдалось почти идеальное. Левее, метрах в пятнадцати, руины другого бара, чью вывеску пан припоминал только смутно. Тем не менее, в руинах притаились два гвардейца прикрытия. Еще трое сидят правее, за грудой кирпичей. В самом конце улицы, прикрытые выступом бывшего публичного дома, прячутся четверо, и еще четверо совершенно открыто присутствуют в качестве телохранителей. На шее у объекта обмена шокер-ошейник, настроенный на максимальную, смертельную мощность. Едва только сучка передаст Дениса...

Пан Виктор всё обдумал. Пан расслабленно ожидал — Анаитис должна была явиться через десять минут.

В кирпичном крошеве шуршали крысы — откормленные и наглые, они совершенно не боялись близости людей. Они деловито сновали в поисках кусков повкуснее — после погрома у них настоящий пир.

Анаитис явилась через семь минут. Появилась в противоположном конце улицы в окружении своры своих медведеподобных телохранителей. За их широкими спинами было не разглядеть, ведет она с собой Дениса или нет. Они подошли ближе, еще ближе. Можно было уже разглядеть, как блестят расшитые какими-то стекляшками полы ее коротенького дамского сюртучка, как посверкивает металл кинжалов на поясах охраны... Вот она чуть замедлила шаг, обернулась к одному из сопровождающих, что-то коротко проговорила. Стал заметен Денис — с видом кающегося грешника, нога за ногу, плетется в толпе медведеобразных. Наконец, отряд приблизился на расстояние, достаточное для начала "общения", Анаитис кивнула своим, чтоб останавливались, звучно выкрикнула:

— Эй! Вы там! Готовы меняться? Где светлый?

— Где Денис? — отозвался Виктор, хотя брата видел прекрасно. Тем не менее — того выпихнули в первый ряд, придержали прикладом автомата — чтобы по дурости и непосредственности не рванул раньше времени к Виктору, очевидно.

— Тут! Всё с твоим бесценным придурком нормально! Давай сюда светлого!

Что ж, Виктора ситуация устраивала. Похоже, обойдется без эксцессов.

— Да пожалуйста! — кивнул одному из своих. Светлого пинком подняли, встряхнули за плечи, чтобы пришёл в себя, и толкнули в сторону Анаитис. Одновременно — пан внимательно следил — сучка отпустила Дениса. От волнения влажная рука сжалась на пульте дистанционки от ошейника светлого. Первый неловкий шаг — светлый бредет сомнамбулой и вряд ли осознает происходящее... второй... а вот Денис радостен, как щенок на прогулке... получит вздрючку... третий... четвертый... шестой... десятый... сейчас поравняются... дать им разойтись шагов на шесть и запускать ошейник.

Одиннадцатый... поравнялись! Денис выше светлого пол-головы и шире в плечах в половину... теленок... Сейчас считать секунды...

Вспышка!

Что, черт подери...?!

Белая. Ослепляющая. Режущая глаза.

Вонь. Дым. В дыму — запаленные крики и ругань. Шипение... Беспорядочные выстрелы...Если только Анаитис, сука...

Привычка падать на землю при первом же подозрении. Крики боли. Рычание. Наощупь передвигаясь, Вик наткнулся на одно из своих гвардейцев. "Вы в порядке, господин?! Вы..." — "Где Денис?! Дениса ищи! И сразу домой!" — "А вы, господин?!" — "Я следом."

Пульт выронил. Пытался найти. Долго. Нашел. Нажал на кнопку. Воплей боли не услышал. Ну, парень под такой "анестезией"... И еще выстрелы, и еще крики. Визгливый бабский визг. Чего вопит, не разобрать. И завеса дыма редеет. Глаза режет, застилает слезами, и всё медленное, заторможенное... как в перемотке. Даже визг — и тот монотонный, как сквозь толщу воды.

Первым увидел Дениса. Тот, скорчившись, подтянув колени к животу, давился рыданиями. Что, черт...?!

— Рем, живо...! — гвардеец понятливо подхватывается.

Затем — Анаитис. Отчаянно трет глаза и ругается — аж уши в трубочку. Светлого не видать ни среди мертвых, ни среди живых. На кнопку точно нажимал....

Чёрт... Всё так же заторможенно оглянулся, оценил масштаб потерь — четверо гвардейцев, как видно, совсем того, с одним неясно. У Анаитис на ногах десяток бойцов. Силы явно неравные.

Дернулся к Рему, склонившемуся над братцем. Ну и "прыгнул". Если гвардейцы не дураки, уйдут сами.

А Анаитис тоже пусть разбирается дальше сама. Вик свою часть сделки выполнил.

Последним расслышал монотонный вопль сучки:

— Где светлый, твою мать?!

Но теперь уже Вику было на светлого плевать. Главное — Анаитис не достался.

И Денис, хоть и нехорошо выглядит расползающееся пятно на животе, — жив.

Всё.

* * *

Малый Круг продолжал тревожиться. Хотя поводов для тревоги теперь уже вроде бы быть не должно. Опасность предотвращена, неизвестный фактор из реальности изъят, огромные благодарности отцам Ансельмо и Каролу, сумевшим отследить местонахождение "фактора" и с блеском провести операцию по его изъятию из-под носов так ничего и не сообразивших темных. Нет, однозначно — блестящая операция.

Но...

Но! Клановая война не прекратилась. И это безумие какое-то! Подземковские словно с цепи сорвались и стало как-будто еще хуже. Аналитики воют — вектор развития поменялся окончательно, и вряд ли удастся уже что-то исправить. Еще отвратительней обстоит дело с прогнозами развития. Их... просто нет. Разные прорицатели, провидцы и аналитики дают разные, кардинально противоположные прогнозы. Война завершится завтра или перерастет в мировую, война унесет жизни тысяч светлых, но при этом особо вреда не причинит, польские Кланы перегрызутся насмерть, но останутся существовать и не слишком ослабеют... А за всем этим — нечто большее, такое большое, что и не разглядишь. Причины и следствия, только вот где причины? И где следствия? Нет, аналитики воют...

Клубок.

И не легче ли спросить того, кто во всём и повинен? Согласно Хартии парень должен быть примерно наказан, но... Опять но!

Иерарх Рафал, нынешний глава местного Круга, откинулся на спинку кресла и позволил себе прикрыть слезящиеся от усталости глаза — в последний раз он отдыхал четыре дня назад, когда обнаружились следы молодого человека. Теперь уже маг здесь, за стеночкой, и он невменяем. Что называется, "обдолбанный по самые уши". Да, кажется, так. И, скорее всего, молодой человек психически ненормален. Шизофреник, по мнению отца Кирилла. "Сломанный" — по мнению матери Аделы. Молодой человек пси-эм-маг и, кажется, к нему применялись какие-то пытки. Скорее всего, раньше, не в нынешнем плену, потому что свежих следов мало — перелом руки и разбитые губы. Раньше... Старых шрамов, уже давно белых, зарубцевавшихся, прилично. Видимо, тогда молодой человек и лишился рассудка, психика пси-эмов так хрупка. Удивительно, что пани Горецки никаких странностей за своим работником не замечала. Который, кстати...

Иерарх Рафал выпрямился, с силой помассировал виски и снова взялся за протокол допроса. Четкие, убористые строчки почерком секретаря, Матриарха Анны, который всегда легко и приятно читается, сегодня извивались и то и дело подергивались перед глазами туманом утомления.

"Протокол N54 по вопросу о Яноше Раевиче (дело N134546 от 18 сентября 2007 года)

Допрос Яноша Раевича.

Присутствуют:

Патриарх Рафал, председатель комиссии, главный координатор польскоязычного сектора Верхнего Сияния.

Матриарх Анна, секретарь.

Патриарх Ансельмо, эксперт-аналитик.

Матриарх Ирен, эксперт-аналитик, правозащитник, специалист по правам магически одаренных.

Матриарх Адела, специалист по вопросам психических воздействий, правозащитник.

Патриарх Кирилл, медицинская экспертиза.

Председатель: Прежде, чем допрос начнется, любой из присутствующих может заявить протест по тому или иному вопросу касательно рассматриваемой проблемы. Прошу.

Матриарх Ирен: Хочу обратить внимание комиссии на два нарушения прав магически одаренных. Согласно пункту первому статьи триста семьдесят второй Хартии Баланса, при допросе любому магически одаренному вне зависимости от пола, возраста, цветовой и клановой принадлежности, психического и магического статуса, полагается добровольный или законный представитель. В случае отсутствия у допрашиваемого представителя таковой ему предлагается из числа Координаторов-правозащитников. Согласно пункту четвертому указанной статьи при первичном допросе запрещено применять психотропные и иные воздействующие на психику допрашиваемого препараты, кроме случаев, прямо оговоренных Хартией. Ни к одному из данных случаев нынешняя ситуация приравнена быть не может. Между тем допрашиваемое лицо явно находится под воздействием так называемой "сыворотки правды" и не может понимать значения своих действий, о чем имеется документальное подтверждение Патриарха Кирилла.

Председатель: Отклонено. По обоим пунктам. Что касается представителя, то в данном случае, ввиду особой секретности расследования, привлечение постороннего незаинтересованного лица нецелесообразно, гарантом соблюдения прав Янша Раевича буду выступать лично я. Что касается психотропных препаратов, то, поскольку лицо находилось под их воздействием до момента взятия под стражу, о чем имеется документальное подтверждение, то данная ситуация под пункт четвертый статьи триста семьдесят второй не попадает. Комиссия психотропные вещества к Яношу Раевичу не применяла.

Матриарх Ирен: Я настаиваю на незаконности...

Председатель: Отклонено. Имеются ли иные возражения?

Патриарх Кирилл: С моей точки зрения, допрос следовало бы перенести до момента, когда господин Раевич начнет осознавать значение своих действий.

Председатель: Отклонено. Чрезвычайная обстановка не позволяет откладывать допрос на столь отдаленный и неопределенный срок, а способами экстренного выведения из данного состояния пси-эм-магов мы не обладаем. Еще возражения?

Патриарх Кирилл: В таком случае настаиваю хотя бы на соблюдении моих рекомендаций по проведению допроса.

Председатель: Принято. Приступаем. Ян, назови свое полное имя.

Допрашиваемый: Янош Валеры.

Председатель: Фамилию, пожалуйста.

Допрашиваемый молчит.

Председатель: Ян, пожалуйста, назови свою фамилию. Твоя фамилия — Раевич?

Допрашиваемый молчит.

Председатель: Назови дату своего рождения.

Допрашиваемый: 19 мая 2008 года.

Патриарх Кирилл: Я предупреждал! Следует прекратить допрос!

Председатель: Спокойно. Разбираться будем позже. Сколько тебе полных лет, Ян?

Допрашиваемый: Двадцать два.

Председатель: У тебя есть родственники, Ян?

Допрашиваемый: Брат.

Председатель: Как его зовут?

Допрашиваемый: Лех..."

Рафал отложил листы, раздраженно протёр слезящиеся глаза. Если считать, что молодой человек в своем уме, приходится признать — пришелец из будущего. Из две тысячи тридцатого года, если быть точным. И еще одно — Координаторская по временным вмешательствам не справилась со своими обязанностями. У них под носом был открыт временной портал, а они не заметили. Открыт, выходит, еще около двух месяцев назад, может, больше. Во всяком случае, пани Горецки утверждает, что приняла молодого человека на работу два месяца назад. И нет никаких оснований ей не доверять.

"...Председатель: Это ты убил Горана а-Эрре, Ян?

Допрашиваемый: Да.

Председатель: Зачем?

Допрашиваемый: Он должен был стать главой пражской СК. Из-за него пятнадцать тысяч человек попало в Отстойник.

Председатель: Что такое "СК", Ян?..."

Думали, с поимкой таинственного убийцы всё прояснится? Ошибочка вышла. Видит Свет, запуталось всё куда больше. Неясные намеки, непонятные термины, пугающие подробности в стройную картину будущего складываться никак не желали, но рисовали в ней общий тревожный фон. Еще одна интересная деталь — татуировка на плече молодого человека. Виноградная лоза, обвивающая золотую буковку "G". Если Рафал не ошибался — а он мог ошибаться, он не силен в геральдике кланов! — это фамильная татуировка Горецки. Насчёт подлинности пока неясно. Но... Тысячи "но", тысячи вопросов усталому сверх меры, не имеющему пока права на отдых Координатору польского сектора.

Рафал переворошил листы. Нашёл последний.

"Патриарх Ансельмо: Так мы и за сутки ничего не добьемся! С помощью простого допроса невозможно отличить истинные высказывания от бредовых фантазий!

Председатель: Что Вы предлагаете, отец Ансельмо?

Патриарх Ансельмо: "Слияние разумов" или психотеатр. Насколько мне известно, Матриарх Адела обладает достаточной квалификацией для применения подобных методик.

Матриарх Адела: Исключено! Подобная мера может быть применена только в отношении преступника, вина которого полностью доказана!

Патриарх Ансельмо: А он не преступник? Он грубо вторгся в нынешний континуум и многократно нарушил своими действиями и Хартию, и сам Баланс! Смертная казнь вне всякого сомнения!

Матриарх Адела: Не доказано.

Патриарх Кирилл: Поддерживаю. Если дело будет вынесено на рассмотрение Большого Круга, я считаю своим долгом указать свой первоначальный протест и решение по нему председателя!

Матриарх Ирен: В любом случае необходим законный представитель!

Секретарь: Чрезвычайная обстановка оправдывает любые решения, если они позволят наладить ситуацию!

Матриарх Адела: Вы так думаете, Анна?

Председатель: Прошу тишины! Окончательное решение всё равно за мной. Адела, вы действительно способны осуществить "слияние разумов"?

Матриарх Адела: Безусловно. Но...

Председатель: Прошу воздержаться сейчас от высказывания мнений. Только факты. Уважаемая комиссия согласна с тем, что ситуация критическая?

Подтверждение всех членов комиссии.

Председатель: Отец Кирилл, насколько такое вмешательство со стороны Аделы опасно для допрашиваемого?

Патриарх Кирилл: Не могу судить. Недостаточно данных. В большинстве случаев такое вмешательство относительно безопасно. Но речь не идет о пси-эм-одаренных и о лицах, находящихся под воздействие психотропных препаратов.

Председатель: Адела, требует ли процедура специальной подготовки и специального оборудования?

Матриарх Адела: Только минимальной. Мне нужны некоторые препараты, расширяющие сознание.

Председатель: Тогда я прошу комиссию дать мне на размышления час. Я обещаю принять во внимание мнение каждого из уважаемых участников.

Председатель удаляется для принятия решения. Допрашиваемый помещен в камеру предварительного заключения."

Рафал закрыл папку с протоколом, размашисто фломастером пометил: "Секретно. По окончании разбирательства уничтожить". Поглядел на часы — выполненные в тяжеловесном рокайльном стиле, они в первое время после своего появления на столе сбивали Координатора с толку, отвлекали от своего прямого назначения — показывать время. Было дело, Рафалу даже казалось, что амурчик, прильнувший к циферблату, поглядывает на Иерарха с глумливой издевкой — дескать, старый осел, а туда же, во властелины мира. Ну, пусть не мира, пусть небольшой его части, но властелин же? Малый Круг не в счет, голоса остальных Иерархов в чрезвычайных ситуациях имеют только законосовещательную силу... Впрочем, потом Рафал пообвык и перестал обращать внимание на пакостного Амура. Теперь же прежнее наваждение возвратилось — амурчик опять издевательски прищурился. Ну, решай, Иерарх! Время истекло. Нарушение прав? Ха! Да эти права нарушались столько раз, что легче перечислить случаи, когда они оставались в сохранности. Баланс дороже. Всегда дороже.

Рафал с отвращением поглядел на протокол, на часы, на горы бумаг и кристаллов на столе и грузно поднялся с места. Выглянул в приемную. Матриарх Адела, как видно, дремавшая сидя на диване, испуганно вздрогнула от скрипа. Подскочила, пригладила светлые волосы и уставилась на Рафала своими очень светлыми, не голубыми даже, а родниковыми, прозрачными глазами.

— Готовьтесь к "слиянию", Адела. За полчаса успеете?

Кивнула. Ничего не сказала. Ну и славно. Рафалу на самом деле давно уже было плевать, кто что подумает и у кого какое мнение.

* * *

Оставленный в покое, парнишка спокойно заснул. Натянул чуть не на нос стандартное казенное одеяло, обнял подушку и заснул.

Адела вздохнула. Идеальное поле для обработки. Не сопротивляется, не боится, абсолютно спокоен. Не то что обычные "клиенты", неприятные, уже приговоренные к специфической мере наказания преступники, часто одержимые маниакальной идеей, грязные изнутри и страшные, утягивающие Аделу в водовороты кошмаров и мерзостей. Они Аделу боялись, они сопротивлялись аделиному вторжению... Аделина работа только называлась красиво — "коррекционная педагогика", а на самом деле Адела грубо, насильно вычищала души от всего черного и преступного. Страшнее всего было то, что после чистки личность как таковая исчезала, поскольку исчезала ее доминанта — преступная составляющая. Стирая убийцу, Адела стирала человека, индивида. И постоянно, неискоренимо — перешептывания за спиной. Дескать, Верхнее — садисты и преступники, ничем не лучше Нижних. Не убивают, но превращают людей в растений. И ведь не объяснишь! Не поймут. Адела сама себя боялась и давно уже не любила свою работу. Когда она только начинала, когда получила диплом и допуск, она верила, что она — врачеватель общества, теперь знала — милосердней убить. Ни один из тех, кто прошёл через ее руки за тридцать лет работы, так и не стал уже полноценным, нормальным членом общества. Лишенные части души, какой бы она ни была, восстановиться они уже не могли. Утерянная конечность не отрастает.... Аделины клиенты больше не убивают и не вредят. Но они и не люди больше.

Парнишка на койке, спящий под клетчатым пледом, на обычную клиентуру не походил, а больше напоминал давно выросшего, прожившего счастливую простецкую жизнь, состарившегося и умершего аделиного сына. Его Аделе было жаль.

Но ведь она осторожно? Она деликатно и мягко. Она ничего не сломает и не сотрет, только посмотрит. Слышишь меня? Чувствуешь? Ты же пси-эм, Ян, как и я... И я, не зная, не понимая, должна тебя любить... И люблю. Видишь?

— Ян? Янош, просыпайся...

Парнишка сквозь зубы прошептал что-то недовольное, но глаз не раскрыл. Адела нахмурилась. А впрочем, может, и не нужно. Взяла вялую ладонь, вгляделась в линии. Ей нужна была "настройка" на объект, и обычно она использовала слабые свои познания в хиромантии.

Вот у нас линия жизни... Тоненькая, петляющая, посеченная множеством мелких черточек, прерывистая, трижды... нет, четырежды обрывающаяся фатально и всё же продолжающая свой трудный путь. И всё-таки коротенькая. В районе двадцати пяти — тридцати лет обрывается окончательно и бесповоротно. Даже Адела, посредственный гадатель, уверилась — тут не поможешь. Ему сейчас двадцать два... Три-четыре года.

А вот линия судьбы... Тоже интересная. Сначала неверная и тоненькая, раза три за юность меняющая свое направление — в возрасте семи, четырнадцати или пятнадцати, шестнадцати лет... А в районе восемнадцати или девятнадцати еще один, самый резкий залом и смена направления. Такие заломы Адела уже видела в на ладонях людей, переживших аварии и землетрясения. И после такого поворота линия судьбы у Яна сделалась другая — широкая, яркая, словно бы после аварии... или что у него там было... выкарабкался совсем другой человек. Интересно бы сравнить рисунки аур до и после. Первая была, скорее всего, мягкая, нежная, переливчатая, вторая, нынешняя — резкая и контрастная, пятнистая и полосатая, вся в зарубках и шрамах. За каких-то три года... нет, того, прежнего Яна, очевидно, уже нет вообще. Кто-то поработал над парнем похлеще, чем Адела — над своими уголовниками. А должен был быть красив. Жаль.

Линия ума мощная, но дерганая, пресекается с линией сердца — значит, эмоционален до крайности, нервно-эмоционален, любое потрясение для него должно было быть почти смертельным... Люди с такими линиями часто кончают самоубийством, а этот...

Адела глубоко вздохнула — всё нормально, Ян, я не причиню тебе вреда. И сделаю всё, чтобы никто из моих коллег не причинил. Но мне кое-что нужно узнать.

Взяла крепче ладонь спящего, спрятала в своих ладонях. Прикрыла глаза и упала в темноту, утаскивая за собой звездочку сознания спящего.

В темноте будет тихо, уютно, ничто не помешает нам с тобой пообщаться. Темнота — всегда друг. Бум... бум... бум... бьется сердце... бьется кровь в висках... бум... бум... бум...

Вот так.

... Ян, расскажи мне о себе...

/... На этот раз оказалось темно. Как в камере, когда выключают свет.

Очень темно. И очень тихо. Тут не обнаружилось ни окон, ни дверей. Вообще ничего нет. Возможно, ничего нет и за пределами темноты, но там нет и стен. А здесь есть.

Ян испугался. Но еще не настолько, чтобы перестать соображать. Просто темно и нет дверей.

...Ян, расскажи мне о себе....

Да что же это... Ян запретил себе даже думать о стенах, а лучше решил попытаться добраться до края темноты. У него это вроде бы даже начало получаться — шаг, еще шаг по чему-то твердому, но податливому, вибрирующему в знакомом такте. В такт биению сердца, конечно. Странное ощущение — словно быть проглоченным огромным китом. Но пока всё нормально. Пока еще ничего, главное — не паниковать. Почти...

И тут Ян различил тонкий, тихий скрежет, даже шорох скорее... И похолодел. И тут же во рту пересохло. Ян узнал шорох. Это стены медленно, упрямо сдвигаются. Скоро станет мало воздуха, жарко, трудно дышать. Но ненадолго. Потому что быстрее стены сдвинутся окончательно и перетрут между собой беззащитное тело. В темноте и тишине.

В темноте...

Недостаток воздуха уже ощущался. Слишком быстро. Слишком... Ян начал задыхаться, подскочил, наткнулся на стену — холодную и влажную, осклизлую стену подвала — уперся в нее. Стена оказалась сильней. Она неумолимо ехала на...

...Ян, расскажи мне о себе...

И выдержка сдала. И Ян забыл от испуга всё.

Выпустите! Пожалуйста, прекратите! Выпустите! Пустите, Тьма вас побери!.../

Аделу выпихнуло из парнишкиного сознания, как пробку из бутылки — с грохотом и взрывом. В панике она вскочила, заметалась по камере, чуть не перевернула стол, ушибла колено и тут только сообразила, что заразилась чужим паническим страхом, и что поводов куда-то бежать на самом деле нет. Уф!

Вот тебе и нежный пси-эм со слабой психикой! Сломал реальность оператора и затянул-таки в свой кошмар!

Адела вздрогнула от фантомного ужаса сдвигающихся стен и залпом выпила стакан воды. Пригладила волосы, заметив, что пальцы мелко дрожат. Вздрогнула вторично — от тихого судорожного вздоха за спиной. Мысленно отругав себя за беспечность и жестокость, упала обратно к кровати, хватая клиента за руку. Прохлаждалась здесь, пока мальчик страдает в своем кошмаре! Бестолочь!

Ну тихо, тихо... Легонько дунула в искаженное страхом лицо. Ничего этого нет, мой хороший, ничего...

Прикрыла глаза.

Я с тобой. И я не желаю тебе зла. Веришь?

Всё хорошо, Янош...

У нас с тобой будет свет. У нас с тобой, раз ты такой устойчивый и напуганный, будет другое. Будет какая-то девушка, которую я уже видела мельком, и будет тепло. И будет... Что будет? Ну же... Давай поглядим.

/... Тихо потрескивал огонь в очаге. Печка хорошая, приладились наконец их складывать, чтобы и тепло, и относительно безопасно, и не чадило. Только вот так вот — потрескивает поленце, светится изнутри алым, ласковым огнем, и волнами расходится тепло по маленькой комнатке, которая и кабинет, и спальня, и центральное управление, и иногда даже — лазарет. В комнатке кроме печки — грубо сколоченный стол, два чурбака вместо табуретов, два лежака. В углу рулоны спальников, ящики с оружием, рамка портала автоэвакуации. Вообще вся комнатка тесная и захламленная, но привычная.

В миске бобы и свинина. Бобы натуральные, свинина "химическая", но вкусная до чертиков, особенно ближе к полуночи, когда вся база уже спит, а не спят только трое — сам Ян, Эллин Браун, и медик Пит. У медика Питера причина уважительная — Энтони подхватил какой-то вирус, требует пригляду, бедняга... Ян и Эл же...

Вкусная до остервенения свинина закончилась, впрочем, довольно быстро.

После нее был горячий сладкий чай. Чай дерьмо, но тоже вкусный. Наверно, раньше бы и не понял даже, какое это счастье и удовольствие — дрянной третьесортный чай, который только черноголовка и станет пить — и то только в утренний сушняк после обильных ночных возлияний. Но Анна добавила в чай дикой мяты, листьев смородины и теперь — удовольствие. А сахар — роскошь.

На часах — без четверти двенадцать. Отбой на базе обычно в десять, глубокая ночь теперь уже. Прикрыв нос золотистым крылом, спит у лежака Казя, крылатый пёс. За окном — осень. Тихая, смирная, поздняя. Вот-вот выпадет снег, листва давно облетела и порыжела, потом заржавела в лужах, лес затянуло непролазной липкой грязью, птицы улетели. Выйдешь за порог — холод щиплет нос и перехватывает в горле. А снега нет. И присмирелый лес ждет. А вчера к стенам базы выходил лось. Лосю смелая Анна швырнула немного подсоленого хлеба, тот обнюхал с подозрением, но съел. После лося видели у озера.

Долго уже молчали, наверно, час или два... Или больше. Время здесь не шло в принципе. Топталось на месте, плелось в хвосте событий или пролетало мгновенно, и никогда не отсчитывало, как положено, секунды, минуты... Сейчас — тянулось дремотно и устало, но сыто.

— Ложишься? — Спросил Эл скорее для порядка, нарушать тишину не хотелось, но почему-то начинала она тяготить — непривычная слишком. У самого Яна в планах было еще минут сорок посидеть с бумажками.

— Пожалуй... — Эл зевнула, зябко повела плечами. — Посижу еще минут десять.... А тут похолодало, ты не заметил?

— Нет вроде. А... ну может...

Эл выглядела странно. Вроде бы та же самая — близкая, уютная, сонная.. А вот поди ж разберись, отчего чудится... Именно что кажется. Глаза другие.... Нет, точно подруга переутомилась, прав Пит. Прогнать её в отпуск? Направить наводить порядок на базе в Сумхели? Там тепло, светло, относительно безопасно и совсем нет работы. Точно. Недели две без нее тут справимся.

— Я сейчас чуток поразгребаю бумаги и тоже лягу. Тебе нужно переодеться? Мне отвернуться?

Эллин мягко улыбнулась, опять мягкостью настораживая. Обычная ее улыбочка — кривоватая, едкая. от нее. кажется, даже морщинки специфические пролегли — от уголков губ к крыльям носа, резкие такие.

— Нет пока. Я тогда посижу. За компанию. Отвлекаю?

— Нет, что ты.

Ян решил все странности списать на переутомление боевой подруги и не обращать внимание. Эл позвякала ложечкой в металлической кружке, вытерла со стола крошки, села напротив и уставилась на командира. А Ян терпеть не мог, чтобы кто-то так пристально наблюдал, когда Ян читает или пишет. И Эл этого не знать не может.

— Что?

— Нет, ничего. Слушай... а расскажи мне о себе? Мы с тобой уже... больше года... ну... вроде как...а я про тебя почти и не знаю ничего.

Ян оторвался от донесения, в котором всё равно ни слова не понял, и уставился на подругу даже не с изумлением — с испугом:

— Эл... ты в порядке?

— А чего такого? Ян... нет, серьезно. Бросай бумаги, всё равно ты уже устал, ничего толком не сделаешь. Поболтаем и ляжем спать.

Ян пригляделся — что-то с Эл не то однозначно. Крыша что ли едет? Только у кого — вот вопрос, так вопрос. У нее, или... или у командира Яноша?

— ...Так расскажешь?

— Что рассказать? — между лопаток побежал холодок. Почему-то происходящее начало смахивать на сон. Пока что просто неприятный. Привыкшее анализировать всё, что попадется "на зуб", сознание Яна одну за одной начало выщелкивать несуразицы. Щелк — глаза у Эл чужие. Тоже голубые, тоже светлые, но... Щелк — закусила губу, запустила по пальцам карандаш, туда-сюда гоняет. Новая привычка, никогда такой за Эл не замечал. Щелк — кажется, догадывается, что Ян догадывается, что... черт, сам запутался! Но она явно нервничает.

— Ну, про семью. Например.

У Яна аж мурашки от напряжения и непонимания побежали: тема семьи всегда и для всех на базе — табу. Каждый кого-то потерял, некоторых — предали, у самой Эл все погибли еще в первый дни переворота. Ну а уж самого Яна семья — учитывая, например, Лешку, Императора нашего разлюбимого... и тётю погибшую... и отца-Координатора....

— Или про... дела...

И тут Яна проняло. Защелкало с фантастической скоростью: волосы! должны быть уже коротенькие, ежиком! уже должна была состричь! пальцы! слишком суетливые для холодноватой подруги! речь! всегда говорит уверенно, напористо! никогда и ни за что не расспрашивала бы про семью! про дела и сама всё знает!

Чёрт! Черт вас всех побери! Блазень, что ли?! (Блазень — от слова "блазниться", "чудиться", то есть двойник, морок, существо, способное прикидывать любым человеком) Откуда на базе-то?!

Выдержки хватило — не подскочить, не закричать.

— Про дела ты итак всё знаешь. Должна знать. И про семью. Тоже.

Заглянул в лицо, чужие глаза и молниеносно схватил за руки. Руки у этой "Эл" оказались холодные, неживые.

— Кто ты? Чего тебе от меня нужно?

Молчит. Молчит и смотрит, без испуга. Просто смотрит. Как робот с зависшей программой. А в голове и еще щелкает: база! никогда на этой базе не жили осенью! часы! откуда электронные?! батареек уже год к ним нет! не продают больше и нигде не раздобудешь! куртка! куртка коричневая, вельветовая! не было такой... Да что же это?! Семья, дела?! А дальше расспросы про базы и про отца?! Сколько баз, где находятся и где изволит пребывать любезный батюшка?! Допрос.... обычный пси-допрос. Психотеатр... Черт.

Ян выругался еще раз, с силой сжал и почти переломил тонкие запястья в ладонях. Не чтобы сделать больно, чтобы ушло...

И проснулся.

...У себя в койке. На М-16. Надо же, какая гадость иной раз приснится. После плена мозги явно не на месте.

— Ян! Ян, ты там дрыхнешь, небось?! Ян!

Ян подскочил, судорожно соображая, что он умудрился проспать.

— Ян, твою налево! А ну выходи! Где ты там застрял?

— Иду я! Иду! Пит, что случилось?

Распахнул дверь — и точно Пит. В маленьком зале народу — яблоку негде упасть. И все возбужденные, непривычно шумные, суетливые. Что, Тьма побери, происходит? Нехорошо засосало под ложечкой.

— Ян, заснул что ли? Тебя все ждут!

Ян поежился — с отоплением нелады. Аккуратно прикрыл дверь:

— Да что там? Объяснишь толком?

— Ну, дела... Кажись, крыша-то у нас и прохудилась. Спал? — очень серьезно, участливо глянул Питер и вдруг расхохотался. — Расслабься, парень! Совсем забыл, да?

— Что забыл?

— Нда... Действительно, крыша. Знаешь что? Зря я тебя разбудил. Без тебя разберемся. А ты отдыхай. А вообще-то — праздник у нас. Годовщина Сопротивления. Ну, вспомнил?

— Три года. Точно. Ребята какую-то попойку хотели организовать. Вспомнил. Сон мерзкий приснился. сейчас приведу себя в порядок и выйду. А вы там пока без меня начинайте.

— Смотри сам. Если у тебя такие глюки, я бы на твоем месте ложился дальше спать.

Когда Ян, поплескав в лицо холодной воды над тазиком в углу и пригладив встрепанные волосы, вышел в зал, Миша пел неприличные куплетики под фальшивый аккомпанемент разлаженной гитары. В конце каждого куплетика, после звонкого удара по струнам, раздавались взрывы хохота, отдельные хлопки и восхищенные возгласы. Ян тихо присел в углу. Куплетики повествовали большей частью о крайне неудачных любовных похождениях первых лиц империи, и ничего интересного Ян в них для себя не почерпнул.

И, кажется, Пит. Тоже не почерпнул.

— Скучаешь?

— Да нет, в общем. Просто смотрю.

— Познавательно? А, ладно! Выпьешь? — щедро выставил на ящик, который нынче вместо стола, плоскую металлическую фляжку.

— Что там? — вяло заинтересовался Ян. Привычки спаивать окружающих за Питером Барретом раньше не замечалось, поэтому во фляжке должно было быть нечто экстраординарное.

Пит заговорщическим шепотом, таинственно сообщил:

— Коньяк. С последнего экса. Припрятал. Настоящий "Наполеон". Еще допереворотовский.

— Ты уверен... что именно мне решил предложить? — Ян с сомнением покосился на фляжку. Хоть "Наполеон", хоть "Бонапарт", а пусть и вообще пирожное...

— Да. А что?

Выпить... тянуло. И еще тянуло завести какую-нибудь задушевную беседу за жисть....

— Да так. А... наливай! Немного только.

Мягко упало в желудок, как это бывает только с хорошим коньяком, тут же согрело, ударило в виски... Расползлось покоем и благодушием. Неровные куплетики перестали смутно раздражать, а стали даже нравиться. Потом Пит налил еще раз. И еще... И о чем-то болтали. И Эл звонко расхохоталась и захлопала кому-то в ладоши.

— ...Так что там с семьей? — Пит ловко опрокинул колпачок коньяка в рот, довольно прицокнул.

— А что семья?

— Ну... не хочешь рассказать? Про отца, например? Или там...

Ян вскочил. Опьянение подвело — повело и швырнуло обратно, на спальника, а лицо у Пита сделалось страшное — пустое и какое-то перекошенное, что ли. Словно плохо нанесенная маскировка поехала или потек грим. Или... Застучало в висках. Семья... семья... всем нужна янова семья... Эллин-блазню из сна. Этому Питеру, который сначала опоил, а теперь...

Питер Баррет нехорошо усмехнулся... Качнулся в янову сторону угрожающе, потянул к яновой шее руки, Ян задохнулся ужасом, руки, холодные и неживые, отпихнул и...

И проснулся.

Чтобы увидеть коричневые, в разводах сырости стены.

Собственно, этого Ян и ожидал. И даже знал — так и будет. Не сбежать. Камера семь на десять метров — это тридцать четыре шага по периметру, или, если по диагонали — двенадцать шагов. Если "гуляешь", то добавляется еще санзона — три на пять, и это еще семь дополнительных шагов. Только Ян давно уже не гуляет. А лень.

Коричневое всё вокруг, грязное. Сам грязный, как свинья. Душ не принимал... сколько?... Раньше вёл "календарь" по примеру Робинзона Крузо — царапал краешком крестика краску по числу дней, которые здесь провёл. Тоже в конце концов наскучило и опротивело, бросил на семьдесят второй царапине. И было это... а, черт знает, сколько дней назад! Вот. Примерно столько же и не принимал душ. Не считать же душем изредка опрокидываемые на бесчувственного сопротивленца ведра ледяной воды?

Ох, как всё опротивело!

Теперь, когда оказалось, что побег приснился, накатила такая тоска...

Такая...

Кроссовки развалились окончательно. Раньше их еще можно было носить, хотя и вылазили пальцы. Теперь всё. Теперь Ян оказался без обуви. Но она ему теперь вообще без надобности была — он в основном лежал. Воли заставлять себя что-то делать всё равно не осталось. А плевать... На потолке трещины паутиной. Сам потолок бурый и низкий, в центре забранная решеткой лампочка. Свет от нее грязный, густой и липкий, как машинное масло. По углам набухают от сырости капли влаги, сбегают по стенам, оставляя ржавчину и пузыри на отслаивающейся краске. Плесень. Зеленая и желтоватая. Целыми чахоточными "фресками". В этих фресках — была такая забава раньше — Ян выискивал очертания знакомых предметов и людей. Там где-то упрямый профиль Эллин. И есть сутулый, склонившийся над саквояжем Пит. Есть слово "Янош" и есть слово "Лех". "Лех" огромный, почти на весь угол растопырившийся паук. "Янош" крохотный, кляксой в углу, уже полустершийся и тусклый. Еще где-то на потолке из трещин и разводов складывается почти полный план главной базы, М-16.

Но забава уже давно не... забавляла. Совсем. Тоже было лень. В последнее время лень сделалось даже за водой подниматься. И думать. Сколько-то царапин назад — и еще сколько-то не прокорябанных царапин — Ян исчез. Даже для себя самого. Перестал существовать. Однажды заснул и не проснулся, а тело продолжало исправно выполнять функцию существования. Оно ело, глотало затхлую воду, спало, оставшееся время проводило в полубодрствовании. Даже что-то отвечало Леху или еще кому по привычке, даже вроде бы "гуляло" и чего-то хотело. Создавало иллюзию, короче. А плевать...

А яркий, несвоевременный сон о свободе вытянул из удобного ритмичного существования.

И тоска... Тоска чёрная, глухая. Полностью безысходная. Не выбраться. И не убить себя тоже. Тут даже на простыне не удавишься. А нет простыни. Матрас, подушка и одеяло. Заботливый брат всё предусмотрел. Грязь вечная, запах тела, сальные волосы, щетина. Это перед приемом тем брили. Ян ненавидел Леха, ненавидел отца, так ловко удравшего из жизни, когда самое горячее началось, ненавидел эту камеру. Ненавидел себя, грязного и жалкого.

Тоска.

Отцу еще повезло. Наверно. Отец... А кто у нас отец?... О, благородная фамилия магов Ростовецких, черт бы их драл!... Ростовецкий? Который?... Который Кристиан. Привычка разговаривать собой появилась на второй неделе. Слишком здесь тихо. Ни единого постороннего шороха. Иногда просто включал воду в раковине, чтобы журчала. Или ногтем прищелкивал по металлу койки. Только чтобы спастись от тишины. Вода, впрочем, в кране скоро заканчивалась, ее оказалось ограниченное количество, а палец выбивать щелчки уставал. и тишина. "Ни воплей, ни скрежета зубовного"... Раньше вот были хотя бы вопли — собственные яновы — интересного в этом было мало, но какое-никакое разнообразие. Теперь...

Тоска.

... А что мать?... Раньше, кстати, внутренний голос внимательно выслушивал, но сам вопросов не задавал. А что мать? Мама умерла. Давно еще. До того, как Лешка спятил. Спятил отчего? А черт его разберет, отчего. С самого начала псих был, наверно, а после мамы окончательно сбрендил. Эллин считает, что он просто придурок, но я-то знаю — ненормальный. Просто шизик, выкарабкавшийся во власть.... А я во власть не рвался, ты не думай! Меня выпихнули, как.. как пробку из бутылки! Хлоп! И вот он я, командир Янош, орифламма в руках светлых борцов за мир во всем мире. Идиот. И идиоты. У меня тысяча двести тридцать пять... нет, четыре... базы. Было. Народу — триста шестьдесят тысяч. Дураки, наверно... Где базы? Погоди, а тебе зачем? Ты вообще-то кто?...

Стой-стой-стой... Я, кажется, понял. Играем, значит, опять?! А карту тебе с базами не начертить?! А списки партизан не составить?!

Понятненько... Психотеатр. Сны-сны-сны.. Любопытная Эллин Браун и назойливый Питер Баррет. Теперь вот... А что у нас на самом деле?

Шарим в голове у Яноша Валеры, как у себя в кармане?!

А знаешь, надоело! Больше я не поддамся!

Лех, уходи из моей головы! — заорал, аж стены задрожали и пошли рябью, замигала испуганно лампочка масляного света.

Заорал в полной уверенности, что услышат.

И услышали.

И проснулся.

Весь потный, измочаленный, как после экса, напуганный. И было светло — до рези в глазах. И дышали в лицо, близко-близко, Ян тереть не мог, когда кто-то вторгается в настолько близко-интимное пространство, и судорожно отпихнул, шипя ругательство, но не отпустили... И тогда Ян сморгнул с ресниц то ли пот, то ли слезы, вгляделся.

В голубые, только очень светлые, нездешние глаза. В сложенные жалкой улыбкой тонкие губы. В морщинки от крыльев носа книзу, к улыбающимся губам. Узнал, конечно.

На сегодня это было слишком. Больше сознание принимать отказывалось. Да оно просто сжалось в тугой пульсирующий комок и...

Ян заорал.

Но на этот раз не проснулся.

А матриарх Адела, мать Дэл, Дэлочка и Дэла — она умерла. В двадцать восьмом году, когда пыталась спасти какого-то подростка. Причем знала, что безнадежно, а мимо пройти не смогла.

И она, мертвая давно, здесь. Мертвая, вытянутая с той стороны, неживая, цепко держит, дыши в лицо и кричит, кричит что-то, чего Ян слышать не смог и не захотел.

И, не сумев проснуться, упал. Окончательно. В темноту как в колодец. Сопровождаемый истошным женским воплем. И она, крепко вцепившаяся, провалилась вместе...

* * *

Как и предсказывала хмурая Гнес, надолго удержать ситуацию под контролем власти не сумели. Хотя и обеспечили целый день передышки. В день этот моросил легкий, приятный дождик, в сером небе протаяли светлые прорехи, а на улице воцарилась тишь. Ни криков, ни выстрелов, ни битья стекол. Присцилла рискнула даже распахнуть пошире окна, чтобы влажная свежесть выгнала из комнат застойное тепло.

Тишь воцарилась не только на улицах Познатца, но и в душе Присциллы. Недомогание сменилось ровным телесным успокоением. Проводив утром Криста на работу, Прис подумала, что всё, в общем, не столь трагично, как она вообразила себе сначала. Да, второй ребенок Кристу не нужен — а то она раньше не знала? Но это даже хорошо — какая разница тогда, кто окажется отцом малыша? Если Кристу безразлично? И потом, мужу, он, может быть, и не нужен, этот нечаянный ребенок, зато он нужен Прис. Она всегда хотела иметь не меньше троих детишек, как мама, но примирилась с существующим положением вещей. Ладно, будет один... А теперь вдруг...

Нет, всё очень даже удачно вышло. Прис будет очень любить еще одного маленького. Очень. А Крист смирится с неизбежным, а потом — чем черт не шутит? — даже привяжется и полюбит. Это он сейчас такой, когда проблем выше крыши и на работе нелады. Всё утрясется, всё уладится, Крист будет больше времени проводить дома... Постепенно он оттает.

Значит, ребенок будет. Ничего не возвратишь, ничего не изменишь и не предпримешь.

И Прис успокоилась окончательно.

И с удовольствием занялась привычными домашними делами, раз уж "Лавка" сейчас закрыта. В первую очередь, воспользовавшись уличным покоем, сбегала на задний двор и хорошенько выбила ковры и покрывала, а Лешка, в теплой курточке и с розовым от холода носиком, возился рядышком, с забавной старательностью маленькой щеточкой "чистил"коврик из детской. Затем, уже уложив Лешку спать после обеда, долго и с удовольствием натирала фамильный хрусталь и серебро. Анджея скрепя сердце отпустила по магазинам. Совсем закончилось молоко и подходило к концу масло...

Впрочем, Анджей возвратился домой целый и невредимый, с пакетами и ворохом новостей. Простецкие власти всерьез уверены, что "держат ситуацию под контролем". На каждом углу торчит полицейский. Только отчего они так опасливо озираются по сторонам и почему побаиваются оставаться на постах в одиночку, так и норовят сбиться в жалкие стайки? А на городской ратуше подвредили часы, спалили цифры "одиннадцать" и "двенадцать". Цены снова подросли, но не в два раза, как во вторник, а всего процентов на двадцать. У пани Марты разбили окно и выломали решетку. Пан Домбрав увяз в заварушке, ему сломали руку и разбили нос. "А еще, — с кривой усмешечкой добавил Джей. — Супруга пана волнуется за его психическое здоровье. Он утверждает, что у мужчины, с которым пан подрался, в руках был огненный шарик, как в фантастических фильмах. А еще, де, у мужика были клыки, как у вампира."

Да, шарики и клыки... Бывают. Прис усмехнулась в ответ — интересно, как господа Верхние выпутаются из такого пикантного положения — весь город среди бела дня имел счастье лицезреть взбешенных ребят с Ярусов. Что теперь, всех простецов в психушки позапирать? Списать на шок и навязчивые состояния? Галлюцинации и бред?

Интересненько. Но не настолько, чтобы сбить Присциллу с ощущения тихого ровного счастья. Сегодня она намеревалась приготовить черничный пирог и поговорить уже с Гнес — чтобы та прекратила изображать глубокую скорбь и траур по "бедственному" сестриному положению, а лучше вон подтерла полы.

Лешка проснулся в половине третьего и еще часа три было спокойно. С полшестого начались отдельные выкрики. Прис закрыла окна и опустила жалюзи.

Черничный пирог уже пах призывно, на плите посвистывал чайник, Гнес закончила уборку... Лешка размазал кашу по тарелке и столу и намерен был расширить поле деятельности...

Когда зазвонил телефон.

Прис никаких звонков не ожидала, удивленно переглянулась с сестрой. Взяла трубку:

— Алло? Присцилла Горецки слушает.

— Пани Горецки? — отрывисто переспросил холодный мужской голос. — С вами говорит Координатор Руфин...

— Крист...? — голова закружилась в волнении. — Что-то с Кристом?

— Нет, с вашим супругом всё в порядке, пани, успокойтесь. Это насчёт... Пани, только не волнуйтесь..

— Ну... — слабо выдохнула. С Кристом порядок. Всё в порядке.

— Это по поводу вашего сына, пани. По поводу вашего второго сына. Только не задавайте сейчас никаких вопросов! Никому ничего не говорите! Вам всё объяснят. Через пятнадцать минут за вами придут, вы должны быть готовы и собраны. Хорошо?

— Я... я поняла... Да.

— Пани, вы в порядке?

— Да... да. Я буду готова.

Положив трубку, Прис без единой мысли в голове поправила выбившиеся из узла прядки. Поглядела на себя в зеркало, решила, что похожа на ошалевшую кошку.

Подошла Гнес.

— Что-то случилось?

— Не... не знаю. Меня вызывают в Верхнее. Через пятнадцать минут.

Часть 2.

Дневник Яна.

Часть 2.

Дневник Яна.

28 июня 2015.

Привет. Миня завут Ян. Полнае имя Янош Валеры Горецки. Маю маму завут Присцилла Анелия Горецки. Маего папу завут Кристиан Ростовецкий. Он наставник и паэтому не передал мне и маме сваю фамилию. Завтра мне исполница 7 лет и я стану настоящий маг. Мама сказала чтобы я вел дневник чтобы это меня десцы дисципли нировало и чтобы я мог записывать всякие сикреты и тайны. Патому что мама много работает. Не можит каждый вечер разговаривать. Завтра мы пойдем Наверх. Будит ОБРЯД. Я получу свою СПОСОБНОСТЬ. И буду как Лешка и у миня будит татуеровка как у него листик и буква. Лешка это мой брат. Он большой и умный. Он старше на два года и уже много умеит.

3 июля 2015.

Я не писал патому что болел. 29 июля мама с папой отвели меня на ОБРЯД. Там было интересно. Всё белое и большое. И настаящие КА ОРДИНАТОРЫ. Я сказал страшную клятву что всигда буду думать про БАЛАНС. А потом закружилось в галове и закричало очень громко. А потом я четыре дня балел. Лежал в пастели. Мама даже с работы взяла отпуск чтобы со мной сидеть. Мама читала мне книшки и спекла торт. Но праздника небыло чтобы меня не утамлять. Зато у меня теперь есть СПОСОБНОСТЬ! Я теперь ПСИЭММАГ! ЭМПАТ! И еще магу научиться "прыгать" как Леш. Только теперь всё время балит галова. А еще папа гаварит что у нас раньше никагда небыло пси эм магав в роду. Я первый.

Сикрет: я появился из прасроченой таблетки. Паэтому папа меня меньше Леха любит.

14 июля 2015.

Я давно неписал. Патаму что мама нас с Лешкой атправляла в лагерь отдыха. Для таких как мы детей. В нашей групе было семь детей а в другой десять. Они интиресные и было интиресно. Я пазнакомился с Конрадом из Гдыни Алексой из кас Казелок Тони из далеко живет в другой стране. Там мы учились всяким интиресным вещам. Там было много шуму и болела голова патаму что я пси эм и меня тагда научили ГЛУШИЛКЕ. И теперь почти не болит. У нас много фоток и я сюда тоже положил чтобы потом сматреть и вспаминать. Лех нехотел уизжать.

20 июля 2015.

Мы посорились с Лехом. Он сказал что я слабак а я ему сказал что он дурак. Теперь он недает мне свои книшки про формулы и заклинания.

26 июля 2015.

Маму взяли на другую работу. Там много платят но это всё равно плохо патаму что у нее совсем мало времени остается чтобы быть с нами.

4 августа 2015.

Сигодня весь день идет дождь и грусно. И не пускают гулять. Мы с Лехом сабрались пускать караблики в луже а мама не пустила. Мама сийчас не работаит неделю у нее отпуск. Паэтому она смотрит чтобы мы вовримя ели и спали. Кагда она работаит её дома нет до самого позна. Папа теперь работаит в другом мести и домой приходит в воскресенье. А до школы меньше месица!

9 августа 2015.

Тётя Гнес приехала из Гамелок. Она там жила пол года с дядей Андрашем. А теперь будит жить с нами. Мама рада патаму что тётя будит за нами приглядывать. Тётя подарила мне книшку про короля Артура а Леху штуку для кампьютера. А сама тётя синяя и красная ПО ВЕРХУ. Это значит что она грусная но делаит вид что веселая. Лешка сигодня разбил мамину вазу из Китая кагда баловался тили телекенезом.

30 августа 2015.

Завтра в школу! У меня новая адежда и рюкзак. В нем ручки всякие и пинал.

1 сентября 2015.

В школе харашо только много народу. Очень. Глушилка неочень хорошо помагаит. И мне непонравилась пани Голец каторая у нас учительница. Мне кажетца что она злая. Мама купила бальшой торт. Лех сказал что в школе опять та же учитильница и она дура и он больше не пайдет в школу.

Сикрет: Лех взял из маминого шкафа пакетик с коростельником и хочет подсыпать его учитильнице в чай. Тогда у нее лицо станит в фиалетовых пятнах и она уйдет.

15 сентября 2015.

Пани Голец не злая только у нее балит голова всё время. А учица мне нравица.

5 ноября 2015.

Мамы не будит неделю. Опять маленькая вайна. Далеко в Африке. Там простецы галодные всигда и нападают на наших. Я записался на секцию. Плавание. Три раза в ниделю.

30 ноября 2015.

Миня похвалил пан Коренный который по математике. Сказал что у меня способности. Папа ругался патаму что у миня не получается силовая формула. Папа сказал, что я бистолковый осёл.

... вклейка: любительская фотография, распечатанная на тонкой бумаге, расплывчатая, неестественно яркая. На фотографии трое: невысокая женщина лет тридцати с небольшим, с добрыми глазами на усталом лице и натянутой улыбкой, и двое мальчиков. Старшему одиннадцать, но он довольно крупный для своего возраста и выглядит на все двенадцать. У мальчика льдисто-холодные глаза и упрямый неулыбчивый рот. Младшему семь с половиной, он, наоборот, для своего возраста мелковат, черты лица тонкие и по-детски мягкие, на узком лице большие глаза непонятного — вылинявшего зеленого или серого с прозеленью — оттенка. Улыбается он спокойно и открыто, с легким недоумением. Все трое одеты по-зимнему, за их спинами увешанная рождественскими игрушками сосна. Фломастером подпись: "23 декабря 2015 года. Мы с мамой и Лехом пашли за падарками."...

... Несколько страниц спустя.

20 апреля 2018.

Скоро каникулы. У меня выходит высший балл почти по всем предметам кроме навыков самообороны и физической подготовки. Я боюсь драться. Вдруг я разобью кому нибуть нос или сломаю руку? Лех дерется хорошо. Ему нравится. Кстати. Он опять дразнится. А отец обещал взять на каникулах Наверх на экскурсию в Семинарию. Там готовят Защитников и травниц. И координаторов.

25 апреля 2018.

Мы сегодня были в Семинарии. Там плохо. Там нельзя заниматься чем хочешь. Только тем что скажут. Каждый день и всегда. У них нет выходных дней. Папа спрашивал меня хочу ли я там учиться там с 12 лет берут. У меня очень хорошие отметки и меня могут туда взять без экзаменов. Я туда не хочу. Секрет: если меня туда отправят я сбегу или сделаю что нибуть плохое. Папа у Леха тоже спрашивал и Лех тоже не хочет. Я без Леха никуда не разрешу меня отправить.

29 июня 2018.

Опять на день рождения всё плохо. Папа не пришел. Это ладно. Он редко бывает. Но у мамы тоже не получилось. Тётя Гнес всё организовывала. Я пригласил Славу и Казика. А утром когда шёл в школу поскользнулся на банановой кожурке. Сломал руку и поцарапал щеку. Было очень больно. Я неосторожный и всегда везде падаю и всё роняю. Отец иногда говорит что я в семье единственный такой и раньше таких неумех не было. День рождения перенесли. Зато очень позно вечером всё-таки пришла мама. Подарили: три книжки про приключения и по учебе (тётя), новый школьный кастюм и деньги (мама и папа), настоящего хомячка с оранжевой шерстью из магазина пани Бригильды (Лешка). Хомячка я назвал Снуппи. Он необычный умеет танцевать на задних лапках. Мы его поселили в клетке. В клетке сделали ему домик их коробки и постелили ему всяких мягких тряпочек.

30 июня 2018.

Снуппи ел морковь, зерно и немножко сыра. Он очень смешной когда выпрашиваит еду. Жалко, его нельзя приносить в школу. Лех сказал что Снуппи приучен сидеть в кармане. Еще я со Снуппи гулял по двору. Он бегал в траве и пытался строить себе домик.

4 июля 2018.

Вчера нас с Лехом брали Наверх для того чтобы определить нашу спициализацию будущую. Это всё немножко страшно потому что могут заставить заниматся тем что не нравится. Мне подтвердили пси-эм-магия, эмпатия, псионика. С Лехом что то не то. Его проверяли очень долго до самого вечера а потом хотели еще на ночь оставить но мама забрала. Сегодня с утра позвонили и сказали что хотят чтобы Лех воспитывался в Семинарии. Нужно согласие родителей. Отец согласился. Лех узнал и устроил истерику. Он разгромил свою комнату и отказался есть. Сказал что без меня никуда не уедет учиться а я не пойду в Семинарию. Пси-эм-магов с моими способностями учат обычно в другом месте. Тогда мама отказалась отдавать Леха в Семинарию. Сказала что не позволит нас разлучать. Папа с мамой поругались. Но хорошо что Лешка остается потому что я без него очень бы скучал. Мы почти всегда вместе и он меня от всех защищает. Но у Лешки оказались очень сильные способности и теперь с ним будут заниматься дополнительно каждый день.

18 сентября 2019.

Меня сегодня побили. Ребята из старшего класса. Они хотели забрать у меня деньги и еще хотели заставить чтобы я с помощью пси-эм заставил их учительницу забыть про контрольную и отпустить всех с уроков. Они поймали меня в туалете. Их было слишком много. Я деньги им отдал. Но с учительницей такое делать отказался. 1. Это плохо и может нарушить что-нибудь у нее в голове. 2. Я плохо умею такое делать. 3. У меня после такого неделю болит голова. Они не успели меня сильно побить, только Поверху разбили барьер и еще нос разбили. Потом пришёл Лешка. У нас с Лешкой ментальная связь и он услышал что мне плохо. Лешка очень сильный. Я не знаю, что он сделал с мальчишками. Но они все плакали и передо мной извинялись и отдали деньги. Это даже еще страшней чем то, что они хотели сделать со мной. Потом Лешка помог мне с барьером и отправил меня домой. Отпросил у учителей.

20 сентября 2019.

Больше ко мне никто не пристает. Но и не играет тоже почти никто. Только Слава и Казик. Кто-то написал плохое слово у меня на стуле. Зато я лучше всех в классе учусь. И даже в младшей школе лучше всех, мне сказала моя учительница. Каждую перемену ко мне приходит Лешка. Проверяет, чтобы меня не обижали.

25 декабря 2019.

Сегодня Рождество! Вчера вечером мы с мамой и Лешкой ходили на службу в Тумский собор. Было очень красиво, и вертеп, и все статуи, и свечи, и музыка. На самом деле мы с Лехом не католики, отец запретил нас крестить, но мама верующая и она часто берет нас в церковь. В церкви мне нравится. Когда вырасту, сам покрещусь наверно. А Лех говорит, что это странно и неприлично, чтобы чародейка верила в простецкого бога и ему поклонялась. Лех говорит, что он сам уже круче простецкого младшего бога и поэтому не станет поклоняться его статуе. Но с нами всё равно ходит и даже делает вид, что тоже молится. Я знаю, что я не крещеный и поэтому мои молитвы не приносят никакой пользы, но всё равно молюсь. Может быть, раз народу не очень много, бог услышит и меня тоже. В честь праздника. Вчера я попросил, чтобы отец меня полюбил, хотя, я знаю, он не очень хотел, чтобы я рождался. Я очень стараюсь, чтобы ему нравилось, как я себя веду и как стараюсь в учёбе. Но пока у меня получается наверно не очень хорошо. Отец учился в семинарии и там был лучше всех. А я учусь в обычной школе.

6 сентября 2020 года.

Я, наверно, не такой, как все другие ребята. Со мной почти никто не играет, не разговаривает, никуда не зовут. Не дразнят тоже, конечно, но лучше бы дразнили. Я знаю, что не дразнят из-за Леха. Его боятся. Он кажется несколько раз разговаривал с теми, кто на меня обзывается. Я хотел от него скрывать, но из-за нашей с ним связи он всегда всё знает. Даже барьер не помогает. Все думают, что я стукач. Из друзей остался только Слава. После того как у Казика убили в "маленькой войне" папу, они с мамой переехали в другой город к родственникам. Я очень переживаю из-за того что у меня мало друзей и сказал про это Лешке. А он сказал мне не переживать, что потом они сами будут приходить и проситься в друзья. Потому что Лех станет Координатором, а я наверно ученым и все будут завидовать.

4 октября 2020 года.

До того времени, когда я стану ученым и мне будут завидовать, еще очень долго. А сейчас меня в классе не любят и боятся, потому что я пси-эм. Больше у нас в школе пси-эмов нет. Они думают, что я могу кого угодно заставить делать что угодно. Но это неправда, я не такой сильный. Я могу этому научиться но очень нескоро, лет через пятнадцать. Они не знают а я их тоже боюсь. И не потому, что они могут меня побить. Они теперь точно не побьют. И из-за Лешки, и потому что меня боятся. На самом деле когда их много и они все меня ненавидят, мой барьер может упасть и тогда мне будет очень больно. У них слишком острые эмоции.

23 октября 2020 года.

Я больше не хочу ходить в школу. Там меня не любят. То есть учителя меня любят, а все остальные не любят. Я так не могу.

24 октября 2020 года.

Я сказал маме, что не пойду в школу. Мама очень удивилась и испугалась. Я ей не сказал, почему не хочу ходить. Но она всё-таки заставила, хотя я и обещал, что буду учиться по учебникам сам и буду выполнять все задания, какие есть.

25 октября 2020 года.

Я плохой. Наверно. А Лешка рассказал маме, почему я не хочу в школу.

30 октября 2020 года.

Болел. Я в четверг пошёл в школу, а на уроке запачкал раствором рубашку и меня отпустили в туалет, чтобы я смыл водой. В женском туалете который рядом одна девочка из старшего класса сидела, я ее издали почувствовал Поверху. Её тоже никто не любил и она хотела сделать с собой что-то плохое. Ей было так плохо, что я даже издали чувствовал — поверху было всё черное и бордовое, с зелеными пятнами. Мне её было очень жалко. Тогда я пошёл к ней и её обнял и Поверху сделал так, чтобы ей стало очень хорошо. У меня получилось, только потребовалось очень много сил. Я упал в обморок, так стыдно. Меня забрал фельдшер, а потом увели домой. Зато потом мне позвонил сам директор и сказал, что я эту девочку спас.

1 ноября 2020 года.

Завтра уже в школу, а я не хочу. Лех говорит, что я глупый. Что я должен плюнуть на всех на них. В конце концов если мне мало друзей, у меня есть брат. Крутой брат. Он на самом деле всегда со мной играет или разговаривает.

5 ноября 2020 года.

В школе стало лучше. И я знаю что Лех здесь ни причем. Ко мне стали как-то по другому относиться. Со мной мало общаются, но меня не ненавидят как раньше. Не знаю, почему. Стало спокойно.

6 декабря 2020 года.

В школе начали готовиться к Рождеству. На Рождество у нас обычно елка и сценки. Мне дали роль в вертепе. А я отказался. Не хочу выступать и наряжаться в дурацкую одежду. И будет куча народу, родители и учителя. Я бы вообще не пошёл на ёлку, но заставят. В костеле вот тоже много людей, но там хорошо потому что у людей мысли хорошие и ауры чистые, когда молятся.

8 декабря 2020 года.

У меня появился новый друг. Слава познакомил меня с мальчиком из старшего класса. Его зовут Юстин Ковальский. Ему 14 лет. Он пирокинетик и увлекается моделированием самолетов. Он очень долго делает, строит модель, но зато потом она у него летает без всякой магии, как настоящий самолет. Он показал мне во внутреннем дворе школы после уроков. Это было очень здорово и красиво. В субботу он пригласил меня к себе в гости, смотреть остальную коллекцию. В остальном всё как всегда — мама приходит поздно, папа приходит редко. Тётя Гнес работает в магазине. Вчера я ей там помогал. Лех учится и гуляет с друзьями.

10 декабря 2020 года.

Я был в гостях у Юста! Только сейчас пришёл домой! Так здорово! У него вся комната в самолетах, и еще есть в гостиной и на кухне! И все они летают! На бензине и на батарейках! Мы вышли во двор и там запускали один большой красный и два синих, мелких. Юст живет в большом двухэтажном коттедже на окраине и самолетики поднимались выше крыши дома! Потом у самолета закончилось топливо и мы замерзли и пошли в дом. Мама Юста приготовила какао и горячие бутерброды. Мама у Юста замечательная. Красивая и ласковая. Почти как моя мама. Только мама Юста домохозяйка и всегда сидит дома. Ещё у Юста есть собака — щенок сенбернара по кличке Кити. Он ведет себя почти так же, как мой Снуппи. Выпрашивает вкусненькое и любит, чтобы гладили. Вообще у Юста хорошо — там все спокойные и радостные. Его отец читает газету и курит смешную трубку. Газету он читает бумажную, а не электронную, а трубка деревянная с настоящим табаком.

12 декабря 2020 года.

Контрольная неделя. У нас в этом году четыре контрольных и пять тестов. Марина попросила, чтобы я помог ей подготовиться к контрольной по прикладной математике. Марина — хорошая девочка.

23 декабря 2020 года.

Вывели отметки — у меня средний балл 9.78, а не 10.0 потому что плохо с физической подготовкой и навыками самообороны. У Леха средний балл 5,67, по самообороне лучше всего, а по математике — хуже всего. Он всё понимает и всё у него получается, только ему лень учиться. Он часто не делает уроки и сбегает с занятий. Он говорит, что плевать он хотел на отметки. Пусть за ними идиоты гоняются, а у него есть более интересные дела. Это он мне так говорит. Папе он ничего не говорит, когда папа ругает.

25 декабря 2020 года.

РОЖДЕСТВО!!! Мама дома! Отец дома! Тётя Гнес дома! Подарков под елкой куча! Всем! Я три месяца копил деньги и купил: Гнес новые тапочки, маме шкатулку, папе ... Папе я долго не мог придумать и подарил галстук. Мы сходили с Гнес и выбрали. Леху я тоже долго не знал, что подарить. Подарил приставку-симулятор к компьютеру. Лешка любит игрушки и любит, чтобы всё как настоящее. Лех подарку обрадовался.

23 марта 2021 года.

С Юстом и Славой ходили в кино. Про вампиров и зомби. Смеялись очень громко, нас чуть не выгнали. Это ж надо, какие глупости простецы навыдумывали! Зомби у них фиолетовые и тупые, как пробки! А то, что зомби — это наложение на тело матрицы умершего, это ничего? Ну, может, простецы просто не думали про это... Но зомби не тупые. И не фиолетовые. Это куда страшней. Ты думаешь, что он еще живой, а он уже... А вампиры так вообще. Вампиры, наоборот... Ладно. Просто я больше на простецкие фильмы про нечисть ходить не буду. А Юсту понравилось, говорит, еще хочет поржать.

26 мая 2021 года.

Мы едем на экскурсию. В Ожишев, там есть интересная природная аномалия. Спонтанный источник энергии. Поэтому там нам покажут всякие эксперименты, которые нигде больше не посмотришь. Мы едем на два дня. Я еду без Леха, потому что Лех со своей группой там уже был. Мама меня одного отпускать не хочет. Они все думают, что я совсем беспомощный. Почему-то.

27 мая 2021 года.

Мама сначала запретила мне ехать, но я долго её уговаривал. Она разрешила. Ура! Но я знаю — она мне насобирает целый чемодан вещей на все случаи жизни и еще столько же каких-то таблеток и травок. В прошлый раз мы с Лешкой когда ездили в Гдыню, она нам это всё собрала, а мы перед самым отъездом потихоньку половину вещей рассовали обратно по шкафам. Она слишком о нас беспокоится.

28 мая 2021 года.

Завтра уезжаем! Сейчас дома суета, мама отпросилась с работы, чтобы собрать мне вещи. Но завтра она, хвала Свету, работает с самого утра и провожать не будет. Ладно, мама, но почему нервничает Лешка? Мы же с ним всегда на "связи" и он в любой момент может ко мне прыгнуть. Или я к нему.

29 мая 2021 года.

Всё, мы в Ожишеве! Здесь горы — до самого неба почти, так кажется. На самом деле самая высокая — 3000 метров над уровнем моря. Нам так сказали. Мы на высоте тысяча метров над уровнем моря. Здесь довольно холодно. Немного сложно было сначала дышать, но потом все привыкли. Но зато очень тихо. Никогда не был в таком тихом месте. Просто тут мало людей. Я не сразу понял, почему тихо. Оказалось — потому что поверху тоже очень чисто. Кроме нас никого нет. И кто тут живет — все спокойные и добрые. Никто не раздраженный и злой, как в городе. Снег на вершинах очень белый, а еще тут ходят дикие животные. Белки есть, совы, лоси, кажется... Или кто-то вроде лося. Говорят еще, есть медведи, но близко к людям они не подходят.

Теперь сама аномалия. Это такой выплеск природной энергии, нейтральной. Из него можно черпать силы, но в самом крайнем случае. Потому что эта энергия никак не контролируется и если не справишься, она придавит. Сегодня у нас была лекция про эту энергию, завтра нам будут показывать эксперименты, а послезавтра мы будем сами делать всякие упражнения. Источник такой большой, что хватит на всех.

Да, еще. За сегодня три раза позвонила мама и пять раз Лех. Он мог бы и по связи увериться, что со мной порядок, но ему же нужно вызнать, что со мной действительно совсем всё в порядке.

30 мая 2021 года.

Показали аномалию. Я не знаю, как это описать. Поверху если. Если поверху, то красиво. Разноцветное, искорками. А если обычным зрением, то просто такая щель в земле... Очень глубокая. Я туда заглянул и дна не увидел. Темно там и снег лежит. Но даже если поверху не смотреть, то как подойдешь ближе, начинает покалывать лицо и руки. Энергию там и правда можно брать вообще легко, достаточно открыться. Но нас всех полностью экранировали, потому что опасно.

Показывали опыты — оживление лягушки, превращение стакана в тарелку и выращивание на снегу одуванчика. Это всё на самом деле большое чудо — это требует ТАКИХ энергозатрат и такого умения! Нам пообещали, что завтра мы сами сможем попробовать вырастить одуванчики.

Мама нервничает. Сама работает сутками, а всё нервничает, за меня волнуется. Ну что тут может со мной случиться?!

Лех подхватил какой-то вирус и теперь с удовольствием не ходит в школу. Температуры у него нет, только сопли и кашель.

31 мая 2021 года.

Выращивали одуванчики. Получилось только у меня, Анелии и Славы, и то одуванчики вышли маленькие и слабые. Короче, сколько бы силы не было, если не умеешь, то и не получится ничего. Этой силой только и можно захлебнуться, если не учил формулы. Сила не главное.

...Аккуратная, чистая вкладка: три любительские фотографии хорошего качества. На первой два подростка, плечом к плечу на фоне клумбы с маргаритками. Старшему, светловолосому и сероглазому, пятнадцать, но выглядит почти взрослым, оформившимся молодым человеком. Улыбается естественно, ничуть не стесняясь съемки. Второму тринадцать с небольшим, он худ, длинен и темноволос. Отросшая челка не позволяет разглядеть выражение глаз, но губы неловко сложены в попытку улыбнуться. Как видно, фотографироваться подросток не любит, сильно напряжен. Подпись: "Мы с Лешкой в парке, 4 августа 2021". На втором фото женщина в светлой униформе работника Координаторской с эмблемкой травницы на рукаве. Сидит за столом, заваленным бумагами. Улыбается приятно, доброжелательно, но чуть скованно или нервно. На вид женщине тридцать с небольшим, густые темные волосы собраны в хвост и закинуты на плечо. Подпись: "Мама у себя в кабинете, февраль 2021". Третье фото маленькое, прикреплено в самом низу страницы и затрепалось по нижнему краю. На фото мужчина ближе к сорока, суровый и представительный — хоть сейчас начинай предвыборную кампанию. Сероглаз, светловолос, холоден и спокоен. Не улыбается. Подпись: "Отец. Они так с мамой и не сфоткались, поэтому беру его старую фотографию из тех, которые на документы. Он не изменился совсем."...

1 сентября 2022 года.

Я перешел в лицей. У нас тут группа другая, сборная из почти всех польских школ и даже нескольких венгерских и немецких. Все пси-эмы. Только наш познатский лицей обучает пси-эмов. Это теперь другое здание, на окраине. Оно снаружи серое и скучное, больше похоже на какую-нибудь больницу, зато внутри там здорово. Самое главное — там везде стоят барьеры, и если заходишь внутрь, то уже не чувствуешь, что снаружи есть люди. Поэтому очень тихо. Это не только мне понравилось, это всем понравилось. Кстати, сегодня, почти сразу, выяснилось, что все эти годы я держал барьер неправильно. Я держал не "повседневный" барьер, а "рабочий", поэтому на его поддержание уходила большая честь энергии. "Рабочий" нужен только тогда, когда выполняешь какое-нибудь сложное плетение или бросаешь формулу. Это получается, я с семи лет находился в таком напряжении, какое бывает у спринтера за секунду до начала гонки. И, оказывается, "повседневный" барьер, если он поставлен правильно, вообще не замечаешь. Он очень легкий и удобный. Мне еще даже перед занятиями за пять минут его поставил профессор Мак-Артур, наш новый преподаватель.

До чего хорошо!

Вообще здесь гораздо лучше, чем в младшей школе. Тут все пси-эмы и все друг друга сразу стали понимать. Меня сразу пригласили к себе за парту сидеть три человека. А раньше я в основном один сидел. У меня, кажется, уже появляются новые друзья! Я сижу с Энгером, он из Германии и не очень хорошо говорит по-польски. Я его выбрал, чтобы он не стеснялся своего произношения. Тем более даже если он забудет слово, я всё равно сумею посмотреть Поверху и напомнить. Я думаю, ему очень непривычно и даже страшновато в чужой стране.

Лешка перешел на последний курс лицея, но у него другой лицей — Лешку готовят в координаторы или силовики. В этом году он пишет дипломное исследование по проблеме массовых влияний. Если он защити хотя бы на семь баллов, его возьмут в университет.

2 сентября 2022 года.

Набор предметов на первый семестр:

— история пси-эм-воздействий;

— введение в специализацию;

— основы охраны здоровья и психики пси-эм-мага — сокращенно "пси-охранка";

— теория пси-эм-магии.

Это всё зачетные предметы. Есть общие предметы, алгебра, история, польский, химия и физика. Есть дополнительные предметы по желанию, можно выбрать один. Мне понравился курс общей теории времени. Еще три практики короткие, по неделе. Темы нам еще не говорили. И одна экскурсия. И еще для тех, кто остается в лицее на каникулы — на две недели отдых за городом с дополнительными занятиями по желанию.

3 сентября 2022 года.

Вот это класс! Учеба классная! Интересная очень! И еще нам тут все рады. Все преподаватели любят свою работу и искренне хотят нас всему научить! Я думаю, здесь будет весело!

Лех говорит, ему в лицее сначала тоже было весело и интересно, особенно когда они прикалывались над своими преподавателями. Но потом стало скучно. А у нас никто пока не прикалывается. И всё равно интересно и хочется поскорее начать заниматься всерьез.

15 сентября 2022 года.

Жаль, что я не знал раньше многих вещей. Те, у кого родители тоже пси-эмы, уже далеко впереди меня. Я теорию знаю лучше, чем они, а вот практика... Со мной дополнительно занимается пани Ковальская, но у меня выходит плохо, я очень устаю и еле добираюсь до дому. А дома сразу валюсь спать.

Лешка надо мной ржёт. Говорит, я превращаюсь в спящую красавицу. Оказывается, он вечером вчера пытался меня растолкать, чтобы мы с ним в кино пошли, и не смог. А я ведь обещал с ним сходить.

25 октября 2022 года.

Я и в новой группе схожу за "ненормального". Мы тут все пси-эмы, но мы всё равно разные. Тут на самом деле мало кто по-настоящему интересуется учебой. В основном все сюда приехали и думают, что наконец-то подальше от родителей и можно делать что угодно, развлекаться. Я самый младший в группе, так получилось, что в нашей школе выпускают на год раньше. Так что тут всем по пятнадцать с чем-то, а мне четырнадцать с половиной. Нет, здесь все ко мне хорошо относятся. Но... Видимо, я на самом деле странный. Мне с большинством из них скучно. По-настоящему я сдружился только с Энгером — он столько всего знает! Со Славой мы общаемся мало, он сейчас учится по общему профилю в другом лицее.

Короче, я большую часть времени провожу в библиотеке, иногда надо мной посмеиваются.

30 октября 2022 года.

Мы жутко все переругались. Мама, отец, Лех и я. Только Гнес повезло. Её дома не было. А всё опять из-за меня. Я участвовал в межлицейском конкурсе проектов и занял первое место. Написал модель взаимодействия пси-эм-технологий с простецкими технологиями в вопросе массового влияния. Тему мне Лех подкинул, он ленивый, а у него диплом как раз про массовые влияния. Он думал, что у меня материал захапает потом. И вот. Я написал это исследование и получил первое место, ну и там... диплом, сертификат на прохождение дополнительных курсов летних и деньги. Как всегда. И как-то моей темой заинтересовались в Координаторской Верхнего. И затребовали меня в Семинарию! На какой-то закрытый двухгодичный курс! Это означает, что я должен был бросить тут всё, даже вещи оставить, и у них там Наверху безвылазно жить аж два года. И всё как в послушничестве — свидания с родными раз в неделю, наверняка пост и медитации. Ну, я так думаю. За это мне обещали супер-мупер-обучение и возможность затем его продолжить в самом престижном нашем универе. Ну и карьера, конечно. А я не хочу в Семинарию! Я тут привык! Мне тут хорошо! И потом... мне страшно. У меня тут только всё хорошо стало — и друзья, и учеба, и вообще... И такое тут. Я отказался.

Оказалось, что отец очень хотел меня туда запихнуть. Типа, главный в жизни шанс. А мама встала на мою сторону. Лех тоже, но он давно уже злится на отца, так что у них там своя вышла ругачка. К тому же Лех припомнил, как его в Семинарию пихали.

В Семинарию меня не запихнули. Отец с мамой не разговаривает. Лех не разговаривает с отцом. Отец злится на меня. Я сижу в углу и стараюсь делать вид, что меня в природе не существует.

2 ноября 2022 года.

Отец опять уехал и с концами. Только-только началось, что он стал регулярно возвращаться домой, и опять. Оно и к лучшему. Мы уже привыкли, что его никогда нет дома, и приучились так жить. Мне лично он не особо нужен. И поэтому когда он постоянно торчит дома,меня он раздражает. Он вечно только о своем Верхнем да о Балансе. Мне кажется, в последнее время он разучился просто говорить, а только проповедует. Так что пусть лучше свои "маленьких войнах" контролирует, или что они там делают?

3 декабря 2022 года.

Отец всё не появлялся. Смотрю по дневнику — уже больше месяца. Странно, что мама так спокойна. Впрочем, мамы тоже дома почти не бывает и за нами присматривает Гнес. Тут нужно было разрешение родителей на то, чтобы я участвовал в пси-эм-практике, потому что она считается довольно опасной. Так Гнес подделывала в дневнике мамину подпись!

Карл сегодня в классе случайно распылил спрей, вызывающий чувство доверия и искренность. Вообще-то была лабораторная, мы учились использовать пси-эм-средства при дипломатических переговорах. И вот, все начали говорить правду! Кто что думает! Это было нечто. Выяснилось всё про мнение пани Ковальской о пане Костеньском, про мнение Карла о самой пани Ковальской, Анна призналась в любви в Эрику, Донега рассталась с Антоном, ну и так далее... Я лично всего лишь сказал, что пани Ковальская преподает фуфло, что эти формулы — низкого уровня.... Это было как сумасшествие — все перессорились, потом поплакались друг дружке в жилетки, а потом пришел лицейский медик и всех привел в чувства. Чем бы это всё кончилось, не знаю.

13 декабря 2022 года.

От отца по-прежнему нет вестей. Мама нервничает, теперь уже заметно. Мне стало как-то тревожно. В Координаторской молчат. Гнес очень часто говорит, что верит в светлое будущее — обычно она так перед крупным неприятностями говорит. Одному Леху, кажется, плевать. У мамы три дня отгула и ей совсем нет покою. Она то затевает генеральную уборку, то заставляет нас с Лехом почистить внутренний дворик, то намеревается сводить нас в музей, да забывает....

15 декабря 2022 года.

Нет вестей от отца. Лех поступил на дополнительные курсы и уже успешно прогулял первое занятие. У него так всегда — чего-нибудь захочет, будет любыми средствами добиваться, а когда добьется, даже не обрадуется. Потеряет интерес и забудет. Так и здесь. Чтобы поступить на курсы, нужно было сдать тест на высший балл. У Лешки на это не хватало подготовки. И ведь выучил всё, что надо. Поступил. И тут же забросил. Он такой.

17 декабря 2022 года.

Отца нет. Ждём. Мама опять жутко много работает и даже похудела. По м-виденью смотрел новости из Ганы. Кошмар, что творится. Опять голодают, опять вооруженный конфликт, опять втянули местную общину магов. Исследователи какие-то. Там аномальные зоны. Мы точно не знаем, но отец, скорее всего, тоже там. Нам не говорят. Впрочем, если что, "нам сообщат" (тут, типа, кривая усмешка).

18 декабря 2022 года.

Мама вчера плакала, запершись в ванной. Она возвратилась домой поздно, когда мы уже разошлись по своим комнатам. Я Поверху видел. А сегодня она ездила на кладбище. Нас с Лехом не взяла. Я думаю, она или к дедушке с бабушкой, или к нашему дяде Анджею. Я его никогда не видел, он умер раньше, чем я родился. А вот Лешка его еще застал. Это когда нас грабили подземковские. У мамы тогда был артефакт "Розовый свет", от бабушки достался. И вот один придурок собирал какую-то комбинацию, чтобы захватить где-то там власть. Залез в дом, и тут дядя под горячую руку подвернулся. Ну, что-то вроде. Мама давно рассказывала, я уже всех подробностей не помню.

Кажется, мама совсем пала духом.

20 декабря 2022 года.

Отец не возвращался.. Опять смотрел новости. В Гане тише не становится.

22 декабря 2022 года.

Новостей нет.

23 декабря 2022 года.

Новостей нет. Гнес вытащила нас всех покупать подарки к Рождеству. У меня сегодня был последний зачет. Специализация. 10 баллов.

гуляли по супермаркетам. Там всё весело и красиво. Гнес сказала, что почему мы, в конце концов, веде себя так, будто у нас траур? Может, обычная командировка. Отца и по два месяца не бывает, и по три. И он точно так же не звонит. Мама согласилась.

Мы навыбирали всякого, кучу приятных мелочей и кое-что из необходимых вещей. Мне, например, перепали, из мелочей, пара книжек, а из необходимого — новый свитер. Мой старый износился, а я не замечал даже.

Почему-то весело было не особо.

24 декабря 2022 года.

Нарядили елку. В костёл не пошли. Праздничный ужин был, но спать разошлись рано.

25 декабря 2022 года.

ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ!

Ночью. В четыре часа. Очень грязный, худой, в продранной куртке, но вернулся! Он сразу лег спать и спит до сих пор. А мы с Лехом сегодня ходили на каток, потом гуляли по городу, дурачились. Потом Лех пошёл к своим друзьям, а я пошёл в лицей поздравить Энгера. В лицее тоже весело, хотя народу совсем мало. Это в основном те, у кого родители слишком далеко и которым не по карману путешествия туда-сюда. Сейчас же кризис, многих поувольняли, а Верхнее сократило размер материальной помощи. Телепорт нынче дорогой, простецким транспортом еще дороже. А у нескольких ребят вообще нет родителей. И еще несколько человек просто не захотели уезжать домой на каникулы. Так что у них там стоит елка, висят ангелы и прочая мишура. Вчера вечером был тоже праздничный ужин и были всякие развлечения. Энгер говорит, было очень хорошо.

Потом мы еще с Энгером гуляли. А завтра они уезжают за город на лыжную базу. Снега в этом году много. Зима впервые чуть не за десять лет холодная и снежная.

1 января 2023 года.

Новый год. Вот бы этот год стал удачным. Весь прошлый год было ощущение, что всё летит к чертям. Во всяком случае, так говорила Гнес. И мне тоже так казалось. новости всегда плохие, на улицах опасно, все всем недовольны... Мама работает постоянно, у нее в этом году только неделя отпуска была не считая Рождества. Отец вообще впервые за год отдыхает. Он, кстати, спал три дня, вставал только поесть и принять душ. Такое ощущение, что там, откуда он возвратился, он не спал вообще. Интересно, где он был? Наверно, всё-таки в Гане, но разве он теперь расскажет. Потом, слегка отоспавшись, он "занялся нашим воспитанием". Короче, проверил дневники, поругал Леха за плохие оценки, меня для профилактики. А потом они ушли с мамой в ресторан. И еще куда-то. Они возвратились очень поздно. Поверху — очень счастливые. На вид — обычные. Только если знаешь, что искать, можешь понять, что им хорошо. Оба, типа, серьезные. Но поверху... Жаль, Лешка не видит. Я ему сказал, но он не поверил. Говорит, родители не подходят друг другу. Он давно настроен против отца...

Жаль... Такая красота.

3 января 2023 года.

Каникулы идут скучно. Совершенно нечем себя занять — библиотека закрыта, лаборатории в школе закрыты, всё закрыто. Со скуки взялся читать лешкины книги. Отец снова ушел на работу.

11 января 2023 года.

Первый день учебы. Еще не все возвратились из дома и поэтому на занятиях было тихо и сонно. Нам зачитали список дисциплин на второй семестр. По-прежнему пси-охранка и специализация. Прибавились транс-состояния, психология и общая магия. Ну и общеобразовательные предметы — те же. Это последний семестр, где мы всё это изучаем. Потом пойдет только специализация. Доп. курсы остались те же. Уволилась лицейский социальный психолог, вместо нее какая-то другая, молодая. Наверно, только отучилась.

Лешка по традиции проспал первое занятие.

Я, по традиции, застрял в библиотеке и опоздал к ужину. Мне была взбучка от Гнес и от Леха. На улицах неспокойно потому что. Почти каждый день какие-то разборки, какие-то митинги, и уровень преступности вырос. Короче, мои как всегда думают, что я не могу себя защитить.

14 января 2023 года.

Внезапно выпала месячная норма осадков. В виде снега, в смысле. Теперь везде лежат сугробы и вообще красиво. И снег продолжает идти. Вьется вокруг фонарей, как... Не знаю, как описать. Красиво, короче. Я шёл домой медленней обычного и даже завернул в сквер. Ну и, конечно, опять была взбучка. Я им говорю — сами бы не сидели дома, как квочки, а лучше бы тоже пошли прогуляться. Теперь меня и дома психом считают. Не только в школе.

20 января 2023 года.

Познакомился с девочкой из параллельной группы. Зовут Кларисса. У нее большие синие глаза и красивая аура. Аура как крыло у бабочки. Кларисса немного старше меня, на полгода. Ей уже 15, а мне всё еще 14. Она очень умная. Увлекается прикладной псионикой, ходит вместе со мной в этом семестре на дополнительные по теории времени. Сегодня было первое занятие в этом семестре и мы познакомились. Она предложила вместе подготовить доклад по теории времени в Средневековье. В субботу мы вместе пойдем в библиотеку.

21 января 2023 года.

Лешка встречается с девушкой. Я и раньше знал, но сегодня ее увидел. Возвращался домой с занятий, шел мимо фонтана, а они там обжимаются стоят. Лешка меня заметил и познакомил с ней. Ее зовут София. Высокая, стройная, сильно накрашенная. Волосы тоже крашеные, черные. И одежда в темных тонах. Она готка или панк что ли? Она мне не понравилась. Сильно высокого, кажется, о себе мнения. И она точно не слишком добрая. Я не думаю, что Лех стал бы дружить с темной, но она не светлая. Наверно, из нейтралов. Кажется, не очень умная. И что он в ней нашел?

Вот, например, Кларисса умная и красивая. Лешке бы подошла какая-то девушка вроде Клариссы. Она бы заставила Лешку обратить внимание на учебу, а то он совсем ее забросил. Да. кто-то вроде Клариссы, но не сама Кларисса... Потому что

А суббота уже послезавтра.

23 января 2023 года.

Занятий сегодня нет, но я с утра пошёл в библиотеку. Мы с Клариссой договорились встретиться в половине одиннадцатого утра. Мы сидели в библиотеке часа четыре и приготовили доклад. Тут же отправили профессору Эткинсу на почту. Чтобы он проверил и в понедельник сказал, что еще нужно. Мы просмотрели почти все источники, какие нашли, но мало ли.

А Кларисса себя странно вела. Ну, смотрела на меня странно. И еще странно как-то разговаривала. После библиотеке мы зашли в кафе и там пили горячий шоколад. Во вторник мы с ней договорились снова идти после занятий в библиотеку, чтобы исправить, что скажет профессор Эткинс.

Лешка опять поздно вернулся домой. Сказал, водил свою девушку в кино. И Гнес ничего, даже нисколько не ругалась. А почему меня ругает?

26 января 2023 года.

Кларисса. Умная и красивая. И еще необычная. Я ее даже слегка стесняюсь и побаиваюсь. Ну, сделать чего-нибудь при ней не так. Я так стеснялся сегодня в кафе, что опрокинул на джинсы кружку с шоколадом. Идиот. А так всё как обычно. Только Лех сказал, что расстался с Софией. Ну и хорошо. Я рад. Я же так и думал, что она ему не подходит. Слишком примитивная. Да, а Лешка в последнее время странный какой-то. Или это у него из-за учебы? Он чуть не вылетел со своих дополнительных курсов, но тут же взялся за ум и сразу почти всё как положено пересдал. Ведь может же, когда хочет!

Но. Я знаю, как только всё утрясется и не нужно будет предпринимать героических подвигов по улучшению положения, он опять всё забросит. Просто ровно учиться ему невмоготу. Скучно.

В общем, Лешка хмурый и злой.

29 января 2023 года.

Я...это... пригласил Клариссу в кино. Не в трехмерку, а в ретро — где всё плоское. Мне это как-то больше нравится. На фильм конца прошлого века, про телохранителя, в которого влюбилась дочка того, кто его нанял. Вроде бы так. Не знаю, а вдруг Кларе не понравится? Или она не любит ретро? Но она согласилась.

Про кино мне посоветовал Лешка.

2 февраля 2023 года.

Мы сходили. Очень мрачный фильм, но с хорошим концом. И Кларе, кажется, понравился. А потом мы гуляли в парке. Все деревья в снегу. Правда, он уже начинает таять. Кларисса мечтает стать психологом, кстати. Помогать "выгоревшим" магам. После лицея она хочет поступать сразу в два универа — наш и простецкий. Но в простецкий или на экстерн, или заочно. В нашем дают очень хорошие знания, но она сказала, что хочет еще посмотреть простецкую психологию, потому что в ней много интересного.

15 февраля 2023 года.

Долбаный кризис! Долбаная политика! Родителей Клары переводят в другое место служить и они забирают Клару из лицея. Она будет учиться теперь в таком же лицее, только в Африке где-то. Там преподают на английском и ей придется туго. И почему всё так несправедливо?!

Вчера мы как раз договорились снова сходить в кино! Она уедет в марте. В начале. Сейчас у нее почти нет свободного времени, она даже почти не учит уроки. Зубрит английский. Она лучше немецкий знает. А английский плохо совсем. Ей наняли репетитора.

Она сказала, что ей очень жаль. Обещала звонить и писать письма. Приехать на каникулы к нам, если получится...

Я уже скучаю.

Мне кажется, что я её....

...Сколько-то страниц выдрано, на следующей, замусленной и неряшливой, большая вклейка — распечатка статьи с фотографиями. Заголовок статьи (большими черными буквами): "Политический кризис нарастает." Чуть ниже, мелко: "Трагедией закончился разгон демонстрации в городе Познатце." Большая фотография: серое месиво толпы, через которое продирается черно-белый автомобиль полицейской службы. Огромный транспарант: "Власти, наведите в стране порядок!"

"Десять человек погибло, тридцать доставлено в клиники с ранениями средней степени тяжести в минувший четверг.

Так закончились выступления рабочих местного консервного завода, несогласных с политикой снижения заработных плат и массовых сокращений. Митинг, назначенный на одиннадцать часов утра, сначала протекал относительно мирно. Демонстранты растянули транспаранты и ожидали появления руководства, обещавшего приехать для заслушивания требований митингующих к полудню. Однако в указанное время руководство завода не явилось. После часа тщетных ожиданий выступающим стало понятно, что диалога не получится, толпа направилась через одну из центральных улиц к главной площади города, где намеревалась потребовать ответа от городских властей. К митингующим постепенно присоединялись всё новые недовольные — члены семей и соседи. К двум часам дня число выступающих дошло до критической отметки в пять тысяч человек. К митингующим вышел представитель городской администрации, однако его доводы и просьбы разойтись должного результата не возымели. К четырем часам относительно мирный этап закончился, начались уже настоящие волнения. Люди поджигали автомобили, били стекла витрин, принялись закидывать камнями отряды полиции. Полиции, в свою очередь, пришлось применить силовое воздействие к некоторым вооруженным участникам уличных беспорядков. Это способствовало дальнейшей эскалации конфликта.

— Была большая ошибка руководства. Я имею ввиду и руководство предприятия, и нас, членов городского правления, — прокомментировал случившееся председатель Городского совета города Познатца Войчех Чорски. — Прежде всего в том, что мы изначально не были готовы к сотрудничеству, и в том, что недооценили масштабы накопившихся проблем. Читать дальше ...".

15 марта 2023.

Вчера со мной случилась страшная вещь. Я даже не знаю, как это всё себе объяснить. Наверно, поэтому решил хотя бы написать на бумаге. Дело в том, что... Нет, не так.

Это было очень страшно. Намного страшней, чем в газете. В газете написали — и оно всё закончилось. Еще вчера. Людей развезли по клиникам и по кутузкам, остальные по домам разошлись. Обычный конфликт... Таких по стране... Сейчас же кризис...

Опять не так!

Вчера я возвращался домой из тренажерного зала. Проклятая повинность! С большим удовольствием ходил бы на плаванье, например, но все почему-то уверены, что силовые упражнения мне полезней. А там всегда накурено в раздевалке и полно посторонних кроме нашей группы. Это у меня что-то вроде фобии или мысленного заикания какого-то, я не знаю. Определенный тип людей вызывает у меня определенные... Короче, когда я вижу того блондинистого мужчину, всего из себя интеллектуала и аккуратного, вся моя пси-эм-заглушка летит. И я не столько занимаюсь на тренажерах, сколько пытаюсь заглушать чужие эмоции. В общем, вчера он снова был.

Потом я возвращался домой. Уже темнело и дождь накрапывал. Я решил прогуляться, домой идти не хотелось. Лех опять какой-то на голову ушибленный, что ли. Мама уже неделю дома не была. Отец брал два дня отгулов и мы с ним, конечно, поссорились. Как всегда. Я понимаю, что я не очень хороший сын, но... В общем, сейчас не об этом. Я просто не хотел идти домой и решил прогуляться.

Пошёл через центр, вдоль Первого Мая в сторону Свободы. И мне навстречу толпа. Я думал просто свернуть в проулок и через супермаркет перейти на другую сторону, обойти. Но их оказалось очень много, и они начали громить витрины. Все злые, возбужденные. Вижу — невменяемые совсем, глаза у всех бешеные. И назад уже поздно. И я через них пошёл. Это как против течения. Или против... селя, что ли. Когда течение дикое, а на тебя — грязь, камни, всякий мусор. Вот они такие же были. У меня пси-эм-заглушка в первый же момент упала. И меня сразу же затошнило, сразу закружилась голова. Я чуть не упал. Меня бы растоптали, наверно, и не заметили бы. Какой-то мужчина, спасибо ему, подхватил под локоть и за собой потащил. Дотащил до крыльца магазина и там ушёл уже. Я его не запомнил. На крыльце сначала стало легче. А потом...

Не знаю, как объяснить. Приехала полиция и толпа совсем обезумела.

Грязный, мутный поток. Ненависть! Всё чёрное и фиолетовое. Кто-то орет, словно его живого давят. И оно — так и есть! Живого! Давят! Вой сирены! Алое зарево поверху! Как же они умеют ненавидеть, эти простецы! Если бы они видели себя поверху...

И я перестал себя контролировать. Нам, пси-эмам, пить нельзя. И в толпы нам тоже нельзя. А я попал. И сошел с ума. Временно. Отравился их эманациями. И начал сам транслировать — отражать на них самих то, что они в меня выбрасывали. Чёрное-чёрное... самое густое... самое злое... Вокруг меня они, кажется, просто как безумные и бесноватые сделались. Кто-то упал и забился в припадке точно. Его, наверно, затоптали, но я уже не помню. А потом они все почему-то навалились на меня, а я их ненавидел, как... не знаю, как кого, я так в жизни никого не ненавидел. Я хотел кусать их, грызть им глотки, топтать их и душить...

Их было много, таких же. И они тоже хотели меня грызть и кусать.

Хвала Свету, Лех отыскал меня каким-то чудом. Сказал — почувствовал, что со мной неприятность.

Я выложился полностью, сам бы и не дошел до дома, даже если бы меня не забили до смерти. Теперь я второй уже день лежу в постели и пытаюсь восстановиться.

Неужели это был я?! Как такое вообще могло получиться, чтобы во мне... Это, получается, во мне всё было — грязь и чернота. На пустом месте такое не бывает. Было и есть. Свет. Я не знаю, что мне делать. Как мне от этой черноты избавляться. Я отвратителен, я ужасен! Я хотел убивать! Я в мыслях уже был убийцей! Свет-свет-свет!

Меня почему-то все любят, неужели они не видят...?! Я нисколько не лучше, а только хуже. Они отвечают каждый за себя. А я должен защищать других от своих способностей. А я не справился.

Кажется, я не заслуживаю...

Но сколько же во всех нас ненависти! Какие же мы... Неужели настолько?!

Если настолько... то... Как Свет допускает, чтобы мы все жили? Как он может допустить, чтобы...

Я не знаю, как...

Я не могу смотреть на себя в зеркало. Я вижу безумие и ненависть. Я отвратителен.

16 марта 2023.

Я опять прочно подсаживаюсь на эту писанину, кажется. Узнал бы кто в классе... Я и так у них за ненормального схожу.

В общем, когда третий день лежишь в кровати и у тебя периодически забирают книги, поневоле приходится находить, чем себя занять. И я всё пытаюсь понять, что со мной не так. Да, мне еще сегодня снились толпы народу и как будто эти толпы шагают по мне. Месят меня в кашу. А я всё чувствую и терплю, когда наступают сапогами мне на лицо. И над всем этим почему-то Лех. И почему-то смеется.

И всё-таки с Лехом тоже что-то творится. Он ходит весь мрачный и только делает вид, что веселый, когда к нему обращаешься. Я сейчас совсем не экранируюсь поверху, поэтому читаю вообще всех. И Гнес, и маму, и Леха, даже чуть-чуть отца. О, как зол был отец! Когда узнал, что я "где попало" шляюсь, чуть не истерику закатил. Что в моем возрасте уже нужно мозги использовать. Причем он просто злился, что я его вроде как позорю, кажется. Если он и переживал за мою жизнь, то только самую малость.

17 марта 2023 года.

Опять этот дурацкий сон! Про толпы и сапоги в лицо. Поглядел в соннике и в справочнике по психиатрии. В соннике написано, что такой сон к крупным неприятностям, а в справочнике — что у меня тревожное состояние. еще бы не тревожное! Еще мне снится та толпа, но без Леха. И снится, что мужика топчут, и я тоже вроде бы топчу. И от него остается только такое месиво красное, и у меня вязнут в нем ботинки. Потом засасывает внутрь. Сегодня позвонил Энгер, спросил, как долго я еще намерен отсиживать задницу дома. Это его милый стиль общения. Но я рад, что хоть кто-то мне позвонил. Обычно получается, что про меня вспоминают только перед зачетами и тестами, когда всем нужно, чтобы я помог. Такая моя судьбы. Аутсайдер я. Оно и понятно. Не заслуживаю.

Лех опять прогуливает, пользуясь тем, что Гнес переехала на несколько дней к своему мужчине, а маму на месяц командировали куда-то. Похоже, сейчас Лех вообще не ходит на занятия. Я ж говорил — просто ровно учиться он не умеет. Хотя способностей за глаза хватит. Честное слово! Не зря его хотели в Семинарию запихнуть. Он уже сейчас одним взмахом руки может передвигать мебель или там... весь мусор вычистить... Чем и пользуется при уборке комнаты. Его телекинетика — это нечто. И он очень умный.

21 марта 2023 года.

Гнес возвратилась. Лех снова примерный студент. От Клариссы пришло письмо по электронке. Она пишет раз в неделю. Больше не успевает, потому что там учиться ей сложно. Говорит, что у нее нет пока друзей, что в группе все сами по себе и никому ничто не интересно. Учителя хорошие, но их никто не слушает. Поэтому учиться сложно. Ну и еще из-за языка у Клариссы проблемы — некоторые вещи ей сложно понимать. Там ужасный сленг. И еще там уже очень жарко. Клара боится наступления "настоящего" лета.

А у нас весна. Все клумбы желтые от нарциссов. Жаль, что Кларисса этого не видит. Она любит нарциссы. Если бы я знал, где она находится, я бы к ней "прыгнул" и на пару часиков вытащил к нам. Она жутко там скучает. Там в свободное время и сходить-то некуда.

... Большая вкладка: фото аллеи городского парка. По краям узкой дорожки всё желтое от нарциссов — их целое буйное море, только кое-где проскальзывают капельки алых маков. Стоят лужи, в лужах — голубое небо. По асфальту скачут воробьи, серые и встрепанные. Подпись: "Познатец, 20 марта 2023 г. Фото для Клары."

29 марта 2023 года.

И вот, стоит только Гнес опять уехать к своему мужчине жить...

20 апреля 2023 года.

С ума сойти, почти за месяц так и не выдалось времени черкнуть пару строк в дневник!

Ну ничего и не происходило. Просто мы сдавали лабораторные и зачёты. Завертелся. Но всё равно интересно. Теперь уже впереди только одна итоговая по специализации, но у меня уже зачтено. Завтра раздадут темы исследовательских работ на лето и будущий семестр. Можно будет уже начинать писать.

4 мая 2023 года.

Никаких особых новостей. Пишу исследование по теме "Псионика и временные воздействия". Пока что подбираю материал. Практической части не будет, оно и понятно. Никто мне не разрешит. Эксперименты ставить, в смысле.

15 мая 2023 года.

Кларисса что-то совсем не пишет писем. Начал волноваться. Пробовал звонить — говорят, что номер не обслуживается.

20 мая 2023 года.

Кларисса написала пару строк в почту. Я так ничего и не понял, но у них там какие-то какие-то проблемы. Волнуюсь.

21 мая 2-23 года.

Еще одно непонятное письмо. Но хоть живы.

25 мая 2-23 года.

Вестей нет.

27 мая 2-23 года.

Вестей нет.

30 мая 2023 года.

Вчера умерла мама.

... Лист в разводах, последние строчки нечитаемы. Больше записей нет.

Глава 2.

В парке, куда на окончание учебного года Присцилла отвела сыновей отдохнуть, было на вкус Яна слишком уж шумно. И жарко, хотя стоял еще только май месяц. А уже — за тридцать. Весна две тысячи семнадцатого года выдалась аномально теплой, холода закончились где-то в конце февраля, первая трава полезла из мокрой черной земли клумб уже в начале марта, а в начале апреля простецы разгуливали чуть не в шортах и купальниках. Ян спасался от жары в пыльных, затхло-прохладных стенах библиотеки лицея. Где гулял Лех, оставалось не разъясненным. Пользуясь вечным отсутствием родителей и капитальным под конец квартала загрузом тетки, в последнее время занятия он посещал все реже, а такую муторную обязанность, как выполнение домашнего задания, вообще, презрел, надеясь, видимо, на свою способность избавляться от "хвостов" в последний момент. Вот и смывался куда-то, откуда возвращался в прекрасном расположении духа и очень оживленным. И совсем не мучился от жары.

Присцилла, кажется, жары не заметила — всю весну работала, Наверху полным ходом шла аттестация новых Защитников, она работала в одной из Комиссий, всё со своими травами. И сейчас — просто отдыхала. И хотя Яну не нравилось в парке из-за шума, а Лех как-то уже вышел из того возраста, когда интересуют качели-карусели, сыновья усталой чародейки дружно делали вид, что получают просто несказанное удовольствие. А все потому что мама в кои-то веки заменила рабочую униформу легким летним сарафаном, сделавшись сразу моложе лет на десять и родней. Так что Ян, например, просто наслаждался этой родной и близкой на ближайшие полчаса мамой, Лешка тоже, несмотря на всю его "взрослость" и "мужественность" — видно, что соскучился.

Ленивые, раскормленные голуби путались под ногами гуляющих, нахально лезли в пакеты с чипсами и попкорном, пили из фонтанчиков и надменно курлыкали; бахвалясь, раздували серые зобы перед своими не менее ленивыми и надменными подругами. "Пузатая мелочь" возраста от года до десяти проявляла нездоровый интерес к братьям своим пернатым, но голубям и спасаться от мелких агрессоров было лень — пара ленивых взмахов крыльями да осуждающий клекот. Ян улыбнулся некоему сизому разбойнику, ловко перехватившему у зазевавшегося соплеменника чипсину, и щедро высыпал последний попкорн на асфальт. Лех тоже нашел себе занятие по душе — пока мама не видит, потихоньку развязывал бретельки купальников проходящих девушек с помощью телекинеза. Ничего забавного в такой "забаве" Ян не наблюдал — девицы визжали, краснели и бледнели, с недоумением оглядывались, пытаясь сообразить, с чего происходят такие катастрофы с их гардеробами.... Мама таки заметила и одарила Леха шутливым подзатыльником. Улыбнулась:

— Однако выросли мои сыновья. А я и не заметила. Как видно, девушки вас, молодой человек, интересуют теперь гораздо больше сладкой ваты. Надеюсь, ты, Ян, пока еще за девушками не ухлестываешь? — мама отвернулась от возбужденно галдящих девиц и ласково улыбнулась младшему сыну.

— Нет, мам, не волнуйся. Он больше за книжками. Настоящий книжный червь — длинный, худой и бледный, — встрял Лех, тоже потеряв всякий интерес к полуголым "дамам". — Хоть бы ты его заставила на улице почаще бывать.

— На улице жарко и нечего делать, — поморщился Ян. Он и правда за последний год сильно вытянулся, отчего казался почти болезненно худым, а что бледный... Ну, где вы видели обитателей библиотек — загорелыми и пышущим здоровьем? Впрочем, все положенные тренировки он посещал, на самочувствие не жаловался (а если б жаловался, тетя бы по врачам затаскала) и был полностью и абсолютно доволен жизнью. Если чего и не хватало... Да уж чего о несбыточном мечтать?

— Лешка прав, тебе полезно было бы развеяться... — качнула головой Прис. Но настроение у нее сегодня было игривое и легкое, надолго на внешнем виде сына останавливаться она не стала, а подскочила с лавочки и возбужденно замахала в сторону аттракционов. — А давайте на "Чертово колесо"! Я сто лет на нем не каталась! Давай, Лех, когда ты делаешь серьезный вид, ты такой смешной!

Впрочем, умение делать серьезный вид совершенно Леху не помогло — затащить на аттракцион его мать не сумела, однако рекрутировала на покупку билетов для себя и Яна. Ладно уже, пусть снизу посмотрит, раз такой взрослый. Сам же еще потом и позавидует.

А жара плыла. Очереди в билетные киоски — и откуда народу столько взялось вдруг? После полудня в будний день на окраине Познани? — казались просто бесконечными, а Яну стало окончательно скучно и... не по себе слегка. Небо от жары обморочно побелело — ни облачка, только кружила в высоте сложными зигзагами какая-то совсем одурелая птица. Девицы у пруда — далеко-далеко, за густой завесой кустов — повизгивали все тусклей, лаяла собака. Яну не нравилось, когда жарко. Яну не нравилось, когда все тоскливо. Хотелось обратно в колледж, к книгам. Или домой, чтобы мама намешала лимонада по рецепту еще ее мамы, яновой бабушки, которую мальчик никогда не видел даже на фотографиях, и намазала сандвичей. Вот сейчас прокатимся и пойдем домой. Мама всего на полдня сегодня. И даже чертово колесо крутится медленно и словно нехотя. Зато там, в высоте, где весь город как на ладони, возможно, попрохладней. Может, даже ветер дует.

Только и колесо скрипело протяжно и безысходно. А чародейку охватило странное лихорадочное возбуждение — такая неприятная суетливость, до дрожи в пальцах, Ян ничего понять не мог. Ее эмоции он в последнее время улавливал слабо, учитель по пси-эму говорил, что Ян просто взрослеет, выходит из биополя матери. А Лех вот уже окончательно вышел. Так вот, сейчас мама явно нервничала, хотя кроме жары никаких иных раздражающих факторов Ян не наблюдал. Однако мать нервничала. Торопливо сдернула фантик с конфеты. Начала было аккуратно его складывать вчетверо, но не стала — смяла и бросила в урну. Конфета ее тоже надолго не заинтересовала — едва надкусив, скормила тем же в конец зажравшимся голубям. Долго рылась в сумочке, по всей видимости, не зная, чего хочет. Достала солнцезащитные очки, но не надела... И продолжали шуметь купальщики на пруду.

Наконец вернулся Лех, победно помахивая двумя полосками дешевой бумаги.

— Вот, держите! Раздобыл-таки! Знали бы вы, чего мне это стоило! Медаль мне за это! Хотя нет, тут орден — как минимум! Какая-то жирная тетка передо мной покупала билетов на целую школьную группу, да на все аттракционы, даже туда, куда ей точно не поместиться. На детские вертолетики, вот умора!

— Леш, тише... Это невежливо. Но ты прав — медаль ты заслужил. Я так давно не бывала на аттракционах... Работа — задолбала. Ох, тяжко. Но мы пойдем. Ян, кажется, наша очередь вот-вот подойдет...

Кабинка Колеса обозрения мерно покачивалась в такт движению, ветки деревьев скребли по бокам, и Ян чувствовал себя точь-в-точь сардиной в жестяной банке. А потом верхушки тополей остались далеко под ногами, и под ногами же оказались пруд, кусты — совсем как барашки, только зеленые. А еще выше — вот чудо — появился ветер. Скрип старого механизма аттракциона и ветер. Он влетел в раскрытую форточку и приятным ознобом пробежался по плечам чародейки и ее сына, слизнул капельки пота со взмокших лбов, спутал волосы... А за решетками кабинки зеленел мучительно разомлевший под раскаленным небом город. Игла Тумского собора истекала солнечным светом, Мальтанское озеро и Варта тускло, устало голубели в мареве жары...

— Мам, смотри, как красиво..., — не слишком уверенно сообщил Ян.

— Очень, — эхом откликнулась Прис, но более ничего не добавила.

И все такое маленькое... И так далеко внизу, что у Яна, никогда высоты не боявшегося, захватило дух от открывшейся перспективы. Рядом бесстрашная Присцилла Горецки тревожно поежилась... Очень высоко, на самой верхушке, где колесо на миг замирает, вдруг со всей полнотой пришло ощущение собственной крошечности и незначительности, показалось: будочка, подвешенная на гигантской металлической конструкции — не крепче скорлупки грецкого ореха, и такая же ненадежная. И снова скрипнуло. И подмигнула игла собора... И... Все вместе — Тумский собор, река и озеро, и зеленые овечки внизу — перекувыркнулось и оказалось ... над головой. И заскрипело, заскрежетало, загрохотало безумно и оглушительно. И скорлупка будки — треснула. И... Кто-то толкнул, испуганно выдыхая в ухо:

— Прыга...

И дальше Ян плохо помнил. Только несущуюся со скоростью света металлическую громадину, треск валящегося дерева и чей-то вопль на одной ноте. И "прыгнул" раньше, чем успел сообразить, что делает и что происходит. И стукнулся головой обо что-то... Подскочил — на полном автомате, мокрое и густое с ладони отер о штанину брюк. Заторможено оглядел — поляну, заваленную теперь уже кучей металлолома и ... вот этими, что раньше были... толстой теткой с билетами на целую школьную группу... медаль за отвагу... и девушкой, у которой развязалась бретелька... Лех баловался... и еще кем-то... И там, дальше — дошло запоздало, через шок — мамой... Ян подхватился и побежал. Тянуло к земле, качало, скользило — трава вся мокрая... а жара, и дождя не было. Отчего мокрая? И мама не умеет "прыгать". Не умеет... И вот эта красная, как пожарная машина, будка, только теперь на будку совсем не похожая. И маму он нашел, только не сразу понял, что это мама. По сумочке и узнал.

— Мам... Мама! Мамочка!

И опять это жирное и густое под пальцами. И тошнит. И через эмпатический барьер — накатывают волны. Оглушительные...

— Мама!

Изломанное тело мамой больше не было. Ян это сообразил, только поверить не мог.

— Мама! Лешка! Мааааам.... Мамочка...

И — дико, вот посреди разбитого, страшного, губы дернулись и прошелестело мучительно:

— Я..н..

— Мама! Мам! Сейчас! Сейчас... Папа придет! Он поможет! Лешка сейчас позвонит! Мамочка... Лешка! Лешка, ты где?! Мам, терпи. Сейчас...

И снова — шепот. И страшно. Где Лех?!

— В..се... не ...ус...пели. Ат..ста..ция... Ян...ум...ираю... Береги ...се..бя... и бра...та...Лех...Где...

И мотнулось раз или два, и — замерло. А Ян остался сидеть. И не мог заставить себя хоть шевельнуться. И Лех сидел рядом. И Яна рвало — тошнота пролилась за барьер. А Лех — молчал. А потом вертел камешек м-кристалла на ремешке — аналог "простецкого" телефона, только позволяющий общаться с Верхним... С Защитником. Так вертел трясущимися пальцами, что ремешок лопнул, камешек покатился по траве. Потом пришли незнакомые люди, потащили в воняющие бензином пасти "скорых". Яна легонько били по щекам и требовали ответов на глупые вопросы, смысла которых Ян не понимал. Наконец, пришел отец. Забрал из заботливо-цепких лап врачей и потащил домой.

* * *

— Как это произошло?

Ян сидел у себя на кровати и, комкая носовой платок, давился слезами. То есть он пытался перестать и вести себя как мужчина, как будущий Координатор и как Горецки — но у него не выходило. Выходило у Леха, уместившегося в кресле. Вот он не плакал, сидел прямо, словно аршин проглотил. Отец нервно мерил шагами комнату, тетя Гнес, бледная и строгая, стояла у окна. Кроваво-закатный свет облил ее плечи красным и подчеркнул сурово-страдальческие складки у губ.

— Я был внизу, отец... Я не знаю. Просто колесо накренилось и..., — Лех не плачет, но лучше бы плакал. Он сам — неживой и закаменелый, а уж голос у него... подстать — монотонно-ровный, как у загипнотизированного или у зомби.

— Ян? — У отца голос сух — такие интонации бывают у судебных приставов, описывающих имущество в квартире должника. — Ты был с ней. Рассказывай.

Ян судорожно выдохнул — сначала ему кололи успокоительное те врачи, потом еще отец какими-то своими методами приводил младшего сына в чувство, но Ян так и не сумел окончательно успокоиться.

— Мы... мы ехали... — и снова жалкий всхлип. И отец смотрит осуждающе. Координатору, в которые Яна упорно готовят, запрещается демонстрировать сильные эмоции. Разве что легкие — в рамках приличия — сожаление, удивление, радость. А Ян вот совсем не умел прятать чувства. — А там... что-то заскрипело. И потом... Мама толкнула... сказала "прыгать"...

— И ты "прыгнул"... — тепла или сочувствия в голосе отца, вообще в его ауре Ян не уловил. Только сухая констатация. — "Прыгнул". А мама "прыгать" не умеет... не умела... Так?

— Крист! — тетя Гнес впервые за полчаса заговорила. То есть — вскрикнула. — Крист! Ты хочешь сказать... Так нельзя! Господи...

— Что — нельзя? Я всего лишь спросил. Я имею право знать, как она умерла. Мы с ней уже почти двадцать лет. А мне даже тела пока не выдали. Я имею про знать, кто..., — тут голос отца впервые сделался...более человеческим, пожалуй. Во всяком случае, не таким безжизненным. — Имею права знать, кто виноват. Кто виноват в смерти моей жены?!

Гнес охнула и замотала головой.

— Нет, нет... Да нет же! И думать так не смей! Крист, ты с ума сошел! Никто не виноват! Это несчастный случай! А если и виноват... Какая разница? Прис больше нет, а остальное теряет смысл...

И тут с отцом что-то случилось. Словно лопнуло. И разлетелось во все стороны колючими искрами. И Яна тоже задело и ... шибануло. Как шибает при "откате". В ушах застучало и фальшиво запиликало, унявшиеся было слезы снова побежали по щекам, Ян зажмурился и с силой сжал пальцами виски. Папа... должен прекратить это... Замолчать!

— Именно! Черт побери, нет ее больше!!! И кто-то должен быть виноват!

— Крист! Прекрати! Что это тебе даст? Найдешь — и что?!

— Гнес...

А Ян уже и забыл, что отец тоже вроде человек. Его "барьер" — тот, который отец носил ночью и днем не снимая — сполз окончательно, обнажив... Больше всего это было похоже на мазню непризнанного абстракциониста — вот эти сажево-беспорядочные мазки смятенных эмоций. Белое вперемешку с темным — от беззащитной уязвимости до черной безысходной тоски. "Дочитать" не дали — и хвала Свету! — в один момент показалось: что-то внутри тоже не выдержит, перегорит или лопнет. И тоже разлетится... Не дали. А мамы больше нет.

— Мальчики... Ян, Лех... Выйдите пока... Лех, своди Яна на кухню, дай ему таблетку. Там такие стоят... зеленые... Называются... Забыла.... И сам выпей.

А тетя Гнес — ужасно старая. Лет восемьсот. Так долго не живут. Если еще и она умрет... Лех сводил, дал таблетку. Только Ян все равно был эмпатом, и таблетки помочь не могли — пока из-за двери слышались шепот и вскрики, а в барьер бились волны чужих эмоций. В комнате Леха к тому же была прекрасная акустика. Свет включать не стали, сидели в темноте, слушали.

Шепот-шепот-шепот... Потом громко, с обидой:

— Крист, ты не можешь так говорить! И что тебе это даст? Скажи...

— Не знаю. Гнес, я не знаю! Прис, она...

— Прис хотела бы, чтобы ты держался. И чтобы поддержал мальчиков... А не накидывался на Яносика... Ему тринадцать лет. Черт, и он эмпат. Нужно будет проверить, как он там... Господи, сколько всего. Я уже говорила, что похороны послезавтра? А тело нам отдадут завтра.

— Похороны? Церемония? Она была на Службе... Наверно, Церемония будет Наверху... Черт, как несправедливо... Я не смогу без нее. Честно, не смогу!

И снова шепот и всхлипы. И что-то нехорошее...

— Ты не можешь так поступить в такой момент! Ты мой Защитник, в конце концов!

— Гнес, я давно уже перестал быть вашим Защитником...

А отцу почти сто лет, кажется. Впрочем, Ян точно не знал. У Защитников нет возраста.

— Поэтому решил уйти? — а тетя... плачет. — Нас осталось... После Анджея и Прис... Я совсем одна буду?

— Гнес... я не могу... Свет, как это все... больно. А там обещали, что больно не будет.

— Сбегаешь... А как же дети?

— Им то же самое предложат.

— И мне? И мне предложат — "больно не будет"?! Знаю я это ваше принятие в сан! Что там нынче дают на церемонии? "Пыль забвения"?! И ты — согласился бы забыть?!

Потом совсем уж бессвязно. Лех милосердно уступил зареванному Яну свою кровать, подоткнул одеяло, как маленькому, и обнял. Они не спали, конечно. Так всю ночь и пролежали рядом. Луна была ненормальная — бледная и вся в оспинах, а ее мертвенный свет полз по стене, к утру сделавшись совсем уж фиолетовым. За окном шумела листва, и продолжало быть безумно жарко. За стеной шептались всю ночь. Лех пару раз уходил в ванную комнату. Яна продолжало подташнивать. Завтра отдадут тело... Не маму — обычное тело. А рано утром кто-то жалобно скулил под окном.

К Церемонии после горы таблеток и вороха заклинаний — "барьер" он сейчас держать был не в состоянии, а чужие эмоции его просто сводили с ума — происходящее Ян начал воспринимать фрагментарно, клочками и заплатами. Например, серые губы отца, как если бы их золой припорошили, на следующее утро после маминой смерти. А днем от него пахло спиртным. Тети Гнес почти целый день не было дома, она бегала улаживать формальности, отец послонялся по дому мрачной тенью и заперся в их с мамой спальне. Пару раз оттуда доносились звуки бьющегося стекла и грохот чего-то тяжелого.

Ян с Лехом остались под присмотром молодого послушника, присланного Сверху в качестве помощи тете Гнес. Впрочем, присмотром это вряд ли можно было назвать — послушник просто сидел в гостиной с постно-скорбным видом и большую часть времени мимикрировал под обстановку. Строго по часам ходил на кухню и подогревал еду — и звал на завтрак, обед, ужин.... Есть не заставлял. Лех "перебросил" свою кровать в комнату Яна, и теперь братья не расставались. Почти целый день спали — сон навалился после ночного бодрствования чем-то вязко-темным и стал настоящим спасением. При чем Ян помнил, что ложился спать один, а потом оказалось, что спит под боком Лешки...

Следующий фрагмент — запах подгоревшего молока. Им весь дом пропах. Гнес поставила молоко на плиту подогреваться для завтрака и забыла снять.

Ещё Лех с Яном ходили выбирать цветы матери — хотя в этом не было необходимости, устроители ритуала все предусмотрели и обо всем позаботились. Лех выбрал темно-бордовые, почти черные бархатные розы, тяжеловесные и немного пугающие, Ян — нежные маргаритки.

А вот самой Церемонии Ян почти не помнил... только ворох белых искр, взмывший ввысь и растворившийся в кисельно-густом тумане — вместо маминого тела, да тот же туман, шершавым языком зализавший последние черные силуэты присутствовавших на похоронах коллег Присциллы. И отец плакал. А Ян уже знал, что после смерти никакой больше загробной жизни нет, а значит — и мамы тоже больше нет. Совсем. Нигде.

Через несколько дней отец сообщил, что ему предложили сан Координатора и работу в артефактной комиссии. И он согласился. Что означало — отец тоже в некотором роде для своих детей потерян, поскольку если Координатором — это круглосуточно и без отпусков. Сыновьям Кристиан предложил выбор — начинать уже серьезное обучение послушниками Наверху, или все же закончить колледж. Оба выбрали колледж и "нормальную" жизнь. Остались под опекой Агнесс.... Впереди были самые тягучие и безрадостные каникулы за всю янову пока еще короткую жизнь...

Ян.

15 октября 2023 года.

Оконные рамы на южной стороне дома выкрасили в зеленый. Еще Ян сходил в парикмахерскую. Волосы ему безжалостно состригли, оставив короткий ежик по последней моде. Худому и угловатому Яну стрижка шибко к лицу не пришлась, зато не так донимала жара. Осень в этот год оказалась тоже феноменально жаркая. Весь сентябрь за тридцать, а в октябре ровные и верные двадцать пять плюса. На занятиях несмотря на кондиционеры у некоторых начинали помаленьку сдавать нервы и в воздухе ментальной пеленой висели раздражение и усталость. Даже профессор Анкович по "компьютерным технологиям" сорвалась. Бартек, он в группе главный шкодник, и в такую жару придумал: подменил настройки, и программа тестирования знаний вместо стандартной шкалы оценок начала выдавать характеристики "лопух", "полный лопух", "я ржал" и "совсем с головкой плохо". Пани Анкович, как увидела, что в ответ на решенную контрольную выдают терминалы, аж с лица спала. И безошибочно повернулась к Бартеку, с самым невинным и увлеченным видом отвечающему на вопросы теста. Ору было минут на десять. С Бартека как с гуся вода, это было всем понятно. Он для пси-эма удивительно толстокожий. Постоял, смиренно потупившись, поизображал мировую скорбь, ну и всё. Тут же забыл. И, главное, все это понимали, даже пани Анкович, хоть она и не эмпат. Но чувствовалось — взведенная до предела, она действительно не может остановиться, пока всё не выплеснет. Выплеснув, она, конечно, вспомнила, что на пси-эмов и при пси-эмах орать нельзя, не выносят они этого. Извинилась перед классом. Потом почему-то персонально перед страдальчески сморщившимся Яном.

Но день был испорчен невозвратно — у Яна и доброй половины группы в придачу разболелась голова, ничего смешного из шутки Бартека не вышло, а в аудиториях по-прежнему стояла невообразимая духота. Под конец дня, измочаленный морально и физически — два часа обязательных занятий в тренажерном зале, Ян возвращался домой через пыльный не по-осеннему город, всё про себя повторяя, как заевшее: "Нельзя на нас кричать, нельзя..."

В стенах лицея редко бывает шумно. Везде стоят барьеры-глушилки. Комнат для медитаций и аутотренинга больше двадцати. Здесь нет младших классов, не снует вездесущая "малышня", способная превратить в сумасшедший дом самую тожественную "линейку" — младшие учатся в другом месте. На переменах здесь не бегают. Шутят — вполголоса, чтобы ненароком не сбить чьи-то с трудом поднятые настройки рабочего транса. Не кричат. Не толкаются. Нет, правила эти нигде не прописаны, и никто не следит за их исполнением. И, конечно, ни в какой дневник не запишут "дисциплинарное нарушение". Однако уже в течение первого месяца обучения любой первокурсник заучивает правила поведения как "Pater noster", вживается в них как в родную кожу. Потому что на своей шкуре убеждается, что из транса человека внезапно выводить не стоит, что не следует обижать того, кто сейчас, возможно, плетет "лассо" или "давилку". Первому достанется тебе.

На самом деле здесь совсем не уныло, в лицее есть и развлечения, но настолько своеобразные, что вряд ли простой человек сумеет в них вникнуть и понять суть. И, конечно, не поймет он, чего такого страшного — накричать на нашкодившего студента.

Ян шел и размышлял, что, чем дальше, тем меньше они все — и Энгер, и Аня, и сам Ян, и даже Бартек — напоминают нормальных людей. Жизнь словно бы за ширмой или под пуховым одеялом, приглушенная и ровная, накладывает на облик отпечаток отрешенности. Ян вчера смотрел старые фотографии и новые, недавние. Заметил, как сильно отличается выражением лица он теперешний от себя же даже вот позапрошлогоднего. Кажется, про таких говорят — "не от мира сего"... Это всё из-за учебы и привычки держать барьер... Простецов пси-эм постепенно приучается считать жутко примитивными существами, поскольку их эмоции всегда видны как на ладони. Разве что попадется какой с сильной энергетикой... Но всё равно скучно. Неинтересные они. Вот маги посложней, с магами всегда нужно считаться. Например, "силовик", если сердит, может походя так шарахнуть — ой-ей, неделю будешь валяться. Самое неприятное — шарахнет и не заметит ничего. То есть он, например, не поймет даже, почему пси-эм грохнулся в обморок. Впрочем, случается такое крайне редко и только с "зелеными" эмпатами. Тем не менее, единожды напоровшись, магов начинаешь побаиваться. Замыкаешься, ставишь глухие барьеры. Лицо у тебя становится холодное, неприятное. Тебя начинают считать высокомерным выскочкой, подозревать в гадких и коварных замыслах, верить в твою сверхъестественную способность подчинять и ломать волю. Замкнутый круг — ты боишься их, они боятся тебя. По настоящему свободно и хорошо только со своими, в узком и тесном мирке себеподобных... Не случайно пси-эмы редко вступают в браки с магами других групп и почти никогда — с простецами. И очень странно, Ян только сейчас подумал — чтобы получилось, что он, Ян, родился в семье сплошь силовиков и травников. Ну, иногда случается. Может, кто из предков затесался... Ген всё-таки рецессивный.

Ян остановился у булочной, скучно и привычно огляделся поверху, ничего любопытного не обнаружил и зашел в магазин. В магазине ему нужно было полдюжины любимых агнессиных ванильных булочек,штучки четыре с маком — для Леха, одну несладкую — для голубей в сквере. Продавщица из булочной, пани Маришка, добродушная и пухлая, как дрожжевое тесто, которым торгует, Яну нравилась. Не то, чтобы она какая-то особенная была, красивая там или необычная. Просто хорошая. Еще, Ян знал, она его жалеет, но, во всяком случае, она чуть не единственная из всех не лезет с соболезнованиями и слюнявыми утешениями.

Рядом с ней спокойно. В этом всё дело.

Зайдя, разочарованно вздохнул — за прилавком стояла другая продавщица, панна Гортензия, длинная и с лошадиной физиономией. Впрочем, из подсобки Ян расслышал шкворчание Маришки и решил подождать. Замер у витрины, сосредоточенно разглядывая товар, впитывая родные, теплые запахи свежего хлеба, дрожжей, ванили...

— Янош? Что-то ты сегодня припозднился.

Ян оторвался от созерцания витрины и неловко улыбнулся — Маришка возвратилась, стояла, озабоченно склонив голову и уперев руки в пышные бока.

— Здравствуйте, пани Маришка. Дополнительные занятия были.

— Загоняют вас с вашей учебой! Кого они из вас готовят?!Мальчики твоего возраста должны больше гулять, а не сидеть в душных классах, — возмущенно фыркнула Маришка. — Вон ты какой бледный и худой стал. Вас хоть кормят в школе?... Тебе как обычно сегодня?

— Да, шесть с ванилью и четыре с маком. И одну простую.

— Да выучила уж... Вот, бери. Приятного аппетита.

Отсчитав положенных сорок пять грошей, Ян запихал бумажный пакет в рюкзак, задержался, чтобы погладить толстого рыжего магазинного кота Шнапса, заодно полюбовавшись его незатейливой и приятной кошачьей аурой... Как видно, совсем недавно Шнапс охотился на мышь, поскольку аура его азартно топорщилась пламенными иголочками возбуждения, а хвост нервно подрагивал. С котами, во всяком случае, хорошо. Коты — существа, к магии чувствительные, и, например, тот же Шнапс прекрасно осведомлен о яновом пси-эме. Но Шнапс, в отличие от других осведомленных, Яна ни капельки не боится. А с тех пор, как Ян взял за привычку иногда приносить Шнапсу пакетик-другой корма, так и вовсе в Яне души не чает. Отличный кот.... А Шнапс как раз выставил на Яна вопросительно свои ржавые глазищи, прогибаясь под поглаживающей рукой — дескать, где корм-то? Хорош наглаживать! "Извини, дружище, сегодня забыл купить..." Впрочем, Шнапс недавно вкусно поел да помышковал, поэтому решил на Яна не обижаться. Мявкнул, мурлыкнул и нырнул за витрину.

Выйдя в уличную жару, Ян порадовался, что возня с Шнапсом его задержала — на дороге образовалась пробка, опять какое-то ДТП, но, слава Свету, пострадавших уже увозила машина медпомощи и их страдания слушать не пришлось. Поглядев на пробку и прикинув, как ее придется обходить, Ян решил не кормить сегодня в сквере голубей, а лучше прямиком домой.

По пути встретил еще пани Гнежку, соседку, у нее взял для Гнес какой-то журнал, поздоровался паном Домбрувом... Очень милый старичок...

А вот входная дверь оказалась незаперта.

Сразу засосало под ложечкой. В последнее время и так нервы не в порядке. Дядя Анджей, мама... Огляделся по сторонам, подумал, может, всего лишь Гнес на пару минут выскочила к соседке и забыла закрыть? Нет, Гнес неоткуда взяться, она до самого вечера в лавке. Захотелось развернуться и убежать. Аж самому сделалось стыдно за свою отчаянную трусость. Уговорив себя, что в любом случае всегда можно "прыгнуть", но все равно с испугу затаив дыхание, протиснулся в щель. Замер на пороге, прислушиваясь и "приглядываясь".

Сразу понял, что посторонних в доме нет. Чисто. Барьер на месте. Тогда что? Опять стало нехорошо. Гнес пьет таблетки для сердца. Вдруг у нее случился приступ и она сейчас где-то тут лежит?... Перед глазами встало мертвое мамино лицо. На негнущихся ногах протащил себя через гостиную, кухню, заглянул в свою комнату, чувствуя, что скоро непорядок с сердцем будет и у него. Заглянул в санзону. Никого. Нет, Гнес дома отсутствует. Дома... прислушался... Ну, конечно...

Облегчение накатило жаркой волной и оказалось настолько полным, что ноги подкосились вторично. Быстро, торопясь убедиться, пробежал через кухню и коридор наверх, в комнату Леха. Без стука — не до вежливости! — дернул дверную ручку и ввалился в комнату брата.

Лех ... спал. Не потрудившись даже снять кроссовки, с ногами завалившись на не разобранную кровать. Ян на цыпочках, вытянув шею, приблизился. Всё это — и спать среди дня, и оставить незапертой входную дверь — было так непохоже на с некоторых пор помешанного на безопасности Лешку, что Ян растерялся. Спал Лешка крепко, но беспокойно — всхлипывал, вздрагивал, Янош даже решился разбудить брата.

— Лешка? Просыпайся!

Лех вздрогнул всем телом, как от удара.

— Ян?! — приоткрыл мутные глаза, глупо улыбнулся брату... и отвернулся к стенке, тут же ровно засопев.

Ян оторопело замер. Это что еще такое?! Долго разглядывал такого ненормально сонливого старшего. Волосы отрастил... лохмы... то есть, просто не стрижет с мая месяца... с мамы... значит... неопрятный стал... за собой почти не следит... если тетя не напомнит, рубашки не меняет... ох. Что-то делается... со всеми, не только с Лехом.

Вздохнул и решил не мешать. Пусть его. Ушёл. Тихо прикрыв за собой дверь.

Вечером Гнес сильно задерживалась на работе, поэтому ужинали без нее. Ужинать было неуютно, поскольку Лех молчал с видом подавленным и мрачным, а Яну кусок в горло не лез — до сих пор болела голова. Уже за чаем Ян рискнул:

— Слушай, а что с тобой сегодня было?

Лех оторвался от созерцания мечущихся чаинок, удивленно приподнял брови:

— А что со мной было?

— Ну... я сегодня домой пришёл, а ты спишь. Я тебя хотел разбудить, а ты не просыпался никак... И дверь входную ты не закрыл. И прямо в кроссовках лег.

Лех поглядел странно и очень неестественно-равнодушно пожал плечами:

— И что? Эка невидаль! Ты, помнится, когда на первом курсе занимался основами пси-эм, так же себя вел. Я просто очень вымотался на одном силовом упражнении.

— Понятно, — Ян смущенно уткнулся взглядом в свою чашку и больше решил к этому вопросу не возвращаться. Похоже, Лешка изрядно стесняется своей слабости. Ага, привык, что самый крутой и сильный...

Лех.

Унылая внешность профессора Рема полностью отражала его нудную, серую сущность. А меж тем профессор преподавал самую важную для Леха дисциплину — моделирование будущей реальности. Нет, речь, конечно, не шла о том, чтобы по собственному желанию перекраивать свою и чужую судьбы. Сама по себе дисциплина — искусственное смешение элементов предсказательства, гадальных практик и программирования сложных систем. Если проще — должны были научить доверять интуиции, пользоваться шестым чувством и быстро просчитывать все возможные варианты любого своего и чужого поступка. Вещь для будущего Координатора весьма полезная, а из Леха — он уже давно понял — готовили именно Координатора, при чем координатора-силовика или даже исполнителя приговоров. Очень уж специфические темы пошли... Нельзя сказать, чтобы карьера Координатора была мечтой всей леховой жизни, но, во всяком случае, не согласиться Лех не мог — эта работенка подходила ему больше других хотя бы в силу, так сказать, устройства психического аппарата. Лех умел бить, и умел бить без жалости и колебаний. Это он выяснил давно, уже на первом году изучения боевых искусств. Ну не вызывала у него напряжения необходимость бить и драться, как, например, у бедняги-пси-эма Яноси! Получать удары Лех, правда, не любил, но тоже переносил вполне нормально. Так что на безрыбье сойдет и координаторское местечко.

Но моделирование реальностей Лех изучал со страстью религиозного фанатика совсем не в качестве подготовки к принятию сана. Всегда и во всем Леха интересовала прежде всего выгода и целесообразность конкретно для него, Леха Бартоломью Горецки. Лишних телодвижений Лех давно уже не делал. Не потому, что такой ленивый и корыстный — это Лех сам себя успокаивал, — а потому что устал. Честное слово. В свои восемнадцать лет в этом безумном, постоянно меняющемся мире. Усталость медленно и давно копилась, исподволь давила, но была до недавнего времени сносная и терпимая. А месяцы после маминой смерти поломали и разладили что-то внутри Леха, и он сдался. Поплыл по течению, ни на чем особо не останавливаясь и стремясь ничего не менять даже в мелочах. Он, раньше обожавший рисковать, превратился в невротика, постоянно опасающегося, что что-то пойдет вне намеченного плана. Вдруг захотел законсервировать существующее положение лет этак на двадцать и жить, изо дня в день занимаясь одним и тем же. И желательно — по заранее утвержденному плану

Глубоко в душе Лех, конечно, понимал, что всего-навсего боится потерять то немного, что у него осталось — брата и дом. Тётю и отца он в категорию "необходимостей" как-то не вводил, не особо задумываясь, почему. С отцом, впрочем, было итак понятно — с тем отношения были натянутые уже давно, но раньше мама как-то примиряла враждующие стороны... Ну а тётя... тётя просто не занимала в жизни привыкшего рассчитывать только на себя Леха того места, которое, наверно, должна занимать официальная опекунша в жизни опекаемого. Но Ян... Янося... Скорее всего, это из-за его сверхъестественного почти сходства с матерью, не исчезающего, а становящегося с возрастом все более вызывающим. И еще было что-то неправильное, почти болезненное в том, как мама относилась к младшему — это все замечали — и как приучила Леха к нему относиться. Со смесью восхищения и бесконечного стремления защитить от всего и вся, что ли... Мама, мамочка...

Нет, накрепко привязанный к брату, Лех не мог позволить, чтобы Яну, например, кирпич на голову упал. Или, скажем, переживающий период "войны за независимость", тот переехал жить в этот их пси-эмовский кампус. Стоить отдать Яна в лапы этим долбаным пси-эмам. и всё, возврата не будет! Превратят в ледяную бесчувственную марионетку навроде отца! Сталкивался Лех, и неоднократно, с пси-эмами Координаторской. Вот же холодные гадины — у крокодилов, ей-Богу, больше эмоций!

Нет, знаком он с господами пси-эмами, знаком. И когда в лице Яна проскальзывали эти их фирменные нотки отрешенности и безразличия — Лех сжимал кулаки. Ели они попробуют выковать из Яноси себе подобного...! Пусть только попробуют! Уж Лех-то придумает, что с ними сделать... Он не позволит больше кому-то кого-то у себя отнимать...

В общем, унылый профессор Рем должен был научить выстраивать жизнь в соответствии с потребностью Леха в порядке и устойчивости. То бишь — как не допустить кирпичей и кампусов. Но профессор никак не мог разродиться уже в конце концов и объяснить своим учениам, как именно высчитывать линию вероятностей. Хоть убей. Рем объяснял долго, нудно, кажется, уже сам окончательно запутавшись, Лех едва сдерживался, чтобы не зевнуть. Наконец, профессор устал пыжиться, снял очки и велел немногочисленным своим слушателям открыть соответствующий параграф учебника и "закрепить усвоенный материал". Лех подумал, что учебник — лучшее, что можно придумать в данной ситуации, и погрузился в чтение. Но почти сразу разочарованно захлопнул книжку — с учебником дело обстояло еще хуже, чем с лекцией профессора Рема. То ли авторы сами не понимали предмета своего изучения, то ли просто не верили в возможность моделирования, но... Свет, лабуда лабудой! Придется наведаться в библиотеку в поисках более удобоваримой информации.

Лех с тоской поглядел в окно и обнаружил за ним превосходную погоду. Гораздо более превосходную, чем атмосфера скуки в аудитории. Прикинул — кроме моделирования сегодня еще два занятия по прикладной телекинетике и одно — физподготовка. Ничего такого, что нельзя было бы пропустить, короче. Просчитав, как учил унылый Рем. все возможные варианты развития событий вплоть до неполучения зачета по телекинетике по причине тотальных прогулов, принял решение. Улыбнулся и начал отсчитывать время до звонка.

В баре "Ночная кобыла", куда Лех заявился после долгих душевных борений, по причине неурочного времени народу было мало, а денег в кармане Леха — вполне достаточно. Спасибо папеньке, хоть в "дотациях" не отказывает. Но знал бы папенька, на что денежки уходят... Далеко не на книжки и чупа-чупсы.

Заказав коктейль — легкий, конечно, всего лишь тоник, Лех отсел подальше от стойки и принялся наблюдать за колоритной публикой заведения. Публика интернациональная, поскольку "Ночная кобыла" — бар категории "для всех", считающийся "приличным" и "культурным", расцветкой здесь никого не удивишь. Вот, например, господин в серой ветровке и задвинутой чуть не на нос кепке. Это вампир, сразу видно, даже без сканирования. Боится яркого света, а движения — как у танцора. За столиком чуть правее — три девицы, прям как в сказке. Это нейтралки. Скорее всего, подрабатывают. Одна из них, белобрысая, подтверждая предположения, улыбнулась и подмигнула Леху. Парень поспешно отвернулся. Несмотря на всеобщее мнение о том, что он, Лех, меняет девушек, как перчатки, по-настоящему и "взрослому" у Лех ни с одной из них так и не вышло. Слева обнаружился тип внешности весьма необычной — напирсингованый татуированный громила с два Леха толщиной. Лех его поразглядывал задумчиво, магическую ориентацию определить затруднился, зато сообразил, что это барный вышибала, и решил излишнего интереса не демонстрировать.

Смотреть больше, к сожалению, оказалось не на что. Тогда Лех уткнулся в свой стакан и принялся размышлять над планом дальнейших действий. Домой можно только часика в четыре, у Яноси сегодня дополнительные занятия, но вот Гнес собиралась уходить только к вечеру. Значит, нужно придумывать, чем себя до этого времени развлечь. Как на зло, никак не придумывалось. Хоть в библиотеку иди...

— Скучаешь? — шелково мурлыкнули над ухом.

Вздрогнул. Поднял глаза — ослепительно-жгучая брюнетка.

У брюнетки были раскосые зеленые глаза — наверняка результат пластики, как и пухлые мягкие губы, и изумительной красоты нос... Еще у нее обнаружились тонкие стрелками брови, родинка на левой щеке и ровный золотистый загар... светленький, едва намеченный пушок над верхней губкой — Лех хорошо разглядел, так близко брюнетка наклонилась. Тяжелые груди в глубоком декольте оказались у Леха почти перед глазами, он увидел даже коричневые маленькие соски, а в нос плеснуло ландышевой дразнящей волной аромата. Голова закружилась тонко и приятно, Лех сглотнул.

— Так скучаешь, мой хороший?

Лех сладко испугался поднимающегося возбуждения и с испугу кивнул. Тогда острые коготки засновали в дебрях нестриженой леховой гривы и стало немножко стыдно перед ней, такой тонкой и дурманной, за свою небрежность, покраснел... Брюнетка опустилась на табурет рядом, мимоходом кивнув бармену... кто-то принес и поставил на стол два бокала. В это бремя брюнетка, заслоняя от Леха весь остальной мир, шептала всякие ласковые глупости, а Лех, сдавшись её мурлыканью, слушал и таял, таял...И совершенно про всё забыл, и помнить не хотел и не мог... И они пили терпкое и свежее из бокалов, от которого мир кроме брюнетки стал совсем неинтересен, а потом по каким-то темным коридорчикам проскользнули в крошечную комнатку с большой кроватью. Шелковые свежие простыни, тяжелый волнующий запах этой, назвавшейся Ламией... На кровать упали и в ней обезумели от восторга. Без намека на смущение и неловкость, легко и непринужденно... Зеленые глаза Ламии топили в своей глубине, а в ее теле Лех ненасытно и послушно растворялся и с ним сливался воедино... пока не оказалось, достиг дна...

Долго лежал, не в силах заставить себя шевелиться, почти в обмороке. Слабость придавила. Но, нужно сказать, слабость приятная. Кровь билась шумно, как морской прибой, стучала в ушах. Шевелиться было лень да и не нужно вроде пока. Сумасшествие отступило, теперь Лех пытался осознать произошедшее, но никаких путных мыслей в голову не приходило. Рискнул приоткрыть глаза — серый свет из окна и красный от ночника перемешались, разбросав по комнате пестрые мазки алого и белого. Ламия, нагая, спиной к Леху, копалась в углу у кресла в ворохе одежды, негромко намурлыкивая какую-то песенку. Нашла трусики — атласный лепесток, нашла узкую юбочку и свою кофточку. Извиваясь, принялась натягивать. Светлые ягодицы исчезли под тканью, беззащитные лопатки ходили под кожей, когда застегивала паутинку-бюстгальтер...

Какая-то мысль назойливо вертелась в голове, никак не оформляясь. Подняться сил не было. Наконец, проняло:

— Сколько с меня?

Она обернулась, полуголая. Обдала жарким и насмешливым взглядом. Рассмеялась:

— Нисколько. Заплатил уже. Ты что, так и не понял, кто я?

Лех поморщился, садясь на кровати — мышцы словно бы в холодец превратились. Загадки разгадывать настроения не было.

— И кто? Когда это заплатил?

— А ты подумай... — отвернулась, быстро и ловко свернула свои роскошные волосы в шишку на затылке, сколола заколкой-кинжалом. Следом сорвала с шеи какую-то безделушку и вынула из ушей тяжелые серьги. Спрятала в сумочке.

Смотрел на нее, недоумевая, хотел уже переспросить... Но спортивный интерес был догадаться самому. В голове защелкало, почти помимо желания сравнивая и сличая... О, Свет Великий!

— Ты...

— Я.

— Суккуб! — выплюнул обвинение и рухнул на кровать, теперь уже иначе оценивая свое изнеможение.

— Правильно. Молодец. Я суккуб. А ты светлый. И мы неплохо провели время. За это ты поделился со мной частью энергии, ага? Не бойся, никакого вреда тебе от этого не будет. Лишнего я никогда не беру, а ты мальчик крепкий... Отоспишься, к вечеру уже как огурчик будешь. Или, хочешь сказать, тебе не понравилось?

Лех простонал. Вот круто — в свой первый раз переспать с суккубом! Хотя... наверно, парни бы обзавидовались. Жаль, рассказать некому...

Она, уже поправляя перед зеркалом кофту, кинула через плечо:

— Энергетика у тебя очень сильная, никогда такой не встречала. Не могла пройти мимо, не попробовав. Но Хартию я соблюдаю и беру ровно столько, чтобы не помереть с голоду... Теперь послушай меня внимательно. Комнату я выкупила на два часа, так что можешь еще полчасика поваляться. Но я лично не советую. Минут через пятнадцать начнется энергетический откат, перестанет действовать наркотик из коктейля. Лучше возвращайся домой сейчас же и ложись спать. Трех часов восстановиться тебе хватит.

Фыркнула, подошла к кровати. Наклонилась и поцеловала. Уже без страсти, а словно бы на прощание, как-то по-сестрински, что ли...

— Ты очень хорошенький, — шепнула.

Развернулась и ушла.

И всё.

А Лех всё пялился в дверь.

А через пятнадцать минут действительно наступил обещанный откат. Словно в тумане Лех выбрался из кровати, как-то оделся, как-то вышел из комнаты и даже кому-то кивал "До свидания, обязательно зайду еще..." — но не помнил, кому. И не помнил, как улочками Познатца, площадью и проулком попал к дому — почему-то не "прыгнул", а ножками, по-старинке. Замок заело, никак не мог вынуть ключ. Но вытащил, бросил на тумбу, в тумане добрался до своей комнаты. Дотащился ли до кровати или рухнул раньше, так и не понял...

Глава 3.

Тусклый люмо-шар мигает, бросает на дощатые стены синенькие холодные блики. За стенами ночь и тьма, холод и осень. Дожди зарядили с конца прошлой недели и края им не видать. Спит в соседнем спальнике Эллин Браун, бессменная опора, вечный костыль для больной совести своего командира. Спит, и во сне, наверно, продолжая спорить с "упертым" командиром по какому-то жизненно важному вопросу, поэтому вздрагивает и скребет ногтями по грубой ткани футона. У себя спит Пит. Конечно, лежа строго на спине, сурово и непреклонно сжав губы. Спят ребята. На всей базе не спит, пожалуй, только командир Янош, кусает напряженно кончик карандаша. Судьба такая — бодрствовать, пока остальные отдыхают. Впрочем, написать положенное и тоже ложиться. Но как тяжело сегодня пишется. Ох, тяжело. Наконец, решается.

Тетрадь. В клеточку. С милой девчачьей обложкой — крохотный пушистый котенок зевает, забавно встопорщив загривок. Девяносто шесть листов. Список группы М-16 на первых страницах. Против многих имен красные карандашные галочки выбытия и их причины. Чаще всего — увы Яну! — смерть, дата, два-три скупых слова об обстоятельствах. Сегодня двадцать третье октября. Две тысячи тридцать второй год. Карандаш бегает, алым носиком кивает то у одного, то у другого имени. Андрей Коростелюк, Игорь Суворинов, один на обороте... Везде одно и то же: "23.10. 32. Под Мэнксом. Экс." Итого — трое.. Андрей — защищая командира. Командир только ногу потянул да щеку оцарапал.

В отчете: "23.10.32. Неудачный экс, квадрат 16. Причины — новый вид оружия. Какой-то гибрид пси-воздействий и химии. Сначала мгновенная дезориентация, сильное головокружение и паника, после этого едкая вонь и резь в глазах, кашель, удушье. Погибли те, кто не сообразил задержать дыхание. Остальные получили легкие отравления. Симптомы — слабость, легкое головокружение и тошнота. У Энни и Энтони температура. У других ребят недомогание к вечеру прошло. Необходимо раздобыть образец. Поручить одной из свободных групп 24.10. На центральном складе оружия тысяча триста восемь единиц, включая три десятка "цветков" и двадцать наборов дротиков типов А, Б и Д. Запасов пищи — концентрата двадцать ящиков, консервов свиных — пять ящиков, сушеных бобов — три мешка, муки — мешок, сахара — полтора мешка, чай, кофе — по четверти мешка. Закончились: спирт, витаминные добавки, аспирин, все антибиотики. Близ базы подозрительных объектов не замечено, фон стабильный, барьер заряжен на девяносто процентов, внутри группы конфликтов нет."

С середины тетради, в аккуратно отделенных скрепкой листах — самое главное. Еще один отчет, но исключительно себе и только по старой детской привычке делиться с бумагой переживаниями, ища в белизне листов ответы на все вопросы и поддержку, которой не рискнешь просить больше нигде и ни у кого.

"Люди уходят, как круги на воде. Кольца вокруг меня — камня, брошенного в воду — расходятся и исчезают. Сегодня еще шесть человек. Если посчитать всех, кто когда-либо значился в списке М-16, выходит, двести три человека. Реально в группе пятьдесят восемь. Это значит, что из четверых приблизительно выживает один. Они подняли меня на свои плечи и несут, как знамя. И, как за знамя же, гибнут один за другим, перепихивая меня в новые руки. Наверно, они имеют на это право, как имели право гибнуть из-за куска драной тряпки люди за сотни и тысячи лет до них. Только знамя мертво, оно ничего не чувствует. А я живой. Благодаря и вопреки.

Он опять злобствует. Его четырехдневное затишье закончилось. Сегодня, рассказал Энтони, повысилась моя, так сказать, себестоимость — до шестнадцати тысяч злотых. Для примера: чиновник средней руки получает двести злотых в месяц, шлюха в государственном борделе — триста. Во всех новостях трещат про принятие второй части кодекса империи. Говорят, она обещает быть более либеральной, чем первая.

Либеральнаяй — ну и слово! Это еще из детства, с уроков граждановедения, когда нам, магам, объясняли устройство простецкого государства, чтобы мы знали свои права и обязанности перед обществом, в котором живем. Нас учили уважать государственные устои и жить в мире с теми, кто от рождения лишен Способностей. Нас учили хорошо, но неправильно. Учили жить — ощущать себя — нормальными среди толп калек. Нас не учили любить — учили жалеть и, как следствие, подсознательно презирать. Мы, "нормальные", каждый раз ощущали себя при общении с "простецами" — подающими милостыню, тогда как должны были быть равными среди равных, или лучше — отдающими долг перед теми, больше которых получили свыше. А некоторые не любили подавать милостыню. Вот в Лешке ни на грамм не было сострадания к посторонним. Он, кажется, в этом неповинен. В его понимании категория "чужой" автоматически отказывала человеку в способности что-то чувствовать и кем-то быть. Наверно, страшная у него жизнь была — ходячие автоматы, роботы сплошь и рядом, а из нормальных людей только я и Гнес.

Но нас учили хорошо, а местами и слишком хорошо..."

* * *

— Таким образом мы видим, что "а" с неизбежностью возвращается в точку "м", что означает невозможность долговременного воздействия формулы трансгрессии на любой условно-разумный объект окружающей действительности....

— Условно-разумный — это что?

Громкий вопрос Бартека с задней парты вывел Яна из дремотного утомленного созерцания тетради — за последние полчаса на открытой странице не прибавилось ни строчки.

— Что такое "условно-разумный"? — удивленно переспросил Бартека пан Матеуш. Нахмурился. — Параграф сорок шесть, Бартоломео! Классификации объектов пси-эм-воздействий! Прошлое домашнее задание! Вы читали этот параграф?

Что ответил Бартек, Ян не расслышал, но пан Матеуш ответом явно не удовлетворился и обежал строгим взглядом лица ребят группы:

— Вопрос группе — что означает категория "условно-разумный объект"?

Всеобщее молчание. Старательное разглядывание записей в своих тетрадях. Ясно. Похоже, дополнительный параграф прочел только Ян. С трудом сдерживаясь, чтобы не зевнуть, Ян поднял глаза на преподавателя. С паном Матеушем они понимали друг друга без слов.

— Понятно, — вздохнул пан. — Никто не приготовил домашнего задания. Янош, расскажите нам коротко самую известную классификацию объектов.

Ян поднялся с места, всё-таки не выдержал, зевнул.

— Все объекты пси-эм-воздействий подразделяются на неодушевленные (камень, стол и так далее), далее — условно-одушевленные и одушевленные. К условно-одушевленным относятся растения, мхи и простейшие животные, способные так или иначе реагировать на магию разума. Например, растения могут усиливать свое цветение или плодоношение, насекомые — выполнять простейшие команды. Например, средневековый обряд изгнания паразитов с полей. Одушевленные объекты по данной классификации подразделяются на неразумные, условно-разумные и разумные. Последние способны выступать в качестве параллельных субъектов пси-эм-воздействий, например, в связке "сцепление", когда парные маги становятся...

— Достаточно. Дайте определение условно-разумным объектам.

— Это объекты, обладающие ограниченной свободой воли в рамках заданной программы, рефлекса. Выделяются в отдельную категорию в связи с тем, что способны сопротивляться пси-эм-воздействию, если оно противоречит их рефлексу, цели, заданной программе.

— Хорошо, достаточно, — кивком позволил Яну сесть обратно. Усаживаясь, Ян подумал, что стоять было лучше — во всяком случае, не боишься заснуть носом в тетради. — Бартек, приведи пример.

— Условно-разумных? Ну... Наверно, обезьяна... или простец...

Пан Матеуш ошарашено моргнул. Ян, едва не поперхнувшись, обернулся, почти сворачивая шею, к Бартеку — шутит тот, что ли? Но лицо одногруппника было абсолютно серьезно и полно жаркой студенческой надежды — только бы ответ оказался правильным! Только бы не "неуд" и отработка!

Пан Матеуш снова моргнул, потер лоб.

— Простецы? Ну... эээ... в некотором роде вы правы, Бартоломео. Простецы действительно не могут выступать равноправными субъектами пси-эм-взаимодействий, поэтому скорее относятся к категории ... условно-разумных объектов... Да. По существу — могут быть отнесены. Только...эээ... Бартоломео... это очень некорректное отнесение.

Бартек кивнул, по всей видимости, абсолютно довольный тем, что чудесным образом избежал "неуда". Ян — поежился. У Ян-то точно знал, кого относят к категории "условно-разумного существа". Зомби, призраки, прочие псевдо-сущности... В один ряд с ними поставить простецов? Обычных людей?! Бартек поставил. Пан Матеуш... с оговорками, но поставил. Яну... сделалось неуютно. Почему-то. Пани Маришка с её теплыми и вкусными булочками... Пан Домбрув... Подруга тети Гнежка Риская... Поставить их всех на уровень... недочеловеков... так выходит?

К концу занятий Ян всё-таки решил, что каждый имеет право думать, как пожелает, что это — частное мнение каждого конкретного человека... Примирившись таким образом с самим собой, забыл. Подумать и так было о чем.

Отец вчера возвратился домой после месячного отсутствия. Возвратился в суматохе и уже глухой ночью. Ян давно спал, а ложился он обычно поздно, в двенадцать. Отец пришел, наверно, что-то около трех. Кажется, он пытался тихо проскочить через гостиную в спальню, никого не потревожив. У него не вышло. Наткнулся на журнальный столик и его перевернул. Разбил вазу. На шум сбежались все, даже Снуппи, старый уже, почти облезлый хомячок Яна. Гнес прибежала, зябко кутаясь в халат и с амулетом силы наперевес, топоча, как слон, прискакал Лех, на ходу сложив руки в жесте защиты. Ян, зевая, прибрел последним. Поглядел на родственников: напуганная Гнес, сердито оскалившийся Лех и изрядно помятый, грязный, как собака, синеватый отец — и предложил все объяснения оставить назавтра. Лех согласно закивал в ответ, Агнесса, заметно расслабившись, сказала, что Кристиана не ждала, но сейчас застелет свежие простыни...

А отец кивнул, вздохнул судорожно и... рухнул на пол, как подкошенный. Прямо в осколки.

И вот тут начались настоящая суматоха и паника.

— Госссподи, Крист! Леш, чего стоишь?! Крист!

— Отец!

— Ян, прекращай! Всего лишь обморок, похоже... Кто у нас тут братишка милосердия? Давай-давай, шуруй на кухню за нашатырем... И полотенце захвати влажное! И тазик с водой, наверно! Да, кажется, так....

Ян, со сна плохо соображающий, так торопился и так нервничал, что расколотил бутылку кондитерского рома, спиртной дух пополз по квартире, вызывая с перепугу тошноту. Убирать за собой было некогда.

— Янось, ну где ты там?!

Нашатырь нашелся тогда уже, когда Ян и не надеялся его отыскать. Полотенце намочил, вспомнил, что вода в тазике должна быть горячей...

Отец лежал уже на диване, бледный, осунувшийся и какой-то сломленный, что ли. У никогда особой нежности к отцу не испытывавшего Яна защемило сердце. Гнес стояла, прижав ладонь к губам в полном, кажется, оцепенении, Лех сидел рядом с отцом и, взяв того за руку, отсчитывал пульс. Похоже, он единственный остался абсолютно спокоен. Ян братской выдержке позавидовал.

— Ну наконец-то! Ян, тебя только за смертью... Пульс вроде нормальный. Почти как у меня. Впрочем, не знаю, я не врач. Сердце бьется, и ладно. Давай сюда нашатырь.

Обломанная ампула эффект возымела моментальный: отец вздрогнул всем телом, широко распахнул глаза и подскочил, недоуменно озираясь. Хрипло поинтересовался:

— Обморок?

— Да, — к Гнес, очевидно, возвратился дар речи. — Что случилось? Ты ранен?

— Нет, порядок. Просто устал. Меня отправили отдохнуть пару дней. Потом возвращаюсь.

— Что-то серьезное? — по тому, как напряглась тётя, Ян понял, что она по-прежнему дико напугана.

Отец прилег обратно и прикрыл глаза.

— Серьезное. Но вас затронуть не должно. Идите спать, завтра расскажу.

— А ты как же?

— Очень устал. Посплю здесь. Иди спать, Гнес. Ян, Лех, идите...

— Но...

— Гнес. Я тебя прошу.

Гнес поджала губы, кивнула:

— Идите, мальчики. Вам завтра рано вставать.

О чем-то они там говорили, кажется, еще минуты три... А потом отец, наверно, просто вырубился на полуслове. Когда Ян уходил в школу, отец так и спал на диване в гостиной. И не мешали ему ни утренний свет, ни уличные шумы, ни топот суетящихся родственников. Выглядел он, слава Свету, уже не таким измученным, как ночью, и умирать, вроде не собирался... Но Ян пронервничал всю ночь, старательно вглядываясь в ночной фон дома — не поменялся ли он, не стало ли отцу хуже? Не выспался. И еще ждал тех новостей, которые обещал рассказать отец.

Поэтому после лицея в парке гулять не стал. Лех по своим таинственным делам тоже не смотался, а Гнес, кажется, в магазин сегодня вообще не ходила.

— ... Кризис... Политический, экономический, какой хотите... — отец проснулся к вечеру, похлебал сваренного Агнессой бульона, от еды посерьезней отказался. Ян отца понимал, по себе знал, как это бывает: перенапряжешься, а потом сутками валяешься без сил, кусок в горло не лезет. — Началось всё, как всегда, с Пакистана. Они там самые голодные и самые разнесчастные, поэтому выделите-ка им дополнительные полномочия. Сначала местные Координаторы попросили, потом подземковцы. Естественно, им отказали, это нарушение Хартии. Тогда внизу началась бойня. Господа принялись заново делить зоны влияния, выяснять отношения, мстить... Мы не вмешивались, пока они не впутали в это дело простецов. Пакистан, Вьетнам и Индия. Полторы тысячи человек.

— Как?! Это же уже... война... настоящая... — Гнес побледнела. Очень нервная, слишком впечатлительная. Эмоции так и хлещут через край — даже дома не опустишь барьера. Госсссподи, как устаешь!

— Зомбирование. Пси-часть. В основном бедняки, исчезновения или странного поведения которых всё равно никто не замечал. Они же там живут... отбросы... грязь. Дрянь. В таком дерьме живут, Свет побери... Вшивые страны, вшивые людишки... Нет, никто не замечал и не заметил бы, хоть их три тысячи загреби. Пока они по ошибке не зацапали сына одного политика... что ли...

— Но зачем?

— Выход на поверхность, так сказать. Одна из группировок... Черные кинжалы... план весьма недурственный... Потеснить криминалитет, мелкую легальную торговлю, занять освободившиеся ниши, обустроить жизнь среди простецов. Потом, видимо, внедриться в политические структуры, создать свое автономное княжество... Приблизительно так. Местные Координаторы не сумели взять ситуацию под контроль. А потом их просто... вырезали... убили... в одну ночь... — отцовский голос дрогнул. Ян, до того сидевший молча, вперив взгляд в пол, поднял глаза — в отцовской ауре бушевал шторм. Поверху — воспаленная краснота вперемешку с присохшим уже коричневым. Тоска, горечь, гнев, страх, боль... Но только миг — и всё, схлынуло. Снова — холод и покой. Как в морге. По ауре — кромочка изморози. Ох. Фантомный холодок мурашками побежал по плечам. Умеет же... на самом деле. Не прячется. Он такой... холодный. Как льдина... или ящер. — Мы узнали слишком поздно. Так что война. Сейчас уже — Лаос, Камбоджа, Вьетнам, Корея, мусульманские районы Индии.

— Ты оттуда сейчас? — спрашивала только Гнес. Лех сидел с видом равнодушным и холодным, не хуже отца. У них, конечно, взаимная неприязнь. Но, видит Свет — похожи. Даже мимикой. Яну вон говорят, что он вылитая мать. Лех — отец сколькими-то десятками лет моложе.

— Да.

— Трудно?

— Терпимо. Но нас очень мало. Моего Координатора убили. Его первого секретаря тоже. Остался один я. Очень нас мало...Я вот, собственно, зачем пришел... Меня в ближайшее время поставят Координатором одного из районов. С принятием окончательного сана. Ситуация чрезвычайная.

— Понятно, — похоже. Гнес знает что-то, чего не знает пока Ян. Что-то неприятное. Так сух и бесцветен ее голос. — Опекунство оформите целиком на меня?

— Ты против?

— Как-будто что-то изменится.

— Ну, собственно... Вот. Мальчики, Семинария вас по-прежнему ждет и примет с радостью. Обоих. Я договорился, чтобы вас не разделяли. Вы нужны Свету. Нужны Балансу... Очень нужны... Оба...

Глухо, мягко стукнуло в висках.... Ян вдруг явственно припомнил и понял — Клятва! Отец имеет ввиду Клятву. Дали Силы, а теперь призывают отдать долг... как-то так... "Клянусь всегда..." Яну было-то всего семь лет! Слова запомнились плохо, только общий настрой, восторг и еще что-то, от чего до сих пор сладко ойкало в груди.

/... Обряд принятия Силы — это почти как день рождения, только лучше. Так объяснила мама. В тот день Ян должен получить все свои Силы и красивый рисунок на плечо, совсем как у мамы, тети Гнес и Лешека. Лешка говорил, что это называет татуировка. В энциклопедии про разные народы и обычаи было про такие рисунки. Ян, разумеется, тоже хотел татуировку — она означает, что Ян почти взрослый, может плести заклинания и придумывать составы, и сам "прыгать". Его смущало только одно — для татуировок колют иголками. Ещё и Лешек ничего не рассказывает, смеется и обзывается зайцем.

Так что двадцать девятого июня две тысячи пятнадцатого года в восемь часов утра умытый, причесанный, в белой выглаженной рубашке Ян сидел в гостиной и тревожно поглядывал на часы — через пять минут должна появиться мама, ее ради такого случая отпустили с работы. Тетя Гнес, вся таинственная, чем-то гремит за закрытыми дверями на кухню. Разумеется, готовит именинный пирог, ведь вечером будут гости. Лех еще спит, соня.

А Ян очень боялся, что мама опоздает и не отведет на Обряд. Но мама пришла в последнюю минуту, чмокнула в щеку, поздравила с днем рождения и поправила воротничок. Заставила повторить Клятву Баланса и ответы на вопросы обряда.

И отвела... куда-то. Просторно, светло, прохладно и ... неприятно. Все какое-то ненастоящее — кремово-бежевые плитки пола, стены в белизне и позолоте, высокий потолок в цветочном рисунке. Такие пространства Яну были в новинку, он растерялся. Хоть и красиво. Но мама мягко подтолкнула, принуждая не останавливаться, идти вперед. Тогда Ян осмелился взглянуть туда, куда его толкают — несколько фигур в белом, снежном-снежном, на том конце зала, лиц странным образом не разглядеть — смотришь, видишь, а отведешь взгляд и тут же забываешь...

— Янош Валеры Горецки? — спросил кто-то женским голосом. Мама вторично легонько подтолкнула. Ян послушно сделал еще шаг и кивнул, старательно, четко проговорил:

— Да.

— Сегодня тебе исполнилось семь лет?

— Да.

— Семь лет — это возраст принятия Силы. Готов ли ты? — это уже другой голос, низкий.

— Да. — Вопросы Яну уже были знакомы, мама их проговаривала, и мальчик почувствовал себя немного уверенней.

— Достаточно ли ты взрослый для этого? Готов ли чтить Хартию, всегда служить Свету, что бы не случилось, никогда не направлять свои Силы во зло, верить в торжество Баланса? — это женский голос. На тетю Гнес похоже.

— Да.

— И не убоишься Тьмы, боли и ненависти? Не пожалеешь жизни на благо Баланса?

— Нет.

— Поклянись.

— Клянусь... — та же мягкая поддержка маминых рук помогает вспомнить вылетевшие было из головы слова Клятвы. — ...жизнью, честью и бессмертной душой любить Свет больше чего бы то ни было, отдать Ему всего себя без остатка. В счастье и радости, в горе и печали, в здоровье и благополучии, в болезни и страхе, наедине так же, как и прилюдно — не отступаться от Света, знать Баланс тверже, чем имя матери, вставать в Свете, жить по Свету и ложиться со Светом в сердце. Отдать себя, не убоявшись боли и лишений, общему Благу, презреть Тьму и искушения её — клянусь. — Дальше и до конца пошло легко, как стишок к Рождеству. Выразительно и старательно. В общем, Ян и не очень-то понимал, в чем клянется. Но вот слова ему нравились.

— Янош из рода Горецки, принес ли ты клятву добровольно, без принуждения и заблуждения? Понимаешь ли, что Свету в любой момент может потребоваться твоя жизнь?

— Да. — Так учила мама...

— Отдашь ли ты ее с радостью, безропотно и легко?

— Да. — Мама говорила, что в основном нужно отвечать "да" и всего один раз — "нет". Один раз уже был.

— И в последний раз: готов ли принять свою Силу?

И тут стало страшно. Потому что спросили... страшным таким голосом. Но мама говорила всего один раз ответить "нет", поэтому пришлось, хотя Ян уже и не знал, нужны ему эти Силы и татуировка, или лучше без них.

— Да, — а мамины руки ушли, оставили одного. Совсем плохо.

— ТАК ПРИМИ ЖЕ ЕЁ! — прогрохотало над головой.

И тут же началось нечто невообразимое — заволокло влажным, холодным туманом, ослепительно вспыхнуло, а в голове взорвался фейерверк цветов, запахов, вкусов и звуков. Розовые плитки пола накренились и уронили на твердое. Листва на потолке зашелестела рисованными листьями, запели птицами высокие щебечущие голоса, Ян никак не мог понять — больно ему или приятно, он терялся в сумятице впечатлений. Он тонул, захлебывался и терял связь с настоящим, он пытался сопротивляться, но никак не выходило и схватиться было не за что — мамины руки ведь ушли. Ян просил, чтобы прекратилось, потому что он совсем ничего не мог понять. Но не прекращалось. Тогда он заплакал.

Потом ощущений — через целую вечность — стало меньше, но все равно много: сладкое во рту, птичий щебет в голове, чередование черных и белых пятен перед глазами. И стало то страшно и нервно, то грустно и снисходительно, то недоуменно и растерянно, и то и вовсе раздражение напополам с испугом. И все это чужое, кого-то другого, этих других было много и они все лезли в голову со своими проблемами, усталостью, воодушевлением, восторгами, болью, злостью, состраданием... Ян опять потерялся напрочь. И закричал бы, но никак не выходило.

Через сколько-то времени прошло и это, осталось — сонно и покойно. Хорошо....

Ян понял, что лежит в постели, укрытый одеялом до самого подбородка, и зудит плечо. И разговаривают рядом. Мама, папа и еще кто-то незнакомый. Но открыть глаза и узнать, кто это, было лень. Да Яну и не хотелось — после той свистопляски вообще ничего не хотелось, чужие слова текли и журчали, против воли откладываясь в сознании.

— ... Видите ли, мы не знали, что ребенок пси-эм-маг. Такое вообще до принятия Силы очень сложно отследить, разве что по поведению — особая чуткость к чужим эмоциям, перепады настроения, частые головные боли?

— Чуткость и головные боли... — мама чем-то расстроена.

— Ну, видите, мы не знали. А с пси-эмами всегда сложности. Их реакцию на получение Силы предсказать невозможно. Некоторые спокойно переносят, некоторые — вот так. Зависит от мощности способностей. А он очень сильный — кажется, кроме всех присутствующих еще и верхние этажи "прочитал". А это человек двести. Естественно, выложился. Ничего, детская психика очень гибкая, ему только отдохнуть. Через пару дней навестите меня, я хотел бы проверить реакции.

— Хорошо. Значит, ничего страшного? Все в порядке? — мама не верит и боится чего-то. И еще устала и хочет домой. Совсем как Ян.

— Да, вполне.

— Спасибо вам, отец... — это папа. Он не устал и не волнуется, а сердится.

— Не стоит благодарностей. Интересный малыш. Обязательно приведите его ко мне, Кристиан. С его уровнем, думаю, будет при Координаторской служить, чем Свет не шутит...

Тот незнакомый ушел, а мама с папой остались.

— Черт возьми, Прис, что опять? — папа сказал почти спокойно, но внутри сильно разозлился, как тогда, когда Ян разбил папин шарик стеклянный.

— Ян пси-эм, вот и все. И тише, ты его разбудишь. Кажется, придется отменить праздник.... Жаль огорчать, конечно.

— Ну почему с ним вечно все не слава богу?! Я понять не могу! Из-за какого-то обряда принятия Силы переполошить весь малый Совет! — засвистел папа. Открывать глаза по-прежнему было лень. — То ли дело Лех... И... не было у нас пси-эмов в роду!

Да, и папа всегда сравнивал с Лехом, потому что Лех ему казался более послушным. На самом деле Лех просто притворяться умеет лучше, вот его и ругают реже... Несправедливо.

— Крист, тише! Ян, конечно, доставляет хлопот, но не больше, чем Лешка или какой другой малыш. И вообще, не кажется ли тебе, что ты к нему просто придираешься?

— У Леха...

— Лех старше, а Ян — умный, послушный и способный мальчик. Вон, даже Координатор сказал. А ты совсем не уделяешь ему внимания. — Мама всегда добрая и всегда терпеливая. Странно, что сейчас она тоже злится. Не так сильно, как папа, но злится.

— Я бы очень хотел, поверь, но...Ох, работа.

— И сыновья. У нас обоих и работа, и сыновья. Ты же видишь, одна я не справляюсь. — У мамы напополам злости и усталости. И еще обида.

— А я еще тогда говорил — на двух детей времени у меня не хватит. Свет, мы и с одним-то еле справлялись. А тут еще твои просроченные таблетки. Внимательней нужно было быть. — И вроде спокойный голос, но неприятно так. Папа... Ну почему он злится? Ну не делал Ян ничего плохого! И никакие папины вещи не трогал!

— Тише. Ян спит. И Ян — нечто большее, чем просроченная таблетка. Я счастлива, что он у меня есть, а вот ты ведешь себя по-свински! Самому не противно? — Ян не любил, когда кто-то ссорился. От этого болела голова. И вот сейчас как раз... — Подумаешь, от работы оторвали! Раз в год можно и оторваться! Заглянуть на день рождения к сыну! А ты... смотреть тошно!

— Прости. Я действительно... Просто устал наверно. — Теперь мама рассердилась, а папа, чувствуется, очень утомленный и виноватый. — Это все Служба. В следующем году обещали неделю отпуска. Где-то я Яну подарок готовил. Вот. Передашь?

— Нет, сам подаришь. Гостей отменим, но уж ты поприсутствовать должен.

— Прис, мне действительно нужно возвращаться на работу. Честно. Нагрузили по полной. Ещё два конфликта в Корее... извини. Я загляну на днях, свожу его куда-нибудь. Так что передай ему. Он, кажется, любит книжки. Доберетесь до дому сами?

— Погоди...

Но зазвенело, и Ян понял, что они с мамой остались вдвоем. Такие-такие таблетки? Почему мама сказала. Что Ян — не просроченная таблетка? Но папа опять не придет на день рождения. У Леха был. Недолго, но был. Еще и гостей мама не пустит. Ну почему все так нехорошо?!

Мама вздохнула и легонько затрясла за плечо:

— Просыпайся, маленький. Нам пора домой.

— Мам? — пришлось все-таки раскрывать глаза и "просыпаться".

— Да, мой хороший. Все закончилось, теперь ты самый настоящий чародей. Но и напугал же ты нас с папой....

— Папа тоже испугался?

— Конечно. Он, знаешь, даже с работы приходил... — Странно, но мама врала. А ей запрещено врать.

— Нет. Он не волновался. Мам, а почему он на меня рассердился? И что такое "испорченные таблетки"?

— Ты слышал? Ты не спал? Ну и ну, маленький притворщик. Но папа точно волновался за тебя, просто не хотел этого показать. — Помогает натянуть свитер. — И ничего важного. Пойдем, дома поспишь. А вечером будем праздновать.

— Нет, я точно знаю, что папа злился. Я почувствовал. И папа опять не придет?

— У папы работа. Но он обещал на днях сводить тебя гулять и вот книжку тебе купил. Смотри.../

Ян вздрогнул, выдираясь из воспоминаний. Клятва, вот же она! Отец ведь всё прекрасно знает.

— Насчет сана, отец, дело твое, — спокойно, ровно говорил Лех. — А нас с Яносей не трогай. Ян еще маленький, чтобы понимать значение своего решения. Можешь считать, что это же относится и к клятве... А я — не хочу. И я имею право отказаться. Два раза отказывался уже. А если нужно будет — и еще двести раз откажусь.

Ян мигнул, недоумевая, что на него нашло — словно бы после обморока или резкого пробуждения — в глазах плыло, а в ушах тихонько звенело.

— может, всё-таки предоставишь право выбора брату?

Ох, какой холод. От папы холод, от Леха холод, и вокруг — холодно. Люди гибнут. Свет просит о помощи.

— Может, и предоставлю. Если и ты прекратишь свои фокусы. А то голова болит. Да-да, я всё прекрасно чувствую! Что у тебя там? "Слезодавилка" небось? Я не пси-эм, но я, ей-Богу, магию чувствую за версту! Эй, Янось! Давай уже, приходи в себя! — Лех вдруг сделался громче, придвинулся.

Ян удивленно поднял глаза — чего на них всех нашло?

— Я в порядке, Леш... Ты чего?

— Я — ничего. Вот так вот, отец. Я достаточно ясно выразился?

— Вполне, сын.

Прежний холод.

Из разговора Ян почти ничего и не понял, до самого вечера ходил словно одурманенный. Всё думал. Свет просит помощи. Свет нуждается в помощи. Почему Лех такой глупый. Что никак этого не поймет?

А ночью Яну снилась мама.

Вообще-то ничего в этом странного не было — мама снилась часто и всегда ярко. Обычно приходила, вклинивалась в какой-нибудь другой янов сон и стояла, смотрела на Яна печальными глазами. Потом просто уходила, и сон продолжался. Если бы Ян не знал, не был бы на все сто процентов уверен, что после смерти ничего нет, он бы подумал, что это его мама навещает. Но сны — всего лишь отражение дневных переживаний или, но очень редко, предупреждения из будущего.

В этом, нынешнем сне, мама была в зеленом легкомысленном сарафане и одуванчиковом венке — нереально, фантастически красивая. И веселая. Сказала: "Идем, Янось, погуляем. Сто лет с тобой не гуляли! Идем-идем! Смотри, как здесь здорово!" — и потянул за собой, в цветущий июнь и зеленый, как ее сарафан, луг. Пахло донником и смородиной, стрекотали кузнечики, стрекозы с крыльями стеклянными переливчатыми, как мыльные пузыри, сновали туда-сюда. Мама нагнулась в траву, охнула восхищенно, а поднялась — с горсточкой мелкой, яркой ягоды.

"Гляди, земляника!"

Ян улыбнулся, запрокинул голову — чистейшее голубое, нежное небо, ни облачка. Мама переливчато, счастливо рассмеялась и взъерошила Яну волосы таким привычным, ласковым жестом, что Ян рассмеялся в ответ...

И сон закончился. А другой не начался.

Оказалось — темнота ночи, собственная Яна спальня и мамы нет. Тоска накатила — прямо как в первые дни после похорон. В поисках поддержки и ободрения Ян робко тронул ниточку братской связи и тут же отпрянул. Лех радостно смеялся во сне и вообще был счастлив. Леху снилась мама в зеленом сарафане и одуванчиковом венке.

Лех.

1 декабря 2023.

В последнее время в беспокойстве просматривал все новости, какие только можно. Хотя раньше политикой не интересовался. Но эта каша в Азии... Если уж начали вербовать малышню вроде Яна... За Яном теперь глаз да глаз. Он мальчик крайне ответственный, может и сам втихаря слинять в Семинарию. А то как же — труба зовет! А ему втемяшилось, видите ли, что та детская клятва, сто лет уже пустая формальность — что она что-то значит и к чему-то обязывает! Как же... И выйдет из Семинарии лет через пять копия любезного папеньки, только помладше и в пси-эмовском варианте. А потом забросят Яносю в какую-нибудь Африку и он, отличник хренов, там геройски отдаст коньки! На благо Баланса!

Лех в сердцах долбанул по столу кулаком и поглядел на часы. Свет! Без четверти четыре! В четыре нужно быть у Новака! Он обещал познакомить с одним интересным человечком, но велел не опаздывать. Человечек не любит ждать. И стоит час общения с человечком нехилых денег, а повторной с ним встречи хрен добьешься. Пришлось выскрести все заначки и еще пощипать карманы в том баре... как его?... Ничего сложного, и вряд ли кто понял и заподозрил парня в углу, но лучше туда больше не соваться. Ах, да, "Тропик" называется. Вот, точно. Так, деньги....легкая маскировка... барьер...

У Новака всегда дым коромыслом. Новак держит притон, где в любое время суток можно встретиться с нужными людьми, "перетереть дельце", сыграть на деньги, разжиться "ширяловом" или снять девочку. С Новаком Леха свел Славик, хотя сам здесь больше не бывает — застукали родаки, устроили разнос. А Лех вот плевал на папеньку (как папенька плевал на Леха), плевал на тетку, а Ян слишком маленький, чтобы что-то понимать. Да, еще такой маленький и такой глупый. Не нужно ему ничего знать.

Итак, дым коромыслом и сегодня тоже.

Но Лех успел минута в минуту. Звякнул дверной звонок, бормотнул видеофон, мятая рожа Новака на экране шевельнула губами. Скрипнула дверь. Тесная маленькая прихожая, гардеробная, везде накурено. Где-то за плотно закрытыми дверями балуются травкой. Где-то еще — просто балуются, хихикают и стонут. Новак — щуплый и подслеповатый, в клетчатом костюме образца тысяча восемьсот какого-то там года... Относится к Леху с совершенно непонятным трепетом, почти лебезит... Выхватывает из рук заготовленную купюру — за посредничество — мнет ее торопливо, сует в карман жилета. Шепчет: "Сюда, пожалуйста. Я всё устроил, ты не волнуйся... Здесь он уже". И тянет в кабинет. У порога останавливается, почтительно кивает, открывает дверь, сам остается в коридоре.

У Леха дрожат руки — этим визитом он жил последние шесть месяцев. Этим, и еще Яносей. Всё остальное — тоска смертная и шелуха. С редкими искорками...

В кабинете Новака Лех еще ни разу не был. В кабинете — темно-зеленые обои, тяжелая пыльная люстра, огромный письменный стол Новаку явно не по росту.... И не по росту этому вот, сидящему за столом, утопающему в большом кожаном кресле. Лех замер, этого сидящего оценивая... Благообразный такой старичок, седой как лунь, приятный. Какой-нибудь святой старец из фильмов — тот самый типаж. Это если обычным зрением. А вот если поверху глянуть... Что некромант, Лех знал и раньше. Что один из лучших — тоже. Но думал, что теоретик. Оказалось — практик. Активный. Почувствовала, что его "щупают", тут же прикрылся. Барьер слабенький, при желании Лех прорвался без труда... Но... неприлично.

Лех покраснел, замер — застукали, — не зная, что сказать... Сидящий тоже замер. В крайнем изумлении, как видно — широко распахнул голубые глаза, приоткрыл узкие губы. Подскочил в смятении. Бормотнул нечто неразборчивое. Зачем-то поправил джемпер. Легкая краска набежала на колючие скулы старика.

— Здравствуй...те, молодой человек. Чем... могу быть вам полезен?

Лех ощутил вдруг неудобство этим явным проявлением непривычного к себе уважения:

— Здравствуйте, пан... эээ...

— Пан Владислав к вашим услугам...молодой человек... Вы проходите, проходите! Вот, присаживайтесь! Может быть, кофе? Позвать бездельника Новака? Нет? Ну и славно... Так чем я могу быть полезен?

Лех, испытывая всё большее смущение, не понимая странного к себе отношения... розыгрыш какой-то... сел. Неловко оправил рубашку.

— Мне нужна информация. Я знаю, что вы один из лучших специалистов в своей области...

Некромант Владислав вежливо склонил подбородок. Лех ожидал, что сейчас назовут цену. Цену не называли. Тогда Лех робко продолжил:

— Что касается денег, то я заплачу, я знаю, что ваши услуги недешевы...

— Пустое! Пустое, молодой человек! Позвольте, вас как зовут?

— Эээ... Лех. Но всё-таки...

— Пустое! Пожалуй, знаете, пан Лех... Вы мне глубоко симпатичны. Так что оставьте ваши деньги при себе. Какого рода информация вам требуется?

Окончательно сбитый с толку, только и выдавил:

— Воскрешение мертвых.

— Имеется ввиду восстановление психоматрицы объекта с целью получения информации? Или создание функционирующей физической модели? В смысле — призраки или зомби?

— Ни те, ни другие. Меня интересует возможность возвратить умершего человека к полноценной жизни. Я обратился к вам, так как вас рекомендовали как лучшего специалиста по...

— Оооо... — с пониманием глянул исподлобья и сделал что-то, чего Лех не понял. Что-то быстрое, странное, словно бы кто-то влез в Леха и там всё торопливо пробежал чуткими пальцами. По верхам. Но неприятно. Впрочем, тут же ощущение схлынуло, заместившись приятной истомой и расслабленностью. — Ооо.... Ясно... Понятно... Соболезную, пан Лех. Это всегда трудно — терять близких...

— Погодите, вы...

— Простите. Профессиональное. Я сразу увидел на вас темное пятно, означающее утрату, но не был уверен. Зато теперь я понимаю ваш интерес к воскрешениям. Вот что, пан Лех... э... видите ли, не вы первый и не вы последний. Над данной проблемой бились и бьются лучшие умы человечества, маги и простецы. Да что там! Я сам лет тридцать потратил... И, мне очень жаль, но — увы. Со всей ответственностью могу сказать, что проблема эта не имеет решения.

— Понятно. — Лех тускло поглядел за спину собеседнику, в стеклянные дверцы книжного шкафа. Там стояла "Кама-Сутра" и еще что-то порнографическое. А Лех как раз подумал, что теперь придется туго. — Значит, совсем ничего нельзя сделать?

— Извините.

— Ладно. Тогда я пойду....

— Ээээ.... Разумеется. До свидания, пан Лех.

— До свидания.

Уже на пороге Леха окликнули.

— Пан Лех, я хотел вот что вам сказать. Знаете, у вас потрясающие задатки. Я... рад бы видеть вас у себя в качестве ученика. Я думаю, вам было бы интересно. Разумеется, никакой платы я с вас не возьму. И никаких обязательств. Не понравится, уйдёте.

— О. Спасибо, но, пожалуй, не стоит. Я, знаете, уже прохожу обучение.

— Одно другому не мешает. Я уверен, вам было бы интересно.

— Возможно. Но нет.

— Не смею настаивать. Но всё-таки — вот моя визитка. Обращайтесь, если потребуется.

— Ага, — бумажный квадратик сам собой оказался у Леха на ладони. Он был черный, с золотыми виньетками. В виньеточной рамочке было, вопреки ожиданиям, пусто. Ясно. Чтобы надпись проявилась, надо потереть. Реагирует на конкретного человека. Для остальных — пустая бумажка.

В коридоре наткнулся на Новака. Тот озабоченно заглянул Леху в лицо. Почему-то шепотом спросил:

— Ну? Как?

— У тебя есть, что выпить? Или курнуть?

— Иди на кухню.

Ян.

29 января 2024.

Пребывал в возбуждении уже больше недели, но в возбуждении приятном.

Как всегда перед путешествием, Ян нервничал безмерно, но и предвкушал. А эта предстоящая экскурсия к тому же обещала быть необычной. Путешествовать предстояло не привычным телепортом, а настоящим простецким автобусом. Поэтому поездка займет аж две недели. Конечно, не слишком экономно по времени и, говорят, довольно утомительно. Зато можно будет всё увидеть... От Познаца до Иль-де-Франс...

Поездка обязательная, предписанная лицейским психологом, поэтому едет вся группа. Дело в том, что пси-эмы обычно ведут чрезвычайно замкнутый образ жизни, очень привыкают к обстановке и ненавидят перемены. А это вредно. Нервной системе пси-эм-мага нужны новые впечатления и положительные эмоции, чтобы не "застопориться" и не замкнуться на себе. Так что разрешения на поездку у родителей и опекунов не спрашивали. Надо, значит надо, и слава богу! А то Лех устроил бы истерику эту свою "холодную" и никуда не отпустил бы. Он в последнее время просто помешался на безопасности. И ладно бы на своей... Нет, он помешан на безопасности младшего брата персонально! Боится скатывающихся в бездонные пропасти автобусов, рушащихся под сапогами солдат мостов, горящих небоскребов и всякого рода болезней. Поэтому в автобусы, на мосты и в небоскребы не пускает, чуть что — гоняет по врачам. То есть, гонял бы... Если бы не Гнес. Хвала Свету, есть Гнес, которая это сумасшествие иногда... нет, к сожалению, не прекращает... притормаживает, так будет верней. А уж барьер над домом Лех проверяет каждый день — самолично на крышу лазит! Ладно, у каждого свои тараканы в голове.

А Ян был почти счастлив. А то в последнее время дома стало совсем уж тоскливо. Леху почему-то постоянно было плохо — Ян это, разумеется, ощущал во всех оттенках, но никак не мог найти причину. Нет, понятно, мама ...Но уже восемь месяцев, как... Лех вроде бы успокоился. Может, влюбился и всё такое? Или с учебой проблемы? Молчал. Ну а Ян начинал ощущать, что дома буквально сходит с ума. Лех силовик, он способен стадо пси-эмов до сумасшествия довести, кажется.

Ян, конечно, тоже скучал по маме, но постепенно боль утраты перестала заслонять от него остальной мир и его радости. Так что Ян мечтал о путешествии со страшной силой.

— Если что — я всегда на связи, помни об этом! И не забывай звонить! И тепло одевайся! Не вздумай шляться без шапки! — напоследок со всей серьезностью наставлял Лех.

— Но в Италии сейчас плюс пятнадцать! — пытался вяло протестовать Ян. Лех натурально свирепел...

Тридцать первого января, подхватив сумку с вещами, Ян стоял на лицейском дворе в толпе одногруппников, под серым зимним небом пританцовывая в ожидании автобуса. По пси-эмовским меркам толпа вела себя чрезвычайно возбужденно и шумно, Яна это начинало раздражать. По простецким, наверно, воспринималось иначе. В основном молчали, изредка перешучивались и перешептывались. Зато поверху — просто рябило от ярки мазков и всполохов аур. Тоже радуются. А автобус запаздывал.

— Ян, слушай, а ты когда-нибудь ездил так далеко на автобусах? — внезапно спросил Энгер.

Ян удивленно покосился на друга.

— Нет, а что?

Энгер ведь из Германии, из Дельбрюка, а его родители не настолько состоятельны, чтобы оплачивать для сына телепорты, поэтому он регулярно ездит на поезде домой и обратно, в лицей.

— Да так, просто.

— Как хочешь. Погоди, ты что, боишься?!

— Да ну тебя!

— Тогда что?

— Просто не по себе. Мне и в поезде не нравится, а я там всего двенадцать часов еду. А тут аж две недели. Почему-то мне кажется, что это не очень хорошая идея.

— Ну... Ночевать-то мы в любом случае будем в гостиницах. И еще запланировано восемь телепортов.

— Всё равно как-то мне... страшновато. Предчувствия плохие. Наверно, просто нервы. Еще после зачёта...

— Повтори "считалку", обычно помогает. Это перед поездкой нормально, что волнуешься.

Мрачный Энгер погрузился в "считалку", аутотренинговое упражнение для снятия напряжения. А Ян принялся разглядывать ворон. Они, городские, отличались необычайными наглостью, толщиной, да к тому же были грязные, как из печной трубы. Вороны громко ссорились из-за булки, которую им швырнула Гражина, готовы были даже растерзать друг друга в клочья. К счастью, булка вскоре кончилась, и запал ссоры иссяк. Автобус задержался на полчаса, но всё же приехал.

Путешествие началось.

* * *

" 2 февраля 2024 года. Вчера мы проехали Зелёну Гуру, пошатались час по городу. Старый рынок, конечно... Еще что-то... Интересный город, старый очень, там камни поверху — серые-серые от времени, даже местами с коричневым. Очень познавательно, только народу много. Ночевали в гостинице, как нам и обещали. Слава Свету, в автобусе спать не пришлось, как всё-таки опасался Энгер, он действительно трудно переносит всю эту технику. Лично я опасался, что ребята пойдут ночью развлекаться — мазать спящих зубной пастой или, хуже, понавешают всяких неприятных сюрпризов... Как всегда, во что-нибудь вляпаюсь и будет стыдно. Но все настолько вымотались, что сразу рухнули на постели и заснули. Сегодня с утра был первый телепорт. Потсдам. Дворец Фридриха Великого. Позолота, снег, статуи...Короче, как обычно. Необычно было только в месте силы. Такая будочка маленькая, неприметная, зато зайдешь — ууух! Прямо шибает! Не объяснить даже... Причем мне понравилось, я даже умудрился слегка подпитаться, а вот Энгеру стало плохо. Для него слишком сильный..." — Ян отвлекся, поглядел в окно. Снежинки бились в стекло, почти совсем стемнело. Автобус мерно колыхался, рядом спал Энгер, уже совершенно привыкший и переставший бояться. Негромко и невнятно, скорее по инерции бубнила экскурсовод, бубнила уже четвертый час, поэтому ее мало кто слушал. Уже в первый день выяснилось, что автобусные поездки не столь захватывающи, как представлялось раньше. А от красот за окном довольно быстро устаешь. Как и от обилия информации... Вот поглядите направо, а вот поглядите налево... Экскурсовод оказалась простячка и, кажется, находила свою группу странной и даже внушающей опасения. Это было видно по растерянной, смазанной ауре. Слишком уж тихая и малоэмоциональная группа подростков, больше, напоминающих скорее изрядно нелюдимых взрослых.

"Психами нас считает, аутистами", — догадался Ян. Впрочем, ребята не способствовали разубеждению простячки в ее черных подозрениях. Парочки — Дора и Ольг, Энн и Клайв, Мария с Михалеком — с самого утра предпочитают общаться эмпатически, человек пять медитируют на потолок, Ирма смотрит на гида, но совершенно пустыми глазами — повторяет упражнения концентрации. Остальные или глядят в окно, негромко переговариваясь и изредка щелкая фотоаппаратами, или слушают музыку, или, как Энгер, спят. Да к тому же еще Бартеку (ну кто бы сомневался!) надоела экскурсия и он решил "отключить" раздражитель — перепутал простячке все мысли и тем заставил замолчать. Она, бедняга, забыла, зачем вообще здесь стоит, и растерялась. Даже, кажется, собралась плакать. Тут проснулась пани Ковальская и всё поправила. Ну и вляпала Бартеку выговор с занесением в личное дело. Всё-таки причинение легкого вреда здоровью простеца.

Да уж... Гид Маришка надолго запомнит эту экскурсию. Если пани Ковальская позволит.

Ян возвратился к своим "путевым заметкам", но успел записать только: "... заряд. Он скорее теоретик, чем практик", а потом объявили, что всё, приехали. И выгнали в темноту и снег.

На этот вечер пожалели, никаких экскурсий больше не было. Сразу запустили в теплое светлое фойе гостиницы, быстро раздали ключи от номеров, распустили отдыхать и приводить себя в порядок. В номере царили ожидаемые уют и тепло, пахло лимонником и мелиссой. Ян тут же упал на кровать и искоса поглядывал, как Энгер осуществляет странные манипуляции. Для начала друг распахнул свою сумку и извлек из нее пачку бумаги (и когда только раздобыл?!). Затем сбегал в ванную комнату и принес оттуда тюбик зубной пасты, полотенце и пачку бумажных салфеток. Сгрузил всё это добро на стол. После зачем-то забрался на стул и кончиками пальцев коснулся потолка. Удовлетворенно крякнул, и тут уж Ян не выдержал:

— Что это ты вытворяешь?

Энгер легко спрыгнул, отряхнул пальцы и повалился на свою постель. Лениво сообщил:

— Опять ты прошляпил самое интересное. Сегодня ночью Бартек и прочие пойдут мазать всяких сонь и клуш вроде тебя пастой.

— Ты тоже пойдешь?

— Неа, я спать хочу. Да и... ты ж не пойдешь, я тебя знаю. А мы ведь друзья вроде как... Короче, я просто принял необходимые меры защиты, чего и тебе советую.

— Было бы очень кстати, — мрачно пробормотал Ян. Уж он-то точно хотел ночью спать, а не всякой дрянью заниматься. — А то в прошлый раз я запер дверь на защелку и на электронный замок и еще поставил стул, а они всё равно...

— Это меня с тобой не было! — обнадежил Энгер. — Замок, конечно, плевое дело. Щас поужинаем и будем готовиться.

Как выяснилось за ужином, готовились не только Энгер с Яном. За столиком Бартека шептались, вертели головами, явно выбирая будущих "жертв", снова шептались и хихикали.

После было общее собрание, на котором повторяли упражнение группового единения, медитировали и обсуждали план на завтрашний день. Завтра с утра какой-то зоопарк, затем телепорт и швейцарские Альпы. Маленькие деревянные домишки вдали от всякой цивилизации, не будет даже электричества. И никого посторонних кроме персонала. "И никаких памятников культуры и искусства. И слава Богу!" — с облегчением подумал Ян. Не то, чтобы он испытывал к ним такое уж отвращение... Нет, он любил даже... Но нельзя же по три музея в день? Нужно же уже остановиться и подумать? И уместить эту уймищу информации в голове!

Ну а потом Ян с Энгером готовились к ночной "акции". На бумаге Энгер размазал пасту, бумагой выстлал пол у входной двери, затем Энгер же, как более высокий, залез на стул и на люстре зацепил нитку, к нитке прикрепил опять же листок с пастой. Затем Ян под чутким руководством "бывалого" вымазал пастой ручку двери и, от себя, лакированную спинку кровати. Энгер, впрочем, заметил, что это лишнее — когда они вляпаются мор... рож... лицами в пасту с "люстрового" листа, саму удерут. Главное, чтобы дверь не выломали, а то скандал будет. Да и перед горничными стыдно.

Ян был уверен, что после таких приготовлений не заснет ни в жисть. Однако уткнулся носом в подушку и тут же вырубился. И накрепко так, без снов в кои-то веки...

Над ухом визжали. Отчаянно. Ян напугался и завопил в ответ — было темно и спросонья он не понял, где находится, почему-то подумал, что на "чертовом колесе". Но нет, никакого противного скрежета, никакой жары... В темноте метались белесые тени.

— Тихо ты! Не ори! И ты, Ян, заткнись! Заткнитесь оба! Чего разорались?! Всех ща на уши поставите! — Ян сообразил, что ругается Энгер, а сам Ян находится в своей постели в гостинице, и послушно заткнулся. Визг тоже сошел на нет. Во тьме сопели и топотали.

— Ну-с, поглядим наш улов! — весьма бодренько хихикнул Энгер и зажег свет.

— Ой-ёй! — только и сумел выдавить Ян.

Комната... впечатляла.

Масштабами разрушений, разумеется. Весь пол затоптан пастой, стул валяется кверху тормашками, подняв все четыре лапки в жесте капитуляции, стол, кажется, возжелал повторить его маневр, но слишком уж тяжел оказался... всего лишь опасно накренился. Люстра жалобно поскрипывала, болтаясь на полувыдранном из потолка крюке. Посреди безобразия — Бартек, Гражина и Ольг, растерянные и вымазанные в пасте что называется, по самую маковку. Все трое — красны как помидоры.

— Отличнейший улов! — оценил ситуацию Энгер. — Будем считать, один-ноль в нашу пользу. Расставьте по местам мебель и идите отмываться, пока сюда не сбежался весь отель.

Никто и не сбежался — спасла звукоизоляция. Гостиница действительно оказалась хороша.

— Ну всё, больше они к нам не полезут, — уверенно подвел итог Энгер, когда за горе-шутниками захлопнулась дверь.

— Ага. Наверно, — согласился Ян.

Впрочем, утром свою долю пасты на одежду и руки получили оба — проспали подъем, в суете повскакивали, суматошно забегали в поисках одежды и, конечно, вляпались.

— За всё нужно платить, — философски заметил Ян.

Перед завтраком он по телефону поцапался с Лехом, тот уговаривал возвращаться домой, потому что — "трех дней на отдохнуть вполне достаточно" и "на таких расстояниях ментальная связь барахлит". Короче, Лех нервничал. Нда... настроение сделалось...

Утренняя экскурсия в зоопарк Яну, впрочем, понравилась. Вековые сосны, запах хвои и снега, лоси сосредоточенно жевали пыльно-серое сено, скакали совершенно ручные белки, выпрашивали угощение. Одна такая уселась Яну на ладонь, воинственно распушила хвост. Неторопливо сжевав один орех, два других прихватила с собой и — шур! — была такова.

Еще показывали бурундуков, енотов и лис. Девочкам позволили потискать хомяков. Хомяки, непривычные к столь неделикатному обращению, попискивали со страху, девочки повизгивали от восторга. Лицейский медик пан Баррет недовольно хмурил брови и бурчал что-то про аллергии и туляремии. Пани Ковальская шептала в ответ что-то про "психологическую пользу" от общения с животными. Но медик держался стойко...

* * *

Портал переноса располагался в глубине парка, за зеленым, припорошенным снегом хвойным пологом. Ветки били по стеклу, сыпались льдинками, пани Ковальска морщилась, о чем-то перешептывалась с фельдшером. Энгер дышал на стекло и выводил по нему сердечки и стрелы, бросая странные взгляды на сидящую напротив Милу. Ян старался деликатно не замечать и вообще делал вид, что его здесь нет. Разглядывал маячащий в лобовой стекло портал. Большущие такие ворота, в которые без проблем не один, четыре экскурсионных автобуса пролезут. Портал уже ждёт, сияет голубизной межпространственного вортекса...

Пани Ковальская кивает, через треск помех (а рядом с порталами всегда помехи, тонкая электроника просто с ума сходит) динамик просит:

— Пожалуйста, пристегните ремни безопасности и расслабьтесь. Не делайте резких движений.

Момент "коллективного прыжка" — неприятный, но привычный. Желудок рефлекторно дрыгается, замирает. Накатывает головокружение.... И всё.

Был — парк, а стали... стало...

Ян изумленно выпрямился, срывая ремень безопасности. Это точно не горы. Серая, голая равнина до самого горизонта... И очень тихо... тише, чем было давно-давно в Ожишеве.... Тут словно под стеклянным колпаком или в воде... Ян и не сообразил сперва... переглянулся с округлившим глаза другом. Звука не было... Вообще.

Автобус по инерции проехал метров двадцать и остановился. В абсолютной тишине.

Мила открыла и закрыла рот — тоже без единого звука.

Ян приложил руки к ушам, думая, что оглох, с силой сжал — это ничего не изменило. Ян не слышал даже звука собственного сердца.

Пани Ковальская подскочила и замахала руками, но никто не поднялся с мест в этом диком, кошмарном обеззвученном пространстве. Словно примерзли.

Из окна Ян увидел — прямо из воздуха выступил и подошел к автобусу человек в пятнистой куртке, смуглый, с черными азиатскими глазами. Дверь автобуса распахнулась. Человек поднялся по ступенькам. Пани Ковальска в изнеможении опустилась на свое сидение — странный человек как будто одним взглядом выхватил из пани какой-то внутренний стержень.

В той же тишине, когда и своего дыхания не слышишь, неожиданно громко приказал:

— Всем оставаться на своих местах. Слушать мои команды. С этого момента вы являетесь заложниками группы "Али Исхани". Ваши жизни зависят только от меня. Любые резкие движения будут восприняты как агрессия. Любые действия без разрешения будут восприняты как агрессия. Любые ваши слова будут восприняты как агрессия. Любые ваши попытки воспользоваться любой магией будут замечены и восприняты как агрессия... Прибью. Обещаю.

Лех.

Гнес опять спалила кашу, и горелой овсянкой провонял весь дом. Было воскресенье, вставать рано особой нужды не было, поэтому Лех проснулся около двенадцати как раз от этой просочившейся в спальню вони — под конец даже приснилось, что здоровенный вышибала из "Цветка" жжёт пятки какого-то должника каленым железом, а тот орет, заливается, но денег не отдает. Приснится же!

Тем не менее, Лех проснулся в относительно хорошем настроении и первым делом привычно потянулся по нитке связи до младшего брата. Нитка истончилась до опасного, но пока еще держалась. Янось уже не спал, но был чем-то возбужден и, кажется, расстроен, поэтому Лех решил по-простецки позвонить — от греха подальше. Младший, если не в духе, способен буквально утопить в водопаде своего отчаяния. Разговора, впрочем, не вышло и по телефону. Лех намеревался вот как раз сегодня уговорить Яносю возвращаться уже домой, но тот и слышать ничего не хотел. Всё твердит, как заведенный: "Обязательная поездка, никак нельзя пропускать!". Тоже еще проблема. Он бы там только заикнулся, что плохо переносит автобусы или что голова болит, его б там первым телепортом со всем предосторожностями, как китайскую вазу. Психика пси-эма, блин, такая хрупкая...Короче, нравится ему, так бы и говорил. А на то, что это... опасно, в конце концов!... ему плевать. Мило предупредил напоследок, что сегодня у него еще один телепорт и связь может оборваться окончательно — и нате, вырубил телефон. Свиненок.

В отвратительном теперь уже расположении духа Лех поплелся на кухню завтракать, а там сизый дым и воздухоочиститель работает еле-еле, не справляется, а тётя Гнес с увлечением пялится в м-визор и вряд ли намерена что-либо предпринимать для спасения положения. Явления племянника народу за шумом она не заметила и вздрогнула, когда Лех раздраженно долбанул по тумблеру воздухоочистителя — тот взвыл упырем и, треща от натуги, быстренько всосал в себя сизую пелену.

— О. Проснулся? Есть хочешь? — тётка обернулась, являя залепленное какой-то косметической дрянью лицо. — Я тут кашу подожгла, так что из еды только бутерброды и хлопья. Устроит?

— Ага, — Лех как-то не особо страдал от боли утраты. На его взгляд подгоревшая тётина каша не сильно отличалась по вкусовым качествам от ее же неподгоревшей каши. Мерзость.

— Я через полчаса уйду по делам и могу возвратиться очень поздно или вообще остаться... ну, не прийти, короче. Так что ты меня не теряй. Если что, звони.

— Хорошо.

Понятно. У тёти Гнес новый мужчина. Когда она уже успокоится? Прошлый... как его? Бертольд?... был очень даже неплох, вышла бы за него. Женщине под сорок, а всё как девчонка по свиданиям и ночным клубам бегает.

Полностью успокоенная насчет лехова завтрака, Гнес потеряла к племяннику всякий интерес, пощелкала кнопками пульта и добавила м-визору громкости. Голубой куб заискрился переливчатой эмблемкой службы новостей, громко объявил: "В Познатце тринадцать часов" и проявил в своей глубине дикторшу в синей форме и со старомодной кипой бумаг на столе.

— Здравствуйте, в эфире новости! Сегодня воскресенье, третье февраля. С вами Марика Блохинец и я познакомлю вас с последними известиями на этот час. Анонс! Сенсационное открытие чешских ученых! Они доказали наследственную природу и взаимосвязь шизофрении и предсказательского дара! Вычислили кривую разброса...

Лех густо намазал бутерброд маслом — нормальным, не этой химией — и водрузил сверху пласт своей любимой "краковской", глотнул кофе.

-...Новые назначения в Большом круге, значительная реорганизация Малого! Специальный репортаж! Выставка нео-футур-искусства в Праге. Десятки пси-художников из всех уголков земли собрались сегодня, чтобы представить на суд зрителей свои недолговечные, хрупкие творения! Реформа образования в Венесуэле. Отныне юные венесуэльские одаренные будут посещать школу не семи, а уже с шести лет! Напряженность в азиатском регионе постепенно снижается. С таким заявлением выступил секретарь Малого Круга Жуберт Кармайкл. В частности пан Кармайкл сообщил, что новый состав координаторов в Азии вполне справляется со своими обязанностями, и нет никакой необходимости в привлечении в регион дополнительных наблюдателей. Эти и другие новости...

Лех обнаружил. Что кофе кончился — то есть совсем, даже в банке нет, — чертыхнулся и плеснул в стакан молока. Отец же теперь координатор в Азии. Во Вьетнаме, кажется... С ума сойти, это чучело...А у дикторши неплохие сиськи, да и мордашка ничего. А Гнес, значит, уходит. Нужно еще закончить главу дипломки, чтобы Стемпковский отстал. А то может и стипендии лишить. А потом, наверно, оттянуться у Новака. Яноси нет, Гнес совершенно точно дома ночевать не станет. Да, пожалуй, можно как следует ширнуться. Или не стоит? Башка будет квадратная. С другой стороны, с утра только лекции, можно спокойно спать... Я ж не наркоман, я ж только иногда...

Гнес с писком выскользнула из кухни — опаздывает. Интересно, этот ее новый мужик достаточно терпелив? В смысле, он в курсе, что час — это еще не опоздание? В ванной тревожно застучала вода.

— ... А теперь более подробно! Саммит в...

Бутерброд не лез в глотку — обещанный Яносей портал случился, и связь окончательно оборвалась. Минут двадцать назад, но Лех всё надеялся, что скоро "нитка" восстановится, как это происходило раньше. Но нет, слишком далеко и слишком нестабилен городской фон. А в горах опасно — лавины и холод... Белый такой холод, жуткий...передернул плечами — фантазия разыгралась. Поглядел на дикторшу. Та на зрителя не смотрела и не улыбалась, а шевелила губами, уткнувшись в какую-то бумажку.

— ... Срочное сообщение! — Лицо дикторши вытянулось, потеряв миловидность.

Лех заинтересовался, перестал жевать.

— Итак, срочное сообщение. По данным официального источника полчаса назад террористическая группировка "Али Исхани" осуществила захват заложников. По данным из того же источника в качестве заложников выступает экскурсионная группа студентов пси-эм-лицея польского города Познатца, следовавшая из Потсдама через регулярный телепорт на базу отдыха в швейцарских Альпах...

Кружка выскользнула из вспотевшей ладони.

— ... Группа состояла из двадцати четырех подростков в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет, в том числе детей нескольких высокопоставленных чиновников. Группу сопровождали педагог-психолог и медик лицея. Кроме того, неясна судьба водителя автобуса. Группировка требует смещения с занимаемых должностей Координаторов Западной Индии, Лаоса, Камбоджи и Вьетнама, прекращения следствия по делу "полутора тысяч", легализации сект "Черные кинжалы" и "Заклинатели", а так же предоставления дополнительных лицензий для Нижнего Пламени в азиатском регионе. Ведутся переговоры. Список имен захваченных в заложники подростков и руководителей вы можете найти на нашем ресурсе...

Лех сидел, как громом пораженный. Потом встал, не совсем соображая, что намерен делать.

— Если вы являетесь родственником кого-либо из лиц, указанных в списках, вы можете позвонить по одному из номеров, которые вы видите на экране...

— Гнес... — слабо позвал Лех. Шумела вода. Тётка звенела каким-то своим косметическим приборчиком и ничего не слышала.

— Гнес! — заорал Лех. Схватил телефон и принялся торопливо набирать предложенные десять цифр.

Глава 4.

... Еще нас учили послушанию. Нас учили, что мир — страшен и холоден, что он враждебен и изначально настроен против нас. Что он проглотит и не поморщится. Что плевать ему на нас. А сами мы выходили — слабые, нежные тепличные растения, хрупкие вместилища одного из самых важных талантов — таланта соприкасаться разумами. Чтобы выжить, мы должны были, как утопающие за соломинку, цепляться друг за друга и беспрекословно подчиняться нашим добрым, мудрым наставникам. Нас сознательно отгораживали от реальности, сознательно нянчили нашу болезненную исключительность под хрустальным колпаком мелочной опеки. И вот мы жили — болезненные маленькие пси-таланты среди недочеловеков-простецов, среди прочих грубых, неаккуратных одаренных, которые, если бы мы не учились хорошо на благо Баланса — прихлопнули бы нас одной левой... тут или мы, или они... И зависели мы даже не от родителей и друзей, из общества которых нас аккуратно изъяли — а от кого-то сверху. И дорога у нас тоже выходила одна, и она же — вершина мечтаний. Туда, наверх, навсегда отгородиться от боли реальной жизни. И я понимаю отца, который просто устал чувствовать. Никак я не могу осуждать того, кем должен был со временем стать. Я просто не успел. Однажды хрустальный колпак лопнул, оставляя нас с миром один на один. Лопнул вроде бы внезапно, но трещины... трещины шли давно, мы их просто не замечали...

Ян.

Мужчина с восточными глазами и коричневыми губами прищелкнул пальцами — без звука — и автобус тронулся. Мягко, медленно проскользил еще метров тридцать. Серая равнина вдруг исчезла, заменившись высоким забором с колючей проволокой и воротами. Ворота — железные, ржавые, разъехались в стороны. Всё это Ян воспринимал ровно, без удивления и интереса, просто констатируя — равнина, забор, ворота, человек... Пси-эм пропала, Ян не чувствовала пространства и людей. Хуже, чем оглохнуть. Очень страшно.

Упал звук.

Скрип колес, рычание мотора, мерная перекличка на незнакомом языке.

Паи Ковальска заплакала, забормотала:

— Они же еще дети, за что вы их так?!

Мужчина цыкнул на нее и она, закатив глаза, обмякла. Пан Баррет дернулся, подхватывая, заорал:

— Да вы ж ее...

Но тоже булькнул и рухнул на пол.

— Так будет с любым, кто хоть слово скажет без разрешения. — Холодно пояснил мужчина.

Милу затрясло. Ян видел, как медленно наливаются слезами ее большие серые глаза, как пальцы нервно дергают ремень на груди, словно бы он душит.

— Все всё поняли?

Нестройные кивки.

— Не слышу!

— Да! — хором, как на утренних тренингах.

Кто-то еще плакал, но Ян не понял, кто. В окно увидел — подошли четверо с автоматами, о чем-то пошептались с главным. Яна колотило от внезапной изолированности — он даже "нитку" не чувствовал, даже обычное теплое пятно Энгера!

— Сейчас выходите по двое, начиная с левого ряда — ты и ты! Руки за голову, никакой самодеятельности!

Первым оказались Ольг и Дора. Дору не держали ноги и она чуть не упала. Но ее грубо подпихнули к выходу, а на улице ткнули дулом автомата в спину.

— Стоять! Следующие двое!

В конце концов очередь дошла до Яна с Энгером. Проходя мимо обмякших тел, заметил — дышат. Сильно трясло. На улице оказалось холодно, но бесснежно, ветер швырнул в лицо горсть ледяной пыли. Ян замыкал колонну и в спину ему уткнулся автомат.

Стоял дом — длинный серый барак. Пси-эм-магия не возвращалась. Боковым зрением увидел, что из автобуса выволокли два куля. Где-то еще должен быть водитель. Завели в темную большую комнату без окон и мебели. В комнате на полу лежали разостланные спальники. Ровными рядами. На них велели садиться по одному. Мужчины с автоматами прошлись по рядам, обыскали, забрали все телефоны, плееры, миникомпы и даже часы. У Яна пошарили в карманах, но плеера у него не было, телефон выпал еще в автобусе, а записную книжку, которую он предпочитал электронному планшету, повертели в руках, но оставили. Когда обшаривали Гражину, она начала кричать и вырываться, тогда подошел главный, цыкнул и с ней стало то же, что и с Ковальской. Гражину вынесли через боковую дверь.

Наконец, закончили. Главный сообщил:

— С мест не подниматься. Разрешено только сидеть или лежать. Можете медитировать или спать, но никаких пси-эм-воздействий, даже и не пробуйте. Прибью на месте.

И ушёл.

Ян продолжал воспринимать происходящее отстраненно, но уже знал, что у него шок, связанный с утратой пси-эм и захватом в заложники. Энгер что-то зашептал, но прикрикнули, и Энгеру пришлось замолчать. Лучше было в таком состоянии лечь, расслабиться и повторить "считалку", что Ян и сделал. На третьем круге упражнения вошёл еще один мужчина — тоже с черными глазами, с крючковатым носом и смуглый. Спросил, кто хочет в туалет и предупредил, что следующий раз будет только вечером. Захотели все. Отводили группами по пять человек. Не клозет — мерзкая выгребная яма. Пять дырок в дощатом настиле. Пришлось...справлять нужду на глазах у ... Энни начало неудержимо выворачивать наизнанку. Опять пришел главный. Дальше досмотреть не дали, но минут через двадцать Энни возвратилась на свое место с совершенно стеклянными глазами. После сортира раздали телефоны и велели звонить кому-то из родственников. У Яна телефона не было, ему дали аппарат Энгера. Вспомнился только номер Леха.

— Ян?! — в трубке зашуршало и засипело — Ян, ты как?! Ты не ранен?! Тебя не били?! Ян...

Лех был очень напуган. Ян даже подумал отупело, что Лех напуган больше, чем он сам.

— Нет, всё в порядке... Лех, ты.... Это... не волнуйся...

— Не волноваться?! Твою мать! Да я... Впрочем, прости. Просто тут сказали, что... Молчу. Это неважно. Просто я тебя совсем не чувствую.

— Я тебя тоже. Что с нами будет?

— Всё будет хорошо. Вас освободят. Слушай, раскройся полностью. Я попробую посмотреть твоими глазами. Тут никто не знает, где вы находитесь.

— Не получится. Нас отрезали от пси-эм. И запретили...

— Пробуй! Быстро! Мне тут говорят, что у меня не так много времени, что скоро телефон должны забрать. Давай!

— Ага. Я сейчас.

Расслабиться... смотреть, смотреть по сторонам. Чувствовать пол и потолок... Чувствовать лица... Вот этого, который с автоматом... И главный... бежит... И... больно... "Оооо!"— кричит в трубку Лех. И ругается, как сапожник. И темнота.

Лех.

Искал Яна. Сначала попытался "реанимировать" нитку связи, но только и добился головной боли, после — выволок карту мира и вместе с Гнес обшарил карту с помощью "рамки", потом... В той службе... как её?...по чрезвычайным ситуациям которая... сказали, что делается всё возможное, но пока локализовать группу не удается и следует сохранять спокойствие. Какое тут спокойствие, когда эти ублюдки пообещали, что первых двух заложников "выпьют" уже завтра в шесть часов по Гринвичу?! Какое, к черту, спокойствие?!

Лех поговорил с приятной девушкой из этой, блин, службы, но девушка оказалась дура, и Лех потребовал к видеофону главного. Тот — мужчина с широкой челюстью и тяжелыми надбровными дугами, глядел хмуро и сурово, и заверил, что делается всё возможное. Лех спросил, что, если о штурме не может быть и речи, то, возможно, следует исполнить требования террористов? Главный назвал сынком, приложил руку к груди и клятвенно заверил, что всё уладится. Попросил подключить все домашние телефоны к инфосети на случай, если террористы вздумают на них позвонить — чтобы можно было отследить звонок. И дал отбой.

В ярости Лех сломал стул. Швырнул об стену.

Потом вспомнил, что он, Лех Адо Горецки — лучший силовик лицея, что, по мнению того же Стемпковского, Леху Адо Горецки уготована великая судьба, что место Координатора — почти в кармане, и вообще... Голая сила, вычерпываемая из окружающего пространства напрямую, да чуток интуиции всегда заменяли Леху учебники и прочую лабуду. Лех заставил себя успокоиться и принялся искать Яна своими методами. Отругал себя за то, что всегда пренебрегал пси-эм, принес мысленную клятву, что отныне... о, да что теперь!.. теперь всё будет иначе, дайте мне только вернуть Яносю... И погрузился в пучину фонов и аур.

Вот голубой, мягкий, свежий еще янов след, вот его вещи... Любимый книжный стеллаж... Дальше... протягивается, змеится цепочка шагов через двор... квартал за кварталом... протоптанная дорожка.... Тускнеет на северо-востоке... там лицей с его супер-барьером... конечно...Дальше... тянется, прерывается, местами — голая интуиция, местами — силу приходится тянуть прямо из воздуха, а в городах — прямо из замшелых вековых стен.... Вместе с именами... историями... судьбами... чьими-то рождениями и смертями... чьими-то голосами из небытия... начисто выпивая историю... давно уже уморив цветы на подоконников и вылакав электророзетку до дна... Донюхал след до проклятого портала в Потсдаме. А вот за ним — пусто. Исчез Ян! Нет его! Нигде! "Пил" всё, что под руку попадалось — даже батарейки в часах, "нюхал" так тонко, как никогда еще не "нюхал" на уроках в лицее, как вообще не знал — оказывается, можно! — что так умеет... Хоть сейчас выдавай диплом с отличием... Яна не нашел. Словно Ян умер.... Нет-нет-нет! Свет не допустит! Свет....

Очухался от тряски — оказывается, напугал Гнес: закатил глаза и кровь из носу пошла. Подумал и вычерпал до дна дорогой амулет. Сил пить спонтанные городские энергии напрямую не осталось.

И вдруг — телефон.

И Ян.

И сумасшедший разговор.

И... почти получилось! Почти... Лех увидел — горбоносая тень, автомат, спальники, какой-то парнишка рядом...

Почти!

И отголосок такой боли, что Лех взвыл. И выругался. Но это еще ничего было, как оказалось. Боль стала шире... глубже... Взвыл, захлебнулся рвотой и вырубился.

А боль-то была чужая.

* * *

В отцовском кабинете побывал впервые. Неприятное местечко, холодное и безликое. Казенный стол, казенный стул, казенный светильник на столе. Отец тоже холоден и странно обезличен. Человек (или не человек уже?), исполняющий функцию. Человек у станка. Он уйдет в конце концов и затрется другим человеком, таким же холодным и безликим. Ни следа не оставит. Гора м-кристаллов, стопки бумаг. Хоть бы кактус в горшке завели, что ли. И: "Здравствуй, Лех".

— Отец, ты знаешь про заложников?

— Да, — холод, холод...Слушай, ну хоть изобрази, что рад меня видеть! Меня, пока еще живого и здорового (почти; после припадка — почти) старшего сына. И что беспокоишься за младшего. Но нет...

— Среди заложников твой сын.

— Да, — руки у него белые, чистые, тонкие руки кабинетного работника, и дрожат по-стариковски. — Я знаю про Яна.

— Ты его ищешь?

— Я... не могу. Идут переговоры между северной и центральной группировками, я держу барьер. Даже сейчас.

— Твой сын, — повторил Лех. Отец отвел глаза.

— И сейчас... держу барьер. Понимаешь? Они там разговаривают, а я отсюда держу. Больше ни на что не хватает сил...Но эти переговоры спасут тысячи жизней. Я не могу бросить и уйти сейчас, когда люди уже доверились мне и ждут.

— Преступники требуют, чтобы ты и еще кто-то там ушёл с постов.

— Мы почти навели порядок, почти прижали их к ногтю. Поэтому они...

— Яна могут убить завтра с утра. А еще его бьют и ему очень больно.

Отец поднялся, подошел к окну. Окна — вот бред-то! Откуда Наверху окна?! Тем не менее — за окном клубился густой голубой туман.

— Ты думаешь, я не страдаю? Думаешь, мне плевать? Думаешь, я совсем уже ничего не чувствую?

Туман. Всё это туман и какой-то страшный сон. Вчера многовато выпил, и ага. Если бы всё это было правдой, Лех, наверно, с ума бы сошел. А Лех стоял и ждал.

— ...Только долг сильнее. Я поступаю, как должен. Благо одного меньше блага многих.

— Короче, ты его бросаешь.

— Нет. Я буду молиться за него. Я верю, что Свет не допустит его смерти, что Яна освободят. Ведь делается всё возможное.

— Откажись от сана, и они отпустят Яна! Откажись!

— От сана не отказываются. Его несут, как крест... Тяжкий крест, ох... Меня можно только убить. Сан — это навсе...

— Лживый ублюдок! Лицемерный идиот! Подонок...— затрясло. Заткнуться не сумел бы, даже если бы все силы мира попытались закрыть рот. Да что все силы мира против...

— Лех, пожалуйста...

— Выродок! Придурок! Урод!

— Сын, послушай...

— Знать тебя не хочу! Не смей называть меня сыном! Не желаю называть отцом человека, который так легко отказывается от своих детей! Ты...

Ян.

Очнулся. А думал — всё.

Потолок. Серый. Глаза болят. Прикрыл глаза. Снова отключился. И казалось, что превратился в тонкую-претонкую нить, колыхающуюся в воде. В леску. И Яна было много и везде. Но воды было еще больше. Она держала в своих холодных тяжелых волнах и не отпускала, постепенно превращаясь в болото... зеленое и затхлое... И кто-то уже начинал тянуть на себя нитку-Яна, выматывая душу, обкусывая и забирая воздух... и близилось что-то тяжелое и страшное...

— Тише, мальчик... Тише. Не шевелись. Молчи. Если слышишь меня, просто кивни.

Кивнул, не раскрывая глаз. С кем разговаривает, не понял.

— Хорошо, — всё так же шепотом. — Ты как? Очень плохо?

Подумал. Крепко подумал.

— Почти... нор... кхм... нормально...

— Ага. Попробуй тогда открыть глаза.

Попробовал. Получилось. Тот же серый потолок. Ближе — пятно лица.

— П..пан Баррет.

— Отлично. Только тихо. Не шуми. Лежи и не шевелись. Нас наверняка прослушивают. Делай вид, что тебе совсем плохо. Пить хочешь? Тут есть вода.

Пластиковая бутылка. Вода теплая и противная на вкус. Хотел пожаловаться, но фельдшер уже ушёл, шепнув, что минут через пятнадцать подойдет снова. Было слышно, что он шепчется еще с кем-то и ему отвечают слабым, хриплым голосом.

Лежать и делать вид оказалось не так уж сложно. Достаточно было... просто лежать. Голова кружилась и пить всё равно хотелось. Потолок... комната маленькая и темная. Жестко. Спальник. На нем лежал. Это всё было просто и понятно. Непонятно только было, как здесь оказался. И почему нужно лежать тихо? Последнее что было? Мазали пастой ручку двери. Кормили белок. Это Потсдам еще. Потом должен был быть портал. Портал, ну точно. Что-то было там с порталом не в порядке. Нужно спросить у Леха. Леш...

— .... Дурак ты, дурак! Идиот! Тихо... Ну, тихо! Тебе ж сказали лежать и не дергаться!... Пей... Ничем больше не могу помочь.

— Ш... сл...лось... — бил озноб. Голова раскалывалась.

— Себя спроси! Здесь нельзя пользоваться вашей этой пси-эм!

— И...де здесь? — пытался одновременно пить и говорить. Захлебнулся, закашлялся. Баррет ругался шепотом и заковыристо. Выругавшись, шепнул:

— Ты совсем ничего не помнишь? Отшибло память? Как тебя звать, помнишь?

— Ян..нош Валеры Гор..рецки.

— И то славно. Теперь слушай и вспоминай. И молчи. И больше не дергайся. Нас захватили в заложники. Это помнишь?... Молчи!... Держат чёрт знает где. Дали позвонить родственникам. Вам давали?... Молчи!... Нас с Эрной... с пани Ковальской, в смысле, вырубили. Очнулся я здесь. Пани Ковальская в себя еще не пришла. Потом принесли одну из девочек. Гражина, кажется. Она пришла в себя, но не помнит даже собственного имени. Потом принесли тебя. Всё. Отхожу. Если чего нужно будет, махни мне рукой. Почему-то вам запрещено разговаривать.

Ушёл. А Ян остался вспоминать. И даже вспомнил. Но местами и клочками. Раскосые глаза главного. Автоматы. Ольг и Дора. Пани Ковальская плачет. Комната со спальниками. Сортир. Кстати...

Лех по телефону. Пробовали восстановить "нитку". А потом уже здесь. Ага. Точно. Это значит, в зале стоит барьер на пси-эм. Очень похоже, что "отсекает". Поэтому больно. Но здесь-то, в этой комнате, барьер не стоит! Здесь другое... Тот мужик с черными глазами — тоже пси. Это ж он какой чудовищной силы должен быть, чтобы целую группу пси-эмов так вот легко... Так легко... Что-то здесь было не так.

Заново. Главный. Говорит, чтобы не дергались. Звука нет, как в немом кино. Это понятно, это "зона отчуждения". Колонна, автоматы, кули — медик и преподавательница. Водителя нет. Комната. Спальники. У Гражины истерика и ее... Что с ней делают? Главный цыкает. Гражина падает. Похоже на ментальный удар. Или.... Черт его знает. Потом этот сортир, дырки в полу. Ощутимо потянуло. Ну, в этот самый сортир... Сколько ж я был в отключке?...

Махнул рукой. Тут же сунулся фельдшер.

— Что?

— В туалет можно?

— Сейчас.

Ушёл. Долбил ногой в железную дверь. Орал:

— Вашу мать! Спите вы там что ли? Эй-ей!

— Чего тэбе?

— Парню нужно в сортир. И хорошо бы вы уже нас покормили.

— Заткнысь, бэлозадый! Сыди и молчи. А то ща!

— Вы хотите нас голодом уморить?! Совсем сдурели, да?! Да если вы убьёте детей, вас же... в порошок сотрут! Вас Координаторы по стенке размажут! Вас...

— Ну, оры-оры... Может, наорошь себе на пожрат. Или па яйцам палучышь.

И тихо. Пан Баррет возвращается, неловко, неуверенно сообщает:

— Эээ... придется потерпеть... немного... Ты не волнуйся, это они просто запугивают. Ничего они с нами не сделают. Им не выгодно нас убивать.

И до Яна вдруг дошло, что убивать — действительно невыгодно. А вот когда у тебя целая группа пси-эмов и ты их запугиваешь, бьёшь и моришь голодом... и всё это под экраном... И почему же так тошно-то? И почему нельзя разговаривать? Пси-эм всё-таки есть. Очень близко. Разлита в воздухе. Близок локоток... Но не дотянешься.

— Не выгодно. Нас убивать. Они... не убьют. Они нас отдадут. А мы... сами умрем. Через несколько дней. Они нас "пьют". А как выпьют, отдадут. Сразу. А... нас легко пить... когда мы есть хотим... и когда в туалет, и когда нам страшно...

— О, черт... Мальчик! Ты же прав! Ох. Тихо! Тихо...

Скрип двери, длинная полоса яркого света.

Лех.

... Убил бы, ей-Богу, убил бы! Всех их, уродов! Они делают всё возможное! Они ищут! Они подняли все спецподразделения! Они землю роют! Десять Координаторов отслеживают все изменения фонов! Двенадцать Координаторов! Пятнадцать Координаторов! Нет, телефонные звонки отследить не удалось... Барьер. Где барьер?! Где?! Нет, никаких компромиссов с преступниками! Час по Гринвичу! Половина второго! Появились имена первых двух жертв!... Напоминаем, что в шесть часов по гринвичскому меридиану... И первые два имени: Гражина Бельская и... и...

— Гнес.

— Ты бы поспал. Лешка, тебе нужно поспать. Ничем ты Яну не поможешь, зато, когда всё закончится, ему понадобится твоя поддержка.

— Гнес. Имена. Смотри.

— О-ох!

Гражина Бельская и Янош Горецки.

— Лех, ты куда?! Лешек, стой! Леш... ооо...

— Привет, Лех. Чего желаешь? На тебе лица нет. Хочешь "пыли" чуток? Или чего покрепче?

Курят. Смеются. Черти. Всех бы пришиб. Хорошо им. Новак в клетчатом жилете, как всегда. Народу куча. Есть охота. Но сейчас некогда.

— Новак, мне нужен кто-то из подполья. Слышал про захват террористов?

Взгляд владельца кильдыма плывет. Новак уже ширнулся. Глупо улыбнулся.

— Ааа... Да, что-то такое с детишками?

Новак — слабак. У Новака лисий нюх, но сам он — слабак.

— У тебя есть связи Внизу?

— Ты потише, потише... ох, потише. Совсем крышу снесло? Ты ж меня чуть не убил, дубина!

— Я еще раз спрашиваю...

— Сейчас... Сейчас, милостивый пан... Пан Лех. Сейчас. Только пустите. У меня есть! Есть пара телефонов!

— Звони. Немедленно. Информация мне нужна сейчас.

— Я не уверен...

— Сейчас!

Их двое. Оба пьяны. Оба лыка не вяжут. В конце концов, после долгих уговоров — кажется, подпортил Новаку обстановку — один из них вспоминает, что можно обратиться к Рафику. К Рафику обратились. Рафика выдернули из постели, поскольку Рафик оказался хоть и сильнее Новака, но слабее Леха. Визжала голая девица из постели Рафика. Но возвратились в кабинет притона. Новак маячил за плечом и ныл. Лех знал свой потолок и знал, что до потолка ему очень далеко, что ему таких Рафков не меньше десяти нужно, чтобы чего-то там бояться. К тому же Лех был взбешен и набросился на азиата как бык на красную тряпку. Рафик что-то знал, но не хотел говорить. До шести часов оставалось всё меньше времени.

Висели на стене такие часы — большие, с черными витыми стрелками... И стрелки были неумолимы. Лехом обуяла паника. Рафик говорить не хотел. Застило красным туманом... В этом тумане Лех совсем одурел. Пахло медью и страхом. И потом... Холодным.

— Ты же его убил! Придурок! — завизжал Новак.

— А? — Точно. Рафик был мертв. Абсолютно. — Но я... черт!

— Ты же светлый, твою мать! Ты же светлый! — продолжал брызгать слюной Новак.

Лех растерянно смотрел на свои руки, словно бы видя впервые. Убил. Человека. Темного, но человека. По Хартии — плевать, кого убиваешь. Всё равно убийца. Ну и что с того, вашу мать?! Как во сне — спрятал грязные руки в карманы. Глянул на Новака, и тот начал пятиться и почти уже допятился до двери. Наконец, Лех сообразил:

— Точно. Я светлый. И я ненавижу вас, темных гнид! Я вас всех ненавижу! Я бы вас всех поубивал!

Зубы Новака начали отбивать дробь.

— Да, и принеси мне выпить.

Новак сглотнул и скрылся за дверью. Лех поглядел на труп и с отвращением отвернулся. В кармане брюк ожил телефон. Гнес. Наверно, сказать, что всё кончено.

— Лешек! Леш! — заорала трубка. — Ты почему не отвечал?! Я тебе уже полчаса дозвониться не могу! Их спасли! Их всех спасли! И Яноську тоже! Раскололи смотрителя портала! Леш! Ян жив! Сейчас он в лазарете Верхнего, у него истощение и к нему не пускают! Но уже через час с ним можно будет поговорить! И ему нужен будет энергодонор! Я сказала. Что м ы с тобой всегда готовы!

— О. Да. разумеется. Я всегда... Я сейчас буду. Сейчас... Где, говоришь? Лазарет? Наш, познатский? Нет? Ладно, я иду домой, а ты меня жди!

Уф. Новак сам тут... приберется. Руки дрожат. Выпить бы надо, но Гнес не должна ничего заметить. Никакого запаха. Но всё равно надо выпить....

Ян.

Зато Ян лежал и ничего больше не хотел. Даже в туалет.

Пан Баррет тихо сопел и стонал где-то вне поля зрения, ему тоже досталось. Пока Ян был без сознания, кажется. Теперь Ян совершенно точно знал, что его "пьют", но это его не тревожило. Видимо, после второго ментального избиения атрофировалось что-то там в мозгах, отвечающее за чувство самосохранения. Да и сами мозги, наверно, тоже. В смысле — перестали работать, поскольку Ян еще и ни о чем не думал. Меж тем несколько раз мимо спальника проходили чьи-то ноги, открывали-закрывали двери, разбрасывая пятна яркого синеватого света. Один раз над Яном нависал давешний мучитель — мужчина с черными глазами, и Ян попытался сжаться, "закрыться" и сделаться незаметным. Впрочем, мужчина только поглядел равнодушно и ушёл. Чуть позже на соседний спальник свалили еще одно тело. Кого принесли, Яну интересно не было.

Еще через сколько-то времени фельдшер, кажется, оклемался и подсел к Яну с бутылкой в руке.

— Пить хочешь, мальчик?

В воде, конечно, был наркотик. Такой, для пси-эм-транса.

— Это плохая вода, — сказал. Но Баррет не понял.

— Уж какая есть. Непохоже, чтобы у нас с тобой был выбор.

Тем более Ян воде рад был в любом случае.

— Сядь посиди. Мы здесь надолго, кажется. Нехорошо всё время лежать. Тут еще одного из ваших принесли. Поглядишь?

— Это Ольг. Ольгерд Левандовский.

Выглядел Ольг скверно, видно было даже в полутьме. Ужасно бледный, почти как зомби. "Наверно, и я такой же", — подумалось. Кажется, Ольг спал. Или пребывал в отключке.

— Ладно. Ты сам как?

Пан Баррет тоже скверно выглядел. Нос ему разбили. А еще при каждом резком движении он морщился.

— Нас "пьют".

— Да, пожалуй, глупый вопрос. Ты, главное, держись. Нас вытащат отсюда.

— Ага.

Ян, наверно, заснул, а проснулся от грубого тычка под ребра. Еще один... Из тех, с автоматами. Ян вздрогнул.

— Эй, ты! Свэтлый! Чэрез полчас тэбя того. И вашу дэвку, вон ту. Ваши нэ хотят с намы говорыт. Паэтому Алим мнэ сказал, штоб я тэбе сказал и дэвке. Молысь, или што вы там дэлаете. Полчас тэбе.

— Что? — подкатила тошнота к горлу. — Что вы сказали?

— Што слышал. Того тэбя. Тваи не хатят тэбя выкупать. Молысь, свэтлые пэред смэртью молятся.

Ян сначала подумал, что ослышался. А потом понял, что всё, отец не придет. И Лех не придет. Когда этот, с автоматом, ушел, Ян сел. Подтянул колени к подбородку, подумал, что, действительно, нужно молиться Свету, хотя бы Клятву припомнить, но вместо этого заплакал.

А фельдшер сидел рядом и молчал.

Часов не было.

Потом Баррет сказал:

— Ты... ох... чёрт...

И началось.

Ян подумал, всё, конец. Пришли двое — почти одинаковые, раскосые, смуглые, злые. Один подхватил беспамятную Гражину — легко, как тряпичную куклу, перекинул через плечо. Второй отодрал от фельдшера — оказалось, Ян вцепился тому в руку и никак не мог разжать пальцев — и толкнул к двери. Баррета, начавшего драться, оттащили. Несло от этого второго перегаром и чем-то еще сладким, тошнотворым. За дверью была комната. Незнакомая. Очень светлая. Тот, главный. Видеокамера на треноге. Толкают на колени. Зажмурился. Будут, конечно, "пить". Решил, что постарается не плакать. Кто-то сложил ледяные пальцы на плечи. Пальцы вгрызлись в кожу, словно бы лезвия, а не пальцы, а куртки нет, и кожи тоже нет. И Яноша Валеры Горецки тоже скоро не станет...

— Аааааааааррррррррррр! Вашу в задныцу! Ааааааааррррррррррррррр! Рамыл, стой! Стрыляй, вашу в задныцу! — и неразборчиво.

И:

— Всем на пол! Всем лечь на пол! Лежать! Лежать, я сказал!

Пальцы ушли, Ян послушно упал на пол, совершенно уже ничего не соображая и дальше уже ни на что не реагируя. Ступор. Ходили вокруг, а Ян лежал. Стреляли где-то далеко. Ругались и визжали. Рядом упал главный, из его носа на пол текла и текла кровь — густая, черная и страшная. Ян закрыл глаза. Потом его трясли и заставляли встать, но он мотал головой, крепко зажмурившись. Он хотел, чтобы оставили в покое. Тогда просто подняли и потащили. И сколько-то еще времени Ян ничего не знал и не хотел.

Ну а потом уже светлая, теплая палата и мягкая кровать. И приставучая женщина с молодым лицом и глазами без возраста.

— Ян, мы можем поговорить? Если ты не хочешь сейчас, я приду потом...

— Не хочу.

— Хорошо. Там ждут твои тётя и брат. Хочешь с ними увидеться?

— Нет.

— Они очень переживают. Особенно, кажется, брат. Может, позволишь им хотя бы взглянуть на себя? И они сразу уйдут...

— Хорошо. Пусть...

Лех.

Был он такой ужасно бледный и тонкий в кровати под тяжелым стеганым одеялом, что аж не по себе сделалось. Гнес замерла на пороге в смятении. Лех оттер тётю в сторону и подошёл к кровати, совершенно не зная, как себя вести и что сказать. А когда не знаешь, что сказать, то вечно получаются какие-то глупости.

— Ну, ты как? — фальшиво-бодро поинтересовался.

— Нормально, — шепнул Ян.

— Мы очень волновались.

Кресло для посетителей Леху чем-то не понравилось, и он осторожно присел на краешек кровати. Неловко улыбнулся, хотя улыбаться почему-то тоже не хотелось.

— Ага.

А вот Гнес опустилась в кресло. Ей ничего. Она не чувствует, что с Яном чего-то не того. Но почему он так сильно похож на скомканную и не очень тщательно разглаженную бумажную куклу?

— А папа?

— Что?

— Папа тоже очень волновался?

Непроизвольно сжались кулаки. Но Лех их тщательно разжал и вообще убрал руки в карманы. Палата неприятная, безликая и чем-то напоминает отцовский кабинет. Кремово-светлые стены, кремовое кресло, голубое одеяло, белая подушка. Окно хорошее, правда. Широкое, большое, а за ним сосны и снег. А неба не видать — горы. Большие и тоже белые, и снег всё идёт, идёт...

— Да, папа тоже очень волновался. Ты хочешь его видеть? Он сейчас на важных переговорах, но, может быть, выкроит полчаса... — Влезла Гнес. Осеклась. Ян смотрел тёте в лицо жадно и с непонятным озлоблением.

— Это правда, что вы не хотели меня выкупать?

Тётя замерла с открытым ртом.

— Кто тебе сказал такую глупость?! — почти выкрикнул Лех. Захотел вдруг схватить младшего в охапку и хорошенько встряхнуть. А сказать-то и нечего.... Если любезный папенька... Да нет, откуда тут взяться папеньке?

Ян облизнул губы. Выдавил с ощутимым трудом:

— Когда... меня повели убивать. Они мне сказали... Что вы не хотите меня выкупить, и поэтому меня убьют.

На целое мгновение Лех лишился дара речи. Гнес заломила руки в извечном своем жесте.

— Мы от тебя никогда не отказывались, — тихо, но твердо заявил Лех наконец. — Как ты мог поверить?

— Не знаю, — через силу, как видно, опять теряя ко всему интерес.

— Янось, ты устал, да? Хочешь спать? — Гнес засуетилась, подскочила к кровати.

— Ага, — отвернулся к стенке. Появилось стойкое желание вытолкать из палаты Гнес. А потом всё-таки встряхнуть Яна. И трясти его до тех пор, пока не очнется от своего ступора, пока не станет больше похож на живого нормального подростка, а не на ту мятую куклу.

— Тогда мы пойдем, не будем тебе мешать. Ты чего-нибудь хочешь? Тебе чего-нибудь принести? Книжек или кристаллов? Или там...

Вытолкнуть Гнес за дверь. И больше не пускать сюда. Чего она мельтешит?! Чего?!

— Я домой хочу.

— Ну, Янось... Доктор сказал, что дней пять нужно...

— Я домой хочу! Я не хочу здесь! Мне здесь не нравится! Я здесь не буду! Я отсюда уйду! Я...

Лех хотел, чтобы Ян встряхнулся? Ну и вот. Кричит и давится слезами. Тогда Лех поглядел на Гнес своим недавно опробованным взглядом — Гнес попятилась, совсем как Новак недавно. Допятилась до двери и исчезла за ней. Больше тётя Леха не интересовала. Сгреб брата в охапку, сжал, как воробья, и просто ждал. Тот вскрикивал, вздрагивал, судорожно давился слезами, кого-то проклинал, кому-то жаловался, пытался вырваться, смирился, промочил Леху рубашку, но постепенно обессиленно затих.

— Ну что ты, Янось... Всё. Уже всё. Если хочешь, я тут у тебя ночевать буду. Хочешь?... А что? Притащу сюда походный спальник и делов. Даже не буду в лицей ходить. Ну его нафиг. И потом, пять дней — это же немного совсем. А как выпишут, мы можем... ну... чего ты хочешь?

— Ничего не хочу, — буркнул, отстраняясь. — Домой только.

— Ох... чёрт. Я спрошу у твоего врача. Но ты ж понимаешь...

— Ага...

— Ну, тогда спи. Я тоже, знаешь, не спал. Так что, мне остаться здесь?

— Останься.

— Ладно. Я схожу только приведу себя в порядок. А ты больше не плачь. Да, и еще. То, что тебе сказали — это неправда. И не думай даже. Просто вас очень сложно было найти. Я не сумел. Вас искали пятнадцать Координаторов.

— И отец?

Промолчал.

Уже у порога догнало:

— Леш, ты какой-то не такой стал. У меня сейчас пси не работает и я не пойму, что произошло.

Не оборачиваясь, осторожно поинтересовался:

— И как оно тебе? Нравится?

— Не знаю. Просто непривычно очень, — тяжелый вздох.

Наугад предположил:

— А может, это ты изменился? Или... может, мы оба с тобой немного повзрослели?

Глава 5.

...И вот сегодня боец Эллин Браун, присев на спальник к очагу, спросила: "Ян, а когда всё уже кончится?". А я ей ответил: "Наверно, уже никогда". Она подумала, по привычке опять скрутив прядь своих золотистых волос в неопрятную косичку, и сказала: "Кажется, это и к лучшему. Всё равно я не знаю, как жить, когда никого не убивают и не с кем драться". И действительно, под прежний колпак нас уже не запихнешь — задохнёмся, а в обычном мире мы жить не научились. Наверно, и правда хорошо, что война всё идет. И, может, повезет умереть раньше, чем она закончится. С другой стороны, раньше времени умирать тоже не хочется, а хочется жить долго и счастливо. Всем хочется. Даже тем, кто вопит — дескать, хочу умереть за правое дело. Смешно. Все хотят жить, но никто не знает, как именно. Впрочем, задумываться особо крепко всё равно недостает времени. Я, собственно, вот о чем. Сегодня третий год Эпохи. День рождения, так сказать. В связи с чем все нормальные темные пьянствовали и еще чем-то там развлекались, а мы, соответственно, мышковали. Намышковали месячный запас концентрата, четыре ящика "цветков" и — самому смешно — пять коробок фейерверков. Перепутали с "цветками". Теперь не знаем, что с ними делать. Выкинуть жалко, а как в хозяйстве приткнуть, не знаем....

Лех.

Выписали Яна через пять дней, как и обещали. Основательно подлатали ауру, что-то там сделали с психополем, дважды подливали энергии — оба раза делился Лех. Странное ощущение — у тебя забирают силы, и, конечно, часть себя тоже отдаешь. Интересно было бы знать, какую именно часть. Конечно, были еще сеансы психотерапии, были какие-то тренинги и чёрт знает еще что. Но, с виду почти здоровый, прежним Ян становиться не спешил. А сделался замкнутым, неулыбчивым и колючим. Лех всё пробовал брата расшевелить, развлечь, таскал по кинотеатрам, но, как видно, в темноте кинозалов Ян ощущал себя неуютно. Охладел к музеям, учёбе и библиотекам. Всё свободное время предпочитал валяться на кровати в своей комнате с книжкой. Похоже, кстати, что книжки он не читал, а только в них пялился.

Леху вообще иногда казалось, что брата подменили.

А когда очередная попытка расшевелить Яна заканчивалась неудачей, Лех приходил в отчаяние и, периодически, заглядывал к Новаку. Но у Новака стало скучно, поскольку после того случая Новак Леха боялся.

Впрочем, за собой Лех тоже периодически подмечал — потихоньку едет крыша. Каждую ночь один и тот же сон — сначала мама, а потом, в какой-то непонятной связи, но неизменно — Рафик этот. Что именно убитый делает во сне, Леху ни разу припомнить не удалось. Просто присутствие мертвого темного и поэтому — липкий неотвязный ужас. В этом ужасе Лех и просыпался среди ночи, мокрый от пота. Кое-как приходил в себя, удостоверялся, что кошмар по "нитке" к брату не просочился и спит тот крепко и спокойно. Потом долго лежал в темноте и соображал, что сон сей может означать. Очевидно, что убийцу Рафика будут искать. Так же ясно, что Новак сдаст, хотя и предупрежден. Но Новак ничего толком про Леха не знает. Без легкой маскировки Лех в Подземку не ходил ни разу. Это точно. Новак знает имя и знает, что Лех светлый. Всё. Никого они не найдут. Даже и искать не станут — дохлый номер искать в Подземке...

И всё-таки ночью, когда темно и даже к Яну за поддержкой никак нельзя — Леху чудилось, что вот сейчас ворвутся в комнату, предъявят официальное обвинение, а потом — трибунал и коррекция личности. И вместо Леха до конца жизни — растение.

Через две недели, впрочем, выяснилось, что никаких исков никому никто не подавал и подавать не намерен. Родственников у Рафика не оказалось, а хозяин мстить и обращаться в комиссию по расследованиям не стал. Вместо этого через владельца притона передал Леху свою визитку. Дескать, не прочь познакомиться и даже заключить контракт с парнем, уделавшим двоих низших и Рафика в придачу. Лех визитку взял и тут же где-то посеял, а забегаловке Новака стал предпочитать заведения посолидней.

Да, а сны всё равно не прекратились.

И до конца февраля ничего не изменилось, только что Гнес забросила магазинные дела и с головой ударилась в дела амурные. По вечерам пропадала, приходила под утро, рассеянная и довольная.

* * *

Двадцатого марта Лех, сдав на привычный средний балл теоретический зачет, торопливо пробежал четыре квартала весеннего города, ворвался в дом, обнаружил, что Гнес опять нет, а Ян, наоборот, опять валяется, глядя в потолок — продолжительность занятий у брата сократили, поэтому времени у него теперь стало, хоть отбавляй. Без затей вытащил брата из кровати и велел:

— Одевайся! Потеплей одевайся!

— Что ты задумал?

— Сюрприз.

Недовольно скривившись, Ян натянул куртку и шапку.

— Ну?

— Баранки гну. И — держись крепче! — весело провозгласил Лех.

Схватил брата за плечо и "прыгнул"...

Тут было куда холодней, чем в разморенном ранней весной Познатце. Тут еще лежал снег. И всё равно, несмотря на снег и белизну, пахло тиной и осокой. Озеро, сплошь затянутое пухлым, но уже сереющим одеялом снега, обрамлял сухой, за зиму промерзший до звона камыш, одинокая галка меланхолично бродила по берегу, раздраженно покрикивая. Берег, то пологий, то резкий, обрывистый, терялся а частоколе сосен и осин. Сосны нахохлились густой темной зеленью, а осины еще спали, топорща ломкие ветви. Небо нежно серело, на кромке деревьев переходя в синеву с далеким отблеском золота.

— Узнаешь место?

Ян осторожно осматривался, не спеша отдаляться от брата.

Лех сообразил, что еще кроме равнодушия его в брате раздражает и пугает — эта вот осторожность. Появившаяся недавно трусливая привычка опасливо осматриваться в любом незнакомом месте. Априорное ожидание пакостей от нового. Вообще отвращение ко всему новому и внезапному.

Осмотревшись, Ян предположил:

— Озеро Селиц? То, на котором мы отдыхали... лет семь назад?

— Оно самое. С мамой и отцом. Когда у отца выдался отпуск, а мама еще не была так загружена. Помнишь?

— Помню, — кивнул.

Прошёлся по берегу, подцепил носком сапога рыхлый ком. Добавил:

— Здесь было хорошо плавать. Пологое дно, илистое...

— Ты здесь и научился плавать, по-моему.

— Ага. Здесь.

— Ну, сейчас не поплаваешь. Зато, пожалуй, снежки вышли бы отличные.

— Предлагаешь поиграть в снежки?

— Ну... — вообще-то Лех предполагал брата развлечь. Но что-то разладилось и теперь уже Лех вот это колючее, ершистое существо с тусклым взглядом не понимал определенно. Вот совершенно. Слушайте, больше месяца уже прошло! Ну сколько можно переживать?! Сколько можно .... злиться на весь мир?! Сколько уже...

— Леш, зачем ты меня сюда привел?

— Думал, тебе понравится.

— Мне понравилось, спасибо. Теперь возвращаемся?

— Нет. Еще не возвращаемся. Сначала поговорим...

Ян картинно закатил глаза и Лех, совершенно того не желая, начал закипать. От недавнего радостного предвкушения ни следа.

— Ян, что с тобой вообще происходит? Нет, я всё понимаю... Как там говорят? "Всё, что тебе пришлось пережить..."? "Нежная, подвижная психика"? Чёрт побери, да ты просто не хочешь взять себя в руки! Посмотри на себя! Не гуляешь, не читаешь новых книг, не смотришь фильмов, ни с кем не общаешься, не ешь толком, а только валяешься на кровати и глядишь в потолок! Или это ты медитируешь?! Или это мы тебя задолбали?! Или это у тебя переходный возраст?! Или... что?!

Со злостью пнул снежный сугроб — тот разлетелся мокрыми хлопьями. С отчаянием повторил:

— Ян, что с тобой происходит?

С минуту, наверно, смотрели друг на друга, кусая губы и словно бы в первый раз друг друга видя. Ян зло сверкал глазами, сжимал и разжимал кулаки. Потом судорожно выдохнул и отвернулся.

— Хочешь знать, что со мной происходит? Как будто со мной одним... На себя бы посмотрел.

— А что я? — сглотнул.

— Сам знаешь, что. В зеркало бы хоть иногда заглядывал... Думаешь, я не знаю, куда ты постоянно ходишь?

— И куда? — побежал холодок. — И вообще, речь не обо мне!

— Ладно. Не о тебе... Хочешь знать, что со мной происходит?... Знаешь, ты не прав. Книжки я читаю. Я вот недавно прочитал...

Умолк в нерешительности.

— Что прочитал?

— Прочитал...Сейчас.... "Один ученик пришел к учителю и спросил: "Скажи мне, учитель, что есть жизнь?" Учитель сказал: "Жизнь — это утренний туман. Ты не помнишь его начала, блуждаешь в потемках, не видя даже и собственной руки, не можешь предсказать его окончания и не находишь его следа, когда он тает. Жизнь — это прыжок обезьяны с ветви на ветвь. Он внезапен и резок, и очень краток. Жизнь — круги на воде. Сначала их нет, потом они есть, а потом их снова нет". Ученик спросил: "А что есть смерть?" "Смерть, — ответил учитель. — Это земля. От нее всё исходит и в нее всё приходит. Смерть — это тьма, потому что за ней нет ничего, к чему стоило бы стремиться. Смерть — женщина на одну ночь. Она всегда случайна и всегда непристойна ". Ученик спросил: "Тогда, учитель, скажи мне, что есть смысл жизни и что есть смысл смерти?" Учитель ответил: "Смысл жизни в том, чтобы переливать из пустого в порожнее, прыгать с одной обламывающейся ветки на другую, заведомо сломанную, и ловить в мешок туман. Смысл смерти в том, чтобы прекратить эти пустые старания". "Тогда получается, что мы живем зря, учитель!" — воскликнул ученик в смятении. Учитель вздохнул. "Да, если нет тех, ради кого ты ловишь туман в мешок, и кто готов ловить туман ради тебя. Нет, если найдется кто-то, кто станет искать и находить смысл в твоих прыжках".... Вот.

Лех недоуменно приподнял бровь:

— Ну и что это за хрень? Не мог что ли чего нормального почитать? И... Ты имеешь ввиду, что... у тебя в жизни нет тех, кто... искал бы смысл в твоих... кхм... прыжках? Так?

— Ну...

— То есть я не в счет? Так выходит?! Да я чуть с ума не сошел, когда услышал эту новость про похищение по визору! — ага. Даже скорее — сошёл с ума. Но теперь-то в норме....

— Ну...

Отвернулся. Посыпала мелкая крупка.... Лех задумался. Может, всё-таки встряхнуть за шкирку? Осенило.

— Это ты из-за отца? Давай-давай! Выкладывай! Я тебя отсюда не выпущу, пока не объяснишь, так и знай!

— Сам уйду. Не маленький, — насупился.

— Дурной ты, Ян... хоть и не маленький. Рассказывай. Из-за отца?

Трудно признался:

— Да. Я наводил справки. Когда меня... ну... он тогда вел переговоры. Он ничего не сделал для моего спасения. Я ему не нужен. И с самого начала не был нужен.

Леху краска в лицо бросился — не за себя, за.... Уууу! Убил бы! Убил... Нет, всё, спокойно. Чтобы не как тогда... с Рафиком.

— Дурь собачья! Он просто Координатор! Он просто не успевает всё и везде!

Ян спрятал несчастное лицо в ладонях. Горько сообщил:

— Когда... меня делали... он... не был Координатором. И всё равно не хотел меня! Не смотри на меня так! Я один раз слышал мамин разговор с папой! Я появился только потому, что мама пила просроченный контрацептив! Ни он, ни она не хотели моего появления! Никто из них! И в этот раз он от меня отказался! Может быть, если бы я учился в Семинарии... Или... лучше было бы, если... меня не успели...

— Молчи! Затк... тьфу! Прекращай, короче! Может, отцу мы... да, я тоже!... может, мы и не нужны! Но друг другу мы нужны и не смей больше так думать! Понял?! Понял, я спрашиваю?!

— Д... да....

— Уф... Ну и славно. Пообещай, что больше не будешь сознательно себя морить.

Из-за густой небесной пелены выглянуло солнце. Сосны просветлели, осины засверкали серебристыми стволами.

— Обещаю.

— Да, и хрень эту читать брось. Фигня всё это. Лучше вон, учебники свои мусоль.

— Ага, — глянул в небо, впервые за разговор улыбнулся. — Смотри, тут тоже весна.

— Точно. Но снег еще хорош.

И неожиданно, так же улыбаясь, влепил в оттаявшее лицо снежок. Некрупный — так, профилактическую оплеуху. А чтобы не смел больше... пугать. Ян вздрогнул, встряхнулся, как щенок, расхохотался и не замедлил ответить...

Снег был точно хорош — мягкий и липкий. Как раз для снежков.

Ян.

30 марта 2024 года.

"...Закончилось всё как всегда — дерьмом. Целой кучей (ну я и выражаться начал!). У нас, кажется, ничего не случается ни разу, чтобы закончилось нормально. Начиная от овсяной каши тёти Гнес и заканчивая... Заканчивая автобусными экскурсиями по Европе. Чёрт бы их побрал.

У нас после того случая тихий дурдом в группе. Честное слово. Еще с Лазарета. Нам там выделили целый этаж. На нашу одну только группу. Крепко нас и их торкнуло. Абсолютная тишина и куча барьеров. Каждому отдельная палата. Общая комната психологической разгрузки, конечно. Толпы психологов и психиатров. Все такие искренне-заинтересованные и доброжелательные, словно бы им — каждому — пообещали золотые горы и по источнику в личное пользование. Если бы еще в душу не лезли. Такое странное ощущение, словно бы они перед нами грехи замаливают. Из наших никто из своих палат так и не вышел. Кажется, мы тогда смотреть друг на друга не могли. Хорошо хоть, со мной был Лех. А то взвыть можно в этих долбанных белых стенах и чистейшей стерильности! Кажется, Лешке изрядно потрепал нервы. Задолбал его своими истериками и капризами. То мне вдруг втемяшилось в голову, что в комнате слишком душно, поэтому окна в альпийскую зиму нужно держать распахнутыми круглые сутки. Или вот заставлял его регулярно поднимать собственные барьеры над палатой. Или запрещал гасить свет на ночь. Никуда не отпускал — он, бедняга, так и просидел пять дней взаперти, даже в туалет отлучаясь по разрешению. Дурь. Аж самому стыдно до ужаса. На самом деле мне просто постоянно было страшно и всё казалось, что если что-то там сделать — страх пройдет. Вот я и искал, что нужно сделать.

Дома стало как-будто полегче, но ненамного. Боюсь, особого мужества за мной признать нельзя. Трус. Дома я стал бояться спать в своей комнате при выключенном свете. Впрочем, и при включенном тоже ,о чем, конечно, тут же узнал Лешка... Но речь не об этом.

Дурдом у нас в группе — все такие истеричные и нервные, что аж не подойди-притронься. Наверно, это я в чужих глазах вижу соринки... Преподаватели нам лишнее словечко сказать опасаются — чтобы не спровоцировать нечто бурное у кого-нибудь. У нас убрали все зачеты в этом семестре. То есть, конечно, сдвинули, но всё равно...Кстати, соседняя группа, старшая, отказалась ехать на экскурсию. Фельдшер наш, пан Баррет, ходит по школе смурной и помятый. У него жуткое похмелье. Весь последний... этак месяц. А пани Ковальская уволилась. Говорят, ушла работать цветоводом-травницей в одну лавку. Представьте себе. Ну, зато там тихо.

Опять не туда убрёл.

Всё у нас заканчивается... дерьмом, короче. Когда террористов перестреляли, начали выяснять, кто да зачем — вовремя, ага? Они их "поднимали" даже. Этого в новостях не говорят, это мне отец сказал. Как видно, думает, что это меня утешит. А я как представил... Ненавижу зомби! Еще ненавижу Координаторов. У отца такая постная рожа...постное лицо было, когда он "выкроил минутку, чтобы навестить сыновей", что я враз забыл все вопросы, которые хотел задать. А задать я хотел вопросы про то, как сильно он старался меня спасти и вообще... А, что теперь. Поссорились бы, и всё. Тоска. Мы, наверно, и вправду с Лешкой одни только и нужны друг другу. А если с ним что-то случится?

Гнес хочет привести какого-то мужика в дом. В смысле — хочет, чтобы ее новый мужчина жил у нас. Потому что, дескать, всё на этот раз серьезно и Гнес полностью уверена в своем избраннике, а переехать — и бросить нас, соответственно,— не может. Тяжелые тучи сгустились над нашим несчастным домом... кажется, это так пишут на всех этих инфоблоках? Я никого постороннего дома не хочу, даже если это будет немой, глухой и слепой... в смысле, даже если мы с ним вообще никак пересекаться не будем. Я буду его постоянно чувствовать в фоне, и этого достаточно. А ведь с ним нужно будет как-то еще общаться... Лех так вообще плюется огнем и шипит гарпией.

Я сегодня вообще не начну, кажется!

Короче, вот!

ТЕРРОРИСТОВ ПОСТРЕЛЯЛИ И ПСУ ПОД ХВОСТ ПОЛЕТЕЛИ ПЕРЕГОВОРЫ, КОТОРЫЕ "ДЕРЖАЛ" ПАПЕНЬКА. ПОТОМУ ЧТО ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ЭТИ "АЛИ ИСХАНИ" — ПОДПОЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ В ПОДДЕРЖКУ "СЕВЕРНОЙ ГРУППИРОВКИ", ТАК СКАЗАТЬ... В УЧЕБНИКЕ ПИСАЛИ... КАКОМ-ТО... УДАРНАЯ СИЛА, ОСТРИЕ ПАРТИИ. Ну, или что-то вроде. Как только их уничтожили, северная группировка обиделась и прекратила переговоры. А то, что они основательно нас "попили" — это ничего, это нам еще не повод обижаться. В общем, во Вьетнаме, в ихней Подземке, опять война. Из-за этого... никогда бы не поверил, что такое может случиться!... голодают светлые во Вьетнаме. Не знаю, какая взаимосвязь на самом деле... тут нужно крепко подумать, а мне думать не хочется... В общем, всё плохо. Говорят, кризис. В Малом круге к власти после внеочередных выборов пришли радикалы. Предлагают кардинальный пересмотр всех основ и даже изменения некоторых пунктов Хартии Баланса. Хартии уже пятьсот лет, а они вдруг собрались. Думал, Лех мне объяснит, что к чему, но Лех сказал, что это не нашего с ним ума дело и вообще не стоит заморачиваться по пустякам. Лех вообще в последнее время странный. Мне показалось, что мы с ним наконец во всем разобрались и теперь можем жить дальше. Ан нет, теперь придавило Лешку. Кажется, у него позднее зажигание. Он сперва и виду не подает, что что-то случилось. А потом его начинает глючить. Сейчас у него глюки капитальные. Уходит куда-то, надолго уходит. Иногда на всю ночь. Потом валится в кровать и спит до обеда, прогуливает пары. Мне кажется... что он пробовал наркотики. Хотя, может, это мне только кажется, потому что он меня "читает" как на ладони, а я его "читать" не могу, у него естественная блокировка. Только чувствую, когда если с ним что не так или где там он находится. Вообще Лех сильно себя запустил. Еще после мамы... Я говорил? Он так и не стрижется. У него теперь лохмы до плеч и лезут ему в глаза. Носит только черное. Хотя траур официальный уже закончился. А еще. Я только сейчас начал замечать— он такой худой, как будто совсем не ест. И мрачный.

Наверно, скучает по маме. Я тоже по ней скучаю. Мне даже сны снятся про неё постоянно. Ой. Нет, всё. А то разнюнюсь как девчонка.

Хотя, нет. Вот еще странность. Нам с Лешкой снятся одинаковые сны про маму. Я раза четыре уже замечал. Один сон был про мамину смерть... Что она снова умирает, только по-другому, и я (он) знаю, что она умрет, но ничего сделать не могу. Другие сны хорошие, про какое-то зеленое поле, про мороженое, про воздушные шарики... Я, честное слово, не знаю, чьи это сны. Почему-то мне кажется, что Лешкины. А один раз мне снился уж точно его сон. Про меня....

Ну, вот, собственно. Я месяц не писал в дневник, вот и раскатался на четыре страницы. А теперь пойду-ка перекушу и сяду за прикладную псионику. У Леха. Кстати, "волчьи дни" и лучше ему на глаза не попадаться..."

Ян поднялся, захлопнул блокнот. За окном отыгрывал первый закат, малярной кистью щедро выкрасивший фасады домов в сливочную желтизну и кровь. На клумбе вовсю зеленилась уже нежная газонная травка, у соседки, пани Гнежки, в вазонах на окне зацвели ландыши и наперстянка, сладкий дурманный аромат вползал в комнату через приоткрытую форточку, стоит ее приоткрыть. Форточку приоткрыл. Вдохнул дурмана и понял, что сегодня дома не усидит. Псионика в сравнении с бушующей весной — ничто. Ну их, уроки. Сходить в парк? А и сходить! Тем более что хлопнула дверь — ушёл Лех. Интересно бы знать, куда он отправился.

Легонько "потянулся" к нему поверху... По "нитке" сразу пришёл ответ — раздраженный, но и тревожный. Типа "чего тебе? что случилось?". Ян мысленно пожал плечами — ничего, дескать, так. На всякий случай. Незамедлительно по "нитке" щелкнули и со звоном "отключились". Ну всё, теперь не дозовешься. Ясно.

Гнес ушла еще с утра, оставила на холодильнике записку, чтобы ее сегодня не ждали. Едим, следовательно, сегодня опять "комбикорм" — обед быстрого приготовления. Ян подумал, что в свете таких событий даже подгорелая Гнесина овсянка пришлась бы кстати. Но делать нечего...

Погода на улице действительно была — чудо. Совсем уже тепло и пахнет цветущим жасмином. Голуби летают низко, хохлятся и воркуют, путаются под ногами, распускают толстые зобы и выпендриваются перед своими "дамами", а вот янову булку презирают и вообще на нее никакого внимания не обращают. Поверху они сегодня смешные — ершистые и серо-зеленые. Ни в коем разе не голодные, конечно.

Тогда Ян отправился дальше — по книжным магазинам. Там всегда пустынно и тихо. Книги сейчас не в моде. Сейчас больше объемки и имитаторы с симуляторами. А Яну книги нравились по той же причине, что и писать в блокноте, а не на планшетке. Нравилась фактурность хорошей бумаги. Нравилась особая магия выведения строчек на белых разлинованных листах.... Настроение особое. И с книгами, и с блокнотами.

А вот на площади Свободы оказалось неожиданно людно. Опять выступали.

Этакая толпина разномастная, возбужденная и озлобленная. Цветастая мешанина спин, заслоняющая собой нечто вопящее и визжащее в мегафон. Отвратительно. И чего им вечно не хватает? Хотя... Простецы же. Ради интереса протолкнулся между дамочкой в канареечно-желтом комбинезоне на обрюзглых телесах и длинным тощим мужиком с острыми локтями. Вытянув шею, заглянул через плечо какой-то девицы — телевышки. На капоте мобиля торчал неизвестный Яну пузатый субъект и, размахивая руками, восклицал:

— Даешь четырехчасовой рабочий день! Даешь заработную плату не ниже общеевропейской! Даешь климатическую страховку в соцпакете!

Ян покачал головой, поморщился — кроме слюны субъект брызгал еще и сильнейшими невротическими эманациями, поскольку, кажется, являлся харизматиком-эмпатом. Не особо мощным, но собрать толпу и повести за собой на баррикады, или там вызвать мигрень у пси-эма — вполне достаточно. Придя к выводу, что здесь ничего интересного нет, а только вредное и опасное, Ян осторожно протиснулся между желтой лоснящейся дамочкой и мужеподобной девицей обратно, вдохнул спокойного весеннего воздуха и отправился по намеченному маршруту.

Нехорошо как-то в последнее время стало. Митинги чуть не каждый день, регулярные припадки массовой паники на фоне растущих цен, падающих каких-то там курсов чего-то, чуть не ежемесячных эпидемий инфостресса и вирусных расстройств, и прочего, прочего... Раньше гулять по городу было интересно и приятно, теперь же единственно хорошее Ян находил в голубиных стаях, переливах ауры Шнапса и улыбчивом простодушии его хозяйки. Да еще в прохладной тишине книжных магазинов.

За спиной взрыкнул субъект-харизматик. Ян уткнулся взглядом под ноги и торопливо зашагал на другую сторону улицы.

Лех.

С утра болела голова — верный признак надвигающегося приступа тоски. Беспричинного приступа. Это точно не инфостресс и не нервное истощение... Теперь уже всё хорошо. Уже полмесяца всё хорошо, всё просто безумно хорошо и так вообще не бывает. А если так отлично, то скоро станет хоть вешайся. В этом Лех на собственном опыте многократно убеждался.

С утра голова заныла — в виске прорезался тоненький гвоздик боли. Лех еще не успел подняться с постели — ну и не стал подыматься. Дохлый номер. Не помогло. К двенадцати, когда Лех заставил себя встать и всё-таки явиться на последнюю в семестре лекцию по силовой подготовке...Знал бы пан Лещиньский, что Лех вытворил с давешним Рафиком... Слабак, впрочем. Пан Лещиньский. Но Леху нужен был зачёт позарез. Без зачета не допустят к итоговым испытаниям... Так вот, к лекции Лещиньского затылок уже налился холодной, полноценной болью и мечталось об одном — чтобы она ушла. Вот ведь зараза — ни таблетки, ни гнесины травки не помогают. Даже, блин, после пары глотков "универсального" коктейля из рома и коньяка ни на йоту легче не сделалось. С трудом отсидел положенные полтора часа, почти не отводя взгляда от табло настенных часов. Лещиньский даже приметил лехову тоску и ехидно заметил, что студенту Горецки, видать, невмоготу раз в полгода отсидеть хоть два часа из положенного сточасового курса, и сейчас указанный студент пытается силой мысли воздействовать на время. Тут же Лещиньский "утешил", что это пока никому не удавалось... Тоска трансформировалась в злость.

Закончилась попытка получить зачет плачевно. Весьма плачевно. Лех высказался в ответ.

Завтра разговор с директором. А после, наверно, с отцом. А разговоры с отцом всегда имеют один итог...

Забросить бы всё к чертовой матушке и спрятаться бы куда-нибудь на ближайшие три-четыре дня. Но на три-четыре нельзя. Можно только на сегодня. Может быть, еще завтра до обеда. Потом начнут искать. Что бы они все знали и понимали?! Оставили бы уже в покое. И обещанный диплом лицейский засунули бы себе в задницу. Лично Леху он не нужен... разве что подтереться... Всё равно возьмут в силовики. Такими, как Лех, не разбрасываются... Из таких, как Лех, без зазрения совести вылепливают — теперь уже точно узнал — исполнителей приговоров. После того, как в две тысячи четырнадцатом из-за печально известных "Трех дней" коррекцию личности заменили смертной казнью, срочно потребовались исполнители. А, сами понимаете, ручки никто пачкать не хочет... А чтобы ставить к стеночке, диплом не нужен.

В затылке взорвалась маленькая ядерная бомба.

Всё, решено.

Никаких разговоров с директором и отцом. Хотят поговорить — пусть поищут. Это им зачем-то нужен лехов диплом. А Леху нужно немножечко "пудры" или "дробилки". Только чтобы отпустило.

Бар "Картавый зомби" в Долине Убогих. Там можно раздобыть — самый чуток, конечно... Лех не какой-нибудь наркоман конченый. В "Зомби" Леха уже знают и знают, что Леху нужно...

Пока бармен Гарри где-то шлялся, "организовывая ширялово", Лех сидел в углу и с болезненным интересом разглядывал суету некридий в подсвеченном зловещим фиолетовом аквариуме. Некридии — те еще тварюшки. Похожи на зубастых неопрятных ящериц с ладонь размером, только мертвые. То есть буквально — мертвые. Искусственная форма не-жизни, недавнее изобретение некромантов. Жрут всё подряд, любую тухлятину, любые отходы. Жрут так, что диву даешься, как не треснут. Вот и сейчас — терзают вонючие мясные обрезки с таким энтузиазмом, аж холодок по спине. По всем законам лопнуть должны. Не лопаются. Мерзкие твари. Руку сунь — и руку до костей обглодают. Мечутся в фиолетовой гнилой водичке и горя не знают, и боли не ощущают. Они ж мертвые. Только жрут, жрут, жрут...

— Что, приятель, нравятся ящерки?

Лех дернулся узнать, кто тут такой разговорчивый. Вздрогнул от резкого спазма в виске. Пришелец был жирен и занимал весь соседний табурет, частично даже с него свисая. Пришелец ухмылялся неприятно. Был темен до омерзения, "пах" теми же некридиями.

— А какая разница?

— Да нет, просто смотрю... Не парься, чувак... — под тяжелым больным взглядом Леха пришелец съёжился. Начальная его развязность пропала.

— Я не парюсь, — отвернулся к аквариуму. Некридии выжрали все обрезки и теперь драли хвосты друг дружке. Пришелец исчезать не спешил — его смущенное сопение Лех продолжал слышать через обыкновенные барные шумы. Оборачиваться снова было лень, однако наличие субъекта предаваться всякого рода предвкушениям и мыслям мешало. Лех взвесил все "за" и "против" вроде магических способностей назойливого соседа и его тяжелого сопения и решил расставить уже все точки на "и". — Ну, чего вам?

— Ээээ... — субъект до пота смешался оттого, что нужно было придумать, как Леха назвать. Теперь уже Лех полностью уверился, что субъект его откуда-то знает — во всяком случае, потенциал оценил, и терзается желанием называть "приятелем", да вот побаивается леховой реакции. — Молодой человек... — наконец, выбрал. — Молодой человек. У меня к вам деловое предложение. От моего хозяина. Мой хозяин, знаете, наслышан... много наслышан о вас...

Ясно! Новак сначала трепался только в своем притоне. Потом трепотня эта, перехлестнув все границы разумного, разлилась широко и привольно по всей познатской Подземке. В процессе "разлития" трепотня обросла кучей подробностей, приписала Леху всяческие фантастические свойства и привела к тому, что уже раза три обращались с "деловыми" предложениями. Сулили неплохие деньги, кстати. Но денег Леху пока что хватало, а предложения не впечатляли. Тем более болела голова.

— Ну?

— Хорошие деньги. Уникальный "источник" в личное пользование.

— Что нужно сделать? — субъект воспрял, было, духом, но Лех соглашаться намерения не имел. Просто любопытно...

— Кое с кем разобраться и раздобыть некоторую информацию...

— Сожалею. Меня не заинтересовало ваше предложение.

— Но... Очень хорошие деньги! Личный "источник"!

Особенно Леха умилил "источник". "Источник" — для лузеров, не умеющих качать энергию напрямую из окружающего пространства... Видели бы они, как Лех... как Лех "выпил" тот городишко, Потсдам, когда Яна искал. Там теперь должно быть стерильно, как в операционной...

— Всё равно. А теперь позвольте...

Из подсобки высунулся Гарри. В руке Гарри сжимал маленький целлофановый пакетик. Жирный субъект мигом вылетел из головы. Во рту пересохло в предвкушении.

— Но мой хозяин...

Лех глянул на субъекта с озлоблением. Субъект что-то еще бормотнул про рассерженного хозяина, но с табурета сполз и тяжело утопал к стойке. Гарри подошел минуты через три.

— "Пудры" нет. "Дробь" сойдет?

— Сколько с меня?

— Тридцатка. И здесь не вздумай, у нас приличное заведение. Иди на задний двор.

Лех пожал плечами. После "дроби" плевать — двор там или не двор, всё одно. Отсчитал деньги.

На дворе воняло блевотиной и мочой. Лех пристроился на пустой пластиковый контейнер. И довольно скоро "съехал". "Дробь" — вещь забористая. Сначала, как и полагается, исчезла головная боль. Потом исчез двор. Последним исчез Лех.

Проплыла мимо суккуб Ламия. Махнула длинным черным хвостом. Осклабилась острыми зубками. Жирный субъект схватил суккуба за хвост и утянул за пазуху. Затем запихнул руку в фиолетовый аквариум и принялся визжать, скармливая себя некро-тварям по пальцу. Гоготал Рафик...Через высокое зеленое небо поползла улитка с лицом пана Лещиньского. Она волокла на хвосте огромные часы, которые оглушительно тикали, вертя стрелками в обратном направлении. На коричневом домике сидел Ян с книжкой в руках. Деревья с оранжевыми кронами шатались под порывами пыльного ветра. Горбоносая тень с автоматом бежала через улицу и орала. Потом упала и залила весь асфальт своей кровью. Тётя Гнес, нацепив на голову бигуди, сидела в луже и швырялась горелой овсянкой. Хохотала. Картинки менялись, как стекляшки в калейдоскопе. Смешались в кашу и в этой же каше перемешали Леха... Размазали по тарелке...

Истерил Ян.

За шиворот текла холодная вода. Шёл дождь. Под ребра врезалось острое. Лех с трудом разлепил веки и обнаружил утро. Серое и мокрое. Неприятное. Чугунная голова не болела еще, но гвоздик в виске уже наличествовал.

По "нитке" лилась братская истерика. Лех прислушался к "нитке", но ничего фатального не обнаружил. Янося всего лишь обнаружил, что брат не ночевал дома. А сам жив-здоров. Не ощутив в себе потенции объясняться с братом, Лех рубанул по "нитке" и в тишине принялся соображать, кто он и что он. А заодно — где.

Вспомнив, возвратился в бар, привел себя в порядок. И повторил.

И домой возвратился только через сутки.

Поговорил с зеленым от злости отцом. Поговорил с директором. С нервным, невыспавшимся, бледным Яном. Смиренно покаялся перед всеми и каждым. Сдал зачет.

Сделался примерным студентом и братом.

Голова заболела снова только еще через две недели.

* * *

... "Великая депрессия" двадцать первого века началась в Европе, во Франции, с забастовки работников информационной отрасли. 15 апреля 2024 в полдень года все французские инфодизайнеры остановили свою работу, требуя повышения размеров заработной платы и предоставления дополнительных социальных льгот. Через час к ним присоединились работники инфообеспечения, а еще через час — работники виртуального блока. Информационная инфраструктура государства оказалась парализована. В течение двух часов остановились все остальные предприятия Франции, так или иначе связанные с инфосетью. В течение суток события развивались лавинообразно — забастовки объявили немецкие, английские и австрийские информационщики. Рухнула информационная реальность США. На три дня мир погрузился в пучину хаоса. На четвертый требования всех работников были удовлетворены, однако восстановить критические объемы утерянной информации и информационного времени уже не удалось. Информационный кризис перетек в экономический. "Великая депрессия" продлилась четыре года, закончившись...

"Курс Новейшей истории для студентов средних специальных учебных заведений по группам псионики и телекинетики", Нов-Аж, 2032 год.

* * *

29 апреля 2024.

Лех.

Долбанный диплом выдали и ненавистная учеба закончилась. К обоюдному облегчению Леха и его замученных преподавателей. Лех даже смутно предполагал, что все такие нарядные и улыбчивые на вручении дипломов только по одной причине — студент Горецки выпускается и больше не будет смущать покоя лицея своим хамством, бесконечными прогулами, наглостью и дерзостью. Скорее всего, конечно, личное Леха самомнение...

Были, конечно, белые рубашки, строгие черные галстуки, были цветы и жара, и прослезившийся директор, "выпускающий в вольное плавание своих орлов". Выпускать орлов в плавание — это было мощно сказано. Есть от чего прослезиться. Больше ничего примечательного в процедуре выдачи дипломов Лех не обнаружил, да и продлилась она, к счастью, каких-то полтора часа, поскольку в этом году выпускалось только двадцать студентов. Интересно, что Леху диплом вручили последним. Хотя у него вышел откуда-то твердый средний балл — семь с половиной. Не так уж плохо. С "семеркой" теперь уже точно запихнут в университет, хотя необходимости протирать штаны еще шесть лет лично Леху не виделось никакой.

Зато после официального вручения осчастливленный преподавательский состав отправился отмечать выпуск в какое-то заведеньице подстать его преподавательскому достоинству, а все остальные — к Леху. Изначально предполагалось, конечно, что студенты предадутся радостному разгулу в здании альма матер, однако, понятное дело, никто не захотел. Ну кому интересно чинно-благородно лакать тоник вприкуску с печеньем, когда можно — чего покрепче, да под не совсем безобидную, но приятную "марку"? Повезло. Тётя Гнес, размягченная любовными какими-то своими удачами и неплохим в общем окончанием лицея племянником — великодушно предложила тому устроить вечеринку дома. Благо, площади позволяют. А сама так же великодушно слиняла на два дня к своему мужчине. Дескать, делайте, что хотите, только дом не жгите и стекло не выбивайте.

Лех пообещал, что ничего такого, что всё будет чинно и безобразно благородно. Приобрели четыре ящика пива и два ящика коктейлей, кто-то притащил виброколонки, еще кто-то — но не Лех, честное слово! — белый порошочек неизвестной природы. Из-за перебоев в инфосети возникли трудности с музыкальным сопровождением безобразия, но выручили м-кристаллы девчонок. Была на них всякая лабуда навроде "Безумной любви", конечно, но были и приличные футуро-роковые композиции, поэтому получилось сносно и терпимо. Девчонки — слегка пьяные, ласковые и податливые, заразительно смеялись и расплескивали на всех светлые брызги магии. От этих брызг Лех против воли тоже начинал улыбаться. Красиво и приятно... Девчонки расцветали и начинали липнуть к Леху, как намагниченные. Они всегда лезли к Леху, даже когда не пьяные... Хоть Лех и подонок иногда, и отморозок. Тоже иногда.

Яну деваться было некуда, бедный Ян, побаивающийся скоплений веселого пьяного народа, вознамерился отсидеться в своей комнате, поставив звуковой барьер. Лех, уже после порошочка, выколупал брата из комнаты, забрал у него учебник по какой-то там трансгрессии, не трансгрессии ли... Ян слабо сопротивлялся, но едва зашел в гостиную, где уже танцевали и висли друг на друге — и глаза у него стали пьяные и веселые. Лех посомневался, но сунул брату в руки бокал коктейля. Ян не отказался. Девчонки извивались под завывания какого-то сладкоголосого туповатого паренька, но, завидев Леха, на миг извиваться прекратили и потянули к себе. Леху девчонки нравились, только вместе. А не какая-то по отдельности... Лех долго пытался сообразить, какая из них самая красивая. Решил, что, наверно, Ангелика с ее голубыми глазами и узкими бледными губками... Ее и толкнул Яну. Попросил развлечь мальчика. Она улыбнулась ласково и упала на диван к Яну. Ноги ее не держали, но было ей весело и хорошо. Она тут же прилипла к Яну, а тот пытался выпутаться из ее настойчивого интереса... получилось барахтанье.

Лех пил коктейль, порошочек потреблял умеренно, постепенно становилось всё веселей...

К полуночи веселье естественным образом перетекло в сонное шатание и разброд. Кто-то вповалку на диване спал, кто-то сидел на кухне за столом в полнейшей прострации, несколько самых неугомонных товарищей ловили элементалей под стульями и журнальным столиком, за шкафами и шторами. Леху сделалось скучно, поскольку хотелось уже забраться на крышу — поближе к звездам — и оттуда запускать воздушных змеев. Насчёт воздушных змеев — Лех помнил, что это была чья-то детская мечта, то ли его самого, то ли Янова. Однако ни товарищи с элементалями, ни сонные диванные повальщики, не любители кухонь идею Леха горячо поддержать готовы не были. Раздосадованный, Лех сначала еще поутешался коктейлем, а потом отправился искать Яна, чтобы позапускать змеев вдвоем. В гостиной брата не было. В последний раз Лех видел Яна в компании с бокалом и Ангеликой. Ангелики тоже не было — Лех даже под стол заглянул. И за диван. На хуне брата и светловолосой силовички тоже не оказалось. Ни за холодильником, ни под холодильником, ни даже внутри... Не оказалось ив ванной комнате, и в гардеробной... Пару раз от усердия Лех запинался о подворачивающиеся коврики, лежал, отдыхал, думал... Много о чем. Например, о том, что через неделю уже начнутся подготовительные курсы университета. Хоть убей. Не мог вспомнить, что за университет.

А потом в воздухе закружились золотистые элементали. Красивые. Но ужасно перепуганные. Они начали мельтешить и мотыляться, Лех хотел поймать их и погладить, успокоить, но они в ответ принялись клеваться — обидно, до крови, разбили люстру и осыпали на хозяина дома стеклянное крошево. Еще стали неприлично обзываться. Лех, конечно, воспылал праведным негодованием и попытался наглых тварюшек отловить, чтобы провести с ними вразумляющую беседу. Оказалось, что желание это возникло не единственно у Леха, но еще у Эда, Карла и Петера. Опять же, у Инессы и Вероники. Получилась свалка. А элементали, мерзавцы, летали над головами и хохотали. Лех плюнул, вспомнил, что вообще-то искал брата.

И минут через двадцать брата нашёл. У себя в комнате. В своей постели. Ян спал, прижав к себе крепко-крепко куртку Леха и во сне улыбался.

Лех подумал и лег спать на пол. Змей можно завтра позапускать. На сегодня хватит и элементалей.

* * *

Семнадцатое января. Красивый ролик сделали, собаки. Нет, на самом деле. Подборка трехмерок командира Яна в фас и в любой вам профиль, какой захотите. Зловещая музычка. Заунывный мужской голос за кадром — перечисление всех злодеяний указанного боевого командира, от подрыва легального политического строя Империи до многочисленных покушений на должностных лиц при исполнении ими обязанностей. Печальный итог — пожизненное заключение для указанного командира. Ну, это они размечтались. Но ролик красивый.

Ян, собственно, не только эстетическое удовольствие получал от ролика вот уже в пятнадцатый раз подряд. Не настолько, откровенно говоря, он и любил видеть свою рожу — даже в зеркало заглядывал редко и только чтобы побриться. Тут просто идейка возникла... Интересно, можно эту штучку взломать?

— Энди! Энди, можешь ко мне сейчас заглянуть?

По коммутатору выругались, но смущенно и так, вполголоса. А потом уже в полный голос:

— Ян? Могу. Минут через пять, ладно?

— Жду.

Идея Энди понравилась.

Получилось феерично — сначала всё это бла-бла-бла про Яноша Горецки, а потом внезапно — Их Величество. Гневаются. А следом — избранные кадры из "зачисток" по расстрельным спискам, развлечения бомонда и прочие прелести нынешней Эпохи. Под бодрый маршик. Смех за кадром. Императорский. На вид — обычный агитационный ролик, какие на улицах каждому прохожему в руки суют. Наделать таких штук хотя бы пару тысяч — и в Нов-Аж...

Двадцать четвертое января. Затея с кристаллами удалась. Во всяком случае, их императорское изволили взбеситься и задрать цену за голову командира Горецки до десяти тысяч злотых. Не удалась другая затея — "экс" в квадрат-4. Эллин еще бормотала, что не нравится ей эта затея. Ян тогда еще с издевкой спросил, с каких это пор Эл подалась в пифии. Питер буркнул, что плакальщиц пока не нанимали. Энди был от идеи в восторге полнейшем, как ребенок прямо. Его штучки-дрючки маскировочные наконец-то пошли в дело! И универсальные накопители нового типа. И прочее, прочее... Энди — это такой взрослый ребенок, иногда в упор не видящий опасностей, иногда очень упертый, иногда капризный... Чего стоит один только случай, когда Энди не хотел уходить с "засвеченной" базы, пока не доделает "вот эту вот херовину"...Но Энди — гений. Энди умеет из дерьма сделать конфетку или конфетку службы дознания обратить в дерьмо, умеет так поставить барьер, что... Впрочем, всё равно затея сорвалась.

Как раз из-за Энди. Энди сломал руку, поэтому не сумел вовремя выставить щит на группу. Ну а Ян... Ян получил свое "крещение кровью". Яну не понравилось. Эллин, так вообще чуть с ума не сошла...

Чего это она?

Щит не выставили, а Ян, в полной уверенности, значит, поперся... Эл так визжала, что показалось — фурия за спиной. И сначала даже не почувствовал боли. Из-за этого визга, никак иначе. Просто толкнуло в плечо, крутануло на месте и на миг сбило с мысли. Нужно было выкидывать уже "сеть", а Ян стоит и сообразить не может, как эту сеть выкидывать. Хоть убей. И Эл верещит, как ненормальная. Начал к ней оборачиваться, хотел выругаться — дескать, что за бабские замашки?

Увидал свое плечо. И вот тут поплохело. И враз заболело. Оказалось, никакой Ян не герой. Ни в одном месте. Ноги подкосились, голова закружилась, жалко всхлипнулось. Упал в медвежьи объятья Питера. Пит бормотал, что ничего, всё хорошо, сейчас поможем, только до базы доберемся.

Было это девятнадцатого января. До базы добрались двадцать второго. Сломался авто-прыжок, а "прыгнуть" самостоятельно Ян не сумел. До ближайшей базы добирались пешком. Из трехдневных скитаний по болотам четвертого квадрата Ян вынес две мысли — слюнтяй и сопляк. Абсолютный. Совершенно не получалось терпеть боль, и не получалось не стонать и не жаловаться. Бывают же герои....Это первая мысль. Вторая — друзья. Таких друзей поискать. Совершенно незаслуженно, но достались же! Волоком волокли, когда ноги подламывались. Отдавали последнюю воду. Утешали и уговаривали держаться. Грели под своими куртками. Перевязывали своими футболками. Яна почему-то всё выворачивало наизнанку и воротило от одного только запаха еды, и никак не лезли в него сухари из пайка. Эллин размачивала их остатках воды и опять уговаривала — поесть и продержаться. Сами они голодали. На страх и риск пили дождевую воду. По вечерам при свете костерков на Яна накатывало непонятное — он упрашивал уже бросить его и не мучиться, спасаться самим, потом начинал всех благодарить слезно. Потом страдал от жара и боли, конечно, совершенно не сдерживаясь, мешая им, терпеливым и заботливым, спать. А они чертовски уставали его на себе волочь, они уставали голодать... Теперь уже, на базе, Ян, перевязанный и опоенный обезболивающим, недоумевал, как мог так раскиснуть, и не знал, как им всем в глаза посмотреть.

Не герой. И мужества никакого.

224300

о. Можешь повозиться с ней еще пару дней. Потом нам нужно в Сейм. Кое-что интересное насчет нападения...

— Что именно?

— Я пока не уверен. Но будь осторожен. Впрочем, Клодель чистенькая, в "Цветке" тоже безопасно.

* * *

Втрое нападение.

В "безопасном" "Цветке лилии". Когда Жанна уже ушла, а Лех валялся среди смятых простыней и глядел в потолок. Вдруг, внезапно, сделалось трудно дышать и повело в сон. Одновременно закололо в виске и затошнило. Очевидно, Лех должен был потерять сознание сразу, но не потерял. Повезло. Добрался до окна и его распахнул во всю ширь. Стало легче, но не настолько, чтобы прочистилось в мозгах и ушла резь в груди. Лех пошатался у подоконника, глядя в цветные пятна перед собой, да и вывалился на улицу. Это и спасло, когда пришли резать. Всего второй этаж, ссадил кожу на коленях, ободрал плечи, когда летел через кусты, чудом не разбил нос. Полет слегка отрезвил, и дальше Лех действовал осторожно. Поднял щит, подышал чуть-чуть воздухом и пошел выяснять, кто это такой наглый.

Оказалось их четверо, все маги с хорошими способностями, гораздо серьезней давешней пятерки, и если бы Лех не дотащился до окна, то тут бы ему и конец. Но все как один — марионетки. То есть никаких воспоминаний, личности стерты, только простая программа. Причем программа дала сбой — не найдя свою жертву в беспомощном состоянии, убийцы впали в ступор, бери тепленькими. Лех и взял. Отдал Дариушу, пусть тот сам разбирается.

Какими методами, Леха не интересовало.

* * *

— А плюс Б в квадрате... на вектор воздействия... при прочих равных... наложение... что дает нам возможность... — бубнил себе под нос Ян.

— Что?

— Я не тебе.

— Тогда прекрати бубнить, — побаливает голова, но боль пустяковая, из-за которой стыдно идти к Дариушу. Все равно портит настроение своей непрекращающейся назойливостью.

— Я повторяю! У меня экзамен всего через три дня! — стонет Ян. — А я ничего не знаю! Совсем! Если не сдам, не возьмут ведь!

— Прекрати истерику. Во-первых, экзамен не через "всего три дня", а через целых три дня. Я к экзаменам вообще не готовился. Но поступил же. Во-вторых, ты итак все знаешь. Разрешаю тебе больше не готовиться и не волноваться.

— Я ничего не знаю! Совсем ничего! Смотрю в книгу и уже совсем ничего не понимаю! Понимаешь?! — взвыл Ян и шмякнул учебник об диван. — Как будто и не читал этого даже! Первый раз вижу!

— Э, брат, да у тебя и истерика! У железного пси-эма Яна истерика. За три дня до экзамена! Пси-эм Ян, который всегда все знает, вдруг испугался какого-то вшивого экзамена!

— Ну, хватит издеваться, — Ян упал рядом с книжкой и устало спрятал лицо в ладонях. — Этот самый важный. А я ни черта не знаю. Учу уже неделю, все лабораторные сдал, а ни черта не знаю все равно!

— Точно. Прекраснейший, можно сказать даже, классический пример "истеиа вульгарис"! Тебе как исследователю-пси-эму должно быть интересно! Я советую тебе сейчас сесть и тщательно записать все свои ощущения на диктофон!

— Ох... Иди ты... в ведьмину яму, а? — не отрывая ладоней от лица, глухо попросил Ян. — И без твоих умных советов голова болит.

— Ооо... Голова! А я-то думаю, с чего у меня с самого утра болит голова! А это, значит, ты опять ночь не спал, пока меня не было? Опять учил? Спать! Живо!

— Я ничего не знаю! Мне еще учить и учить!

— Спать. Ничего не хочу слышать!

— Еще посижу и пойду...

Вкрадчиво:

— А вот скажи, Янось, у кого из нас телекинез сильнее?

— Это нечестно...

— А честно доводить себя до неподобающего и мучить меня головной болью! Спать!.

* * *

Среди ночи — вопль айфона.

Чертыхаясь, вытащил отвратительно верещащую пластинку из кармана, хотел шваркнуть об стену. Но вовремя остановился — звонил Дариуш.

— Чего? — со сна не слишком любезно поинтересовался Лех.

— Нечто интересное. Даже очень. Специалист сломал программы нашей четверки. Это Лискевич, ублюдок.

— Я был прав.

— Ты был прав. Приходи сейчас? Лискевича я вытащу. Сделаешь с ним, что хотел с самого начала.

— Зомбирование? — уточнил. Сна как не бывало. Вот ни в одном глазу.

— Да. Приходи. Я жду.

Торопливо собрался — через сон Ян из соседней комнаты поинтересовался, куда это брат намылился, но Лех ответил, что у него сегодня запланирована прогулка при луне и дал по "нитке" отбой. Луна и точно была хороша, при такой только и гуляй — большая, круглая и оранжевая, как рекламный щит. Висела аккурат над Старой ратушей, краем свешиваясь с иглы крыши. Облака периодически набегали на оранжевый диск своими синими перьями, но буйной ее оранжевости заглушить не могли. Лех стремительно прошелся по улицам старого города до безопасного укромного местечка за магазином игрушек, и уже оттуда "прыгнул".

Дариуш встретил озабоченно, схватил под локоть и повел темными глухими коридорами, через запахи плесени и гнили, через множество поворотов и петель, и дверей до самой толстой, ржавой и скрипучей из них. Здесь Лех не был еще ни разу. Дверь распахнулась, дыхнув смрадом тюремной камеры.

В камере ждал Лискевич. Свет побери, куда подевались его бравость и моложавость?! Полуголый, явно "обработанный", залитый водой — стекает волос — он был жалок. И жалко же сидит, скособочившись, на колченогом табурете, и лицо его выражает страдание и непонимание. Едва Лех входит, щурясь на яркий свет после тьмы коридоров, лицо Лицкевича вытягивается, глаза округляются. Узнал, подонок.

— Так... И что все это значит?

Лицкевич пытается что-то промямлить, но у господина председателя Нижнего Сейма наблюдается прискорбный дефицит зубов. Вместо него разъясняет Дариуш:

— Наш дорогой пан Карол решил, что очень даже может сыграть на две стороны. С Координатором спутался наш дорогой пан Карол, и нехороший координатор намекнул пану Каролу, что Лех Волош очень не нравится Верхнему Кругу... — со сладким предвкушением грядущей расправы сообщает.

— Ясно. И теперь мы немножечко вправим пану Каролу мозги? Объясним, что это было очень нехорошо — так себя вести? — Лех тоже подстроился под сладенькую желчь в голосе. Лискевич застучал зубами.

Ну а потом у Леха наступил очередной "колодец".

25 сентября 2007 года.

— Гнес, ты только присмотри... И чтобы Джей сидел дома, ладно?

— Конечно. Не волнуйся. Уж пару часов мы как-нибудь без тебя проживем.

— Лешку спать положи...

— Да-да, через полчаса! Прис, успокойся! Да что с тобой?!

— Ох, все, молчу. Молчу...

— Нет, ну что ты, право слово...

Прис утомленно съежилась на диване и решила уже не гадать, а просто ждать. Они сказали — через пятнадцать минут, а уже час прошёл. Ей-Богу, нельзя так с усталыми "чуть-чуть беременными" женщинами поступать. Лешка сонно катает по ковру машинку. Леш — свиненок. Все, что не доедает, размазывает по столу и близлежащим поверхностям. Например, по маме. Очень ему интересно, как морковное пюре смотрится на новой маминой кофте, напяленной исключительно ради визита Наверх. Смотрится, как выяснилось, так себе. Особенно когда нервная мама принялась ругаться и суетиться, и даже назвала Лешку тем самым свиненком. Лех от всегда спокойной и ласковой мамы такой подлянки не ожидал и громко разревелся. На маму подействовало безотказно — мама тут же подхватила Лешку, прижала к груди в измазанной кофте и заворковала. Лех тогда успокоился и занялся другими важными делами...

А Прис ждала и нервничала, и стало ей опять нехорошо — совсем как позавчера, когда за окнами грохотали и шумели. Словно бы ответ — на улице опять началась пока еще смутная возня. Замелькали какие-то тени, что-то разок вспыхнуло белым, пробившись через шторы...

Прис вздрогнула и решила сейчас же оторвать Джея от компьютерной игрушки и сделать ему строгое внушение насчет безопасности. Не успела. В дверь обыденно тренькнули. Так обыденно, что теперь уже вздрогнула и Гнесса.

На пороге стоял мужчина средних лет, похожий на Криста настолько, что Прис задавила в себе порыв перекреститься. Все они там, наверху, одинаковые. Спокойные, светлые и начисто лишенные всяких сомнений. Приветливо улыбнулся:

— Пани? Вы готовы?

— Да.

— Заждались? Там у нас небольшой переполох был... Прошу прощения за опоздание, — за его спиной в дверном проеме опять сновали тени. А он так спокоен.

— Понятно. Гнес...

— Да-да, иди, — кивает сестра. Лешка уже спит, уткнувшись носом в мягкого розового медвежонка. Гнессе останется только оттранспортировать сонного "одуванчика" в кроватку. — Дома всё будет нормально.

Хорошо бы... Еще вдруг вспомнила, что нужно же сварить кашу было! Но мужчина улыбнулся и взял Присциллу под локоть. И голова закружилась.

* * *

— Только, прошу вас, спокойней... Хорошо? Вам вредно волноваться вообще, и особенно вредно — сейчас. Понимаете, Янош пси-эм. С расстроенной психикой. Не следует его дополнительно беспокоить.

— Я ничего не понимаю... Вот этот вот мальчик...

— Именно. Этот мальчик. Его замкнуло на каком-то воспоминании, заело, понимаете? Как вот заедает кассету... или что там у вас?... и она одно и то же повторяет. Вот с Яношем то же самое. Самое неприятное, что вместе с собой он утащил нашего специалиста мать Аделу. Теперь мы вообще не знаем...

— И вы хотите...

— Вы его мать. Может быть, вам удастся до него достучаться. Ситуация критическая. Нужна информация. Сами видите, на улицах безобразие.

— Да, конечно. Но что я могу? Я ж не умею... Не умею разговаривать с пси-эмами, я с ними и не общалась толком никогда.

Ох... только... Радослав... Даже фамилии не спросила.

Этот, еще один Координатор... Этот, чувствуется, гораздо старше Присциллы... лет на сто, наверно. У него куча других забот, ему нет дела до Приссиной неуверенности. Он ждет от нее одного — она придет и все сделает как надо. А то, вот видите, на улицах безобразие.

— Вы же мать. У вас уже есть один ребенок, и будет второй. Просто поговорите с ним. Возможно, этого окажется достаточно.

— Я попробую.

— Только не нервничайте. Ни в коем случае! Это ваш сын, вы его любите. Да? Ведь будете любить? Вот и помните об этом. Ну? Готовы?

— Да. Готова, — решительно поджала губы.

Ну и дела. Мальчик из будущего. Не просто мальчик. Какой-то очень необычный мальчик. Наворотивший и в этом времени черт знает что. Непонятно зачем. Весь последний месяц, как выяснилось, занимавшийся "отстрелом" темных магов по неизвестному критерию и с непонятными мотивами. То совсем мелкую шушеру, вообще никого не интересовавшую, черноголовок или слабеньких ведунов, а то вот заместителя главы клана Темных огней. И умудрился же! И война вот началась... Не просто мальчик — Присциллин сын. Которого теперь нужно в этом новом качестве в спешном порядке принять, признать и полюбить. И, полюбив, помочь ему выкарабкаться из ловушки, устроенной "гибкой, подвижной психикой пси-эма".

Прис деликатно проводили до белой двери — через длинный белый коридор, мягкие светлые ковры на полу и абсолютную тишину. Перед дверью деликатно же остановились, вместе с женщиной в комнату не зашли. Дверь тихо шепнула петлями и приоткрылась.

Прис замерла на пороге.

Глава 5.

Все понемножку.

Июнь-август 2026.

"Лозунги" Леха Волоша.

...Роковая Клановая война 1995 -1999 годов повергла Нижнее Пламя — всех нас, друзья мои! — в нищету, бесславие и унижение!

Почти тридцать лет нас втаптывали в грязь, нас смешивали с дерьмом, нам затыкали глотки и перекрывали кислород господа из Верхнего Сияния!

Почти тридцать лет мы заглядывали Координаторам в их лживые рты!

Почти тридцать лет мы униженно клянчили крохи с их стола!

Почти тридцать лет мы смирялись и соглашались с любыми навязываемыми нам условиями! Мы подписывали договоры, из-за которых вынуждены были ограничивать себя и своих детей в самом естественном праве — праве на использование своих Способностей!

И теперь я спрашиваю вас — сколько еще это может продолжаться?!

Сколько еще мы должны... сколько еще мы позволим себе терпеть?!

Но нет!

Я говорю себе — достаточно!

И я говорю вам, друзья мои — достаточно! Хватит!

Я говорю вам — даешь объединение всех темных магов вне зависимости от клановой принадлежности! Вместе мы несокрушимы!

Я говорю вам — долой всякую дискриминацию по клановому и расовому признаку! Нам нужен каждый темный маг, нам нужна каждая искра Силы!

Я говорю вам — мы не должны просить равенства, мы должны его взять! Сами! Мы заслужили свободы и равенства!

Я говорю вам — мы не должны просить возвращения отнятых территорий, мы должны их взять!

Я говорю вам — если правительство не готово позаботиться о наших интересах, долой такое правительство!

Я говорю вам — Нижний Сейм превратился в сборище базарных торговок, он способен только горланить, но не действовать! Он не знает, что это за слово — действовать!

Я — знаю! И я обещаю — я принесу вам порядок! Я позабочусь о ваших правах и интересах. Я добьюсь для вас прав не ниже прав Светлых! Я услышу каждый голос! Я защищу каждого! Я дам каждому по потребностям!

Я дам Польской Подземке то, чего она заслуживает!

Я приведу вас всех к победе!

Так вперед, за наше будущее!...

Из выступления императора Адо I Горецки в августе 2026 года в Кополице.

Экзамены.

Ян.

Утро 3 июня 2026 года.

Зеленая женщина с русалочьим хвостом и голой синюшной грудью утопленницы махнула тяжелой гривастой головой и ушла на глубину. Глубина плеснула густым и иссиня-черным, подернулась маслянистой рябью. Через рябь видны еще были водоросли русалочьих волос, но вскоре замазались маслом...

Тикали часы.

Очень громко тикали, старые уже совсем. От этого надсадного старческого тиканья Ян и проснулся, выдрался из сна и, только посидев чуток, тупо глядя в белеющую стену, понял, что сон был чужой. Самому Яну такое присниться просто не могло — фантазии не хватит такое выдумать. Ей-Богу, наркотические какие-то грезы. Ян вздохнул и постучал кулаком по стене, одновременно раздраженно долбая по "нитке". Из соседней комнаты донеслось глухое ругательство, от которого у нормального светлого мага должны были завернуться в трубочку уши. Значит, у Леха опять его припадок волчий. И значит, спать дальше не имеет смысла. Опять будут русалки-утопленницы или зубастые подсолнухи, как в прошлый раз.

Грустно.

Впрочем, еще печальней — экзамен через четыре часа двадцать пять минут. По краю неба поползла уже розовая полоска, скоро растянется во всю ширь. И в преддверии экзамена сна ни в одном глазу, зато мандраж... Поэтому Ян взялся повторять. Добросовестно открыл учебник и принялся за раздел "Пси-эм-сопровождение переговоров". Интересный раздел, полезный... Жаль, что по общему правилу при ведении обычных переговоров пси-эм-вмешательства допускаются только до пятого уровня и не более... Впрочем, не повторялось... Хоть убей. Ощущение — в первый раз вижу и ничего не понимаю. Тихо, без паники. Решил, что больше пользы принесет на кухне. Кашу там сварить... бутерброды настряпать... Казимиру нужно еще начистить моркови, а то ведь опять сожрет грязную. И нужно еще выбросить мусор перед экзаменом, а то в отсутствие хозяина грустный пес, дабы развлечься, примется шарить в ведре и опять же нажрется какой-нибудь дряни. Необъяснимая ничем любовь к мусору...

Ушел на кухню и там принялся разгребать завалы — вчера Лех опять возвратился очень поздно и очень голодный, поел и завалился спать. Горы немытой посуды.

Казик тоже проснулся, недовольно поворчал — чего это хозяину не спится в такую рань, — но прибрел на кухню и там совался под руки, вертелся и скулил, пока Ян не сжалился и не бросил ему одну морковку.

В половине восьмого, когда пакетированная каша уже разбухла в кастрюле, а в коридоре босоного прошлепало (Лех побежал в душ) — в дверь позвонили. Удивившись, кого это несет в такую рань, Ян пошел открывать.

Субъект на пороге знаком Яну явно не был. Более того, субъект был настолько темен, что только отсутствие с его стороны резких выпадов и явно доброжелательное выражение лица удержали Яна от немедленного поднятия щита.

Ян просто стоял и ждал.

— Здравствуйте, — очень мягко и деликатно проговорил субъект. — Могу я увидеть господина Волоша?

— Господина Волоша? — недоуменно проговорил Ян. — Здесь такой не живет. Вы ошиблись.

Субъект уставился на Яна с таким изумлением и огорчением, что Ян испытал даже легкую вину и нервное желание извиняться за то, что некий господин Волош здесь не живет.

— Как? Пан Лех Волош... Я ошибся? Но как же...

— Вы ошиблись.

— Тогда прошу прощения.

За завтраком свежевыбритый, до смерти мрачный и злой на весь мир Лех буркнул:

— Кто там приходил?

— Не знаю. Спрашивали какого-то Волоша. Леха Волоша. Наверно, спутали.

— Да? Любопытно... — со слабым удивлением бормотнул Лех.

— Ты что, знаком с этим Волошем?

— Вроде того.

— А он кто? Твой друг?

— Какое тебе дело?

— Ну... Никакого... В общем...

— Ну и вот.

Да уж, "волчьи дни". Во избежание лучше помолчать. Не хочет говорить — его право.

Экзамен — через час. Еще нужно успеть выгулять на лицейском дворе Казю. А то он дома с ума сойдет.

Казя на лицейском стадионе — местная достопримечательность. И, надо сказать, он жуть как любит гулять на стадионе. Он по натуре пёс-"звезда" и откровенно наслаждается всеобщими поклонением и восторгом. Его первый неумелый полет заснимали на видеокамеры и кристаллы человек тридцать, его крылья измеряли и рассчитывали их "грузоподъемность" ребята из групп левитации и телекинеза, цветом его глаз и шерсти восхищаются все девчонки лицея, ему притаскивают морковь и капусту в промышленных объемах, а уши, ей-Богу, вытянутые не от природы, а оттого, что их треплют и дергают все подряд. Все любят крылатых собак. Из-за этого паразит Казик избалован хуже некуда. И, очевидно, именно поэтому вечно роется в мусорном ведре.

Но, во всяком случае, преклонение Казя принимает с достоинством наследного принца и никогда не позволяет себе ничего лишнего прилюдно.

Да, и все-таки странная история с этим темным и его Лехом Волошем... С которым в свою очередь знаком Лешка. Откуда Лешка может быть знаком с темными?

Впрочем, вскоре стало не до странностей. Билеты достались самые паршивые, а знания, как это часто с ними бывает на экзамене, выветрились из головы и возвращаться назад не спешили. Ян кусал губы, вспоминал мнемо-упражнения, но ничего с собой поделать не мог. Знания придут... за пять минут до момента, когда вызовут отвечать.

Лех.

3 июля 2026 года, день.

— Сссссвет побери! И это я должен буду говорить?! Это?! Ты смеешься... — Лех с отчаянием глядел в листки, исписанные мелко и коряво. Уж ему-то смешно не было ни в коем разе. Ему было страшно. Потому что Дариуш сказал, что пора уже "выходить в люди". И дал вот эти вот листочки, с которыми Лех и должен, значит, "выходить".

— Почему же? Что именно тебя смущает? — рассеянно спросил Дариуш.

Дариуш был занят. Сидел у себя за столом и внимательно читал какие-то тетради. Наполовину он в кабинете отсутствовал, а присутствовал где-то в другом месте, и в этом месте, по всей видимости, ему было интересней, чем здесь с Лехом. И плевать он хотела на переживания своего подопечного.

— Это ж... Это ж... — Лех аж застонал от беспомощной невозможности выразить свое отношение к написанному мелким почерком на мятых листочках. — Это же плоско, глупо, шаблонно! Это же полная ерунда!

— Что конкретно? — так же рассеянно поинтересовался Темный.

— Да все! Всё... Во-первых, Верхнее никогда не угнетало Нижнее, им это просто не по силам! Ну, ограничивали, но не более. И только в соответствии с Хартией. Во-вторых, в большинство подземковских дел Верхнее вообще не вмешивается. Никто по вашим борделям не шляется, никто не изымает наркоту... В-третьих, я не собираюсь заботиться ни о чьих правах и интересах. Хочу уже просто пожить. Спокойно. Оставили бы меня уже в покое...

Дариуш наконец изволил оторваться от тетрадей. Оглядел со всем вниманием. Долго так оглядывал, жевал мясистую губу.

— Ты это серьезно? Насчет "в покое"? Ты имей ввиду, в покое тебя теперь точно не оставят. Не я, так другие. Тебя тут, говорят, искал глава клана Саокаюри...

— Какой? — слабо из глубины своих праведных переживаний заинтересовался Лех.

— Саокаюри. Клан маленький, всякая шушера. Но тем не менее. Хотел в верноподданнических чувствах расписаться. Не нашел он тебя, я так понимаю?

— Нет. Хотя... Тут кто-то приходил с утра... Но это не важно. Ты меня с мысли не сбивай! Я эту дрянь зачитывать отказываюсь.

— Ну, почему же дрянь... Это, другой мой, никакая не дрянь, а всего лишь озвученные коллективные ожидания и представления. Ты тут мало проводишь времени, ты просто не понимаешь местной специфики. Ты не понимаешь, чего стоило Подземке поражение в войне кланов и какие "терки" бывают с Верхним...

— Глупые, популистские лозунги.

— Для тебя глупые. Для меня — глупые. Для тех, к кому ты будешь обращаться — само то. Или думаешь, тебя умные придут слушать? Нет, друг мой, умные будут находиться совсем в других местах — в Сейме, у любовниц, на работе. Но ты не расстраивайся, умные нам и не нужны. Их не так много и они будут только путаться под ногами. Как господин Лискевич, понимаешь?

О да, Лех понимал. Пан Лискевич слишком умный. Был. Теперь уже он вполне себе ручной и послушный, но это потому, что мозгами он пользуется исключительно для того, чтобы ложку до рта доносить да делать, что скажут. Вчера вот он, например, очень хорошо выступил в Сейме. Пламенно так, с полной верой в каждое сказанное слово. А позавчера заверил Координатора Бой-Желеньского в том, что "все под контролем".

— Ну и вот. Разговаривать ты будешь с черноголовками, наемниками, ворами и прочей шушерой, у которой мозгов и силенок не хватило, чтобы выбраться в люди. И вот они, пьющие дрянную водку в дрянных забегаловках, снимающие дрянных девчонок, только и умеющие, что с ошибками написать свое имя и бросить пару заклинаний, будут тебя слушать. Что ты можешь им сказать? Что ты им скажешь, чтобы они поняли?

— Ну...

— Тогда я еще скажу: они никогда и ни за что не признают, что живут в дерьме исключительно по собственной тупости и лени. И порвут в клочья любого, кто им это скажет. Они обозлены. Они вообще очень злы от природы, как эти твари, некридии. Видел таких? Сейчас модно их держать в аквариумах. Родственные души, так сказать. Вот с такими некридиями ты и будешь разговаривать. Нисходя до уровня их маленьких мозгов без извилин. Простыми словами и очень громко. Скажешь, что ты избран самим Нижним Пламенем, чтобы привести их к свободе. И еще скажешь, что во всем виноваты Верхнее и Сейм, что сейчас самое время зажить хорошо. Нужно только избавиться от Сейма и взять власть в свои руки.

— Анархия...

— Нет, у них даже на анархию мозгов не достанет. Они тупо попрутся за тобой. Если ты сумеешь доказать, что ты тут самый умный и сильный. И что от тебя можно что-то поиметь. Они животные. Они подчиняются тому, у кого дубинка больше, и тому. Кто обещал покормить. А их самим очень много. Гораздо больше, чем умных.

— Зато умные непредсказуемы. Что мы будем делать с умными?

— Не волнуйся. У нас есть, что им предложить. В крайнем случае, передавим поодиночке. Это будет не сложней, чем с Лискевичем. Ты делал это много раз.

— Их все равно много. На меня одного.

— Положись на меня... Дивиде эд импера, слышал? Ну вот и не нервничай. Учи текст. Послезавтра он должен у тебя от зубов отскакивать. Готовься.

— Не успею. У меня завтра занятия у Лебовски.

— А ты постарайся успеть. Будущий император должен уметь успевать вовремя.

Ян.

Вечер 8 июня 2026 года.

Сдал.

Хвала Свету, сдал. Всё. Последний экзамен. Проходной балл — двадцать семь. Есть все тридцать. Можно считать, поступил. Из группы по баллам еще проходят Гражина, Энгер и Мила. Но Гражина хочет идти в психологи, работать с выгоревшими магами, Энгера пригласили в боевую пси-эмку, а Мила намерена стать социологом. Факультет психологии находится в Лодзи, боевиков учат в Козелках, Мила уедет в Ожишев. Остальные, кто по баллам не прошел, разъедутся по домам, станут связистами, переговорщиками, устроятся в отделения по борьбе с парапреступностью в качестве дознавателей. Пси-допрос и все такое. Так что все поразъедутся, группа распадется, а на факультет пси-теории Ян пойдет один. Опять новые люди, новые лица... Опять привыкать и приспосабливаться.

Ну, зато там будет интересно.

Даже Леху было интересно, пока его не забрали учиться Наверх.

Пришел домой со своими тридцатью баллами в кармане, а дома тихо и одиноко. Казик все-таки разворошил мусор и теперь где-то прячется. Стыдно ему. Нужно было, пожалуй, лечь спать и доспать положенное... Или стоило бы сходить прогуляться? Или нужно было остаться с ребятами и отметить удачную сдачу экзамена? Они собирались на Варту. Там сейчас жарко, песок на берегу оранжевый и легкий, как пыль... Возьмут ящик коктейлей — они все старше на год, им уже можно...

Нет, пожалуй, спать. Упали глухие шторы, обрезав заоконый летний вечер. Тихо зашумел кондиционер, остужая слишком теплый воздух. На мягких лапах проскользнул в спальню Казик — любит спать у хозяина в ногах, бессовестный. И Ян совсем уже было задремал, когда тренькнул со стола почтовик.

Письма к Яну приходили очень редко. Почти как праздник... Пришлось подыматься и смотреть. С незнакомого адреса с безликим заголовком: "Привет!". По всей видимости, спам. И все-таки открыл. Развернулся на панельке листик, исписанный милым округлым почерком. Старательный и аккуратный. И Ян знал только одного человека, который пишет письма не безлико-печатно, а от руки, старомодным стилом. Наверняка от старания склонив голову на бок и прикусив нижнюю губу. Ян еще помнил эту привычку, но не верил, что когда-нибудь еще сумеет поговорить с её обладателем. То есть, с обладательницей. Ему не нужно было искать подпись в конце длинного-предлинного, листов на десять, письма.

Кларисса.

Сонливость слетела шелухой.

"Привет!" — улыбалась первая строчка, словно бы в ответ на вчерашнее, а не трехлетней давности письмо. Три года — это еще до мамы.

"Ты меня еще помнишь, Ян? Жаль, если забыл.

И сразу же — извини, что не писала раньше. Не могла, честное слово. Было запрещено. Ну, сам понимаешь. У меня же отец из спецов. Твой ведь тоже раньше туда-сюда ездил? И сейчас, наверно, тоже ездит? Я слышала, он стал Координатором. И про твою маму я тоже слышала. Мне очень жаль.

Как ты? Напиши подробно, ладно? Странно, но я до сих пор по тебе скучаю. Впрочем, возможно, ты вообще забыл, кто такая Кларисса Гнецких. А еще может быть, что я зря пишу это письмо — ты мог и переменить почту за три-то года. Впрочем, теперь уже, наверно, все равно. В любом случае в реале мы не встретимся еще сколько-то лет. Я по-прежнему живу в одной из закрытых зон. И только сегодня нам разрешили переписку. Я тебе три года писала, если честно. Писала, складывала письма в архив, потом удаляла, когда устаревали. Мы ждали три года. У меня был доступ в инфосеть, конечно, но никакой исходящей информации... Ну, ты, я думаю, знаешь порядок.

В общем, сегодня нам разрешили. Сейчас мы в карантине на неопределенный срок, но хоть можно переписываться. До смерти надоело здесь сидеть.

Так, нет... Пожалуй. Письма не так должны выглядеть, а? Просто я сама еще толком не верю, что наконец-то имею хоть какую-то связь с большим миром. Надеюсь, ты все-таки ответишь..."

Задребезжал звонок.

Ян с досадой оторвался от чтения, мысленно ругательски выругав Леха, опять забывшего ключи. Ничего, письмо никуда не денется.

Но — не Лех. Опять незнакомый мужчина. И тоже темный. Тонкий, сутулый и невысокий. Им тут что, медом намазано?

— Вам Леха Волоша? — неприветливо и раздраженно спросил с крыльца. Жара и не думала спадать, асфальт плавился и пах горячо.

— Да. Неплохо бы... Леха Волоша... — пробормотал мужчина, окидывая Яна неприятным, тревожно-назойливым взглядом. — Да, неплохо бы...

— Лех Волош здесь не живет, извините...

— Обидно...

И стоит, ждет чего-то.

— Не живет. Я вообще не знаю ни одного Леха Волоша поблизости, — настойчиво повторил Ян, намереваясь уже закончить разговор и бежать читать дальше. Этот, впрочем, спешить не уходил, бормотнул непонятно:

— Но его брат тоже вполне сойдет...

И вдруг распрямился, внезапно становясь шире, больше, страшнее... Откуда-то взялся, поднялся черный матовый щит...И скользнула коротко-быстро черная петля захвата.

Ян закричал. Мысленно, по "нитке".

В слух не сумел, потому что горло перехлестнуло.

* * *

Инга Бауман, усталая и замотанная хозяйка лавки, протерла стол насухо и задернула жалюзи в лавке. Закрыто, всё. Не работаю. Выручки — двадцать злотых. За весь день. Всего. Муж, пьянчуга и лентяй, заберет все до грошика и еще побьет. Мало. Сволочь. У него третий месяц нет работы, а трубы горят. Выпить хочется. Хочется сидеть в пивнушке и глотать пойло. Работать — не хочется. Да и не предложит уже работы никто: кому в голову придет сделать заказ опустившемуся низшему с трясущимися руками? И вот он просиживает с утра до вечера штаны, торчит в своей забегаловке, а жена тут паши.

Впрочем... Впрочем, так было всегда. В Клане женщина занимает среднее положение между рабочим мулом и половой тряпкой. Всегда занимала и всегда будет занимать, потому что развод запрещен, а за убийство женщины все равно ничего и никому не будет. Кто бы Ингу, магичку клана Серых целителей, об этом предупредил до того, как она сказала "да" красивому и веселому парню с татуировкой-змейкой на спине? А Иво Бауман был красив, был весел и определенно имел подход к женщинам. Мозги пудрить умел. Теперь уже, обрюзгший и спившийся...

Инга, серая и подурневшая от такой жизни женщина за сорок, конечно, уже и не надеялась, что когда-нибудь станет лучше. Смирилась.

Сынок вон подрос — копия папочки в юности. Такой же, прости Тьма, негодяй. Девушку в дом приводил, красивенькую, как кукла. Инга отвела ее в уголок и шепнула дурочке пару слов. Теперь Изидор злится, а девчонка куда-то исчезла. Но Изидор пока еще молодой, пока еще веселый и ловкий. На него пока еще найдется свой заказчик, и денег сыночку пока хватает...

Инга устало привалилась к стене и так постояла пару минут — потемнело внезапно в глазах.

Припрется же уже скоро. А тут выручки двадцать злотых. А потому что никому больше уже не нужны "Травы пани Бауман". Всем нужны настои на крови младенца, сердца месячных львят и крылья нимфей. И плевать, что у нимфей не бывает крыльев, месячных львят еще нужно отловить, а кровь у младенцев забирать вообще запрещено Хартией баланса. Плевать. Штрафы смешные. Кое для кого. Не для Инги. Тут бы только концы с концами свести.

Придет же сейчас придурок...

Ох, пора идти накрывать на стол. Ужин он любит горячим. Может, он сегодня будет совсем в стельку и сразу упадет, свинья, и заснет?

А может, придет злой и трезвый. Вчера выручка маленькая тоже была.

И чуть не разбила тарелку от нового приступа дурноты.

Стук в дверь почудился. Но только почудился, потому что муженек в дверь не стучит, а ломится, пинает ее ногами и орет.

Половина седьмого — опаздывает к ужину. Придется снова греть.

Семь — еще нет. Снова подогревать.

Восемь. Нет. Может, сдох? Или спит под забором? Но все равно нужно еще раз подогреть.

И девять.

Тихо. Может, пойти его искать? Вдруг правда где-то валяется, пьянчуга несчастный? Нет, подождать еще...

И подождала. А потом походила, поискала. Уже совсем по темноте, хоть глаз выколи. Нет его нигде. Снова подогрела ужин.

Но он все не возвращался.

Ну, точно, где-то свалился и спит.

И тогда Инга позволила себе то, чего давно не позволяла. Проскользнула в спальню — с прежней опаской, тихонько. Но в спальне было тихо и темно. Наслаждаясь этой тишиной, сбросила верхнее, торопливо, как преступница, натянула ночную рубаху и упала на свободную, пустую и безопасную без муженька кровать. И тут же заснула. И уже не слышала, как муж все-таки возвратился. Но не стал за волосы стаскивать "сучку" с постели. И не полез за деньгами. И даже не шваркнул тарелку с остывшим бигусом об стену. Он был почти трезв. Возможно, впервые за долгие годы. Он ходил из угла в угол и бормотал себе под нос что-то про "толковые вещи" и "чувак дело говорит". Потом залез в шкаф, выволок оттуда давно уже заброшенный кожаный сверток, на кухне на столе развернул и долго с удовольствием натачивал и начищал кинжалы, сюрикены, правил дротики...

В спальне тихо разделся, отпихнул, впрочем, без злости, жену на край постели, лег. Она даже не заметила. Долго не спал. Опять бормотал про "толкового парня" и про то, что "стоит попробовать".

* * *

— И такой день настал! Пора, друзья мои!...

Толпа бесновалась. Толпа была человек всего сотня, может, чуть больше. Но в небольшом баре на окраине Скопне тряслись от выкриков и топота сотен ног стены. Сто человек — все-таки много для небольшого дешевого бара. Публика тут тоже дешевая. Мелочь подземковская, ворье и шваль.

Но Дариуш сказал — с этих начнем. Набиваем руку, ставим голос. Учимся.

— Такой день настал! Так кто пойдет за мной, чтобы заткнуть их лживые рты и укоротить длинные ручонки?!

— Яааааа! — орет плешивый, худой маг лет этак пятидесяти. Он сидит совсем близко, настолько, что обдает вонючим пьяным перегаром. Пытается вскочить, да подводят ноги. Ноги у мага заплетаются. И с мозгами непорядок.

Но это фигня. Дариуш учил — вот это и будет наша основная, пьяная, тупая масса, которая и приведет нас к победе. Она тупа, но она непрошибаема. Она раздавит своей темнотой и глухотой, сметет все на своем пути. Когда она такая тупая, пьяная и орущая — она непобедима. Она хочет водки и еще она хочет крови. Бери их тепленькими.

Нужно только найти к ним подход. Полюбить их хотя бы на эти двадцать минут выступления. Или наоборот, возненавидеть. О, как нужно ненавидеть тогда! Нужно орать и пылать этой ненавистью. Нужно плескать ее на всех и каждого, нужно...

— И вместе мы придем к победе!

— Дааааааааааа! — орут эти луженые, хриплые глотки.

— И вместе мы сильны!

— Дааааааааааа!

И Дариуш — где-то сбоку, на периферии — одобрительно кивает. У Леха стреляет в виске. Коротко. Паникой. Он вцепляется в стол, чтобы не упасть, но машинально еще толкает с губ следующий лозунг:

— Не дадим окончательно втоптать себя в грязь!

Хорошо, что позавчера Дариуш заставил выучить эту дрянь наизусть, так, чтобы среди ночи проснуться и заорать. Ведь это нельзя говорить, это можно только горланить, рычать, вопить и реветь. И желательно — сопровождая всяческими "спецэффектами" типа грохота, молний, битья стекла...

В виске гвоздь. Причины его Лех отыскать не мог никак...

...куда сильнее... знал, что никаких шансов... зачем... этот намного сильнее... ЛЕХ! Помоги!... пусти! Свет тебя побери... Пусти...

Возня... Простецы не понимают. Не могут Поверху увидеть — душит черная, липкая дрянь, "удавка"... Почему же не сразу — фаем и без всякого? Это же легче... Хотя, наверно... Со стороны — молодому человеку стало плохо прямо на пороге дома, другой человек помогает... Парень хрипит, нужно вызвать службу спасения! На пороге... на один шаг до защитного барьера...

— Не дадиииииим! — завывает толпа.

Подбирается ближе Дариуш, одними губамии спрашивает: "Что?"

Мотнул головой: "Не знаю".

"Ну, давай, не молчи!" — требует Дариуш взглядом.

— Долой Сейм!

— Долой! Да!

Кулаки чешутся у них. Мозги давно уже залиты пивом и водкой, глаза застит жажда громить и кромсать. Сейчас они выскочат уже из пивнушки и пойдут бить стекла и ломать заборы в Долине убогих. Сейчас...

"Ну, еще!" — требует беззвучно Дариуш.

В виске невыносимо ломит.

....Леееех! Лееееешка!...не слышит...И ведь совсем... всё...

И уже кто-то подбегает, что-то кричит...

Убери руки... уйди...

И, черт, как же не хочется... Лееееееееш!

"Нитка" молчит.

Нет!

— Долой власть Верхнего!

Дариуш поджимает губы — запал-то где? Где плещущая ненависть, где боевая ярость и прочая дрянь?!

Что-то с головой непонятное. Вгляделся в искаженные злостью и восторгом лица — кто из них? Да бред, Дариуш держит щит, тут безопасно. Это что-то с мозгами...

... Один шаг. До барьера. И спас бы этот один шаг.

Уберррри рррруки, заррраза...

Собраться. Лех не поможет. Лех не слышит. Почему не убьет сразу?!

Лех не поможет. И вовсе не так больно. И вовсе... Собраться. Нужен один шаг.

Лицо у этого злорадное. Думает, готово.

Кто-то кричит, что нужно "скорую", а этот говорит, что ничего...

"Всё, заканчивай", — взглядом разрешает Дариуш.

Толпа затихает, заглядывает в рот. С затверженными намертво благосклонно-повелительными интонациями сказал:

— Я рассчитываю на вас, друзья! А теперь выпейте хорошенько за наше с вами общее дело! Я угощаю!

И тишина ожидания лопнула одобрительным гулом.

А в виске продолжало дергать, Лех слабо кивнул еще, утирая пот со лба. Стараясь, чтобы незаметно было, как бросает этот больной висок из стороны в строну, ломанулся в "приват". К Дариушу. К его рукам, которые вынут из виска гвоздь.

... никто не поможет... а мы сами... а вот не ожидал... не ожидал, гад...

Глаза у него делаются испуганные, изумленные... Отдергивает руку. Но липкая дрянь продолжает душить.

Но пси-завеса ему всё равно не нравится. Где-то далеко воет сирена.

Удавка продолжает душить, но уже можно пошевелить рукой. А это главное. Это — "пыльный мешок". Это пальцы щепотью и резкий выброс.

Щит!

Черт.

Зато — не ожидал.

И, пока не ожидал, слегка отпускает. И не успевает. Один-единственный шаг.

— Ну и? Всё? Мне показалось, что ты забыл слова...

— Чшшш... Тихо. Голова. Погоди. Дай присесть.

Вне шумного зала висок примолкает, словно бы прислушиваясь к чему-то.

— Голова болит? Иди-ка ко мне...

И вдруг разрывается ослепительным, болезненным: "Лееееееееех!"

Фейерверк.

И смолкает.

— О, черт! Ян!

Ничего. Пусто. Тихо. "Нитка" истаяла, как и не было.

— Эй, ты куда?! Стой! Стой, я тебе говорю! — метнулся, пытаясь схватить за рукав.

Но поздно.

Перемычка.

Робкий шаг. Чувствуя лопатками дверь и безопасность. Странно, но испугалась только сейчас.

Впрочем, вроде ничего.

Комната. Светлая и просторная. Без окон. Стены белые, пол белый, легкий плетеный столик, на столике графин и стаканы. Графин пустой. На полу лужа. Странно. Дальше. Койка. Стандартная, какие были и будут всегда. На койке клетчатый коричневый плед. На ней же, подтянув колени к груди и спрятав лицо — Ян Ревич.

То есть, конечно, никакой не Раевич. Янош Валеры Горецки — вот как. Плоть от плоти Присциллы Анелии Горецки.

— Ян? — осторожно окликнула.

Он поднял лицо. Мокрые волосы налипли на лоб, лезут в глаза, а глаза — дикие. Испуганные — вот сейчас или закричит, или метнется в угол, как перепуганный до смерти зверёк.

Шевельнула губами, хотела что-то сказать. Что, придумать не успела. Взгляд потух, уткнулся в пустоту.

— Ян? Ян, ты меня боишься?

Но нет, больше на Прис внимания не обращали. И от этого сделалось неуютно — аж вот сейчас сбежать из комнаты и отдышаться в коридоре. Сдержала порыв.

Ян мазнул теперь уже равнодушным взглядом, снова уткнулся лицом в колени и затих. И что, так и будет сидеть? Координатор просил с ним поговорить.

— Ян... Послушай... Нам нужно поговорить, да? Ну, я же вроде бы... твоя мать?

Ян поднялся, растерянно огляделся по сторонам. Мокрая челка сползла на глаза, с досадой тряхнул головой. Аккуратно обошел Присциллу и подошел к столу. Схватил графин и вылил себе на голову. Отфыркиваясь, протер глаза.

Что ж, лужа объясняется. И мокрые волосы.

Не объясняется — зачем.

— Что ты делаешь, Ян?

Ноль внимания. Отфыркался, отряхнулся, как мокрая собака. Огляделся по сторонам. Прошёлся, опять же аккуратно и опасливо обходя Присциллу.

— Ян!

Замер, одарил женщину растерянно-беспомощным взглядом, словно бы увидал нечто из ряда вон и не знает, как теперь быть. Круто развернулся, ушел к столу. Там растерянно звенел графином, но воду-то он всю вылил уже... Тогда принялся за странное. Ловко на этот раз миновав Присциллу, уткнувшись взглядом в пол, добрался до противоположной стены и уверенно... это он что, сквозь стену пройти пытается?... Свет. Он ведь совсем сумасшедший! Бедный мальчик.

Из затеи его, как и следовало ожидать, ничего не вышло, но провал Яна явно обескуражил. Он попытался еще раз, однако стена вела себя ровно так же, как и обязана вести себя всякая стена. То есть проявлять все свойства твердого тела. Тогда принялся шарить по ней явственно трясущимися руками, искать что-то...

— Ян, послушай меня. Ян! Да хоть оглянись! Я же не совсем пустое место!

Он оставляет стену в покое, так же сторонкой добирается до койке и на нее падает. И сидит, сгорбившись и спрятав лицо в ладонях.

Присцилла медленно, боясь спугнуть и спровоцировать на новые странности, приблизилась. Плечи мальчика мелко тряслись. Робко прикоснулась к темному затылку, позвала:

— Янось...

Короткая судорожная волна пошла по плечам, мальчик всхлипнул в ладони и замер без движения, словно бы в ожидании удара.

Глава 6.

— Ян?!

Жара в Познатце пахла медью и асфальтом. В Подземке ни таких запахов, ни такой жары почему-то почти не бывает.

— Ян!

Приоткрытая входная дверь устало скрипнула. Барьер искрил остаточным возмущением. На улице оказалось на редкость оживленно, словно бы что-то уже произошло, когда Лех, после Подземки разгоряченный, выбежал из тупика и помчался к дому. Даже мобиль медпомощи зачем-то...

— Я-ан!

Паника.

Барьер пропускает, искрить перестает. Жара за порогом пасует, съеживается до приемлемых двадцати трех по Цельсию. Липкий страх потери накатывает...

— Я-ан, черт возьми!

— Здесь я, не ори.

Брат сидит на полу, обессиленно привалившись спиной к дивану и прикрыв глаза. Рядом тряпкой валяется Казимир, подставив хозяину спину. Пальцы Яна тонут в золотистой густой шерсти. Постепенно, но медленно, страх отпускает. По-прежнему в желудке неприятно, висок подергивает.

— Что случилось?

— У тебя спросить надо. Пришел один из твоих дружков, спрашивал опять Леха Волоша, а потом вдруг напал, — голосом сдавленным и неприятным коротко выплюнул Ян и со стоном выпрямился.

— Друг? Как он напал?

— Ментальная удавка.

— Ты в порядке?

— Ну еще бы! Конечно, в полном! Все требуют какого-то Волоша, про которого ты не хочешь ничего рассказать, потом вдруг нападают, душат удавкой — думал, все, капец! — ты меня в упор не слышишь, еще и сбрасываешь "нитку"! А потом, когда все кончилось, приходишь и спрашиваешь, порядок ли! Отлииично! Просто превосходно!

— Я не сбрасывал "нитку"... Честное слово! Просто... не слышал почему-то... А где... этот?

— Не знаю. Я сумел добраться до барьера и тот мужик исчез.

— Сильно он тебя?

— Не твое дело.

Встал, пощупал горло. Казимир без энтузиазма поднялся следом, вяло вильнул хвостом. Оба развернулись и пошли. Сообразил — братишка подпитывается от своего пса. А тот... нет, ну кто-нибудь такое видел?! ... А тот и рад, и сам подставляется!

— Эй, Ян, ты куда?

— Мне некогда тут рассиживаться. У меня письмо неотвеченное, — хрипло сообщил через плечо.

— Но Янось...

Какая муха его укусила? Может, это у него шок? Нужно полчасика переждать и сходить проверить, что с ним там. Но хоть жив. А за таинственного любопытного придется взяться всерьез. Второй случай за два дня...

И взялся. Спустил по следу собаку-Дариуша, а сам дома понавесил еще блоков. Внешку, внутренний, даже один межкомнатный. Потом подумал, что это уже на манию смахивает и межкомнатный все же убрал. Походил по комнатам в смутной раздраженной задумчивости, но тут как раз позвонил Дариуш и избавил от мук зуда немедленной деятельности. Сообщил, что всё в лучшем виде, что его люди уже взяли след и приблизительно через часик... Что будущий император прикажет сделать со слизняком, посмевшим нарушить покой его жилища? Лех подумал и сказал, что будущий император намерен сам разобраться со слизняком. Поэтому, если найдут — пускай подождет... Завтра у Леха занятия, он будет занят... Послезавтра нужно будет сначала еще один раз "задвинуть" в баре... Так что вот, пусть посидит пару суток. Не кормить, не поить. Можно позволить ребятам немножко развлечься... Дариуш понятливо агакнул и оборвал связь.

Зуд деятельности возвратился. Очень уж тихо в доме. Прохладно, тихо, пусто. Слишком много свободных комнат. В комнату для гостей год уже никто не заходил. Хотя, может, аккуратист-брат пыль там иногда стирает... Гнессина комната вообще заперта. Гнес переезжала, зачем-то заперла на замок, а ключ остался у нее. Мамина спальня... Ох уж эта мамина спальня. В ней так никто после мамы и не жил. В ней всегда сумрачно, через тюлевые чайные шторы свет проскальзывает словно бы нехотя и робко. Потолок золотистый, с барочными рельефами по углам, но это какая-то то ли пыльная от времени, то ли сама по себе мертвая позолота... Ничего теплого и утешительного. Давно опустелая комната с парой акварелей на стенах, со старыми духами на туалетном столике (почему-то Гнес их так и не тронула даже в эпоху своего парфюмного дефицита), аккуратно заправленной кроватью... Запах здесь... почему-то усталый, горьковатый запах вербы — как она пахнет во время службы, когда шуршат молитвы, когда на клиросе уже затихает... Не зря Ян всегда ходил с мамой по воскресеньям. И зря — Лех тогда кривил губами и не ходил. Но комната... В ней иногда шорохи, стуки, вздохи среди ночи. Гнесса говорила, просто стены помаленьку проседают. Но сама, по глазам видел, тоже побаивалась.

И сейчас в доме опять вздыхало и шуршало. Или это холодильник работает?

Лех вздохнул, помялся в гостиной и все-таки пошел к брату. Только брат его не ждал. Брат валялся на кровати в обнимку с планшетом почтовика. То есть натурально — прижав к груди, как иные католики прижимают к груди иконы на старых кадрах. Кажется, дремлет...

Хотел выйти на цыпочках, да паразит Казик подвернулся под ногу. Метнулся из-под кровати к двери. Да так ловко под ноги пришелся, что едва не уронил Леха к чертовой матери. Лех не упал, но выругался. Нет, действительно, на кой ляд ему понадобилось в коридор?! Он вообще в последнее время странный, псина эта отъевшаяся. От Леха шарахается, как от зачумленного.

— Лех? Ты чего?! — простуженно каркнул Ян, подскакивая.

— Ничего. Я не хотел тебя будить, только псине твоей, видать, шило в одно место...

— Аааа... А чего ты вообще приходил?

Сел, почтовик уложил на колени аккуратно, как прилежный дошколенок. Глаза у него вполне себе нормальные, словно бы и не спал только что.

Лех смутился.

— Просто проверить, что с тобой теперь порядок.

— Убедился?

— Да.

Тут, видимо, Леху полагалось сказать, что тогда все, он не будет мешать и пойдет, но уж очень тоскливо за пределами комнаты Яна. Вот, кстати, комната Яноша Валеры Горецки... Для истории, так сказать. Еще одно примечательное место примечательно унылого дома. Для разнообразия вполне себе приятная, мамой с любовью обставленная комната. А вот вклад Яна — полки с книгами, стеллажи с м-кристаллами, снова книги на тумбочке и в тумбочке, и даже под кроватью валяется "Пси-эм-логия". Потому что Ян помешан на книгах. Есть же целая настольная инфо-система, ничего не нужно больше... Книги — пламенная страсть младшего Горецки. И что-то из этого выйдет, подсказывало Леху чутье. Не может человек просто так превратить свою спальню в допотопную библиотеку, самому себе едва на жизнь места оставляя. У Яна наверняка какая-то великая цель. Поживем, увидим.

— Ну и?

Этот в потенциале великий Ян вырвал из задумчивости в недоброжелательность.

— Ты на меня сердишься? За то, что я не услышал?

Молчит.

— Значит, злишься. Ну должна же у меня быть хоть какая-то личная жизнь!

Почтовик тренькнул, Ян вздрогнул и нахмурился.

— Ладно, что с тобой сейчас толку говорить, пока ты такой нервный. Но насчет ментального поля и горла я бы на твоем месте показался бы какому-нибудь медику. Сходи к себе в лицей, а?

— Не маленький, сам соображу.

— Тогда я пошел.

— Иди.

Черт подери, — захотелось закричать Леху, — да я же перетрусил, я же чуть с ума не сошел, пока бежал от тупика до дома! А тебе плевать! Тоже еще пси-эм! Впрочем, пси-эм Ян волну братского негодования поймал — под лопатки мягко толкнуло, прогоняя прочь.

— Завтра поговорим, — храбро пообещал Лех с порога и ушёл к себе. Сам набрал номер Дариуша и дождался ответа. Дариуш ответил быстро и радостно. Лех немножко послушал, самому себе кивнул в зеркало и наспех переоделся. Не хотелось сегодня оставаться дома в почти полном одиночестве.

* * *

Новая университетская группа пришлась как нельзя кстати. Ее сформировали уже к тринадцатому июля, всех "перекликнули", перезнакомили и велели до сентября узнать друг друга поближе — с этими людьми учиться еще пять лет, а пси-эмы должны уметь доверять друг другу. Должны быть как одна большая семья. Потому что пси-эмы, как ни крути, куда уязвимей и нежней остальных магов. Про "уязвимость", Ян давно понял, это такое заклинание. Очень удобно, когда нужно объяснить какой-нибудь идиотский поступок. А я, знаете ли, пси-эм, у меня просто был нервный срыв. Ах-ах, я сам не ведал, что творил! Моя психика такая нежная и уязвимая! Брехня. Лично Ян ни разу за всю жизнь не ощутил этой пресловутой пси-эмовской слабости... Он, конечно, делал иногда дрянь... ох, делал!... но на нервный срыв списывать ответственность не собирался.

Так вот, группа. Группа подобралась любопытная. Сборная. Пси всех трех типов, включая совсем уж теоретиков — аналитиков. Сразу, с первого взгляда впечатлил весельчак и умница Патрик, с ходу из воздуха вытащивший шарик для пинг-понга, а потом густо расхохотавшийся — никакой магии! Только ловкость рук и древняя книжка по фокусам! Нужно сказать, фокус Патрика получился весьма своевременный, потому что пси-эмы, которых согнали, как стадо овец, в одну аудиторию для знакомства и непринужденного общения, мялись, жались по углам и общаться стеснялись. Патрик сразу же шарик свой пихнул в руку русой девушке Славе, которая никак не могла поверить, что никакой тут магии. Пси-эмы расслабились, заулыбались и принялись знакомиться по новой, без официальщины уже... Выяснять, кто, откуда и какими судьбами. Тут уже внимание Яна привлекла Донега — статная, рослая девица типично великопольской внешности, из тех, что описаны Генриком Сенкевичем. Глаза умные, острые, как ножом полоснула этим своим темным с паволокой взглядом... Сразу, инстинктивно почувствовал, даже не глядя поверху — сильна. Почему-то опасна. Или вот Домбрув — слабый маг, но изумительный теоретик, Ян читал его ученические статьи в лицейских изданиях. Встречались на одной из олимпиад, вспомнил даже...

Опять же выяснилось — все они немножко старше Ян, года на полтора-два, и почему-то из этого раздули невообразимую проблему. Ну, спрашивается, что в этом факте такого, из-за чего стоило бы лишний раз сотрясать воздух? В конце концов, экзамены Ян сдал получше многих, диплом лицейский получил с отличием, так чего? А того, с некоторым смущением пояснила хорошенькая новая одногруппница Энни (маленькая, хрупкая, но с хорошо оформленной женственностью — округлости и выпуклости везде, где нужно, а темные глаза смотрят лукаво и таинственно), что Ян вроде как еще "маленький". Эти полтора-два года и есть та разница, которая отделяет ребенка от взрослого. По крайней мере, в соответствии с Хартией Баланса. В общем, Ян понял, что ускоренная программа младшей школы опять сыграла с ним злую шутку. Сделалось до ужаса обидно. Особенно когда все дружно сговорились отметить знакомство и принялись старательно обсуждать, можно ли самому младшему члену теперешней группы выпить за знакомство чего-нибудь покрепче сока. Не то, чтобы Ян действительно хотел выпить. Но малявка...

Всё равно среди них, веселых и говорливых, было лучше, чем дома. Дома теперь установился холодный немногословный мир со старшим. Не ссорились. Просто в Яне все клокотало от неясной обиды, которую он никак не мог растолковать даже себе. На что он, собственно, обиделся? На то, что Лех не пришёл спасать? Но если он действительно не слышал? Бывает ведь, Ян тоже не слышит? На то, что у Леха какие-то секреты? Но ведь Лех старше на два года, у него уже какая-то личная жизнь, девушка, учеба, планы на будущее... Скоро Лех совсем уйдет. Туда, в свою новую жизнь. И Яну придется уйти в свою. Наверно, поэтому и клокотало. Но так клокотало, что он ночами не мог спать. Злился, ворочался на мокрых от пота простынях, или внезапно прохватывал озноб, нервный... Опять же горло побаливало первые дни, не давало забыть и успокоиться. Сидел до этой переклички дома, как крыса в клетке, Лех не позволял никуда ходить, пока он не "выяснит, что к чему". Вчера, кажется, выяснил, потому что возвратился домой довольный и дал добро на "выход в люди". Отдушина только — письма Клары. По два-три в день! Пространные, добротные, подробные. Словно бы попытка наверстать отнятые три года. Фиалковая мечта возвратилась.

Но писем было мало. Всё равно, хотя Кларисса оказалась незаурядной рассказчицей, сочно и живо писала свою жизнь в закрытой зоне, и каждое ее письмо несло с собой то порыв жаркого пустынного ветра со скрипом песка на зубах, то глоток ливня сезона дождей, его желтые потоки, то буйную зелень, месяц цветения и роста, а то вдруг — отголосок каких-то полудиких, гортанных песен со вскриками, под тамтамы и треск костра...

Это все было хорошо, но недоставало Клариссы — живой и близкой. Яну было восемнадцать, он хоть и смутно, но ощущал зов пола, тяготился своей неприкаянностью и поднимал уже голову, оглядывая мир ищущим взглядом.

* * *

— Гаденыш.

— Пожалуй.

— Значит, хотел меня братом шантажировать?

Опять долгие коридоры, заламывающие крутые петли, снова скрипучие двери. Опять камера. Дариуш рассказал, что устроил этот тайничок аккурат тогда, когда в Хартию внесли поправку о запрете пыток даже в отношении темных. Такую нору встроил, что хрен кто что пронюхает. А если и пронюхает, то сложная система ходов и тупиков, да еще лично Дариуша изобретение: в некоторых местах потолки обваливаются, замуровывая выход. Дариуш даже показал, куда нужно жать в крайнем случае. Сама камера навевает ассоциации с осажденной крепостью. Холодная, сырая, зато три слоя защиток, система спешной эвакуации, воздухоочистители... в самом крайнем случае здесь можно и самим прекрасно залечь на дно. Правда, сейчас не тот случай.

На табурете, который почтил уже своим вниманием жирный зад пана Лицкевича, теперь восседал щуплый субъект скользкой наружности и тихо скулил. Леху этот скулеж сильно действовал на нервы, побаливала голова и поддавало еще волнение за Яна. Лех непроизвольно поморщился. Тогда Дариуш понятливо кивнул и съездил субъекту по зубам.

— И что он хотел?

— А вот это само по себе история интересная. Лицкевич ни при чем, это я выяснил точно. С цепки он не сорвался. Центристы и правый блок сколотили инициативную группу, которая хотела посадить тебя на трон, целиком взяв под свой контроль.

— Каким образом? — скрипнул зубами Лех. перед глазами встал Лицкевич после промывки мозгов. Марионетка первые часы так себе выглядит: пока не восстановятся рефлексы, у нее текут слюни, может обмочиться, а то и нагадить. Ничего хорошего.

— Ну, первоначально — попробовать договориться или заставить тебя принести клятву. Скорее всего, тебе предложили бы подписать какие-нибудь "Статьи" или "Конституцию". При таком раскладе власть остается у Сейма, а ты просто подставка короны.

— А если бы я не согласился?

Выразительно пожимает плечами.

Лех, неожиданно для себя, коротко рыкнул и сам смазал субъекту по зубам.

— Что они хотели сделать с Яном?

— Держать в заложниках до тех пор, пока не решат с тобой.

— А потом?

— По обстоятельствам. Если бы ты не артачился, подписал, что нужно, возвратили бы в целости. Если пришлось бы промывать тебе мозги, он только мешал бы, сам понимаешь.

Субъекту снова перепало. Левый глаз у субъекта заплыл, а правый смотрел с ужасом.

— Что делать с этим? Как думаешь?

Правый глаз субъекта молил о пощаде. Дариуш вздохнул и признал, что тут уж ничего не поделаешь — сильно трогать нельзя. Глава Клана Заклинателей собственной персоной (видать, своим людям не слишком доверяет, раз поперся сам), пропажа такой известной фигуры не пройдет незамеченной. С другой стороны, нельзя и оставить как есть, ни у кого не должны сложиться ложные иллюзии, что на будущего императора и его семью можно нападать безнаказанно.

— Тогда просто поучить? — предложил Лех.

Но это вариант Дариуш забраковал. Поученный глава вполне способен, возвратившись, накатать жалобу на незаконные действия. Оставалось одно, уже почти любимое и привычное. Послушный глава Заклинателей лишним уж точно не будет.

Субъект от ужаса даже не закричал — замычал нечленораздельно, когда понял, что с ним сейчас сделают.

* * *

— У Яна отец Координатор!

— И что такого? — лениво вопросил Ян. Сегодня его вытащили на пляж. Новая группа. На пляже Ян не был уже года два, наверно. На солнышке разморило, погода стояла как раз пляжная: ясно, жарко, но не до теплового удара, изредка набегает свежий ветерок, разбрасывает по голой коже горячие песочные брызги. Варта сверкала нестерпимо, переливалась, тихо шуршала на камнях, лизала пятки. Девчонки затеяли пляжный волейбол, визжат и покрикивают, слышатся глухие удары по мячу, гогочут парни... И как им не лень... Ян вот пришёл, скинул мокрую от пота рубашку и рухнул на песок. С тех пор и лежал. А хорошо так — ничего не делать, даже не шевелиться без надобности. И мысли на песке становятся такими же — вялыми, медлительными и без надобности не шевелятся. Вторгнувшиеся в Янову жару и сонливость Донега, Патрик... еще один парень, Ян никак не мог вспомнить имя... растревожили покой, и Ян с досадой поморщился. Перевернулся на спину, поглядел в небо. Небо было на редкость бездонным, даже вялый намек на облако так и не оформился и теперь болтался в вышине нелепыми раздерганными нитками.

— Нет, ничего. Просто такая шишка и в нашем скромном обществе... — фыркнула Донега. И непонятно было, с иронией ли фыркнула, или с некоторой завистью. Или с тем и другим? Тем не менее, Яну сделалось неудобно и он неловко буркнул:

— Да чего там! Ему на меня плевать. Я его видел-то раз или два в этом году. Мы даже не разговариваем толком.

— Ну-ну... — Донега гибко потянулась и легла рядом. Пышная ее грудь оказалась в каком-то десятке сантиметров от лица Яна.

— Правда.

Ян неловко отодвинулся. На Донеге был премиленький купальник, голубой с переходами в зеленый, но его Ян начал разглядывать, чтобы только отвлечься от большой пухлой груди. Получалось не очень. Видать, когда Господь создавал Донегу, он лепил ее с тем расчетом, чтобы самцы больше обращали внимания на ее сдобные формы, чем на умный блеск в глазах. Девушка с такой фигурой просто не имеет права быть умной.

— Да ладно, у всех проблемы с предками. Так было всегда. Если мы с ними иногда цапаемся, это не значит, что они нас не любят, — сообщил Патрик философски и рухнул на песок тоже. Уж он-то пялился на Донегину грудь без всякого стеснения.

— Мы с ним не цапаемся. Я ж говорю, я его видел в последний раз... в прошлом месяце, наверно. А до этого — в прошлом году. Он иногда приходит проверить, что мы с братом еще живы, ну и всё.

— Нуууу.... Если он Координатор... Наверно, он просто очень занят.

— Наверно, — равнодушно согласился Ян и перевернулся обратно на живот. К сожалению, обширная грудь Донеги и из этого положения назойливо лезла "в кадр". А продолжать тему не было никакого желания. — Но, вообще-то, официальная опекунша у меня тетка, так что мы не плачемся.

— А живёте вы с теткой?

— Нет. С братом, он меня на два года старше.

— Понятненько. Ну и ладно.

Донега вздохнула и перевернулась на бок. Теперь ее лицо оказалось близко-близко и Ян разглядел, что глаза у нее не угольно-черные, как показалось сначала, а темно-карие с золотинкой на дне.

— А где у вас здесь в Познатце можно нормально развлечься?

— Развлечься? Не знаю. — Смутился. — Я как-то больше по библиотекам.

— Почему-то я так и думала, — бархатно хохотнула.

Ян смутился окончательно.

* * *

— Где это ты так долго гулял, Янось?

Зато Лех сегодня рано. Даже девяти вечера еще нет.

— А где это ты не гулял сегодня?

— Старик Михаэль приболел, отпустили пораньше. А ты всё еще дуешься.

Еда из пакетиков достала. Она вкусная, только какая-то ненастоящая. Нужно бы самому приготовить, но лень и не факт, что выйдет лучше.

— Ясно. Но всё-таки с Михаэлем повезло. Чтоб у него его понос, или что у него там, еще месяц продлился.

Казимир, подлец, опять нажрался грязной моркови. Теперь виновато забился под кровать и на кухню носа не кажет. И еще у них с Лехом какая-то неприязнь, это точно.

— Слушай, нужно новости поглядеть. Мне тут сказали, что кто-то из Координаторов уходит в отставку. Нужно узнать, не наш ли это папенька решил осчастливить нас своим обществом.

Визор долго и нудно бормочет, но ничего про координаторов не слыхать. Видать, повод вместе поглядеть новости Лех сам выдумал.

Ян посидел-посидел, да пошёл к себе.

На столе опять тренькал позабытый почтовик.

"Привет, Ян.

У нас сегодня шел дождь. Это Событие, ты уж мне поверь. Дождь в нашей местности — это такой ливень, который налетает внезапно, сразу замешивает из нашей пыли грязищу по колено, сбивает к чертовой матушке всю зелень, а потом так же внезапно исчезает. А через неделю снова ни следа. Местные приспособились набирать эту воду в большие такие цистерны, каждая литров по тысяче, высоченные. Эта вода хорошая, идет на питье, а вода из местной речушки — дерьмо, уж прости за выражение. В ней даже мыться боязно. Как же вам там, в вашем Познатце, хорошо! Вы живете и не знаете. У вас там воды уйма! Я когда жила в Польше, так каждое утро принимала душ, а здесь это роскошь. Стираться, мыться — всё в реке, а там водится всякая дрянь. Мерзость. Я уже дни считаю до момента, когда нам разрешено будет отсюда уехать. Я тебе говорила? Через триста тридцать пять дней зону откроют и нас выпустят обратно в Познатец! Правда, не знаю, чем там займусь. Тут я лицей закончила, но тут нас довольно слабо готовили, боюсь не потянуть экзамены в университет. Тем более что здесь мало возможностей готовиться. Меня сунули на работенку, теперь я — архивариус, представь себе. Это только звучит красиво, а на деле — целыми днями разбирать древние папки и тетрадки местного архива, и никакого особого ума, а уж тем более образования на это не нужно..."

Яну казалось теперь, что триста тридцать пять дней — слишком долго. Кларисса не становилась от этого срока менее желанной, но как-то блекла в сравнении с большегрудой и остроглазой Донегой.

* * *

— Тебе не кажется, что отец Лебовски начинает тебе мешать?

— Всегда казалось. А что?

Ради разнообразия сегодня нигде не выступали, никого не кололи, ни над чем голову не ломали. Дариуш сказал, что сегодня можно просто расслабиться и отдохнуть. Отдыхали задушевно. Дариуш выставил коньяк, но велел сильно пока не наливаться, потому что вечером будет "кое-что интересное". Вот и сидели, медленно цедя коньяк в ожидании вечера. Коньяк был хороший, поскольку Дариуш никогда не скупился на две самые важные с его точки зрения вещи: выпивку и вербовку новых сторонников. К женщинам, Лех давно выяснил, Дариуш равнодушен, жизненные блага его не привлекают ничуть — если не подвернется кровати, то спит на диване в кабинете, даже просто в кресле за столом, Лех как-то застал. Холод, жара, дождь, ветер — поровну. Железный дядя...

— Так может, следует уже... разрешить эту проблему?

Лех задумчиво покатал коньячный глоток по языку. Глоток был обжигающ, но приятно обжигающ.

— Думаю, нет. Если не будет Лебовски, будет кто-то другой...

— А если как с Лицкевичем?

Лех снова подумал. Думалось медленно и тягуче.

— Имеешь ввиду зомбирование? Нет, не пройдет. Лебовски член Круга, а их там проверяют постоянно. Заметят в тот же день.

— Но ты же как-то на него... — Дариуш вздохнул, не найдя подходящего выражения, вяло махнул рукой. Но Лех понял.

— Я совсем легонько. Чуть-чуть подправить воспоминания, снять подозрения... На большее я не способен. У него блок.

— Ну, положим... Ты — способен. Просто еще не умеешь.

Помолчали.

Лех еще немножко выпил, поглядел по сторонам. Пыль Дариуш не стирает принципиально. Хотя при таком штате прислуги мог бы. Пыль эта странным образом напомнила Леху его смутные переживания последних дней. А коньяк — собрал эти переживания воедино. 478000

— Слушай, я так до сих пор и не пойму — а на кой ляд мне становиться этим вашим императором? Честное слово, не пойму. Сначала как-то не разобрался, особенно пока в лазарете на койке валялся, потом было вроде как по приколу, а теперь вот сижу и думаю — ну на кой?

Дрейфующую расслабленность Дариуша как рукой сняло. Маленькие глаза в вечной татуированной обводке блеснули опасно, хищно, так, что Лех почти поддался отпрянуть и выставить руку в примиряющем жесте. Впрочем, блеск тут же пропал за смежившимися веками. Дариуш откинулся в кресле, поставил свой бокал на стол.

— У тебя на будущее были планы получше? Мечтал стать космонавтом или балериной? Нет, если серьезно. Год назад, до встречи со мной, какие у тебя были планы? Вот твой братишка, по всей видимости, намерен стать какой-нибудь научной крысой. Что от будущего желал получить ты?

— Откуда ты знаешь про моего брата? — вскинулся было Лех. Откуда про Яна...?!

Остыл. Надо же, а ведь точно — всего год прошёл. Показалось, вечность. И за этой вечностью годичной давности планы давно померкли, затянулись серой пеленой. Было — с трудом припомнилось — поступление в университет, была Грася, была "пыль"... Никаких планов на будущее припомнить не удалось. Только круг: занятия — скука — "пыль" — Грася — снова скука...

— Только с твоих слов. Не волнуйся, в твои дела я не лезу. Живи как хочешь, — Дариуш тоже осаживает коней. Он никогда не называет "малышом" и никогда не суется в личную жизнь. Негласное правило. — Но возвращаемся к твоим планам. Чего ты хотел?

— Я... Не помню я.

— Ясно. Если не помнишь, напомню. Год назад план у тебя был — ужраться наркотой и тихо сдохнуть в каком-нибудь отстойнике.

Леха затрясло. Со злости. И от обидной правоты Дариуша.

— Зато это был мой план, черт тебя дери! Мой, понимаешь?! Не твой, не Верхних — мой! А вам всем вечно от меня чего-то надо! То им сделай, это им сделай! Вертись, как белка в колесе, задницы всем лижи! И за это тебя, может быть, назовут...

Прикусил язык. Тихо. Пошли они все к черту, но тихо.

— Ладно, не кипятись. Просто я полагаю, что жить всегда лучше, чем помереть. А я предлагаю тебе жизнь, и неплохую жизнь. Если тебя волнует, что придется как-то особо напрягаться — не нервничай. Я обо всем позабочусь сам.

— С твоих слов прямо сказка выходит...

— Сказка и будет, я обещаю. Еще хочешь? — кивнул на бутыль.

— Давай... Только не думай, что я такой уж дурак.

— Никогда не думал, — очень серьезно сказал Дариуш, разливая коньяк по рюмкам. Так серьезно, что Лех не поверил ни на грош. Этот тоже играет штучкой по имени Лех Адо. Ничем не отличается от Верхних. Только этот определенно нравится Леху гораздо больше. По крайней мере, понятен до последней мыслишки. Этот соображает, что на императоры не потянет, но вот на... как это называется?... на "серые кардиналы" — вполне. И этот не лезет в мозги. А что до игр всяких умных господ — еще посмотрим, кто кого переиграет. Лех еще поглядит, нужно ему это императорство или нет, но, по крайней мере, обеспечит безопасность Яну и себе. Любой ценой.

— Ладно, хватит рассиживаться. Нас ждут. Сегодня я намерен хорошенько развлечься.

Развлечения, впрочем, оказались однотипно-постными. Куча "девочек" внешности броской и дешевой — Дариуш прекрасно разбирается в коньяке, но никак не в женщинах. Вот Клодель — это да, это была женщина. Жаль, она занята и уже месяц в Польшу носа не кажет. Деньги регулярно перечисляет, а сама не едет.

...Кроме девочек — несколько депутатов Сейма. Один еще скользкий тип, едва по-польски говорящий. С ним нужно было поговорить. Пока что только поговорить...

* * *

"... Я тебе, кстати, рассказывала про случай с местным шаманом? Тут не то, чтобы совсем дикие люди, тут даже школа для простецов имеется, я там регулярно бываю... Кстати! Про это я тебе тоже не рассказывала еще! Я тут официально числюсь как дочка миссионеров, ну и возраст у меня по меркам местных "почтенный" (ха!) — девятнадцать. В это время местные "дамы" давно уже замужем и с кучей детишек. Так вот, как "умная", я хожу два раза в неделю в сельскую школу и там занимаюсь с младшим классом всякой ерундой — учу всяким нашим играм вроде "колечка-замочка" (помнишь такую?), рассказываю про Польшу, сказки всякие им нахожу. Официально это называется "Этика и эстетика". Сначала было как-то неловко, но меня туда направили от лицея. Мы ищем среди детей потенциально одаренных, стихийных всяких. И вот мне поручили приглядывать за малышами. А они здесь через одного одаренные, только очень уж слабенькие. Не подходят для настоящего обучения. Один профессор говорил, что это потому, что они ближе к природе. Поэтому чувствительнее к энергиям. У них, правда, все на интуитивном уровне и подпитывается их обрядами. Учить их поодиночке действительно не имеет смысла, зато если племя собирается вместе на этот их "хаирру" в честь третьего полнолунья... Ты бы видел, как плещет сила. Так вот, мне сначала с малышами было очень неловко, а потом как-то мы с ними друг к другу привыкли. Теперь только зайду в школу — несется на меня этакое стадо махонькое...

Нет, всё-таки про шамана. Мы живем в селе, но села здесь — фактически маленькие такие племена со своим вождем (его тут почему-то называют мэром) и со своим шаманом. Вождь отвечает за все вопросы политического характера (когда и с кем идем воевать, типа того), а шаман заручается поддержкой духов и заодно лечит всех от всех болезней. В общем, ты представляешь. Говорят, обычно шаманы — слабенькие светлые с целительским даром, иногда предсказатели или на худой конец медиумы. В нашем селе шаман — такой дедулька, уже почти лысый, и совершенно без способностей. Ноль. Но уважаемый и всё такое. И тут, значит, очередной хаирру приближается. Это такой красочный праздник, все наряжаются в лучшую одежду, достают свои костюмы, которые еще от предков достались, вытаскивают тамтамы и прочие инструменты и давай плясать около костра. Я бы тебе все это записала на камеру, да не могу. Во-первых, местные ужасно суеверные и считают, что если их снять (даже просто сфоткать), то тем самым они лишаются части души, которую тогда может забрать колдун и сделать с ней что-то нехорошее. Во-вторых, все-таки закрытая зона. Нельзя. Ну и вот, очередной хаирру, шаман нацепил свой плюмаж (на его черепашьей головенке это вообще смотрится уморительно само по себе), навесил бусы из зубов львов и прочей страсти, разукрасился... Пляшет у костра, все от его обезьяньих прыжков постепенно входят в экстаз (они очень любят входить в экстаз)... должен вот-вот появиться дух бога Ыирру (вместо духа у шамана такая хитрая штука типа огородного пугала, которую в нужный момент суют, чтобы отбрасывала страшенную тень)... все уже готовы окончательно и бесповоротно... и тут дикий рев (я сама жутко напугалась)... женские вопли (эти всегда готовы повопить), детский ор... несется на бедного шамана страшное чудище — рогатое, темное, разъяренное. Шаман вопит какие-то молитвы своему богу. Я от страха чуть не в обмороке. Ну, думаю, старичка прибьет, а он и защититься не может. А темно еще так... Я и кинула наугад "болтанку". Чудище, естественно, пугается, начинает метаться, срывает с шамана его перья рогом, скрывается в ночи. Антракт. В антракте все орут, чуть не дерутся — как же, божество подает знак!Чуть ни в первый раз! Значит, истолковали так: чудище символизирует соседнее племя, которое решило вероломно нарушить перемирие, о чем божество и посылает предупреждение. Шаман — защитник племени, но их Ыирру на него гневается. Однако благодаря молитвам шамана божество все-таки смилостивилось и прогнало чудище. В общем, решили наносить упреждающий удар по соседнему племени. А на утро к нам во двор... нет, ты даже себе не представишь!... прибредает корова с плюмажем! Она с вечера сбежала из загона, гуляла где попало, потом на нее кто-то, кажется, напал, напугал, она и понеслась сломя голову и не разбирая дороги. Такие вот предсказания..."

Ян оторвался от чтения, когда понял, что навязчивая вонь — она не из окна. И пахнет не выхлопными газами, а горелой кашей. А, поняв, подскочил и стремглав понесся в кухню. Опять забыл кашу на плите. Поставил подогреться, а сам решил пока почтовик проверить. Проверил, называется. Что теперь, если оторваться от Клариных писем решительно невозможно?

На часах была уже половина первого, что должно было означать — Ян опаздывает. Ян решительно и бесповоротно опаздывает. Пока все шло по плану. Решительно опаздывать Ян намеревался еще с полчаса, а затем позвонить Домбруву и сказать, что, увы, не успевает никак. Брат выдернул для срочного дела.

Каша подгорела тоже бесповоротно, выкидывать ее придется, похоже, вместе с кастрюлей. Её ж в... адову печку и поглубже! Единственный раз решил сготовить еду по-человечьи, и такой облом! Делать нечего, пришлось предпринимать совестеочистительные попытки спасти посудину...

А брат на самом деле никуда не выдергивал. Брат вообще вчера не явился домой. Опять с этой своей подругой загулял, похоже. Если уходит в загул — пиши, пропало. Глаза у него становятся как у молодого лося, он витает в каких-то своих облаках, ничего толком не понимает, что ему говоришь, и, конечно, никогда ничего про свои дела не рассказывает. Иногда возвращается домой вдрызг пьяный, пахнущий женскими духами, иногда, наоборот, трезвый, усталый и злой до чертиков. И опять ничего не рассказывает. Черт бы его побрал. Только нервничай из-за него.

Когда совесть окончательно очистилась — эмаль кастрюльная потрескалась от упорных попыток отскрести ее посудным ежиком и теперь точно можно выбрасывать — был уже ровно час дня, можно бы звонить.

Потянулся к телефону.

Звонок в дверь опередил.

Никого к себе Ян не ждал. В груди позорно ойкнуло. Впрочем, это могла еще быть соседка.

Защитка отозвалась тонким звоном, подтверждая — пока что порядок.

Это была не соседка.

Донега улыбалась ослепительно. Яркий солнечный свет с порога образовал над Донегиной головой сияющий нимб, отчего само лицо превратилось в иконописный правильный овал с глубокими пятнами больших темных глаз и слабо намеченными византийским же носом и улыбчивыми губами.

— Привет. Пустишь за порог?

Ян отступил в гостиную, молча пропуская.

— Ты опаздывал на экскурсию, я подумала, что ты забыл, и решила напомнить тебе лично.

Из-за Донеги Ян не хотел идти на экскурсию, а намеревался опоздать.

— Чем это у тебя пахнет? — нимб померк. Донега вошла в дом уже обычной девушкой из плоти и крови.

Ян смутился. Ничего так и не придумал сказать. В странном дразнящем блеске глаз Донеги потонул бесповоротно, этот день от самого раннего утра вообще складывался какой-то бесповоротный.

* * *

— Ну, можно считать, Польша наша. Клодель хорошо промыла бабенкам мозги. Лицкевич пришелся кстати. Половина кланов готова встретить императора с распростертыми объятиями. Вторая осторожничает, но нам это только на руку. Рейтинг Сейма никогда еще не был так низок, Сейму сейчас доверяет, похоже, только Координатор Верхнего, — с удовлетворением сообщил Дариуш на следующее утро после.

— Хорошо. Что и когда теперь? — голова трещала. Но это с похмелья и Дариуш не поможет. Помог бы аспирин. Возможно.

— Ждать смысла не имеет, хоть сейчас, но если... если одной Польши тебе достаточно.

— Что значит — достаточно? — с похмелья соображать голова отказывалась.

Дариуш помолчал, подбирая слова.

— Мужчина, который плохо говорит по-польски. Помнишь? Это одна из венгерских "шишек". У них там все попроще, одно-единственное Правление из десяти человек. Он председатель. Ты ему понравился.

Привычные уже ко всей этой закулисной возне мозги теперь быстро соображали даже вопреки треску. Вся цепочка пробежала в мозгах мгновенно.

— Чего он хочет взамен?

— Ничего такого, чего мы не смогли бы ему предложить. Ему мешают всего девять человек.

— Коллеги надоели? — ухмыльнулся Лех. Он пока еще не знал, как смотрится его новая ухмылка на молодом и правильном лице. А смотрелась она диковато — Дариуш не зря предполагал, что из этого парня выйдет толк. По крайней мере, в том смысле, который под "толком" подразумевал Темный.

— Да. А легальных методов их убрать и не потерять власть у него нет. У них действует специфический порядок занятия руководящих должностей, не слыхал? ... У них Правление набирается сразу в полном составе. Десять человек от разных кланов. Если один из них гибнет или по иным причинам отходит от власти, то и остальные девять тоже должны уйти. Без права участия в следующих составах.

Лех подумал и расхохотался:

— Эк они друг дружку боятся!

— Именно. Боятся. Так поможем человеку?

На этот раз Лех думал долго.

— Венгрия, говоришь?

— И Франция. Во Франции Клодель готовит почву. Во Франции наших мало, около сорока тысяч. Так, на пол-укуса.

— Франция и Венгрия, значит? Что еще?

— Ну... есть наметки...

— Ясно. Только вот ответь — зачем мне Венгрия и Франция, и твои наметки, если мне и Польша-то не нужна?

Дариуш чертыхнулся.

Глава 6.

* * *

— Первые упоминания о Постице мы находим у римского историка Исидора в третьем веке нашей эры. В своем труде 'О варварских народах' историк пишет, что на севере Галлии имеется богатый город со множеством домов и бойкой торговлей. Однако археологические изыскания показывают, что поселение на месте нынешней Постицы имелось еще приблизительно во втором веке до нашей эры. По всей видимости, это было селение землепашцев...

Еще издали крепость производила неизгладимое впечатление. Темная, тяжелая громадина, расстелившаяся брюхом у самого обрыва отвесного уступа. Высокие стены, узкие бойницы, широкий бесформенный донжон едва кажет остроконечную крышу из-за угрожающего нагромождения кирпича. К крепости ведет мощеная булыжником дорога, петляет по склону, а у крепостного вала перетекает в перекидной мост. Девчонкам мостовая не понравилась — между камнями их новомодные 'шпильки' застревали и жалостливо скрипели. Одна Донега, предусмотрительно обутая в кроссовки, шла себе спокойно, разглядывала окрестности. Но больше — Яна. Он и краснел, и бледнел... Да что ж такое-то?!

— Теперь мы видим крепостной ров, глубина которого составляет приблизительно шесть метров, а ширина — восемь метров...

Внутри опояска непробиваемых стен — мощеный внутренний двор. Как и полагается, свой колодец. Тут, конечно, поверье — нужно бросить в него монетку, и если не проворонишь тонкий плеск серебряка о воду, не растеряешься и не забудешь загадать желание — сбудется. Ян долго вертел на ладони свой грошик, прежде чем сбросить. Все думал, чего же ему хочется. Так толком не придумал. Заглянул в пасть колодца — оттуда дохнуло зябким холодом и болотом. Серебряк выскользнул из вмиг вспотевшей ладони, проблеснул в темноте и исчез. Плеск Ян расслышал. Тихий глухой шлепок. Ян прикрыл на миг глаза. В плеске почудилась непонятная обреченность. Донега тоже опустила в колодец свой грошик. Тот просверкнул и исчез. Донега улыбалась мечтательно, Ян случайно перехватил эту быструю улыбку. Лицо девушки в этот момент не выглядело опасным или хищным. А выглядело нежным, застенчивым и беззащитным. Впрочем, только миг. Перехватив взгляд Яна, Донега улыбнулась уже иронически-ехидно и отвернулась.

— А теперь пройдем в главную башню крепости. Обратите внимание на толщину стен. Донжон — это своеобразная крепость в крепости, самая защищенная ее часть...

От порога дохнуло тем же сырым холодом, что и из колодца. Внутри — темно несмотря на жидкий электрический свет лампочек. Бесконечные ступени винтовой лестницы. Первый этаж. Кухня, караульная... Огромный очаг, но огонь в нем ненастоящий...

Из всей обстановки настоящие тут только стены. Остальное бутафория и шелуха. Зато стены хорошие, солидные, и поверху просто звенят от прожитых здесь жизней. Прикоснись — обожжешься этим звоном. Группа притихла — все пропитались звоном и пылью. Идут молча, тихо, гуськом друг за дружкой, только экскурсовод мерно отщелкивает слова давно уже наизусть затверженного рассказа. В спину дышит Донега, она постоянно и неотступно — с Яном.

— А здесь попрошу остановиться. Обратите внимание на окна-бойницы...

Остановились. Остановились так резко, что Донега всем телом льнет к спине Яна.

Окна-бойницы Ян так и не разглядел. А винтовая лестница внезапно закончилась.

— Покои феодала, покои его супруги... В период с тысяча триста шестьдесят первого по тысяча триста семидесятый здесь проживала госпожа Анна Теодорика Коростельская, известная больше как 'Дама из Мрачного замка'. Ей посвящены такие известные сонеты, как 'К твоим стопам прильнув...' и 'Ярче звезд небесных' Тадеуша Вавельского. Здесь же мы видим прекрасный портрет госпожи Коростельской, написанный уже позже, в конце восемнадцатого века, с сохранившихся миниатюр, но в духе господствовавшего тогда раннего романтизма. Мы видим Даму Мрачного замка в легкомысленном голубом шелке и со свободно ниспадающими локонами, что, конечно, является исключительно фантазией художника...

Донега потянула за локоть.

— Глянь-ка...

Угол как угол, обычный. В стыке между коврами виднеется голый кирпич. Жаровня. Лежат в ней угли, но всё — декорация. Что здесь привлекло такое ненормальное внимание девушки?

Ян недоуменно нахмурился. Донега глядела с совершенно непонятным выражением... и вдруг, шатнувшись, оказалась совсем близко, в руках Яна. Губы к губам. Мягкие, теплые формы. Это оказалось совсем не похоже на то, что Ян испытывал к Кларе. К Кларе было какое-то ласковое, нежное чувство, восхищенное и робкое. Здесь было другое. Никакой нежности или восхищения. Только желание сжать покрепче и... да.

Ян отпрянул в испуге.

Донегины губы дрогнули в обиде, но тут же изогнулись в усмешке:

— Какой же ты еще...

Экскурсовод махнул рукой, группа ринулась дальше, Ян с облегчением рванул через эти самые покои мрачной дамы и дальше по лестнице. Теперь уже, чувствуя спиной тот же насмешливый взгляд Донеги.

* * *

— Это Абель.

Представленный Абелем стоял сейчас у окна, отогнув край шторины, и с вялым интересом оглядывал окрестности. Лех, слегка задетый таким пренебрежением к собственной персоне, подошёл ближе. Дариуш благосклонно кивнул, приглашая присесть в кресло. Присел. Абель так и не оборачивался, в свете из окна его плечи казались пугающе широкими. Лех внутренне поежился, но ничего не спросил. Дариуш сам все объяснит.

— Как день?

Дариуш настроен поболтать? Странно.

— Ничего. Я что-то пропустил? — кивнул на Абеля. В отличие от Дариуша, Лех на всякие там разговорчики сегодня... не очень был настроен.

Кивок Дариушем был понят неверно:

— Не волнуйся, он надежен. Может говорить при нем так же свободно, как при мне самом.

— Кто это?

— Погоди. Узнаешь.

Абель этот стоял у окна как статуя, кажется, даже не дышал. Лех предположил, что это марионетка, слегка расслабился.

— Ладно. Давай новости тогда.

— Новости? Ну, Францию мы вчера обсудили. С того момента ничего не изменилось. С Венгрией уже все точно. Теперь нужно окончательно условиться, что делать с остальным.

Остального становилось все больше. Румынские вампиры заинтересовались Лехом Волошем. Слава Богу, не с гастрономической точки зрения. В солнечной Италии настроены благодушно. Помогать не станут, но хоть пообещали доброжелательный нейтралитет. А завтра нужно быть в полночь на одном шабашике... Вот, насчет шабаша...

— Абель! Подойди сюда.

Громила наконец оторвался от созерцания. Обернулся. Насчет ширины плеч не показалось. Лех уже научился держать лицо, поэтому в нем не дрогнул ни один мускул. Абель был страшен. Не лицо — тяжелая мертвенная маска. Узкие губы. Широкая челюсть. Звериный холод во взгляде. Ничего, кроме этого холода. Не марионетка. Убийца. Прирожденный.

— Я хочу, чтобы с этого дня Абель сопровождал тебя на все официальные мероприятия.

* * *

Ни шатко, ни валко проходило лето.

Но ничего особого от лета Ян и не ожидал. Каждое лето Познатец превращается в жаркое болото, а мозги немногочисленных оставшихся в городе 'аборигенов' — в кисель. Показательно, что на туристов духота, пыль и каменное пекло не производили ровно никакого впечатления. Яну иногда казалось, что туристы — это такие механические куклы, роботы, одержимые исключительно страстью фотографировать и снимать, способные только на то, чтобы очарованными стадами бродить за экскурсоводами. Исключительно для этих трудяг, учителей в отпуске, студентов исторических и филологических отделений, просто безработных с достаточным уровнем образования, лето — время упорной работы в поте лица, возможность 'зашибить деньгу', на которую можно неплохо существовать весь следующий год. Если, конечно, сумеешь выучить всю ту ерунду про 'прекраснейшую историю города', что полагается тоннами изливать на лопухов-приезжих, да еще выучишь с красивостями... Для остальных лето — время отупелого просиживания в кафе, поджаривания до хрустящей корочки на пляжах, просто безделья без цели и смысла. Те, у кого еще остались к лету какие-то цели, из Познатца слиняли уже в конце мая.

Нет, ничего особенного Ян от лета не ждал, раз уж не догадался тоже куда-нибудь слинять, в свою очередь влившись в очарованное стадо туристов в какой-нибудь Италии.

Лето проходило.

Лех уходил, приходил, появлялся и исчезал. Он, как турист, не замечал всеобщего сонного отупения. Большую часть времени он проводил на занятиях, еще какую-то с этой своей девушкой. Наверно. Толком он ничего не рассказывал. Один раз приходил отец, выдал следующую порцию денег, намекнул на какую-то комиссию для Яна. Ян толком не понял, а расспрашивать подробней почему-то постеснялся. Леха отец не застал, слегка огорчился. Расспрашивал, как у Леха занятия и личная жизнь. В общем, Ян понял, что у отца по плану подошло 'исполнение родительского долга', он, как и полагается Координатору, честно сходил, выполнил, поставил крестик в блокнот. Теперь долго не появится.

Новая университетская группа исполняла наказ в спешном порядке становиться большой дружной семьей старательно, иногда даже с переработкой плана. Общие встречи раз в два-три дня, стандартный план — пляж, или кино, или экскурсия в очередной замок, или какое-нибудь кафе. Пляж Ян любил, кино не очень, кафе терпел, в отношении замков выработалась стойкая фобия. Из-за Донеги, в присутствии которой Ян совсем терялся. Она ему нравилась. Очень нравилась. Но не как Кларисса. Сдобная Донега вызывала совершенно определенные побуждения, которые Ян искренне считал грязными и избавиться от которых удавалось только под ледяным душем. Яну казалось, что этими самыми побуждениями он оскорбляет девушку. Яну страстно хотелось иногда ринуться к Леху за советом и ободрением. Но пока еще Ян помнил случай с нападением достаточно живо, а злость и обида в Яне продолжали клокотать.

Жизнь текла себе. В конце июля зарядили дожди, город вздохнул с облегчением. Туристы сидели по гостиницам, прятались в крытых галереях и ресторанах, но по улицам не сновали. Пыль осела в грязь, и пахло теперь приятно — дождем и известью. По случаю дождей экскурсию в парк живых скульптур отменили, решили собраться дома у Аришки. У нее как раз родители уехали греть косточки на пляжах Флориды. Понятное дело, оставили на дочь шикарный коттеджик на окраине, хоть она и снимает скромненькую квартирку поближе к университету. Два этажа, куча комнат. Полный холодильник снеди, музыка, паршивое пиво и средние коктейли. Ян немного сомневался. На счет того, это ли подразумевали университетские профессора под термином 'сплочение коллектива'. Тем не менее, обязательную повинность Ян отбывал.

Донега опоздала. Веселье уже шло полным ходом, когда она позвонила в дверь. Во всеобщем гаме звонка никто кроме Яна не услышал. Да и Ян расслышал только потому, что скучал на диване со стаканом легкого тоника.

Открыл.

Она вошла. С волос стекала вода, щеки порозовели. Что-то в ней Яна насторожило с порога, но он не смог сразу сообразить, что именно. Помог снять плащ, подхватил сумочку. Глаза ее казались как-то по-особому темными и глубокими, и она рассмеялась, когда Ян сказал, что она опоздала. Скинула туфли, босиком ушла танцевать с остальными. Но там долго не задержалась, снова прибежала к Яну, сунула ему в руки новый стакан. Сказала, что это нехорошо — сидеть одному как сыч, когда все веселятся...

В стакане плескался коктейль 'Кровавая Мэри'. Веселиться не хотелось в упор, но и сидеть просто так тоже никакой радости не было. Тогда Ян отчаянно хлебнул коктейля. В конце концов, Лех же пьет. И с чего это нельзя Яну? Все оказалось далеко не так страшно...

— Ян, иди к нам!

Хохотали девчонки. Добрались до спальни Аришкиных родителей. Там стояла широченная кровать, такая, на которой и вдесятером можно было бы поместиться. Что тут же опытным путем доказали, потом ржали как сумасшедшие, когда Анелька невинно вопросила, зачем Аришкиным родителям такая широкая кровать.

— Я-ан! Будь другом, сгоняй на кухню за парой бутылок! Ты тут самый трезвый!

Трезв Ян уже не был, в голову ударило внезапно. Теперь под ногами прогибался пол. Но Ян смело преодолел извивающийся коридор и отыскал бутылки. Прихватил одну еще себе.

Снова барахтались на кровати, неожиданно оказались тесно переплетены с Донегой — руки с руками, ноги с ногами. Она дышала в лицо винными парами и чем-то незнакомым, заразительно смеялась. Потом часть ребят куда-то делась, вторая расползлась по разным комнатам. Оказалось, что на кровати с Донегой Ян один. Она настойчиво трясла за плечо и что-то втолковывала, а Ян глупо улыбался и никак не мог понять, чего от него нужно. Только два слова — 'дрэгс' и 'будешь'. Для верности Ян шепнул, что будет.

Донега ненадолго исчезла. За это время Ян успел сесть, обнаружить, что рубашка расстегнута, осмотреться с изумлением. Но тут Донега сунула стакан, пришлось пить.

Сделалось жутко смешно. На потолке рисованные розы подмигивали бутонами. Донега хихикала и помогала Яну окончательно снять рубашку. Сама она уже к тому времени оказалась в кружевном белье и чулках.

— Что ты делаешь?

— А тебе не нравится? — хихикала и дула Яну в лицо. Яну нравилось. Затем принялись за брюки. Донегина ручка ловко расстегнула молнию...

Яну было смешно и хорошо.

— Послушай, мы, кажется, не должны...

— Чего не должны?

В комнату ворвался Патрик с огромным сачком. Он искал 'уникальный образец' крылатого таракана. Это было открытие века. Донега рассердилась и велела Патрику запихнуть таракана себе в зад. Это было грубо, но Патрик не обиделся. Таракан, как видно, улетел куда-то в другое место, и Патрик побежал дальше. Донега тут же успокоилась и снова полезла к Яну...

По потолку полз тот самый крылатый таракан и смеялся. За окном пролетела яркая бабочка, на миг заслонила крылом весь обзор... Вроде бы дергали по 'нитке', но Ян машинально велел 'нитке' заткнуться, и она заткнулась. За бабочкой прошмыгнул птеродактиль. Ян еще удивился, откуда они все лезут. Наверно, опять щель в стене. Была же какая-то щель в стене... Давно. Но теперь вроде нет?

Часы тикали и трещали. Донега опять встала и повернулась спиной. Чем-то вроде конфетной обертки шуршала. Легла снова. Ян потянулся к ней и сделал, что хотел очень давно — подмял под себя, ощущая теплое приятное тело. Мешала только щель.

— Слушай, надо заткнуть щель, а то лезет всякая дрянь. — Тревожно сказал он Донеге, но Донега не поняла. Глупо рассмеялась.

— Щель, — повторил Ян. — Я сейчас заткну.

Донега не пускала, обвившись ногам и руками как лианами. Она льнула и Ян уже готов был сдаться.

И внезапно закончилось.

Яна вдруг схватили за шкирку, как котенка, и потащили. До края кровати, там на пол.

Оказался Лех. Злой, как черт.

— Вот же б

* * *

! Девка проклятая! Лапы немедленно убрала! Живо в душ! Услыхала? Ну-ну, одежку подбирай и в душ! Живо! Ну!

Лицо Леха побелело от гнева. Ничего смешного сейчас в нем не было.

— Пусти...

— А с тобой дома разберемся! Ты что пил? Давай, отвечай! Ну?

— Пусти... Убирайся...

— Так. Ясно. Подымайся. Подымайся-подымайся! Идем домой, баиньки. Вот же скотство, так ужраться.

— Я не хочу домой, — раздельно сообщил Ян. — Я хочу остаться с Донегой.

— Ну, братец, ясное дело. Хочешь остаться с этой шлюшкой... Я с ней еще поговорю...

Туман.

Смешной синий еж пропыхтел из угла в угол. Залез на полку с книгами и там прикинулся ветошью. Ян расхохотался. Лех толкнул на постель, но спать Ян не хотел. Ян намеревался сходить на кухню, чего-нибудь глотнуть и возвращаться на вечеринку. В кои-то веки получалось весело. И тут пришёл ... этот... когда надо, его не дозовешься, а как не надо — черт притащил. И держит... вот же...!

— Пусти!

— Э, нет, Янось, не годится... Идем-ка... Подымайся! Подымайся, твою ж...

Еж пыхтел. Под ногами сновали мыши с розовыми хвостами, когда Лех схватил, пребольно впившись пальцами в плечи. Потащил по коридору, едва не наступая на этих мышей, дотащил до душевой. Лилась ледяная вода, Лех ругался. Грязно. Яну все еще было смешно. До того, что успокоиться и перестать 'ржать как мерин' — Лех ругался и так обзывался — никак не мог. Зуб на зуб не попадал, и до того разбирало...

Туман.

Вода. Ледяная.

Туман.

Лех бил по щекам и очень зло ругался.

— Пошел ты! — отмахнулся Ян.

Тогда Лех оставил в покое и тепле. Запихнул в кровать и сверху привалил теплым одеялом. И исчез. А Ян долго еще ловил настырных птеродактилей и мышей. Пока опять не потонул в тумане.

* * *

Болела голова! Госссподи, как болела голова! Так, словно бы висел вверх ногами и вот-вот... черт побери, лопнет же башка! Попытался сесть, чтобы не лопнула, а оно всё... кровать, потолок, стены... поехало во все стороны и комом... и...

Даже подумать не успел.

Но кто-то заботливый догадался подставить тазик.

Как мило... кабы не было так плохо...

— Нда... Ни пить, ни ширяться не умеешь. Впрочем, так я и думал. Первый раз, да? — через дурноту обнаружился Лех.

Ян только замотал головой, когда скрутил новый спазм.

— Если первый, ладно. Но коктейль, пиво, водка и 'пыль' — не много ли для первого раза?

— Ох... отвянь... и так тошно...

— А пить всякую дрянь и с девками обжиматься не тошно было? Напьются, а потом вскакивают друг на дружку...

— Только... не изображай строгого папочку... Сам не святой...

Это был удар ниже пояса, но Яну было очень уж нехорошо.

— Пей, — грубо буркнул Лех, в промежутке между спазмами подсовывая под нос стакан. — Пей, осёл.

Солоноватая водичка слегка поутишила тошноту. Настолько, чтобы можно было выпрямиться и оглядеться по сторонам. Окружающий мир оказался странно синеватым. Включая не ахти как выглядящего старшего брата. Мятый какой-то и усталый. Ну да... Была вечеринка. 'Кровавая Мэри'... Коктейль. Еще коктейль. Свет, что в него намешала Донега?! Эти бабочки... Как в мультике. 'Пыль', сказал Леш. 'Пыль' — наркотик?

А старший брат, увидав, что Ян уже почти вменяем, нахмурился.

— Ну а теперь изволь объясниться. Что это за выходки?

Ян почел за благо промолчать.

— Ну и? Нет, я всё понимаю... Компания, музычка, девочки симпатичные. Растормозиться надо. Ну и глотни коктейля! Иногда можно. Но наркотики?! Ян, черт подери! Да ты в жизни не должен бы к ним прикасаться! Да у меня и в мыслях не было, что ты можешь вот так!

— Я не хотел. Как-то так... получилось. Я даже не понял, что наркотики. Честно.

— Приехали! Дитё малое! Само собой получилось, конечно! Само в рот полезло!

— Леш...

Брат отвернулся. Тяжело вдохнул — словно бы все беды мира на его несчастные плечи. Вынес вердикт:

— Сидишь дома. Неделю. Чтобы с этой девкой я тебя больше не видел. Это она принесла наркоту?

— Но...

— С ней я еще... побеседую. И с тобой еще поговорим, а сейчас мне некогда. Чтобы у тебя не было искушения сходить и 'догнаться' — барьер. Можешь даже не пробовать пробиться. Сиди, книжечки свои почитывай. А поймаю еще хоть раз с наркотой — руки пообрываю.

— Кто бы тебе руки пообрывал... — тихо пробормотал Ян. Дурнота отступила, а вот злость, наоборот, подкатила к горлу вместо тошноты. Да кто бы вообще говорил! Чья бы корова мычала!

— Что? — Лех глянул зло. — Что ты сказал, Янось?

Так глянул, что продолжение обвинительной речи застряло в горле. Этот парень был, несомненно, Лехом, но каким-то чужим Лехом, словно бы открывшимся новой стороны.

— Я... ничего. Просто... ты ведь тоже... пробовал. Я знаю. Я даже думал, что ты совсем подсел.

Когда же это? Год назад? Наверно, тогда. Ни черта не учился, а пропадал на сутки — двое... Да, это еще до Лешкиной 'верхней' учебы...Злой-презлой, вечно усталый и худой.

— Ты ошибся, — отвернулся опять. Отворачивается, злится, вздыхает и вообще... Помятый.

— Лех, ты что, тут всю ночь сидел?

— Какая разница? Я сейчас звякну Гнессе, она за тобой приглядит. На кухне в графине вода с... лекарством. Ты ее пей.

— Значит, все-таки сидел.

Ответа не дождался. Брат не утруждал себя прощаниями, объяснениями и прочими формальностями — просто истаял в воздухе, как туман. Но ночью — точно было. Были эти долбанные бабочки, и была тихая ругань, но не обидная. Скорее растерянная. И периодически эта ругань все же разгоняла стаи насекомых — тогда уже настырных и даже пугающих.

* * *

— Дура ты, Сонька! Дура!

Сонька, названная неоднократно дурой, а вообще более известная как Сонька-с-Керсонки, ревела навзрыд, размазывая по щекам тушь и сопли. Ничего привлекательного в ее круглой мордахе сейчас не было, и Конрад в который раз пожалел, что когда-то рискнул взять эту шлюшку в жены. Тогда она, впрочем, была хороша. Еще не обрюзгшая, не отяжелевшая от сытой жизни, не стареющая и увядающая, она была желанным кусочком, шлюха там, или не шлюха. Кто же знал, что она превратится в жирную корову? Впрочем, если подмажется... Но не сейчас. Час истерики никого не украшает.

— Ну кой хрен тебе туда переться?! Без тебя не справятся?! Остаааанься доооомааааа! — выла Сонька и вцеплялась в руку, мешая собираться. Когда профилактически смазал по мордахе, упала на пол и принялась цепляться за ноги. Идиотка. Но сменила пластинку.

— Ну на кой тебе император?! Тебе что, теперь плохо живется?! Не пущу! Никуда не пущу!

— Дура. А ну пусти, а то прибью!

— Нет! Хоть бей, не пущу!

Похоже, женушка вознамерилась всерьез лечь костьми. Можно было бы, конечно, ей это устроить, да жалко. Пришлось присаживаться рядом и даже вспоминать, как разговаривают с бабами. Принялся терпеливо втолковывать:

— Чего ты, в самом деле? Ничего со мной не станет. А император нам нужен. Ты дура, вот и не понимаешь. Вот прикинь сама: баба должна быть под мужиком, да?

— Ага... — вроде слушает. Рот разинула, дуреха, щеки в черных потеках. Может, и страшная... Зато своя.

— А мужик должен под императором быть, как баба под мужиком. Правильно? Зачем на себе кучу дармоедов держать, когда можно навести порядок и одного посадить? Так?

— Ага... Только зачем тебе ходить? Я тут кнедликов наготовила. Хочешь, я тебе сегодня стриптиз станцую? Или там массаж? Не ходи...

Опять заныла, горячо прижалась лбом к мужним коленям. Долбануть ее, чтоб знала?

Вместо этого пригладил встрепанные крашеные волосы и аккуратно расцепил сведенные паникой пальцы женки. Дура или не дура, жирная или нет, но ждет. Так что ничего страшного. Дождется назад.

* * *

— Перестань мельтешить, я уже дописываю. Сядь пока и выпей чего-нибудь.

Выбор выпивки у Дариуша всегда богатый — за стеклянной дверцей шкафа пара бутылок коньяка, хорошая 'золотая' водка, местное неплохое пиво и бутылка сухого вина. Хвала Балансу, не местного, потому что местную кислятину и вином-то не назовешь. Лех остановился перед шкафом в задумчивости. Дариуш продолжал строчить в тетради бесконечные ряды каких-то цифр и выбором Леха совершенно не интересовался. Лех решил для разнообразия ничего не выбирать и рухнул в кресло. Ночка выдалась не из приятных. Одно дело — ширяться самому, и совсем другое — нянчиться с 'ширком'. А Яноська здоровенный вымахал, даром что худой. Такого попробуй уложить в койку, когда глюки капитальные. Бабочки-птички-динозаврики... С полуголой девахой в койке валялся, а все у него птички-бабочки, блин.

— Так и? Что у тебя приключилось? Что-то серьезное? — тетрадь отъехала на край стола. Дариуш устало тер глаза, развалившись в кресле. Ночью, когда Лех возился с так некстати выкинувшим фортель братом, Темный один вытанцовывал на переговорах с представителем африканских зимбези. Эти по части методов не особо разборчивы, поэтому зачищать сложные районы в случае чего согласятся. Нужно только договориться на предмет цены. Беспринципные и жадные твари.

— Брат. Вчера обдолбался по самые уши.

— Фамильное сходство, — хмыкнул неприятно Дариуш и тут же посерьезнел. — Какой у него стаж?

— Первый раз. По ходу дела, ему его девчонка подмешала в коктейль. 'Пыль'. Но я тут же его накачал твоим снадобьем. А девчонку немного порастряс сегодня.

— Тогда какие проблемы? Или хочешь для верности девку того? — Дариуш усердно пытался не заснуть посреди разговора. Когда раскуривал сигару, огонёк зажигалки отплясывал в дрожащих пальцах. Похоже, сегодня никаких занятий и переговоров не будет.

— Нет, девчонка пусть себе живет. Просто мне надоели всякие сюрпризы дома. Ян вечно влипает в неприятности, — решил, что не помешало бы все же глотнуть чего. В виске начинал подниматься пожар.

— Тебе нужен крепкий тыл, я понимаю, — примолк, смежив веки. — Хорошо. Я приставлю к твоему братишке парочку своих людей.

— Кого?

— Ты их не знаешь. Но ребята надежные. Пусть у тебя насчет этого не болит голова.

— Я предпочел бы сам выбрать ему нянек.

— Я же сказал — я все сделаю. Ни о чем не беспокойся. Я сохраню для тебя брата. И ребят тебе знать не обязательно. Лучше подумай о послезавтрашнем съезде глав...

Дариуш был мягок и проникновенен, паразит. Только глаза у него холодные очень стали. Лех встретился взглядом со своим темным наставником. Они поняли друг друга. Лех знал, что вот он, еще один крючочек — нельзя сейчас отказаться от 'помощи'. Раздавят. Но и нельзя теперь ни одного мгновения быть спокойным за Яноську. За братом присмотрят. Если нужно будет, то и 'оприходуют'. Дариуш не вмешивается в личную жизнь своего 'юного друга'. Для него дело всегда на первом месте. И если ради дела нужно будет поднажать на Леха... . Но пусть только пальцем притронутся... Следующим после Лебовски в личном списке Леха окажется Дариуш.

Словно прочитав мысли, Дариуш перекинулся на отца Михаэля.

— Нам нужен хотя бы месяц свободы. Твой куратор мешает. Наступает очень ответственное время, как думаешь, реально тебе сейчас попросить каникулы?

— Не думаю.

— Что ж, придется организовать всё-таки небольшую акцию.

* * *

Шуршат малиновые занавеси. За распахнутым окном небольшой балкон и чудный вид: расцвели тюльпаны и затопили собой все клумбы. Алые, красные, желтые и оранжевые брызги разлетелись по площади и выцветают под ветром. Шторы изредка вздрагивают вместе с потоками прохладного воздуха, за ними снуют тени, когда солнце прячется за наплывающими облаками. Юркие солнечные зайчики проскальзывают через щели. Шуршат шинами проезжающие мобили, а вообще тихо — полуденная жара разморила площадь, даже в уличных кафе в этот час пустынно и сонно.

— Мальчишка силен, — цедит из кресла мужчина с темными азиатскими глазами и шрамом через всю щеку. Таким, что правый уголок губ постоянно опущен к подбородку, отчего рот кажется съехавшим на бок, как у подтаявшей шоколадной статуэтки.

— Это всего лишь мальчишка. Ему что-то около двадцати. Сопливый юнец.

Мужчина во втором дебел и толст. Коротенькие его ручки едва сходятся на обширном пузе.

— Может быть. Но меня, собственно, не сам мальчишка волнует. Понятно, что у мальчишки мозгов нет. Что скажут, то и делает. Меня волнует Констанцский. Он что-то задумал, нутром чую.

Тонкие ароматы ванили и цветочной горечи.

— Думаешь, следует убрать Констанцского?

— А ты думаешь, не стоит?

— Констанцского я бы хоть сам. В любой момент. Но нельзя. На нем держится слишком много узлов.

— Я тоже не совсем идиот. Понимаю. Поэтому и говорю — кончайте сопли жевать и давайте уже... Текст готов?

— Да. Ример хочет внести пару поправок, но можно и без него.

— Тогда на съезде? Уже послезавтра?

— Да. Нельзя упускать момента. Потом может быть поздно. Только позаботьтесь, чтобы от этого чудища, Абеля, избавились раньше. Констанцского тоже желательно где-нибудь придержать. Реально будет устроить ему маленький домашний погром? Мальчишка должен остаться совсем один.

— Попробуем.

— Попробуйте. Я очень рассчитываю на твоих умельцев.

Малиновые шторы снова подрагивают. Солнце то появляется, то исчезает за тучами, ветер из окна все свежеет, намекая на близкий дождь. Мужчина со шрамом зябко подергивает плечами, подходит к окну и задвигает шторы плотней. За шторами снова шмыгает тень.

Из разговоров в кулуарах Нижнего Сейма.

* * *

'Несчастный случай на производстве.

Координатор Большого Круга Верхнего Сияния о. Михаэль Лебовски госпитализирован в минувшую пятницу в Лазарет Верхнего Сияния с сильнейшим нервным истощением. Как пояснили в пресс-центре Круга, отец Лебовски пять лет подряд работал без выходных и отпусков, несмотря на то, что руководство неоднократно предлагало ему воспользоваться законными днями отдыха. Между тем специализация отца Лебовски — работа с трудными подростками из числа магически одаренных. Это сложная, опасная работа, сопряженная с сильными эмоциональными нагрузками и постоянными стрессами. 'Вполне естественно, — заметил глава пресс-центра о.— куратор Александр, — что рано или поздно даже такой железный человек, как отец Михаэль, должен был окончательно выдохнуться. Жаль, что последствия трудового героизма оказались для о. Михаэля такими тяжелыми. Но это всего лишь несчастный случай, в котором повинен в том числе и сам пострадавший'. Таким образом, пресс-центр полностью опроверг курсирующие слухи о шизофренической природе расстройства о. Лебовски. 'Через месяц, — оптимистично добавил о. Александр, — о. Михаэль снова будет с нами и опять возвратится к своим трудным подопечным'. Нужно добавить, что о. Лебовски всегда умел найти подход к подросткам и заслужить их преданнейшую любовь, поэтому его юные воспитанники сейчас ждут возвращения учителя с нетерпением. Например, Лех Адо Горецки (20 лет, уже полтора года учится под началом о. Лебовски, демонстрируя превосходные результаты) даже устроил своеобразную забастовку, не желая заниматься ни с каким другим из учителей, временно заменяющих о. Михаэля...'

'Вестник Света', ?3 от 16 августа 2026 года.

* * *

Абель Марк Корсак родился светлым.

Что было удивительно с любой точки зрения, и, пожалуй, достойно целого исследования магами-генетиками, но прежде всего роняло авторитет клана новорожденного в глазах окружающих и деловых партнеров. Семья Корсаков, темная, кажется, от сотворения мира, не могла представить себе большего позора, чем подозрения в нечистокровности. Случалось, что в приличных темных семьях какой-нибудь непутевый младший отпрыск хватал в жены полукровку и в нормальный помет затесывалось белое отродье. На это смотрели сквозь пальцы, с отродьем поступали как с котенком — топили, и дело с концом. Иногда такую шваль выкупали Светлые, зачем она им, никого не интересовало. Всякое случается.

Но никогда такая неприятность не могла произойти с главой семьи Корсак. Глава, немолодой уже, трезвомыслящий маг, не юнец какой, в брак вступил поздновато даже по меркам Подземки, а жену выбирал ни в коем случае не по любви — большей глупости он и представить не мог. В супруге Иренея Корсака интересовала прежде всего родословная, а дальше — способность произвести здорового наследника. Его ядреная, крепленая веками 'честных' браков кровь требовала к себе уважения. Он не имел права на ошибку. Родословная Элизы Бергман привела Иренея в восторг, к тому же Элиза обладала редкостной, выдающейся красотой, и мимо этого факта не сумел пройти даже суровый глава Корсак. Элиза тоже была не прочь произвести для клана наемных убийц достойного наследника, поскольку такое удачное вложение Элизиной невинности и плодовитости обеспечило бы ее уважением и материальным достатком до конца жизни. Ни о какой особой любви Элиза и не помышляла, обладая для своих шестнадцати удивительной рациональностью мышления и выдержкой. В конце концов, она единственная из всей семьи выжила в кровавой резне последнего года клановых войн и намеревалась распорядиться так трудно сохраненной жизнью с умом. Выбирая между панелью и браком, девушка выбрала последнее. Свадебные торжества прошли ожидаемо пышно, забеременела новобрачная почти сразу.

И все шло хорошо до момента, пока ребенок не вышел из чрева матери. Никто не сомневался, что это будет мальчик, поскольку у Корсаков первыми всегда рождались мальчики. Только мальчик вне сомнений был светлым. Когда первый яростный порыв утих и окружающие убедились, что больше огорченный папаша не попытается собственноручно придушить 'ублюдка' и его 'блудную' мамашу, пришла пора трезво обдумать сложившееся положение. А положение казалось отчаянным. О рождении наследника трубили чуть не на каждом перекрестке, поскольку Корсаки среди прочих семейств наемников положение занимали особенное. Лучшие из лучших, пример для подражания и образец всех достоинств. Ребенок не мог оказаться 'не того пола', не мог родиться больным или уродом. Этот ребенок обещал быть чистокровным образчиком породы, какую в Подземке встретишь редко. А вышел... тут папаша опять взревел быком.

Подозрения в супружеской неверности отмели сразу — брак этот был договором, выгодным обеим сторонам настолько, что нарушить его по крайней мере до зачатия ребенка было немыслимо. Подозрения в фальсификации родословных грамот невесты возникали, но тоже не подтвердились. Корсаку оставалось признать свой позор, проклясть 'испортивших породу' родителей, или дедов, или иных предков, и дальше действовать осторожно и продуманно. Решено было объявить, что ребенок родился в полном соответствии с ожиданиями, что глава семейства признал его по всем правилам клана, а теперь наследник годика на три или четыре (или больше) направляется на воспитание в безопасное место — у семьи Корсак достаточно врагов. Дальше планировалось продемонстрировать неиллюзорность этой опасности делом — на ребенка должно было быть совершено 'покушение' и оно обязано было оказаться удачным. Неутешной супружеской чете оставалось бы усердно заниматься заведением второго ребенка... Судьба ребенка была бы решена в ближайшие же дни, если бы не вмешательство кланового предсказателя. Этот явился на шум, постоял тихо в сторонке, пока папаша кипел и плевался ядом, а потом в золу перегоревшего скандала веско обронил: 'Не разбрасывайтесь тем, что имеете, и не рассчитывайте на то, чего пока еще нет'.

И мальчика пощадили. Через отвращение и презрение, через унизительное ощущение собственной кровной неполноценности Иренею пришлось признать сына в полном соответствии с традицией и надеяться, что следующий младенец выйдет 'нормальным', а от первого можно будет избавиться вопреки неудобному предсказанию. К сожалению, со следующим младенцем не вышло. Он не был даже зачат. Иренея Корсака пристрелили раньше. Мальчик, получивший в качестве основного имя Абель, намекающее на гибель от руки брата, и принятый отцом в клан по всем правилам, сделался новым клановым главой в обход взрослым дядьям.

С этой поры спокойная жизнь у Абеля закончилась. Первое покушение он пережил в возрасте года и двух месяцев. И, нужно сказать, мальчик пошёл в мать — проявил талант к выживанию. А затем, будто играючи отмахиваясь то от одного, то от другого посягательства на свою жизнь, начал проявлять и другие таланты. Прежде всего, смертоубийственные. Кровь отца, чистая или не очень, давала о себе знать. Светлый мальчик забавлялся, отрывая головы мышатам и препарируя лягушек, откровенно наслаждаясь чужими мучениями. Способность к сопереживанию у маленького Абеля отсутствовала в принципе. Равно как совесть, порядочность и прочие добрые чувства. Мать, итак не слишком привязанная к своему 'ублюдку', в конец концов возненавидела его окончательно. Прилюдно, в лицо называла 'отродьем', 'чудовищем' и 'извергом'. Но мать погибла, когда Абелю исполнилось семь. Из детских воспоминаний у подрастающего Абеля остались только смутные намеки на какую-то светлую комнату, такие же невнятные наброски красивого женского лица... Но отчетливо, ярко — женские губы, кривящиеся в гадливом — 'чудовище'.

Так Абель и рос, сначала в доме младшего брата отца, пана Витала, вечно злого, в ярости способного прошибить стены. Витал частенько поколачивал племянника, но убить сына родного брата так и не решился. Видимо, и в его сердце иногда стучала порядочность. Кроме умения ловко уворачиваться от кулаков от Витала Абель получил также и солидный багаж знаний о ядах и пытках. Отличная память заменяла энциклопедии и учебники, и она же постоянно услужливо подкидывала изредка задумывающемуся о самом себе Абеле одно слово — 'чудовище'. Со временем Абель понял, что чудовищем ему быть нравится. Чудовище — это тот, кого все боятся. Абелю нравилось, что собаки шарахаются от него, а Витал не выдерживает взгляда, опускает глаза, отворачивается. Даже когда колотил, если заглянуть ему в глаза... если он не был еще слишком пьян... отворачивался и уходил. Все вокруг, начиная от родни и заканчивая прислугой, в присутствии несовершеннолетнего главы семьи Корсак истекали липким животным страхом. Абелю нравилось пить этот страх маленькими глотками. Но больше всего ему нравилось, что чудовища живут в относительной безопасности. К сожалению, постоянно быть чудовищем не удавалось, Абель скорее напоминал себе маленького хомяка, который научился так грозно рычать, что кажется окружающим большим злым тигром. Но до четырнадцати лет, когда Витал неожиданно помер с перепою, Абель и сам себя успел убедить, что он — тигр. Только Витал умер.

Эстафета 'воспитания' перешла следующему отцовскому родственнику, на этот раз кузену Ольгерду. Этого отличала особая врожденная интеллектуальная породистость, которая не позволяла ему распускать руки. Как видно, у Ольгерда были на оказавшееся у него в руках светлое чудовище свои планы, потому что в возрасте четырнадцати лет Абель наконец-то познакомился с тем, что можно было бы назвать педагогикой. Педагог из Ольгерда получился специфический. Абель выучился читать бегло, а не по складам, как раньше — читать его учила только мать, а Виталу и в голову бы не пришло подсунуть мальчишке что-то сложнее рецептурной книги ядов или иллюстрированного атласа человеческого тела. Ольгерд заставлял Абеля читать — много, трудно, скучно. Тексты договоров с другими кланами, хартии и кодексы. Это все нужн было, чтобы на самом деле войти в клан. Это было полезно для развития ума. Но Ольгерд казался Абелю существом вроде скорпиона. Он спокойно выдерживал взгляд подростка, его не впечатляли яростные припадки Абеля, заканчивающиеся часто сокращением штата рабов обслуги. Ольгерд сам умел осаживать взглядом. Ольгерд умел наказывать так, чтобы делалось мучительно стыдно, но при этом физически не больно. От побоев Абель уворачиваться умел. Но как можно было увернуться от одного-двух едких словечек, разом обращающих грозного тигра в жалкого хомячка? Как можно было переносить унизительную обязанность ходить за рабом, которого сам накануне чуть не пришиб насмерть? Да лучше бы пришиб! Так Абель понял — любое дело нужно доводить до конца. Умеешь убивать — убивай. Наверняка. Без пощады.

А убивать стараниями Ольгерда Абель научился всеми мыслимыми способами. И изобретать немыслимые. Первое серьёзное дельце Ольгерд подкинул Абелю в качестве подарка на семнадцатилетие. Абель гордился этой своей 'аттестацией' до сих пор — он ловко прикинулся Светлым простаком и подобрался к объекту совсем близко. Так Абель понял, что светлая его магия — это шикарнейший дар Тьмы, а не уродство. Только это тайный дар, который нужно тщательно прятать. Абель догадался — его призванием быть хамелеоном. Сейчас пусть все думают, что Абель тигр. А он будет змеей, скорпионом наподобие Ольгерда, скорпеной, он будет жалить неожиданно.

Он тоже преподнес своему учителю подарок. Ольгерд умер в день своего рождения таким изощренным образом, что мог бы гордиться бы своим учеником. Если бы успел оценить задумку. Больше у Абеля не было воспитателей, с двадцати двух лет он окончательно утвердился у власти в клане. Он имел весьма малые представления о мире, почти никогда не задумываясь, что кроме родной подземки есть еще что-то — географическими сведениями с ним поделиться забыли, а у самого Абеля все эти атласы и карты вызывали только скуку. Он вообще мало чем интересовался. Но тому, чем интересовался — отдавался со всей страстью.

При нем клан расцвел тем пышным цветом, что хорошо смотрится издали, а вблизи подванивает мертвечиной и гнилью. Клан боялись, Абелю слова никто поперек не говорил. А потом случилась эта клановая война. От клана Корсаков осталось три человека. Абель, конечно, и еще два дальних родственника, сумевших вовремя спрятаться. Остальных дружно перерезали свои же, списав на боевые потери.

Абель понял, что он снова один на один с миром, который был бы рад, если бы главное чудище клана Корсак сдохло в муках.

Но Абель умел держать нос по ветру. Он порвал всякие связи с оставшейся родней, понимая, что и эти сдадут ни за грош, и занялся 'частной практикой'. Один из лучших убийц подземки, цепной Кербер для любого, способного удовлетворить немаленькие материальные потребности Абеля.

Но к Констанцскому Абель пришел сам. Не за деньгами. Бесплатно. Интуиция подсказывала — мир меняется. И именно сейчас можно отплатить этому проклятому миру той же монетой. Да мы просто затопчем всю эту шваль! Мы еще пройдемся коваными сапогами по головам... Констанцский поможет.

В кабинете у нового своего нанимателя Абель утвердился в своих догадках — будущее лепят здесь. Кроме того, впервые в жизни Абель ощутил нечто вроде родственных чувств — к парню в кресле Констанцского. Такой же Светлый, вынужденный носить чужую личину.

Абель понял — этому человеку он будет служить преданно.

* * *

Светловолосый мальчишка за столом переговоров смотрелся смешно и жалко. Длинный стол, на одном конце представители 'либеральной оппозиции Сейма' в числе десяти самых влиятельных, на другом — пустые стулья и мальчишка. Стульев специально поставили десяток — чтобы Лех Волош отчетливей ощутил свое одиночество. Ни наставника-хозяина, ни верного телохранителя — никого. Ты один, а нас десять. Тебе двадцать, а у нас политического опыта — три твоих жизни уместятся. Щенок.

Но держится. Это Седзмиру Скшечу даже нравилось. Пожалуй, мальчишка ничего.

Когда этот мальчишка станет мальчишкой Седзмира, ему найдется лучшее применение, чем горланить в барах всякую ересь.

— Надеюсь, вы понимаете, пан Волош, что будущее за либерализмом? Не за демократией или тоталитарной идеологией, как полагают многие. Нет. Плебс уже привык к свободе, к тому, что можно на каждом перекрестке орать — 'мои права'! Он не потерпит никакого ущемления. Но и много свободы ему тоже не нужно. Он не знает, что ему со своей свободой делать.

— Да, понимаю...

По лицу мальчишки Седзмир видел — ни хренышка не понимает. Только поддакивает.

— Сотрудничество, которое мы вам предлагаем, ни в коем случае не нарушит ваших интересов. Вы всего лишь предоставляем вам прочную основу вашей будущей власти и процветания.

— Ага...

Зашуршал бумагами Ример — готовится сунуть свои 'Пункты'. Збаражский, скотина, уже почти спит. Клюет носом... Но нет, встрепенулся. Ример закончил с бумагами и решил вкатить пять грошей от себя:

— К тому же пану Волошу следовало бы знать, что Дариушу Констанцскому доверять нельзя. Скажите ему, Седзмир.

— Да, разумеется. Есть все основания полагать, пан Волош, что ваш друг использует вас в качестве ширмы и планирует убрать вас, как только получит всё желаемое. У нас есть некоторые документы, которые косвенно подтверждают указывают на истинные намерения.

Мальчишка как-будто еще сильнее сник.

— И чего же он желает?

— Власти, разумеется. Он сам хочет занять престол. Вместо вас, — делано удивленно, словно бы это уже факт, не подлежащий сомнению, ответил Седзмир.

Мальчишка на миг задумался. Очень тихо, аккуратно поинтересовался:

— А что, если вы тоже хотите на мое место? В таком случае мне так и так не жить...

/... Абеля взяли прямо в борделе. Он отправился туда хорошенько отдохнуть перед ответственным днем. Выбрал пару девочек — одной обычно бывало не по силам утолить завидную мужскую страсть Абеля. Но в этот раз Абель не успел даже дотронуться до красоток. В общем баре завизжали, но Абель и ухом не повел — там довольно часто шумят нетрезвые посетители. Абель потянулся к бокалу с коктейлем, когда дверь сорвалась с петель и придавила одну из путанок. Под верещание Абель обернулся, но алкоголь сделал свое дело — Абеля пьяно повело вбок. Этого оказалось достаточно, чтобы на его шее перехлестнулась ментальная удавка./

— Ну что вы! Вы сами прочтете текст договора и поймете, что договор дает вам гарантии даже большие, чем нам! Нам просто не выгодно вас убивать! И мы ни на что не претендуем. Делайте то, что вам представляется необходимым, только не уничтожайте Сейм как институт, прошу вас. Ример, давайте сюда текст.

Мальчишка мучительно думал, переводя взгляд с одного лица на другое. Седзмир позволил себе ободряюще улыбнуться — ну, кончай ломаться. Можешь даже не читать, просто подпиши. И всё будет хорошо. И тебе, и нам. Ведь нам на самом деле не нужен трон, потому что нас десять, а он один. Тут уж или тесниться седалищами, или бодаться лбами до смерти. Но либералы — господа разумные. Какая разница, как выглядит власть, если она настоящая? Мальчишка в накладе не останется, будем ему подкидывать игрушки, какие нужны щенкам двадцати лет.

На стол легли листы, густо искропленные 'Пунктами'.

— Хорошо. Я сейчас прочту.

Седзмир снисходительно улыбнулся — так и рвалось с языка: 'Не утруждайся, малыш, все равно ты там ничего не поймешь. Ты и слов-то таких не знаешь'.

/... Дариуш готовился к грядущему съезду по-своему. Достал из стола древние карты с затрепанными уголками и принялся выкладывать ровными рядами прямо поверх бумажного хлама. Дариушу было неспокойно. Он и без карт чувствовал, что близится какая-то крупная передряга, что не так все просто. На этот раз Леха пригласили отнюдь не для того, чтобы выразить верноподданнические чувства, это и ежу понятно. Скшеч — фигура слишком одиозная. Впрочем, как и его компания — сборище проходимцев от политики. И Дариуш позаботился о том, чтобы обезопасить встречу. Но слишком уж всё просто получается. Дариуш раскрыл первую карту. Дама пик. Коварство. Принюхался машинально — показалось, пахнет горелым. Показалось. Вторая карта оказалась королем той же масти. Еще лучше. На сцене важная фигура при серьезных намерениях в пику с интересами Дариуша. Не показалось всё-таки. Паленым пахнет. Нужно будет сходить узнать, что там на кухне сгорело. Бездельники опять спалили мясо? Третья карта выдала шестерку черви. Это означает собственные позиции Дариуша, слабые и безнадежные. Нет, воняет определенно все сильней... Они там что, кухню подожгли?

Пришлось вставать, искать тапки...

Выглянул в коридор. В нос ударила тягучая волна. Кто-то отчаянно заверещал. Дариуш хотел тихо юркнуть в кабинет, а уже оттуда 'прыгнуть' и звать подмогу. Воняло не гарью.

Его остановили. Хрипло окликнули:

— Эй, ты куда это намылился?! А ну стой! Будешь делать как я скажу, останешься жить. Ну! Стоять, говорю! Подыми руки! Отлично. Подойди ко мне.

Разглядеть злоумышленника толком Дариуш не успел. Только понял, что силенок с ним тягаться не хватит. Руки заломили, на голову нахлобучили черный мешок.../

— Тут написано, что лица на государственные руководящие должности высшего уровня назначаются с одобрения членов Комиссии Сейма по представительству любого члена Комиссии или моему представительству, а средние — мной по представительству Комиссии.

— Да. Это нормальная практика правовых государств. Вас это не устраивает?

— Ну...Читайте пока, а потом обсудим.

— Хорошо.

/... Но Абеля не убили сразу. Только оглушили. Очнулся Абель традиционно — в полной темноте. И Абель сразу понял, почему не убили. Опыт.

И подтвердился этот опыт.

— Ну, выродок... Вот и встретились.

Абель усмехнулся — все как по писаному. Сценарий давно уже все знают. И сейчас по плану — внезапное возвращение старых врагов. Этого Абель узнал, хотя не имел привычки запоминать родственников своих 'объектов'. Но тут случай был особый. В холоде яркой лампы 'дневного' света стоял господин Каролек Мазур и это он 'заказал' Иренея Корсака.

— И теперь я буду спрашивать, а ты отвечать.

— Трахай себя в задницу.

Абель до самого Мазура дотянуться не сумел. Но дотянулся до его сынка. Прислал его смазливую головешку в подарочной упаковке отцу.

— Выродок.

— Еще какой, — Абель растянул губы в улыбке. Он знал, как выглядит эта улыбка.

Ну а дальше — тоже согласно сценарию. Били. Идиоты. Задавали вопросы. Как будто не знают, что наемники такого класса никогда не раскалываются. Могли бы не тратить время. Но вопросы оказались интересные.

— Кто твой настоящий хозяин?

— Трахай...

— Что ты знаешь про Волоша? Что ты знаешь про Леха Волоша, урод? Откуда он взялся? Почему на него нет информации? Почему в клане про него никто ничего не знает?

— Трахай свою мать.../

— Я прочитал.

— И? — Збаражский подался вперед. Да чего он нервничает? Мальчишка больше для виду трепыхается. Чтобы набить себе цену, никак иначе. Он сейчас вроде молоденькой девчонки, которая хочет не продешевить в первый раз, а что делать, толком не знает.

— Мне нужны дополнительные гарантии. Сами понимаете.

Ну точно — девчонка-ломака.

— Какого рода гарантии вам нужны? Мы можем ввести дополнительные пункты.

— Мне нужно посоветоваться...

— А не кажется ли вам, Лех... Можно по имени?... Не кажется ли вам, Лех, что вы уже достаточно взрослы, чтобы решать свою судьбу самостоятельно, не советуясь с человеком, который все равно намерен от вас потом избавиться?

— Я подумаю...

— Думайте. Мы вас не торопим, мы же все понимаем.

Збаражский зевает, тем самым демонстрируя, что лично он готов ждать хоть сутки — если ему не будут мешать спать. Только мальчишка, конечно, хотел другого — чтобы ему этот текстик выдали на руки и отпустили домой, к мудрому советчику. Ну, советчик ему вряд ли сумеет помочь. По крайней мере, в ближайшие двое-трое суток.

/... — Зачем вы меня здесь держите? Эй! Вы что, язык проглотили?

— Заткнись.

— Чего вы хотите? Денег? Ну! Позовите вашего главного! Я хочу узнать, зачем меня здесь держат!

— Заткнись.

Дариуш грязно ругнулся и подошел к двери. Ни единой щели, чтобы разглядеть, чьи это мерные шаги там, за железной створкой. Со злости пнул дверь ногой. В камере холодно и сыро, хоть бы матрас кинули. С другой стороны, отсутствие матраса означает, что пленника не собираются держать в камере слишком долго. Почему — вопрос другой, тут как минимум два варианта: или Дариуша намерены отпустить в ближайшее же время, или же в столь же близком будущем прикончить. Возможно, им нужна информация.

От пинка дверь гулко бумкнула, побежало эхо. Значит, за дверью коридор. Шум Дариушу пришёлся по душе и, примерившись, Дариуш заколотил в нее мерно и старательно.

— Ну, чего еще за фокусы? — тут же раздалось из-за двери.

— Мне нужен главный. Позовите его сюда.

— Обойдёшься. А не перестанешь шуметь, надаю по почкам.

— Вряд ли тебе позволено меня портить, — наугад попробовал Дариуш. — Так что я буду долбиться до тех пор, пока не приведёте главного.

За дверью замолчали. Значит, и правда — распоряжения 'обижать' пленника не было. Дариуш воспрянул духом и принялся за 'работу'.

И конце концов его настойчивость была вознаграждена.

— ... Да, уже почти полчаса... как заведенный.

— Бодрый старикашка... — р асслышал Дариуш обрывок разговора.

И дверь распахнулась. Человека, стоящего на пороге, Дариуш готов был здесь увидеть меньше всего. Дариуш даже возжелал хорошенько протереть глаза.

С порога хмурился помощник Координатор по польскоязычному сектору отца Бронеслава Бой-Желеньского. Как звать этого типчика, запамятовал.../

— Хорошо.

Мальчишка тяжко вздохнул и уткнулся в бумаги. Тьма, ну чего ты мучаешься? Словно тебе это поможет! Давай уже. И нам, и тебе проще.

Минут десять прошло в тишине. Если Збаражский заснет... Сволочь древняя. И нужен-то только для фасада, как старейший депутат Сейма...

Мальчишка снова тяжко вздохнул и поглядел на часы с тоской. Что, малыш, тоже скучно и жаль потраченного времени?

— Пожалуй, пора...

Хотел переспросить, что значит — пора. Да не успел.

Лех Волош поднялся из-за стола. В лице ничего потерянно-детского не осталось. А осталась только — нехорошая, волчья какая-то усмешка.

— Половина четвертого, однако. Засиделись мы с вами, господа. Пора и делом заняться.

Из голоса тоже испарилась запинающаяся детскость. Нехорошая ухмылка расплылась в нечто угрожающее, отчего у видавшего виды Седзмира неприятно заныло в области сердца. Мальчишка расправил плечи.

Небрежно, словно стряхивая нечто невидимое, всплеснул руками.

Седзмир следил заворожено, словно бы ничего важнее в жизни не видел.

Воздух сгустился

В этом густом воздухе слова с губ мальчишки срывались тягуче и угрожающе. Непонятные слова. Потом вдруг оказалось, что народу в зале сделалось очень много — незнакомые маги в спецовках буро-зеленого цвета... и еще те, кого ту просто не могло быть — серая громада Абель Корсак... Этот должен бы уже валяться бездыханный в куче мусса на одной из свалок Подземки... И Констанцский, который вообще-то должен был сейчас сидеть под замком и размышлять о бренности всего сущего...

— Почему так долго? — мучительно медленно проговорил мальчишка. — Я тут со скуки чуть не подох.

— А я — от ментальной удавки, — проворчал Абель. Щека наемника медленно, но верно заплывала багровым.

— Зато я узнал, что нужно... Заканчивай с этими, — почти пропел Констанцский.

Дальше для Седзмира наступила темнота.

* * *

— Отлично сработано.

Лех кивнул.

Он немного притомился так долго изображать полудурка с тремя классами начальной школы за душой. Зато теперь полудурками сделались вот эти вот десять человек, которые так парили мозги почти полтора часа времени, которое могло быть потрачено... Да хоть на девочек. На худой конец. А лучше бы — лечь спать.

— Что дальше? — Абель выглядит весьма потрепанно. Видать, крепко досталось.

Дариуш ворошит листки 'Пунктов'. За пазухой греется папочка с 'некоторыми документами, дающими основания'... Почитаем на досуге. В конеце коцов, нужно же знать, какие козыри имеются у Дариуша в рукаве.

— Дальше по плану.

Дариуш кивает своим парням. 'Полудурков' подхватывают под локотки и уводят. С ними еще поработают специалисты.

— Что ты выяснил?

— Пара сюрпризов. Насчёт Координаторов. Абель?

Абель кивает.

— У меня тоже интересно. Но нам пора уходить...

Дальше — кабинет наставника, кресло и виски. Удачу нужно отметить.

* * *

В комнате стоял уже усталый сумрак, по стенам вовсю гуляли розовые тени. Шторы висели полупрозрачными недвижимыми колоннами — ни намека на ветерок. Середина августа. Уже через две недели можно ждать хмари и разверзшихся хлябей небесных, и нужно будет не забыть переустановить барьеры, но сейчас пока еще лето. В Подземке, впрочем, не существует времен года. Там всегда одинаково — тепло, влажно, грязно.

— Леш, слушай... — Ян валялся на диване. На ковре рядом расстелился Казимир и довольно урчал, когда хозяин лениво оглаживал пса по спине. Когда не оглаживал — кидал на Леха сумрачные, опасливые взгляды.

— Да? — Лех в кои-то сидел перед визором и ничем толком не занимался. Плюнул на всё. Иногда и мозги в порядок привести нужно. А то опять какие-то неприятные непонятности... Опять выпадают дни. Позавчера вот, например. Что делал, чем занимался? Черт его знает. Последнее, что помнил, так это завтрак. Ян еще кофе пролил. Потом сразу — следующий день, среда. Опять завтрак. Или вот ролики съезжают. Зачем было вчерашнего 'языка' до смерти мордовать? Он, конечно, низший, мелюзга, но он еще мог быть полезен. Однако стоит только завидеть кровь — сносит крышу

— Только не смейся.

— Ну?

— Слушай, мне кажется, что за мной постоянно следят. На улице, в магазинах, даже в библиотеке. Мне кажется, я схожу с ума.

— Следят? — воззрился на младшего с нескрываемым любопытством. — Зеленые человечки?

— Я же просил не издеваться.... — Похоже, проблема зеленых человечков и собственной вменяемости действительно серьезно волнует младшего брата.

— Молчу. Но, может, тебе сходить к психологу? Есть же в универе психолог?

— Я бы сходил... Только, Леш, а если... за мной точно следят? Два мужика. Один рыжий, мелкий, а другой широкий, вечно в кепке. Я их постоянно вижу.

— Головой не стукался? — преувеличенно заботливо поинтересовался Лех. Про себя подумал, что нужно устроить Дариушу разгон. Он просил приглядывать, а не пугать братишку.

— Нет. Лех, я серьезно говорю!

— Ладно. Верю. Завтра сходи к психологу. А я попробую разобраться своими методами. Хорошо?

— Хорошо... — братишка вроде бы успокоился. Казимир всё равно смотрел с глубоким презрением и подозрением.

Глава 7.

— Мессарош — мясник.

— Что?

— Говорю, "Мессарош" означает "мясник". Ему очень подходит.

— А, понятно.

— А вот этот, который в косоворотке, это начальник охранки у Крума.

— А чего у него с лицом?

— Вроде бы в драке. Но поговаривают, что это его любовница. Из ревности. Вроде. Пока спал, облила кислотой.

— Дерьмо.

— Еще какое. А вот та девка рыжая, это его нынешняя. Она сама из "Чартей" и неплохо дерется.

— Вижу.

— А вон тот, с девушкой, это...

— Послушай, не отвлекай, а? Тут не трудно, но нельзя отвлекаться.

— Молчу.

На подносе — лужица. Лужица алая, потому что кровь. Кровь одного из ребят Дариуша. Тот рад был, что совсем не убили, а на литр крови ему при таком раскладе было плевать. В смысле, притащили, махают перед носом кинжалами, у парня сердце давно уже в пятках, а тут выясняется, что с него только и нужна эта кровь. Для гадания. Даже не поморщился, пока "кормил" кровью поднос.

Дариуш вьется над локтем, как стервятник. Он и есть стервятник — в алой лужице мятутся тени, криков не слышно, но тени эти умирают, корчатся в агонии, убивают. Дариушу нравится.

В лужице подноса отражается потасовка, небольшая, в общем, но важная. Сейчас идет передел власти. Идет здесь, на Третьем Ярусе, между венграми и болгарами Крума, идет в далекой Африке, прямо посреди саванны — там ночь, а в ночи сшиблись зимбези и ниррити, этим только дай порвать друг дружке глотки. Затихло уже в снегах Финляндии. Там было жарко, но коротко — там вообще народу не много. Победители уже празднуют и вряд ли способны что-то соображать, тела проигравших застывают в снегах и метелях. Дерутся за власть. Дерутся за сладкие обещания... А Лех смотрит, как дерутся, подпитывает, кого нужно, берет на заметку отличившихся, давит тех, кто слишком сопротивляется... Плещется кровушка на подносе.

— А вот, гляди...

— Умолкни.

— Молчу.

Наконец, всё с Третьим Ярусом. Совсем всё.

И сил не остается ни на что, кроме как дотащиться до кресла и в него рухнуть. И в нем растечься темнотой. Зато мы победили. Еще только начало, самая кроха, Третий Ярус и прочая мелочевка, но победили.

* * *

Агнесса Аглая Горецки сочеталась законным браком с Андреем Корецким двадцать восьмого мая две тысячи двадцать седьмого года.

В этот день лил дождь, небо стояло низко-низко и давило духотой. Дождь шёл мелкий, бисерно-густой, и быстро набухли влагой платья и костюмы гостей, тенты палаток и декоративные гирлянды искусственных цветов.

Вчера еще ничто не предвещало такой природной неприятности, солнце жарило как угорелое — как и положено жарить солнцу в конце мая в Познатце. В этой жаре люди плавились и истекали потом, не зная, какими еще способами кроме кондиционеров от нее спасаться. Агнесса страдала — как в этой жаре венчаться?

Гнесса нервничала, дергала организаторшу торжества, немолодую уже и так задерганную женщину с той же безысходной жарой во взгляде... Агнесса в первый раз в свои почти сорок лет вступала в брак и пребывала в состоянии истерическом.

А с утра, когда невесте пора уже заканчивать макияж — дождь. Рухнул ливень: потоки бесконечные, непроглядные и серые. Они взбили пыль и грязь асфальта в тугую пену, пена потекла по тротуарам и исчезала в водоворотах городских водосливов. Пока Гнес, заламывая руки, стояла у окна и наблюдала природный припадок, а ее организаторша лихорадочно обзванивала своих подчиненных, ливень перешел в серый густой туман вперемешку с бисером влаги. Впрочем, теперь, когда декор и роскошь убранства были безвозвратно порчены, смягчение природного гнева Гнес уже не утешило. Она металась по комнате, выглядывала в окно, словно бы лужи и грязь могут исчезнуть волшебным образом, то бросалась к зеркалу и там принималась наводить красоту...

Ян наблюдал за метаниями тетки с усталостью и раздражением — эта свадьба его полностью выбила из колеи. Мало того, что всё подобралось в одну кучу — экзамены, день рождения Леха, жара весны — так еще и этим своим неожиданным замужеством тетка огорошила. Вчера еще вроде как легкомысленная "свободная женщина", а сегодня без пяти минут мать семейства. А в качестве посаженого отца — Лех. Хотели отца, да вот у него дела государственной важности... И плевать, что посаженый отец на двадцать с гаком лет моложе невесты. И плевать, что Леху это не с руки и вообще — совсем другие планы. Нервы, ссоры, выяснения отношений и мелочные придирки.

А Ян тут вроде как буфер — смягчать, примирять, бегать как мальчик на побегушках по поручениям...

Кстати, жених этот... На два года моложе Гнессы, маг. В целом Яну Андрей понравился, веселый такой, улыбчивый... Похож на итальянца. Способности средние, целительские, но он с ними, средними, очень ловко приспособился обращаться. Так что его частная врачебная практика идет весьма бойко. К тому же, как-то вечером разоткровенничалась Гнесса, Андрей считает, что ее магическим бесплодием можно что-то сделать...

Ян подумал, что, может, оно и выправится — тётка родит ребенка, успокоится, найдет, наконец, свое место в жизни...

Но если бы только не эта свадьба!

Свадьба ворвалась в нервную сессионную жизнь Яна ураганом и нарушила все планы.

И вот — закончилось.

Вялые, под дождем вымокшие гости с показным оживлением возглашали пожелания и тосты, ксендз уныло зачитал клятву верности...

Потом Ян возвратился домой. Лех отправился, конечно, в "заплыв" по бокалам и рюмкам. Не факт, что возвратится сегодня домой. И уж совсем не факт, что возвратится во вменяемом состоянии. И этот человек утверждает, что наркотики — это плохо. Очень плохо, и не прикасайся к ним даже, а то руки оторву. Бла-бла-бла.

Никаких наркотиков Яну нужно не было, а были нужны две книжки по алхимии из университетской библиотеки. Еще нужна была пачка кофе на ближайшие две ночи упорных интеллектуальных трудов — проклятая свадьба! — и, пожалуй, позвонить Кларе.

На улице сначала был ранний вечер, оранжевый, карамельный, с вьющимся от луж паром, а после — поздний, коричнево-серый и зябкий. Давно привычное ощущение чужого назойливого взгляда в спину.

Дома снова тихо. Казя спит — мягкий плюш и слюнявая собачья преданность. Во сне поводит ухом и щерит зубы.

— Алло? Клара?

На Кларе голубое платье с желтыми цветками.

— Ян? Привет! — с каждым месяцем она всё неуверенней говорит по-польски. Если бы не письма и не телефонные разговоры, наверно, совсем бы забыла язык. — Ты давно не звонил...

— Гнесса вышла замуж. Сегодня. Всю неделю был ужасный бардак.

— О. Представляю. Передай ей от меня... Ну, всё, что там полагается передать.

Чинный, вежливый, деликатный разговор.

— Как у вас дела? — Клара сидит спиной к окну, поэтому лица толком не разглядишь. Зато видны бамбуковые занавески на окнах, видны густые ячейки москитной сетки.

— Тебе вежливо или честно? — улыбается. Тени на загорелом лице сгущаются. — Если честно, то отвратительно. Теперь проблемы с зимбзи. Они словно с цепи сорвались. Постоянно нападают на местных, пьют кровь. У них период активности обычно осенью, перед свадьбами, когда у них начинаются ритуальные поединки, это еще можно понять. Им нужна кровь, чтобы побеждать. Но весной? Никто ничего не понимает. Аномалия какая-то. И нас опять отсюда не выпускают! Опять! Мы с тобой договаривались встретиться в июне. А нас не выпустят до июня! Сказали, рассмотрят возможность нашего переезда только в августе.

Ян сжал кулаки. Под столом, чтобы Клара не увидела. Сжал так, что побелели костяшки. Он этой встречи уже год ждет! Они собирались увидеться в прошлом ноябре. Случился местный кризис власти. Потом в январе. Эпидемия в племенах. Потом в марте. Сход вождей племен. В апреле отца Клары припрягли строить барьеры. Но как Ян ждал июня! Пятнадцатого июня, у моста Карола Падаша. Нельзя же так с людьми.

— Извини.

— Сволочи.

— Наверно. Знаешь, я уже сама не верю, что когда-нибудь отсюда уеду. Здесь как болото. Засасывает. Я вот вроде думаю: хорошо бы обратно в Познатец. В университет поступить. Знакомиться с новыми людьми, ходить в кино, гулять. А потом вспомню, что у меня в школе малыши новые, им по пять-шесть лет и они все такие умницы, ты бы видел. Или вот шаман не справляется. В племени постоянно гуляет лихорадка, непонятно даже, откуда берется. Никакого с ней сладу. Ну вот как я их всех брошу? И, знаешь, иногда мне кажется, что я так отсюда и не уеду. Постоянно буду цепляться за какие-то дела, или вот зону опять закроют, или еще что-то... Так здесь и умру.

— В Познатце ты бы тоже нашла кучу дел.

— Мне кажется, что здесь я нужнее. Хотя я очень хочу с тобой увидеться. И очень ждала июня.

— Я тоже... очень ждал.

Губы у Клары дрожат. Поспешно отворачивается.

— Мне, кажется, пора. Кажется, мама зовет.

— До связи.

Темнота монитора.

* * *

— Голова болит.

Глубокое кресло. Плотные черные шторы задернуты так тщательно, что не пропускают ни единого лучика света. Ночь там, за окном, или день?

— Там сейчас ночь? Сколько времени?

— Где — там? Если в Познатце, то да, ночь. За окном тоже ночь. Три часа.

Дариуш. Подходит в темноте. Мягко касается затылка. Сейчас... Ожидаемого чуда не происходит. Змея из виска не пропадает. Голова продолжает болеть.

— Черт побери! Ночь? Дай телефон! — телефон немедленно падает в ладонь. — Где же... Где... Черт... Вот. Ян! Алло! Ян, слушай, я тут застрял у подруги. Нет, не странный у меня голос! Да. Простыл! Горло болит! Я у подруги, слышишь? Так что не дергайся. Нет, я трезвый. Просто... ты по "нитке" не долби, ладно? А то мы всё-таки люди взрослые... ну, ты понимаешь... мало ли, в какой момент... Только в самом крайнем случае, хорошо? И сам не нервничай. Ну, давай. Извини, что разбудил. Да, я не в Познатце. Всё, давай... Не смотри на меня так! Твою мать, не смотри!Это мой брат!

— Спокойно, Лех, спокойно... Сейчас не время истерить.

— Сам бы попробовал. Когда так болит голова. Почему не снял?

— Извини, не могу. Придется тебе работать так.

— Урррод.

— Чшшшш... Сколько тебе еще нужно на отдых?

— Мне нужен кофе. И коньяк. Черт. Хоть таблеток каких...

— У нас сейчас по плану Венгрия. Помнишь?

— А. Да. Наш приятель, которому не нравятся коллеги. Да, помню. Это всё?

— Африка.

— Проклятые черномазые...

— Нам с тобой перед ними плясать. Я включу свет?

— Нет. Пусть... так. Почему ты не можешь снять боль?

— У тебя перегрузка. Ты слишком много работал с энергиями эти дни. Потерпи. Закончим, будешь дня два отсыпаться.

* * *

"Сломался голо. На него свалилась книжная полка. Надеюсь, ты не сильно волновался. Просто тут сложно раздобыть не то что приличный, а вообще хоть какой-то голо. Магазинов здесь нет. Папа выписал по каталогу, но когда придет, теперь неизвестно. Да и, если придет, смогу ли я им воспользоваться? Опять ходят слухи о закрытии зоны. Если вдруг замолчу окончательно — значит, точно закрыли. Но пока вот надеемся...

У нас начинается Пекло. Мы так называем время между последними числами мая и началом августа. Я в Пекло соображаю туго, честно признаюсь. Могу что-нибудь этакое сделать, а потом сама удивляюсь — зачем? Вот в прошлом году среди ночи встала и пошла на речку. Которая в это время пересыхает полностью. Там бродила по сухим камням и вроде как искала воду. Нашла лужу. Грязную и вонючую. Потом меня нашел отец. Весь из себя нервный и взволнованный. У нас по ночам опасно гулять в одиночку, особенно учитывая, что рядышком целая община зимбези, а в саванне, поговаривают, шалит ньекес (это такой злой дух, наверно, что-то вроде наших привидений). Не знаю, сама никогда не видела. В общем, отец прибежал и утащил меня домой. Говорю же, иногда случаются заскоки.

Но у меня заскоки еще не такие капитальные, как у отца Бартона. Миссионер. Рассказывала? Впрочем, тебе, наверно, неинтересно.. Потом напишу. Как-нибудь.

А вообще, как-то мне неспокойно на душе. Давит. Наверно, жара.

И... я потом сама посмеюсь над собой... Но... очень мерзко на душе. Ян, если мы с тобой никогда больше не увидимся... ну, мало ли... не забывай меня, ладно? И я буду помнить тебя всегда."

* * *

— Тупые скоты! Тупыыые...

— Что есть, то есть. Тупые. Тем проще нам, так ведь?

— Я устал! Мне легче их поубивать, чем с ним разговаривать!

— Это у тебя просто переутомление. Всё. На сегодня всё. Ложись отдыхай. Да, тебе брат звонил.

— Ян? Когда? — последний проблеск интереса. Голова продолжает болеть. Кто знал, что она может болеть вот так, безостановочно, третьи сутки подряд? И что, несмотря на нее, нужно плясать перед этими... как там политкорректно?.. перед этим афромазыми в поисках поддержки. Зимбези. Дрянь. Кровь им нужна. Устроил бы им крови, они бы этой кровью умылись... Нельзя. Нужно терпеть их выкрутасы хотя бы сейчас. Этот их, вождь, увешанный цацками с ног до головы, вызвал Леха на поединок. Урод. И не откажешься ведь. Говорит, победишь, племя твое. Делай с нами что хочешь. Проиграешь — боги не на твоей стороне, извини и проваливай. А сам здоровенный, как буйвол. И, говорит, чтобы без магии, по-честному, один на один.

— У тебя, слава Тьме, один брат. Иначе бы я рехнулся. Приблизительно час назад. Перезвонишь?

— Давай. Сколько сейчас в Познатце?

— Около одиннадцати. Вечер. Хочешь, узнаю точно, чем там твой брат занят?

— Просто дай телефон.

В комнате наконец-то темно. А то от света постоянно болят глаза. От Дариуша осталась медведеподобная тень. В трубке долго гудит, Ян или спит, или пока не слышит. Наконец, заспанный голос:

— Да? Леш?

— Привет. Разбудил?

— Да. Я тебе сегодня уже звонил. Ты не брал трубку. У тебя всё в порядке? А то что-то у меня какие-то нехорошие предчувствия.

— У меня порядок. А что у тебя? Как экзамены?

— Закончились вообще-то. Уже каникулы.

— Перепутал. А так всё в порядке? Что Гнес? Отец не заглядывал?

— Гнес прислала открытку. Она сейчас в Фессалониках. От отца пока никаких известий. А ты скоро домой? Мне почему-то кажется, что в ближайшее время тебе лучше быть дома.

— Я не знаю... Янось, не знаю, как у нас тут будет получаться... Но если ты так просишь, я попробую. Знаешь, я, наверно, к тебе с утра загляну. Договорились?

Недовольно сопит Дариуш. Он считает, что Лех спать должен в его кабинете, на узкой кушетке. Она скрипит и обещает когда-нибудь рухнуть под тяжестью весьма неспокойно спящего. Зато безопасно, ага.

— Хорошо. Я жду тогда. А то совсем пусто дома. Большой он для меня одного.

— Ладно. Наверно, тебе стоит сходить куда-нибудь, развеяться. Я завтра приду, поговорим. Давай, спокойной ночи.

Блаженная темнота. Только чертыхающийся под нос Дариуш раздражает.

— Перестань бурчать. Мне тоже нужно ходить домой. Я спать хочу, как собака, а на твоей убогой развалине не заснешь. И брата нужно проверить.

— За ним присматривают. А тебе еще драться, ты помнишь? Ты хоть драться-то умеешь?

— Умею, успокойся. Единственный приличный балл в лицее... Ох, б

* * *

...

— Ладно, спи. С такой больной головой тебе все равно нельзя домой. Зато три дня с чистой совестью — твои.

* * *

"Привет.

У меня тоже на душе неспокойно, хотя у нас тут совсем нежарко. У нас теперь дожди чуть не каждый день, но вообще погода приятная, свежо. А предчувствия гадкие. Но мне хочется верить, что у тебя всё будет хорошо. И, надеюсь, в августе вас всё-таки отпустят. Сколько вас там уже держат? Лет пять? Наверно.

И ты пиши, что хочешь, мне всё будет интересно. И про вашего миссионера, и про то, как вы там живете, и про твоих учеников. Всё-всё.

У меня всё без изменений. Гнес уехала на медовый месяц в Грецию, шлет открытки и фотографии. Кажется, она абсолютно счастлива. Экзамены я сдал. Сдал вполне ничего, средний балл вышел девять и девять десятых. Это нормально, учитывая, что за практики "десять" не ставят никому. Сдавал нео-алхимию, прикладную пси-эм в психологии, историю пси-эм-теорий. Если хочешь, могу выслать тебе по почте учебники. Если ты намерена поступать в университет, тебе пригодится.

Меня опять беспокоит Лех. Завел себе какую-то девушку, я её в глаза не видел. Внезапно сорвался с места и укатил к этой девчонке. Неизвестно куда. "Нитку" глушит, а по телефону почти никогда не отвечает. Неделю уже его не видел. Беспокоюсь.

Ну и неприятно жить одному в таком большом доме. У вас там таких домов ведь нет? А у меня семь пустых комнат. Я и Казимир. И всё.

Впрочем, зачем о грустном.

Всё-таки мне кажется, что твои предчувствия беспочвенны и ты, как и написала, потом сама над ними посмеешься. В общем, я верю, что в августе мы сумеем с тобой свидеться. И хорошо, если ты поступишь на наше отделение в универе.

Впрочем, в любом случае — я о тебе никогда не забывал и не забуду".

* * *

Координатор Кристиан Ростовецкий очень не любил нарушений регламента. Даже если — особенно, если! — нарушения происходили по непредвиденным обстоятельствам. У хорошего Координатора вообще не должны случаться непредвиденные обстоятельства. Но человек несовершенен, и иногда у Кристиана случалось. Вот как сегодня. В половине шестого по местному времени на переговоры должен был явиться глава общины магов Шуа-Хо. Сейчас уже на часах Кристиана — а часы Кристиана всегда шли точно! — минутная стрелка указывала, что глава задерживается уже на сорок минут. Крист ждал. Нервничал его секретарь Якуб Вельский. Второй секретарь остался за главного в отделе, но тоже нервничал.

Кристиан не нервничал: Координатор ни при каких обстоятельствах не нервничает. Просто обычно пунктуальный Нгуен Ван Туан задерживался. А Крист страшно не любил, когда что-то случается вне плана.

Шелестела листа, ветер гнал сладкие, приторные ароматы, небо роняло изредка капли дождя на белую рубашку, но Кристу почему-то не хотелось раскрывать барьер. Секретарь, правда, смел проявлять недовольство — вздохами и кислым выражением блеклой, безликой физиономии.

Крист ждал. На ветке какого-то густо-курчавого дерева сидела птичка — серая, неопрятная, никак не вяжущаяся с окружающим тропическим буйством — и смотрела на Криста то одним, то другим черным бисерным глазом. Постепенно Кристу начало казаться, что смотрит птичка слишком уж осмысленно и даже презрительно, но тут замарашка сорвалась с места и исчезла в листве.

Крист снова поглядел на часы и решил, что подождет еще пять минут...

Якуб отзеркалил движение начальника. Тоже поглядел на часы и опять состроил недовольную мину.

Охрана тоже нервничала. Но Ван Туан предупреждал, что не всё в общине сейчас гладко.

Пять минут.

Опять прилетела птичка. Та же или другая, Крист утверждать с уверенностью не мог бы, но была она такая же встрепанная и серая, и тоже глядела очень понятливо. Видимо, это просто особенность птичек такого вида.

Накатила новая волна сладких ароматов. Теперь Крист признал жасмин, еще что-то терпкое, пряное...

И тут же замутило. Наверно, от запахов. И птичка смешно нахохлилась, поглядела на Криста уже обоими глазками... а потом вдруг неестественно вытянула шею, распахнула крылья, делаясь сразу очень большой... просто ненормально большой... не такой, каким должен быть этот нелепый воробей... и...

* * *

Ласковое солнце разбросало свои лепестки по морю, подкрасило спокойную воду оранжевым и красным, а барашки волн расцветило нежной пастелью. Море в утренней прохладе ровно дышало солью и приятной горечью, под ногами хрустели ракушки.

Гнес смотрела на это море, подставляла лицо этим солнечным лепесткам, иногда наклонялась поднять особенно красивую ракушку и чувствовала, что абсолютно счастлива. Что ей так спокойно и хорошо, как никогда еще в жизни не бывало. Раньше она всё нервничала, торопилась куда-то, что-то искала, суетилась, как заполошная, и ни единого мгновения не ощущала себя счастливой. Всё-то ей казалось, что чего-то ей в жизни не додали, лишили какого-то кусочка, небольшого, но самого важного и главного. Вот и казалось: ходила по самому краю, но так и не попала туда... наверно, туда, где жили по-настоящему, а не искали жизнь.

И, главное, непонятно было, чего недостает — деньги есть, дом есть, подруги, конечно, мужчины были всегда и еще будут... Есть даже нечто вроде семьи в сильно облегченном варианте — без памперсов, соплей и обязательных общих обедов по воскресеньям. Племянники, хвала Свету, уже большие, особого пригляда не требуют. Чего же не хватает?

И Гнес пыталась забить постоянное ощущение пустоты, хорошо знакомое еще с детства. Затыкала дырку чем и кем придется. Иногда так, что самой после становилось стыдно. Затыкала, затыкала и затыкала, пока не набило оскомину, пока не захотелось уже бросить поиски, остепениться, записаться в паньский кружок для "тех, кому за...." и взяться вязать бесконечные какие-нибудь полосатые носки, или вышивать, как покойная Присцилла. Прис, похоже, знала толк в средствах успокоить расхлястанные нервы.

А потом на горизонте замаячил Андрей. Слегка близорукий, чуточку неловкий, весьма робкий и этим резко отличавшийся от остальных воздыхателей, он сразу привлек Агнессино внимание, правда, без интимного подтекста. Он оказался просто интересен сам. С этой его милой привычкой вдруг умолкнуть посреди рассказа, задуматься, глядя куда-то мимо, потом опомниться и продолжить, только совсем уже другое, но тоже интересное. В своей вечной клетчатой рубашке. Она сначала гадала — неужели никогда не меняет? Но нет, оказалось, у него этих рубашек, почти друг от друга неотличимых, куча. Чудак. С неистребимым чувством юмора. Одна только шутка с петухом, которого этот деятель притащил на вечеринку и запихнул в гардеробную, чего стоит... Гнесса влюбилась, как девчонка. Еще месяц назад посмеивалась, называла "клоуном", а потом приняла колечко в красной бархатной коробочке и сказала, что "да, согласна". Не совсем еще понимая, на что.

И теперь бродила по берегу, радуясь внезапному и несколько запоздалому счастью. Впрочем, счастье не прогоняют, когда бы оно ни пришло, и не спрашивают, почему именно сейчас.

В гостиничном номере досматривал последние сны Андрей, а больше не было ничего, что имело бы значение.

Гостиница тоже еще спала, Гнес выходила тут самой ранней пташкой. А рассветы оказались превосходными.

Солнце собрало лепестки в горячие на вид лужи, разлило их оловом и топленой медью, вылезло из-за горизонта толстым румяным краем, поднялись в небо бело-черные пятнышки. Альбатросы или чайки? Не разглядишь... Впрочем, это означало, что пора возвращаться в номер и там успеть полюбоваться тем, как Андрей просыпается. Просыпается он всегда тоже мило и самую малость забавно. В полусне что-то шепчет.. разобрать можно только "Гнес" и "люблю"...

Гнес сунула ноги в шлепанцы, пригладила растрепавшиеся волосы и почти бегом направилась к гостинице. Мимо спящих беседок и усеянных росой виноградных плетней, мимо холодных и всегда ко всему безразличных белых статуй, мимо пирамид кипарисов. Мимо бассейнов, голубая вода которых тоже безразлична и ровна, как на картинке, и которые непонятно, зачем нужны, когда под боком целое море. В холле дремала администраторша, оплыв в кресле и в полудреме шевеля губами.

На третий этаж можно было добраться на лифте, но не хотела сейчас заходить в его глухое и поскрипывающее нутро, поэтому взлетела через завинченные и изукрашенные фотографиями знаменитых гостей лестницы, у двери остановилась отдышаться, скинула обувь... Чтобы не разбудить раньше времени, ходить надо босиком...

Андрей, оказалось, уже не спал, потому что в душе топтались, а часовая стрелка вздернулась уже на без пяти минут девять. Скоро завтрак.

Пробежала в видеозал, врубила голо: нужно бы поглядеть, что делается в мире. В мире делалось много чего, но подробно разузнать решила после. А сперва заказать завтрак. Проходя мимо спальни, зацепилась взглядом за странное, но сообразить успела только в коридоре, у телефона. Оказалось, Андрей всё еще спал, уютно утонув лицом в подушке.

...Тогда кто же в душе?...

И, кажется, закричала и бросилась к Андрею она раньше, чем полыхнуло огнем и начался ад.

* * *

В Познатце стелилось еще по улицам раннее утро. Настолько раннее, что расслабленный летом город спал без единого проблеска света в окнах или скрипа дверей, или шуршания асфальточистки дворника, или...

А Дариуш оказался прав, нужно было всего лишь отдохнуть. Голова у Леха всё еще болела, но уже терпимо, без прежней изматывающей ярости. Поэтому Лех позволил себе прогуляться по улицам родного города, навестить даже парк, прежде чем возвращаться домой. Кто знает, когда еще удастся вот так спокойно прогуляться. Спиной, правда, ощущалась мрачная, но уже привычная громада — Абель. Но этот уже не пугал, как раньше, обычно мертвенным выражением лица. Лех привык. Обнаружил даже, что кое-какие человеческие чувства новому телохранителю всё же не чужды. Вот, например, непонятная и ничем необъяснимая привязанность к самому Леху. Не раз проверенная, испытанная и по-дикарски не имеющая границ. Помнится, когда увешанный бирюльками вождь зимбези предложил Леху "честный поединок", раздумчиво поигрывая своим немаленьким копьем, Абель аж вызверился. Потом долго упрашивал выпустить против дикаря его, Абеля. Уж Абель-то одной левой...

Пока Лех медленно догулял до дома, темнота успела смениться слабым розовым светом и туманом. Туман разбух на ветвях каштанов, заклубился над Вартой, прикрыл наготу фонтанной нереиды. Поверху замаячили две тени — слабые, явно прикрытые какой-то защиткой. Ясно, Яновы "няньки". Подумал сперва отпустить ребят прогуляться, потом решил — пусть их. Лишняя подстраховка не помешает. Хотя один Абель стоит десятка таких. На всякий случай прогулялся вокруг дома, нашел одного — ярко-рыжего, широкоплечего, скучающего. Тот, впрочем, завидев Леха, скучать перестал, а вытянулся во фрунт, приобрел выражение веснушчатого лица старательное и подхалимское. Этому кивнул, решил запомнить на всякий случай, второго искать было лень. Абель остался на скамейке. Позже уйдет в соседнее кафе. Не хватало еще напугать его рожей Яна.

Когда Лех тихо проскользну в гостиную, Ян еще спал, зато не спала эта лохматая зараза, Казимир. Выскочил внезапно из-за дивана, вздыбив шерсть, хлопая крыльями и скаля зубы.

— Эй, ты чего, парень? Ну, спокойно, спокойно... — Обычно миролюбивый Казимир, кажется, брата хозяина признал, но успокаиваться не спешил. Попятился, огрызаясь. Не любит он старшего брата хозяина, ой как не любит.

Под настороженным взглядом пса ушёл на кухню, искать "нормальную человеческую еду", а не эти готовые завтраки-обеды-ужины из какой-то забегаловки. Исследование холодильника показало, что Ян не роскошествует. Из "человеческой" еды нашлись яйца, пакет молока и черствые булочки. Ну и пакет моркови. Видать, для Казимира. Лех вздохнул. Впрочем, омлет и крепкий кофе его вполне сейчас устраивали.

Минут через десять наверху затопали, а Казимир, всё это время недобро следивший за Лехом из-под стола, умчался галопом, радостно повизгивая. Босо прошлепали в душ.

Выглянул в окно. Абеля видно не было, наверно, тоже завтракает.

Зашумела в душе вода. Заскворчал на плите омлет. Врубил визор, пощелкал по каналам. В мире делались странности, часть из которых — Лех самодовольно мысленно подкрутил несуществующий ус — объяснить могли разве что Лех с Дариушем. Другую часть странностей оставалось списать на случайности. Например, "аномальная" активность зимбези означает всего лишь подготовку к "бою вождей". Красиво обозвали, ничего не скажешь. Великий белый вождь Лех будет драться с великим черным вождем... как его?... Мумбату — Рыжим — Пером. А вот малый Парад планет — просто случайное совпадение. Но кстати пришлось это совпадение. Великий год, говорят астрологи. В такие годы должны свершаться великие дела... А вот, захлебываясь восхищением, очевидица повествует о необычном небесном сиянии, о "нежных таких, нежных-нежных переливах, и синем, и красном, и желтом". Это она никогда не видела открытия спонтанного Источника... Да, чего уж там.

Вода в душе умолкла. Омлет чуть не пригорел, но не пригорел же...

Ян вышел из душа, затопал в гостиной, оттуда еще вопросил:

— Лех? Ты дома?

— Да. Я дома. Идем завтракать.

— Секунду. Накину рубашку... — Коротко тренькнул звонок в прихожей. — Кого это черт несет?

Омлет сполз мимо тарелки.

Казимир вякнул.

Кофе зашипел в турке.

В прихожей хлопнула дверь.

На улице взвизгнул какой-то котяра. Рыжий такой, жирноватый и дико перепуганный. Вздыбил шерсть и орет. Что его так напугало?

Казимир залился лаем.

— Ян, что там?

Котяра перестал орать, а уставился куда-то в сторону клумбы с видом просто ошалелым. Никогда бы Лех не подумал, что безмозглая животина может так выразительно состроить... морду...

Казимир взвыл просто утробно, словно бы с него заживо шкуру снимают. Ян не отзывался.

— Ян, что там?!

Уронил сковородку. На ногу. Боли не почувствовал.

Казимир захрипел.

Метры от кухни до лестницы преодолел одним скачком. На лестнице увидел рыжего. Того, который смотрел подхалимски. Глаза у него были стеклянные, а в руке рыжий зажимал кинжал. С клинка капало на ковер лестницы. Жидкостью того же цвета, что и туман, вдруг застивший Леху перед глазами. Рыжий упал. Второй, чернявый, следом за первым. От второго смердело Нижим Ярусом. И точно — черноголовка. Б

* * *

! Что происх...

В гостиной навзничь валялся еще один. Человек. Маг.

Дверь нараспашку.

Еще двое на пороге. Оба "черненькие". Лех таких пачками давил и корзинами выкидывал. Одним движением пальца.

Оба рухнули, как подкошенные.

Казимир уже не выл. Он низко рычал. В комнате для гостей. Лех рванул туда.

У порога схватился за сердце.

Ян пятился к стенке. Щека в крови. Разодрана? Футболка тоже. Правая рука болтается плетью, на левой, сложенной горстью, медленно, тяжело набухает огненный лепесток. Брату никогда особо не удавался пирокинез. Глаза у брата шальные и больные. У ноги — Казимир. Дыбит шесть и скалит зубы.

Надвигается на Яна некто с широкими плечами.

— Ну, дружок, спокойно... Я не причиню тебе вреда... Я всего лишь удостоверюсь, что с тобой порядок... Что ты, например, не скопытишься сейчас... А то твой брат оторвет мне голову... Спрячь фай, а то обожжешься... Успокой собачку... Сейчас подойдет твой братишка...

Надвигается на Яна некто с широкими плечами.

— Ну, дружок, спокойно... Я не причиню тебе вреда... Я всего лишь удостоверюсь, что с тобой порядок... Что ты, например, не скопытишься сейчас... А то твой брат оторвет мне голову... Спрячь фай, а то обожжешься... Успокой собачку... Сейчас подойдет твой братишка...

От сердца отлегло. Абель... Всего лишь Абель!

— Я подошел. Ян, всё в порядке. Это Абель. Светлый. От Координаторской. Всё закончилось, — вклинился между.

— Светлый? Абель? Леш? — фай тут же исчезает. Рука, так легко его отпустившая в небытие, дрожит. Глаза по-прежнему шальные. — А я только что человека убил. Там, в коридоре валяется...

— Я видел. Абель, сходи пока... эээ... разберись... Сообщи, куда там надо. Ну, Координатору или кому...

Абель включается в игру быстро. Знает, что хозяин с братом не слишком откровенен. Не знает, почему. А Лех всего лишь бережет. Скрипнул зубами.

— Разумеется. Сообщу. Я думаю, через некоторое время подойдут специалисты. Они всё сделают сами. Тебе нужна помощь? Доктор?

Это он к тому, что Ян сполз по стеночке и теперь постанывает, баюкая руку. Боевой запал иссяк. Пожалуй, теперь тут хоть сам Дариуш заявись, Ян не заметит.

— Да. Наверно. Если можно, то кого-нибудь... ну, поделикатнее, — в смысле, светлого. Хорошо бы Абель понял. Не дурак ведь.

— Понимаю. Тогда ждите. И... Лех.. посидите пока здесь или в спальне. Не вертитесь под рукой. Не мешайте специалистам.

Ага. А вот это уже Абель шифрует. Имеет ввиду, что специалисты могут Яну не понравиться. И уж точно не понравятся их методы дознания. Скорее всего, будут трупы "подымать". Ни одного живого, вот досада. Не сообразил.

— Я понимаю. Пусть главный... ну... не суется пока тоже. Мы не при параде.

Всё. Теперь пусть разбираются без Леха. Лех вообще пришёл домой отдохнуть пару деньков. Главное, чтобы Дариуш со всй злости и дури сюда не поперся грозовым облаком.

— Ну, Янось, что у тебя там?

— Человека убил. Понимаешь, я открываю дверь, а там этот. Я его узнал, он за мной давно следил, а ты не верил. И вот он на меня, а я его... как-то так. А там следом второй, рыжий такой...

— Вообще-то я спросил про руку и щеку. А насчет человека не нервничай... Руку покажи!

— Больно.

— Пошевелить пальцами можешь?

— Это я на ковре поскользнулся. Когда убил мага. Лех, что теперь будет?

— Успокойся, ничего не будет. Самооборона. К тому же темный. Наплюй. Идем-ка...

Переправил в спальню, попытался вспомнить, чему учили на курсе выживания в чрезвычайных ситуациях. Может, дать ему коньяка глотнуть? Рука распухает на глазах. Но пришёл доктор. Абель умница. Нашел же светлого. Какой-то "частный практик". Тот утащил к себе в "клинику", как-то споро и ловко всё обустроил, подтвердил перелом, обнадежил в том духе, что до свадьбы заживет, все, что надо, забинтовал, закатал в гипс, заклеил пластырем, замазал, угостил (обоих!) чем-то успокоительным, а когда отпустил домой, там уже стояла чистота. Просто стерильная. "Специалисты" вычистили даже давно не чищенные ковры. И прибрали на кухне. На столе лежала записка всего с двумя словами мелким аккуратным почерком, каким удобно заполнять таблицы прихода и расхода. "Позвони сразу". Экономно.

Яна отправил отдыхать и приходить в себя. Тот продолжал терзаться "убийством".

И намеревался уже позвонить. Когда... ага... сами позвонили.

— Лех Горецки? — сухо, официально, с дежурной деликатностью. Так, как изъясняются все эти чиновники.

— Да.

— Секретарь Координатора Кристиана Ростовецкого. Здравствуйте. Прежде всего примите мои соболезнования...

— Что?

— Вы присядьте. Хорошо? Три часа назад совершено покушение на вашего отца. Он жив, но... В Лазарете Верхнего.

— Понятно. — Наверно, секретарь списал на шок. Но на самом деле понятно. Сложилось в картинку. — Что-то еще?

— Да. К сожалению. Два часа назад совершено покушение на вашего официального опекуна Агнессу Аглаю Корецкую. Ее состояние не вызывает опасений, а вот её супруг сейчас в реанимации. Идет расследование. Предположительно, акты связаны с деятельностью вашего отца во Вьетнаме. Будьте крайне осторожны и, пожалуйста, пока что не покидайте дома. К вам будет направлена группа следователей и охрана.

— То есть пока что я не могу навестить Гнессу и отца?

— Сожалею. Потерпите пару часов. В случае чего вам позвонят.

* * *

— Дариуш, что всё это значит?

— Это значит, что пора действовать. Хватит ждать. Протянем еще хоть пару месяцев, и нас просто прибьют поодиночке.

— Как они проникли в дом? Почему твоя хваленая охрана чуть не пришибла Яна?

— Как-будто не знаешь этого фокуса. Марионетки. Но барьер их пропускает в любом случае, марионетки или нет, — сказал, как сплюнул. — Нельзя тянуть!

— Я еще не готов. И вообще... наигрался. Может, ну его всё?

Дариуш ничего не сказал. Лех все в его глазах прочитал сам. Янося. Отец. Гнесса и ее полуживой, но нежно любимый супруг. Но прежде всего Янося. За брата... Ох, что Лех готов бы был сделать за брата... Но этим братом он и уязвим.

— Мне это не нужно. Я не знаю, что мне со всем этим делать.

— Разберешься. А если не разберешься, не нервничай. У тебя есть я.

Да, еще у Леха был Дариуш. И возникало ощущение, что в жизни Леха Дариуша слишком много. Альфа и омега прямо.

* * *

Гнесса сидела на диване... синем таком, мягком, отвратительно удобном.... долго. Час? Два? Больше... День, два. Неделю. Вечность.

— Мне можно?...

Медсестра. Одна, с русыми кудряшками из-под чепца, качает головой. Извините. Ждите. Пока нельзя. Чего ждать?!

— Доктор...

Доктор. Один, с проседью в густых еще волосах и совсем старыми глазами, качает головой. Никаких прогнозов. Не знаю. Надейтесь. Отдохните.

Я не хочу отдыхать! Это же я... Я бежала. Я прикрывала. Я успела поднять барьер. Но слабый. Свет, какой слабый барьер.

— Его спасло чудо. И нам нужно второе чудо, чтобы он продолжал жить.

Это я виновата.

Медсестра. Вторая, коротенько, пего стриженная, качает головой. Какая смена по счету? Пройдите в палату, вам самой нужно отдохнуть! Ваше сотрясение не шутки! Лягте. Ну, лягте же, а то доктор надает. На орехи. Что с Андреем? Извините. Ждите. Пока никаких прогнозов.

— Доктор, можно к нему?

— Нельзя. Но... идите... Вдруг получится, что...

Замотала головой — не получится! Андрась не может... Его не может не стать! Но пошла.

И он лежал, весь изжеванный, как тряпка, попавшая в молотильню песьих зубов. И он, конечно, ее не узнал, о даже глаз не раскрыл. Но она прижалась к его влажной и вялой руке лбом и подумала, что всё вокруг до чертиков несправедливо. А медсестра сказала, что он иногда что-то шепчет. Что? Анес, или Гнесс, или Несс и еще — "люблю". Гнес подумала, что если ему сейчас что-то снится, то пусть это будет море. Кремовые барашки, чайки и расплавленное олово рассвета. Пусть.

* * *

— Что там?

— Пока непонятно.

— Звонил ее супруг. Что ему сказать?

— Пусть не волнуются. Она, кажется, задержится здесь.

За белыми дверями что-то происходило и Рафал страстно желал знать, что именно, только вот нельзя было. Мало ли, одно неосторожное телодвижение, и молодой человек свихнется бесповоротно. Двери не пропускали ни единого звука, хотя Рафал, стараясь выглядеть равнодушным и спокойным, прислушивался изо всех сил. Проклятый барьер.

И Рафал, конечно, и не подозревал, что сейчас за дверями Присцилла обнимала странного молодого человека, а тот всё бормотал:

— Лешка... хватит. Это слишком... Даже для тебя.

Потом затих.

— Что тебе сделал Лех?

Жутко тихо.

— Ничего... Сейчас всё хорошо. Никто тебя не обидит. Понимаешь? Все хотят тебе только добра. Поговори со мной. Янось...

Тишина. Присцилла продолжала механически перебирать влажные густые пряди, отмечая краем сознания, что мальчик (мальчик? "мальчик" этот лет на пять Присциллы моложе всего) дышит, как загнанная лошадь. И вдруг:

— Мам? Это правда ты? Или...

— Я. Наконец-то. А то я уж боялась...

Под рукой замер.

— А вдруг...

— Шшш... Помолчи. Давай ты просто посидишь и успокоишься. Всё вспомнишь... У тебя было временное...помутнение... ты был слегка не в себе. А сейчас уже всё будет хорошо. У тебя раньше такое было?

Кажется, очень уж теплый. Хотя, может, кажется. Всё равно сказать там кому-нибудь.

— Какое? Помутнение? — странно то ли всхлипнул, то ли хохотнул. — Помутнение! Лешка, он... Нет. Свет... Помутнение... всего лишь...

— Шшш... Тихо. Не хочешь об этом говорить, не будем. Ты чего-нибудь хочешь? Есть, спать? — пороховая бочка. Осторожно, аккуратно. Координатор сказал, это психологическая травма. Неизвестно, что у него там в голове теперь творится. Много чего говорил этот Рафал. Страшные вещи, дикие даже.

— Мне здесь не нравится. Я хочу уйти отсюда.

— Я не знаю, можно ли... Только ты не нервничай, ладно? Тут одна женщина... я так поняла, она тебя... как это? — Свет его знает... Координатор велел быть осторожней в словах. Не употреблять терминов, связанных с... да, связанных с принуждением и пытками, — ... когда она заглядывала в твои воспоминания, ты её утащил вместе с собой. Ты вот проснулся, а она так и не может выбраться. Поможешь?

— Я запутался. Мам, я запутался... Я...какой сейчас год?

— Две тысячи восьмой.

— Да, точно... Свет, я же всё провалил! И Адела... Она тут еще живая, а мне показалось, что...

Присцилла не знала точно, провалил или нет, но то, что кашу заварил — это верно как то, что солнце встает с востока. Поэтому оставалось только опять заблудиться пальцами в мокрых прядях и промолчать. И подождать. Может, оно еще ничего. Утрясется...

И вздрогнуть, когда холодно, безжизненно, громко сообщили:

— Поздно. Он уже здесь.

109